Пpeдиcлoвиe
Для таких paбoт, как «Голос сонара в моем аппендиксе», я изобрел специальный полусерьезный термин: «метафорические потусторонние мифы». Иначе говоря, это - запутанная история, очень сильно похожая на вымысел. Тaкyю «гpoмкyю» хapaктepиcтикy можно дать произведениям, пoхoжим нa сценарии фильмов cтyдии «Бpaтья Mapкc» или «Tpи пapтнepa». Этoт paccкaз oтнocитcя к жaнpy aбcypднoй, нo нe лишeннoй cмыcлa литepaтypы, кoтopyю я не прочь почитaть, a инoгдa и пишy.
В «Coнapе» отразились мoи первые yбeждeния и пpиcтpacтия. Я придерживаюсь мнения, чтo иcтинy мoжнo нaйти тoлькo в ceбe, хoтя, кaк этo ни пapадoкcaльнo, иcтинa мoжeт быть нaйдeнa и гдe-тo вoвнe. Пoвcюдy нac oкpyжaют ключи к paзгaдкe тайн, и ecли нaйти эти ключи, oни oткpoют Иcтинy.
Paзгaдaть тaйны мoжнo и пpи пoмoщи cyмacшeдших. Пoтoмy чтo тoлькo oни бывают по-настоящему чecтны.
Голос сонара в моем аппендиксе
Внyтpи Бapнca мерцал белый свет. Бeлый, как лaмпoчка cвeтoфopa, не прикрытая кpacным плacтиком.
Cнoвa мepцaния. Бapнca oкpyжaлo cлишкoм мнoгo всего бeлого. Cтeны и пoтoлoк лaбopaтopии бeлeли, cлoвнo pыбьe бpюхo. Mpaмopнo-бeлый пoл пo цвeтy нaпoминaл манишку нa гpyди пингвинa. Двa дoктopa в бeлoм.
Лишь техник миcc Mбaмa, несмотря на свой белый халат, былa чepнoй. Чтoбы нe пoтepять ee из видa, Бapнc, нe ocтaнaвливaяcь, вpaщaлcя нa кpyтящeмcя cтyлe. Kaк тoлькo oн видeл Мбаму, бeлыe вcпышки в eгo мoзгy тускнели и становились реже.
Mиcc Mбaмa, мoлoдaя выcoкaя негритянка, c кoпнoй не испорченных перманентом волос, ассистировала врачам. Судя по чертам лица, в ней смешалась кровь предков из зaпaднo-афpикaнcких саванн и aльпийcких лyгoв Баварии. Мбама былa пpивлeкaтeльнa и пpивыклa к восхищенным мужским взглядам. Ho взгляд Бapнca ee cмyтил. Bceм cвoим видoм oнa пoкaзывaлa, чтo тaк и хoчeт cпpocить Бapнca, пoчeмy тот кpyтитcя, нe cпycкaя c нee глaз, кaк флюгep, пoвopaчивaющийcя зa вeтpoм. Ho Бapнc peшил нe oтвeчaть eй. Oн ycтaл oбъяcнять нeoбъяснимoe.
К гoлoвe Бapнca (oдeтoгo лишь в пижaмныe штaны), нaд cepдцeм и в области aппeндикca были пpилeплeны элeктpoды. От элeктpoдoв к инcтpyмeнтaм в дaльнeй чacти кoмнaты тянyлиcь пpoвoдa. B лyчeвых кaтoдных тpyбкaх мepцaли непонятные закорючки, тoчки, вoлны cинycoиды, квaдpaты и кaкиe-тo cлoжныe фигypы.
Oдин из инcтpyмeнтoв пищaл: пип, пип. Пиcк нaпoминaл звyки, кoтopыe издaвaлa пoдвoднaя лoдкa в тeлeвизиoннoм шoy «Пyтeшecтвиe кo днy мopя», плывшая нa глyбинe 50 миль в пoиcкaх гигaнтcкoй живой peвyщeй peдиcки.
Слoвнo тeнь из «Фaнтacтичecкoгo вoяжa» и как cпacитeльнaя coлoминкa, похожая cyбмapинa курсировала ceйчac в организме Барнса - кpoшeчнoe cyднo c сонаром-гидpoлoкaтopoм нa бopтy.
Из прибора, принимавшего сигналы сонара, иcхoдил гoлoc жeнщины. Язык, на котором она говорила, пocтaвил в тyпик вeличaйших лингвиcтoв миpa.
Дoктop Heйнштeйн склoнилcя нaд Бapнcoм. Бeлый халат зaгopoдил Бapнcy Mбaмy, и бeлый свет внoвь ocлeпитeльнo зacвepкaл в eгo гoлoвe. Meждy вcпышкaми, oднaкo, oн видeл достаточно ясно.
- Я не хочу его вырезать, - сказал доктор Нейнштейн. - Мне отвратительна сама идея. Вы видите, как я расстроен? Мне всегда нравится оперировать. Но мы теряем бесплатную возможность, уникальный шанс изучить его. Однако здоровье пациента превыше всего, вроде бы именно так нам говорили в медицинском институте.
Репортер, также одетый во что-то белое (он мечтал стать Марком Твеном XXI века), подошел к Барнсу, и просунул микрофон между доктором и пациентом.
- Несколько комментариев, господин Барнс. Каково чувствовать себя последним в мире человеком, у которого есть аппендикс, и лишиться его?
- У меня есть множество других достоинств для того, чтобы стать знаменитым, - прорычал Барнс. - Ты, любитель сенсаций, отвали.
- Спасибо, господин Барнс. Для тех, кто только включил свои приемники сообщаю: мы ведем репортаж из лаборатории доктора Нейнштейна, что в психиотрической клинике Джона Хопкина, подаренной отшельником-филантропом Говардом Хаусом после того, как Нейнштейн сделал ему операцию. Характер операции все еще неизвестен. Но общественное мнение утверждает, что Ховард теперь питается исключительно газетами, что его ванная находится в подвале банка и что правительство обеспокоено изобилием фальшивых стодолларовых банкнот, поступающих, по-видимому, из Лас-Вегаса. Но довольно этой пустой болтовни, ребята.
Сегодня мы говорим о господине Барнсе, который, несомненно, самый известный пациент XXI века. Для тех, кто по каким-либо невероятным причинам не в курсе дела, сообщу, что господин Барнс является единственным на земле человеком, гены которого все еще несут возможность роста аппендикса. Как вам известно, благодаря генетическому контролю возможность появления безполезного и часто опасно поражаемого аппендикса тотально исключена уже на протяжении пятидесяти лет. Но по чисто механическому недосмотру...
- ... и из-за пьяного ассистента лаборатории, - добавил Барнс.
- ... он родился с генами...
- Держись подальше, журналистский пес! - прорычал доктор Нейнштейн.
- Шарлатан! Мясник! Вы покушаетесь на свободу прессы!
Доктор Нейнштейн кивнул своему маститому коллеге, доктору Гростету, и тот потянул за рычаг, выступавший из пола за ширмой в дальнем углу. Вопль журналиста, провалившегося в открывшийся люк, нарастал подобно ртути в термометре под мышкой больного малярией.
- Хм. «А» альтиссимо, - сказал доктор Гростет. - Журналистишка лез не в свое дело, но теперь я думаю, он это понял.
Раздался едва различимый всплеск, а затем звук, подобный реву зверски голодных крокодилов.
Доктор Гростет тряхнул головой:
- Опера лишилась прекрасного баритона. Но по сути дела...
- Ничто не должно вмешиваться в развитие медицинской науки, - сказал доктор Нейнштейн. На мгновение мрачные черты его лица разгладились и он улыбнулся. Но напряжение было слишком велико, и морщины вновь собрались. Он склонился над Барнсом и приложил стетоскоп к обнаженной коже правой нижней доли живота.
- Должно быть, у вас уже есть теория, объясняющая, почему именно женский голос исходит из сонара, - сказал Барнс.
Нейнштейн ткнул большим пальцем в экран, по которому бегали один за другим значки, похожие на иероглифы.
- Посмотрите на видеоинтерпретацию голоса. Я бы сказал, что внутри этого прибора бегает маленькая древняя египтянка. Или по нему. Мы не можем быть уверены, пока не вырежем аппендикс. Он отказывается выполнять наши команды и не атрофируется. Несомненно, некоторые схемы в данном случае не срабатывают.
- Он отказывается? - изумился Барнс.
- Прошу вас, не одушевляйте силы природы.
Барнс удивленно поднял брови. Перед ним стоял врач, изучавший не только медицинскую литературу. Может, фраза, брошенная врачом, происходила из курса гуманитарных наук, который тот, как хороший врач, вынужден был пройти?
- Я, конечно, не лингвист. Так что не обращайте внимание на мою теорию.
Этот доктор к тому же признал, что он не всеведущ.
- А как насчет белых вспышек, которые мелькают у меня в голове? Это уже по вашей части. Я бы сказал, что они отражают мои так называемые идиосинкразические резонансы.
- Ну-ну, господин Барнс. Тут уж вы не специалист. Пожалуйста, никаких теорий.
- Но все эти феномены во мне! И порождаю их я! Кому же как не мне строить теории?
Нейнштейн замурлыкал неузнаваемый и нестройный мотив, от которого Гростет, любитель оперы, содрогнулся. Не отпуская стетоскоп, он хлопнул себя по ноге, тяжело шаркнул по полу, посмотрел на пациента и прислушался к звукам, издаваемым сонаром крохотной крадущейся подводной лодкой.
Барнс заговорил:
- Вам придется отказаться от первоначальной теории, что я - душевнобольной. Все вы слышите голос и видите его интерпритацию. Хотя никто до сих пор не видел вспышек в моей голове. Если, конечно, вы не думаете, что голос - это массовая иллюзия? Или, точнее сказать, галлюцинация.
- Слушайте! - воскликнул доктор Гростет, - я готов поклясться, что она пропела отрывок из «Аиды»! «Никогда не угасающая, бесконечная любовь!» Но нет. Она говорит не по-итальянски. И я ни слова не понимаю.
Мбама прошла слева от Барнса, и он проводил ее взглядом так далеко, как только мог. Белые пульсирующие вспышки поблекли так же неохотно, как постепенно затихает треск остывающего попкорна, прыгающего по сковородке.
- Мисс Мбама удивительно похожа на королеву Нефертити, не считая, конечно, цвета ее кожи, - сказал Барнс.
- Аида была эфиопкой, а не египтянкой, - сказал доктор Гростет, - запомните это, если не хотите попасть впросак в обществе музыкантов. Кстати, и египтяне, и эфиопы являются кавказцами. По крайней мере, в них много кавказской крови.
- Для начала извольте предъявить свою генеалогическую программу. Нельзя точно опредилить расу, не зная программы, -недобро хмыкнул Барнс.
- Я просто хотел помочь, - ответил Гростет и отошел, нахмурившись, словно доктор Циклоп, у которого болит живот.
В лабораторию зашли два мужчины. Оба в белом. Один краснокожий, другой азиат. Доктора Большой Медведь и Жвачка. Краснокожий лингвист поздоровался: «Хау!» и прикрепил к животу Барнса крохотный передатчик. Желтокожий лингвист попросил у Нейштейна тысячу извинений и вежливо отодвинул его в сторону.
Темное, широкое, с большим носом лицо Большого Медведя склонилось над Барнсом, и на мгновение тому почудилось, что Большой Медведь стоит на краю огромной равнины, поросшей высокой желто-коричневой травой. Где-то вдалеке полуголые люди с перьями в волосах скачут на разукрашенных пони, а рядом пасется стадо величественных крутогорбых темных бизонов. Барнсу послышался мужской голос, поющий на непонятном языке; переливистые звуки песни были исполнены грусти.
Постепенно видение растаяло. Вновь зазвучал голос женщины.
Большой Медведь отошел, чтобы поговорить с возмущенным вторжением лингвистов доктором Нейштейном. Жвачка стоял рядом с Барнсом, который теперь осматривал ланшафт, видимый им словно из иллюминатора взлетающего самолета. Пагоды, рисовые поля, коршуны, летающие над зелеными холмами, пьяный поэт, бредущий по берегу голубого ручья.
Почему в сознании Барнса возникали картинки при виде красного и желтого цветов, но он не видел ничего, когда перед ним были белый и черный? Черный цвет - это отсутствие цветов, а белый - их смесь. Значит, в действительности чернокожие люди бесцветны, а белокожие (наиболее светлые из них) - окрашенные. Но многие люди, считающиеся белыми, на самом деле розовые или коричневые. Хотя некоторые из них абсолютно белые. А черные - в действительности зачастую не черные, а коричневые.
Все это никак не вязалось с пульсирующими вспышками его резонанса, его внутреннего камертона, который вибрировал сейчас по необъяснимым причинам. Теперь Барнс знал, что между белыми вспышками он должен видеть черные, когда смотрит на мисс Мбаму. Но он не видел ничего такого. Черный цвет во многих системах кодирования используется как сигнал. Как, например, в электрическом контуре, пульсация вспышек может означать «да», или единицу, а отсутствие пульсации может означать «нет», или ноль. Или наоборот, смотря какой код использовать.
Барнс поделился своими размышлениями со Жвачкой. Лингвист попросил его поднять ноги и покрепче держаться за вращающийся стул и несколько раз повернул его. Провода опутали Барнса. Затем Жвачка резко крутанул стул в обратную сторону, и провода свободно повисли. Пульсации разных цветов и вспышки меняющихся ландшафтов напугали Барнса. Ему показалось, что из лаборатории он унесся в чуждый, калейдоскопический мир.
Пока стул не перестал крутиться, голос пискляво и беспрерывно бормотал.
Барнс описал свои ощущения Жвачке.
-Возможно, в вашей теории резонансов что-то и есть, - сказал тот. - -Слишком мистично, но кое-как можно объяснить определенные феномены. Или можно хотя бы попытаться применить подобную теорию для таких объяснений. Если бы человек знал, как определить, что же на самом деле заставляет его вибрировать, на волны какой длины он настроен, то даже несмотря на все неприятности и неудобства, которые причиняет ему подобный резонанс, ничто не помешало бы ему быть счастливым.
С другой стороны, вы не ощущали этого резонанса, пока не заболели. Что же в этом хорошего для вас или кого-либо другого?
- Мой организм сейчас работает, как телевизионная антенна. Стоит мне повернуться в каком-то направлении, и я ловлю определенную частоту. Иногда я могу принимать только неясные изображения и звук с сильными помехами. Если же меня повернуть в другую сторону, помехи исчезнут, частота станет устойчивой. Хотя вам она может казаться слабой и нечеткой.
Барнс повернулся на стуле, чтобы видеть Мбаму.
- Не поужинаете сегодня со мной, Мбама? - спросил он.
Для Барнса ее имя звучало, как сказал бы поэт, словно шелест листьев древних вязов, как жужжание сонных пчел. В тот же момент голос женщины, исходивший из сонара наполнился сладкими интонациями, подобными нежному шуршанию шелка, скользящего по шелку. А иероглифы в лучевых катодных трубках стали изгибаться и пускать друг в друга маленькие стрелы.
- Благодарю за приглашение, - улыбнулась в ответ Мбама. - Вы хороший парень, но боюсь, мой друг не одобрит подобную идею. Кроме того не забудьте, что вам придется провести недельку в постели.
- Ну, если вам и вашему другу потребуется компания...
- Нет уж, два кавалера сразу - это не для меня.
- Поднимите, пожалуйста, ноги еще раз, - попросил Барнса доктор Нейнштейн. - Закройте глаза. Если какой-то лингвист может вас крутить, то я - тем более. Но я проведу углубленный эксперимент.
Барнс подтянул ноги, закрыл глаза. И открыл их мгновением позже, когда почувствовал, как крутится стул. Но рядом с ним никого не было, и до стула никто даже не дотрагивался.
Выполняя указания Нейнштейна, Мбама шла на расстоянии нескольких футов по кругу, в центре которого сидел Барнс.
Нейнштейн издал сдавленный звук.
- Телекинез, - прошептал Жвачка.
- Попробуйте пойти в обратном направлении, - попросил Барнс Мбаму и закрыл глаза. Стул повернулся.
- Мне даже уже необязательно видеть ее, - сказал Барнс, открывая глаза. Мбама встала. Стул по инерции повернулся, затем возвратился в первоначальное положение и остановился так, что нос Барнса нацелился точно на Мбаму.
- Мне надо пойти поесть, - нервно проговорила Мбама и вышла из комнаты. Барнс поднялся, содрал с себя электроды и последовал за ней, подобрав на ходу пижамную рубашку.
- Куда это вы собрались? - закричал вслед ему Нейнштейн. -Ваша операция назначена сразу после ленча. Нашего ленча, а не вашего. Не вздумайте съесть что-нибудь. Или вы хотите еще одну клизму, чтобы освободить верхнюю часть кишечника? Аппендикс может взорваться в любой момент. И не думайте, что если вы не чувствуете боли... Куда вы, черт возьми, идете?
Барнс не ответил. Женский голос и какое-то посвистывание исходили не из сонара, а из самого Барнса. Звуки перекрывали друг друга. Но белые пульсации прекратились.
Мисс Мбама вернулась часом позже. Она выглядела напуганной. Барнс, шатаясь, вошел за ней следом и рухнул на стул. Доктор Нейнштейн приказал ему немедленно пройти в комнату оказания первой помощи.
- Нет, пожалуйста, осмотрите меня прямо здесь, - простонал Барнс. - У меня множество ушибов, но самые неприятные болезненные ощущения - в аппендиксе, до которого он даже не дотрагивался.
- Кто это он? - спросил Нейнштейн, протирая спиртом ссадину на виске Барнса.
- Приятель мисс Мбамы, здоровый такой мужик. Ай! Что толку было объяснять ему, что я следовал за ней не по своей воле. Что ноги сами меня несли.Что я - человек-радар, посылающий импульсы, и получающий в ответ странные видения. А когда я начал рассуждать о психофизических резонансах, он врезал мне в челюсть, и, по-моему, у меня теперь шатаются несколько зубов.
Нейнштейн пощупал живот Барнса, и Барнс содрогнулся от боли.
- Да, кстати, могу сообщить кое-что интересное вам, лингвисты, - сказал он. - Я вижу, о чем говорит голос, если только это на самом деле голос. Друг мисс Мбамы не только чуть не выбил мне зубы. После его удара у меня появилась какая-то нервная связь, которой не было раньше.
- Иногда полезно пнуть неисправный телевизор, - хмыкнул Гростет.
Жвачка и Большой Медведь прилепили электроды к телу Барнса и настроили шкалы нескольких инструментов. Горные пики, долины, рвы, стрелы, сигнальные ракеты забегали по экранам, а затем перестроились и приняли контуры египетских иероглифов.
Барнс принялся описывать визуальные образы, соответствующие словам.
- Ощущение такое, будто археолог с аквалангом плывет по залам дворца или, возможно, по склепу затонувшей Атлантиды. Луч света от фонаря, которым археолог освещает фрески, выхватывает из темноты иероглифы. Один за другим они выплывают из водной толщи и пропадают вновь. Это фигуры, абстрактные, стилизованные птицы и пчелы, человекоживотные, а некоторые символы, нанесенные вперемешку с картинками, похожи на настоящий алфавит.
Большой Медведь и Жвачка согласились, что так называемый голос, фактически представляет собой последовательность высокочастотных сигналов сонара. Крохотный сонар циркулирует в организме Барнса и посылает сигналы, отражающие впадины и выпуклости стен червеобразного аппендикса.
Проходили часы. Лигвисты корпели над звуками и визуальными символами. Все поели сандвичей с кофе, кроме Барнса, которому не досталось ничего, и доктора Гростета, попивавшего хлебный спирт. Трижды Нейнштейн говорил по телефону: два раза - о том, что операцию следует перенести, и еще раз - чтобы объяснить звонившему сердитому редактору, что понятия не имеет, куда запропастился его репортер.
Внезапно Большой Медведь прокричал:
- Эврика! - Затем: - «Champollion! Ventris!»
Он высоко поднял лист бумаги, испещренный фонетическими символами, кодами иероглифов и восклицательными знаками.
- Вот иероглиф, означающий слово «это», следующий иероглиф означает дефис, а вот этот - «тайна», да, скорее всего так. Ну-ка, давайте посмотрим. ЭТО - ТАЙНА ... ВСЕЛЕННОЙ? КОСМОСА? ОТЦА НЕБЕСНОГО? ЭТО - СЛОВО, ОБЪЯСНЯЮЩЕЕ ВСЕ. ЧИТАЙ ЖЕ ЧИТАТЕЛЬ, МАЛЕНЬКИЙ ЧЕЛОВЕК, ЭТО - СЛОВО ...
- Не бойся, старик. Назови это слово! - прошептал Жвачка.
- Это все, что там есть, - пробормотал Барнс и застонал. -Остались только брешь, трещина... разложение. Слово пропало. Его поглотила инфекция.
Барнс согнулся, схватившись за живот.
- Нужно немедленно оперировать! - сказал Нейнштейн.
- Схема Мак-Берни или разрез правой прямой мышцы? - спросил доктор Гростет.
- И то, и другое! Это последняя операция по удалению аппендицита! Устроим двойное представление! Все ли гости заняли свои места в партере? Готовы ли телевизионные команды? Что ж, доктор Гростет, давайте резанем!
Барнс проснулся через два часа. Он лежал в постели в лаборатории. Рядом стояли Мбама и две нянечки.
Голос и пищание исчезли. Пропали и пульсация, и видения. Рядом прошла Мбама, самая обычная привлекательная чернокожая девушка.
Нейнштейн распрямился, оторвавшись от микроскопа.
- Сонар - всего лишь машина. Нет там никакой египетской королевы, ни снаружи, ни внутри.
- Надрез ткани обнажает множество микроскопичных извилин и небольших выпуклостей на внутренних стенках аппендикса. Но нет ничего похожего на иероглифы. Хотя, конечно, разложение проникло так глубоко вовнутрь... - сказал Гростет.
Барнс застонал и пробормотал:
- Я носил в себе секрет вселенной. Или по крайней мере, ключ к нему. Всю мою жизнь это знание было во мне. Если бы мы спохватились хоть на день раньше, то знали бы ВСЕ.
- Мы не должны были удалять этот аппендикс! - прокричал доктор Гростет. -Сам Господь Бог пытался нам что-то сказать!
- Ну-ну, доктор. Что-то вы чересчур эмоциональны. - Доктор Нейнштейн взял стакан с мочой со стола мисс Мбамы и выпил его содержимое. - Фу! В этом кофе слишком много сахара, Мбама. Дорогой доктор, ничто не должно расстраивать людей, выбравших столь древнюю и почтенную профессию врача - за исключением неоплаченных счетов за работу. Давайте-ка лучше применим бритву Оккама.
Гростет пощупал свою щеку:
- Что?
- Мы столкнулись с обычным совпадением. Неровности аппендикса Барнса отражали импульсы сонара таким образом, что казалось, будто иероглифы и женский голос соответствуют друг другу. Весьма невероятное, но все же возможное совпадение.
- А вы не думаете, - сказал Барнс, - что в прошлом аппендиксы начинали воспаляться, чтобы показать, что сообщения уже созрели? И если бы врачи знали это и проверяли, они бы увидели...
- О, мой дорогой мистер, не говорите этого. Увидели бы Слово? Действие анестезии еще не прошло. Кроме того, жизнь - это не научно-фантастический рассказ, в конце которого все всесторонне и исчерпывающе объясняется. Даже у нас, медиков, есть свои маленькие нераскрытые тайны.
- Значит, я самый обычный больной, и все?
- Лезвие Оккама, дорогой мой мистер. Отбрасывайте все лишнее, пока у вас останется одно простейшее объяснение, режьте, пока не увидите обнаженную кость. Это прекрасно. Старику Оккаму следовало бы быть врачом, если он изобрел такой прекрасный философский метод.
Барнс посмотрел на мисс Мбаму, которая пошатываяь, вышла из лаборатории.
- У человека целых две почки. Почему же только один аппендикс?