Пленников вели все вниз и вниз по длинным, извилистым туннелям. Свет тускнел и мерк, звуки внешнего мира заглохли вдали. Джек ожидал страха. С подземельями он познакомился в Дин-Гуарди: его заперли в камере, где под сводами звенели вопли морских чудовищ. Однако ж страх не приходил. Напротив, чем дальше они шли, тем лучше Джек себя чувствовал. В голове прояснялось: а он и не сознавал, как затуманено его сознание! Потоком нахлынули воспоминания.

Брюд шел впереди с пылающим факелом. В пикте ощущалось что-то знакомое, и внезапно Джек осознал, где видел его прежде.

— Ты — тот самый, с невольничьего рынка! — воскликнул он.

Пикт втянул голову в плечи, отказываясь вступать в разговор.

— Ты покупал рабов у Олава Однобрового! Ты предложил отменный меч за Люси и дешевый ножик за меня. Небось больше я и не стоил, — с сожалением заметил Джек.

— Да он это, он! — закричала Торгиль. — И как это я сразу его не узнала? Между нами, лучше б я все-таки сбагрила ему Люси. От нее ж с тех пор одни сплошные неприятности. Hauu nehahwa oueem?

— Hwatu ushh, — отрезал Брюд.

Торгиль громко расхохоталась.

— Ты говоришь по-пиктски? — удивился Джек.

— Я знаю несколько слов. Я спросила его, куда ведет этот туннель. А он ответил: жри троллье дерьмо!

— Как мило.

— Это я во всем виновата, — убивалась Пега.

Всю дорогу она проплакала.

— Чушь, девонька, — отозвался Брут. — Наоборот, вам неописуемо повезло. Верхние пределы насквозь пропитаны чарами. Там невозможно мыслить здраво. А здесь, внизу, воздух чист.

«А ведь он прав», — осознал Джек.

Воздух здесь был и впрямь бодрящий и свежий, что странно, учитывая, как далеко они углубились под землю.

— Я-то думала, мне понравятся эльфы, — рыдала Пега. — А они… они такие бессердечные!

— Все, кроме Этне, — вступился Джек.

— Да, все, кроме Этне, — согласилась девочка.

Джек попытался представить себе Этне. Прочие эльфы были несравненно прекрасны, и однако ж мальчуган не мог вспомнить их лиц, как ни старался. А образ Этне стоял перед глазами, словно наяву.

— Она более… настоящая, — промолвил Джек, пытаясь понять, в чем же разница.

— Она одна не смеялась над Торгиль, — согласилась Пега.

— Это кто еще там надо мною смеялся? — вознегодовала воительница.

— Никто, — быстро заверил Джек.

Но про себя подивился еще больше. Из всех эльфов только Этне знала сострадание.

Вдалеке послышался странный звук. Он эхом разносился по извилистому коридору, точно ворчание какого-то животного: «Убба-убба… убба-убба… убба-убба». Может, это тюлень? Или сова?

Маленький отряд завернул за угол — и оказался перед железной дверью. Охранял ее человек, которого Джек уже и не чаял увидеть снова: дюжий здоровяк размером с медведя — и в два раза страшнее. Он возбужденно раскачивался из стороны в сторону, размахивал длинными ручищами и бормотал: «Убба-убба… убба-убба… убба-убба».

То был Гутлак — тот самый, одержимый крупным бесом. А Джек полагал, бедолага утонул в источнике Святого Филиана. Судя по его виду, бес так и не оставил своей жертвы.

— Назад! — зарычали пикты, оттесняя Гутлака к стене.

Брюд быстро вытащил ключ и отворил дверь.

— Внутррррь! — скомандовал он. — Стрррадайте.

— И тебе тоже hwatu ushh, — отозвался Джек, уворачиваясь от удара.

Едва пленники оказались внутри, дверь захлопнулась — и пикты выпустили Гутлака.

— Гаааааа! — взревел он, кидаясь на железный заслон.

Джек слышал, как страж всем телом бьется о дверь и колотит по ней кулаками. Спустя какое-то время шум стих; теперь слышалось только монотонное: убба-убба… убба-убба.

— Хорошо, что дверь заперта, — заметила Торгиль.

В камере оказалось не так уж и плохо: Джек видал и похуже. Пол устилала свежая солома, на столе стояли кувшин с водой, чашки, и тут же — хлеб и сыр. Смерть от голода узникам не грозит. От светильника на столе разливалось озерцо желтого света. Совсем небольшое; однако ж благодаря ему центр камеры выглядел не так уж и мрачно.

— А я думал, Гутлак погиб, — промолвил Джек.

— Так было бы милосерднее для него самого, — раздался голос из темноты. Все так и подпрыгнули; Брут выхватил меч. В ответ послышался горький смех.

— Ты пришел убить нас?

— Неееет, — донесся стон из противоположного угла.

— Мужайся, — произнес первый голос. — Если повезет, отделаешься всего-то-навсего несколькими тысячами лет в чистилище.

Брут убрал меч. Джек вгляделся в темноту.

— Почему ты не выйдешь на свет? — окликнул он.

Повисло молчание, затем из первого угла донесся шорох. Из темноты появился монах — медленно, с трудом волоча ноги и увязая в соломе.

— А я тебя помню, — проговорил монах. — И тебя тоже, сатанинское отродье.

Он яростно зыркнул на Торгиль.

— Ты его узнаешь? — спросил Джек.

Торгиль пожала плечами.

— Да мы столько монастырей разграбили, всех разве упомнишь?

— Неважно. От меня уж только тень осталась. А скоро и ее не будет.

Монах доковылял до скамьи и осторожно опустился на нее.

И тут Джек и впрямь узнал его. Перед ним сидел тот самый монах, которого продали пиктам на невольничьем рынке. Только в ту пору он был изрядно тучен.

— Я сердечно рад видеть тебя живым, господин, — промолвил Джек. — Я думал, тебя съели… эти… гхм…

— Пикты? — Монах рассмеялся и тут же закашлялся. Из дальнего угла вновь донесся стон. — В наши дни они человечинкой уже не закусывают, хотя слухи такие распускают, что правда, то правда. Чтобы запугать людей: ведь пикты просто обожают, когда их боятся. Сейчас у них обычаи куда похуже.

— Что может быть хуже людоедства? — При виде жалкого состояния монаха у Джека просто сердце сжималось.

Узник превратился в настоящий скелет, на котором свободно болталась ряса. Кашель сотрясал все его тело; на щеках проступили лихорадочные алые пятна.

— Они поклоняются демонам и приносят им жертвы. Именно это и произошло с моими сотоварищами. Сперва они предложили нас эльфам в рабы. А тех, от кого эльфы отказались, в новолуние отвели в чащу. Я не видел, что там происходило, но я слышал крики.

— Неееет, — вновь простонал кто-то в темном углу.

— Слушай, чего там, во мраке, такого хорошего? Шел бы ты сюда, к нам! — позвал Джек.

— Он убьет меня.

— Кто? Монах?

— Нет! Ведьмино отродье, исчадие Вельзевула, слуга Нечистого.

— Знакомые проклятия! — хмыкнул Брут и шагнул в темноту. Послышалась какая-то возня — и Брут появился снова, таща за ногу отца Суэйна.

— Пощады! Пощады! — визжал аббат монастыря Святого Филиана, цепляясь ногтями за пол.

— Помню, все помню, как наяву! — ликовал Брут. — И побои, и ночи, проведенные за дверью в снегу, и целые недели на хлебе и воде.

И он рывком поставил отца Суэйна к стене.

— Но ты ведь не станешь мне мстить, — захныкал аббат. — Я же о твоей душе радел.

— Ага, и Гутлаку ты, надо думать, тоже только добра желал, — вмешался монах. — Что-то он к прощению не особо склонен.

Снаружи слышалось приглушенное: убба-убба… убба-убба.

— Поэтому пикты и приставили его к двери, — простонал отец Суэйн. — Чтобы меня помучить. Он одержим одной-единственной мыслью: разорвать меня на куски.

— А я и не подозревал, что он выжил, — удивился Джек.

— Он и не выжил. Ну, то есть не совсем, — объяснил монах. — Благодаря моему собрату он был уже на полпути к иному миру, но эльфы вернули его назад. Гутлак застрял между жизнью и смертью. Освободить его было бы истинным милосердием.

— Прости, господин, я столько дней провел рядом с тобой на корабле Олава Однобрового и так и не спросил, как тебя звать, — посетовал Джек.

— Зачем спрашивать об имени обреченных? — глухо отозвался монах. — Но в лучшие времена я звался отцом Севером.

— Отец Север! — хором воскликнули Джек и Пега.

— Да я, похоже, стяжал какую-никакую славу, — криво усмехнулся монах.

— Это ведь ты спас брата Айдена! — закричала Пега. — Он так тепло вспоминал тебя! Конечно же, он будет в восторге, узнав, что ты жив!

— Так, значит, Айден уцелел-таки при разграблении Святого острова, — прошептал отец Север. Суровые черты монаха смягчились. — Он всегда был славным пареньком: кротким, незлопамятным… Надо отпраздновать его спасение доброй трапезой, пусть даже наши собственные шансы уцелеть ничтожны.

При виде такого безысходного уныния Джек с трудом сдержал улыбку: со времен плавания на корабле Олава монах ничуть не изменился.

Торгиль нарезала хлеб и сыр, Пега разлила по чашкам воду. Почти все слопал отец Суэйн. У отца Севера аппетита не было, остальные только что побывали на пышном пиру. Вода оказалась на диво свежей: куда вкуснее, чем у эльфов за трапезой. В отличие от той она прекрасно утоляла жажду.

Джек рассеянно коснулся посоха и, к вящему своему удивлению, ощутил под рукою знакомую вибрацию. По телу разлилось тепло, к сердцу прихлынула радость.

— Торгиль, я чувствую жизненную силу! — воскликнул мальчуган.

Воительница схватилась за висящую на шее руну — и кивнула.

— На самом деле чувствуете вы отсутствие чар, — сурово одернул их отец Север. — Божий мир как факт — куда могущественнее эльфийских наваждений. Эльфы думают, что жизнь без иллюзий — это тяжкое наказание, а вот я охотнее стану есть простой честный хлеб да спать на доброй старой земле, чем погрязну в том, что в здешних чертогах считается жизнью.

— А ты там часто бываешь? — спросил Джек.

— Да, нередко. Эльфы находят меня… забавным. Потому они и держат при себе смертных: в качестве либо рабов, либо шутов. Эльфы не в состоянии испытывать подлинных чувств и могут лишь смотреть на них со стороны, точно нищие под окном.

После еды отец Суэйн забился в свой угол. Джеку казалось, что прятаться в темноте — куда как невесело, но аббату, похоже, не хотелось лишний раз попадаться на глаза.

Отец Север зажег второй светильник и вручил его Бруту, чтобы можно было осмотреть подземелье. Но сперва он продемонстрировал свое приспособление для отсчета времени: треснувшую чашку. Монах наполнил чашку водой и замерил, как скоро вода вытечет до последней капли.

— На Святом острове у нас были песочные часы, — объяснил он, — но эта штука работает ничуть не хуже.

Джек в жизни не видел ничего подобного.

«Ну не глупость ли? — подумал мальчуган. — Любое занятие — будь то охота, стрижка овец, сев, ткачество — требует ровно столько времени, сколько нужно; что толку считать-то?»

Но монах рассказал, что в монастырях ход времени жизненно необходимо отслеживать.

— Порядок должно соблюдать, — объяснял отец Север. — Часы подскажут, когда браться за работу, когда — молиться, когда — предаваться благочестивым размышлениям. Иначе человек, чего доброго, впадет в леность. А от лености и до других грехов недалеко.

И он многозначительно посмотрел в ту сторону, где укрылся отец Суэйн.

— В монастыре Святого Филиана песочные часы тоже были, — заметил Брут. — Но насколько я знаю, измерение времени никого от лености не спасло — ну разве что рабов.

Джек, Пега и Торгиль осмотрели темницу. Брут шел впереди, указывая путь. Подземелье оказалось весьма обширным. Под потолком виднелись отверстия, откуда веяло легким сквозняком. На глазах у Джека из одной такой дыры вывалилась мышь — и шмыгнула в солому.

— Должно быть, эти отверстия выводят наружу, — промолвила Торгиль.

— Нам-то что с того? — вздохнула Пега. — У меня даже рука сквозь них не протиснется.

— Кроме того, мы глубоко под землей, — напомнил Джек.

В темнице обнаружился ручей: он вытекал из-под камня и вскорости нырял в какой-то провал. Отхожее место находилось в боковом помещении. У двери громоздился ворох соломы — для подстилки. Обойдя угол отца Суэйна подальше, Брут и дети вернулись к столу, где по-прежнему сидел, закрыв глаза, монах: он с головой ушел в размышления.

Дети с Брутом вновь обошли подземелье по периметру: проверить, не пропустили ли они чего важного. Но нет. Темница выглядела столь же уныло и безрадостно, как показалось на первый взгляд. Чтобы подбодрить узников, Брут завел рассказ о Ланселоте и о том, как Владычица Озера подарила предку Брута меч Анредден.

— А ты вообще умеешь с мечом обращаться? — спросила Торгиль.

— Умею — не хуже Ланселота, — широко ухмыльнулся Брут.

Отец Север встрепенулся, наполнил водяные часы — и принялся молиться.

«Вообще-то темница эта не из худших, — подумал Джек, сворачиваясь калачиком на чистой соломе. — Есть постели, есть и вода. Отец Север уверяет, что пикты приносят еду через равные промежутки времени. Словом, ничего ужасного; хотя если сидеть здесь в темноте день за днем, неделями и месяцами, то и впрямь не порадуешься. Просто удивительно, до чего начинаешь скучать по солнечному свету, когда ты его лишен».

Да и к Гутлаку попривыкнуть непросто, вздохнул Джек. Монотонное «убба-убба… убба-убба… убба-убба» не смолкало всю ночь.