Ледяная гора зарумянилась под рассветными лучами; налетел холодный ветер и серым облаком взметнул пепел, оставшийся от погребального костра Олафа. Однобрового. Поднявшись выше, к солнцу, пепел побелел — и тоненькой струйкой потянулся на юг. Несколько обожженных поленьев отмечали край завала, но остальное сгинуло бесследно. Река, как ни в чём не бывало, продолжала свой бег по прежнему руслу.

Джек пересчитал скудные запасы. Мешочек с вяленой рыбой, мех для воды, склянка с маковым соком. Из оружия — только ножи. Меч Торгиль сгинул под завалом, зато осталась секира.

— Лучше брось меня здесь, — сказала Торгиль.

— С какой стати? Твоя лодыжка заживет.

— Заживет, но нескоро. Я дождусь драконицу и дам ей бой.

— Никакой драконицы ты дожидаться не станешь. Ты пойдешь со мной, или я размозжу тебе голову камнем.

Теперь, обнаружив, что Торгиль панически боится умереть от руки раба, Джек вздохнул с облегчением: у него появилось надежное оружие против упрямой девчонки. Разумеется, убивать ее он не собирается, но она-то этого не знает. Воительница судит о спутнике по своим собственным меркам..

— Это лишь означает, что нас обоих сожрут чуть дальше по дороге, — произнесла она, невесело улыбаясь.

Джек, вооружившись секирой Торгиль, отправился в лес за подходящей палкой для костыля. Он отыскал ясень — дерево, что в таких холодных краях встречается нечасто, — и срубил две ветки. Одну, раздвоенную на конце, — для Торгиль, чтобы удобнее было опираться. Вторую — себе на посох. Вообще-то посохом он обзаводиться не собирался, но шишковатое дерево напомнило Джеку почерневший посох, некогда принадлежавший Барду. Джек взял палку в руки: что за странное ощущение! Словно он ступил на тропу, некогда проложенную старым скальдом.

По пути назад Джек набрал морошки для Торгиль.

— Сам ешь, — пробурчала воительница, отпихивая ягоды. — Нечего на меня еду переводить; всё равно я скоро помру.

Джеку надоело с ней спорить. Он разделил морошку с Отважным Сердцем, и все вдоволь напились воды. Мальчуган потянул Торгиль за руку: вставай, дескать. Девчонка вырвалась и тяжело рухнула обратно на землю. Джек снова схватил ее за руку.

— Ну же! Ты попытайся хотя бы! — закричал он, когда девочка вновь повалилась наземь.

— Нет смысла Я остаюсь биться с драконицей!

Джек поставил Торгиль на ноги и — не то чтобы мягко — попытался подпихнуть ей под руку костыль. Девчонка отшвырнула палку в сторону.

— Ты… воспользуешься… этим костылем, — процедил Джек сквозь зубы. — Ты… пойдешь со мной, или я… стукну тебя по башке… камнем., и пошлю… прямехонько в Хель! — Он поднял костыль, и Торгиль, кусая губы от ярости и боли, повиновалась. От помощи она отказалась — впрочем, Джек не очень-то и настаивал Хватит с него и Отважного Сердца с припасами.

Медленно брели они по дну долины. Джек шел впереди, с вороном на плече. Лететь Отважное Сердце не мог; кто знает, быть может, парить в небесах бедолаге уже не судьба. Впрочем, в остальном он казался вполне бодрым и что-то, ни на секунду не умолкая, бормотал себе под нос.

Мальчик поднял глаза: над утесом курился дым. Разумеется, драконица там — где ж ей еще быть? — небось, сидит себе в гнезде, битком набитом драконятами. Зверюга проголодается задолго до того, как они с Торгиль доберутся до ледяной горы…

Ночью они встали лагерем под открытым небом. Джек развел костерок из мха и лишайника, но те быстро прогорели, и путники продрогли до мозга костей. Дети жались друг к дружке, накрывшись двумя плащами и уложив посередке Отважное Сердце. Спали вполглаза. Торгиль то и дело просыпалась в слезах. Джеку снились драконы. Ежели сон не шел, мальчик размышлял о троллях и о том, как бы привлечь их внимание золотой шахматной фигуркой прежде, чем они оттяпают ему ногу.

С рассветом они двинулись дальше. Деревьев здесь не росло, кустов тоже. Снеговые проплешины сделались заметно шире, земля покрылась предательским слоем льда, отчего скорость их заметно снизилась.

По мере того как Торгиль слабела, она становилась всё уживчивее. Девочка больше не дразнила Джека рабом, а однажды даже спасибо сказала, когда тот передал ей мех с водой. Вероятно, у нее просто сил не осталось злобствовать и вредничать.

«В таком состоянии она не так уж и плоха», — решил про себя Джек Девочка слушала его рассказы, задавала вопросы о его жизни. Особенно заинтересовали Торгиль Джековы родители. Ее несказанно изумляло, что отец из кожи вон лез, лишь бы Люси была счастлива.

— Так вот почему она такая дохленькая, — решила она наконец. — А вот если бы отец ее бил и выгонял на улицу спать без одеяла, это бы девчонку здорово закалило.

— Неужто твой отец так поступал?! — изумился Джек, в ужасе от того, что кто-то может обращаться жестоко с маленьким ребенком. Хотя, с другой стороны, приказал же Торгрим отнести новорожденную девочку в лес, чтобы ее волки заели…

— А то как же! — гордо подтвердила Торгиль. — Поэтому я такая и выросла!

«Вот именно», — мрачно подумал Джек.

— Хотя вообще-то меня Медб согревала, — призналась девочка — Медб всегда ко мне приходила, ежели меня выгоняли спать на улицу.

— Медб?

— Ну, ирландский волкодав. Псица короля Ивара.

— А, — понял Джек. Та самая собака, что спасла Торгиль, когда девочка была совсем крошкой. — А ты знаешь, что Медб назвали в честь знаменитой королевы- воительницы?

— Правда?!

— Мне про нее Драконий Язык рассказывал. Она правила в Ирландии в незапамятные времена Драконий Язык говорил, что она и по сей день живет на Островах Блаженных, вместе с прочими великими героями.

— В жизни не слышала про Острова Блаженных.

— Они на Заокраинном Западе, там, где солнце садится. Море вокруг них прозрачное, точно небо, а зимы там вообще не бывает.

— А собак на острова пускают? — вполголоса спросила Торгиль.

— Наверное, да…

Джек живо представил себе Барда, сидящего под яблоней, а рядом с ним — гигантского волкодава Медб.

Дети побрели дальше. Казалось, что ледяная гора ничуть не приблизилась со времени начала их путешествия.

Поутру Торгиль отказалась вставать. Лодыжка у нее распухла, под глазами залегли глубокие тени. Вот уже несколько дней она ничего не ела.

— Я умру здесь, — заявила она.

— Ты просто измучена болью, — возразил Джек. — Олаф велел сберечь для тебя маковый сок. Он сказал, тебе снадобье понадобится еще до того, как мы доберемся до конца пути.

— Я хочу страдать. Одину милы воины, умеющие терпеть боль.

— Вы, скандинавы, просто ненормальные, — фыркнул Джек.

— Мы доблестные, — поправила его Торгиль. — Мой дядя, будучи смертельно ранен стрелой, вырвал ее из груди щипцами, рассмеялся, глядя, как хлещет кровь, молвил. «Ишь, сердце-то какое упитанное!» — и умер стоя, как и подобает истинному воину.

— А разумный человек позвал бы знахарку. — Джек пожал плечами.

— Саксонский раб истинного героизма никогда не поймет.

— Ты сама наполовину саксонка. Что, забыла?

— Моя мать не считается. Я — берсерк до мозга костей, — отрезала Торгиль.

Джек уже собирался напомнить девчонке, что родилась она рабыней, но вовремя вспомнил данное Олафу обещание.

— А знаешь — буду я, пожалуй, звать тебя Джилл.

— Что?!

— Тебя ведь так мать назвала, верно? Торгиль — это мальчишеское имя, тебе оно не подходит, — размышлял Джек вслух.

Торгиль резко села. Апатию ее как рукой сняло; именно этого Джек и добивался. Урезонивать упрямицу было бесполезно, зато если разозлить — вскочит как миленькая.

— Джилл — замечательное саксонское имя, — гнул свое Джек.

— Ненавижу его!

— Да, но оно тебе так подходит! Прелестное имя для прелестной девицы. Джилл! Джилл! Джилл! — Джек пустился в пляс. Торгиль, вне себя от бешенства, с трудом оторвалась от земли. Она тяжело дышала, но не сдавалась. Вот она захромала вдогонку за Джеком: глаза ее горели смертоубийственным пламенем. Отважное Сердце каркнул — и убрался с ее пути подобру-поздорову.

— Ах, Джилл! Красотка Джилл! С тебя поцелуй, Джилл! До чего ж ты миленькая — с ленточками да цветочками в волосах!

— Меня зовут не Джилл! — Торгиль замахнулась на мальчика костылем, оступилась и с глухим стуком рухнула наземь. И закатила глаза. Видимо, об обледеневший камень ударилась и сознание потеряла.

«Боже, что же я наделал!» — ужаснулся Джек. Он бросился на колени перед поверженной воительницей и прислушался, пытаясь разобрать, дышит ли та.

— Торгиль, я не хотел тебя обидеть, — закричал он. — Пожалуйста, пожалуйста, ну, пожалуйста, очнись! Я больше не буду!

Торгиль извернулась и укусила его за руку. Джек взвыл и отпрянул назад. Надо же, даже кровь пошла!

— Ах ты, дерьмо овечье! Ты, kindaskituк! — заорал.

— Что, больно? — Девочка усмехнулась.

Джек затрясся от ярости — ему ужасно хотелось стукнуть негодницу, но в то же время что-то удерживало его руку.

— Да, больно, — признался он.

— Значит, мы в расчете.

— В расчете мы никогда не будем, — возразил Джек, — но мы можем заключить перемирие. Я знаю… мальчик поднял руку, предупреждая протест Торгиль, — берсерки перемирий не заключают. Но мы — в походе, и Олаф сказал, что мы должны быть заодно.

При упоминании об Олафе лицо Торгиль разом посерьезнело. Долгое, бесконечно долгое мгновение она молча глядела на собеседника. Глаза ее подозрительно затуманились.

— Ты прав, — сказала она наконец — Я вела себя недостойно. Даю клятву, что не стану пытаться обидеть тебя снова.

Джек недоуменно вытаращился на девочку: вот уж чего не ждал он от Торгиль, так это извинений. Она что, шутит? Или это очередная хитрость?

— От души надеюсь, что ты не клятвопреступница, — пробормотал он, ожидая, что Торгиль вновь набросится на него с кулаками.

— Торгиль дочь Олафа не клятвопреступница, — очень серьезно ответила девочка, даже не попытавшись съездить ему по уху.

Джек помассировал укушенную руку, чтобы из ранки вновь потекла кровь, и вымыл ее в ледяной речной воде. Он не спускал глаз с Торгиль — и не мог надивиться произошедшей с нею перемене.

— А знаешь, ведь каждый из участников похода обязан поддерживать свои силы. В этом его долг.

— Это правда, — нехотя согласилась воительница.

— Поэтому ты должна поесть. А если бы ты выпила немножко макового сока — как, между прочим, приказывал Олаф, — то и идти смогла бы.

— Я съем одну вяленую рыбку и выпью одну каплю макового сока, — решила девочка — Когда налетит драконица, у меня по крайней мере будут силы устоять на ногах и дать ей бой.

Джек глянул вверх, на утесы. Никакого дыма он не увидел, но знал их время на исходе. Если драконица не словила еще одного лося, то прямо под ее гнездом сидит отменная закуска.

Джек заставил Торгиль съесть две вяленые рыбины вместо одной и проглотить целых две капли макового сока. А потом перемотал ей лубок, нахмурившись при виде того, как распухла лодыжка.

— Ну почему боль для тебя так важна? — спросил он.

— Я же тебе объясняла Одину милы те, кто умеет терпеть боль. — Торгиль стиснула зубы: Джек осторожно закрепил лубок. — Боль дает знание.

— Радость — тоже.

— Да что можно постичь в радости? Всякую чушь и пустяки. Когда Один взалкал знания, способного сделать его главой всех богов, ему пришлось заплатить за это знание страданием. Он проткнул себя копьем и повесился на древе Иггдрасиль на девять дней и ночей.

— По мне, так глупость махровая, — отозвался Джек.

— А твоего бога приколотили гвоздями к кресту. Это то же самое.

— Вовсе нет!

— Как бы то ни было, — продолжала Торгиль, — чтобы обрести власть над всеми девятью мирами, Одину требовалось еще больше знания, так что ему пришлось испить из источника Мимира.

— Из источника Мимира? Так мы же туда и идем..

— Если, конечно, уцелеем, и если нам удастся его отыскать.

— Умеешь ты ободрить, — фыркнул Джек.

— Я просто трезво смотрю на вещи. Так вот, Одину не позволили испить из источника, пока он не принесет в жертву что-нибудь до крайности ценное. Тогда Один вырвал у себя глаз и бросил его в источник, — как ни в чём не бывало, рассказывала Торгиль. — Говорят, глаз и по сей день там.

— Вырвал у себя глаз? — Джека аж затошнило. Он даже вообразить себе не мог ничего подобного, а вот для скандинавов это в порядке вещей: всё равно что ногти подстричь.

«Один, старина, чем думаешь заняться сегодня?»

«Да вот, вырву-ка, пожалуй, у себя глаз после обеда».

«А что ж, доброе дело…»

— Погоди-ка, — всполошился Джек. — То есть просто взять и зачерпнуть из источника Мимира нельзя?

— Нет, прежде чем тебе позволят испить из источника, ты должен пожертвовать что-нибудь до крайности ценное, — терпеливо объяснила Торгиль. — Ну, например, правую руку или язык. Или можно пообещать умереть впоследствии страшной смертью или согласиться, чтобы твоего первенца растерзал голодный волк.

Мальчик растерянно потупился. Об этой милой подробности Руна отчего-то не упоминал. Нет, такое приключение Джеку было вовсе даже не по душе. Ну, допустим, проделаешь ты долгий путь, терпя холод и голод. Ну, допустим, сразишься с троллями (хотя, если честно, мальчик рассчитывал, что с троллями расправится Олаф). Но никто не предупреждал, что придется вырывать себе глаз.

— Да ты не тревожься, — утешила его Торгиль. — Может, мы вообще этого источника не найдем. Ни Руна, ни Драконий Язык ведь не нашли.

— А я и не знал, что Драконий Язык здесь бывал, — удивился Джек — Но если уж и он источника не нашел, то у нас с тобой нет ни шанса. «И у Люси тоже», — подумал он с ноющим сердцем.

— Да тут не в уме дело, — возразила Торгиль. — Руна сказал, что тропу к источнику охраняют — норны. Они сами решают, кто отыщет источник, а кто — нет.

— Норны?! Отлично. Просто замечательно! А в этой треклятой дыре вообще есть кто-нибудь, кто не хочет тебя затоптать или, там, ногу оттяпать?

— Ох, нет! — возмущенно запротестовала Торгиль. — Норны поддерживают жизнь ясеня Иггдрасиля. Без них мир тот час же перестал бы существовать.

— Ну и кто же они такие? Небось, здоровенные, страхолюдные троллюги?

— Они — женщины, — ответила Торгиль. — Ну, то есть они выглядят как женщины. Так объяснял Руна, хотя сам он их не видел Они являются к новорожденному младенцу и решают, что за жизнь ему выпадет.

— Видать, когда я появился на свет, норны были не в настроении, — буркнул Джек, перебрасывая за спину мех с водой и мешок с припасами.

— Вот и со мной та же история, — серьезно проговорила Торгиль.

* * *

По мере того как: путники приближались к ледяной горе, воздух становился всё холоднее. Когда ветер дул оттуда, даже дышать было больно. Джек укутался плащом по самый нос. Вода в мехе не замерзала только благодаря теплу его тела.

Отважное Сердце дрожал мелкой дрожью; на лапках его поблескивали кристаллики льда. Ворон судорожно впивался когтями в Джеково плечо.

— Ах ты бедняга, — посочувствовал Джек птице. — Небось, уже жалеешь, что вообще нас повстречал. Ну, так уж и быть, давай понесу немножко… — Ворон благодарно забрался в мешочек, и мальчуган повесил его на шею.

«Чувствую себя ослом на свинцовом руднике, — думал Джек, шагая вперед. — Я нагружен так, что едва не падаю. Я изголодался и продрог. А впереди ждут разве что новые тяготы и страшная смерть. Норны меня явно недолюбливают. Ого, вот повезло-то! Торгиль соизволила на меня опереться».

Может, двух капель макового сока оказалось чересчур, а может, у Торгиль, в ее изнуренном, измученном состоянии, сил совсем не осталось, но она неожиданно зашаталась и схватилась за Джека. Глаза девочки закатились; Джек подумал, что она того и гляди потеряет сознание. Но нести-то ее он не в силах! Он и сам еле тащится! «Я — самый разнесчастный мальчик на всём белом свете, проклятый всеми норнами, сколько их там есть, — подумал он. — Хуже уже ничего и быть не может».

Но Джек крупно ошибался.