Шел месяц за месяцем. Исмаил приходил с работы и либо не отрывался от книги, либо шел в мечеть. Он узнал известнейших проповедников Тегерана, стучался во все двери, чтобы попасть на то или иное собрание, где какой-то из них будет говорить. Он был как жаждущий в поисках источника. Найдет такой человек источник, утолит свою жажду и, поднявшись, двинется дальше в путь. А потом опять захочет пить, и опять будет искать источник или озеро, чтобы утолить жажду и двинуться дальше.

Исмаил стал молитвенником, строго соблюдающим правила и обряды. Он хотел стать настоящим мусульманином и решил отрастить бороду. Солеймани сделал замечание и показал ему циркулярное письмо банка, в котором запрещалось ношение бороды и предписывалось ношение галстуков. Этот ведомственный запрет огорчил Исмаила, но, когда настал его ежегодный отпуск, он отпустил бороду. Каждый день он стоял перед зеркалом и замечал ее рост. Ему хотелось, чтобы она росла скорее и чтобы он стал обладателем настоящей бороды. В последний день отпуска он сходил в парикмахерскую, чтобы ему подравняли бороду, а оттуда напрямик — в фотоателье, где сделали его памятный портрет с этой бородой. Один такой портрет он увеличил и, вставив в рамку, повесил на стену, а несколько карточек принес на работу и, показав Солеймани, сказал:

— Пожалуйста, вот он с бородой, теперь его тычьте носом в циркулярное письмо!

Солеймани взглянул на Исмаила и, рассмеявшись, ответил:

— Да наделит тебя Аллах разумом верным, а меня — большими деньгами! Подумай, уважаемый: весь народ бежит от бород и от дремучести, а ты в это время прибиваешься к бородачам!

Хедаяти, не поднимая головы, сказал:

— Муллой, что ли, стать решил? У тебя, вроде, к женитьбе шло, там, влюблен, шуры-муры, и вдруг — что с тобой случилось? Негодяй! — потом он поднял голову и, глядя на Исмаила с мягким ехидством, произнес: — Неужто муллой заделаешься, чтобы нескольких в жены взять? Ох, негодник синеглазый. Ты ведь из тех, кто, знаешь, в тихом омуте… Не думай, что мы не замечаем!

Исмаил не стал отвечать. Когда послышался азан к полуденному намазу, он посмотрел на Солеймани. Тот понял его.

— Ну, что теперь? В голову вбил себе намазы читать? Вставай и иди, только быстро, не тяни особо! — и со смехом добавил: — О нас не забудь помолиться!

В полдень мечеть рядом с банком была почти пустой. Лишь несколько ремесленников, работающих неподалеку, да престарелых пенсионеров — больше никто не приходил на этот намаз. Исмаил быстро прочел его и вернулся. Он понимал, что другим придется тянуть за него лямку работы, поэтому торопился. Солеймани, увидев его, улыбнулся:

— Ну, быть посему, мулла синеглазый!

Хедаяти сглотнул слюну и сказал:

— Да будет так!

Сафар, как всегда, молчал. Он плотно сжал губы, бегло взглянул на Исмаила своими пепельного цвета глазами и опять, как обычно, занялся работой.

Однажды вечером Исмаил заспорил с одним проповедником, который объявил женщин умственно неполноценными, а музыку — источником гниения и эпилепсии. После конца проповеди Исмаил встал и сказал:

— Эти ваши слова не согласуются со здравым смыслом.

Проповедника это задело, и он, уже выходя из зала, ответил:

— Согласуются там они, не согласуются, а так оно и есть!

Исмаил покраснел. Кровь бросилась ему в виски.

— Нет, не так!

— Почему говоришь, что не так, юноша?

— Говорю, и все тут!

— А я говорю, что так; возражая, ты должен приводить аргументы.

Исмаил ничего не смог ответить. Проповедник ушел. И Исмаил остался с горьким чувством разочарования. Чтобы найти ответы на собственные, все умножающиеся вопросы, он углубился в ученость. Он с жадностью читал все — от истории до тафсира и коранического права, и его жажда к наукам росла день ото дня. В мечети он был неизменным участником вечерних намазов. Он приходил заранее и помогал Джаваду в библиотеке. Потом участвовал в намазе, возвращался домой и до поздней ночи познавал науки.

Шли недели, месяцы, и прошлое постепенно теряло свои краски и заносилось пылью забвения. Из всего, что было, осталась лишь горячая пульсирующая сердцевина — Сара, девочка с любящим взглядом, та, которая так часто смотрела на него своими медовыми глазами — даже во время намаза, стояния на молитве, в то время, когда взор его был прикован к таинственной точке над аркой михраба, — взгляд его сплетался со взглядом Сары. И он оставался в таком положении, забыв, что время молитвы в положении стоя закончилось и нужно переходить к поясным поклонам и коленопреклонениям. И Сара смотрела на него с тревогой. Из глубины ее взгляда волной вставала вечная любовь. Придя в себя, он торопливо переходил к поклонам, быстро повторяя: «Аллах преславный!»

Разнесся слух, что один из знаменитых проповедников города десять вечеров подряд будет говорить в их мечети. И всем, кто знал об этом, предлагалось оповестить других, чтобы как можно больше народа могло получить пользу от этих проповедей. Об этом проповеднике Исмаил слышал очень много, хотя воочию ни разу не видел его. В первый вечер, еще до его прибытия, в мечети некуда было сесть. Многие заворачивали обувь в пакеты и брали ее с собой в зал мечети. Служитель прибавил оборотов вентилятору под потолком. Наконец, прибыл проповедник, на великолепном «Бенце», с шофером и несколькими сопровождающими. Белый «Бенц» сверкал. Люди были поражены. Проповедник был высокий и довольно полный. Кожа его была белой, приятного цвета, голубые глаза казались непропорционально большими и выпуклыми; борода была золотистой, чалма — черной. Все вызывало чувство уважения, смешанного со страхом, так что люди невольно расступались пред ним и старались держаться от него на расстоянии.

С пышностью и великолепием проповедник прошел сквозь народ. Оперся руками о собственные колени. Неторопливо поднялся по ступенькам минбара и уселся на самом его верху. Опустил голову и с чувством занялся запахиванием и аккуратным подтыканием пол своей абы вокруг колен и щиколоток. Белые его носки бросались в глаза издалека. После неоднократного переставления и прилаживания микрофона, а также откашливания проповедник прочел айат Корана. Затем предложил собравшимся вознести молитву — салят. Когда затем установилась тишина, он, голосом басовитым и громким, сказал:

— Те, кто пришел, чтобы слушать речь о политике, должны будут подождать до десятого вечера. О политике я буду говорить в последней беседе. А до той поры будем толковать о чудесах Млечного Пути, о тайнах Вселенной и микроскопического мира. Поэтому заинтересованные в политических вопросах должны подождать. Я опасался объявлять об этом в первый же вечер, ибо тогда многие могли бы отказаться от участия и мне не удалось бы довести до вашего сведения все остальное. Поэтому давайте еще раз вознесем молитву!

Звук молитвы наполнил мечеть. Проповедник между тем опять откашлялся и ждал окончания молитвы, но по окончании молитвы начались возбужденные шушуканья.

— Слышали, что сказал?

— Вы поняли, что он имел в виду?

— У него вся проповедь о политике!

— Все, что накопилось на сердце, одной фразой выразил!

— Удивительно дерзкий он, у него сердце льва, так говорить, как он… Да продлятся его годы!

Исмаилу слова проповедника тоже понравились. Он напрягал слух и жадно впитывал все, что говорили люди, при этом с возбуждением и тревогой замечал прохаживающихся во дворе мечети вооруженных полицейских, поглядывал и на лицо проповедника, который хладнокровно и уверенно продолжал свою речь. В это время Джавад завозился рядом с ним и, вздохнув, пробормотал:

— Чертов саваковец, всех облапошил!

Исмаил удивленно переспросил его:

— Джавад, кто всех облапошил?

— Да вот тот господин, которого ты видишь, который сейчас спектакль разыгрывает!

Исмаил не желал верить этим словам о проповеднике. Как хотелось ему, чтобы проповедник говорил правду и был бы тем, кем сам себя называл!

— Скажи прямо, Джавад. Этот господин…?

— Ну да, он с саваковцами заодно, мозги народу пудрит, а сам пикнуть не смеет против шаха. Все это — форма подхалимажа! — затем Джавад встал и тихо сказал: — Я не могу сидеть, боюсь, начну спорить, и тогда… Пойду в библиотеку.

Он мягко клал людям руку на плечи, проходя мимо них, извинялся, таким образом добрался до выхода из зала и вышел.

После его ухода стало чуть просторнее. Исмаил подтянул колени к груди и обхватил их руками, подав голову вперед. Он внимательно смотрел на проповедника, который завершал предварительные замечания перед разбором чудес Млечного Пути. Хотелось бы ему с той же жадностью, которую он чувствовал в начале собрания, слушать слова проповедника, но он уже не мог. Слова Джавада громче звучали в его ушах, чем объяснения проповедника. Да и смысла этой проповеди он не понимал, скорее раздумывал над смыслом сказанного Джавадом.

До конца собрания он не смог досидеть. Встал и, тем же путем, что и Джавад, направился к дверям. Он был почти у цели, когда проповедник оставил чудеса Млечного Пути и, не меняя тона своего выступления, вопросил:

— Ай, юноша, ты зачем пришел, если не хотел слушать, а если имел целью уйти, то зачем сел возле самого минбара, чтобы теперь по головам правоверных ступать? У тебя что, детишки дома не кормлены?

Исмаил, обернувшись, посмотрел на него. Кровь бросилась ему в голову, и проповедник показался ему темной, дрожащей тенью. Раздались голоса присутствующих: «Господин, проходите, проходите — не стойте!» Он вышел из зала. Во дворе почувствовал, что его голова его все еще горит и что его бьет дрожь. Несколько полицейских прохаживались по двору. Исмаил сделал глубокий вдох и пошел к водопроводному крану. Совершил омовение и пошел в библиотеку.

Джавад сидел, положив голову на стол. При появлении Исмаила поднял голову, посмотрел на него и негромко поздоровался, потом спросил:

— Почему ушел?

— Не выдержал я.

Джавад коснулся рукой своего лица. С усилием провел ладонью по векам. Глаза его были красными и влажными.

— Ты плакал, Джавад?!

— Нет, я спал, сон одолел.

— Так, наверное, ты во сне плакал!

Тот рассмеялся:

— Нет, друг мой, я просто очень устал.

Исмаил сел рядом с ним. Металлический стул заскрежетал. Он спросил:

— Что ты сказал в мечети, Джавад?

— Ничего особенного.

— Друг мой Джавад, ты сказал такое, что меня всего перевернуло, я не смог сидеть.

— И напрасно, нужно было остаться и получить всю пользу.

— Не мог я остаться. А когда я выходил, этот господин сделал мне замечание, очень обидное. Я чуть было не высказался в ответ, — он наклонился немного вперед и положил руку на руку Джавада, требовательно посмотрел ему в глаза и попросил: — Джавад, друг мой, что происходит, объясни!

Голос проповедника, усиленный громкоговорителем, наполнял двор. По двору ходили полицейские и какие-то незнакомые люди. Джавад встал. Закрыл дверь и вернулся к столу. Стало немного тише. Он сел и взглянул в глаза Исмаила.

— Что ты так смотришь на меня, я спросил тебя, что происходит? Я хочу знать!

Джавад приблизился к нему и тихо спросил:

— Зачем ты хочешь знать?

— Потому что я хочу быть одним из вас. Разве я не должен знать, что к чему?

— Хочешь новую головную боль?

— Нет, но я хочу знать, что происходит за кулисами, ведь я совсем не в курсе.

Джавад посмотрел на книжные полки и, помедлив, произнес:

— Скажу тебе, что очень многое происходит!

— Например?

— Например. Например, то, что мы не можем сами принимать решения в собственной стране, это за нас делают американцы, они держат нашу судьбу в своих руках.

Исмаил нахмурился и спросил:

— Но как же, у нас ведь есть шах, армия, военно-воздушные силы, разве не так?

— Поскольку шаха сделали шахом сами американцы, а армия и правительство, и меджлис в их руках, у них есть все возможности гнать нашу нацию туда, куда им угодно! А любому, кто возразит, или голова с плеч, или место ему — в тюрьме или ссылке!

— Но как же…

— А вот так. Аятолла Хомейни, наш пример для подражания, выступил против шаха и американцев — и был сослан в Неджеф. Аятолла Талегани вот уже несколько лет в тюрьме. А в это время вот этого господина накачивают важностью и возводят на минбар, чтобы он отвлекал внимание народа от истинных борцов, чтобы думали, что он и есть светоч эпохи и вождь оппозиции.

— Но как же…

— А вот так: убежденность против убежденности, вера против веры, иными словами, широкая шляпа, которую нам надевают на голову по самую глотку. Иными словами, нам нужно быть очень и очень внимательными.

Исмаил погрузился в размышления. Он не слышал ни раскатистого голоса проповедника, ни скрипа старых стульев библиотеки, которые подавали голос от малейшего движения. Он погрузился в глубокое молчание. Джавад встал из-за стола и занялся перестановкой книг. Исмаил сидел в полной растерянности. Ему было жарко. Он горел и плавился.

— Джавад, заклинаю тебя твоей матерью, дай мне книгу об этом, настоящую книгу, не из тех, что ты ставишь на виду. Я хочу очень многое понять.

Джавад, не оборачиваясь, сказал:

— Чем больше человек знает, тем больше у него голова болит. Лучше голову прятать под панцирь, как черепаха.

Исмаил раздраженно ответил:

— Вот и ты в своем панцире прячешься, вроде как ни о чем ничего не знаешь!

— Я не хотел этого разговора, так вышло!

— А я, можно подумать, хотел, так получается?

Джавад повернулся, вздохнул, потом рассмеялся, коротко и быстро.

— Хорошо, я тебе дам одну книгу. Но не нужно, чтобы кто-то ее видел, поэтому когда будешь читать, смотри вокруг.

— Обязательно.

Джавад достал из-за шкафа книгу, обернутую в газету, и дал ее Исмаилу, сказав:

— Возьми, по-моему, она тебе подойдет.

— Одной мне мало, дай еще одну, по крайней мере!

— В данный момент больше нет, прочти ее, если понравится, еще дам.

Исмаил посмотрел на титульный лист книги. Брови его сошлись, и он негромко сказал:

— Но здесь не указан автор!

— А какая тебе разница, кто автор, ты смотри, что он пишет!

— Нет, автор очень важен. Я хочу знать, кто меня ведет за собой.

— Хорошо, но для начала прочти. Потом сам поймешь!

Исмаил встал.

— Что ж, пойду примусь за это!

— Конца собрания не хочешь дождаться?

— Нет, ты мне потом расскажешь.

— Хорошо, тогда будь осторожен!

И Джавад движением бровей указал на книгу в руках Исмаила.

— Будь спокоен!

Дома Исмаил быстро поужинал и вышел во дворик. Зажег свет, уселся на бетонную скамейку и, не обращая внимания на кружение вокруг огня ночных бабочек и летучих мышей, погрузился в чтение. Несколько раз мать выходила во двор и смотрела на него. Покачав головой, тихо сказала: «Вместо того чтобы учиться и стать человеком, читает пустые книжонки!» — и ушла спать.

Чем позднее, тем тише становилось. Иногда покой спящей улицы нарушало громкое стенание котов. Но Исмаил не слышал вообще никаких звуков, он сидел под мягким светом электрической лампочки, в медленном веянии ветерка, и с вожделением поглощал строки и страницы. Продвигался вперед. Темой книги была связь Бога и человека, но изложение было изящным, приятным, мастерским. Несколько раз, когда веки его тяжелели, Исмаил подходил к водопроводному крану, плескал себе в лицо водой, выпивал несколько глотков и возвращался к чтению.

Когда предрассветный холод начал кусать его кожу, а ветерок — приносить запахи влаги, из громкоговорителей мечетей раздался азан, а на своде неба появилась серебряная чеканка утра. Исмаил закончил книгу, встал на ноги и сделал несколько глубоких вдохов. Воздух пах дождем. Он совершил омовение и вошел в комнату. Взял молитвенный коврик из ниши и расстелил его на ковре. Встал лицом к кибле. Засомневался в точности направления. Повернулся чуть вправо. Но тревога не ушла. Повернулся в левую сторону. И все равно сомневался. Ему стало смешно, и он сказал про себя: «Ведь Ты — везде, а я вправо-влево верчусь в поисках Тебя!» Потом он встал так, как в самом начале, и начал молитву. У него было такое чувство, точно он находится на самой вершине знания и голос его достигает небес.