Предисловие

Реконструкционные рассказы исторического характера играют большую роль в юношеском чтении Запада, вытесняя из обихода юношества конан-дойлевскую литературу. Задача их — знакомить читателей с последними достижениями исторической науки не в форме популяризации сухого знания, а в форме реального восстановления прошлого с беллетристическим подходом к нему. В этом отношении подобный рассказ является переходной ступенью к непосредственному ознакомлению с историей культуры. Обыкновенно эти рассказы составляются, применяясь к характеру юношества той или другой страны и его запросам, и используют материал местного значения.

Данная реконструкция построена по такому же плану. Она приспособлена к условиям России, используя материал археологического характера, относящийся к Ладожской стоянке доисторического человека. Анализ этого материала дал возможность археологам установить тот факт, что человека каменного века нельзя считать малокультурным. Техника приготовления каменного топора уж показывает достаточное развитие культурности, а ладожский человек знал лодку, удочку, умел плести и т. д. Поэтому давно уже исследователи отказались от мысли о малой культурности ладожского обитателя, которому свойственны были и зачатки искусства.

I

Когда и где это было

Это было очень давно. Может быть, около десятка тысяч лет до нашего времени, а быть может, и больше. Это было на берегу того озера, которое мы называем теперь Ладожским, около реки, впадающей в это озеро, которую мы называем Волховом. Кругом шумели большие дремучие леса, где росли могучие трехсотлетние дубы. Леса эти были полны зверей, здесь водились косули, северные широкорогие олени, лоси, туры, плосколобые, теперь уже вымершие быки, кабаны (дикие свиньи); много было зайцев, бобров, бурых медведей. Было много и птиц; кроме глухарей, тетеревов, куропаток — в камышах были целые стаи цаплей, лебедей, гусей, гагар, чаек. Огромное озеро щедрее одаряло человека пищей, чем лес: там были тюлени, на которых ладожский обитатель охотился гарпуном (длинной палкой с зазубренным наконечником). Спутником человека была собака, других домашних животных человек не знал.

И климат тогда был иной. Громадный ледник, покрывавший теперешнюю Россию, отступил, но климат был холоднее теперешнего, и ладожский обитатель знал одежду, которую делал из шкур животных, предпочитая легкий мех соболя и куницы. Он пользовался огнем не только для того, чтобы согреваться и, быть может, варить пищу, но и для технических целей. При раскопке стоянки ладожского человека мы встречаем корму лодки со следами огня. Огонь был техническим средством, помогавшим ладожскому человеку, при помощи несовершенных каменных орудий, из деревьев первобытного леса приготовлять то, что ему нужно. Несомненно, что у ладожского обитателя было и жилище — шалаш из ветвей, яма, обложенная глиной и выстланная шкурами, или пещера.

Судя по откопанным черепам, ладожский человек был некрасив, он был низкого роста, с небольшой длинной головой, маленьким лбом, откинутым назад, с сильно развитыми челюстями, похожими на челюсти зверя.

II

У огня

Снаружи холод, а внутри ямы-пещеры приятная теплота. Правда, есть и сырость, но она скрадывается теми шкурами, которые набросаны на пол и устилают стены. В пещере — сумрак. Только в правом углу, в уютной нише пылает огонь: это бог, который требует ухода, внимания и пищи, боится воды и большого ветра. Камни сложены в виде низкого очага, и на нем горит костер, поддерживаемый сухими ветками. Здесь огонь «самый ужасный и самый нежный, достаточно сильный, чтобы уничтожить весь приладожский лес со всеми зверями. Как животное, огонь, питаясь ветвями и сухой травой, растет; каждый огонь рождает другой и каждый может умереть».

Около очага расположилась группа людей и среди них мальчик, которого звали Ка; собственно говоря, это не было его имя, это был призыв вроде «поди сюда», но чаще всего этот призыв обращали к нашему мальчику. Некоторые сидят на корточках у священного огня. Один мужчина стоит. Так как в пещере-яме жарко, то одежда у всех снята, только великан — предводитель племени обвязан около бедер шкурой. Он протянул руку, волосатую, сильную, зовя племя завтра на охоту за оленями и медведями. В глубине пещеры уж готовятся к охоте. Олень и медведь сильны, поэтому для них надо приготовить топор. Опытный в этих делах привязывает каменный топор к рукоятке из дерева жилами, около него на корточках стоит большой Ка, который точит камень-нож, чтобы пустить его в дело. Если пойти дальше, то мы увидим и других охотников, осматривающих оружие, наваленное в углу пещеры-ямы. Один из них выбрал нижнюю челюсть медведя, которая должна будет заменить топор, особенно удобный, когда придется резать мясо уже убитого зверя. Человек держит эту челюсть за задний ее конец, обитый так, чтобы его было удобно захватить и клыком наносить удары. Несколько таких орудий, готовых к употреблению, лежат рядом. Их возьмут другие охотники. Зверь хитер, силен и жесток — и для охоты на него надо быть достаточно вооруженными.

В углу пещеры-ямы, в куче обгрызенных дочиста костей — валяется много поломанных, испорченных от долгого употребления челюстей с расколотым или выломанным клыком. Тут же лежат в большом числе длинные кости с круглыми отверстиями, пробитыми в них для извлечения мозга. Мужчины ушли в работу. Запасы пищи уж истощаются, мяса осталось мало. Хотя вне пещеры холодно, но некоторые работают, готовясь к охоте, и на свежем воздухе. Один мужчина, одетый в медвежью шкуру, пробует лук… Он весь ушел в шкуру с руками и ногами и сам похож на медведя. Только голова торчит: кожа медвежьей головы, служащая капюшоном… Его зовут «Губителем медведя» — так как он на своем веку много убил этих зверей. Рядом с ним сидит «Олень»: так называют еще не старого охотника, который умел тихо подкрадываться к этим осторожным животным. Он и одет был в оленью шкуру, сохранив на коже головы рога. В такой одежде можно на охоте незаметно подкрасться к пугливому зверю и убить его дубиной и камнями.

Из пещеры-ямы доносится до охотников приятный запах мяса, которое печется на огне. Это последние запасы, завтра надо добывать новые. На раскаленном плоском камне и отчасти прямо на золе жарятся куски величиной и толщиной в ладонь. При жарении их осторожно поворачивают с по мощью заостренных деревянных палочек. Мясо очень скоро покрывается коркой и сохраняет свою сочность, а приставшая к нему зола служит приправой, заменяющей нашу соль.

Часть охотников предполагает выехать на озеро, одни из них возятся около лодки, другие готовят гарпуны из кости, чтобы ими охотиться на тюленей, которых на озере было много.

III

Ночью

Солнце давно зашло, выплыло «белое солнце», которое не грело, и, наблюдая за ним, Ка сидел около пещеры, которую он должен был охранять этой ночью. Пищи для огня было достаточно запасено, «веселый светлый бог» пылал в углу пещеры-ямы, и Ка частенько взглядывал на него. Большая беда грозила тому, на страже которого потухнет огонь. Это считалось великим преступлением, предвестником несчастья. Хотя вместо умершего огня ладожский человек умел рождать другой огонь из камней, тем не менее, «гаситель огня» наказывался смертью.

«Белое ночное солнце» (луна) плыло вдоль туч, шумела река, сторожкий слух Ка различал плеск волн всегда беспокойного озера. Свет луны струился по реке, по мрачному лесу, который шумел тоже подобно воде, и из комбинации звуков получалась мелодия, суровая и печальная, как было печально все окружающее это стойбище первого человека.

Когда затихал временами неугомонный ветер, становилось тише, и Ка различал все звуки леса, жившего своей таинственной жизнью. Совы своим бесшумным полетом пролетали мимо Ка; он подложил сухого хвороста в костер и стал смотреть вокруг. Он устал, мысли медленно скользили в его голове, и лишь внезапный шум, острый запах, доносимый порывом ветра, — пробуждали его бдительность. Внезапно промчалась испуганная косуля; как тень, она мелькнула мимо, и Ка поднял голову. «Кто вспугнул ее?» — подумал он. На вершине соседнего холма он увидел другую тень, которая, плавно покачиваясь, двигалась вперед. Массивные, но гибкие члены, большая голова, все это напоминало пещерного жителя. Но это не был человек, это был обитатель дремучих лесов — медведь, вышедший глубокой ночью за добычей и спугнувший осторожную косулю. Ка знал «лесного хозяина», этого великана с выпуклым лбом.

Обыкновенно он не трогал людей, живших на поляне на берегу реки, пещерные люди и медведи поделили между собой пространство. Только иногда, во время большой бескормицы, медведь нападал на людей, которые в одиночку заходили в лес и были настолько неосторожны, что делались его добычей. Очень редко особенно хищные медведи выходили на поляну, где были людские поселения, чтобы напасть на людей.

Ка насторожился, усталость его пропала, глаза загорелись, ноздри раздулись — вся его небольшая фигура затрепетала. Он не сводил глаз с приближающегося зверя, инстинктивно спрятавшись в тени пещеры за большой камень, которым можно было задвинуть отверстие в случае опасности. Ка решил не будить охотников, зверь был еще далеко, и он не был уверен, что медведь идет к ним.

В полосе лунного света фигура медведя обрисовывалась все более и более отчетливо. Видно стало, что это был не обыкновенный хищник; «большой хозяин» — промелькнуло в голове Ка, вспоминавшего, что передавал о медведях-людоедах охотник на медведей. Эти медведи убивают тура и уносят его с большой легкостью, они охотятся на людей, одним взмахом лапы вспарывая грудь человека. Они не боятся никаких животных… «Но куда он идет?» — думал Ка. По мере того, как тень приближалась, он волновался все более и более и наконец издал крик тревоги, — быстрый и острый, — от которого охотники, спавшие в пещере, мигом вскочили на ноги. У входа пещеры столпились они, дрожа от возбуждения и следя за фигурой зверя, который при крике Ка немного остановился было, но теперь продолжал двигаться. Было ясно, что он идет к людям! Обманутый тишиной пещерных обитателей, медведь тихо двигался, думая напасть врасплох. Группа охотников почти слилась с камнями пещеры, затаив дыхание. Зверь поднял голову, потянул влажный воздух и стал двигаться быстрее и решительнее. Видно было, что он хочет застать врасплох. По мере того, как он приближался, люди все яснее и яснее видели его мускулатуру и его страшные зубы, сверкавшие при блеске луны. Охотники дрожали, дрожали от возбуждения, жажда убийства проснулась в них, злоба мутила их сердца, но долгий опыт научил их осторожности. Они знали противника, знали, какая страшная сила живет в нем, как мало времени надо его лапам, чтобы убить человека; ни острога, ни копье, ни топор почти не страшны этому большому зверю с его толстой кожей.

Быстро заложили они вход в пещеру камнями, оставив отверстие на высоте человеческого роста. Когда медведь подкатился к пещере, он с рычанием затряс головой и с недоумением огляделся. Он чуял людей, слышал шум их работы, но не ожидал увидеть закрытым вход… Почуяв приятный запах человеческого пота, медведь-людоед легко зарычал: не так-то просто было теперь ему утолить свой голод. Это рассердило его. Облитый светом луны, он злобно потянулся, выпячивая свою мохнатую грудь, покачивая мордой с оскаленными клыками. Потом вдруг разъярился и хрипло зарычал, чтобы дать исход своему раздражению от постигшей его неудачи.

Тем не менее, он не оставил своего предприятия; сопротивление людей, которых он хотел застать во время сна — разъярило его. Он подошел к отверстию. Охотники приготовились, и когда в оставленной ими для наблюдений дыре пещеры появился череп медведя, мохнатый лоб, слюнявые губы, острые зубы, — топоры опустились, завертелась палица, стрела ударилась в лоб и запуталась в волосах. Медведь быстро отступил, рыча от бешенства, его глаза фосфорически светились злобой и челюсти щелкали. Но он не отказался от плана полакомиться человеческим мясом, он лег у пещеры, потом стал толкать камни, закрывающие вход, стал подрывать их.

Дело принимало опасный оборот, зверь был силен, умел и смел. Мало-помалу, напрягая силы, ударяя лапами, черепом, плечом, он напирал на камни, загораживающие вход. «Губитель медведей», стоя впереди группы, с трепетом ожидал, что камни поддадутся силе зверя и он ворвется в становище. Медведь скоро заметил, что дело идет не так успешно. Он потерял свою осмотрительность и снова бросился в пещеру. Своим стремительным натиском он увеличил отверстие. Просвистала другая стрела, охотник метил в глаз, но стрела задела веко, и медведь смахнул ее. От напора его камень подался, и он подмял под себя Ка. Последний не думал о сопротивлении. Покорно он лежал, раскинув руки, раскрыв рот, и ожидал смерти. Но другие охотники быстро опомнились от этого вторжения зверя. «Губитель медведей», отбросив топор, схватил огромную дубину и храбро направился к зверю. Медведь оставил свою жертву и, повернувшись к охотнику, приготовился броситься на него… В это время «Губитель медведей» опустил дубину. Удар не был удачен, пространство пещеры мешало размаху, и потому дубина опустилась на лоб зверя и только оглушила его. Неизвестно, что произошло бы дальше, если бы не Ка. Выскользнув из-под лап зверя, он бросился к костру, схватил головню и быстро сунул ею в морду зверя.

Оглушенный медведь затряс головой от дыма и огня, закрыл глаза, быстро повернулся и с ловкостью, несвойственной обыкновенно медведям, бросился обратно, быстро пролез в отверстие и заковылял к лесу. Его движения были так странны, внезапно охвативший зверя испуг так не шел к его фигуре, что охотники громко закричали и в первую минуту бросились было преследовать хищника. Но зверь, охваченный страхом огня, бежал быстро и скрылся в лесу…

«Он еще придет», — мелькнуло в голове охотников… и действительно, нападение медведей-людоедов заставило позднее людей перенести свое местожительство в другое место — поселиться на сваях, на воде, куда хищники не могли добраться.

IV

На охоте

Настало утро, — а охотники не успели еще успокоиться от дерзкого нападения. Мяса не было, необходимо было отправиться за зверем в лес, попытать счастья на озере в ловле тюленей. Высоко над землей ветер гнал тучи, лохматые облака неслись, точно стаи птиц. Заря разлилась по небу бледно-розовыми потоками.

Охотники закутались в шкуры зверей, вооружились палицами, топорами, рогатками, копьями с каменными наконечниками. Вместе с ними пошел и Ка с двумя юношами, — они быстро бегали и нужны были на случай, если придется загонять зверя. Юноши тоже вооружились топорами, рогатками и вместо копья — луками со стрелами. «Губитель медведей» взял только свою дубину — едва обожженную, с громадным наконечником из камня. Это было его любимое оружие, с ним он выходил на крупного зверя и ударом о спинной хребет или о череп — валил его. Это был его излюбленный прием, стяжавший ему уважение.

Перед выходом долго совещались, куда идти. Большой Ка обратился к «Губителю медведей» и сказал: «Ты увидел свет раньше меня — ты первый выбирай дорогу».

Долго думал «Губитель медведей», потом повернулся и пошел по берегу реки. Другие пошли за ним, шествие замыкали юноши с маленьким Ка. Прибрежные травы колыхались, как морские волны, приникая к земле при каждом порыве ветра. Дуло с севера. Временами ветер был так силен, что у охотников захватывало дыхание. Приречная растительность была обильной, в долине было много животных, много цветов, много птиц. Маленький Ка несколько раз пускал стрелы в птиц, но ему не удавалось убить их, а одна птица так и улетела со стрелой, застрявшей в ней. Тогда с горя — он с юношами стал отыскивать съедобные злаки и есть их. Вот откопали они сладковатый мучнистый корень и, быстро вырвав его, бросились за уходящими охотниками, которые шли вперед, торопясь убить большого зверя. Маленькие не прельщали их, так как племя нуждалось в мясе, а маленькое животное не могло насытить и одного. Травы раскинулись вдоль реки, среди них вытягивались острова вереска, сменявшиеся островами дрока. То там, то здесь пробивался шильник, зверобой, шалфей, тысячелистник, дикая гвоздика и другие травы, которые собирал «великий старец», глава племени, знахарь и колдун. Местами обнаженная земля была покрыта минералами, усеяна большими камнями, принесенными великим ледником. Здесь, в этой почве, растения не могли укрепить своих корней!..

Охотникам было некогда рассматривать окрестности. Быстрым шагом, с раздувшимися ноздрями, ловящими запах зверя, шли они все вперед, ища добычи. Но добычи не было. Прошли те времена, когда зверя было много и «олени не боялись людей» — как рассказывал «великий старец».

Местами холмы прорезали местность, местами встречались стоячие болота, где копошились гады, все чаще и чаще встречались камни — иногда очень большие. В густых порослях у реки водились кабаны, но они были осторожны, и почва у реки была болотиста, на реке видны были бобровые поселения, — умный архитектор-бобр показал людям путь к постройке речных жилищ, недоступных для нападений, подобных нападению прошлой ночи. Охотники шли дальше и дальше, «Губитель медведей» вел их на лесные прогалины, куда обыкновенно выходили кормиться олени, лоси, туры, козы… Зверей становились все меньше, и они уходили все дальше. Несколько раз охотники видели зайцев, один раз мимо них, осторожно крадучись, пробежала лиса, но так далеко, что стрелы маленького Ка и его спутников не могли бы достать ее; два раза видели волка, но крупного зверя, которого надо, — не было.

Наконец «Губитель медведей» вдруг остановился. За ним остановились и другие, превратившись в застывшие изваяния. Он дал знак рукой — и все легли в кусты, затаив дыхание. Они обратились в слух… В окружающем мире они впитывали в себя дыхание ветра, шелест растений, полет птиц, шуршание пресмыкающихся… Но все это было не то… Охотники стали было терять терпение, как вдруг послышался треск ветвей, и на поляну выскочил плосколобый бык. Откуда взялся он? Отстал? Или, быть может, очень опередил свое стадо? Охотникам некогда было спрашивать. По повадке и движениям «Губитель медведей» догадался, что это был бык-одиночка, особенно яростный и дикий, не уживающийся со стадом. Жажда добычи овладела всеми, но зверь был страшен: обычно злой, он был чем-то еще рассержен; это было заметно по всем его движениям, по судорожному подергиванию хвоста, по короткому хриплому реву, который он испускал временами. Охотники обыкновенно не нападали на стада больших травоядных, стараясь настигать зверей, когда они бродили в одиночку или были слабы.

Плосколобый бык был особенно опасен для нападения. Наша порода быков наследовала от этих первобытных предков храбрость и упорство, но плосколобые быки были во много раз сильнее и умнее. Этот вид достиг тогда высшей степени своего развития. Проворные, хищные, с ясным инстинктом опасности, эти сильные животные беспечно бродили у Ладоги, считая себя хозяевами этого маленького уголка мира. Большой Ка поднялся с рычанием. Было бы хорошо для орды убить это травоядное, но он был силен… Грудь «Губителя медведей» задрожала инстинктом, который поддерживает и возбуждает то, что необходимо для превосходства человека над животным, его воинственный пыл возрастал по мере того, как приближался к охотникам разъяренный бык. Его рука с копьем уже поднялась, вот-вот отважный охотник метнет копье.

В это время из леса стремительно выскочил большой, с ветвистыми рогами олень. Животное неслось с головокружительной быстротой. С заброшенной назад головой, с кровавой пеной у ноздрей, с ногами, дрожащими, как листья во время ветра, — он несся, весь охваченный страхом. Едва он пробежал несколько шагов, как за ним вырос враг. Это была громадная рысь, с кошачьими ухватками, с извивающимся хребтом. Быстрыми прыжками неслась хищница за своей жертвой. Охотники знали это уже вымирающее животное; «Губитель медведей» едва спасся однажды при встрече с ним от смерти. Они быстро спрятались за камни-валуны, принесенные ледником и, забыв голод, следили разгоревшимися глазами за этой охотой.

Олень бежал быстро, но по движениям его было заметно, что он уставал. Прыжки его были неровны, и рысь стала настигать его. Чуть-чуть олень не наскочил на быка; увидев последнего, он метнулся в сторону, а бык, с налившимися кровью глазами, опустив голову и выставив вперед свои страшные рога, ждал нападения; но рысь, занятая преследованием, не рискнула напасть на это животное. Она неутомимо преследовала свою жертву, гоня ее вдоль реки. «Великий олень погибнет», — подумали охотники. Расстояние между хищником и его жертвой уменьшалось, олень напрягал остатки своих сил. Охотники следили, как оба животных ритмически поглощали пространство.

В это время у оленя созрел какой-то план, и рысь инстинктом поняла его. Река была неширока, и олень, бросившись в нее, мог переплыть ее воды и спастись от преследования. Чтобы перерезать ему путь, рысь сделала свой прыжок. Последний был рассчитан неверно, он был слишком поспешен. Рысь споткнулась и покатилась на землю. Олень в это время повернул к воде и, пользуясь несколькими моментами, выгаданными им от неудачного прыжка рыси, бросился к реке, — путь к спасению был свободен. Ничего не оставалось более для рыси, как прекратить погоню. Хищник понял это и, вспомнив про встречу с быком, повернулся обратно. Тогда у «Губителя медведей» создался какой-то план. Он собрал охотников, и они переправились через реку. Маленький Ка с товарищами бросился вперед. Они должны были настигнуть измученного и чувствовавшего себя в безопасности зверя и выгнать его на охотников. «Губитель медведей» расположил свою группу у ледниковых камней, расположенных полукругом. Сюда и надо было Ка и другим юношам пригнать зверя…

Тишина долго не прерывалась. Только шумела вода, да кровь пульсировала в телах спрятавшихся. Ветер дул на охотников. Это было хорошо, чуткий олень не мог слышать запаха людей, которых он боялся. Солнце уже начало закатываться, когда из кустов снова выскочило встревоженное животное. Оно еще не отдохнуло от одной опасности, как вдруг ему грозила другая… И самое странное, что олень не отдавал еще себе отчета, что встревожило его… За ним из-за опушки леса показались и юноши, крича и бросая в животное камнями. Олень быстро бросился в сторону. Куча ледниковых камней привлекла его внимание. Он мог бы, чтобы избежать преследования, переплыть реку, — но он еще помнил, что на том берегу была другая опасность. Тогда он бросился к камням, легко перепрыгивая через препятствия, несся вольный, как ветер, думая, что и на этот раз он избежит опасности. Вдруг из-за валунов вылетела стрела, попав ему в глаз.

Животное сразу остановилось, оно рассвирепело и, опустив рога, бросилось на тех, кто стоял около камней. Большой Ка метнул свое копье с каменным наконечником. Корье запело в своем движении и ударилось в спину животного. Охотники вышли из своего прикрытия. Их груди волновались перед величавым зрелищем, их сердца воспринимали эту суровую поэзию борьбы без слов, без мыслей, своим слабым еще разумом они чувствовали могучую красоту борьбы. Их охватывал трепет… Олень издал крик, острый и сильный. Он набросился на «Губителя медведей» и ударил его своим правым рогом в бок, напрягши всю свою силу для борьбы с тем, кто выдвинулся вперед из группы. «Губитель медведей» отпрянул в сторону. Олень причинил ему лишь рану своим страшным оружием, каким были его колоссальные рога. Ловкое движение спасло «Губителя медведей» от смерти. В этот момент ближайший охотник опустил палицу. Оружие человека нанесло зверю первый удар, но удар этот был рассчитан плохо. Он причинил лишь боль зверю и еще более вызвал гнев. Второй удар обрушился на череп. Животное в бешенстве бросилось на ближайшего охотника, который быстро юркнул за камень, и зверь стукнулся о гранит и споткнулся. «Губитель медведей», оправившись от удара оленя, с воинственным криком ударил сбоку своей дубиной по спине зверя. Позвонки хрустнули, зверь упал на передние ноги и пошатнулся. Другие охотники в порыве раздражения стали наносить удары за ударами, раздробили ему ноги, челюсти, в то время как подоспевшие во главе с маленьким Ка юноши каменными топорами распарывали брюхо. Зверь был в агонии. Все это разыгралось в несколько минут и кончилось хорошо, если не считать раны «Губителя медведей», из пронзенного бока которого шла кровь.

Великий бог-солнце уже уходил на покой, и охотники решили не возвращаться к стоянке, а переночевать среди камней. Они стали располагаться на ночь; более сильные оттащили в сторону оленя; окружив его, они, не дожидаясь, пока маленький Ка с товарищами раздует огонь, прямо стали пожирать мясо. Вскрыв жилы зверя и наполнив подставленные руки теплой кровью, они с наслаждением пили этот великолепный напиток, наполнивший их измученные голодом тела теплом, бодростью и силой. Старейшина решил раздать голодным порции свежего мяса и завтра возвратиться домой с остатками оленя. Ночь наступала быстро, и надо было торопиться. Пред ними открывалась поляна. Восток заслоняла громада леса, полного зверей, особенно страшных с наступлением ночи, когда не знаешь, откуда грозит тебе опасность; на запад тянулась равнина, покрытая то травой, то кустарниками, то кучками дубов. По равнине текла река, местами окруженная зелеными объятиями ив, осин, ольх, камышей и тростников. Ледниковые валуны были самым удобным прибежищем на этой поляне, лес и река были опасны. Большинство валунов были разбросаны далеко друг от друга и не годились для ночлега, те же валуны, около которых было убито животное, были расположены так, что в них долго пришлось бы укрепляться для ночлега. «Губитель медведей» увидел в стороне груду камней, из которых три были наклонены друг к другу так, что образовали нечто вроде свода; отверстия были невелики и недоступны для больших зверей, особенно для рыси и медведя, которых сильно боялись охотники. Решили переночевать здесь. Тем временем охотники утоляли свой голод, прямо отрывая от оленя каменными скребками и руками куски, которые они и запихивали в рот и пережевывали своими челюстями.

«Губитель медведей», как общепризнанный вождь охоты, взял вместе со старейшиной самый лакомый кусок — содержимое желудка. Это была отвратительная, резко пахнувшая смесь из полупереваренных трав. Смочив ее кровью, они с большим наслаждением ели это лакомство. Один кусок «Губитель медведей» приложил к ране, которая к вечеру стала беспокоить все больше и больше. Затем он взял одну из больших костей, разбил ее каменным топором и, вынув мозг, съел его. Ели медленно, с важностью смакуя это блюдо. Временами жадность брала свое, и, оглянувшись и видя, что все остальные спутники заняты насыщением голода, старейшина и охотник запихивали пищу обеими руками, давясь, глотая ее, запивая кровью. Маленький Ка тем временем развел огонь в месте ночлега, натаскал с товарищами хвороста и на огне поджаривал куски мяса, пришедшиеся на их долю.

V

Ночь среди валунов

Когда все насытились теплым мясом животного и пища исчезла в желудках, усталые охотники забрались среди камней. Задвинули все отверстия маленькими валунами, оставив одно, около которого должны были сторожить Ка и его товарищи. После тревожной ночи и полного опасностями дня — охотники заснули крепким сном в своем логовище.

Ночь прошла спокойно. Сторожа поддерживали огонь в пещере и зорко смотрели в отверстие. Дневные звери исчезали, появлялись ночные и вступали в свои права. Слышался вой волков, лай диких собак, вздохи-стон ночных птиц, кваканье лягушек. Огромная красная луна вставала на небе, ужасы ночи охватывали бодрствовавших. При сиянии луны были видны тени ночных хищников; один раз Ка показалось, что вчерашний ночной медведь прошел мимо валунов, и он чуть-чуть не издал крик тревоги; но тень исчезла, и все затихло.

Сладостное успокоение охватило Ка, и он подошел к огню, чтобы дать ему пищи. Костер вспыхнул и осветил спавших; все были спокойны после дневной тревоги, только «Губитель медведей» страдал от раны, нанесенной ему оленем.

Ка задумался — точнее, это были не мысли, а смутные отблески впечатлений, облаками проносившиеся в младенческом мозгу первочеловека. Представления прошлого, впечатления настоящего — все сплелось у него в одно целое. У него слагался свой взгляд на окружающий мир. Чувства вихрем поднимались в наивной душе охотника, вызывая образы и представления об этой обширной вселенной. Он знал движения солнца и луны, беспрерывную смену дня и ночи, тепла и холода, рождение и смерть людей. Ему уже были известны привычки и сила зверей, рост трав и деревьев, направление ветра и облаков, причуды дождя и гнев молний.

Следя за костром, разведенным им из огня, рожденного камнем, он задумался об огне. Он считал его живым, как и все окружающие его люди. Огонь было самое ужасное и самое нежное из всех живущих существ. Он был достаточно силен, чтобы уничтожить лес с его населением; он сильнее серого медведя, гигантского оленя. Он похож на животное, только питается не травой, не мясом, а сухими ветками и деревом; он растет скорее зверей и размножается быстрее всех. Рост его безграничен, его можно разделить на бесчисленное количество огней. Каждый такой детеныш огня от питания быстро возрастает. Огонь, думал Ка, может быстро умереть. Когда нет пищи, он делается меньше пчелы или мухи, но когда есть питание, — он сразу возрастает. Это зверь и не зверь. У него нет лап, но он хорошо и быстро ползает, только по сухим листьям и травам. У него нет ног, но он бежит быстрее оленя, только по высохшим кустарникам. Он летает по облакам и тучам с шумом — как бог, хотя у него нет крыльев птицы; у него нет рта, но он дышит, рычит, ворчит; хотя он не имеет рук и ног, но охватывает пространство.

Ка, подобно другим охотникам, любил и ненавидел огонь, он знал его укусы и боль, причиняемую им. Огонь коварнее волка и более жесток, чем рысь, с ним надо быть осторожным, но он боится воды. Ветер может потушить его, но может пробудить его ярость, и огонь тогда пожирает все, что находится около его. Но огонь дает тепло, радость, силу, сам серый медведь боится и убегает от него. Присутствие огня разгоняет холод ночи, прогоняет усталость.

Потом Ка посмотрел на луну, — это тоже огонь, думал он, откуда же этот огонь восходит и почему он не греет, как другой небесный огонь — солнце? Солнце никогда не потухает, а луна бывает и маленькой, она уменьшается, вероятно, тогда, когда в небесный костер не подкладывают огня. Сегодня она очень светла. Так думал маленький Ка, сторожа сон усталых охотников. Пока он грезил, ночные звери-хищники вышли на охоту. Пугливые тени сквозили около камней — осторожно, тихо. Он различил больших землероек, ласок, гибких, как ящерицы. Вот пробежал олень, закинув за спину ветвистые рога. Стая волков бежала по его следам. С остроконечными мордами, подняв головы вверх, они быстро преследовали зверя. Ка различил их беловатое брюхо, рыжие бока и мускулы, переливавшиеся при их яростном беге. В их позах было что-то коварно-хитрое. Олень далеко опередил своих преследователей, но последние не отставали. Они пересекли долину, добежали до леса, где исчезло животное, и, решив, что погоня бесполезна, — повернули назад. Медленной походкой идут обескураженные преследователи. Вот стая остановилась, их чуткий нюх уловил запах людей, они долго втягивали воздух, потом исчезают тихо, бесшумно… Один волк, отставший от стаи, попытался было приблизиться к стоянке, но Ка послал в него стрелу, и зверь исчез быстро, как тень.

Ка знал привычки этих животных, он думал даже, что у них есть свой язык, свой начальник, быть может, тот волк, который пытался было проникнуть к стоянке охотников. Волки хорошо умеют устраивать засады; на своем еще таком недолгом веку Ка видел, как они оцепляли загнанное и усталое животное, как сменяли друг друга при преследовании и делили добычу. Один раз он подглядел из кустов их совещание. Волки, сев кругом, устроили охотничий совет, а в середине их стоял старый седой волк, которого все слушались и почтительно обнюхивали… Охотники во многом усвоили привычки этих животных.

А ночь шла своим путем. Луна заходила, и звезды стали ярче. Лес и поляна, где расположились охотники, погружены были в тихое предрассветное оцепенение. Только большие совы изредка пролетали, не нарушая безмолвия природы; у берегов реки лягушки квакали хором, усевшись на камнях. Стаи летучих мышей кружились в веселой пляске.

Вдали пронесся волчий вой. Ка знал его: это стая хищников оцепила добычу. Затем раздался жалобно-пронзительный крик увидевшего смерть животного, и ночь снова стихла, только лес вдали тревожно шумел.

Ка устал, он хотел спать, его время стражи миновало; он еще раз посмотрел на небо, чтобы окончательно убедиться в этом. Потом он разбудил своего товарища, а сам улегся в теплой шкуре около костра, и приятный сон поглотил его, как поглощают воды пловца.

VI

Возвращение домой

Уж утро настало; солнце слабо выглядывало из-за туч, несшихся с Ладожского озера. Охотники встали и, съев по куску мяса, решились выйти из своего ночного убежища. Когда они уже хотели отодвигать камни, чтобы выйти, осторожный Ка издал тревожный звук, показывая направо. В лучах бледного солнца у соседней группы камней лежали медведь и медведица, а около валялись окровавленные куски какого-то зверя.

— Серый большой медведь, — проговорил «Губитель медведей», медленно рассматривая зверей, наслаждавшихся отдыхом… Дело принимало плохой оборот. Надо было возвращаться к стоянке, где ждали полуголодные товарищи, но путь был опасен. Звери, вероятно, не подозревали присутствия людей, а если и подозревали, то считали своих соседей слишком слабыми, чтобы стесняться с ними.

Облака разошлись. Солнце весело выглянуло. Лес, поле и река вдруг засветились блеском, но люди, прячась за оградой камней, были в засаде, завидуя суетившимся птицам, которым были не страшны эти пещерные чудовища — медведи. Цапли занимались рыбной ловлей, зимородок весело летал, сойка как будто щеголяла своим голубым оперением, сорока с хохотом кружилась около нежной парочки — потягивавшихся на солнце сытых зверей. Вороны старались урвать кусочки мяса. Большой коршун, тревожно вытягивая шею, пытался осторожно взять и свою долю.

Охотники вспомнили ночное нападение медведя на их стоянку. Они не сомневались теперь, что «лесной хозяин» явился нарочно сюда, чтобы отомстить за неудачу. Память о полученных ударах заставила его следить за охотниками. В понятии ладожских людей — медведь был очень умным существом, мстительным и злобным. В памяти охотников вставали разные случаи, доказывавшие ум и сообразительность зверей, обиженных людьми и потом вымещавших на них свою злобу. Ярость наполняла сердца охотников, по временам то один, то другой вставали, потрясая копьем.

Но ярость быстро остывала при виде великанов. Одного удара лапой их было бы достаточно для смерти самого сильного из людей. Открытая борьба была опасна, приходилось ждать, тем более, что сытые звери не проявляли никакой неприязни к людям. Они так же мало обращали на них внимание, как на белок, которые прыгали по соседним деревьям.

— Они не долго будут лежать здесь, в полдень они уйдут в лес, — сказал «Губитель медведей», знавший обычаи этих зверей.

Слова его вдохнули надежду другим. Надо было ждать, терпение было той наукой, которую хорошо изучил наш доисторический предок… В голове охотников строились планы. Закричать и выбежать на зверей с горящими головнями костра, — но последний уж потухал, Ка приготовил пищи для него только на одну ночь… Бросать в зверей копья и стрелять из лука — бесполезно… Оставалось ждать и терпеть… Солнце поднималось выше и выше, а хищники потягивались, нежась в его лучах. Их сон ободрил других: коршуны клевали остатки животного, землеройки бегали около медведей.

Охотники строили планы из своей засады, мясо у них было, но жажда давала себя знать. Медведь, наконец, поднялся. Он посмотрел на камни, увидел своих врагов и заревел… В его памяти нелепо всплывали представления о людях, быть может, он помнил и стрелы, посылаемые людьми. Грозно рыча, он подошел к камням, обнюхал их и убедился, что укрепление недоступно. Он немного постоял, сытость уменьшала его злобу. Затем он вернулся к медведице, понюхал остатки животного, загрызенного ночью, и быстро исчез в лесу. Медведица последовала за ним. Путь был свободен, но осторожный «Губитель медведей», знавший их нрав, посоветовал выждать, боясь засады хитрого животного… Долго сидели охотники, все было тихо. Наконец вылез маленький Ка, оглянулся, за ним вышли и другие, таща оставшееся мясо оленя.

— «Хозяин леса» ушел, — сказал один из охотников. — Можно идти домой.

Так как тушу оленя было нести трудно, то Ка сломал две березки, положили на них убитое животное, и охотники двинулись к своей стоянке; впереди и сзади группы шли самые опытные, постоянно оглядываясь, так как боялись нападения зверей.

В стоянке оставшиеся охотники беспокоились об ушедших. Юноши под предводительством старика вышли из пещеры — поискать еды. Запасы мяса были съедены, и надо было поискать съедобных корней, трав, быть может, поймать землероек и маленьких животных, чтобы утолить голод, все мучительнее и мучительнее терзавший внутренности. Растений и корней собрали мало, зато нашли полевых мышей, отбрасывая в сторону камни, под которыми они прятались. Находя мышь, они совали ее в рот так, как она была, — живой и теплой. Далеко от стоянки не отходили, боясь «хозяина леса», медведя. Старшие охотники ушли, и оставшиеся чувствовали себя беззащитными. Постоянно оглядываясь, они кружили около пещеры и реки, чтобы при малейшей опасности можно было броситься к себе. Ночной визит медведя был у всех в памяти, и все боялись, что животное будет мстить. Острый голод был утолен мышами, они понравились, потому что их живот был полон пряных вещей, а в мягких костях заключался сладкий мозг.

В это время послышался какой-то шум. Первыми услыхали его мальчики, шедшие впереди; они остановились, подняв руку в знак молчания, и чутко втягивали воздух, чтобы по запаху узнать приближающихся.

В глубоком молчании стояли они, готовясь уже бежать, как вдруг старик сказал: «Это наши!..» Лица всех прояснились. Один из мальчиков, раздвинув траву и раскопав немного землю, прильнул к ней ухом, чтобы лучше слышать. «Это наши, — сказал он, — они несут что-то тяжелое». Радостный крик сорвался с уст людей.

Шум рос, и наконец из-за деревьев показалась группа охотников. Старик первым приблизился к ним, протягивая руки. Охотники ответили протяжным, грубым, но дружеским криком. Они показали свою добычу. Правда, это был только один олень и часть его была съедена, но для группы, истомленной голодом и давно скучавшей о мясе, это была большая радость. Дичь становилась редка, за исключением крупных хищников, которые были конкурентами охотников в поисках питания. Хотя охота была тяжела и самим охотникам чуть-чуть не пришлось сделаться добычей «лесного хозяина» — медведя, тем не менее, труды не были потеряны даром. Бывали случаи, когда охотничьи предприятия тянулись неделями, когда возвращались с пустыми руками, когда приносили раненых, когда большинство участников были покрыты следами ударов, шрамами, ссадинами и царапинами. Теперь был ранен один лишь «Губитель медведей», и ему решили отдать рога оленя, чтобы он сделал из них оружие, насадив их на палку.

VII

Пир

Возвращение охотников с добычей подняло на ноги все население, в стоянке раздались громкие крики. Счастливые обитатели толпились около оленя. Так как желудок оленя, наполненный полупереваренной пищей, уже был съеден, то стали есть мясо. Каменными скребками содрали кожу и, натерев ее золой, повесили около пещеры. Затем мясо резалось на ломти и делилось по обычаям, установленным с давних пор. «Губитель медведей» получил рога, голова зверя была принесена предкам, ее использовал главный старик и потом выставил на шесте около становища. Мужчины захватили лучшие куски, матери и дети покорно взяли те, которые были им оставлены, и сели в сторонку, образовав свою группу. Часть мяса была положена в особые плетушки, чтобы прокоптить его, как запас на будущее время. Затем по сигналу старика все начали жевать, каждый свой кусок; некоторые, насытившись, клали оставшиеся куски на костер. Когда мясо поджаривалось, они съедали его вместе с золой.

Такие дни насыщения редко стали выпадать на долю ладожских обитателей. Тем более надо было отдаться этому моменту радости. В насыщенный желудок возвращались новые силы, а сил требовалось много, жизнь становилась труднее и труднее; вечная война с животными, борьба со стихиями — все более и более подрывали силы людей.

В моменты, подобные этому, когда в изнуренное тело людей возвращались новые силы, когда вся группа тихо сидела у костра и голод вместе с заботой о завтрашнем дне исчезали, младенческий ум начинал пробуждаться и мало-помалу они припоминали и сравнивали пережитые впечатления. Их наблюдательность развивалась.

Эти размышления давали толчок мыслям, изобретались новые охотничьи хитрости, совершенствовалось орудие, припоминались привычки зверей, подыскивались новые слова. Бедный язык начинал работать. Ослабевшее тело отдыхало от трудов, и люди предавались спокойным, медленным и смутным мечтам. Суммировали опыт, делались попытки создания нового, рождались легенды и рассказы, мифы о животных.

VIII

На Ладоге

Запас оленины быстро исчез. Группа опять познакомилась с голодом. Так как «Губитель медведей» страдал от раны, а без него охотники не решались идти в лес, то стали думать о том, чтобы выехать на лодках на озеро и поохотиться на тюленей или убить какую-либо рыбу. Сетей не знали, и не из чего было плести их, поэтому стали приготовлять гарпуны и особые копья с зазубринами, чтобы, попав в большую рыбу или тюленя, оно не могло вырваться.

Осмотрели и лодки. Последние делались из дуба. Поваленный дуб обжигался, и потом скребками из камня слой угля снимался; после этого дубовый обрубок снова обжигался, и эта операция повторялась столько раз при изумительной тщательности работы, что получалась выжженная и выдолбленная колода, которая и была хорошей лодкой. Остаток такой колоды найден при раскопках Ладожской стоянки.

Ловля рыбы ладожским обитателем производилась различными способами, начиная от ловли ее руками и убивания камнями, кончая постройкой запруд из песка, камней и глины на реке и отравлением воды при помощи сока некоторых ядовитых растений. Но так ловить трудно было на большом Ладожском озере. Чаще всего совместное ведение рыбной ловли производилось так: наиболее зоркие члены племени из мужчин или женщин следили за большой рыбой с выдающегося берега. В то же время, от 20 до 30 мужчин и женщин, вооружившись ветками, образовывали полукруг, идя по мелкому месту озера до тех пор, пока не приходилось плыть. Тогда они замыкали круг и сгоняли рыбу в небольшое пространство около берега, в то время как другие ловили ее руками и швыряли на берег. Ладожский обитатель знал и крючки из кости. Эти способы применялись большей частью весной.

Теперь хотели поохотиться на тюленей, но эта охота была трудна, поэтому охотники особенно тщательно готовились к завтрашнему путешествию. Тюлени хорошо плавают и ныряют, в озере их убивать нелегко, так как на неповоротливой лодке нельзя угнаться за быстрым зверем. Часто бывало, что раненый тюлень опрокидывал лодку и охотники гибли. Поэтому группа решила выследить стадо зверей на лежке. Долгий опыт говорил, что тюлени любят не только выплывать на поверхность воды, но в теплые дни и ночи выходят на лежку, чтобы погреться на солнце. Ладожские обитатели знали и места этих лежек, находившиеся в особо уединенных уголках, где эти животные отдыхали. Юноши с Ка во главе должны были выследить такую лежку и потом условными знаками сообщить группе, которая и должна была окружить стадо и убить зверей. Тюлени выходили часто на свои лежки и ночью; тогда удобнее подкрасться к ним. Задачей Ка было выследить лежку тюленей на камне или островке, и группа охотников, пользуясь временем, когда тюлени уйдут в воду для ловли рыбы, должна была спрятаться на островке. Раньше таких лежек было много, и охота на тюленей приносила большие результаты. Теперь зверя стало мало, и он был осторожен.

Ка отправился, напутствуемый наставлениями старейшего. Долго он не возвращался, но уже после захода солнца один из его спутников сообщил группе, что лежка тюленей найдена и надо было торопиться занять места. Часть охотников отправилась в лодке, другие поплыли на своеобразном плоту, третьи поплыли за ними прямо по воде. Лежка зверя была на маленьком островке, где трудно было всем спрятаться. Многие охотники залегли за камнями, другие отъехали с лодкой в камыши, росшие около островка. Было уже поздно, когда охотники заняли свои места.

Звери ловили рыбу и только поздней ночью, когда охотники отчаялись уже в своей удаче, вышли на берег. Притаившийся Ка видел, как подозрительно осматривался старый вожак с серой от возраста спиной. Он долго потягивал воздух, затем решительно заковылял на островок. Но, к разочарованию охотников, звери по инстинктивной осторожности заняли не те места, где они лежали днем. Вожак взобрался на высокий камень недалеко от привала стада и, вытянув голову, оглядывался. Взошла луна, и все движения стада были хорошо видны группе притаившихся охотников, замерших за своими прикрытиями. Когда все разлеглись, кроме старика, и мало-помалу успокоились, охотники, ползя на животе, стали окружать стадо, чтобы оно не ушло. В это время старик-тюлень увидал приближающихся и издал сигнал тревоги, он заворчал и захрюкал…

Лодка с охотниками попыталась перерезать зверям путь, залегшие за камнями выскочили. Началось избиение тюленей, зверей били палицами и дубинами. Все бросились сначала на вожака, но последний умело ускользнул и прыгнул в воду, за ним прорвались несколько старых тюленей. Остальные стали жертвой охотников. Была уже глубокая ночь. Маленький остров был безопасен от нападения зверей, и охотники решили провести здесь время до утра. Началось лакомство тюленьим мясом и жиром. Предприимчивый Ка пытался было развести костер, но дерева не было на этом одиноком куске скалы. Охота была удачной, и запас пищи давал возможность группе провести без забот несколько дней. На другой день охотники беспрепятственно вернулись к стоянке. Большой Ка с лодки гарпуном убил щуку. За тюленями приходилось съездить несколько раз. Мужчины сняли с животных кожи, женщины воспользовались жиром, который спрятали в особых глиняных сосудах. Мяса хватило на несколько дней.

Так как наступил опять голод, а охота была неудачной, то стали собирать все, что можно съесть. Трава, корни растений, семена, разные плоды, орехи, ягоды, яйца муравьев, слизняки, улитки, озерные и речные ракушки, раки, лягушки и ящерицы — вот чем питалась группа, никогда не уходя от вечного спутника доисторического человека — голода.

IX

Смерть «Губителя медведей»

Рана «Губителя медведей» становилась все болезненнее. Напрасно старик-колдун прикладывал к ней свои травы и шептал воззвания к великой небесной медведице — духу и покровителю племени, всходившей на небо среди звезд. «Огонь вошел в тело» охотника, и как раз по ночам, когда на небе появлялись звезды великой медведицы, — «Губителю медведей» становилось особенно плохо. Он метался и говорил что-то непонятное, и старик-колдун заявил, что «небесная медведица зовет „Губителя медведей“ к себе». Сильный организм охотника долго боролся с недугом, но в одну ночь дух его вышел из тела. Быть может, он захочет вернуться обратно, говорил колдун, и потому тело охотника, по обычаю того времени, не хоронили, пока не будут заметны следы разложения. Когда «великий старец» сказал через день, что дух умершего, с которым он беседовал во сне, не вернется, другие старики и взрослые охотники собрались на совет, где было решено, что останки «Губителя медведей» отправятся в небесное странствование вместе с тем, что понадобится этому великому охотнику для небесных охот.

Могила, где должны были похоронить «Губителя медведей», должна быть домом покойника, и этот дом должно устроить так, чтобы здесь было все нужное для духа. Так как он любил лес, то решили его похоронить в лесу. Устроили носилки из ветвей, на которые были положены останки умершего, и целой процессией двинулись вперед. Во главе шествия шел старик-колдун, за ним — охотники. Шествие замыкали юноши. Женщины оставались дома. Каждый из охотников нес в руках что-либо из съестных припасов — для последнего жертвенного пира, некоторые несли вещи, которые уйдут с великим охотником в могилу. Труп был обернут вместе с оружием и шкурами в березовую кору, которую с особыми заклинаниями содрал колдун со священных деревьев накануне похорон. В течение всего продолжительного и долгого перехода по лесу охотники кричали победные песни, чтобы показать обитателям леса свою смелость и засвидетельствовать храбрость «Губителя медведей», дух которого будет отныне жить в лесу.

Наконец шествие вышло на небольшой лесной холм, где охотник будет вкушать свой последний сон, который он заслужил после долгого существования, преисполненного постоянными беспокойствами и непрестанной борьбой. Здесь была вырыта глубокая яма, ее обложили ветками и берестой, затем тихо спустили носилки с трупом умершего. В головах и ногах была положена пища, у рук положили палицу, каменные скребки, каменный топор, гарпун-копье; не был забыт ни один предмет из тех, которые могут понадобиться при небесных охотах. Маленький Ка положил даже кремни, которыми высекают огонь. Если будет забыт какой-либо предмет, нужный для будущей жизни похороненного охотника, душа его будет тревожить его сородичей, она будет вредить им в охотах, будет посылать несчастия и т. д. Особо положили копье с рукояткой из рога оленя, нанесшего рану смерти охотнику.

Вплоть до вечера все присутствовавшие засыпали тело и набрасывали землю на холм. Образовалась большая насыпь, на которую положили камни, чтобы потомки знали место успокоения человека, достойного памяти своих ближних.

Когда курган (так зовем мы теперь эти могильные насыпи из земли и камней, воздвигнутые над местом погребения) был готов, принялись зажигать костры. Была набрана масса хвороста и деревьев, из костров образовался круг, внутри которого и сели охотники. С одной стороны, этот круг был знаком вечности, с другой, он напоминал большой небесный костер-солнце. Наконец, он должен был предохранять охотников от нападения зверей в ночное время.

В глубоком молчании все сидели около огней, изредка вспоминая прекрасные качества умершего «Губителя медведей», его отвагу и храбрость. Ночь наступала и своей темнотой окружала эту кучку людей, забравшихся в глухой, полный опасностями лес.

Эти поминки умершего далеко не отличались изобилием пищи. Измученные ходьбой и усталые от тех усилий, которые были ими сделаны для погребения «Губителя медведей», охотники из скудных запасов восстанавливали свои силы на месте, где совершалась церемония. Ночь прошла в бодрствовании — слишком много было пережито группой, слишком велика была опасность в лесу, чтобы спать. Огни костров, постоянно поддерживаемые охотниками, освещали сумрак леса. Дикие звери бежали от света, и никто не тревожил охотников.

Утром все собрались в обратный путь к стоянке, беседуя о подвигах «Губителя медведей». А маленький Ка сложил о нем рассказ, который стал повторяться из уст в уста.

Заключение

Так жили наши далекие предки в окрестностях Ладоги. Тяжела была их жизнь. С величайшим трудом поддерживали они свое жалкое существование в беспрерывной борьбе с голодом, холодом, зверями… Постепенно, путем долгих усилий, улучшал человек свое хозяйство, переходя к более высокой культуре. Постепенно, под влиянием борьбы за существование, совершенствовались орудия людей, развивался их ум.

В борьбе с холодом человек совершенствует свою одежду, улучшает свое жилище. В борьбе с голодом он переходит к новым формам хозяйства, расселяясь по различным местам, как это и сделали позже наши знакомые ладожские обитатели, переселившись к югу. Следами первобытной жизни являются те предметы, которые находили ученые при раскопках стоянок первых людей и на основании изучения которых мы и составили свой рассказ. Эти предметы вы можете увидеть в музеях археологии.

I

Когда это было

Наш рассказ относится к тому времени, когда, вследствие изменения климата в древней Европе, произошло великое обледенение. С Скандинавских гор стал сползать огромный ледник, который мало-помалу охватил громадные пространства. Нашему далекому предку пришлось отступать все дальше и дальше от ледника и, в связи с наступившими холодами, изменить свою жизнь. К этому времени относится и употребление человеком для защиты от холода — одежды, и целый ряд других открытий, давших возможность ему приспособиться к изменившимся условиям жизни.

Отвернем же страницу истории первобытного человечества и посмотрим, на основании последних данных науки, как жили наши предки за много лет до нас.

II

Двуногий у костра

В первобытном лесу горел огонь, единственный на много сотен верст кругом. Его зажгли на открытом месте под нависшей стеной утеса, задерживавшего ветер. В лесу гремела буря, ночь была темна. Шел дождь, но огонь, защищенный утесом, горел весело.

Вокруг костра лежала в глубоком сне группа людей. Они были голы. Каждый спал, подложив близко к себе большую дубину. Около людей валялись плетеные корзины с разными плодами и корнями.

Один не спал. Неподвижно сидел он около огня, глаза его ни на секунду не закрывались. Это был большой парень, высокого роста, его звали Двуногим за очень большие ноги. Рядом с ним была набросана огромная куча веток и хвороста, откуда он брал и подкладывал в огонь. В левой руке Двуногого был необделанный кусок кремня, и когда костер горел хорошо и не требовал внимания, он брал брусок из рога оленя и, уперев его в то или другое место камня, откалывал кусок кремня. Он хотел сделать топор, и при этой работе грубые черты его лица освещались творческим огнем. Старый топор из кремня лежал около него: он представлял жалкий осколок без формы и без лезвия.

Двуногий с детства был посвящен охране огня, так как принадлежал к высокочтимому роду, за членами которого признавалось право ухаживать за пламенем. С раннего детства он был склонен к одиночеству; огонь он хранил лучше, чем кто бы то ни было до него. У него были сильные руки, и он лучше других мог рубить дрова для костра. Он любил охоту, племя помнило, как он во времена юности с помощью закаленного в огне ясеневого сука убивал жеребят трехпалой лошади, молодых медвежат-пещерников. Ему удалось однажды притащить убитого молодого носорога.

Потом ему дали священный топор для рубки дров для огня, и все его блуждания и охотничьи подвиги должны были окончиться. В жилах, его, однако, текла кровь искателя приключений и, сидя около охраняемого костра, он продолжал мечтать о них.

III

Нашествие холода

Первобытный народец давно стал замечать, что окружающая его обстановка жизни меняется. У них не было больше постоянного местожительства. Они принуждены были опять начать кочевку. Лес перестал служить им защитой. В воздухе носилось что-то такое, что делалось с каждым годом все опаснее. Холод и дождь стали угрожать всему живущему.

Откуда пришли они?

Об этом и думал Двуногий, сидя около огня. Он помнил еще время, когда люди жили недалеко отсюда, потом стало холоднее и пришлось пойти южнее в поисках тепла. На этом месте, под утесом, племя прожило около года, пока были запасы еды. Они видели здесь следы чьих-то хижин, размытых дождем и разнесенных ветром по холодной земле. Но следов живших в этих хижинах уже не было. Голые камни торчали из земли, размытой бесконечными дождями. Племя отнеслось к своему отступлению спокойно. Когда деревья вымирали и животные исчезали, они снимались всем своим станом и шли искать другое пристанище. Двуногому это не нравилось. Ему хотелось повернуть назад, пойти навстречу холоду и, оскалив зубы от злости, встретиться с этой силой, которая губит все живое. Желания эти вспыхивали в нем особенно сильно в долгую ночь, когда он сторожил огонь. Что-то разжигало в нем жажду действия, но он сам не отдавал себе ясного отчета в своих переживаниях.

Он был первобытным человеком: с сильными чувствами, но еще лишенным разума.

Он просто не хотел отступать ни перед кем.

И вот эта дикая сила, возмущавшаяся против всего, что насиловало его волю, и была причиной того, что судьба его разошлась с судьбой его племени.

Это было в самом начале ледникового периода, когда наступили холодные ночи и пошли беспрерывные дожди. Холод изгонял людей из их беззаботного состояния. Люди мерзли вследствие изменения климата. С горя они пели жалобные песни, но северный ветер заглушал их; они пытались сделать себе одежду из листьев, но она спадала и разлеталась. Со вздохом отчаяния покидали они свои жилища и искали тепла, света и пищи. Они отступали все дальше и дальше, но Двуногий не мог примириться с этим. Его сердце питалось упрямством.

Когда для первобытного народа настало время выбирать между лесом и холодом, Двуногий избрал невозможное. И из него вышел первый человек в истинном смысле этого слова.

Ночь длинна, тьма и холод окружают эту жалкую, затерявшуюся в пространстве кучку людей; Двуногий оглядывается на окружающее. Пальмы погибли, они стоят без вершин. Их отмершие стволы напоминают в воздухе обглоданные кости. Папоротники беспомощно повисли, почернели их гниющие края. Мимозы и акации уже не разворачивают своих листьев и изменились до неузнаваемости. Кедры и каучуковые деревья повалены ветром, и дождь размыл их громадные корни, торчащие из-под обломков других деревьев. Холод убил все кустарники и цветы. Почва превратилась в гниющее болото с большими камнями.

Только хвойные деревья пока борются с холодом, но от ветра они пригнулись и искривились.

— Ух, ух! — глухо гудит ветер. — Ух, ух! — хриплым вздохом пролетает по голым вершинам леса, а над ними в темноте слышен прерывистый звук частых ударов крыльями. Это птицы летят от холода, и с высоты ночного неба Двуногий слышит их оборванные звуки, чувствуя в них бездомность и тоску.

IV

Переселение зверей

В глубинах леса на тропинках, протоптанных зверями, слышен шорох. Двуногий хорошо знает эти тропы. Он чутко прислушивается к этому переселению животных через ущелье, где бур я бушует с большой силой. Идут, крадутся и тяжко ступают стаи зверей, спускающихся с севера. Двуногий узнает их по теплому запаху пота; он чувствует их, хотя глаза его не могут различить движущихся животных. Через ущелье проходят длинные ряды толстокожих первобытных слонов, громадных носорогов, внимательно настороживших уши, полных напряжения, дрожащих от холода. В животе у них бурчит голод, точно где-то случился обвал; часто слон поднимает свой хобот, кашляет, и по лесу разносится гулкое эхо.

Большой пещерный лев простудился и озабоченно чихает. Немного спустя слышен топот легких копыт, то переселяются пугливые травоядные лесные животные. Бегут газели — быстрые, легкие, за ними крадутся вонючие гиены, дикая лошадь идет с тигром. Переселяющиеся звери забыли страх друг перед другом. Длинным, холодным бичом подгоняет их северный ветер. Стада зверей сменяют друг друга. Жираф качает длинной шеей, на ходу срывая оставшиеся листья, за ним торопятся дикобраз, муравьед; все, у кого есть ноги, бегут к югу.

Над тропой, по деревьям, тоже тянутся переселенцы. Это подвижные обезьяны, охваченные неожиданным волнением; они сердито ворчат, прыгая с ветки на ветку. Им не нравится хвататься руками за мокрые сучья и дрожать при порывах северного ветра. Ни одна из обезьян не оглядывается. По всему лесу раздается шуршание от собирающихся в путь зверей. Бегемот выходит на сушу, с него капает вода и ил, ему холодно. Двуногий слышит, как он выталкивает воздух из громадного брюха и пробирается через лес в поисках теплых вод.

Странная боль сжимает сердце Двуногого, когда он прислушивается к бегству зверей. Некоторые из животных не хотят идти: северный олень стоит неподвижно под деревьями, он перестал понимать окружающее и только изредка потряхивает намокшей головой. Мускусный бык — совсем сошел с ума; он идет, не различая дороги, поворачивая из одной стороны в другую. Медведь крайне недоволен, но переселяться не хочет. Он сгребает в кучу опавшие листья и хочет лечь в свою постель. Он и не знает, что его ожидает долгий сон. Барсук и еж следуют его примеру и тоже зарываются в землю в ожидании лучшего. Но не все животные так практичны. Двуногий слышит, как бредут олени, буйволы, дикие козы, а в полночь он заметил в чаще леса два зеленых сверкающих огонька и блеск оскаленных зубов.

Это прокрадывалась дикая кошка, ужасный зверь. Голод и холод мучают ее. Вода скатывается с ее худых боков. Она тихо крадется вперед. Ее гонит кто-то страшный, кто идет с севера, уничтожает леса, изгоняет зверей…

И Двуногий сжимает топор, горя желанием — сразить это невидимое существо…

Ночь длинна. Вдали слышен жалобный вой волков, из дупла доносится стон филина; крокодил набрал полный рот воды и бьет по грязи лапой, гиены извиваются в своем злорадном смехе… Все бегут втихомолку и ни один не хочет сразиться с этим страшным существом, которое насылает холод и дождь… Двуногий поклялся отомстить за всех.

Это было в одну из многочисленных ночей переходного климата, когда воспоминание о тепле еще жило в сердце и животных и людей. Ночь проходила. Ненадолго выглянула луна, осветив бесконечное море облаков, шествовавших по небу. Потом дождь пошел сильнее, точно старался потопить в своих ручьях все. Двуногий слышал, как вода низвергается с гор через скалы в бездонные пропасти. Казалось, будто небо, бичевавшее землю непрестанными убийственными ливнями, от которых надвигалась непроницаемая тьма, собралось теперь с силами для последнего всеуничтожающего наводнения, которое должно было поглотить мир. Мертвые пальмы с треском ломались и падали массами под напором воды. С гор спускались на водных потоках поваленные деревья. И как холоден был этот дождь!

Спящие у костра сплотились теснее, дрожа от страшных снов.

Долго длилась эта ночь. Двуногий мешал огонь и глядел на дождь, враждебно сверкая глазами. Сердце его ожесточалось все более и более. Потом дождь стал слабеть и, наконец, перестал. Стало так тихо, что слышно было, как далеко бурлила вода. Ветер тоже стих, но было холодно. Потом откуда-то нашла темная туча, и из бездны неба синим пламенем сверкнула молния, осветив на мгновенье облака и землю. Непосредственно за молнией грозным, коротким, рассекающим ударом прокатился гром.

Одновременно с этим разверзлись облака и бросились с головокружительной быстротой на землю. Но это был не дождь, а белые, больно бьющие шарики: град падал с неба. Частым, воющим, свистящим залпом проносился он над размокшей землей. Гром испугал все живущее. В лесу раздался разноголосый придавленный плач. Звери, долго боровшиеся с водой, олени, тигры, все вперемешку в последних судорогах поднялись из волн навстречу синей молнии, и ослепленные глаза их потухли прежде, чем животные погрузились в воду. Далеко-далеко носорог своим криком ужаса будил в расщелине раскатистое эхо.

V

Уход Двуногого

Удар грома разбудил спящих у костра. Все они пали ниц перед этим разгневанным божеством и плача умоляли о сохранении своей жизни. Когда за первым ударом не последовало второго, они успокоились, подползли к костру и стали мокрыми от слез глазами смотреть на пламя, чувствуя громадную благодарность к благодетелю-огню, около которого они могли согреться. Они протягивали к костру руки и шевелили губами, они благодарно кивали головой: огонь — единственный господин и друг. Потом они усердно почесались, откусили кусок яблока, с которым не расставались даже во сне, немного поспорили друг с другом и опять уснули, счастливые, что им удалось спастись от гневного грома.

День наступал, но людям так хорошо было спать в уютном тепле костра! После града выглянуло солнце. Белые зерна быстро растаяли, превращаясь в испарения, поднимавшиеся к небу. На короткое время солнце осветило жалкие полузатопленные леса. Но скоро все опять подернулось туманом.

Творилось что-то тихое, незаметное. Земля точно застывала, и холод становился единственным властителем здесь. Двуногий не мог больше терпеть; злоба, скопившаяся в нем за эти месяцы безжалостного дождя, переливала через край. Он должен положить предел этому разрушению — он должен пойти, отыскать того, кто изгоняет людей из их жилищ, душит зверей, разрушает землю.

Двуногий снял с дерева старый, плохой кремневый осколок и вместо него прикрепил новый — острый, только что выделанный им клинок. Потом сгреб в кучу теснее костер, прикрыл огонь ветвями и пошел. Мягким взглядом окинул он спящих; он чувствовал свою привязанность к ним. Их беззаботность, их безответственность требовали, чтобы он шел в бой — для их защиты, они не должны мерзнуть, не должны гибнуть. И он пошел навстречу холоду, чтобы сразиться с ним.

В лесу было особенно холодно. В воздухе утра висел какой-то невидимый яд. Двуногий точно обезумел, он принялся бежать, скакать, продираться сквозь непроходимую чащу. Лесная почва от холода обжигала ему ноги. Точно укушенный, он подпрыгивал вверх и затем с топором в руках мчался дальше и дальше к северу. Инстинктивно он направлялся вверх, в гору, где вода была не так высока. Здесь к нему вернулось до некоторой степени душевное равновесие. Высоко на горной террасе перед ним открывалась лесная прогалина, и Двуногий, как житель леса, боявшийся открытых мест, заранее пригнулся и пополз на четвереньках. Осторожно он раздвинул кусты на краю прогалины и стал высматривать, что делается на равнине. Ни одного живого существа не увидел он кругом. Вырытая и перепутанная дождем трава замерзла и опрокинутые деревья были покрыты ледяной коркой. Куст, у которого он стоял, точно оброс волосами, все его мертвые ветки были покрыты мелкими, прозрачными иглами. Несколько игл упало на руку, они укололи кожу и превратились в воду. Верхушки опрокинутых деревьев были белы. Иногда по долине пролетал ветер, и тогда с легким звоном иглы падали на землю.

Двуногий втягивал морозный воздух, но тот лишь обострял его обоняние, не принося никаких известий. Он не чуял ни зверей, ни растений. Он фыркал, изо всех сил встряхивался и вызывающе оглядывался кругом: где этот убийца, против которого он вышел!..

Далеко в долине разнеслось кряканье. Через мгновение он увидел, как две дикие утки с размаха опустились на небольшое озеро, поверхность которого блистала среди берегов. Утки почти сложили крылья и хотели плыть, но в то же время Двуногий увидал, что они скользят по этой воде на растопыренных ногах. Наконец, они заковыляли по озерку, падая набок и снова поднимаясь, смущенные тем, что никак не попадут в воду. Двуногий коснулся озерка ногой и удивился, что лед хрустнул, обжегши ему ноги.

VI

Одиночество

Двуногий быстрее и быстрее поднимался в гору, где светило еще солнце. Лес сменился кустарником. Потом остался лишь мох, покрывавший скалы. Когда Двуногий достиг высшей точки, он глянул в долину, где клубилось море ледяного тумана. Ветер разбивал туман, и в прорывах белого моря Двуногий видел совершенно опустошенные долины, где валялись с корнем вывернутые деревья, и ледяные болота с целыми стадами погибших зверей. Но врага Двуногий все еще не встречал. Далеко впереди поднимались горные кряжи с белыми полями — откуда шел мороз и северный ветер. Двуногого охватили сомнения. Долго стоял он. Потом он забрался под камень. Одиночество давило его. Гнев против холода стихал. Потом он быстро стал спускаться с горы в долину к оставленным им товарищам. В конце концов, он побежал так сильно, что от его спины поднимался пар. Достигнув утеса, где он оставил племя утром, Двуногий удивился, не видя дыма от костра. Страшная мысль мелькнула в его сознании. Он бросился к месту стоянки, там не было никого. Огонь уже потух. Под навесом было пустынно. Острый глаз Двуногого заметил смерть огня; очевидно, племя спало долго после его ухода, и дождь залил костер. Проснувшись, они отправились дальше, охваченные глубоким отчаянием. Двуногий пустился по их следам, спасаясь от своего одиночества.

Спускалась ночь. Поворачивая голову то в ту, то в другую сторону, он плакал, скалил зубы и в то же время, охваченный ужасом, несся вперед.

Что, если ему не удастся их догнать? Вдруг они умерли?!

Он пробегал много мест, где они останавливались. Он наткнулся на несколько жалких связок провианта, отброшенных, чтобы было легче идти. Тьма и страшное одиночество леса гнали его вперед. По свежим следам он узнал, что они теперь недалеко, он стал плакать, смеяться и все бежал, бежал. Наконец он нагнал их в пещере, где они остановились, чтобы дать себе отдых, и сидели в темноте, тесно прижавшись один к другому. Еще издали он услышал их плач, их крики перешли в однотонные жалобы и звучали, как усталая песня: «Огонь потух и нам холодно и страшно». Двуногий остановился и крикнул им, он приветствовал их от всей души. Он подбежал к ним, задыхаясь, полумертвый от усталости…

Когда он был уж близко, они все поднялись и бросились на него с бешеными криками. Они выбежали из пещеры и встретили его сплоченной группой, выкрикивая ему брань и угрозы. Он различал в темноте камни в их руках, чтобы бросить в него, они размахивали дубинами, чтобы убить его. Двуногий помнил, что совершенно таким же способом племя встречало волка или тигра, когда они осмеливались приближаться к лагерю.

Было темно. Холодный дождь хлестал людей.

— Да ведь это я! — крикнул Двуногий надломленным голосом и двинулся к ним. Камни полетели в ответ на это. Один из них ударил ему в грудь. Он умолк и отступил. Он хотел было сказать, почему он ушел от них, но они не давали ему этого сделать, да и не было достаточно слов у него в запасе.

Все больше и больше камней бросали в него и потом все кинулись с бешеным криком. Они называли его-предателем, губителем, тушителем пламени. Двуногий не отступил. Он начал часто дышать, фыркал точно зверь, он хотел объяснить им, что произошло, что он не предатель… но они криками не давали ему говорить. Другой камень попал в Двуногого, вызвав его ярость. Он задрожал, приоткрыл рот и издал крик гнева. Когда один из племени приблизился к нему, Двуногий быстро двинулся навстречу и расколол ему череп так, что каменный топор застрял среди коренных зубов. Пока другие, застыв от ужаса, смотрели на это, Двуногий бросился бежать назад в затопленный лес. Он провел ночь в дупле дерева, в полубессознательном состоянии от холода, недалеко от пещеры, где, обняв друг друга и громко плача, ночевали его соплеменники.

Дождь лил все затопляющими ручьями, к утру стал падать град и ударил мороз. Утром Двуногий двинулся в путь, он не имел теперь крова, он был лишен огня, он был один среди враждебной природы, он страдал от холода… И он пошел к северу, все выше и выше — к холодным, умершим лесам, нагой и совершенно одинокий..

VII

У священного огня

Шел снег. Двуногий был на пути к священной горе. Большие мягкие хлопья таяли на его волосатой спине, но он не замечал этого, погруженный в думы. Вначале ему показалось, что само небо падает ему на спину, но потом он догадался, что это только дождь, но какой-то особенный. Двуногий стремился теперь к вершине огневой горы, откуда много поколений тому назад его предок принес людям огонь. Двуногий держал в руке свой молот, он был в неистовстве. После этих ночей одиночества, что он провел в лесу, он не боялся ничего на свете. Добром или злом, но он добудет огонь. Ни разу не оглянувшись, поднимался Двуногий на гору.

Гора лежала далеко к северу, по ту сторону нескольких долин, где жило племя Двуногого. Каждый вечер, бывало, любовался он картиной, как огненно-красное жерло горы дышало дымом, поднимавшимся к небу. Он видел однажды, что огонь протянулся к долине, как длинная пылающая рука, и пожрал на много миль вокруг весь лес.

Поднимаясь на гору, Двуногий испытывал тревогу. Гора, к которой раньше нельзя было приблизиться из-за огненных молний и каменного дождя, теперь была как-то странно спокойна. Она как будто заснула и не откликалась ни одним громовым ударом, не посылала огненных рек, не разевала пылающих пропастей. Она была спокойна и холодна. Двуногий давно миновал границу, где кончался лес и всякая растительность, он шел теперь по круто поднимающемуся полю из странно искривленных, застывших камней, которые еще носили на себе следы огня, но были холодны и пропитаны ледяной водой. Только вечером Двуногий достиг вершины; последний крутой подъем вел по черному неровному пеплу, он до крови порезал ноги об острые камни. Наконец, Двуногий взошел на вершину и увидал, что она была безжизненна и холодна, подобно камням горы.

Огненная гора потухла. Двуногий стоял наверху, глядя вниз, в разверстую пасть горы. Она была наполнена снегом. Кругом была сплошная пустыня. Нигде не найти больше Двуногому огня… Могучий дух горы исчез.

Мир холодеет, мир гибнет.

Долго стоял Двуногий в глубоком отчаянии, огнепоклонник — без огня, лесной житель без леса, охотник без животных.

И тогда он начал новое странствование по земле, одинокий и голый среди дождя и холодов.

На краю пропасти сидела старая обезьяна и скалила длинные желтые клыки, дрожа от холодного дождя. Когда Двуногий с отчаянием в душе пошел назад с горы, она последовала за ним, держась в некотором отдалении. Она тоже страдала от одиночества и холода…

Едва Двуногий спустился с холодного кратера, как разразилась ужасная буря. Горы и небо слились в одно. Двуногий убил отставшего лося, напился его крови и заснул под его теплым телом. Через несколько часов вся животная теплота исчезла из зверя, и Двуногий проснулся от холода.

Когда взошло солнце, а он отошел далеко к северу, — священная гора оказалась покрытой блестящим белым тонким снегом. Вечный огонь сменился вечным снегом. В горах падал снег и не таял, в долинах шел снег и дождь.

Ледяной период вступал в свои права.

Двуногий не знал, сколько дней и ночей подряд он бродил, — направляясь к северу в царство холода. Он много терпел, холод был таким режущим, что в конце концов он брел в состоянии полусна, не сознавая, что делает. Он все шел туда, где обитает этот ужасный бог-холод. Он потерял все свои ощущения; он чувствовал лишь, что существует, так как должен был бороться, чтобы не погибнуть.

А северный ветер гудел: «Помогай себе — сам».

Ночью наступал мороз, и вода застывала и больно жгла ноги. Двуногому не удалось бы сохранить жизнь, если бы нужда не заставила его совершать невозможное.

В одну морозную ночь, лежа усталый у оледеневшей скалы, он почувствовал, что не доживет до утра. Полубессознательно он направился к логовищу медведя, присутствие которого узнал чутьем. Он почти заплакал от радости, когда попал в теплую пещеру, наполненную испарениями зверя. Его охватило такое чувство, будто он попал к себе домой. Он опустился около зверя и заснул. Но медведь поднялся и в темноте стал его обнюхивать. Двуногий проснулся, и в пещере завязался бой, в котором человек был бы побежденным, если бы не имел у себя каменного топора. Он убил медведя и напился его крови.

VIII

К леднику

Утром Двуногий проделал в трупе медведя отверстие и залез в мертвого зверя. Он спал, пока медведь не остыл, и ушел только тогда, когда ему удалось содрать с животного шкуру. Следующую ночь он проспал под скалой, завернувшись в шкуру, и с тех пор таскал ее с собой всегда.

Теперь он мог кое-как выдерживать ночи, а через некоторое время научился и днем закутываться в медвежью шкуру. Он всовывал ноги в лапы и таким образом довольно хорошо предохранял ступни от холода каменистой почвы. В борьбе с медведем Двуногий лишился глаза. Он подвигался к северу. Пищу он брал везде, где находил, а находил он только живое, что попадалось ему под руку. Растений и плодов ведь не было больше. Во время странствований он наклонялся и собирал полевых мышей, отбрасывая в сторону камни, где они прятались. Он совал их в рот живыми и теплыми. Такая мышь, желудок которой был полон пряных вещей, а мягкие кости заключали сладкий мозг, была лакомым куском для странника. Двуногий убивал своим каменным топором всякое попадавшееся ему животное, начиная от зайца и кабана и кончая — лосем. Даже могучий зубр падал, когда Двуногий всаживал в череп его лезвие своего топора. Во время отдыха Двуногий усовершенствовал свое оружие, он вытесал себе из камня нож — для свежевания дичи и привязал его к палке, чтобы доставать им вглубь тела. Но животных становилось меньше, и Двуногому приходилось все больше и больше терпеть нужду в пище. Бездомность и скитания наложили на него свою печать, он часто тосковал, но не падал духом, борясь за жизнь. День за днем он подвигался к северу. Он находился уже там, где снег лежал на горах постоянно и превращался в лед, спускаясь по крутым склонам в долины.

Когда Двуногий впервые увидал ледник — последний светился зеленоватым блеском. Двуногий пригнулся к земле, как делал, завидя что-нибудь неизвестное, и пошел дальше. Его отделяли от ледника горные хребты и дали. Двуногий бежал и взбирался, полз на руках и ногах по крутым, отвесным скалам и, наконец, добрался до ледника. Здесь, в бесплодных ледяных полях, можно было жить. Двуногий бродил между зелеными гребнями льда, слышал, как внизу в глухих провалах глетчера раздавались вздохи и гул таявшего и сползавшего вниз льда, но он не боялся ничего. Холод его не страшил, так как он был завернут в две медвежьи шкуры, ноги его были обернуты в куски лосиной шкуры, перевязанные ремнями. Ночью Двуногий спал в каком- либо углублении между скал, разметанных по льду. Когда мороз сделался свирепым, опыт научил его, что лучшим прибежищем может быть сам снег. Двуногий зарывался в него, устраиваясь удобно на своих шкурах. Выспавшись и проголодавшись, Двуногий выползал и с развевающимися на нем шкурами спешил снова по снежным полям в поисках пищи. Двуногий перерос свою цель. Вначале он направился к северу, чтобы померяться силами с холодом и отомстить за все его злодеяния, но теперь эта цель отступила перед ежедневной борьбой за существование. Он не нашел на севере никакого другого властелина, кроме снежной бури и ледника, которые заставили его тратить все свои силы на защиту своей жизни. Никого, кроме снега и льда, он не нашел. Упрямство, с которым он отправился в свое странствование, превратилось в непреклонную волю и непоколебимую настойчивость в борьбе с погодой на леднике. Днем и ночью он упражнял свою силу сопротивления, борясь с препятствиями. Его инстинкты закалялись, в слепом исступлении он развивал большую энергию в борьбе за жизнь. А холодный ветер пел ему в уши: «Помогай себе сам».

Двуногий остался на севере.

Совсем один расположился он среди холодных гор. Вьюга и снег были его спутниками, его родиной был ледяной простор.

Все суровее становилась зима. Все чернее и глубже становилась тьма, длинная ночь почти поглощала короткий день. Часто по ночам вспыхивало северное сияние, на которое глядел Двуногий. Но от этого не становилось ни теплее, ни сытнее. И он склонялся над следами оленя в хрустящем снегу. Только бы не умереть сегодня с голоду. Только бы достать себе пропитания… Эта мысль поглощала все его стремления.

IX

Зима на леднике

Двуногий рыскал за дичью, жил в пещерах под каменными глыбами, а когда не мог найти подходящего убежища, то с силой медведя — сворачивал большие камни и громоздил их друг на друга, пока не образовывалась пещера, где он мог провести ночь. Это новое приспособление уменьшило его страх перед жизнью и направило его силы в новую сторону. В своем доме из камней он проводил ночи, а иногда забегал туда и днем. Там он сидел перед кучей камней, впивая в себя бледное зимнее солнце. Кругом него летали и звенели осколки кремня, из которого он изготовлял себе новые орудия. Временами он, подняв глаза от работы, удивлялся тому, как холодно солнце и как низко оно стоит на небе.

Двуногий был теперь не одинок, около него была собака. Вначале близ него держалась старая обезьяна, которую он встретил на огненной горе. Она питалась остатками мяса, что бросал ей Двуногий, но эта еда не нравилась ей. Она страдала от холода, однажды Двуногий видел, как она подняла медвежью шкуру и пробовала в нее завернуть свое тело. На другое утро Двуногий нашел обезьяну замерзшей на куче камней около его пещеры. Он вырвал сердце обезьяны, чтобы его съесть, но оно не годилось для еды.

Дикие собаки давно ходили за Двуногим стаями, так как они знали, что большая часть зверей, убитых Двуногим, достанется им. Когда не было подходящей пищи, Двуногий убивал собаку. В стае была одна собака, которую Двуногий отличал и которую щадил. Она постоянно бегала за ним, отбившись от своей стаи. Она была скромна, никогда не приближалась, пока Двуногий ел, и доедала его остатки. Двуногий и собака замечали все одновременно, но у собаки было более острое обоняние и она помогала Двуногому — особенно, когда он травил оленя. Это содействовало укреплению их дружбы.

Долгой зимой Двуногого утешала мысль, что собака верна ему и не покинет его каменного жилища. Так проходило время, и человек и собака сживались друг с другом больше и больше. Особенно хорошо было им просиживать короткие зимние дни, когда была пища и солнце ясно светило с неба, но не скучно было и ночью, когда ревел ветер и буря свирепствовала вокруг.

В руках Двуногого стучали кремни и сыпались искры. Когда он сидел в пещере — он изготовлял оружие. Часто ударяя кремень о кремень, он жадно обнюхивал воздух. Ему казалось, что он слышит запах огня. Он глубоко втягивал воздух и тяжело вздыхал. Без огня трудно было жить, особенно в длинные ночи.

Растительность на его теле редела, так как звериные шкуры, в которые он одевался, заменили ему собственную шерсть. При этом он был очень здоров, свежий воздух, заставлявший его работать, действовал на него хорошо. Он делался сильнее и его ум углублялся более и более.

Между тем, зима проходила. Двуногий сначала не понимал этого, но потом заметил, что ночи стали теплее, и солнце все выше и выше стало подниматься на небе.

Только тогда, когда дни стали удлиняться, Двуногий почувствовал, что ему пришлось вытерпеть за время этой длинной ужасной тьмы. Радость его стала прорываться в каких-то странных звуках, вылетавших судорожно из горла.

Это был смех.

Первый смех, вызванный первой большой радостью. Ему было плохо, теперь стало легче. Наступало лето, неся с собою тепло и свет. Но ледник не таял и летом. Верхние слои льда давили на нижние и превращали их в могучее, текучее, ледяное тесто, которое сползало с вершины по склонам и начало заполнять долины. Короткое лето еще более спаивало ледник, растопляя снег только на его поверхности. Ледник заметно расползался вокруг, занимая все большее и большее пространство. Он дробил и раздавливал землю своей ужасной тяжестью. В тихие дни, когда воздух щипал его тело и дыхание вырывалось из ноздрей в виде пара, Двуногий радостно кричал, чувствуя, как под его кожей переливается кровь. Несмотря на холод, он все же живет…

X

Охотничьи годы

Двуногий теперь был вполне взрослым. Зима на леднике закалила его. Бессознательная борьба с голодом и холодом сменяется у него более осмысленным образом жизни. Он стал умнее, поняв смену времен года. Летом он готовился к зиме, он провяливал мясо, сберегая его до холодов. Он устроил себе глубокий, прочный каменный дом и жил в нем во время всей холодной поры, — это и заставляло его делать запасы. Он еще не сделался совсем оседлым, так как каждую весну он выбирал себе новое место вблизи нетронутых охотой областей. Он особенно старательно сооружал свой дом и работал по своему плану. Если он находил естественную пещеру, он селился в ней, предварительно убив ее обитателя. Когда поблизости не было такой пещеры, тогда Двуногий наваливал кучу камней так, чтобы из больших глыб образовалась своего рода искусственная пещера, стены он уплотнял при помощи мелких камней. Внутри он устилал свою хижину мхом и шкурами и здесь проводил долгие зимние ночи. Охотился он постоянно, но зимой уходил недалеко, чтобы успеть к ночи вернуться домой.

В темноте ночи он занимался в пещере всевозможными изделиями. Он обрабатывал, например, кожи: часами жевал он твердые и грубые шкуры, пока они не делались гибкими. Во тьме, ощупывая шкуры, терпеливо сверлил в них маленьким костяным шилом дыры и скреплял их с помощью длинных ремней, вырезанных из оленьих шкур. Он умел одеваться в шкуры так, что они наилучшим способом защищали его от холода.

Зимы все удлинялись. Ледник раскинулся по всей стране. Он доходил теперь до самой глубины долины, где зеленый растрескавшийся лед столкнулся с последними остатками вымершего леса. Где прежде стояли бамбуки и мимозы, теперь лежал панцирь изо льда; где росли древовидные папоротники, теперь поднимались ледяные своды, откуда вырывались потоки мутной воды, когда наступало лето.

По мере того, как рос ледник и становилось холоднее, Двуногий копил свои силы для сопротивления. Каждая зима была для него суровой школой. Он видел, что холод растет и зима становится продолжительнее. В первые годы его одиночества — летом было еще довольно жарко, хотя и шли постоянные дожди. Они лили неделями, и Двуногий превращался в водяного жителя. Он научился плавать по воде на бревнах, отталкиваясь суком. Собака и тут сопровождала его, то сидя на другом конце бревна, то плывя рядом.

В короткие летние промежутки Двуногий снова впадал в беззаботность лесного жителя. Он, сбросив шкуры, бродил всюду, таская с собою каменное оружие. Он целыми днями валялся на солнце. Когда наступал голод, он уходил далеко. Где заставала его ночь, он строил себе шалаш из хвороста и наутро шел дальше. В охотничьих скитаниях своих он иногда заходил далеко к югу в лесные области. Прежние деревья едва ли можно было различить, они образовали почти непроницаемую подпочву из поваленного леса, над которым, покрывая его, разрастались кустарник и сорные травы.

Первобытный лес уже не возрождался. Некоторые из погибших деревьев выгоняли ежегодно корневые ростки, но и последние быстро погибали. Зато другие растения, которые в первобытном лесу не имели никакого значения, теперь поднялись и начали соединенными силами работать над созиданием нового леса. Это были хвойные растения, хорошо выносившие холод. Ели и сосны разрастались быстро и даже можжевельник, который в тропическом лесу красовался, как родственное кипарису гигантское дерево, перезимовал и стал маленьким растением.

Береза и дуб превратились в большие деревья, они сбрасывали листву на время зимы и снова покрывались ею весной.

Все стало теперь сообразовываться с новым порядком вещей и со сменой времен года. Многие звери возвращались летом на север и повторяли это из года в год.

Почти все птицы летели на север, когда солнце посылало свои ослепительные лучи на затопленную землю. Изобилие воды не пугало их. Гуси, утки, лебеди, жаворонки приветствовали Двуногого весной, прилетая на бесконечные озера, оттаивающие под лучами солнца.

XI

Ледниковое лето

Двуногий любил лето, так как заботы его о пище тогда не так были сильны, ибо ее было много вокруг. А главное, было весело и шумно. Все озера и болота кишели живыми существами. Лягушки весело квакали, пока не приходили важные журавли и не хватали их клювами. Черви кишели в нагретой солнцем воде и приманивали уток. Большие щуки, преследуемые выдрой, бороздили зеркальную поверхность воды; между сваленных в кучу деревьев целые племена бобров строили свои поселения. У птиц начиналась усиленная кладка яиц, их высиживание. Двуногий наслаждался яйцами и дичью, целые недели он мечтательно блуждал по островам.

В дуплах мертвых деревьев роились пчелы. Многие сухопутные животные тоже пытались возвращаться на свою родину. Часто, сидя в горах, Двуногий замечал на горизонте знакомый ему силуэт льва с его тяжелой передней частью. Или же он узнавал стройные линии антилоп, пришедших, быть может, за сотни миль от новых своих пастбищ в места своей родины. Это были одинокие разведчики, возвращавшиеся потом назад, к себе домой, испугавшись холода…

Некоторые животные приходили регулярно летом и возвращались на юг зимой, но число их все уменьшалось. Дикие лошади и другие быстроногие животные были упорнее в своих летних переселениях. Первые два лета пытался возвращаться и бегемот, но потом решил остаться на юге. Очень холодная была вода.

В первое же лето состоялось собрание бесхвостых обезьян, живших, подобно человеку, на земле. Они, конечно, позабыли про зиму и самодовольно стали устраиваться в горном лесочке, изобиловавшем во время теплых месяцев орехами и ягодами. Когда Двуногий на следующий год пришел сюда, то нашел скелеты всего общества на островке, до которого они, очевидно, добрались, спасаясь от холода. Их здесь настигла зимняя буря, и по голым костякам их можно было видеть, что они сидели все, тесно прижавшись и обняв друг друга, пока не застигла их смерть. Они в свое время раздражали Двуногого подсматриванием и подражанием ему, они постоянно воровали у него вещи. Он был рад от них отделаться. Это были последние обезьяны, которых он видел на своем веку.

Умнее их оказался мамонт. Двуногий часто видал его в первые годы своей охотничьей жизни. Он даже дружил с этим громадным животным, они жили рядом, не нападая друг на друга.

Из-за холодов мамонт оброс длинной шерстью, и когда он тяжело шагал между скал, отряхивая иней с лиственниц, он походил на большую, движущуюся, обросшую белым мхом гору. Зимой Двуногому эта фигура была хорошо знакома. Часто заставал он это могучее животное в занесенном снегом леске, когда оно стояло под защитой скалы, подняв хобот, а снег так и наметало в промежуток между его длинными клыками.

Мамонт стоял, бесконечно терпеливый, осторожно покачиваясь среди зимней метели. Из-под густых бровей его, запорошенных снегом, выглядывали маленькие, живые, умные глаза, где чувствовалось одиночество. Во время этих морозных ночей, когда Двуногий лежал в своей каменной пещере, он слышал, как в ледяных ущельях отдавался глухой кашель мамонта и замирал в молчании ледяной пустыни. Затем старик, осторожно ступая могучими ногами по ледяным глыбам, направлялся в путь, в поисках пищи, которой были низкорослые сосны. Летом мамонт оживал. Он лениво разгуливал по молодому березняку и играл со своим кормом, клал его себе на спину, переворачивая своим хоботом в разные стороны. В светлые летние ночи, когда стволы берез так резко выделялись на фоне неба, можно было видеть, как мамонт стоял далеко-далеко в горах, отмахиваясь ушами от мух. Далеко тогда было слышно крепкое, сытое хрустение его тяжелых зубов. Но чем короче становилось лето, тем реже мамонт спускался с гор.

Двуногий запасался летом пищей на долгую зиму, он отъедался за это время и чувствовал себя все лучше и лучше. Но и в летние ночи томила его тоска, ему хотелось идти куда-то к людям. Одиночество и тоска все чаще и чаще подымали свои песни. И песни эти были печальные.

XII

Встреча

Двуногий стал серьезно размышлять. Время, проведенное им в суровом одиночестве, способствовало развитию его ума. Он теперь не терпел ни в чем недостатка, он вполне господствовал над окружающим его миром и находил все больше средств облегчать свою жизнь. Он никого не боялся. Топором и копьем он подчинял себе зверей. Непобедимость и упрямство в нем сплавились воедино. Но одиночество давило его сильнее и сильнее. Это было именно одиночество, а не скука. Скучать ему было некогда.

Но к чему он сделался таким могучим?

Он охотился и делал запасы на будущее, он работал даже и в темноте, когда у него имелось свободное время. Он долго по ночам сидел у своей каменной хижины, запоминая движение звезд. Взгляды его летали во все стороны, руки его хватались за новое. Он был доступен разным впечатлениям, всегда пылал, каждое новое открытие заставляло его мозг усиленно работать. Но радости он не чувствовал, одиночество томило его.

Этим летом он предпринял большое путешествие к югу. Он шел от одного пепелища, оставленного людьми, к другому — на расстоянии многих миль пути. Он шел через горы, по незнакомым ему местам, он шел неуверенно, пока не увидал между деревьями дым лагеря…

Как ни было ему тоскливо, он не пошел к людям… Он бродил около, боясь людей, вспоминая их брань, их ссоры, их ругань друг с другом… Он бродил около, сердитый, одинокий.

Ему не раз удавалось наталкиваться на человека, из любопытства или по глупости ушедшего из своего лагеря. Он убивал неосторожного и был доволен своим успехом, особенно если это был молодой человек с хорошей кровью и мягким мясом.

Один раз ему попался старый исхудалый лесной человек, которого он настиг у ручья за ловлей раков. Ой, как у него болели зубы от его жесткого мяса, а потом заболел и живот. После этого Двуногий бросил охотиться за человеческим мясом. К тому же и люди почти перестали заходить в северную часть леса, ибо среди племени распространилась молва о странном людоеде, жившем здесь, наполовину медведе, наполовину человеке.

В конце концов, Двуногий решил направиться обратно к северу, но он пошел не прямо по старой дороге, а выбрал себе новую. Когда он возвращался, он встретил человека; желание убить это существо зажглось в нем, и он бросился в погоню. Добыча, заметив преследование, быстро исчезла за холмами, но Двуногий решил нагнать беглеца. Полные три дня и три ночи шла погоня и привела Двуногого в новую, неведомую для него местность. Дичь, бежавшая скоро, вывела его далеко, далеко туда, где кончалась суша и была только одна вода, безмерное количество воды. То было море.

С первого момента, когда человек обратился в бегство, Двуногий заметил, что он не направился ни к лесу, ни в горы, а несся по низким степям и болотам, поворачивая к западу, в страну заходящего солнца. Разве там тоже жили люди? Или же у беглеца не было племени, где бы он мог искать убежища? Еще больше его удивило то, что он на этом человеке увидел одежду, не шкуру, а что-то другое, развевавшееся по ветру во время бега. Затем он заметил, что беглец не обнаружил намерения защищаться или спастись какою либо хитростью, он просто бежал, бежал все вперед, считая это единственным способом спасения подобно тому, как поступают дикие коровы. Надо было, значит, только загнать дичь в тупик или затравить ее до смерти.

Нужны были все силы и вся опытность Двуногого, чтобы не потерять следа. В первое время беглец далеко ушел от него вперед, потом Двуногий стал нагонять его, сначала едва заметно, потом сильнее.

Ночью Двуногий отдохнул несколько часов, ел и спал, на следующий день он пошел по следам и только к полудню увидел свою добычу.

В следующую ночь бедный загнанный человек прибегнул к некоторым уловкам, перешел бродом реку и, вернувшись обратно, спрятался среди скал. Но Двуногий нашел его и еще более усилил преследование. Огромные пространства пробежали они и очутились в незнакомых местах.

Там и здесь бешено мчались вспугнутые стада диких лошадей, затем останавливались и глядели на Двуногого. В последний день беглец уже медленно двигался вперед. Он казался больным или расслабленным.

Они достигли теперь моря и двигались вдоль берега, где лежал песок вперемешку с круглыми камнями. Двуногий бежал, окидывая все любопытными взглядами. Раздутыми ноздрями втягивал он крепкий запах моря.

Бежавший перед ним человек теперь почти не подвигался вперед. Несколько раз, споткнувшись, он падал на песок, затем вновь поднимался и пробовал бежать дальше; наконец он пополз на четвереньках. Охота приближалась к концу. Двуногий приближался к своей добыче крупными шагами. Он не бросал в нее копья, не замахивался топором. Здесь достаточно было одних зубов. Голодный, он облизывал губы, готовясь хорошо покушать. Но тут он увидел, что это была женщина. Она лежала на коленях, лицом в песок, ожидая своей судьбы. Она не издала ни звука, когда Двуногий перевернул ее и глаза их встретились. Мысль об убийстве исчезла. Но в последнем мстительном сознании того, каких трудов стоило ему догнать ее, он оскалил зубы. А ужас от сознания, что она в его власти, вызвал ответную гримасу женщины. Она тоже оскалила зубы в его сторону, как бы желая его укусить. Так родилась первая улыбка.

С тех пор они оставались вместе — два одиноких изгнанника. Солнце, раздвинув тучи, увидело их. Но теперь Двуногий уже не чувствовал тоски.

Жизнь пробудилась в нем с новой силой.

XIII

Маа

Двуногий с женой долго блуждали около моря. Они питались свежими моллюсками. Этот обед, при котором Двуногий впервые попробовал соленой пищи, ему очень понравился. Маа, как называл он свою подругу, научила его есть содержимое некоторых раковин, которые стали его любимой пищей. Двуногий исследовал тогда круглые камни и все незнакомые ему предметы; он жадно втягивал в себя запах моря… Вода, которую он пытался пить, — ему не нравилась. Над нею кружились белые птицы, перекликавшиеся особым пискливым голосом, в минуты отдыха Двуногий и Маа любили наблюдать их суетливые полеты.

Побродив около моря, Двуногий с женой направились в страны севера, к леднику. Здесь они жили, сначала кочуя, потом осев на постоянном месте.

Холод не был новым для Маа; она привыкла применяться ко всем временам года. Двуногий с интересом наблюдал за ее уловками, к которым она прибегала для самозащиты. Одежда, которую она носила, была ею изобретена, и платье ее отличалось от платья Двуногого. Она делала его из мамонтовой шерсти, скрутив последнюю в толстую и грубую нитку. На ногах ее была плетеная из лыка обувь, а в руках она всегда держала искусно сработанную корзинку, куда собирала самые разнообразные предметы. Тут были и перья, и засохшие цветы, и травяной пух. Тут же лежали и запасы пищи, вроде семян, сушеных корней и т. д. Когда корзина переполнялась, Маа устраивала под камнями или в пещерах кладовую.

Двуногому не удалось узнать, как Маа попала в глушь. Она была молчалива — запас ее слов был слишком мал. Для нее, очевидно, не существовало прошлого. Она воплощала настоящее.

Когда Двуногий спрашивал ее, как она отделилась от своего племени, она лишь выразительно трясла головой, пробовала рассказать длинную историю, но у ней ничего не выходило. Очевидно, она была изгнана из своего племени и удалилась в глушь. Северный ветер обдул ее и она научилась помогать себе сама. Как она жила до встречи с Двуногим? Охотой она никогда не занималась, все звери, даже маленькие, нагоняли на нее страх. Но она спокойно поедала муравьев, улиток, мух и всяких других насекомых, кроме ядовитых, например, пауков. В общем, она питалась растениями и придумала ряд вкусных кушаний. Она ела траву, корни, которые находила в болотах. Она выбирала самые питательные из них и была здорова и жизнерадостна. Любила она и ягоды, которых было всюду много до самых заморозков. Двуногого интересовал вопрос, как же она могла переживать зимы до встречи с ним: ведь тогда не было ни червей, ни корней.

Очевидно, ей помогала любовь к собиранию, доходившая до того, что даже в долгое и голодное время, когда негде было достать пищи, она могла прокормиться собранными в корзину и спрятанными семенами и корнями. Маа умела сушить всевозможные съедобные корни. У нее таких запасов собиралось постепенно много. Больше всего она любила семена разных трав, которые она очищала от кожуры. Когда приходила нужда, она поедала эти семена. Особенно она любила собирать зерна высокого травяного растения с длинными щетинистыми колосьями — дикого ячменя. Двуногий знал это растение и часто пробовал раскусывать зерна его. Маа собирала их ежегодно массами, так что они сделались постоянным дополнением к их пище.

Годы шли один за другим. Ледник все рос, и люди, отступая перед ним, кочевали с места на место. Маа становилась все изобретательнее. Она собирала всюду шерсть мамонтов и волосы других животных, сучила из них нити, чтобы плести себе одежду. На лето она изготовляла себе легкие юбки из крупных травяных волокон; она пробовала различные виды трав, пока не остановилась на одном растении с голубым цветком.

Это — был лен.

Познакомившись с его свойствами, она не расставалась с ним.

Для своего зерна Маа плела новые корзины и обмазывала их глиной, чтобы ничто из них не высыпалось. Ее потомкам оставалось потом перейти к гончарному ремеслу. Но это ремесло требовало для своего развития изобретения огня, а огня не было. Холодные зимы были для Двуногого по-прежнему мучительны, хотя теперь уже и не одиноки.

XIV

Дети

У Двуногого и Маа родилось несколько детей. Очень интересно было смотреть на эти маленькие существа с тельцем, покрытым пухом. Маа носила их всегда за спиной, в мешке. Росли они на ветре, не боясь холода и голода. Старший, обладавший большим животом, топтался у хижины, исследуя все, что было ему доступно. Отец сделал ему каменный топор, и с помощью его маленький мужчина вносил немало опустошений в среду молодых собак, осаждавших жилище Двуногого.

Увеличение семьи вызывало необходимость постройки прочного и просторного жилища. Уходя на охоту, Двуногий заваливал вход большим камнем. Внутри сидела Маа с детьми, занимаясь плетением. Днем она отодвигала один из маленьких камней хижины, чтобы в последнюю мог проникнуть свет. Во время холодов они жили всегда в одном месте. Двуногий должен был устраивать особые помещения для всех запасов из корней, зерен, сушеного мяса. Он выбирал такое место, которое само по себе было защищено, охотнее всего природную пещеру или выступ скалы.

Ледник заставлял их непрестанно переселяться, ледяной слой доходил до их жилища или даже переходил через него. Он оттеснял их к югу, к местности, где Двуногий родился и провел детство. Недалеко был потухший вулкан, но все изменилось так, что Двуногий с трудом узнавал окружающее.

Со временем перекочевка делалась для них более и более затруднительной. У Маа каждую весну рождался новый ребенок; она охотно таскала одного ребенка на руках, двух за спиной, четвертого держала за руку, а остальные сами держались за нее. У семьи набралось столько вещей, что переселяться стало невозможно, но ледник заползал к их жилищу и заставлял идти дальше.

Двуногий ввел много усовершенствований в хозяйстве, и это еще больше затрудняло подъем с насиженного места. Он начал держать около своего жилища животных. На охоте ему удавалось иногда словить то или другое животное живым, как, например, дикого жеребенка или самку северного оленя. Он приводил их к дому, привязывал ремнями и оставлял пастись вблизи жилища. На случай, когда не будет хватать мяса, они могли пригодиться. С течением времени это дело развилось, и у него было несколько диких лошадей, быков, оленей и коз, которые размножались и в плену. Так как на них часто нападали волки, Двуногий сделал ограду из камней и веток. Осенью он часть животных закалывал и сушил мясо в запас. Некоторых, ставших ручными, он оставлял жить на зиму. Маа и дети кормили их травой, которую собирали и высушивали за лето. Полуручные лошади и олени следовали за ними в кочевках; Маа даже клала на них часть ноши. Дети подружились с ними и вскакивали на маленьких умных лошадей, почти утративших свою дикость.

Их переселение совершалось так. Впереди шел Двуногий с каменным топором, готовый ко всякому нападению. Правда, у него один лишь глаз, но он все видит. Двуногий хватал руками огромные, лежащие на пути камни и отбрасывал их в стороны. Он шагает вперед и вперед, не отводя глаз от горизонта. За ним идет Маа с ношей, дети и домашние животные идут в тесном содружестве друг с другом. Дети взгромоздились на лошадок. Сзади под небом светит зеленый ледник, как будто говоря: «Вам не уйти далеко!».

В один год они поселились на горе, а ледник их окружил. Гора имела широкую окружность и плоскую вершину, до которой, к счастью, лед не добрался. На этом острове среди ледяного моря — они стали жить.

Семья увеличивалась, мальчиков и девочек было больше, чем пальцев на руках, и все они хотели есть. Ежегодно весной, когда горный островок убирался цветами, из заплечной сумки Маа, — выглядывала еще новая пушистая головка.

У Двуногого имелись и помощники, подрастали сыновья, которые пытливо исследовали все кругом, искали дичь. Они обнюхивали воздух — точно настоящие охотники. У них большая дружба была с собаками, которые сопровождали странствующую группу в ее блужданиях.

XV

Огниво

Двуногий и его семья не выдержали бы жизни на северном горном острове среди ледника, с зимами, становившимися все холоднее, если бы не удалось найти огня, которого так всем недоставало.

Огонь явился в самое холодное время, когда нужда достигла наибольшего своего напряжения. Не молния послала его, не раскаленный камень свалился с неба.

Нет, Двуногий сидел посреди льдов, бедный, предоставленный самому себе, и пробивал дорогу к огню, борясь так долго с камнем, пока последний не дал ему огня. Это было великое чудо. Когда в руках Двуногого родился огонь, его охватило чувство победы, как в ночь, когда он убил медведя в его берлоге и надел его шкуру на себя.

Двуногий давно уже знал, что огонь заключался в камне, но он не мог добыть его оттуда. Когда он откалывал осколки кремня для ножей или делал другие орудия, он чувствовал какое-то дуновение; сильный запах гари опьянял его тогда воспоминаниями об его детстве. Перед ним вставал запах костра и у него сделалось постоянной привычкой сильно нагибаться вперед во время оббивания камня. Таким образом он ловил приятный запах, раздувая ноздри. Иногда он видел сами искры, которые слишком быстро потухали, а с ними гасла и надежда на тепло. Однажды зима была необыкновенно лютой, ледник со всех сторон окружил Двуногого, свирепый мороз сковал все, что двигалось. В разреженном воздухе было так холодно, что Маа и дети лежали недвижимо, прикрывшись целой грудой шкур. Двуногий в отчаянии, чтобы согреться, и в то же время в приливе злобы на холод, стал колотить камень. День за днем сидел он, закутанный до самых глаз в медвежью шкуру, и колотил камнем о камень. Он не давал себе отдыха, камень за камнем разбивали его проворные руки, и он видел, как от них в морозном воздухе поднимался пар. Он сидел среди огромной кучи осколков и не оставлял работы, пока солнце, казавшееся холодной растрескавшейся глыбой льда, не заканчивало своего короткого пути и не исчезало на южном краю неба, за неизмеримыми снеговыми площадями. Приходила ночь со своими большими дрожащими звездами, а огня не было и холод проникал в каменную хижину.

Стадо оленей, гремя путами, пробежало по скрипящему снегу. Из глотки их от холода вылетал странный, больной звук: «рау». Над ледником поднялось сверкающее северное сияние. Сквозь него едва виднелось семизвездие, а Двуногий все колотил камень, отыскивая в нем огонь.

Утром он принялся за прежнее занятие; надежды оставляли его. Выражение лица было мрачное, ноздри гневно раздувались. Он согревал себя этой безумной работой, а Маа думала, что муж сошел с ума. Толку не было, но Двуногий не сдавался. Если огонь существует, то его можно схватить. Он должен найтись в одном из камней, и если придется хотя бы все их расколотить, Двуногий сделает это. Двуногий стал не похож на самого себя, лицо его посерело и осунулось. Пыль и осколки камня застряли в его волосах, его единственный глаз горел огнем безумия. Однажды, когда Двуногий, расколотив сотни камней, сидел, опьяненный запахом гари, ему попался в руки камень, который при первом же ударе о кремень дал большие светлые искры, становившиеся все длиннее. Целый дождь огня летел из его рук, туча красных искр, длинных как змеи. Огонь, огонь! Тут силы покидают Двуногого, его охватывает смертельная усталость, и он сидит некоторое время неподвижно. Руки его опускаются и он оглядывается, как бы умоляя о помощи. Его глаза устремляются на слепо глядящее сквозь морозный воздух далекое солнце. Он оглядывает занесенный снегом островок и ледник, идущий белой пустыней до самого горизонта. Никогда он еще не видел мир так ясно, как сейчас. И глубокий вздох вырвался из его груди.

Потом он опять принялся за работу. Снова стали вылетать большие живые искры и, упав в снег, они тухли, оставив темное пятно.

XVI

Первый костер

Двуногий поднялся спокойный, с чувством огромной серьезности момента, источником которого был он сам. Он почти боялся дышать, сооружая первый костер. Ведь он знал, что надо было для этого, знал с давних пор, когда еще был хранителем огня; он знал, как добывается трут, умел раздуть огонь. И несколько минут спустя он обладал пламенем. Он уронил на трут искры и с радостью увидел, как образовалась огненная точка, задымилась и почернела в середине; она увеличивалась все более и более. Двуногий подул и тление стало ярким, послышалось потрескивание. Он подбросил щепок и продолжал дуть. В это время в воздухе свободно и прямо взвилось пламя, — маленький сине-вато-красный язык огня сначала нерешительно, потом смелее и смелее стал лизать дерево. Двуногий не переставая дул на него, и с прожорливым вздохом пламя бросилось, наконец, на кучу щепок. Огонь загорелся! Двуногий добыл его!

Маа услыхала крики; радость звучала в них. Она испугалась, подумав, что ее муж окончательно сошел с ума. Она бросилась и увидела его танцующим с горящей веткой. У ног его горел костер. Тогда запрыгала и засмеялась Маа. Ее муж, ее властелин создал огонь! Маа щурит глаза, дети удивлены более ее, они никогда еще не видали такого странного зверька. Они выползают вперед, чихают от холода и удивленно смотрят, вытянув шейки, на первый костер их жизни. Что это был за день! Огонь светил и ночью, он давал тепло. Его освятили жареным мясом. Семья наслаждалась теплым дымом, роскошной едой и светом.

Огонь стал сильным, он жадно простирал свои щупальцы по дереву, обнимая свою жертву хищным телом. Он вытягивался, прыгал в воздухе, рождал все новые, то исчезавшие, то появлявшиеся языки. Костер грел, он был горячее солнца. Двуногий видел, как его дети улыбались огню и на их загрубелых, неизбалованных личиках светилось какое-то новое чувство. Они протягивали к костру руки, желая схватить тепло. Когда пламя подходило близко к ним, они отшатывались от него со страхом. Маа глядела на детей, освещенная огнем радости. Хотя лицо ее было морщинисто, но глаза глядели молодо. Она принесла свое плетенье и при свете огня продолжала его.

Вечером огонь горел в пещере. Они впервые увидели внутренность своего жилища. Как было весело и тепло. Началась новая эра для семьи.

Двуногий исследовал чудесный камень, который высек из кремня огонь. Он был блестяще-желтого цвета и искрился при поворачивании на свет, он был тяжел и имел запах. Никогда еще Двуногий не держал в руке столь важный и драгоценный предмет. Огниво делало его всемогущим. Оно было первым его сокровищем. Если бы огонь потух, Двуногий мог бы во всякое время его высечь снова. Этого не знали другие люди.

У них имелся костер, от которого они брали огонь и клали его в корзину с трутом, чтобы сберечь во время путешествий. Стоило огню на время потухнуть, и он уже не сможет воскреснуть. Двуногий же мог добыть огонь, когда хотел. Позднее он соорудил себе хижину из самых тяжелых булыжников, где и спрятал свое драгоценное огниво.

Когда настала ночь и все, убаюканные теплом, заснули в пещере глубоким сном, Двуногий не мог уснуть. Он лежал и осматривался, беспокойно ворочаясь на своем ложе. Приглушенный огонь тлел, не давая света, но распространяя тепло. В маленьком отверстии, которое Двуногий проделал для дыма наверху, виднелась крохотная ласковая звездочка. В каменной хижине все было полно запахом огня и горелого дерева. Двуногому казалось, что он в первобытном лесу, среди смолистых, покрытых росой деревьев. В глаза его ударяет ослепительный свет солнца. Вернется ли когда-либо то время, когда земля была покрыта шумящим теплым лесом, когда светило и грело солнце?

Кругом было холодно, до слуха Двуногого долетали привычные ночные звуки: глубокий подземный скрежет утесов и камней, сопротивляющихся движущемуся льду, грохот от падения ледяных глыб, завывание северного ветра; но теперь ему было не страшно. С ним был огонь и тепло. Волны радости приподнимали его грудь!

XVII

Смерть Двуногого

А время все шло. После изгнания Двуногого прошло полвека — и он стал совсем старым. Его потомки, жившие на леднике, образовали маленький народец, сильное закаленное племя, не боявшееся холода.

Двуногий стал старым, взмах души его занимал теперь лишь узкое пространство в его согнувшемся закостеневшем теле. Время!

Однажды в нем проснулась тоска и он сошел в пещеру, сделанную исключительно для огнива, куда никто не смел входить. Он завалил за собой вход; затем лег на свою постель. Сыновья, внуки и правнуки собрались около и слышали, как он сопел, точно медведь, залегший в берлогу, и от страданий ворочался на ложе.

Прошел день, наступила ночь, Двуногий не возвращался; он сидел в пещере, готовясь к своему последнему путешествию. Изредка из гробницы-пещеры вырывался огонь и все отскакивали с испугом. Двуногий, лежавший три дня и три ночи, погруженный в свои думы, отыскал своими дряхлыми руками в темноте огниво и стал высекать искры.

Искры вылетали и гасли. Двуногий лежал один опять в темноте, камни окружали его. Тесная и голая могила, похожая на те хижины, какие он строил тогда, когда пришел сюда впервые, давала ему тот покой, о котором он мечтал всю свою трудовую жизнь.

Искры погасли; Двуногий лежал один, в темноте. Мрак и холод окружали его; только в дыру между камнями он видел кусочек неба и звездочку, приветливо ему сиявшую.

Его последняя радость была в том, что он лежит в собственной хижине под созвездиями, знакомыми ему с детства. Двуногий умирал, а звезда сияла над ним.

Дети и внуки, не слыша больше шума из хижины, забросали ее землей. Вырос курган, считавшийся священным курганом великого предка. Имя Двуногого вошло в легенды и песни. О нем рассказывали в темные ночи целые сказания. Особенно интересным было в этих сказаниях то, как он добыл огонь, высекши его из камня.

Племя Двуногого росло более и более; тесный ледник не вмещал его и оно принуждено было идти в далекие странствования и менять свое хозяйство.

I

Чеченская свадьба

— Эх, опоздал ты к нам приехать, — говорил мне мой хороший знакомец, чеченец Дуга. — Без тебя справляли тут свадьбу, погулял бы, — ну, сегодня последний день, идем, будешь у нас почетным гостем.

Мы пошли. Пир происходил в довольно просторной сакле. Невесту я не видал, но, по выражению Дуги, она была такая хорошая девушка, что «если ножкой ударит о землю, тут будет источник» (чеченская пословица).

— Дорогу, дорогу дайте, — кричал Дуга.

Кругом был шум, свадебная зурна играла, бубны гремели. На площадке была джигитовка. «Баркалах, баркалах», — раздавались голоса удивления и одобрения ловкости молодых джигитов. Почетные гости пили из рога брагу, особый напиток. Хозяин с поклоном угостил меня, прибавив обычную фразу: «Мой дом к твоим услугам». В сакле сидели старики с хозяином. Мня усадили на почетное место. Началось веселье. Хозяин с кувшином и чашкой в руках стоял и угощал всех, стараясь развеселить своих гостей. Пели с аккомпанементом зурны песни о подвигах предков, о любви к родине, о храбрости героев. Особенно сильное впечатление произвела песня про храброго Хамзата. Вот она в вольном переводе, теряющем половину свой прелести:

«Летит по небу сокол на быстрых крыльях и бьет птиц…

Рыскает хищный барс по горам и разрывает зверей острыми когтями.

Оставляет Терек и едет за добычей юный Хамзат…

Захватил у ногайцев табун быстрых, как буря, коней и едет к Тереку….

Устал ястреб, спустился на камни и не боится опасности…

Утомился барс и лег в лесу, не чуя врагов….

Устал Хамзат и с товарищами стал отдыхать…

И не слышит он, что раздается топот множества всадников, — это едут его враги по его следам.

И сказал Хамзат:

— Товарищи, за нами гонятся враги и число их впятеро больше вас… Радуйтесь, мы скоро будем драться, как и подобает храбрым.

И еще сказал:

— Зарежьте лошадей и окружите себя их трупами, чтобы дороже продать свою жизнь и сказали бы про нас в аулах: они храбры, как товарищи Хамзата.

И сделали они так.

И окружили их враги вдесятеро более числом и смеялись враги:

— Если у вас нет крыльев птицы и лап мышей; если вы не умете летать или рыть норы — вы все погибнете… Сдайтесь и мы вас пощадим.

Отвечал Хамзат:

— Мы не боимся смерти, а ищем ее… Как усталый барс стремится к отдыху и молодой конь рвется на волю, — так хотим мы смерти… И смеемся над ней, и презираем вас, что так много вас вышло сражаться с нами…

И еще сказал Хамзат:

— Мы ищем добычи и золота, а для завтрашнего дня у нас будет смерть вместо добычи и порох вместо золота…

И вернулся он к товарищам.

Стали стрелять ногайцы и чеченцы и поднялся от их выстрелов дым… А товарищам сказал Хамзат:

— Выньте шашки и бросьтесь на врагов, чтобы быть в тени их и не спалило солнце…

И еще сказал:

— Счастлив тот, кто умрет, его имя всегда будет жить… Кто голоден, ешьте мясо коней, убитых нами; у кого жажда, пейте их кровь…

Постелите бурки, на них рассыпьте порох… Кто оробеет, тот хуже женщины… Стреляйте из винтовок, пока есть порох… Рубитесь шашками, пока они не переломятся… Грызите зубами, пока целы зубы…

И еще сказал храбрый Хамзат:

— Смотрите на небо, там вечно девственные гурии рая ссорятся друг с другом из-за вас, кто будет им мужем в эту ночь. Храбрейшим — они будут хвалиться; от трусливейшего отвернутся…

И подумал Хамзат, что смерть близка, но не сказал товарищам, чтобы не смутить их душу.

Высоко на небе он увидал птиц… И сказал им:

— О, милые жительницы воздуха, передайте последнее прости товарищам, оставшимся дома, кланяйтесь гордым красавицам аула и скажите им, что никогда их милые не вернутся к ним…

И запели они песнь смерти:

— Будем храбры до смерти!!! Не на родном кладбище будем лежать мы, а здесь в лесу… Будем храбры до смерти!!! Не сестры, жены и девушки милые оплачут нас, а шакалы завоют унылую песню… Будем храбры до смерти!!! Вместо родственников около наших трупов соберутся — вороны… Будем храбры до смерти!!! Наши очи выклюют птицы, а сердце съест шакал и псы растащат кости… Будем храбры до смерти!!!

Высохнет земля и забудут нас жены и возлюбленные. Вырастет зеленая трава и заглушит горе матери и отца… Не забывайте нас, дорогие товарищи… Будем храбры до смерти!!!

Мы не боимся смерти, ибо часто причиняли ее… Мы не боимся пули, ибо часто вылетала она у нас из ружей, как верная раба. На черной земле, что топтали ее, будем лежать мы.

И бросились на врагов и погибли все».

— Ну, доволен ли ты? — спросил меня Дуга… — Не горюй, что опоздал, скоро пойдем открывать невестку, ты познакомишься с нашим старым обычаем. Выводятся они, — со вздохом сказал он… Чечню не узнаешь теперь, совсем стала другая.

И грусть томным облаком повеяла на меня от его речей.

— Ты говоришь, что положение женщины у нас теперь плохо. А разве прежде лучше было? Впрочем, разобраться, так лучше. Теперь, не успеет девушка стать зрелой, как выходит за такого же подростка, как и она, и что же за хозяйка получается из нее? А когда жена — плохая хозяйка, в доме всегда будет несогласие. Неопытность ее и мужа побуждает последнего ко вторичной женитьбе. Раньше девушка выходила замуж только тогда, когда в двух-трех соседних аулах она станет известна, как хорошая хозяйка и мастерица, а для этого надо было в девичьих летах немного пожить дома и научиться хозяйству. Тогда выбирали крепкую, здоровую помощницу в хозяйстве… А почет был какой тогдашним женщинам: когда возникало какое-нибудь трудное дело, вызывавшее несогласие между чеченцами, только и было надежды на женщин, они являлись примирительницами. В их просьбе никогда не отказывали… Теперь подобного нет… «Хорошая женщина из плохого делает хорошее», — говорили наши предки, и недаром это говорили они, а теперь этого не скажешь. Если какое несчастье постигало женщину и она оставалась вдовой, — в прежнее время старики, бывало, придут ко вдове под предлогом узнать о ее здоровье и, увидев, в чем у нее недостаток, на другой день тайно доставляют ей все необходимое. Встанет вдова утром, смотрит, на дворе дрова, в базу сено, — потому что старики распорядились доставить ей это. Теперь это уже редко.

— Почему? — спросил я.

— Наши испортились, — сказал Дуга.

— Почему ваших женщин не учат? Вот в гимназиях учатся даже татарки.

Дуга вздохнул, махнув рукой.

II

«Открывают невестку»

— Сегодня Дуга будет «открывать невестку» и «развязывать ей язык», — сказали мне.

Я пошел посмотреть на этот обряд, до совершения которого невестке нельзя показываться и говорить с родственниками мужа.

«Сенау»-невестка от смущения спряталась в угол. Пришлось ее привести за руку к родственникам и девушкам, сидевшим в сакле. Все торжественно сидят на подушках и ведут разговоры…

— Добрый час, сенау, — сказал совершающий обряд, — поздоровайся с нами.

Сенау стояла боком к нему, закрыв рукавом лицо.

— Будь счастлива, — продолжал Дуга, благодаря ее за то, что она сделала ему честь и немного открыла свое лицо, так что немного был виден ее профиль. Она отняла от лица рукав на мгновение и сейчас же — застыдилась и отвернулась. Зная, что она очень смущается, Дуга не стал настаивать и попросил ее принести воды. Она поспешила исполнить его желание и через минуту стоила с протянутой чашей воды. Не говоря ни слова, она предлагала движением руки воду.

— Я не возьму, пока не скажешь ты «возьми».

Она долго не соглашалась произнести это слово, пока присутствующие не уговорили ее.

— Возьми, — сказала она, еле шевеля губами.

— Я не слышу, — отвечал Дуга, — скажи громче, так, чтобы все слышали.

Она повиновалась и получила в ответ:

— Помоги тебе Аллах приобрести любовь всех.

Этим и закончился обряд. Теперь невестка могла открывать лицо и разговаривать с ближайшими родственниками мужа. Но до самого гроба она не могла их называть по именам.

При этом обряде невестка и Дуга обменялись подарками, но не лично, а через родственниц.

Дуга получил красивый, шитый золотом кисет, а сам подарил ей башмаки и платок. Дуге сказали присутствующие: «Да бегают за тобой невесты», так как он был холост.

Затем сели после омовения за обед, сопровождаемый шутками.

— Я окажу тебе услугу, какую оказал один бедный богатому, — говорил мне Дуга…

— Какую услугу? — спросил я.

— Он помог ему поймать лапшу и сам съел, — отвечали мне, улыбаясь.

Долго сидели за этим обедом. Много шуток и рассказов пришлось слышать здесь; чеченцы в торжественных случаях умеют хорошо рассказывать, проявляя в этих рассказах свою наблюдательность, остроумие. Из анекдотов приводим следующий очень характерный рассказ, отражавший нравы и обычаи этого народа.

Как чеченец угощал гостя

К одному чеченцу приехал гость. Чеченец украл для него барашка и сделал угощение. Когда подали суп, гость, не предполагая, что он горячий, глотнул полную ложку. От обжога он, точно окаменелый, стал смотреть в потолок сакли. Удивленный странной выходкой гостя, хозяин спросил:

— Что с тобой?

— У меня дома осталась больная мать; так вот, я вспомнил ее, — ответил гость, ничуть не смущаясь…

Удовлетворившись его объяснением, хозяин в свою очередь тоже глотнул горячего супа. Обжегшись, он невольно взглянул на потолок.

— Что с тобой? — спросил гость.

— Я тоже подумал о твоей матери, боюсь, как бы она не умерла, — отвечал тот.

Конец обеда не обошелся без нового анекдота.

— Теперь, должно быть, доехал, — улыбнулся Дуга, когда все кончили есть. Этим замечанием он вызвал смех гостей, знавших, на что намекал Дуга; я попросил их рассказать мне этот случай, к которому относилось замечание. Вот что рассказал мне Дуга.

Князь Кагерман ел очень мало. От этого очень терпели те, которые садились с ним за стол, так как им приходилось заканчивать поневоле еду после своего тамады (главы обеда, на обязанности которого было произношение тостов). Поэтому сотрапезникам Кагермана приходилось вылезать из-за стола голодными. Долго терпели они выпавшее им на долю несчастье: наконец, не выдержав, говорят однажды Кагерману, чтобы он дал хоть раз наесться им до сыта в гостях.

— Как же я узнаю, сыты ли вы или нет? — спрашивает их Кагерман.

— А вот ты спроси нас, доехал ли до аула тот всадник, которого мы встретили, — и пока я не скажу, что доехал, — ешь. Слово «доехал» — будет означать, что мы сыты уже.

Кагерман согласился. Вот однажды в гостях проглотил он несколько кусочков и спрашивает своего спутника:

— Как ты думаешь, доехал ли тот всадник, которого мы встретили?

— Нет, конечно, не доехал, далеко еще, — отвечал спутник, продолжая есть с большим аппетитом. Видит Кагерман, что его спутник еще голоден и сам продолжает есть.

— А теперь, — спрашивает он немного спустя, — а теперь доехал или нет?

— До полудороги еще не доехал, — отвечает спутник.

Таким образом несколько раз спрашивал Кагерман и все получает ответ, что не доехал. Наконец, выведенный из терпения, он сказал: «Ну, теперь и умереть, вероятно, успел», — и встал из за стола.

Вот на что намекали наши сотрапезники вопросом своим. Наконец, ужин кончился; прежде всех перестал есть старший, хозяин просил его, но тот отказался. За старшим перестали кушать и другие по старшинству. При уборке стола все сказали: «Плахам дулилахи» (да сочтет Аллах это милостыней).

— Да будет полезно вам то, что вы скушали, — отвечал гостеприимный хозяин.

Стол перенесли к тем, которые до сих пор стояли, чтобы и они сели за еду. Нам принесли тазы, рукомойники, полотенца и мыло — для омовения рук. Все помыли руки, сказав хозяину: «Будь счастлив». Молодежь, которой был передан стол, рук совсем не мыла. Если же кто из них хотел вымыть руки, он выходил в соседнюю комнату. После этого Дуга взял балалайку и стали ее настраивать. Затем, опустив голову, запел. Все внимательно слушали песню о предках. Я не понимал слов ее, но чувство бесконечной печали и грусти охватило меня. На лице Дуги появилось то скорбное выражение, которое было однажды, когда он мне рассказывал о предках своих и их истории. Только теперь оно не сходило с его лица во все время игры и пения. Пение его сильно взволновало слушателей, выражавших свой восторг криками в наиболее интересных местах. Да и Дуга оказался виртуозом в своем деле. Приятный, сильный голос, ловкий аккомпанемент балалайки — все это усиливало впечатление. Дуга пропел песню о взятии Дадан-юрта, находившегося на правом берегу Терека, ниже впадения в него Сунжи. Аул этот принадлежал качелыкским чеченцам, жившим на земле аксаевских князей. Засунженские чеченцы напали на эти земли и завладели ими. Борьбе этих племен друг с другом и покорению их русскими, — была посвящена песня Дуги.

III

Белхай

— Однако, я совсем было забыл, — сказал мне Дуга, придя поболтать, по обыкновению, о чеченцах — на свою любимую тему… — Пойдем на белхай!

— У кого белхай? — спросил я.

— У Джеватхана, — много будет молодежи, посмотришь нашу молодежь.

Этот исчезающий пережиток родового строя и желание видеть молодежь заставили меня использовать приглашение Дуги.

— Работать мы не будем, а будем разговаривать, и без нас рук много найдется.

Через десять минут мы были у Джеватхана на белхае. Белхай в буквальном переводе «рабочие», это — «помочи». Когда чеченец хотел покончить какую-либо работу скорее и без больших расходов, он приглашал односельцев на белхай. Те приходили и бесплатно работали у него. В работе участвовала молодежь обоего пола, поэтому работа идет оживленно и весело, всякий спешит сюда. Весь двор был полон работающими: одни рыли землю, другие клали ее на крышу, третьи из глины и мякины — приготавливали замазку. Девушки и женщины мазали стены. Разговоры, шутки, смех носились в воздухе.

Завидев нас, все вежливо поздоровались. Поздоровались и те женщины, которые стояли ближе. Девушки молча опустили головки и я сказал им обычное приветствие: «Будьте счастливы».

— Вот, девушки, привел вам гостя, — рекомендовал меня Дуга. — Прошу любить, да жаловать, — смеялся он. — Не вскружите ему голову.

Одна из более бойких ответила:

— С нашей стороны дело не станет… но гость, кажется, горд… Он любит Божий мир мерить (путешествовать)…

Быстрый взгляд (искоса) черных глаз следовал за этими словами. Я улыбнулся и, прежде чем мой спутник придумал ответ, сказал:

— Ваши предки говорили, что счастье мужчины в хожденьи по свету, а женщины — в сиденьи дома, — вот и я держусь этого взгляда…

— Это правда, — отвечали окружающие меня.

— Вот ты видел много на свете, — говорили они, — видел много хорошего, а у нас хорошего мало, мы простые люди, не брезгай нами.

После этого мой спутник Дуга стал шутить с девушками, спрашивая их, кто за него пойдет замуж. Он хвалил себя и просил их найти и указать ему невесту.

— Пора тебе жениться, — говорили ему.

— Все сватом был, а о себе и не думал, — сказал кто то из молодежи.

— Тогда тебе будет кому и чуреки (хлеб) спечь, — говорили Дуге, — и лапшу сварить, — добавляли другие.

— Только нельзя сказать, что лапша не солона, хотя бы она была пресная совсем, — засмеялся Дуга.

Некоторые захохотали тоже, другие, не понимая, на что намекает Дуга, спросили его, что он хочет этим сказать. Дуга отвечал:

— Однажды жена сварила Вацо лапшу… Попробовал Вацо лапшу и видит, что она вовсе не солона… Но когда он сказал об этом жене, та рассердилась и взяла из камина головню и ударила ею мужа по лицу. Вацо спрыгнул с места, выбежал из комнаты и крикнул жене: «На то меня мать родила, чтобы я говорил правду, лапша не солона». Жена бросилась за ним, но Вацо убежал.

Громкий хохот был ответом на рассказ Дуги… Сконфуженный Вацо не знал, что ответить.

— А теперь Вацо хвалится своей женой, — говорил Дуга.

— Сохрани нас Аллах от такой жены.

— Однако и трус же ты, Дуга, — заметила одна из женщин, боишься девушек.

— Не бойся, Дуга, — добавили, смеясь, другие, — Бакай не боялся гусака, который погнался за ним, — задели и Бакая, стоявшего около Дуги.

— Я высоко ценю храбрость Бакая, — отвечал Дуга, — но желал бы быть на его месте, а не на месте Вацо.

— Добрый молодец и на месте Вацо сумел бы найтись, — отвечала какая то девушка побойчее других.

— Конечно, добрый молодец сумеет, — но где же найти доброго молодца? — спросил Дуга.

— Кто себя не считает добрым молодцом, того и другие не назовут им, — отвечала она, намекая на скромность Дуги.

— А есть такие, которые сами себя считают добрыми, а другие их не считают, — философствовал Дуга.

— Бывает и так, — не унималась говорунья, не желая уступить мужчине, — но у каждого должно быть «большое сердце», — уверенность в себе.

Тут разыгрался крайне характерный инцидент. Во время разговора моего спутника с девушкой, я заметил молодого чеченца, который посматривал не особенно дружелюбно на разговаривавших… Он близко стоял, видимо, следя за разговором и бросая строго взоры, полные ревности, на Дугу и на его собеседницу. Наконец, не выдержав, он сказал девушке:

— Аймат, не забывай того, что я тебе сказал вчера, среди чеченцев теперь развелось много куропаток, у которых нет широкого сердца и храбрости.

Девушка сказала спокойно:

— Сокола от куропатки я отличить умею…

— Золотое слово у тебя, — сказал ей Дуга, удерживая свой гнев на оскорбителя, назвавшего его таким именем, позорным для чеченца.

— Если бы эта девушка, — говорил мне Дуга, — не ответила так ему, то едва ли бы я удержал свой гнев на этого нахала.

— Пустяки, — пытался успокоить я своего взволнованного спутника.

Все напали на обидчика, доказывая, что если кого и называть куропаткой, то его скорее можно назвать.

— Я не о тебе, Дуга, говорил, — заявил обидчик.

— Знаю, что о себе, — отпарировал быстро Дуга. — А то бы я тебе доказал, кто я, — сказал он, схватившись за ручку кинжала.

— Когда угодно и где угодно, — ответил обидчик.

Ссора разгорелась было опять, но прибежал хозяин и стал уговаривать их.

— Как не стыдно, господа, перед девушками хвастаться своей силой и храбростью, — говорил он. — Если вы хотите доказать их, сберегите их до более удобного случая…

— Виноват не Дуга, — защищали моего спутника чеченцы.

— Кто бы ни виноват, но плохо ссориться… Ради Аллаха, избавьте меня от этой неприятности, — сказал хозяин, обращаясь ко всем…

Дуга ушел.

— Тебе, добрый молодец, — сказал он обидчику, — в другой раз советую быть осторожнее на словах.

— Я в твоем совете не нуждаюсь и за свои слова отвечу сам, — последовал гордый ответ.

Так кончилось мое знакомство с чеченской молодежью. Позднее мне писали, что Дуга ночью был ранен кинжалом, а его обидчик, боясь мести, скрылся куда-то.

IV

Воровство

Однажды чеченец Тома был уличен в любовных отношениях к своей сестре. Дуга с другими чеченцами видел его в лесу… Встретив Тому в присутствии стариков, он спросил: «Не видал ли Тома зайца, когда был в лесу с сестрой?» Тома оскорбился и полез драться. Тогда ему вполне резонно сказали:

— Поклянись, если это не правда, и ты избавишься от позора, лезть в драку — это не храбрость, а трусость. Трус всегда первым лезет в драку, а храбрец дерется только в случае необходимости.

Много истин было брошено старшиной в лицо Томы, от которых последнему едва ли было приятно. Наконец, по настоянию Томы и его родственников, было решено, что Тома поклянется в том, что не оскорблял своей сестры. Клятва была совершена всенародно, в мечети, и в эту минуту Дуга дал другую клятву, которой подтверждал, что в числе других молодых людей поймал Тома на месте преступления.

Тома был опозорен, как совершивший позорное оскорбление сестры и как клятвопреступник. Дальнейшая жизнь Тома прошла в воровстве без разбора у русских и у чеченцев. Не раз ложные клятвы вырывали его из когтей правосудия. Тома воровал куриц, яйца, индюшек, лошадей, быков, — все, что попадается под руку.

У чеченцев есть пословица: «Волк делается из волчонка». Эту пословицу можно было приложить к Томе. Успехи его воровства придавали ему большую и большую смелость и наглость. Расскажем один случай, характеризующий Тома и показывавший, как к нему относилось общество. Однажды, при нас уже, Тома попался в краже лошади. Старшина аула призвал его на сходку и обратился к нему и к обществу со словами:

— Смотрите, господа, на него. Этот (тут старшина назвал Тома именем, которое не может быть переведено по нецензурности своей)… — Я знал, что этот тащит для своей несчастной семьи зипунишко, кусок холста, коробку спичек, яйца, куриц и т. д. и оставлял в покое, думая — Аллах с ним! пусть поддерживает бедную семью; но представьте себе, теперь опять этот… добрался до лошадей и быков.

Нечего говорить, какое негодование в обществе вызвали слова старшины. Как я уже сказал, единственный конек, на котором Тома спасался от рук правосудия — это была клятва. Благодаря ей он выходил по суду оправданным. Нарушение клятвы у чеченцев дело, выходящее из ряда обыкновенного. Исключая религиозную ненависть к нарушившим клятву, общество не терпит их за слабость характера. Раз Тома украл гуся. Подозрение пало на него. Когда аульные судьи потребовали, чтобы он присягой очистил себя, он это сделал и сказал товарищам: «Вчера на гусе выехал (т. е. съел его), сегодня — на присяге». Присяга была принята и Тома оправдан.

V

Из недавнего прошлого

Наш приятель-казак, давно уже дружившийся с чеченцами, рассказывал нам следующее происшествие, записанное нами буквально.

«Минтилиг, Минтилиг», — только и слышно вокруг про него. То он угнал среди бела дня табун лошадей, то отбил обоз у большого отряда, то бурей ворвался в крепость, перерезав часовых…

Хочу познакомиться с удалым джигитом… Во что бы то ни стало!!

Седлаю коня и, вооружившись с головы до ног, мчусь стрелой в аул.

Тогда Чечня была похожа на разъяренный улей. Казалось бы, трудно добраться до Минтилига, но я знал, что каждый чужестранец на земле чеченцев находится под покровительством свято соблюдаемого адата — гостеприимства.

И слова «я — гость такого-то» служили надежной охраной. Если же знакомых не было, то надо было зарыть что-нибудь из костюма на земле кого-либо; тогда вы считались гостем того лица.

Чем славнее было имя человека, тем большей безопасностью пользовался гость. Минтилиг принял меня радушно, усадил в «бяртге» на самое почетное место и, стоя, услуживал мне, стараясь по выражению лица предугадать мои малейшие желания… Трое суток я жил у него, и он ни одним словом не спросил, зачем я приехал, верный адату своей родины, хотя у него и были неотложные дела.

Когда я ему сказал это, он ответил:

— Гость… если бы ты жил у меня год, я не спросил бы тебя. Если ты молчишь сам об этом, значит, у тебя на то есть свои причины. У меня хватит терпения. Но я считаю долгом сказать: если ты нуждаешься в моей услуге, не стесняйся, помни, что моя ничтожная жизнь в полном твоем распоряжении.

Тогда я сказал, что хотел с ним познакомиться и узнать, что он за человек.

— Узнать людей можно лишь на деле, — сказал я. — Если ты готов на все для меня, своего гостя, и нет опасности, перед которой дрогнуло бы твое сердце, то помоги мне, приезжай, когда я скажу тебе через посланного, с товарищами за Терек, туда, где брат с сестрой лежат обнявшись. Не скажу, какое дело, но от него зависит мое счастье.

И ответил Минтилиг:

— Гость моего сердца, если это заставило тебя покинуть свою родину, прости меня за тяжелое напоминание твоего горя, моя ничтожная жизнь — в твоих руках. Во что бы то ни стало, когда мне скажешь, я буду там, взяв с собой товарищей.

Темная, осенняя ночь. Дождь каплет мелкими брызгами.

У костра в лесу сидят и лежат люди в бурках и башлыках… Кто дремлет, кто тихо разговаривает, кто жарит на угольях мясо, другие уже изжарили и едят с большим наслаждением куски. Невдалеке сидят двое: брюнет с загорелым лицом и длинной бородой и блондин.

— Я рад, Минтилиг, что ты явился ко мне, окажи мне услугу. Время есть, если не хочешь, откажись.

— Не обижай меня, — отвечает Минтилиг, — я не спрашивал ведь, зачем я нужен, и как бы опасно ни было, я никогда не откажусь… Скажи мне, что делать, и я готов.

— В эту ночь поедет по дороге с оказией девушка, которую я люблю, но которую отец не хочет выдать за бедного казака, помоги мне отбить ее… Хорошо?

— Ладно, — ответил Минтилиг. — Если я не сделаю этого, то пусть буду стонать, как земля под ногой немолящегося или как крошки хлеба, — отвечал он.

Двор Минтилига полон чеченцами. Еще бы, случилось очень необычное событие для аула. Кунак Минтилига женится на русской, отбитой у казаков, и вот все собрались в сакле, старшие сидят, младшие стоят полукругом, слушая «сладкие» слова рассказчика об удалом подвиге кунаков. Рассказчик неторопливо повествовал обо всем и окружающие внимательно слушали про удавшийся подвиг.