Перед отъездом из Лондона в Архангельск в январе 1917 года для выяснения причин задержек транспортировки вооружения Борису вручили два мешка секретных документов, которые надлежало доставить в Генеральный штаб военно-морских сил в Петрограде. Кроме того, генерал Гермониус попросил, чтобы на обратном пути Борис взял с собой в Англию знакомую одной машинистки, работавшей в его конторе. Девушка, жившая в Петрограде, умоляла приятельницу помочь выехать из России – ей была уже обещана работа в комитете.
В Петрограде, у родителей, Борис встретился с Глебом, недавно женившемся на девушке из театральной семьи. Познакомившись с невесткой на семейном обеде, Борис преподнес ей английскую сумочку из свиной кожи. За разговорами он посетовал, что ему предстоит утомительное дело – сопровождать в Англию какую-то неизвестную девицу, да еще оформлять ей паспорт и разрешение на выезд.
– Как ее зовут? – спросила Ольга.
– Мария Волкова.
– Неужели?! Ведь это моя сестра! Она давно ждет разрешения выехать в Лондон. Вы только подумайте!
Маруся Волкова.
Марусе тут же позвонили, пригласили на чай к Анрепам, и она приехала знакомиться со своим будущим спутником. Оказалось, что это восемнадцатилетняя красавица, черкесская княжна с бледно-оливковой кожей, огромными темными глазами, черноволосая и чернобровая. За ее спокойствием и величавостью ощущалось присутствие скрытой страсти. Необходимость быть ее попутчиком Бориса уже не угнетала. 4 марта он получил для себя и Маруси новые паспорта.
Тем временем в городе было неспокойно. Из‑за некомпетентности и коррупции руководства в стране не хватало продовольствия, и 8 марта 1917 года у булочных уже выстраивались длинные очереди. На следующий день полиция стреляла в толпы недовольных. Тогда встали все заводы, закрылись школы, и люди вышли на улицы. В городе произошли столкновения, солдаты стали переходить на сторону народа. Собирались митинги, шли рабочие демонстрации под красными флагами. Император приказал генерал-лейтенанту Хабалову, командующему войсками Петроградского военного округа, подавить восстание, и по демонстрантам был открыт огонь. Вскоре, однако, стало очевидно, что власти больше не могут управлять ситуацией. 12 марта Волынский полк присоединился к восставшим, которые прорвались в Арсенал и завладели оружием. Затем из тюрем были освобождены заключенные, здание охранки сожжено.
Борису следовало спешить – позже его отъезд мог бы осложниться. Он кинулся в Британское консульство, и за день до отречения Николая II А. У. Вудхауз дал капитану фон Анрепу и Марии Волковой визы на пребывание в Лондоне в течение неопределенного времени. Но капитану еще нужно было проститься с Ахматовой, с которой он встречался в эти дни при любой возможности.
Он вновь был захвачен присущим ей мистическим чувством судьбы, ее трагической изысканностью и стихами. Ее чувства к нему остались прежними, хотя он еще раз повторил ей, что намерен связать свою дальнейшую жизнь с Англией. Вдали от семьи его романтическая влюбленность приобрела особую значительность, чего никогда не случилось бы в обычной жизни. Хнычущие дети и женщина, не умеющая одеться как подобает и не переносящая светского общества, никак не способствовали подобным чувствам. И все же Борис тянулся к семье. Хотя он и был по природе своей авантюристом, его привлекали английский здравый смысл, честность и свобода, а это в свою очередь выражалось в стремлении к стабильной семейной жизни.
В своих воспоминаниях он писал:
Улицы Петрограда полны народа. Кое-где слышны редкие выстрелы. Железнодорожное сообщение остановлено. Я мало думаю про революцию. Одна мысль, одно желание: увидеться с А. А. Она в это время жила в квартире проф. Срезневского, известного психиатра, с женой которого она была очень дружна. Квартира была за Невой, на Выборгской или на Петербургской стороне, не помню. Я перешел Неву по льду, чтобы избежать баррикад около мостов. Помню, посреди реки мальчишка лет восемнадцати, бежавший из тюрьмы, в панике просил меня указать дорогу к Варшавскому вокзалу. Добрел до дома Срезневского, звоню, дверь открывает А. А. “Как, вы? В такой день? Офицеров хватают на улицах”. – “Я снял погоны” [40] .
Борис “горел в бесплотном восторге”, когда целовал ее руки.
Их встрече Ахматова посвятила два стихотворения: одно – “Мы не умеем прощаться…” и другое, в котором говорится, как они вдвоем гуляли по городу, несмотря на опасность:
Об этом событии писал в 1925 году (запись от 2 и 3 марта) Павел Лукницкий. Ахматова со свойственной ей прямотой сказала:
– …И не потому что любил – просто так приходил. Ему приятно было под пулями пройти…
– Он не любил вас? – спросил Лукницкий.
– Он… Нет, конечно, не любил… Это не любовь была… Но он все мог для меня сделать – так вот просто… [41]
Перед отъездом из России Борис встретился с Юнией, которая дала согласие на развод. Теперь следовало подумать об Игоре-Ярославе как о наследнике имений Анрепов и продолжателе фамилии. Юния вернулась на фронт.
Как только после стачки возобновилось железнодорожное сообщение, Борис и Маруся отправились на север в город Торнио, расположенный на границе Финляндии со Швецией. 22 марта им в паспорта благополучно поставили штемпель Британского военного контроля, они проехали через Норвегию на юг, в Берген, затем пересекли Северное море, высадившись в Абердине. И наконец прибыли в Лондон. Это путешествие заняло около двух недель, что позволило им неплохо узнать друг друга. На корабле Борис и Маруся стали любовниками.
В Лондоне мисс Волкова была принята на работу машинисткой, а Борис написал доклад, который отправил одновременно генералу Гермониусу и в британское Адмиралтейство. Теперь поставки вооружений были приостановлены, а те тридцать кораблей, что Борис видел в Романовском порту, получили приказ вернуться в Англию не разгружаясь.
Борис ожидал, что в Русском правительственном комитете его встретят приветливо, ведь он выяснил, куда деваются поставки. Но его встретили, как он писал, с постными лицами и, возможно, с определенным недоверием. К счастью, неведомый Борису английский капитан подтвердил верность его доклада. Однако русские наверняка были злы на него из‑за того, что британскому правительству была продемонстрирована их некомпетентность. Они “потеряли лицо”.
В недолгий период между падением самодержавия и большевистской революцией Уинстон Черчилль писал о России с энтузиазмом: “Затяжное отступление прекратилось; снабжение боеприпасами наладилось; оружие поставлялось непрекращающимся потоком; более сильные, более многочисленные и гораздо лучше вооруженные армии сдерживали огромный фронт”. Оружие, несомненно, шло “непрекращающимся потоком”, но сомнительно, чтобы оно достигало линии фронта. Образовавшееся после отречения Николая II Временное правительство было слабым. Русская армия не хотела воевать, в течение двух месяцев два миллиона человек дезертировали, что усиливало беспорядки в тылу.
Но в лондонском Кингзуэй-хаусе продолжал действовать правительственный комитет, работники которого, кажется, уже занимали все здание. Сохранилась двадцать одна ведомость за февраль 1918 года, большие пожелтевшие написанные под копирку листы, содержащие любопытные сведения о жалованье различных сотрудников. Среди 260 младших сотрудников, включавших машинисток и посыльных, значится мисс Мария Волкова, получающая 4 фунта в неделю, мисс Битли, получающая 2 фунта 10 шиллингов, и мальчик-посыльный Аллен – 16 шиллингов 6 пенсов. Княгине Барклай де Толли платили 5 фунтов, тогда как графине Толстой только 3 фунта 10 шиллингов. Женщины занимали должности секретарш, не выше, да и тех было немного. Зафиксированы имена еще 280 сотрудников, служивших в различных областях, начиная от отдела взрывчатых веществ и окопных боев (в котором, судя по всему, поначалу работал Борис), ликвидационного подразделения оптической и санитарной комиссии, финансового и угольного подотделов и кончая комиссией тросов. В последней числилось лишь двое сотрудников: глава комиссии лейтенант Дриженко с жалованьем 98 фунтов 17 шиллингов 2 пенса в месяц и его помощник г‑н Пржедетский с жалованьем 35 фунтов в месяц. Была еще ликвидационная комиссия военно-морского атташе, глава которого капитан 1‑го ранга Г. Блок получал 145 фунтов 6 шиллингов и 9 пенсов в месяц. Борис как главный офицер штаба получал 106 фунтов 13 шиллингов 7 пенсов в месяц, что для того времени было очень приличным доходом.
По-гоголевски абсурдная бюрократическая пирамида обходилась русскому правительству более чем в 33 000 фунтов в год – по тем временам огромная сумма! – и все только для того, чтобы организовывать импорт оружия, которое редко достигало своего назначения.
Борису следовало выполнить еще одно поручение, данное ему в Петербурге, – доставить письмо от друга В. К. генерала Девеля, дяди девочек-сирот. Генерал вручил Борису письмо, запечатанное огромной красной печатью, с просьбой передать его лично в руки своему другу, великому князю Михаилу. Великий князь Михаил был троюродным братом императора и теперь жил в Кенвуд-хаусе на Хэмпстед-Хит, состоя в морганатическом браке с правнучкой Пушкина графиней Торби Меренберг, которую не принимали при русском дворе по причине отсутствия соответствующей родословной.
Договорившись по телефону о встрече, Борис надел свою парадную форму с медалями на груди и начищенными пуговицами, высокие сияющие сапоги и отправился в Кенвуд-хаус.
Его провели в библиотеку, длинную комнату, выходящую окнами на искусственный пруд, со старинными книгами в изящных книжных шкафах, вмонтированных в стены. В конце комнаты на возвышении стояли два позолоченных кресла, в которых сидели великий князь Михаил в парадной форме и его жена в длинном белом атласном вечернем платье, белых лайковых перчатках выше локтя и с диадемой на голове. Чета была явно взволнована.
Серьезным светским тоном великий князь поблагодарил Бориса за его визит, Борис же вручил ему письмо, которое великий князь перевернул и передал графине Торби. Она тоже повертела его в руках и протянула назад мужу. Оба как будто боялись вскрыть конверт, имевший, похоже, какую-то особую значимость. “Может, они считают это письмо политически важным?” – промелькнуло в голове у Бориса.
Великий князь поднялся и с побледневшим лицом принялся ходить по комнате, затем передал письмо назад Борису. Сел на свой трон и сказал: “Анреп, я вам полностью доверяю. Откройте его и прочтите вслух”.
Взволнованный Борис распечатал конверт и прочел: “Ваше Императорское Высочество и дорогой друг, прошу Вашей помощи в получении английской визы для моего сына, находящегося во Франции, которому, кажется, трудно ее получить. Буду Вам бесконечно признателен и пр. и пр.”.
Воцарилась тишина. Лица великого князя и его супруги выражали шок и оцепенение. Русский трон им предложен не был. Никогда больше Борис не испытывал такой неловкости.
Еле сдерживая разочарование и ярость, великий князь воскликнул: “Что же я могу сделать? Это меня не касается. Сами займитесь этим, Анреп!”
Он протянул Борису руку, и тот удалился.
Некоторое время спустя в Кенвуд-хаусе произошла еще одна встреча. Графиня Торби позвонила Борису в Кингзуэй-хаус и дрожащим голосом попросила его прийти. Явившись, он застал графиню сидящей на диване в одной из гостиных. Она указала ему на место рядом с собой. Со слезами в голосе она описала ему плачевное положение, в котором находились она и великий князь. “Видите ли, когда великий князь женился на мне, император не одобрил нашего брака, что существенно повлияло на наше положение, а теперь, когда в стране революция, нас ждут огромные трудности”. В порыве чувств она соскользнула с дивана и упала на колени. Сложив руки, она умоляла Бориса: “Вы должны что-нибудь сделать для него. Вы же Анреп. Вы поймете. Вы должны спасти его!”
В смущении и замешательстве Борис поднялся. Наклонившись, он поцеловал графине руки, поднял ее и осторожно усадил на подушки. “Я сделаю все, что в моих силах, обещаю”.
Когда он выходил из комнаты, графиня Торби прикладывала к глазам платок.
Об этой истории Борис сразу же рассказал генералу Гермониусу, и они стали размышлять, как помочь великому князю. Впоследствии была достигнута договоренность с военно-промышленным концерном “Викерз”, производившим военную технику, что великий князь войдет в состав Совета директоров и будет получать скромное жалованье.
В России Временное правительство возглавлял Александр Керенский, и, несмотря на отречение императора, воцарение другого Романова казалось возможным. Поэтому в сентябре было решено, что генерал Гермониус вместе с генералом Пулом отправятся в Россию и постараются разобраться в сложившейся ситуации. В качестве переводчика генералы взяли с собой Бориса. Они посещали военные совещания и осматривали военные заводы. Вскоре стало ясно, что страна на грани катастрофы. Верховный главнокомандующий генерал Корнилов был в ссоре с премьером Керенским. Корнилова арестовали, и вслед за этим, как обычно случается при теряющем власть правительстве, последовали взаимные упреки и такие попытки исказить или скрыть истину, что обе стороны оказались дискредитированы в общественном мнении. Борис настоял, чтобы английские генералы покинули Россию.
По возвращении Бориса в Лондон, в октябре, всего за несколько недель до большевистского переворота, русские эмигранты устроили обед, на котором попросили его поделиться соображениями о состоянии дел на родине. Он рассуждал довольно легкомысленно, однако закончил рассказ на печальной ноте, объявив, что интеллигенция не смогла спасти страну, и если еще возможно что-то сделать, то рассчитывать приходится лишь на Советы. Такой резкий переход от легкомысленной болтовни к трезвым оценкам был типичной манерой, с которой он вообще рассматривал серьезные вопросы, точно не мог обнаружить перед всеми свои истинные чувства и поэтому скрашивал их ни к чему не обязывающими остроумными байками.
Два дня спустя к Борису зашел с рекомендациями от Чарльза Эйткена, директора Галереи Тейт, некий господин М. Литвинов, рассчитывавший получить работу в комитете. По словам Бориса, это был “огромный, толстый еврей устрашающего вида”. Поскольку то, что он знал о Литвинове, Борису не нравилось, он ответил, что ничем помочь не может. Однако Литвинов умудрился найти работу в другом отделе, не связанном с поставками вооружений. Письмо № 653 военного секретаря к капитану Вильяму Джорджу Ормзби-Гору от 30 января 1918 года многое объясняет:
Дорогой капитан Ормзби-Гор!(Подпись) Генерал-лейтенант Ермолов.
В связи с нашим разговором я должен познакомить Вас с информацией, полученной от генерала Ермолова, о человеке по имени Литвинов.Что касается пункта 4, мне известно от частных лиц, что он имеет русский паспорт, выписанный на имя Максима Литвинова.
1. Этот человек уехал из России в 1906 году с немецким паспортом под вымышленным именем Густав Граф.
2. Впоследствии он жил во Франции под вымышленным именем Майер Гейнах Бакках.
3. Его настоящее имя, по всей вероятности, Мордехай Мордкович Бухман.
4. В настоящее время он живет под фамилией Литвинов и, по-видимому, подписывает документы этой вымышленной фамилией.
5. По некоторым официальным документам он был также известен как Харрисон. Имел связи с германскими социал-демократами. Согласно донесениям русского Генерального штаба, занимался шпионажем в интересах Германии, разъезжая по юго-западной части Англии с целью сбора материалов об аэродромах и других средствах обороны.
Это был тот самый Литвинов, который стал важным проводником советской международной политики в двадцатилетний период между двумя мировыми войнами. Что касается множества его фамилий, то у большевистских агентов менять фамилии было обычным делом – так, переезжая с места на место, они сбивали со следа полицию.
Еще одним любопытным постскриптумом к деятельности Русского правительственного комитета было сообщение, написанное Борисом в марте 1918 года, когда писатель Хью Уолпол, работавший тогда в Министерстве информации, сделал следующий запрос:
Дорогой сэр!Искренне Ваш
Мне рассказал мистер Линтотт, которого Вы, без сомнения, помните по Британскому посольству в Петрограде, что Вы были свидетелем сцены, имевшей место в Финляндии несколько месяцев назад, когда несколько русских офицеров были зверски убиты солдатами-большевиками. Мне было бы чрезвычайно интересно получить информацию об этом событии из первых рук, и, коль скоро Вас это не слишком обременит, буду весьма признателен, если Вы предоставите мне ее в любое удобное для Вас время. Заранее благодарен,Хью Уолпол.
Ответ пришел несколько дней спустя, 22 марта 1918 года:
Дорогой мистер Уолпол,Искренне Ваш
мне было очень приятно узнать, что Вы отдаете мне должное, полагая что я был непосредственным свидетелем ужасного убийства, о котором Вы пишете, и при этом избежал смерти!Борис Анреп.
Я помню, что описывал обстоятельства этого печального происшествия на званом обеде в присутствии мистера Линтотта. Вся моя семья приняла эту историю очень близко к сердцу, поскольку один из убитых офицеров, лейтенант Михайлов, был моим кузеном. Поведал же мне о случившемся матрос, служивший у моего кузена, который был все время при нем и действительно являлся свидетелем его смерти. Рассказ этого человека полностью подтвердился показаниями его товарища. Вкратце дело обстояло так.
Действия генерала Корнилова вызвали беспорядки на флоте, и все офицеры попали под подозрение в сочувствии контрреволюции. В экипаже каждого корабля, как Вы знаете, был создан комитет, входивший в состав центрального органа – Центрального флотского комитета. Экипажи нескольких кораблей, стоявших в Гельсингфорсе, решили, что необходимо проверить политические взгляды офицеров, и потребовали, чтобы те подписали бумагу, где говорилось о верности демократическим принципам, выразителем которых выступают Советы рабочих и солдатских депутатов. Четверо офицеров военного корабля “Петропавловск” отказались подписывать такую бумагу на том основании, что они присягнули на верность Временному правительству и никаких других демократических институтов в России не знают. Прочие офицеры пытались их уговорить подписать бумагу ввиду опасности, которой они в противном случае подвергались, однако те не согласились. Вследствие этого команда объявила их контрреволюционерами и потребовала ответить на следующие два вопроса:
1) Станут ли они стрелять в тех, кто поддерживает Керенского, если на то будет приказ Совета рабочих и солдатских депутатов?
Они ответили: “Нет”.
2) Станут ли они стрелять в рабочих и солдатских депутатов, если им отдадут такой приказ их флотские начальники?
Они ответили: “Да”.
После этого офицеров арестовали. Некоторые члены команды требовали убить их немедленно, но большинство членов комитета корабля на это не согласились и решили передать их Комитету флота в Гельсингфорсе для принятия решения. Комитету сообщили об этом решении, и его представители ждали, когда арестованных доставят с корабля на берег. Поздно вечером офицерам велели сесть в шлюпку, но как только они отчалили, офицеры обнаружили, что их везут те члены команды, кто голосовал за их немедленную смерть, и что шлюпка направляется не к причалу, а к пустынному месту на берегу. Один из офицеров выпрыгнул за борт, но был пойман и втащен в шлюпку, причем ему сломали руку веслом. Как только шлюпка причалила, офицеры были грубо вытащены на берег и убиты с помощью револьверов и кортиков. Когда убивали моего кузена, он воскликнул: “Негодяи!” На его теле обнаружили шестнадцать ран. Тела были брошены на берегу. Находившиеся на расстоянии полумили от места убийства представители Комитета, услышав выстрелы, сразу же бросились туда, где лежали трупы.
Если Вы помните, это убийство вызвало серьезное возмущение в Петрограде, ожидали, что убийц накажут. Был дан приказ об их аресте, но поскольку остальная часть команды отказалась их выдать, приказ этот исполнен не был. Правительству осталось только издать манифест, в котором осуждались подобные меры, а Совет рабочих и солдатских депутатов издал указ, осуждающий несогласованные действия членов экипажа корабля, направленные против контрреволюционеров. В результате убийцы не понесли никакого наказания.
После подписания мирного договора в 1918 году Русский правительственный комитет закрылся, однако Борису удалось найти работу в качестве секретаря К. В. Набокова, поверенного в делах в Русском посольстве. Генерал Гермониус, организовывавший доставку оружия Белой армии, приглашал Бориса в Париж. Но Борис отказался от этого предложения, правда, не по политическим, а по личным мотивам. От России его отдаляло все – двое детей, две любовницы, художественная карьера и симпатии к Англии.