— В хорошую историю ты нас втравил, — сказал Эрик Гримсон.

— Джим, как ты мог? — тихо вымолвила мать.

Джим едва удержался, чтобы не ответить: «Запросто» . Он сидел, кутаясь в одеяло, на заднем сиденье их «шевроле» 1968 года. С тех пор как полицейский окатил Джима холодной водой, его не переставала бить дрожь, а папаша из вредности отказался включить отопление. Хотя Джим раз десять прополоскал себе рот в здании суда, во рту по-прежнему стоял вкус экскрементов. Да, как тут не поверить, что жизнь — дерьмо.

— Повезло тебе, что дядька Сэма — ночной судья, — ворчал Эрик. — Не то оказался бы в тюрьме. С тех пор как тебе стукнуло двенадцать, я точно знал — загремишь ты туда!

— Пожалуйста, Эрик, — тихо попросила Ева. — Не говори так.

Они ехали по пустынным улицам, мимо домов, что глядели на них темными окнами. Хэллоуин давно кончился, и все улеглись спать, хотя в этом районе мало кому надо утром вставать на работу.

С момента приезда полицейских к Думскому и до освобождения Джима под ответственность родителей прошло несколько часов. Сначала Джима и его друзей обыскали, затем велели по очереди дышать в трубочку. Экзамена на трезвость не сдал никто. Зачитав права, полицейские надели на них наручники, потом запихнули в две патрульные машины и отвезли в участок. Испытания продолжались: их препроводили в какую-то комнату, где взяли на анализ кровь и мочу. У Джима все плыло перед глазами, но он все же сообразил, что в крови у него наверняка есть следы наркотиков. Следующий час пришлось провести в камере, в ожидании судебного разбирательства.

Присутствующие в зале суда родители правонарушителей украдкой обменивались взглядами. Мать Джима плакала, и слезы капали на четки из розового дерева, которые она перебирала. А Эрик сидел с угрожающим видом, еле сдерживая себя.

Судья Выжак оказался высохшим лысым стариком с узким лицом, большим крючковатым носом, покрытым сеткой лопнувших сосудов. В дополнение к этому тощая шея, покрасневшие от виски глаза, черная мантия и сутулые плечи завершали облик настоящего стервятника. Однако, подумал Джим, судья скорее чувствовал себя канарейкой, увидевшей кошку. Против его племянника выдвигались несколько серьезных обвинений: нарушение границ частного владения, уничтожение частной собственности, пьянство, употребление наркотиков и так далее. Сэма также могли обвинить в пособничестве членовредительству, а если Думский умрет — судить как участника убийства. Все вышеперечисленные статьи — не шутка. Судья Выжак не мог просто так отпустить племянника и остальных длинноволосых выродков. Но если они получат по заслугам, обожаемая невестка миссис Выжак свернет ему шею, причем в буквальном смысле слова. От рук решительной женщины его спасло то обстоятельство, что все обвиняемые в правонарушениях были несовершеннолетними, это давало судье временную лазейку. Он прочел им суровую нотацию и отпустил под ответственность родителей.

По крайней мере, думал Джим, в число обвинений не входили хранение наркотиков и алкогольных напитков. Девчонки — молодцы, как только услышали вдалеке сирену, живо избавились от бутылок и капсул. Санди Мелтон обыскала Сэма Выжака и найденные таблетки закинула в заросли. Джим никогда не носил в карманах никаких наркотиков, а Боб Пеллегрино выбросил свои, еще находясь в сортирной яме.

Машина въехала на заляпанную маслом гравиевую дорожку к дому.

— «Дом, родимый дом», — язвительно процитировал песенку Эрик Гримсон. — Что за семейка: безработный крановщик, богомолка-католичка, убирающая за богачами дерьмо, и никчемный хиппи, чокнутый тупица. Ладно, я еще стерпел бы рядом с собой тупицу, не будь он вдобавок чокнутым, и мог бы спокойно отнестись к чокнутому, не будь он еще и тупицей. Тюрьма — лучшее для него место. А эта смазливая дурочка, сестра его, родила двух ублюдков неизвестно от кого и теперь сожительствует с придурком, который в отцы ей годится. Этот мерзавец зарабатывает на жизнь гаданием по руке и чайной заварке да составлением астрологических таблиц! Живем в каком-то сарае, который в один прекрасный день провалится в Китай, туда ему, впрочем, и дорога! Ну, что я такого сделал, Господи?

— Богу до таких ничтожеств, как мы, дела нет. — Джим вылез из машины и с силой захлопнул дверцу.

— Джим! — не выдержала мать. — Зачем кощунствовать? Все и так достаточно плохо.

— Так ведь этот мерзавец, кроме сквернословия, ничего не знает! — заорал Эрик. — Ну почему, черт возьми, он не оказался в числе твоих выкидышей?

— Прошу тебя, Эрик, тише, — умоляющим тоном произнесла Ева, — ты разбудишь соседей.

— Разбужу? Ну и что из этого? Все равно они прочтут о твоем сыночке в газетах и все про нас узнают! Хотя, можно подумать, им ничего не известно...

Джим открыл дверь, а отец тем временем напустился на Еву — почему не проверила, уходя, все ли окна и двери заперты.

— Какая разница? — Джим криво усмехнулся. — Что у нас воровать?

Отец ринулся следом за ним и схватил его за плечо. Джим рванулся и взбежал по лестнице, оставив в руках отца одеяло.

— Может, у меня и было бы что воровать, — прокричал ему вслед Эрик, — если б не вы с матерью!

Джим поспешно заперся в ванной. Сначала он почистил зубы с солью и содой, взяв их из ржавого шкафчика над раковиной. Потом вычистил ногти, снял с себя мокрую одежду. Тем временем отец не на шутку разошелся: он орал, то и дело колотя в дверь кулаками. А Джим с удовольствием забрался под обжигающий душ. Прошло много времени, прежде чем он почувствовал себя чистым. Это наверняка еще больше обозлит отца — он так любит рассуждать об экономии воды и газа и, конечного том, какой грязнуля его сын.

Горячая вода сменилась теплой, но несмотря на это Джим все еще чувствовал пылающий у него внутри жар. Еще немного, и он засветится в темноте. Все сегодня шло вкривь и вкось — да и почти каждый день так бывало. Вкривь и вкось? — это еще мягко сказано. Скорее, одно унижение за другим. Позор за позором, провал за провалом.

Джиму не хотелось покидать влажный туман ванной комнаты. Как только он выйдет, к нему тут же прицепится отец. И на этот раз Джим определенно врежет папаше, независимо от того, ударит Эрик первым или нет. Так хочет, требует красное облако, сгущающееся у него внутри.

Гримсона-старшего снаружи не оказалось. Из кухни вместе с запахом кофе доносились голоса. Отец заметно сбавил тон, а голоса матери почти не было слышно. Может, старик успокоился, хотя подобное можно отнести к разряду маловероятных вещей.

Голый, прижимая к груди сырую одежду, Джим поспешно направился к себе в комнату. Закрыв за собой дверь, он швырнул одежду на гГол и не успел снять с крючка пижаму, как за его спиной раздался грохот. Резко обернувшись, он увидел отца. Эрик сжимал кулаки.

— Оденься немедленно! — рявкнул он — Стыда у тебя нет!

От несправедливости оскорбления — в конце концов, отец же сам ворвался к нему без разрешения — облако гнева внутри Джима сжалось до размеров крошечного раскаленного шарика. Еще немного — и страшной силы взрыв унесет с собой Эрика Гримсона.

— С этой минуты все пойдет по-другому! — орал отец. — Либо подчиняйся, либо проваливай! А первым делом...

Он дико повел глазами вокруг, потом выхватил из заднего кармана складной нож, открыл его и принялся кромсать плакаты. Не успел Джим и рта открыть, как от «Лихих Эскимосов» остались одни клочья, и теперь Эрик атаковал изображение Кейта Муна.

— К черту все это дерьмо!

Раскаленный шарик рванул, полыхнув белым пламенем. Джим с воплем бросился на отца, схватил его за плечо, развернул лицом к себе и стукнул по носу. Эрик, пошатнувшись, отлетел к стене, не выпуская нож. Тогда Джим врезал ему кулаком в плечо, нож загремел по полу.

— Убью, гаденыш! — проскрежетал Эрик.

Джим тяжело дышал, а сердце колотилось так сильно, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. Вдруг сквозь бешеную пульсацию крови в ушах прорвались странные звуки: словно щелкнул огромный замок, в котором поворачивался гигантский ключ, а затем заскрипела очень тяжелая дверь на ржавых петлях.

Пол вздрогнул, стены, казалось, двинулись навстречу друг другу. С потолка стала падать штукатурка, и белая пыль мгновенно покрыла голову и плечи Эрика, припудрив два кровавых ручейка, струившихся из носа.

В кухне кричала Ева Гримсон.

— Боже ты мой! — завыл Эрик. — Вот он, конец!

Дом снова качнулся.

— Вон отсюда! Вон! — Эрик, развернувшись, выбежал из комнаты.

Джим засмеялся. Сейчас дом провалится под землю, но, возможно; родители успеют... или нет? Но что бы ни произошло, это случится по воле судьбы, по воле Норн. Справедливость и заслуги тут ни при чем. А он останется здесь и уйдет на дно вместе с кораблем. Пусть земля поглотит его.

Что случилось дальше, Джим не помнил. Позже ему рассказали, что его родители смогли выбраться из-под ходивших ходуном стен. Соседи по обе стороны от жилища Гримсонов с воплями покидали свои дома. Весь район оживился: в окнах вспыхивали огни, слышались громкие голоса, детский плач. Вдали завыли сирены — это полиция и пожарные спешили на Корнплантер-стрит.

Ева Гримсон не переставая кричала, что кому-нибудь надо войти в дом и спасти ее сына. Желающих не нашлось. В отчаянии женщина бросилась к распахнувшейся двери, Эрик и еще двое соседей сумели удержать ее.

— Ты — трус! — бросила она в лицо своему мужу. — Будь ты настоящим мужчиной, то пошел бы за Джимом!

Вдруг в дверном проеме появился Джим, держа две свечи, по одной в каждой руке, которые освещали его лицо и обнаженное тело. Видно его было, однако, только до колен — дом настолько накренился, что пол уходил круто вниз от покореженной входной двери. Испуганный, побледневший, он что-то неразборчиво кричал и подпрыгивал, размахивая свечами, которые подобрал в комнате матери.

Увидев сына, Ева забилась, как раненая птица, в руках удерживавших ее людей:

— Свечи! Свечи! Он подожжет дом! Он сгорит, о, Боже мой, сгорит заживо!

Полицейские и пожарники к тому времени разогнали толпу, чтобы подъехать поближе к дому. Лейтенант пожарных и капитан полиции расспрашивали Эрика, но тот в ответ лишь нечленораздельно мычал.

— Свихнулся парень, совсем крыша поехала, — сказал капитан.

Непонятно, к кому относилась эта фраза — к испуганному до смерти Эрику или к обнаженному подростку в разрушающемся на глазах доме.

— Пожар! Пожар! Бога ради, спасите его! — кричала Ева.

Неужели свечи, которые она зажигала в честь Господа и всех святых, послужат причиной гибели Джима и ввергнут его на веки вечные в адское пламя?

Под ногами толпы шевельнулась земля, послышался треск — и дом еще глубже ушел под землю. Джим, пошатнувшись, упал с порога внутрь помещения.

— Вот сукин сын! — выругался лейтенант. — Придется кому-то лезть за парнем! — И огляделся в поисках добровольцев.

Между тем огонь в той части дома, что выходила к воротам гаража, разгорался все сильнее. Туда били струи брандспойтов, но пока без особого успеха. Скоро и соседний дом займется, если пожар потушат. Капитан не видел больше ненормального подростка, но тот явно подавал признаки жизни, выкидывая через порог статуэтки святых.

— ...вконец спятил!

И тут ему вспомнилось, что сегодня он уже слышал о Джиме Гримсоне — одном из накачавшихся наркотиками юнцов, которые опрокинули нужник старика Думского, причем двое из них провалились в дерьмо.

— Парень полностью одурманен, — сказал он, обращаясь к лейтенанту. — Мне известно, что он вытворял сегодня ночью. Ему же на благо пойдет, если он не сумеет оттуда выкарабкаться.

Заметив укоризненный взгляд лейтенанта, он добавил:

— Шучу, конечно. Но, честно говоря, не хочется из-за какого-то придурка терять своих ребят.

Лейтенант распорядился принести веревки и лестницу, нашлись и двое добровольцев. Чернокожий пожарник Джордж Диллард, отец Косяка, давно уже оставил надежду, что его сын станет адвокатом, и чересчур хорошо знал Джима Гримсона. Но, во-первых, Джорж был храбр. А во-вторых, если он спасет парня, то сможет подняться еще на одну ступеньку по лестнице, ведущей к более высокому званию и, соответственно, жалованью. Видит Бог, Диллард-старший в этом нуждался. Таких, как он, не очень продвигали по службе, несмотря на квоты равных возможностей и все такое прочее. Сопровождать его вызвался один буйный ирландец Метью Бойд, который страстно желал поучаствовать в спасении — проверить себя в настоящем деле.

Прежде чем двое спасателей добрались до входа в дом, обстрел фигурками святых и другими вещами (а в ход пошли тарелки, кружки и прочая кухонная утварь) изнутри прекратился. Сквозь треск огня, шум бьющей в дом воды и крики толпы донесся слабый вой Джима Гримсона.

Спасатели остановились, когда земля снова дрогнула под ногами и дом провалился еще на несколько дюймов. Из входной двери и окон с выбитыми стеклами внезапно повалил дым. Времени у Дилларда и Бойда оставалось в обрез.

Джим, скорчившись, лежал в углу гостиной, прижимая к себе руками и коленями портрет деда. Его заклинило между стеной и полом, которые едва ли не поменялись местами. Глаза его были закрыты, но губы беззвучно шевелились. Белая штукатурная пыль у него на лице и теле покрылась копотью. Еще несколько минут — и он задохнулся бы от дыма, если бы раньше его не уничтожил стремительно распространявшийся огонь. Спустя тридцать секунд, как спасатели вытащили его наружу, дом окончательно провалился под землю, взметнув напоследок столб пламени и дыма. Все это выглядело так, словно разверзлись врата ада.

Джима отвезли в больницу «Веллингтон». Он пролежал без сознания два дня, но что послужило причиной — отравление дымом или состояние его психики — так и осталось неизвестным.

Когда Джим очнулся, то из всего пережитого вспомнил только видение, первое за многие годы. Он видел высокого обнаженного юношу, прикованного к дереву. А еще — руку, державшую огромный серебристый серп, похожий на вопросительный знак. Рука не шевелилась, но таила в себе явную угрозу, собираясь опуститься, — и у Джима не возникало никаких сомнений в том, что именно она отрежет.