Я сидела в студии Тони Ранда и сквозь затуманившееся стекло смотрела на бледный, призрачный мир снаружи. Кофе, поданный мне Саки, когда я пришла, остыл; с улицы до меня доносился топот Паши. Я привязала его, и он, очевидно, испытывал нетерпение или нервничал.

Тони отослал Саки домой, и мы остались одни. Он смотрел на меня с каким-то странным выражением, где симпатия смешивалась с недоумением. Я приехала сюда сегодня днем, чтобы рассказать ему о вчерашнем случае с гепардами и предостеречь его от опасности. А поскольку я человек прямой и откровенный, я поведала ему обо всем, а он слушал меня внимательно, сосредоточенно, и его забытая трубка остывала на столе.

— Вот как все это произошло, — закончила я и, смущенная его внимательным взглядом, обращенным на меня, встала. — Что-нибудь скажете?

— Что я могу сказать, Маделин?

— Что вы верите мне и осознаете опасность или считаете меня истеричкой с болезненным воображением.

— Я не считаю вас истеричкой. — Он резко встал, подошел к окну и остановился, сложив руки за спиной. — Я мог бы начать с того, что считаю вас смелой, верной и столь же проницательной, как и красивой, Маделин. Но не уверен, что это подходящее время и место, чтобы говорить подобные вещи.

Я порадовалась, что он стоит ко мне спиной и не может видеть, как у меня вспыхнули щеки. Я смотрела на его трубку на столе. Она была старая и побитая, с изогнутой ручкой и казалась в той же мере частью его личности, как и седая прядь в черных волосах.

— Вместо этого я задам вам вопрос, — продолжил он, словно и не делал паузы, ожидая моего ответа, которого я была не в состоянии ему дать. Он медленно повернулся и посмотрел на меня. — Почему вы думаете, что кто-то хотел убить меня?

— Потому что кто-то боится вас, — ответила я. — Потому что вы вернулись сюда и живете так близко от Кондор-Хаус, после того как была убита ваша жена. Потому что тот, кто боится вас, находит все больше и больше причин для опасений.

Он неторопливо кивнул:

— Вы конечно же понимаете, на что намекаете? Значит, вы разделяете мое подозрение, что Тереза была убита? И предполагаете, будто ее убийца находится в Кондор-Хаус?

Я невольно содрогнулась. Какая ужасная мысль! Мне совершенно не хотелось смотреть на все это под таким углом зрения, но это очень походило на правду, и я тихо сказала:

— Да.

Я снова села. За окном внезапно заклубился туман; с моря долетел порыв ветра. Тони вздохнул:

— Мне трудно объяснить вам, почему я вернулся сюда, Маделин. Я уже говорил вам о том, что чувствовал по отношению к Терезе. Теперь, когда я думаю о ней, понимаю, — то, что было между нами, нельзя назвать любовью. Первое время, пожалуй, единственное, что я пытался сделать, — это оправдаться. Ее смерть, расследование, все эти нехорошие слухи… Да, я был эгоистичен. Какой бы ни была Тереза и что бы она мне ни сделала, она не заслужила такой участи… быть убитой. К тому же у нас были и счастливые моменты, — продолжал он. — Так что в какой-то мере я чувствовал себя обязанным отомстить за ее смерть. Я хотел наказать ее убийцу, заставить его страдать так же, как страдал я.

— Его? — переспросила я. — Значит, вы подозреваете Харви Сангера?

— Сначала — да. Тереза была от него беременна. Догадываюсь, какие чувства это в ней пробудило. Желание отомстить. Видите ли, она никогда не хотела иметь детей. Она ненавидела неудобства, внешнюю непривлекательность, боль. На следствии утверждалось, будто Сангер не знал о беременности Терезы. Но я нанял потом частных детективов, и они выяснили от одного из слуг, что Сангер знал… Тереза сообщила ему и устроила неистовую сцену. Поэтому-то его и не было дома, когда я приехал. Он уехал в Нью-Йорк, и у него было алиби на эту ночь, мои люди не смогли его опровергнуть. Я решил, что разгадка этой тайны кроется где-то здесь, в Кондор-Хаус, и приехал, чтобы все выяснить.

— И нашли?.. — спросила я, пристально глядя на него.

— Ничего, — с горечью ответил он. — О, я задавал вопросы. Я снова нанял детективов из того же агентства. Мужчина и девушка приехали в Илуачи, но они не обнаружили ничего нового. Тогда я заболел. Желание раскрыть преступление превратилось в навязчивую идею, как утверждали психиатры. Я на время уехал, а когда вернулся, все это утратило для меня значимость. Я принял версию, предложенную детективным агентством, что смерть Терезы произошла неожиданно. Какой-то незнакомец остановился на пустынной дороге, чтобы помочь Терезе, а затем… напал на нее. Такое порой случается. Возможно, сезонный рабочий, искавший работу на лесозаготовках или во фруктовых садах. Или какой-нибудь бродяга… — Голос его дрогнул.

— А кто-нибудь, кроме Сангера, имел повод для убийства? — спросила я.

— Мы с Сангером были единственными подозреваемыми, и у меня, как утверждают, было больше оснований для убийства. Ревность. Оскорбленное мужское самолюбие…

Ужасная мысль внезапно пришла мне в голову, и я задумчиво произнесла:

— В то время как единственным поводом для Харви Сангера могла быть ссора, происшедшая у него с Терезой по поводу ее беременности, о которой вы к тому же узнали позже…

— Да, — мрачно пробормотал он.

— А что, если у него было более веское основание? Что, если он хотел жениться на ком-то другом? На очень состоятельной женщине?

Он посмотрел на меня и покачал головой.

— Вы имеете в виду Симону? Думаю, что Сангер не был тогда еще знаком с ней. Они познакомились значительно позднее в его нью-йоркской конторе. А Тереза и сама была достаточно обеспеченной женщиной. Если бы Сангер охотился за состоянием, ему не надо было искать никого иного, кроме Терезы. И он знал об этом. Его контора вела ее дела и занималась ее вкладами. Но никогда не возникало вопроса о том, что он этими вкладами злоупотреблял. — Тони задумался и помедлил. — Но позже и не впрямую дела Терезы могли заставить его заинтересоваться Симоной. Тереза и Симона были двоюродными сестрами, как я уже говорил вам. По завещанию Терезы, все ее имущество перешло к Симоне, хотя значительную часть ее капиталовложений составили деньги, которые давал ей я. Она сделала это только для того, чтобы задеть меня, а не из большой любви к Симоне. Но это не имеет значения. Я никогда не пытался оспорить завещание, так как ничего не хотел от Терезы.

Внезапно я отвела от него взгляд, подумав о портрете Харви Сангера. Симона едва успела закончить портрет перед тем, как Тереза приехала в дом в Мэне в последний раз.

— Тереза никогда не говорила вам о том, что Симона знакома с Харви Сангером… или что у нее с ним роман? — спросила я.

— Почему вы спросили об этом, Маделин? — Его глаза внимательно смотрели на меня.

— Если они знали друг друга и были любовниками еще до убийства Терезы, а она узнала об этом…

Он покачал головой:

— Нам приходится иметь дело с фактами, а не с предположениями. Однако, если у Сангера была тогда еще одна любовница… да, это что-нибудь да значит. Это означает, что у Сангера была веская причина избавиться от Терезы. Она была ревнивой и властной и могла причинить много вреда человеку, который предал ее или пренебрег ею. Да, если у Сангера была еще одна любовница, а Тереза узнала об этом, то это могло толкнуть его на убийство.

— А ваши детективы спрашивали экономку о другой женщине?

— Не знаю. Не было никаких оснований. Я интересовался перемещениями Харви Сангера той ночью точно так же, как и передвижениями Терезы. Вот и все.

— И все же, если в доме побывала другая женщина, уехавшая незадолго до приезда Терезы, экономка должна была знать об этом?..

— Думаю, да. Она была странной женщиной, эта экономка. Много видела и слышала, но мало говорила. Во время следствия из нее с трудом вытягивали ответы. — Его темные глаза изучающе смотрели на меня. — Не понимаю, почему мы обо всем этом говорим. Для меня все уже закончено. Я решил, что скоро снова стану писать. Возможно, найду кого-нибудь другого…

— Но, Тони, — поспешно перебила я. — Ведь будет лучше, если вы узнаете, что же произошло той ночью. Тогда вы сможете положить конец сплетням и подозрениям.

— Да, — пробормотал он. — Так было бы лучше.

— Где сейчас экономка, Тони? — тихо спросила я.

Он нахмурился:

— Кажется, во Флориде. Она получила какое-то наследство и, по-видимому, довольно значительное, так как оно дало ей возможность жить в достатке не работая. Она вдова.

— Наследство? Или взятка?

— Мое детективное агентство упомянуло такую возможность в последнем письме, которое я получил от них, — признался Тони. — Они спрашивали моего позволения расследовать происхождение этого наследства. Еще одна работа для них, разумеется. Я отказался. С меня было достаточно.

— И все же, если убийца вашей жены уверен теперь в молчании экономки, это не уменьшает опасности для вас, Тони. Теперь они, наверное, все чаще и чаще думают о том, что вы намерены предпринять против них. А вы живете здесь, в этом пустынном месте, ставите мольберт на край утеса, всегда в одиночестве, всегда сосредоточенный на своих делах. Настолько близко к Кондор-Хаус. Такой уязвимый. Искушая…

Он подошел ко мне, взял за обе руки, поднял со стула и посмотрел в глаза. Я чувствовала, как бешено забилось мое сердце, я почти не могла дышать и…

— Вы боитесь за меня, Маделин? — мягко спросил он.

— Да, боюсь.

— Я могу уехать отсюда в любое время. Далеко. Сегодня. Завтра. Тогда вы успокоитесь?

Я хотела ответить ему «да». Я хотела, чтобы он именно так и поступил. И не сегодня или завтра, а прямо сейчас, пока туман за окнами мог помочь ему бежать, прежде чем враги осуществили бы новую попытку покушения на его жизнь.

Но вместо этого я сказала:

— Нет, это совсем не то, чего я хочу, Тони, хотя именно это вам следует сделать. Следовало бы уже давно сделать. Мы оба знаем это.

— Так же, как мы знаем, что я не сделаю этого, — мрачно заметил он. — И вы понимаете почему, не правда ли? Нет, не отворачивайтесь, Маделин. Посмотрите на меня. Пожалуйста. Так-то лучше. — Он обвил меня руками, а я приникла к нему. — Я не могу уехать сейчас, потому что вы здесь, — произнес он необычайно нежным голосом.

— Это не должно вас останавливать. — Я не узнавала свой голос. Он прозвучал хрипло и соблазняюще и в то же время не совсем уверенно.

— Не должно? — переспросил он. — Маделин, я старше вас лет на десять. Наверное, это слишком большая возрастная разница и слишком большая разница в жизненном опыте. К сожалению, между нами стоит Тереза.

— Нет, Тони. Только необходимость узнать правду о Терезе. Когда мы узнаем ее, Тереза уйдет в прошлое.

— Возможно, я никогда не узнаю правды, — заметил он.

— Узнаете.

Он узнает. Я помогу ему. Я должна. Я нисколько не сомневалась, что живу в Кондор-Хаус рядом с убийцей Терезы. Я должна доказать, что Симона написала портрет Харви Сангера тогда, когда она в действительности это сделала…

— Я не уверен, что еще хочу что-либо узнать, — пробормотал он. — Теперь я могу думать только о вас. Маделин, я не хочу, чтобы вы оставались в этом доме. Когда я думаю о вашем пребывании там, мысль об этом проклятом зверинце приводит меня в ужас. А после того, что вы рассказали мне о гепардах, единственная разумная вещь, которую вам следует сделать, это уехать оттуда, и как можно скорее.

Глядя в его глаза, я думала о том, что он, наверное, любит так же, как описывает любовь в своих романах. Нежно и страстно…

А потом… я не могу с уверенностью сказать, мои ли руки невольно обхватили его голову и притянули его губы к моим или же он сам поцеловал меня. Но поцелуй наш был долгим и глубоким, и я с трудом высвободилась из его объятий.

— Ты уедешь из Кондор-Хаус, — хрипло бросил он. — Сейчас же.

— Но ты же знаешь, что я не могу, — защищаясь, сказала я. — Я должна закончить сценарий.

— К черту сценарий! — воскликнул он. — Пусть Шиллер пришлет другого сценариста, который докончит его.

Я покачала головой:

— Нет, Тони. Мне хотелось бы сделать его самой. Мне кажется, что он удачный.

— Не сомневаюсь в этом. Ты уже написала роман и когда-нибудь напишешь нечто выдающееся. Может, скоро.

— Уже пишу, — сказала я.

Он вздохнул.

— Ничего не имею против сценариев. Но честно говоря, Маделин, я боюсь, что кто-то в Кондор-Хаус может связать твое имя с моим. Предположим, ты не устоишь от соблазна и попытаешься что-то разузнать о судьбе Терезы. Ты окажешься тогда в опасности. Я не хочу рисковать. Послушай, от Илуачи до Кондор-Хаус всего несколько миль. Живи в Илуачи до тех пор, пока не закончишь сценарий. В городке ты будешь в безопасности, а каждое утро сможешь приезжать в Кондор-Хаус для обсуждений с Симоной. Скажи ей, что ее животные нервируют тебя своим рычанием и ты не можешь там полноценно работать.

— Но в опасности находишься ты, Тони, а не я, — запротестовала я. — А договор с «Монтевидео, инкорпорейтед» предусматривает, что я буду жить в Кондор-Хаус, постоянно поддерживая контакт с Симоной.

— Маделин, будь благоразумна, — взмолился он.

— Будь благоразумен ты, Тони, — улыбнулась я. — Гепарды, совершенно очевидно, охотились на тебя, а не на меня. Если бы я не подошла и мы не разговаривали, они бы увидели, как ты стоишь на краю утеса. Ты был настолько погружен в свои мысли, что не мог бы их заметить, пока они не набросились на тебя.

Я содрогнулась, ясно представив себе эту картину, но Тони спокойно возразил:

— Мы не можем быть абсолютно уверены, что гепарды хотели напасть на меня. Возможно, Монро прав. Ты, по всей вероятности, услышала крик птицы; а гепарды могли охотиться на оленя.

Мне не хотелось спорить с ним на эту тему.

— Ты обещаешь мне, что не будешь там рисовать? — спросила я. — И не будешь ходить в лес один? И не будешь стоять на краю утеса, глядя вниз?

— А ты обещаешь мне покинуть Кондор-Хаус сегодня же?

— Но ты же знаешь, что я не могу!

Он вздохнул и покачал головой.

— Допустим, я сделаю все, о чем ты просишь… Если тебя это успокоит, я стану работать здесь. В любом случае мне самому этого хотелось. Я собираюсь начать новую книгу сегодня. Она будет удерживать меня дома в течение нескольких месяцев…

Я радостно улыбнулась ему:

— Тони, это замечательно!

— Ты замечательная, — ответил он. — Особенно когда так улыбаешься. Ты можешь убедить меня сделать все, что угодно. Мне был необходим какой-то… какой-то стимул, чтобы снова начать писать.

— Я рада, что ты нашел такой стимул, Тони, — тихо сказала я. — Напиши великую книгу. Лучше, чем прежде, и…

— Я счастлив, что ты предоставила его мне…

Я снова очутилась в его объятиях; он крепко обнимал меня одной рукой, а другой гладил по волосам.

— Ты понимаешь, что произошло со мной, не правда ли, Маделин? — прошептал он. — Я влюбился в тебя, помоги мне Боже! Когда ты появилась здесь в первый раз, я испугался, что это может произойти, но уверял себя, что не должно, после всего того, что я пережил. Я напоминал себе, что намного старше тебя…

— Так вот что ты ощущаешь? Жалеешь себя из-за того, что влюбился в меня?

— Ты же знаешь, что все совсем не так, маленькая колдунья.

— Да, я знаю. Я тоже почувствовала какую-то странную связь между нами в тот день, когда мы впервые встретились. Все это казалось… неизбежным. И я видела что-то в твоих глазах, когда ты смотрел на меня…

Только Тереза была между нами. Она оставалась между нами и сейчас. Даже в его объятиях я видела ее перед собой, такой, как он изобразил ее на портрете, висевшем в другой комнате, — красивой, любящей удовольствия, циничной…

— Ты хочешь сказать, что любишь меня, Маделин?

Думая о Терезе, я медлила с ответом.

— Слишком рано говорить об этом. Я хочу быть уверенной. И хочу, чтобы ты был уверен. Лучше пока ничего не говорить и ничего не обещать, Тони. А теперь мне пора идти.

— Но ты вернешься, ведь правда?

Его руки еще крепче прижали меня к себе.

— Да, — прошептала я. — О да…

— Когда?

— Завтра. Чтобы проверить, действительно ли ты начал писать книгу.

— Может, нам стоит писать ее в соавторстве, чтобы ты проводила больше времени со мной. — Он продолжал гладить меня по волосам. — А теперь пообещай мне не задавать вопросов и не делать ничего такого, что могло бы навлечь на тебя беду в Кондор-Хаус, раз уж ты настаиваешь на том, чтобы остаться там.

Я кивнула:

— Обещаю не делать никаких глупостей и не задавать вопросов в Кондор-Хаус.

Это было не совсем то, о чем он меня просил, но, когда он с сомнением посмотрел па меня, я потянулась к нему и снова поцеловала. После этого он, казалось, был удовлетворен моим обещанием. Хотя выглядел немного ошеломленным после всего происшедшего. И я ощущала нечто подобное.

Он вышел и помог мне сесть па коня. Туман расползся серыми клочьями, приникшими к деревьям, росшим на склоне, и покрыл, словно ковром, море за утесами.

— Мне не нравится, что ты ездишь верхом в одиночестве, — сказал он, положив руку на гриву Паши.

— На Паше я в безопасности.

— Все равно держись подальше от леса. Оставайся на дороге и отпусти поводья, если он чего-то испугается. Мне совершенно не нравится, что эти чертовы кошки могут выбираться из поместья и бродить, где им вздумается.

Мне тоже это не нравилось, особенно теперь, когда он мне об этом напомнил, но я беспечно сказала:

— Брюс обещал все выяснить и положить этому конец. Возможно, он уже принял меры. Он очень добросовестно относится к подобным вещам.

— Пусть так и относится. Иначе Симона потеряет своих кошек. Я сам об этом позабочусь. Это Америка, а не какая-нибудь южноафриканская глушь.

— До завтра, Тони.

— Примерно в это же время? — нетерпеливо спросил он.

Я улыбнулась:

— Да.

— Если ты не появишься, я сам отправлюсь в Кондор-Хаус за тобой.

— Симоне это не понравится.

— Понравится это Симоне или нет, но, если я буду беспокоиться о тебе, Маделин, я приеду туда. И я удостоверюсь, что с тобой все в порядке, даже если нам с Саки придется для этого разнести дом на части!

Я засмеялась, ужасно довольная.

— Если по какой-либо причине я не смогу приехать к тебе, то позвоню, — пообещала я. — Симона, похоже, не любит тебя, но вряд ли станет возражать.

— Во всяком случае, это не ее дело, — заявил он. — Если она узнает и что-нибудь скажет, напомни ей об этом, а затем переезжай в Илуачи.

Паша нетерпеливо натянул поводья, я улыбнулась Тони и попрощалась с ним.

Проезжая легким галопом, я увидела, как Саки помахал мне с крыльца фермерского дома, и помахала в ответ. Рядом с ним на перилах сидел кот Сатана.

Позднее полуденное солнце стало пробиваться сквозь легкие облака тумана, воздух был достаточно терпким, чтобы сделать поездку приятной. Я с тревогой вглядывалась в заросли сосен, проезжая мимо подножия горного кряжа, но там не ощущалось никакого движения, и Паша, похоже, не чувствовал и намека на опасность. Далеко впереди яркий луч солнца внезапно упал на Кондор-Хаус и словно выгравировал его силуэт на фоне темных облаков.

Когда я смотрела на него сейчас, мои страхи казались мне глупыми. Слишком большой и слишком вычурно украшенный, Кондор-Хаус тем не менее обладал не лишенной изящества красотой в свете струящихся из-под облаков лучей, красотой, которую я не могла оценить в полной мере прежде. Возможно, теперь я ее осознала потому, что мои страхи исчезли. Прикосновения рук Тони, его поцелуи наполнили меня теплым жизнеутверждающим чувством.

Казалось почти невероятным, что такой человек, как Тони Ранд, красивый, знаменитый, талантливый, мог полюбить меня. И тем не менее, теперь я была так же уверена в его любви, как и в том, что жила и дышала. И я молилась, чтобы мне удалось удержать эти чувства, несмотря на его горькие воспоминания и глубокую боль, причиненную ему другой женщиной.

Потому что я тоже была влюблена. Наконец-то. Глубоко, безвозвратно влюблена впервые в жизни…

Когда я приехала в поместье, высокие парадные ворота, ведущие в сад, где находились гепарды, были закрыты, и Паша машинально повернул к конюшне. По обеим сторонам посыпанной красным гравием дороги росли дубы; английские нарциссы и фрезии пробивались сквозь жесткую траву. Позже, весной, склон этот, наверное, будет очень красив. Пожалуй, почти так же красив, как сад Тони.

Мне не хотелось возвращаться домой, хотя я знала, что должна работать над сценарием. Повинуясь внезапному порыву, я потянула Пашу за поводья и направила его с дороги мимо дубов. Я практически не знала этой части поместья Кондор-Хаус. Она выглядела невозделанной, и стены в этой западной части огораживали сравнительно узкую полоску земли, ведущую к утесам, вздымающимся высоко над Тихим океаном.

Здесь росли переплетенные колючие заросли малины и ежевики. Какие-то маленькие животные, которых я не смогла разглядеть, бросились врассыпную, Паша навострил уши и подозрительно посмотрел в их сторону. Среди дубов росли и вязы, и эта часть поместья выглядела дикой, непосещаемой, словно леса Мэна.

Но тропинки, которые мы пересекали, были достаточно четко прочерчены — свежие следы шин. Судя по отпечаткам, это были следы джипа. Следуя вдоль колеи, я объехала старый разросшийся дуб и увидела, что стены впереди резко сужаются и заканчиваются воротами. Я направила к воротам Пашу и удивленно осмотрелась.

Я заехала намного дальше, чем думала. Проезжая взад и вперед по дороге, я даже не подозревала о существовании этого места, так как холмы совершенно закрывали его.

Отсюда мне совершенно не было видно ни дороги, ни главных въездных ворот, которые остались далеко позади меня. Мы находились на полпути к дому Тони.

Мы оказались практически под гребнем хребта, не более чем в двух сотнях ярдов от вершины и от середины соснового леса. Именно из этих зарослей на нас с Пашой набросились гепарды с другой стороны хребта. С вершины у меня над головой спускались буки и возвышались восточные края утесов, за которыми виднелся залив. Тропинка, о существовании которой я даже не подозревала, привела меня сюда неожиданно быстро.

Подняв глаза, я ощутила холодок страха. Брюс Монро говорил правду, когда утверждал, будто не видел человеческих следов среди следов гепардов.

Но их и не должно быть!

Если эти охотничьи кошки обучены переезжать в машине или бежать за джипом, тот, кто выпустил их на противоположной стороне холма, мог привезти их из сада, и это заняло бы у него всего лишь три-четыре минуты. А вернуться он мог в два раза быстрее, чем я прискакала на Паше по дороге через главные ворота. Он мог выехать из поместья и вернуться в дом так, чтобы никто из слуг не заметил. Если это Брюс, у него было вполне достаточно времени, чтобы добраться первым до конюшни и ждать меня там. А Симона успела бы переодеться и спуститься по лестнице, чтобы так холодно приветствовать меня, как она это сделала. Или же, поскольку у нее не было необходимости выходить из джипа, она могла вывезти своих жутких любимцев на охоту в том же самом одеянии, в котором разговаривала со мной позже.

Я поспешно повернула Пашу и поскакала назад к конюшням. Мое приподнятое настроение прошло, и на его месте снова поселился страх. Конь, похоже, почувствовал это, так как он тоже внезапно занервничал, зафыркал, стал шарахаться от теней, вздрагивал при малейшем движении крохотных созданий в зарослях. Он натянул поводья, намереваясь бежать, хотя я не видела никакой опасности. Я с трудом удерживала его.

Возможно, здесь все еще сохранялся слабый запах кошек и пугал его точно так же, как мои воспоминания и мысли пугали меня. Но мы уже скакали через более редкий лес, и невдалеке слева от меня за высокими внутренними стенами был виден дом. Паша постепенно успокаивался, снова почувствовав под копытами знакомую посыпанную гравием дорожку и увидев впереди ворота конюшни.

Я с волнением вглядывалась в окна Кондор-Хаус, надеясь, что никто не заметил, что я возвращаюсь со стороны обнаруженной мною тайной тропы. Не следовало выезжать из зарослей, пока я не подъехала значительно ближе к конному двору. Мне захотелось заставить Пашу свернуть с дороги, но я не осмелилась сделать этого, так как, если меня уже увидели, мои действия вызовут еще большие подозрения.

Я постаралась взять себя в руки и решительно поскакала вперед, делая вид, будто с небрежным любопытством смотрю на окна.

И, выехав на омытую солнечным светом площадку, я увидела, как в освещенном солнцем окне что-то ярко блестело, словно какой-то подозрительный взгляд наблюдал за мной из глубокой тени комнаты.

Он дрогнул, заколыхался и исчез, и я поняла, что это было, — за мной наблюдали, и, несомненно, не только тогда, когда я скакала через деревья вдоль дороги. Тот, кто скрывался там, наблюдал за нами с Пашой задолго до этого, возможно, в течение всего нашего пути вниз по дороге, ведущей со второго хребта, скрывавшего дом Тони Ранда от башен Кондор-Хаус.

Кто-то смотрел на меня в полевой бинокль.