Наблюдатель, оглядывающий пещеру после «заката», не увидел бы ни одного огня — только светились окна в двух домах язычников и витал под куполом бледный шар.

И вдруг засияли огоньки в каждом окне — будто сказал Господь: «Да будет свет!» Это мужчины засветили в каждом доме лампы, где горел жир «чистых» животных. При свете этого пламени совершалось вечернее молебствие — мужчины возносили хвалу Создателю, а семьи их стояли у окон.

Потом загасили фитили и включили электричество, семьи сели за торжественную праздничную трапезу, и радость струилась, как вино.

В доме Ширази, где ужинали все четверо землян, было оживленно, но не радостно.

— И вообще это могла быть не овца, а робот! — утверждала Мадлен Дантон. Она бросила вилку возле тарелки, где давно уже остыла еда. — Да по-другому просто быть не может. Это единственное разумное объяснение, а неразумных я слушать не желаю!

— Сама ты неразумна, — ответил ее муж. — Разве можно сделать такого робота?

— Для нас — нет. Но они далеко нас обогнали.

— Ты еще скажи, что Иисус робот. Или что все марсиане вообще.

— Не нужно столько сарказма, Надир. И не смотри на меня так, будто у меня приступ паранойи.

— Я бы так не сказал, — ответил Ширази. — Что я бы сказал, так это то, что тебе не хватает научного подхода. Ты слишком упряма. И не только в этом деле.

Надир все еще злился, что Мадлен отказалась готовить еду для семьи. Она заявила, что это его обязанность не меньше, чем ее. И вообще она готовить не умеет.

— А еще биохимик! — сказал тогда Надир с презрением.

Они рассмеялись и потому не поссорились.

— Ладно, я-то не робот, — вмешался Орм. — И я точно знаю, что никакие механические или электрические устройства для моей левитации не применялись. Если у этих людей и есть антигравитация, то на мне антигравитационных устройств в любом случае не было.

Мадлен снова взялась за вилку, глянула на остывшее мясо, вареный картофель и спаржу и отложила вилку опять.

— У них должны быть какие-то силовые лучи.

— Их бы я точно почувствовал, — рассмеялся Орм.

— А испарившаяся кровь? — напомнил Бронски.

— Химическое соединение или смесь, — стояла на своем Мадлен.

— Послушай, — сказал Орм, — разве ты не почувствовала, что этот баран живой?

— Ничего я не почувствовала!

— Ты вообще ничего не чувствуешь, — резко сказал Надир. — Я это стал замечать последнее время.

— Воздержимся от перехода на личности, — холодно заметила Мадлен.

Надир раздраженно и резко встал и вышел из дому широкими шагами. Он от души хотел бы хлопнуть дверью, но гидравлическая система такого не позволяла.

— Не знаю, что мне с ним делать, — сказала Мадлен. — Мы бы вполне с ним поладили, если бы не это… вокруг Иисуса…

Орм и Бронски промолчали. Их тоже не обошли проблемы, волнующие иранца. Но неприятие Надира было куда сильнее — он же был мусульманином.

В конце концов, Бронски был воспитан в ортодоксальном иудаизме, и вернуться к вере отцов ему было проще. Орм бы христианином, и пусть ему даже придется стать марсианином, он все равно останется христианином, хотя вряд ли большинство землян его таковым признает. Пока что, мрачно подумал он.

Надир Ширази, как и эти двое, тоже был ошеломлен очевидностью, что человек, известный как Иисус Христос больше чем человек. В его религии Иисус был великим пророком — величайшим до появления Мухаммеда. Ни один набожный мусульманин не позволил бы себе пренебрежительного упоминания об Иисусе. Что раздражало мусульман в христианах — это то, что они обожествляли Иисуса. Он не был сыном Бога от божественного зачатия, не был сам Богом, и никакой Святой Троицы на свете нет.

Но вот человек, по всей видимости тот самый Иисус, отрицающий свою божественность и девственное рождение. Однако он сын Бога, пусть даже приемный сын Его. Он был воскрешен, хотя священный Коран мусульман отрицает, что он вообще умер на кресте.

А главное, что мешало обратиться — для этого пришлось бы стать евреем. Мухаммед в борьбе за свою религию был предан пустынными племенами иудеев, состоявшими в основном из новообращенных арабов, и так родилось давнее и стойкое предубеждение против евреев. Но Пророк назвал евреев в числе Людей Книги, Ветхого Завета, который Пророк почитал. А терпимые вожди мусульман раннего средневековья, особенно на Иберийском полуострове, позволяли евреям молиться, как им вздумается, и даже назначали их своими визирями. Высоко почитались еврейские философы и ученые. Но конфликт обострился и углубился в связи с сионизмом, палестинским вопросом и возникновением Израиля. Этот конфликт носил в той же мере экономический и политический характер, что и религиозный, но для мусульман дело было прежде всего в религии. Ширази был не арабом, а иранцем, и его страна до последнего времени не была вовлечена в прямую войну с Израилем. Но большинство иранцев сочувствовало своим единоверцам-мусульманам, так что быть мусульманином означало ненавидеть евреев.

Ширази без труда мог подружиться с Бронски. Человек высокообразованный, он скептически относился к буквальному истолкованию Корана. В Иране у него хватало осторожности держать свой скепсис при себе, высказываясь разве что в обществе друзей-единомышленников. Ему даже пришлось в конце концов покинуть страну — он не мог вынести подавления свободы слова и арестов своих друзей за недостаток веры.

Да, он мог дружить с отдельными евреями, но в нем по-прежнему жила глубокая антипатия к их религии. Он мог признать, что это отношение в основе своей эмоционально, и все же эти рефлексы были выше рациональности. И, сознавая это, Ширази все же был не в силах ничего изменить.

Сейчас же перед ним, мусульманином, появилось неопровержимое доказательство, что иудаизм — истинная религия. Как могло быть иначе, если эта религия представила ему живого Иисуса, которого Ширази, согласно Корану, считал горсткой истлевших костей в скальной гробнице, ждущих всеобщего воскрешения в последний день? Признав, что Иисус тот, кем себя объявляет, Ширази все еще терзался противоречиями. И битва в его душе шла столь же яростная, как в душе Мадлен, хотя боролись там другие силы.

Собственная гражданская война была и у Орма. И казался очевидным способ, как ее прекратить. Всего только и нужно, что пойти к ближайшему раввину и сказать, что хочешь обратиться в веру. И разумом, и чувствами Орм склонялся к этой мысли. Но что-то в душе восставало против этого, рождало мощное глубинное противотечение. Что это было — Орм не знал. Быть может, то, что он слышал когда-то об Антихристе — лже-Христе, который появится перед днем Страшного Суда. Об этом он читал в Библии, слышал в проповедях, и много говорили об этом его родители.

Сказано было, что многие примут Антихриста за истинного Христа. Уж не был ли им Иисус?

Орм не знал и не мог ни подтвердить этого, ни опровергнуть. Мог он положиться лишь на свою веру, или, говоря другими словами, на интуицию. Если он истинный христианин, он должен суметь увидеть правду за фасадом, определить, настоящий перед ним Иисус или ложный.

Да, быть может, дело было в этом. Не настоящий он христианин. Может быть, он и умеет произносить молитвы от всего сердца, но этого мало.

Молчание длилось. Орм неожиданно встал:

— Пойду пройдусь. А то сидим как на похоронах. Хочу посмотреть на живых людей.

Бронски тоже поднялся:

— А я домой. Прости, что так вышло, Мадлен. И спасибо за ужин.

— Похоже, все мы немного тронулись, — ответила она. — И ничего в этом странного. Мир вокруг сумасшедший.

Орм тоже поблагодарил за ужин и вышел. До середины улицы Бронски дошел с ним.

— Хочешь пройтись со мной? — спросил Орм.

— Да нет. Мне надо кое-что продумать. Или прочувствовать — не знаю, как сказать. Как бы там ни было, пропустить через голову.

— Да, если мы сбиты с толку и растеряны, то у нас хорошая компания. Миллиарды жителей Земли.

— Их это не так трогает, как нас. Они это видят по телевизору, а мы-то здесь живем. Одно дело — получить пулю, другое — смотреть, как пристрелили актера в телесериале.

Они попрощались, и Орм пошел дальше. Улица освещалась лишь светом из окон и «луной». Она, правда, светила куда ярче полной земной луны. Полоска тьмы по краю диска имитировала спутник Земли в последней четверти. Когда-то, увидев такое впервые, Орм поинтересовался, зачем это нужно. Ему ответили, что фазы здешней луны точно совпадают с фазами луны в Палестине. Таким образом сохраняется график древних праздников, хотя и с некоторыми изменениями. Здесь ведь три сезона жатвы, и потому приходится приспосабливаться.

Но «солнце» всегда было полуденным, и земные церемонии, привязанные к солнцестоянию, здесь за ним следовать не могли. Однако календарь у марсиан был привязан к земному году, и сутки по длительности совпадали с земными. Единожды в год праздновались Пасха и Йом-Киппур, и трижды в год — праздник Кущей.

Вот это, сказал как-то Орм, куда разумнее, чем имитировать фазы луны. Освещение было бы лучше. Ша'ул ответил, что да, правда, но свет им не нужен. После наступления темноты большинство народу сидит по домам во все дни, кроме праздников. А выходя, можно взять с собой фонарь.

Сейчас, идя по улице уж никак не окраинной, Орм обнаружил, что он почти совсем один. Мелькнуло несколько велосипедистов, проехала конная повозка, прошла пара пешеходов и пролетел автомобиль — больше никого он за час прогулки не встретил.

Орм уже собирался повернуть домой, как заметил муниципальную автостоянку. Почему бы и не покататься? Он сел в ближайшую машину — длинную, с тремя рядами сидений. Через минуту он ехал по магистрали, пробивая темноту светом фар. Проехав так минут пятнадцать, Орм свернул на дорогу, ведущую к какой-то деревне. Света луны хватало, а поскольку скорость он держал не больше десяти миль в час, фары можно было выключить. Приятно было скользить, словно призраку, под кронами обступивших дорогу деревьев, минуя дома, где из открытых окон вырывались мелодии, взрывы смеха, обрывки разговоров. Однажды на дороге показалось что-то большое, и Орм затормозил — это была неспешно переходившая улицу корова. Какой-то забывчивый фермер не запер ворота. Это было приятно, а то у Орма создавалось впечатление, что здесь люди никогда не ошибаются, и Собственное несовершенство ощущалось острее. Нет, Марс — не был остров Утопия, и марсиане — обыкновенные люди. Им свойственна большая склонность к добру, но и они бывают забывчивыми или небрежными.

Чуть позже Орм проехал мимо дома, откуда доносились громкие сердитые голоса. Перед окном стояли мужчина и женщина, потрясая друг у друга перед носом указательными пальцами.

Еще одно напоминание: они не совершенны, они не роботы. Разница в том, что здесь спор наверняка не закончится ни дракой, ни убийством. Если предмет спора серьезен и договориться самим не удастся, они пойдут к окружному судье, и тот решит вопрос. Так требовал обычай, а обычаи здесь уважали.

Хорошая черта у марсиан — соблюдать хорошие обычаи и забывать плохие. Что помогает жить, то и правильно — и нравственно. По большей части, по крайней мере.

А на Земле такая система работала бы?

Здесь она была эффективна, потому что был этот человек на солнце, и он внимательно следил за людьми, и они это знали. Здесь на практике, а не в теории глава государства и семьи был богом.

На Земле Иисуса не было. Живого Иисуса, во всяком случае.

Проехав деревню, Орм прибавил скорости и помчался по сельским дорогам, если так можно сказать о скорости тридцать пять миль в час.

Лунный свет покрыл обочины белыми пятнами и черными тенями. Тьма, свет, тьма, свет. Символ его жизни здесь. И на Земле тоже. Будет ли в конце дороги великий белый свет, что обоймет весь остальной свет этого мира?

Свет нашелся. Это был не слепящий, но ясный свет, и был он самым ярким из всех, если не считать луны, с тех пор как Орм выехал в свой бесцельный путь. Он исходил из длинного большого дома довольно далеко от дороги, окруженного с трех сторон густыми деревьями. Большие лампы под карнизами крыш освещали автостоянку перед самым домом. Там оказалось не меньше двадцати автомобилей, шесть велосипедов и две телеги.

Окон не было, а единственная высокая дверь была закрыта. Орм остановил машину. Похоже, внутри шла вечеринка. Войти ли ему? Орм был уверен, что его приветливо встретят всюду, кроме разве что нескольких правительственных зданий. Вдруг ему надоело одиночество. Ни прогулка, ни поездка не помогли разобраться в себе. На самом деле он почти об этом и не думал. Собирался ведь, но так и не собрался.

Пока он раздумывал, дверь распахнулась. Оттуда долетел грохот музыки и смех, ветер донес аромат вина и чего-то покрепче. В проеме стоял человек. За ним виднелись столы с сидящими за ними людьми, в глубине комнаты танцевали пары.

Человек вышел на свет.

— Филемон? — окликнул его Орм. Человек оглянулся и зашагал через стоянку к дороге. Черное лицо Орма блестело под луной. Филемон остановился, провел рукой по кудрям. Что-то сказал про себя — Орм не расслышал. Потом отозвался:

— Ричард Орм! Как ты нас нашел?

— Случайно. Просто ехал мимо и увидел эту стоянку автомобилей с велосипедами. Подумал, что тут вечеринка. А мне стало что-то одиноко, вот я и…

Филемон обошел вокруг машины и посмотрел в обе стороны вдоль дороги.

— Ты уверен, что за тобой никто не следил?

— Да нет. А зачем?

— Неважно. Подъезжай и поставь машину у ворот.

Молодой атлет сел рядом с Ормом, нагнулся поближе, обдав запахом алкоголя.

— Я бы раньше тебя сюда привез, но ты слишком заметен с этой черной кожей и курчавой щетиной. И к тому же я не знал, как ты отреагируешь.

Орм свернул на стоянку.

— Ты это о чем?

— Неважно. Давай за мной.

Орм, гадая, где Филемон раздобыл крепкий напиток — он и не знал, что здесь его делают, — вошел в дом. Филемон закрыл за ними дверь. В уши ударила музыка, в нос — запах вина и крепких напитков, а еще — вспотевших тел. Орму не было неприятно: это было как на земной дискотеке — не хватало только запаха табака, и это было хорошо.

Заметив Орма, люди прекратили разговор. Оркестр же лишь на секунду сбился с такта. Филемон помахал рукой — дескать, все в порядке, — и разговоры возобновились. Как подозревал Орм, в основном о нем.

Атлет провел его к круглому столику с узкими стульями вокруг; три стула были незаняты, на четвертом сидела черноволосая красавица. Филемон сел рядом, пригласил сесть Орма и представил свою подругу:

— Дебора бат-Эль'азар. Она тебя, разумеется, знает.

Девушка не удивилась. Подернутые дымкой глаза и запах алкоголя свидетельствовали, что сейчас она мало на что могла бы реагировать.

Увидев выражение лица Орма, Филемон усмехнулся:

— Она перебрала, как всегда.

Орму трудно было поверить, что такое заведение может существовать. Аналог подпольного бара в Америке тысяча девятьсот тридцатых.

Громовым голосом Филемон проорал заказ бармену, и вскоре официантка в прозрачном платье принесла два бокала. Темноволосая женщина возразила, хотя и слабо, что тоже еще бы выпила. Филемон ответил, что с нее хватит, и она вновь впала в ступор. И тут же заснула, уронив голову на стол.

Орм попробовал пурпурный коктейль. Похоже на виски «бурбон» с гранатовым соком и примесью тоника.

— Где вы это берете? — спросил он.

— Делается из пшеницы и других ингредиентов нашим уважаемым хозяином. Пей, отличная штука.

Первый глоток пошел не гладко, но дальше стало легче. В животе согрелось, и появилось одновременно чувство отключенности и подъема.

— У-ух!

— Точно подмечено, — сказал Филемон. — Именно у-ух!

— Я что-то не понял, — сказал Орм. — Это противозаконно?

Он показал рукой на все помещение.

— Вообще-то да. Но так уж вышло, мой курчавый друг с далекой и порочной Земли. У нас, понимаешь, тоже бывает депрессия или досада, а у некоторых она всегда есть, и тогда мы приходим вот в такое место — а их в одной только нашей пещере штук двенадцать — и напиваемся и кое-что еще делаем такое, за что старшие наши не похвалили бы. Ох, не похвалили бы!

Орм взял второй бокал и показал рукой на пару в дальнем углу. Они держали руки друг у друга под одеждой, и губы их слились.

— Вроде этого?

Филемон посмотрел и невинно мигнул:

— Вроде. И больше.

Он старался говорить четко, но язык у него чуть заплетался.

Глотнув еще коктейля, Орм спросил:

— Эти двое скоро поженятся?

— Н-не об-бязатльно.

— Так вы, юные мятежники, приходите сюда выпустить пар? Я-то думал, что вы умеете владеть собой. Как же ты держишь спортивную форму?

Филемон допил бокал и крикнул, чтобы принесли еще.

— Ближайшие два месяца соревнований не будет. Я сюда прихожу — отдохнуть прихожу. Фор… форму набрать упсею… успею еще.

Орм потряс головой:

— Как я лопухнулся! До чего же был наивен. Я и в самом деле поверил, что тут каждый ведет себя, как от него ожидают. А тут… А что будет, если вас поймают?

Официантка принесла еще два бокала. Дебора вдруг проснулась, уставилась на стол и потянулась за бокалом. Филемон отвел ее руку, и она заснула вновь.

Он отпил половину бокала и ответил:

— Публичный позор для всех нас. Дома… черт возьми!.. домашний арест. Куча нотаций. Мне на соревнования запрет на год, а когда можно будет появиться на публике — полоса пепла на голове на месяц. Но дело того стоит. Не, ты посмотри на эту пьяную Дебору. Ну как с ней трахаться?

— Да, — сказал Орм. — Есть, значит, мухи в струе галаадского бальзама.

— Знаешь, — сказал Филемон мрачно и торжественно, — никогда не видал я мухи. Читал про них. Картинки видел. Но по-сто… по-насстоящему — не знаю, что такое муха.

— Приедешь на Землю — увидишь. Я тебе это организую.

Возбуждение проходило, сменяясь разочарованием. Орм сказал себе, что для этого нет оснований. Марсиане — не ангелы, а просто люди. Нельзя ждать, чтобы все жили по провозглашаемым высоким этическим стандартам. Но вот так, живя под самым оком Мессии, зная, что он тот, за кого себя выдает, или даже некто больше, имея перед глазами его пример, как можно так себя вести? Как можно даже этого хотеть?

Конечно, в каждой корзине есть гнилые яблоки.

Хотя эти завсегдатаи марсианского подпольного бала и не были по-настоящему гнилыми. Что они делали здесь, на Земле считалось бы самым обычным делом всюду, кроме разве что самых пуританских городов. Они не были ни плохи, ни порочны. Просто была разница между этими людьми и большинством населения.

Музыка смолкла. Прекратились бешеные прыжки и вращение танцоров, кое-кто из них попадал на пол, кто-то зашатался, кто-то пополз. Оркестранты выступили из ниши. Орм впервые обратил внимание на флейтистку, ранее скрытую за спинами других.

Он вскочил так резко, что чуть не опрокинул качнувшийся стол. Бокал Филемона подпрыгнул и свалился на пол. Дебора соскользнула со стула с деревянным стуком.

Орм вытаращил глаза, потом крикнул:

— Гультхило!