Хфатон сказал им, что они могут составить «программу» примерно на четыре часа. Им будет предоставлено право показывать и говорить все, что они хотят. Цензуры не будет, если не будет неправильного освещения фактов или прямой лжи. В этих случаях «хозяева», как называл Хфатон марсиан, проинформируют их, чтобы они могли сказать правду. Но вырезаться ничего не будет.

Дело оказалось не столь простым, как сперва казалось четверке землян. Сбалансировать передачу оказалось трудно, поскольку каждый хотел включить как можно больше сведений, близких к его специальности. Проспорив целый день, они неохотно согласились, что каждый укоротит свою часть программы.

– Самое важное сейчас – это сами марсиане, – сказал Орм. – Их история, включая историю крешийцев. Как им удалось выжить и каково современное состояние их общества – именно это будет интересно нашим народам. Подробности об их успехах в науке можно дать позже – потому что сейчас у нас все равно мало информации по основным научным и техническим вопросам. И еще должно быть предисловие – краткий рассказ о том, что с нами случилось. Так сколько мы из всего этого сможем уложить в четыре часа? Придется все давать сжато и поверхностно, пусть даже там, дома, народ и будет слегка сбит с толку. Их так ошеломят первые десять минут, что следующие двести тридцать они вообще ничего соображать не будут.

– И еще, – включилась Мадлен Дантон, – мы пока не знаем, что из обсуждаемого нами сейчас останется в передаче. Мы ведь должны оставить время для того, что случится через шесть дней – что бы оно ни было.

Она выглядела поздоровевшей, хотя и не выспавшейся. Ее потрясло внезапное открытие у нее рака и столь же неожиданное и быстрое его излечение. Орм, правда, подозревал, что это не главная причина бессонницы. Ее глубоко взволновало предстоящее событие – пришествие Мессии. В то, что говорили о нем марсиане, поверить она не могла. Но по своему опыту жизни на Марсе она не могла поверить и в то, что марсиане лгут.

Странно, подумал Орм, что у него то же чувство тревоги. Атеистка Мадлен могла испытывать неразбериху чувств, особенно учитывая ее набожное воспитание. Из темноты подсознания прорезались вбитые в детстве условные рефлексы. От религиозного воспитания никогда невозможно отделаться окончательно.

Но он – он был рожден и воспитан в семье фундаменталистов-баптистов. Для них каждое слово Библии было верно в буквальном смысле.

Орм попытался вспомнить, что же он знает из Библии об Иисусе. Иисус Христос рожден от непорочной девы и умер на кресте, взяв на себя грехи людей и дав им спасение, воскресение и бессмертие на небесах, если они поверят, что он – Сын Божий и сам Бог, и если они последуют золотому правилу, уверуют в определенные догмы и духовно «родятся вновь».

Во все это Орм верил, несмотря на рано возникшие сомнения, пока не кончил начальную школу. В старших классах он узнал об ошеломляющих свидетельствах в пользу эволюции, о миллиардах лет возраста Земли и еще о многом другом, что заставило его перестать быть фундаменталистом, но не отвратило от веры.

Он теперь не думал, что Ветхий Завет следует воспринимать буквально, но считал, что события Нового Завета происходили приблизительно так, как описаны. Родителей его новая позиция ужасала, и они страшились, что ему уготован ад, если не вернется он на праведный путь. Он им сочувствовал, но продолжал держаться своего несколько более либерального христианства. Он больше не верил в ад огня, кипящей смолы и вечных мук, как не верил в буквальность Ветхого Завета. Да, он может попасть в ад, но ад духовный – это было бы страшное сознание, что он навеки отсечен от Бога.

Конечно, он делал и то, что считал неправильным. Выпивал при случае и еще до свадьбы ложился с девчонками. Правда, после свадьбы он был верен жене, хоть это бывало и нелегко. Развод дался ему тяжело. Разве не говорил Христос, что единственной причиной для развода может быть лишь нарушение верности? Но он жил в обществе, где развод был почти так же прост по форме, как брак. Как бы там ни было, развода он не желал, но сражаться против него в судах было бы бесполезно.

Итак, вот он – человек, который молится Богу и Сыну Его каждый вечер, а иногда и днем, который надеется однажды увидеть Сына лицом к лицу.

А если верить марсианам, то скоро он увидится лицом к лицу с Иисусом. Так откуда же такая гнетущая тяжесть, отчего так колотится сердце и сосет под ложечкой, почему так тянет бежать? Потому ли, что не может решить, истинный или ложный этот Иисус? Он не считал себя способным ответить на такой вопрос, хотя Библия дает ключи для отделения правды от лжи.

Марсиане говорят, что Иисус пребывает с ними, хотя почти все время проводит в том шаре, что заменяет им солнце. Они говорят, что у них есть неопровержимые доказательства. Но дело в том, что, по словам Матфия, знавшего Иисуса в Палестине и на Марсе, тот был всего лишь человек, хотя и больше чем человек, потому что был Мессией.

Матфий был одним из «пуришим» – сепаратистов – то есть фарисеев. Иисус же проклял и фарисеев, и саддукеев – соперничавшую с ними партию. Но проклятие против фарисеев было направлено лишь на лицемеров среди них. В отличие от саддукеев, фарисеи верили в воскресение и в ангелов – во что верил и сам Иисус. Хотя у них был более жесткий подход, они тоже считали, что законы Моисея должны эволюционировать. Они не следовали этим законам, если те противоречили голосу совести.

Когда фарисеи упрекали Иисуса за нарушение субботы, или за трапезу с мытарями и грешниками, или за то, что он не омывал рук перед едой, он тогда отвечал: «Не человек для субботы, а суббота для человека».

С этим принципом фарисеи могли бы согласиться – по крайней мере в теории. Их ответ Иисусу в Новый Завет не попал, но Матфий говорит, что тогда многие из вопрошавших пришли с ним к согласию по этому поводу.

Еще фарисеи весьма интересовались спасением. Спасением не только евреев, но всего человечества Они верили, что в конце концов все язычники присоединятся к Закону и будет у них лишь один Бог, и закон будет Моисеев, а Богом будет Яхве. И впереди всех будет народ Израиля, как старейший и мудрейший брат. В отличие от других сект, фарисеи верили в активный прозелитизм и в обращение язычников в иудаизм.

Иисус, хотя и не был фарисеем, согласен был со многими их теоретическими и практическими правилами. Какое-то время он, как говорит Матфий, был иессеем, но община Кумрана показалась ему слишком строгой, недостаточно человечной для тех, кто воистину возлюбил сынов Адама и Евы. И он оставил их.

Орм, который не мог читать книгу Матфия достаточно быстро, чтобы успеть до великого события, настоял, чтобы Бронски читал ему книгу вслух. Француз так и делал, хотя ему приходилось иногда останавливаться и объяснять трудные места.

Когда книга закончилась, Орм потряс головой, а потом сказал:

– Теперь я вообще ничего не понимаю Матфий был учеником и апостолом. Он близко знал Иисуса, сопровождал его по всей Палестине. Значит, его свидетельство должно быть свидетельством очевидца, и оно не было изменено впоследствии. Он ничего не говорит о девственном рождении. И не знает учения о том, что смерть Христа была искуплением грехов человечества и потому – путем спасения для людей. Он ничего не говорит о чудесах Христовых, о которых пишет Библия. Очевидно, он их не видел, хотя был с Иисусом почти все время. Он говорит, что рассказы о чудесах услышал лишь после смерти Иисуса. И отвергает их, считая неправдой.

Его рассказ о суде Пилата сильно отличается от евангельского изложения. Он говорит, что Пилат не умывал руки и не отказывался от ответственности…

– А это, – перебил Бронски, – реконструкция более поздних авторов, которые хотели возложить вину целиком на евреев. То есть на тех евреев, которые отказались признать в Иисусе Мессию и партеногенетического отпрыска Бога и Марии.

– Да, знаю. И никаких чудес, пока Иисус был на Земле. Но после вынужденной посадки на Марсе появляется Иисус, и Матфий его узнает. И тогда Иисус творит чудеса. Тогда.

– Это объясняет, – сказал Бронски, – почему крешийцы обратились в иудаизм.

– Они этого не сделали бы без строгих научных доказательств, – продолжал Орм. – Так что мне теперь думать?

– Подожди и посмотри, что произойдет.

– Ты, кажется, готов ко всему, что может произойти, – заметил Ширази довольно раздраженным тоном.

Уже три недели как Бронски перестал бриться и стал отращивать пейсы. Теперь, когда Орм ложился спать, Бронски сидел в гостиной и читал Пятикнижие на иврите – факсимильную копию того экземпляра, который взял с собой с Земли Матфий. Орм спросил его, зачем он это делает.

– Ты не думай, здесь не Палестина, и я не вернулся на пути моих праотцев. Пока что. И я все равно еще всего лишь агностик. Но понимаешь… у меня такое странное чувство, что я вернулся домой из долгого трудного путешествия. Понимаешь, домой! И это на Марсе! Объяснить я этого не могу. Может быть, и не смогу никогда. Только я здесь как Руфь, стоящая у чужого поля, и это поле уже не кажется таким чужим.

– Не хлеб же на этом поле тебя влечет, – ответил Орм.

– Да. То ли гордость, то ли нежелание признать, что я был не прав, полностью разрушить представление о самом себе мешают мне сделать последний шаг. Но если я даже и приду в синагогу, меня так просто не примут. Я должен признать, что Иешуа – Мессия. Я в этом не уверен – пока.

Все это происходило на глазах у Ширази, но до сих пор он ничего Бронски не говорил. Он был в такой же растерянности, как и прочие – если не большей. Ведь он был мусульманином, пусть и не особо набожным. Как и трое его товарищей, он был потрясен, узнав, что Марс – страна евреев. Если бы они заранее пытались предположить, кто живет на Марсе, такой вариант даже в список не попал бы. Надиру было трудно смириться с тем, что он единственный мусульманин среди миллионов евреев. К тому же эти люди ничего не слышали о его религии до его прибытия. Редко случалось, чтобы получивший блестящее образование Ширази не смог легко вписаться в любое общество, в которое заносила его судьба. Разве что в родной стране у него бывали неприятности из-за протестов против цензуры и полицейских методов.

А обычаи марсиан во многом походили на обычаи его родины. Мужчин обрезали, от женщин ожидалось предпочтение материнства любой другой деятельности, существовали строгие диетические запреты. Были определенные часы, отведенные для молитв, и суббота строго соблюдалась.

Иисус здесь тоже считался пророком, хотя отношение к нему отличалось от принятого в исламе. Там Иисуса высоко ценили, но считали лишь вторым после Мухаммеда, а здесь Иисус был величайшим и последним в ряду, идущем от Авраама. Пророк ислама Мухаммед здесь просто не существовал.

Несмотря на все несовпадения, сходства было столько, что иранец иногда мог чувствовать себя как дома. К тому же здесь не было такого противостояния между мусульманами и иудеями из-за еврейской оккупации Палестины.

Но когда для Ширази стало очевидно, что Бронски думает о «возврате», как он это называл, к ортодоксальному иудаизму, он стал язвительным. Даже намекнул, что Бронски поступает как оппортунист.

– К тому же, – заметил он однажды в накаленной, но сдержанной перепалке с французом, – ты на самом деле не станешь евреем. Ты станешь христианином.

– Отнюдь, – ответил Бронски. – Христианин – это тот, кто верит, что Иисус есть непорочно рожденный сын Бога и Марии, посланный в мир, дабы искупить его грехи, быть козлом отпущения по древнему иудейскому обычаю. Марсиане же считают Иисуса своим Мессией, вот и все. И вообще вы, мусульмане, если верите Мухаммеду, то должны верить в девственное рождение Христа. В Коране говорится, что Он был рожден от девы Марии. Правда, Мухаммед утверждал, что Иисус не был в действительности распят. Он говорил, что это был фантом, призрак, похожий на Иисуса, и что его прибили к кресту и он умер.

Ширази вдруг расхохотался, и напряжение разговора спало.

– Во-первых, я знаю многих христиан, которые не верят в эту историю о девственном рождении. Они считают, что Иисус был зачат в точности как ты или я. Он – всего лишь человек, хотя и величайший. Во-вторых, многие мусульмане некоторые эпизоды из Корана воспринимают лишь как аллегории. В том числе и я.

Так что, называя человека христианином или мусульманином, надо бы определить, какой род христианства или ислама имеется в виду, но тогда мы увязнем в мелочах. Если я сказал тебе что-нибудь обидное – прости, не хотел. Я просто не понимаю, почему думающий и высокообразованный человек может ощутить соблазн вернуться к примитивной религии.

Бронски воздел руки вверх и вышел, на ходу крикнув:

– Нет никакого соблазна! Потому что религия – не примитивная!

С тех пор когда Ширази говорил, что Бронски готов к любому сотрудничеству, он намекал, что тот просто принимает защитную окраску. Пока что он, правда, не говорил, что Бронски может изменить Земле.

– Вот чего ты, похоже, не понимаешь, – отвечал Бронски, – это что религия – выбор не интеллекта, но духа. Я под духом понимаю иррациональную часть человеческого существа, причем слово «иррациональная» не является пренебрежительным. Эта та часть человеческого существа, что стремится к бессмертию, хотя разум говорит, что такового не существует. Она стремится к Создателю, Отцу своему, свидетельств существования которого для нее множество. За всеми силами она видит Силу. Для человека она значит не меньше мозга, и без нее человек – не человек. Похож на человека, но и только. Потому что…

– Хватит, – сказал Орм. – Можете продолжить этот спор наедине в подходящее время. Сейчас мы должны составить передачу, а времени уже немного.

– У тебя, кажется, приближается нервный срыв, Аврам, – вмешалась Мадлен.

– Хватит, я сказал! – Орм повысил голос. – У нас очень мало времени. И я не уверен, что на Земле, увидев это, не решат, будто мы спятили. Все равно мы должны им сказать правду. Так давайте работать.

Наблюдатели на Земле знали обо всем до того момента, как за Ормом и Бронски захлопнулась дверь, потому было решено начать с этого. Марсиане снимали, как усыпленных пленников несут в тюрьму. Были и голограммы всех значительных событий, которые после этого случились (Орм подозревал, что незначительные тоже фиксировались), так что видеоматериала можно было набрать достаточно.

Закадровый комментарий наговаривали все по очереди – каждый комментировал события, в которых был активным участником. Или не вполне активным, поскольку во многих эпизодах их обучали и вели марсиане. Когда работа закончилась, получился отличный, по мнению авторов, обзор жизни марсиан и впечатлений землян о ней.

Конечно, на Земле возникнет масса вопросов, на которые не получены ответы, но, в конце концов, что можно уместить в четыре часа? Кроме того, ответов на многие из них не знали и сами авторы передачи.

– Завтра должны узнать кое-какие, – сказал Орм.

– Да, и они породят еще больше вопросов, на которые мы ответить не сможем, – отозвался Бронски.

В эту ночь они легли поздно, усталые, но слишком возбужденные, чтобы заснуть. У каждого было такое чувство, что приближающийся день – важнейший в их жизни.

Наконец заснул и Орм под тихое посапывание Бронски. Но через час он проснулся. Проснулся от чувства, что кто-то стоит у его постели.