Отзвук трубы донесся из-за дверей. Эти звуки были слабыми и отдаленными, словно неземное свечение серебряного фантома, но из этих звуков могли бы формироваться тени.

Роберт Вольф твердо знал, что за раздвижными дверцами стенного шкафа не может быть никакого рога и уж тем более — трубача. Ведь минуту назад он заглядывал туда и не обнаружил ничего, кроме цементного пола, белых оштукатуренных стен, вешалок и крючков для одежды, полки и лампочки.

И все же он слышал эти неясные, таинственные звуки трубы, слабые, будто доносившиеся из какого-то потустороннего мира. Он был один, так что ему не с кем было свериться относительно реальности того, что, насколько он знал, не могло быть реальным.

Было маловероятным, что для такого опыта изберут комнату, где он пребывал в состоянии транса. Но отнюдь не маловероятно, что именно его изберут для испытания.

В последнее время его беспокоили странные сны. А днем посещали такие же странные мысли и возникали мимолетные образы, живые и поразительные. Они не были желанными, но всегда нежданными и неотразимыми.

Его наполнила тревога. Казалось нечестным — готовиться уйти на покой, и вдруг пострадать от нервного срыва. Однако и такое могло случиться, как случалось и с другими. Наверное, выход оставался один: показаться врачу. Но трудно было заставить себя действовать разумно. И он продолжал ждать, никому ничего не говоря, особенно жене.

Он находился в комнате для отдыха только что отстроенного дома в районе новостроек «Хохокам Хоумс», устремив взгляд на дверцы стенного шкафа. Если вновь протрубит рог, он отодвинет дверцы и докажет себе, что за ними ничего нет. И тогда, зная, что звуки рождаются в его собственном мозгу, он не будет связывать свое состояние с покупкой этого дома. Он проигнорирует истерические протесты жены и увидится сначала с доктором, а потом и с психотерапевтом.

— Роберт! — послышался голос его жены. — Тебе там не надоело? Поднимайся к нам. Мы должны кое-что обсудить с мистером Брессоном!

— Минутку, дорогая, — отозвался он.

Она окликнула его опять, на этот раз так близко, что он обернулся.

Бренда Вольф стояла на площадке лестницы. Они были одного возраста — шестьдесят шесть. Былая красота ее теперь оказалась погребенной под слоем жира, под густо нарумяненными и напудренными складками морщин, толстыми стеклами очков и седыми голубовато-стальными волосами. Он вздрогнул при виде ее, как вздрагивал всякий раз, когда видел в зеркале собственную плешивую голову, глубокие складки, пролегшие от носа до рта, и морщины, расходящиеся лучами от уголков глаз. Не в этом ли его беда? Может быть он не в состоянии приспособиться к тому, что неизбежно, что приходит ко всем, нравится им это или нет? Или просто нереализованные мечты юности вызывали у него такую неприязнь к жене и к себе самому. Время оставило следы на теле, но оказало милость, позволив жить так долго. Мир нельзя было винить в том, чем он стал. Ответственным за все был он и только он. По крайней мере, у него имелось достаточно мужества, чтобы смотреть этому факту в лицо. Он ни в чем не упрекал Вселенную или ту ее часть, которая являлась его женой. А кроме того, он не причитал, и не хныкал, как Бренда.

Бывали времена, когда хотелось и поскулить, и поплакать. Многие ли из вас не помнят себя, свою жизнь до двадцатилетнего возраста? Он думал именно о цифре двадцать, так как Вольфы, усыновившие его, сказали, что тогда он выглядел именно двадцатилетним. Он был обнаружен стариком Вольфом, бродившим в горах Кентукки неподалеку от границы с Индианой.

Он не знал, ни кто он такой, ни как попал в Кентукки, да и само название страны — Соединенные Штаты Америки, ничего для него не значило, впрочем, как и английский язык был ему совершенно незнаком.

Вольфы взяли его к себе, о чем поставили в известность шерифа.

Проведенное властями расследование не дало никаких результатов, установить его личность не удалось. В другое время эта история могла бы привлечь внимание прессы, однако страна воевала с кайзером и думала о более важных вещах. Роберт, названный так в честь умершего сына Вольфов, сразу же включился в работу на ферме.

Полная потеря памяти не помешала ему пойти в школу. Но хуже отсутствия формальных знаний являлось его абсолютное неведение относительно того, как следует себя вести в окружающей действительности. Он то и дело смущал или оскорблял людей, часто сам страдая от презрения, а порой и жестокой насмешки окружающих, но быстро учился, а его готовность упорно трудиться, плюс способность к самозащите быстро завоевывали ему уважение.

В удивительно короткий срок, словно повторяя усвоенное, он закончил начальную, а затем среднюю школу. Сдав экстерном вступительные экзамены, он начал обучение в университете. Здесь у него появилась, сохранившись на всю жизнь, тяга к классическим языкам.

Наибольшее предпочтение он отдавал древнегреческому. Ему казалось, что звуки этого языка странным образом волнуют его. Он чувствовал древнегреческий лучше других языков.

Получив диплом доктора философии Чикагского университета, Вольф преподавал в различных университетах как Восточных, так и Средне-Западных, потом женился на Бренде, чудной девушке с замечательной душой. Или так ему казалось вначале. Позже иллюзии рассеялись, но какая-то дымка былого счастья все еще витала в атмосфере их дома. Но чаще и чаще беспокоила его тайна амнезии и его происхождения. Долгое время он старался об этом не думать, но теперь, с уходом на покой...

— Роберт! — громко произнесла Бренда. — Сейчас же поднимайся сюда! У мистера Брессона очень мало времени!

— Я уверен, что мы не первые клиенты мистера Брессона, желающие осмотреть дом не торопясь, — мягко ответил он. — Или ты уже решила не покупать этот дом?

Бренда обожгла его взглядом, а затем удалилась с видом оскорбленного достоинства. Он тяжело вздохнул, предчувствуя ее обвинения в том, что он выставил ее в глупом виде перед агентом по продаже недвижимости.

Он снова повернулся к стенному шкафу.

Решится ли он открыть его? Нелепо было стоять так, терзаясь сомнениями. Но он не шевелился и только вздрогнул, когда рожок за дверцами снова издал семь нот, но звуки на этот раз были громче.

Сердце снова екнуло к груди. Он заставил себя медленно подойти к шкафу и слегка надавить на створку, отодвигая дверь в сторону. Легкий шум открываемой двери на мгновенье заглушил рог.

Белая стена исчезла. Вместо нее перед взором Вольфа предстала удивительная сцена. В отверстие, достаточное, чтобы он прошел через него, струились лучи солнца. Растительность на открывшейся ему картинке отдаленно напоминала земные деревья. Сквозь причудливые ветви и стволы он увидел небо ярко-зеленого цвета. А внизу, под деревьями кто-то шевелился, У подножия гигантского валуна топталось шесть-семь безобразных существ с черными мохнатыми уродливыми телами. Они стояли спиной к Вольфу, и только профиль одного он смог рассмотреть на фоне зеленого неба.

Форма его головы мало походила на человеческую, выражение лица было злобным. На всем теле ясно виднелись какие-то выпуклости, неровности. Складывалось впечатление, что Создатель не успел завершить это творение, Две короткие ноги больше походили на собачьи лапы. Это существо протягивало длинные руки к молодому человеку, стоявшему на вершине валуна. На нем виднелась только набедренная повязка из оленьей кожи и мокасины. Юноша был высокого роста, мускулистым и широкоплечим. Ровный загар красиво покрывал его обнаженное тело.

Лицо дышало внутренней силой и решительностью. На нем резко выделялась длинная верхняя губа. В руках он держал инструмент, который, скорее всего, и издавал слышанные Вольфом звуки.

Этот человек резко отбросил ударом ноги одно из уродливых существ, подползавшее к нему, цепляясь за выступы валуна. Он снова поднес к губам серебряный рог, но вдруг увидел стоявшего в отверстии Вольфа. Широкая улыбка осветила его лицо, обнажив ряд белых зубов.

— Так значит, ты наконец явился! — выкрикнул он.

Вольф не шевельнулся и не ответил. Он только подумал: «Теперь уж я действительно сошел с ума! Не просто слуховые галлюцинации, но и зрительные! Что дальше? Следует ли мне бежать или тихо уйти и заявить Бренде, что я должен немедленно увидеться с доктором?».

Он сделал шаг назад. Отверстие начало закрываться, белые стены вновь обретали свою материальность. Или, скорее, он начал обретать реальность.

— Вот! — крикнул юноша на вершине валуна. — Лови!

И он бросил Вольфу рог. Переворачиваясь в воздухе и блестя в солнечных лучах, рог полетел прямо к отверстию и, пройдя сквозь него, попал Вольфу прямо в колено.

Боль от этого удара была так сильна, что в материальности предмета, причинившего ее, сомневаться не приходилось. Он увидел сквозь медленно закрывавшееся отверстие, как юноша поднял руку, сложил в кольцо большой и указательный пальцы, улыбнулся и крикнул:

— Желаю удачи! Надеюсь, мы скоро увидимся. Я — Кикаха!

Свет постепенно мерк, и предметы странного мира начали терять четкость очертаний. Но он еще видел достаточно хорошо и, бросив последний взгляд на уходящий от него загадочный мир, вдруг заметил девушку, выглянувшую из-за дерева.

У нее были огромные глаза, чем-то напоминающие кошачьи, четко очерченные алые губы, золотисто-коричневая кожа. Густые волнистые волосы струились по плечам, почти касаясь земли.

Затем стены вдруг стали белыми, чем-то напоминая закатившийся зрачок. Все вокруг приобрело прежний свой вид. И только боль в колене и рог, лежавший на полу, убеждали Вольфа в том, что это был не сон.

Он поднял рог и внимательно осмотрел его. Он больше не считал себя сумасшедшим, хотя и был несколько ошеломлен этим происшествием. Заглянув в другую Вселенную, он получил оттуда сувенир — зачем и для чего, он еще не знал.

Рог был около двух с половиной футов длиной и весил меньше четверти фунта. Формой он напоминал рог африканского буйвола, с сильно расширяющимся концом. На узкий конец был насажен мундштук из незнакомого Вольфу мягкого золотистого материала. Сам рог был сделан из серебра или посеребренного металла. Покрутив его в руках, Вольф обнаружил семь маленьких кнопок, расположенных в ряд. Внутри мундштука находилось переплетение из серебристых нитей. Если держать рог под углом к свету, то казалось, что эта паутинка расположена глубоко в основании.

Именно сейчас свет падал на странный предмет так, что Вольф смог разглядеть то, что пропустил во время первого беглого изучения. Между мундштуком и раструбом рога виднелся иероглиф. Вольф был экспертом по многим типам алфавитной письменности, иероглифам и пиктограммам, но подобное начертание видел впервые.

— Роберт! — окликнула его жена.

— Сейчас иду, дорогая!

Он положил рог в правый угол стенного шкафа и закрыл дверь. Теперь ему надо как-то вынести этот предмет из дома, и вынести незаметно. Ведь он вошел в дом без него, и, следовательно, Брессон вполне может объявить инструмент собственностью фирмы, сдающей это помещение.

Вольф пребывал в мучительной неуверенности.

Как ему вынести рог из этого дома? Что может помешать Брессону привести сюда новых клиентов, возможно даже сегодня? И они непременно увидят рог, как только откроют дверь стенного шкафа.

Вольф поднялся по лестнице в большую гостиную.

Бренда все еще была рассержена. Брессон, круглолицый человек в очках, лет тридцати пяти, похоже, чувствовал себя неуютно, хоть и вымучивал нечто подобное улыбке.

— Ну, и как вам тут понравилось? — спросил он.

— Очень, — сказал Вольф. — Это напоминает мне мой родной дом.

— Мне он тоже нравится, — заявил Брессон. — Я ведь родом со Среднего Запада.

Вольф подошел к окну и выглянул наружу. Полуденное майское солнце ярко светило с голубых небес Аризоны. Лужайка была покрыта изумрудной бермудской травой, посаженной, наверное, недели три назад, новой, как и сами дома в этом только что выстроенном районе.

— Почти все дома одноэтажные, — говорил в этот момент Брессон. — В почве преобладает твердая селитра, и все земляные работы стоят немалых средств, но, несмотря на это, дома здесь все-таки недороги.

«Если бы эту селитру не выкопали, — подумал Вольф, — в том месте, под комнатой отдыха, что бы тогда смог увидеть человек с другой стороны, когда появилось отверстие? Только землю, И рог навсегда остался бы у него.»

— Может быть, вы читали о том, в связи с чем было задержано открытие этого района, — сказал Брессон. — Во время работ здесь обнаружили старое поселение хохокамов.

— Хохокамов? — переспросила миссис Вольф. — А кто это?

— Многие, приезжающие в Аризону, тоже никогда Не слышали о них, — ответил Брессон. — Но долго прожив в районе Феникса, сложно не наткнуться на упоминания об этом племени. Это — индейцы, жившие давным-давно в Солнечной Долине. Они могли появиться здесь, по меньшей мере, 1200 лет назад. Хохокамы рыли мощные оросительные каналы, создали многочисленные поселения и были достаточно цивилизованы. Но потом с ними что-то произошло, никто не знает, что именно. Они исчезли несколько сот лет назад. Некоторые археологи утверждают, что индейцы папаго и пима — их потомки.

— Видела я их, — фыркнула миссис Вольф, — вряд ли они способны построить что-либо, кроме тех жалких глинобитных хижин в резервации.

Вольф обернулся к ней и с раздражением сказал!

— Про современных майя тоже не скажешь что они могли когда-нибудь построить свои храмы или изобрести понятие нуля. Но однако они это сделали.

Бренда разинула рот. Улыбка Брессона стала еще более натянутой.

— Так или иначе, — продолжил он, — нам пришлось отложить выемку грунта, пока не поработали археологи. Строительство пришлось задержать примерно на три месяца, но мы ничего не могли поделать, так как штат связывает нам руки. Для вас, однако, это может быть удачей. Если бы нас не задержали, все эти дома могли быть уже проданы. Так что все оборачивается к лучшему, не так ли?

Он широко улыбнулся и перевел взгляд с одного на другую.

Вольф помолчал, глубоко вздохнул, представляя, что услышит сейчас от Бренды, и сказал:

— Мы его берем. И подпишем необходимые документы немедленно.

— Роберт! — взвизгнула Бренда. — Ты даже не спрашиваешь меня?!

— Сожалею, дорогая, но я уже принял решение.

— Ну, а я — нет!

— Уважаемые, не нужно так торопиться, — вмешался Брессон с отчаянной улыбкой. — Не спешите, обговорите все. Если кто-то и купит этот конкретный дом раньше вас — возможно, и сегодня, ведь строения здесь продаются, как горячие пирожки, — имеется еще множество других домов, точь-в-точь похожих на этот.

— Я хочу именно этот дом.

— Роберт, ты с ума сошел? — застонала Бренда. — Я никогда не видела, чтобы ты вел себя подобным образом.

— Всю жизнь я уступал тебе, — бросил он. — Я хотел, чтобы ты была счастлива. А теперь ты уступи мне. Просьба не так уж велика. Тем более, утром ты сказала, что хотела бы дом именно такого типа, а «Хохокам Хоумс»— единственный район, где мы можем себе позволить подобное приобретение. Давай подпишем сейчас предварительные документы. Я могу выписать чек в качестве задатка,

— Я не подпишу этого, Роберт.

— Почему бы вам не поехать домой и не обсудить эту проблему? — предложил Брессон. — Я в вашем распоряжении, как только вы придете к обоюдному решению.

— Разве моей подписи не достаточно? — настаивал Вольф.

Сохраняя напряженную улыбку, Брессон сказал:

— Сожалею, но миссис Вольф тоже должна подписать этот документ.

Бренда победоносно улыбнулась.

— Тогда обещайте мне, что вы не будете его больше никому показывать, — попросил Вольф. — Во всяком случае, хотя бы до завтра. Если вам нужны гарантии, я могу выписать вам любой задаток.

— О, в этом нет необходимости.

Брессон двинулся к двери с поспешностью, выдававшей его желание поскорее выбраться из этой нелегкой ситуации.

— Я не буду его никому показывать, пока не услышу от вас окончательного ответа утром.

На обратном пути в Телив, где они жили в мотеле под названием «Сэндс», оба хранили молчание. Бренда сидела, как каменное изваяние, глядя вперед на убегающее под колеса шоссе, Вольф иногда поглядывал на нее, отмечая про себя, что с годами черты се лица все больше напоминают eму профиль попугая. А когда она наконец заговорит и плотина раздражения прорвется, то даже ее голос будет похож на клекот этой птицы. В ход пойдет старый, затасканный, но не убывающий со временем поток упреков и угроз. Она будет бранить его, что он все эти годы пренебрегал ею, напомнит ему напоследок, Бог знает в который раз, что он вечно сидел, уткнувшись носом в свои книги, обожал стрелять из лука и фехтовать, увлекался альпинизмом. А эти спортивные увлечения она не могла с ним разделять из-за своего артрита. Она раскрутит долгие годы своего несчастья, или якобы несчастья, и закончит горькими рыданиями.

Почему он с ней до сих пор не расстался? Наверное, потому что он очень сильно любил ее в молодости, а также потому, что обвинения ее были не лишены основания. Более того, саму мысль о расставании он находил болезненной, даже более болезненной, чем мысль о том, чтобы остаться с ней.

И все же сейчас, в качестве профессора английского и классических языков, он имел полное право пожинать плоды своего труда. Теперь у него было достаточно денег и свободного времени, чтобы он мог заняться исследованиями, которым мешали его прежние обязанности.

А ведь имея такой аризонский дом в качестве базы, он мог бы даже путешествовать. Или не мог? Бренда не откажется поехать с ним, фактически она настоит на том, чтобы сопровождать его. Но ей будет настолько скучно, что его собственное существование станет пыткой. Он не мог винить ее в этом, поскольку интересы у них были разные. Но следует ли ему в таком случае бросать занятия, обогатившие его жизнь, просто ради того, чтобы сделать жену счастливой? Тем более, что она все равно не будет счастлива.

Как он и ожидал, ее притихший было язык стал гораздо активнее после ужина. Вначале он слушал, пытаясь спокойно увещевать ее, указывать на отсутствие у нее логики, а также на несправедливость и безосновательность этих обвинений. Все было бесполезно. Финальная сцена была не нова: слезы, угрозы оставить его или покончить с собой.

Но на этот раз он не уступил.

— Я хочу купить этот дом и жить так, как мне хочется, — твердо заявил он. — И все тут! — Затем он надел куртку и направился к выходу. — Я вернусь позже. Может быть.

Она завизжала и запустила в него пепельницей.

Вольф пригнулся, и пепельница, отскочив от двери, отщепила кусок дерева. К счастью, Бренда не кинулась за ним и не стала устраивать сцен в коридоре, как делала это раньше.

Уже стемнело, луна еще не взошла, но было достаточно светло от сияющих окон мотеля, фонарей вдоль улиц и многочисленных фар автомобилей на улице Апачей.

Вырулив на бульвар, он повел машину на восток, а затем свернул на юг. Через несколько минут он был уже на пути в «Хохокам Хоумс». Неожиданно принятое решение заставило его сердце биться быстрей, а по спине пробежал холодок. Впервые в его жизни он решился на преступление.

«Хохокам Хоумс» был ярко освещен, из громкоговорителей звучала музыка, перекликались дети, игравшие на улице, пока их родители осматривали дома.

Он доехал дальше, проехал через Месу, вернулся обратно через Темпе и доехал до Ван Бюрена в центре Феникса. Срезав угол на север, а потом на восток, он оказался в городке Скоттсдейл.

Тут он остановился на полчаса в маленькой таверне. После двух рюмок «Вэт-69» он посидел немного, ничего больше не заказывая, так как исполнение им задуманного требовало ясности мыслей и четкой координации движений.

Когда он вернулся в «Хохокам Хоумс», свет уже не горел, и в пустыню вернулось безмолвие. Он припарковал машину за домом, в котором побывал в полдень. Одетым в перчатку правым кулаком он разбил стекло и проник в комнату отдыха.

Когда он оказался внутри, дыхание его участилось и сердце билось так, словно он пробежал несколько кварталов. Хоть и испуганный, он вынужден был улыбнуться про себя. Человек, которому присуще богатое воображение, он часто представлял себя взломщиком — не заурядным, конечно, а Раффлзом. Теперь он понял, как сильно было в нем уважение к закону. Вряд ли он смог стать когда-нибудь преступником. Уже сейчас совесть мучила его из-за этого крохотного акта, справедливость которого он считал для себя целиком оправданной. Но мысль о том, что его могут здесь поймать, чуть не заставила его повернуть. Прожив тихую, спокойную и респектабельную жизнь, он пропадет, если его заметят. Стоит ли какой-то рог всего этого?

Он решил, что да. Отступив сейчас, он всю оставшуюся жизнь будет жалеть об этом.

Ведь его ждало невероятнейшее из всех возможных приключений. Если он сейчас струсит, то это будет равносильно самоубийству, он не сможет вынести потерю последнего шанса, который дарит ему судьба.

В комнате было так темно, что он с трудом нащупывал путь к стенному шкафу вытянутыми руками. Обнаружив раздвигающиеся двери, он толкнул левую, которую отодвигал в полдень. Он осторожно подталкивал ее локтем, опасаясь шума.

Как только дверь полностью открылась, он схватил рог и отступил на несколько шагов. Поднеся мундштук рога к губам, он тихо дунул. Раздавшийся в тишине звук так потряс его, что он выронил инструмент. Пошарив вслепую, он обнаружил его наконец в углу комнаты.

Во второй раз он дунул сильнее. Послышалась еще одна громкая нота, но не громче, чем первая. Какое-то устройство в роге, наверное, серебристая паутина за мундштуком, регулировала уровень звука. Некоторое время он стоял в нерешительности с поднесенным ко рту рогом, пытаясь мысленно восстановить точную последовательность семи слышанных им нот.

Семь маленьких кнопок на нижней стороне рога явно определяли различные гармонические волны. Но он не мог воспроизвести ту мелодию, которую слышал раньше, не экспериментируя и не привлекая к себе внимания.

Он пожал плечами и пробормотал:

— Какого черта...

Затем он снова затрубил, но теперь уже нажимал на кнопки, задействовав сначала ближайшую. Раздалось семь громких нот. Их протяженность была именно такой, как он помнил, но последовательность несколько иной.

Когда замер последний звук, издалека вдруг донесся крик. Вольф едва не запаниковал. Он выругался, снова поднес рог к губам и нажал на кнопки в таком порядке, который, как он надеялся, станет музыкальным ключом к другому миру.

И в это мгновение луч фонарика пробежал по разбитому окну комнаты и проник внутрь.

Вольф снова затрубил. Свет вернулся к окну. Поднялись новые крики. В отчаянии Вольф попробовал разные комбинации кнопок. И третья попытка увенчалась успехом. Это было именно то, что воспроизвел юноша на вершине огромного валуна.

Фонарик просунули в разбитое окно, и глухой голос прорычал:

— Эй, ты, выходи, или я стреляю!

Вдруг на стене появился зеленоватый просвет, прорвался и выплавил дыру, сквозь которую светила луна. Деревья и валун силуэтами виднелись на фоне зеленовато-серебряного излучения огромного шара.

Он не стал задерживаться. Для колебания уже не было оснований, так как путь к отступлению был отрезан. Другой мир, открывшийся ему, предлагал опасности, неуверенность в будущем, но в этом его ждали неизбежные тюрьма и позор. И пока сторож повторял свои требования, Вольф оставил его и свой мир позади. Ему пришлось нагнуться и высоко шагнуть, пробираясь сквозь начавшую съеживаться дыру. Когда он обернулся, чтобы бросить последний взгляд в уходящее настоящее, то отверстие уже было меньше корабельного иллюминатора. Через несколько секунд исчезло и оно.