Глава 1

Ухабистая дорога перевалила через вершину холма, и я разочарованно устремила взгляд вперед. Отсюда я надеялась увидеть богато украшенные башни и георгианские стены Кондор-Хаус такими, какими я увидела их на картине на стене офиса мистера Артура Шиллера в Лос-Анджелесе. Вместо этого впереди был лишь еще один подъем, хотя и поинтереснее того, на который я только что взобралась. На полпути к вершине обращенной к морю стороны стоял опрятный фермерский дом, построенный из песчаника, окруженный фруктовым садом, где росли яблони и груши, все в нежно-розовых и белых весенних цветах.

От сада поросший травой склон вел вниз к утесам, и серовато-зеленое море, кипевшее у невидимых рифов, ностальгически напомнило мне о береге Майна, где я провела свое детство. Солнечный свет ярко блестел на окнах небольшого здания, стоявшего внизу на склоне. Круглое, словно наблюдательная башня, оно стояло на фундаменте из песчаника, как и фермерский дом, но стены были почти целиком стеклянными. Я подумала, что здание могло бы стать идеальной студией, если бы не торчало здесь, на этом каменистом побережье штата Вашингтон, вдали от населенных мест.

Впереди — никаких признаков жизни, только из сада вышел черный кот, словно для того, чтобы поприветствовать меня. Большой, угольно-черный, с желтовато-зелеными глазами и здоровой шерстью, поблескивающей на солнце, он остановился в паре ярдов от меня.

Ноги устали, так как мои туфли совершенно не были предназначены для прогулок по лесным дорогам. Если уж говорить об этом, не была готова и я сама, особенно если учесть, что мне приходилось нести сумку с самыми необходимыми вещами и портативную пишущую машинку. Я присела на сумку и сбросила туфли, чтобы размять болевшие пальцы.

Кот подошел ближе, прыгнул мне на колени и принялся ласкаться, довольно мурлыкая и оставляя грязные следы лап на юбке.

— Эй, не думай, что я понесу тебя, киска. Меня бы кто-нибудь отнес.

Я столкнула его с коленей, и он сошел с дороги на траву и встал там, больше не обращая на меня внимания и глядя на море. Вчера ночью шел дождь. Так мне сказали в Илуачи, где я сошла с автобуса на конечной станции. Разразилась страшная буря, и сегодня утром где-то между Илуачи и Кондор-Хаус оборвало телефонную линию. Начальница почтового отделения не надеялась, что ее быстро починят, так как в первую очередь должны были ликвидировать другие, более значительные разрушения, причиненные бурей. Здесь же оказались затронутыми только два дома.

Поэтому я не смогла связаться с Кондор-Хаус и сообщить мисс Стантон о своем прибытии. А некая будущая мать, которая вот-вот должна была родить, предъявила права на единственное в Илуачи такси, заставив отвезти ее в больницу в сорока милях от местечка.

Я ничего не имела против этого сегодня утром. Погода была великолепной, и начальница почтового отделения заверила меня, что Кондор-Хаус находится всего в двух милях, если пойти горной дорогой. Я оставила тяжелый чемодан в Илуачи и вот сидела теперь на маленьком чемодане, с кошкой у ног, словно женское подобие Дика Уиттингтона, присевшего на пути в Лондон. Но ноги мои взбунтовались, поскольку мили начальницы почтового отделения оказались техасскими милями, к тому же более двух я уже прошла. А передо мной поднимался еще один холм и старый фермерский дом из песчаника, и ничего хорошего не предвиделось, хотя утро было в разгаре.

Вздохнув, я снова надела туфли. Кот ободряюще мяукнул и пошел по дороге.

— Что ж, Сатана, — пробормотала я, — будем надеяться, что у твоего хозяина есть велосипед, который можно одолжить.

Посыпанная гравием дорога вела через сад к дому из песчаника. Земля между деревьями была свежевскопанной, плодородная красновато-коричневая земля, где поднимались гладкие стволы фруктовых деревьев, переходящие в пышные расцветающие кроны. Когда деревья в полном цвету, это место, должно быть, очень живописно. Я остановилась у белых ворот, а кот, мяукнув, посмотрел на меня и повернул к круглому зданию внизу холма.

Если кто-нибудь есть дома, безусловно, он внутри, а не там, внизу. У меня не было ни малейшего желания сделать хотя бы шаг без крайней на то необходимости. Я уже протянула руку к белым воротам, когда услышала:

— Эй! Вы меня ищете?

Дверь круглого дома распахнулась, и, глядя на меня, по лестнице стал медленно спускаться мужчина — высокий, темноволосый, одетый в аккуратный темно-зеленый вельветовый пиджак, белую рубашку с открытым воротом и светлые спортивные брюки.

Я поковыляла к нему, а он сел на нижнюю ступеньку и в ожидании, пока я подойду, закурил, пуская из трубки синие колечки дыма.

Приблизившись, я различила на его одежде капли и пятна краски различных цветов, словно на палитре. Так, значит, он художник и круглое здание с большими окнами действительно студия.

У него было серьезное, внимательное лицо, которое я сочла интересным. Волосы его были густыми и темными, за исключением одной светлой пряди, зачесанной назад и придававшей ему оригинальность. Он устремил на меня оценивающий взгляд темных глаз и слегка насмешливо улыбнулся, вставая.

— Привет, — сказал он.

— Эта дорога ведет к Кондор-Хаус? — спросила я.

— Да, — ответил он. — Но почему?

— Что почему?

— Зачем такой особе, как вы, шагать пешком в Кондор-Хаус? Да еще нагруженной чемоданом и портативкой, не так ли? Вы совершенно не соответствуете природе этих мест. Я уже несколько лет живу здесь, и мимо проезжает примерно полдюжины машин в неделю, но никто не проходит пешком. Эта дорога идет вдоль полуострова и заканчивается в Кондор-Хаус. И вот являетесь вы, прелестное создание, идущее по этой пустынной дороге, словно спешите на пересадку на Гранд-Сентрал. Вам не следует обвинять меня в любопытстве.

Встав, он заставил меня почувствовать себя маленькой; хотя на самом деле я довольно высокая, моя макушка оказалась только чуть выше его широких плеч. В его лице и во всем облике ощущалась какая-то настороженность, напомнившая мне сильных рыбаков с побережья Майна, у него был тот же спокойный и сдержанный взгляд человека, постоянно смотрящего на море, полное опасности или сюрпризов.

Я медленно произнесла:

— У меня дело к мисс Стантон в Кондор-Хаус. Телефонная линия оказалась повреждена в результате ночной бури, так что я не смогла попросить ее прислать за мной машину в Илуачи. А такси не оказалось в городе, и я пошла пешком. Ну а теперь будьте добры, скажите мне, далеко ли до Кондор-Хаус?

— О, пожалуйста, — любезно сказал он. — Отсюда около двух миль.

Я испуганно уставилась на него:

— Вы шутите! Начальница почтового отделения в Илуачи сказала мне, будто от почтового отделения до Кондор-Хаус две мили. А я, наверное, прошла уже больше.

Его губы на мгновение тронула улыбка, а на щеке появилась ямочка и тотчас же исчезла.

— Да, прошли больше, точнее, около двух с половиной миль.

— О нет! Почти пять миль! Вы уверены, что идти так далеко?

— Уверен. Бедная миссис Тремейн — достойная всяческого уважения особа, но сомневаюсь, ездила ли она когда-нибудь по этой дороге. Во всяком случае, она в Илуачи всего несколько месяцев и большую часть этого времени, зимой, дорога была покрыта льдом.

— Людям следует более тщательно взвешивать свои слова, — с возмущением пробормотала я.

— Люди никогда этого не делают, — заметил он. — К сожалению, безответственная болтовня — обычное дело.

Я вздохнула и посмотрела на дорогу.

— Могу я воспользоваться вашим телефоном? На случай, если…

Он покачал головой:

— Ничего не имею против, но это бесполезно. Линия по-прежнему повреждена.

Мне показалось, что мое затруднительное положение доставляет ему удовольствие, когда, вынув трубку изо рта, он, усмехаясь, произнес:

— Прошагав еще две мили в этой нелепой узкой юбке и туфлях на каблуках, вы будете не в состоянии оценить Кондор-Хаус и общаться с дорогой Симоной. Почему бы вам не зайти в студию и не выпить какой-нибудь напиток, который принесет нам Саки, мой слуга.

— Не хочу беспокоить вас, — начала я. Как только он усмехнулся, у меня возникло ощущение, будто я знаю его. Похоже, я видела это лицо без усталого высокомерного выражения.

Он пожал плечами:

— Как вам будет угодно. Если предпочитаете идти, то идите. Однако вам следовало надеть более удобные туфли. Отсюда дорога становится еще хуже. — Он огляделся в поисках кота. — Ну, Сатана, пришло время для моего кофе и твоего молока. Пойдем, приятель.

— До свидания!

Я отвернулась, чтобы не видеть его небрежность, способную привести в бешенство. Но один из моих высоких каблуков погрузился в мягкую землю, туфля свалилась с ноги, я споткнулась и упала. Меня спасло только то, что я бросила чемоданчик и машинку и выставила руки.

Я встала и подумала, что, если он станет смеяться надо мной, я вызывающе пойду прямо в чулках. Но он не смеялся, а мрачно смотрел на меня и качал головой.

— Почему так происходит? — спросил он. — Почему женщины всегда говорят иносказательно о том, чего хотят? Если мы что-либо желаем, то говорим об этом прямо.

Он подошел ко мне и, взяв печатную машинку и чемодан, посмотрел на мои руки, которые теперь выглядели так, словно я лепила пирожки из грязи.

— На самом деле вы ведь не хотите идти пешком до Кондор-Хаус, теряя туфли через каждые несколько ярдов, ведь правда?

— Я…

Я пристально всмотрелась в него, и снова возникло ощущение, будто я его знаю. Где я могла видеть его прежде? Может, он какой-то знаменитый художник, которого я должна знать?

— Конечно, не хотите, — продолжал он так, будто я согласилась с ним. — А теперь идите в студию, приведите себя в порядок, и Саки принесет нам кофе. Затем он сможет отвезти вас в зверинец Симоны Стантон.

Он взял машинку и чемодан в левую руку, словно они ничего не весили, а правой поддержал меня, пока я поднималась по ступеням. А я, держа в руках грязные туфли, шла, мягко ступая в чулках, рядом с ним.

Интерьер студии вполне мог быть интерьером городского пентхауса. Помещение оказалось намного больше, чем казалось снаружи. Меня удивило, с каким вкусом и роскошью студия обставлена. Половину ее занимала гостиная, где стояли глубокие кресла, коктейль-бар, книги. Работал он в другой комнате, и через открытую дверь мне была видна картина на мольберте. Это был незаконченный морской пейзаж в разнообразных, но мрачных тонах, на нем было изображено залитое солнцем море перед надвигающимся штормом.

Картина казалась приятной и вполне традиционной. Такие работы, наверное, легко продаются. Но она совершенно не подтверждала испытываемого мной мучительного чувства, будто я его знала, — это не была работа мастера.

— Ванная здесь, — показал он. — Вы найдете там чистые полотенца, мыло, щетки для одежды и обуви. Не хотите ли виски, пока Саки готовит кофе?

— Спасибо, но, пожалуй, слишком рано для виски. Предпочитаю кофе.

Он кивнул:

— Я и сам теперь много не пью. И Сатана, конечно, тоже.

Я остановилась в дверях ванной.

— Вы имеете в виду кота?

— Кого же еще?

— Его действительно зовут Сатана? Как забавно! Я так и назвала его, когда он вышел ко мне на дорогу.

— Большинство людей так и делает — пожалуй, это имя подходит ему. Огромный черный кот с желтыми глазами. Лично я выбрал бы ему более приятное имя, но он, похоже, не возражает, так что я смирился. Между прочим, меня зовут Ранд, Тони Ранд.

Ранд? Это имя ничего мне не говорило.

— Рада с вами познакомиться, мистер Ранд, — вежливо сказала я, — а меня зовут Маделин Феррари.

Пока смывала грязь, чистила одежду и туфли, я размышляла о Тони Ранде и не могла его понять — было в нем что-то ускользающее и… да, неприятное.

Я слышала, как он с кем-то разговаривал.

— Ты, наверное, уже знаешь, что у нас гостья, Саки. Она направляется в Кондор-Хаус. После того как подашь нам кофе, можешь вывести автомобиль с открывающимся верхом. Мы же не можем позволить ей пройти весь этот путь пешком, не правда ли?

Когда я вышла из ванной, он стоял перед боковыми окнами, сцепив руки за спиной, и смотрел на море. Аромат табака в комнате смешивался с запахом масляных красок, так что с уверенностью можно было сказать, что это комната мужчины.

Осмотревшись, я обнаружила еще одну дверь, но она была закрыта.

— Как вам здесь нравится? — спросил Тони Ранд, не поворачивая головы.

— Прекрасно. По-моему, идеальное место для художника. Или для писателя. Хотя, пожалуй, слишком далеко от моих занятий.

— Я уже понял, что вы писательница. Вас выдало то, как вы несли машинку, словно близкого друга. Вас выдают и такие качества, как чувствительность, восприимчивость, интеллект. Что же касается занятий, я не приглашал вас работать здесь, а просто поинтересовался вашим мнением.

Я сдержала резкий ответ, готовый сорваться с языка. Он сказал именно то, что думал, этот высокий внимательный человек. И ему удалось смягчить свои слова замечанием по поводу чувствительности, восприимчивости, интеллекта.

— Во всяком случае, если у писателя или художника есть талант, тогда, безусловно, не имеет значения, где он или она живет, — продолжал он, все еще глядя в окно. — Дело само вас найдет.

Я засмеялась:

— Хотелось бы мне в это поверить.

Он повернулся и посмотрел на меня:

— Что вы пишете?

Я пожала плечами.

— Новеллы, роман, который довольно хорошо распродавался. По нему сняли фильм. А затем меня привлекли к написанию сценария.

— Для какой компании вы пишете?

— Для «Монтевидео, инкорпорейтед», — ответила я ему. — Голливуд.

— Артур Шиллер, да?

— Вы знаете его? — удивленно спросила я. Артур Шиллер предоставил мне эту работу.

— Я знаю Артура достаточно для того, чтобы не доверять ему. Надолго ли заключен контракт?

— На два года, но…

— Не подписывайте другой, — коротко бросил он. — Вы можете устроиться и получше. Если ваш первый роман был опубликован и хорошо продавался, значит, именно это сфера вашей деятельности, Маделин Феррари, а не написание сценариев.

Его прямота начинала забавлять меня.

— Для художника вы определенно имеете довольно компетентное мнение по поводу писательского труда, — заметила я.

— Это родственные поля деятельности, — спокойно заметил он. — Все подлинные искусства связаны между собой, Маделин. Несомненно, вы поймете это со временем. Теперь, когда я решил проблему вашего будущего, может, вы возьмете на себя труд взглянуть на мои работы. Меня интересует ваше мнение.

Я улыбнулась и направилась в студию, радуясь предоставленной мне возможности ответить на его бойкую критику. Но при внимательном рассмотрении картины, стоявшей па мольберте, и полудюжины пейзажей на стене его работы мне показались хорошими.

Медленно я переходила от одной картины к другой. Его работа кистью была эффектной — он писал смелыми мазками и хорошо использовал цвет. И все же все эти пейзажи отличались мрачностью, в них присутствовали какие-то безрадостные раздумья, почти пугающая сила чувства и наиболее неприглядные свойства природы. Словно художника занимали только штормы, бури, льды и наводнения.

На покрытом снегом склоне потемневшие сучья деревьев, обгоревших во время летних лесных пожаров, выделялись на фоне неба застывшими силуэтами. Художник изображал поле битвы, а не нежную красоту природы. Не было ни одного морского пейзажа без штормовых облаков или шквала, ни одного пейзажа без порывов ветра, без льда или…

— Ну?

Я не слышала, как он вошел, но теперь он стоял у меня за спиной, внимательно глядя на меня.

— Вы сможете их продать. Они хороши. Но мне кажется, что вы можете писать еще лучше, — задумчиво произнесла я. — Почему вы погружены в подобные сцены? С мрачными, я бы даже сказала, неприятными темами?

— Жизнь бывает довольно неприятной, Маделин, — насмешливо бросил он. — Вы этого не замечали?

— Люди бывают неприятными, согласна. Но вы пишете природу, мистер Ранд.

— Тони, если не возражаете. Если вы не верите мне, что природа может быть неприятной, вам следует остаться здесь со мной на зиму. Или посмотреть на разрушения, которые наносят весенние наводнения во время таяния снега. Понаблюдайте за осенними штормами. Или за лесным пожаром осенью.

Я покачала головой:

— Это только часть природы. Если бы вы были портретистом, разве ваши модели не просили бы изобразить их в наилучшем виде?

— Однажды я написал портрет, — медленно произнес он. — Только однажды. Но писать портрет — это словно пытаться удержать в своих руках душу, мысль, настроение. Даже большие мастера не могут ухватить то, что видят.

— Он здесь? — спросила я.

Поколебавшись, он ответил:

— Да. В другой комнате.

— Можно мне посмотреть? Пожалуйста.

Он пожал плечами:

— Почему бы и нет? Дверь не заперта. Но не задерживайтесь. Саки уже несет кофе.

Когда я открывала дверь, в комнату вошел молодой японец с сияющей улыбкой.

Главное место в комнате занимал огромный старый письменный стол, обращенный к морю, на нем стояла печатная машинка со вставленным в нее листом чистой бумаги и лежали два листа копировальной бумаги. Две стены, заставленные книгами, выступали двумя сторонами треугольника из полукружья стеклянных окон…

Затем я повернулась, увидела портрет и больше уже не могла отвести от него взгляд. Никогда не видела ни такой красивой женщины, ни столь близкого к жизни портрета. Мне казалось, что эти нарисованные губы, тронутые насмешливой улыбкой, вот-вот заговорят со мной. Это была роскошная брюнетка с большими, чуть раскосыми зелеными глазами и высокими скулами. Одетая в зеленое облегающее вечернее платье и белые перчатки до локтя, она стояла у подножия лестницы из дорогого темного дерева; ее единственным украшением был большой рубин на тонкой золотой цепочке. Казалось, она позировала для фотографии, а не для портрета: глядя на нее, я видела ее нетерпение и снисходительность. Она собиралась ехать развлекаться, и портрет был всего лишь паузой, случайным эпизодом на ее пути.

— Ваш кофе подан, мисс Феррари. Мистер Ранд просил вас прийти сейчас, пожалуйста. — Саки придерживал для меня дверь открытой и, улыбаясь, рассматривал меня. Понизив голос, он добавил: — Вам нравится?

— Нравится? Это было бы наивозможным преуменьшением, — пробормотала я.

Он последовал за мной из комнаты.

— Вы сочли его великолепным? — спросил Тони Ранд, садясь напротив меня, и голос его насмешливо зазвенел.

— Да, Тони, — рассеянно ответила я. Мои мысли все еще оставались возле портрета. — Я нахожу его великолепным. Ваш оригинал восхитителен, и картина выглядит абсолютно живой. Это теплый и яркий портрет блестящей, утонченной, любящей наслаждения женщины, несомненно, избалованной и, следовательно, немного высокомерной, но обладающей яркой индивидуальностью и редкой красотой. Выставьте его, и у вас будет больше заказов на портреты, чем вы сможете выполнить. — Я улыбнулась. — Решит ли это проблему вашего будущего, как вы попытались решить проблему моего, Тони?

Он покачал головой:

— Мое будущее не так просто. Я никогда не любил этого портрета. Я написал ее такой, какой видели ее другие, какой она хотела предстать перед людьми. Ее внутренняя суть ускользала от меня. Но она сильно отличалась от того, что вы только что описали, от той маски, которую она носила при публике. Ее наслаждением были пороки, ее движущей силой было зло. Она была абсолютно эгоистичной, Маделин. Это моя бывшая жена.

Я вспомнила, как иногда темными ветреными ночами на берегу Майна моя бабушка порой неожиданно содрогалась. Когда мы спрашивали ее, в чем дело, она отвечала нам, будто кто-то прошел по ее могиле, и все мы считали, что бабушка немного чудит. Сейчас я вспомнила о ней, потому что, хотя был день и за большими окнами ярко светило солнце, мурашки побежали у меня по коже и волосы встали дыбом на затылке. Это заставило меня защищаться.

— Как вы можете так говорить? — спросила я. — Нет людей абсолютно положительных или абсолютно отрицательных. Возможно, общество стало бы намного проще, если бы людей можно было так четко распределить по категориям. Но безусловно, даже самые эгоистичные проявляют порой щедрость, в то же самое время и у самых щедрых людей бывают эгоистичные импульсы… По крайней мере, в это предпочитает верить любой писатель, — с легкостью добавила я.

Потягивая черный кофе, он насмешливо смотрел на меня через стол.

— Возможно, вы и правы, Маделин, но я больше не буду писать портреты, во всяком случае, не обладаю для этого талантом. Впрочем, это не имеет значения, поскольку я ни разу не продал ни одной картины и никогда не продам. Когда их становится слишком много, Саки уничтожает их. Они хорошо горят.

Я в ужасе уставилась на него:

— Но это же нелепо, Тони. У вас действительно есть талант! И мне кажется, большой талант. Единственный недостаток — некоторая односторонность. Любую из ваших работ, которые я видела здесь, можно продать. Каждая из них — прекрасна… То, что вы делаете…

Я хотела сказать намного больше, но он рассерженно перебил меня:

— Мне не нужны деньги. Я пишу картины не для того, чтобы люди восхищались ими или оценивали их. Для меня живопись — своего рода терапия. Она помогает ослабить напряжение, возникающее у меня при другой работе. Или просто в жизни. Это терапия, которую порекомендовал мой врач, и она оказалась достаточно действенной. Что касается портрета, я написал его четыре года назад, когда был моложе и глупее, а теперь предпочел бы забыть о нем. Он слишком долго висит здесь. Прикажу Саки сжечь его. Вы помогли мне решить его судьбу.

— Нет! — воскликнула я. — Вы не можете. Это было бы… преступлением — уничтожить такое замечательное произведение.

— Хотите его взять?

— Я? Вы же не можете просто отдать его незнакомому человеку.

— Нет, я не могу отдать его вам, Маделин, — сказал он и мрачно усмехнулся. — Тереза была именно такой, как я описал вам, эгоистичной и чрезвычайно злой. С вашим живым воображением вы, возможно, воспримете этот роман близко к сердцу, и, кто знает, может, он станет воздействовать на вас, как в случае с Дорианом Греем у Оскара Уайльда. Вы можете превратиться во вторую Терезу. Вы такая же красивая, но вам не нужны ее недостатки. — С этими словами он поставил чашку. — Ну а теперь, полагаю, вы хотите отправиться в путь. Саки довезет вас до Кондор-Хаус.

Я что-то пробормотала — слова согласия, благодарности, точно не помню, что именно. Мы встали. Он отдал распоряжение Саки воспользоваться джипом, в котором тот привез кофе из дома, так как дорога после ночной бури покрыта слишком глубокой грязью для тяжелого автомобиля с открытым верхом. Саки кивнул и ободряюще мне улыбнулся:

— Джип вполне удобен, мисс, и мы не застрянем. Не беспокойтесь.

Кивнув, я улыбнулась Саки. Меня устроило бы все, что угодно, кроме прогулки пешком.

— Рад, что вы зашли, — сказал Тони Ранд, протягивая мне руку, когда Саки вышел из дому.

— Спасибо за кофе и машину, — отозвалась я, отвечая на его рукопожатие.

Моя рука словно потонула в его теплой ладони, он коротко пожал ее и освободил, а у меня осталось какое-то странное чувство по отношению к нему, наверное, потому, что он как бы удержал мой взгляд. Его глаза оказались не такими темно-карими, как мне почудилось сначала. Или же их цвет изменился при другом освещении — теперь они выглядели более светлыми из-за золотистых искорок.

В этот момент он показался мне ближе, словно мы уже давно знали друг друга. Если бы он предпочел меня поцеловать вместо того, чтобы пожать мне руку, то, думаю, я вернула бы ему поцелуй со страстью, которой никогда не испытывала прежде. Вот какие чувства пробудила во мне его близость; осознание этого смутило меня и заставило устыдиться. Ведь между нами не было ни любви, ни какого-либо нежного чувства, скорее у нас взаимно возникло какое-то инстинктивное физическое влечение.

Я поспешно сделала шаг назад, и по тому, как он неуверенно улыбнулся, я догадалась, что он почувствовал нечто подобное и был в равной мере удивлен.

— Желаю удачи с Симоной, — хрипло бросил он. — Вы сочтете ее трудным человеком. Надеюсь, вы не собираетесь писать сценарий о ее жизни для «Монтевидео»?

— Нет, это драма, — пробормотала я, все еще не оправившись от потрясения. — Я должна написать диалоги и некоторые сцены, которые она бы одобрила. Это утвержденный договор, и вы правы, полагая, что он не слишком творческий. Но это мой первый контракт подобного рода, а Симоне Стантон принадлежит контрольный пакет акций «Монтевидео, инкорпорейтед», вот почему это так важно для меня.

— Предоставьте ей цветистые речи и страстные сцены, и ей понравится. Она любит подобное. Во всяком случае, любила.

Я улыбнулась:

— Выглядит ужасно банально, когда вы говорите подобным образом.

— Люди по-прежнему любят все банальное. Что ж, прощайте, Маделин.

— Au revoir .

— Да, — с каким-то странным выражением произнес он. — Пожалуй, так лучше. Мы еще встретимся.

Его слова прозвучали утверждением, а не вопросом, и я ничего не ответила на них. Он подошел к двери и встал на ступенях, попыхивая трубкой точно так же, как в первый раз, когда я его увидела, и наблюдал, как я садилась в машину рядом с Саки.

Джип резко рванул с места, отбросив меня на спинку сиденья. Мы перевалили через холм на большой скорости, а потом было уже слишком поздно оборачиваться, чтобы помахать Тони Ранду. Вспомнив, какие он вызвал во мне чувства, я подумала, что это, возможно, даже к лучшему. Во всяком случае, я, скорее всего, никогда больше не увижу его.

В другое время я, наверное, сочла бы открывшийся вид достойным путешествия. Теперь мы действительно оказались на полуострове, и с обеих сторон на две мили сквозь деревья было видно море. Пока мы ехали по дороге футах в ста над морем, я размышляла над тем, давно ли Тони Ранд живет в этом пустынном месте. Утесы отвесно спускались в глубокую серовато-зеленоватую воду, кипевшую белой пеной у берега. Справа, милях в пяти, я видела массу поросших лесом холмов, спускающихся к светлой полоске прибрежного песка, и рыбацкую деревушку с маленькими лодочками, стоящими на якоре у причала в бухте. Слева от меня катили волны воды Тихого океана и с грохотом разбивались о скалы под нами. Океан казался здесь более зеленым, чем тот Тихий, который я знала на юге, он был слегка окрашен штормовым холодным серым цветом, но с теми же высокими неспешными волнами, устремляющимися к берегу.

Затем я впервые увидела Кондор-Хаус, и все беспокоившие меня мысли по поводу Тони Ранда сразу же отступили.

Я знала, что Симона Стантон потратила целое состояние на покупку и реставрацию Кондор-Хаус. Он стоял на самой оконечности полуострова с крутыми утесами с трех сторон. Высокая каменная стена с готической аркой ворот соединяла площадки, пересекая утес от одного края до другого. Огромный дом резко возвышался над каменной стеной, словно в обрамлении обширных лужаек и деревьев. Мне говорили, что Симона держит здесь странный зверинец. Ее прихоть побуждала ее приобретать животных во время путешествий по миру со своей балетной труппой в те дни, когда красота и талант танцовщицы делали ее всеобщей любимицей во всех больших городах. Находясь на вершине славы и благополучия, она приобрела Кондор-Хаус.

Дом за каменной стеной отличался изобилием стрельчатых арок, летящих контрфорсов, завитков волют, колонн, лепнины… солнечный свет блестел на цветных стеклах окон. Он напоминал чрезмерно разукрашенное, но изящное аббатство минувших лет.

Теперь он стал домом избалованной и несколько эксцентричной женщины, которая в возрасте сорока лет решила использовать свою красоту и талант на ином поприще, не для того, чтобы увеличить свое благосостояние, но для того, чтобы вновь выслушивать лесть. Артур Шиллер уверял меня, что она по-прежнему обладает талантом и красотой. И мне предстояло написать строки, которые смогут выявить их и заставят расцвести в фильме, так же как на мировых сценах в балете…

Саки повернул голову и снова мне улыбнулся:

— Саки давно видел место, такое же, как это, в японской книге с картинками. Там живет хорошенькая девушка, но злая ведьма говорит: «Зеркало, зеркало на стене, кто самый красивый в этой стране?» Зеркало говорит неправильно, и ведьма пытается убить хорошенькую девушку.

— Белоснежка?

— Угу! Берегитесь, мисс Феррари. И не гуляйте по ночам. Говорят, мисс Стантон использует диких животных вместо сторожевых псов. Сатана намного более дружелюбный, почему вы не остались у нас?

Я засмеялась:

— Едва ли я могла бы сделать это, Саки. Если бы даже мистер Ранд захотел. Что же касается животных Симоны Стантон, я слышала о них. Их держат в клетках. Не думаю, что они смогли бы растерзать меня. Но спасибо за совет. Я не буду бродить по саду по ночам.

Он покачал головой:

— Берегитесь. Помните, что сказал Саки.

Я понимала, что это безумие. Но теперь, когда смотрела на здание впереди, оно больше не выглядело изящным старинным аббатством, расположенным на залитом солнечным светом и поросшем травой склоне, по внезапно показалось мне зловещим местом, наполнившим меня первобытным страхом, не поддающимся логике.

Мужчина в синей рабочей одежде открыл нам ворота, и Саки повел джип по посыпанной гравием красной дороге, которая, изгибаясь дугой, вела ко входу с высокими каменными ступенями. Когда мы остановились, занавеска на одном из огромных окон отдернулась и выглянула женщина.

Это была Симона Стантон. Я всегда узнала бы это лицо и роскошные рыжие волосы. Когда я выходила из джипа, она отвернулась и стала разговаривать с кем-то стоявшим рядом с ней. Саки взял мой чемодан и машинку и понес их к лестнице.

Каменные колонны по обеим сторонам увенчанного аркой дверного проема были украшены фигурами балетных персонажей, а над дверью орел с широко распростертыми крыльями, казалось, парил в воздухе, наблюдая за мной каменными глазами, словно намереваясь броситься вниз, вцепиться когтями и заклевать своим изогнутым клювом.

— Кондор-Хаус, — прошептал Саки, когда я нажала на звонок. — Вы действительно хотите остаться здесь?

— Да, Саки, я… — Но я не успела договорить.

Тяжелая дверь открылась, и высокий, очень красивый мужчина лет двадцати восьми улыбнулся мне. Его густые светлые волосы были приглажены, и это очень шло к загорелому лицу.

— Привет, — сказал он. — Мы с Симоной видели, как вы подъехали. Вы Маделин Феррари, не так ли?

— Да, — сказала я, отвечая на его улыбку. — Телефонная линия повреждена. Я не смогла связаться с Кондор-Хаус.

— И вас подвез Пятница Тони Ранда? Как поживает твой хозяин, Саки? Удивительно, почему он не привез такую привлекательную пассажирку сам. Я сделал бы это, если бы мне предоставилась хоть какая-то возможность.

Саки без улыбки кивнул:

— У мистера Ранда все в порядке, мистер Сангер. Он слишком занят, чтобы подвозить мисс Феррари, поэтому ее привез Саки.

Мужчину слова Саки, похоже, позабавили.

— Занят? Занят чем — по-прежнему пишет мрачные пейзажи для того, чтобы ты их сжигал? Только не говори, что он, наконец, снова начал писать роман.

— Я сейчас еду, — сказал Саки. — Саки тоже занят…

— Спасибо за то, что подвез мисс Феррари. Вот…

Не знаю, получилось ли это случайно, но сложенный долларовый банкнот упал к ногам Саки, а тот не сделал никакого движения, чтобы поймать его или поднять. Вместо этого он решительно посмотрел в лицо Сангеру, его черные глаза блестели, затем развернулся и стал спускаться по ступеням к джипу. Он сел в машину, джип тронулся, и из-под его крутящихся колес полетел гравий.

— До свидания, Саки! — крикнула я вслед. — Спасибо.

Он не оглянулся и никак не показал, слышал ли меня. Мой новый собеседник поднял банкнот и положил его в карман.

— Что за дьявольская наглость! — пробормотал он. — Он почти такой же скверный, как Ранд. — Молодой человек выпрямился и улыбнулся мне. — Что ж, давайте забудем их. Добро пожаловать в Кондор-Хаус. Уолтон позаботится о том, чтобы вещи перенесли в вашу комнату. А пока оставьте их здесь. Симона скоро потеряет терпение и…

И словно эхо его мыслей, раздался голос Симоны Стантон, отчетливый и властный:

— Дорогой, что это ты там делаешь? Если это и есть та девушка, приведи ее сейчас же.

— Мы идем, Симона! — состроив комическую гримасу, крикнул он. — Симона чрезвычайно нетерпелива. Заставлять людей ждать — исключительно ее право.

Он взял меня за руку и провел в дом, оставив мою машинку и чемодан там, где поставил их Саки. Широкий, устланный коврами коридор вел мимо закрытых дверей, но слева от нас стеклянные панели открывали огромную комнату, обставленную дорогой старинной мебелью. Сангер ввел меня туда.

— Вот она, Симона, — сказал он. — Маделин Феррари.

Рыжие волосы Симоны Стантон блестели в свете хрустальной люстры, висевшей высоко в середине комнаты. Ее зеленые глаза не слишком доброжелательно рассматривали меня.

— Так вы и есть сценаристка? — без энтузиазма спросила она. — Надеюсь, Артур Шиллер понимает, что делает. Я ожидала увидеть человека постарше и более опытного. А как получилось, что вас привезли на джипе Тони Ранда? Дорогой, позвони Уолтону. Мы обсудим это, когда сядем что-нибудь выпить.

— Да, Симона…

Симона Стантон встала. Если бы я не знала, что этой женщине по крайней мере сорок, то подумала бы, что ей едва исполнилось тридцать. Она выглядела точно так же, как на фотографиях десятилетней давности. Ее гладкая кожа оставалась безупречной, высокая стройная фигура была совершенной.

Пока я разглядывала ее, словно восторженная девочка-подросток, кто-то зашевелился в углу за французским шезлонгом, вышел и встал рядом с ней. Я невольно в страхе отступила назад. Это было какое-то животное, пятнистое, как леопард, но меньше, изящнее и грациознее. Стоящие рядом животное и его хозяйка, казалось, обладали одинаковой кошачьей грацией и красотой. Симона легко опустила руку ему на шею, и я увидела, что оно носит ошейник, словно собака.

— Вы боитесь гепардов, дорогая? — спросила она меня. — Артуру следовало предупредить вас. Фатима одна из пары. Это мои любимцы и следуют за мной повсюду, как собаки. Иногда я использую их для охоты. Просто не обращайте внимания на Фатиму до тех пор, пока она к вам не привыкнет.

Животное посмотрело на меня злыми янтарными глазами, свесило голову набок и издало тихое горловое рычание.

 

Глава 2

Я проснулась и сладко потянулась в удобной постели. Прошлой ночью я в полной мере не смогла оценить мягкость матраса или уют теплых простыней; я настолько устала после своего непривычного путешествия, что смогла бы выспаться на голых досках.

Но моя усталость совершенно прошла сегодня утром. А благодаря горячей благоуханной ванне, приготовленной для меня вчера вечером одной из горничных Симоны, исчезла охватившая меня скованность.

Сказать, что Симона вела хозяйство в Кондор-Хаус роскошно, — это значило ничего не сказать. Стоило мне только протянуть руку и коснуться звонка, тотчас же одна из горничных приносила мне кофе, готовила для меня ванну или приводила в порядок одежду.

Здесь мне будет хорошо писаться; обстановка идеальна. Меня окружали тишина, удобство и великолепный пейзаж, который будет вдохновлять меня. Вдобавок к огромной спальне со своей отдельной ванной и туалетным комнатам в мое распоряжение предоставили рабочий кабинет с письменным столом и полками вдоль стен, которые были заставлены книгами.

Глядя на солнечный свет, льющийся сквозь окна, я подумала, что была глупа, когда сочла это место зловещим. Вчера вечером мне показалось, будто над Кондор-Хаус нависло какое-то мрачное напряжение, словно сам дом и люди, проживающие в нем, ожидали прихода какой-то невидимой, но смертельной опасности. Этим утром подобная мысль казалась нелепой.

Я выскользнула из постели, надела халат и подошла к окну, чтобы отдернуть занавески. Возможно, позже, когда я как следует примусь за диалоги Симоны и эпизоды сценария, мне понадобится помощь ее горничных, но пока я могла сама о себе позаботиться, во всяком случае, когда дело касалось личных мелочей.

Я взглянула на дорожные часы, стоявшие на прикроватном столике. Половина девятого. На десять часов у меня назначена встреча с Симоной для того, чтобы обсудить основы сценария и сравнить пожелания Симоны с полученными мною от «Монтевидео» инструкциями. Нам предстоит немало таких обсуждений, некоторые из них непременно будут бурными. Мне придется действовать по обстоятельствам, пытаться ублажить ее и все же удерживать сценарий в русле, намеченном мистером Шиллером.

Симона — женщина, обладающая сильной волей, я уже это заметила. Когда она щелкает кнутом, то ожидает, что все будут подпрыгивать, включая и меня.

Глядя на утренний пейзаж, я улыбалась. Огромное темное облако, плывущее с моря на восток, напомнило мне один из пейзажей Тони Ранда. Но здесь раннее солнце ярко сияло на просторной зеленой лужайке с цветущими кустарниками среди вечнозеленых растений. За окном слева от меня листья дуба шуршали, касаясь каменной стены, под утренним ветерком.

Гравий заскрипел у кого-то под ногами на тропе, проходившей за дубом, и я посмотрела туда, запахнув поплотнее халат поверх тонкой ночной сорочки. Какой-то высокий мужчина шел к дому от ворот в каменной стене, окружавшей огороженные стальными сетями загоны, где, как мне сказали, содержали животных. На нем были джинсы, рубашка цвета хаки и ковбойские сапоги. Это был мужчина лет сорока, или около того, с копной начавших седеть коротко подстриженных жестких волос, открытых утреннему солнцу. Он был загорелым и казался очень крепким, когда шагал по тропинке, беспечно помахивая кнутом для верховой езды. Внезапно он поднял на меня глаза, я в смущении отпрянула, и тотчас же что-то зашевелилось на толстой дубовой ветке, протянувшейся к дому чуть ниже моего окна. Глаза мои расширились от ужаса. Длинный, покрытый шерстью хвост дернулся и свесился с ветки. С ужасом я обнаружила, что это гепард.

Он видел меня прямо над собой и, крадучись, медленно пробирался вперед по ветке. Красновато-бурая пятнистая окраска служила ему превосходной маскировкой на фоне солнечных бликов на листве и крапчатых теней на траве под огромным деревом.

Его янтарные глаза были устремлены на меня, он медленно, дюйм за дюймом, приближался ко мне по толстой ветке. Я видела, как подобным образом кошки подкрадываются к птицам. Еще мгновение — и он прыгнет, с ужасом подумала я и застыла на месте, не в состоянии двинуться. Мой страх подсказывал мне закричать и закрыть окна, но, если я поступлю так, животное, возможно, прыгнет еще раньше, стекла не остановят его, и тогда…

— Вы, там наверху, — окликнул мужчина тихо, успокаивающе, — просто не двигайтесь. Все в порядке. Нечего бояться, если вы будете стоять неподвижно. — Он резко возвысил голос: — Заид! — и щелкнул кнутом. — Заид, вниз!

Кнут для верховой езды резко щелкнул по голенищам сапог, и я увидела, что гепард заколебался.

— Вниз, Заид! Я сказал, вниз.

Гепард резко развернулся, балансируя на ветке на четырех сдвинутых вместе лапах, и прыгнул. Я пронзительно вскрикнула — мне показалось, будто он прыгает на мужчину. Я читала, что леопарды бросаются так на неосторожных охотников. Но огромный кот приземлился в стороне от человека.

Я увидела только красновато-бурую вспышку, и зверь исчез. Он умчался с невероятной скоростью и скрылся среди деревьев у каменной стены, окружавшей зоопарк Симоны.

Обессилев, я опустилась на подоконник. Холодный пот выступил у меня на лбу. Впервые в жизни я была близка к обмороку.

Сквозь окружившую меня пелену медленно проникал мужской голос, спокойный, беззаботный голос с отчетливым британским акцентом:

— С вами все в порядке? Он убежал. Больше нечего бояться.

— Я думала, он бросится на вас!.. — сказала я, все еще дрожа.

— Заид для этого слишком хорошо дрессирован, хотя он и не так послушен, как его подруга Фатима. Видите ли, он скучает, когда ее нет рядом. Они очень привязаны друг к другу, как и большинство гепардов. Я просил Симону не оставлять Фатиму в доме на ночь. Заид тогда подбирается как можно ближе к ней и располагается здесь на ночлег. Он сердится, когда она не выходит к нему. Вы испугались?

— А кто бы не испугался? Этот зверь чуть не прыгнул в окно.

Он улыбнулся мне и покачал головой:

— На самом деле нечего бояться. Заид, возможно, просто хотел пробраться в дом и присоединиться к Фатиме. А вы, мисс Феррари, так не считаете?

— Нет, — ответила я. Мои мысли стали постепенно проясняться. — Не могу поверить, что он просто искал Фатиму. Он смотрел прямо на меня.

— Ну, никогда нельзя быть полностью уверенными с этими представителями семейства кошачьих, — примиряющим тоном заметил он. — Например, повернись спиной к леопарду — и погиб. Но на гепардов можно полагаться в большинстве случаев. Так и должно быть. Люди веками дрессировали их для охоты.

Я покачала головой:

— Не могу понять, как кому-то может доставлять удовольствие держать подобных зверей как домашних любимцев.

Он тихо засмеялся:

— Некоторые богатые дамы коллекционируют драгоценности, другие — меха. Некоторые из тех, кого я знал, коллекционировали картины и objets d'art . У Симоны все это было уже давно, так что она стала коллекционировать людей и животных. — Он бросил взгляд на дуб. — Я уже видел Заида на этом суку прежде, он смотрел в окно, хотя там никого не было. Но я, пожалуй, распоряжусь, чтобы кто-нибудь из садовников спилил этот сук сегодня же утром… Между прочим, меня зовут Брюс Монро. Мы увидимся за завтраком?

— Возможно, если вы включены в ту часть коллекции, что сидит за столом с мисс Стантон, — ответила я.

Он усмехнулся:

— Мне довелось стать одним из ранних экспонатов коллекции, приобретенным в Африке много лет назад. Видите ли, она приехала туда на сафари. А я был ее имеющим лицензию охотником на время поездки. Если захотите, можете посмотреть головы, расставленные в библиотеке. Среди них есть весьма интересные трофеи, включая и мои. Всего доброго, мисс Феррари.

Он повернулся, чтобы уйти, а я, с запозданием вспомнив о вежливости, окликнула его:

— Спасибо за то, что вы для меня сделали, мистер Монро. Я просто окаменела от ужаса.

Он небрежно приподнял кнут, словно то, что он сделал, ничего не стоило. Его сапоги снова захрустели по гравию, а я закрыла окна на задвижки, сожалея об отсутствии крепких ставен. Мистер Монро казался приятным человеком, и он, по-видимому, много знал о животных.

Я с тревогой выглянула в окно посмотреть, не прячется ли поблизости Заид. Но гепарда и след простыл.

Однако я была уверена в одном — мне придется прислушаться к предостережению Саки. У меня нет желания гулять по саду ночью, когда среди деревьев крадется невидимый Заид, поджидая Фатиму или кого-то еще. Заид, как мне казалось, имел вкус скорее к чему-то другому, чем к любви!

В конце концов я решила позвонить и вызвать горничную и почувствовала себя лучше, когда она подала мне кофе. Ее звали Анна Шварц, девушка сказала мне, что она швейцарка.

— Вы оказались далеко от дома, Анна, — заметила я, расчесывая волосы. — Как вы попали сюда?

— Но здесь же мадам, — улыбнулась она. — Так что из Базеля я приехала сюда. Вполне естественно. Куда же еще я могла поехать?

— Можно представить множество других мест, Анна. Вы познакомились с мисс Стантон в Швейцарии?

— В Базеле, мадемуазель. На балете. Я была костюмершей в театре, и мадам понравилось, как я заботилась о ее гардеробе. Она была настолько добра, что пригласила меня поехать с ней в Америку, а когда я согласилась, сама уладила все формальности с иммиграционными службами. Порой я, конечно, вспоминаю о Швейцарии, но я здесь счастлива… Возможно, я когда-нибудь выйду замуж. В Илуачи есть один молодой человек, иммигрант из Франции… Но вы не скажете об этом мадам?

— Конечно нет, Анна, — заверила я. — Хотя это свободная страна. Ты имеешь право выйти замуж за кого захочешь и когда захочешь.

Значит, Анна тоже экземпляр из коллекции, как и тот человек, приказавший Заиду спуститься с дерева. Отныне, подумала я, встретив кого-либо в Кондор-Хаус, я стану размышлять, где Симона приобрела его для своей коллекции.

Симона коллекционировала людей и животных, как сказал ее белый охотник. Все остальное у нее уже было.

— Мне не хотелось бы покидать мадам, — вздохнула Анна. — Даже ради Рауля.

— Уверена, мисс Стантон оценит это, — пробормотала я.

— Надеюсь. Но временами она бывает… трудной. Когда кто-то хочет покинуть ее, чтобы создать семью или вернуться на родину; но такое происходит нечасто.

Я не очень поняла, что она имеет в виду, но улыбнулась и кивнула.

— А многие из работающих здесь приехали из дальних мест?

— О да, мадемуазель. Все мы. Агнес, работающая на кухне, англичанка, хотя мадам нашла ее в Париже. Экономка Мария — бразильянка. Мадам выступала в Рио-де-Жанейро, а Мария была экономкой в семье Сальвадо до того, как мадам вышла замуж за Хуана Сальвадо. Так что, когда они поженились и решили вернуться сюда после медового месяца, мадам устроила так, чтобы Мария приехала сюда и подготовила для них Кондор-Хаус.

Я припомнила, что вскоре после этого Хуан Сальвадо погиб, неудачно упав во время игры в поло где-то в Европе, а Симона после уплаты налогов унаследовала еще полмиллиона, как и от других мужей. Я покачала головой, пытаясь припомнить, третьим или четвертым мужем был у нее Хуан Сальвадо. И решила, что четвертым. После его смерти она играла роль горюющей вдовы, живя в роскошном, если даже и трагическом одиночестве здесь, в Кондор-Хаус. Хотя, возможно, не совсем в одиночестве, я уже встретила здесь двоих интересных мужчин…

— Еще одна горничная из Стамбула, — продолжала болтать Анна. — Есть еще Грета из Берлина, она помогает по кухне, голландская девушка делает мадам прически. И конечно же Уолтон, дворецкий, из дома первого мужа мадам в Лондоне.

— Неужели нет шофера?

— Есть, Пьетро, он итальянец, мадемуазель. Он был гонщиком…

— Его мадам встретила в Риме? — улыбнулась я.

— В Монако, мадемуазель. Он участвовал в кольцевой гонке. Гран-при. Это было первое grande йpreuve сезона, насколько я помню, так как в том году не проходили гонки в Аргентине.

— Мисс Стантон, безусловно, обладает необычайным высокопрофессиональным штатом сотрудников, Анна. А мистер Сангер, где мадам нашла его?

Девушка улыбнулась:

— Мистер Сангер — гость дома, мадемуазель. Мадам снова пригласила его, когда вернулась из Нью-Йорка прошлой весной. Хотя, возможно, он больше не гость, так как ведет теперь коммерческие дела мадам. Видите ли, она не очень-то хорошо разбирается в таких вещах.

А ей и не нужно, подумала я. Если ее состояние пойдет на убыль, ей понадобится лишь только выйти замуж еще за одного миллионера. Или с помощью «Монтевидео, инкорпорейтед» стать кино- или телезвездой.

— Спасибо, Анна. Теперь я справлюсь сама. В котором часу здесь подают завтрак?

— В полдесятого, мадемуазель. Мадам часто завтракает в своей комнате, но мистер Сангер и мистер Монро обычно приходят вовремя. У нас легкие завтраки: круассаны и кофе или чай, может быть, фрукты. Но если вы предпочитаете, я закажу вам овсянку или что-либо еще по вашему выбору. Я отдам Агнес распоряжение.

— Нет, Анна, предпочитаю легкий завтрак, — поспешно сказала я. — А кроме того, не хочу давать Агнес дополнительную работу.

Она тихо засмеялась:

— Мы в Кондор-Хаус с радостью встречаем дополнительную работу, мадемуазель. Большую часть времени у нас ее слишком мало.

Она повернулась, чтобы выйти из комнаты.

— Анна, а мистер Ранд часто сюда приезжает? — спросила я ее.

Она как-то странно на меня посмотрела:

— Нет, мадемуазель. Не был ни разу с тех пор, как его жена… погибла два года назад. Он почти никогда не покидает дом. Это был трагический случай, не правда ли? Говорят, что теперь он только и делает, что рисует. И его работы нехороши, так говорит мистер Сангер. Очень жаль. Такой большой талант пропадает. У меня внизу есть одна из его книг. Он подписал ее мне. «Летний ветер» в переводе на немецкий язык. Поскольку Тереза Ранд была кузиной мадам, она… — Анна оборвала себя, не закончив фразу, и с удивлением уставилась на меня. — В чем дело, мадемуазель?

Множество деталей внезапно встало на место в моем мозгу; я вспомнила, как мистер Сангер сказал вчера Саки: «Только не говори мне, что он, наконец, начал писать новый роман».

Я медленно и недоверчиво произнесла:

— Мистер Ранд — это Антони Ранд, романист?

— Ну конечно, мадемуазель! Вы же сами писательница и должны это знать.

— Не имела ни малейшего представления. Мне просто не приходило в голову, что Антони Ранд может жить здесь, — призналась я.

— Мистер Ранд поселился здесь после свадьбы. Но это было не слишком хорошо для них обоих. Он здесь не писал. Возможно, у него не было в этом необходимости. Говорят, он довольно состоятельный. Но для такого человека, как он, не слишком хорошо проводить время в праздности. Зимой Тереза уезжала с мадам на юг. Лас-Вегас, Мехико, Багамы. Здесь было слишком уныло, слишком холодно. А он оставался дома, предаваясь грустным размышлениям. Два года назад он уехал в Бостон, чтобы написать там новый роман. Их отношения разладились, а затем… трагический несчастный случай. Вы, безусловно, слышали о несчастном случае?

— Я читала о нем в газетах.

— Для него наступили тяжелые времена. Большое напряжение, злобные сплетни… так много всего этого! У него произошел… как это сказать? Нервный срыв после следствия. Говорят, поэтому он и стал писать картины. Это форма… форма?..

— Терапии, — подсказала я, вспомнив его слова.

— Да. Как жаль! Большой талант пропадает и такой хороший человек — не важно, что о нем говорят. Что-нибудь еще желаете, мадемуазель?

— Нет, спасибо, Анна…

Она ушла, а я медленно спустилась вниз на завтрак. Антони Ранд! Многие критики утверждали, будто он был… и остается одним из величайших современных романистов. Всецело с ними согласна. Я с жадностью впитывала все, что он публиковал, а также видела фильмы, которые Голливуд ставил на основе его романов, хотя, безусловно, они что-то теряли при постановке.

Так происходило потому, что в фильмах вы видели созданные им образы в интерпретации других, а не такими, какими воображали их во время чтения. В своей прозе он создавал героев, которых вы знали и понимали, словно старых друзей или самих себя. На меня редкий актер мог произвести подобное впечатление.

Пожалуй, я создала свою жалкую книжонку в его стиле и под его влиянием, даже если это произошло неосознанно. Вот какое сильное воздействие его произведения оказали на меня.

Я должна была сразу же узнать его вчера. Я очень сожалела сейчас, что этого не произошло.

Значит, он женился на двоюродной сестре Симоны! Я не знала этого. Теперь, думая об этом, я ясно видела сходство женщины на том портрете с Симоной Стантон. Зеленые глаза были теми же, соблазнительная фигура, высокомерие, черты лица с выступающими скулами. Только цвет волос был другим.

Я помнила о несчастном случае и о следствии — сообщения о них публиковали в мировой прессе. По-видимому, одна из причин, по которой я не узнала Антони Ранда, состояла в том, что в связи с этим случаем совершенно не упоминались ни Симона, ни это место.

Все произошло два года назад в Мэне и очень напоминало сюжет романа Антони Ранда. Муж настолько погрузился в работу, что не заметил, как его привлекательная, любящая удовольствия жена отдаляется от него. В то время Ранд работал неподалеку от Бостона. Он написал эту книгу очень быстро, почти небрежно. Я читала ее, она далека от его лучших произведений.

Тереза порхала как бабочка, пока он работал. У нее могло быть много случайных связей, но во время следствия упоминалась только одна — с каким-то нью-йоркским бизнесменом, имевшим дом в Мэне. Туда Антони Ранд и приехал за своей женой, когда закончил роман.

Во время следствия Антони Ранд признался, что взял с собой ружье, отправляясь в тот дом в Мэне. Он сказал, что намеревался забрать Терезу и был готов воспользоваться ружьем, если бы ее любовник оказался дома. К счастью для любовника, он тем утром уехал в Нью-Йорк, оставив Терезу с экономкой.

Когда Ранд приехал, между ними произошла бурная ссора, большую часть которой слышала экономка. Тереза отказалась поехать с ним в Бостон. Заявила ему, что беременна и что ребенок не от него. Ранд сказал ей, что разведется с ней, и уехал.

А дальше следуют только свидетельские показания экономки и Антони Ранда. Дом находился в одном из пустынных мест на берегу Мэна и стоял на вершине утеса, как и Кондор-Хаус. Разразилась буря, пришедшая с залива Фанди. Возможно, она была не сильнее, чем эмоциональная буря, через которую только что прошли главные герои, но она разрушила коммуникации между домом и внешним миром.

Экономка рассказала, что Тереза пыталась позвонить в Нью-Йорк, но телефон молчал. Она утверждала, будто Тереза была очень взволнована и поехала в ближайший маленький городок, находившийся в двух-трех милях оттуда, чтобы попытаться позвонить. Вывод очевиден — она хотела предостеречь любовника.

Но назад она не вернулась.

Антони Ранд в волнении покинул дом. На следствии он заявил, будто повернул не на ту дорогу и проехал десять миль, прежде чем заметил свою ошибку, и ему пришлось столько же ехать назад до шоссе. При повороте машина застряла в грязи. Большую часть поездки продолжалась буря и видимость была очень плохой. В результате у него ушло много времени, почти пять часов, на то, чтобы преодолеть менее пятисот миль, отделявших этот дом от его квартиры в Бостоне.

Свидетели подтвердили время его приезда в Бостон. Они заявили, что он весь был покрыт грязью, так же как и его машина.

Автомобиль Терезы на следующий день обнаружил фермер, направлявшийся в город. Он стоял пустой, с открытой дверцей. Машину явно занесло, и задние колеса глубоко застряли в грязи.

Поскольку машина по-прежнему находилась там же, когда фермер возвращался из города несколько часов спустя, он сообщил в полицию. Во время следствия выяснилось, что какая-то машина пыталась вытащить автомобиль на дорогу, но веревка оказалась слишком тонкой и оборвалась. Оставленные шинами следы оказались недостаточно отчетливыми, чтобы определить, что это была за машина.

Тереза исчезла бесследно. Не могли найти и вторую машину, и ее водителя.

Тщательно обыскивая побережье, полицейские обнаружили ее сумочку и туфлю среди камней под утесами, а три дня спустя почти в двух милях оттуда нашли тело полуобнаженной женщины. Оно было сильно обезображено, но Антони Ранд и экономка опознали Терезу.

Вся эта история поспешно всплыла в моем мозгу, пока я медленно спускалась по ступеням. Все это было настолько сенсационно, что я следила за каждой подробностью. Я была ярой приверженкой Антони Ранда, он был моим героем, и я ни на миг не усомнилась, что если кто-то и убил Терезу Ранд, то только не ее муж.

Полиция и многие люди не были так уверены. Во время следствия выдвигалась версия, будто Антони Ранд попытался вернуться, чтобы убедить жену сойтись с ним, и нашел ее в машине, застрявшей в грязи. Сначала он попытался помочь ей, умоляя не покидать его. Когда она с насмешкой отказала, как утверждали обвинители, он набросился на нее, охваченный гневом, и она или упала, или была сброшена с высокого утеса на камни; прилив и волны прибоя неотвратимо унесли ее тело на глубину.

Медицинское обследование показало, что причиной смерти стал циркуляторный коллапс, сопровождающийся большим числом глубоких ран и переломов, причиной которых могло послужить падение с очень высокого склона утеса. Но против Ранда не было никаких доказательств.

В то время все это показалось мне смутным и таинственным, к такому же выводу пришли следователь и присяжные. Не было даже уверенности в том, что тело действительно принадлежало Терезе Ранд. Не удалось найти и человека или людей, сидевших в машине, свернувшей на покрытую грязью дорогу, того, кто привязал веревку к автомобилю с откидным верхом, чтобы помочь Терезе или сбросить машину с утеса и уничтожить следы преступления.

Следователь и присяжные вынесли вердикт о смерти в результате несчастного случая, почти признав наличие преступления без установления преступника. Газеты некоторое время продолжали публикации на эту тему, туманно намекая на появление новых улик и возобновление следствия, но ничего больше не произошло. Так что полиция в конце концов утратила интерес к делу и отказалась продолжать расследование или пришла к выводу, что это был несчастный случай.

Этим дело закончилось для меня и для бессчетного количества любителей сенсационных новостей.

Но безусловно, этим оно не закончилось для Антони Ранда.

Как глупо с его стороны было остаться здесь, где все, что он видел, напоминало ему о Терезе. Почему бы ему не уехать в Европу, Африку или Австралию? Куда угодно, только подальше от знакомой обстановки, чтобы дать себе возможность избавиться от душевного напряжения и снова собрать воедино нити своей жизни. Почему он оставался здесь, теряя свой талант?

Когда я вошла, двое мужчин уже сидели за столом и завтракали.

— Доброе утро, Маделин. Надеюсь, вы хорошо спали? — с улыбкой спросил Сангер.

— Доброе утро, — сказал Монро, беспечно меня рассматривая.

— Доброе утро, господа, — ответила я как можно жизнерадостнее и улыбнулась Сангеру, когда он встал и отодвинул для меня стул. Честно говоря, мне не очень нравился этот человек, но он, безусловно, обладал хорошими манерами. Мне было понятно, что в нем привлекало Симону. Или любую другую женщину. Харви Сангер был красивым, обходительным и… Меня вдруг пронзило холодом.

Харви Сангер?

Не помню, слышала ли хоть раз его имя с тех пор, как приехала в Кондор-Хаус, но сейчас оно вдруг всплыло у меня в памяти.

Харви Сангер! Так звали нью-йоркского бизнесмена, любовника Терезы Ранд.

 

Глава 3

В библиотеке было тихо, в камине приятно потрескивал огонь. Симона сидела напротив меня за массивным столом и курила сигарету. У нас уже произошло не одно столкновение во время этой первой беседы. Теперь она сердито смотрела на меня, стиснув полные губы. Видимо, она сочла меня более несговорчивой, чем ожидала.

— Давайте снова рассмотрим эту вторую сцену, — сказала я. — Я вижу в ней первый важный шаг к перерождению Стеллы из тихой, нежной жены. Мотивация того, что она сделает позже, цепь обстоятельств, которая со временем победит ее, зависит от ее действий здесь. Вы не согласны со мной, мисс Стантон?

Она сердито посмотрела на меня:

— Когда дело касается передачи характера через жест, выражение лица или физическое действие, можете предоставить это мне. Возможно, вы и авторитет в области словесности, но я не уверена, имеете ли вы опыт в области человеческих чувств… Между прочим, сколько вам лет? Двадцать три?

— Двадцать шесть, мисс Стантон.

— Ради бога, прекратите называть меня мисс Стантон. Называйте меня Симоной, пока мы работаем вместе.

Я кивнула. Не стоит спорить с ней по поводу несущественных вещей. Это только осложнит работу.

— Хорошо, Симона. Послушайте, я согласна, что у вас большой опыт в изображении чувств. Все, что я пытаюсь сделать, так это извлечь наибольшую выгоду из него. Если мы совместно обсудим различные аспекты характеристики, это упростит многое для нас обеих. В конце концов, мой сценарий — всего лишь средство для того, чтобы представить вас или, точнее сказать, вновь представить вас публике в ином качестве.

— Хорошо, хорошо. Но нельзя ли сделать все побыстрее, Маделин? — с раздражением бросила она. — Мы здесь уже два часа, и я устала. Не люблю сидеть. И всегда ненавидела всякие разговоры.

— Еще только несколько минут, мисс… Симона, — сказала я. — Только приведем в порядок последовательность событий. Тогда вы сможете отдохнуть, а я буду писать набросок и не побеспокою вас больше до завтрашнего утра.

Да я и не смогла бы — знала, что не закончу сцену до поздней ночи. До очень поздней, так для нее будет проще. Выйдя отсюда, она будет свободна на весь день. Но завтра ей, возможно, не понравится то, что я напишу…

Симона вздохнула и погасила сигарету.

— Вернемся к плантации и покончим с ней, — сказала она. — Давайте посмотрим. Действие происходит на фоне джунглей. Конец сезона дождей. Жарко. Я брожу по дому. Мне не по себе. Ищу сначала одного слугу, потом другого, но не нахожу их. Интуиция подсказывает мне: что-то не так. Верно?

Я кивнула:

— Да, атмосфера смутного беспокойства. Фон поможет нам создать ее. Откуда-то издалека доносится рев зверя. Недавно прошел ливень, с листьев еще капает вода, но дождь прекратился. Вы ощущаете влажность. Скорее это, чем интуиция, заставляет вас ощущать беспокойство. Вы ни о чем не подозреваете. Вы кроткая женщина, уверенная в любви мужа. Вам кажется странным, что слуг нет на своих местах. Но вы отчасти объясняете себе их отсутствие. Один ушел в деревню, двое других взяли джип и поехали на рынок… Вы подходите к задней двери в поисках других слуг и, открыв ее, видите, что там стоит Рахман, малаец — управляющий мужа. Вы изумлены, но спрашиваете у него о слугах, и он отвечает, где они. Так?

— Да…

— Тогда вы направляетесь к кабинету мужа, тихо стучите в дверь, вы не любите беспокоить его без крайней необходимости. Вы тихо окликаете его по имени, но его нет. Вы подходите и смотрите на его стол. Там лежит какая-то незаконченная работа, а стеклянная дверь, ведущая на веранду, открыта, так что вы предполагаете, что его, наверное, позвал управляющий по каким-то делам, связанным с поместьем. Верно?

— Да.

— Вы возвращаетесь в спальню и садитесь перед зеркалом. Вы знаете, что чувствуете себя и выглядите не лучшим образом. Все дело в жаре и влажности. Вы вглядываетесь в свое отражение и видите себя впервые с тех пор, как начался сезон дождей. Ваши волосы влажны, капли пота выступили на лбу и верхней губе. Вы кажетесь бледной и измученной. Вы стали безразличны к своей одежде. Но, глядя на себя, вы осознаете еще нечто — на вас смотрит женщина. Женщина, под воздействием зноя джунглей сбросившая внешний слой цивилизации. Женщина с горящей в ней неутоленной страстью. Женщина, нуждающаяся в любви, жаждущая любви, и эта жажда обостряется влажной жарой, разлитой в воздухе, и наступившим в последнее время странным равнодушием мужа. Вы приносите косметику, берете щетку, словно собираясь причесаться, но отбрасываете ее. Вы подходите к двери, открываете ее и выходите на веранду, зовете мужа. Неужели вам это кажется… неправдоподобным, Симона? Надуманным?

— Нет, — медленно произнесла она. — Нет, Маделин. Это совсем неплохо. Я ощущала нечто подобное в джунглях. Что-то первобытное. Необходимость быть любимой. Нечто подобное испытывают все женщины.

— Хорошо. Мартин не отвечает. Вы выходите во двор. Жилье работников, контора, гаражи и конюшни. Рахман наблюдает за вами, стоя в тени у двери конюшни. Вы невольно сворачиваете и направляетесь к летнему домику и слышите тихий смех Рахмана, но, когда оборачиваетесь, его уже нет. Ваши ноги бесшумно ступают по траве. Вы открываете дверь домика и видите своего мужа с Рани. Для вас это словно пощечина. Вы никогда не подозревали его и не ожидали ничего подобного. Вы любите его. Вы смотрите, испытывая потрясение, ужас, неуверенность. Бесшумно закрываете дверь, отступаете и снова слышите смех Рахмана; он преследует вас, возбужденный вашим душевным волнением, когда вы поворачиваетесь и бежите назад к дому. Вы подбегаете к спальне, запираете дверь, прислоняетесь к ней спиной и разражаетесь рыданиями…

Она покачала головой:

— Нет.

— Извините, Симона?

— Все это неверно. Я имею в виду реакцию. Я потрясена, да, но такого рода потрясение проходит быстро. В том, как я смотрю на них, не будет никакой неуверенности. Они не видят меня. Они не знают, что я здесь. Они абсолютно беспечны — занимаются любовью и полностью поглощены друг другом. Они совершенно не подозревают о моем присутствии. В подобной ситуации, Маделин, нет необходимости прятаться, уж я-то знаю. Сначала потрясение, да. Но вслед за ним сразу же приходят чувства обиды, отвращения, ненависти. Если бы я хотела заполучить мужчину, то смогла бы убить женщину. И я позже сделаю это по сценарию. Но именно отсюда начинается моя ненависть к Рани. С этого момента. Это сильное всепоглощающее чувство, так что я не могу сдерживать его, глядя на нее. Позже я стану скрывать его, лелеять, оно станет моей тайной и неумолимо повлечет к развязке.

— Разве это соответствует характеру героини, Симона? Стелла нежная женщина, хорошая жена…

— Только до этого момента. Только тонкая нить существует между любовью и ненавистью, Маделин. Между женской нежностью и яростью. Все мы такие. Неужели вы еще этого не поняли?

— Ну, я…

Именно к этому я и стремилась.

Она улыбнулась мне:

— Я знаю, что бы я почувствовала. Знаю, что эта влажная жара, капающая с листьев вода, трепещущая первобытная жизнь вокруг могут сделать с женщиной. Джунгли полны насилия, Маделин, переполнены похотью и убийством. В моем взгляде будет угроза, смертельная угроза. Я медленно отойду от закрытой двери, но то, что я испытываю, будет видно, это я вам обещаю! Я брошу взгляд на малайца Рахмана, только один взгляд — и он перестанет смеяться, уйдет и закроет за собой дверь. Так, и только так я сыграю эту сцену.

Я с сомнением посмотрела на нее. Если она действительно сможет сделать это, во будет сцена!

— Ну? — требовательно бросила она.

Она сможет сделать это, внезапно поняла я. Ее прошлое балерины и личные качества служили доказательством этого.

Меня внезапно охватил подъем, энтузиазм. Сценарий, который прежде казался слабым, фальшивым, мелодраматичным, внезапно обрел остроту и жизненную силу. Этот сценарий поможет создать новый образ большой драматической актрисы для когда-то знаменитой балерины Симоны Стантон.

И он пойдет на пользу Маделин Феррари, на которую была возложена неблагодарная задача — создать сценарий для властной, избалованной немолодой женщины, для женщины, которой, к несчастью, принадлежал контрольный пакет акций «Монтевидео, инкорпорейтед».

— Ну? — снова нетерпеливо спросила она.

— Да, я верю, что вы сможете так это сыграть, Симона. Я так и напишу. Надеюсь, нам удастся убедить Артура Шиллера поставить сцену таким образом.

— Мы убедим его, — заявила она. — Иначе у «Монтевидео» появится новый управляющий.

Я кивнула, встала и решительно сказала:

— На этом наша работа сегодня закончена, Симона. Хочу сразу же писать сцену, пока во мне еще свежо чувство, которое вы сейчас пробудили.

— Хорошо, — бросила она. — Харви ждет меня. Мы уедем на целый день. Надеюсь, вы хорошо проведете время…

Я решила, что это шутка, и улыбнулась, затем стала собирать свои бумаги и заметки. Я решила, что буду работать наверху в своем кабинете. Там мне никто не будет мешать.

Когда она вышла, я с любопытством огляделась, у меня впервые после нашего прихода появилась возможность как следует осмотреть библиотеку. Я увидела портреты на стенах и конечно же трофеи, но почти не смотрела на них, так как мои мысли были обращены к Симоне и сценарию.

Трофеи были вполне обычными — рога и головы, которые я всегда считала способными вселить ужас напоминанием об убийстве животных. Пара превосходных леопардовых шкур лежала на полу. Голова бенгальского тигра, мощного зверя с белыми сверкающими зубами, напомнила мне о Заиде… и это воспоминание заставило меня сжаться.

Видимо, Симона мужественнее, чем большинство женщин, если она действительно сама убила всех этих животных. Я не сомневалась, что умерла бы на месте, если бы передо мной появился кто-нибудь из обладателей выставленных шкур и голов.

Портреты заинтересовали меня больше. И я вдруг поняла, что имел в виду Брюс Монро, когда сказал, будто его голова находится здесь на стене. Я узнала его на портрете, неприметно висевшем в углу. Здесь он был моложе, красивее и более загорелым.

Рассмотрев подпись, я с изумлением обнаружила, что портреты написала сама Симона. Они, конечно, были лишены той живой жизни, которую Тони Ранд вложил в портрет своей жены, но были совсем неплохи.

Я виновато огляделась и, поддавшись внезапному импульсу, развернула портрет Брюса Монро, чтобы посмотреть на его обратную сторону. К ней была прикреплена отпечатанная карточка. Я прочитала: «Брюс Монро. Написан в 1953 г . в Найроби, Кения. Женился 28 июня 1953 г ., Дурбан, Южная Африка. Разведен в марте 1955 г ., Рино, Невада ».

Я в ужасе смотрела на прочитанное. Женщины так не поступают! Они не помещают списки своих мужчин на стене, словно охотничьи трофеи! Но может, напечатанное на карточке не относилось к Симоне. Здесь не говорилось, что он женился на Симоне. Возможно, была другая женщина…

Но если бы была другая, подсказал мне рассудок, зачем понадобилось углубляться в подобные детали?

Оригинал следующего портрета, вызывающе повешенного на залитой светом стороне, я тоже знала: красивый смуглый молодой человек, одетый для поло; явно латиноамериканец с густыми черными усами. Я перевернула портрет, поспешно посмотрела на заднюю стенку и вернула на место, потрясенная.

«Хуан Сальвадо. Написан в 1956 г . в Буэнос-Айресе, Аргентина. Женился 19 мая 1957 г ., Сан-Диего, Калиф. Погиб в результате несчастного случая 15 марта 1961 г .»

Я быстро переходила от портрета к портрету. Читая этикетки, я понимала, что вторгаюсь в то, что не было предназначено для моих глаз, но что-то побуждало меня все их рассмотреть. Всего было восемь портретов. Симона была восемнадцатилетней девушкой, когда сочеталась браком с первым мужем, сэром Уильямом Брауелом, баронетом, в апреле 1945 г . в Лондоне. Леди Брауел! Интересно, что привлекло ее — его богатство или титул? Плакала ли она, когда так внезапно и скоро наступил конец, о чем так сдержанно здесь сообщалось: «Погиб в бою. Убит под Берлином 1 мая 1945 г .»

Между этой датой и днем свадьбы с Брюсом Монро, если только она действительно вышла замуж за Брюса Монро, висело еще три портрета. Один из них, по-видимому, изображал итальянского шофера, которого упомянула Анна.

«Пьетро Дакарди , — гласила этикетка, — написан в Монако, апрель 1952 г . »

Дата свадьбы отсутствовала. Наверное, это были ее любовники, мрачно решила я. Был еще один муж. Из кратких разысканий, которые я произвела о Симоне, прежде чем приехать в Кондор-Хаус, я помнила, что он старше других мужчин, присутствовавших в ее жизни, канадский миллионер, за которого она вышла замуж на Французской Ривьере. Артур Грэм-Райс вклинился между африканским охотником и игравшим в поло бразильцем, Хуаном Сальвадо. Брак продолжался всего лишь шесть месяцев и закончился в Рино разводом, так же как и брак с Брюсом Монро.

Затем я подошла к последнему, недавнему портрету и воззрилась на него с изумлением. «Харви Сангер , — нахмурившись, прочла я. — Написан в Девондейле, Мэн, февраль — март, 1965 г .»

Я прислонила его обратно к стене и аккуратно поправила, так же как и другие. Мэн, февраль и март 1965 года!

Анна упомянула, что Симона привезла Харви Сангера из Нью-Йорка прошлой весной. Но согласно этой этикетке она знала Харви Сангера раньше, по крайней мере за год до этого.

Я собрала свои записные книжки со стола, взяла сценарий и стала медленно подниматься наверх.

Что за женщина Симона, если она может увековечивать таким образом своих любовников, свое вожделение, как другие женщины ведут тайный дневник?

А Харви Сангер? Напрашивался вывод, что он уже был ее любовником, когда она писала портрет, — я не сомневалась в этом. Мог ли он быть ее любовником в Мэне до того, как вмешалась Тереза Ранд, заняла ее место на некоторое время и умерла?..

Я содрогнулась, вспомнив, что Симона только что сказала по поводу ситуации, описанной в сценарии. «…Я знаю, что почувствовала бы. Сначала потрясение… Но потом обида, отвращение, ненависть… Если бы я хотела заполучить мужчину, то могла бы убить женщину…»

Глупо, конечно. Мы же говорили о сценарии, а сценарий — это не реальность.

Я рассердилась на себя. Я теряла время на эти коварные сомнения и глупые подозрения, когда следовало сосредоточиться исключительно на сценарии. Я хотела написать эту сцену, пока в памяти была свежа ярко описанная Симоной характеристика жены.

Анна или кто-то иной, кто убирал комнату, оставил окна открытыми. Подумав о Заиде, я тотчас же пошла закрывать их.

Выглянув из окна, я с облегчением обнаружила, что Брюс Монро не забыл своего обещания. Ветка, на которой прятался сегодня утром Заид, оказалась аккуратно спиленной. Теперь он не сможет добраться до меня, даже если вскарабкается на дерево.

Затем я увидела обоих гепардов, лежавших на солнце на покрытой гравием дорожке, ведущей к воротам зверинца. Я решила, что тот зверь, который поменьше, — Фатима. Она удобно разлеглась на боку на гравии и крепко спала, равнодушная ко всему вокруг, включая своего партнера. Заид не спал. Он лежал, как собака, откинув задние лапы в сторону, а передние подложив под крестец Фатимы, его большая голова покоилась на ее боку. Время от времени кончик длинного хвоста непроизвольно подергивался, словно его беспокоило какое-то насекомое.

Я вспомнила, что Монро говорил сегодня утром о привязанности, существующей между двумя гепардами. Она проявлялась теперь в полном спокойствии Фатимы, когда ее охранял самец. Также она проявлялась в покровительственном отношении Заида.

— Фатима, Фатима, сюда!

Мне было не видно из-за дуба, но это была явно Симона. Она звала от парадной двери. Одним быстрым движением Фатима вскочила и обратилась мордой к дому.

— Фатима! Сюда. Сейчас же, Фатима! — нетерпеливо командовал властный голос.

Фатима чуть повернула голову и посмотрела на самца, затем покорно развернулась, сошла с гравия на траву и двинулась к дому, покачивая хвостом. Я потеряла ее из виду, когда она прошла мимо дуба.

Заид поднял голову, когда встала его подружка. Теперь он медленно выпрямился, злобно посмотрел на дом и оскалил зубы. Так он стоял, рыча и покачивая хвостом, до тех пор, пока я не услышала, как закрылась передняя дверь. Тогда гнев, казалось, покинул его, и он повернулся, очень медленно сошел с дорожки и побрел среди деревьев, с опущенным хвостом и поникшей головой, словно олицетворение одиночества и уныния.

Я взяла свои записи и прошла в кабинет. Мой утренний страх перед Заидом казался теперь глупым и безосновательным. Брюс Монро прав, гепарды — всего лишь большие кошки, унаследовавшие от своих подвергшихся дрессировке предков покорность человеку.

Но в их крови по-прежнему текла кровь джунглей. Они были большими, сильными и, если не ошибаюсь, одними из самых быстрых животных на земле. А вооружены они такими же зубами и когтями, как у леопардов. И это напомнило мне слова Симоны о том, что джунгли полны похоти и убийства.

На месте Симоны я вела бы себя поосторожней с Заидом. Слишком часто она забирает у него подругу.

Я вложила в машинку лист чистой бумаги и начала печатать — сначала нерешительно, потом быстрее. Вскоре я забыла об окружающем меня мире и вступила в другой, созданный моим воображением…

Я печатала, отвергала напечатанное, снова печатала, что-то отмечала и снова переписывала. Анна принесла мне ленч, о котором я сразу же забыла. Сцена постепенно обретала форму. И по мере того как я погружалась в нее, я уже не писала сцену для Симоны Стантон. Я была той женщиной, ощущающей влажную жару, прислушивающейся к воде, обильно стекавшей с деревьев, — женщиной, смутно осознающей ту же неутоленную жажду любви, испытавшую то же потрясение, когда открылась дверь…

Стук машинки умолк, когда я, наконец, остановилась. Я вдруг заметила, что работала в полутьме. Я встала, выпрямив затекшее тело, и зажгла свет. Кто-то унес мой ленч и оставил кофейник с кофе. Я не прикоснулась и к нему, и теперь он был холодным.

Раздался стук в дверь.

— Да? Кто это?

— Брюс Монро, Маделин.

Я открыла дверь. Он, улыбаясь, спросил:

— Не побеспокоил вас?

— Входите. Я как раз сделала перерыв.

Он бросил взгляд на мой стол и кипы бумаги, разбросанной вокруг машинки.

— Я слышал стук вашей машинки из своей комнаты в конце коридора. Вы всегда работаете в темноте? Вы же только что включили свет. Такие красивые глаза, как ваши, заслуживают лучшего обращения.

— Я не заметила, что так поздно.

— Я так и подумал. Пришло время, чтобы кто-нибудь вас побеспокоил. Я иду вниз выпить предобеденный мартини, присоединитесь ко мне? По словам Анны, она принесла вам кофе и обнаружила, что вы не прикоснулись к ленчу. Вижу, что и к кофе вы не притронулись.

— Я извинюсь перед Анной, — улыбнулась я. — Обычно я не такая рассеянная. Но мне так легко писалось, не хотелось прерываться. Теперь я закончила. Сцена готова. И намного раньше, чем я ожидала.

Он подошел к столу и взглянул на лист бумаги в машинке.

— Это, конечно, для Симоны. Получилось?

— Думаю, да. Пожалуй, это лучшее из всего, что я когда-либо написала, мистер Монро.

— А теперь вы размышляете, сможет ли Симона воплотить это в жизнь. Уверяю вас, сможет. Балерина должна уметь выражать сильные чувства, а в ее распоряжении только выражение лица и тело. Я помню, как Симона однажды сказала, что балет — это сочетание четырех видов искусства: танца, музыки, живописи и драмы — и что балерина должна знать все четыре, но проявлять выдающееся мастерство в двух — в танце и в драме. Симона придавала им равное значение. Думаю, здесь кроется ответ на ваш вопрос.

Я с удивлением посмотрела на него. Не ожидала я услышать подобные слова от человека, который провел всю жизнь убивая или ухаживая за дикими животными.

— Вы, безусловно, правы, мистер Монро, — задумчиво произнесла я. — Симона сможет сделать это. Вы хорошо знаете ее, не правда ли?

Он кивнул:

— Лучше, чем большинство людей. И пожалуйста, отбросьте «мистер». Меня зовут Брюс.

— Хорошо, Брюс. Я недавно обнаружила ваш портрет в библиотеке.

— Вместе с прочими бывшими мужьями? — Он улыбнулся. — Значит, ваше женское любопытство побудило вас осмотреть эти портреты? Я так и предполагал.

Я не была уверена, имел ли он в виду и обратную сторону картин тоже, но мне не было смысла отрицать, что я знаю о его прошлом браке с Симоной. Я кивнула.

— Наверное, вы удивляетесь, почему я остался в Кондор-Хаус, — продолжал он. — Все очень просто. Мысль о разводе в Рино принадлежала не мне. Я находился тогда в Кении. Когда она развелась с Грэм-Райсом, я сразу же, как только смог, приехал в Америку. Но к тому времени она уже вышла замуж за Сальвадо, затем были и другие. Всегда будут находиться другие, до тех пор пока она не утратит свою красоту. Этот день когда-нибудь придет, и я намерен быть тогда рядом. Вы еще молоды и, наверное, не сможете этого понять. Мне нравится быть рядом с ней. Бывают минуты симпатии, к тому же порой я могу защитить ее, хотя бы от себя самой.

Я с изумлением смотрела на него.

— Вы можете любить ее так глубоко… так бескорыстно?

— Я люблю ее, да поможет мне Бог, — хрипло произнес он. — Это все, что я знаю. И здесь ничего нельзя изменить. Может, оттого, что большую часть жизни был одинок, я не могу винить Симону за то, что она такая, какая есть. Нет двоих людей, похожих друг на друга, но она знает, как я к ней отношусь, и она знает, что может мне доверять. Ей нравится, что я рядом. И я доволен тем, что нахожусь рядом с ней. Так что видите, Маделин, в реальной жизни возникают порой более странные ситуации, чем в сценариях, которые вы пишете. Здесь я, и здесь же Сангер, и мы ладим, по крайней мере внешне.

— А шофер? Дакарди?

— Он не играет никакой роли. Дакарди здесь только потому, что хорошо водит машину. Симона любит ездить быстро, а он в этом деле большой мастер. И оба давно забыли, что было между ними в Монако.

— Но вы не кажетесь мне смиренным человеком, Брюс, — недоверчиво произнесла я.

— Нет, — медленно произнес он. — Я тоже не считаю себя таковым. Мне пришлось убивать людей много раз во время войны и во время восстания в Африке. Я знаю, что такое ревность и горечь, и порой испытываю искушение снова начать убивать. Но еще знаю другое: мне нужно только подождать, и Симона вернется ко мне. Это неизбежно. У меня есть и время, и терпение; я охотник, который знает, как пользоваться подобными вещами. Для меня терпение и осторожность стали способом жизни.

Я покачала головой:

— Думаю, Симона просто глупа, если не понимает, что потеряла.

— Нет, — спокойно возразил он. — Просто она Симона. И поскольку для любви не нужны основания, я испытываю по отношению к Симоне именно это чувство… Но вы же не собираетесь стоять так и заниматься психоанализом. Давайте пойдем и выпьем мартини.

Я улыбнулась:

— Дайте мне пару минут, и я буду готова.

— Можно мне посмотреть рукопись, пока я жду?

— Конечно, если сможете разложить ее по порядку.

Я прошла в другую комнату, подкрасилась и быстро переоделась. Когда я вошла, он был погружен в чтение, его темные брови были сведены, в волосах оказалось значительно больше седины, чем я заметила утром, и при ярком свете настольной лампы я рассмотрела морщины па его сильном суровом лице.

Он быстро взглянул на меня:

— Очень хорошо!

— Спасибо.

Когда мы спускались по лестнице, он стал рассказывать об Африке и об охоте. Я поняла его потребность сменить тему разговора, к тому же его стоило послушать. Разговоры об охоте продолжались весь обед, но очень скоро охотник стал слушателем. Теперь охотничьи истории рассказывали Симона и Харви Сангер. И делали это они совсем по-другому.

Когда об охоте рассказывал Брюс Монро, он с симпатией говорил о диких животных, оставивших шрамы на его крепком теле; он описывал мне их как смелых и хитрых существ. И он явно не испытывал удовольствия, убивая их, даже если было необходимо спасти собственную жизнь или жизнь клиента. Когда он говорил об убийстве дикого животного, в его речи звучали извиняющиеся, почти виноватые нотки.

Двое других относились к охоте явно по-другому. Сангер открыто хвастался своей храбростью из-за того, что встретился лицом к лицу со зверем и убил несчастное животное, у которого не было никаких шансов спастись от современного мощного оружия. И я не могла понять, почему Симона испытывает такое удовольствие, рассказывая о своих подвигах. Мне казалось неестественным, что имеющая отношение к искусству женщина любит охотиться и убивать.

Я утратила всякий интерес к их рассказам. Они продолжали говорить о сафари в Африке, тиграх в Азии, ягуарах в Южной Америке и постепенно полностью исключили Брюса и меня из разговора.

Я обрадовалась, когда обед закончился. Но в Кондор-Хаус жизнь шла по определенному образцу и за обедом следовали кофе и ликеры в гостиной. Я прошла туда вместе с Брюсом и стала пить бенедиктин и черный кофе, поданные под руководством опытного дворецкого Уолтона.

Остальные остались в столовой, продолжая болтать об охоте, и Брюс Монро снова заговорил.

— Вы занимаетесь верховой ездой, Маделин? — спросил он, зажигая мою сигарету.

— Да. А здесь есть лошади? — удивленно спросила я. — Лошади и дикие животные в клетках, по-моему, несовместимы.

— Есть пара верховых. Их держат на конюшне в закрытом дворе в восточной части поместья. Там их не тревожат другие животные. Симона редко использует их, да и в любом случае они мои, а не ее. Они не так уж часто тренируются, и вы можете пользоваться одной лошадью, пока живете здесь. Паша, гнедой, особенно спокойный и обладает легким аллюром. Симона одолжит вам свой костюм для верховой езды, если нужно.

Я улыбнулась:

— Вы очень добры, Брюс, но, к сожалению, у меня очень напряженный график работы.

— К вам скорее придет вдохновение, если вы будете каждый день кататься верхом по дороге или по лугам. Это помогает прояснить мысли. Не говорите «нет» до тех пор, пока не увидели лошадей.

Я засмеялась:

— Что ж… хорошо.

— Вы не пожалеете.

Его улыбка была очаровательной. Он тотчас же поменял тему разговора.

— Я заметил, что вам не понравилась версия охоты в Африке Харви Сангера.

— Нет, не понравилась. — Я посмотрела на него. — Откровенно говоря, мне показалось, что он преувеличивал опасность. На самом деле животные не могли причинить ему большого вреда, ведь он был вооружен современным мощным оружием, а рядом стоял такой же, как вы, охотник-профессионал, который защитил бы его, если бы он промахнулся.

Усмехнувшись, он бросил взгляд в сторону столовой.

— Многие охотники-любители склонны к преувеличению, Маделин. Они ездят на сафари только для того, чтобы иметь возможность потом хвастаться и демонстрировать свои трофеи. А поскольку они щедро заплатили за эту привилегию, я считаю, имеют полное право делать это. Харви ничуть не лучше и не хуже других. Я встречал немало подобных ему в свое время.

— А как насчет Симоны?

— Она совсем другая. — В его серых глазах появилось какое-то отсутствующее выражение. — Мужчины, такие как Сангер, подобны горностаю в курятнике. Их быстро опьяняют убийства. Не успеешь обеспечить их одним превосходным трофеем, а они тотчас же хотят другой. Добудь им льва, и они захотят еще трех. Иногда приходится напоминать им законы, касающиеся охоты чтобы их как-то унять. Я встретил и нескольких женщин, которые вели себя подобным образом на сафари. Но Симона совсем другая. Сначала было похоже, будто она искала смерти. Во всяком случае, мне так казалось. Вы же знаете, она потеряла первого мужа. Казалось, Симона обладала безграничной энергией и была абсолютно лишена страха. Но в ней таилась какая-то глубокая печаль. Она подвергала себя огромной опасности. Несколько раз я пригрозил, что отвезу ее обратно в Найроби. Она давала обещание вести себя разумно, но на следующий день снова выкидывала какой-нибудь фокус, приводивший нас обоих на грань гибели. Думаю, именно это и заинтересовало меня в ней больше всего. Я пытался понять, почему женщина, обладавшая столь многим, ради чего стоило жить, казалась абсолютно равнодушной к жизни.

— И поняли?

— Думаю, да. И я стал доказывать, что жизнь женщины не должна заканчиваться со смертью мужчины. Симона слушала. И мы, как вы знаете, поженились. Наверное, Симона усвоила урок даже слишком хорошо. Пожалуй, она никого по-настоящему не любила после Брауела и, думаю, не полюбит.

— Тогда почему же?.. — Я с удивлением смотрела на него.

— По мере того как вы становитесь старше, Маделин, та любовь, которую вы знали в двадцать, перестает казаться вам такой уж важной. Вы думаете о любви как о более спокойном чувстве. Страстная необходимость обладать объектом своей любви сменится удовлетворением от сознания, что она или он рядом. Пытка ревностью постепенно исчезнет. Жажда обладания перестает быть такой острой. Одержимость желанием сглаживается. Даже секс становится нежнее, хотя приносит не меньшее удовлетворение. Когда-нибудь мы оба станем более удовлетворенными, чем прежде. По крайней мере, я на это надеюсь.

Он повернул голову; Симона и Харви выходили из столовой, Симона смеялась над тем, что говорил Харви. Когда они проходили по коридору к гостиной, я уловила слово «Найроби», а затем имя Брюса Монро.

Мне стало жаль Брюса. Он заслуживал лучшего отношения Симоны. Глядя на его профиль, я представила его у одинокого бивачного костра, вынашивающего мысли, которые только что изложил мне, и выстраивающего свою собственную тихую философию, которую использовал как щит, прикрывающий его нежную и чувствительную от природы натуру.

Я сказала:

— А насчет лошади, Брюс, спасибо. Я принимаю ваше предложение на завтра и уверена, что мы с Пашой поладим.

Он посмотрел на меня и улыбнулся:

— Да, не сомневаюсь, что вы поладите. Я очень его люблю. Постарайтесь не натягивать поводья очень сильно. У него нежный рот. Симона всегда забывает об этом. Если вы будете помнить, у вас не возникнет никаких проблем с Пашой и вы получите удовольствие от любого темпа… Вы любите животных?

Когда они не смотрят на меня хищным взглядом в открытое окно моей спальни. Между прочим, спасибо, что распорядились срубить ту ветку.

— Я рад, что сделал вам что-то приятное. Хотя Заид всего лишь пытался быть ближе к своей подружке.

Я не была в этом полностью уверена, но кивнула.

— Я видела их сегодня вместе, похоже, он действительно очень привязан к Фатиме. Вы должны показать мне других животных и рассказать о них, если это вас не затруднит.

— Когда пожелаете.

Он бросил на меня доброжелательный взгляд и встал, так как в комнату вошла Симона.

Похоже, никто не обратил внимания, когда минут десять спустя я выскользнула из комнаты. Симона и Харви все еще говорили об охоте, а Брюс рассеянно слушал.

Поднимаясь наверх, я услышала громкое рычание одной из больших кошек…

 

Глава 4

На следующее утро беседа с Симоной привела меня в крайнее раздражение, так как мы несколько раз спорили по поводу сцены, над которой я в тот момент работала. Мне пришлось продемонстрировать ей, что и я могу быть такой же упрямой, как и она, и напомнить, что, приступая к написанию сценария, я приняла на себя определенную ответственность и прошла через конкурсное испытание. Хотя я готова была рассмотреть предложения Симоны, ей не следовало ожидать, что я безропотно приму их в любом случае.

Ей это совершенно не понравилось, но она ничего не могла поделать, разве что воспользоваться положением владелицы контрольного пакета акций «Монтевидео, инкорпорейтед» и приказать Артуру Шиллеру отстранить меня от работы над сценарием. Но она пока не была готова к этому, хотя, боюсь, сегодня утром испытывала такой соблазн.

После бурного обсуждения я была не в состоянии сразу же приступить к написанию сцены, которая обещала стать по-настоящему хорошей, поскольку решительно придерживалась своей сценарной линии. Но сейчас я испытывала слишком сильное напряжение, оказавшись вовлеченной в утренние дебаты.

Мне было необходимо как-то направить свою работу в нужное русло. Так что вместо того, чтобы устремить взгляд на чистый лист бумаги, вставленной в машинку, я решила прокатиться на Паше. Я потрепала его по холке, когда он стремительно выскочил в ворота, которые открыл передо мной усмехающийся садовник. Конь фыркал и, казалось, хотел пуститься галопом, но я удержала его, и он пошел быстрой рысью. Мы благополучно проехали по посыпанной гравием дорожке и между деревьев, постепенно привыкая друг к другу. Великолепный, с глянцевой шкурой гнедой жеребец был немного тяжеловат по американским стандартам, но во всем остальном вполне соответствовал описанию Брюса Монро.

Мне приходилось все время контролировать его в стремлении освободиться от неволи конюшенного двора. В конце концов, опасаясь поранить его чувствительный рот, я предоставила ему почти полную свободу, только чуть придерживая, чтобы он не слишком возбудился. Но Брюсу следовало предупредить меня, насколько он быстрый, так как Паша стремительно бросился вперед, словно участник дерби в Кентукки.

Должна признаться, что не только он наслаждался бегом. Я с восторгом ощущала мощь и скорость лошади, встречный ветер бил мне в лицо, волосы развевались. Затем неохотно заставила его замедлить бег, и тогда он радостно, словно теленок, побежал ровным аллюром.

Я испытывала смущение, спускаясь в конюшню. Мне не хотелось просить Симону одолжить одежду для верховой езды после нашей утренней стычки, поэтому я отыскала джинсы в большом чемодане, который Пьетро Дакарди привез мне из Илуачи. Вместе с парой ботинок мое одеяние оказалось вполне пригодным, хотя и не совсем таким, какое носили самые модные всадницы в этом сезоне.

Конюх подобрал мне английское седло, полагаю, то, которым пользовалась Симона. Я лично предпочла бы ковбойское седло и длинные стремена, но, поскольку умела пользоваться обоими седлами, для меня это не имело большого значения.

Мы поднялись по склону между рассеянных сосен. За гребнем длинный, покрытый травой крутой склон пересекала тропа и спускалась к краю утеса, где припадали к земле не защищенные от ветра деревья. Трава с этой стороны полуострова еще не просохла после ночного тумана. И над водой залива и росшими вокруг него деревьями все еще висела дымка, хотя было уже позднее утро. К тому же с этой стороны было холоднее. Это напомнило мне о том, что здесь не Калифорния, а подступы к Канаде, где весна только-только нарождалась среди морозов и снегов мрачной зимы.

Паша фыркал, словно и он ощущал тот же холод, что и я, и явно проявлял желание повернуть назад и вернуться на другой, более теплый склон. И я, наверное, повернула бы, но сквозь дымку увидела красный автомобиль с откидным верхом, припаркованный на узкой тропе рядом с деревьями. Я мельком заметила какое-то движение среди деревьев, и любопытство побудило меня, пришпоривая Пашу, заставить его спуститься вниз.

Я вспомнила, что в день моего приезда Тони Ранд говорил об автомобиле с откидным верхом. Там внизу мог быть Тони. Я вспомнила его голос, его лицо и единственную белую прядь среди черных волос, припомнила его медленные, ленивые жесты, его необычайную откровенность и наш разговор о его живописи. Теперь, когда я больше узнала о нем, он стал мне понятнее. Я направила Пашу туда, где росли деревья и расстилалась дымка. Нет, это была больше, чем дымка, — густой туман, спускающийся с гор. Сквозь него я не могла рассмотреть ни другого берега залива, ни рыбацкой деревушки. Подъехав поближе, я рассмотрела, что на краю утеса растут буки, низкорослые, деформированные ветром деревья. В бурю они, наверное, хлестали воду залива с востока на запад. Со своими просоленными серо-зелеными кронами, склонившимися к западу, они росли часто и подпирали друг друга, словно многоквартирные дома в городских трущобах.

В плохую погоду здесь, наверное, очень уныло, подумалось мне. Неприятное место, где ветер завывает в кронах деревьев, а тяжелые волны бьются о камни внизу, разбрызгивая вверх по склону соленую пену.

Я направила коня мимо автомобиля, оглядываясь вокруг и ощущая какое-то странное, необъяснимое волнение, которое как я себя уверяла, никак не было связано с мыслью о том, что я могу снова увидеть Тони Ранда. Тропа справа от меня спускалась к утесам, проходя через более редкие деревья. Паше все это совершенно не нравилось. Опустив голову, он фыркал, глядя на грязную землю, и пытался повернуть назад. Он явно опасался поскользнуться, так что мне пришлось соскочить с седла, похлопать коня по крупу и дать ему кусок сахара, чтобы как-то задобрить. Тогда он дружелюбно последовал за мной, тыча мордой мне в карман, как бы прося еще сахара и мешая идти; он был прав, не доверяя скользкой тропе, а я пару раз чуть не упала из-за его подталкиваний.

Но наконец мы вышли из зарослей буков. Далеко под нами простиралось море, а край утеса порос жесткой травой. Паша снова тихо фыркнул и вскинул голову. Уши его настороженно дрогнули, когда он посмотрел направо, в сторону от того пути, куда вела нас тропинка. Я быстро повернулась и тоже посмотрела туда, застыв так же неподвижно, как он.

Мужчина в вельветовых брюках и ветровке стоял на самом краю утеса, пристально вглядываясь в море и в отталкивающие зубцы камней далеко внизу под собой. Это был Тони Ранд. В его неподвижности и сосредоточенном изучении камней и моря было что-то пугающее. Что-то нездоровое и страшное, будто он… Он стоял так близко к краю…

— Тони! Тони…

Слова невольно сорвались с моих губ. И будто тоже почувствовав надвигающуюся трагедию, в ту же секунду, когда я окликнула Тони по имени, Паша поднял голову и тревожно, пронзительно заржал.

Я поспешно сделала шаг вперед, уверенная в том, что Тони Ранд готов броситься с утеса. Он вздрогнул при звуке моего голоса и, когда конь заржал, повернулся к нам. На мгновение он покачнулся над бездной, но удержался. Теперь он был в безопасности и направился в нашу сторону.

Я стояла рядом с лошадью и ждала его там, где тропа выходила из-под буков. Мне бросились в глаза его сильная бледность и морщинки на лице, и в голову пришла странная мысль, что мне хотелось бы увидеть его улыбку, что он стал бы намного красивее, если бы удалось заставить его улыбнуться.

— Привет, Маделин, — бросил он. — Вы снова заблудились?

— Нет. Я увидела вашу машину, и мне стало интересно, кто тут может быть. На мгновение мне показалось, что вы…

— Вам показалось, что я?..

— Вот-вот упадете. — Я усилием воли попыталась удержать его взгляд, мне это удалось, но он неожиданно почти с виноватым видом опустил глаза.

— Вы напугали меня, — словно защищаясь, произнес он и добавил: — Я стоял близко к краю, когда вы окликнули меня, и повернулся слишком быстро, а затем увидел вас, стоящую рядом с Пашой.

— Вы знаете Пашу? — удивилась я.

Он кивнул и потрепал коня по холке.

— Мы с Пашой старые приятели, — тихо произнес он. — Когда еще была жива жена, она объезжала его для Монро. Я хотел его ей купить, но Монро не продавал. Когда вы меня окликнули и я увидел вас рядом с Пашой… И мне… да, мне показалось, что время повернуло вспять и вернулось на четыре года назад.

Мне удалось скрыть смешанные чувства, которые его слова пробудили во мне, и я с беспечным видом произнесла:

— Весьма польщена! Тереза… ваша жена была такая красивая.

— Не красивее, чем вы. Хотя вы очень отличаетесь от Терезы человеческими качествами…

— Боюсь, я всего лишь еще одна блондинка. — Я взглянула на него, испытывая неловкость. — Которой к тому же лучше как можно скорее вернуться назад, если она надеется сегодня поработать.

— Над сценарием?

— Да, над сценарием. Помните, вы сказали, что публика все еще любит банальности? Ей понравится, если Симона сможет сыграть главную роль так, как мы ее планируем.

— Хорошо. В балете Симона была большой трагической актрисой. Она смогла бы стать ею и па сцене, и на экране. Даже ее злейший враг не может отрицать этого.

Я кивнула:

— Согласна. Я тоже это ощущаю.

Он бросил на меня проницательный взгляд:

— Как вам с ней работается? Наверное, трудно?

Я улыбнулась ему:

— О, я тоже могу быть упрямой. Симона постепенно усваивает это. Насколько мне известно, она еще не пожаловалась Артуру Шиллеру.

— Да, с этими темными глазами, полагаю, вы можете быть очень упрямой. Они придают вам темперамент. — Он долго изучающе смотрел на меня. — Светлые волосы, карие глаза, хорошие черты лица, чувственные губы — если бы я был настоящим художником, то, возможно, изменил бы свое решение никогда не писать портретов и попытался написать ваш, Маделин.

— Мне пора возвращаться, — сказала я, хотя в действительности мне хотелось остаться и поговорить с ним.

— Ну вот, я смутил вас, — с сожалением заметил он. — И все моя несчастная привычка говорить, что думаю. Пойду к машине вместе с вами. Это неподходящее место для Паши. Здесь слишком скользко, ему это не нравится.

— Я это заметила, — пробормотала я.

— К какому из моих высказываний это относится?

— К последнему.

Он улыбнулся:

— Когда вы меня сейчас окликнули, то назвали Тони. Теперь я редко слышу подобное обращение. Словно на мгновение открылась дверь, которая была давно закрыта.

— Наверное, это глупо, но, когда я увидела вас там, мне показалось, что вы в опасности, поэтому… — Голос мой дрогнул.

Узкая тропа заставляла нас идти близко друг к другу, а Паша брел позади. Эта близость приводила меня в смущение, как и все в нашей встрече.

— В опасности?

— Вы стояли так близко к краю утеса и смотрели вниз. Словно что-то там внизу притягивало вас… — Наверно, не стоило говорить с ним об этом. Но в своем смущении я продолжила еще бестактнее: — Вы рисковали, стоя там, Тони?

Он нахмурился и посмотрел вперед, как бы скрывая лицо от моего встревоженного взгляда.

— Кто знает? Я много раз приходил сюда прежде, писал здесь. Но никогда не испытывал ничего подобного тому, что почувствовал сегодня. Возможно, если бы вы не появились и не окликнули меня… — Он медленно перевел на меня взгляд. — Вы правы. Я смотрел вниз, что-то влекло меня. Жизнь порой становится очень одинокой для такого человека, как я. Иногда просто невыносимой.

— Но вы можете дать так много… — начала я и осеклась. Мои слова прозвучали наивно, даже эгоистично.

— Продолжайте, — сказал он, когда мы остановились на дороге у машины.

— Все это вам уже говорили прежде. Но я не то имею в виду. Не совсем то. Почему кто-то вынужден все время отдавать? И менее всего такой человек, как вы. Или такой, как Брюс Монро. Как женщины могут быть настолько эгоистичными? Забирать все, не давая ничего взамен. Ни верности, ни… настоящей любви. Они превращают жизнь в маскарад, в имитацию реальности, в нечто отвратительное.

Он серьезно посмотрел на меня:

— Похоже, вы многое узнали после нашей прошлой встречи.

Когда я ничего не ответила, поскольку мне нечего было сказать, он кивнул.

— Вы знаете, что Монро был мужем Симоны. Вы знаете о Терезе. Что еще вы знаете обо мне, Маделин?

— Приехав в Кондор-Хаус, я узнала, кто вы. Одна из горничных говорила о вас. Вы всегда были моим любимым писателем. Я прочитала все, что вы опубликовали. Я знала о Терезе, потому что так интересовалась вами, что следила за тем судебным делом… Так что, когда я поняла, что вы и есть Антони Ранд, романист, я вспомнила то дело и улики против вас.

— Понятно, — медленно произнес он. — И вы согласились с версией газет и с тем, что пыталась доказать полиция? Будто я убил Терезу?..

В его глазах появилось враждебное выражение, почти разочарование.

Я покачала головой и решительно заявила:

— Нет, не согласилась. Я всегда поддерживала официальный вердикт, вынесенный следствием. Ничего не было убедительно доказано. У меня даже не появилось уверенности в том, что найденное тело принадлежало… вашей жене.

— Несмотря на то что мы с экономкой опознали ее?

— Вы были расстроены. Иначе и невозможно. Но были другие люди, которые знали ее так же хорошо, но не смогли опознать, например Харви Сангер, не так ли?

Он помедлил, положив руку на дверцу автомобиля, и медленно, не глядя на меня, произнес:

— Это было тело Терезы, я хорошо знаю. Конечно, я был взволнован… да. Но они нашли именно Терезу.

— Но как вы можете быть уверены? — запротестовала я. — Говорят, она была чудовищно изуродована, так что опознать было практически невозможно…

— Это была Тереза. Я уверен в этом. Так же, как уверен в том, что ее смерть не была результатом несчастного случая, как решил следователь. Мою жену убили! Я знаю это так же твердо, как и то, что найденное тело принадлежало ей…

Он сел в машину и закрыл дверцу.

Я смотрела на него, похолодев от его слов. Откуда он мог знать, если только…

— Теперь вы не так во мне уверены, Маделин? — с горечью бросил он. — Вы пришли к такому же выводу, как и полиция и все прочие, слышавшие мои утверждения.

— Тони, я…

— Что ж, я не могу винить вас. У меня нет доказательств, только моя интуиция. Суд не принимает ее во внимание. До свидания, Маделин…

Внезапно завелся мотор, и Паша, напуганный его ревом, изо всех сил дернул поводья, встав на дыбы.

— Тони, подождите! Тони…

Он даже не оглянулся, когда автомобиль с откидным верхом, буксуя и кренясь, двинулся по извилистой грязной дороге. Я сердито посмотрела на Пашу глазами, полными слез.

— Зачем ты это сделал, Паша? Мы же знаем, что он не мог никого убить. Никого. Не правда ли?

Конь посмотрел на меня блестящими смышлеными глазами и ткнул меня в руку, нетерпеливо перебирая ногами. Но автомобиль почти скрылся из виду.

— Теперь мы не сможем его догнать, как быстро ты ни бежал бы, — укоризненно пробормотала я. — Он уехал…

Садясь в седло, я испытывала чувство утраты, почти отчаяния. Если бы Паша не нервничал, возможно, мне удалось бы убедить Тони, что я по-прежнему верю ему, задержать его и уговорить объяснить, что он имел в виду.

Паша внезапно вздрогнул, тяжело задышал, раздувая ноздри, насторожив уши, пристально вглядываясь в верхнюю часть склона туда, где росли деревья. От неожиданности я потеряла стремя и чуть не упала. Ловя ртом воздух и нащупывая ногой потерянное стремя, я одновременно вглядывалась в ту сторону, куда был направлен его слух. Сосны росли там гуще. Переезжая через гребень, я объехала эту густую поросль. Там я не замечала никакого движения. Тони Ранд уехал по дороге, которая проходила по менее крутому склону вдоль края хребта.

— Спокойно, Паша, — пробормотала я.

Я чувствовала, как конь начал дрожать подо мною. Он снова тяжело задышал, еще более испуганно; казалось, он готов был броситься бежать, но не знал куда.

И тут я увидела движение — похожие друг на друга, как близнецы, два животных из семейства кошачьих, рыжевато-коричневые и смертельно опасные, бросились из тени деревьев в нашу сторону.

Гепарды!

Я резко дернула за повод, отчаянно пришпоривая коня, хотя его и не надо было подгонять. Он рванулся так быстро, что я потеряла оба стремени этого глупого английского охотничьего седла, представлявшего собой всего лишь кожаную подушку подо мной. Мир словно закружился вокруг меня с головокружительной быстротой, и я на мгновение отчетливо увидела обоих гепардов. Они приближались к нам — более крупный Заид бежал чуть впереди. Я не могла неправильно истолковать их намерения, и, хотя Паша стремительно бросился прочь, я вспомнила, что гепарды пробегают три ярда за то время, когда самая быстрая лошадь пробегает два.

У нас с Пашой не было надежды спастись. Никакой надежды. Мы пропали.

А затем после первого же большого скачка Паша поскользнулся на влажном склоне и упал на бок. Я стала валиться еще раньше. Возможно, это спасло меня, и я не оказалась пригвожденной к земле его телом, со сломанной ногой. Я приземлилась довольно благополучно, все еще отчаянно цепляясь за повод и тяжело дыша после падения.

Мы оба с трудом вскочили и осмотрелись. Бежать было слишком поздно. Гепарды уже почти нас настигли. Кажется, я отпустила поводья, но точно не помню. Я встретилась с хищниками лицом к лицу, безоружная. Если это выглядело мужеством или отчаянием, то только потому, что больше ничего не оставалось. Они бежали так быстро, что их очертания расплывались у меня перед глазами. Паша встал па дыбы и принялся бить копытами. Он злобно заржал. Я слышала подобное злобное ржание от жеребцов на конном заводе в Кентукки…

Эти ужасные звери приближались молча, припадая к земле. Вдруг в самый последний момент я услышала пронзительный своеобразный свист, раздавшийся с вершины гребня. Гепарды тоже услышали его. Они неохотно отступили, попятились от нас, словно марионетки, которых потянули за веревочки.

Я схватила повод и потянула, пытаясь сдержать вставшего на дыбы разъяренного коня. Он постепенно притих, хотя весь дрожал, а когда я обернулась, ощущая, как мурашки бегут по всему телу, гепардов рядом не было; вновь набрав невероятную скорость, они повернули на тропу, ведущую к краю утеса.

Я не могла поверить, что они действительно убежали. Близкая к обмороку, я машинально вскарабкалась в седло, с усилием выпрямилась, ощущая, что Паша дрожал так же сильно, как и я. Он был весь взмылен и, когда я отдала команду скакать прочь, сразу же подчинился.

Когда мы миновали покрытый грязью участок, конь удлинил шаг и я позволила ему бежать под углом к гребню, молясь о том, чтобы эти ужасные кошки-охотницы нашли себе другую жертву среди буков или действительно оказались под контролем. Я оглянулась, когда мы перебирались через гребень холма, и меня снова охватил ужас… Гепарды покинули край утеса и стояли теперь на дороге в том месте, где чуть раньше был припаркован автомобиль с откидным верхом, глядя нам вслед. В это короткое пугающее мгновение я не увидела никакого движения среди деревьев над ними. Затем гребень холма скрыл их от меня, а вдали показался Кондор-Хаус. Я склонилась вперед, побуждая Пашу бежать быстрее.

Мы галопом влетели в открытые ворота — до этого я не позволяла ему уменьшить ход. Он понемногу успокаивался, когда я вела его по двору к конюшням, но я не чувствовала себя в безопасности до тех пор, пока конюх не закрыл за нами тяжелые ворота конного двора.

Мне было что сказать Симоне по поводу ее гепардов! Я соскочила с коня и ослабила подпругу. Паша стал дышать ровнее, повернул голову, чтобы ткнуть меня мордой, но замер и тихо заржал.

— Я сделаю это сам.

Брюс Монро выходил из конюшен. Я видела, как он нахмурился при виде Паши, поняла, о чем он подумал, и поспешно сказала:

— Его нужно обтереть.

— Вижу. — Он подошел и погладил Паше нос, прежде чем посмотреть на меня. — Неужели было необходимо так гнать его? Я думал, вы будете добрее по отношению к коню. — Он оборвал фразу и внимательно посмотрел на меня. — Вот это да! Вы упали?

Я почти забыла о своем падении. Посмотрев вниз, я обнаружила, что моя одежда сплошь покрыта грязью, словно я валялась в ней, Паша тоже был в грязи.

— Паша испугался и повернулся слишком быстро, — сказала я. — Он упал вместе со мной.

Монро нахмурился:

— Я же предупреждал вас, что у него нежный рот.

Я сердито посмотрела на него:

— Я прекрасно помню, что вы говорили мне, Брюс. Он хороший конь. Я ни за что не причинила бы ему вреда. Но если вы так беспокоитесь о Паше, вам следует поместить проклятых гепардов Симоны в клетку и держать их там!

Он с удивлением посмотрел на меня, держа Пашу под уздцы:

— Какое отношение имеют гепарды к состоянию Паши? Они спят где-то в саду. Право, Маделин, кошки Симоны становятся вашей навязчивой идеей.

— Гепарды напали на нас с той стороны хребта, — с возмущением бросила я. — Наверно, они нас растерзали бы, если бы кто-то не свистнул и не отозвал их. Больше не говорите мне, что они безвредны. Заид и Фатима убийцы. Злобные обученные убийцы! Паша пришел в ужас, я тоже. Он пытался сражаться с ними, но шансов у него не было. Затем кто-то свистнул из зарослей, они отбежали от нас и принялись искать, кого бы еще убить.

Он продолжал удивленно смотреть на меня и недоверчиво молчал.

— Пойдите посмотрите, там ли они, если мне не верите, — сказала я.

Он нахмурился:

— Так вы говорите, кто-то свистнул им?

— Да. Но это был не обычный свисток. Он звучал почти как… ну, как флейта.

— Это свисток масаев, — задумчиво произнес он. — Именно так Заида и Фатиму дрессировали. У Симоны есть свисток масаев. Я подарил его ей. Вы видели там Симону? Среди зарослей?

— Я никого не видела, — заявила я. Меня снова начало трясти. — Когда они свернули в сторону от нас, единственное, о чем я могла думать, это как можно скорее удрать оттуда. Гепарды побежали по тропе, ведущей к краю утеса, а мы бросились прочь и потеряли их из виду.

— Я поговорю об этом с Симоной.

— Не беспокойтесь! Я сама поговорю.

— Наверное, она не видела вас, — оправдываясь, пробормотал он. — Кошки на кого-то охотились — на зайца, койота или оленя, потеряли его след и… — Он оборвал себя на полуслове. — С вами все в порядке?

— После того как меня сбросили с лошади и напугали до полусмерти? О да. Все в порядке, благодарю вас, — с горечью бросила я.

— Я пойду с вами в дом и дам что-нибудь выпить. Похоже, это вам необходимо.

— Нет, лучше позаботьтесь о Паше, — возразила я. — Он это заслужил, а я сама найду что выпить, спасибо.

— Маделин, мне очень жаль, — сказал он. — Но я сомневаюсь, что кошки могли напасть на вас. Я видел их спящими на солнце на лужайке не более получаса назад. Симона была в гостиной…

— Принимая во внимание скорость, с которой эти твари бегают, за полчаса они способны преодолеть двадцать миль. А у Симоны есть машина. Она сказала, что обожает кровавые виды спорта, — я начинаю понимать, что она имела в виду.

Я резко, почти грубо отвернулась от него и пошла по открытому, обнесенному высокой стеной двору к боковой двери дома. Мне необходимо было выпить. Я быстро пересекла холл, направляясь к гостиной. Там было тихо. Шторы задернуты, защищая комнату от яркого утреннего солнца. Я нашла в баре бренди и соду и налила себе. Руки мои по-прежнему дрожали, и горлышко бутылки нервно позвякивало о стакан, я не могла ее удержать, как ни старалась.

— А я и не знала, дорогуша, что вы любите тайком выпить бренди, — лениво произнес голос, владелица которого явно забавлялась.

Я вздрогнула и пролила немного бренди. Симона стояла в открытых стеклянных дверях, ведущих из холла, и насмешливо смотрела на меня. Она казалась спокойной и невозмутимой в своих широких брюках и кремовом кашемировом свитере. Косметика в совершенстве. Ни одного волоска в беспорядке. Она выглядела так, словно все утро не выходила из дому, и я с негодованием подумала, что она хотела заставить меня в это поверить.

— В данный момент мне действительно необходим бренди, — огрызнулась я.

Она пожала плечами.

— Если наша утренняя беседа все еще беспокоит вас, забудьте о ней, Маделин, — сказала она. — Я готова согласиться, чтобы вы писали сцену так, как предложили. Полагаю, нам следует кое в чем уступать друг другу… Я поднялась в вашу комнату, чтобы сказать вам об этом, но вас там не оказалось. Брюс сказал мне, что вы отправились на конную прогулку… — Она подошла поближе и оборвала себя на полуслове. — Но вы вся в грязи! Так вот почему вам было необходимо выпить! Паша сбросил вас? Мне кажется, Брюс сказал, что вы умеете ездить верхом.

Я смотрела на нее, раскрасневшись от гнева, и изумлялась, как она может быть настолько бесстыдной.

— Хочется знать, насколько хорошо ехали бы вы, если бы кто-то натравил на вас пару гепардов. Паша упал вместе со мной, пытаясь бежать от них.

Она нахмурилась:

— О чем вы говорите, Маделин? Заид и Фатима в саду. Если вы заехали туда, значит, сами напрашивались на неприятности.

— Может, ваши гепарды сейчас в саду, но недавно они были в лесу. И охотились! Я это точно знаю, потому что они охотились на меня.

— Глупости! — решительно заявила она. — Наверное, Паша учуял нечто такое, что напугало его.

— Я видела гепардов, Симона, — твердо ответила я. — Они гнались за нами, спустившись по склону холма из зарослей, собирались напасть, но в последний момент вы свистнули, и они повернули в сторону. Если это была шутка, я не нахожу ее смешной!

Симона с изумлением посмотрела на меня:

— Так вы считаете, что я была там? Послушайте, дорогая, если то, о чем вы рассказываете, действительно произошло, вам, пожалуй, пришлось бы гнать лошадь всю дорогу к дому. Полагаю, вы так и сделали. Вот почему вы настолько расстроены сейчас.

— И вы меня обвиняете в этом? — возмущенно спросила я. — Конечно, я скакала так быстро, как только могла.

— В этом не было необходимости. Эти гепарды — домашние животные, не более опасные, чем охотничьи собаки. Но если гепарды действительно были там и я с ними, как мы могли вернуться домой, чтобы вы нас не заметили? От края хребта до наших ворот простирается открытая местность. Нам пришлось бы проехать мимо вас, чтобы добраться сюда первыми. Только слепой мог нас не увидеть.

Я была в смятении, и это просто не приходило мне в голову. Тут Симона взяла надо мной верх. Я выпила глоток бренди и обдумала ее слова.

— Должна признаться, что мыслю недостаточно ясно, Симона, — сказала я. — Но гепарды ваши. Они подчиняются вам. Фатима ходит за вами, как собака, и выполняет любой ваш приказ.

— У вас, похоже, истерика, — заметила она. — Я сегодня никуда не выходила из парка.

Она достала сигарету из сафьянового портсигара, лежавшего на столе, и спокойно зажгла ее.

— Вы как-то сказали мне, что обожаете кровавые виды спорта!..

— Я обожаю гепардов. И это не секрет. Они прекрасны, когда охотятся. Грациозные и в то же время смертельно опасные. Их скорость изумляет, а свирепость зачаровывает меня. Я признаю все это. Но…

— Однако кто же еще мог охотиться с ними сегодня? — перебила я. — У кого, кроме вас, есть… свисток масаев?

Она вздрогнула и внезапно вцепилась мне в руку с такой силой, что ее ногти впились в мою кожу. Я сбросила ее руку.

— Не отрицайте этого! — сердито воскликнула я. — Именно свисток масаев отозвал гепардов от меня. А у кого еще, кроме вас, в этих краях мог оказаться свисток масаев?

— Откуда вы знаете? — злобно спросила она. — Что вообще вы можете знать о подобных вещах?

— Масаи, дрессировавшие Заида и Фатиму, пользовались такими свистками, не правда ли?

Я рассерженно потерла руку и пристально посмотрела на нее. Если даже она не охотилась с гепардами, то знала, кто охотился.

— Брюс рассказал вам об этом?

— Да, он. Когда я поведала ему о гепардах и о свистке, с помощью которого кто-то отозвал их от меня, он упомянул свисток масаев и сказал, что подарил вам его.

Она кивнула. Вся кровь, казалось, отхлынула от ее лица, а вместе с ней исчез и гнев. Она равнодушно бросила:

— Да, Брюс дал мне свисток, когда привез сюда гепардов. Но я не пользуюсь им — предпочитаю командовать только голосом. Сомневаюсь, что они станут реагировать на свисток теперь.

— Реагируют, — с чувством заверила я ее. — И поверьте мне, я этому очень рада.

Она долго оценивающе смотрела на меня, затем довольно спокойно сказала:

— Думаю, вам лучше подробно рассказать мне о том, что произошло, Маделин. Не упуская ни единой детали, будто я слышу обо всем в первый раз.

И я рассказала ей все, что помнила, заново переживая все ужасные моменты…

Она медленно кивнула, когда я закончила.

— Да, они обычно так и бегут, бок о бок, Заид чуть впереди. Он всегда ведет, всегда нападает первым. Затем на добычу сзади набрасывается Фатима, пока он отвлекает внимание жертвы. И они отворачиваются, когда их натравливают на кого-то — на оленя или лося, на того, кто привлекает их больше, чем просто добыча…

— Или на человека, — содрогнувшись, добавила я.

— Но если бы их на кого-то натравили, вы бы увидели. Я знаю это место. Они загнали бы животное в заросли буков и убили. Вы должны были что-то увидеть или услышать.

— Они бежали прямо на нас. Их отозвали в самый последний момент. Они побежали по тропе к краю утеса. Переезжая через холм, я оглянулась — они вернулись к дороге и стояли там около зарослей буков, глядя мне вслед.

— Значит, они упустили добычу, за которой их послали, — нахмурившись, сказала она. — Странно. Обычно от них никто не ускользает. — Она с подозрением посмотрела на меня. — А что вы там делали? Это место не для конных прогулок.

Я не сразу смогла ответить ей — ужасная мысль пришла мне в голову. Если они только на время отвлеклись на нас с Пашой, кого же тогда их послали убить? Ведь там на краю утеса стоял Тони…

— Что вы там делали, Маделин? — нетерпеливо спросила Симона.

Внезапно я ощутила радость оттого, что не упомянула при ней имени Тони. Возможно, потому, что я знала о ее неприязни к нему, но теперь у меня появилась другая причина. И она пугала меня.

Я заставила себя небрежно пожать плечами и произнести:

— Я заметила тропинку между буками. Она показалась мне похожей на верховую тропу, и я пошла по ней. Я вела Пашу под уздцы, так как тропинка была мокрой и скользкой и, похоже, не понравилась ему. Увидев утесы, я повернула назад. Не люблю высоты — у меня кружится голова… Вернувшись на дорогу, я села верхом, Паша почувствовал гепардов, затем и я увидела, как они выскочили из подлеска под соснами. Остальное я вам рассказала. Послушайте, я очень устала, все тело словно окостенело и болит. Я хочу подняться наверх и принять горячую ванну.

Она нахмурилась:

— Думаю, сначала нам следует кое-что выяснить. Пойдемте в библиотеку. Свисток масаев хранится там в витрине вместе с другими вещами. Витрина давно уже не открывалась.

Выйдя в холл, она повернула к библиотеке. Поколебавшись, я последовала за ней. Она поверит, когда увидит, что свистка там нет. Я заставлю ее присматривать за гепардами…

Я вошла вслед за ней, и она зажгла свет. Мы подошли к стеклянной витрине, где лежали небольшие безделушки, напоминающие о ее африканских сафари. Бусы масаев, резная слоновая кость, сплетенные из травы пояса, плюмажи…

Она с театральным видом протянула руку:

— Видите? Вот он, там, где и должен быть. Я даже не знаю, где ключ. Здесь давно не вытирали пыль.

Я смотрела и не верила своим глазам — он был там, в центре коллекции, аккуратно снабженный этикеткой — печатной карточкой с объяснением: «Охотничья флейта масаев. Используется масайскими моранами для дрессировки гепардов, чтобы охотиться на дичь. Озеро Магади, Кения, 1965 г . »

При ярком свете ламп над витриной я видела сквозь стекло толстый слой пыли, покрывавший флейту. Она была длиной с мою ладонь и сделана из небольшого рога какого-то дикого животного.

— Может, у кого-то еще есть подобная флейта, — пробормотала я. — Или другой инструмент, производящий похожие звуки. Говорю же вам… я слышала его! Отчетливо слышала. Это было своего рода… ну, не свист и не игра на флейте, но что-то среднее.

Она кивнула, сосредоточенно глядя на флейту:

— Именно так она звучит. У кого еще может быть нечто подобное? Кто сможет играть на ней? Пойдемте со мной, посмотрим на гепардов. Уж я-то увижу, если они охотились, поверьте мне.

— Вы сами посмотрите, — поспешно сказала я. — Только не я. Я же рассказала вам, что произошло. Я больше никогда в жизни не захочу увидеть гепарда, даже за решеткой!

— Дорогая, будьте благоразумны…

— Я абсолютно благоразумна, Симона. И надеюсь, что гепарды никогда не будут охотиться на вас и вы никогда не увидите своих любимцев глазами преследуемого, как довелось мне сегодня утром.

Она ничего не ответила, проводила меня до дверей библиотеки и остановилась там. Поднимаясь по лестнице, я ощущала, как она смотрит мне вслед.

Войдя в комнату, я отдернула занавески и застыла на месте — гепарды вернулись. Они лежали бок о бок в тени под деревом. Но не грелись на солнышке, как прежде. Теперь они избегали солнца. Звери тяжело дышали. Я это ясно видела.

Симона поверит мне, когда увидит их влажные от пота бока. И если она еще не знает, кто был с ними на склоне холма, она в своей властной манере выяснит это, я нисколько не сомневалась.

Я отвернулась от окна и вдруг снова подумала о Тони Ранде. Если сегодня утром он был в опасности на краю утеса, то снова подвергнется ей. И опасность кроется скорее не в его мрачном настроении, но в этих дрессированных грациозных убийцах, которых кто-то, по-видимому, хотел использовать, чтобы убить его сегодня утром. И они преуспели бы в этом, если бы я не увидела машину и не подошла к нему. И если бы я не вынудила его уехать так быстро, рассердившись на меня.

 

Глава 5

На следующий день за моим окном простирался густой туман и ощущалась влажность воздуха. Приняв горячий душ, я быстро растерлась и с удовольствием подошла к принесенному Анной подносу с кофе.

Мне все больше и больше нравилась Анна, я ценила ее дружелюбие и жизнерадостную улыбку. Когда я надела белый свитер с высоким воротом и юбку из шотландки, она одобрительно кивнула:

— Вы всегда выглядите такой нарядной, мадемуазель. Конечно, мужчины говорят вам об этом?

— Кто верит лести мужчин, Анна? Женщины бывают более искренними. Хотя порой я не уверена в искренности ваших слов, — добавила я, улыбнувшись.

— Но я говорю искренне, мадемуазель. Как мне хотелось бы иметь такую же фигуру и цвет волос, как у вас, и быть такой же умной, как вы. У меня на родине все мужчины бегали бы за вами.

— А я с удовольствием поменяла бы свои карие глаза на ваши голубые и на ямочки на щеках.

Она пожала плечами:

— У меня на родине так много девушек с голубыми глазами и ямочками. А ваша улыбка прекрасна, как радуга.

Я засмеялась:

— Вы очень хорошо умеете поднимать настроение у девушек, Анна. Спасибо за кофе.

— Жаль, что не всех так приятно обслуживать, как вас, мадемуазель. Мадам бывает… очень трудной, а месье… — Ее полные губы скривила гримаса отвращения. — Никто из девушек не любит оставаться с ним один на один. Моя бабушка назвала бы его roue , а мама — волком.

— Мистера Сангера?

— Ну конечно. Мистер Монро совсем другой. Он с нами со всеми обращается вежливо. Одинокий человек, но настоящий джентльмен.

Я была склонна согласиться с ней в этом вопросе.

— Анна, а не знаете ли вы, где вчера был мистер Сангер? Я имею в виду утром.

— Он ездил в Илуачи, мадемуазель. Я точно знаю, потому что он забрал корреспонденцию, а у меня было письмо. Пол, садовник и сторож, поехал с ним. У Пола вчера был выходной, а сегодня — у меня. Так что сегодня мистер Сангер отвезет меня в Илуачи и привезет Пола назад.

— Значит, вы не боитесь оказаться один на один с мистером Сангером в машине?

Она засмеялась:

— Когда месье везет кого-нибудь из нас, девушек, в Илуачи, мадам обычно тоже едет. Он совсем другой, когда рядом мадам.

Она собрала кофейные принадлежности, улыбнулась мне и спустилась вниз. А я провела расческой по волосам, наложила немного косметики и приготовилась спуститься в столовую.

Когда я вошла, Брюс Монро встал и улыбнулся мне.

— Доброе утро, — любезно сказал он. — Надеюсь, никаких неприятных последствий вчерашнего?

— Нет… Разве что небольшие синяки и боль в мышцах, а в остальном я чувствую себя сегодня хорошо. Спасибо. Значит, вы поверили тому, что я рассказала, и больше не считаете, что все это было плодом моего больного воображения, в то время как гепарды все это время спокойно спали на солнышке в саду?

Он пожал плечами:

— Должен признаться, что сначала я сомневался в правдивости вашей истории. Но когда вы ушли, я отправился на поиски кошек…

В этот момент вошел Уолтон и поинтересовался, что я хочу на завтрак. Когда он вышел, я обратила внимание, что Брюс Монро мрачно смотрит на меня.

— Я поручил конюху позаботиться о Паше, а сам подошел к воротам, — тихо сказал он. — Гепарды были за главными воротами и ждали, чтобы их впустили. Было видно, что они перед этим бежали. — Он нахмурился. — Но я не могу понять, как они выбрались наружу.

— Кто-то вывел их, — сказала я. — Кто-то, у кого есть свисток масаев.

Он покачал головой:

— Кто бы это мог быть? Ни Симона, ни я не покидали Кондор-Хаус вчера утром. Я до вашего прихода ухаживал за другими животными. Можете спросить у Карсона, если хотите проверить. Он работал там вместе со мной. У нас есть правило — никто не остается один на один с дикими животными, за исключением гепардов. И я принципиально никогда не нарушаю этого правила, хотя сам так долго работал с животными, что для меня это не представляет опасности. Но, если я нарушу правило, кто-то менее опытный может поддаться соблазну сделать то же самое, а я не хочу несчастных случаев.

— У вас чуть не произошел несчастный случай вчера.

Он кивнул:

— Вы так утверждаете. Когда я оставил Карсона, то услышал, что вы возвращаетесь. Лошадь скакала слишком быстро, так что я решил поговорить с вами. Только я пришел в конюшню, как появились вы. Надеюсь, это убедит вас в том, что меня не было там с гепардами, Маделин.

— По правде говоря, я никогда и не думала, что там были вы.

— Однако я здесь единственный человек, который может управлять кошками с помощью свистка масаев, — заметил он. — Я не смог научить Симону пользоваться свистком, так что пришлось приучить их реагировать на ее или мой голос. Свистеть в этот свисток — все равно что играть на флейте. Не каждый может это делать.

— Однако кто-то здесь умеет! — упрямо возразила я.

— Я осмотрел свисток. Думаю, вы с Симоной сделали то же самое. Им давно не пользовались, даже не вынимали из витрины. Вы должны были заметить.

— Может, у кого-то есть еще один свисток, — предположила я. — Или… или какой-то другой инструмент, воспроизводящий похожие звуки.

Он покачал головой:

— А вам не приходило в голову, что вы могли слышать крик птицы? И что кошки могли как-нибудь сами перебраться через стену? Или же, поскольку вчера у сторожа был выходной, они могли выскользнуть незамеченными, когда кто-то беспечно открыл ворота? Возможно, кто-то из слуг. Или Сангер, ездивший вчера утром в Илуачи. Или вы сами?

— Только не я! — поспешно возразила я. — Никогда не хожу через сад. С меня хватает неожиданных встреч с Фатимой в доме. Вчера я воспользовалась боковой дверью, ведущей прямо в конюшенный двор. И отныне буду пользоваться только этим выходом.

— Пожалуй, это хорошая идея, — медленно произнес он. — Хотя до сих пор не могу поверить, будто Фатима с Заидом могли по-настоящему представлять для вас опасность. Между прочим, вы как-то говорили, что хотели бы посмотреть других животных. Как насчет прогулки после завтрака? Со мной вы будете в полной безопасности. К тому же вы почти совсем не видели сада, разве что из окна, не так ли? Для холодного северного сада он очень красив.

Я с сомнением посмотрела на него. Я действительно просила показать мне зверинец. Но это было вчера. С тех пор многое произошло. Тем не менее я услышала собственный ответ:

— Спасибо, Брюс. После завтрака меня устроит.

Брюс Монро был сейчас единственным человеком в Кондор-Хаус, кроме Анны, которому я могла доверять. Кондор-Хаус укрывал потенциального убийцу, после вчерашнего я не сомневалась в этом. Сегодня я снова намеревалась сесть верхом на Пашу. Я должна повидать Тони и рассказать ему о том, что произошло после того, как мы расстались. Потому что, если кто-то ненавидит или боится Тони настолько, что хочет убить его, он, наверное, повторит попытку.

Брюс Монро был прав, когда говорил, что сад красив. Он действительно был прекрасен. Розы только начинали расцветать, все кусты были покрыты восхитительными бутонами. Как только мы спустились с лестницы, к нам подошли гепарды. Этим утром они выглядели вполне безобидно, но Брюс отозвал их обратно, туда, где они грелись на солнышке. Я обратила внимание, что его слова оказалось достаточно, как и в то первое утро, когда Брюс приказал Заиду спрыгнуть с ветки под моим окном.

Я была благодарна Брюсу за то, что он проявил такое внимание ко мне и отослал этих ужасных тварей подальше. Похоже, главной целью этой прогулки было его стремление изменить мое мнение относительно гепардов, чтобы по сравнению с другими животными они не казались мне такими уж страшными. Несомненно, именно так хотел меня заставить думать Брюс.

Все звери были представителями семейства кошачьих; им Симона оказывала явное предпочтение. Жили они скорее в логовах, чем в клетках, которые искусственно отапливались долгими зимними месяцами. Но теперь, весной, животные казались почти свободными, представлялось, что их удерживали только искусно спланированные водные препятствия и бетонные утесы. Были, конечно, и ограждения, но они служили скорее для того, чтобы оградить неосторожных от падения, чем для того, чтобы животные не выпрыгнули. Брюс уверял меня, что искусственные утесы и вода удерживают их вполне надежно.

Это были великолепные звери, и они показались мне очень здоровыми, со своими превосходными гладкими шкурами, несмотря на неестественные для них природные условия места, находящегося так далеко к северу от привычных им тропических зон. Ступени и бетонные проходы вели за логовища, откуда можно было наблюдать за кошками через маленькие стеклянные окна с задней стороны их пещер. И конечно же были железные решетки для того, чтобы кормить, чистить животных и в случае необходимости оказывать ветеринарную помощь, чем обычно занимался сам Брюс.

Все это было довольно интересно, но желание держать у себя диких зверей было выше моего понимания. Я отдала бы их всех в ближайший зоопарк и вздохнула с облегчением, избавившись от них.

Там были львы, леопарды, кугуары, пантеры, рыси, пумы — словом, все представители семейства кошачьих, о которых я когда-либо слышала, включая огромного черного желтоглазого ягуара из Южной Африки, про которого Брюс сказал, что он самый коварный и жестокий из всех его подопечных. Я очень обрадовалась, когда мы отошли от его клетки, так как он не переставая ходил взад и вперед, взбудораженный нашим присутствием, время от времени бросал на меня взгляды сквозь решетку и скалился.

— Я охотился на всех этих зверей в Африке, — сказал Брюс, когда мы шли обратно к дому. — Леопард — один из самых коварных. Я убил немало леопардов. Мы охотились на них из-за шкур, когда я впервые приехал в Африку. Они убивают скот, и их считают вредителями. Леопарды очень умные — они могут устроить на вас засаду над поросшей кустарником тропой, устроившись на суку, как Заид лежал в то утро под вашим окном. Они подождут, пока вы пройдете мимо, а затем нападут на вас сзади. И не издадут ни звука до тех пор, пока не набросятся на вас.

— Как страшно! — воскликнула я. — Что заставило вас выбрать такое занятие, Брюс?

Он усмехнулся:

— Мне было двадцать лет, и жизнь профессионального охотника казалась мне сплошным приключением. И в ней действительно есть определенное обаяние. Знаменитые охотники в те дни пользовались почти такой же славой, как кинозвезды или поп-певцы сейчас, и только позже я стал замечать отрицательные черты — жару и неудобства, болезни и раны, одиночество и грязь и возможность только время от времени пользоваться благами цивилизации… Но мы говорили о больших кошках. Итак, леопарды. Те, которых вы только что видели, прекрасные взрослые образцы своей породы. Что касается меня, я предпочел бы встретиться лицом к лицу с парой леопардов, чем с ягуаром.

— Он опаснее?

— Он смертельно опасен, — заявил Брюс. — Это единственное из наших животных, которое доставит нам массу неприятностей, если ему удастся выбраться на волю. О, не пугайтесь. В действительности этого не может произойти. Он обладает всеми уловками леопарда, он такой же быстрый, но еще сильнее и свирепее. А его зубы и когти просто сокрушительны. Когда он бросается на свою добычу, то впивается когтями всех четырех лап глубоко в тело жертвы и рвет ее, одновременно вонзая и свои огромные клыки… Извините, я, похоже, произношу монолог.

Я слушала с содроганием.

— А что вы скажете о гепардах?

— Они еще быстрее, но отличаются от всех остальных больших кошек, так как имеют длительную историю сотрудничества с человеком. Я никогда не считал гепардов опасными. Хотя они охотятся парами, и, если натравить их на безоружного человека, могут представлять угрозу жизни. Но только в том случае, если обучить их нападать на человека. А Фатиму и Заида, конечно, этому не обучали. Масаи жестокие учителя, и первый урок, который получают от них охотничьи гепарды и выучивают его хорошо, — страх перед человеком и покорность ему.

— Очень рада, что никто здесь не дрессирует ягуаров, — сказала я, вспомнив черного зверя, пытавшегося добраться до нас через клетку.

Он засмеялся.

— Думаю, это вполне возможно, но не могу сказать, что мечтаю о подобном деле. — Он придержал для меня дверь. — Ягуары не гепарды. Они почти или совсем не боятся человека. Не хотите ли выпить?

— Нет, благодарю вас, — сказала я, улыбнувшись ему. — Мне надо приниматься за работу: Но спасибо за экскурсию и за лекцию. Очень интересно.

— Надеюсь, мне удалось уменьшить ваш страх перед гепардами, — заметил он. — Честно говоря, я стремился именно к этому.

— Я так и думала, — смеясь, сказала я. — И действительно, теперь, когда я увидела других, они кажутся не такими страшными. Если бы я не слышала этот свист, то могла бы даже подумать, что они по собственной воле свернули в сторону от нас с Пашой.

— Или свист, который вы слышали, был голосом птицы? — предположил он, изучающе глядя на меня.

— Да, — неохотно согласилась я. — Возможно.

Он закрыл дверь и снова посмотрел на меня:

— Прежде чем вы уйдете, Маделин, мне хотелось бы сказать вам кое-что еще о гепардах — то, чего большинство людей не знает о них. Это действительно самые быстрые животные на земле во время атаки. Но существует общепринятое ошибочное представление. Они очень быстрые, но на сравнительно короткой дистанции. Будь у вас преимущество в пару сотен ярдов, Паша убежал бы от них вчера.

Я с изумлением посмотрела на него:

— Вы хотите сказать, что если бы Паша не поскользнулся и не упал?..

— Да, вы с легкостью убежали бы от них. И еще об одном я хотел вам сказать. Я поехал туда на Паше сегодня утром. Я видел то место, где вы упали, и ваши следы на тропинке у края утеса, куда вы водили Пашу. И несмотря на то что прошлой ночью был туман, я нашел следы гепардов, прошел по ним до холма, и могу заверить вас, что с ними никого не было. Они охотились одни. Я в этом уверен. Они пришли с дороги, ведущей на Илуачи, перебрались через гребень холма среди сосен и спустились по склону там, где вы их видели. Конечно, я не мог проследить их путь по дороге. Но в других местах их следы были достаточно четкими. Теперь мне необходимо выяснить, как они выбрались из сада. После я позабочусь о том, чтобы этого больше никогда не произошло.

Я пристально смотрела на него:

— Вы в этом уверены?

Он кивнул:

— Уверен. Скорее всего, вы слышали птицу, Маделин. Это не мог быть свисток масаев, как я подумал сначала.

— А не мог какой-нибудь опытный охотник хорошо скрыть свои следы?

— Не так-то просто уничтожить их полностью. Кроме меня самого, здесь нет человека настолько опытного в подобных делах.

Я нахмурилась:

— Почему вы не сказали мне об этом раньше, вместо того чтобы задавать вопросы за завтраком?

— У меня были на то основания. Во-первых, я хотел удостовериться в вашей искренности.

— Но почему вы усомнились в ней?

Он улыбнулся:

— Потому что вчера вы не сочли нужным кое о чем сообщить ни мне, ни Симоне, Маделин. Ведь вы были там не одна? На дороге была припаркована машина. Какой-то мужчина шел с вами по тропинке через вязы. Это был Тони Ранд, не правда ли?

— Предположим, да, — вызывающе бросила я.

Он пожал плечами:

— Лично я ничего не имею против Ранда. Это Симона не любит его, а Харви делает вид, будто разделяет все ее симпатии и антипатии, как вы, наверное, заметили. Но я удивился, почему вы не упомянули Ранда. Он уехал до того, как вы увидели гепардов, так как их следы перекрывают ваши среди буков, это отчетливо видно.

— Он уехал до того, как появились гепарды, — призналась я.

Он внимательно посмотрел на меня:

— Значит, вы сочли недостойным внимания тот факт, что он был там?

— Я не говорила этого. Когда гепарды свернули в сторону от меня, они бросились по тропинке, ведущей между буков к краю утеса. Они свернули, среагировав на свисток, который я слышала. Они продолжали охотиться на того, на кого их натравили. Тони Ранд часто приходит туда. Он говорит, что иногда пишет там. Но наша встреча была случайной. Я увидела машину, мне стало любопытно, и я повела Пашу по тропе посмотреть, что он там делает.

Брюс нахмурился:

— Ранд рисовал там?

— Нет, просто смотрел. Он пошел к машине вместе со мной и уехал. Потом прибежали гепарды.

Он кивнул.

— Понятно. Между прочим, направляясь в Илуачи, я часто видел Ранда, расположившегося со своим мольбертом на одном из утесов. Или проезжал мимо него, когда он просто стоял и смотрел на море. Он любит изучить место прежде, чем писать его. Возможно, он станет писать там сегодня или завтра. — Брюс покачал головой. — Значит, все это время вы считали, будто кто-то из нас натравил гепардов на Ранда. Вы действительно так думаете? И поэтому не упомянули о том, что он был там?

Я посмотрела на него:

— А что на моем месте подумали бы вы? Они явно на кого-то охотились, когда выскочили из-за деревьев. Наверное, они просто отвлеклись на нас с Пашой.

— И все же я утверждаю, что никого не было с гепардами на гребне холма, — медленно и мрачно произнес он. — Никого. Если они и охотились на кого-то, то это было какое-нибудь животное. Оно тоже спустилось с холма, возможно, как раз в тот момент, когда вы шли к машине с Рандом.

— А вы видели следы животного, которое они преследовали, Брюс?

— Нет, — признался он. — Но я и не искал такой след, так что он, возможно, и был. Я заметил множество свежих оленьих следов наверху… Маделин, вы же не можете так думать. Вы предполагаете, будто кто-то пытался натравить котов на Ранда. Но это же убийство. Послушайте, я уверен, что с котами никого не было. Даже если бы среди нас находился потенциальный убийца. А это, уверяю вас, совершенно немыслимо.

— Хотелось бы верить в это, Брюс. — Но мне казалось, что его объяснения звучат слишком гладко. Мне хотелось получить от него заверение, что ничего зловещего не может произойти в Кондор-Хаус. Поэтому я тихо сказала: — И все же я слышала, что Тереза Ранд погибла насильственной смертью. Было подозрение на убийство. А она часто приезжала сюда. Тони Ранд рассказывал мне об этом.

Он сердито посмотрел на меня:

— Тереза Ранд была убита в Мэне, его от Кондор-Хаус отделяет целый континент. Безусловно, вы знаете об этом.

— Неподалеку от дома Харви Сангера в Мэне. — возразила я. — Куда приезжала и Симона. Где она написала портрет Харви Сангера, тот, что висит теперь в библиотеке.

Казалось, он был потрясен моими словами.

— Что вы говорите? Симона находилась во Флориде, когда убили Терезу. Она познакомилась с Сангером намного позже.

— Почему бы вам не рассмотреть повнимательнее портрет Харви? — предложила я и ушла.

Я отправилась в свою комнату и стала собирать записи, постепенно остывая от раздражения против британской самоуверенности Брюса и его веры в непогрешимость собственных суждений и в свои охотничьи таланты. Я решила, что нанесла ему чувствительный удар, но меня это радовало, даже если он был прав и там на гребне, откуда выскочили из засады гепарды, действительно не было человеческих следов.

Пусть думает, что мог ошибаться и на этот счет. Во всяком случае, он сам мне сказал о портретах. Мне никогда не пришло бы в голову детально рассматривать их, если бы он не упомянул их как трофеи Симоны.

Я спустилась в библиотеку. Симоны там, конечно, не было. Она всегда опаздывала. Я разложила свои бумаги на столе и, поддавшись импульсу, подошла к портрету Харви Сангера и снова повернула его, чтобы еще раз посмотреть надпись на обороте.

Она отсутствовала. Симона удалила ее, и так тщательно, что не осталось никаких следов ни клея, ни бумаги.

 

Глава 6

Я сидела в студии Тони Ранда и сквозь затуманившееся стекло смотрела на бледный, призрачный мир снаружи. Кофе, поданный мне Саки, когда я пришла, остыл; с улицы до меня доносился топот Паши. Я привязала его, и он, очевидно, испытывал нетерпение или нервничал.

Тони отослал Саки домой, и мы остались одни. Он смотрел на меня с каким-то странным выражением, где симпатия смешивалась с недоумением. Я приехала сюда сегодня днем, чтобы рассказать ему о вчерашнем случае с гепардами и предостеречь его от опасности. А поскольку я человек прямой и откровенный, я поведала ему обо всем, а он слушал меня внимательно, сосредоточенно, и его забытая трубка остывала на столе.

— Вот как все это произошло, — закончила я и, смущенная его внимательным взглядом, обращенным на меня, встала. — Что-нибудь скажете?

— Что я могу сказать, Маделин?

— Что вы верите мне и осознаете опасность или считаете меня истеричкой с болезненным воображением.

— Я не считаю вас истеричкой. — Он резко встал, подошел к окну и остановился, сложив руки за спиной. — Я мог бы начать с того, что считаю вас смелой, верной и столь же проницательной, как и красивой, Маделин. Но не уверен, что это подходящее время и место, чтобы говорить подобные вещи.

Я порадовалась, что он стоит ко мне спиной и не может видеть, как у меня вспыхнули щеки. Я смотрела на его трубку на столе. Она была старая и побитая, с изогнутой ручкой и казалась в той же мере частью его личности, как и седая прядь в черных волосах.

— Вместо этого я задам вам вопрос, — продолжил он, словно и не делал паузы, ожидая моего ответа, которого я была не в состоянии ему дать. Он медленно повернулся и посмотрел на меня. — Почему вы думаете, что кто-то хотел убить меня?

— Потому что кто-то боится вас, — ответила я. — Потому что вы вернулись сюда и живете так близко от Кондор-Хаус, после того как была убита ваша жена. Потому что тот, кто боится вас, находит все больше и больше причин для опасений.

Он неторопливо кивнул:

— Вы конечно же понимаете, на что намекаете? Значит, вы разделяете мое подозрение, что Тереза была убита? И предполагаете, будто ее убийца находится в Кондор-Хаус?

Я невольно содрогнулась. Какая ужасная мысль! Мне совершенно не хотелось смотреть на все это под таким углом зрения, но это очень походило на правду, и я тихо сказала:

— Да.

Я снова села. За окном внезапно заклубился туман; с моря долетел порыв ветра. Тони вздохнул:

— Мне трудно объяснить вам, почему я вернулся сюда, Маделин. Я уже говорил вам о том, что чувствовал по отношению к Терезе. Теперь, когда я думаю о ней, понимаю, — то, что было между нами, нельзя назвать любовью. Первое время, пожалуй, единственное, что я пытался сделать, — это оправдаться. Ее смерть, расследование, все эти нехорошие слухи… Да, я был эгоистичен. Какой бы ни была Тереза и что бы она мне ни сделала, она не заслужила такой участи… быть убитой. К тому же у нас были и счастливые моменты, — продолжал он. — Так что в какой-то мере я чувствовал себя обязанным отомстить за ее смерть. Я хотел наказать ее убийцу, заставить его страдать так же, как страдал я.

— Его? — переспросила я. — Значит, вы подозреваете Харви Сангера?

— Сначала — да. Тереза была от него беременна. Догадываюсь, какие чувства это в ней пробудило. Желание отомстить. Видите ли, она никогда не хотела иметь детей. Она ненавидела неудобства, внешнюю непривлекательность, боль. На следствии утверждалось, будто Сангер не знал о беременности Терезы. Но я нанял потом частных детективов, и они выяснили от одного из слуг, что Сангер знал… Тереза сообщила ему и устроила неистовую сцену. Поэтому-то его и не было дома, когда я приехал. Он уехал в Нью-Йорк, и у него было алиби на эту ночь, мои люди не смогли его опровергнуть. Я решил, что разгадка этой тайны кроется где-то здесь, в Кондор-Хаус, и приехал, чтобы все выяснить.

— И нашли?.. — спросила я, пристально глядя на него.

— Ничего, — с горечью ответил он. — О, я задавал вопросы. Я снова нанял детективов из того же агентства. Мужчина и девушка приехали в Илуачи, но они не обнаружили ничего нового. Тогда я заболел. Желание раскрыть преступление превратилось в навязчивую идею, как утверждали психиатры. Я на время уехал, а когда вернулся, все это утратило для меня значимость. Я принял версию, предложенную детективным агентством, что смерть Терезы произошла неожиданно. Какой-то незнакомец остановился на пустынной дороге, чтобы помочь Терезе, а затем… напал на нее. Такое порой случается. Возможно, сезонный рабочий, искавший работу на лесозаготовках или во фруктовых садах. Или какой-нибудь бродяга… — Голос его дрогнул.

— А кто-нибудь, кроме Сангера, имел повод для убийства? — спросила я.

— Мы с Сангером были единственными подозреваемыми, и у меня, как утверждают, было больше оснований для убийства. Ревность. Оскорбленное мужское самолюбие…

Ужасная мысль внезапно пришла мне в голову, и я задумчиво произнесла:

— В то время как единственным поводом для Харви Сангера могла быть ссора, происшедшая у него с Терезой по поводу ее беременности, о которой вы к тому же узнали позже…

— Да, — мрачно пробормотал он.

— А что, если у него было более веское основание? Что, если он хотел жениться на ком-то другом? На очень состоятельной женщине?

Он посмотрел на меня и покачал головой.

— Вы имеете в виду Симону? Думаю, что Сангер не был тогда еще знаком с ней. Они познакомились значительно позднее в его нью-йоркской конторе. А Тереза и сама была достаточно обеспеченной женщиной. Если бы Сангер охотился за состоянием, ему не надо было искать никого иного, кроме Терезы. И он знал об этом. Его контора вела ее дела и занималась ее вкладами. Но никогда не возникало вопроса о том, что он этими вкладами злоупотреблял. — Тони задумался и помедлил. — Но позже и не впрямую дела Терезы могли заставить его заинтересоваться Симоной. Тереза и Симона были двоюродными сестрами, как я уже говорил вам. По завещанию Терезы, все ее имущество перешло к Симоне, хотя значительную часть ее капиталовложений составили деньги, которые давал ей я. Она сделала это только для того, чтобы задеть меня, а не из большой любви к Симоне. Но это не имеет значения. Я никогда не пытался оспорить завещание, так как ничего не хотел от Терезы.

Внезапно я отвела от него взгляд, подумав о портрете Харви Сангера. Симона едва успела закончить портрет перед тем, как Тереза приехала в дом в Мэне в последний раз.

— Тереза никогда не говорила вам о том, что Симона знакома с Харви Сангером… или что у нее с ним роман? — спросила я.

— Почему вы спросили об этом, Маделин? — Его глаза внимательно смотрели на меня.

— Если они знали друг друга и были любовниками еще до убийства Терезы, а она узнала об этом…

Он покачал головой:

— Нам приходится иметь дело с фактами, а не с предположениями. Однако, если у Сангера была тогда еще одна любовница… да, это что-нибудь да значит. Это означает, что у Сангера была веская причина избавиться от Терезы. Она была ревнивой и властной и могла причинить много вреда человеку, который предал ее или пренебрег ею. Да, если у Сангера была еще одна любовница, а Тереза узнала об этом, то это могло толкнуть его на убийство.

— А ваши детективы спрашивали экономку о другой женщине?

— Не знаю. Не было никаких оснований. Я интересовался перемещениями Харви Сангера той ночью точно так же, как и передвижениями Терезы. Вот и все.

— И все же, если в доме побывала другая женщина, уехавшая незадолго до приезда Терезы, экономка должна была знать об этом?..

— Думаю, да. Она была странной женщиной, эта экономка. Много видела и слышала, но мало говорила. Во время следствия из нее с трудом вытягивали ответы. — Его темные глаза изучающе смотрели на меня. — Не понимаю, почему мы обо всем этом говорим. Для меня все уже закончено. Я решил, что скоро снова стану писать. Возможно, найду кого-нибудь другого…

— Но, Тони, — поспешно перебила я. — Ведь будет лучше, если вы узнаете, что же произошло той ночью. Тогда вы сможете положить конец сплетням и подозрениям.

— Да, — пробормотал он. — Так было бы лучше.

— Где сейчас экономка, Тони? — тихо спросила я.

Он нахмурился:

— Кажется, во Флориде. Она получила какое-то наследство и, по-видимому, довольно значительное, так как оно дало ей возможность жить в достатке не работая. Она вдова.

— Наследство? Или взятка?

— Мое детективное агентство упомянуло такую возможность в последнем письме, которое я получил от них, — признался Тони. — Они спрашивали моего позволения расследовать происхождение этого наследства. Еще одна работа для них, разумеется. Я отказался. С меня было достаточно.

— И все же, если убийца вашей жены уверен теперь в молчании экономки, это не уменьшает опасности для вас, Тони. Теперь они, наверное, все чаще и чаще думают о том, что вы намерены предпринять против них. А вы живете здесь, в этом пустынном месте, ставите мольберт на край утеса, всегда в одиночестве, всегда сосредоточенный на своих делах. Настолько близко к Кондор-Хаус. Такой уязвимый. Искушая…

Он подошел ко мне, взял за обе руки, поднял со стула и посмотрел в глаза. Я чувствовала, как бешено забилось мое сердце, я почти не могла дышать и…

— Вы боитесь за меня, Маделин? — мягко спросил он.

— Да, боюсь.

— Я могу уехать отсюда в любое время. Далеко. Сегодня. Завтра. Тогда вы успокоитесь?

Я хотела ответить ему «да». Я хотела, чтобы он именно так и поступил. И не сегодня или завтра, а прямо сейчас, пока туман за окнами мог помочь ему бежать, прежде чем враги осуществили бы новую попытку покушения на его жизнь.

Но вместо этого я сказала:

— Нет, это совсем не то, чего я хочу, Тони, хотя именно это вам следует сделать. Следовало бы уже давно сделать. Мы оба знаем это.

— Так же, как мы знаем, что я не сделаю этого, — мрачно заметил он. — И вы понимаете почему, не правда ли? Нет, не отворачивайтесь, Маделин. Посмотрите на меня. Пожалуйста. Так-то лучше. — Он обвил меня руками, а я приникла к нему. — Я не могу уехать сейчас, потому что вы здесь, — произнес он необычайно нежным голосом.

— Это не должно вас останавливать. — Я не узнавала свой голос. Он прозвучал хрипло и соблазняюще и в то же время не совсем уверенно.

— Не должно? — переспросил он. — Маделин, я старше вас лет на десять. Наверное, это слишком большая возрастная разница и слишком большая разница в жизненном опыте. К сожалению, между нами стоит Тереза.

— Нет, Тони. Только необходимость узнать правду о Терезе. Когда мы узнаем ее, Тереза уйдет в прошлое.

— Возможно, я никогда не узнаю правды, — заметил он.

— Узнаете.

Он узнает. Я помогу ему. Я должна. Я нисколько не сомневалась, что живу в Кондор-Хаус рядом с убийцей Терезы. Я должна доказать, что Симона написала портрет Харви Сангера тогда, когда она в действительности это сделала…

— Я не уверен, что еще хочу что-либо узнать, — пробормотал он. — Теперь я могу думать только о вас. Маделин, я не хочу, чтобы вы оставались в этом доме. Когда я думаю о вашем пребывании там, мысль об этом проклятом зверинце приводит меня в ужас. А после того, что вы рассказали мне о гепардах, единственная разумная вещь, которую вам следует сделать, это уехать оттуда, и как можно скорее.

Глядя в его глаза, я думала о том, что он, наверное, любит так же, как описывает любовь в своих романах. Нежно и страстно…

А потом… я не могу с уверенностью сказать, мои ли руки невольно обхватили его голову и притянули его губы к моим или же он сам поцеловал меня. Но поцелуй наш был долгим и глубоким, и я с трудом высвободилась из его объятий.

— Ты уедешь из Кондор-Хаус, — хрипло бросил он. — Сейчас же.

— Но ты же знаешь, что я не могу, — защищаясь, сказала я. — Я должна закончить сценарий.

— К черту сценарий! — воскликнул он. — Пусть Шиллер пришлет другого сценариста, который докончит его.

Я покачала головой:

— Нет, Тони. Мне хотелось бы сделать его самой. Мне кажется, что он удачный.

— Не сомневаюсь в этом. Ты уже написала роман и когда-нибудь напишешь нечто выдающееся. Может, скоро.

— Уже пишу, — сказала я.

Он вздохнул.

— Ничего не имею против сценариев. Но честно говоря, Маделин, я боюсь, что кто-то в Кондор-Хаус может связать твое имя с моим. Предположим, ты не устоишь от соблазна и попытаешься что-то разузнать о судьбе Терезы. Ты окажешься тогда в опасности. Я не хочу рисковать. Послушай, от Илуачи до Кондор-Хаус всего несколько миль. Живи в Илуачи до тех пор, пока не закончишь сценарий. В городке ты будешь в безопасности, а каждое утро сможешь приезжать в Кондор-Хаус для обсуждений с Симоной. Скажи ей, что ее животные нервируют тебя своим рычанием и ты не можешь там полноценно работать.

— Но в опасности находишься ты, Тони, а не я, — запротестовала я. — А договор с «Монтевидео, инкорпорейтед» предусматривает, что я буду жить в Кондор-Хаус, постоянно поддерживая контакт с Симоной.

— Маделин, будь благоразумна, — взмолился он.

— Будь благоразумен ты, Тони, — улыбнулась я. — Гепарды, совершенно очевидно, охотились на тебя, а не на меня. Если бы я не подошла и мы не разговаривали, они бы увидели, как ты стоишь на краю утеса. Ты был настолько погружен в свои мысли, что не мог бы их заметить, пока они не набросились на тебя.

Я содрогнулась, ясно представив себе эту картину, но Тони спокойно возразил:

— Мы не можем быть абсолютно уверены, что гепарды хотели напасть на меня. Возможно, Монро прав. Ты, по всей вероятности, услышала крик птицы; а гепарды могли охотиться на оленя.

Мне не хотелось спорить с ним на эту тему.

— Ты обещаешь мне, что не будешь там рисовать? — спросила я. — И не будешь ходить в лес один? И не будешь стоять на краю утеса, глядя вниз?

— А ты обещаешь мне покинуть Кондор-Хаус сегодня же?

— Но ты же знаешь, что я не могу!

Он вздохнул и покачал головой.

— Допустим, я сделаю все, о чем ты просишь… Если тебя это успокоит, я стану работать здесь. В любом случае мне самому этого хотелось. Я собираюсь начать новую книгу сегодня. Она будет удерживать меня дома в течение нескольких месяцев…

Я радостно улыбнулась ему:

— Тони, это замечательно!

— Ты замечательная, — ответил он. — Особенно когда так улыбаешься. Ты можешь убедить меня сделать все, что угодно. Мне был необходим какой-то… какой-то стимул, чтобы снова начать писать.

— Я рада, что ты нашел такой стимул, Тони, — тихо сказала я. — Напиши великую книгу. Лучше, чем прежде, и…

— Я счастлив, что ты предоставила его мне…

Я снова очутилась в его объятиях; он крепко обнимал меня одной рукой, а другой гладил по волосам.

— Ты понимаешь, что произошло со мной, не правда ли, Маделин? — прошептал он. — Я влюбился в тебя, помоги мне Боже! Когда ты появилась здесь в первый раз, я испугался, что это может произойти, но уверял себя, что не должно, после всего того, что я пережил. Я напоминал себе, что намного старше тебя…

— Так вот что ты ощущаешь? Жалеешь себя из-за того, что влюбился в меня?

— Ты же знаешь, что все совсем не так, маленькая колдунья.

— Да, я знаю. Я тоже почувствовала какую-то странную связь между нами в тот день, когда мы впервые встретились. Все это казалось… неизбежным. И я видела что-то в твоих глазах, когда ты смотрел на меня…

Только Тереза была между нами. Она оставалась между нами и сейчас. Даже в его объятиях я видела ее перед собой, такой, как он изобразил ее на портрете, висевшем в другой комнате, — красивой, любящей удовольствия, циничной…

— Ты хочешь сказать, что любишь меня, Маделин?

Думая о Терезе, я медлила с ответом.

— Слишком рано говорить об этом. Я хочу быть уверенной. И хочу, чтобы ты был уверен. Лучше пока ничего не говорить и ничего не обещать, Тони. А теперь мне пора идти.

— Но ты вернешься, ведь правда?

Его руки еще крепче прижали меня к себе.

— Да, — прошептала я. — О да…

— Когда?

— Завтра. Чтобы проверить, действительно ли ты начал писать книгу.

— Может, нам стоит писать ее в соавторстве, чтобы ты проводила больше времени со мной. — Он продолжал гладить меня по волосам. — А теперь пообещай мне не задавать вопросов и не делать ничего такого, что могло бы навлечь на тебя беду в Кондор-Хаус, раз уж ты настаиваешь на том, чтобы остаться там.

Я кивнула:

— Обещаю не делать никаких глупостей и не задавать вопросов в Кондор-Хаус.

Это было не совсем то, о чем он меня просил, но, когда он с сомнением посмотрел па меня, я потянулась к нему и снова поцеловала. После этого он, казалось, был удовлетворен моим обещанием. Хотя выглядел немного ошеломленным после всего происшедшего. И я ощущала нечто подобное.

Он вышел и помог мне сесть па коня. Туман расползся серыми клочьями, приникшими к деревьям, росшим на склоне, и покрыл, словно ковром, море за утесами.

— Мне не нравится, что ты ездишь верхом в одиночестве, — сказал он, положив руку на гриву Паши.

— На Паше я в безопасности.

— Все равно держись подальше от леса. Оставайся на дороге и отпусти поводья, если он чего-то испугается. Мне совершенно не нравится, что эти чертовы кошки могут выбираться из поместья и бродить, где им вздумается.

Мне тоже это не нравилось, особенно теперь, когда он мне об этом напомнил, но я беспечно сказала:

— Брюс обещал все выяснить и положить этому конец. Возможно, он уже принял меры. Он очень добросовестно относится к подобным вещам.

— Пусть так и относится. Иначе Симона потеряет своих кошек. Я сам об этом позабочусь. Это Америка, а не какая-нибудь южноафриканская глушь.

— До завтра, Тони.

— Примерно в это же время? — нетерпеливо спросил он.

Я улыбнулась:

— Да.

— Если ты не появишься, я сам отправлюсь в Кондор-Хаус за тобой.

— Симоне это не понравится.

— Понравится это Симоне или нет, но, если я буду беспокоиться о тебе, Маделин, я приеду туда. И я удостоверюсь, что с тобой все в порядке, даже если нам с Саки придется для этого разнести дом на части!

Я засмеялась, ужасно довольная.

— Если по какой-либо причине я не смогу приехать к тебе, то позвоню, — пообещала я. — Симона, похоже, не любит тебя, но вряд ли станет возражать.

— Во всяком случае, это не ее дело, — заявил он. — Если она узнает и что-нибудь скажет, напомни ей об этом, а затем переезжай в Илуачи.

Паша нетерпеливо натянул поводья, я улыбнулась Тони и попрощалась с ним.

Проезжая легким галопом, я увидела, как Саки помахал мне с крыльца фермерского дома, и помахала в ответ. Рядом с ним на перилах сидел кот Сатана.

Позднее полуденное солнце стало пробиваться сквозь легкие облака тумана, воздух был достаточно терпким, чтобы сделать поездку приятной. Я с тревогой вглядывалась в заросли сосен, проезжая мимо подножия горного кряжа, но там не ощущалось никакого движения, и Паша, похоже, не чувствовал и намека на опасность. Далеко впереди яркий луч солнца внезапно упал на Кондор-Хаус и словно выгравировал его силуэт на фоне темных облаков.

Когда я смотрела на него сейчас, мои страхи казались мне глупыми. Слишком большой и слишком вычурно украшенный, Кондор-Хаус тем не менее обладал не лишенной изящества красотой в свете струящихся из-под облаков лучей, красотой, которую я не могла оценить в полной мере прежде. Возможно, теперь я ее осознала потому, что мои страхи исчезли. Прикосновения рук Тони, его поцелуи наполнили меня теплым жизнеутверждающим чувством.

Казалось почти невероятным, что такой человек, как Тони Ранд, красивый, знаменитый, талантливый, мог полюбить меня. И тем не менее, теперь я была так же уверена в его любви, как и в том, что жила и дышала. И я молилась, чтобы мне удалось удержать эти чувства, несмотря на его горькие воспоминания и глубокую боль, причиненную ему другой женщиной.

Потому что я тоже была влюблена. Наконец-то. Глубоко, безвозвратно влюблена впервые в жизни…

Когда я приехала в поместье, высокие парадные ворота, ведущие в сад, где находились гепарды, были закрыты, и Паша машинально повернул к конюшне. По обеим сторонам посыпанной красным гравием дороги росли дубы; английские нарциссы и фрезии пробивались сквозь жесткую траву. Позже, весной, склон этот, наверное, будет очень красив. Пожалуй, почти так же красив, как сад Тони.

Мне не хотелось возвращаться домой, хотя я знала, что должна работать над сценарием. Повинуясь внезапному порыву, я потянула Пашу за поводья и направила его с дороги мимо дубов. Я практически не знала этой части поместья Кондор-Хаус. Она выглядела невозделанной, и стены в этой западной части огораживали сравнительно узкую полоску земли, ведущую к утесам, вздымающимся высоко над Тихим океаном.

Здесь росли переплетенные колючие заросли малины и ежевики. Какие-то маленькие животные, которых я не смогла разглядеть, бросились врассыпную, Паша навострил уши и подозрительно посмотрел в их сторону. Среди дубов росли и вязы, и эта часть поместья выглядела дикой, непосещаемой, словно леса Мэна.

Но тропинки, которые мы пересекали, были достаточно четко прочерчены — свежие следы шин. Судя по отпечаткам, это были следы джипа. Следуя вдоль колеи, я объехала старый разросшийся дуб и увидела, что стены впереди резко сужаются и заканчиваются воротами. Я направила к воротам Пашу и удивленно осмотрелась.

Я заехала намного дальше, чем думала. Проезжая взад и вперед по дороге, я даже не подозревала о существовании этого места, так как холмы совершенно закрывали его.

Отсюда мне совершенно не было видно ни дороги, ни главных въездных ворот, которые остались далеко позади меня. Мы находились на полпути к дому Тони.

Мы оказались практически под гребнем хребта, не более чем в двух сотнях ярдов от вершины и от середины соснового леса. Именно из этих зарослей на нас с Пашой набросились гепарды с другой стороны хребта. С вершины у меня над головой спускались буки и возвышались восточные края утесов, за которыми виднелся залив. Тропинка, о существовании которой я даже не подозревала, привела меня сюда неожиданно быстро.

Подняв глаза, я ощутила холодок страха. Брюс Монро говорил правду, когда утверждал, будто не видел человеческих следов среди следов гепардов.

Но их и не должно быть!

Если эти охотничьи кошки обучены переезжать в машине или бежать за джипом, тот, кто выпустил их на противоположной стороне холма, мог привезти их из сада, и это заняло бы у него всего лишь три-четыре минуты. А вернуться он мог в два раза быстрее, чем я прискакала на Паше по дороге через главные ворота. Он мог выехать из поместья и вернуться в дом так, чтобы никто из слуг не заметил. Если это Брюс, у него было вполне достаточно времени, чтобы добраться первым до конюшни и ждать меня там. А Симона успела бы переодеться и спуститься по лестнице, чтобы так холодно приветствовать меня, как она это сделала. Или же, поскольку у нее не было необходимости выходить из джипа, она могла вывезти своих жутких любимцев на охоту в том же самом одеянии, в котором разговаривала со мной позже.

Я поспешно повернула Пашу и поскакала назад к конюшням. Мое приподнятое настроение прошло, и на его месте снова поселился страх. Конь, похоже, почувствовал это, так как он тоже внезапно занервничал, зафыркал, стал шарахаться от теней, вздрагивал при малейшем движении крохотных созданий в зарослях. Он натянул поводья, намереваясь бежать, хотя я не видела никакой опасности. Я с трудом удерживала его.

Возможно, здесь все еще сохранялся слабый запах кошек и пугал его точно так же, как мои воспоминания и мысли пугали меня. Но мы уже скакали через более редкий лес, и невдалеке слева от меня за высокими внутренними стенами был виден дом. Паша постепенно успокаивался, снова почувствовав под копытами знакомую посыпанную гравием дорожку и увидев впереди ворота конюшни.

Я с волнением вглядывалась в окна Кондор-Хаус, надеясь, что никто не заметил, что я возвращаюсь со стороны обнаруженной мною тайной тропы. Не следовало выезжать из зарослей, пока я не подъехала значительно ближе к конному двору. Мне захотелось заставить Пашу свернуть с дороги, но я не осмелилась сделать этого, так как, если меня уже увидели, мои действия вызовут еще большие подозрения.

Я постаралась взять себя в руки и решительно поскакала вперед, делая вид, будто с небрежным любопытством смотрю на окна.

И, выехав на омытую солнечным светом площадку, я увидела, как в освещенном солнцем окне что-то ярко блестело, словно какой-то подозрительный взгляд наблюдал за мной из глубокой тени комнаты.

Он дрогнул, заколыхался и исчез, и я поняла, что это было, — за мной наблюдали, и, несомненно, не только тогда, когда я скакала через деревья вдоль дороги. Тот, кто скрывался там, наблюдал за нами с Пашой задолго до этого, возможно, в течение всего нашего пути вниз по дороге, ведущей со второго хребта, скрывавшего дом Тони Ранда от башен Кондор-Хаус.

Кто-то смотрел на меня в полевой бинокль.

 

Глава 7

Когда я вошла в гостиную, Уолтон, улыбаясь, приветствовал меня:

— Добрый вечер, мисс Феррари. Обед будет подан через пятнадцать минут. Мадам плохо себя чувствует сегодня вечером и не спустится. Не хотите ли выпить коктейль перед обедом?

Я часто размышляла о том, что Уолтон думает обо всех нас, собравшихся в Кондор-Хаус, но его бесстрастное лицо типичного англичанина, чисто выбритое, розовощекое, казалось, излучавшее искренность, не выдавало своих секретов. Он растрачивает здесь свои достоинства впустую, подумала я. Но то же самое можно сказать обо всех, кого Симона собрала вокруг себя.

— Да, мне хотелось бы выпить, — с улыбкой ответила я Уолтону.

— У мадам есть превосходный испанский херес.

Он упоминал о нем и прежде, но никто не обращал внимания на его предложение.

Однако на этот раз я сказала:

— Спасибо, Уолтон, с удовольствием попробую.

Его это удивило и обрадовало.

— Он вам понравится, мисс Феррари. Это превосходное марочное вино. Партия пришла из Кадиса. Только испанцы могут изготовлять подобный херес.

Я направилась к горевшему камину, куда были придвинуты глубокие кресла с высокими спинками. Над одним из них вился голубой сигаретный дымок, и я ожидала увидеть сидевшего там Брюса Монро. Но оттуда встал, улыбаясь мне, вовсе не Брюс, а Харви Сангер.

— Привет! — произнес он своим глубоким мягким голосом, и его лукавые глаза скользнули по мне. — Сигарету?

— Спасибо.

Я расправила платье и отвернулась от его слишком пристального взгляда.

Он зажег мне сигарету и снова сел.

— Кажется, мы сегодня обедаем тет-а-тет.

— Уолтон только что сказал мне, что Симона не спустится. А как насчет Брюса Монро?

— Он не вернется сегодня. Но я сделаю все возможное, чтобы развлечь вас в его отсутствие.

— Не сомневаюсь.

Я улыбнулась Уолтону, принесшему мне херес.

Сангер взглянул на мой бокал.

— Значит, Уолтону наконец-то удалось уговорить вас попробовать один из хересов Симоны. А я предпочитаю шотландское виски. — Он поставил пустой бокал на поднос Уолтона. — Сделайте теперь двойной, Уолтон.

— Да, сэр.

Уолтон, плавно двигаясь, вышел из комнаты.

— Я думала, что вы поедете в Илуачи сегодня, Харви, — заметила я.

— О? Кто вам сказал об этом?

— Анна, моя горничная. Она говорила, что у нее сегодня выходной.

Он бросил в огонь свою наполовину выкуренную сигарету.

— Должен был ехать я, но Симона послала вместо меня Монро. У него какое-то дело в Портленде. — Он хмуро посмотрел на огонь. — Так что я торчу здесь, а Симона даже не удосужится спуститься к обеду. — Он взял у Уолтона виски, проворчав что-то, что должно было сойти за слова благодарности, затем посмотрел на меня и усмехнулся. — Но я, конечно, вознагражден вашим присутствием. Нельзя сказать, что Симона сегодня в хорошем настроении. Наверное, вы почувствовали это утром на себе, да?

— Наше обсуждение проходило не чересчур гладко, — призналась я. И это было слишком сдержанным высказыванием. Симона вела себя просто невыносимо. Мы едва смогли довести до конца сцену.

Он таинственно посмотрел на меня и снова усмехнулся:

— Полагаю, вы понимаете, что сами навлекли это на себя?

Сделав большой глоток виски, он принялся рассматривать меня сквозь сверкающий хрусталь.

— Не понимаю, что вы имеете в виду, — сказала я. — Вы обвиняете меня в плохом настроении Симоны?

Харви Сангер был не так красив, как мне показалось сначала. Внешность студента-спортсмена, которую он так усердно культивировал — светлые волосы, подстриженные ежиком, загар, который он явно не мог приобрести здесь, — все это не могло скрыть следов, которые оставила беспутная жизнь на его лице. Скоро он станет более рыхлым, полным. Чувственные губы утратят твердость, опустошенность во взгляде станет еще заметнее. Он не обладал ни худым, крепким телом Тони, ни силой его характера.

Я вздохнула. Ожидая ответа, я поймала себя на том, что начала судить всех других мужчин, сравнивая их с Тони Рандом.

— Симона разозлилась из-за чего-то, что вы сказали Монро. — Он понизил голос. — Неужели вы забыли, из-за чего он разбушевался и ворвался в комнату Симоны?

«Из-за твоего портрета», — тотчас же подумала я и, почувствовав опасность, осторожно отступила.

— Я не знала, что Брюс поссорился с Симоной.

— Маделин, вы не дурочка, — с раздражением бросил Харви. — Вы должны знать, чем так расстроили Монро.

Я поняла причину его раздражения и с ужасом осознала, насколько была глупа. Монро отправился прямо к Симоне… Но по крайней мере, Харви Сангер не знал почему.

Я пожала плечами:

— Если я сказала что-то поссорившее Брюса с Симоной, это произошло абсолютно не намеренно. Мы просто разговаривали.

— О чем? — настойчиво допытывался он. — Послушайте, Маделин, с Симоной нелегко ладить даже в лучшие времена. Последнее время я задумываюсь, какого черта вообще терплю ее. Но Монро всегда выступал в роли верного пса — разве что туфли ей не вылизывал. И вдруг, после разговора с вами, он набрасывается на нее. Честно говоря, они ругались на чем свет стоит. Мне необходимо знать, из-за чего все это произошло. Я имею право знать. О чем вы с Монро говорили перед тем, как он ворвался в комнату Симоны вчера утром?

Я нахмурилась:

— Не могу припомнить ничего особенного…

— Глупости! Он повел вас показывать проклятый… проклятый зверинец Симоны, не так ли?

— Да, но…

— Вы говорили об этом? — рассерженно допытывался он.

— По-моему, он пытался убедить меня, что гепарды безобидны. Он сказал, что ягуар — самый опасный зверь в коллекции.

— Это правда. Этот ягуар — просто убийца. Я его давно бы пристрелил, будь на то моя воля. Но гепарды действительно безобидны. О, я так же, как и вы, не люблю этих тварей, Маделин, но они достаточно хорошо выдрессированы и не представляют опасности. Иначе их не стали бы выпускать, когда вокруг слуги и приезжают посторонние люди. Монро знает свое дело. Если бы гепарды были опасны, их не держали бы на свободе, как бы этого ни хотелось Симоне.

— Думаю, вы изменили бы свое мнение, если бы они напали вчера на вас, — с горечью бросила я. — Безобидны? Они чуть не убили меня!

Он поспешно посмотрел на меня:

— Вы хотите сказать, что гепарды напали на вас?

Он смотрел на меня изумленно и недоверчиво, и я поняла, что, вполне вероятно, он мог ничего не знать о том, что произошло в лесу. Вчера его не было, а сегодня я разговаривала с ним в первый раз…

— Я думала, Симона рассказала вам, — медленно произнесла я и коротко объяснила, что произошло, но не упомянула о присутствии там Тони Ранда.

— Мне никто не рассказал об этом, — заметил он. — Так вот о чем вы говорили с Монро.

— Да.

Это было правдой. Но рассердился Брюс из-за портрета, я была уверена в этом. Такие спокойные, сдержанные мужчины могут испытывать сильное чувство ревности, как бы рационалистически ни объясняли ситуацию. Хотя я не могла понять, почему Брюс Монро так расстроился, обнаружив, что роман между Харви и Симоной начался раньше, чем он думал. В конце концов, они с Симоной расстались и развелись задолго до того, как она отбила Сангера у Терезы Ранд, если именно это произошло в Мэне. А в промежутке были и другие мужчины.

Но я не собиралась выяснять все эти детали в беседе с Харви Сангером.

— Надеюсь, вы не думаете, что кто-то нарочно натравил на вас гепардов? — спросил он.

Я пожала плечами:

— Зачем кому-то это делать? К счастью, гепардов вовремя отозвали.

— С помощью свистка… — задумчиво произнес он. — Но эти гепарды не отвечают на свист. Перестали отвечать. Наверное, вы услышали свист птицы. Фатима и Заид каким-то образом выбрались из сада и охотились там.

— То же самое сказал и Брюс, — пробормотала я.

Он пристально посмотрел на меня:

— Но вы ведь в это не поверили? И будучи решительной девушкой, прямо сказали ему об этом. Ему это не понравилось, и он пошел к Симоне. Тотчас же. Так вот из-за чего вся эта суета. — Мне показалось, что он испытывает облегчение. — Брюс захотел посадить их в клетку, как всех остальных животных, но Симона ни за что не согласится. — Он внезапно засмеялся. — Думаю, она воображает себя второй Клеопатрой, разгуливая по дому с Фатимой, тихо крадущейся за ней.

— Или охотясь со своими любимцами в лесу? — лукаво предположила я.

Он посмотрел на меня:

— Их могла вывести Симона. Она любит охотиться с ними, хотя, насколько мне известно, в последнее время не делала этого в лесу. Послушайте, я поговорю с ней. Если она там была, я дам вам знать.

— Когда я спросила ее об этом, она все отрицала.

Он усмехнулся:

— Спасибо, что предупредили. Тогда я не стану говорить ей, что мы с вами обсуждали этот случай. Пусть это будет нашим маленьким секретом, ладно?

Мне совершенно не нравилось, как он смотрел на меня, — словно это был один из множества секретов, которые мы будем хранить в тайне от Симоны. Однако я улыбнулась и согласно кивнула.

— Расскажите мне кое-что, — попросила я. — Как вы берете этих тварей на охоту? Просто идете с ними в лес, как с собаками?

Он засмеялся:

— Можно и так. Но самый простой способ — посадить их в клетку и выпустить, как только увидите дичь.

— В клетке? Вы хотите сказать… в клетке на грузовике или еще где-то?

— На джипе, — улыбаясь, ответил он. — Клетка встроена за сиденьем. Двери открываются и закрываются с помощью дистанционного управления с места водителя. Монро построил ее специально, когда привез гепардов из Кейптауна в Бостон грузовым судном. На джипе он отвез их из Бостона в Олбани, а из Олбани через Сиэтл товарным поездом. Он хотел сам ухаживать за ними и дрессировать их по дороге в Олбани после морского путешествия.

— Обед подан. — Тихий голос Уолтона прервал поток моих беспокойных мыслей.

Я улыбнулась и встала. Харви Сангер распорядился подать еще одну порцию шотландского виски.

— Не могу понять, как Монро может любить этих животных. Когда его нет, я помогаю Карсону. Потом приходится выпить несколько порций виски, чтобы смыть запах грязных тварей. Я бы сказал, что только тот лев, тигр или ягуар хорош, который прошел через руки набивщика чучел или скорняка.

— Не могу с вами не согласиться, — с чувством произнесла я.

Мы пришли в столовую. Когда горничная подала первое блюдо, я попробовала завести разговор снова. Виски сделало его сегодня более разговорчивым, чем обычно.

— Значит, гепарды охотятся как соколы? Ты открываешь клетку, и они выскакивают и нападают на того, кого видят?

— Примерно так. Но их нужно направлять, если хочешь, чтобы была хорошая охота. Не стоит, чтобы они бежали за первым попавшимся зверем.

— А как их направлять? — спросила я.

— Если дичь видна, покажите ее вожаку, обычно это самец-гепард, пошлите его за ней. Самка побежит следом.

— Но если животное услышит шум приближающегося джипа, разве оно не убежит, не спрячется? Я уверена, что скроется. Как тогда направлять их на какое-то определенное животное?

Он усмехнулся:

— Так, как это делает Монро, он и нас научил, — сначала вывести вперед Заида и показать ему след того, за кем вы охотитесь. Они могут выслеживать по запаху, как собаки, хотя лучше видят, чем чувствуют по запаху. Ну допустим, вы охотитесь на оленя, постарайтесь добыть вычесанную им шерсть или помет или возьмите с собой кусочек шкуры убитого в прошлый раз оленя. Все это объясняется здравым смыслом, и никакого волшебства, как Монро пытается заставить поверить.

— Понятно. А можно натравить их на кого-то, кого вы не любите… ну, показав им какую-то вещь, которую носил ваш враг? Я хочу сказать, как поступают обычно с ищейками.

— Какое зловещее воображение у такой хорошенькой девушки… Да, думаю, можно. Но для этого гепардов нужно специально обучать. Нужно преодолеть их страх и благоговение перед человеком.

— Какой страх? — спросила я, вспомнив, как рычал Заид, норовя броситься на меня из-под копыт бьющего ногами Паши. — Что за уважение?

— Не беспокойтесь, — усмехаясь, сказал он. — Заид и Фатима оба были обучены. Может, поговорим о чем-нибудь еще? Не забывайте, что я провел с этими тварями всю середину дня. Расскажите лучше о себе, Маделин. Вы мне значительно более интересны, чем кошки Симоны. Почему бы нам не выпить вместе кофе в библиотеке после обеда? Там горит огонь в камине, там тихо и удобно. Мы сможем поговорить…

Я вспомнила, что там висит его портрет среди прочих трофеев Симоны, но уже без надписи: «Написан в Девондейле, Мэн, февраль — март, 1965 г . »

Может, мне удастся разузнать что-нибудь об этом портрете от его оригинала. Я подумала, что с Харви Сангером сегодня будет нелегко иметь дело, но случая расспросить его может больше не представиться. Да, мне стоит попытаться разузнать все, что возможно, от него, пока Брюса нет, а рассерженная Симона мрачно сидит в своей комнате.

Но в середине обеда Симона спустилась и присоединилась к нам. Харви прав — она пребывала в отвратительном настроении. Я постаралась как можно скорее ускользнуть от нее, а Харви Сангер никак не мог бы последовать за мной.

Я села за стол и погрузилась в мысли о Тони и о том, что я знала о смерти Терезы. Взяв лист бумаги, я стала делать заметки, обрисовывая замешанных в это дело лиц и мотивы их поступков, как если бы писала роман.

Полицейские были уверены, что Тони и Харви Сангер были единственными подозреваемыми, я добавила X как возможного бродягу-психопата или случайного прохожего, которого внезапно охватила темная, первобытная жажда убийства, и он напал на Терезу.

Потом я добавила четвертое имя — Брюс Монро. Затем неуверенно пятое — Симона Стантон, с вопросительным знаком. В действительности у меня не было веских причин добавлять какое-либо из этих имен, но мне хотелось рассмотреть всех живущих в Кондор-Хаус.

Брюс Монро не имел видимых причин убивать Терезу, но большую часть своей жизни он занимался тем, что выслеживал и убивал живых существ. Убийство было для него привычным способом существования, несмотря на вновь выработанную им философию. Если вооружить его мотивом, он может убить инстинктивно, без долгих размышлений. Но почему Терезу?

Я вздрогнула — кто-то стучал в дверь моего кабинета — приглушенный, тихий стук…

Я поспешно подошла к двери:

— Да?

— Впустите меня, Маделин. Это Харви, — настойчиво прошептал голос. — Я должен кое-что вам сказать…

Что-то звякнуло за дверью — будто бутылка ударилась о стакан.

— А это не может подождать до завтра?

— Нет. Я хочу поговорить с вами о Симоне и ее гепардах.

Я заколебалась:

— Уже поздно, Харви, и я устала.

— Но еще нет и одиннадцати, и она тоже говорит, что поздно! — пробормотал он. — Все женщины здесь одинаковые. Сначала Симона, потом вы. Стараешься оказать вам услугу, а вы даже не проявляете элементарной вежливости…

Я открыла дверь и посмотрела на него:

— Что вы хотели мне сказать, Харви?

Он скользнул по мне взглядом, и в его глазах отразилось разочарование.

— Все еще одеты? Так к чему вся эта суета? Я-то думал…

— Я же сказала, что устала.

— Не собираетесь пригласить меня? — насмешливо спросил он.

— Если вы хотите побеседовать, я спущусь в гостиную. Вы немного выпили, не так ли? А Симона и без того расстроена. В ее теперешнем настроении ей, наверное, не понравится, если мы станем разговаривать здесь.

— А кому какое дело до того, что нравится или не нравится Симоне? — саркастически бросил он.

— Мне, — спокойно ответила я. — Она моя хозяйка. Я здесь для того, чтобы написать для нее сценарий. Забыли?

— Хорошо, хорошо! — согласился он. — Хотя не могу понять, почему она снова хочет работать. У нее нет такой необходимости. Просто смешно. Все в целом смешно и нелепо. Мы могли бы сейчас жить на Ривьере и наслаждаться жизнью. Или во Флориде. Или в любом другом проклятом месте, только не здесь!

— Разве в этом моя вина?

— Нет. Может, и нет. Но вы даже не приглашаете молодого человека войти. Не хотите разговаривать со мной… Ведь с Рандом вы ведете себя совсем по-другому?

Внезапно он оперся рукой о стену, и я обратила внимание, что он не очень твердо держится на ногах. Наверное, пил не переставая с тех пор, как я оставила их с Симоной в столовой.

— В связи с чем вы упомянули мистера Ранда? — осторожно спросила я.

Он засмеялся:

— Не станете же вы отрицать, что встречаетесь с ним, дорогуша? Вы отправляетесь на прогулку на лошади Монро, а Ранд выезжает вам навстречу на машине. Даже Симона знает об этом. А сегодня днем вы ездили к Ранду домой. И поверьте, я не осуждаю за это Ранда…

— Если Симона не одобряет какие-то мои поступки, она, безусловно, должна высказать свое недовольство мне, — заявила я.

— Ну вот, теперь вы рассердились на меня. Не надо так, Маделин. Не следовало мне говорить вам… Послушайте, можно мне зайти и поговорить с вами?

— Поговорим утром. Если вы не забудете, — сказала я. — Спокойной ночи, Харви.

Он качнулся в дверном проеме и посмотрел на меня.

— Какого черта такая девушка, как вы, вмешивается во все это? — сердито спросил он. — Предупреждал я вас держаться подальше от Ранда? Предупреждал в первый же день, когда вы приехали с этим чертовым Саки. — Он рассеянно покачал головой. — Встречаться с Рандом снова и снова и жить здесь, совать нос в чужие дела, задавать вопросы. Не думайте, что Симона не видит вас насквозь, Маделин Феррари, если это действительно ваше имя… Или что вам удастся разведать то, что не удалось другим…

Он нетвердо развернулся, и стакан снова звякнул в боковом кармане его пиджака. Я испуганно посмотрела ему вслед.

— Не думаете же вы?..

— А что мне думать, — отмахнулся он от меня. — Теперь я знаю, что вы замышляете. Думаете, вам долго удастся дурачить Симону? Глупо было с вашей стороны приезжать сюда, так что не вините меня, если с вами произойдет что-то неприятное. Вините во всем себя…

— О чем вы говорите, Харви? Вы изображаете меня какой-то шпионкой.

Он, покачиваясь, пошел от меня, что-то бормоча себе под нос. Было бесполезно пытаться продолжать с ним разговор. Я вошла в комнату, закрыла дверь и прислонилась к ней, вся дрожа. Харви Сангер сегодня сильно напился, но я поняла, что он хотел сказать.

Тони Ранд упомянул о том, что нанимал детективов — наблюдать за Кондор-Хаус. Мужчину и девушку, как он сказал, которые приехали в Илуачи. Так, значит, Харви и Симона приняли меня за частного детектива.

Я содрогнулась, вспомнив о гепардах. Тони не стал говорить мне о том, что произошло с детективами, сказал только, что им не удалось выяснить ничего нового.

Но я-то нашла. Я видела надпись на обратной стороне портрета Харви Сангера. Сказал ли ей об этом разгневанный Брюс Монро? И если он сказал, что узнал о портрете от меня?

Внезапно я почувствовала себя ужасно одинокой. Я заперла дверь кабинета, поспешно прошла в спальню и закрыла также внутреннюю дверь. Мое сердце глухо билось. Я осмотрела большую комнату. За окном было очень темно.

Мои окна были открыты, и, когда занавески заколыхались под порывом ночного ветра, приглушенный рев долетел вместе с бризом. Эти большие кошки проявляли сегодня вечером беспокойство. Может, потому, что Брюса Монро не было. Я замерла, прислушиваясь. Прерывистый рев принадлежал одному из львов, спровоцировав другие, столь же зловещие звуки. Охваченная ужасом, я стояла и прислушивалась, наблюдая за колыхавшимися занавесками.

Постепенно звуки замерли, и занавески перестали покачиваться. Я крадучись подошла к окнам и поспешно закрыла их. За стеной, окружавшей зверинец, горели огни. Я видела их отблески и неясные очертания стены темницы для животных, но сад и лужайки под моим окном лежали в полной темноте. Наверное, где-то там спали гепарды. Или, возможно, их так же, как и других животных, охватило беспокойство, и теперь они крадутся куда-то под моими окнами. А может, они вскарабкались на дуб?..

Я отпрянула от окна и села на край кровати. Никогда в жизни я не была такой одинокой и испуганной. Я пыталась убедить себя, что Харви Сангер пьян и в его туманных намеках мало смысла, а я не подвергаюсь никакой опасности. Да и какая может быть опасность? Я всего лишь посторонний человек, приехавший сюда только для того, чтобы написать сценарий. Я не принимаю участия в их сложной, запутанной жизни, не играю в ней никакой роли.

Во всяком случае, какая тут может быть опасность, если нет вины? У меня нет никаких доказательств того, что убийца Терезы Ранд находится под высокой остроконечной крышей старого готического здания…

Я находила эти аргументы, но они не могли убедить меня. Здесь была опасность, я ощущала ее. Здесь была вина. К тому же меня подозревали. Харви сказал: «…если с вами произойдет что-то неприятное…»

Я взяла справочник, лежавший рядом с моим телефоном, и стала искать номер Тони. Если мне удастся поговорить с ним, я почувствую себя лучше. Достаточно просто услышать его голос, и я успокоюсь…

Я набрала первые две цифры номера и отчетливо услышала щелчок поднимаемой трубки второго телефона где-то в доме. Кто-то подслушивал.

Я осторожно положила трубку. Сердце мое бешено билось. В ужасе смотрела я на телефон. То, что казалось мне средством для успокоения, внезапно превратилось в источник новой опасности. Предположим, я не услышала бы щелчка поднимаемой трубки? Предположим, сболтнула бы что-нибудь неосторожное Тони?

А когда я обдумывала все это, свет в моей комнате вдруг погас.

Я сидела абсолютно неподвижно на краю кровати и дрожала, чувствуя себя совершенно беспомощной. В окно было видно, что свет в зверинце тоже погас. Повсюду простиралась глухая страшная тьма. Все огни в Кондор-Хаус потухли.

Теперь я поняла, какой дурочкой была, слишком много сказав Брюсу Монро. Мне не следовало говорить о портрете и тем более о надписи на нем. И что еще хуже, я ничего не сказала об этом Тони, так как понимала — он не позволил бы мне вернуться сюда, если бы узнал обо всем.

Мне следовало прислушаться к его совету и переехать в деревню. Симона, возможно, не стала бы возражать, а я спаслась бы от тех страшных последствий, которые могли вызвать мои неблагоразумные поступки. Вместо этого я убеждала Тони, что не подвергаюсь здесь опасности. Но случай с телефоном показал, как обстоят дела в действительности.

Нельзя было надеяться ни на помощь, пи на утешение от Тони сегодня вечером.

Может, он уже спит сейчас. Светящиеся стрелки небольших походных часов, стоявших на ночном столике, показывали почти полночь. Но мысли о Тони немного успокоили меня. Я сказала себе, что бесполезно просто сидеть и ждать, когда что-нибудь произойдет. Надо предпринять какие-то меры, чтобы защитить себя.

Я осмотрелась, но могла видеть только смутные очертания мебели. Я закрыла двери и окна, но от дверей есть ключи. Я поспешно встала. Во-первых, мне необходим свет. Здесь должны быть лампы. В таких местах, как это, отключение электричества, наверное, не новость.

Кто-нибудь из слуг принесет мне лампу, если попросить. Я нащупала и нажала звонок. Нажимая его, досчитала до десяти. Всегда можно извиниться перед Уолтоном, экономкой или кем-то из слуг, виновато подумала я, скажу, что боюсь темноты. Я невольно улыбнулась, потому что сегодня это соответствовало действительности. Сегодня я действительно боялась.

Долгое ожидание, но за дверью не появилось ни проблеска света. Не было слышно и шагов, приближающихся по коридору. Наверное, все спали. Я опять отчаянно нажала на звонок.

Ничего…

Я снова села на кровать, вся дрожа, но пытаясь обрести спокойствие. Неужели все это в мою честь?

Ну конечно же, если свет погас, значит, нет электричества, и звонок не работает. Чтобы позвать кого-то из слуг, нужно пройти в дальнюю часть дома. А поскольку слуги обычно ложатся спать рано, они, возможно, даже не заметили, что электричество отключили.

Исчезла надежда заполучить лампу и поговорить с кем-то разумным и доброжелательным, таким, как Уолтон или Анна. Тогда я вспомнила, что в одном из моих чемоданов лежит фонарик.

Я ощупью нашла дорогу к стенному шкафу и отыскала чемоданы. Я точно помнила, что в Лос-Анджелесе положила фонарь в чемодан, но не знала, что сталось с ним потом. Наконец мои пальцы нащупали фонарик, и я бережно достала его. Это была изящная, тонкая, как карандаш, вещица, которую кто-то подарил мне на Рождество. Я никогда прежде им не пользовалась. Я зажгла его. Тонкий лучик казался довольно ярким во тьме комнаты. Отбрасываемое им крошечное пятно света выхватывало небольшие участки в темных углах…

Я с облегчением вздохнула. По крайней мере, он работал, и батарейка была новая.

А теперь мне, может быть, удастся что-нибудь сделать с этими такими уязвимыми дверьми. Стул, стоявший в спальне, хорошо поместился под ручку двери. Вращающийся стул из кабинета не подошел — у пего оказалась слишком короткая спинка, но мне удалось придвинуть к двери тяжелый письменный стол и поставить его под углом. Я передохнула, тяжело дыша и прислушиваясь.

С тех пор как погас свет, животные как-то странно притихли. Казалось, все здесь замерло, прислушиваясь и разделяя мой необоснованный страх перед неведомым… или чего-то ожидая.

Но я чувствовала себя в большей безопасности, казалась себе менее уязвимой, забаррикадировав двери. Постепенно ко мне стала возвращаться уверенность. Ничего не произошло и не произойдет, решительно убеждала я себя. Все мои страхи — результат воображения.

А теперь стоит позвонить Тони. И если кто-то станет подслушивать — пусть слушает и поймет, что я не одинока. У меня есть друзья неподалеку отсюда, которые станут задавать вопросы, если со мной что-то случится. Я не одинока…

Возможно, тот, кто взял трубку в прошлый раз, тоже собирался позвонить, а не подслушивать и так напугавший меня случай был всего лишь совпадением.

Я сняла трубку и стала набирать номер, внимательно прислушиваясь, не раздастся ли снова подозрительный щелчок, говорящий о том, что снимают трубку другого телефона. «Надо будет тщательно обдумывать все свои слова, — обещала я себе, — так что не стоит ничего бояться», но все-таки испытывала страх, прислушиваясь. Просто извинюсь перед Тони за поздний звонок, упомяну об отключении электричества, и мы договоримся о том, что я приеду завтра к нему на кофе. Тогда они будут знать, что Тони ждет меня и…

Никто не отвечал и не ответит. Никто не собирался подслушивать. Телефон не работал…

 

Глава 8

Я натянула на себя покрывало и задремала, полностью одетая, только сняв туфли, но внезапно проснулась и прислушалась. Долго лежала, едва осмеливаясь дышать, сжимая в руке фонарик, но в моей спальне ничего не двигалось.

Я осторожно села, включила фонарь и осветила им комнату и через открытую дверь кабинет: Стул все еще закреплял ручку двери моей спальни, а напротив я видела дверь кабинета и по-прежнему стоящий на месте стол. Занавески на окнах не колыхались, а поскольку я слышала, что на улице дует ветер, это означало, что окно тоже закрыто.

Я взглянула на часы, стоявшие на ночном столике у кровати. Пятнадцать минут третьего. Значит, сон был недолог — когда я в последний раз смотрела на часы, было начало второго.

Может, уже включили электричество? Или снова начал работать телефон? В доме было настолько тихо, что казалось, будто все крепко спят. Так что, если телефон работает, вероятно, удастся позвонить Тони и никто не услышит.

Сначала я нащупала кнопку ночника, затем телефонную трубку, но ничего не изменилось. Телефон по-прежнему молчал, и электричества не было.

Я подошла к окну и осторожно отдернула занавески. Без фонаря не было ничего видно. Ветер мрачно свистел в проемах моих сводчатых окон. Звезды прятались за тучами.

Может, львы зарычали громче обычного и от этого я проснулась. Но если и так, то теперь они молчали. До меня не доносилось вообще никаких звуков.

Прижав фонарик к стеклу, я стала всматриваться в тени под окном. Там ничего не двигалось. Крошечный лучик света от моего фонарика достиг земли, высветив круг влажной травы с поблескивавшими, как драгоценные камни, каплями.

Вдруг я вспомнила про дуб и гепардов и направила луч света на дерево, провела лучом по его толстым веткам, по следу срубленной ветки, всмотрелась сквозь листья. Гепардов там не было.

Я медленно провела фонариком дугу, проверяя пределы его досягаемости, поймала лучом край посыпанной гравием дорожки, внимательно посмотрела вдоль нее и резко остановила движение фонарика. Гепарды были там — стояли бок о бок.

Я с недоумением смотрела на них — было нечто странное в том, как они стояли там абсолютно неподвижно. Даже когда я направила на них луч света, они не повернули голову, не сдвинулись с места. Они были словно статуи, обращенные к стене, отделявшей сад от конюшен. В позе их ощущалась какая-то напряженность, настороженность, и это мне совершенно не понравилось.

Присмотревшись к ним повнимательнее, я обратила внимание на то, что они чуть присели, будто увидели какую-то опасность, угрожавшую им обоим. Опасность, которой я не видела и не ощущала, которая…

Из конюшен раздался топот копыт, и лошадь в страхе пронзительно заржала. Я рывком направила фонарик в ту сторону — к подножию высокой каменной стены, затем к ее верху — там ничего не было видно. Стена казалась неприступной. И Брюс Монро уверял меня в этом.

Гепарды не могли перепрыгнуть с дорожки через окруженную колючей проволокой стену. Даже более крупные животные, например тигр или ягуар, не смогут проникнуть на конный двор. Если бы даже звери каким-то образом сбежали из своих логовищ, то не смогли бы пробраться в конюшни ни из сада, ни с других площадок. Стена надежно защищала лошадей, во всяком случае, в этом меня убеждал Брюс Монро.

Я снова хотела направить луч света на гепардов, но они скрылись. Больше их не было видно нигде.

Из конюшни снова раздался шум, на этот раз громче. Наверное, ветер донес до Паши запах гепардов, а страх перед ними был так же свеж в его памяти, как и в моей. А я не сомневалась, что весь этот шум производит именно Паша.

Я выключила фонарь и стояла, сосредоточенно вслушиваясь. Он искалечит себя, если не остановится. Я представила себе, как он встает на дыбы и бьет передними ногами по воздуху, как делал это у подножия хребта. Он выглядел там по-настоящему величественно, но в узком пространстве конюшни?..

Он снова заржал, и я услышала звук, напоминающий раскалывающееся дерево, затем глухие тяжелые удары. Эти звуки беспокоили меня. Он прекратил ржать, но топот копыт продолжался. Теперь он встревожил и других лошадей.

Я с беспокойством вглядывалась в смутные очертания стены, окружавшей конный двор, в надежде, что кто-то из слуг услышит шум, производимый Пашой, и придет ему на помощь. Судя по звукам, он, похоже, пробил своей железной подковой дерево и застрял в двери стойла. Так лошадь может сломать ногу.

— Кто-нибудь сейчас услышит его, — пробормотала я. — Может, Уолтон или Карсон.

Хотя трудно представить, чтобы Уолтон справился с Пашой. Но когда кто-нибудь услышит, выйдет из боковой двери дома и пройдет в конный двор, будет виден отблеск света за стеной.

Я нервничала и нетерпеливо ждала, вглядываясь в темноту. Удары стали громче. Затем Паша закричал. Крик лошади похож на человеческий. Он отличается от ржания. Этот звук полон боли и ужаса. Теперь ясно, что Паша сильно ушибся. Но все вокруг меня в доме оставалось тихим и равнодушным.

Я вспомнила, что Брюса Монро, который мог услышать и помочь Паше, не было дома. Харви Сангер, наверное, глубоко погрузился в пьяный сон, да и в любом случае маловероятно, что он мог оставить постель для того, чтобы помочь лошади.

Внезапно, движимая чувством долга, более сильным, чем страх, я принялась ощупью отыскивать пальто, натянула его, затем надела туфли. Я помнила, как Паша верно стоял рядом со мной, когда с легкостью мог убежать, оставив меня один на один с этими ужасными гепардами.

Убрав стул, я открыла дверь, пытаясь убедить себя, что мой поступок не требовал большой храбрости, поскольку гепарды не могли перепрыгнуть через стену и пробраться на конный двор, так же как не могли забраться туда и другие животные. Мне предстоит просто спуститься по лестнице в конце коридора, дойти до боковой двери и выйти в конный двор. А он надежно закрыт. Никто не мог проникнуть туда из сада.

То, что я делала, было абсолютно безопасно и разумно, уверяла себя я, просто посмотрю, что случилось с Пашой, и, если ничего не смогу сделать, что ж, тогда разбужу Уолтона, а он позовет кого-нибудь на помощь.

Я осветила фонариком оба конца коридора и обнаружила, что он пуст. Совершенно не было причин для того, чтобы сердце так сильно билось, когда я осторожно пробиралась по коридору к лестнице. Но в темном и пустом доме было жутко. Сюда не доносился шум, производимый Пашой, так что его, возможно, совершенно не было слышно в помещениях для слуг или в комнатах Симоны и Сангера, в другом конце дома. Поскольку только моя комната находилась неподалеку от конного двора, то именно мне предстояло помочь бедному животному, если только это мне по силам…

Я никогда не пользовалась этой лестницей прежде. Свет моего фонарика выхватывал покрытые ковром ступени. Они, как и все в Кондор-Хаус, содержались в абсолютном порядке. Я бесшумно спускалась. Лестница повернула, и подо мной оказалась боковая дверь. Я знала, что она открывалась прямо в окруженный стеной, выложенный булыжником двор, окружавший конюшни.

Внезапно Паша снова закричал, забил копытами, затем остановился. Я испуганно подскочила, звуки здесь казались намного громче и страшнее, чем в моей комнате.

— Иду, мальчик! — пробормотала я, подбадривая скорее себя, так как лошадь не могла меня отсюда услышать.

На двери был длинный засов и замок с пружиной. Я отодвинула засов, открыла дверь и нервно выглянула во двор.

Я могла бы повернуть назад, но Паша снова заржал и затопал подковами, хотя без прежнего отчаяния, словно чувствуя, что я иду, и прося меня о помощи.

Удостоверившись, что дверь у меня за спиной открыта, я вышла в конный двор. Ветер был сильнее, чем казалось, и я задрожала теперь не только от страха, но и от холода.

Потребовалось усилие, чтобы оторваться от двери и медленно пойти по неровному, выложенному булыжником двору по направлению к конюшням.

Дверь конюшни была закрыта снаружи. До меня доносились нервные передвижения лошади из первого стойла. Следующая дверь вела в амбар, за ним находилось стойло Паши. Дверь амбара была закрыта на висячий замок. Свет моего фонарика заметался в поисках второго стойла, и когда я его увидела, то пришла в ужас.

Как я и предполагала, Паша бил подковами в дверь и расколол одну из досок, расколол очень сильно и застрял в пробитом отверстии, так что подкова торчала наружу, а волосы за копытом окрасились кровью. Зазубренный край дерева впивался в его ногу все сильнее каждый раз, когда он пытался втянуть ее назад. Мне были видны разорванная кожа, плоть и белое, похожее на шнур сухожилие, обнаженное и окровавленное.

Он снова рванулся назад, словно хотел показать мне, в какую беду попал.

Свежая струя темной крови потекла вниз и окрасила булыжник.

— Спокойно, Паша, это я, — ласково произнесла я. — Спокойно. Все будет хорошо.

Он заржал и замер в ожидании. Я слышала, как он фыркает и тяжело дышит за деревянной дверью, готовый снова рвануться назад, прикоснулась к его ноге над раной, нежно погладила его, успокаивающе разговаривая с ним и чувствуя, как он дрожит под моими прикосновениями. Но как помочь лошади? Если я попытаюсь высвободить его ногу, а он потянет ее назад, то сможет раздробить мне руки — у меня не хватит сил удержать его.

В кармане моего пальто лежал шарф. Я просунула его конец под щетку волос над копытом и обмотала в несколько рядов вокруг ноги, так что получилась толстая повязка. Паша тихо ржал и фыркал за дверью напротив моего лица, пока я успокаивающе с ним говорила. Он стал понемногу успокаиваться, понимая, что я пытаюсь ему помочь. Я завязала шарф. Теперь, по крайней мере, его нога будет хоть немного защищена от зазубренных краев расщепленного дерева.

Я снова взяла фонарик и принялась рассматривать сломанную доску. Подкова расколола толстую доску посередине, а края, вернувшись на место, крепко сжали его ногу. Теперь он не мог просунуть подкову назад. Каждый раз, пытаясь это сделать, он травмировал ногу все сильнее.

Теперь Паша немного успокоился, словно испытывая уверенность в том, что я сумею все уладить. Но, судя по тому, как раскололось дерево, я не смогу вытащить его ногу. Дверь была крепкой и открывалась наружу. И каждый раз, когда он пытался вытащить ногу, то всего лишь оттягивал расщепленную доску вдоль дверного проема.

Я в отчаянии покачала головой:

— Зачем ты это сделал, Паша? Ты уже должен был знать, что кошкам здесь до тебя не добраться. Почему ты впал в панику? И как теперь вызволить тебя отсюда?

Он тихо заржал, приподнял ногу и снова положил, но не потянул ее назад, наверное, после того, как я перевязала эту ужасную рану, он почувствовал себя лучше.

Нам был необходим мужчина с пилой, чтобы распилить проклятую доску. Впрочем, возможно, я и сама смогла бы помочь, если бы мне удалось найти какой-то достаточно длинный предмет, чтобы приподнять доску, одновременно отодвинув ее в сторону, чтобы освободить ногу. Я принялась обдумывать такую возможность. Для этого придется приподнять ногу Паши настолько, чтобы просунуть под нее мой импровизированный рычаг, и в своем нынешнем, более или менее умиротворенном состоянии он, по-видимому, позволит сделать это. Он практически сможет сам освободиться, когда почувствует, что доска больше не сдавливает его ногу.

Где мне найти такой рычаг как можно скорее? Очевидно, в амбаре, но он закрыт. Я скользнула фонариком по двору в поисках доски, жерди или чего-нибудь подобного, что смогла бы использовать, но конный двор был слишком чисто прибран. Ничего подходящего не валялось вокруг. Я поймала себя на том, что, поглощенная проблемами Паши, на время забыла собственные страхи, и улыбнулась при мысли об этом.

За стойлом Паши справа в углу стены была еще одна дверь, которой я не заметила прежде. Она вела в небольшое, похожее на гараж здание, которое, судя по всему, было пристроено к стене. Я подошла к нему. Паша взволнованно заржал у меня за спиной, когда почувствовал, что я отхожу от него.

— Все в порядке, мальчик, — сказала я. — Я скоро вернусь.

Если дверь закрыта на замок, мне придется пойти в дом и разбудить Уолтона. У кого-то же есть ключи от амбара, а там должны быть инструменты, которыми можно будет воспользоваться. Но теперь возвращаться не хотелось, так как я чувствовала себя обязанной помочь Паше и не хотела подвести его. Между нами возникла связь взаимной симпатии и доверия.

Я подошла к двери и посветила на нее фонариком — замка не было, всего лишь засов; с легкостью отодвинув его, я заглянула внутрь, осветив его светом моего верного фонарика.

Я вздрогнула и на мгновение застыла от ужаса — передо мной возвышалась обтянутая тяжелой сетью клетка.

Разве такое возможно? Ведь не было таких логовищ, двери которых открывались бы в конный двор. Зверинец находился с другой стороны сада, и сад отделял конный двор от зоопарка. Ну конечно же это охотничий джип. Тот самый, который Брюс Монро специально изготовил, чтобы привезти гепардов из Бостона. Я посветила фонариком и осмотрела чистую солому на дне клетки, затем колеса и корпус самого джипа, ключ зажигания.

При виде клетки меня охватил было прежний страх, но теперь я вздохнула с облегчением, смело вошла внутрь и осмотрелась.

Помещение было маленьким; кроме самого джипа, в нем находились только грабли и канистра с бензином в углу. С сомнением я осмотрела садовые грабли. Мой план предполагал более крепкий рычаг, но, может, если ручка окажется достаточно крепкой…

Я взяла грабли и поспешила назад к стойлу Паши. Снова успокаивающе беседуя с ним, я коснулась раненой ноги коня, нежно погладила ее и приподняла; свободной рукой подсунула под нее ручку грабель и, сделав шаг назад, нажала на свой импровизированный рычаг, чтобы установить его на место. Он остался на месте, немного покачиваясь. Он выглядел вполне надежно, и, казалось, моя теория верна. Передняя нога Паши лежала на ручке; если я всем весом нажму на свой рычаг, он должен отодвинуть полдоски от дверной рамы, не причинив вреда лошади.

Я положила фонарь и глубоко вздохнула.

— Спокойно, Паша. Еще минута, и я освобожу твою старую бедную ногу!

Я обхватила грабли, всем своим весом налегла на них, чтобы отодвинуть доску к стене, и почувствовала, как ручка прогибается. Доска затрещала, и я, обрадовавшись, нажала еще сильнее. Раздался резкий щелчок, и я полетела вперед, ударилась костяшками пальцев о стену и вскрикнула от боли и разочарования.

Ручка грабель сломалась.

Паша отпрянул, напуганный моими попытками, и мне пришлось успокаивать его. Вот и все, с отвращением подумала я. Я больше ничего не могу сделать одна.

— Извини, Паша. Мне придется позвать кого-нибудь на помощь.

Следовало это сделать сразу же, с горечью говорила я себе. Разбудить Уолтона или кого-либо еще и привести одного из садовников с фонарями и инструментами. Я слишком импульсивна, это привело только к новым страданиям Паши.

Когда я повернулась, чтобы уйти, конь тревожно заржал и приподнял ногу, словно хотел напомнить мне, что еще не свободен и хочет, чтобы я была рядом, даже если он по-прежнему оставался в западне. Я быстро уходила от него к дому, снова включив фонарик, чтобы найти боковую дверь, которую оставила открытой. Я резко остановилась — дверь, которую я позаботилась оставить открытой, была плотно закрыта. Я тупо смотрела на нее, и луч света тихо дрожал. Пытаясь помочь Паше, я на время забыла свой страх, но теперь он вновь нахлынул на меня. Тяжелая дверь никак не могла закрыться сама собой, кто-то намеренно запер ее, закрыв меня здесь, на конном дворе.

Пока я в ужасе смотрела на дверь, Паша внезапно снова впал в неистовство, закричал и забил подковами о дверь, крепко державшую его. В производимых им звуках было нечто настолько ужасное, что волосы, казалось, встали у меня дыбом. Колени задрожали, когда я подумала о гепардах.

Ужасная мысль пронзила мой мозг — тот, кто закрыл дверь, наверное, увидел меня у стойла Паши, увидел свет моего фонарика и догадался, что я пытаюсь сделать. Но кто еще, кроме Симоны, мог запереть меня здесь?

Я сказала Брюсу Монро, что Сангер был ее любовником еще до убийства Терезы, и это была моя ошибка. Ошибка, которая может оказаться фатальной. Брюс Монро, должно быть, направился к Симоне и потребовал у нее объяснений. Она, без сомнения, либо предоставила их ему, либо все отрицала, а поскольку надпись с портрета пропала до того, как Брюс мог проверить, последнее слово было за ней.

Но для Симоны мое открытие сулило намного большую опасность, чем вопросы Брюса Монро — если она видела все так, как теперь видела я. Это означало, что у нее был мотив для убийства Терезы Ранд. И если Симона действительно убила той ночью Терезу на утесах, она могла смотреть на это только так.

Должно быть, Терезу убила Симона. Она же пыталась натравить на Тони гепардов. А теперь намерена убить и меня.

Я отпрянула от запертой двери, прижав руку к губам, чтобы не издать истерический крик. Симона заманила меня на конный двор. Теперь ей осталось только позвать гепардов в дом, открыть эту дверь и выпустить их ко мне. И кто станет отрицать, что все это выглядит как несчастный случай? Гепарды убегали и прежде, сможет она сказать. Я говорила ей об этом, как говорила и другим. Я видела их на гребне холма. Брюс Монро пытался выяснить, каким образом они убегали, чтобы предотвратить подобные побеги впредь. Но это произошло снова. К несчастью, слишком быстро! Хотя кто мог предположить, что я стану блуждать по саду ночью в одиночестве, не предупредив никого, что вышла из дому?

Найдут мой шарф, обмотанный вокруг ноги Паши, конечно, увидят его рану и разбитую доску двери и решат, что, по-видимому, Паша привлек мое внимание, поскольку моя комната находилась ближе всех к конюшне, и только я могла услышать его.

Мне мысленно представилось, как Симона все это рассказывает. Возможно, происшествие было намеренно спланировано. Сделали так, чтобы Паша почувствовал запах гепардов, зная, что он впадет в такое возбуждение, что мне придется вмешаться…

Я слышала, как он отчаянно бился у меня за спиной. Я попятилась к нему, все еще направляя фонарик на закрытую дверь, словно она гипнотизировала меня. Вдруг меня осенило, что в конный двор вел еще один путь.

Ворота!

У меня за спиной дерево с треском раскололось, застучали подковы Паши, и все затихло. Я не осмеливалась оглянуться и посмотреть, что там произошло. Ворота были где-то слева от меня через выложенный булыжником двор, но я точно не знала, где именно. Может, я была на полпути от них? Или как раз напротив?

Я повернула фонарь в ту сторону и увидела очертания стены, пространство между изогнутыми высокими арочными проемами и…

Я чуть не выронила фонарик.

Ворота были открыты, и из пространства между ними две красные огненные точки, дикие и зловещие, угрожающе смотрели из тьмы.

Я только смутно видела обладателя этих горящих красных глаз, огромное, похожее на кошачье, тело, замершее, когда я поймала его в луч света.

Я прижалась спиной к стене амбара рядом со стойлом Паши. Колени мои настолько ослабели, что я едва могла стоять. Но я видела только одно животное. Где же другое?

Мое воображение рисовало его приближающимся ко мне во тьме, возможно, уже готовящимся к прыжку. Я двинулась вдоль стены, но не отводила свет фонаря от первого зверя в поисках второго, боясь, что тогда первый бросится на меня. Я оказалась у двери стойла Паши; неожиданно из глубины стойла раздались его топот и ржание. Моя рука нащупала щель, где застряла его нога, и обнаружила, что она пуста — он выдернул ногу в этой последней отчаянной попытке. Паша освободился.

Что, если мне удастся забраться к нему?

Даже если охваченный страхом Паша затопчет меня, все равно это лучше, чем оставаться здесь один на один с ужасным зверем, припавшим теперь к земле, начинавшим сердиться оттого, что слабый свет был направлен ему в глаза. Медленно покачивая хвостом из стороны в сторону, он…

Я нащупала левой рукой задвижку сломанной двери и изо всех сил потянула, свет фонаря заколебался. Но отвести задвижку я не смогла, удары Паши плотно вбили дверь в раму…

На мгновение я потеряла из виду припавшего к земле зверя, а очутиться во тьме оказалось еще страшнее, чем видеть его. Крепко прижавшись к двери, я отчаянно замахала фонариком в поисках большого кота. Луч света скользнул по его смутному силуэту, вернулся и замер…

С еще большим ужасом смотрела я на животное. В мгновение темноты оно сильно приблизилось ко мне, и его поза изменилась. Зверь так низко припал к земле, что мне хорошо стали видны его бедра и высоко выступающие лопатки.

Он готовился к прыжку, я не сомневалась в этом! Его останавливал только луч света, но не надолго.

Он чуть склонил голову набок, сердито оскалился на свет и зарычал. Никогда не слышала, чтобы гепарды издавали подобный рык.

Я смотрела, охваченная невыразимым страхом.

Теперь, когда я видела его более ясно, он выглядел намного больше Заида или Фатимы и казался намного темнее, почти черным. Мой мозг напряженно работал. Это вовсе не гепард.

Это ягуар!

Я попятилась вдоль стены и почувствовала, как холодный пот выступил у меня на лбу. Казалось, вот-вот упаду в обморок. Я почти ничего не видела, у меня кружилась голова и тошнило. Сейчас упаду, фонарь выскользнет из ослабевших пальцев и погаснет, а ягуар…

Я вскрикнула, когда что-то тяжелое неожиданно ударило меня по спине. Фонарик дрогнул, и ягуар, крадучись, еще приблизился ко мне, злобно рыча.

Но это был не второй враг, напавший на меня сзади, — я ударилась спиной о край открытой двери и впервые с тех пор, как увидела закрытую дверь дома, вспомнила о существовании гаража и о стоявшем в нем джипе.

Я нашла убежище, но поздно. Ягуар был слишком близко. У меня не было надежды вскочить внутрь и закрыть дверь, прежде чем он набросится на меня, или еще хуже, он окажется там вместе со мной.

И в этот момент моего величайшего страха Паша яростно закричал и забил обутыми в железо копытами по булыжникам своего стойла. Ягуар замер, повернул голову к стойлу и, по-видимому, почувствовал запах конской крови. Еще мгновение я удерживала его в свете фонаря, в следующий момент он прыгнул в сторону, во тьму, и исчез из виду.

Еще секунду страх удерживал меня на месте, затем я бросилась в гараж и захлопнула за собой дверь. Фонарик выскользнул из моих пальцев и впустую проливал свой свет на колеса джипа. Я собралась с силами, схватилась за Дверь и, откинувшись назад, стала ее держать. Снаружи ночь наполнилась страшными, вселяющими ужас звуками — Паша вставал на дыбы и бил подковами, а рычащий ягуар пытался пробраться к нему сквозь узкий пролом в двери.

Я теряла драгоценные секунды, стоя таким образом, прижавшись к двери, пока до меня не дошло, что я сжимаю в руках задвижку. Дрожащими пальцами я принялась искать углубление. Паша внезапно перестал кричать, хотя я по-прежнему слышала, как он топает подковами по булыжнику и в страхе встает на дыбы, но теперь было совершенно не слышно ягуара.

Я нащупала углубление, закрыла дверь на задвижку и снова прислонилась к ней, колени мои подгибались.

Вдруг послышался легкий, словно дыхание, звук, затем раздался тяжелый удар в дверь, чуть выше моей головы, а прямо на уровне уха сквозь доски снова донеслось это ужасное рычание.

Ягуар отошел от дверей стойла, от угрожающих подков Паши. Он искал более доступную и беззащитную добычу. Меня.

Я отпрянула от двери и наклонилась подобрать фонарик, направила дрожащий луч света на дверь и смотрела чуть дыша. Теперь ягуар передвигался за дверью почти бесшумно, пытаясь найти путь внутрь. Он снова ударил высоко по двери, и она зашаталась. Наверное, на этот раз он встал на задние лапы. Во всяком случае, я слышала, как его когти рвали дерево, затем — как он обнюхивает щель под дверью и царапает когтями угол. Дверь снова закачалась, и, осветив ее дрожащей рукой, я отчетливо увидела, что задвижка подалась. Парализованная ужасом, смотрела я на нее. С каждым ударом в дверь ягуар приоткрывал задвижку. Еще немного, дверь распахнется и…

Внезапно я поняла, что хотя и задвинула засов, но не опустила ручку вниз. Я бросилась к двери, подвинула его как можно дальше и закрепила. Теперь он был плотно закрыт, если только резкие толчки не сдвинут его снова. Я в отчаянии озиралась в поисках какого-нибудь предмета, который смог бы удерживать запор в прежнем состоянии. Здесь что-нибудь должно быть. Непременно должно!

Я принялась неистово обыскивать джип. Все что угодно, что можно будет просунуть в углубление и закрепить задвижку. Наконец под щитком мои пальцы коснулись чего-то металлического, и я ликующе вскрикнула. Отвертка! Она выглядела холодной, крепкой и прекрасной. Она казалась моим спасением.

Я сильно ударилась левым коленом, слишком быстро выскочив из джипа, но почти не ощутила боли. Ягуар по-прежнему трудился над дверью, теперь используя в основном зубы, пытаясь справиться с уязвимым углом под засовом. Дверь закачалась, а его зубы заскрежетали о дерево, и звук был совсем другим, чем когда он скреб дверь когтями. Он показался мне еще более страшным.

Я подбежала к двери. Ручка защелки уже опять наполовину поднялась, а когда я опустила ее назад и вставила отвертку в углубление над ней, я услышала, как полоска дерева откололась от двери под этими ужасными зубами. Но отвертка оставалась на месте, несмотря на то что дверь заметно дрожала и подпрыгивала у меня под руками. Задвижка не откроется до тех пор, пока отвертка остается на месте.

Но стоило мне отойти на шаг от двери, как мной овладел новый страх. Что, если ягуар прогрызет дверь? Что, если он сможет прогрызть такую дыру, в которую пролезет его лапа? Сила его столь же велика, как и его свирепость. Я возлагала все свои надежды на единственную стальную задвижку, которую сильный мужчина смог бы вырвать из двери вместе со всеми шурупами. А этот зверь был намного сильнее любого мужчины.

Я не была в безопасности даже за запертой дверью. Теперь нигде в Кондор-Хаус не было для меня спасения. Я должна выбраться отсюда или умереть.

Вдруг я вспомнила, что видела в джипе ключ зажигания, бросилась обратно и стала внимательно рассматривать джип, оценивая свои возможности. Никогда прежде я не водила джип, но знала, что механизм переключения скоростей в джипе отличается от других машин. А у этого джипа не было к тому же ни крыши, ни дверей, а только два открытых ковшеобразных сиденья и клетка позади.

Если мне удастся завести джип и выехать, то придется проехать через открытые ворота конного двора.

Если ягуар почувствует, что я собираюсь сделать, он с легкостью добежит до ворот раньше меня. Он может запрыгнуть в джип или вытащить меня оттуда, словно цыпленка из курятника. А что, если из-за моего незнания устройства джипа машина остановится?

Я отчаянно обдумывала все эти возможности — каждая последующая еще более ужасна, чем предыдущая, — а дверь продолжала ритмично раскачиваться. Зубы ягуара снова яростно вцепились в дерево, с треском отдирая от него щепки.

Наверное, это и решило для меня все. Никакая простая дверь не сможет долго выдерживать подобный натиск. А если дверь откроется, шансов на спасение у меня не будет никаких.

Я крадучись обошла вокруг джипа и принялась ощупывать двустворчатую дверь гаража. Пока я слышу ягуара за дверью у себя за спиной, то, по крайней мере, знаю, где он. Но если я попытаюсь завести мотор, он, возможно, растеряется и перестанет грызть дверь, тогда я не буду этого знать. Пожалуй, лучше сначала открыть дверь.

Мне раньше не приходило в голову, что эти двери могли запираться снаружи. Только теперь пришло.

Положив фонарик, я оттянула задвижку. Двери явно открывались наружу, но как сильно я их ни толкала, не могла сдвинуть с места.

Мне пришлось снова взять фонарик и рассмотреть дверь. Из груди снова вырвался вздох. Еще две задвижки — одна сверху, а другая снизу — все еще крепко держали каждую половинку двери изнутри. Дрожащими пальцами я тянула сначала одну задвижку, потом — другую, затем толкнула двери, и они с легкостью раскрылись.

Ночь была черной, как смола. Я услышала шум моря внизу и вдохнула соленый морской воздух, затем взобралась на шоферское сиденье. Прежде всего, конечно, следует проверить переключение передач.

Где здесь задний ход? Если я допущу ошибку и дам задний ход, то могу помочь ягуару, открыв для него заднюю дверь.

Сидя в гараже с широко раскрытыми двустворчатыми дверьми, когда холодный морской ветер обвевал мне лицо, я ощущала себя обнаженной и абсолютно уязвимой. Я прекрасно понимала, что у меня будет только один шанс. Если я заведу джип и не смогу запустить его, можно считать меня мертвой. Нужно все сделать правильно с первой попытки. Второй не будет…

Вот я увидела диаграмму переключения передач, постаралась взять себя в руки и поскорее запомнить позиции. Задний ход мне, безусловно, не нужен… Первая, вторая, третья, четвертая передачи…

Кажется, запомнила. А теперь дроссель и зажигание, фары, тормоза — хотя не думаю, что мне придется часто тормозить, во всяком случае до тех пор, пока не доберусь до наружных ворот на той потайной дороге, недавно обнаруженной, ворот, которыми пользовалась Симона и которые не были заперты… Ягуар рычал у меня за спиной.

Мне не хотелось пока думать о тех воротах; их можно открыть, только выйдя из джипа.

Это, по-видимому, дроссель. Я потянула, чтобы проверить, и сзади меня распахнулись двери клетки, с шумом ударившись о стену и закрытую дверь, находившуюся так близко от джипа. Мне даже на мгновение показалось, будто ягуар сломал дверь и вот-вот бросится на меня…

Так вот как Симона выпускала своих гепардов — потянув за эту ручку. Стук дверей встревожил зверя снаружи. Он зарычал еще громче и на мгновение перестал рвать дверь. Но почти тотчас же начал снова с удвоенной яростью, словно почувствовал, что я что-то замышляю, боясь потерять добычу. Открытые двери клетки не очень беспокоили меня. Если это не дроссель, то, наверное, вот он. Теперь фары. Так. Зажигание. Стартер? Где-то здесь должна быть ручка… Вот! Воздушную заслонку открываем, зажигание включаем. Я помедлила, взявшись за ручку.

Только не колебаться теперь, лихорадочно побуждала я себя. Поезжай, пока у тебя еще есть мужество! Я глубоко вздохнула, нажала на стартер, и мотор заработал.

Я выжала до конца акселератор. Мощный мотор громко взревел в закрытом пространстве гаража. Я чуть приподняла ногу, осторожно открывая воздушную заслонку. Сердце мое глухо и болезненно забилось, когда я положила руку на переключатель передач.

Сжать, налево и на себя. Фары? Да, зверь, находящийся снаружи, теряется от света. Огни резко вспыхнули, осветив несколько ярдов жесткой травы за проторенной джипом дорогой и простиравшуюся за ней бездну.

Я повернула руль, в ответ на мое неумелое обращение со скоростями джип резко рванулся вперед. Вторая скорость! Стена впереди повернула, вместе с ней повернула дорога, а за углом ждали открытые ворота конного двора. Я спешила к ним, цепляясь за надежную вторую скорость, не отпуская акселератор…

 

Глава 9

У меня за спиной зловеще хлопали дверцы клетки, а я припала к рулю несущегося джипа и со страхом вглядывалась вперед. Помнила только о том, что нужно постоянно жать на акселератор, чтобы мотор не заглох, и джип ехал по дорожке, проходившей вдоль стены.

Я повернула за угол по направлению к открытым воротам конного двора. Длинная боковая стена, отгораживавшая дом от поместья, протянулась вдали. Громада Кондор-Хаус теперь неясно вырисовывалась высоко над стеной, и виднелись железные ворота впереди и справа от меня. Мне придется проехать очень близко от них, если я хочу оставаться на дороге. Я решила поступить именно таким образом, так как деревья подходили слишком близко к дороге слева и в их тени могли скрываться невидимые ямы и другие опасности.

Так что я продолжала удерживать джип на дороге, не снимая ноги с акселератора, и джип с ревом передвигался на второй передаче, на максимальной скорости. Ворота стремительно приблизились ко мне. Я пристально всмотрелась и увидела, как что-то темное задвигалось там и выскочило мне навстречу. Ягуар.

Зверь повернул в мою сторону морду и, кажется, зарычал, хотя звука было не слышно из-за шума мотора. Он свесил голову набок, и в свете фар я увидела, как сверкают его глаза и скалятся белые острые зубы страшной пасти. Я заметила, что он припал к земле, и инстинктивно направила на него машину.

Сейчас он прыгнет ко мне в джип! Я нисколько не сомневалась в этом, и в последние, как мне представлялось, секунды своей жизни я закрыла глаза и застыла за рулем…

По-видимому, свет фар на мгновение ослепил ягуара, так как он по-прежнему оставался стоять на дороге, припав к земле. Я почувствовала толчок, когда машина налетела на ягуара, затем еще один, когда условные рефлексы животного привели в движение его мощные мускулы, и он попытался снова прыгнуть. Из-под машины донесся пугающий пронзительный скрежет. Меня высоко подбросило на сиденье, затем я опустилась на него, продолжая крепко, как тисками, сжимать руль.

Какой-то мощный удар, напоминающий удар молота, обрушился на машину справа, увлекая ее влево. Меня окружал кромешный ад стука, грохота и дребезжания. Осколки стекла зеркала заднего вида полетели мне в лицо. Оглушенная, со струящейся по щеке кровью, я продолжала судорожно сжимать руль, но машина съехала с дороги и катилась по склону среди деревьев. Я нащупала ногой педаль акселератора и сильно выжала ее.

Огромный старый дуб неясно вырисовывался впереди внизу на склоне, и я, похоже, ехала прямо на него. Я с трудом повернула руль, и неестественный скрежет раздался из-под переднего правого колеса. Я не налетела на ствол дуба, свернув вправо по направлению к дороге, но низко свисавшие ветки стегали по джипу. Дорога проходила рядом с оградой сада, так что я инстинктивно свернула в ту сторону. Когда я очертя голову нырнула в канаву рядом со стеной, то поняла, что нашла дорогу. Вывернула упрямый руль, выправляя машину. Стена проходила слишком близко, чтобы чувствовать себя спокойно. Но я снова вернулась на дорогу, а ягуар остался где-то позади. Раненный, в этом я не сомневалась, и надеялась, что мертвый. Хотя у меня не было ни малейшего желания узнать о его судьбе.

Впереди была свобода. В джипе я с грохотом неслась по дороге мимо садовых ворот и дома.

Теперь я в основном следовала тем путем, которым приехала на Паше. Машина прорвалась сквозь заросли дикой ежевики и, подпрыгивая, потрусила по самой узкой части дороги поместья Кондор-Хаус. Я со страхом думала о воротах впереди.

Если Симона заперла их, это будет моим концом. Трудно надеяться, что удастся вернуться назад и выехать через главный вход. Он запирался каждую ночь, и, чтобы проехать, мне пришлось бы разбудить сторожа. Но не было сомнений, что Симона не даст мне сделать это.

В свое раскачивающееся, наполовину разбитое зеркало заднего вида я увидела огни, загоревшиеся в большом доме у меня за спиной. Электричество снова дали. Наверное, все обитатели дома проснулись. И неудивительно — я устроила такой шум. Сбив ягуара, машина, по-видимому, врезалась в массивные железные ворота конного двора или ударилась о каменную стену. Джип лишился правой фары, а свет левой стал очень тусклым из-за разбитого стекла. Правое крыло тоже разбилось. Остался только фрагмент, прижатый к колесу. Клетка наполовину съехала и с грохотом волочилась за машиной, цепляясь за кусты густых зарослей, через которые продирался джип.

Дорога сделала поворот, и я резко затормозила — прямо впереди стояли ворота. Я выскочила из машины и подбежала к воротам, пытаясь в темноте вспомнить, как они открываются. Там была задвижка, которая заходила в углубление. Я потянула ее, толкнула ворота и чуть не упала, так как они распахнулись с неожиданной легкостью.

Открыть вторую половину ворот было значительно сложнее, поскольку она закрывалась на большую задвижку, заходящую в стальное гнездо в бетоне, в земле. Но я остановила джип посередине, и, если не открою вторую половину, мне придется давать задний ход для того, чтобы проехать. А если мотор заглохнет, мне, возможно, не удастся запустить его снова. Я изо всех сил тянула задвижку и почувствовала, что она начинает подаваться. Затем ворота резко распахнулись, я же едва обратила внимание на то, что содрала кожу на суставах пальцев о железную раму.

Я поспешно забралась в джип. На приборной доске внезапно мигнул красный огонек. Мотор угрожал заглохнуть. Нога изо всех сил нажала на педаль сцепления. Вдруг я поняла, что забыла убрать ручной тормоз. Все еще дрожа после перенесенного ужаса, я убрала его и попробовала снова.

Передаточный механизм протестующе заскрипел, но джип все же рванулся вперед, отбросив меня назад на сиденье.

Я снова обрела способность двигаться! И двигалась, может быть, не очень плавно, но уверенно вверх по холму к дороге, лежавшей за ним. Впервые у меня появилась надежда. Может, мне удастся спастись. Тони находился в двух милях от меня, две долгие мили разделяли нас. Рядом с Тони и Саки я буду в безопасности. Там есть телефон, который не будет отключен, есть свет, который загорится, если нажмешь на выключатель. Там я буду окружена теплом, симпатией и заботой. И Тони заключит меня в объятия.

Похоже, я была близка к истерике. С самого начала не справилась с коробкой передач и была слишком напугана, чтобы попытаться прибавить скорость.

Однако, как бы то ни было, я приближалась к дому из песчаника и к Тони. Я буду там через три-четыре минуты, радостно подсчитывала я. Остановлюсь у парадной двери, положу пальцы на гудок и не стану отпускать до тех пор, пока не зажжется свет и Тони или Саки не откроют мне дверь. Я вбегу в дом и…

При мысли об этом я попыталась нажать на гудок, но он не работал.

Что ж, тогда стану стучать в дверь и буду стучать до тех пор, пока кто-нибудь не впустит меня и я не окажусь в безопасности. В безопасности!

Впереди одна вершина холма, затем другой холм, и я увижу дом Тони, пусть даже неясным очертанием во тьме. Как только я подумала об этом, какой-то проблеск света мелькнул в зеркале заднего обозрения и тотчас же исчез. Переваливая через холм, я встревоженно оглянулась, пристально вглядываясь назад, и джип чуть не съехал с дороги.

Машина с ярко горевшими фарами быстро спускалась со склона холма от главных ворот Кондор-Хаус, явно преследуя меня.

Нет сомнения, что в ней Симона. Она, конечно, взяла с собой своих ужасных охотничьих кошек. Гепардов. Хоть мне и удалось спастись от ягуара, но от Заида и Фатимы не ускользнуть, если Симона натравит их на меня. Разве что мне удастся добраться до Тони первой.

Джип, подпрыгивая, съехал с длинного крутого склона, и дорога впереди, извиваясь, стала снова подниматься вверх. Я со страхом оглянулась. Свет от фар машины Симоны пронзал ночное небо сзади меня, за холмом. Она, наверное, уже поравнялась с сосновым лесом. Она ехала очень быстро…

Мотор джипа вдруг стал издавать какие-то кашляющие звуки. Я поспешно снова повернулась вперед и отчаянно нажала на акселератор.

«О всемогущий Боже! Пожалуйста…» — со слезами взмолилась я.

Но мотор издал похожий на вздох звук и замер. Колеса уже теряли скорость. Я схватилась за ручной тормоз и дернула, нажала на стартер и удерживала его так. Батарея гудела, но безрезультатно. Я в смятении устремила взгляд на приборную доску, вспоминая и о канистре с бензином, которую видела в гараже, и о езде на небольшой скорости. Я поспешно наклонилась посмотреть на индикатор уровня топлива.

Пусто.

Я выскочила из джипа и, сбрасывая на ходу пальто и рыдая, бросилась вверх по холму. Мне в голову не приходило ничего иного, только бежать к дому Тони. Наверное, я утратила всякую надежду на спасение, мне только хотелось быть как можно ближе к дому Тони, когда меня схватят…

Я не добежала и полпути к вершине, когда увидела, что позади меня через гребень холма перевалила машина. Длинные яркие лучи света от фар освещали дорогу далеко впереди. Они подстегнули меня удвоить усилия. Сердце, казалось, билось в горле, грудь так сжало, что стало больно дышать. Вместо страха пришло какое-то отупение — я только знала, что должна бежать не останавливаясь, пока буду в состоянии…

Сердце и легкие разрывались, и все же я каким-то образом продолжала, спотыкаясь, бежать вперед. Я скорее почувствовала, чем увидела, что луч света упал на меня.

Когда я добралась до гребня холма, свет внезапно исчез. Сердце так громко билось, а дыхание вырывалось с таким шумом, что я не слышала, как подъехала машина. Я споткнулась и упала на колени. Боль от ушиба привела меня в чувство, снова вернулся страх, заставив меня резко повернуться и попытаться рассмотреть, что делается у подножия холма.

Машина остановилась рядом с джипом, и теперь там происходило что-то странное, я не могла понять, что именно, потому что она развернулась и свет погас. Похоже, Симона обыскивала джип. Свет фонаря описал круг и двинулся опять к машине. Единственная фара джипа тускло освещала часть дороги, демонстрируя мне заднюю часть машины, припаркованной рядом с ней, и отрезок посыпанной гравием дороги.

Я услышала какой-то резкий звук, будто дверь машины открыли слишком быстро, и внезапно все поняла…

Симона вошла в круг света, который проливала на дорогу единственная фара джипа, а рядом с ней замелькали две кошачьи тени — Заид и Фатима. Невероятно, но мне показалось, будто она играет с ними, — они оба кружились и прыгали вокруг нее. Все это выглядело так, словно она затеяла с одним из них какую-то безумную игру, вроде перетягивания каната…

Я закричала от ужаса, вскочила и снова бросилась бежать. Симона не играла с Заидом. Та вещь, которую он выхватил у нее и теперь рвал когтями, было мое брошенное пальто.

Симона давала ему понюхать мой запах. И это все, что ей необходимо было сделать. Теперь она могла спокойно возвращаться в Кондор-Хаус, а гепарды докончат остальное…

На бегу я услышала свист и узнала его, это была охотничья флейта масаев. Гепарды бежали за мной, сопровождаемые этим звуком, побуждающим их убивать. Я пробежала через гребень холма. Страх вынуждал меня бежать так быстро, как никогда в жизни я не бегала. Какие-то огни замелькали перед глазами, и я вдруг поняла, что это не плод испуганного воображения, вызванный отчаянной попыткой бежать, — они действительно горели в фермерском доме, который я четко увидела в полумиле от себя. К тому же горели фары какой-то машины, припаркованной у его открытой двери. Горели они и у второй машины, приближавшейся ко мне по дороге. С криком я шарахнулась от нее. Это, наверное, какой-то новый трюк Симоны, придуманный для того, чтобы усилить мой ужас. Свет фар упал на меня, и машина увеличила скорость. Это был автомобиль с откидным верхом, такой же, как у Тони, но не мог принадлежать ему. Потом я, наверное, споткнулась или упала от усталости, все передо мной померкло.

Я лежала на посыпанной гравием дороге, там, где упала, а приблизившаяся машина свернула с дороги и остановилась. Огни ее фар резко погасли, затем чьи-то руки подхватили и подняли меня. Это были руки Тони. В первый момент я не могла в это поверить.

— Симона! — в панике закричала я. — Гепарды!..

Он услышал меня и понял, и я тоже начала понимать, что он говорит мне.

— Мы знаем, дорогая, — прошептал он. — Мы теперь все знаем. Ты в безопасности. Но ты не должна говорить. Не произноси ни звука.

— Они приближаются, — вся дрожа, прошептала я. — Заид… Фатима!..

— Заставьте ее замолчать! — проскрежетал незнакомый голос.

Тони опустил меня на землю рядом с машиной, продолжая обнимать меня. Я повернула голову и вместе с ним стала всматриваться в верхнюю часть дороги, но ничего не видела, а услышала у себя над головой резкий металлический щелчок, затем другой.

Стало очень тихо, и я опять услышала незнакомый голос.

— Вот они, — прошептал незнакомец. — Уже пересекают гребень. Готов, Саки? Свет готов?

— Готов. — Я узнала нервный шепот Саки.

— Давай!

Яркий луч света внезапно осветил вершину холма, поймав двух гибких животных, бегущих в нашу сторону. Нет, они больше не бежали. Ошеломленные ярким светом, так резко остановились, что гравий полетел из-под их лап. Под лучом света их глаза стали красными и дикими, как у ягуара, когда он…

Щелчок!

Я вскрикнула от звука выстрела мощной винтовки, раздавшегося у меня над головой. Только что два гепарда стояли рядом, а теперь Заид резко поднялся на задние лапы и, корчась, повалился на бок, а Фатима прыгнула боком в сторону от своего спутника и подальше от света.

Луч света скользнул от Заида в поисках Фатимы, нашел ее, рыжевато-коричневое пятнистое существо, бросившееся прочь с дороги…

Снова раздался выстрел. Фатима опустила голову и, казалось, закувыркалась. Она перевернулась три раза и замерла, только ноги слабо подрагивали.

— Мне следовало сделать это два года назад! — с горечью бросил человек с винтовкой. — С ней все в порядке, Ранд?

Тогда я поняла, что гепардов убил Брюс Монро, и сказала:

— Со мной все в порядке, Брюс, — хотя на самом деле совершенно не чувствовала себя в порядке, и разразилась слезами, сама не понимая их причины. Когда Тони попытался утешить меня, я расплакалась еще сильнее.

— Может, вам лучше отвести ее в дом, Ранд, — предложил незнакомый голос. — Как вы думаете, сможет ли она преодолеть это расстояние?

— Я мог бы отнести ее, — предложил Тони, еще крепче сжимая меня в объятиях.

— Нет! Вы же не знаете, — рыдая, пробормотала я. — Там еще и ягуар. Она выпустила ягуара. Симона! Я сбила его джипом, но не думаю, что убила. Он может оказаться где-то поблизости. Он может быть где угодно.

— Черт! — бросил незнакомец. — Говорил я вам, что телефонный звонок был ошибкой, Монро.

— Я должен был выяснить, — сказал Брюс Монро на удивление грустно. — Мне было необходимо удостовериться, прежде чем обратиться к вам, шериф.

— А если бы вы не обратились ко мне, если бы просто вернулись в Кондор-Хаус, что вы сделали бы? Поставили машину и вошли через парадный вход?

— Я прошел бы через конюшни, — ответил Брюс Монро. — Затем вошел бы в дом.

Внезапно я стала понимать и с ужасом произнесла:

— В конном дворе был ягуар. Паша почувствовал его, заметался и застрял в двери. Вот почему я спустилась туда и…

Я не могла продолжать.

— Ягуар предназначался для вас, Монро, — убежденно проговорил человек, которого называли «шерифом». — Она не стала бы натравливать на вас гепардов, так как дьявольски точно знала, что вы так же хорошо можете командовать ими, как и она сама. Но не ягуаром. Для мисс Феррари вполне сойдут гепарды, но для вас — более крупный приятель. Надеюсь, вы понимаете, как вам повезло. Нельзя позвонить убийце и сказать, что вы его подозреваете, если хотите дожить до преклонных лет.

— Не уверен, что хочу, — пробормотал Брюс Монро.

— Мисс Феррари, где вы видели Симону Стантон?

— Она остановила свою машину рядом с джипом, в котором кончился бензин. На полпути от вершины холма. Она развернула машину, так что, возможно, теперь уже вернулась в Кондор-Хаус…

— И готовится к отъезду. За ней! Ранд, оставим мисс Феррари в машине. С нами она будет в безопасности. Я сяду рядом с Саки. А вы, ребята, на заднее сиденье, по бокам от нее. Скорее!

Я все еще безудержно тряслась, когда Тони обнял меня в машине. Мне хотелось задать так много вопросов, но я не знала, с чего начать. И ощущала, что все время будут подступать слезы и мне придется их сдерживать. Поэтому я не сказала ничего, просто позволила Тони крепко прижать меня к себе, в то время как Саки завел машину, и мы осторожно, с выключенными фарами, двинулись вверх и перевалили через холм.

— Эй! — вдруг окликнул нас Саки. — Посмотрите туда.

Я вгляделась вперед и вздрогнула, снова стало страшно. В луче все еще горевшей фары джипа я увидела заднюю часть машины Симоны и свое пальто, небрежно валявшееся в луче света, там, где его бросил Заид.

— Она все еще здесь! — воскликнула я.

— Мне это абсолютно не нравится, — пробормотал шериф. — Что еще она замышляет? Включайте все огни и съезжайте, Саки. Монро, вам лучше держать винтовку Ранда наготове.

— Она слышала выстрелы и, наверное, догадалась, что произошло, — предположил Брюс Монро. — Она больше ничего не предпримет, шериф.

— «Не предпримет»… Она как гремучая змея, — проворчал шериф. — Давай, Саки. Спускайся.

— Да, шериф, — ответил Саки, но в его голосе не ощущалось энтузиазма.

Я почувствовала, как руки Тони еще крепче обхватили меня. Брюс Монро взял винтовку так, что приклад упирался ему в бедро, а дуло было направлено в небо.

Теперь я отчетливо видела машину и джип в свете фар нашего автомобиля, но Симоны там не было. Я прильнула к Тони. Может, она притаилась на заднем сиденье машины, держа в руках винтовку, такую же, как та, из которой Брюс убил гепардов.

— Помедленней, — приказал шериф, затем резко бросил: — Стоп! Что там лежит перед джипом?

— Наверное, это мое пальто, — предположила я. — Я сбросила его, чтобы бежать быстрее, когда…

— Кажется, здесь нечто большее, чем пальто, — заметил шериф.

Машина остановилась, он встал и наклонился.

— Боже мой!

— Это Симона, — тихо пробормотал Тони. — Не смотри, Маделин.

Я уткнулась лицом в его плечо, вся дрожа. Я увидела кровь, и у меня не было никакого желания вглядываться ближе.

— Я слышал, что ягуар убивает так же, как кугуар, — потрясенно пробормотал шериф. — Это правда, Монро?

Брюс Монро, не ответив, зашевелился рядом со мной. Дверь открылась и закрылась.

— Вернись, чертов дурак! — закричал шериф. — Они не оставляют свою добычу! Вернись…

— Свет, Саки! — резко бросил Тони. — Туда, направо. Быстро!

Он резко отстранил меня и схватил винтовку. Саки направлял подвижную фару. Я в ужасе смотрела. Брюс Монро подходил к скомканному, покрытому кровью предмету, распростертому на земле, который я приняла за свое пальто. Он опустился рядом с ним на колени и поднял на руки. С переднего сиденья, шаря в темноте, прыгал луч света. И вот он выхватил припавшего к земле свирепого убийцу, чуть не погубившего меня. Повернув голову, он злобно рычал. Я снова видела блеск его глаз.

Затем из дула винтовки полетели крошечные искры. Это стрелял Тони.

И только когда он прекратил стрельбу, я поняла, кого Брюс Монро держал в руках, покачивая, словно в колыбели, а затем увидела восковое лицо Симоны, ее перегрызенное горло. Ночь и окружавшие меня мужчины растаяли в обрушившейся на меня тьме.

 

Глава 10

Теперь, когда все осталось позади, я живу далеко от Кондор-Хаус и сама удивляюсь, как не сошла с ума в ту ночь, но человеческий разум столь же эластичен, как и тело, к тому же рядом со мной был Тони, который помог мне прийти в себя.

Теперь я живу на Беверли-Хиллз с Тони и занята заботой о своем преуспевающем муже-романисте и маленьком сыне. Никакие сомнения и подозрения по поводу Терезы не омрачают нашего счастья.

Терезу убила Симона. Брюс Монро заподозрил это, когда узнал от меня, что Симона стала любовницей Сангера до Терезы. Он солгал, утверждая, будто в день смерти Терезы Симона была во Флориде, возможно, потому, что не хотел верить в ее причастность к убийству. Он был единственным человеком, который знал, где она была в тот вечер, — в Бостоне. Она прилетела туда, чтобы встретиться с ним и посмотреть на своих драгоценных животных, на гепардов.

В ночь, когда была убита Тереза, Брюс летал в Олбани, чтобы организовать перевозку гепардов в Сиэтл по железной дороге, оставив Симону с кошками и джипом. Здесь-то и кроются истоки трагедии. Симона думала, что Харви Сангер находится у себя дома, в Мэне, и поехала туда, чтобы показать ему своих любимцев. Вместо него она обнаружила Терезу рядом с застрявшей в грязи машиной.

Наверное, прошло какое-то время, прежде чем каждая из этих слишком эмоциональных и неуравновешенных женщин поняла причину, по которой здесь находится другая. Сначала Симона предприняла по крайней мере одну попытку вытащить завязшую машину Терезы. Но вскоре искры ревности, подозрений и ненависти разгорелись со страшной силой и переросли в разрушительный огонь.

Теперь никто и никогда не узнает, что было сказано и что именно произошло. Но очевидно, охваченная яростью Тереза хотела вернуться домой. Тогда Симона натравила на нее гепардов, и Тереза упала с утеса.

Симона воспользовалась свистком масаев для того, чтобы направить гепардов на Терезу. Она приобрела его в Африке, когда впервые встретила там Брюса Монро, но он не знал о существовании этого свистка.

Она не стала использовать свисток масаев, который Брюс подарил ей потом, так как для гепардов он означал особый вид охоты — охоту на человека. Поэтому Симона сделала вид, будто не способна научиться им пользоваться. Но она достала его из потайного места, пытаясь убить Тони. А затем меня…

Почему Симона так долго ждала, прежде чем попытаться убить Тони? Обсуждая это позже, мы с Тони решили, что она, наверное, испытала затаенный ужас, когда он вернулся и поселился так близко от Кондор-Хаус вскоре после смерти Терезы и нанял детективов, чтобы отыскать какие-то новые факты. Однако его детективы ничего не обнаружили, и Тони уехал. Когда он вернулся вновь, то создалось впечатление, будто он отказался от попытки выяснить правду.

Симона, видимо, почувствовала себя тогда в безопасности. Настолько в безопасности, что стала проявлять беспечность. Она повесила на стену портреты своих мужчин, и тщеславие побудило ее наклеить напечатанную карточку на обратную сторону портрета Харви Сангера. Эти карточки были для Симоны тайным источником наслаждения. Она в действительности не думала, что кто-нибудь когда-либо увидит их. Только другой женщине могло прийти в голову заглянуть за эти картины.

Когда я приехала в Кондор-Хаус в сопровождении слуги Тони, страхи и подозрения Симоны вспыхнули с новой силой. Она, по-видимому, подумала, что Тони нанял еще одного детектива и собирается заново расследовать причины смерти Терезы.

Ей снова следовало соблюдать осторожность. Все незаметенные следы нужно было срочно уничтожить. Надпись с портрета Харви Сангера — удалить. А от Тони следует раз и навсегда избавиться.

Симоне просто не повезло, что я увидела надпись до того, как она ее удалила. Но когда я ее увидела и рассказала об этом Брюсу Монро, она больше не сомневалась, что я являюсь агентом, работающим на Тони.

Терзаемый мыслью о том, что надпись на портрете доказывает виновность Симоны в убийстве, Брюс привез бывшую экономку Харви Сангера в Портленд, чтобы задать ей ряд вопросов. Посмотрев на обратную сторону портрета, он ничего не обнаружил, и ему отчаянно хотелось уличить меня во лжи. Но экономка сказала ему правду: Харви и Симона стали любовниками более двух лет назад. И Брюс больше не мог отрицать, что за этим стоит. Когда он позвонил Симоне, она во всем призналась. Она сказала ему, будто любит его, будто он ей необходим, и умоляла его вернуться к ней из Портленда тем же вечером. Ей в голову не приходило, что он может рассказать обо всем шерифу или кому-либо еще. Так она была уверена в своей власти над ним.

Она выпустила ягуара и стала ждать…

Последнее, что мы услышали о Харви Сангере, — то, что он перебрался в Нью-Йорк и стал управлять там каким-то делом. Не сомневаюсь, что он преуспеет.

Брюс Монро вернулся в Африку. Мне было его очень жаль. Да и сейчас я его жалею. Надеюсь, когда-нибудь он найдет себе спутницу, хотя, по правде говоря, не уверена.

В одном я убеждена. Только львица могла бы стать подругой, равной Симоне.