Четверо землян сидели в гостиной дома Ширази.

– Эмоции сработали, – сказал Орм. – Условные рефлексы – детские верования вышли наружу. Теперь все в порядке. В самом деле. Я могу смотреть на него объективно, – Орм усмехнулся и добавил: – Когда его рядом нет.

Мадлен почти ничего не говорила с того момента, когда покинула платформу и в сопровождении Надира была доставлена домой. Орм полагал, что она чувствовала унижение и стыд. И не удивительно. Она же была убежденной атеисткой с восемнадцати лет. Она открыто издевалась над теми, кто допускал, что Бог может существовать, и смеялась, услышав, что Иисус Его Сын. Да, верно, марсиане ничего не говорили о девственном рождении. Фактически они его отрицали. И все же лицезрение человека, спускающегося с солнца, человека, о котором марсиане говорили, что он живет уже больше двух тысяч лет, и более того – который мог это доказать, и сходство этого человека с портретами, висевшими в доме ее родителей, в церквях и картинных галереях, – это было для нее слишком. И вырвались наружу давно похороненные, но никогда не умиравшие верования.

А не усомнилась ли она внезапно в своей правоте? И образ самой себя как женщины со скептически-научным складом мышления, сугубо рациональной, вдруг распался? Одно из тягчайших испытаний для человека – такое резкое и грубое разрушение представления о самом себе. Против него нет защиты, кроме безумия и самоубийства – только сильнейшие из сильных могут такое перенести.

Долгое молчание, наступившее вслед за словами Орма, прервал Аврам Бронски.

– Я тоже был почти без чувств, – сказал он. – Так что ты, Ричард, не горюй так сильно. Это было ошеломляющее переживание. Но ты правильно сказал – мы должны сохранить хладнокровие. Могут, в конце концов, быть объяснения его способности парить в воздухе без видимой поддержки. Вот ключевое слово – «видимой». Кто знает, какие приспособления были у него под одеждой? Кстати, аппарат, поднявший нас на платформу, тоже не имел видимой тяги. Вдруг и он перемещается так же?

Это было разумно. И тем не менее никто не считал, что это объяснение правильно. Человек, которого называли Иисусом, излучал такую силу, что трудно было не поверить марсианам: этот человек был тем, кем они его считали. Эта сила была не в его словах – в них не было ничего необычного. Не в чертах его лица и в фигуре – он был красив и силен, но таких людей можно было найти много. Это была мощь, харизма (слово, которое теперь мало что значило, употребляемое слишком часто и неправильно), исходящая из него невидимая молния. Крешийцы и здешние люди рвались видеть его, дотронуться до него, быть рядом с ним – воспринять этот ток силы. Только четверо космонавтов боялись его и страшились увидеть вновь, и в то же время их притягивало магнетическое поле, излучаемое этим человеком. Но встреча с ним предстояла им в ближайшем будущем, и избежать ее не было возможности.

Наверное, не его они боялись: они боялись себя.

Его сила не была связана с его плотью. В то же утро показали по телевизору, как он выходит из главного правительственного здания, и эффект от голографического изображения был не меньше, чем на платформе. В середине передачи Мадлен вдруг встала и выключила телевизор. Никто не сказал ни слова.

– Не знаю я! – Мадлен встряхнула головой.

– Чего не знаешь? – спросил Надир.

– Просто не знаю.

Ни слова больше не сказав, Мадлен вышла в спальню. Иранец было встал и пошел за ней, но передумал. Усевшись обратно, он сказал:

– Она мне не нравится. Не могу заставить ее сказать, что ее беспокоит.

– Ты и сам это знаешь, – отозвался Орм. Ширази не ответил. Что пользы?

Вдруг ожил телевизор, и перед ними появилось изображение Хфатона два фута высотой.

– Шолом, – сказал он. – Я приглашаю вас немедленно прибыть в университет и начать работу над следующей передачей на Землю. Когда она будет отослана, вам будет время от времени предоставляться возможность беседовать с вашими соплеменниками.

Если Хфатон ожидал взрыва радости, то его ждало разочарование. Все трое остались такими же угрюмыми, и никто из них не сказал ни слова.

Потом ответил Орм:

– Мы сразу выходим, Хфатон. По крайней мере мы трое. Не знаю, как Мадлен.

Крешиец приподнял пушистые брови:

– Ей не надо идти, если она не хочет. Но своим коллегам на Земле вы сами объясните причины ее отсутствия. Иначе они могут это неверно понять.

Орм постучал в дверь спальни, поскольку Ширази никак не проявил готовности позвать Мадлен. К его удивлению, она ответила, что выйдет через минуту. Орм вернулся в гостиную, улыбаясь.

– Может быть, мы напрасно так за нее волновались. В конце концов, она психологически устойчива, насколько это вообще для человека возможно. Иначе она бы сюда не попала.

Бронски криво улыбнулся:

– У каждого есть предел прочности, а сейчас он испытывается нагрузками, не предусмотренными при снятии психологического профиля.

– И ты прав, – ответил Орм. – Будь пессимистом.

Мадлен не проявляла активности, хотя отвечала, когда к ней обращались. Но, войдя в кабинет Хфатона, она судорожно вздохнула и оглянулась по сторонам, будто готовая бежать. Орм это мог понять – он сам был потрясен. За столом крешийца сидел Мессия.

Он поднялся и ласково произнес:

– Шолом, друзья. Я пришел сюда помочь вам готовить передачу. Это может очень ускорить дело.

Орм постарался собрать всю свою смелость и самообладание. Почему это он должен ощущать себя мерзким мальчишкой, которого сильный и строгий родитель застал за чем-то очень плохим? Он – взрослый человек, и не самый, черт побери, последний, и смешно было бы дать этому существу себя подавить. Иисус ему не угрожал. Он выглядел очень дружелюбным, готовый отнестись к другим почти как к равным. Так почему не держать себя с ним свободно?

Это было легче сказать, чем сделать. И все же Орм заставил себя шагнуть к Иисусу, протянув руку, и изобразить вялую улыбку.

– Шолом, Рабби.

Иисус посмотрел на протянутую руку, а потом вопросительно – на Хфатона.

– Рабби, – сказал крешиец, – на Земле есть обычай пожимать руки в знак приветствия. – Повернувшись к Орму, он добавил: – Здесь обычай – целовать руку Мессии.

Орму стало чуть легче. Мессия не был всезнающим.

– Они наши гости, – сказал Иисус. – Безвредные обычаи можно уважить.

Иисус протянул руку. Орм принял ее и ощутил крепкое пожатие и легкое покалывание. Впечатление было такое, что этот человек мог раздавить его руку в кашу, если бы захотел. А может быть, Орм слишком дал волю воображению?

Иисус обменялся рукопожатиями с остальными. Мадлен пришлось собрать всю силу своего духа, но она энергично пожала протянутую руку и заглянула прямо в большие, темные, оленьи глаза.

«Молодец баба! – подумал Орм. – Не слабее каждого из нас».

Тем не менее Мадлен побледнела, как и Бронски с Ширази.

– С вашего разрешения, – сказал Иисус тоном, подразумевающим безоговорочное согласие, – я собираюсь сделать нечто, что делаю редко. Людям нравится, когда я делаю такие вещи, хотя я им говорил, что это слишком похоже на дешевые трюки фокусников. И я им говорил, что они и сами на такое способны, если будут верить в свои возможности. Из того, что сообщили мне Хфатон и его коллеги об этой книге, которую вы зовете Новый Завет, я понял, что обо мне говорят, будто я в свое пребывание на Земле творил так называемые чудеса. Я этого не делал – хотя мог, но тогда я этого не знал.

Даже Сын Человеческий несовершенен, как я когда-то сказал в Палестине. Лишь Божественное Присутствие совершенно, и лишь Он есть добро. Но я – Его приемный сын, и потому могу делать то, чего не могут другие смертные. По крайней мере пока не могут.

Иисус подошел к столу и налил вино в пять бокалов.

– Сначала выпьем. Подойдите ко мне, друзья мои.

Орм принял из его рук бокал. Мелькнула мысль о родителях, которые твердо отказывались от любого алкогольного напитка, хотя и верили, что Иисус превратил воду в вино на свадьбе в Кане. Если бы они увидели Иисуса сейчас, их бы удар хватил.

Земляне выпили вино и вслед за Иисусом прошли через бесчисленные комнаты в огромную аудиторию. Там их ждали телевизионщики, университетские преподаватели и довольно много чиновников из правительства. Были также и самые любимые студенты, и – несомненно – родственники высших чиновников. Здесь, как и на Земле, непотизм не был неизвестным понятием. Здесь он проявлялся лишь в более строгих рамках.

Иисус подошел побеседовать к телережиссерам и продюсерам, каждый из которых сначала поцеловал ему руку. Это Орму понравилось. Так скромно и уважительно. Не то что земные телевизионщики, от общения с которыми у Орма осталось противное чувство – так они были начальственны и самоуверенны. И при этом спокойно целовали задницы у высшего начальства и политиков.

Несколько минут Орм осматривался. Его очень заинтересовала телекамера размером с пачку сигарет – оператор держал ее в руке, глядя в телескопическую систему, установленную на ее верхнем торце. У некоторых камеры были вмонтированы в наголовный обруч и закреплены возле глаза. Эти смотрели сквозь отверстие в камере и могли переключаться с крупного плана на общий и обратно с помощью маленького колесика. Ни проводов, ни кабелей не было.

В конце большой комнаты сидели команды, принимающие сигнал с камер. Они тут же редактировали изображения, монтировали, накладывали их друг на друга и вообще делали много странных вещей, столь интригующих для профанов.

Неподалеку стояло возвышение, где сидел оркестр. Взглянув туда, Орм вдруг с изумлением заметил Гультхило. Она разминалась, бегая пальцами по клапанам флейты.

Он тут же подошел ближе:

– Гультхило!

Она глянула вниз и улыбнулась:

– Ричард Орм! Как здоровье?

Марсиане традиционно задавали этот вопрос, хотя уже две тысячи лет здесь не бывало больных.

– Спасибо, хорошо. Только я немного не в своей тарелке. Он… – Орм сделал жест рукой в сторону Мессии, – к нему нелегко привыкнуть.

Гультхило взглянула на Иисуса с обожанием:

– К нему никогда нельзя привыкнуть!

Потом она перевела взгляд на Орма и улыбнулась вновь. Орм почувствовал, что тает – так она была красива.

– Ты вспоминал тот вечер?

– Я все время об этом думаю.

Это была неправда, но он действительно много думал о ней.

– И каков результат?

– Частые эрекции, – ответил он, гадая, позволяет ли моральный кодекс этих людей такую откровенность.

Улыбка исчезла, но быстро вернулась.

– И это все?

– Совсем не все. Послушай, Гультхило, я думаю, что я в тебя влюблен. Но разве я знаю тебя по-настоящему? Мы ведь принадлежим к таким разным культурам. Сможем ли мы притереться? Понимаешь, между двумя женатыми людьми всегда бывают конфликты, даже если они из одной культуры. Из-за индивидуальных различий, из-за различий пола. Но в этой ситуации… дело ведь не в том, что ты еврейка. Ты марсианская еврейка, и различие в первом слове! Если бы не это… тогда…

– Но ведь ты тоже станешь евреем, – сказала она. – Иначе мы не сможем пожениться, да я за тебя и не пойду в противном случае.

Между ними повисло молчание, хотя вокруг продолжался шум. Музыканты трубили, дергали струны, водили смычками, били в барабаны. Вдали громко кричали телевизионщики, донесся смех – наверное, над какой-то фразой Иисуса, поскольку смеялись в окружившей его толпе.

– Я не собираюсь с тобой спорить или уговаривать, – сказала Гультхило. – Но не понимаю, как ты можешь сомневаться. В смысле обращения в веру. Ты ведь разумный человек – иначе я даже и думать не стала бы о браке с тобой, несмотря на всю твою физическую привлекательность. Но я знаю, что мы могли бы быть счастливой парой лет шестьдесят или семьдесят в любом случае, а то и больше. Я послала в центр наши психофизиологические показатели, и оттуда сообщили, что мы очень подходящая пара. И твои гены тоже очень хороши, хотя есть наследственная склонность к диабету, а после сорока пяти может развиться рак печени. Но это выправили. У нас были бы красивые и умные дети, и мы были бы счастливы. Это не значит, что не было бы никаких конфликтов и несчастий. Но это было бы преодолимо.

Марсианская жизнь казалась Орму потоком ошеломительных откровений. Минуту он ничего не мог сказать и вдруг взорвался:

– Господи Иисусе!

Гультхило посмотрела непонимающе. Орм понял, что заговорил по-английски.

– Та есть, – медленно произнес он по-крешийски, – ты представила мою генетическую карту, или что там еще, даже меня не спросив?

– А зачем было спрашивать?

– Я же равноправный партнер такой сделки. Так не надо ли было поставить меня хотя бы в известность? А если бы карта показала сильную несовместимость? Вы что, только этим и руководствуетесь? Вам не разрешено жениться вопреки указаниям этих карт?

– Вполне разрешено. Некоторые так и делают. В конце концов, это же, понимаешь, страсть. Просто за две тысячи лет оказалось, что карты в девяноста восьми и одной десятой процента случаев предсказывают, удачный ли окажется брак. Я не говорю – восхитительный. Таких вообще не бывает, разве что первый год. Нет, хороший солидный брак с ровной и спокойной любовью. А из того, что ты мне говорил, я поняла, что на Земле у людей не тот характер для таких браков.

– Я мог и преувеличить. Ладно, а оставшиеся один и девять десятых процента?

– У них не бывает детей. Они почему-то бесплодны.

– Я думал, что ваши ученые могут любого вылечить от бесплодия.

– Теоретически – да. Но не в этих случаях. Она замялась и, быстро показав рукой куда-то ему за спину, сказала:

– Об этом никогда не говорят вслух. Но считается, что бесплодие насылает он.

– Кто? – Орм обернулся посмотреть. – Ах он?

Гультхило молча кивнула.

– Да брось ты! – сказал Орм недоверчиво. – Ты представляешь себе, что ты говоришь? Он мешает зачатию просто… мыслью? Какой-то телеконтрацепцией?

– Как он это делает, я не знаю. Но это так. По крайней мере мы так думаем. А иначе как это объяснить?

– Может быть, это на совести ваших ученых. А то даже и правительства.

– Не может быть! – ответила она. – Это было бы противозаконно.

– Значит, он совершает противозаконные деяния?

– Он сам – высший закон.

Орм вздохнул. Как она наивна, если думает, что лидеры государства ничего не делают подпольно. А наивна ли? Она ведь этот мир знает лучше, чем он. И отважится ли здешнее правительство на противозаконный поступок? Все его члены постоянно чувствуют взгляд очей, взирающих на них с солнца и видящих – по крайней мере теоретически – все.

– Ты ушел от моего вопроса, – напомнила она.

Но, к счастью, Орма спас от необходимости отвечать подошедший к нему крешиец, сказавший, что Орма ждут в секции для почетных гостей. Там он должен будет хранить молчание, пока не придет его очередь говорить.

Орм виновато улыбнулся женщине и отошел вслед за крешийцем. Пройдя в дальний угол комнаты, он сел рядом с Бронски и Ширази, у которых был такой вид, будто они хотят что-то сказать, но не осмеливаются.

Оркестр заиграл тихую медленную мелодию. В середине комнаты в потоках яркого света показался Хфатон. На него тут же со всех сторон наставили камеры операторы. Подняв голову, Орм увидел еще двух операторов высоко на балконе. Дирижер дал сигнал, и музыка перешла в вой, прерванный ударом цимбал, от которого Орм чуть не подпрыгнул.

Хфатон улыбнулся и заговорил по-гречески.