Глава 1

Когда луна вдруг скрывается в тени облаков и слышится шум деревьев при полном отсутствии ветра, я вспоминаю «Молот ведьмы» — причудливое старинное поместье на суровом побережье залива Мэн, а следом сразу же порочное обаяние и талант Питера Кастеллано. Тогда я содрогаюсь, охваченная страхом, и забываю, что сейчас шестидесятые годы двадцатого столетия, что я современная женщина, известный автор и вовсе не суеверный человек.

Теперь мне кажется странным, что все эти ужасы начинались с моей приятной мечты и планов, полных самых радужных надежд.

Меня зовут Саманта Кроуфорд, и, вероятно, надо объяснить, что все это случилось, когда я только начала работать в «Лэтроуб Силвер пабликейшиз». Как раз прошло шесть месяцев с тех пор, как я осиротела — умер мой отец, и вот, опомнившись немного от шока и отчаяния, я осознала, что должна теперь искать собственный путь в жизни.

Вначале такая перспектива меня напугала, но, поскольку отец оставил мне несколько тысяч долларов, у меня была возможность хорошенько осмотреться, чтобы найти работу по душе. Эти поиски заняли три месяца.

Я начала работать в машбюро издательства «Лэтроуб Силвер», но не собиралась там задерживаться, а потому вскоре стала сама писать статьи. Их все чаще и чаще печатали, и в конце концов меня приняли в штат «Секретов» — одного из дюжины журналов, выпускаемых издательством.

Я уже проработала в нем шестнадцать месяцев, когда меня однажды вызвал главный редактор и предложил задание, которое — это сразу было понятно — могло стать настоящим прорывом в большое журналистское будущее. Мистер Андерсон — лысеющий толстяк — был бабником, недаром работавшие под его началом девушки дали ему прозвище «Руки». Но у него был нюх на интересные темы — и это подтверждалось тем, что они всегда пользовались успехом у читателей.

— Саманта, я давно присматриваюсь к вам. — Он подвинул для меня стул. Затем уселся сам и подарил мне через стол лучезарную улыбку. — И горжусь своей способностью открывать талантливых авторов, я их нутром чувствую. При этом, надо сказать, редко промахиваюсь. — Он выдержал выразительную паузу. — У меня для вас хорошие новости. Сам мистер Лэтроуб оценил вашу последнюю статью и сказал, что вы подаете большие надежды. Что вы думаете об этом?

— Я очень польщена, мистер Андерсон, и благодарна как издательству «Лэтроуб Силвер пабликейшпз», которое позволило мне найти себя, так и лично вам, потому что вы взяли меня в «Секреты», — проговорила я и увидела, что ему приятны мои слова.

— Мы, то есть мистер Лэтроуб и я, пришли к выводу, что вам уже вполне можно доверить работу над большой темой — каким-нибудь серьезным проектом. Короче говоря, мы хотим, чтобы вы сделали серию статей для «Секретов», которые затем можно было бы объединить и издать отдельной книгой в жестком переплете. Как вы относитесь к такой идее?

— Это то, о чем я давно мечтала, мистер Андерсон, — восторженно произнесла я.

Он потянулся через стол и потрепал меня по руке, оставив ее в своей.

— И наше первое задание для вас, Саманта, — поездка на север, к заливу Мэн.

Я улыбнулась и убрала свою руку из его пухлой ладони.

— Мистер Лэтроуб прислал мне досье сегодня утром, — продолжил редактор, — мы хотим, чтобы вы изучили его досконально. Если решитесь принять наше задание, он подготовит контракт, который вы подпишете.

Мистер Андерсон протянул мне толстую папку. С любопытством открыв ее, я ахнула от изумления. Питер Кастеллано! Имя Кастеллано значило для театров Бродвея то же, что имя Валентино в кино. Поколение моей матери обожало Кастеллано так же, как более старое поколение американских матерей преклонялось перед Валентино. И точно так же, как Валентине, он куда-то исчез на пике славы. Что-то положило конец его карьере. Умерла его жена и...

Я вдруг спохватилась, что мистер Андерсон что-то говорит. Но его слова не были адресованы мне — он беседовал по телефону.

— Да, мистер Лэтроуб, да, она сейчас у меня. Мы как раз это обсуждаем. Мы... Нет, еще нет. Но я думал... Понимаю. Да... да, разумеется, мистер Лэтроуб. Я скажу ей. Через полчаса? Хорошо, сэр... — Мистер Андерсон положил трубку и, сделав недовольную гримасу, зачем-то объяснил очевидное: — Это был мистер Лэтроуб. Он хочет знать ваше решение как можно скорее. Через полчаса.

— Но папка такая толстая, мистер Андерсон! Мне понадобится больше времени, чтобы все прочитать и набросать заметки.

— Будет лучше, если вы уложитесь в полчаса, — нахмурился он, — мистер Лэтроуб просто помешай на пунктуальности. Если он сказал — полчаса, так и должно быть.

— В таком случае мне надо бежать. — Я поднялась.

Мистер Андерсон тоже встал и, обойдя стол, положил руку мне на плечо.

— От всей души желаю удачи, моя дорогая. Уверен, вы сделаете сенсационный материал.

Поблагодарив его, я пулей помчалась в свой офис. Закурив сигарету, начала изучать содержимое папки. Она была из нашей библиотеки, где хранились досье на всех, почти всех, кто мог помочь нам сделать сенсацию в «Секретах», — от президентов и монархов до серийных убийц.

Начав читать, я сразу увлеклась. Вернее, меня захватило и поразило содержимое папки, потому что, если на свете существовала биография человека, достойная бестселлера, таким человеком, несомненно, был Питер Кастеллано. Он побывал повсюду и, казалось, с полной отдачей прожил каждое мгновение своей жизни! А ведь я знакомилась лишь с отдельными ее штрихами — сжатыми фактами, изложенными в газетных и журнальных статьях.

Великий актер, искатель приключений, авантюрист и донжуан, у него было больше романов, чем у какого-нибудь европейского титулованного жиголо. Назовите любое известное женское имя — и Питер Кастеллано тут как тут. К тому же его вторая жена погибла при загадочных обстоятельствах, но после следствия ее смерть была признана самоубийством. Хотя ходили слухи, что она совершила это после попытки убить соперницу, к которой дико ревновала мужа...

Я взглянула на настенные часы. Время пробежало незаметно. Мистер Лэтроуб не должен ждать, а я не просмотрела и половины вырезок. Впрочем, у меня не было и тени сомнения — конечно же я возьмусь за это задание.

* * *

Никогда еще я не видела мистера Лэтроуба таким дружелюбным и понимающим. Это был человек огромного роста, седовласый, с очень серьезным, хотя и не лишенным доброты лицом. После того как я подписала контракт, он откинулся на спинку стула, задумчиво на меня посмотрел и произнес:

— Вы прочитали досье, мисс Кроуфорд, и должны были заметить: карьера Питера Кастеллано в театре хорошо в нем представлена, но ничего не известно о ранних годах его жизни, до того, как он стал актером.

— Я обратила внимание на одну старую вырезку, в которой его называли Зиндановым, Питером Зиндановым, — сказала я. — В ней говорилось, что он из русских эмигрантов и недавно получил гражданство. Еще намекалось, что его прошлое полно загадок, родители Питера были бедны, а его жизнь — образец восхождения из нищеты на вершину успеха. Но потом увидела вырезку из другой газеты того же периода времени, в которой утверждалось, что его пригласили из Франции, где он отдыхал на Ривьере, чтобы сыграть главную роль в спектакле «Крылья смерти». Критики отмечали, что так у Кастеллано появился шанс показать себя драматическим актером. Я не совсем поняла.

Мистер Лэтроуб кивнул:

— Это действительно может сбить с толку. Он никогда не рассказывал журналистам о своем прошлом. И также вы должны были заметить, что о нем не появлялось никаких публикаций с тех пор, как он ушел из театра сразу после смерти жены. Целых десять лет. Это совершенно неизвестная пока часть жизни Питера Кастеллано, мисс Кроуфорд, причем очень важная часть.

— Понимаю...

— Кастеллано возник ниоткуда, промелькнул как блестящая комета по всем театрам мира, чтобы исчезнуть снова в тот момент, когда погибла его жена. Вот два периода его жизни, о которых ничего не известно публике. Ей дали кумира, а потом неожиданно его отняли. Эти периоды и могли бы стать самой важной и захватывающей частью вашей книги. Я сделал ударение на словах «могли бы», потому что этого не произойдет. — Увидев удивление в моих глазах, Лэтроуб пустился в объяснения: — Питер Кастеллано с дочерью разрешили нам написать его биографию только при условии, что в ней будут изложены все его великие любовные истории и жизнь на сцене. На самом деле Питер Кастеллано — сын графа и графини Зиндановых, одной из самых богатых семей России до революции. Он официально сменил фамилию на Кастеллано еще до того, как стал актером. Его семья не оставила свои богатства большевикам — все увезла с собой. Тут они купили несколько тысяч акров земли у залива Мэн, так что Питер появился из поместья «Молот ведьмы», родового гнезда, куда потом снова и удалился. Но широкой публике ничего не известно о «Молоте ведьмы». Я рассказываю вам это, потому что мне кажется, есть такая необходимость, хотя вам разрешат включить лишь несколько строк из истории ранней жизни Кастеллано. И еще чувствую, будет справедливо сказать вам, что Питер сам просил, чтобы именно вы написали книгу.

— Я?.. Почему я?..

— Очевидно, он читал и восхищался вашими статьями в наших журналах и также узнал, что вы молоды и привлекательны. Для Питера Кастеллано это жизненно важно. Единственными гостями в поместье Кастеллано до сих пор были лишь его агенты, которые занимаются его инвестициями. — Мистер Лэтроуб перевел дыхание. — А теперь вот вы получили разрешение посетить дом. И, мисс Кроуфорд, он обещал вам помогать. Нам нужны фотографии. Я пошлю Ричарда Мэнсфилда туда позже, когда вы будете к этому готовы. Возможно, его не примут в доме как гостя, тогда он остановится в деревне, но от вас, мисс Кроуфорд, я жду полного контакта с Ричардом. И повторяю — вы должны писать только о любовных романах Питера Кастеллано, не вникая в семейную историю. Хотя она, несомненно, очень притягивает.

— Да, сэр.

Я нашла все это нелепым. Каким же надо быть человеком, чтобы хотеть вот так рассказать всему свету о своих романах, опубликовать свои любовные похождения? И почему так важно, чтобы биографию Кастеллано написала молодая и привлекательная журналистка? Во что я позволяю себе влезть?

Но если у меня и появились плохие предчувствия, они рассеялись, когда я услышала, что буду работать с Ричардом Мэнсфилдом. Несмотря на то что Мэнсфилд был родным племянником мистера Лэтроуба, он считался лучшим фотографом нашего издательства — и к тому же был самым красивым мужчиной из всего коллектива. Девушки им просто бредили.

— Вам надо позвонить мисс Шерил, дочери Кастеллано, и договориться с нею о встрече в аэропорту. В бухгалтерии получите зарплату и командировочные, — сказал мистер Лэтроуб и дал мне на прощание несколько дельных советов, как лучше беседовать с таким человеком, как Питер Кастеллано. Потом пожал мне руку и пожелал успеха.

Таким образом, я получила полную свободу действий и все-таки никак не могла до конца поверить в случившееся. Надо же, в двадцать один год я уже стала известным автором и только что подписала договор на книгу! Мне гарантирована зарплата в «Секретах», мои расходы будут оплачены, а впереди заманчивые перспективы, связанные с рукописью, которую, правда, предстоит еще написать. Но пока все, что от меня требовалось, — это сделать серию статей в том же стиле и духе, как я научилась и привыкла их писать для «Секретов». Впоследствии из них мог получиться бестселлер. Ну разве могло быть будущее более многообещающим?

* * *

Два часа перелета из Нью-Йорка в Портленд прошли незаметно. В Портленде я пересела на самолет меньшего размера, который должен был доставить меня в аэропорт, находящийся в двадцати милях от «Молота ведьмы». Вторая часть путешествия оказалась малоприятной — нас трясло и болтало в воздухе, мы почти все время летели в облаках, а когда приземлились, я порадовалась, что взяла с собой теплое пальто. И хотя приближалась весна, ветер сразу же напомнил, что побережье Мэн совсем рядом с Канадой и ее льдами.

Моросил дождик, капли падали на мое лицо, пока я спускалась по трапу и проходила по летному нолю к маленькому терминалу.

Войдя внутрь, я неуверенно огляделась, потому что не представляла себе, как выглядит Шерил Кастеллано.

— Простите, вы — Саманта Кроуфорд?

Я не заметила ее сначала, сидевшую вместе с другими людьми. Мне улыбалась тоненькая, с яркими фиалковыми глазами блондинка. На ней был белый шерстяной костюм и переливчатый синий дождевик, накинутый небрежно на плечи. Я заметила ее ухоженные руки и тщательно наложенную косметику. Ей около восемнадцати, припомнила я, она красива и умна, и улыбнулась в ответ.

— Мисс Кастеллано?

— Да, это я. Собиралась объявить по радио, что жду вас, мы же не описали друг другу, как будем выглядеть, хотя это не важно. Питер сказал, что вы выше меня ростом и будете одеты с шиком, так что мне тоже пришлось приодеться. Обычно я ношу свитер и юбку или брюки, когда езжу верхом.

К счастью, я была уверена, что мое желтое шерстяное пальто вполне соответствует представлению ее отца.

— Почему ваш отец решил, что я высокая и что буду одета с шиком?

— О, Питер всегда угадывает такие вещи, — легко отозвалась Шерил. — Я говорю ему иногда, что ему стоит объявить себя колдуном и принимать посетителей. Хотя он ошибся в цвете ваших глаз. Они зеленые, верно? А он думал, что коричневые или карие.

— Интересно, а что еще он предсказал?

— Что вы должны быть длинноногой, красивой и умной, поскольку работаете в «Лэтроуб Силвер пабликейшнз». Что ваш интеллект выше среднего. Размеры — 36-24-36...

— 34-22-34! — машинально поправила я.

Она пожала плечами:

— Наверно, даже Питер не может все время угадывать. Он сказал, что вы будете выше меня, но надеялся, не слишком высокой. Он не любит слишком высоких женщин. Видите ли, хотя все считают, что его рост равен шести футам, на самом деле он на дюйм меньше. Хороший рост для мужчины, но в театре приходилось подбирать состав труппы, чтобы на сцене рядом с ним не оказались актеры выше его. Когда вы создаете образ героя, ему надо соответствовать.

Я начала сомневаться: в качестве кого меня сюда пригласили — автора или партнерши для танцев?

— Вы зовете вашего отца Питером, мисс Кастеллано?

— Ну конечно. А почему нет? Он молод, еще очень молод, чтобы подчеркивать нашу разницу в возрасте перед незнакомыми. Когда вы его увидите, сами поймете. — Она рассмеялась и взяла меня под руку. — Вы мне нравитесь! И, думаю, Питеру тоже поправитесь. Я собираюсь звать вас Самантой. Не возражаете?

— Нет. Если я могу звать вас Шерил.

— Согласна. Вы, разумеется, танцуете. Должны. Ездите верхом, умеете ходить под парусом, играть в гольф и любите стрелять?

— Боюсь, нет. В любом случае мое задание не...

— Мы тоже этим не занимаемся. Пойдемте и выпьем пока кофе. Или вы предпочитаете сначала добраться до дома?

— Все равно... Я полностью в вашем распоряжении, Шерил.

— Тогда пошли пить кофе. Они вечно задерживают выдачу багажа. Вы плаваете, любите ловить рыбу?

— Ну... Когда-то в Калифорнии я этим увлекалась. Но моя командировка сюда не предполагает...

— Прекрасно. Потому, что это наши основные развлечения здесь, чтобы избежать скуки от монотонности дней, и потому, что ими можно заниматься не выходя за пределы поместья. Питер давно не выезжает в свет. Тем более не ищет общения с незнакомыми людьми.

Мы сели, и Шерил заказала кофе.

— Вы любите кофе со сливками? — спросила она. — Я люблю кофе и с сахаром, и со сливками. Как Питер. Нам с ним можно не беспокоиться о наших фигурах. Сколько кусочков? Два?

— Питер и это знает? — засмеялась я.

Шерил покачала головой:

— Нет. О, сколько у вас чемоданов с собой? Вот и багаж.

— Три, — призналась я. — Подумала, что у вас здесь полно развлечений и бывает много приемов.

— Больше нет. Но переодеваемся мы часто. В основном чтобы дать занятие слугам. Подождите здесь. Скажу, чтобы Том Моррисби отнес ваши вещи в машину.

Она умчалась, оставив кофе наполовину недопитым. Я выпила свой и закурила сигарету.

— Том живет в деревне, — вернувшись, сообщила запыхавшаяся Шерил. — Приезжает сюда на работу каждый день. Он милый, но очень застенчив и, разумеется, неразвит. Как и все мужчины в округе, за исключением Питера. Вы готовы? Не думаю, что мне хочется допивать кофе.

Она опять взяла меня под руку и повела к стоянке. Девушка болтала без умолку, и я с симпатией подумала, что это сверхоживление, вероятно, вызвано одиночеством или, возможно, невыносимым горем.

Я ожидала увидеть спортивную машину, но швейцар аэропорта открыл для нас дверцы массивного лимузина.

— Наверное, Питеру захотелось поразить вас, — сказала Шерил. — Вы ездили раньше в «роллс-ройсе»? Я предпочитаю «феррари», эта машина разгоняется как самолет. Я говорила Питеру, что и вам скорее больше понравится «феррари», но он настоял на «ройсе». Вы предпочитаете сидеть сзади, Саманта? Я иногда представляю себя королевой, когда за рулем Игорь — это наш шофер, — сажусь сзади и делаю вот так ручкой, изящно, но бесстрастно, понимаете? Вот так... — И она продемонстрировала как, при этом ее молодое оживленное личико застыло вдруг равнодушной и неподвижной маской.

Я засмеялась и ответила:

— Предпочитаю быть Самантой Кроуфорд и сидеть рядом с вами, Шерил. Тем более, что задняя кабина салона, кажется, не соединена с шофером телефонной связью. А вы сможете мне рассказать о местах и людях, мимо которых мы будем проезжать, о'кей?

— О'кей, Саманта. — Вдруг прежняя веселость слетела с нее, она посерьезнела и сказала: — А вы действительно очень привлекательны, особенно когда смеетесь. Питеру вы очень понравитесь, уверена. Он любит веселых и тех, кто умеет хорошо улыбаться.

— А вы?

— Мне нравится все, что нравится Питеру, — быстро отреагировала Шерил.

Садясь в машину, я задумалась о ее последних словах. Мотор почти беззвучно заработал, а когда Шерил подала назад, сразу стало ясно, что она отличный водитель — легко справлялась с огромным автомобилем, как бы став его частью.

Вскоре мы выехали из города и помчались по извилистой дороге мимо сосновых лесов и редких, окрашенных белой краской фермерских домов. Шерил ехала быстро и уверенно.

— Вы не боитесь?

— Нет.

— Питер взял с меня слово — не ехать слишком быстро.

— И по-моему, его просьба не лишена оснований. ..

— Он всегда прав! Питер замечательный, прекрасный человек, Саманта! Вы в него влюбитесь. Все женщины влюбляются, вы же знаете. — Она взглянула на меня искоса, и лицо ее снова стало серьезным.

Я рассмеялась:

— Боюсь, я буду занята работой настолько, что не останется времени влюбляться в кого бы то пи было, Шерил. Даже в такого исключительного, вызывающего восхищение мужчину, как ваш отец.

— Откуда вы знаете, что не влюбитесь? Вы не замужем, не правда ли?

— До сих пор я все свое время уделяла журналистской карьере, — честно призналась я. — У меня не оставалось ни времени, ни энергии для романа. И в данный период предпочитаю такой же стиль жизни.

Шерил явно осталась довольной моим ответом и начала рассказывать о местных достопримечательностях. Мы ехали, плавно поднимаясь и опускаясь по холмам, покрытым сосновым лесом, и вдруг неожиданно я увидела море. Его сердитые волны разбивались о серые скалы.

Мы проехали несколько рабацких деревень, расположенных в бухтах, но потом дорога вновь пошла по холмам.

— Боюсь, сегодня вам не удастся увидеть «Молот ведьмы» в его лучшем виде, — расстроенно проговорила Шерил, глядя на дождь. — Мы надеялись, что будет ясная погода, яркое солнце. Дом принадлежал моей бабушке. Она была русской. Семья бежала от большевиков в Китай во время революции. Потом они приехали сюда. Мой дед погиб, сражаясь против Красной армии. У них когда-то было большое имение под Санкт-Петербургом. Бабушка построила «Молот ведьмы» как небольшую копию дворца, в котором они жили в России. Хотя этот дом тоже огромный. Он занимает почти весь мыс, некоторыми постройками мы вообще больше не пользуемся. Скоро вы увидите его — купола, трубы, карнизы... Думаю, вам понравится. Питеру нравится.

Я улыбнулась. Питер, кажется, был для нее всем на свете, и Шерил любила все, что любил он.

— Меня очень заинтриговала одна вещь, Шерил. Почему дом называется «Молот ведьмы»?

— Malleus maleficarum, молот ведьмы. Часть указа одного из Пап, так говорит Питер. Указ давал право инквизиторам пытать женщин, подозреваемых в колдовстве, до тех пор, пока глупые создания не признаются во всем, что тогда называлось ересью. Питер говорит, что наша бабушка обладала редким чувством юмора.

— Но почему?.. — Я все еще не понимала.

— Потому что она была иностранкой и деревенским жителям казалась странной. Они решили, что эта женщина, очевидно, ведьма, особенно когда бабушка построила этот дом и привезла слуг из России. Слуги были те же самые, которые служили ей в России. Люди в здешних местах никогда не видели такого дома. Им не поправился дом и не поправились приехавшие люди. В конце концов, пятьдесят лет назад, еще не так далеко ушло время Салема. Скоро вы увидите дом. — Шерил улыбнулась. — Когда мы будем ехать по следующему мосту, под ним течет Васс-ривер, покажется деревня. А «Молот ведьмы» — в миле к востоку на северном мысу.

— Дом смотрит на море?

— Самый чудесный вид на всем побережье Мэн, — похвасталась Шерил.

Тут мы начали подниматься по большому склону, за которым исчезло море. Мы ехали несколько минут в полном молчании, потом Шерил громко воскликнула:

— Вот он! Смотрите вдоль реки, мимо деревни, и увидите «Молот ведьмы», слева, прямо над морем!

— Вижу! — тоже крикнула я, с изумлением глядя на странное строение, напоминающее в миниатюре Кремль, но с многочисленными куполами, теснившимися на крыше, очень изящными, сферическими, как украшенные шпилями башни обсерваторий.

— Ну же! Что вы хотите сказать, Саманта? Что он напоминает вам Кремль?

— Не знаю, — медленно протянула я. — Несомненно, в нем есть что-то восточное, частично от русского дворца, частично от мечети. Загадочно. Немного пугающе. Я думаю...

Она довольно рассмеялась:

— Если бы вы жили во времена моей бабушки в деревне Дарнесс-Киль, то, наверное, тоже вместе с жителями бросали бы в нее камнями, как в ведьму.

— Вы шутите, конечно. В этом веке ведьм уже не забивали камнями, не правда ли? Это ушло вместе с салемским процессом.

— Но жители Дарнесс-Киля ненавидели мою бабушку и боялись ее, — с вызовом сказала она.

Я засмеялась:

— По-моему, вам очень хочется меня убедить, что она действительно была ведьмой.

— Бабушка обладала властью — даром, которым тогда редко кто владел, тогда и теперь, — ответила Шерил. — Старые люди в деревне рассказывают о ней много странных историй. Некоторые говорят, что я на нее похожа. Те, кто еще ее помнят. Однажды они действительно бросали в нее камни. Она проезжала по деревне, Игорь правил лошадьми. Жители стали бросать камни в экипаж, и лошади понесли.

— Экипаж? Ради бога! Как давно это было?

— В 1919-м или 20-м. И не надо смеяться. Это правда. Игорь все хорошо помнит, и Саша тоже.

— Кто такой Саша? И если Игорь правил лошадьми в те давние времена, то, вероятно, сейчас староват, чтобы быть вашим шофером? Вы же сказали, что Игорь — ваш шофер.

— Молодой Игорь, — объяснила Шерил. — Сын старого Игоря. Слуги переженились между собой. Вы скоро всех их увидите. Вот и деревня.

— Может, мне надо укрыться от камней? — спросила я.

— Вы дразните меня. Времена немного изменились. Но тем не менее вы не найдете в деревне ни одного человека, который осмелился бы прийти в «Молот ведьмы» ночью. Даже теперь.

Я внимательно рассматривала старинные деревенские дома, показавшиеся впереди. Двадцать или тридцать их теснилось по обеим сторонам дороги, ведущей к пристани, где у причала было привязано несколько рыбацких лодок. На грубых деревянных шестах, вбитых в травянистый берег, сушились сети и корзины для лобстеров.

Мы проехали узкий, с движением в одну сторону, мостик и повернули направо. Машина замедлила ход, проезжая через деревню. Женщина, несшая на руках ребенка, повернулась в пашу сторону и внимательно на нас посмотрела перед тем, как войти в лавку. Мужчина, выгружавший ящики с овощами из грузовика, помахал нам свободной рукой, и Шерил помахала ему в ответ.

Меня больше интересовали дома. Они были старыми, но выглядели ухоженными и чистыми. В основном все были покрашены белой краской, как и лодки на пристани, покачивающиеся на волнах у берега. Около домов я увидела аккуратные цветники, огородные грядки и цветущие фруктовые деревья.

— На что эти люди здесь существуют, Шерил?

— Рыба и лобстеры в основном. Некоторые, как Том Моррисби, вырвались из деревни и нашли работу в другом месте. Но большинство предпочитает море. Наши лобстеры очень хороши. Жители Нью-Йорка дерутся из-за них. Поэтому некоторые люди здесь весьма состоятельны. Там, на холме, есть школа. Каждую субботу вечером кино и танцы. Это обязательная программа в Дарнесс-Киле.

— Вы ходите туда?

— Нет. Это не для меня и не для людей из нашего дома.

Деревня осталась позади, и впереди выросли высокие стены поместья. За исключением изящных, выглядевших такими хрупкими куполов, сам дом был построен солидно, как крепость, способная выдержать натиск штормовых ветров. Его размеры изумляли. Если Шерил назвала его лишь малой копией старого поместья в России, то хотела бы я видеть оригинал!

Стены, окружавшие дом, были из того же прочного камня, что и он. Нам преградили путь огромные железные решетчатые ворота, и «роллс» остановился. Шерил нетерпеливо посигналила, сразу вышел старик и открыл их. Я разглядывала его с любопытством — первого представителя слуг Кастеллано. На нем была белая холщовая рубаха, подвязанная пояском поверх темных брюк. Волосы и длинная борода были белыми как снег, а лицо коричневое и морщинистое, кожа как дубленая, из-под глубоких морщин на нас глядели недобро острые черные глаза.

— О, привет, Игорь! — высунулась из окна лимузина Шерил, улыбаясь старику. — Питер нас ждет?

Я не поняла его ответ, поскольку он прозвучал на не знакомом мне, явно на русском языке.

— Игорь сказал, что Питер уже час как нас ждет, — пояснила Шерил, пока мы ехали от ворот по внутренней гравиевой дороге. — Он становится нетерпеливым, когда встречает кого-то, похожего на вас, Саманта. Кстати, это был Игорь-старший. Он просто очаровательный старик. Но заставить его говорить по-английски невозможно. Ему скоро будет восемьдесят, и, вероятно, уже поздно менять привычки.

Дорога сделала поворот, и вдруг мы оказались перед большой мраморной лестницей, ведущей к огромным дверям. По ступеням навстречу нам спускался человек.

Машина остановилась, Шерил быстро вышла и открыла мою дверцу:

— Не беспокойтесь о багаже. Кто-нибудь внесет его в дом.

Я вышла из машины, пригладила волосы. Шерил уже бежала вверх по ступеням к мужчине. Я видела, как она его обняла, и он, тоже крепко ее обняв, поцеловал Шерил. Потом посмотрел через ее плечо на меня, пока я поднималась к ним.

Меня смутил их поцелуй. Мой отец никогда не целовал меня подобным образом — страстно и прямо в губы. Хотя ведь мы с ним очень любили друг друга.

— Каждый раз, когда Шерил приезжает домой, я думаю, какое счастье, что у меня такая красивая дочь. Добро пожаловать, мисс Кроуфорд! Добро пожаловать в наш дом! Надеюсь, вы будете счастливы здесь.

Питер Кастеллано спустился ко мне навстречу, одной рукой обнимая топкую талию дочери, а другую протягивая мне, и я получила возможность близко увидеть самого красивого на свете мужчину, какого еще никогда не видела в жизни.

Глаза его были такими же ярко-синими, как у Шерил. Черты лица классически правильны. В гладких черных волосах никакой седины, на лице — ни одной морщинки. Я видела в досье его фотографии двадцатилетней давности, и, казалось, он совсем не изменился с тех пор. Нестареющий кумир женщин.

Я пожала его руку и что-то пробормотала, не помню что.

Питер Кастеллано был одет примерно так, как я ожидала. Коричневые замшевые ботинки, темно-серые брюки, твидовый спортивный пиджак, модный галстук.

— Я ждал вас с нетерпением, — заговорил он, — и знаю наперед, что это будет громадное удовольствие работать с вами.

Он неторопливо повел нас наверх, обнимая обеих за талию. У дверей нас ждал человек с угольно-черной квадратной бородой. На нем была длинная коричневая ряса монаха, подвязанная черной веревкой, тяжелые сандалии на ногах. Я почувствовала на себе пристальный взгляд его черных глаз, когда мы приблизились. Питер, кажется, хотел представить нас. Но странная фигура отступила назад, покачав головой и что-то сказав Питеру. Я не поняла, он говорил по-русски.

— Это Саша, — объяснила Шерил, когда мы вошли в дом. — Он не одобряет эту идею — писать биографию. Но я думаю, что это будет очень весело и забавно, правда, Саманта?

 

Глава 2

Мне представление обитателям «Молота ведьмы» напоминало сцену из старого фильма — все слуги были выстроены у входа в ряд, и Питер Кастеллано произнес небольшую речь, смысл которой заключался в том, что во время моего пребывания здесь ко мне должно быть отношение как к члену семьи.

Мне называли имя каждого, по мере того как мы продвигались вдоль шеренги, и я обратила внимание, что Питер и Шерил называют всех слуг по имени.

Домоправительницу, тучную, большую женщину с огромной грудью, руками и ногами борца по женскому рестлингу, звали Марией Тогаревой, она была женой Стефана Тогарева, дворецкого. Вместе они управляли домом и дюжиной слуг. Среди них были две очень хорошенькие служаночки, одетые по моде французских горничных при богатых дамах — в белых фартучках, отороченных кружевом, и коротеньких черных платьицах. На них были даже прозрачные шелковые чулки вместо нейлоновых. И хотя у одной фамилия была Тогарева, а у другой Югрова, они могли сойти за близнецов.

Высокий, вежливый и бесстрастный дворецкий был одет соответственно своей роли. Молодой Игорь Югров предстал передо мной в красивой шоферской униформе, и я уверена, что если бы приблизилась к нему, то увидела бы отражение своего лица в его кожаных сапогах и крагах. Он был по-своему привлекателен, хотя и грубоват. Волосы черные и довольно длинные, смуглое лицо, с резкими чертами, обветренное. Других молодых служанок и садовников я сразу особо не разглядела, но обратила внимание, что каждый и каждая из представленных были или Тогаревы, или Югровы. Так что стало очевидным, что матушка Питера привезла с собой из России только два семейства. Физически все были крепкими и имели здоровый вид, несмотря на пару поколений узкородственного размножения, но у некоторых глаза показались мне пустыми, с отсутствующим взглядом.

Чем больше я думала о слугах, тем больше удивлялась веселости и нормальности Шерил.

Питер Кастеллано провел нас через огромный зал приемов, где от стен отражалось гулкое эхо, в более светлую и меньшего размера гостиную. Там в большом камине весело горел огонь. Дворецкий следовал за нами на почтительном расстоянии. Я заметила бутылки и бокалы на большом дубовом буфете.

Оглядывая комнату, я почувствовала, что мои руки просто чешутся от нетерпения — так мне хотелось поскорее добраться до клавиатуры пишущей машинки. Одна окружающая обстановка была великолепна, а ведь к ней добавились блеск и красота Питера Кастеллано! Я жаждала запечатлеть на бумаге все детали, пока не забылась эта общая картина. Что касается Питера Кастеллано, то он ошеломлял меня и очаровывал, весело болтая за коктейлем «Манхэттен», в котором не было ничего русского. Хозяин был просто неотразим, и я вдруг осознала, что говорю ему все, что он хочет услышать. Как и то, что соревнуюсь с Шерил в борьбе за его внимание. Потребовалось в конце концов явное усилие с моей стороны, чтобы вернуть мои мысли в нужное русло, и я намекнула, что хотела бы начать работу как можно скорее.

Питер Кастеллано по-доброму рассмеялся:

— Сегодня? Но, милая моя девочка, это невозможно. Расслабьтесь и отдыхайте до завтра. Шерил покажет вам вашу комнату, а потом мы вместе посмотрим весь дом. Нам надо выбрать кабинет для вас. Такой, где вам будет абсолютно спокойно работать. Завтра я буду к вашим услугам, и вы сможете задать мне ваши вопросы. Но сегодня я хозяин, а вы — гостья. — Он лукаво улыбнулся. — Мария и Стефан приготовились к сегодняшнему вечеру для вас. У нас сейчас почти не бывает гостей, поэтому мы делаем все, что в наших силах, для тех, кто появляется.

Шерил засмеялась, глядя на отца с обожанием:

— На твоем месте я посоветовала бы Саманте не есть много за ленчем. — И, повернувшись ко мне, продолжила: — Стефан Тогарев приготовил в честь вашего приезда специальный обед. Он будет в ярости, если вы не попробуете все его блюда.

В синих глазах ее отца мелькнули искорки.

— Шерил права. Но не беспокойтесь. Я заказал для нас очень легкий ленч. Шерил, почему бы Саманте сейчас не пройти в ее комнату? Без сомнения, ей захочется освежиться перед ленчем. Мария даст ей в служанки Марицу Тогареву, чемоданы сейчас же туда отнесут.

— Конечно, дорогой. — Шерил вскочила, поцеловала отца, потом подошла ко мне, забирая пустой бокал.

— Не перестаю благодарить Бога за такую прекрасную дочь, — сказал Кастеллано, провожая ее глазами, полными любви. — Она очаровательна, согласны, Саманта?

Я почувствовала странное волнение, когда он произнес мое имя с такой легкостью.

— Разумеется, согласна, Шерил действительно очаровательна, мистер Кастеллано, — искренне ответила я.

Шерил потянула меня за руку как нетерпеливый ребенок, ей явно были приятны наши слова.

— Вы двое сделаете меня тщеславной, — рассмеялась она. — Пошли, Саманта, я покажу тебе комнату. Она над нами, на следующем этаже. И у меня есть на примете помещение для твоего кабинета. Ты ведь предпочитаешь, чтобы там было тихо и окна выходили на море? Мы зовем ее комнатой-башней, хотя на самом деле она ниже куполов.

— Башня? — Голос отца прозвучал странно, и лицо его на мгновение помрачнело.

Он вдруг показался мне постаревшим и незнакомым.

Шерил улыбнулась:

— Питер, очевидно, хотел тебе предложить библиотеку. В нашей фамильной библиотеке все — книги, дневники, записи. Но она огромна, неуютна и находится в центре здания. К тому же на этом этаже слуги, они непрестанно будут ходить мимо. Наши слуги очень любят громко разговаривать и нередко повышают голос друг на друга. Тебе будет слышен звон посуды из кухни, свист пара из котла и шум пылесосов. Все это помешает работе.

— Но Шерил, ведь комната-башня... — запротестовал отец.

— Но почему, Питер? Если ей башня понравится?

Она посмотрела на него, и его выражение смягчилось.

— Наверно, ты права, — медленно произнес он.

— Нет, решение выбора за самой Самантой. Я только покажу ей комнату, Питер. И все. Решение примет она. А после этого ты покажешь ей весь дом, и Саманта, если захочет, может выбрать себе другую комнату. Но в башне очень хорошее освещение. А вид на море оттуда потрясающий.

— Да, разумеется. Взгляните на комнату-башню в любом случае, Саманта. И если захотите, она ваша. — Питер снова улыбнулся, затем прошел к шкафчику для коктейлей и начал смешивать для себя хайбол. — Я подожду вас здесь, — произнес он через плечо и добавил: — Ленч подадут через сорок минут.

Мы с Шерил стали подниматься по лестнице. Когда я обернулась, Питер Кастеллано нес свой хайбол и журнал к одному из больших кожаных кресел.

— Наши спальни и спальни для гостей — на этом этаже, — весело объявила Шерил, — твоя недалеко от моей, имеет собственный небольшой коридор. Спальня большая, как и все в доме. Бабушка любила все грандиозное, думаю, ты это уже заметила.

— Я была потрясена, когда увидела ваш дом, и теперь непрестанно думаю, какой же тогда был дом у твоей бабушки под Санкт-Петербургом, на что он был похож?

Она рассмеялась:

— Ты увидишь его внизу, в библиотеке. Даже сможешь рассмотреть на картине с его изображением — ты просто не поверишь! — парад дедушкиных казаков во дворе. Говорят, дом занимал три-четыре акра. Да и все имение было огромным, с лесами, полями, угодьями. Там держали лошадей и скот, выращивали зерно и многое другое. Несколько сотен крестьян жили в деревнях. Бабушка говорила, что в те дни их пороли очень редко и крестьяне жили зажиточно. Тем не менее они были среди первых, кто встал в ряды революции. Разумеется, были и исключения. Например, семьи Тогаревых и Югровых сражались вместе с дедом в белой армии. Многих убили, остальные бежали в Китай вместе с дедом.

— О! Такие, как Игорь и... священник? — Толстые ковры приглушали паши голоса, не только шаги.

— Да. — Шерил явно позабавил мой вопрос. — Тебе интересен Саша? Он живописен, правда? Саша — последователь Григория Ефимовича Распутина.

— Распутина? — удивилась я.

— А! — Шерил просто наслаждалась произведенным эффектом. — Говорят, в молодые годы он был таким же гулякой. Игорь-старший, его кузен, по секрету рассказывал, что Саша больше, чем простой последователь Распутина, на самом деле он его сын. Взгляни в его глаза, и поймешь. — Она понизила голос: — Саша был любовником бабушки, хотя, ручаюсь, ему не приходилось гипнотизировать ее, как это делал Распутин с фрейлинами царицы. Это тебя шокирует? Он на самом деле никакой не священник. Он, как называли самого Распутина, вероятно, с иронией, «святой человек». И тоже, как Распутин, обладает даром внушения и исцеления. Действительно, было несколько фактов, которые трудно объяснимы. Например, как он вылечил Питера... — Она внезапно оборвала рассказ.

Я прошла следом за ней в небольшой коридор с единственной дверью в его конце.

— Вылечил Питера? — сделала я попытку продолжить ее повествование.

— Да. Но Питер сам тебе расскажет об этом. Вот твоя комната. Марица оставила ключ в двери. Хотя ключи в нашем доме не нужны.

Я вошла в комнату, и у меня снова вырвался возглас изумления. Это могло быть тронным залом во времена русских царей. Кровать на четырех столбиках у стены сама была величиной с комнату! Нечто огромное, прикрытое балдахином из тяжелого шелка.

— Ты сначала затеряешься на этой кровати, пока не привыкнешь, — хихикнула Шерил. — Зато потом тебе будет трудно уснуть на односпальной узкой кровати. Увидишь, она необыкновенно теплая. Одеяла и матрасы набиты пухом. Бабушка делала их, думая о русских зимах...

Шерил, как птичка, порхала по огромной комнате, а я увидела, что для меня уже приготовлены халат, ночная рубашка и домашние туфли. Видимо, Марицей. Она же, вероятно, разобрала мои вещи, разложила косметику на туалетном столике. В камине пылали дрова, тяжелые шторы на окнах были подняты.

— Ванная комната вот тут! — крикнула Шерил из двери в другом конце спальни. — Здесь современное оборудование. Правда, странно выглядит в такой старине? Все это, разумеется, установил Питер. А это дверь в гардеробную. Видишь шелковый шнур? Если захочешь позвать Марину, дерни за него.

— Мне не нужна персональная служанка, Шерил.

— Тебе лучше привыкнуть к этому, Саманта. Марица будет ужасно расстроена, если ты не позвонишь. Она ревнует к Параше, моей служанке. Жалуется, что ей нечего делать. Подожди, увидишь, как она тебе поможет с косметикой. И в выборе нарядов тоже. Она действительно хороша. Их матери обучались в Париже для бабушки. В те времена аристократы раз в год обязательно ездили в Париж.

Мне все происходящее казалось сном, хотелось посидеть одной и поразмышлять над всем увиденным и услышанным. Но Шерил схватила меня за руку и потащила из комнаты.

— Подожди-ка, — выпустив мою руку, она подбежала и дернула за шелковый шнур, — вот теперь Марица будет тебя ждать здесь, когда ты вернешься. Я приведу тебя обратно, и она поможет тебе быстро переодеться к ленчу, увидишь. А теперь я просто должна показать тебе комнату-башню! Ты полюбишь ее. Заметила, что Питер выказал легкое неодобрение, когда я предложила эту комнату для твоего кабинета? Потом согласился. Он всегда так, милый, милый.

— Может, он решил, что я буду слишком далеко от центра всей жизни в доме? — рискнула я спросить.

— Но это ведь то, что тебе и нужно, Саманта! Нет, он засомневался, потому что когда-то там была студия моей матери. Она там любила рисовать, потому что в башне освещение очень подходящее для живописи. Бабушка тоже любила эту комнату. Питер говорил мне, что, когда он был мальчиком, она сидела там часами. Говорила, что ходит туда, чтобы заново прожить свою жизнь, отрешившись от действительности. Там на стене висит портрет дедушки, и она с ним разговаривала, как будто с живым. И всегда запирала дверь. Единственным человеком, допущенным туда, был Саша, у него был собственный ключ...

Ее объяснение я нашла тяжеловатым и трудно перевариваемым, как русский обед.

— Твоя мать была художницей?

— Да. Но не очень хорошей. Мы с Питером никогда о ней не говорим. Это нас тревожит и вводит в меланхолию. Может, тебе стоит об этом помнить, когда начнешь писать. Ведь, в конце концов, это его биография, а не ее. Она писала плохие картины. Я сожгла их все. Некоторые производили просто ужасное впечатление. У нее, я же говорила, не было таланта. Мне кажется, она писала, просто чтобы досадить Питеру.

Пока Шерил говорила, мы продолжали подниматься. На площадке второго этажа она небрежно махнула в сторону коридора:

— На этом этаже нечего смотреть! Комнаты все меблированы, но там никто не живет. Все слуги спят внизу, в цокольном этаже, в задней части дома. Мы и гости — на первом этаже. Питер, разумеется, будет настаивать, чтобы показать тебе все комнаты. Он гордится обстановкой. Она в основном вся старинная, действительно уникальная, прошлого века, и вывезена из старой России. Как и обстановка твоей спальни. Я говорила, что тебе выделили самую огромную спальню?

— Я это заподозрила.

— Она была бабушкиной. Кровать — подарок самой царицы. Кровать для королей. Ручаюсь, она могла бы рассказать много интересных историй...

Мы опять начали подниматься, ноги утопали в толстых коврах. Шерил говорила не переставая.

— Когда бабушка со слугами выезжала из России, дед постарался, чтобы они взяли все необходимое. Был заказан специальный поезд, который вез все имущество в Маньчжурию. Там были верные друзья, и в Китае тоже, они позаботились обо всем. Поэтому паша семья оказалась в лучшем положении, чем другие семьи белых русских, ты ведь, наверное, читала, как они голодали в Китае. А наши вывезли даже фамильные драгоценности. Потеряли лишь имение.

— Им повезло.

— Бедный дорогой Питер мог вообще не играть на сцене, ты же понимаешь.

— Нет. Я не знала.

— Он был богат и до этого. Питер изумительно молодо выглядит, верно?

— Да, очень. — Меня начинал тяготить этот разговор, в нем чувствовалось напряжение.

— А ты знаешь, сколько ему лет, Саманта?

Я нахмурила брови, припоминая.

— Ему пятьдесят пять. Верно?

— А выглядит самое большее на тридцать пять. Ему было тридцать семь, когда я родилась.

— Да, я знаю.

— Мать была моложе. Ей тогда было тридцать.

— Ты так же обожала свою мать, как отца, Шерил?

Мы подошли к двери, Шерил взялась за ручку, чтобы открыть, но остановилась:

— Это нечестно, Саманта.

Мне показалось, что в ее голосе прозвучала обида.

— Прости меня.

— Моя мать ревновала всех к Питеру. Женщины до сих пор влюблялись бы в него, если бы были допущены в дом. Ручаюсь, что ты уже тоже начинаешь в него влюбляться, — добавила она насмешливо, все еще держась за ручку двери.

Я покачала головой:

— Я уже говорила тебе об этом, Шерил. Я не лгу. Я приехала сюда работать — и больше ни за чем.

— Да, говорила. Но вопрос в том, сможешь ли ты предотвратить влюбленность и устоять против этого чувства? Немногие устояли.

— Смогу, — сказала я с некоторым раздражением. — Твой отец действительно очарователен, но ведь я ненамного старше тебя. Мне только двадцать один. Я не собираюсь влюбляться в мужчину, который старше меня на тридцать четыре года. И точно так же уверена, что твой отец не испытывает ко мне другого интереса, кроме интереса к человеку, который взялся описать его жизнь. И почему он должен? После всех красивых женщин, которых он любил, зачем ему тревожить свой мир и покой, обретенный подле тебя? Ведь любому ясно, что ты стала всей его жизнью, Шерил. Никакой женщине здесь нет места. Поправь меня, если я ошибаюсь, но мне показалось, что Питер Кастеллано живет только для тебя, своей дочери, и своего дома. Больше никто и ничто не имеет для него значения.

Ее большие глаза наполнились слезами, она быстро отвернулась.

— Вот комната-башня. Посмотрим? Он всегда беспокоится, когда я долго отсутствую.

— Нет, подожди! — Я взяла ее за руку. — Я хочу быть твоим другом, Шерил. Но как можно дружить, если каждый раз ты смотришь на меня и думаешь, что я могу увести твоего отца от тебя? Ты или поверишь мне, или нет. Если нет, можешь отвезти меня в аэропорт, прямо сейчас!

— Ему это не понравится, — задумчиво произнесла Шерил. — Ты меня расстраивать, Саманта...

— В данный момент для меня более важны твои чувства и то, чего хочешь ты, все равно, поправится ли это Питеру Кастеллано, — сказала я решительно. — Ну так как?

— Я верю тебе, Саманта, — наконец отозвалась она, — и ты мне нравишься. Я хочу, чтобы ты осталась!

— Тогда не будем больше говорить об этом.

— Хорошо. — И Шерил внезапно разразилась рыданиями.

Я не ожидала от себя самой, что мне станет ее жаль. Утешая, я дала ей платок вытереть слезы.

— Если Питер увидит меня с красными глазами, он будет спрашивать, что случилось. — Она привела себя в порядок с помощью моего платка, напоследок высморкавшись в него.

— Зайдем на обратном пути в мою комнату и увидим, как можно исправить положение с помощью косметики.

— Нет, там будет Марица!

— Ну и что? Я отошлю ее. Я не хотела довести тебя до слез, поверь. Просто надо было выяснить паши отношения до конца.

— Да, я знаю. Только... иногда я говорю такие вещи... о чем впоследствии сожалею. Наверно, к этому меня побуждает дьявольский дух Саши.

— Чепуха! Мы все говорим такое, о чем потом сожалеем.

— Когда я думаю, что кто-то может увести от меня Питера, я говорю ужасные вещи. Ничего не могу с собой поделать. — Глаза ее были широко раскрыты и испуганы. — Саманта... скажи, это противоестественно, что я ревную Питера? Это не... Я вижу по твоим глазам. Ты...

— Нет! — резко ответила я. — Ничего такого ты не можешь в них увидеть. — Потом заговорила мягче: — Мне кажется, я понимаю, что ты чувствуешь. Я тоже очень любила отца, гордилась им. Так же, как ты Питером. Моя мать умерла, и, наверно, я смотрела на каждую женщину, с которой видела папу, так же, как ты смотришь на меня. Но это не противоестественно. Мне тоже было восемнадцать. Я не хотела, чтобы мой отец снова женился. Я видела в каждой женщине, которая ему улыбалась, врага, считая, что она хочет занять место моей матери. Я была напугана. Эгоистична. Не уверена в себе. Я смотрела на них и говорила себе, что ни одна из них его не достойна. Он был прекрасным человеком и очень красивым.

— Как Питер?

— По-другому. — Мой отец был сильнее и мужественнее, подумала я про себя. — Я боялась, что кто-то другой может заменить меня в его сердце, забрать его любовь ко мне, а меня... выбросить вон. Я чувствовала, что пропаду без него. Но я была не права.

— И поэтому ты стала писательницей? Сделала собственную карьеру, Саманта? — Глаза ее были как у доверчивого ребенка.

— Это пришло позже. Но я напрасно беспокоилась. Он и не собирался снова жениться.

— Но ты теперь известная журналистка и писательница. Ты приехала сюда и можешь остаться здесь на долгие месяцы. Как ты могла его покинуть? Я бы не смогла уехать от Питера. Он станет таким одиноким и потерянным... без меня.

— Мой отец умер, Шерил. — Я вспомнила о своем горе. — Он все еще продолжал любить мою мать. И... убил себя. После этого я стала журналисткой.

— О, Саманта!.. — Ее глаза были полны сочувствия и печали.

Я смогла улыбнуться.

— Это случилось три года назад, Шерил. — Я перевела дыхание и сделала глубокий вдох. — Твой отец, наверно, потерял нас, Шерил. Открывай скорее дверь, посмотрим на комнату-башню.

— Сейчас. — Она вдруг с нежностью положила руку мне на плечо. — Я никогда еще ни с кем так не разговаривала, никогда, — сказала она тихо, — мы действительно теперь друзья. Мы друзья? Скажи, иначе я не смогу больше быть так откровенна с тобой. — И совсем тихо добавила: — Бабушке ты поправилась бы, Саманта.

Шерил открыла наконец дверь, и я вошла в комнату. Она оказалась меньшего размера, чем я ожидала. Небольшая, разумеется, по стандартам Кастеллано. Шерил была права насчет освещения. Потолок представлял собой стеклянный купол. Окна выходили на восток и занимали большую часть одной стены, у другой стены выстроились ряды полок с книгами, у третьей находился камин. Нигде не было ни пылинки. Слуги Кастеллано знали свое дело.

— Ну? — спросила Шерил нетерпеливо.

— Просто замечательно! — воскликнула я с энтузиазмом. — То, что мне надо. Если твой отец не станет возражать.

— Ты, наверное, любишь во время работы раскладывать на столе свои записи, книги, дневники и прочее?

Я улыбнулась:

— Я люблю оставлять все на столе как есть, когда заканчиваю ночью работу, чтобы утром можно было сразу к ней приступить.

— Марица позаботится, чтобы слуги ничего не трогали на твоем столе. Но тебе нужен письменный стол. Такой есть в кабинете, и Стефан его сюда поднимет. Бюро с удобными полками, множеством ящиков, там ты сможешь разместить все свои вещи.

— Сначала надо спросить у твоего отца.

Она самонадеянно улыбнулась:

— Питер одобрит. Я рада, что тебе нравится комната, Саманта. Бабушка будет довольна. Может, она станет твоей музой и будет сидеть у твоего плеча, когда ты будешь писать. Она разбиралась в этом, сама писала стихи, очень хорошие стихи. Разумеется, на русском. Я всегда чувствую, как она за мной наблюдает, когда прихожу в эту комнату. Ты это не почувствовала?

Я нахмурилась, ощутив вдруг смутную тень неодобрения, возникшую в комнате. Вначале там витал дух старины, ее прелести, но сейчас вдруг атмосфера стала зловещей.

— Я верю, что личность может влиять на обстановку, — осторожно произнесла я. — Особенно сильная личность.

— Ну уж бабушка-то была сильной личностью! Ой, нам надо бежать. Я ужасно выгляжу? Мои глаза, я имею в виду? Они, наверное, красные и опухли от слез, а я должна быть ради Питера всегда веселой.

— Ты выглядишь прекрасно, — заверила я, — все уже прошло, не потребуется никакой косметики. Ты говорила, что здесь висел портрет дедушки?

— Питер все портреты велел перенести в библиотеку. Он смеясь называет это пашей фамильной галереей... Иногда сидит там часами, просто смотрит на портреты. Если сидит слишком долго, я иду и вытаскиваю его оттуда. Не могу позволить ему психически заболеть.

— Нам надо идти.

Питер Кастеллано ждал нас внизу.

— Ну вот и вы!

— Я показывала Саманте ее комнату-башню, — сообщила Шерил. — Ей понравилось. Я знала, что так и будет!

— Понравилось? Прекрасно!

— Если вы позволите, мистер Кастеллано.

— Выбор за вами, Саманта. Если вы считаете, что будете там счастливы, пожалуйста. Приказывайте все, что вам потребуется...

Зазвучал гонг на ленч.

— Я сказала Саманте, что она может взять себе в комнату большой письменный стол из библиотеки. — Шерил как будто не услышала гонга.

— Стол твоей матери? Ну конечно. А теперь нам пора идти на ленч.

Мне не хотелось есть, но я решила принимать сегодня все, что они предложат. Главное — начать работу завтра утром.

За обеденным столом я сразу поняла, что предупреждение Шерил имело смысл. Если, осилив мою книгу, я не хочу при этом получить фигуру Марии, мне надо следить за моим аппетитом.

К удовольствию Стефана, я попробовала все блюда, но в малых количествах.

Когда я вновь смогла двигаться, Питер повел меня на экскурсию по дому. Впрочем, все объяснения давала в основном Шерил. Дом был даже громаднее, чем я ожидала. Мне показали даже конюшню и конуры, где держали рычащих длинношерстых собак. Шерил предупредила меня, что их выпускают ночью. Собаки выглядели покорными хозяевам, но про себя я решила, что никогда ночью не выйду из дома.

Когда наша экскурсия закончилась, день клонился к вечеру, и я уже могла думать об ужине без прежнего ужаса.

Извинившись, я сумела избежать пятичасового чая и ускользнула к себе в комнату. Начинался дождь, за окнами поднялся ветер, слышно было, как его порывы бьются о прочные стены дома.

Я легла отдохнуть и начала приводить в порядок мысли и впечатления. Завтра, пообещала я себе, набросаю их на бумаге.

 

Глава 3

"Настоящая биография Питера Кастеллано не имеет ничего общего с историями «из нищеты в богатство». В России, стране, где он родился, мальчику было уготовано блестящее будущее. Урожденный Питер Зинданов, единственный сын графа Николая Николаевича Зинданова и графини Лары, был от рождения богат и обладал титулом, что сулило ему блестящую карьеру высокопоставленного придворного и любимца царя...

Но большевистская революция 1917 года решила иначе и изменила его судьбу..."

Была полночь, частый стук моей машинки громко раздавался в комнате-башне, я работала над первой частью биографии.

Это был второй день моего пребывания в «Молоте ведьмы», и, с точки зрения творчества, моя работа продвигалась довольно успешно. Я взяла два интервью у Питера Кастеллано: одно утром и второе — днем.

Мысли легко, без усилий, облекались в слова и ложились на бумагу. По мере того как появлялись новые персонажи, моя история начинала приобретать основную идею — как впечатлительный, талантливый юноша порвал со старым миром, с жестокой, не терпящей никаких возражений аристократией и улетел работать в демократическую Америку.

Я не забывала, что должна придерживаться любовных историй в жизни Питера Кастеллано и его творческой деятельности, но, чтобы объяснить феномен этого человека, чувствовала необходимость хотя бы немного рассказать о семье, из которой он вышел.

А может быть, на меня незаметно влияла необыкновенная атмосфера комнаты-башни и я была не в силах устоять перед восхищением и этим домом, и его историей?

"К тому времени, когда семья переехала в Дарнесс-Киль, Питеру было восемь лет. Десять исполнилось, когда был уложен последний камень в стену, окружившую новое поместье русских аристократов. Питер принимал как должное все происходящее. Ему ничего не было известно о людях в деревне Дарнесс-Киль, за исключением того, что иногда он видел рыбачьи лодки, на которых местные жители ловили лобстеров. Он ничего не знал об Америке, находившейся за пределами Дарнесс-Киля.

Его учителем была сама графиня Лара. Ей помогал «святой человек» — Саша Югров, который верил в то, что ты должен сначала согрешить, чтобы получить прощение, и чем больше глубина зла и падения твоего, тем больше экстаз от прощения грехов".

Почти бессознательно я углубилась в историю семьи. Чтобы выяснить, какое влияние имело воспитание на формирование характера Питера Кастеллано и на последующие годы его жизни.

Я писала увлекшись, но постепенно начала вдруг осознавать, что что-то мешает мне работать и эта помеха становится все сильнее. Ставня, сорвавшись с петли, вдруг начала колотиться об окно, дождь хлестал прямо в стекло. Несколько раз я даже останавливалась, не в силах сосредоточиться и продолжать.

«В этом странном доме мальчик был окружен любовью, но жил в мире, оторванном от реальности. Он был узником властной матери и мог вырваться лишь со смертью этой сильной женщины — графини Лары Зиндановой...»

Внезапный треск и звон разбитого стекла заставили меня вздрогнуть и поднять голову от машинки. Ледяной ветер, ворвавшись в комнату, сердито взлохматил мои волосы, пронзил холодом, а осколки разбитого стекла засыпали стол. Аккуратная стопка напечатанных страниц, лежавшая около моего локтя, взлетела вверх, листы закружили по комнате, а самый последний из них так завернуло ветром, что он с силой залепил мне лицо.

Все это случилось настолько неожиданно, что я закричала. Вскочив со стула, который перевернулся и упал, я подбежала к шнуру звонка и в панике начала с силой его дергать. И в это время погас свет.

Я стояла в полной темноте, сжимая шнур и боясь пошевелиться. Леденящий ветер дул в окно, и что-то похожее на снежный ком больно ударило по моей щеке.

За огромным окном я увидела ослепительный зигзаг молнии на чернильном небе, и комната на мгновение осветилась призрачным желто-зеленым светом.

Я всегда боялась грома.

Закрыв глаза, я ждала его, и каждый нерв в моем теле был напряжен, сердце бешено колотилось. Но вот последовали оглушительные раскаты, и я почувствовала, как задрожали пол и стены, казалось, сам дом зашатался. Наверное, разыгралось воображение, на самом деле тряслось и дрожало лишь мое тело.

Я не останусь здесь! Ни за какой бестселлер в мире! Все еще ослепленная молнией, я побежала к двери, споткнулась об упавший стул и упала на колени. Однако доползла до двери, ухватившись за дверную ручку, распахнула ее и тут же чуть не потеряла сознание от полученного шока!

Прямо на меня смотрело изрытое складками бородатое лицо!

Он держал свечу, и в ее мерцающем свете его лицо показалось мне почти дьявольским. Вдруг порывом ветра свечу задуло, воцарилась темнота. В следующее мгновение я ощутила на себе его руки и, вскрикнув, упала на пол без чувств.

* * *

— Мадемуазель, что с вами? Мадемуазель Саманта, что здесь произошло?

Я сидела на полу в коридоре, прислонившись спиной к стене, рядом с закрытой дверью комнаты-башни. Перед моими глазами стояли ноги в мужских ботинках и темных брюках, но я боялась взглянуть вверх. Наконец, с усилием, все-таки подняла глаза и увидела лицо дворецкого, Стефана Тогарева. Его обычно бесстрастное лицо в этот момент не было лишено участия. Он держал бронзовый канделябр, в котором горели три восковых свечи.

— Я...

— Прошу вас, мадемуазель, не поднимайте головы, — заботливо проговорил он. — Отдохните несколько минут. Так лучше при обмороках.

— Я... никогда не падала в обморок!

— Наверно, вы испугались, когда свет отключился. Что-то так подействовало на вас, что вы лишились чувств. Месье будет очень сердит, если вы пострадали.

— Потеряла сознание?!

— Здесь, на самом краю моря, у нас часто случается, что гаснет свет. Особенно в плохую погоду. Или дерево упадет, или замкнет упавшей веткой линию. Но в каждой комнате есть канделябр со свечами, и рядом на этот случай лежат спички.

— Я споткнулась о стул в темноте.

— Мне очень жаль, мадемуазель Саманта. Это обязанность Марицы — предупредить и показать, где находятся канделябр и спички. Я с ней поговорю позже.

Я попыталась встать. Мне уже было лучше. Но Стефан склонился надо мной в ужасе.

— Прошу вас, мадемуазель Саманта, отдохните немного. Через минуту дадут свет. Саша уже послал Игоря проверить линию.

Ну конечно! Саша! Я содрогнулась, вспомнив страшное бородатое лицо.

— Это не было ошибкой Марицы, Стефан, — сказала я. — В любом случае свечи не помогли бы. Что-то ударило в стекло, и оно разбилось. Мои листы разбросаны по всей комнате. Вот почему я звонила.

Дворецкий кивнул с серьезным видом.

— Вы испугались. Это вполне понятно.

— Да нет! Совсем нет, — солгала я. — Но когда в темноте наткнулась на стул и...

Внезапно свет залил коридор, и Стефан стал гасить свечи пальцами.

— Ну вот, теперь мы можем посмотреть, что там произошло, — сказал он ободряюще веселым тоном. — Наверняка полетели пробки, а не замыкание на линии. Кто-то уже заменил их.

— Зачем вы гасите пламя пальцами, Стефан?

— Привычка, мадемуазель. Мой отец научил меня этому. В России мы пользовались сальными свечами. Если задуть такую свечу, пойдет сильный неприятный запах. А если просто сощипнуть конец — никакого запаха. Могу я помочь вам, мадемуазель? — Он взял меня под руку и помог подняться.

— Саша был здесь, когда вы меня нашли? — спросила я, нетвердо стоя на ногах, покачиваясь.

— Саша? Нет, мадемуазель. Я был один. Я очень испугался, увидев, что вы лежите в коридоре. Но вы пошевелились, когда я хотел вам помочь, и стало видно, что вы не ранены. Поэтому я понял, что вы просто потеряли сознание.

— Наверно, так и было. — Я с благодарностью оперлась на его сильную руку, уверенно меня поддерживающую. — Но Саша был здесь раньше. Наверно, спустился вниз до вашего прихода.

— Возможно, мадемуазель. — Стефан улыбнулся. — Саша в «Молоте ведьмы» появляется и исчезает, когда ему нравится. Если вы чувствуете достаточно сил, чтобы войти внутрь, давайте посмотрим, что там случилось. Вы, разумеется, не станете больше работать сегодня. Но мы можем устранить все разрушения еще до завтрака, чтобы вы смогли работать завтра.

— Вы очень добры, Стефан. — Я все еще не могла окончательно прийти в себя.

Саша был здесь! Я видела его страшное лицо, когда открыла дверь.

Я неохотно последовала за Стефаном в комнату. Мои листы все еще кружились в воздухе, но ветер немного утих, и теперь, при свете и с дворецким, мне стало странно, что я так испугалась, когда стало темно.

— Вот в чем дело, мадемуазель! — позвал меня к окну Стефан. — Сломалась ставня. Поднялся сильный ветер, вот она и разбила стекло. Игорь завтра заменит его на повое и починит ставню. Но смею посоветовать, что стол лучше передвинуть от окна на середину комнаты. Такие вещи часто случаются в это время года. И просто чудо, что вы не пострадали от осколков.

— Да, — пробормотала я мрачно, — разумеется, мне повезло.

Серебристые острые осколки толстого окопного стекла валялись россыпью на моем столе, покрывали старинный красный ковер.

Я начала собирать листы рукописи и, собрав все, закрыла их в ящике стола.

— Окно починят еще до завтрака, мадемуазель, — повторил Стефан, заметив, каким тревожным взглядом я обвела комнату. — У Игоря в мастерской найдется все необходимое, он держит полный набор для таких непредвиденных случаев.

Я улыбнулась дворецкому:

— Благодарю, Стефан. Пусть чинит в любое время, когда ему угодно.

Мы вышли и пошли по коридору.

— Неприятный случай, мадемуазель.

— Да. Неприятный. — Я искоса посмотрела на него. — Но, по крайней мере, я извлекла из него кое-что полезное, узнала, например, что вы говорите по-английски. Я уже сомневалась в этом.

Он улыбнулся:

— Мадемуазель находит наши привычки странными?

— Да, пожалуй. Вы ведь все граждане Америки? Ваш хозяин давно принял гражданство. А как остальные?

— Нелегко менять привычки и уклад жизни, мадемуазель. Я старше нашего хозяина. Мы русские, и наши родители тоже были русскими. Это верно, что месье... однажды откололся от дома. Но мы никогда не осмелились бы, пока была жива графиня. Она выпорола бы любого, кто бы только намекнул.

— Но в Америке порка считается преступлением! — с негодованием воскликнула я.

— Здесь законом была графиня. Она решала сама и преступления, и наказания, мадемуазель.

— Но все-таки наверняка никого в действительности не порола?

— Много раз. Сначала среди нас были такие, которых интересовали деревня и ее жители, американцы и страна. Им хотелось самим пойти и посмотреть. Наверное, осталось то беспокойство, которое передалось еще вместе с революцией. Но, после того как этих слуг выпороли, все прошло. Все полностью вернулись к старому укладу. Саша очень хорошо управляется с кнутом. Он бьет очень сильно и приговаривает, что это хорошо для спасения души.

— Если бы кто-нибудь из вас осмелился рассказать властям о том, что здесь происходило, то Сашу и графиню наказали бы по законам Америки.

— Дело не в храбрости, мадемуазель, — просто возразил дворецкий, — а в пашей гордости и верности графине. Никто в то время понятия не имел ни об Америке, ни о ее законах. Мы были невежественными. Но если бы и знали о таких вещах, все равно никто не посмел бы предать ее, как сейчас никто не осмелится предать месье.

Я взглянула на него:

— Но ведь он-то уж никогда...

Стефан снова улыбнулся:

— Не приказывал нас высечь? Нет, мадемуазель. Сейчас все хорошо. Мы все в безопасности и счастливы. С нами месье, для нас он теперь наш граф и хозяин. Мы живем под его покровительством и знаем, что он нас больше никогда не покинет. И мы не покинем его, хотя свободны сделать это. Но надо быть глупцами, чтобы поступить так.

— Но вы ведь можете иногда покидать этот дом? — Что-то беспокоило меня в его словах. — Никто не может провести всю жизнь на одном месте, даже в таком большом доме, как этот.

— Некоторые из нас рисковали — уезжали, но всегда возвращались обратно. Время от времени наших молодых людей призывают на военную службу, как бывало раньше в старину на нашей родине. Мы не пацифисты. Война нам не в новинку. Когда месье соглашался, мы шли на службу. Но те, кто уходил и возвращался, никогда больше не имели желания покинуть снова дом. Даже сам месье — он ведь тоже уходил, но теперь больше не покинет нас.

— Откуда вы знаете, Стефан? Почему такая уверенность?

Мы спустились до первой площадки лестницы. Дворецкий остановился, как будто не услышав моего последнего вопроса.

— Могу я предложить вам немного французского бренди, мадемуазель? Ночь холодная, а оно вас согреет. Марица принесет вам.

— Спасибо, Стефан.

Я могла бы сказать, что время слишком позднее, чтобы беспокоить Марину, но знала заранее, что он ответит. Дворецкий заверил бы меня, что Марица и так жалуется, что я не нагружаю ее работой.

Я медленно прошла в свою комнату и постояла у камина, глядя на мерцающие угли.

Потом вздрогнула, вспомнив пережитый страх в комнате-башне и что произошло после того, как я написала ту фразу: «Он мог уйти только после смерти этой властной женщины — графини Лары Зиндановой...»

И, вспомнив слова, вновь услышала треск ломающегося стекла и ощутила ярость в порыве ледяного ветра на своем лице.

Я была рада, когда Марица тихо постучала в дверь.

— Надеюсь, мадемуазель уже оправилась от обморока? — с беспокойством спросила она, когда я открыла ей дверь.

— Ничего страшного не случилось, Марица. Не стоило Стефану тебя беспокоить. Я могла и сама спуститься вниз за бренди.

Она улыбнулась. Выше меня ростом, тоненькая, с высокой грудью, длинными темными волосами, уложенными косами под чепцом. Лицо ее было красиво, хотя чувственные губы полноваты, а нос и щеки выдавали крестьянское происхождение.

— Для меня честь услужить вам. Я так обрадовалась, когда Стефан сказал, что вы хотите немного бренди. Параша хвастает все время, потому что обслуживает мадемуазель Шерил. Но, по-моему, так же почетно обслуживать гостью. Может, мадемуазель выпьет бренди, пока оно теплое? Стефан сказал, что подогретое бренди поможет вам уснуть и проснуться утром свежей. Он сам положил в него пряности и подогрел.

— Стефан очень добр.

— Пока вы пьете, я приготовлю вам постель, мадемуазель.

Она поставила стакан на подносе на маленький столик около камина и начала расстилать постель.

Я немного отпила бренди и нашла его вкус восхитительным. Затем, не глядя на служанку, спросила:

— Марица, ты помнишь графиню Лару? Какой она была?

Марица прекратила свое занятие, но ответила не сразу.

— Я помню ее, как ребенок с детства запоминает что-то важное. Но смутно, потому что мне было всего шесть лет, когда она умерла, — и, поколебавшись, добавила: — Мне она казалась очень старой, суровой и важной дамой. Еще помню, что я должна была каждый раз приседать, когда она смотрела на меня. Я ее очень боялась, все дети ее боялись.

— Сколько тебе лет, Марица?

— Двадцать, мадемуазель.

Я думала, она моложе. Про себя я отметила, что графиня, оказывается, умерла всего четырнадцать лет назад, и задумалась, глядя на огонь. Питер почему-то заставил меня поверить, что это случилось очень давно.

— Помочь вам раздеться, мадемуазель, когда вы допьете бренди? — тихо поинтересовалась Марица.

— Американские девушки предпочитают раздеваться сами, Марица. Но останься и поговори со мной, пожалуйста.

— Как захочет мадемуазель. — По голосу было заметно, что ее расстроил мой отказ.

Я улыбнулась:

— Марица, ты никогда не думала, что твоя жизнь могла бы сложиться по-другому? Ведь ты живешь в Америке, а не в царской России.

Она снова поколебалась, прежде чем ответила:

— Мы, молодые, часто говорим об этом, мадемуазель. Но что мы можем сделать? Для нас здесь нет никаких перемен. Правда, когда месье вернулся... Теперь нам разрешают, если мы хотим, идти куда угодно. Но мы редко выходим. Американцы не любят нас. Поэтому мы нигде не были и ничего не знаем, кроме деревни. Параша один раз ездила в Портленд с мадемуазель Шерил. Она была напугана и хотела скорее вернуться. Так много иностранцев! — Марица оборвала рассказ. — Ну вот, теперь я обидела мадемуазель! Мария говорит, что я слишком откровенна.

— Мария не права. А я считаю, что ты недостаточно откровенна со мной. И Америка полна не «иностранцев», как ты считаешь, а американцев. Ты одна из них. Вы родились здесь, а это делает и тебя, и Парашу такими же американками, как я.

— Да, мадемуазель, — послушно отозвалась она.

— А что с теми молодыми людьми, которых призывали на военную службу? Наверно, они рассказывали вам, что Америка и американцы не те люди, которыми надо пугать маленьких детей?

— Но они всегда возвращались домой, мадемуазель. И говорили, что нет лучше места, чем наш дом.

— Ты уверена, что все они возвращались сюда, Марица? Все парни, которые уходили служить в армию?

— Все хорошие парии, мадемуазель. А о других лучше забыть.

Я стояла спиной к ней и теперь повернулась, чтобы посмотреть на ее лицо.

И Питер, и Шерил, оба твердили, что ни один человек никогда не покидал «Молот ведьмы».

— Почему лучше забыть остальных, Марица? — Я удивилась, увидев, что она готова расплакаться и не может отвечать. — Почему, Марина?

— Графиня запретила. И Саша...

— Но почему?

— Некоторые женились на иностранках... То есть на американских девушках. Я...

— И поэтому не вернулись?

— Нет, мадемуазель. Они привозили своих жен домой. Но мы... их выгнали. Мы не позволили им остаться здесь.

— Вам было приказано их выгнать? — Я была поражена. — Скажи мне, Марина, тебе хотелось бы, чтобы кто-нибудь из них остался?

Она стояла, опустив голову, глядя на носки начищенных до блеска туфель.

— Кому интересны мои желания?

— Скажи мне откровенно, Марица, только мужчины покидали этот дом? Или некоторые женщины имели смелость сделать то же самое?

— Они... Это были плохие женщины...

— Кто вам так сказал? Саша?

Марица предпочла не отвечать на этот вопрос.

— Теперь все по-другому, — быстро проговорила она, — никто из нас не хочет ни уходить, ни жениться на стороне.

— Интересно было бы посмотреть, если бы кто-то из вас поступил так. У тебя было когда-нибудь свидание за стенами «Молота ведьмы»?

— Свидание? — Она смотрела не понимая.

— Ну, чтобы местный парень из деревни куда-нибудь пригласил тебя? — объяснила я. — Хороший парень, который тебе даже не дальний родственник? Например, посмотреть кино, или на танцы, или просто прогуляться?

— Мадемуазель, вы пугаете меня, — пробормотала Марица. — Вы как графиня, когда она сердилась...

— Откуда ты знаешь? Ты была ребенком, когда она умерла.

— Другие говорили о ней так. Они. — Она вдруг замолчала, потом спросила: — Мадемуазель, могу я уйти? Прошу вас...

— Послушай, Марица, — заговорила я мягко, — прогресс и соседи когда-то дойдут до вас тоже. Ты американка, поэтому свободна поступать, как тебе вздумается, и чем раньше ты это поймешь, тем лучше для тебя.

— Да, мадемуазель. Могу я идти? Пожалуйста.

— Конечно, Марица. Но подумай над тем, что я тебе говорю.

Я проводила ее, заперла за ней дверь и начала раздеваться.

Бренди Стефана определенно успокоило мои нервы и прогнало суеверные страхи. Завтра надо подумать над тем, что рассказала мне бедная Марица. Начну анализировать и записывать события. Но не сегодня...

Я с наслаждением погрузилась в мою роскошную пуховую постель и сразу уснула глубоким сном без сновидений.

* * *

Утром, когда я проснулась, на безоблачном небе ярко светило солнце. Море было прозрачно-зеленым, и среди островков и рифов я увидела белые лодки мужчин из деревни, поднимающих тяжелые корзины с омарами, которые неспокойное море не позволяло им проверить с тех пор, как я приехала в «Молот ведьмы».

Поднявшись в комнату-башню, я обнаружила, что в окно вставлено повое стекло, ставня починена. Игорь, весело насвистывая, заканчивал ремонт.

— Доброе утро, мадемуазель, — улыбнулся он.

— Доброе утро, Игорь. — Меня до сих пор удивляло, когда слуги разговаривали со мной по-английски. Им, по-моему, это тоже доставляло немалое удовольствие, но такое происходило, только когда мы оставались наедине. Ни один из них не использовал английского в присутствии Питера и Шерил, исключение составляли лишь те случаи, когда хозяева их об этом просили. — Вам, наверно, нельзя называть меня «мисс Кроуфорд»?

Он посмотрел удивленно:

— Можно, мисс Кроуфорд. Но мы обычно применяем французский по старой русской привычке.

— Однако вы ведь уже не русский, Игорь. Вы — американец.

Он ухмыльнулся:

— Наверно, так и есть, мисс Кроуфорд. Но мне нравится в «Молоте ведьмы», а у нас тут свои порядки и правила. Прямо как в американской армии.

— И вам это по душе?

Он почесал бровь:

— В армии мне тоже кое-что не правилось поначалу, мисс Кроуфорд. Но со временем я привык. А потом уже ничего не замечаешь, плывешь по течению и перестаешь обращать внимание. Вы смотрите на нас глазами постороннего человека и видите вещи, которых мы уже не видим. Между нами говоря, я тоже кое-чему удивлялся, когда пришел сюда с войны в Корее. Еще как удивлялся, знаете ли! Это можно сравнить, например, с тем, как если бы вы жили в холмах и думали, что взбираться на них высоко и тяжело. Потом на годик попали в настоящие горы, а вернувшись, обнаружили, что холмы как будто съежились и стали маленькими. Холмы больше не высокие, и склоны не крутые. И вам странно, что вы считали раньше по-другому. Но вот вы начинаете снова жить здесь, и холмы опять как будто вырастают. Я родился здесь и никогда не видел ничего другого, пока не уехал. А когда вернулся через несколько недель, мне показалось, будто я никуда и не уезжал.

— Вы помните графиню?

Он кивнул.

— Видели ее портрет? Правда, меня еще не было на свете, когда его рисовали. Даже когда графиня умирала, можно было видеть, как она была красива когда-то.

— И жестока?

— Я бы так не сказал, — возразил Игорь, но, немного подумав, добавил: — Правда, однако, то, что если она приказывала кого-то наказать, то приходила смотреть. Она обязательно смотрела. Но видно было, что это ей не по душе. Жестоким можно назвать Сашу, но не графиню Лару. — Он протер стекло и повернулся ко мне. — Я не знаю, кто вам что говорил, мисс Кроуфорд, но наказывали тогда редко. Я помню только, как троих выпороли, и то, когда я был еще мальчиком. Один из них ранил другого ножом в драке из-за девушки. Ему за стенами дома пришлось бы отвечать по-другому, он еще легко отделался. Но здесь мы сами решаем свои проблемы.

— А другие двое что сделали?

— Один из них бегал за девушкой из деревни. Нам без этого хватало тогда хлопот с деревенскими. Они ненавидели в нас все — и как мы одеваемся, и как себя ведем. Парень перелезал по ночам через стену, чтобы встречаться с ней. Он знал, что ему грозит в том случае, если его поймают. Он все еще здесь, но я не стану называть его имени. Если вам интересно, месье сам вам расскажет.

— А третий?

— Лучше о нем не говорить.

— Почему?

— Не думаю, что он этого заслужил, вот почему. Но я тогда был очень молод и плохо помню. Ему было в ту пору лет двадцать, и здесь была замешана ревность. И Саша... Саша чуть не убил его. Графиня его остановила.

— Этот человек все еще здесь?

— Нет, когда он поправился, графиня дала ему денег и отослала прочь отсюда. Он больше не вернулся.

— Если графиня так поступила, это говорит о том, что она чувствовала свою вину перед ним.

Игорь пожал плечами:

— Не знаю. И никто здесь не говорит об этом.

— Но если была замешана ревность, как вы сказали, и Саша чуть не убил, не запорол этого человека до смерти, значит, Саша ревновал. К кому, Игорь? К графине?

— Вы действительно хотите докопаться до всего. Верно? — В его голосе послышался страх. — Знаете, вы напоминаете мне чем-то саму графиню. Вы бы ей понравились, мне кажется.

— Тот молодой человек был любовником графини Лары, Игорь?

— Наверное, был одним из них. Я не знаю. Я же говорю, что был тогда ребенком всего лишь семи-восьми лет.

— Вы сказали «одним из них». Почему вы так сказали?

Он снова пожал плечами:

— Знаете, как бывало в старину в России?

— Нет, не знаю. Пожалуйста, расскажите.

— В старой России крестьяне были собственностью помещиков, мисс Кроуфорд. Если граф видел красивую девушку в деревне или на ферме, он просто брал ее. А девушка была польщена вниманием, и ее родители тоже. Никто особенно не переживал. И здесь было точно так же — если барыне приглядывался какой-то юноша. Только крестьянам приходилось быть осторожнее, чем господам, потому что если муж, брат или отец этой леди узнавал, то парня могли запороть до смерти!

— И такое здесь случилось?

Игорь явно был смущен.

— Я этого не говорил, мисс Кроуфорд.

— Нет, но вы сказали, что была замешана ревность. Только ли Саша был ревнив? Или графиня Лара ревновала тоже?

— Парень был дурак. А может, был влюблен в какую-то девушку до того, как графиня... ну... вы понимаете. Когда графиня узнала, то велела его выпороть, Саша был только рад. Хотя парень сделал лишь то, что сам Саша делал часто. Но графиня выделяла Сашу особенно. Я думаю, она его считала кем-то вроде второго мужа, с такими же правами и привилегиями, какие имел граф. — Он собрал свой инструмент. — Мы здесь люди довольно простые, мисс Кроуфорд. И если принимать все как есть, то жить тут не так уж плохо. А сейчас гораздо лучше, чем было. Благодаря месье и мадемуазель Шерил. Порок больше не бывает. Никаких проблем. Мы живем спокойно, сыто и в безопасности. Я не стал бы ничего менять. Но есть здесь некоторые, которым не нравится. — И он вышел, унося свои инструменты.

Я подошла к окну и стала задумчиво смотреть на море. Игорь был так современен в своей речи, но старый мир все еще властвовал в его отношении к жизни. И из этого, почти средневековья, сформировался характер Питера Кастеллано? Ведь он мог видеть многие вещи более отчетливо, чем Игорь, который младше его по возрасту, и находиться под гораздо более глубоким впечатлением. Как он нашел в себе смелость, чтобы вырваться? И стать, несмотря ни на что, актером? Как?

У подножия скалы, почти под моим окном, на волнах качалась рыбацкая лодка. Мужчина в голубом свитере стоял у руля, а мальчик лет четырнадцати перегнулся через борт, глядя в воду. Тростниковая корзина для лобстеров появилась на поверхности, мальчик поймал и держал ее, пока мужчина вертел ручку лебедки, поднимал и переворачивал корзину в лодку. Они работали увлеченно некоторое время, потом мальчик поднял голову и увидел меня. Он сказал что-то мужчине, указывая на мое окно. Оба несколько минут смотрели на меня, потом мальчик сделал насмешливый жест. А мужчина сплюнул в воду перед тем, как лодка, покачиваясь, направилась к береговым рифам.

Я вернулась к столу. Ненависть и суеверия прошлого все еще живы. Я должна написать об этом. Я села и, взяв листы рукописи, стала складывать их по порядку. Закончив, снова проверила.

Один лист пропал. Последний. Он единственный потерялся в ночном происшествии. Я помнила прекрасно, что там было написано. Особенно последнюю фразу: «Выход для него был один: только через смерть властной женщины графини Лары Зиндановой».

 

Глава 4

Маленькое кладбище находилось в миле от дома, на самом краю скалистого мыса. Большинство дорожек и могил были ухожены, и место казалось приятным. Солнце ярко светило. Спокойное море поблескивало внизу. Но, должно быть, в другую погоду и время суток здесь жутковато... Особенно ночью, во тьме, когда завывает ветер и бушует море. Низкорослые буковые деревья, такие же, что я видела по дороге в Дарнесс-Киль, окружали кладбище с трех сторон. Ночью они могли показаться зловещими.

Я узнала, что старый Игорь, привратник, следит за состоянием кладбища, но особое внимание уделяет фамильному мавзолею. И это действительно оказалось правдой.

Камни были чистыми, пи одного побега сорняка на красном гравии, и свежие красные розы в коричневой каменной вазе, укрепленной на стене. На мавзолее были написаны имя графини и все ее титулы, оставлено место для Питера, Шерил и их наследников.

Я достала блокнот и записала даты: «Рождена в 1886, умерла в 1952».

Почему Питер хотел обмануть меня, назвав другую дату смерти своей матери? Хотел доказать мне, что смог покинуть «Молот ведьмы» лишь после ее кончины? А ведь уехал за шесть лет до этого, в год, когда родилась Марина. И уехал отсюда во Францию — на Ривьеру, где впервые вкусил все прелести современной жизни.

Оп встретил свою первую жену в Каннах, блестящую французскую актрису, Ивонну Картье. Поехал за ней в Париж, где, как я помню, играл мелкие роли в ее спектаклях. Но именно то, что он стал играть на сцене, привело его обратно в Америку и к славе. Брак был аннулирован. Они разошлись, каждый пошел своим путем.

Я снова взглянула на даты на мавзолее. Значит, графине Ларе было двадцать пять, когда родился Питер. Она была тогда на пике своей красоты и выглядела, наверное, именно так, как на портрете, написанном в 1913 году, что висит в библиотеке. Графиню рисовал знаменитый французский художник, который, вероятно, был тоже ее любовником.

Я захлопнула свой блокнот, почувствовав чье-то присутствие за спиной. Обернувшись, увидела Игоря, старого привратника. Он нес грабли и большой резак.

Когда Игорь приблизился, я рассмотрела, что его лицо еще более морщинистое, чем мне казалось, а густая белая борода в желтых пятнах от табака. Он беззубо улыбнулся мне — его кожа собралась в глубокие складки, как старый пергамент, — и дотронулся до своей поношенной черной шапки.

— Доброе утро, Игорь.

— Мадемуазель...

Я не могла не заметить, что его блестящие черные глаза не соответствуют морщинистому старому лицу.

— Вы приходите сюда каждый день, Игорь?

— Да, мадемуазель. Если погода позволяет. — Он осмотрел запертый мавзолей. — Она рассердится, если старый Игорь не придет, чтобы хорошенько прибраться в ее доме.

Я вспомнила невольно, что рассказывал Питер. Игорь был одним из казаков, которые служили графу, перед тем как семья приехала в Америку.

— Вы любили графиню, Игорь?

Старик кивнул.

— Она была очень красива?

— Таких, как она, сегодня нет.

«Туше!» — подумала я печально, улыбнувшись ему с симпатией.

— Вы, наверно, очень сожалели о ее смерти?

— Это были черные дни для нас, мадемуазель. И месье уехал, и она слегла... Даже Саша не смог ей помочь. И так медленно тянулось время... — Он покачал головой.

— Она была... больна какое-то время?

— Долгое время, мадемуазель.

— И доктора не могли ей помочь? Она ведь, кажется, не была еще старой. Шестьдесят шесть? В наши дни люди живут дольше.

— У нее был Саша. Ей не нужны были иностранные доктора, мадемуазель.

— Но она умерла.

— Она не боялась смерти, мадемуазель. И почему должна была бояться? Она повидала многое на своем веку.

— И все равно, — настаивала я, — жить она могла быть еще жива и сейчас, если ее болезнь была излечима. Что ее убило, Игорь? Саша смог определить, что это за болезнь?

— Графиня была женщиной с большим характером, мадемуазель. Ее убил гнев, а не болезнь.

Я посмотрела на его фигуру в белой, подпоясанной кушаком рубахе, мешковатых брюках и сапогах до колен.

— Это было то, что называют «ударом»?

— Наверно. Я не знаю.

— Ее парализовало? Она не могла двигаться? Удар случился внезапно?

Он медленно наклонил голову:

— Да. Она лежала так годы. Не двигалась, не говорила. Только глаза жили. Саша одно время смог ей помочь. Но она этого не хотела. Кода он вернул ей речь, она прокляла его. Когда сделал так, что она смогла двигать руками, ударила его. Графиня даже пыталась убить себя, желала смерти. В конце концов он усыпил ее, погрузил в сон, и она медленно перешла от сна в смерть. Вот этого графиня Лара и хотела, я думаю, с самого начала.

Я дотронулась до его руки:

— Что вызвало удар, Игорь? Из-за того, что месье покинул «Молот ведьмы»?

— Вы задали вопрос и сами на него ответили, мадемуазель, — проворчал он. — И графиня так делала. Если сами знаете, зачем спрашивать?

— Значит, это правда? У нее случился удар, когда уехал из дому Питер?

— Ну да, — сдался старик, — она очень разгневалась. Никогда не видел ее такой. Они ссорились целыми днями. Она вдруг созвала нас всех во двор. И там в присутствии всех приказала Саше высечь сына. Но Саша не стал. Да и как он мог? Говорят, что больше нет графов и графинь. Но месье был сыном графа и ее сыном, а значит, нашим хозяином. Кто же мог поднять на него руку? ; Саша во всем повиновался графине. Он был одарен ее милостями больше, чем кто-либо другой. Но все-таки Саша оставался крестьянином, в нем текла кровь простолюдина. Он поднял кнут, но не смог нанести удара. Испугался, и тогда она перенесла гнев на него. Даже больше, чем на сына. Вырвала кнут из рук Саши и начала его хлестать... — Худые стариковские плечи вдруг стали сотрясаться в приступе скрипучего смеха. — На это стоило посмотреть, особенно тем, кого Саша когда-то порол сам. Графиня его секла до тех пор, пока он не упал на колени, и убила бы его, наверное. Но тут и случилось так, что она сама вдруг свалилась с пеной на губах и побагровевшим лицом. Все пыталась его снова ударить, наказать, но могла сделать это лишь глазами. Мы подбежали к ней. Но Саша нас страшно выругал и приказал отойти всем назад. Потом поднял ее и внес в дом. Его кровь, стекая с него, пропитывала ее одежду.

Я содрогнулась, представив эту ужасную картину, так живо нарисованную старческим задыхающимся мстительным голосом. Мне захотелось убежать от него прочь... Но любопытство пересилило, и я продолжила расспросы, чтобы понять все.

— Месье Питер тогда и уехал?

— Вскоре, мадемуазель. Он тоже заболел. Саше пришлось лечить их обоих какое-то время и еще собственные раны. Я не помню, сколько времени прошло, когда уехал месье, но не очень много. Он уехал ночью. Я открыл ему ворота, и никто ничего не узнал до утра. От него долго не было вестей. Он уехал во Францию, так говорили. Женился на француженке. Потом посыпались письма одно за другим, он начал интересоваться и присылать распоряжения. Но пи разу не появился сам. Даже когда умерла графиня. Его вторая жена приехала, а он — нет. Пока Саша не поехал забрать его из госпиталя. И мадемуазель Шерил поехала с ним. Саша сделал то, чего не могли сделать иностранные доктора. Он вылечил месье, и тогда наш дом снова ожил.

— Из какого госпиталя?

— Я не знаю. — Глаза старика избегали моего взгляда. Он указал в сторону моря, и я увидела, как из-за островов появилось облако. — Я ее, наверное, обидел, — сказал он. — И зачем только рассказал вам, незнакомке, вещи, о которых лучше забыть? Я всегда знаю, когда она сердится на меня. Ветер пронизывает меня, достает до костей, потом так и ломит все суставы. Вам лучше уйти, мадемуазель. Она может и на вас рассердиться.

— Чепуха! — сказала я громко, но по коже пробежали мурашки, когда я взглянула на мавзолей. — Это месье носит сюда свежие розы, Игорь?

— Месье? — Он выглядел удивленным. — Нет, мадемуазель. Он никогда сюда не приходит. Свежие розы каждый день носит Саша. Это были ее любимые цветы...

— Спасибо, что поговорили со мной, Игорь. — Я почувствовала первый холодный порыв ветра на своем лице, который с моря достиг утеса.

— То, о чем вы спрашивали, это будет для вашей книги, мадемуазель? — поинтересовался он.

Ветер теперь лохматил мне волосы, небо быстро темнело. Показалось вдруг, что дом находится очень далеко отсюда. Не ответив на вопрос Игоря, я повернулась и пошла назад.

Я едва успела добраться до дому, как пошел ледяной дождь со снегом, и я уже не могла видеть океана из-за поднявшегося шквала. Я глянула на часы. Питер, наверно, уже ждет меня в библиотеке. Я сама составила план наших бесед. Но прежде чем пойти к нему, напомнила себе еще раз, что должна написать историю, которую хочет получить от меня мистер Лэтроуб, потому что в этом странном доме не могла противостоять искушению писать запрещенные части биографии — как будто чье-то невидимое присутствие принуждало меня открывать тайны прошлого.

Шерил встретила меня в коридоре.

— О, посмотри на себя, Саманта! Ты почти насквозь вымокла. Тебе надо брать с собой плащ.

— Я скорее заледенела, с неба сыплется лед.

Шерил улыбнулась:

— А утро казалось таким прекрасным для прогулок! Я хотела с тобой напроситься, когда увидела, что ты уходишь.

— Жаль, что не пошла. Было бы приятнее гулять вдвоем.

— А мне жаль, что ты не ездишь верхом. Я показала бы тебе окрестности и наши владения. Они простираются на мили. Но мы можем как-нибудь поехать на машине. Выберу хорошее утро, и поедем.

— С удовольствием поеду с тобой.

— Тогда договорились. Далеко ты ходила?

— Всего лишь на кладбище. Там был Игорь-старший. — Я сделала паузу. — А разве твоя мать не там похоронена, Шерил?

Ее лицо помрачнело.

— Нет.

— Почему? По той же причине, по которой в газетах того времени не появилось ни строчки о событии в «Молоте ведьмы»?

— Питер не любит вспоминать тот период жизни. До сих пор не хочет говорить об этом.

— Но почему, Шерил? Он стыдится того, что произошло в «Молоте ведьмы»?

И тут я увидела, как в синих глазах вспыхнул гнев, но лишь на мгновение, потом Шерил рассмеялась и взяла меня за руку.

— Странные вещи ты говоришь, Саманта. Разве ты найдешь более спокойное и счастливое местечко, чем «Молот ведьмы»? Здесь как будто время застыло, здесь все, как было полвека назад в России. У нас гораздо меньше проблем, их почти нет, по сравнению с людьми, живущими за стенами поместья.

— Наверно, этому есть причина, — пробормотала я.

— Наши люди счастливы только тогда, когда они много работают, и они умеют отдыхать по-своему. Им не нравятся музыка в записи или мыльные оперы. Наверное, они старомодны, но это правильный образ жизни. Мы счастливы здесь. Мы, вероятно, более здоровое общество, чем многие другие.

— Да, — вздохнув, согласилась я, — знаю. Но иногда мне хочется, чтобы ты перестала меня постоянно заверять, как вы здесь счастливы и довольны жизнью.

— Тебе понравилось бы больше, если бы мы ходили вокруг тебя с вытянутыми недовольными лицами, Саманта? — Она сделала такую забавную гримасу, изображая недовольство, что я рассмеялась.

— Нет. Этого я не хочу!

— Тебе трудно угодить. А ведь мы все очень стараемся, рассказываем все, что ты пи спросишь.

— Да, знаю. — И добавила запоздало: — Вы все просто замечательно сотрудничаете со мной. Особенно Питер.

Шерил улыбнулась, снова обретя безмятежный вид.

— Это напомнило мне, что Питер ждет в библиотеке, и нам лучше не оставлять его надолго наедине с бабушкиным портретом. Он страшно гордился ею.

— Послушай, Шерил, пока мы не вошли туда... — Я помолчала, подыскивая верные слова, потом произнесла: — Я читала в газетных вырезках о смерти твоей матери. Там говорилось, что несчастье произошло в Ширклиффе, здесь же, на заливе Мэй. Ведь это недалеко отсюда, верно?

— Миль тридцать или около того. — Ее глаза сузились. — Я могу отвезти тебя туда, если хочешь. Но уверяю, это напрасная трата времени, там нечего смотреть.

— Она похоронена там? Так недалеко от «Молота ведьмы»? Но нигде не написано об этом месте.

— Ты права.

— Ты... ты не очень любила свою мать, Шерил?

— Нет, — глухо отозвалась она, — не любила.

— Тебе было всего восемь лет. Это не тот возраст, чтобы уметь кого-то ненавидеть, особенно для девочки по отношению к собственной матери.

— Ты не знала ее. Она ревновала к Питеру. И все хотела здесь изменить. Разрушить все, что создала бабушка. — Горечь в ее голосе поразила меня.

— Тебе уже восемнадцать сейчас, Шерил. В этом возрасте можно попять, что любовь иногда толкает женщину на странные поступки под воздействием ревности. Ты никогда не задумывалась, что могло случиться подобное с тобой, если бы ты была замужем за кем-то, похожим на... на твоего отца? И ты бы тоже безумно его ревновала? Ведь он давал ей основания для ревности?

Ее глаза стали холодными.

— Тебе не попять этого, Саманта. Тебе никогда не понять, что мы чувствуем, я и Питер, и как мы относимся к «Молоту ведьмы». Зачем ей понадобилось все менять? Пока Питер ее не поднял из низов, она была никем и ничем. Моя мать была итальянка. Ты, наверное, знаешь это, как и то, что она имела некоторое отношение к искусству. Питер встретил ее в Париже, когда вернулся туда, чтобы оформить расторжение брака с Ивонной. Ее звали Тереза. Он заплатил ее долги и дал ей денег. Она хотела его отблагодарить — нарисовать его портрет, и он согласился. Он никогда не мог отказать женщинам в их просьбе. А она была тогда красива. По-своему.

— И он женился на Терезе в Париже?

— Нет. Она поехала с ним в Америку, и они тихо поженились в Бостоне. Потом некоторое время жили в Нью-Йорке. Он там играл в театре. Потом купил дом в Ширклиффе. Он отдыхал там между спектаклями. Там я и родилась...

Я задумалась.

— Ты сказала, что в комнате, где я сейчас живу, была ее студия?

— Это было позже, Саманта. За несколько месяцев до того, как... она умерла. Она знала о «Молоте ведьмы». Хотела жить здесь и быть хозяйкой поместья. — В голосе ее зазвучала нотка презрения. — В конце концов Питер сдался, как всегда, и разрешил ей сюда приехать. Но сам не вернулся, для него слишком печальны были воспоминания.

— Но она приехала сюда с тобой? — Слуги говорили мне, что отец и дочь вернулись в «Молот ведьмы» лишь после смерти Терезы.

— Нет. Я тогда училась за границей. Она приехала сюда одна. Стала, как и хотела, хозяйкой дома, слуги повиновались ей, хотя и смеялись за ее спиной, считали ее иностранкой и ненавидели. Видишь ли, она не уставала твердить им, что они уже не русские, пыталась изменить их жизнь. Она хотела все здесь переделать, а они этого не хотели. Особенно Саша. Он возненавидел ее...

— А Питер жил в Ширклиффе, пока она жила здесь? — Образ Терезы Кастеллано постепенно формировался в моем сознании, хотя и не таким, как его обрисовала Шерил. Печальная, ревнивая женщина, очень одинокая. Жила в добровольном заточении в этом странном поместье...

— Питер приезжал в Ширклифф отдохнуть перед очередным спектаклем. Я присоединялась к нему на каникулах. Это был наш дом. Туда приезжало множество интересных людей: режиссеры, критики, сценаристы, актеры, композиторы, музыканты...

— И конечно... женщины, которых привлекал Питер.

— О, разумеется! Но как только моя мать узнавала, что Питер в Ширклиффе, она сразу же просила Игоря отвезти ее к нам. Бабушка знала бы, как с ней справиться. Но Питер был слишком добр и мягок. Она не оставляла его пи на минуту в покое и делала его жизнь в Ширклиффе невыносимо несчастной.

— Своей ревностью?

— Своим вмешательством во все. Она ненавидела Сью Марсден, секретаря Питера. А Сью была очень хорошим человеком. Ты ведь читала о том, что произошло. Она пыталась убить Сью. И думала, что убила. Поэтому и бросилась со скалы... Но тебе надо идти, Саманта.

— Да... Пора.

Постучав, я вошла в библиотеку, чувствуя на себе взгляд Шерил и радуясь, что она не видит во мне серьезной соперницы, способной увести ее отца.

Питер Кастеллано поднял взгляд от огромного стола, за которым что-то писал, и улыбнулся мне:

— Я начал тут набрасывать заметки, пока вас ждал, Саманта. Чтобы легче было отвечать на ваши вопросы. Мы ведь уже закончили с ранним периодом, верно?

Он легко и изящно поднялся со своего места. Черные волосы блестели, в них не было и намека на седину. На нем были серые брюки, зеленый вельветовый, в рубчик, пиджак и хорошо подобранный галстук.

— Да, почти закончили, мистер Кастеллано. Мистер Лэтроуб предположил, что я соберу ранний период в две главы, по прочтению которых будет принято решение — продолжать или отклонить работу. Мою работу. Не думаю, впрочем, что они откажутся от самой идеи, ни при каких обстоятельствах.

Он рассмеялся:

— А я с уверенностью могу сказать, что ни один издатель, если он в здравом уме, не забракует ваше превосходное изложение материала, Саманта.

— Надеюсь, вы окажетесь правы. К несчастью, у меня пока нет вашей уверенности в моих способностях.

— Не присядете, пока я закончу? Может быть, хотите чего-нибудь выпить? Я буду готов через пять минут. Отвечу на ваши приготовленные для меня вопросы.

— Спасибо. Но я хотела бы пока еще раз осмотреться здесь, мистер Кастеллано.

— Саманта, — сказал он мягко, — не легче вам будет звать меня просто Питером?

— Может быть, — призналась я, почувствовав, как нелегко выносить взгляд этих синих странных глаз, и отвернулась, смутившись, — но это было бы не совсем профессионально, не так ли, мистер Кастеллано? Если не возражаете, лучше оставить наши отношения дружескими, но строго официальными.

Он улыбнулся своей неотразимой улыбкой:

— Ведете себя как примерный биограф? Что ж, все, что пожелаете, Саманта. Вы не возражаете, что я вас так называю? — Он сел снова за стол и вернулся к своим записям.

Я смотрела на него и думала, что ничем не отличаюсь от других женщин. Несмотря на все, что говорила Шерил, я тоже оказалась полностью под влиянием его очарования. Я даже чувствовала его притягательность, пока ходила по огромной библиотеке, разглядывая ряды книг в кожаных переплетах. Смотрела на портреты на стенах, стараясь переключить на них свое внимание и забыть о присутствии Питера Кастеллано. Мой взгляд упал на портрет отца Питера Кастеллано — графа Николая Николаевича Зинданова...

Красивое лицо графа имело жесткое выражение, эту жесткость не унаследовал сын. И можно было легко вообразить, как зажигались эти темные глаза вожделением и злой волей, когда граф применял свое право суверена к какой-нибудь напуганной до ужаса девушке из своего поместья.

Графиня Лара, решила я, должно быть, находила своего крестьянского Распутина бледной заменой пылкому графу, которого потеряла. Неудивительно, что она металась от любовника к любовнику в поисках удовлетворения. Я повернулась к ее портрету, висевшему в другом конце комнаты, и не сдержала возгласа удивления. Портрет исчез.

— Я готов, Саманта.

Я подошла к его столу.

— Вы куда-то перенесли портрет графини Лары? — Я старалась говорить как можно небрежнее.

Он встал подвинуть для меня стул.

— Я хотел вам сказать об этом. Знаете, это все Шерил беспокоится. Она думает, что я здесь сижу и мучаюсь воспоминаниями о прошлом. Хотя это не так. Это красота матери заставляет меня смотреть на нее так часто. Но Шерил решила, что портрет надо повесить туда, где он и висел раньше. В комнату-башню. — Наверное почувствовав мое замешательство, он поспешно добавил: — Саманта, простите. Мы должны были это обсудить сначала с вами. Портрет может отвлекать вас там от работы.

Я выдавила смешок. Поскольку все без исключения люди в «Молоте ведьмы» говорят и действуют так, как будто графиня все еще живет в доме, я сказала то, чего от меня ожидали:

— Каким образом он может мне мешать? Я восхищаюсь портретом. Прекрасная работа. И вы совершенно правы, мистер Кастеллано, — ваша мать была действительно прекрасна. И художник сумел передать ее красоту. Думаю, на меня портрет подействует успокаивающе.

— Значит, вы не возражаете? Я рад. — Он явно переигрывал, изображая огромное облегчение. — Если бы я услышал, что он будет вас беспокоить, я попросил бы Стефана перевесить его.

Я попыталась сосредоточиться, глядя на свои записи. Сейчас 1966-й, говорила я себе, и это только портрет. Как глупо бояться портрета! Они могли бы и графа туда перенести за компанию. Но тем не менее меня странно обеспокоила мысль делить комнату с графиней.

— Итак, на чем мы вчера остановились? — начала я.

— Мы были в Париже, — отозвался он.

— О да. Вы с Ивонной Картье договаривались об условиях расторжения брака. Тогда вы еще не встретили вашу вторую жену.

— Нет. Это случилось позже. — Он откинулся назад, на спинку кресла, и прикрыл глаза. — С Ивонной все было просто, мы во всем пришли к согласию. Мы оба были актеры, и судьба развела нас по разным сторонам света, так что продолжать брак было бессмысленно. Судья сразу согласился. Все было официально. Условия зафиксированы в документах, которые вы можете прочитать и использовать для книги, если понадобится, Саманта. И хотя мы вели себя как взрослые умные люди, для нас обоих расставание было печально. Мы были счастливы в те моменты, когда находились вместе. Ивонна была потрясающая женщина и прекрасная актриса. Она тоже много работала, поэтому в краткие периоды отдыха, оставаясь вдвоем, мы всегда упивались друг другом. Часто она говорила мне, что привыкла жить именно для тех редких моментов, когда мы бывали вместе.

— Значит, вопрос супружеской измены не стоял?

Он открыл глаза.

— Абсолютно нет! Во всяком случае, на суде об этом не упоминалось. Я думаю, что у Ивонны были на стороне мужчины, уверен в этом. Но я никогда не спрашивал. А вернувшись домой, много времени проводил с Анной Тремайн, моей ведущей актрисой, необыкновенно пылкой и очень ревнивой молодой особой. Анна тогда была похожа на вас, Саманта. Высокая, стройная, страстная красивая брюнетка. Только глаза у нее были серые и не такие красивые, как ваши, зеленые. — Он рассмеялся. — Вероятно, вам уже много раз говорили, как красивы ваши глаза, Саманта?

Я почувствовала, что краснею.

— Мы говорили об И воине, мистер Кастеллано, — напомнила я поспешно. — Вы расстались друзьями, и вам было грустно, так?

— Да. Так. Но расстались лишь по суду. А продолжать интимные отношения после расторжения брака не запрещается. После суда я повел Ивонну ужинать в маленький ресторан, который мы оба любили, там играл цыганский оркестр. Мы танцевали и... предавались воспоминаниям. А потом я поехал к ней домой. — Он оборвал рассказ и нахмурился. — Саманта, вы кажетесь такой юной, невинной и хорошенькой, что мне трудно рассказывать вам некоторые вещи. Они могут вас шокировать.

— Пожалуйста, будьте откровенны, мистер Кастеллано. Ведь моя цель пребывания в вашем доме — описывать все, что вы мне говорите. Вот почему наши отношения должны оставаться официальными. Итак, вы были с Ивонной в ее квартире...

— Да. — Его синие глаза приобрели мечтательное, далекое выражение. — Она была — вся страсть и порыв...

Возможно, то, что я услышала от него в последующий час, и шокировало бы меня при других обстоятельствах, Питер был слишком откровенен и не колеблясь обнажил самые интимные детали их романа. Но у меня не было времени для смущения. Моя рука летала по бумаге, улавливая каждое его слово, и я с трудом подавляла радостное возбуждение. В «Лэтроуб Силвер пабликейшнз» просто с ума сойдут, прочитав эту историю!

— Не думали ли вы тогда оба, что не стоит заканчивать такой прекрасный роман? Столь... замечательный? — спросила я.

— О да, думали, — с печальной улыбкой ответил он. — Мы об этом много говорили. Но хотя любовь толкала нас на искушение снова вступить в брак, разум говорил — нет. Когда один из нас поддавался этому искушению, второй приводил причины против, вспоминал обстоятельства, вынудившие нас пойти на развод. Решение было правильным и окончательным. Мы оба знали, что обратного пути нет.

— Вы встречались потом?

Он покачал головой:

— Мы никогда больше не виделись. Я часто думал о ней и надеялся, что она счастлива. Она выходила замуж несколько раз. Последний, кажется, за итальянского аристократа. Ивонна живет в Милане, у нее двое детей — один от предыдущего брака. А у меня есть моя милая Шерил...

— И именно в ту поездку в Париж вы встретились со своей второй женой? — Я перелистала мой блокнот. — С Терезой Росси?

Он кивнул.

— Бедная, маленькая, ревнивая Тереза! Как часто я сожалел потом, что встретил ее! Это случилось в ресторане, вы уже знаете.

— Да.

— В том, куда я водил Ивонну.

Я сделала вид, что это на меня произвело впечатление.

— Да. Я сидел там однажды утром, пил кофе, чашку за чашкой, и смотрел на улицу на прохожих. И там на тротуаре впервые увидел Терезу. Она стояла у окна, заглядывая внутрь. Ей было тогда около двадцати, и в то время в Париже царил голод. Ясно было при первом же взгляде на нее, что она находится в отчаянной нужде. Я видел ее лицо через стекло — бледное, печальное. Она напомнила мне Монну Лизу. Потом Тереза повернулась, чтобы уйти прочь, но вдруг схватилась рукой за стекло и осела на тротуар. Очень быстро собралась толпа. Я вышел посмотреть, что произошло. Люди толпились вокруг бедной девушки, и было ясно, что она без сознания. Я пробился к ней поближе. Она выглядела такой худенькой, слабой и беспомощной, что жалость затопила меня. Я поднял ее на руки и внес в ресторан.

Хозяин разрешил мне отнести ее в заднюю комнату, где мы уложили ее на кушетку и послали за доктором. Врач осмотрел ее и сказал, что у нее просто голодный обморок. Тереза пришла в себя, и мне вдруг захотелось ей помочь.

— И как вы ей помогли?

— Накормил обедом, потом отвез ее домой. Это было бедное, убогое место. Там я увидел непроданные картины, понял, что она рисует.

— Она была талантлива?

— Нет, боюсь, что нет.

— Но вы согласились, чтобы она написала ваш портрет?

Он нахмурился:

— Да. Я пытался дать ей денег, но она не хотела брать. Я сам предложил ей написать портрет и назвал цепу. Тереза была гордой. Но в конце концов сдалась. Каждый раз, приходя позировать, я приносил еду и вино. Она рисовала очень медленно. Порвала по крайней мере дюжину набросков. Я отложил отъезд. Получал срочные телеграммы из дома. Мои агенты приготовили роль. Очень важную для меня. Но я остался.

Питер вдруг поднялся и быстро направился к окну. Встал ко мне спиной, сжимая руками подоконник. Насколько ему доставляло удовольствие рассказывать мне об И воине, настолько теперь, очевидно, трудно было вспоминать Терезу. Он рассказывал о ней коротко и неохотно. А когда снова заговорил, тон его был странно холоден.

— Мы стали любовниками. Она умоляла, чтобы я взял ее с собой в Америку. И я взял ее. Я женился на ней в Бостоне, потому что она была беременна. И очень благодарен судьбе за то, что в Шерил очень мало от ее матери. Когда я сейчас смотрю на ее лицо, я не вижу никаких намеков на черты Терезы.

Он явно не хотел больше говорить, и я неохотно закрыла блокнот.

— Наверно, на сегодня хватит воспоминаний, вы понимаете, Саманта? — спросил он тихо.

— Пожалуй, вы правы.

Я встала. Портреты его аристократических предков, казалось, посмеиваются надо мной.

— Пойду к себе и запишу все, пока свежи впечатления.

Лицо Питера потемнело, как будто он погрузился в тягостные мысли, но потом черты разгладились, он улыбнулся:

— Да, да, разумеется.

 

Глава 5

Из вашего рассказа я сделал вывод, что дела идут неплохо, мисс Кроуфорд, даже очень хорошо, но моему мнению. Когда вы собираетесь отослать черновики в Нью-Йорк?

Мы сидели в крошечном кафе Дарнесс-Киля с Ричардом Мэнсфилдом. Я была так рада видеть его, что, когда мы встретились около получаса назад, мне захотелось броситься ему на шею и расцеловать. Он выглядел таким нормальным, таким американцем, со своими светлыми волосами, открытым приятным лицом, и так отличался от людей, живущих в «Молоте ведьмы».

— Дайте мне три дня, — ответила я, — и тогда сможете взять с собой первые главы, мистер Мэнсфилд.

— Отлично, — его белые зубы сверкнули в дружеской ухмылке, — мои друзья зовут меня Ричардом. Иначе говоря, я хотел бы звать вас Самантой. В конце концов, мы ведь коллеги, не так ли?

— О'кей, — улыбнулась я.

— Дядя Грегори просил меня с вами тесно сотрудничать.

— То же самое он приказал и мне.

— Вот как? — В его коричневых глазах заиграли искорки. — Это очень интересно, скажу я вам, Саманта!

— Это относится, разумеется, к нашей работе, мистер Мэнсфилд, я хотела сказать... Ричард. И ни к чему больше.

Он отпил кофе, глядя на меня очень внимательно поверх чашки.

— Ну, тогда вернемся к делу, Саманта. Что бы вам хотелось, какими должны быть первые снимки? Фотографии тюремной стены и Габриеля у ворот, с пытливым взглядом поверх белой бороды?

— Пожалуй, такой снимок был бы не лишним, — задумчиво отозвалась я, — с закрытыми воротами. Потому что они не легко открываются перед незнакомыми людьми.

— Место напоминает Кремль. Туда с такой же легкостью можно попасть, как и выйти оттуда, если верить людям из деревни.

Я кивнула:

— Но вам будет обеспечен свободный вход и выход. Мистер Кастеллано обещал мне это. Когда будете готовы, вы получите возможность побродить по поместью и сделать любые снимки по вашему желанию. Кстати, в поместье намечается праздник в субботу вечером. Русские танцы. Пение и музыка.

— Балалайки?

— И они тоже. Но сначала я хочу попросить вас сделать для меня кое-что до праздника. Съездить в Ширклифф, это деревня на берегу, отсюда около тридцати миль.

— К югу, — прервал он, — я знаю Ширклифф, Саманта. Что я должен там сделать?

— Достать копию или переснять свидетельские показания и заключение следователя о смерти жены мистера Кастеллано, Терезы.

Он тихо присвистнул.

— Зачем?

— Для достоверности изложения материала. Мистер Лэтроуб... ваш дядя, пообещал мне, что вы действительно станете сотрудничать...

Он кивнул:

— Ладно. Сделаю. Все, что вы попросите. Кажется, вы обнаружили неплохую коллекцию странностей в этом доме. Но собирать такого рода свидетельства может быть опасно. Для вас, я имею в виду... Люди такого сорта не любят, когда слишком глубоко копаются в их личной жизни.

Я засмеялась:

— Если вы думаете, что кто-то попытается сбросить меня с утеса, вы заблуждаетесь, Ричард. Они довольно безобидны. По крайней мере, живые. Можете достать мне копию или сделать снимок?

— У меня были случаи и потруднее. Что еще вам нужно?

— Фотографии дома, в котором они жили тогда. Тропинка на скалу, с которой она упала. А также снимок миссис Патридж, которая там живет и теперь вдова. Раньше ее звали мисс Сью Марсден, она была секретарем мистера Кастеллано.

— Она была свидетелем расследования? Где вы это откопали?

— Шерил мне рассказала. Это не секрет. Сью была не просто свидетелем. Миссис Кастеллано пыталась ее убить, прежде чем прыгнула со скалы.

— Зачем вам эти материалы? Все это наверняка было в газетах.

— Мы можем найти кое-что такое, чего там не было написано.

Ричард хихикнул:

— Ну разве не женская логика? Знаете, вы мне правитесь, Саманта!

Я могла то же самое сказать о нем. Но промолчала и лишь улыбнулась.

— А пока вы там будете находиться, послушайте, о чем рассказывают люди, что думают о случившемся. Любая зацепка годится.

— Спустя десять лет кто помнит что-нибудь стоящее? Десять лет — большой срок, Саманта. Ну хорошо. Попытаюсь.

— Когда ждать вас обратно со снимками?

— Послезавтра. Где увидимся? Назовите место.

— Тогда здесь же. В десять утра. И если у вас будет время, сделайте снимки деревни и ее жителей.

Он кивнул:

— Договорились. Вам, наверное, известно, что ваших друзей из поместья не слишком-то жалуют в Дарнесс-Киле?

— И что они говорят о них?

— Люди здесь простые, и, если им что-то непонятно, это у них вызывает подозрение. Вы не заметили там кого-нибудь, занимающегося колдовством?

— Все, что я заметила, это некоторое невежество и навязчивое упорство сохранять привычки, привезенные из старой России.

— Что за человек этот Питер Кастеллано, Саманта? — спросил Ричард серьезно. И его коричневые глаза сделались вдруг строгими, внимательными.

Я машинально помешала кофе, задумавшись над ответом.

— Я еще не совсем его поняла. Он выглядит на двадцать лет моложе, чем можно ожидать.

Очарователен, мягок, любезен. А еще очень и очень красив.

— Его фанаты будут в восторге. Но что он такое на самом деле, Саманта? Я имею в виду не легенду, а живого человека.

— Среднее между легендой и застенчивым, чувствительным мальчиком, который жил взаперти за высокими стенами, полностью подавленный волей своей очень властной матери, пока не стал мужчиной и не сбежал во внешний мир во всеоружии своего потрясающего личного обаяния; очень богатый, но совершенно не подготовленный к новой жизни, ничего не знающий о реальном огромном мире. И в результате каждой женщине при встрече с ним хотелось взять его под свое покровительство, завладеть им.

— В дни молодости наших матерей, может быть. Но вот для вас, современной девушки? Вы могли бы влюбиться в такого человека?

— Нет. Конечно нет, Ричард.

Но искушение имело место, подумала я про себя.

Он вздохнул с облегчением.

— А как другие люди в доме? Они действительно такие, как вы описали?

— Они... необыкновенные. Взяли из империалистической России все самое лучшее и самое худшее. Абсолютно уникальные. Подумайте сами об этом. Мать Шерил хотела здесь все преобразовать, сломать некоторые традиции и суеверия. Но бедняжка потерпела поражение, вызвала лишь всеобщую ненависть. Все слуги возненавидели ее.

— Саманта, — в голосе Ричарда прозвучало участие, — еще одна вещь. Дядя Грегори... Мне кажется, ему не хочется, чтобы вы слишком глубоко раскапывали историю семьи и сломали установленный имидж кумира. Пишите так, как этого хотят «Лэтроуб Силвер» и Питер Кастеллано, и вы будете иметь свой бестселлер. Не будьте как мать Шерил, Саманта. Не восстанавливайте слуг против себя. Они повернутся к вам спиной. Они и без этого опасны. Я не хочу, чтобы вы прыгнули со скалы.

Я выдавила смешок, но почувствовала, как холодок пробежал по спине.

— Ричард, не глупите. Но я буду осторожна. Обещаю.

Напряжение на его лице сменилось широкой улыбкой.

— А знаете, — он наклонился ко мне через столик, — вы и ваша рукопись, как мне кажется, — лучшая инвестиция из всех, что дядя Грегори сделал в этом году.

— Но надо еще поработать. С точки зрения дяди... мистера Лэтроуба, история должна выглядеть как прохождение экзотических женщин через жизнь Питера Кастеллано.

— Уф! Через его спальню, вы хотите сказать? Не могу дождаться, когда можно будет почитать, — добавил он с сарказмом. — А парень был еще и женат! Ну и подлец! Я, может быть, старомоден, но для меня лишь одна вещь хуже, чем Казанова, — это человек, который рассказывает всему миру о своих победах!

— Может быть, вам обсудить это с дядей Грегори?

Оп криво ухмыльнулся:

— Это ни к чему не приведет, Саманта. Мораль дяди Грегори зависит от количества денежных знаков.

Я улыбнулась и поднялась из-за стола.

— Ладно, — сказал он, — пожалуй, мне пора отправляться в путь. Зовут Ширклифф и его неразгаданные тайны. Глядишь, и я вам хоть на что-то сгожусь.

Я рассмеялась, и мы вместе вышли из кафе. Серебряный «роллс» казался громадным рядом с красной маленькой спортивной машиной с открытым верхом. Игорь вышел из лимузина и открыл для меня дверцу.

Когда я оглянулась, Ричард Мэнсфилд стоял около своей спортивной машины, глядя нам вслед. Его светлые волосы лохматил ветер. Я помахала ему, а он поклонился мне в пояс, в старомодной манере прижав руку к сердцу. Я снова засмеялась и уселась поудобнее на бархатном с кожей сиденье.

— Кажется, хороший парень, — сказал Игорь.

— О да. Очень.

— Я таких знавал в армии. Сначала они меня не принимали. Но когда мы узнали друг друга получше, все стало в порядке. Мне кажется, не важно, как ты одеваешься, или какой длины носишь волосы, или как ты воспитан, главное, если ты хороший человек. Верно?

— Да, — я улыбнулась ему в зеркало, — остальное не имеет никакого значения, Игорь.

— Взять хотя бы всю эту вражду между нами и жителями деревни. Они простые люди, рыбаки, тяжелым трудом зарабатывают на жизнь, как крестьяне у нас дома. Они такими были, и хотя могут не признаться в этом, и сейчас остались такими. Суеверны и не очень умны. Мы кажемся им странными. Они никогда таких не видели. Они испугались, что мы можем причинить им вред. И мы относились к ним так же. Они нам казались чужеземцами. Мой отец говорил, я слышал, что он всегда их опасался. Вот мы и построили высокие стены и спрятались за ними, а они остались в своей деревне со своими лодками. Запирают на ночь двери и держатся от нас как можно дальше. Мы так и не сблизились. Если в они и наши отцы с самого начала сели вместе за стол, выпили и поговорили, узнали друг друга, то стены вокруг «Молота ведьмы» были бы не нужны да и дом не носил бы такого названия.

— Шерил сказала мне, что дом назвали так после того, как жители деревни бросали камни в графиню. Отец рассказывал вам об этом?

Игорь рассмеялся:

— Рассказывал ли он? Он пугал меня до смерти своими рассказами, когда я был ребенком.

— И что же он говорил?

— Ну, все началось, как только они прибыли сюда, мадемуазель. Дом еще строился. Графиня любила кататься по окрестностям в коляске, Саша рядом, а мой отец правил лошадьми. Она так привыкла в России. Там, когда графиня проезжала, все снимали шапки и кланялись. А здесь люди просто стояли, смотрели на нее и говорили о ней. Они никогда не видели так богато одетой дамы и таких драгоценностей. Не было еще стены вокруг поместья, поэтому графиня часто заезжала на их землю, ведь границы не существовало. В тот год случилась засуха и большой падеж скота. А следующим летом грянул тиф. Но ведь засуха уничтожила и наш скот тоже, а от тифа умерло много наших людей, как и в деревне. Но они решили, что эти беды вызвала графиня, когда тут ездила. Говорили, у нее дурной глаз, а Саша — ученик дьявола.

— И поэтому забросали ее камнями?

— Да. К счастью, стена была достроена, иначе они могли нас убить, а так уже не могли добраться. Но в первый же раз, когда графиня Лара снова поехала через деревню, ее закидали камнями. Вполне могли убить и ее, и Сашу, и моего отца, но лошади понесли. Говорят, графиня больше никогда не покидала стен поместья. И отдала распоряжение, что если кто-нибудь без ее приказа покинет поместье, то будет высечен... С тех пор мы жили по другую сторону стены.

— Все так и оставалось, пока мистер Кастеллано не вернулся?

— За исключением тех, кого отсылали прочь за провинность... или тех, кто уходил на военную службу. И конечно, мадам...

— Мадам Тереза, жена мистера Кастеллано?

— Да, бедная леди.

Я нахмурилась:

— Думала, вы все ее ненавидели.

— Необязательно человек должен правиться, чтобы его пожалеть, мадемуазель.

— Это верно. Но почему вы жалели ее, Игорь?

— Я часто возил ее в Ширклифф. И она всегда по дороге плакала. В последний раз было хуже всего. Никогда я еще не видел ее в таком отчаянии. Никогда! Она рыдала всю дорогу. Я был рад, что с нами ехал Саша и успокаивал ее.

— Саша? Саша ехал с вами, когда вы возили мадам в Ширклифф?

— Только в тот раз. Но он всегда предупреждал месье по телефону, когда она собиралась ехать. Чтобы не было неприятностей. Но в тот раз, когда он сказал месье, в каком она отчаянии, он приказал ему ехать с ней и попытаться успокоить.

Задумавшись, я мысленно перелистывала рукопись, запертую в моем столе.

— Вы давали свидетельские показания при расследовании, Игорь?

— Нет. И что я мог сказать, кроме того, что она была расстроена и плакала всю дорогу? Месье отослал нас обратно после... Мадам потеряла голову и набросилась на его секретаря — мадемуазель Марсден. Месье не хотел, чтобы в его жизнь в Ширклиффе вмешивались, а мадам конечно же не стоило туда приезжать...

— Саша давал показания?

— Нет. Он мог сказать им то же, что и я. Месье и Саша обговорили все наедине, потом Саша вышел и приказал отвезти его домой.

— Значит, месье не послал вас искать мадам?

— Она была в своей спальне, когда мы уезжали. Саша ее успокоил. Мадемуазель Марсден не сильно пострадала. Месье послал за доктором. Но не было причин для скандала и тревоги. Месье сам ухаживал за мадемуазель Марсден. И никому ничего не сказали.

— Если месье не хотел скандала, почему же он не отослал мадам с вами в поместье?

В это время мы подъехали к железным решетчатым воротам, которые для нас медленно открыл старый Игорь. Сын весело ему помахал, а старик притронулся к шапке, ответив на приветствие по-русски.

Когда мы въехали в поместье, взгляд Игоря нашел мои глаза в зеркале заднего вида.

— Мне кажется, месье тогда плохо соображал. Сильно расстроился из-за случившегося. Мадам ударила мадемуазель каминными щипцами. Даже на кухне мы с Сашей слышали, как мадам кричала, обвиняя месье и эту женщину. Потом Сашу позвали туда. Позднее я узнал от него подробности. Все это было неприятно для месье и для мадемуазель Шерил. Они оба были сильно расстроены.

«Роллс» остановился около широкой лестницы парадного входа.

— А вы никогда не думали, что миссис Кастеллано осталась бы жива, если бы вы сразу отвезли ее в поместье, Игорь?

— Часто думал, мадемуазель. Много, много раз. Но разве можно сказать наверняка, что это изменило бы ее судьбу? Она продолжала бы ездить в Ширклифф, полная ревности и ненависти. В следующий раз могла бы действительно кого-нибудь убить. Она была очень несчастной.

Он вышел и открыл для меня дверцу. Выходя из машины, я увидела появившегося в дверях Питера, который спешил мне навстречу.

— Привет, Саманта! — весело крикнул он. — Встретились со своим другом? Шерил ждет в гостиной, приготовила вам выпить. Пойдемте, моя дорогая, и вы все нам расскажете.

Я услышала, как сзади закрылась дверца «роллс-ройса», мягко заурчал мотор, Игорь повел машину в гараж. Питер взял меня за руку. Обычно его слова и прикосновения были для меня лестными, но сегодня я думала о Терезе Росси, его жене...

Я была рада, когда позже мне удалось ускользнуть к себе в комнату-башню и запереться там, отгородившись от остального дома, рада, несмотря на присутствие графини Лары, разделявшей теперь со мной мое затворничество. Отперев ящик стола, я достала рукопись и вложила чистый лист в машинку. Закурив сигарету, подошла к окну.

Мне было жаль Терезу Росси, жену великого актера и любовника.

Горячая ненависть, наверное, порождается большой любовью. Тереза действительно любила Питера, и трагедия заключалась в том, что он никогда ее не любил. В сущности, я приходила к выводу, что на самом деле он никогда никого не любил, и начинала сомневаться, способен ли он вообще на такое чувство. Миром Питера Кастеллано был театр, а в жизни, похоже, он лишь повторял те сцепы, которые писали для него другие. Увы, это означало, что у него нет души. Ничего внутри — лишь пустая красивая оболочка. Однако я не знала, смогу ли изобразить его именно таким...

Снаружи море под потемневшим вечерним небом, казалось, начинало постепенно вспучиваться. Темная туча на горизонте почти скрыла слабое весеннее солнце. Вздохнув, я погасила сигарету и подошла к портрету графини, изучая его. В вечернем освещении он казался странно ожившим, краски стали мягче и светлее. Наверное, от необычного освещения графиня показалась мне моложе и даже красивее, если это было возможно.

Блестящая масса волос цвета воронова крыла и пронзительный взгляд ярко-синих глаз придавали ей озорной вид красавицы ирландки. Та жестокая усмешка на слегка изогнутых губах, которую я заметила в библиотеке, исчезла. Как и взгляд, исполненный сарказма.

Я с восхищением покачала головой. Никто не смог бы отрицать этой красоты и мастерства художника.

Стоя неподвижно у портрета, я вдруг почувствовала, как знакомый холодок пробежал по моей спине и шее. Я застыла, объятая непонятным страхом. Лицо на портрете вдруг стало оживать, черты пришли в движение. По нему пробежала тень, и показалось, что выражение меняется: глаза углубились, снова появилась знакомая насмешливая ухмылка, как и прежний зловещий взгляд... Я не могла поверить своим глазам... Графиня двигалась прямо на меня, медленно, будто вылезая из рамы...

Вскрикнув от ужаса, я отшатнулась и чуть не упала, а в этот момент тяжелый портрет рухнул на пол, задев тяжелой рамой мою ногу в подъеме. Я почувствовала острую боль. Стук от удара не смог приглушить даже толстый ковер. Я отошла назад и прислонилась к своему столу, потирая ушибленную ногу и дрожа всем телом. В какой-то момент я даже подумала, что потеряю сознание, но постепенно пришла в себя и внезапно разразилась истерическим смехом. Настолько очевидной была причина происшедшего: видимо, проволока, на которой крепился портрет, под воздействием морского воздуха покрылась коррозией и наконец лопнула. Витки ее постепенно обрывались, один за другим, и, пока я стояла у портрета, он кренился вперед, отчего казалось, что графиня движется на меня, а необычное освещение усилило этот эффект. Все элементарно объяснимо, уверяла я себя, но все равно не могла пока вновь подойти к портрету. Дрожащими пальцами я зажгла сигарету. Глубоко затянувшись, начала успокаиваться, а когда докурила, успокоилась окончательно.

Хромая, подошла к портрету, осторожно его подняла и осмотрела... Холст не пострадал. С облегчением вздохнув, я повернула его лицом к стене и оставила так.

Однако прошло немало времени, прежде чем я смогла вновь сосредоточиться на работе. Нога в подъеме болела, я была готова подпрыгнуть от малейшего шороха, как напуганный кот. Волосы вставали дыбом от любого намека на движение в этой отдаленной одинокой комнате-башне...

 

Глава 6

В праздничный вечер лужайка перед домом была ярко освещена. Для господ поставили большой стол у входа, наверху мраморной лестницы, куда не задувал холодный ночной ветер. В воздухе носились вкусные запахи приготовленных праздничных блюд. Никогда еще мне не приходилось видеть такого огромного количества еды. Кроме супа, баранины и утки, на медленно вращающемся вертеле на открытом огне жарилась целая овца.

Все были в национальных костюмах, за исключением меня и Ричарда Мэнсфилда. Мы сидели напротив друг друга за столом, во главе которого восседал Питер Кастеллано, Шерил устроилась на другом конце стола. Ричард время от времени поглядывал на нее, и хотя мне это было не особенно приятно, я могла понять его интерес. Даже у меня захватило дух, когда она появилась перед нами под руку с отцом в комнате приемов, где мы с Ричардом потягивали шерри в ожидании начала праздника. Ричард тоже выглядел просто красавцем в своем белом смокинге.

Мое длинное вечернее платье, единственное, которое я захватила из Нью-Йорка, было белого цвета. Прекрасно сшитое, с глубоким декольте на груди, и я была более чем удовлетворена, когда увидела блеск в глазах Ричарда, вставшего мне навстречу. Но это было до появления Шерил.

Она появилась в платье — точной копии того, что я видела на портрете графини. Оно, разумеется, тоже было белым, и это испортило мое настроение. Но больше всего меня поразило другое — поразительное сходство Шерил с графиней, ее бабушкой! Она выглядела потрясающе, пронзительно красивой в этом наряде.

Питер был в военном мундире, думаю, точной копии военной парадной формы графа, — белый мундир, золотые эполеты, аксельбанты и ордена, которые он не имел права носить.

Раньше Шерил рассказывала мне, что они с отцом считают такие вечера маскарадными. Оба явно наслаждались действием и играли свои роли превосходно. А крестьяне, как я стала мысленно называть многочисленных подданных Кастеллано, видимо, обожали это представление!

Внизу, под нами, на лужайке за длинными деревянными столами сидели слуги из дома и еще много народу. Все громко пели сильными голосами, но, что удивительно, при этом успевали поглощать в громадных количествах еду и вино. И хотя ни я, ни Ричард не понимали ни единого слова, мы нашли пение изумительным, необыкновенным и наслаждались каждой минутой праздника. Единственно, что меня не устраивало в этот момент, это то, что Шерил кокетничала с Ричардом.

Я повернулась к ней с улыбкой, чтобы отвлечь ее внимание от Мэнсфилда на себя.

— Шерил, откуда взялись все эти люди? Их здесь не меньше сотни не считая детей. Ведь в доме работают не более двадцати.

Она рассмеялась:

— Они пришли из деревень, Саманта. Ты еще не видела эти деревни, а их в поместье целых две, они находятся на расстоянии около двух миль друг от друга. Я тебя свожу туда как-нибудь. Тебе эти деревни покажутся интересными. Дома там точно такие, как были в матушке России.

— Я хотел бы сделать фотографии, если это возможно, — вмешался Ричард.

— Конечно! Вы ездите верхом?

— Лошади? Разумеется.

Шерил прекрасно знала, что я не езжу верхом.

— Боюсь, не смогу вас сопровождать. И, по-моему, Ричарду будет неудобно на лошади со всем его оборудованием, — быстро проговорила я.

— Сделаем так, Шерил, — предложил Питер, — если хочешь прокатиться верхом, вы с мистером Мэнсфилдом поскачете, а мы с Самантой поедем на машине.

Но Шерил это не понравилось. Она ни за что на свете не могла допустить, чтобы мы вдвоем с Питером поехали по лесной дороге на машине.

— О, мы все поместимся в фургоне, — с видимой досадой сдалась она. — Я совсем забыла, что Саманта — городская девушка.

Атмосфера за столом стала натянутой, и я заметила, что Питеру это не нравится.

— Становится холодно, — сказал он. — Не перейти ли нам в гостиную? Туда подадут кофе и ликеры.

Мы поднялись со своих мест — праздник все равно подходил к концу — и последовали за Питером внутрь.

— Надеюсь, вам поправилось наше представление, мистер Мэнсфилд? — поинтересовался Питер, когда все расположились у камина, попивая кофе с бренди. — Все было экспромтом, разумеется. Мы с Шерил называем такие вечера маскарадами. Но наши люди наслаждаются такими праздниками, они обожают посидеть вот так все вместе за вкусной едой и песнями.

— Я потрясен, — признался Ричард. — И часто вы устраиваете такие представления?

— Когда есть настроение и позволяет погода. Может случиться, что два раза в неделю, а иногда один раз в несколько месяцев. Это происходит импульсивно. Вдруг все мы чувствуем приближение такой ночи и готовимся к ней. Тогда все получается успешно.

— Понимаю. Костюмы — точная копия подлинных, верно?

— Разумеется. Среди наших женщин много искусных мастериц. — Питер самодовольно оглядел себя. — Этот военный мундир — точная копия парадного военного мундира моего деда, который он надевал при дворе его величества в Санкт-Петербурге.

— А у меня точно такое же платье, как у бабушки — графини Лары Зиндановой, — сообщила Ричарду Шерил.

— Вы выглядите в нем настоящей красавицей, Шерил.

— Благодарю вас! — Мне показалось, что в ее взгляде, брошенном на меня, мелькнуло мстительное выражение. — Но мы стараемся разнообразить наряды.

— Наверно, это требует большого труда?

Она пожала плечами:

— Не особенно. Видите ли, на меня шьет моя горничная, Параша. А все украшения подлинные. Это паши фамильные драгоценности. Иногда мы проводим наши праздники в одной из наших деревень. И мне больше правится, когда праздник переносится туда. Мы с Питером едем вместе со слугами верхом. Некоторые наши слуги прекрасные наездники. Обычно мы поем песни, когда едем, это так прекрасно!

— Могу себе вообразить, — отозвался Ричард. — Удивительно, что вы не подумали съездить в турне с таким представлением. Это имело бы грандиозный успех.

Питер засмеялся:

— Нет уж, спасибо! Одна только мысль об этом меня ужасает. Я покончил со сценой и никогда туда не вернусь. Больше никаких спектаклей.

Он лгал, конечно. Возможно, играть на сцене Питер действительно больше не хотел, но сейчас, например, играл в честь приезда Ричарда. Впрочем, подумала я, он играет все время и для него это так же естественно, как дышать.

Питер встал.

— Вы простите меня? Я хочу поговорить с моими людьми, прежде чем они разойдутся.

— Конечно.

— Может быть, Ричард тоже хочет пойти с нами и побеседовать с крестьянами? — спросила Шерил. — Ричард, вам это будет интересно.

— Я бы с удовольствием, Шерил, — ответил тот. — Но мне еще надо показать Саманте снимки, те, что я сделал сегодня.

— О, в этом нет никакой спешки! Если хотите идти, идите. — Я постаралась сказать это искренне, втайне надеясь, что он останется.

Но Шерил уже крепко схватила его под руку:

— Ну вот! Видите! Но я думаю, что и Саманта пойдет. Ведь мы привыкли считать ее членом семьи.

Я покачала головой, поднимаясь с места:

— Нет, не могу. Мне надо еще поработать. И уже поздно.

— Вы уверены, что вам не потребуется помощь? — с надеждой в голосе спросил Ричард.

— До завтра — нет. Но спасибо за предложение.

Питер пошел к дверям, Шерил двинулась за ним, но остановилась и подождала Ричарда.

— Предательница! — прошипел мне Ричард, проходя мимо. — Разве вы не поняли, что я хотел поговорить с вами?

— Развлекайтесь! — откликнулась я весело.

* * *

У себя в комнате я переоделась в ночную рубашку и халат, потом стала просматривать снимки Ричарда. В Ширклиффе он времени даром не терял — переснял все свидетельские показания, взятые во время следствия по делу о гибели Терезы, и даже положил для меня в пакет лупу. Следователь Генри Джордж Самнер и один из свидетелей уже умерли, но остальных Ричард сфотографировал.

Я подвинула стул поближе к камину, в котором горел огонь, и начала читать. И сразу же мне пришла в голову мысль, что неплохо было бы сравнить эти свидетельские показания, добытые Ричардом, с публикациями того времени в газетах и журналах, которые у меня уже были.

Я поднялась с места и вздохнула. Потом, застегнув на все пуговицы халат, закрыла за собой дверь спальни и пошла наверх в комнату-башню.

После теплой спальни огромная комната-башня показалась мне особенно холодной и неуютной. Я взяла несколько поленьев из медного ящика для топлива и разожгла в камине огонь. Потом придвинула поближе к нему маленький столик и приступила к работе.

Все казалось предельно просто. Питер работал в своем кабинете со Сью Марсден. Из показаний служанки следовало, что он позвонил ей и попросил ее приготовить пятичасовой чай для троих, потому что ожидал миссис Кастеллано, которая должна была приехать через несколько минут.

Служанка, открыв дверь миссис Кастеллано, когда та прибыла, пошла на кухню за подносом. Вернувшись, она услышала сердитый, громкий голос миссис Кастеллано. Но постучала в дверь, вошла, сервировала чай и снова ушла. Вот как это излагалось в протоколе допроса:

"Вопрос: Миссис Кастеллано выглядела разгневанной, мисс Бронсон?

Ответ: Нет, сэр. Тогда еще нет.

Вопрос: Вы заметили что-нибудь необычное в поведении миссис Кастеллано?

Ответ: Она плакала, сэр".

После того, что мне раньше рассказал Игорь, это меня не удивило. Но зато удивило следователя.

"Вопрос: Вы не слышали что-то такое из разговора, что указало бы на причину — почему плакала миссис Кастеллано?

Ответ: Нет, сэр.

Вопрос: Вы можете сказать, что покойная была ревнивой женщиной?

Ответ: Да, сэр, могу. Каждый раз, когда миссис Кастеллано приезжала в дом, она расспрашивала нас о мисс Марсден и мистере Кастеллано. А если не о мисс Марсден, то о какой-нибудь другой женщине. Одной из тех, что гостили у мистера Кастеллано. Она нас сильно смущала своими вопросами.

Вопрос: Она подозревала об особых отношениях между мисс Марсден и мистером Кастеллано?

Ответ: Не только с мисс Марсден, сэр. С каждой женщиной, которая приезжала в Ширклифф.

Вопрос: Вам когда-нибудь приходилось видеть или слышать что-то, что могло вызвать ее ревность?

Ответ: О нет, сэр! У мистера Кастеллано много друзей, и среди них большинство женщины. Но он всегда... как мне казалось, был с ними лишь в дружеских отношениях... Он всегда вежлив и обходителен, настоящий джентльмен.

Вопрос: Как долго вы работаете в Ширклиффе, мисс Бронсон?

Ответ: Два года, сэр.

Вопрос: Вы и сами привлекательная женщина, мисс Бронсон. За это время мистер Кастеллано когда-нибудь проявлял к вам интерес, помимо того, с каким наниматель относится к слугам?

Ответ: Нет, сэр!

Вопрос: Мистер Кастеллано когда-либо пытался вступить с вами в интимные отношения?

Ответ: О нет, сэр! Никогда!"

Я нашла фотографию мисс Бронсон. На ее обороте Ричард написал: «Была привлекательна? Да она и сейчас привлекательна. Брюнетка, с карими глазами и очень самоуверенная. Теперь она миссис Джим Шеннон, жена местного булочника. У них трое детей: дочь Фиона — восьми лет, сын Джеймс — шести, младенец Тимоти — двух. Ничего похожего на присутствие наследственности от Зинданова. Р.». Улыбнувшись, я начала читать показания Сью Марсден. Эта женщина тоже была красива. Так как снимок был черно-белым, Ричард написал, что цвет глаз у нее зеленый, а волосы — рыжие.

Я бегло просмотрела часть показаний, но что-то привлекло мое внимание, и я начала перечитывать их более подробно.

"Вопрос: Покойная бросала вам в лицо обвинения мисс Марсден. В чем она вас обвиняла?

Ответ: Мне не хотелось бы говорить.

Вопрос: Она обвиняла вас в интимной близости с ее мужем, мистером Кастеллано?

Ответ: Да.

Вопрос: Когда? В тот самый день?

Ответ: И в другие дни и ночи тоже. Она часто и раньше говорила малоприятные вещи. Но никогда еще так открыто.

Вопрос: Что вы ответили ей на это?

Ответ: Я отрицала. И мистер Кастеллано тоже. Я сказала, что, если она так считает, я покину Ширклифф немедленно.

Вопрос: Вы когда-нибудь вступали в интимную близость с мистером Кастеллано, мисс Марсден?

Ответ: Конечно нет, сэр. Никогда.

Вопрос: Мистер Кастеллано когда-нибудь делал попытки сблизиться с вами, мисс Марсден?

Ответ: Нет, сэр. Он был очень добр и очень мил со мной, но это все.

Вопрос: Что вы имеете в виду под словом «мил», мисс Марсден? Он целовал вас?

Ответ: Нет, конечно. Нет.

Вопрос: Тогда каким образом он выражал свою любезность?

Ответ: Он всегда внимательно выслушивал все, что я говорила, был любезен и внимателен в мелочах. Он относился ко мне, как и ко всем другим женщинам, — как будто я была важна для него".

Я улыбнулась. Как точно сказано о Питере Кастеллано!

"Вопрос: Вы расстроились, когда покойная обвинила вас в измене?

Ответ: Да, конечно. Это была неправда. Я сказала ей, что ни в чем не виновата, но миссис Кастеллано впала в истерику. Тогда я повернулась, чтобы уйти из комнаты, о чем попросил меня мистер Кастеллано.

Вопрос: Мистер Кастеллано попросил вас уйти?

Ответ: Да. Он пытался усмирить супругу, был расстроен, как и я. Но она не хотела его слушать. Мне кажется, она была невменяема...

Следователь: Отвечайте только на вопросы, мисс Марсден. И держите ваше мнение при себе.

Ответ: Простите, сэр. Глаза у нее сверкали, она вся дрожала и все время плакала...

Вопрос: И именно в тот момент, когда вы уходили, вас ударили?

Ответ: Да. Я почувствовала тяжелый удар сзади по голове... потом ужасную боль. Я упала. И не помню ничего до тех пор, пока не услышала голос доктора Мэннинга и пришла в себя. Я поняла, что лежу на кушетке в гостиной.

Вопрос: Вы жили в Ширклиффе?

Ответ: Нет. Я жила с семьей в деревне. Так мне посоветовал мистер Кастеллано, когда я начала у него работать.

Вопрос: Почему? Какова причина такого совета?

Ответ: Он сказал тогда, что миссис Кастеллано нервная женщина и очень ревнивая. Еще сказал, что я красива, и это может навлечь на меня неприятности, если я буду жить в его доме.

Вопрос: Вы ничего не видели и не слышали, перед тем как на вас напали?

Ответ: Помню только, как мистер Кастеллано крикнул: «Нет, Тереза. Не надо!»

И на этом показания Сью Марсден кончались. Потом следовало заключение доктора, осматривавшего ее. Тот же доктор по просьбе Питера осматривал и его жену, которую отвели в спальню. Доктор еще присутствовал в доме, когда пропала миссис Кастеллано, и начались ее поиски. Позже он описал те ужасные смертельные раны, которые она получила в результате падения на скалы, и утверждал, что она уже была мертва.

Далее доктор говорил, что он знал миссис Кастеллано некоторое время, и, по его мнению, она страдала нервным расстройством. Мистер Кастеллано и прежде вызывал его к жене, и он давал ей седативное средство, потому что она грозила покончить с собой.

Никто не упоминал ни Игоря, ни Сашу, по, кажется, и не было видимых причин, чтобы их упоминать. Я пролистала показания Питера и подтверждающие его слова показания слуг. Его показания я знала наизусть, потому что эта сторона дела освещалась в свое время прессой с большими подробностями. Тут уж журналисты не пропустили ни словечка!

Заключение следствия было коротким: самоубийство в состоянии помешательства.

Я уже хотела отложить папку, но вдруг вспомнила о свидетеле, который умер. Нашла фотокопию его показаний и стала их изучать с помощью лупы.

"Вопрос: Ваше имя Артур Добсон?

Ответ: Да, сэр.

Вопрос: Вы занимаетесь рыбной ловлей и живете в деревне около Ширклиффа?

Ответ: Да, сэр.

Вопрос: Вы знали погибшую женщину, Терезу Кастеллано?

Ответ: Я знал миссис Кастеллано очень хорошо. Я снабжал ее дом свежими лобстерами и рыбой. Она была лучшим моим заказчиком.

Вопрос: Видели вы погибшую 15 августа?

Ответ: Да, сэр, видел. Я видел ее дважды, но во второй раз уже мертвой. Я сам и привез ее тело на своей лодке в деревню, потому что мы не могли поднять его наверх.

Вопрос: Вы сказали, что видели ее дважды в тот день. Когда вы видели ее в первый раз?

Ответ: Я видел ее на тропинке, ведущей вверх, к обрыву, недалеко от дома. Она шла в деревню.

Вопрос: Что вы делали на тропинке?

Ответ: Хорошее там место смотреть на воду, сэр. У меня был с собой полевой бинокль. Я высматривал косяки рыбы на поверхности.

Вопрос: Вы смотрели в бинокль и шли по направлению к дому? Вы встретили погибшую, она шла вам навстречу от дома?

Ответ: Верно, сэр. Мы разминулись.

Вопрос: Вы разговаривали с погибшей, мистер Добсон?

Ответ: О да, сэр. Надо быть вежливым с клиентами. Я сказал: «Добрый день, миссис Кастеллано. Вам следовало сегодня надеть пальто. Ветер здесь, наверху, холодный».

Вопрос: И что погибшая вам ответила?

Ответ: Она ничего не сказала.

Вопрос: Она вам не ответила?

Ответ: Просто прошла мимо, как будто меня и не было вовсе. Как бы не видела и не слышала меня, что было не похоже на нее. Она никогда так не делала. Она всегда разговаривала со мной по-дружески, когда я приходил.

Вопрос: Значит, мистер Добсон, вы говорите, что погибшая проигнорировала вас?

Ответ: Да, сэр. Ни слова. Ни взгляда.

Вопрос: Вы ее хорошо рассмотрели?

Ответ: Очень. Никакой ошибки, это была точно она.

Вопрос: Отвечайте только «да» или «нет». Если вы встречались и разговаривали с погибшей, как вы утверждаете, вы должны были заметить, в каком она была состоянии. Миссис Кастеллано выглядела расстроенной?

Ответ: Она была бледна.

Вопрос: Плакала?

Ответ: Нет.

Вопрос: Казалась возбужденной?

Ответ: Нет.

Вопрос: Показалась вам разгневанной?

Ответ: Нет, она была никакой. Просто прошла мимо, как будто я продал ей плохую рыбу.

Вопрос: Вы не знали причины, почему она так поступила с вами?

Ответ: Мы всегда ладили. Нет, причин не было. Если не считать, что она сделала вскоре...

Вопрос: Отвечайте только на заданный вопрос. Вы считаете, что она посмотрела на вас холодно?

Ответ: Холодно? А, понимаю. Как будто важничала? Нос наверх? Нет. Она никогда такой не была.

Вопрос: Так как же она на вас посмотрела?

Ответ: Но я же уже говорил вам, сэр, что она на меня никак не посмотрела. И не выглядела расстроенной тоже.

Вопрос: И что вы сделали, когда она прошла?

Ответ: Я стал снова смотреть на воду.

Вопрос: Вы не наблюдали за миссис Кастеллано?

Ответ: Нет. По крайней мере тогда — нет.

Вопрос: А впоследствии наблюдали?

Ответ: Да. Когда по тропинке от дома прибежал мистер Кастеллано и спросил, не видел ли я ее. Я сказал, что встретил ее на дороге, она шла к деревне.

Вопрос: И что сказал мистер Кастеллано?

Ответ: Ну, он сказал странные слова, вроде: «По тропинке к скале? О, мой бог!» И я понял, что-то случилось. Хотел его спросить об этом, но он побежал по тропинке за ней, догонять. Я просто остался на месте и стал смотреть в бинокль.

Вопрос: И увидели погибшую?

Ответ: Да, сэр. Она сошла с тропинки и стояла на самом краю обрыва, глядя вниз.

Вопрос: Где в этот момент находился мистер Кастеллано?

Ответ: Он бежал к ней. Но она была от него на приличном расстоянии. Около четверти мили.

Вопрос: Она смотрела на него?

Ответ: Нет, сэр. Она смотрела вниз, туда, где вода бьется о скалы.

Вопрос: Вы смотрели в полевой бинокль, мистер Добсон. Она хоть раз повернула голову, чтобы посмотреть на мистера Кастеллано, пока вы держали у глаз бинокль?

Ответ: Нет, сэр. Мне кажется, она не видела, что он к ней бежит. Он кричал, звал ее по имени. Я слышал его крики там, где стоял. Но она могла его и не слышать. Шум воды внизу сильный, а она туда смотрела. Там гиблое место, куда она упала.

Вопрос: Вы видели, как она падала?

Ответ: Она не падала, сэр. Она сняла туфли и подошла к самому краю. Потом вытянула руки вперед, как будто собиралась лететь, и прыгнула так далеко, как только могла. Больше я ее не видел. Я побежал вслед за мистером Кастеллано. Я понимал, что она погибла. Там ничего не было, за что она могла бы зацепиться и повиснуть. Просто отвесная скала. И внизу камни и мало воды.

Вопрос: Вы смотрели вниз и видели ее тело?

Ответ: Да, сэр. Она упала прямо на камни, в водоворот воли. Но я не смотрел больше, пока не прибежали доктор Мэниинг и один из садовников. Я боялся, что мистер Кастеллано прыгнет вслед за ней.

Вопрос: Мистер Кастеллано был в отчаянии?

Ответ: Да, сэр, он был в отчаянии. Он все повторял: «Боже мой, Тереза, почему?» Я вынужден был его удерживать. Но когда прибежал доктор и мистер Кастеллано немного успокоился, я наклонился, глянул вниз и увидел миссис... тело погибшей. Я побежал в деревню, позвал пару парией и взял свою лодку. Ее нелегко было вытащить оттуда из-за камней и водоворота. Она разбилась вдребезги. Она..."

Содрогнувшись, я отложила лупу в сторону. С меня было достаточно. Ричард проделал хорошую работу. Теперь надо идти дальше. Перенести внимание на победы Питера над женскими сердцами и его успех на театральном поприще, что заполнит несколько последующих глав. Но нужно признать, что человеческая трагедия Терезы Росси не могла исчезнуть бесследно из биографии Питера Кастеллано.

Я положила папку в ящик стола и заперла его. В это время кто-то постучал в дверь.

Я невольно вздрогнула от неожиданности.

— Кто там?

— Кого вы ждали, Саманта? Распутина?

— Все может быть. — Рассмеявшись, я открыла дверь, стараясь скрыть радость, что Ричард поднялся ко мне. Я как раз думала, как же неприятно будет спускаться вниз одной.

— Только не рассказывайте, что они содержат здесь сумасшедшего монаха тоже, — проговорил он, входя.

— Но у них живет некто, очень на него похожий. Точнее, один из его учеников. Я вам говорила о Саше?

— После сегодняшнего вечера в «Молоте ведьмы» я поверю всему. — Ричард оглядел комнату, увидал портрет. — Это и есть графиня? — Он негромко присвистнул. — Важная птица! И совершенно очевидно, что Шерил унаследовала ее внешность.

— И Питер тоже. Хватит смотреть на Лару и не располагайтесь здесь надолго. Я устала и иду вниз.

Он, кажется, расстроился.

— И не скажете мне даже, что материал, который я вам принес, подошел?

— О, Ричард! Простите меня. Вы просто молодец. И большое вам спасибо.

Он явно был доволен. Но когда я спросила, готов ли Ричард идти вниз, неожиданно поинтересовался:

— Вы на меня сердитесь, Саманта, или что-то случилось?

— Нет. Почему?

— Я хотел остаться и поговорить с вами после ужина, и вы это знаете.

— Ну вот, мы и поговорим, пока будем спускаться. Будьте добры, выключите свет. Дверь надо просто захлопнуть.

— Мне и раньше приходилось закрывать двери, — проворчал он. — Почему вы не даете мне возможности сказать вам, как вы были хороши сегодня вечером?

— Об этом вы и хотели поговорить?

— Частично. Вы выглядели сногсшибательно. Я хотел... сказать вам об этом.

— Спасибо.

— Мне правится, когда девушка современна, нормальна и обладает ровным характером. Такая, как вы, Саманта. Мне не нравятся девушки, которые источают патоку, сладкоречивы. Или театральны. И если бы у меня была дочь, которая крепко и продолжительно целовала бы меня в губы, я отлупил бы ее по молодому задику щеткой для волос.

Я подавила смешок.

— Боже, как мы старомодны!

— Я бы скорее имел оборотней в саду, чем Электру в доме. — Он искоса взглянул на меня. — А в коридоре тоже надо погасить свет?

— Нет. — Я притворно нахмурилась. — Он горит здесь всю ночь.

Мы почти дошли до лестницы, когда я ощутила на своих плечах его руки. Мое сердце подпрыгнуло, когда он повернул меня к себе.

— Куда мы идем, Саманта? — тихо спросил Ричард.

— Я иду к себе в комнату, а, поскольку вас пригласили остаться, вы идете в свою!

— Я имею в виду нас с вами. Когда закончим здесь работу. Я увижу вас снова?

— За этими стенами империалистической России лежит Америка, Ричард, — мне самой стало противно от моего легкомысленного тона, — свободная страна.

Он с серьезным видом кивнул:

— Послушайте, Саманта. Я все набирался наглости попросить вас о свидании с тех пор, как, вернувшись из очередной командировки, увидел, как вы барабаните по клавиатуре пишущей машинки для старины «Руки» Андерсона в «Секретах». Положим, если бы я попросил вас об этом, то что бы вы ответили?

— Вы не попросили. Как же я могу теперь знать?

— Но что вы могли ответить, Саманта?

Я вспомнила множество одиноких вечеров и ночей, когда я, собрав материал, писала своп статьи... и видела Ричарда в офисе множество раз и замечала, как все девушки бросают на него взгляды...

— Я могла сказать «да».

— Значит, у меня нет серьезного соперника?

— Нет. Я всегда была слишком занята делами, мечтала получить работу, именно такую, как биография Кастеллано, чтобы задумываться о свиданиях.

— И вы рады, что добились? Вы счастливы?

— Вполне.

— И у вас совсем нет времени, чтобы уделить его немного мне?

— Мы вместе работаем, Ричард. Помните? Через неделю я получу все необходимые материалы, остались лишь мелкие детали, и мы вернемся в Нью-Йорк.

— И вы пойдете со мной поужинать? — спросил он недоверчиво.

Я улыбнулась:

— С большим удовольствием.

— Хотел бы я уметь разговаривать так, как умею обращаться с камерой! Я бы сказал, какая вы замечательная и что я думаю о вас, Саманта...

Но слова ему больше не понадобились — он собирался меня поцеловать. Я увидела это в его глазах. Его руки сжали меня сильнее, и я инстинктивно подалась ему навстречу. Потом прижалась к нему и глаза мои закрылись. Меня еще никогда никто так не целовал. Медленно открыв глаза, посмотрела на него и увидела, что он испытывает такое же сильное влечение. Мы медленно отстранились друг от друга и направились к лестнице.

— Ты должна быть осторожна, бродя по этому мавзолею в тонком халатике и прозрачной ночной рубашке, — голос у Ричарда слегка охрип, — это опасно, Саманта...

 

Глава 7

Не знаю, что разбудило меня среди ночи, но вдруг я обнаружила, что сижу на кровати выпрямившись и чутко вслушиваюсь в темноту. Потом робко выглянула через шелковые занавеси полога, прикрывавшие мою королевскую кровать. Полоска лунного света просачивалась из окна, и, хотя сквозняка не было, шторы чуть слышно шелестели. Может быть, этот шелест меня и разбудил? Но бояться нечего. Стена за моим окном была высокой, а отвесные скалы и море под ней делали подступ к окну невозможным.

Мой страх медленно отступал, и, раздвинув полог, я выскользнула из постели. Было так холодно, что меня охватила дрожь. Я быстро пересекла комнату, подошла к окну, закрыла его и плотно задернула шторы. И уже собиралась снова нырнуть в постель, как услышала другой звук — легкий щелчок поворачиваемой ручки двери.

Я замерла на месте.

Мое воображение тут же вновь нарисовало бородатое лицо Саши, вглядывающегося в меня поверх пламени свечи... Я тихо прокралась по толстому ковру к двери и нащупала ключ. Он оказался на месте, дверь была заперта. Я с облегчением прислонилась к стене, сердце громко стучало...

Потом прижалась ухом к двери, ловя звуки. Кто-то находился в коридоре. Я услышала быстрое тяжелое дыхание. И тут ручка на моей двери начала поворачиваться — медленно, бесшумно.

Меня била крупная дрожь, ноги мои ослабели и начали подкашиваться, казалось, я сейчас упаду.

Наконец, я обрела голос:

— Кто... кто... там?

Внезапный возглас за дверью. Низкий испуганный вскрик, ручка с тем же резким щелчком, что я слышала недавно, вернулась в прежнее положение.

— Кто там? — опять спросила я, немного осмелев. Потому что тот, кто был за дверью, испугался не меньше моего.

Никто не ответил, но я услышала торопливо удалявшиеся шаги, приглушенные ковром коридора.

— Подождите! — крикнула я. — Кто вы? Что вам нужно?

Я торопливо повернула ключ и отперла дверь.

— Стойте!

Но я успела поймать лишь тот миг, когда белая фигура заворачивала за угол. Это был не мужчина, а молодая женщина, босиком. Одного взгляда хватило, чтобы понять, что она высокая, стройная и в белой длинной ночной рубашке. Ее распущенные темные волосы ниспадали до талии... вдруг меня охватил ужас. Я решила, что это сама графиня Лара... вернувшаяся из небытия!

Но и Шерил была очень похожа на графиню, а если это была она у моей двери, то хотела бы я знать причину. Я рванула за ней. Комната Шерил находилась недалеко, почти сразу за углом.

Когда я добежала до угла, белая фигура все еще была в коридоре и почти достигла лестничной площадки и двери, ведущей в комнату Ричарда. Меня на мгновение ослепила ярость, когда я подумала, что это действительно Шерил и она возвращается в комнату Ричарда или ищет там защиты.

Но белая фигура испуганно метнулась к лестнице и начала спускаться, что могло означать лишь одно — значит, это кто-то из служанок. Скорее всего, одна из горничных, вероятно моя Марица.

Когда я добежала до лестницы, она была уже на нижних ступеньках и вдруг повернула голову, взглянула на меня, споткнулась и упала, прокатилась оставшиеся ступеньки головой вниз.

Ковер на лестнице был очень толстый, поэтому падение не могло причинить большого вреда, так что беглянка мгновенно вскочила и бросилась бежать дальше. К этому времени я уже была почти уверена, что это Марица.

— Марица! Вернись сейчас же! — громко, насколько позволяла обстановка, потребовала я и, уже ничего не опасаясь, последовала за ней. Я знала, что утром все равно увижу Марицу, но любопытство гнало меня на цокольный этаж.

От угла шел длинный коридор, в него выходили двери комнат, где жили слуги. Я осторожно заглянула туда. Тяжело дыша, белая фигура прислонилась к одной из дверей, нервно оглядываясь в мою сторону, туда, откуда я должна была появиться. Но я не спешила войти в коридор. С моего места мне было видно, как дверь, к которой девушка прислонилась, вдруг резко распахнулась, так что она чуть не упала внутрь. Но мужские сильные руки подхватили ее, грубо втащили в комнату. И тут же в коридор вышел мужчина.

Я быстро отпрянула, мое сердце бешено забилось. Это был Саша, одетый все еще как на празднике — в белую длинную рубаху, подпоясанную кушаком, темные брюки и русские сапоги. Я видела его бороду, буйную гриву черных волос и впадины темных глаз, устремленных в мою сторону.

Это было глупо, знаю, но, даже спрятавшись, я чувствовала на себе его сверлящий взгляд. Внезапно он расхохотался. Его безумный смех потряс меня даже сильнее, чем пронзительные глаза. Он был полон жестокой злобы.

Я осторожно выглянула, чтобы посмотреть, не идет ли он ко мне. Но, к своему облегчению, увидела, что Саша уходит к себе. Дверь за ним медленно закрылась. Я постояла еще несколько минут, трясясь от холода в тонкой нейлоновой ночной рубашке, но никто больше не появился, и тогда поспешила поскорее в тепло и комфорт моей спальни. Заперла за собой дверь, залезла в остывшую постель. Однако уснуть не могла и долго лежала, дрожа, пока сквозь щель на шторах не пробилась светлая полоска рассвета. Не помню, как я провалилась в сон, но заснула так крепко, что с трудом проснулась, услышав стук в дверь.

Когда я открыла, Марица, улыбаясь, внесла поднос. Она выглядела свежей и абсолютно спокойной.

— Доброе утро, мадемуазель Саманта, — проговорила Марица весело. — Когда я сказала месье, что вы, наверное, еще спите, он не велел вас будить, потому что вы допоздна работали наверху. Надеюсь, вы хорошо выспались?

— Нет, — ответила я. — И ты знаешь почему, Марица.

— Мадемуазель, наверное, перетрудились? Подвинуть маленький столик к камину? В комнате еще холодно. Пока мадемуазель завтракает, я наполню ванну.

Мне было неприятно такое притворство.

— Я плохо спала прошлой ночью, Марица. И не потому, что работала допоздна, — сообщила я ровным, холодным голосом. — Я едва уснула вчера, как ты меня разбудила, пытаясь войти в комнату. Что тебе было надо, Марина?

Она тупо уставилась на меня:

— Я, мадемуазель?

— Да, ты! Зачем ты хотела войти, когда я спала? И не вздумай этого отрицать! Я хорошо тебя разглядела, когда ты упала на лестнице. Меня не интересует, что ты делала после, — это твое дело. Но меня не может не беспокоить, когда ко мне пытаются проникнуть ночью.

— Мадемуазель шутит, несомненно? — Марица покраснела. — Я, сюда? Я не была у вашей двери с тех пор, как вчера приготовила для вас постель.

— Не лги мне! — сердито крикнула я. — Ты разбудила меня, пыталась открыть дверь. А когда я спросила, кто там, ты убежала.

— Мадемуазель, наверное, все это приснилось?

— Это был не сон, и ты знаешь! Ты выключила свет в коридоре и пыталась тихонько открыть дверь, так, чтобы я не проснулась. Что тебе было надо? Не вышло? Не смогла вытолкнуть ключ с моей стороны?

Она продолжала смотреть на меня в изумлении. Наконец пробормотала:

— Мадемуазель, клянусь! Я не беспокоила вас. Как я могла? После окончания праздника я с Игорем Югровым и другими пошла в деревню к родителям. У них и ночевала, а утром мы с Игорем вернулись. Это правда, мадемуазель, я не вор, чтобы ночью красться и что-то украсть...

— Я ничего не говорила о краже, Марица. Ты не причинила мне вреда, разве что самой себе. Но если будешь продолжать лгать, мне придется обратиться к месье Кастеллано. Он проверит, где ты была.

Она опустила голову, совсем расстроившись.

— Мадемуазель, что мне сделать, чтобы вы поверили?

— Скажи правду. Может, ты будешь утверждать, что не убежала от меня и не спряталась в комнате у Саши? Я видела, как он втащил тебя внутрь.

— Саша? Да, он оставался ночью здесь. Он никогда не покидает дом. А я спала у родителей в деревне. Игорь оставался у нас. Это легко доказать. Может, вы правы. Надо все сказать месье, пусть они спросят Игоря и моего отца. Мой отец вчера порядочно выпил, но он помнит, что я ночевала дома. А сегодня утром я поставила самовар и заварила для него крепкий чай, как он любит. Игорь скажет месье, что я говорю правду. Потом мы вместе пришли сюда. По дороге еще встретили мадемуазель Шерил и месье Мэнсфилда, когда они ехали верхом через лес. Мадемуазель спросила, где мы были, и рассмеялась, когда Игорь рассказал про отца и крепкий чай. И месье Мэнсфилд тоже засмеялся и сказал, что хотел бы, чтобы кто-нибудь сварил ему сегодня утром кофе покрепче по той же причине, что и моему отцу.

Я хмуро рассматривала ее, глубоко задумавшись.

— О, мадемуазель, — умоляюще продолжила Марица, — это правда. Неужели вы могли подумать, что я одна из Сашиных созданий...

— Что ты имеешь в виду, каких созданий?

— Мадемуазель решила, что я побежала к нему. Что я выполняла его поручение ночью и прихожу к нему, когда он хочет. У нас есть такие, мадемуазель, они даже не понимают сами, что делают. Бродят ночами по коридорам как во сне. Я знаю, потому что сама видела и слышала их. Но клянусь, я — не из них! Я скорее умру! Мы с Игорем собираемся пожениться. Есть уже договоренность между нашими родителями. Игорь не такой, как все. Он не боится Саши. Он даже мог бы убить его, мне кажется, если бы Саша попытался сделать меня такой же, как другие женщины, которые не способны ему противостоять. Вот почему Саша оставил меня в покое.

— Не хочешь ли ты сказать, что Саша обладает такой властью над женщинами, что они приходят к нему в комнату, сами не понимая, почему это делают?

— Так говорят старые люди, — пробормотала Марица, как будто оправдываясь. И пугливо взглянула на дверь. — Наверное, одно из таких созданий Саши вы и видели ночью. Или может быть... это Саша был у вашей двери...

— Саша? — тревожно воскликнула я. Но нет, это глупо. Я же видела Сашу внизу у двери его комнаты. Нет, нет, это была Марица!

— Да, Саша, мадемуазель, — подтвердила она. — И знаете что? Лучше покиньте этот дом!

Уезжайте из «Молота ведьмы» и забирайте с собой месье Мэнсфилда. Потому что Саша обладает властью, полученной от мертвых. От Григория Ефимовича Распутина. Он дьявол, мадемуазель.

— Чепуха!

— Где и что чепуха, Саманта?

Я не слышала стука в дверь, но Шерил, улыбаясь, стояла на пороге. Я неохотно вынуждена была признать, что она выглядит восхитительно в сапогах для верховой езды, брюках, в твидовом пиджаке, шляпе-котелке и красном галстуке. В этот момент она совсем не была похожа на русскую, казалась настоящей американкой, одетой как будто для лошадиной ярмарки, ежегодно устраиваемой в графстве. Наверное, надела этот костюм в честь Ричарда...

— Мы разговаривали о Саше, — постаралась я ответить очень спокойно. — Марине кажется, что он обладает некоей властью над женщинами.

— А ты не веришь, так? В его-то возрасте! Хотя Саша не подвластен годам. Разве ты не заметила черный цвет его бороды и волос? Между тем его прислала бабушке еще сама царица. Это было в 1917-м, перед большевистской революцией. При дворе были люди, которые могли убить Сашу так же, как они убили Распутина. Он видел убийство Распутина, и царица боялась за его жизнь. Такие сильные люди, как Саша, в России способны производить детей в любом возрасте.

— Мы не говорим о его способности по части деторождения.

Шерил рассмеялась.

— Но разве это не основа власти над женщинами? Саманта, ты ведь не ханжа, надеюсь?

— Конечно нет, но не в этом дело. Марица верит, что он способен подчинить женщин своей воле и приказывает им приходить к нему, когда он захочет. А после они ничего не помнят. Ведь это ты имела в виду, Марица?

Теперь улыбка исчезла с лица Шерил, взгляд ее стал холоден и суров.

— Марица просто глупая девица. Бедный Саша! Каких только нелепых историй о нем не сочиняют! — Она повернулась к служанке. — Оставь нас! Иди в мою комнату и жди меня там! Поможешь мне переодеться. Параша куда-то сбежала. Я разыскивала ее утром, перед тем как мы встретили тебя с Игорем в лесу. Даже послала его в Дарнесс-Киль спросить, не видели ли ее там. Иди же быстрее! Я надену красный свитер и серую юбку. Приготовь их. Потом можешь вернуться сюда и забрать поднос у мадемуазель Саманты.

— Слушаюсь, мадемуазель... — Марица замешкалась.

— Что тебе еще? В чем дело?

— Параша не пошла в деревню вчера ночью. Она слишком много выпила вина. Когда мы уходили, Параша уже ушла к себе. Она спала. Я знаю, потому что заходила позвать ее с нами в деревню. Но не смогла ее разбудить.

— Значит, она перешла в чью-то другую постель, — ледяным тоном произнесла Шерил. — И следовательно, Игорь не найдет ее в Дарнесс-Киле. Ничего, вскоре появится с каким-нибудь глупым объяснением, и мне придется в него поверить. Между прочим, Саманта, Питеру не нравится, когда я сержусь на слуг, но они просто испытывают мое терпение!

Я готова была ей посочувствовать, глядя вслед Марице.

— Она рассказала, что встретила вас в лесу с мистером Мэнсфилдом.

Черты лица Шерил вдруг потеряли строгость, она засмеялась.

— Да. Мы очень рано поехали искать Парашу. Я рассердилась, когда она не появилась утром, чтобы помочь мне одеться... Как жаль, Саманта, что ты не ездишь верхом! — добавила она неожиданно.

— До сих пор меня это нисколько не удручало.

— Пожалуйста, не сердись на меня.

— Сердиться на тебя? С чего ты взяла? — Я с трудом выдавила улыбку.

— Но ты ведь рассердилась, правда? И прошлой ночью, и сейчас. Потому что тебе кажется, что я... проявляю слишком большой интерес к Ричарду. Ты влюбилась в него, верно?

— Ну знаешь ли, Шерил... — начала я возмущенно.

Она одной рукой обняла меня за плечи:

— Прошу тебя, Саманта. Ведь мы друзья... ты и я. Мы стали друзьями до того, как приехал Ричард, и я хочу остаться твоим другом. Я не стала бы пытаться увести его от тебя, даже если бы могла. Но и не могу, поверь. Он влюблен в тебя.

— Ты говоришь странные вещи, Шерил, — смутилась я. — Это просто игра твоего воображения.

— Ты выйдешь за него замуж, — твердо сказала она. — Я уверена в этом. И вы будете оба счастливы. Поэтому не пытайся злиться на меня, Саманта. Если даже тебе кажется, что я проявляю к нему интерес. Я просто не могу удержаться. Я женщина и немного одинока здесь, конечно не считая Питера. Ты можешь понять это, верно? Поэтому, когда такой молодой человек, как Ричард, появляется в доме, вполне естественно, что я... хочу немного расправить крылышки. Говорить с ним, быть в его обществе. Но поверь, я не меньше была бы счастлива, если бы и ты присоединилась к нам сегодня. Но если бы увидела хоть малейший знак с твоей стороны, что я лишняя... то тут же убежала бы и оставила вас вдвоем. Прошу тебя, поверь мне, Саманта.

— Но я...

— Прошу тебя!

Я внимательно посмотрела ей в глаза. И вдруг Шерил показалась мне такой юной, что я с трудом дала бы ей ее восемнадцать.

— Ладно. Признаюсь, он мне нравится и я немного ревновала без особых причин. Но этой ревности не избежать, когда влюбляешься. Впрочем, я запомню, что ты мне сказала, Шерил. И постараюсь больше не давать волю ревности. Неужели это было так заметно?

— Уф! Мне — очень. Я ведь знаю, что такое ревность. Потому что довольно часто сама ее испытываю по отношению к Питеру.

— Но Питер — твой отец.

Она только снисходительно улыбнулась и пошла к двери. Потом обернулась:

— Я никогда и никого не смогу полюбить или выйти замуж, пока жив Питер, Саманта. И знаю, что Питер чувствует то же самое по отношению ко мне.

Шерил закрыла за собой дверь, а я села завтракать.

Итак, Марина провела ночь в деревне за несколько миль от дома. Или это придумано? Я все еще не была уверена до конца. Но если это была не Марица, то кого же я тогда видела?

* * *

Я работала без перерыва все утро. Марица со смущенным видом появилась и сообщила, что готов ленч, но я была не голодна и продолжила писать.

Во второй половине дня кто-то постучал и нетерпеливо подергал ручку моей двери.

— Саманта! — услышала я голос Ричарда. — Могу я войти? Я хочу поговорить с тобой.

Хотя работы у меня еще оставалось примерно на час, я встала и открыла дверь. Улыбнулась, потом даже засмеялась, потому что вид у него был сердитый и обиженный, как у маленького ребенка.

— Я пытался тебя увидеть целый день. Но меня все время отвлекали, уводили то туда, то сюда.

— Входи, Ричард.

— Звонил дядя Грегори. Я не смогу дождаться, когда ты закончишь писать, как мы договаривались. Мне приказано лететь в Нью-Йорк сегодня же вечером, привезти законченные тобою главы и фотографии.

Я не могла скрыть разочарования.

— У него для меня какое-то специальное задание, — пояснил Ричард. — Что-то срочное. Не уверен, но, кажется, мне предстоит заграничная командировка, за океан.

Конечно же он заметил, как у меня разочарованно вытянулось лицо.

— О нет... То есть я имею в виду, это замечательно для тебя. Но куда тебя отправляют? И насколько?

— Для дядюшки Грегори не существует никаких законов и правил, кроме его собственных. Никто никогда не получает от него прямого ответа на прямой вопрос. Но кое-что он сказал, и это может тебя заинтересовать. Наш посреднический отдел работает как бешеный, развернул просто фантастическую рекламную кампанию, чтобы продвинуть твою книгу. Они стараются так, что надо ждать результатов. Я сообщу тебе подробности дел, как только вернусь в Нью-Йорк.

— Спасибо, — произнесла я без энтузиазма, думая только об одном — он улетает и мы не увидимся теперь очень долго.

— Тебе не приходило в голову, Саманта, что Питеру понадобятся эти высокие стены, чтобы спрятаться за ними, когда разразится скандал в связи с выходом твоей книги? Множество обиженных и разъяренных женщин, мужей и других людей могут попытаться добраться до него со злым умыслом.

— Но ведь наши юристы предварительно хорошенько поработают с материалом. Они не допустят клеветы. Что же касается остального... Питер имеет право рассказать правду о своей жизни и рассчитывать на интерес публики.

— Можно задать тебе вопрос, Саманта?

— Да, какой?

В его карих глазах появились лукавые искорки.

— Ты действительно расстроилась, когда я сказал об отъезде в Нью-Йорк? Или просто изобразила печаль из любезности?

— Я ужасно, ужасно расстроилась, поверь. И испугалась, что они сразу же пошлют тебя за границу, — прошептала я.

Он запер дверь, подошел, обнял меня, и мои губы раскрылись навстречу его поцелую. И вдруг желание, какого я никогда еще в жизни не испытывала, переполнило меня...

Когда он неохотно оторвался от моих губ, я поняла, что мне нужна поддержка, потому что меня плохо держали ноги. Я прижалась к Ричарду, и он отвел меня к стулу, усадил и сам присел на краешек моего рабочего стола, свесив одну ногу.

— Сигарету?

Я покачала головой.

— Ты всегда закрываешь глаза, Саманта, когда кто-то... тебя целует? — Голос его звучал странно.

— Разве я... закрыла глаза? — Я поднесла ладони к пылающим щекам. — Не знаю, поскольку не целуюсь так уж часто...

— Нет, думаю, что нет.

— Тогда почему спрашиваешь?

— Пытаюсь сказать то, чего сам от себя не ожидал. Я не хочу оставлять тебя здесь — хочу забрать тебя с собой в Нью-Йорк.

— Но это невозможно.

— Знаю. Я хочу быть честным с тобой, Саманта.

— Постараюсь приехать в Нью-Йорк сразу же, как только закончу работу. И мы можем провести некоторое время вдвоем.

Он кивнул:

— А если не вернешься, я сам за тобой приеду. А еще... Я хочу просить тебя выйти за меня. — И добавил с улыбкой: — Тебе лучше сказать «да».

— Я... я думаю, что скажу «да».

Он поднял меня со стула, прижал к себе и снова поцеловал. Странички рукописи упали и разлетелись по полу, но мы этого не заметили.

— Только одно меня беспокоит, Саманта, — некоторое время спустя проговорил Ричард. — Ты не просто начинающий писатель. Ты действительно талантлива. Я говорю это искренне, ты очень хороший писатель. Ты находишь правду безошибочно и не боишься ее написать. Это ясно всем. Значит, после этой длинной истории появится следующая, и еще, и еще... И тогда бедняга муж будет редко видеть свою жену. Ему придется ждать перед закрытой дверью часами, или педелями, или даже месяцами! А если ему захочется поцеловать ее и...

Вид у него был так комичен, что, хихикнув, я обняла его за шею.

— Мы построим дом, где двери не будут запираться вообще, дорогой, — прошептала я.

 

Глава 8

— Вы ее помните, конечно, — мечтательно говорил Питер, — она была знаменита. Безукоризненная, холодная, так никем и не разгаданная драматическая актриса тех лет. Возможно, это покажется странным, но мне ее губы всегда казались чувственными, хотя никто, ни один мужчина не мог бы сказать о них так. Я говорю все это, разумеется, о Лизл Герхардт.

— Да. Понимаю, мистер Кастеллано.

— Мы играли вместе в Лос-Анджелесе... — Питер расхаживал по комнате, жестикулируя. Даже сейчас, думала я, он не может не играть. Библиотека — его сцена. А я — публика. И сейчас он исполняет ведущую роль в романтической драме не без трагического аспекта.

— Надеюсь, я говорю не слишком быстро, Саманта? — услышала я вдруг обращение к себе хорошо поставленным, мягким, почти нежным голосом.

— О нет. — От неожиданности я замерла. До этого момента я записывала все автоматически, думая о своем.

— Лизл являлась ко мне, когда ей хотелось. Так как мы оба были слишком хорошо известны, то не могли встречаться в ее апартаментах. Это вызвало бы широкую огласку и скандал.

Широкую огласку... Да, Питер Кастеллано, вы не любите скандалов, но вам по душе известность и огласка.

Я украдкой взглянула на него. Он заметил мой взгляд и улыбнулся. И вдруг я поняла, насколько отработана и чисто рефлекторна его замечательная улыбка. Это был конек его шарма — действие, чтобы внушить, вызвать восхищение и хорошее к себе отношение. Он думал, что мой взгляд означает это восхищение, что он настолько привлекателен для меня, что я с трудом могу оторвать глаза от его красивого лица.

Питер подошел к окну и стал смотреть в сад на цветники. Сегодня он был в костюме. Впервые с тех пор, как я увидела его в «Молоте ведьмы», хотя галстук был неизменно тот же. Костюм серо-зеленого цвета из твида, белая рубашка, из нагрудного кармашка высовывался белоснежный угол платка с монограммой. Каждый предмет его одежды на вид был, безусловно, ручной работы. И поскольку обстановка говорила о несомненном благосостоянии Питера, мне было непонятно, зачем ему понадобилось давать согласие на издание своей биографии, не говоря уже о желании представить ее в таком свете... И вдруг догадалась — он делал это, чтобы удовлетворить свое тщеславие, наращивая и без того непомерный эгоизм.

— ...Мы никогда не упоминали о любви, — произнес он тем временем, — Лизл часто говорила мне, что хотела бы стать художником и если бы стала им, то рисовала бы только природу, потому что пейзажи всегда действуют так успокаивающе. Я пытался избегать таких разговоров, так как они напоминали мне о Терезе. А любое воспоминание о ней сразу вызывало в памяти дикую ревность, убившую любовь, настоящую, которая могла быть между нами. Я не хочу для себя вымолить прощение. Наоборот. Я понимаю, как часто жестоко поступал по отношению к ней. — Питер проговорил это с видом самопожертвования.

«Теперь он играет роль мученика», — подумала я равнодушно.

— Бедная, глупенькая Тереза! Я знал с самого начала, что наш брак обречен на неудачу и несчастье. Я говорил ей, что, если она выйдет за меня, ей придется делить меня с другими. Повторял это много раз, предупреждал... — Он пожал плечами. — Она, мне кажется, плохо понимала, что выходит за кумира, идола Америки, американских женщин. Но, как уже сказал, я не мог ее винить за это. Ее ревность была естественной, потому что она видела все виды искушения, окружавшие меня. Во всяком случае, я ни о чем не сожалею... Так о чем я раньше говорил, Саманта?

— Что вы пытались избежать огласки, встречаясь с Лизл Герхардт.

— О да, Лизл! — протянул он небрежно, затем подошел к столу и сел на свое место. — Несомненно, все эти страстные порывы и причуды кажутся вам странными, так, Саманта? — Его прекрасной формы черные брови приподнялись, он смотрел, ожидая моей реакции, но я сочла за лучшее промолчать, потому что мой ответ мог ему не поправиться.

Питер сделал вид, что ничего не заметил, и после некоторой заминки продолжил:

— Лизл понимала меня так, как не понимали другие женщины... — И он снова заходил по комнате, заложив руки за спину и продолжая рассказ о своем романе с Лизл Герхардт.

Возможно, этот роман мог меня захватить и увлечь, но не сегодня. Надменность и самолюбование Питера претили мне, и чем дальше я слушала его историю, тем меньше она мне нравилась.

Но я постаралась спрятать свои эмоции и быть бесстрастной. То, что я сама думаю о Питере Кастеллано, не имеет никакого значения. А его признания будут лучшей и самой увлекательной историей из всего, что когда-либо было напечатано в «Секретах».

Он замолчал.

— И после этих встреч она стала вашей любовницей? — спросила я.

— О нет. «Король-крестьянин» — драма, где я играл ведущую мужскую роль, — вернулась на Бродвей. Лизл работала в Голливуде. Обстоятельства нас разлучили. И как раз в тот сезон случилась трагедия с Терезой. Я бросил все и вернулся сюда, а меня заменил актер второго состава. Больше я уже никогда не играл.

Я не могла удержаться:

— В каком смысле, мистер Кастеллано?

Он рассмеялся, хотя мне показалось, что мое замечание его отнюдь не позабавило.

— Вы любите вставлять шпильки, дорогая Саманта. Остроумно. Да, если принимать во внимание мир, отгороженный стенами «Молота ведьмы», я не играл вообще. Но жизненные привычки не легко отбросить. Ко мне тянутся женщины и здесь, да и желание хозяина «Молота ведьмы» для них — закон. Думаю, не стоит уточнять.

Моя мысль лихорадочно заработала. Питер Кастеллано недвусмысленно признался, что имеет здесь собственный гарем. Это как раз то, что приведет в восторг его почитателей! Об этом они мечтают услышать. И кто я такая, чтобы отказать им в этом желании? Мне только нужно внести это признание в книгу. Сделать намек. Остальное допишет их воображение.

Я была рада, что на бумагу ложится последнее любовное приключение Питера Кастеллано. Чем дольше я проводила времени в общении с ним, тем больше соглашалась с Ричардом. Он был прав, когда сказал, что еще хуже, чем женатый Казанова, тот, кто рассказывает всем и всюду о своих победах.

— Мы должны отпраздновать сегодня последнее интервью, Саманта, вы и я. — Питер опять очаровательно улыбнулся. — Ваши черновики должны быть уже готовы, верно?

— Да, но я хочу все внимательно перечитать. Если найду работу удовлетворительной, завтра вернусь в Нью-Йорк, в крайнем случае послезавтра, допишу финальные главы там.

— Значит, вы не хотите закончить все здесь, как планировали раньше? Мы с Шерил будем очень скучать без вас, Саманта.

— Вы должны извинить меня, мистер Кастеллано.

Он покачал головой:

— Это все молодой Мэнсфилд. Вы влюбились друг в друга. Я повидал слишком много, знаю о любви все, чтобы не заметить ее признаков. — Он подошел ко мне, взял мою руку и поднес к губам. — Я завидую Ричарду. Вы знаете об этом, Саманта?

Я что-то пробормотала невнятно в ответ, опять ощутив его неотразимую притягательность.

— Я действительно так думаю, Саманта, — тихо добавил он.

Я убрала руку.

— Саманта, я был предельно откровенен во время наших интервью и осознавал, что многое в моих признаниях вас отталкивало. Но вы должны помнить, что женщины, о которых я рассказывал, так же виновны, как и я. Любить меня означало для них некий символ, это давало им статус в обществе, известность.

— Я пытаюсь помнить об этом. Но Тереза не была такой.

— Верно, верно. Тереза не была на них похожа.

— Вы никогда не думали, что если бы полюбили ее, то могли найти с ней свое счастье?

— О, очень часто, — легко ответил он, — но ее ревность делала это невозможным. Когда вы выйдете замуж, моя дорогая, мой настоятельный совет — не допускайте ревности в ваши отношения. — Он снова поцеловал мне руку. — Надеюсь, вы будете очень счастливы с Мэнсфилдом, Саманта. Мы с Шерил самые заинтересованные люди и желаем вам счастья.

Я не принимала его слова всерьез, поэтому лишь машинально улыбнулась.

— Скажите, как вы думаете, я могу поговорить с Сашей, мистер Кастеллано?

— С Сашей? — Он сдвинул брови. — Почему вы хотите с ним поговорить? Не думаю, что Саша сможет добавить что-то в мой рассказ, — он деликатно кашлянул, — скажем так, расцветить деталями мои любовные истории или сценическую карьеру. Он об этом наверняка ничего не знает. Могу я спросить, почему вы хотите с ним побеседовать? Что за причина?

— Разумеется, мистер Кастеллано, — поспешно стала объяснять я, — никаких секретов. Просто Саша — единственный человек в доме, с которым я еще не говорила, и есть пара вопросов, которые я хотела бы ему задать. Но теперь я подумала, что вы, пожалуй, смогли бы ответить на них вместо него. — Я подарила ему одну из моих самых ослепительных улыбок. — Действительно, нет никакой нужды встречаться с ним.

Мне показалось, я хорошо справилась со своей задачей. Конечно, мне не следовало, да и не было поручено слишком глубоко копать историю гибели Терезы, и Сашу я хотела увидеть просто из собственного любопытства. Но Питер Кастеллано, кажется, счел мои объяснения достаточно обоснованными, потому что с улыбкой произнес:

— Разумеется, вы можете увидеться с ним, Саманта. Я пошутил.

— О, тогда все в порядке. Вы не могли бы послать за ним? — решилась я.

— Почему бы вам не взять у него интервью в комнате-башне, где вы держите весь ваш материал, собранный у нас?

— Нет, — быстро ответила я, — предпочитаю поговорить с ним здесь, пока у меня все мои впечатления... свежи еще в голове. Вы ведь будете присутствовать, не правда ли, мистер Кастеллано?

— С восторгом! Но боюсь, что для Саши нет законов. Он может отказаться. А если и придет, то, может быть, не станет с вами говорить. — Он потянулся к шнурку звонка.

— Давайте решим так: если он скажет «нет», вы не будете настаивать. — Он дернул шнурок и снова подошел ко мне. — Мне кажется, все-таки существует какая-то неясность...

— Нет, просто мне интересно с ним пообщаться...

Открылась дверь, и появился Стефан.

— Скажи Саше, что мисс Кроуфорд и я хотим поговорить с ним немедленно.

Стефан склонил голову, на лице его не дрогнул ни один мускул, и покинул комнату.

— Что тревожит вас, Саманта? — Питер снова вернулся на свое место и сел. — Может быть, я помогу вам, если Саша не сможет?

— Саша был в Ширклиффе в тот день, когда Тереза... умерла, не так ли?

— Да, действительно он был там. — Его, казалось, совершенно не удивил мой вопрос. — Когда я узнал, что Тереза решила ехать в Ширклифф и находится в истерическом состоянии более чем обычно, я попросил Сашу поехать с ней вместе.

— Почему?

Он пожал плечами:

— Мне казалось, что Саша сможет ее успокоить. Но в тот раз ему не удалось. Во всяком случае, пока они ехали в машине...

— Почему Саша был отослан домой сразу же после гибели миссис Кастеллано?

— Перед, а не после, Саманта, — мягко поправил меня Питер. — Саша уехал с Игорем вскоре после того, как Тереза ударила мисс Марсден, моего секретаря. Саша предложил, и я согласился... — Он замолчал, потому что открылась дверь.

Я обернулась и увидела на пороге Сашу. Он был с непокрытой головой, в белой длинной рубахе, подпоясанной кушаком, темных брюках и высоких сапогах. И очень похож на Распутина.

— Мадемуазель Саманта хочет спросить тебя о той части истории, которая ей не совсем ясна, Саша. Она спрашивает, почему ты сразу покинул Ширклифф, когда моя жена атаковала мисс Марсден. — Он улыбнулся, глядя на хмурое Сашино лицо. — Садись, пожалуйста.

Саша потряс лохматой гривой волос. Как только он появился, его глаза ни на мгновение не оставляли моего лица. Но я старалась не смотреть на него, уткнулась в свои заметки.

— Почему она спрашивает об этом?

Я вдруг поняла, что еще ни разу не слышала, как Саша говорит по-английски. У него почти отсутствовал акцент.

— Чтобы дополнить и закончить свою книгу, Саша.

— Она спрашивает об этом меня?

— Нет. Она спросила меня. Я хотел ей рассказать, что мы успокоили мою жену, и у тебя не было причин оставаться там дольше. Потому что Тереза уснула, и я собирался оставить ее на ночь.

— Значит, вы ответили ей за меня, месье.

Я посмотрела на него, но не смогла вынести взгляд пронзительных черных, глубоко посаженных глаз, злобно сверливших меня из-под кустистых бровей.

— Так и было, Саша? Вы успокоили мадам Кастеллано?

— Мы успокоили ее вместе — месье и я.

— Саша, в этой стране любой человек, обладающий информацией о покушении на убийство или о самоубийстве, должен прийти на процесс по делу или на допрос и дать показания, которые должны быть запротоколированы. Но вы этого не сделали. Ни вы, ни Игорь. Почему?

Саша молчал.

— Может быть, я отвечу, Саманта? — поспешно вмешался Питер. — Не было необходимости для появления у следователя Саши или Игоря. И адвокат, представлявший мои интересы, согласился с этим. Эти двое могли лишь подтвердить показания других. Вы же знаете, я хотел как можно меньше разговоров об этом происшествии, мне не нужен был скандал, широкая огласка этой неприятной истории. Как будто знал, что это мне вскоре понадобится.

— Каким образом, мистер Кастеллано?

Он взглянул на Сашу:

— Я заболел вскоре после следствия. Слишком много работал, а потом все это волнение... Я мог никогда не поправиться, если бы не Саша...

Кажется, в этом доме все без исключения неохотно говорили о болезни Питера, но я не могла упустить момент и, собрав всю смелость, полюбопытствовала:

— Болезнь или нервное потрясение?

Ответом мне была тишина.

— Я не стану писать этого в книге, — заверила я.

— Да, нервное истощение, — проговорил наконец Питер.

— Вы лежали в клинике?

— Да, — вновь сухо и коротко отозвался он. Потом посмотрел на Сашу. — Лучше рассказать ей, Саша. — Он повернулся ко мне спиной и заговорил: — Я скажу вам, Саманта, хотя прошу вас не писать этого в книге. Я был потрясен смертью Терезы. Я винил себя. Выдержал следствие, но после этого... я хотел убить себя. Так же, как это сделала Тереза.

Саша вдруг прервал Питера. Горячо, быстро и сердито полилась русская речь. Но Питер упрямо покачал головой:

— Нет, Саша. Уверен, ей можно доверять. Она не напишет этого.

— Я уверяю вас, что не стану писать! Саша вас остановил?

— Да. Так вот... Вызвали доктора Мэннинга. Он... велел отвезти меня в клинику.

— В какую?

Питер нетерпеливым жестом махнул рукой в неопределенном направлении:

— Далеко отсюда. В холмах, у озера. Санаторий.

— Клиника для душевнобольных?

— Да. Я находился там долгий период времени. Годы. Врачи говорили, что меня нельзя вылечить, и ничего не сделали для меня... Тогда Шерил привезла Сашу. Он изменил все... Я наконец успокоился. Саша часто навещал меня, и, когда врачи увидели улучшение, они оставили нас в покое. Я понял, что не нуждаюсь в докторах так, как нуждаюсь в Саше. Он единственный, кто помог мне выздороветь.

— Как вы это сделали, Саша? — Я заставила себя посмотреть ему прямо в глаза.

Он опять не ответил.

— Профессиональный секрет? — Я пыталась улыбнуться. — Ладно, не имеет значения. Я все равно не собираюсь ничего записывать и вносить это событие в книгу о Питере.

Саша вдруг так посмотрел на меня, что я по-настоящему ощутила полный контакт с его пронзительными черными глазами и вдруг почувствовала странное оцепенение, сонливость, вялость мысли. Я забеспокоилась и испугалась.

— Ваша книга — зло, — резко заявил Саша, его голос походил на воронье карканье, — она его погубит. Пишите, если хотите. Мне все равно. Но ему будет плохо.

Я увидела, как загорелое лицо Питера залила внезапная бледность. Все его тело заметно напряглось, руки задрожали.

— Но почему, Саша? Почему?..

Он вдруг улыбнулся. Это было, пожалуй, самым ужасным зрелищем из всех, что я когда-либо видела.

— Я скажу вам почему. Но не теперь. Не здесь...

Он повернулся и хотел уйти, и я сразу ощутила громадное чувство облегчения. Но почему-то произнесла:

— Саша, подождите! Питер, скажите, чтобы он вернулся.

Я еще никогда раньше не называла Кастеллано просто Питером. У меня вырвалось его имя, и это вдруг вернуло мне ясность сознания. Я видела, как за Сашей медленно закрылась дверь, и повернулась к Кастеллано.

— Зачем вы держите его у себя? — спросила я напрямую.

Он лишь слабо качнул головой и обессиленно опустился в кресло.

— Я так устал, Саманта. Видите ли, я многим, очень многим обязан Саше... А сейчас мне нужно отдохнуть...

Что со мной происходит? Почему я пыталась удержать Сашу, помимо своей воли? Надо скорее уходить. Пойду к себе в комнату, подумаю там хорошенько над всем, что сейчас видела и слышала.

— Понимаю, мистер Кастеллано.

Я встала и вдруг с изумлением увидела, что он положил локти на стол и опустил на них голову.

Какое превращение! Разве мог этот подавленный старый человек — а именно таким он сейчас выглядел — быть Питером Кастеллано? Неужели это тот же самый неотразимый мужчина, с которым я беседовала еще пять минут назад? Все исчезло: веселое самодовольство, очарование, самоуверенные манеры... Он выглядел совершенно выжатым, без сил. И тут я поняла, что вижу сейчас перед собой настоящего Питера, который прятался под блестящей оболочкой покорителя женских сердец.

— Если я вам понадоблюсь, вы найдете меня здесь, — глухо произнес он.

— Я не стану вас беспокоить. И я уже забыла все, что вы рассказали мне, — мягко ответила я и тихонько закрыла за собой дверь библиотеки.

Шерил что-то крикнула из комнаты приемов, но я только помахала ей в ответ и взбежала наверх со своими записями в комнату-башню.

Заправила в машинку чистый лист бумаги и, положив заметки рядом, начала печатать. Но после пяти страниц сдалась. Вырвав последний лист из каретки, скомкала его и швырнула в корзинку для мусора.

Потом встала, подошла к окну. Был отлив, внизу обнажились острые выступы камней. Наверное, такой же вид открылся перед Терезой в тот роковой момент, перед тем как она прыгнула навстречу своей смерти. Я отпрянула поспешно от окна. Пальцы коснулись холодного стекла. Лишь оно отделяло меня от пропасти... и смерти...

* * *

Ближе к вечеру пришла Марица, принесла кофе. Я слабо улыбнулась ей, все еще погруженная в мысли и работу. Мое возмущение Марицей постепенно исчезало. Она была так внимательна и заботлива.

— Спасибо, Марица. Мне это очень нужно. — Я встала на занемевших ногах и понесла чашку к камину. Стоя отпила кофе и посмотрела на нее: — Что-нибудь известно о Параше, Марица?

— Нет, мадемуазель. Она исчезла. Ее оплакивают родители.

— Ты хочешь сказать, они думают, что Параша погибла? — встрепенулась я. — Но это же полная чепуха. Месье уверен, что она куда-то сбежала и скоро вернется.

Марица беспомощно пожала плечами:

— Она ушла из «Молота ведьмы», мадемуазель. Ее нет в поместье. Для них это все равно что смерть, поэтому они оплакивают ее.

— Если они так считают, почему не идут в полицию?

— Полиция? В старой России полицейские были тиранами. Народ их ненавидел.

— Но здесь они не такие. И если кто-то пропал, убит, ранен — они должны знать.

— Да, мадемуазель. Но в Дарнесс-Киле нет полиции.

— Но есть в округе. И они тотчас же приедут, надо только позвонить. Ты тоже веришь, что Параша мертва, Марица?

— Стефан сказал, чтобы я собрала ее вещи.

— Они хотят в ее комнату поселить другую девушку? Шерил нужна служанка?

— Да, мадемуазель. Но после вашего отъезда я буду служить мадемуазель Шерил. Новая девушка займет мое место.

— Это, наверно, лестно для тебя? Ты всегда хотела быть горничной мадемуазель Шерил? Она мне говорила, что вы с Парашей ссорились из-за этого.

— Мы ссорились, верно. Но мы были подругами. Даже время от времени менялись платьями. — На глазах у нее выступили слезы.

— Марица, ты не хочешь мне ничего рассказать?

— Мадемуазель, — торопливо заговорила она, — я знаю все ее вещи — платья, туфли, все, что у нее было. Они говорят, Параша сбежала. Что ее нет в деревне, нет в лесу, нет в доме. Но я думаю, что ее уже нигде нет... Она мертва. Ведь она ушла в одной ночной рубашке, это псе, что она взяла с собой. Ни туфель, ни расчески. Ничего.

— Ты уверена?

— Я уверена, но вы считаете меня лгуньей и, наверно, сейчас думаете, что я говорю неправду.

Я вспомнила убегавшую белую фигуру, испуганное лицо... Сашу...

— Какого цвета была ее ночная рубашка, Марица?

— Белая, мадемуазель. Как и моя.

Это могла быть Параша! А не Марица! Я часто замечала, как они похожи. Наверно, я ошиблась.

— Говоришь, ее искали в лесу?

— Они искали повсюду, мадемуазель.

— Тогда надо немедленно сообщить в полицию. Кто-то должен это сделать, — сказала я мягко.

Марица молчала.

— Я поговорю об этом с месье, Марица. Если не смогу его уговорить вызвать полицию, сделаю это сама.

— Он очень рассердится, мадемуазель. И другие тоже. Я хотела, чтобы Игорь вызвал полицию, но он не стал. Игорь думает, что это будет похоже на предательство.

— Если полиция приедет, они станут задавать вопросы. Ты расскажешь им, что рассказала мне?

— Мы говорили об этом с Игорем. Да, я расскажу. Но это будет означать, что нам с Игорем придется покинуть «Молот ведьмы». Но все равно я бы рассказала. Параша была моей подругой. — Она забрала поднос.

— Марина, скажи... Параша была одной из... Сашиных созданий?

Поднос зазвенел, она испуганно взглянула на меня:

— Не знаю. Но видела, как она ночью вставала и уходила к какому-то мужчине. Я не осмелилась подсматривать, куда она уходит, а Параша никогда сама об этом не говорила. Ее мог позвать Саша...

Когда Марина ушла, я не смогла больше работать. В моей голове царил полный хаос.

Питер лежал в клинике для душевнобольных. Он был, мягко говоря, неравнодушен к женщинам. И безусловно, говорил правду, что не одинок в «Молоте ведьмы». Так почему бы ему не воспользоваться своим правом? Эти крестьянки были его людьми, его собственностью...

Но Саша... Распутин, вероятно, был гипнотизером, этот простой мужик обладал странной властью над женщинами. Может быть, Саша тоже гипнотизер? Почему Питер, которому вообще неведомо чувство сожаления, вдруг страшно переживает по поводу гибели Терезы? Он как будто несет груз вины. А что если это имеет основания? Мог Питер убить Терезу? Но показания Добсона делали это невозможным. Питер был далеко от Терезы, когда она прыгнула со скалы вниз.

И все же что-то ускользнуло от моего внимания, какая-то важная деталь. Нечто очевидное... Но я была уверена, что это должно быть в показаниях Добсона. Я заперла дверь и достала свою папку с фотокопиями процесса.

И через пару секунд нашла то, что искала. Картина прояснилась, все встало на свои места. В показаниях Добсона совершенно ясно говорилось: «...Она не заметила меня... Шла мимо, как будто не видела и не слышала... Не похоже на нее совсем...»

И вот еще: «Ни взгляда, ни слова... У нее был вид безразличный, такой, как будто я продал ей несвежую рыбу... Она и не взглянула на меня... Но не выглядела расстроенной или сердитой, просто была никакая...»

Саша, безусловно, обладает гипнотической властью над людьми! Я и сама это недавно почувствовала, общаясь с ним в библиотеке. Он успокаивал Терезу вместе с Питером после того, как она напала на мисс Марсден. И при этом успокоил ее так быстро и эффективно, что Питер сразу же отослал его домой. И разве Кастеллано не способствовал тому, чтобы Сашу впоследствии не вызывали на допрос?

Возможно, Тереза не осознавала, что с ней происходит, когда прошла мимо Артура Добсона, потому что была в гипнотическом сне? Поэтому же не слышала и Питера, когда тот кричал и звал ее перед тем, как она прыгнула вниз на камни?

А Параша?

Может, сегодня ночью Параша приходила ко мне, чтобы рассказать о чем-то, а я спугнула ее? Если это так, то Параши, очевидно, нет в живых.

И вдруг я страшно испугалась. Никогда в жизни я еще не испытывала такого страха. Саша заранее предугадал мои вопросы, и у него были все основания избегать их.

У Питера конечно же был мотив для убийства Терезы. Причем сильный. А после ее смерти им овладел настолько же сильный комплекс вины. Это чувство вины и привело его в клинику на долгие годы. И здесь Саша оказался незаменим. Не случайно, он достиг успеха там, где потерпели фиаско врачи. Очень странная эта связь между Питером и Сашей. Может, Питер тоже одно из Сашиных созданий, привязанное к нему на всю жизнь взглядом пронзительных черных глаз, обладающих нечеловеческой злобной силой?

Мог Саша с помощью гипноза послать Терезу на смерть во имя спасения Питера или по его приказу? Мог. А если это так, то там, в Ширклиффе, произошло убийство, а не самоубийство. А я теперь здесь, в «Молоте ведьмы», одна, среди убийц...

«Ваша книга — зло, она его погубит», — так сказал мне Саша. А если он задумал убить и меня, чтобы помешать публикованию истории жизни Питера и его разоблачению?

В ужасе я постаралась отогнать эту мысль. Вероятно, позволила слишком разыграться воображению. Просто мне надо быть осторожнее, а завтра я покину «Молот ведьмы» — уеду живой и невредимой. Потом, может быть, спокойно разберусь во всей этой запутанной истории. Но не сейчас, не здесь, не в этой комнате. И еще мне надо с кем-то поговорить. И тут я вспомнила, что в моей спальне есть телефон.

Чувствуя дрожь во всем теле, я заставила себя запереть все мои бумаги в ящик и выйти из комнаты в пустой коридор. Я спустилась в свою спальню, заперла дверь и прислонилась к ней спиной, чувствуя, что меня всю колотит.

Какие у меня есть улики? Показания мертвого свидетеля перед тоже уже мертвым следователем? А ведь лишь на них основаны все мои подозрения. Но если Саша обнаружит, что я подозреваю его в убийстве... Тогда никто на свете не сможет мне помочь.

Я села на огромную кровать, взяла телефон, сияла трубку и набрала номер, в напряженном ожидании слушая стук собственного сердца.

— Междугородняя...

— Я хочу позвонить в Нью-Йорк...

— Ваш номер, пожалуйста.

Я еле смогла выговорить номер.

— Номер в Нью-Йорке, пожалуйста.

Я назвала номер Ричарда.

— И прошу вас, оператор, у меня очень срочный звонок.

— Не вешайте трубку, попытаюсь вас соединить напрямую...

Я держала трубку, нервничая, ждала, не отводя взгляда от двери... Ради бога, Ричард, окажись дома! Ты не можешь... Ты...

— Хэлло, говорит Ричард Мэнсфилд. Это ты, Саманта? Я пытался пробиться к тебе весь день... Что там у вас происходит, дорогая? Твой телефон неисправен?

— Ричард. Я должна поговорить с тобой...

— Я тоже много должен сказать тебе, Саманта... Я так скучаю по тебе...

— Ричард, помолчи. Слушай. Сегодня я... — И тут раздался слабый щелчок на линии и наступила мертвая тишина. Я в ужасе смотрела на трубку. — Ричард? Ричард, где ты?

Ответом была глухая пугающая тишина. Я снова лихорадочно набрала номер междугородней связи.

— Оператор? Оператор?!

Телефон молчал.

 

Глава 9

Я лежала на постели полностью одетая. Ранее зашла Марица, доложив, что ужин подан и меня ждут, но я сослалась на головную боль. Позже она принесла мне поднос с едой в спальню. Ужин остался нетронутым там, где она его оставила.

За окнами поднялся сильный ветер, и, хотя я закрыла ставни, слышны были его порывистые завывания и громкий шум волн, разбивавшихся о скалистые камни.

Меня просто трясло от страха.

Когда кто-то потрогал ручку моей двери, я даже подпрыгнула.

— Кто там?

— Это Шерил. Дверь заперта, Саманта. Что случилось? Марица сказала, что ты больна и не спустишься ужинать. Впусти меня.

Я нехотя поднялась.

— У меня болит голова, — сказала я, открывая дверь, — но завтра утром все пройдет. У меня обычно она быстро проходит.

— Как жаль. — Шерил вошла и приподняла крышку на одном из блюд на подносе. — Все остыло.

— Я не голодна.

— Тогда выпей немного вина. Должно помочь. Питер сам выбирал для тебя. Он очень расстроился, когда ты не пришла. Мы хотели поднять тост за тебя, и он собирался произнести небольшую речь. Ему нравятся такие вещи, ты знаешь.

— Речь?

— Питер сказал, что ты хочешь завтра уехать. Игорь отвезет тебя в аэропорт на «роллсе». На этот раз я сяду с тобой на заднем сиденье и мы сможем вместе помахать народу.

Я попыталась улыбнуться.

— Ты ведь закончила писать?

— Да, — солгала я, — наверное, поэтому и заработала головную боль.

— Наверное. Марица мне сказала, что ты работала не замечая времени. Когда она принесла кофе, то увидела, что ты сидишь без света, и сама его зажгла. — Шерил подошла к камину, подбросила в него полено и вернулась ко мне. — Ты неважно выглядишь, — прищурившись, она подвинула стул ко мне поближе, — тебе надо лечь как следует, Саманта. Ты приняла аспирин?

— Да, спасибо, Шерил.

— Ты выглядишь подавленной. Ты уверена, что все в порядке, или что-то произошло?

— Да нет, ничего.

— Я подумала, что ты могла поссориться с Ричардом. Ты с ним сегодня разговаривала?

— Пыталась, но, кажется, телефон не работает.

Она кивнула:

— Да все наши телефоны отключены. Наверно, повреждена линия между Дарнесс-Килем и аэропортом. До утра, говорят, не починят. Но завтра ты все равно уже увидишь своего Ричарда.

— Да. Я должна увидеть его завтра. Мне нужно...

— Ты заказала билет?

— О нет! — отозвалась я в отчаянии. Так много всего произошло за этот день, что я совсем забыла заказать себе место в самолете.

Шерил добродушно рассмеялась:

— Для этого у тебя есть я, чтобы позаботиться о таких вещах, верно? Игорь сейчас был в аэропорту. Я попросила его проверить твой заказ. Когда он выяснил, что ты вообще не заказывала билета, он сделал это за тебя. Принял единственно правильное решение, когда нет телефонной связи. Мы разрешаем Игорю иногда брать автомобиль и ездить туда. У него около аэропорта живет старый армейский друг.

— Жаль, что я не знала об этом, Шерил. Я бы попросила его взять меня с собой. Чтобы не беспокоить вас завтра еще раз. Должно быть, около аэропорта есть какая-нибудь гостиница, чтобы переночевать.

Шерил надула губы.

— И лишить нас удовольствия проститься с тобой как следует? Уехать и не сказать «прощай!»? Очень, очень мило!

— Прости. Мне кажется, я сегодня плохо соображаю... Головная боль...

— Ладно, Саманта. Ты прощена. Но только на данный момент. Я налью тебе стакан вина и оставлю тебя в покое, отдыхай. Вино поможет тебе уснуть и забыть...

— Забыть?

— Твою головную боль, я имела в виду. Господи, какие мы нервные! Да ты сегодня никуда не годишься, как и Питер!

— А что случилось с Питером?

— О, у него ужасное настроение. Наверное, потому, что мы расстаемся с тобой. Я напомнила ему, что ты обещала снова приехать, когда книга будет закончена. Но это будет еще так не скоро, поэтому мои слова его нисколько не утешили, придется, наверно, послать за Сашей, чтобы тот помог ему уснуть. Боюсь, это твое влияние на «Молот ведьмы»! Давно не видела таким Питера... — В ее голосе прозвучали странные, угрожающие нотки.

— Я очень сожалею. Но, право, не вижу, каким образом я могла так повлиять на него, В чем моя ошибка или вина?

— Ты ему нравишься. Это же очевидно.

Я не хотела, чтобы Шерил втянула меня в разговор на старую тему, и сделала вид, что не услышала последнего замечания.

— Ты говоришь, что Саша поможет успокоить Питера, — сказала я быстро. — Поможет уснуть. Как он это делает?

— Ну, Саманта! Ты прекрасно знаешь ответ на свой вопрос! — Глаза ее сверкнули. — Я заметила, как ты старательно избегаешь Саши. Он гипнотизер. И очень искусный. Если успокоит Питера, тот будет спать безмятежно, как ребенок, всю ночь. А проснувшись утром, даже не вспомнит, что Саша подверг его гипнозу. — Топ ее вдруг стал вкрадчивым. — Питер сказал, что ты узнала сегодня о его болезни — нервном потрясении.

— Надеюсь, он тебе сказал и то, что я не собираюсь упоминать об этой его... болезни в книге?

— Да.

— Ты... обиделась на меня, злишься, что я узнала об этом, Шерил?

— Злюсь? Хотя он должен был тебе сообщить, что об этом раньше знали лишь я и Саша.

— Я не собираюсь...

— Это теперь не имеет значения, — нетерпеливо прервала она меня, — завтра ты все равно уедешь. — Шерил встала и добавила: — Оставляю тебя, отдыхай и нянчи свою голову. Ты же, наверное, не захочешь, чтобы Саша помог тебе заснуть? Уверена, он не стал бы возражать.

— Нет, спасибо. — Я постаралась, чтобы в моем голосе она не услышала нотки панического страха, который испытала от ее предложения.

Шерил засмеялась, но смех этот нельзя было назвать приятным.

— Я пошутила. Надеюсь, утром твое самочувствие будет лучше. Приятных снов! — И она тихо закрыла за собой дверь.

Я тут же встала, заперла дверь на ключ, разделась и легла в постель.

Я лежала, натянув одеяло до подбородка, и глядела на игру огня в камине.

Слышно было, как залаяли собаки за окнами, и я вспомнила, что за собаками присматривает Саша. Должно быть, он выпустил их на ночь. И значит, сам бродит где-то внизу. Я содрогнулась и накрылась с головой. Кажется, утро не наступит никогда.

Но дверь заперта. Я в безопасности. А завтра буду далеко от «Молота ведьмы». Я знала, что, скорее всего, не усну, но ничего, отосплюсь потом. У меня много будет времени для сна... Сна... Спать... спать...

Моя голова дернулась, и я резко села на постели, выпрямившись, слушая, как колотится мое сердце.

Голос, приказывающий мне спать... Мягкий, почти нежный, обволакивал мой мозг, и я не могла противостоять. Я потрясла головой, стряхивая сон. Какая чепуха!

Но уже боялась лечь снова. Подтянув колени к подбородку, я обхватила их руками. И все смотрела на огонь, надеясь, что его игра прогонит сон.

Если моя голова начнет клониться, я сразу почувствую и стряхну сон.

Если бы Ричард...

Я твердо решила не спать этой ночью. Не уступлю, не поддамся никакому гипнотизеру! Интересно, он должен быть лицом к лицу в этот момент со своей жертвой? Или необязательно? Нет. Я спасена, дверь надежно отделяет меня от него. Ничто не может причинить мне вреда. Ничто. Особенно если я буду настороже...

Я вспомнила Терезу и рассказ Артура Добсона о ней, как она стояла на краю скалы.

Дом находился на холме. Холм был из камня, как и стены «Молота ведьмы», и тоже окружен стеной. Я снова клюнула носом, мое сопротивление слабело.

И вдруг передо мной ясно возникла картина. Я смотрела на серо-зеленое море и ватные облака, ползущие по бледно-голубому небу, через окуляры полевого бинокля и видела с полмили побережья, чаек, летающих над водой кругами и ныряющих в нее, когда большая рыбина высовывалась на поверхность, сверкнув серебром чешуи. И мне вдруг стало ясно, что я смотрю на мир глазами мертвого свидетеля — Артура Добсона. Я панически попыталась побороть видение, убеждая себя, что я не в Ширклиффе, а в доме, в своей спальне. Я — Саманта Кроуфорд.

Но все бесполезно. Я чувствовала, как моя щека уютно устроилась на сложенных на коленях руках, но была беззащитна. Снова перед глазами возникла картина: ведущая вверх тропинка, море внизу и каменный дом на холме.

Теперь я иду по тропинке вверх, прочь от дома. Иду прямо на человека, который стоит наверху и смотрит на море в бинокль. Он небольшого роста, коренаст, на нем голубой свитер, грубые штаны заправлены в высокие резиновые сапоги.

Он поворачивается. Опускает бинокль и улыбается мне, когда я подхожу. Приветливо, дружески. Но я напугана, хотя не знаю почему. Я хочу остановиться и рассказать ему об этом. Я должна остановиться!

— Добрый день, миссис Кастеллано, — говорит он приветливо, — надо было вам надеть пальто сегодня. Ветер здесь, наверху, очень холодный.

Миссис Кастеллано? Я хотела посмотреть на него, хотела крикнуть ему, что я не Тереза Кастеллано. Попыталась, но не могла. Как будто мое тело не повиновалось мне. Как будто мой мозг был заключен в тело Терезы Кастеллано. Я не могла вырваться.

Артур Добсон больше ничего не сказал. Я прошла мимо него молча, как будто никогда его в жизни не видела и не слышала, что он мне говорит... И начала подниматься по тропинке, которая становилась все круче, прямо к обрыву.

Я чувствовала себя странно одинокой. Достигнув вершины холма, я встала лицом к океану. Посмотрела на зеленую глубину, смутные тени камней. Их острые выступы, торчавшие из воды, завораживали меня.

Я глянула вниз и только сейчас заметила, что на моих ногах туфли. Я сбросила их, потом наклонилась и аккуратно поставила, рядышком. Выпрямилась и снова посмотрела вниз, за край обрыва, опять увидела море, которое неудержимо притягивало к себе...

Ближе... Ближе...

Чей-то успокаивающий, ласкающий голос утешал, подсказывал, побуждал меня к действию. Обычно я всегда боялась высоты, но сейчас не чувствовала страха.

Ветер рвал платье. Он был пронизывающим, но я не ощущала холода.

Откуда-то послышался далекий голос, он приближался, кто-то бежал ко мне. Напуганный, задыхающийся голос, я узнала его вдруг, и мне хотелось ответить ему, так сильно хотелось, как никакому другому.

— Тереза! Тереза, ради бога, нет! Я люблю тебя, Тереза! Нет... нет... нет!

Я пыталась остановиться, ответить ему. Но другой голос пересиливал.

— Прыгай! — командовал он. — Время пришло. Все скоро кончится. Будет так легко. Наклонись вперед... еще...

Я не могла не повиноваться.

У меня не было собственной воли, не было мыслей. Я должна была повиноваться.

Ветер все усиливался. Я чувствовала его влажные порывы на своем лице. Наконец подняла, вытянула вперед руки.

— Сделай шаг вперед... Загляни вниз... Теперь... Сейчас!

Вдруг ледяной ветер ударил мне в лицо, я вскрикнула и отпрянула от края. Смутно ощутила темноту вокруг, холод и сырость. Перед глазами все еще стояла картина — море внизу и острые камни. Я заглянула вниз и вскрикнула в ужасе, потому что увидела женщину, падавшую головой вниз, прямо на острые выступы камней. Она была в голубом платье, ее темные длинные волосы струились по ветру.

Она ударилась о камни, и бедное сломанное тело медленно скользнуло вниз, в белую пену прибоя, который сразу поменял цвет — с белого на красный...

— Нагнись вперед, Саманта... Еще... Ближе...

Голос все еще был внутри меня, он приказывал, уговаривал... Но только я не стояла на тропе Ширклиффа. Не знаю, где я была. Я боролась с этим голосом всеми силами.

Вокруг было темно, и начался дождь. Его холодные струйки больно ударяли в лицо и секли по телу. Я была в тонкой ночной ругбашке, ноги мои болели, мне было ужасно холодно.

Тяжелый шум волн доносился снизу, они бились о камни, и все еще оставался потусторонний голос, побуждая меня к саморазрушению.

Но я не была Терезой Кастеллано. Я — Саманта Кроуфорд. И все это происходило на самом деле! Ледяной дождь, огромная пропасть впереди, всего в нескольких дюймах от моих ног, высокий утес, море — все было наяву!

Я вскрикнула громко, отшатнулась назад, упала и стала отползать. Встала, попыталась бежать, но снова упала. Я была одна в ночи, в темноте под холодным дождем. Мое сердце колотилось, я вся дрожала, у меня не было сил. Но я должна была двигаться. Я должна была отсюда уйти!

Я лежала на мокрой траве, все еще недалеко от края обрыва. Потом дюйм за дюймом начала отползать прочь, сотрясаясь в рыданиях.

В завываниях ветра слышался безумный злорадный женский хохот, и у меня от ужаса на шее зашевелились волосы. Острый камень впился в ногу, но я почти не ощутила боли. Я должна отойти, отползти от утеса. Поднимаясь и падая, я почти ползком продвигалась по мокрой траве, мои руки были изранены о камни, ногти сломаны, я чувствовала, как кровь струится по пальцам. Казалось, прошли часы, прежде чем я поняла, что ползу по мягкому, недавно выстриженному симметрическими фигурами газону, эту симметрию я ощущала даже в темноте. Впереди высилось небольшое строение.

Я с трудом поднялась на ноги, почти с ума сходя от страха. Но я была спасена... от обрыва и уговаривающего голоса, я была далеко от опасного утеса.

Но где я? Дождь хлестал по моему телу, и снова мною завладело чувство ужасного одиночества. Хотя место показалось смутно знакомым... Что-то напоминало...

Строение было небольшим, из гладкого камня. Я нащупала дверь и начала стучать в нее, пока руки не заломило от боли.

— Пожалуйста, — молила я, — есть кто-нибудь здесь? Впустите меня!

Я прислонилась к двери без сил. Вдруг она подалась под тяжестью моего тела и начала открываться. Я чуть не упала и схватилась за стену, острое покрытие которой впивалось и крошилось под пальцами.

Я уловила смутный запах цветов — увядших роз. И вдруг поняла, где нахожусь. Это был мавзолей Зиндановых! Могила графини Лары!

Дико вскрикнув, я выбежала и понеслась прочь.

Не представляю, как долго и куда я бежала. Но знала, что бегу прочь от мавзолея и от «Молота ведьмы», и это все, что мне было нужно. Я бежала через густой лес, но едва замечала это. Дорога сделала поворот, и я увидела впереди огни в окнах и еще пламя большого костра. Он пылал так ярко, что в его свете хорошо были видны деревенские дома, теснившиеся вокруг круглой площади.

Я оказалась около одной из крестьянских семейных деревень Питера. Захотелось убежать, но я отчаянно нуждалась в прибежище. Деревня казалась пустой, никого не было видно, ни души. Я прислушалась, но различила лишь шум дождя. Один дом стоял с распахнутой дверью, и я кое-как добралась до него.

Прислонилась к стене. Ни звука не доносилось изнутри. Нет, все-таки звук какой-то был, но слабый, похожий на заунывное бормотание, которое я едва могла разобрать из-за стука собственного сердца и громкого дыхания.

Я прислушалась, дрожа. Голос был не один, их было несколько. Женские голоса, читавшие молитву. Женщины? Поймут ли они меня, помогут ли?

Я отделилась от стены и схватилась за дверной косяк, чтобы не упасть.

— Помогите! Прошу вас...

Голоса мгновенно стихли, и я увидела перед собой большую комнату. Группа женщин в черном стояла на коленях вокруг стола. В свете свечей я увидела удивление на повернутых ко мне лицах. Я стояла, покачиваясь, цепляясь за косяк, держась из последних сил на ногах. В мокрой насквозь, рваной ночной рубашке я наверняка представляла собой жуткое зрелище.

Потом я вскрикнула, разглядев, что на покрытом белым столе стоит гроб, а в нем лежит Параша! Мертвая. Длинные черные волосы прибраны, руки сложены на груди, вся в цветах, вокруг горят свечи.

В этот момент кто-то вроде бы назвал мое имя, но я почувствовала, что падаю...

Однако множество рук удержало меня. Я начала с ними бороться, яростно отталкивая их, хотя у меня не было сил, но все-таки еще пыталась сопротивляться.

Через некоторое время поняла, что, хотя эти женщины и говорят на незнакомом странном языке, они пытаются меня успокоить, а руки их касаются меня мягко и заботливо. Потом узнала над собой молодое лицо и услышала по-английски:

— Мадемуазель, теперь вы в безопасности!

Я перестала отталкивать их.

— Марица!

— Я здесь, мадемуазель. Вы спасены теперь. — Она что-то сказала по-русски, и я почувствовала, что меня поднимают и несут. Меня перенесли в другой дом, и, когда дверь открылась, я увидела там слабый свет керосиновой лампы. Находившаяся в комнате женщина встала, подкрутила фитиль. Сразу мягким светом залило комнату. Меня положили на кушетку.

Женщины засуетились вокруг меня, возмущенно показывая на мои раны на руках и ногах. Потом начали стаскивать с меня рваную рубашку. Одна из них принесла чашку и поднесла к моим губам. Напиток был почти безвкусен, но это был спирт, скорее всего водка, потому что я сразу почувствовала внутри согревающее тепло.

Женщины промыли мои раны, смыли грязь с моего тела и перевязали ноги.

— Мадемуазель, вы должны рассказать мне, как вы сюда попали? Это сделал Саша?

— Я... я не знаю! Мне казалось, что я сплю. — Меня снова начало трясти крупной дрожью. — Как вдруг наяву ощутила на лице капли дождя и увидела, что стою на самом краю скалы...

— Но вы были в своей комнате, когда я от вас уходила. Мадемуазель Шерил сказала, что вы спите и вас не следует беспокоить. Как же вы попали сюда?

— Не знаю... Я увидела вдруг, что собираюсь прыгнуть вниз со скалы... Не понимала того, что делаю. Пока не ощутила на лице струйки дождя, ледяной ветер. Тогда я отползла от обрыва. Я ужасно испугалась...

— Где это было, мадемуазель? Около дома?

— Нет. На скале, недалеко от кладбища. Там, где графиня... — Женщины тихонько переговаривались, время от времени сочувственно охая и показывая друг другу на мои раны.

— Потом вы пришли сюда?

— Да. Я бежала. Увидела огни. Мне нужна была помощь.

— Это было на мысу, там, где похоронена графиня Лара и где внизу, под скалами, мужчины нашли тело Параши сегодня ночью, мадемуазель.

— Я очень сожалею, Марица.

— Они долго искали внизу, в камнях, пошли с фонарями... Сначала мадам, теперь Параша... И вы, мадемуазель... И еще были бы другие, те, кто подчинялись Саше. Но им было бы лучше лежать на камнях под скалой.

Я нервно огляделась кругом:

— И некоторые из этих женщин тоже?

Марица улыбнулась:

— Нет, мадемуазель. Ни одной из нас. Мы здесь собрались вместе, потому что никогда не были Сашиными созданиями. И никогда не будем.

Я схватила ее за руку.

— Марица, вы все верите, что Саша заставил мадам Кастеллано убить себя?

— Мы знаем это, мадемуазель. И Парашу тоже заставил. И вас ввел в такое же состояние сегодня ночью. Но поднялся ветер. Ветер, который старый Игорь называет ледяным дыханием графини Лары. Или вы оказались сильнее, чем он думал, и не подчинились.

Хотя я все это уже понимала сама, у меня невольно вырвалось:

— Нет!

— Мы так думаем, мадемуазель. Вот принесли одежду. Вам надо одеться.

— Я должна немедленно покинуть «Молот ведьмы», — с отчаянием произнесла я. — Сейчас же! Этой ночью.

— Конечно, мадемуазель. Вы уедете. Мы с Игорем уедем с вами. Он скоро будет здесь. Он уехал в аэропорт.

— А где же другие мужчины из деревни?

Марица улыбнулась:

— Сегодня здесь остались одни женщины. Когда нашли тело Параши, мужчины собрались все в другой деревне. Они обсуждали, что делать с Сашей. Поднялся спор, одни говорили так, другие — иначе. И много пили, потому что споры порождают жажду. Одни хотели забить Сашу до смерти, но некоторые боялись. И в конце концов ничего не решили. И не сделают. Или пойдут к хозяину, снимут шапки, станут мять их в руках, и он тоже ничего не сделает, — закончила она с горечью. Потом сказала: — Вы должны попытаться сесть. Я помогу вам одеться. Я немного выше вас, но моя одежда вам сгодится.

— Как вы меня проведете через ворота? — Я попыталась послушно сесть.

— Мы проведем вас, мадемуазель.

— Но собаки... — И снова страх завладел моим смутившимся сознанием.

— Собакам сегодня лучше нас бояться.

— И все-таки?

— Идем! Вы с нами в безопасности. Можете идти сами? Ваши ноги поранены. Вот туфли.

И тут женщина, могучая и высокая, как мужчина, помогла мне встать на ноги. Ее руки были сильны, с твердыми мускулами от тяжелой крестьянской работы, но улыбка не покидала широкого лица и была удивительно доброй.

— Пошли, мадемуазель, — сказала она. — С нами вам не должно быть страшно.

Выйдя из дома, я увидела, что женщины вооружились чем попало. Они стояли шеренгой, одна держала топор, другие — большие палки, дубины. Кто-то сунул мне в руки тяжелый предмет, который я, занервничав, все же взяла.

— Это... для защиты от собак? — спросила недоверчиво.

— Да. От собак. Смелее! Я буду рядом с вами, — сказала огромная женщина. — И у меня это есть.

Я увидела, что она тоже держит топор — тяжелый обоюдоострый колун для колки дров.

Первые уже пошли вперед по дороге.

— Спешить надо, — сказала моя защитница, — нельзя отставать, мадемуазель.

— Держитесь вместе, — крикнул кто-то, — и больше не разговаривать!

Мы шли, шлепая по огромным грязным лужам, оставшимся от недавнего ливня. Мокрые листья деревьев задевали лица, но я больше ничего не боялась. Было так приятно чувствовать себя в окружении дружески настроенных ко мне женщин.

Мы достигли кладбища и прошли по нему, даже не взглянув на мавзолей. Впереди показался огонек — в окне «Молота ведьмы».

Чей-то голос впереди позвал меня тихо.

— Отсвет в вашей комнате, мадемуазель. Вы оставили его, когда Саша вас позвал, — сказала мне Марица.

Я содрогнулась.

Мои израненные ноги ныли от боли, но я не обращала внимания на боль. Смутное возбуждение овладевало мной. Мы ускорили шаги, я слышала тяжелое дыхание женщин — и тех, что были рядом, и тех, кто шел впереди и сзади. Вскоре я поняла, что и сама дышу так же громко, возбужденно.

Огонек приближался. Мы дошли до больших деревьев, потом вышли из-за них на открытое место, впереди показалась стена.

От сильного ветра с моря хлопали юбки женщин, разлетались мои спутанные волосы.

— Лара сердится, — произнес кто-то по-английски.

Моя соседка рассмеялась. Смех ее нельзя было назвать приятным. Потом прошипела:

— Пусть старая шлюха воет. Она ничего не сможет сделать...

— Тише! — оборвали ее. Чья-то рука дотронулась до моего плеча, я остановилась. Мы стояли в тени высокой стены.

— Как же мы пройдем через ворота? — поинтересовалась я.

— Они не заперты. На ночь запираются только внешние ворота, но не эти, отделяющие поместье от наших деревень.

Женщины, шедшие впереди, начали осторожно открывать ворота.

Раздался собачий лай.

— Там восемь псов! — сказал кто-то отчетливо. — Встаньте по обеим сторонам, дайте им проход.

Женщины встали по обеим сторонам образовавшегося прохода. Моя соседка взяла меня за руку.

— Будь около меня.

— Они бегут сюда! — крикнула Марица.

Я сжала палку и подняла ее, задохнувшись от возбуждения и азарта, готовая обрушить удар на головы атакующих собак, хотя замирала от страха. И тут услышала приближение собак. Они бежали по гравию по направлению к нам — натренированные атаковать, а может быть, и убивать, если нужно.

Появившееся первое рычащее чудовище прыгнуло и тут же рухнуло под градом посыпавшихся на него с двух сторон яростных ударов. Громкие крики женщин, лай, вой раненых псов... Наш строй сломался. Я тоже ударила моей дубинкой пса, который бросился на женщину, стоявшую напротив меня. Он упал и завыл в агонии, но она еще долго продолжала бить по нему в истерике, хотя он больше не двигался.

Все было кончено очень скоро. Одна из женщин сидела на земле и плакала, другие ее утешали.

— Он сейчас будет здесь, — предупредил кто-то. — Он должен прийти! Прячьтесь! Встаньте в тень у стены и притаитесь. Пусть сначала выйдет и увидит своих псов.

— Если он их увидит, то не выйдет... Оттащите собак в сторону.

— Правильно. Быстрее тащите их в тень под стену!

Мы оттащили собак к стене, волоча тяжелые тела за обмякшие лапы. Я тоже прислонилась к стене, мне было дурно.

Что я здесь делаю, подхваченная массовой истерией? Меня снова охватила дрожь, то ли от того, что мы только что сделали, то ли от страха перед Сашей.

— Мадемуазель! — Марица дернула меня за рукав. — Я помогала открывать ворота и видела гараж. Игорь еще не вернулся!

— Не вернулся? Как же мы тогда убежим отсюда? Марица, что-то не так! Я боюсь...

— Я тоже, мадемуазель. В нас сегодня вселился дух зла. Мы не собирались делать ничего подобного.

— Может, лучше сбежим? Вместе?

— И встретимся с Сашей?

Я вздрогнула и замолчала. Мы стояли у стены и ждали вместе с остальными. Я ничего пока не слышала и не видела. Только те, кто были ближе к воротам, могли видеть двор. Он был пуст. Нам останется еще открыть ворота дома, те, что караулит старый Игорь.

— Он идет!

Я боялась пошевелиться. Прижавшись к стене за спиной Марицы, которая была напугана не меньше меня, я вдруг услышала медленные, тяжелые шаги по гравию. Потом Саша сильным, глубоким голосом позвал собак, но ответом ему было молчание. С другой стороны стояла моя телохранительница, крепко сжимая топор. Она дышала тяжело, с присвистом. Саша замолчал. Не стало слышно и его шагов — он сошел с гравия на траву.

Я затаила дыхание, чувствуя, что он подходит все ближе и ближе. Потом различила его сердитое бормотание... И вдруг увидела его. Он осторожно выглядывал в открытые ворота.

На какой-то миг его взгляд, казалось, коснулся меня. Я застыла и поняла, что никто не сможет защитить меня от полного самоуничтожения, если Саша посмотрит мне прямо в глаза.

И в этот момент темные тени отделились от стены, двинулись к нему. Женщины шли полукругом.

Саша развернулся к ним, сразу ощутив угрозу, которую таили в себе темные фигуры. Из его груди вырвался звук, похожий на рычание...

Он что-то крикнул по-русски и вытянул руку по направлению к ним. Потом сделал шаг назад, еще один. Он явно готовился к драке, но было поздно. Женские фигуры почти замкнули кольцо. Саша начал что-то быстро говорить голосом полным угрозы и страха, но женщины, не обращая на это внимания, теснили его к обрыву, к морю.

Я осталась стоять на месте, страх так сковал мое тело, что я не могла двигаться. Марица крепко держала мою руку.

Темные фигуры удалялись к обрыву, исчезая в ночи. Сашин голос поднялся до вопля, уже не угрожая, а полный животного страха и агонии.

На мгновение я увидела его силуэт на небе — он был выше женщин. Потом силуэт исчез.

Пока Саша падал вниз, в бездну, крик удалялся. Наконец наступила тишина...

Я бросилась в ворота вместе с Марицей. Мы бежали к дому, огибая его, под ногами скрипел гравий. В подвальном этаже зажегся свет, там, где спали Стефан и другие слуги. Затем зажегся свет этажом выше, в комнате наверху, у Шерил или Питера.

Мы домчались до внутренних ворот, и Марица заколотила кулаками в дверь сторожки старого Игоря. Потом рванула на себя ручку, и дверь открылась. Марица стала искать ключ от ворот, в то время как старик из спальни осыпал нас ругательствами.

Ключ висел на крюке около двери. Марица схватила его, и мы побежали отпирать ворота. От дома сзади нас кто-то кричал по-русски, но я не хотела понимать и слушать, мы мчалась по направлению к Дарнесс-Килю.

Мы бежали до изнеможения, страх гнал нас вперед. А когда сил уже не осталось, впереди вдруг показались светящиеся фары автомобиля. Мы видели, как они движутся вдоль реки, через мост и через спящую деревню.

Мы бросились навстречу и остановились, когда свет фар осветил нас. Послышался резкий скрип тормозов.

Это был «роллс». Марица и я были поражены, что он так поздно возвращается из аэропорта. Но потом поняли, в чем дело, когда увидели, что из него вылезли не одна, а две мужские фигуры и устремились к нам.

Я почувствовала сильные руки Ричарда на своих плечах, тепло его лица около своего. Он что-то спрашивал, но я не могла отвечать, только прижималась к нему, пока он не поднял меня на руки и не понес к машине.

И в этот момент Игорь крикнул нам, указывая рукой в сторону «Молота ведьмы». И мы увидели, что из окоп первого этажа вырываются языки пламени.

Мужчины, включая Игоря и Ричарда, сделали все, что могли. В помощь им прибыла бригада добровольцев из Дарнесс-Киля, но к утру все выгорело дотла — от «Молота ведьмы» остался лишь голый остов.

Один за другим возвращались тушившие пожар мужчины и рассказывали новости. Огонь начался в спальне Шерил Кастеллано на первом этаже. Кажется, все, кто был в доме, успели выбежать, но в этом не было полной уверенности. Кто-то сказал, что Питер жив, но находится без сознания. Приехала машина «Скорой помощи» и забрала всех пострадавших — в основном это были те, кто тушил пожар, наглотался дыма или получил ожоги.

Мы с Марицей ждали всю длинную ночь. Ждали своих мужчин. Она — Игоря, я — Ричарда.

Они пришли, когда начался рассвет. Ричард обнял и поцеловал меня, потом прижал к себе и спокойно произнес:

— Саманта, Шерил не вышла из своей комнаты. Говорят, она задохнулась от дыма. Мы пытались пробиться к ней. Но огонь не дал нам такой возможности... Она... погибла, Саманта.

Я лишь крепче прижалась к нему.

...Я болела много дней, предшествующих следствию. Показания свидетелей были разноречивы, но в конце концов пришли к выводу, что пожар начался из-за несчастного случая. Вероятно, под порывами ветра в комнате Шерил загорелась штора от огня в камине. Окончательный вердикт гласил, что погибли двое — Шерил, которая, наглотавшись дыма, не смогла выбраться, и слуга — Саша Югров, который свалился с утеса, пытаясь в темноте убежать от пожара. Питер не давал показаний. Потрясение от смерти Шерил было слишком велико для его помраченного сознания. Он вернулся в клинику и находится там до сих пор.

Все мои бумаги сгорели. Но я все же написала биографию Питера Кастеллано в таком виде, в каком он сам хотел ее видеть. При полном одобрении мистера Лэтроуба. Серия статей была издана отдельной книгой в твердой обложке и имела бешеный успех — была продана сотня тысяч экземпляров.

Теперь я живу в Калифорнии с Ричардом и нашими детьми. Марица, Игорь и их дети живут с нами. Игорь занимается машинами и садом, а мы с Марицей заботимся о своих мужьях и детях.

Мы находимся очень далеко от залива Мэн, но иногда, ночью, я вдруг просыпаюсь — особенно когда начинает дуть холодный, резкий ветер. Тогда меня охватывает тревога, и я вспоминаю «Молот ведьмы». И только исходящие от спящего рядом мужа спокойная сила и уверенность помогают мне забыть пережитый ужас, и тогда я вновь обретаю мир и покой.