ГЛАВА 1.

Что ни говори, народ вечно заморачивается на смерть.

Эйми Макферсон стояла у себя на веранде и злобно оглядывала Небеса. Наверное, в двухмиллионный раз после того, как она умерла, её ярость на Господа Бога – как он с ней поступил, как он её предал – вновь достигла критической точки. Да как Он смеет, если только Он вообще существует, так с ней обходиться?! Низкий, бесчестный и вероломный! Она так хорошо потрудилась во славу Его, она сделала столько всего. Она избегала соблазнов и искушений, не потворствовала своим слабостям, жила в воздержании и усмиряла плоть. Она стольким пожертвовала, и все – ради Него, с её точки зрения, Он её предал – бесстыдно и подло. Вся её жизнь строилась на беззаветной вере в то, что она полагала единственной и абсолютной истиной. После смерти ей были обещаны райские куши. Он ей обещал. А потом изменил своему слову. Когда Эйми Макферсон оказалась в Мире Ином, она обнаружила, что никто её тут не встречает, не раскрывает божественные объятия – что если ей нужен Небесный Рай, она должна создавать его самостоятельно. Бог не явился к ней во всей славе своей, даже не заглянул на чашку чаю, и она начала сомневаться, а есть ли Он вообще.

Но даже если Он есть, Он, видимо, убеждён, что этот нематериальный набор «Сделай сам» – вполне достаточная награда за жизнь, целиком отданную любви и беззаветной преданности, жизнь, исполненную религиозного рвения, истовых молитв, восхвалений и униженного смирения. Он выдал ей чистый кусок небесного пространства, а уж заполнять его надо было самой. После всех обещаний и чаяний Небеса, которые она получила или восприняла, возникли исключительно из её собственного воображения, без всякой помощи и поддержки с Его стороны. Он даже не позаботился выдать ей руководство по сборке и эксплуатации.

Эйми Макферсон стояла у себя на веранде и злобно оглядывала Небеса. Всё это – только её творение. Целиком и полностью. Вообще-то, наверное, это должно быть приятно, хотя бы по той причине, что творец должен гордиться споим творением. Называется: удовлетворение от выполненной работы. Однако гордость своим творением, равно как и удовлетворение от выполненной работы, меркли перед предательством Бога. Образ этих Небес она вырвала чуть ли не с мясом, ценой немалых душевных усилий, из самых глубин своего воображения, и воплотить этот образ вовне тоже стоило сил немалых. Там, на Земле, с той минуты, когда она, укрепившись в вере, твёрдо решила посвятить всю себя Господу Богу, воображение стало ей вроде как и ни к чему, во всяком случае, в нём не было надобности, и вот теперь оказалось, что оно захирело и атрофировалось. Создавать Небеса с нуля – работа трудная и неприятная, тем более что Эйми не думала, что ей вообще придётся работать. Ведь ей обещали покой, утешение и негу. Небеса должны были быть готовы к её появлению – новенькие, дочиста вымытые Небеса, накрахмаленные и взбитые – что-то вроде некоего метафизического пятизвёздочного отеля, где за стойкой регистрации её встретит святой Пётр, ангелы – коридорные проводят её в номер, а там, в номере, её будут ждать домашние зверюшки, всё, что были у неё на Земле: они будут смотреть умными преданными глазами и вилять хвостами, а на подушке будут лежать мятные леденцы – в знак того, что ей здесь рады.

Даже общая концепция оформления – и та далась ей с большим трудом. Поначалу она взяла за основу работы художника Максфилда Перриша, вкупе с диснеевской «Фантазией». Такое заимствование при её поразительно никудышной памяти вылилось в буйство ненатуральных и резких мультяшных цветов: озеро цвета винного индиго, ослепительный ультрамарин безоблачного неба, тёмно-зелёные кипарисы и сосны на мысе на том берегу. Горы цвета сливочного мороженого вдалеке и ненатурально фиолетовая трава, утыканная ромашками идеально правильной формы – выдержанные в рисованном стиле диснеевской школы, – смотрелись совершенно неправдоподобно, не говоря уж обо всём остальном. Эйми пришлось признать, что выступы мрамора в золотых прожилках напоминают какое-то странное, малосъедобное блюдо из тёртого сыра. И это – её недоделка, её недочёт. Похоже, ей просто было не дано создавать минералы и камни более-менее аутентичного вида. Ведь есть же люди, которые просто физически не в состоянии нарисовать руку. Вот как раз такой случай. Воспоминания же о Максфилде Перрише вылились в небольшой неоклассический храм на краю скалистого мыса, что вдавался в озеро ярдах в двухстах оттого места; где Эйми сейчас стояла. Перриш также вдохновил её на создание полудюжины юных девственниц в прозрачных струящихся одеяниях. Девы – такие беспечные юные феи – кружились, взявшись за руки, в нескончаемом хороводе с базовой хореографией в интерпретативной традиции Айседоры Дункан. Дисней, с другой стороны, явно ещё сказался в кроликах, и оленятах, и беззаботных весёлых птичках, что порхали в безоблачном небе и выпевали сладенькие мелодии сентиментальных попсовых песенок тридцатых, сороковых и пятидесятых годов, пока Эйми стояла па веранде и озирала своё Творение.

Как будто почувствовав, нет, разумеется, не о чём она думает, а так – общее настроение, одна птичка спустилась и зависла дюймах в восемнадцати над её головой, приветливо улыбаясь и чирикая разрозненные фрагменты из «Over the Rainbow». Эйми вдруг разъярилась и замахала руками, отгоняя не в меру общительную пичугу:

– Кыш отсюда, ты, глупая тварь! Пошла к чёрту!

Птичка ловко увернулась от руки Эйми, однако же не улетела. Поднялась ещё дюймов на шесть и снова зависла в воздухе, насвистывая припев из «Swinging on a Star». На этот раз Эйми в буквальном смысле набросилась на неё с кулаками и, как ни странно, попала. Удар застал птичку врасплох. Её отбросило назад, а над головой завертелись – уж совершенно в мультяшном стиле – мелкие звёздочки, солнышки и планеты. Эйми невесело усмехнулась:

– Будешь знать, как ко мне приставать, летучий грызун.

Птичка встряхнулась и потеряла при этом три пёрышка, которые, медленно кружась в воздухе, опустились на веранду. Потом взглянула на Эйми с немым укором и улетела прочь. Эйми со злобой смотрела ей вслед.

– Надо вас всех стереть на фиг и начать все по новой.

В такие минуты сомнений, тягостных раздумий, тревог и уныния Эйми корила и даже ругала себя зато, что состряпала эти дурацкие Небеса, напоминающие корявенький и неумелый мультик с плохой прорисовкой на чёрном бархате, под саундтрек из «Белоснежки и семи гномов», только с примесью расслабляющих нью-эйджевых наигрышей. В такие минуты было несложно поверить, что даже её собственные творения – включая миленьких певчих птичек – если пока ещё и не обернулись против неё, то уже втайне смеются над её дерзкими, честолюбивыми устремлениями. К счастью, когда обнаружилось, что прозак и валиум здесь возникают буквально из воздуха, стоит только про них подумать, у Эйми появилась возможность контролировать длительность и частоту этих приступов меланхолии; теперь и само сотворение Небес и созерцание, так сказать, законченного продукта уже не вгоняли её в депрессию.

Сначала она ещё верила, что Бог придёт к ней, чтобы поздравить, когда она завершит работу над сотворением Небес – к обоюдному удовлетворению: и Его и Её. Но эта вера уже очень скоро зачахла и тихо почила в бозе, когда Господь Бог так и не соизволил явиться к ей во всей своей славе, а ведь она так ждала, так ждала. Когда не случилось ни лучезарной радуги, ни столпа огня, ни даже какого-нибудь завалящего голубя, её отношение в корне изменилось и решимость окрепла. Если Бог так бесчестно её оставил, она Его тоже отвергнет. Она ему не нужна, значит, и Он ей не нужен. Она будет и дальше творить свои Небеса, все больше распространяя их в пространстве, и они будут открыты для всех, кто придёт. Это будут настоящие Небеса, как раз такие, к каким стремится всякая праведная христианская душа – именно то, чего означенная душа ждёт и что ей действительно необходимо после травмы смерти и её непосредственных последствий, – до последнего золотого луча, струящегося водопада и верного колли. С той только разницей, что вместо Бога здесь будет она сама. Эйми Макферсон. Она станет сосредоточием совокупных восхвалений и благоговейного обожания; она станет счастливым реципиентом хвалебных гимнов и славословий. Она, разумеется, понимала, что для этого надо будет кое-что подкорректировать, и особенно в сознании мужиков, чтобы они её приняли в качестве легитимного божества. С другой стороны, она может сразу рассчитывать на беззаветную преданность всех феминисток, утверждающих, что Бог был женщиной. Она отдавала себе отчёт, что найдутся и совершенно упёртые фундаменталисты, которые даже в смерти не примут свершившийся факт и не признают законной её божественность. Но для таких, самых упрямых, всегда есть Голгофа и Преисподняя.

При жизни сама эта мысль – обыграть Бога в его игре – была бы предельным богохульством. Здесь, в жизни загробной, они с Богом вроде как на равных, во всяком случае, такое складывалось ощущение, а концепция богохульства предполагает значительную дистанцию между хулящим и хулимым. В конце концов, богохульство – это смертный грех, а Эйми, поскольку она умерла, к смертным уже не относится. Разумеется, если Господь всё же заметит её старания и начнёт возражать, она будет счастлива пасть перед Ним на колени. Если Он ей назначит гореть в вечном пламени или придумает какую-то особую кару за её дерзость и самонадеянность, значит, так тому и быть. Во всяком случае, она хоть будет знать, что Он обратил на неё внимание. Её планы не были столь грандиозными поначалу. Она решила, что её Небеса будут скромным, но при этом привилегированным местом, что-то вроде закрытого райского клуба, для неё и для парочки-другой миллионов верующих, которым захочется здесь поселиться. К несчастью, Эйми Макферсон страдала манией величия в тяжёлой форме и пребывала а полной уверенности и собственной непогрешимости – в этом она была схожа с упёртыми проповедниками-евангелистами – и никогда не умела вовремя остановиться. Идея о собственных Небесах прирастала и множилась, пока не пришла к логическому завершению: Эйми решила, что загробная жизнь устроена в корне неправильно и нужна Священная Миссия, может быть, даже Крестовый Поход, чтобы в принудительном порядке реконструировать Мир Иной, согласно её представлениям о правильных Небесах. Только тогда вновь умершие могут быть уверены, что библейские обещания и предсказания – не пустой звук, что все обязательства и соглашения будут выполнены, пусть даже для этого ей придётся занять место отсутствующего Всевышнего. К несчастью, её более чем скромные творческие способности совершенно не подходили под столь масштабный замысел. Какое-то время, когда они с Сэмпл составляли единое существо – хоть постоянно ссорились, но все равно кое-как уживались в одной мнимой плоти, – у них получалось работать вместе. Эйми размечала пространство; Сэмпл дорабатывала детали. Однако Сэмпл быстро вошла во вкус и начала давать выход своей извращённой чувственности, упрямой гордыне и извращённой, опять же, тяге ко всему нездоровому, мерзкому и тошнотворному. Небеса Эйми начали покрываться отдельными зонами искажений, пятнами иррационального, причём среди них было немало таких, о которых и говорить-то противно, не то что на это смотреть, и их разделение – двух сестёр, Эйми и Сэмпл, – сделалось неизбежным.

Они разделились. Благодаря уникальному, ими же и придуманному бинарному расщеплению, они разорвали своё единство – и вместо одной стало две. Потеряв половину своего существа, Эйми нашла утешение в своей одержимости: переделать свой личный Рай во всеобщие Небеса, или во Все Небеса, как она называла это про себя. Без этих Всенебес она так и останется такой же, как все, – ещё одной бывшей смертной в придуманном мире, состряпанном из иллюзий и воображаемых удовольствий. Если ей не удастся склонить остальных к своей точке зрения, тогда чем она отличается от того идиота, кто объявил себя Моисеем, устроил этот свой квазисинемаскоп с широкоэкранными постановками на библейские темы и проводит свою вечность в праведном гневе, карая грешников собственного изготовления, снова и снова, и мир без конца, навсегда, аминь. Хотя Эйми никогда не призналась бы в этом даже себе самой, удаление сестры-половины из исходной шизоидной личности помогло ей избавиться от значительной части внутренних ограничении, что сдерживали её раньше. Эйми вдруг обнаружила, что после ухода Сэмпл её собственный маниакальный энтузиазм и одержимость сделались ещё более маниакальными и безоглядными, то есть практически неудержимыми. Но и депрессии стали более тяжкими и затяжными. Расставшись со своей явно опасной тёмной половиной, Эйми сама стала опаснее и темнее.

После раскола сестры почти не общались друг с другом, хотя постоянно друг друга чувствовали – эта эмпатия была такой сильной, что подчас становилось жутко. Сэмпл проводила всё время в сомнительных развлечениях в своём личном пространстве, которое создала, отделившись от Эйми. Эйми ни разу не была у сестры, но она хорошо представляла себе, на что это похоже: на Ад, как он видится Сэмпл. На самом деле все это как нельзя лучше согласовывалось с планами Эйми. Её Небеса, и для равновесия – равнопротивоположный Ад, созданный Сэмпл; такая вот ньютоновская теология. Впрочем, это отнюдь не значило, что она собиралась наведаться в гости к сестре.

Разделение и последующий разъезд также не помешали Сэмпл продолжать издеваться над Эйми, но теперь – издалека. Издевательства были изобретательные и явно продуманные заранее. Сестрица прикалывалась над Эйми с завидной регулярностью. Такие «невинные» шалости вроде зловещего чёрного вертолёта, что грохотал в лучезарно лазурном небе Эйми, разгоняя пушистые облака своим буйным пропеллером, или стаи, опять же, зловещих и хищных птиц: рассевшись на кипарисах, они смотрели на Эйми своими холодными злыми глазами в стиле Альфреда Хичкока, а потом вдруг снимались все разом и улетали на ту сторону заката. Сэмпл также взяла в привычку периодически умыкать с Небес херувимчика или ангела – для своих грязных забав. И хотя Эйми, понятное дело, этого не одобряла, её не особо расстраивали вышеозначенные похищения. В конце концов, ангелов всегда можно заменить.

Однако в данный конкретный момент у Эйми были заботы и поважнее, чем Сэмпл с её развлекалочками. Её грандиозные планы как-то очень уж не спешили воплощаться в жизнь, и Эйми пришлось признать, что ей просто-напросто не хватает воображения, чтобы вызвать к реальности должным образом бесконечный Небесный Свод. Ей нужен помощник. Микеланджело, который распишет её Сикстинскую капеллу. Ей нужен мечтатель и выдумщик, который проникнется её идеей и воплотит её видения, он поможет ей сотворить Небеса такими, какими им следует быть. Какое-то время она подумывала, не переговорить ли с подложным Моисеем: масштабы его постановок, достаточно сложных в техническом исполнении, явно указывали на присутствие некоей доли таланта. И если, опять же, судить по его спектаклям, он был законченным психом. Но Эйми знала: даже при том, что в её распоряжении – целая вечность, она всё равно не сумеет навязать свою волю этому Моисею, Его безумие было слишком упёртым. На самом деле ей нужен художник, живописец или поэт, умерший совсем недавно и ещё не успевший здесь освоиться – при полном отсутствии предвзятого мнения и открытый для предложений. Иными словами, ей нужна личность творческая и при этом легко поддающаяся постороннему влиянию.

Как это часто бывало в последнее время, мысли Эйми сами собой обратились к Сэмпл. Эйми знала, что если она хочет заполучить такого вот творческого подрядчика, без помощи Сэмпл ей не обойтись. Сперва художника надо найти. Он должен пребывать в растерянности и неведении, и надо успеть воспользоваться этой растерянностью и неведением – надо взять его тёпленьким, пока у него не появятся самостоятельные предпочтения и склонности. Эйми понимала, что ей самой с этой задачей не справиться. Тут нужны хитрость и неисчерпаемое, соблазнительное обаяние – то есть то, чего не было у самой Эйми, но зато было в избытке у Сэмпл. Именно Сэмпл придётся найти для неё художника или поэта и заманить его на Небеса, а убедить Сэмпл взяться за это дело будет очень непросто, если Эйми не сможет придумать, как воззвать к её врождённой порочности и извращённости.

Эйми повернулась спиной к своим никудышным, прямо сказать, Небесам и пошла в дом. Перед мысленным взором маячил непрошеный образ. Молодой человек с тёмными кудрями и чувственным ртом неспешно шагал по какой-то пыльной дороге, засунув большие пальцы обеих рук за ремень нарциссистских кожаных штанов в обтяжку; он шёл себе по дороге, взбивая пыль каблуками поношенных армейских ботинок, и лениво покуривал сигарету. Это явно не могло иметь ничего общего с замыслом Эйми, и она поспешила обрушить на бессмысленное видение громы и молнии, пока оно не укрепилось у неё в голове. Молодой человек пошатнулся, словно и вправду громом поражённый, и спешно покинул её сознание. Шуточка вполне в духе Сэмпл, надо будет её расспросить относительно этого непрошеного вторжения; но в глубине души Эйми знала, что сестра тут ни при чём. Этот странный молодой человек был сам по себе. Оставалось только надеяться, что его появление не предвещает дальнейших осложнений.

* * *

Джим Моррисон тряхнул головой, чтобы там хоть немножечко прояснилось. Ему что, по башке дали кувалдой? Мозги проебли – в буквальном смысле? Или его молнией поразило? Сознание как будто рассыпалось на куски, а на месте проломов образовались пустоты. Поиск данных прервался без предупреждения. Когда-то и где-то кто-то спалил его память, хотя он не помнил, где и когда. Обрывочный образ; солнце, пыль, какой-то унылый просёлок, вялые, разморённые мысли о кружке холодного пива, – но он только мелькнул, этот образ, и сразу угас, не дав ни малейшей наводки ни что случилось, ни что было прежде. В общем, мозги отключились. О себе он знал только, что когда-то был поэтом и что – во всяком случае, первое время – ему придётся жить как бы в застывшем мгновении, где даже самое обыкновенное и повседневное кажется странным и незнакомым, где реальность вывернута наизнанку и где ты зависишь только от доброжелательности толпы, проходящей мимо.

Среди того очень немногого, в чём Джим Моррисон был абсолютно уверен, было и твёрдое знание, что его настоящая смерть случилась где-то ещё, а не на той пыльной дороге. Все воспоминания об истинной смерти представляли собой мешанину бессвязных, но назойливо повторяющихся картин: тёплая вода, тесная, но уютная ванна и город Париж. Всё остальное – бесполезный набор деталей, двигательных навыков и разрозненных образов. И ещё – он никак не мог вспомнить, как его зовут. Имя вертелось в голове, по каждый раз ускользало. Будто нарочно. Он умел читать и писать, он помнил названия книг и песен. Он умел натянуть на себя штаны и застегнуть молнию. Всё остальное – разбросанные фрагменты картинки – паззла. Страх, злость и безрадостная безысходность, причём как свои, так и чужие.

Какая-то женщина пробежала мимо, её волосы горели в огне, шлейф дыма тянулся за ней по промозглому бетонированному шоссе, задушенному испуганными машинами, в обрамлении высохших пальм, а зловещее красное солнце на горизонте, затянутом дымкой, пыталось пробить этот дым лучами. Слепые кони тонули и синевато-сером океане, а индейцы умирали в песках стерильной пустыни.

Он очень надеялся, что эти провалы в памяти – явление временное. Может быть, когда память к нему вернётся, ему будет плохо и больно, но это всё-таки его память, и он хотел, чтобы она вернулась. Он был настроен оптимистично.

Она вернётся. Когда-нибудь. Обязательно.

Что-то подсказывало ему – вероятно, смутное, интуитивное воспоминание о близком знакомстве с ПРОДВИНУТОЙ и неоднократной интоксикацией, её ещё можно назвать упоением, – что и в земной своей жизни он частенько пребывал в полной отключке и страдал от провалов в памяти, так что можно было с уверенностью предположить, что его теперешнее состояние – просто космическая вариация привычного экс-существования. А если так, то винить надо только себя. Когда он понял, что умер – умер таким молодым, – первым делом подумал: только бы эта загробная жизнь не была повторением тех же пьяных, дурманных, угарных и хаотичных дней. Он сделает всё, чтобы этого избежать. И вот, насколько можно судить, к стыду его, решимость оказалась не слишком твёрдой.

Ладно, ближе к текущим конкретным фактам.

А текущий конкретный факт выражался в следующем: Джим неожиданно оказался на вечеринке, а вечеринок он в своей жизни повидал немало, так что сразу понял, это – не обычное сборище с целью весело провести время. Джим понятия не имел, как он здесь очутился и почему, но ему сразу же стало ясно, что в действе а-ля Сесил Б. Де Милль, где смешались стопы и вопли, танцевальные ритмы и утончённый порок, участвуют люди, которые, как и он сам, попали сюда непонятно как и, как и он сам, абсолютно растеряны. В глазах большинства собравшихся он различал характерную, очевидную пустоту – отупелую безучастность. Они тоже пожертвовали своей памятью и сознанием ради этого остановившегося мгновения; для них это было мгновение звенящего резонанса и безудержного порыва, насыщенный миг волос и языков, пота и плоти, губ и текучести. И всё это – на фоне монументального задника в виде неспешно извергающегося вулкана, что как будто в замедленной съёмке истекает потоками раскалённой лавы, тягучими языками живых адских огней; потоки и языки весьма живописно струятся по чёрным склонам. Лица вокруг вспыхивают отражениями серного пламени, омытые красно-оранжевым жаром, и чёрные тени, как мелкие бесы, шныряют в вопящей и стонущей давке.

Больше тысячи человек и ещё около сотни существ непонятного происхождения – сплошной гедонизм и половая распущенность – толпятся в низине, естественном амфитеатре у подножия вулкана. С трёх сторон эта впадина огорожена высокой стеной из чёрного базальта, и в этой базальтовой чаше беснуются люди, мужчины и женщины, опьянённые и одурманенные наркотой, уже на грани психоза, они хватаются друг за друга – сплетение разгорячённых, раскрашенных и надушённых тел. Кое-кто развалился в блаженной истоме на давно перепачканных и промокших насквозь подушках, разбросанных на отшлифованном камне, но большинство просто ходит, подобно маятнику, вслепую, буквально на ощупь, едва держась на нетвёрдых ногах. И почти все – голые. Может быть, в самом начале на них ещё были одежды, только одежды давно сорваны, а вместе с ними исчезло и ощущение собственной индивидуальности, даже на самом что ни на есть примитивном уровне. Толпа слилась в единое существо, которое ещё может передвигаться, но уже не может мыслить. И эта бурлящая смесь, движимая исступлённой похотью, волновалась, как море в предштормовое ненастье, – море, испещрённое островками массовой истерии и громкими стонами совокупных оргазмов.

На выступе в скале, буквально впритык к истошно вопящей толпе, располагались эфиопские барабанщики, их блестящие, умасленные тела – все в золотых украшениях с инкрустацией из бирюзы и слоновой кости, лица скрыты под мокрыми дредами; они что есть силы лупили по барабанам, обтянутым леопардовыми шкурами, их неистовые ритмы заводили толпу ещё больше. Народ внизу бесновался чуть ли не в религиозном экстазе, разнузданном и восхищённом. Но барабанщики словно и не замечали этого буйства, этого истового поклонения их искусству. Настырные, разгорячённые руки тянулись к ногам исполнителей, бесстыдно ласкали их задницы и гениталии, но никто из барабанщиков ни разу не сбился с ритма, не пропустил ни одного удара. Даже когда страстные, наглые языки слизывали с них пот, они продолжали играть, и ритм лишь нарастал, стойкий, непоколебимый.

На втором выступе, сразу под барабанщиками, молодые мужчины и женщины в тонких прозрачных шелках – которые не скрывали, а лишь подчёркивали наготу – разливали вино. Тёмное, ароматное, психоделическое вино из каменных кувшинов, запас которых был, кажется, неисчерпаем. Оно лилось тягучими струями в подставленные кубки и прямо в раскрытые рты. Волосы этих изысканных виночерпиев были убраны венками из белых цветов и роскошными пышными орхидеями. Разливая вино, они покачивались в такт барабанному ритму, периодически отвлекаясь от своей работы, дабы отдаться ласкам и поцелуям совершеннейших незнакомцев, а то и отдаться в прямом смысле слова. Впрочем, поток вина не прерывался. Гости сами взбирались на выступ и наливали себе, сколько нужно, или забирали с собой целый кувшин, чтобы лишний раз не бегать за напитками. Вино лилось рекой в буквальном смысле, мешаясь с другими жидкостями, что обильно пропитывали это безумное празднество на грани отчаяния.

И в центре этого вихря чувственности, возвышаясь над волнообразным хаосом, стоял, злобно сверкая глазами, сам Золотой Телец. Футов пятнадцать в высоту – от копыт до кончиков рогов, – он был выкован целиком из золота и изукрашен сверкающими каменьями, языческий идол, великолепный в своей первородной скульптурной свирепости. Его ноздри, кажется, раздувались от ярости, а красные рубиновые глаза смотрели с суровым бычьим презрением на людей, что резвились внизу. Его украшали гирлянды белых цветов в красных подтёках вина, с обеих сторон от головы клубились столбы ароматного дыма – из двух жаровен с горящими благовониями, – впечатление было такое, что зверь дышит огнём. Две женщины, обнажённые ниже пояса, сидели, широко расставив ноги, на его влажном хребте, ритмично двигая бёдрами: глаза закрыты, на лицах – исступлённый восторг. К идолу прилагалась и надлежащая жертва, юная дева, подвешенная на цепях, закреплённых на кончиках золотых рогов; весьма соблазнительная девица в синем шёлковом бальном платье, разорванном в клочья, – вылитая Дебра Пейджет в «Десяти заповедях», хотя в фильме Дебра Пейджет не подвергалась таким извращённым изыскам со стороны многочисленных желающих, да ещё под таким ракурсом. С точки зрения истории и морали подобные сцены были прерогативой Хауарда Хьюза.

После нескольких кубков пурпурного вина Джим перестал волноваться о том, как он сюда попал, на эту разнузданную вечеринку под извергающимся вулканом – толпа волновалась вокруг, как море, вызывая стойкие галлюцинации на грани полного ослепления. Ему смутно припоминалось крутое ущелье где-то высоко в горах, битва между дионисийцами и аполлонийцами, и он был в самой гуще сражения. Аполлонийцы имели неоспоримое преимущество в виде автоматического оружия и поддержки с воздуха, тогда как у дионисийцев были лишь палки и камни. Наверное, незачем говорить, что в этом неравном бою Джим сражался на стороне дионисийцев, и память, должно быть, была ценой, которую он заплатил за своё опрометчивое участие. В общем, пить надо меньше.

Единственное, в чём он был твёрдо уверен: эта оргия – не порождение его воспалённого воображения. Да, его память была в отключке, но он всё-таки помнил свою индивидуальность – в смысле, свойства и особенности характера, определяющие его личность, – и он был уверен, что его вкусы и склонности, хотя и с уклоном в вакханалическое безумство, всё-таки не тяготели к такому эпически-порнографическому монументализму в стиле старого Голливуда. Когда он вдруг оказался у самых копыт Золотого Тельца и с удивлением сообразил, что с упоением ласкает пышную грудь какой-то девицы, голой и безымянной, вылитой Мэйми Ван Дорен в ранней юности, то понял, что это – работа кого-то другого. Если бы он творил эту реальность сам, он бы ни за что не позволил, чтобы его оттащили от этой девицы, когда самое интересное только-только начиналось.

Поначалу девица была очень активной и явно горела желанием продолжить; не прошло и минуты, как она буквально сорвала с него рубаху, причём по частям. Джим не очень жалел о рубахе, и когда девочка принялась рьяно расстёгивать пряжку ремня на его древних заслуженных кожаных штанах, он приготовился отдаться на волю страсти. Его беспокоило лишь одно: когда она заговорила, он не понял ни слова. Поначалу он испугался, что вместе с памятью подзабыл и английский. Хотя нет, быть такого не может: он же думает на английском, да и когда попытался заговорить, слова и фразы получились вполне английскими, пусть даже язык у него заплетался.

Речь девицы вообще была не похожа на язык как на стройную систему лексических единиц и грамматических форм; это был просто какой-то набор звуков, хрипов и выкриков. Тогда Джим решил, что девица, наверное, просто перебрала психоделического вина и у неё начались бреды, однако вскоре заметил, что большинство из собравшихся изъясняются на такой же невразумительной глоссолалии. Может быть, у того, кто всё это придумал – и, вероятно, перетащил сюда Джима оттуда, где он был раньше, – были проблемы с тем, чтобы наделить речью сбои творения? Либо так, либо он просто не хочет, чтобы участники этой буйной вавилонской гулянки общались друг с другом. В ходе раздумий над этим вопросом Джим уяснил для себя одну вещь: кто много думает, тот теряет. Пока он размышлял и строил догадки, к ним подлетели двое – мужеподобная лесбиянка и какая-то волосатая образина, саскуотч как он есть, – схватили «Ван Дорен» за руки и за ноги и утащили куда-то под смех толпы. Джим расценил этот поступок как недружелюбный и сексуально неэтичный, но он был слишком пьян, чтобы бежать разбираться.

После этого он бесцельно бродил в толпе, без рубахи, в своих чёрных кожаных штанах и стоптанных армейских ботинках. Его периодически поливали вином, и незнакомцы обоих полов и бесполые вовсе ласкали его мимоходом. Этот праздник распущенности, поначалу прикольный, уже стал ему надоедать, и Джим огляделся в поисках тихого места, откуда он мог бы наблюдать за этой эпической пьянкой с дебошем, не рискуя, что его самого втянут в действие, Он заметил углубление в скале, на высоте футов в двенадцать, как раз напротив уступа с эфиопскими барабанщиками. К углублению вела тропинка, пусть весьма относительная, но вполне пригодная для подъёма, а сама ниша смотрелась вполне заманчиво. Единственная проблема – там уже сидел какой-то мужик. Вполне одетый и отличие от большинства гостей, он сидел, привалившись спиной к скале и подтянув колени к груди, его лицо было полностью скрыто пол чёрной широкополой шляпой. Он был единственным человеком поблизости не только совсем одетым, но одетым весьма по-щегольски, и поэтому смотрелся единственным извращенцем на фоне голой и полуголой массовки.

Пока Моррисон разглядывал человека, который опередил его и с идеей найти укрытие, и с практическим осуществлением оной идеи, мужик в чёрной шляпе достал из кармана серебряную флягу и приложился к ней долгим глотком. Потом вернул флягу на место и почти тут же зашёлся в кошмарном кашле. Достал из другого кармана белый кружевной платок и приложил его ко рту. Когда приступ кашля прошёл и мужик убрал платок, Джим заметил, даже с такого немалого расстояния, что на ослепительно белой ткани остались алые подтёки свежей крови.

Дядька казался смутно знакомым, хотя Джим, понятное дело, не помнил ни как его звать, ни где он мог его видеть. Уже одно то, что кто-то в загробном мире страдал от чахотки – болезни не только сугубо земной, но ещё и считающейся классическим недугом викторианской эпохи, – было само по себе удивительно, однако и изысканный стиль этого мужика выбивался из общей стилистики оргии. Все остальные персонажи были либо совсем уже первобытными, либо являли собой стилизацию под Ветхий Завет, этот же товарищ был явно из девятнадцатого века. Причём там у себя, в девятнадцатом веке, он явно был щёголем, о чём свидетельствовали и фасон его чёрного бархатного сюртука, и парчовый жилет, и старомодные кавалерийские сапоги чуть ли не до середины бедра. Поля его мягкой шляпы с одной стороны были загнуты вниз, в этакой намеренно фатоватой манере. Моррисон подумал, что этот дядька являет собой идеальное сочетание, в пропорции один к одному, стрелка с Дикого Запада и утончённого прерафаэлита, распутника и эстета. Джим понятия не имел, откуда всплыли прерафаэлиты и Дикий Запад, но его очень порадовало, что база историка – культурологических данных у него в голове ещё хоть как-то работает.

Погружённый в раздумья, Джим даже не сразу заметил, что его рьяно ласкает какой-то голый и до неприличия тучный гермафродит, который что-то ему говорил на своём бессвязном наречии, при этом ещё шепелявя с присвистом и брызгая слюной. Джим решил: с него хватит. Как говорится, хорошего понемножку. Он увернулся от влажных и жадных ладоней своего жирного обожателя сомнительной внешности и полез вверх по подобию тропинки к углублению в скале, занятому знакомым незнакомцем в чёрном бархатном сюртуке и широкополой шляпе. Углубление было вполне просторным, там хватило бы места трём или даже четырём взрослым мужчинам. Джим рассудил так: самое худшее, что этот мужик может сделать, наорать на меня, чтобы я уходил. Уже приближаясь, он окликнул незнакомца. Просто из вежливости. Пусть даже дядька его не поймёт.

– Не возражаете, если я к вам присоседюсь?

Незнакомец в бархатном сюртуке сдвинул шляпу на затылок, открывая лицо: болезненно бледная кожа, чёрные висячие усы, жёсткие голубые глаза и взгляд человека, которого очень легко вывести из себя. К удивлению Джима, дядька ответил ему не только по-английски, но и в той обманчиво вялой, протяжной манере, зародившейся на Старом Юге ещё до гражданской войны, – на том самом Юге, о котором столько всего придумано и который сам большей частью придуман.

– Смею ли предположить, молодой человек, что вам нужны мир и покой, а не утехи гомосексуального свойства?

Джим застыл на середине пути между нишей и оргией. Несмотря на медлительность речи, манеры этого незнакомца явно указывали на то, что с ним шутки плохи.

– Мне определённо нужен покой.

Незнакомец пожал плечами:

– В таком случае поднимайтесь сюда, молодой человек.

Когда Джим выбрался на приступочку перед нишей в скале, незнакомец взглянул на него вопросительно:

– Вижу, сэр, вы меня совсем не помните?

Джим тут же подстроился под своеобразную манеру речи своего собеседника:

– Боюсь, сэр, не помню.

Незнакомец опасно прищурился:

– Если учесть обстоятельства нашей последней встречи, ваша забывчивость очень меня удивляет.

Джим поспешил объяснить:

– Я имел и виду, что вообще ничего не помню. Я даже не знаю, как я тут очутился. И что было раньше, не знаю. Не помню.

Мужик, похоже, удовольствовался объяснением, по крайней мере на данный момент.

– Это досадно.

Джим тоже уселся на камень, на расстоянии двух шагов от своего соседа, как бы давая понять, что он не намерен вторгаться в его личное пространство. Дядька, похоже, это оценил, но и принял как должное – видимо, он привык общаться с людьми учтивыми и привык, что его уважают.

– По крайней мере мы с вами – не эти разнузданные порождения явно больного воображения того затейника, кто все это устроил. Что не может не радовать.

– А почему вы так а этом уверены?

– Если б мы были придуманными персонажами, мы бы здесь не сидели. В качестве сторонних наблюдателей. Мы бы резвились внизу, в грязи – как эти свежеизмышленные поросята. Если слегка перефразировать Декарта: мы наблюдаем, следовательно, существуем.

Джим растерялся – последняя фраза его скосила. Ничего подобного он не ожидал. Незнакомец, похоже, высказал всё, что хотел, и не стремился к продолжению беседы, так что какое-то время они просто сидели молча, наблюдая за вакханалией, что бесновалась внизу. Наконец Джим не выдержал. Больше не в силах сдерживать любопытства, он решился узнать, что это за человек, который кажется ему знакомым, и действительно вроде знакомый, и всё же которого он абсолютно не помнит.

– Боюсь, сэр, у вас передо мной преимущество.

На этот раз незнакомец не приподнял паты своей шляпы.

– Да неужели?

– Конечно. Похоже, вы знаете, кто я, тогда как к не могу вспомнить ни вашего имени, ни где мы с вами встречались. На самом деле я был бы вам очень признателен, если бы вы рассказали мне, кто я. Потому что сам я не помню.

Незнакомец коротко хохотнул и тут же закашлялся, расплачиваясь тем самым за свою неосмотрительность, – ему, видимо, было нельзя смеяться, но он всё равно не сдержался.

– Вы хотите, чтобы я вас представил себе самому?

– Да, можно и так сказать.

– Своеобразная просьба, друг мой.

– А как иначе? Я же должен знать, кто я.

Знакомый незнакомец задумался, медля с ответом. Может быть, он дразнил Джима, а может, просто обдумывал, как лучше ему рассказать о нём же. Всё-таки возвращение потерянной личности – дело тонкое и деликатное, и тут должно соблюсти определённую этику. Оргия внизу не снижала накала. «Близняшку» Дебру Пейджет, прикованную цепями к рогам Золотого Тельца, теперь насиловали здоровенные кроманьонцы, сплошь покрытые рыжеи шерстью. – один спереди, второй сзади, а третий в рот. Наконец незнакомец решился.

– Раз так, – сказал он, – то вы Моррисон… Джеймс Моррисон.

– Джеймс Моррисон?

– Джеймс Дуглас Моррисон, более известный как Джим.

– Погодите. То есть вы говорите, что я – Джим Моррисон?!

– Когда мы в последний раз виделись, вы так себя называли.

– Вы что, шутите?!

– Ни в коем разе.

– Тот самый Джим Моррисон?!

– Вы так себя называли. Говорили, что вы – Король Ящериц, хотя я и не понял, что это значит. Вы ещё похвалялись, что для вас нет ничего невозможного. Типа: «Я – Король Ящериц Я все могу».

– Наверное, я был пьян.

– В дугарину. На самом деле гораздо пьяней, чем сейчас.

Джим задумчиво кивнул. Тут действительно было, о чём подумать.

– Нет, правда?

– Насколько я помню, вы очень гордились, что какое-то время в двадцатом веке были всеобщей занозой в заднице, прошу прощения, но я повторяю ваши же слова.

У Джима возникло стойкое подозрение, что незнакомец над ним издевается. Хотя вроде грешно смеяться над убогими.

– Кажется, я начинаю что-то припоминать.

На самом деле целый блок развороченной памяти вдруг встал на место. Воспоминания о толпах и бликах света, о деньгах, и славе, и бесчисленных женщинах, о гашише, и героине, и алкоголе в количествах просто немереных. О приходах и трипах за грань возможного и кошмарных похмельных депрессиях, о непрестанной игре со смертью, которая всё-таки победила.

Знакомый незнакомец вновь достал свою флягу и как следует к ней приложился. Он снова закашлялся, но уже не так жутко, как в первый раз.

– Но вполне может статься, что вы никакой и не Моррисон. То есть не настоящий Моррисон.

Джим нахмурился:

– Это как?

– Вы же знаете.

– Нет, не знаю.

Незнакомец сдвинул шляпу на затылок.

– Ну да. Я забыл. Вы же совсем ничего не помните.

– Я уже кое-что вспоминаю, и всё, что я вспоминаю, оно как раз моррисоновское.

– Ну, так и должно быть.

– Должно?

– Мы все потакаем своим фантазиям, мой юный друг.

– Все мы стремимся к цельному воплощению.

Джим уже вообще ничего не понимал.

– В каком смысле?

– Свойство, присущее данному месту. Поставляется вместе с причитающимся нам пространством. На самом деле это единственное, что мы тут получаем.

– Я не понимаю.

– Конечно, не понимаете. Вы утратили память по дороге на эту оргию. Вы не помните травму смерти. Забыли её в такси.

– Забыл в такси?

– Это такая речевая фигура.

– А-а…

– Вы правда совсем ничего не помните?

– Боюсь, что да.

– И вы не помните следующий этап: как вы кружились, растерянный и неприкаянный, крошечная безымянная искорка среди миллионов таких же в Большой Двойной Спирали?

Джим покачал головой.

– Вы надо мной издеваетесь?

Незнакомец поморщился:

– А зачем бы я стал над вами издеваться?

Джим пожал плечами:

– Не знаю.

Незнакомец повернул голову и впервые за всё это время посмотрел Джиму в глаза. Теперь его взгляд был не просто жёстким, а определённо опасным.

– Вы же не предполагаете, сэр, что я лгу? Подобное предположение было бы оскорбительным для меня и для вас.

Джим улыбнулся бледной улыбкой.

– Нет, конечно. То есть я иногда страдаю острыми приступами идиотизма, но не до такой же степени.

Незнакомец кивнул:

– Я рад убедиться, что ваша врождённая хитрость и инстинкт самосохранения остались при вас.

Потом они оба умолкли на пару минут. Незнакомец легонько постукивал правой ногой в такт барабанному бою. Наконец, Джим решил, что надо как-то подтолкнуть незнакомца, чтобы он рассказывал дальше.

– Вы сказали…

Незнакомец перестал стучать ногой и повернулся к Джиму:

– Что я сказал?

– Что я был растерянной и неприкаянной искрой в Большой Двойной Спирали.

Незнакомец кивнул:

– Были-были. Мы все попадаем туда сразу же после смерти. И некоторым там так нравится, что они периодически возвращаются, чтобы начать всё сначала.

– А что было потом?

– Вы начали понимать, что на данном этапе загробной жизни вы действительно можете всё, что в вашей власти устроить здесь все, как вам хочется.

– Правда?

– Конечно, Искры грезят во сне.

– Искры грезят во сне? – Джим поморщился. У него начинала болеть голова: то ли от вина, хлюпавшего в животе, то ли от барабанного боя. Или может быть, от подступающего замешательства.

– Искры грезят во сне и постепенно осознают, что эти сны могут стать их реальностью. Искры мыслят, и эти мысли воплощаются в явь. Есть, конечно, такие, кто по природе своей не способен приспособиться к новым условиям. Они навсегда остаются бесплотными и просто шатаются по эфиру в ожидании какого-нибудь спиритического сеанса или же возвращаются на землю в образе духов и призраков, вроде как на экскурсию по любимым местам смертной жизни.

Индусы, как правило, осуществляют реинкарнацию, проходят через Канал и перерождаются на земле в тараканов или царей – всё зависит от степени самосознания в прошлой земной жизни.

– А все остальные?

Незнакомец вновь достал фляжку.

– Все остальные? Все остальные создают себе окружающую реальность исходя из своих предыдущих реальностей и фантазий.

– Вы хотите сказать, что после смерти некоторые из нас принимают обличье знаменитостей?

– А почему нет, чёрт возьми? Может быть, там, на Земле, Вы были закопчённым неудачником, всю жизнь копались в дерьме, ничего собой не представляли, и, понятное дело, вам не хочется пронести таким образом целую вечность. Разумеется, нет. И вот что происходит: После парочки ценностей в Спирали вы начинаете понимать, что можете стать кем угодно:

Александром Македонским, Екатериной Медичи или блудницей Вавилонской, если вдруг захотите. Достаточно лишь изъявить желание, и – опа! – вы уже тот, кем вам хочется быть.

Что пожелаете, то и будет. Хотя потом вы, может быть, передумаете. Но и тогда можно все переиграть.

Джим нахмурился.

Но если ты был законченным неудачником и всю жизнь копался в дерьме, должны же у тебя сохраниться хотя бы какие-то воспоминания о той жизни?

– Поверьте, мой юный друг, эти воспоминания рассеиваются, как сон поутру, когда ты просыпаешься в этой новой и дивной посмертной реальности. – Незнакомец неожиданно улыбнулся.

– Чёрт, да я сам до конца не уверен, тот ли я человек, кем называюсь.

– Да, кстати, а кто вы?

Незнакомец опять повернулся к Джиму и посмотрел ему прямо в глаза:

– Моё имя Джон Генри Холлидей, хотя многие называют меня просто Док.

Он протянул Джиму руку – тонкую и изящную, как у женщины. Джим пожал протянутую руку, отметив про себя, что она была очень холодной, как рука трупа, хотя, собственно, ведь так оно и было. Формально они все здесь – трупы.

– То есть вы Док Холлидей.

– Насколько мне известно, да.

– Горжусь знакомством с таким человеком.

– И правильно делаешь, сынок.

– Я про вас фильмы смотрел, ну, в детстве.

– Да, в Голливуде меня любили. Я у них был идеальным контрастом для несносного Уайатта Эрпа.

Похоже, Док Холлидей собирался предаться воспоминаниям о бурной молодости, но Джим успел вставить слово:

– Мне одно непонятно.

– И что же?

– Я вас не выдумал. И уверен, что не выдумал эту гулянку.

– Да, все правильно. Ты здесь вообще ни при чём.

– Тогда что я здесь делаю?

– Хороший вопрос.

– А ответ на него есть?

Док отпил из фляжки.

– Даже в смерти нет человека, который был бы как остров.

Джим уже понял, что Док Холлидей любил говорить загадками, и рассудил, что лучше всего дождаться, пока ему не надоест упражняться в эллиптической речи. Тогда, может быть, Док объяснит все толком.

– Первое, что ты узнаешь, начиная строить свою реальность в загробном мире, что ты не один такой умный – миллионы таких же, как ты, занимаются тем же самым. В доме отца моего обителей много. К несчастью, стены в этих обителях тонкие, как в дешёвых домах без лифта, и там много смежных дверей и бесконечных петляющих коридоров. Все натыкаются друг на друга, реальности перехлёстываются, возникают стойкие взаимосвязи, и получается полная неразбериха.

Джим на секунду задумался, тщательно подбирая слова. Теперь, когда выяснилось, что его собеседник – Док Холлидей, во всяком случае, его полный аналог, пресловутый инстинкт самосохранения включился на максимальную мощность. Джим знал: этого мужика лучше не раздражать, независимо от того, кто это – оригинал или хорошая копия.

– Но это не объясняет, как я здесь оказался.

– Могу тебе рассказать, почему я здесь.

Джим решил, что это всё же лучше, чем ничего.

– И почему вы здесь?

– На самом деле я уже был здесь, когда всё началось.

– Вы уже были здесь?

Док грациозно взмахнул рукой, указывая на вершину извергающегося вулкана;

– Я был там, на вершине. Забрался туда, чтобы избавиться от кольца всевластия, которое оказалось весьма вредным и пагубным. Разрушительное колечко, иными словами.

Эти проклятые штуки по-другому не уничтожить. Создашь вот такую штуковину, вызовешь её к реальности, а потом выясняется, что она не только начинает жить собственной жизнью, но ещё и твою подчиняет. А уничтожить её очень проблематично. Есть только два способа: бросить в жерло активного вулкана или сжечь в огне от дыхания дракона. А что до тебя, я так думаю, тебя притащил сюда тот, кто затеял все это безобразие. Вызвал сюда силой что ли.

– Меня?

– Ты, может быть, этого и не знаешь, но ты здесь личность скандально известная.

Джим застонал. Похоже, история повторяется.

– И я потерял память в процессе?

– Типа того. Если, конечно, ты не упился абсентом или не переел грибов.

– Я всё равно в полной растерянности.

Док хохотнул:

– Это ещё цветочки. Посмотрим, как ты растеряешься, когда узнаешь обо всех остальных проблемах.

– Обо всех остальных проблемах?

– Например, что придуманные персонажи начинают жить собственной жизнью.

– Может быть, вы объясните?

– Боюсь, прямо сейчас у нас просто не будет времени. – Док указал вверх, на выступ в скале, где-то на середине между кратером и подножием. – Похоже, Моисей собрался карать блудодеев.

Джим поднял голову и увидел вверху, на выступе, высоченного бородатого мужика, тощего и угловатого, в грязном плаще из некрашеной шерсти и со спутанными седыми волосами значительно ниже плеч. Он стоял на скале и смотрел на оргию внизу, взгляд его полыхал патриархальным гневом.

Джим обернулся к Доку:

– Это что, настоящий Моисей?

Док покачал головой:

– Очень сомнительно. Просто какой-то жалкий неудачник, всю жизнь прокопавшийся в дерьме, теперь отыгрывается. Настоящий Моисей страдал раздвоением личности, он и шагу не мог ступить без того, чтобы правое его полушарие не объявило левому, что он действует по указанию Гласа Божьего. Я так думаю, он давно вышел за Грань, может быть, тысячу лет назад, и теперь сидит, как он искренне верит, по правую руку от Иеговы.

Джим ещё раз взглянул на Моисея и только тогда заметил, что тот держит и каждой руке по каменной скрижали наподобие миниатюрных надгробий.

– Похоже, он захватил с собой Десять заповедей.

– Ну да. Они поставляются вместе с костюмом.

– И чего он сейчас будет делать?

– Как я уже говорил, карать грешников и блудодеев.

– А он сможет их покарать?

– Ну конечно. Собственно, ради финальной кары это всё и затевалось. Этих придурков, завёрнутых на библейских историях, хлебом не корми – дай покарать злостных грешников на месте преступления. Я так думаю, он и тебя сюда притащил ради этого.

– Так это всё Моисей устроил?

Док поднялся на ноги.

– Конечно. Классический пример упоения собственным «эго». Надо же как-то себя развлекать. Его миссия – карать грешников, но ведь для этого надо сперва создать грешников, чтобы было кого карать. И затащить по возможности человека со стороны – вот типа тебя, – чтобы мероприятие, как говорится, имело вес.

Кое-кто из предназначенных для покарания грешников уже заметил фигуру на склоне вулкана. Веселье прервалось, все они смотрели теперь на Моисея. Барабаны сбились все разом и тут же умолкли. Джим вскочил на ноги:

– Вы хотите сказать, что мы с вами тоже попадём под раздачу?

Док распахнул полы сюртука и продемонстрировал Джиму кольт 45-го калибра с перламутровой рукояткой, на которой была золочёная инкрустация в виде зигзага молнии.

– Не должны. То есть я не собираюсь сидеть сложа руки.

Не успел Док закончить фразу, как Моисей на скале развернул плечи, выпрямился в полный рост и поднял над головой каменные скрижали. Его голос, даже не голос, а рёв, как будто пропущенный через мощнейшие усилители, звучал неестественно, как-то уж очень по-электронному, да ещё отдавался искусственным эхом.

– ИСТИНУ ГОВОРЮ ВАМ, СЫНЫ ИЗРАИЛЕВЫ, ВЫ ПОГРЯЗЛИ В РАЗВРАТЕ И ПОРЧЕ.

Звуки этого голоса сотрясали окрестности, как громовые раскаты, и даже Джим, ПРИВЫКШИЙ там, на Земле, к громкому звуку, мощным динамикам и усилителям, невольно поморщился. Веселье остановилось, как о стоп-кадре в кино. Ещё бы, после такого рёва! Кто выпивал, замерли, не донеся кубков до рта; кто предавался «разврату и порче», застыли на месте. Кое-кто поспешил укрыться под сенью Золотого Тельца, наивно полагая, что золочёная статуя защитит.

Моисей начал спускаться по склону вулкана, держа каменные скрижали над головой:

– ВЫ ВОЗДВИГЛИ ПОГАНОГО ИДОЛА, И ПОКЛОНИЛИСЬ ЕМУ, И ТЕМ ЗАПЯТНАЛИ СЕБЯ В ГЛАЗАХ БОГА.

Джим покосился на Дока:

– Да я вообще в Бога не верю.

Док невесело усмехнулся:

– Я что-то не припоминаю, чтобы сей в общем-то убедительный довод остановил хоть кого-нибудь из библейских маньяков, ну, в смысле, из этих придурков, у которых мозги завернулись на Библии.

– КТО НЕ ЖЕЛАЕТ ЖИТЬ ПО ЗАКОНУ, ТОТ ПО ЗАКОНУ УМРЁТ.

Угрожающе яркие плазменные лучи ударили из каменных скрижалей и окружили Моисея кольцом плотного света. Один из лучей резко обрушился вниз, сжёг напрочь рог Золотого Тельца и снёс половину его головы. Плюс к тому распылил жертвенную девицу, которая вылитая Дебра Пейджет, – что было совсем уже несправедливо, во всяком случае, по мнению Джима.

Закованная в цепи, лишённая всякой возможности сопротивляться, она была чуть ли не единственным здесь человеком, чьё желание участвовать и забавах было всё-таки не таким очевидным. Оставалось лишь предположить, что пророки и патриархи до сих пор исходят из принципа вины в соучастии. Если ты здесь находишься, стало быть, виновен, а смягчающие обстоятельства могут идти к чёрту.

Док издал сдержанный возглас досады, когда второй плазменный луч ударил по крупу Тельца, распылив ослепительной вспышкой около дюжины грешников и обрушив на головы устрашённой толпы дождь из расплавленного золота. Первое потрясение прошло. Гости начали разбегаться в поисках выхода или укрытия. Но ни укрытия, ни выхода не было. Третий луч ударил в толпу. Теперь амфитеатр у подножия вулкана напоминал поле кровавой битвы.

– Похоже, пора вмешаться, – Док Холл идей достал свой кольт и прицелился в Моисея.

Джим посмотрел на него как на полного идиота:

– А здесь разве можно кого-то убить? Я имею в виду – мы все и так уже мёртвые.

Док этак нехорошо усмехнулся:

– Убить, наверное, не убью, но рога ему пообломаю. Эту штуковину делали специально для Элвиса, и пули там золотые. Так что хоть какой-то эффект должен быть. – Он ткнул пистолетом в сторону Моисея. – В зависимости от системы верований этого сукина сына поражение золотой пулей может вызвать последствия весьма неприятные, хотя возможны варианты. Да и связь с Элвисом тоже должна сыграть свою роль.

– Там что, правда золотые пули?

Глаза у Дока горели безумием. Ну, то есть ещё не совсем, но на грани.

– Если быть совсем точным, то гильзы только позолоченные, но сами пули – чистейшее золото. Двадцать четыре карата. Рвёт мышцы и кость пробивает – на раз. А теперь, сделай милость, заткнись. Мне надо сосредоточиться.

Придерживая правую руку левой, Док аккуратно прицелился в Моисея. Очередная порция плазменных лучей обрушилась на грешников в амфитеатре, но Док не пригнулся и даже не вздрогнул. Он был полностью сосредоточен на цели. Может быть, этот мужик и не был подлинным – как говорится «родным» – Доком Холлидеем, но он, несомненно, обладал теми же твёрдостью и хладнокровием, то есть качествами достойными всяческого восхищения. Выстрел прозвучал неестественно громко, отдавшись тем же искусственным эхом, которым дрожал громыхающий голос бесноватого Моисея. Отдача была неслабой, но Док всё равно не отвёл глаза от Моисея.

Лжепатриарх пошатнулся. Его спина неестественно выгнулась, казалось, он сейчас упадёт, но – нет. Он оправился почти мгновенно и снова выпрямился в полный рост. Даже с такого расстояния было видно, как он весь трясётся от праведного гнева. Моисей медленно обвёл взглядом окрестности, словно в поисках еретика, решившегося на сие богохульное нападение.

– КТО ПОСМЕЛ ПОДНЯТЬ РУКУ НА ПРОРОКА ГОСПОДА НАШЕГО?!

Тишина, воцарившаяся в амфитеатре, была абсолютной – как безмолвие пропасти между галактиками. Бражники и прелюбодеи застыли на месте. Насколько Джим мог объективно судить, тишина длилась секунд пять-шесть, а потом раздался едкий, с туберкулёзным присвистом смех Дока Холлидея:

– Ну, я посмел. А что есть возражения?

Моисей так разъярился, что вышел из роли. То есть с виду он не изменился и голос тише не стал, но прозвучавшая фраза явно выбивалась из общей стилистики Книги Исхода:

– ДА, БЛЯДЬ, МУДИЛА, ВОЗРАЖЕНИЯ ЕСТЬ.

После чего Моисей запустил в Дока одной из скрижалей. Док грациозно отступил в сторону, и пять из Десяти заповедей просвистели, оставляя за собой радужный инверсионный след плазмы, буквально в нескольких дюймах от плеча Джима. Каменная скрижаль ударилась о скалу у него за спиной и взорвалась, словно граната, запущенная божьей дланью, с ослепительной белой вспышкой. Взрывная волна едва не сбросила Джима с уступа. И тут началось уже настоящее светопреставление. Стреляя с бедра, Док выпустил и Моисея всю обойму, но ничего не добился, только сильнее его разозлил, так что взбешённый пророк запустил в них второй скрижалью – содержащей заповеди с шестой по десятую, не попав в Дока с Джимом, Моисей призвал на их головы Энергетический Вихрь Бога.

На самом деле Энергетический Вихрь Бога – это был откровенный плагиат из «Утраченного ковчега», но Джим этого не знал, и поток плазмы, несущийся на него в виде вопящих и воющих черепов, явился ему как кошмарная галлюцинация.

Моисей, амфитеатр внизу, даже Док – всё исчезло из виду. Джим видел лишь взвихрённое облако, сотканное из смутных расчленённых фигур, – только сгустки ослепительного сияния. Они все как будто летели вверх. Или может быть, падали вниз.

* * *

Кроваво-рубиновый свет сочился сквозь узкие прорези на потолке. Плотные изломанные лучи, не толще карандаша, прорезали туманную дымку от высокого свода до пола из чёрного мрамора, создавая причудливые трёхмерные геометрические фигуры – такая мерцающая «колыбелька для кошки» из натянутых красных верёвок, сплетённых из яркого света. В самом центре высокого купола было круглое отверстие чуть побольше: оттуда свет падал отвесно, вертикальным столбом, и почему-то казался насыщеннее и ярче, чем остальные лучи.

В общей стилистике оформления явно прослеживалось влияние исламского зодчества. Когда Сэмпл Макферсон создавала этот чертог и другие покои в своих владениях, ей виделось что-то похожее на громадную мечеть, мрачную и величественную. Ей хотелось замкнуть пространство – просто в пику сестрице с её просторным и светлым восторженным христианством. Но если мечеть – это храм, где прохлада и святость, то в мечети Сэмпл, с её дымной алой подсветкой и абстрактной мозаикой в виде стилизованных языков пламени в чёрно-красно-золотых тонах, всё говорило о вечном проклятии. Большие хромированные шары, излучавшие смутный свет, плавали в воздухе, как в невесомости, и изрядно усиливали впечатление жёсткого сюрреализма. Рунические письмена и каббалистические символы, выложенные золотом на чёрном мраморе пола, лишний раз подтверждали, что в этом храме нет места безмятежности и милосердию, равно как и вере, надежде и святости. Если это была мечеть, то мечеть из Преисподней, где вместо смиренных молитв, истовой веры и поклонения Аллаху, творились всякие изуверства, извращённые пытки и издевательства: достаточно только взглянуть на крылатую фигуру в цепях, стоящую на коленях на чёрном полу, в круге алого света.

Свет падал сверху, так что логично было предположить, что за пределами этого зала существовал некий мир, где, вероятно, были подобия солнца и неба. На самом деле там не было никакого мира. Сэмпл так и не собралась создать оболочку реальности для придуманного ею Ада, где она жила не тужила, забавлялась, как могла, и вообще была крайне довольна жизнью в загробном мире. Сэмпл вообще не любила выходить из дому. Приятности типа зелёной лужайки и синего неба – это для Эйми. Если дать Эйми волю, она все перестроит по образу и подобию своих представлений – ограниченных, консервативных, ортодоксальных и скучных – о пасторальном Рае.

Как это обычно бывает в загробном мире, разграничения между владениями двух сестёр были сложными и запутанными. Конечно, удобней всего было бы предположить, что макфилд-перришский Рай Эйми располагался где-нибудь наверху, как и положено Небесам, а арабский Ад Сэмпл – внизу, как и положено Аду, но подобное предположение было в корне неверным. Конечно, понятно, откуда оно происходит. Остаточное явление досмертной жизни, отголоски наших тамошних представлений о мире ином. Однако посмертное существование гораздо сложнее.

Над коленопреклонённой крылатой фигурой стояла другая, без крыльев, одетая в чёрный костюм в милитаристском стиле, сшитый то ли из пластика, то ли из очень блестящей кожи, и в больших тёмных очках, полностью скрывающих глаза. Эта вторая фигура находилась вне круга света от центрального луча, но всё же достаточно близко, чтобы её чёрный костюм ловил отражённые красные блики. Вы, должно быть, уже догадались, что это была Сэмпл Макферсон, настроенная вволю поиздеваться над скованным пленником. Она легонько похлопывала по руке, затянутой в облегающую перчатку, какой-то штуковиной типа палки или жёсткого хлыста и разглядывала свою жертву со смесью презрения и предвкушения хорошей забавы. Не сводя глаз с крылатого существа, она медленно обошла его по кругу.

– Я очень тобой недовольна, знаешь? Ты меня сильно разочаровал. Тебе поручили простое задание, а ты и с ним не справился. Я так надеялась на тебя, а ты меня злобно подвёл. Так что я очень тобой недовольна.

Голос пленника был не громче шёпота:

– Прошу прошения.

Мелодичный умоляющий голос прозвучал резким контрастом с холодным, жёстким голосом Сэмпл. Сэмпл остановилась.

– Говори громче, слышишь?

– Прошу прошения.

Сэмпл снова пошла по кругу, обходя скованное существо в круге света. Пять шагов – полный круг. Жёсткая дробь её высоченных шпилек по зеркальному камню разбивалась эхом о стены, а затем отдавалась под сводом купола. Кожа костюма легонько скрипела, декоративные цепочки позвякивали при каждом шаге, но это были негромкие, слабые звуки, неспособные создать эхо. Они лишь слегка дополняли общую фоновую мелодию стона, что дрожала в пространстве печальной темой. Сегодня Сэмпл надела костюм, который она называла «гестаповским»: своё обычное одеяние для пыток и издевательств над пленниками, похищенными с Небес Эйми. Она придумала его сама, как и все остальные свои наряды.

Когда Эйми и Сэмпл разделились, Эйми, в общем и целом, сохранила свой прежний первоначальный физический облик, хотя, потеряв в лице Сэмпл ранее неотъемлемую составляющую своей личности, она как-то поблекла и превратилась в пресную, невыразительную блондинку с огромными влажными, как у испуганной дани, глазами, которые совершенно не подходили к её маленькому, узкогубому ротику.

Сэмпл, с другой стороны, развернулась но полной и создала себе новый облик буквально с нуля. Если Эйми являла собой неприглядное и бесцветное, но при этом манерное и донельзя самодовольное маленькое ничтожество, то Сэмпл выбрала внешность эффектную, яркую и откровенно сексуальную. В результате получилась такая решительная амазонка ростом в шесть футов, с изумрудно-зелёными глазами, иссиня-чёрными волосами и лицом, сочетавшим в себе самые лучшие выразительные черты Джейн Рассел и Элизабет Тейлор, плюс к тому – несколько дополнении собственного изобретения. В своём творчестве Сэмпл вообще тяготела к комбинаторике и вовсю сочетала детали, на первый взгляд совершенно несочетаемые – что явно прослеживалось и в этом её гестаповском одеянии. Оно сочетало в себе детали стандартного облачения доминатрикс и причудливой униформы какого-нибудь нацистского космического патруля и состояло из чёрных кожаных галифе с красными лампасами по внешнему шву, высоких чёрных сапог на высоченных шпильках и строгого кителя с прорезями и красными вставками, украшенного металлическими цепочками, декоративными медалями и эполетами. Волосы Сэмпл подобрала наверх и надела большие очки с очень тёмными стёклами.

Завершив очередной круг, она остановилась и вытянула руку о столб света, так что тень от неё упала на коленопреклонённого пленника. Он слегка вздрогнул. Сэмпл не знала, от чего он дрожит – от удовольствия или от страха. – впрочем, её это мало интересовало. Она убрала руку из света и снова заговорила:

– Думаю, я могу смело сказать, и никто возражать не станет, что ты оказался полностью несостоятельным, хотя ничего сложного от тебя и не требовалось. Всего лишь доставить своей госпоже удовольствие.

– Прошу прощения, госпожа.

Сэмпл будто его и не слышала. Сейчас ей хотелось произнести проникновенную речь, и она, разумеется, не собиралась отказывать себе в этом маленьком удовольствии.

– Я учитываю то прискорбное обстоятельство, что моя идиотка-сестра, должно быть, и припадке притворной стыдливости под воздействием подавляемых сексуальных желаний создала тебя и тебе подобных даже без намёка на гениталии. Однако мне думается, раз уж так получилось, тебе надо стараться и практиковаться в других, кстати, очень нехитрых приёмах, каковые не требуют обязательного наличия упомянутых органов. Пока всё понятно?

Пленник молча кивнул, и по его крыльям прошла волна шелестящей ряби – от лопаток до самых кончиков. Сэмпл смотрела на это с неприкрытым презрением. Эти нелепые ангелы, сотворённые Эйми, – такая физическая конструкция в принципе невозможна. Их роскошные лебединые крылья лепились прямо на спину, между лопаток, как будто их туда приклеили или на цемент посадили, но при этом никто не подумал, как бедные ангелы будут летать при таком «инженерном решении». Вот вам, пожалуйста, результат нарочитого незнания человеческой анатомии и упорного нежелания данный предмет изучить, хотя в противном случае Эйми могла бы значительно усовершенствовать свои Силы Небесные, о коих она, по её словам, так заботится. Конечно, ангелам при полёте не нужно преодолевать земное притяжение, но Сэмпл была твёрдо убеждена, что они всё равно должны выглядеть правдоподобно.

В общем, ангелы вышли убогие. Хотя, может быть, это и не совсем справедливо – обвинять только Эйми, даже при всём её ханжестве и невежестве. Когда они ещё были одним существом, Сэмпл как-то попробовала придумать правильную с точки зрения механики мышечную структуру для ангельских крыльев.

Однако очень скоро ей стало ясно, что ничего не получится. Вернее, получится, но тогда это будут уже не ангелы, а какие-то деформированные уродцы. Динамически правильные ангелы получались горбатыми и нескладными – прямо вылитый слуга Игорь из старых фильмов про Франкенштейна, только ещё и с крыльями. Для Эйми такие красавцы были никак не приемлемы, и Сэмпл прекратила дальнейшие разработки. Тем не менее она продолжала считать, что традиционное представление об ангелах – когда их изображают в виде прекрасных юношей или дев с изящными крыльями за спиной, и при этом способных летать, – есть оскорбление законов физики и никак невозможно с технической точки зрения.

Она всё же не выдержала и заявила Эйми, что, на её скромный взгляд, ангелы выглядят глупо, и совсем уже по-идиотски – когда летают. Может, их лучше вообще упразднить, предложила она, исключить из небесного инвентаря, но её предложение как-то не встретило бурной поддержки. Эйми, непрошибаемая традиционалистка, упорно твердила, что Небеса непременно должны быть укомплектованы ангелами, херувимами, серафимами и прочими райскими чинами – популярными персонажами викторианских открыток. Может, поэтому Сэмпл так долго и не надоедало привлекать этих самых нелепых из всех творений сестрицы Эйми к своим экспериментальным исследованиям о пределах духовной выносливости. Если ей не дали сотворить правильных ангелов, она считала себя в полном праве измываться нал этими недоделанными крылатыми нелепостями.

Она вновь обратилась к подручному ангелу:

– Я спросила, тебе всё понятно?

Тот опять молча кивнул, но Сэмпл этого было мало.

– Громче, пожалуйста.

Теперь голос у ангела был какой-то совсем уже сдавленный, словно он из последних сил сдерживал слёзы.

– Да, мне понятно.

И снова по крыльям прошла шелестящая рябь.

В данный момент крылья ангела были прихвачены блестящими восьмидюймовыми стальными прищепками, прикреплёнными коротенькими цепочками к кольцам в полу. Может быть, эти крылья и не соответствовали никакой строгой научной логике, но если ангел начнёт биться в панике, они могут создать очень серьёзные неудобства, У этих чёртовых ангелов крылья достаточно сильные – примерно как у земных лебедей или орлов.

– Ну и что ты намерен по этому поводу предпринять?

– По какому поводу, госпожа Сэмпл?

Когда Сэмпл притащила к себе это пернатое чудо, она первым делом велела ему запомнить, что к ней следует обращаться «госпожа Сэмпл». Только так и никак иначе.

– По поводу собственной несостоятельности.

Ангел молчал. Было видно, как он весь напрягся, натянув цепи, но при этом не произнёс ни слова.

– Говори. Я тебя не слышу.

Ангел всё же сумел выдавить:

– У меня нет…

– Не слышу.

– У меня нет…

– Чего у тебя нет?

– У меня нет…

– Кажется, я начинаю терять терпение. – Сэмпл легонько коснулась ангела кончиком своей то ли палки, то ли хлыста. Он вздрогнул от боли, судорожно вздохнул и выпалил на одном дыхании:

– У меня нет опыта. На Небесах ничего этого нет.

Сэмпл скривила губы:

– Это не оправдание.

– Я старался. Я сделал, что мог.

Сэмпл помахала палкой перед носом ангела:

– Вы такие изнеженные, слабовольные – противно просто.

– Может быть, если б мне дали побольше попрактиковаться…

– Ты хочешь попрактиковаться?

Ангел поднял голову и впервые за всё это время взглянул в глаза Сэмпл:

– Если ты меня не уничтожишь раньше.

– Ты, что ли, на жалость давишь?

– Я не хочу, чтобы меня уничтожили.

– Я, знаешь ли, не страдаю избытком сочувствия и божественного всепрощения.

Как бы в подтверждение своих слов об отсутствии всяческого сострадания, Сэмпл оглянулась на трёх резиновых стражей, что стояли чуть поодаль и равнодушно наблюдали за происходящим сквозь защитные очки на своих зловещих безликих масках. Они были все одинаковые – то есть абсолютно, – и каждый держал в руках заряженную электрическую дубинку, словно для демонстрации своего положения во владениях Сэмпл. Этих троих Сэмпл вызвала, чтобы они притащили ангела – перепуганного насмерть и даже не сопротивлявшегося – из пурпурной спальни, где роскошь и нега, в мавританскую комнату пыток, где боль и ужас.

Резиновых стражей Сэмпл создала в самом начале, и они хорошо исполняли своё назначение – наводить ужас на остальных обитателей её мира. Это были двуногие гуманоиды, но на этом их сходство с людьми кончалось. Свободные бесформенные костюмы из чёрной резины в дюйм толщиной и маски с защитными очками и рифлёными хоботами для фильтрации воздуха по типу противогазов Первой мировой войны придавали им вид зловещий и мрачный. Они были медлительны, но опасны. Плотные надувные шары с ногами, руками и головой, в семь футов ростом, они беспрекословно подчинялись приказам своей хозяйки. Их резиновые костюмы напоминали слоновью кожу, но без единой морщинки и складки.

Когда Сэмпл придумывала стражей и слуг в своём персональном Аду, то сначала хотела, не мудрствуя лукаво, использовать традиционных средневековых бесов, но потом отмела эту идею, потому что ей вдруг пришло и голову, что именно так поступила бы Эйми, будь она, а не Сэмпл, тёмной половиной. На создание резиновых стражей её вдохновили Джордж Оруэлл и Жан Кокто – ей виделось такое военизированное чудовище, нечто среднее между жестоким, вконец озверевшим воином и роботом биоинженерной расы. Сэмпл уже и забыла, какие именно механизмы она разработала для «начинки» своих стражей. Было у госпожи Сэмпл такое свойство. Она могла долго работать над созданием какого-нибудь элемента своего искусственного окружения, но как только работа заканчивалась, Сэмпл непроизвольно – и безвозвратно – выгружала из памяти все подробности. Информация уничтожена и восстановлению не подлежит.

Резиновые стражи дышали, во всяком случае, издавали регулярное астматическое шипение сквозь свои хоботы-фильтры. Когда они двигались, их тела производили звуки, похожие на тягучее хлюпанье, так что логично было бы предположить, что какие-то жидкости в их «организме» присутствовали. Они могли стоять прямо, передвигаться в пространстве и прилагать силу для исполнения порученных заданий – значит у них был скелет. Они подчинялись приказам – значит мозги у них были, пусть даже и рудиментарные. Сэмпл помнила только, что при проектировании резиновых стражей она взяла за основу особь мужского пола и низвела его до состояния пузыря, содержащего контролируемую агрессию. Такая вот расплата за всё, что ей пришлось вытерпеть от мужиков в земной жизни.

Мысль о низведении и унижении напомнила Сэмпл про ангела.

– Если хочешь учиться, могу передать тебя моим девочкам. С виду они, может быть, и невинные, но это лишь с виду. Они у меня искушённые девочки, изобретательные, и позабавиться тоже любят, может, они и тебя кое-чему научат. Во всяком случае, ты их развлечёшь.

– Я уверен, я быстро всему научусь.

– Если, как ты сказал, я тебя не уничтожу раньше.

– Прошу вас, не надо.

– Ты так дорожишь своим существованием?

– Другого у меня нет.

Сэмпл с любопытством взглянула на это нелепое чудо в перьях. Она в первый раз видела, чтобы ангелы проявляли способность к подобной самоидентификации. Неужели Эйми усовершенствовала процесс производства? Неужели она переделала свои космические формочки для печенья и наделила их – в смысле ангелов – самосознанием?! Да нет, вряд ли.

– Тебя сотворила моя сестра?

– Так мне сказали.

– Значит, ей будет несложно сотворить тебе замену.

Ангел заколебался:

– Да, но…

– Что «но»?

– Это буду уже не я, правильно? Если ты меня уничтожишь, меня больше не будет. Нигде.

Теперь Сэмпл смотрела на ангела с возобновившимся интересом. Пусть он был не мужчина и физическом плане, но явно проявлял определённую психологическую зрелость.

– Я тебя правильно поняла: ты считаешь себя существом уникальным, единственным в своём роде и незаменимым?

– Да… с моей точки зрения.

Сэмпл задумалась над услышанным, но не успела прийти ни к каким конструктивным выводам, потому что случилось одно событие, мгновенно отвлёкшее её от размышлений о народившемся самосознании ангелов. На мраморном полу, футах в трёх от её левой ноги, материализовался золотой телефон старой модели с вращающимся диском – материализовался и сразу же начал звонить, издавая приятные мелодичные трели. Сэмпл неприязненно покосилась на аппарат:

– Сестрица моя. Больше некому.

* * *

Джим Моррисон проснулся, если это можно назвать «проснулся», с жуткой головной болью. Башка просто раскалывалась, как это бывает с большого бодуна. Однако Джим смутно осознавал, что эта кошмарная боль – порождение его сознания. Та часть его разума, где все всегда очень чётко и определённо и нет места притворству и самообману, подсказывала ему, что боль и похмелье – это лишь рефлекторное воспоминание. Остаточное явление из той жизни. Защитный механизм, укоренившийся в подсознании после стольких лет беспробудного пьянства и прочих вредных излишеств. Воссоздавая симптомы монументального бодуна, он пытался забыть о том, как его выбросило обратно в Большую Двойную Спираль. Он пытался убедить себя, что это был просто безумный кошмар, психоделическая галлюцинация, пьяный бред – всё, что угодно, лишь бы не смотреть правде в глаза. А правда в том, что здесь этот приём не работал. В загробном мире самообман в принципе невозможен.

Здесь все видится так, как есть. Воспоминания о погружении в Большую Двойную Спираль были настолько пронзительными и яркими, что их ничто не могло перебить. Оставалось только надеяться, что со временем они потускнеют сами по себе.

Когда Джим немного оправился от первого потрясения от плазменной бури, вызванной Моисеем, то обнаружил, что падает. Расщеплённый на атомы, почти лишённый сознания, он нёсся вниз по спиральному энергетическому потоку в окружении ярких вибрирующих цветов и пронзительного рёва ужаса, который звучал не извне, а как будто подсоединялся к нему напрямую – к его оголённым нервам, вернее, к тому, что от них осталось. Очень похоже на травму смерти, на её первую фазу, когда есть только страх и растерянность – ещё до того, как ты видишь свет, и тебя накрывает защитное поле спокойствия и безмятежности. Только когда умираешь, поднимаешься вверх, а Джим сейчас летел вниз, быстро и неудержимо – вниз, вниз и вниз, пока не упал в облачную пелену.

В облачной пелене, в приграничной зоне, примыкавшей уже непосредственно к Большой Двойной Спирали, он с облегчением обнаружил, что его тело частично стабилизировалось. То есть он не превратился в бесплотную искру, которая грезит во сне. Пусть его тело было не больше, чем плотный дым, но это всё-таки было тело, и он осознавал себя в нём. Прямо перед ним, но на расстоянии достаточно безопасном – то есть вроде бы безопасном, – чтобы его затянуть, Большая Двойная Спираль крутилась в своей устрашающей необъятности, в окружении вспомогательных вихрей слепящего света. Дуги насильственно искривлённого пространства обрамляли её концентрическими параболами. А если повернуть восприятие на девяносто градусов, то виден Канал Реинкарнации, что идёт по касательной прямо за Грань – в смертный мир. Джим даже подумал, а не сдвинуться ли в ту сторону, чтобы его затянуло квазитяготение. Второй круг смертной жизни. А что? Это было бы интересно. Однако его удержала остаточная вера в карму. В прошлой жизни он был далеко не праведником, и его не прельщала идея вернуться на Землю каким-нибудь насекомым, вирусом или дрожжевым грибком. С другой стороны, ему совсем не хотелось провести неопределённый отрезок вечности в этой нулевой зоне загробного мира, в этом расплывчатом и безликом пространств, где нет вообще ничего. Остаться здесь насовсем – что может быть страшнее?!

Прошло много времени, разумеется, неисчислимого времени, пока он не сообразил, что выход есть, причём – до смешного простой. Как говорится, все в наших руках. Если он сосредоточит всю свою мысленную энергию на осознании и реконструкции тела Джима Моррисона, которое уже начало потихонечку блекнуть и растворяться в облачной дымке, ему наверное удастся собрать себя воедино. На самом деле он повторял процесс воплощения искры, только он в отличие от искры мог сознательно контролировать своё воплощение, и ему не надо было дожидаться, пока случайные обрывки снов не сложатся в целостную картину. Ему даже не приходилось прилагать усилий, чтобы передвигаться в пространстве. Чем более плотным и явственным становилось тело, тем дальше его относило прочь от Большой Двойной Спирали эктокосмическим ветром. Если просто расслабиться и не сопротивляться, этот небесный обратный поток сам унесёт его и вышвырнет обратно в загробную жизнь – как привередливый рыбак швыряет обратно в волну пойманную рыбёшку, которая чем-то ему не глянулась. И он «проснётся» с кошмарной головной болью… вот как сейчас.

Джим застонал:

– Кажется, блядь, я сейчас блевану.

Хотя, если честно, ему слегка полегчало. Как только он перестал притворяться, что ничего не помнит, боль сразу пошла на убыль, и ему стало лучше, хотя «лучше» всё-таки в смысле «не так хреново», а не в смысле «почти хорошо». Он пока что не чувствовал в себе сил разлепить глаза и взглянуть на свет, но тут в его мысли ворвался голос:

– Ну, все, вернулся. А то мы боялись, что Моисей тебя так зашвырнул – не выберешься.

Джим ничего подобного не ожидал. Однако голос был молодым, женским – такой приятный и дружелюбный, с лёгким испанским акцентом. Джим сделал глубокий вдох и осторожно открыл глаза. Он думал, что свет его ослепит, но уже через пару секунд глаза привыкли, и он разглядел лицо молодой женщины, которая смотрела на него и едва сдерживала смех. Похоже, ей стало ещё веселее, когда Джим попытался сесть.

– Ну и что смешного? – спросил он угрюмо.

Ему самому было как-то невесело.

– В общем-то этого следовало ожидать, если идёшь пьянствовать с Доком Холлидеем.

– Не ходил я с ним пьянствовать.

Женщина явно ему не поверила.

– А я слышала, вы на какой-то там оргии развлекались.

Джим отвёл взгляд:

– И вовсе мы не развлекались. Да, там была оргия, и мы тоже там были, но не потому, что нам очень хотелось.

– Все вы так говорите.

Джим попытался возразить, но как-то вяло:

– Честное слово.

– Ещё скажи, что тебя бес попутал.

– Нет, не бес. Моисей.

– Это уже что-то новенькое.

Она была настоящей красавицей, эта женщина. Из тех решительных и непреклонных красавиц, к которым и подойти-то боязно. Стройная, с оливковой кожей и прямыми чёрными волосами почти до пояса. На ней было белое платье из хлопка в крестьянском стиле, с низким вырезом и отделанное кружевами – платье, к которому ну никак не лепился патронташ, перекинутый через плечо, как носят бандиты в вестернах. Её синие с белым ковбойские сапоги смотрелись весьма сексуально, и Джим решил приглядеться к красотке поближе. Выходит, его эротический радар из смертной жизни здесь, в жизни посмертной, работал все так же исправно.

– А тебя как зовут?

– Донна Анна Мария Изабелла Кончите Тереза Гарсия, но ты называй меня Лола.

– Лола?

– Так меня Док называет. У него очень плохая память на имена. Я думаю, это побочный эффект от опиума.

Джим приподнялся на локте.

– А я Джим.

– Я знаю, кто ты, Джим Моррисон.

– Правда?

– Когда-то ты был знаменитым.

– Тем, что играл на электрической скрипке. Донна Анна Мария?

– Лола, – невозмутимо поправила она.

Джим указал на большой серебряный поднос в руках Лолы:

– А это что?

– Твой завтрак.

– Да, давненько меня не кормили завтраком.

Лола поставила поднос на кровать, и Джим заметил у неё на левой руке серебряный идентификационный браслет, только на нём не было никаких надписей. Он посмотрел, что на подносе. Ему пока было неясно, что такое еда для обитателей загробного мира. Ностальгия по смертному существованию? Общепринятый ритуал? Гедонистическое удовольствие? Оформление придуманного стиля жизни? В смертной жизни ты ешь, чтобы жить, в Посмертии же еда в принципе не нужна, так что Джим редко когда озадачивался вопросом, чего бы съесть. Однако то, что ему принесли, – это был какой-то совсем уже своеобразный завтрак. Кофе, стакан апельсинового сока и два тоста вполне укладывались в представление о нормальном человеческом завтраке, но вот разноцветные таблетки и капсулы, изящный флакончик с настойкой опия, набитая трубка с опиумом, тонкая чёрная сигара и хрустальный бокал с виски, налитым на четыре пальца, в данное представление не укладывались никак. Джим вопросительно поглядел на Лолу, и та пожала плечами:

– Мы не знали, что ты любишь на завтрак, поэтому принесли тебе то же самое, что и Доку.

Джим ошалело уставился на поднос:

– Док этим завтракает?

Лола кивнула, будто всё это было в порядке вещей:

– Ну, да. Постоянно. То есть когда он в городе.

Джим взял бокал и понюхал писки. Бурбон, и если чутьё его не подводит, как минимум двенадцати летней выдержки.

– А что это за таблетки?

Лола снова пожала плечами:

– Меня не спрашивай. По-моему, их Док придумал. Пока ему с них хорошо, он как-то не парится фармакологическими подробностями.

– А Док здесь?

– Где-то здесь.

– Это он тебя создал?

Глаза Лолы сердито сверкнули.

– Что ты сказал?

– Я спросил: это Док тебя создал?

– Ты думаешь, что меня кто-то создал? Что я – деталь интерьера?

Джим понял, что сказал что-то не то.

– Я просто спросил. Не хотел тебя обидеть.

Лола наклонилась к нему, её выражение лица было опасным.

– Слушай меня, Джим Моррисон, и слушай внимательно. Меня никто не создавал. Я здесь, потому что мне так захотелось. Тебе всё понятно?

Джим слегка отодвинулся.

– Ты прости. Я правда не хотел тебя обидеть.

– Просто больше так не делай, ага?

Джим кивнул, всем своим видом изображая раскаяние, насколько это вообще было возможно при такой головной боли. Он даже не стал привлекать своё достославное обаяние, потому что заранее знал – бесполезно.

– Не буду.

Лола развернулась и вышла из комнаты, соблазнительно покачивая бёдрами, Джим оценил и походочку, и фигуру. Эх, Лола, Лола. Сказать, что она его заинтересовала, – вообще ничего не сказать. Может быть, это был просто побочный эффект от недавнего соприкосновения с тем, что ощущалось болезненно близко ко второй смерти, но конкретно сейчас Джиму казалось, что он уже очень давно не встречал такой красотки, как эта Лола.

Когда она вышла из комнаты, он отбросил одеяло, свесил ноги с кровати и попытался сесть. Голова закружилась, и на мгновение ему показалось, что он вообще выпал из реальности, как будто его сознание ещё не совсем закрепилось в теле, и они пока действовали не очень согласованно. Как бы не совпадали по фазе. Он попытался сосредоточиться и как-то слепить воедино две разрозненные половины себя, и ему это, кажется, удалось, хотя и ценой немалых усилий. Подождал ещё пару секунд, и головокружение прошло. Ощущение разделенности пока оставалось, но Джим справедливо рассудил, что лучше на данный момент всё равно не будет, и медленно оглядел комнату.

«Общая незавершённость» – пожалуй, вот самое верное слово для описания этого места. Очевидно, что это была спальня, хотя бы уже потому, что здесь стояла большая кровать с балдахином, на которой, собственно, Джим и очнулся. Ступеньки, ведущие вниз от двери, из которой только что вышла Лола, давали все основания предположить, что комната располагалась как минимум на втором этаже. Но Джим так и не понял, почему здесь не было ни потолка, ни крыши, а из четырёх положенных стен имелось в наличии только две с половиной, В целом всё это напоминало декорации к фильму. Также присутствовало ощущение общего сюрреализма, как на картинах Дали, хотя никаких мягких текучих часов поблизости не наблюдалось. Теперь, когда Джим сидел, он видел синее небо над головой. Синее и безоблачное. Яркое сочное небо над балдахином кровати. Одна стена была полностью завершена, вплоть до красных бархатных обоев и большого старинного зеркала в золочёной раме. Вторая – отсутствовала вообще, и между планками деревянных распорок виднелась пустыня – плоская, цвета ржавчины, – а вдалеке смутно маячили горы. Вместо третьей стены был натянутый занавес, похоже, из жёлтого шелка. Он слегка колыхался на слабом ветру. Нижний край занавеса уходил дальше вниз, за уровень пола, и вполне может быть, что спускался до самой земли. Кроме кровати, мебели в комнате почти не было. Был только стул, на котором лежала одежда, и роскошный викторианский умывальник, стоявший у несуществующей стены.

Поскольку Джим уже как-то привык к аномалиям загробного мира, он не стал парить себе мозги напряжёнными размышлениями о природе и происхождении этого места. Вместо того он решил сосредоточиться на практических аспектах сиюминутного бытия и обратился к подносу с завтраком. Он налил себе кофе и решил было выкурить сигару, но передумал. Даже здесь, в жизни загробной, он не выучился курить не взатяжку, так что всегда жутко кашлял от сигар. А вот таблетки и прочие препараты его очень даже заинтересовали. Набор был внушительный, что и говорить. Семь таблеток и капсул – на сине-белом фарфоровом блюдечке. Две большие белые таблетки, две жёлтые маленькие, две красно-чёрные капсулы и одна – оранжевая с бирюзовым.

– Господи, Док, ты, что ли, Джерри Ли Льюиса из себя строишь?

Джим принялся передвигать таблетки по блюдечку, располагая их в разных цветовых сочетаниях. Наконец он выбрал одну маленькую жёлтую таблетку, две большие белые и одну красно-чёрную капсулу. Он понятия не имел, что это такое, но рассудил, что ему от них если и поплохеет, то всё-таки не настолько, чтобы откинуть копыта. В конце концов, он и так уже мёртвый. Он положил в рот все четыре и, не давая себе времени передумать, быстро запил их кофе, потом сразу – бурбоном и под конец – апельсиновым соком. Вот он, прежний беспечный Джим, готов на дальнейшие подвиги. Вся жизнь – сплошной безрассудный порыв. Полный вперёд, и к чертям торпеды. Может быть, если всё так пойдёт и дальше, к нему вернётся былая способность к творчеству.

Теперь, когда Джим избежал возвращения в Большую Двойную Спираль, он чувствовал, что у него начинается новая жизнь, если так можно сказать; что он уже сделал первые шаги к новой фазе бытия. И эти шаги не должны были быть осторожными. Наоборот. Бросаться куда-то сломя голову – это всё-таки лучше, чем тихо хныкать в уголке. Все самое лучшее, что он создал, он создал на пределе – на грани саморазрушения. И именно в этом направлении он сейчас и продвигался. Там, на окраинах города, очень опасно. В качестве компромисса он съел один тост, пусть даже с единственной целью – показать миру и, может быть, Лоле, если именно Лола придёт забирать поднос, что его завтрак не ограничился одними пилюльками. Он уселся поудобнее и стал ждать, как они ему вставят.

Долго ждать не пришлось. Громкий удар наподобие взрыва и дрожащая вспышка, как будто взорвавшийся телеэкран, возвестили приход по крайней мере от одного из препаратов. Комната, и пространство снаружи, и небо – всё завертелось в головокружительном вихре. Зрение Джима рассыпалось на дробящийся хаос. Так ему в жизни ещё не вставляло – впрочем, подумал Джим, если бы ему так торкнуло при жизни, он бы умер на месте. Сердце бы точно не выдержало. Всё это длилось лишь пару секунд, а потом мгновенно отпустило. Но ещё через пару секунд по комнате бодро промаршировала целая армия антропоморфных мультяшных крыс ростом в шесть дюймов и одетых в военную форму. Грызуны вышли из деревянного перекрытия несуществующей стены, дошли до кровати, остановились, отсалютовали Джиму, после чего благополучно исчезли. Джим слегка прифигел, но тут же напомнил себе, что здесь, в мире ином, злоупотребление наркотиками – как и прочие злоупотребления, и не только, – свободно от жёстких ограничений причинно-следственных связей.

Не дожидаясь, что будет дальше, Джим схватился за трубку с опиумом. Он не стал напрягаться по поводу поиска спичек, чтобы её раскурить; просто пожелал, чтобы трубка зажглась, и она зажглась. Он глубоко затянулся, очень довольный своим открытием – у мёртвых есть очень полезные дополнительные способности, которых нет у живых, например, одной силой мысли вызывать возгорание предметов.

Опиум, он и в Африке опиум – и тем более в сочетании с алкоголем, он вполне мог дать тот же эффект, что и там, в земной жизни. Ладно, посмотрим. Пары глубоких затяжек хватило, чтобы окружающая реальность начала расплываться до того зыбкого состояния, при котором ты уже не подгоняешься на мультяшных грызунов и взрывы со вспышками. Хотя Джима и не унесло и Зеркальный Дворец, ему всё равно было хорошо – как не было хорошо уже очень давно. Может быть, Док Холлидей все очень правильно понимал. Голова у Джима прошла; и когда он случайно выронил себе на ногу уголёк из трубки, то почти не почувствовал боли.

Он отложил трубку и попробовал встать. И с удивлением обнаружил, что его даже и не шатает. Он просто плыл сквозь пространство в обнажённой и лёгкой, как пёрышко, эйфории – по направлению к зеркалу на стене, обтянутой красным бархатом. Он улыбнулся своему отражению. После смерти он каким-то чудесным образом сбросил все лишние килограммы, которые так угнетали его в последние годы жизни. Теперь у него на лице вновь обозначились скулы, а живот был плоским, как доска, – он снова стал тем угрюмым и мрачным принцем, кто захватил рок-н-ролл ураганным мятежным натиском. Он рассмеялся вслух:

– А всё-таки ты симпатичная бестия, Джим. И не вздумай опять умереть, слышишь?

Он и сам понял, что это был полный бред, но было так хорошо, что он не стал заморачиваться на осмысление абсурдности собственных слов. Он отвернулся от зеркала. Его вдруг охватила неуёмная жажда деятельности – захотелось выйти наружу и что-нибудь сделать. Уже на полпути к лестнице вдруг сообразил, что, наверное, надо сперва одеться. Насколько он успел узнать Дока Холлидея, этот изысканный щёголь вряд ли устроит свой дом в таком месте, где все ходят по улицам голышом. Конечно, общались они недолго…

Джим замер на месте. Погоди-ка. Ведь Док говорил, что они уже встречаюсь раньше. Джим по-прежнему ничего не помнил, стало быть, память к нему не вернулась. Если только здесь, в посмертии, не обретается ещё один или даже несколько Джимов Моррисонов. Такая возможность не исключалась, но раньше он как-то об этом не думал. Зато теперь очень крепко задумался. Вероятно, таблетки в сочетании с опиумом обостряют сознание и стимулируют мыслительные процессы. Есть ли какой-нибудь ограничитель в Большой Двойной Спирали, который не позволяет двум людям одновременно выбирать одну и ту же личность для своего посмертного воплощения? Джим подумал, что вряд ли. Большая Двойная Спираль не проявляла сколько-нибудь заметного уважения к отдельной личности. Джиму хотелось подумать об этом как следует, но внимание рассеивалось, и он никак не мог полностью сосредоточиться. Надо одеться. Обязательно надо одеться. Сейчас лучше сосредоточиться на практической стороне, а метафизикой можно заняться потом, когда его малость отпустит. А то при такой лёгкости в голове там и мысли-то толком не держатся.

Он посмотрел на одежду, сложенную на стуле. Интересно, её для него положили? И тут увидел свои стоптанные армейские ботинки. Они стояли у ножки кровати, аккуратно придвинутые друг к другу, словно в ожидании распоряжений от Джима. Если тут были его ботинки, стало быть, и остальная одежда предназначалась ему.

Сверху лежала свободная мексиканская рубашка из некрашеного хлопкового полотна. Джим поднял рубашку, и под ней обнаружились его старые и заслуженные кожаные штаны. Он быстро оделся, ещё разок посмотрелся в зеркало и направился к лестнице.

* * *

– Мне нужна твоя помощь.

Сэмпл Макферсон выразительно приподняла бровь и усмехнулась. Эйми понадобилась помощь, отсюда – внезапная материализация золотого телефона. Но Сэмпл, понятное дело, не видела никаких причин, чтобы все бросать и мчаться на помощь сестрице.

– Я вообще-то сейчас занята.

– А что ты делаешь?

Сэмпл очень хотелось ответить: не твоё собачье дело. В этом смысле Эйми была просто невыносимой. Она как будто считала себя вправе задавать Сэмпл такие вопросы; словно она была старшей сестрой, хотя ни о каком старшинстве не могло быть и речи. В общем, искушение послать Эйми куда подальше было велико, по вместо этого Сэмпл ласково проворковала и трубку:

– На самом деле, сестричка, я тут мучаю одного из твоих ангелов.

Эйми вздохнула:

– Прекращала бы ты это дело.

Сэмпл взглянула на ангела, который упорно отводил взгляд;

– А что такое? У тебя ж их полно: одним больше – одним меньше…

– Тебе не кажется, что это какое-то детство?

Сэмпл представила, как сестрица стоит на своей идиотской мраморной веранде и обозревает свои смехотворные Небеса с вымученной, страдальческой улыбкой на вечно скорбном лице, а вокруг бодро порхают птички. Вот бы кто-то из них какнул Эйми на голову! Хотя, конечно же, Эймины птички не какают.

– Ты, наверное, хотела сказать «ребячество», просто слово забыла.

Голос у Эйми напрягся, что указывало если ещё не на крайнюю, но уже близкую к таковой степень раздражения.

– Я хотела сказать, что это глупо и совершенно бессмысленно.

– Этот конкретный ангел, который тут у меня, не сумел совершить самый элементарный половой акт.

– Они вообще-то не предназначены для половых актов.

– Это я уже поняла. К тому же, мне было скучно.

Как только Сэмпл сказала, что ей было скучно, она поняла, что совершила тактическую ошибку. Эйми тут же придралась к словам:

– Если тебе так уж скучно, значит, точно есть время, чтобы помочь мне в моих начинаниях.

– Небеса твои идиотские расширять?

– Ну да, а что же ещё?!

– Нет, сестрица. Даже и не надейся.

– Но почему?

– Мне ещё не настолько скучно.

– Это было бы богоугодное дело.

Хотя это был далеко не первый их разговор на подобные темы, Сэмпл начала раздражаться.

– Хрена с два это было бы богоугодное дело.

Эйми вполне предсказуемо оскорбилась:

– Как можно так говорить?!

– Можно-можно. Потому что нет никакого Бога, Бога нет, Эйми. Когда ты, блин, это поймёшь?! С тех пор как ты умерла, Бог даже открытки тебе не прислал, не говоря уж чтобы явиться к тебе во всей славе и прижать тебя к своей могучей груди, словно маленькую заблудшую овечку. Прими очевидное, женщина. Бог тебя кинул.

Эйми молчала. Сэмпл знала, что она очень сильно её обидела, но не чувствовала себя виноватой. Эйми уже давно пора сообразить, что к чему. Причём чем раньше это произойдёт, тем лучше.

– А ради меня ты не можешь помочь?

– Как бы, что ты, типа, бог? – произнесла Сэмпл нараспев, подражая манере речи девушки из Долины. Она наткнулась на этот образчик уже после смерти, когда занялась изучением смертной поп-культуры. Эйми всегда сильно бесило, когда Сэмпл начинала так разговаривать.

Но на этот раз проверенный приём не сработал. Эйми была настолько поглощена своими проблемами, что вообще не заметила, что над ней издеваются.

– Наверное, можно и так посмотреть.

– Но ты же не Бог.

– Я стараюсь.

Голос у Эйми и в самом деле звучал как-то грустно, так что Сэмпл даже стало её жалко.

– Что ты хочешь, чтобы я сделала?

– Кое-кого для меня нашла.

– Надо кого-то найти?! – На самом деле звучало заманчиво. Такого Сэмпл не ожидала. Она представила себя в роли Сэмпл Макферсон, женщины – детектива. Ей уже виделось, как она тихо крадётся по тёмным опасным улицам – в стильном плаще спортивного покроя и совершенно роскошной шляпе.

– Да, – продолжала Эйми, – кого-нибудь, кто мне поможет в моей работе.

– В смысле – но расширению твоих смехотворных Небес? Да кто же в здравом уме возьмётся тебе помогать?!

– А мне и не нужно, чтобы они были в здравом уме. На самом деле ума мне от них не требуется. Мне нужны только творческие способности.

– А вместо разума – чистая доска?

– Вот именно.

– И кого тебе нужно: женщину или мужчину?

– Сейчас я склоняюсь к тому, что мужчину. В любом случае у тебя будет хороший повод применить свои недюжинные способности к обольщению.

– Погоди. Давай уточним. Ты хочешь, чтобы я раздобыла тебе мужчину?! Ты меня, что ли, в сводни зовёшь?

Эйми, кажется, оскорбилась до глубины души.

– Да ты что?! Все совсем не так. Как тебе только в голову такое пришло?! – Но, на скромный взгляд Сэмпл, возмущение в голосе Эйми было не совсем искренним. Как-то слишком уж рьяно она возмущалась.

Сэмпл продолжала с мерзкой улыбочкой, словно она и не слышала бурных протестов Эйми:

– Как в старые добрые времена, да? Я их соблазняю, затаскиваю в постель, трахаюсь с ними вовсю, так что дым из ушей, а ты скромненько наблюдаешь со стороны и вступаешь, только когда настаёт трудовой оргазм; потом делаешь вид, что ничего этого не было, что ты по-прежнему благочестивая и непорочная дева, такая девственница быстрозамороженная.

– Всё было не так.

– Неужели?

– Конечно. Вечно ты себе напридумываешь всего. Откуда вообще у тебя эти мысли берутся?!

Сэмпл скривила губы:

– Оттуда же, откуда берутся твои, лапуля. Ты ещё не забыла, что когда-то мы были одним человеком?

Эйми молчала. Сэмпл тоже молчала. Краем глаза она заметила, что в зал вошёл Игорь, её миниатюрный дворецкий, с глазами навыкате и высоким тоненьким голоском с явным немецким акцентом, как у Питера Лорре. Игорь был одним из немногих обитателей царства Сэмпл, которых она создала не сама. Однажды он просто пришёл сюда, подгоняемый собственными извращёнными фантазиями, а поскольку он служил Сэмпл с беззаветной преданностью, она закрывала глаза на его вуайеристские развлечения, когда он подглядывал, как она мучит ангелов. Может быть, втайне он мечтал сам оказаться на месте ангела.

Сэмпл упорно молчала, дожидаясь, что скажет Эйми. Когда же Эйми заговорила, её голос разительно переменился. Она вдруг расплакалась, по-настоящему – словно плотину прорвало.

– Пожалуйста, Сэмпл, помоги мне. Мне больше не к кому обратиться. Я понимаю, что я зациклилась на своих идеях, но одной мне не справиться. Правда не справиться.

Сэмпл мысленно обматерила сестру. Она не могла выносить, когда Эйми плачет. Это была её слабость, которая бесила её саму, но если Эйми начинала плакать, Сэмпл уже не могла просто послать её на три буквы. Вот и сейчас, чтобы утешить сестру, она быстро проговорила:

– Ладно, ладно. Не плачь. Я подумаю.

– Правда? Тогда нам нужно все обсудить. – Эйми поразительно быстро пришла в себя после столь тяжких рыданий.

– А разве мы уже не обсуждаем?

– Лично.

– Думаешь, нужно?

– Встретимся на Голгофе.

– А почему обязательно на Голгофе?

– Это не я её создала, а ты.

Сэмпл услышала в трубке, как Эйми сделала глубокий вдох, прежде чем ответить. Голгофа, гора черепов, была единственной зоной, которая совершенно не вписывалась в жеманно-сладенький интерьер Небес.

– Ладно. Стало быть, на Голгофе.

Сэмпл подумала, что разговор окончен, но Эйми ещё добавила под конец:

– Ты же всегда говорила, что тебе не нравится сидеть в четырёх стенах, что ты любишь где-то бывать, знакомиться с новыми людьми. Вот тебе замечательная возможность.

Это был удар ниже пояса. И сама Эйми, и Сэмпл практически не выходили за пределы созданных ими миров. Сэмпл нравилось делать вид, что она готова сорваться с места в любой момент и умчаться навстречу новым приключениям, но в глубине души – точно так же, как Эйми, – она боялась неизведанных территорий, что лежали за границами её маленького мирка. Она чувствовала себя неуверенно на этих обширных пространствах, тянущихся, по-видимому, в бесконечность по всем направлениям, вокруг её уютного Ада и Эйминых Небес. Эйми прекрасно об этом знала и, когда могла, пользовалась, чтобы поддеть сестру. Но сейчас Сэмпл не стала отвечать ударом на удар. Ей не хотелось вступать в дальнейшие пререкания. Настроение было совсем не скандальное. Так что она просто сказала:

– Ладно, типа, встречаемся на Голгофе, ага? – и повесила трубку.

Телефон сразу исчез. Сэмпл замерла в задумчивости. По прошествии долгого квазивремени один из резиновых стражей начал громко сопеть. Сэмпл обернулась к нему, потом взглянула на ангела в столбе красного света. Из-за этого неожиданного звонка она совершенно забыла про свою жертву. Но настрой уже сбился, и Сэмпл раздражённо взмахнула рукой, подзывая резиновых стражей.

– Избавьтесь от этого вот. – Она указала на скованного ангела.

Тот забился в своих цепях:

– Нет, пожалуйста…

– Или отдайте его Игорю, если он хочет.

– Нет… – Ангел продолжал биться в оковах, но у Сэмпл уже не было времени выслушивать его жалобные стенания.

– Заткнись. Мне надо подумать.

Мысль уже заработала – завертелась стремительным вихрем. Да. Она найдёт Эйми творческого человека. Это будет не просто творческий человек. Это будет человек одарённый, почти гениальный. Только он вряд ли поможет Эйми с её драгоценными Небесами. Потому что, помимо прочего, это будет законченный сукин сын. Посмотрим тогда, как запоёт птичка Эйми.

 

ГЛАВА 2.

Когда музыка умолкает, будь осторожней!

Импозантный старик – он называл себя Долгоиграющий Роберт Мур – в салатовом муаровом костюме играл блюз с поистине неземным воодушевлением. Мур сидел у пианино в музыкантском углу в кантине Дока Холлидея. Руби, местная тапёрша, сидела тут же, на своём табурете, но не подыгрывала старику, а лишь наблюдала, как он играет. Роберт Мур сидел наклонившись вперёд на деревянном стуле. Его перламутрово-серая мягкая шляпа была надвинута низко на лоб, так что глаз не было видно. Золото сверкало на его правой руке, когда он с непогрешимой точностью брал аккорды на своей гитаре. Серебро сверкало в его левой руке, когда он водил по струнам флягой с горлышком из нержавеющей стали. Когда он пел, во рту у него тоже сверкало золото и одинокий бриллиант.

Мур давно уже достиг совершенства в музыке, причём он периодически ненарочито подчёркивал это обстоятельство, позволяя себе улыбаться вроде бы робкой, но знающей полу улыбкой. Сейчас он вышел на тот уровень, когда голос и инструмент звучат как одно целое – соединившись в едином намерении. Мелодия разворачивалась вовне, звенела, как колокол по покойнику, и снова закручивалась внутрь себя с убийственной точностью ядовитой змеи, нападающей на свою жертву. Звук резонировал от металлического корпуса и уплывал далеко-далеко, за пределы комнаты, через окна и двери, сквозь отсутствующие стены незавершённого бара, тёк плавным эхом по улице, вплоть до самой пустыни, где он отражался от голой бесплодной земли, и, задержавшись, возвращался обратно – жутковатым, нездешним отзвуком.

Джим Моррисон сидел на деревянном крыльце ещё одного недоделанного здания, через улицу от бара Дока. Делать ничего не хотелось, хотелось просто сидеть и слушать – вот он и сидел, попивая виски прямо из бутылки, и слушал чуть ли не с трепетным благоговением музыку Долгоиграющего Роберта Мура. Там, в земной жизни, подобной чистоты тона при таком уровне громкости можно было добиться только с помощью мощного усилителя. Здесь, в жизни загробной, этот звук просто существовал.

Музыка в мире ином при умелом подходе приближалась к волшебному совершенству, неподвластная никаким физическим ограничениям, – здесь воплощалась любая звуковая фантазия, при умелом подходе, опять же. Но звук, который Долгоиграющий Роберт Мур извлекал из своей гитары, всё равно был особым. Необыкновенный звук, исключительный. Джим был рад, что все так замечательно совпало: Роберт Мур играл свою музыку, а сам он вполне расслабленно надирался. Он уже достиг той степени опьянения, когда не хотелось ни с кем общаться – а при желании ему было с кем пообщаться, в баре уже собирался народ, – однако хотелось просто сидеть и, закрыв глаза, слушать музыку.

Джим обнаружил, что в мире Дока он быстро пьянеет. Может быть, всё дело в воздухе. Может, тут воздух какой-то особый. Отсюда, кстати, и такая акустика. Воздух здесь кажется неестественно чистым. Джим это заметил сразу, как только вышел из бара на улицу. Хотя на улице было достаточно жарко – за день пустыня нагрелась на солнце, – воздух был свежим, как на высокогорье. Такое впечатление, что этот воздух сначала отфильтровали, потом сжижили, продистиллировали, дополнительно насытили кислородом и перегнали обратно в газообразное состояние. Таким мог быть воздух над Антарктидой, воздух в Центре контроля здоровья, лабораторно-кондиционированный воздух. Даже странно, что Док Холлидей уделяет столько внимания чистоте воздуха. Это как-то не вязалось с образом человека, курящего опиум и чёрные кубинские сигары, пропитанные ромом; человека, который в качестве основной черты своего имиджа выбрал туберкулёз на последней стадии – когда уже кашляешь кровью. Хотя, может быть, этот девственно-чистый воздух был для Дока его единственной уступкой физическому аспекту бытия.

Трудно ли перевернуть следующую страницу?

Трудно ли перевернуть следующую страницу?

Трудно ли перевернуть следующую страницу?

Трудно ли усвоить урок?

Фиолетовая ночь опустилась на мир Дока Холлидея, и вялая леность разморённого дня сменилась обещанием мечтательного порыва. Теперь, когда свет померк и даже алое с золотом зарево за горами на горизонте сгустилось до черноты, кантина Дока и весь крошечный городок зашевелились в предвкушении ночи. Лола на какое-то время пропала, а потом появилась в красном испанском платье и красных же туфлях, с ярко-красной помадой на губах и с мантильей на голове. Похоже, красное платье Лолы послужило сигналом к началу ночного веселья. Долгоиграющий Роберт Мур сдвинул шляпу на затылок и, сверкнув бриллиантовым зубом, открыл потёртый чёрный футляр и достал свою гитару. Настоящую National steel. В бар набилось народу: судя по тому, как рьяно все они взялись выпивать – мужчины с женщинами наравне, – ночь обещала быть интересной. Либо всеобщий загул до утра, либо массовое побоище с перестрелкой в лучших традициях голливудских вестернов.

Джим, как и все остальные, был настроен как следует погулять. Ни в чём себе не отказывая. Так что он сам удивился, когда ему вдруг захотелось уединиться и посидеть где-нибудь в уголочке. Может быть, это всё из-за воздуха; а может, запоздало сказались последствия чуть было не состоявшейся второй смерти, когда он едва избежал притяжения Большой Двойной Спирали. Или всё дело в количестве – качестве – неопознанных, но явно неслабых колёс, которые он съел на завтрак. Как бы там ни было, Джим прихватил с собой бутылочку виски и вышел на улицу, где и уселся, приватно выпивая, пока к нему не подошёл чёрный пёс с узкими, как у китайца, глазами. Пёс присел рядом и заговорил:

– А ты знаешь, что электрический стул в Парчменской тюрьме выкрашен в ярко-жёлтый цвет?

Джим покачал головой:

– Нет, не знаю.

Чёрный пёс степенно кивнул и вывалил язык.

– Об этом мало кто знает. Подобные вещи не афишируют.

Джима совершенно не удивило, что пёс разговаривает человеческим голосом. Он знал, что люди, которые выбирают для жизни в загробном мире облики животных: собак, лошадей, мулов, котов и т.д., – как правило, умеют говорить. Один парень выбрал себе обличье огромной морской черепахи размером с «фольксваген»; некоторые из рьяных поклонников Кафки воплощаются в гигантских жуков. Но этот пёс выглядел как-то странно. Взгляд у него был странный. Джим решил, что с ним лучше не спорить. По принципу: психам надо подыгрывать – так безопасней.

– Да, о таком лучше не распространяться.

Пёс взглянул на него с подозрением:

– Это ещё почему?

Джим на пару секунд задумался, но ничего конструктивного не придумал.

– Не знаю. Я всегда думал, что электрический стул должен быть таким солидным, монументальным, из красного дерева… да, из красного дерева, с медной фурнитурой… вроде как гроб или судейская скамья.

Пёс раздражённо щёлкнул пастью.

– А вот и нет. Во всяком случае, в Парчменской тюрьме. Уж поверь мне на слово. Он ярко-жёлтый. Такая дешёвая жёлтая эмаль, в несколько слоёв. И ещё и блестит.

– Кошмар какой.

– Точно. – Пёс резко сменил тему: – Ты Дока ждёшь, что ли?

Джим покачал головой:

– Нет, просто жду. Хотя, наверное, даже не жду. Просто сижу.

– Док в притоне. Ну, для курильщиков опиума. Обычно он не выходит, пока веселье не раздухарится по полной.

Джим встрепенулся:

– В притоне? Для курильщиков опиума?

Пёс обнажил клыки. Джим решил, что это эквивалент дружелюбной улыбки, а не злобный оскал. Пёс указал носом на дальний конец улицы:

– Ага. Вон там. Сразу за прачечной. Рядом с домом, где был бордель.

Джим подался вперёд, оторвав спину от перил. Всю жизнь он мечтал побывать в настоящем, старинном опиумном притоне. У него была такая возможность в Париже, и он туда собирался, но смерть нарушила планы.

– Нет, правда? Опиумный притон? Настоящий китайский опиумный притон, где всё как положено: койки, веера и парни с косичками курят трубки?

Пёс кивнул:

– Полный набор плюс печеньица с предсказаниями судьбы и Джон Колтрейн и Майлс Дэвис на стерео. А держит его один парень по имени Сунь Ят-Сен).

– Что, правда?

Пёс пристально поглядел на Джима:

– Может, сначала предложишь мне выпить, а потом будешь дальше расспрашивать?

Джим растерянно поглядел на бутылку в своей руке:

– Прости, пожалуйста. Я не знал, что собаки пьют.

– Лично я – пью.

Джим нахмурился:

– Никогда раньше не угощал виски собаку. Как это делается вообще?

– Это просто. Берёшь бутылку, суёшь мне в рот и льёшь. Только лей потихонечку, а то я захлебнусь.

Поить пса виски «из горла» оказалось не так уж и просто. Тут надо было приноровиться. А то получалась напрасная трата продукта – больше прольёшь, чем вольёшь. Наверное, половина виски вылилась из собачьей пасти, и ладно бы только на землю, а то ещё – Джиму на штаны. Впрочем, само по себе его это не напрягало. На эти штаны столько выпивки вылито – не счесть. Его напрягало другое: не хотелось, чтобы подумали, будто он так напился, что уже и бутылку ко рту поднести не может, всё на себя выливает. Хотя это даже не он выливал, а пёс. Когда же Джим наконец вынул бутылку у пса из пасти и кое-как стёр со штанов виски и собачью слюну, то обнаружил, что виски в бутылке существенно поубавилось. Пёс встряхнулся, и слюна вновь полетела Джиму на штаны. Потом он слегка пошатнулся и довольно зарычал:

– Чёрт, вот чего мне не хватало.

Джим раньше не видел, чтобы собаку шатало от непомерного потребления алкоголя. И тут в конце улицы показался одинокий всадник, который медленно ехал в их сторону: некая измождённая фигура в истрёпанной форме Гражданской войны, и конь у него был под стать – измождённый и бледный. Джиму хватило одного беглого взгляда на всадника и его коня, дабы понять, что ему очень не хочется задумываться, кто они такие и зачем здесь. Он повернулся к псу и указал в сторону опиумного пригона:

– А что надо делать, чтобы туда попасть? Ну, в притон.

Теперь у пса заметно заплетался язык.

– Ну, войти в переднюю дверь – этого точно ещё недостаточно.

– Нужно, чтобы меня представили Сунь Яту?

– Всё не так просто.

– Вот как?

– Тут всё зависит от Дока. От его прихотей и капризов. И уж поверь мне на слово, капризов и прихотей у него хватает.

Джим вздохнул:

– Мне бы очень хотелось туда попасть. Полежать, покурить, помечтать, унестись в дальние дали.

Пёс ухмыльнулся:

– Я слышал, что Док в своих опиумных мечтах уносится обратно на Землю.

Джим задумчиво кивнул:

– Правда? Мне бы тоже хотелось.

Но пёс, кажется, не собирался его ободрять.

– Я бы на твоём месте не переживал понапрасну. Если ты Доку понравишься, он тебя сам пригласит. Если не понравишься – ты всё равно долго здесь не задержишься, так что и приглашение тебе уже будет без надобности.

Джиму совсем не хотелось знать, что происходит с теми, кто не нравится Доку, поэтому он поспешил увести разговор в сторону:

– Ты говорил, что притон располагается рядом с домом, где был бордель?

– Ага.

– То есть был раньше, а теперь его нет?

– Ага.

– А что с ним сталось?

Пёс рассмеялся:

– Ну, дом-то стоит, как стоял. А вот шлюхи все разбежались. Резко вдарились в религию, бросили ремесло и подались восвояси. Сам, наверное, знаешь, что это такое, когда шлюхи в религию вдаряются. Говорят, это всё потому, что они, когда на работе, по большей части все в Небо глядят.

Джим понятия не имел, что это такое, когда шлюхи вдаряются в религию. Все шлюхи, которых он знал, как были шлюхами, так ими и остались, за исключением тех, кто вообще бросил это занятие и крепко сел на иглу. Но он не стал развивать тему.

– И куда они все подались?

Пёс покачал головой:

– Точно не знаю. Ходили слухи, что сбежали к этой подруге, что святее, чем сам святой Боже. У неё свой экто-сектор где-то там, я не знаю. Она называет себя «сестра Эйми».

– Сестра Эйми?

– Ну, так говорят. У неё там что-то вроде небес в вариации воскресной школы.

Джим на пару секунд задумался:

– И как Док отнёсся к их массовому исходу?

Пёс нахмурился:

– Да никак. А чего Доку-то волноваться?

– А разве не он их создал, ну, шлюх?

Пёс посмотрел на Джима, как на законченного идиота:

– Нет, конечно. Док здесь почти ничего и не создал.

– То есть как – ничего? – удивился Джим.

– Ну, в смысле, он создал здания и вообще – обстановку. Но ты сам видишь, с каким «старанием» он к этому подошёл. Доктор Калигари и то проявлял больше заботы о своём кабинете. Джим огляделся по сторонам. Большинство зданий так и остались незавершёнными в той или иной степени; дома лепились друг к другу под совершенно невообразимыми углами.

– Эти хреновины держатся только на честном слове и упаковочной проволоке, – продолжал пёс. – Скажу тебе откровенно, я даже писать на них боюсь – ну, когда Док не видит, – боюсь, что они просто развалятся. Удивительно, как они держатся и не падают, и Док, похоже, не собирается их укреплять.

– А люди, которые тут живут?

– Док людей не создавал.

Джим вдруг понял, что он уже не въезжает в то, что ему говорит этот четвероногий любитель виски.

– Не создавал?

– Ну, тебя же он не создавал, правильно?

Джим по-прежнему мало что понимал.

– Да, но я как-то сразу предположил…

– А вот и не надо предполагать, – перебил его пёс. – Тут у нас предположений не строят, приятель. Док категорически не одобряет, когда кто-нибудь создаёт людей как массовку для воплощения своих фантазий. Он всегда говорит: «Если не можешь привлечь к себе настоящих людей, то иди, милый, на хрен». Док считает, что людей создают только законченные психопаты или садисты.

– Тогда как они здесь оказались? В смысле – все эти люди, которые тут живут?

Пёс взглянул на него с раздражением:

– Слушай, если я тут у тебя подрядился говорящим путеводителем, тогда дай ещё выпить.

Джим приподнял бутылку. Виски в ней оставалось дюйма на полтора.

– Если я дам тебе выпить, ты прикончишь бутылку. Ты, блядь, половину пролил.

– Ну и прикончу, какие проблемы? Встанешь, перейдёшь через улицу и возьмёшь в баре ещё бутылку.

– Проблема такая: я не уверен, что смогу встать и перейти через улицу.

Пёс выразительно поглядел на него:

– Все ты сможешь. Просто ломает тебя вставать.

Джим подумал, что этот пёс уже начал его напрягать.

– А чего бы тебе самому не сходить за бутылкой? У тебя, блядь, четыре ноги. Тебе легче.

Похоже, что и пёс тоже начал потихонечку напрягаться на Джима. Теперь его голос звучал обиженно:

– А того, блядь, что неудобно нести бутылку, когда у тебя только ноги и нету рук.

Джиму совсем не понравилось, что на него рычит какой-то пёс-алкоголик.

– Может, тогда тебе стоит подумать насчёт бочонка на шее, ну, с коньяком, как у этих… как их… сенбернаров.

Пёс сердито оскалился:

– Да пошёл ты, блядь, в жопу. А я тоже пойду куда-нибудь – туда, где народ хоть и пьяный, но всё-таки не хамит.

Джим подумал, что сейчас пёс его укусит. И что тогда делать? Драться с ним, что ли? Но пёс просто пошёл себе восвояси. Джиму вдруг стало стыдно. Может быть, он и вправду вёл себя по-хамски? Он окликнул пса:

– Эй, погоди. Можешь допить, что есть.

Пёс обернулся и посмотрел на него с холодным собачьим презрением:

– Сам, блядь, допивай. У меня есть друзья, если ты понимаешь, что я имею в виду. – Сделав это двусмысленное заявление, пёс развернулся и направился в сторону бара.

Джим проводил его взглядом. Пёс зашёл внутрь. Джим был почти уверен, что через пару минут пёс вернётся и приведёт с собой целую свору говорящих собак и они просто разорвут его на куски – такое собачье возмездие за обиду, нанесённую их сородичу. Хотя Джим ни разу такого не видел и даже не слышал истории «из первых рук», по загробному миру ходили слухи, что если тебя разорвут собаки, или разнесёт на куски при взрыве, или твоё квазитело будет расчленено как-то иначе, тогда ты, как говорится, попал, причём попал крупно. Средоточие твоего существа – та составляющая твоей личности, которую некоторые называют душой, – почти гарантированно вернётся в Спираль.

Но это ещё полбеды. А беда в том, что остальные твои части попробуют соединиться, причём результат чаще всего получается в рамках от нелепого до ужасного. Мало того: не исключён и такой вариант, что этот самый «нелепый ужас» потом ещё станет тебя искать.

И найдёт.

Джим с трудом поднялся на ноги – опасность надо встречать стоя. Но прошло время, и никакие разъярённые псы, алчущие мщения, так и не появились. Джим уселся обратно и снова предался блаженному безделью. Долгоиграющий Роберт Мур начал новую песню. Джим расслабился, закрыл глаза и погрузился в волну чистого звука.

И тут над ухом у Джима раздался ещё один посторонний голос. Кто-то ещё пришёл, чтобы нарушить его уединение. Джим открыл глаза, поднял голову и увидел дородного мужика в ярком дашики – красном с зелёным и золотым – и с причёской в стиле «афро». Мужик улыбался во все тридцать два зуба, сверкая инкрустациями из драгоценных камней, по сравнению с которыми одинокий бриллиант Долгоиграющего Роберта Мура смотрелся просто жалко.

– Я Саладин.

Джим кивнул.

– Саладин?

– Ага.

Джим с трудом оторвал взгляд от сверкающих каменьев во рту растаманского султана и протянул руку:

– Очень рад познакомиться.

Саладин не стал важничать и просто пожал протянутую руку.

– А ты Джим Моррисон, да?

Джим напряг ноги, готовый в любую секунду вскочить и броситься наутёк или в драку – смотря по обстоятельствам.

– Ну, вроде как был с утра.

– Я тебя видел однажды.

Джим малость расслабился. Похоже, он не должен этому Саладину денег и он не сотворил ничего ужасного с его сестрой.

– Ты меня видел?

– Ага. В Окленде, в 1968-м. Ты-то, понятно, меня не видел. Ты на сцене стоял, в свете прожекторов, а я в толпе зрителей тусовался, косяки продавал помаленьку.

– Надеюсь, тебе понравилось, как мы пели.

– Я подумал, что ты совершенно отвязанный распиздяй.

Джим решил, что это комплимент. Драки вроде бы не намечалось. Бежать тоже вроде не надо. Он приподнял бутылку:

– Спасибо. Я бы предложил тебе выпить, но тут почти ничего не осталось.

Саладин покачал головой:

– Мне пока хватит. Тем более у меня тут своя эвтаназия. – Он достал из складок своего дашики толстый косяк размером с хорошую сигару и кивком указал на крыльцо. – Не возражаешь, если я тут присяду? Я ведь тебе не мешаю? Не нарушаю границы личного пространства и всё такое?

Джим сделал приглашающий жест:

– Садись, приятель. Мне много места не надо.

Саладин тяжело осел на крыльцо.

– Я смотрю, этот придурок Эвклид раскрутил тебя на дармовую выпивку.

Джим озадаченно нахмурился. Похоже, он что-то упустил.

– Эвклид?

– Ну пёс, с которым ты тут болтал.

– Это Эвклид?

– Так он себя называет.

– Эвклид, который математик?

Саладин раскурил косяк прямо от пальца. На мгновение дым окутал его растаманские дреды густой пеленой, так что было вообще непонятно, где кончаются волосы и начинается дым.

– Да нет, блядь, Эвклид, который пёс. Эвклид, который математик, уже давно обретается где-нибудь с Эйнштейном и Стивеном Хокингом, помогает управлять Вселенной.

– Он, похоже, расстроился, когда бутылка закончилась.

– Да он вообще псих ненормальный. И хам, каких поискать. Но к нему тут терпимо относятся, всё-таки казнили его и всё такое.

Джим уже ничего не понимал. Бред какой-то.

– Собаку казнили?

– Думаешь, он и в той жизни был собакой?

– Нет, но…

Саладин передал Джиму косяк.

– Он тебе говорил, что электрический стул в Парчменской тюрьме выкрашен в ярко-жёлтый цвет?

Джим глубоко затянулся и сразу почувствовал себя, будто его подсветило солнышком.

– Ага, говорил. Собственно, с этого он и начал.

– И откуда, ты думаешь, он это знает?

– Да я особенно не озадачивался. Я же беседовал с пьяной собакой, причём явно с большим прибабахом.

Улыбка Саладина померкла.

– Ты что-то имеешь против собак? Думаешь, ты чем-то лучше собаки?

Джим уже начал терять терпение. Он честно пытался избегать конфликтов, но этот парень его напрягал. Он вернул Саладину косяк.

– Ты, наверное, не поверишь, но бывают такие мгновения, когда я действительно думаю, что я лучше собаки. В смысле – я, например, не ловлю фрисби зубами.

Он снова напрягся в ожидании вероятной негативной реакции. Но к его удивлению, Саладин рассмеялся:

– То есть ты на мой бред не купился?

Джим покачал головой:

– Сегодня я не в покупательском настроении.

Драгоценные камни на зубах Саладина поблёскивали в свете огней из окон бара.

– Просто проверка, если ты понимаешь, о чём я.

Долгоиграющий Роберт Мур все ещё пел эту песню:

Саладин покосился на Джима:

– Охренеть как поёт, правда?

Джим кивнул:

– Точно.

– Я так думаю, Роберт Мур – это ненастоящее его имя.

– Нет?

– А ты послушай, на кого похож голос?

Джим задумался, хотя у него было чувство, что ответа от него не требуется. Тем более что Саладин снова заговорил про Эвклида:

– Если бы ты встретил Эвклида там, в той жизни, когда он был человеком, ты бы, наверное, тоже подумал, что ты лучше него.

– Да?

Саладин серьёзно кивнул:

– Да.

– Совсем мерзавец?

– Совсем.

– То есть абсолютно?

– Мерзее уже не бывает. Законченный отморозок, белая шваль. Звали его Уэйн Стенли Сакстон. Убил троих человек, застрелил за какие-то сраные тридцать пять баксов. Вооружённое ограбление какой-то там бакалейной лавки. В Тунике, штат Миссисипи. Приговорён к смертной казни. Я так думаю, это была не большая потеря для общества. Но наверное, он был не совсем уж дерьмом. Раз он вышел из Спирали в облике пса, значит, какое-то чувство стыда испытывал.

– Ты так думаешь?

– Казнят очень многих. Док, широкой души человек, разрешает им поселиться здесь, на его территории. Я так думаю, это всё потому, что его самого пару раз чуть не повесили. Понимаешь, приятель, если тебя казнят, ты попадаешь в Спираль в состоянии полного раздрая. Это самое низкое положение – ниже уже не бывает. Те, которые законченные мерзавцы, становятся призраками и другой ночной нечистью. Особенно серийные убийцы и сексуальные маньяки. Пока священник к тебе придёт, потом – комендант, потом – тринадцать ступеней к смерти. Тебе кажется, что у тебя нет выбора. Ты себя чувствуешь полным дерьмом, когда тебя прикручивают к электрическому стулу, или заводят в газовую камеру, или кладут на кушетку для смертельной инъекции. Подумай об этом, приятель. Тебя приговаривают к смерти. Но до исполнения приговора может пройти не один год. Восемь, девять, десять лет. И всё это время ты мучишься и ждёшь, подаёшь апелляции и только и слышишь, какой ты мерзавец, какая ты сволочь и вообще не заслуживаешь того, чтобы жить. Так что, когда ты потом попадаешь в Большую Двойную Спираль, сны, которые тебе снятся, они, блядь, совсем не о том, что ты станешь в Посмертии Властелином мира, уж поверь мне, приятель.

– И откуда ты все это знаешь?

– Это что, вежливый способ спросить, казнили меня самого или нет?

Джим твёрдо выдержал его взгляд.

– Что-то типа того.

– Ответ будет: нет. Меня не казнили на электрическом стуле, или в газовой камере, или посредством смертельной инъекции. В меня не палила из ружей расстрельная команда в Юте, и мне не отрубали голову на французской гильотине. Меня, блядь, коп застрелил. Мудила. Героем себя возомнил, свиномордия жирная. Думал, он Элдриджа Кливера ловит, что ли. Десятое ноября, 1972-го. Барстоу, штат Калифорния. В девять семнадцать вечера. Я тогда из Лос-Анджелеса смывался.

– Тоже, наверное, не шибко приятно?

– Уж надо думать, дружище. Я когда из Спирали выбрался, злой был, как чёрт. Но потом, когда начал въезжать, что к чему, я подумал, что мне скорее всего повезло.

– В смысле?

– В смысле, ещё неизвестно, как бы там всё сложилось.

Я мог бы таки доиграться до смертного приговора. Или умер бы, скажем, от рака, причём умирал бы долго и мучительно. Но я умер быстро и почти безболезненно. И вот за это я искренне благодарен судьбе, если ты понимаешь, что я имею в виду. Если тебе суждено быть убитым, то пусть это будет быстро и яростно.

Косяк уже почти иссяк; Саладин сбросил дымящийся уголёк ногтем большого пальца и съел остатки травы.

– Может, поэтому Док разрешает им здесь поселиться. Там, в той жизни, он был не из тех, кто действует быстро и яростно. Он тоже мурыжил людей, заставлял их чувствовать себя полным дерьмом. А потом умер нелёгкой смертью. Быстро и яростно – это единственный путь.

Джим кивнул:

– Понимаю.

– Как Ли Освальд. Так лучше всего. Заходишь в гараж. Ни о чём другом думать не можешь, только, блядь, как бы смыться отсюда подальше, пока снова за жопу не взяли, и вдруг – БАБАХ! Джек Руби при шляпе и всё такое, и ты отправляешься в мир иной, даже не успевая сообразить, что случилось. И не сидишь в камере смертников, и не ждёшь десять лет исполнения приговора. И не терзаешься всякими мыслями.

После этой тирады Джим слегка онемел. Сказать действительно было нечего, и пару минут они с Саладином просто сидели-молчали, а потом тот снова заговорил:

– Он тоже тут обретался какое-то время.

– Кто?

– Ли Освальд.

– Да ну тебя.

– Честное слово. Бродячая душа, проходящая мимо. Он называл себя Харви Хайделлом, а с виду был – вылитый Лев Троцкий, но почти все знали, кто это. А кто не знал, так узнал очень быстро.

– Лев Троцкий? Нет, ты точно прикалываешься.

Саладин, похоже, рассердился.

– Лев Троцкий, бля. Командир Красной армии, бля, подвергнут сталинской чистке, убит в 1940-м, в Мехико-Сити. В чём дело, приятель? Думаешь, я не знаю, как выглядит Троцкий? Думаешь, я тупой, или что?

Джим примирительно поднял руку:

– Не психуй, хорошо? Ты меня не так понял. Я просто хотел сказать, что это совсем уж странно, когда человек выбирает для себя внешность Льва Троцкого. В смысле, эти очочки, бородка… волосы дыбом. Мать моя женщина.

Саладин пожал плечами:

– Я так думаю, он и не метил в красавчики. Понимаешь, о чём я? Когда ты – ходячий парадокс с претензией на загадочность, этот имидж надо поддерживать. Времени на красоту просто не остаётся.

После внезапной вспышки Саладина, Джим думал, что он сейчас встанет и уйдёт, но тот остался сидеть на месте. Какое-то время они молчали, а потом Саладин улыбнулся чуть ли не застенчиво:

– Слушай, я…

Джим покачал головой:

– Да ладно, фигня.

Саладин отвернулся и проговорил, глядя на пустыню:

– Наверное, я и вправду никак не избавлюсь от старых комплексов. До сих пор вот психую на… – Он резко умолк и выпрямил спину. – Ой-ой-ой.

Джим встрепенулся:

– В чём дело?

– Ой, бля.

Это второе «ой, бля» было наименее ободряющим из всех «ой, бля», которые Джиму доводилось слышать. Саладин продолжал смотреть на пустыню.

– Похоже, у нас проблемы.

Джим проследил за его взглядом. По пустыне змеился яркий сине-белый свет, то ли низко над землёй, то ли прямо по земле, причём явно – по курсу на город. Джим поглядел на Саладина:

– Что это там?

Саладин будто его и не слышал. Как заворожённый, он смотрел на свет, который, кажется, приближался. Потом тихо выругался себе под нос:

– Ебать-колотить.

Джим уже не на шутку встревожился:

– Что это?

Саладин нахмурился:

– Это может быть всё, что угодно. В пустыне всегда были огни. Это может быть просто случайная протечка. А может быть – и предвестник.

– Предвестник чего?

Саладин нахмурился ещё больше:

– Да хрен его знает. Тем они и опасны, предвестники.

* * *

Твёрдая, каменистая и изначально неровная поверхность Голгофы сейчас была густо усеяна человеческими черепами и костями – они крошились под ногами буквально при каждом шаге. Сэмпл уже начала жалеть, что настояла встретиться с Эйми в этом проклятом месте; её высокие каблуки грозили подломиться в любую минуту. Ей нравилось раздражать сестру, и она специально выбрала наряд, который гарантированно её взбесит: ярко-красный костюм в стиле восьмидесятых, такая ретро «Династия» – короткая, очень узкая юбка и отделанный оборками пиджак с огромными подкладными плечами. Ансамбль завершали красная шляпка-таблетка с вуалькой и уже упомянутые туфли на шпильках – понятно, красные. Эйми на эту встречу оделась во все голубое, чтобы подчеркнуть свою чистоту и невинность этим цветом Девы Марии. Она даже подвесила над головой бледный радужный нимб. Очевидно, что Эйми сейчас находилась в процессе плавного перехода от состояния благоговейной и истовой веры к состоянию независимой божественности. Плюс к тому, будучи более организованной, она прибыла на Голгофу первой, тем самым избавив себя от прискорбной необходимости ковылять по костям к вершине под язвительным взглядом сестрицы. Таким образом, счёт пока был один – ноль в пользу Эйми.

Ещё до полного разделения сестёр как-то само собой подразумевалось, что кошмарный пейзаж Голгофы создала Сэмпл. Она была тёмной половиной. Кто ещё, кроме неё, мог сотворить такую живую картину опустошения, страдания и отчаяния? Сэмпл, однако, всегда это отрицала. Она не помнила, что создавала нечто подобное. Конечно, необходимое зло всегда таилось у неё в душе, но изуверская грубость Голгофы с её многочисленными распятиями и застывшей, обожжённой ветрами землёй – это был просто не её стиль. Голгофа была примитивной, вонючей и грязной, а Сэмпл никогда не позволила бы себе создать что-то столь неприглядное.

Эйми, однако же, удалось убедить её, что она создала это место как бы бессознательно: может, во сне, а может, когда занималась другими делами. Эйми рассудила, что Голгофа – безотчётный продукт испорченности, запрятанной в самых мрачных глубинах больной психики Сэмпл.

И только когда Эйми и Сэмпл окончательно разделились, а Голгофа осталась на месте и даже раздвинула свои границы, Эйми пришлось признать правду. Сэмпл была здесь ни при чём. Голгофа выросла – и продолжала расти – из некоего изъяна, некоего порока в душе самой Эйми. Может быть, Сэмпл и была тёмной половиной, но что-то от тьмы было и в самой Эйми. С точки зрения Сэмпл, здесь было только одно удручающее обстоятельство: если Эйми не такая уж чистая и непорочная, какой ей хочется представляться, то, может, и сама Сэмпл не такая уж и плохая. И когда-нибудь, в необозримом будущем, эта непредвиденная внутренняя добродетель может проявиться и предать её в самый что ни на есть неподходящий момент.

С тех пор как правда вышла наружу, Сэмпл не упускала возможности напомнить сестре, что Голгофа – её рук дело. Именно поэтому Сэмпл и предложила встретиться здесь, но теперь, кажется, вместо того чтобы в очередной раз ткнуть Эйми носом в метафизический прыщ на её чистой душе, она сломает себе ногу или даже обе ноги. Высокий каблук подвернулся на какой-то очередной кости, так что Сэмпл едва не упала. Она всё-таки удержала равновесие, но ей было не слишком приятно, что Эйми всё это видит. Смотрит и улыбается. Да ещё эти её монашки, которых она притащила с собой – хихикают, прикрывшись ладошками, под своими белыми апостольниками.

– Дорогая, ты что, пьяна?

Сэмпл мрачно взглянула на сестру:

– Нет, я не пьяна. Здесь ходить невозможно – все ноги переломаешь. Ты бы распорядилась, чтобы здесь убрали. Или хотя бы тропинки расчистили среди этих костей.

– Может, всё дело в твоей непрактичной обуви?

Монашки опять захихикали, и Сэмпл очень пожалела, что сейчас у неё нет времени сотворить пару десятков татаро-монголов или русских солдат из Второй мировой войны. Уж они бы быстренько разобрались с этими сучками.

– Если ты не собираешься упразднять это проклятое место, то хотя бы поддерживай здесь порядок. А то здесь скоро лавины пойдут из костей. Тут что, по-твоему? Камбоджа Полпота?

Эйми обернулась к одной из монашек:

– Возьми на заметку, милая. Надо привести в порядок Гору Черепов.

Монашка кивнула и достала маленькую записную книжку и серебряный карандаш. Сэмпл слышала, что эти монашки и те девицы в вонючих лохмотьях, с всклокоченными волосами и совершенно безумными глазами – которые толпились у подножий крестов и наблюдали за мучениями распятых с каким-то не то чтобы извращённым, а просто патологическим восторгом, – раньше работали проститутками в одном печально известном эктосекторе, где всем заправляет явно больной на голову дегенерат, бывший дантист и наёмный убийца по имени Джон Холлидей. Впрочем, девицы присоединились к зверинцу Эйми относительно недавно, уже после того, как сестры разделились и разошлись, так что Эйми не могла быть уверенной в достоверности этой истории. Эйми опять повернулась к Сэмпл:

– Может быть, подойдёшь ближе?

Сэмпл покачала головой:

– Мне и здесь хорошо.

Дальнейший поход по иссохшим костям вполне мог бы закончиться новыми унижениями, а то и серьёзной травмой.

Эйми снисходительно улыбнулась:

– Ну, что ты решила? Отыщешь мне моего поэта?

Сэмпл кивнула:

– Да.

Эйми, похоже, удивилась:

– Что? Так вот просто? И никаких условий? Никаких обсуждений и переговоров?

– Я же сказала: я тебе помогу.

Сестры смотрели в глаза друг другу. Сейчас их разделяло футов пятнадцать. Повсюду вокруг возвышались кресты: и пустые, и с распятыми на них людьми, прикрученными верёвками или прибитыми гвоздями. Кресты были словно стволы больных деревьев, потерявших все листья – мёртвый лес под разъярёнными алыми небесами и лиловыми тучами. Поскольку все жертвы на крестах Голгофы были уже мертвы, они не могли умереть совсем, но на каком-то этапе своих крёстных мук – часто по прошествии нескольких дней нестерпимой боли – они просто исчезали. Не в силах больше выносить страдания, они достигали необходимой частоты вибраций и возвращались в Спираль. И что самое странное – у этих людей не было никаких причин для таких нетерпеливых страданий. По идее, они могли бы отбыть ещё до того, как их доставят к кресту или же, на крайняк, когда им в руку или ногу вобьют первый гвоздь. Так что логично было бы предположить, что эти люди на крестах – либо продвинутые мазохисты, либо религиозные фанатики, повёрнутые на искуплении своих грехов, либо клинические идиоты с больной фантазией. Странно ещё и то, что большинство этих распятых были подлинными существами, а не ручными творениями Эйми.

Этих несчастных отбирали из неприкаянных душ, у которых были проблемы с самоопределением и выбором личности для посмертного существования, так что они просто тянулись к уже существующим эктосекторам, в данном случае – к личным Небесам Эйми. Пока что приток этих печальных сущностей не создавал никаких проблем, они без труда ассимилировались среди рукотворных ангелов и херувимов. Жертвы, выбранные для распятия – все мужчины, за редким исключением, – так или иначе согрешили и теперь расплачивались за свои грехи. Сэмпл нисколечко не сомневалась, что этих преступников и еретиков вычисляют бывшие шлюхи, а теперь добродетельные монашки, которые выполняли при Эйми двойную роль: шпионской сети и тайной идеологической полиции. Как говорится, самая рьяная и нетерпимая праведница – это бывшая шлюха, ступившая на путь добродетели. Единственное, что так и осталось для Сэмпл загадкой: откуда берутся все эти кости?

Эйми, стоявшая чуть выше по склону, обращалась к сестре сверху вниз, то есть свысока в прямом и переносном смысле. Причём её высокомерие было, понятное дело, ничем не оправдано.

– И когда ты собираешься выйти на поиски?

– Да, наверное, прямо сейчас.

– Прямо сейчас? – удивилась Эйми.

Сэмпл кивнула:

– А чего ждать?

– Да, действительно. И с чего думаешь начинать?

– Думаю, с Некрополиса.

Эйми нахмурилась:

– С Некрополиса? Думаешь, это удачная мысль?

– Это ближайший к нам крупный город.

– Некрополис – нехорошее место. Там всё пропитано злом. Я слышала, там живёт больше миллиона человек и все подчиняются одному. Он называет себя богом Анубисом, и про него говорят, что он – само воплощение вселенского зла.

Сэмпл улыбнулась нехорошей улыбкой:

– Я вот тоже подумала: местечко как раз для меня.

– В Некрополисе много странного.

Теперь на горе появилась толпа маленьких чёрненьких обезьянок с белыми лысыми мордочками, похожих на сморщенных старичков. Они принялись разбрасывать кости, словно пытаясь воссоздать в миниатюре пролог к «2001: Космическая одиссея» Стенли Кубрика. Но при упоминании слова «Некрополис» они прекратили своё занятие и, кажется, стали прислушиваться к разговору. Сэмпл отметила про себя, что эти зверюги – ещё одно новшество. Раньше их не было. Что, интересно, творится в голове у Эйми? Шарики явно заходят за ролики. Помимо чёрных обезьянок, появились стервятники, кружащие над крестами, словно в ожидании поживы, крысы, что шуровали среди костей, и тощие, желтушного вида псы, роющиеся в иссохших костях в надежде хоть чем-нибудь поживиться.

– И по-твоему, все это нормально?

– Не надо недооценивать Анубиса. Насколько я знаю, он – жестокий правитель, а его город – полицейское государство.

Сэмпл покосилась на шайку монашек, но воздержалась от комментариев насчёт доморощенной тайной полиции самой Эйми.

– Я и сама люблю поиграть во властелина вселенной. Не вижу причин, почему я должна бояться какого-то шакалоголового мёртвого бога из древнеегипетского пантеона. Тем более что бог-то наверняка поддельный.

– Поддельный или нет, но я слышала, он поощряет каннибализм.

Сэмпл пристально посмотрела на Эйми. Чёрные обезьянки продолжали прислушиваться к их разговору.

– Тебя что-то тревожит по поводу моего отъезда? Ты пытаешься меня отговорить?

– Нет, конечно. С чего бы мне вдруг тебя отговаривать? – И снова ответ Эйми прозвучат как-то неискренне.

– Или может, ты думаешь, что если мы отдалимся в пространстве, то могут возникнуть проблемы?

– Бред какой-то.

– Ты думаешь, бред?

– Я вообще об этом не думала.

– Правда?

– Да, правда.

Сэмпл пожала плечами:

– А я вот думала, что это может на нас отразиться.

– Как именно отразиться?

Сэмпл вдруг поняла, что её замечание оказалось более точным, чем она сама предполагала.

– Не знаю. Между нами есть прочная связь, вроде как нить. Если её растянуть в пространстве, она может порваться. И тогда… ну, не знаю… это может нас как-то ослабить.

Эйми, кажется, испугалась.

– Думаешь, так и будет?

– Не знаю. Я просто не исключаю такой возможности.

– Но ты готова рискнуть?

– Тебе же нужен твой поэт?

– Да, но…

– Значит, мне надо ехать. Всё равно это случилось бы, рано или поздно. Мы же не можем прожить всю вечность, связанные невидимой пуповиной.

– Думаю, ты права.

– Тем более если ты собираешься заменить Господа Бога.

Эйми сделала шаг назад и быстро окинула взглядом свою свиту монашек:

– Я не собираюсь заменить Господа Бога. Что ты такое говоришь?!

– Я говорю правду.

– Это же богохульство.

– Но это ещё не значит, что это неправда.

– Но это неправда.

Сэмпл указала на монашек за спиной у Эйми:

– Знаешь что, Эйми, мой тебе добрый совет: ты поосторожнее с этими сучками. Как сказал Уинстон Черчилль о немцах: они либо валяются у тебя в ногах, либо вцепляются тебе в глотку. – Она указала взглядом на ближайший крест. – Тебе лучше не делать неверных движений, сестрица, а то они и тебя приколотят к кресту.

Надо отдать Эйми должное, она очень быстро взяла себя в руки и вновь приняла сахарно-снисходительный тон:

– Это были слова прощания?

– Да, наверное.

– Ты прямо отсюда сорвёшься?

Сэмпл выдавила натянутую улыбку. Ей и самой было немного страшно, но безрассудная сумасбродка у неё внутри ни за что не призналась бы в этом.

– А что? Место не хуже любого другого. В смысле – для переноса. Зачем откладывать?

– Собираешься перенестись прямиком в Некрополис?

– Большой же город. Вряд ли я промахнусь. Вы мне поможете сфокусировать энергию?

Эйми кивнула:

– Конечно.

Сэмпл попросила, чтобы монашки и Эйми встали в кружок, а сама встала в центр, точно напротив Эйми. И тут неожиданно заговорил человек с одного из ближайших крестов. Это был смуглый мужчина, которого прибили к кресту совсем недавно – из ран на руках и ногах ещё текла свежая кровь. Он обратился к Сэмпл:

– Знаешь, она права. В Некрополисе есть каннибалы. Я знаю. Я сам был таким каннибалом. Вот почему я пришёл сюда. Дабы обрести спасение. Это было…

– А ну, замолчи! – Одна из монашек вышла из круга и бросилась к кресту, на котором висел несчастный. – Тебе кто вообще разрешал говорить?! Как ты смел заговорить?! – Она замахнулась тяжёлыми деревянными чётками. К счастью для распятого экс-каннибала, монашка была низкорослой, так что удар пришёлся ему по ногам. Эйми велела ей вернуться в круг и взглянула на Сэмпл:

– Ты готова?

– Готова. – На самом деле Сэмпл было слегка страшновато. Слова распятого встревожили её больше, чем ей хотелось бы показать. Да, у неё было больное воображение, её всегда привлекали пороки и извращения, но она была твёрдо уверена, что это неправильно – когда люди едят людей.

Монашки подняли руки перед собой, направив кончики пальцев на Сэмпл. Энергия потекла из их пальцев, и Сэмпл вобрала её в себя. Вибрация её внешнего тела уже приближалась к частоте переноса. Окружающий мир всколыхнулся и пошёл рябью. Сэмпл в последний раз взглянула на Эйми:

– Я вернусь вместе с твоим поэтом.

Держа в голове образ Некрополиса, Сэмпл Макферсон исчезла с Небес сестры.

* * *

Свет был таким ярким, что Джиму казалось, будто лучи пронзают его насквозь. Воздух гудел и потрескивал. Вдруг запахло озоном. Стены недостроенных зданий в крошечном городе Дока Холлидея задрожали зловещими симпатическими резонансами, и земля затряслась под ногами у Джима. Это было похоже на массированную атаку на все органы чувств. Даже во рту возник странный металлический привкус. Световой вихрь неправильной сферической формы вырвался из пустыни и трижды пронёсся из конца в конец улицы, на высоте около четырёх футов над землёй, до опиумного притона Сунь Ята и обратно. Потом он резко остановился прямо напротив бара, в непосредственной близости от Джима с Саладином, которые вскочили на ноги, а Джим так ещё и мгновенно протрезвел. Как раз в то мгновение, когда свет завис на месте, Долгоиграющий Роберт Мур закончил очередную песню и прекратил играть – Джим решил, что это был дурной знак.

Свет представлял собой единую сущность, и в то же время он складывался из миллиардов искрящихся точек, они подрагивали и кружились в безумном танце, как скопление звёзд в сердцевине бурлящей спиральной галактики. Всё это вместе давало слепящую белизну, в которой на самом деле присутствовали все цвета спектра, просто этого было не видно, потому что смотреть на ослепительное свечение больше доли секунды было никак невозможно. Джим с Саладином стояли, закрывая руками крепко зажмуренные глаза. Джим всё же решился быстренько взглянуть и едва не заработал ожог сетчатки.

Свет оставался на месте не больше минуты, хотя Джиму показалось, что значительно дольше. Он уже начал всерьёз опасаться – хотя и не чувствовал никакого жара, – что его одежда сейчас задымится, а участки открытой кожи просто спекутся в алую корку. Ему казалось, что такой свет мог бы оплавить вселенную и напрочь выпарить из него душу. Но когда Джим уже собрался бежать, страшный свет начал меркнуть. Джим медленно опустил руки и приоткрыл глаза. Первое, что он увидел среди расплывчатых пятен остаточных изображений на обожжённой сетчатке, – три нечёткие, но явно человеческие фигуры в центре блекнущего сияния.

Джим поглядел на Саладина:

– Это ещё что за хрень?

Но Саладин отвернулся, по-прежнему крепко жмурясь:

– Нет!

– Что?

– НЕТ!

Истошный вопль Саладина вогнал Джима в растерянность. Мужик был явно напуган до смерти, что совсем не вязалось с его характером, насколько Джим успел его узнать. Он ещё раз взглянул на свет и на три фигуры. Свет уже не слепил. Сейчас это было лишь зыбкое марево бледных звёзд, и Джим сумел наконец разглядеть фигуры. Какими они были на самом деле. Что немедленно породило вопрос: а что это было на самом деле? Вроде бы люди, но при ближайшем рассмотрении – как бы и не совсем люди, а скорее персонажи из какого-нибудь тропического кошмара. В них всё было неправильно, неестественно. Не считая того, что все трое были под девять футов ростом. Женщина в центре напоминала величественное изваяние из чёрного дерева. Да, у неё была абсолютно чёрная кожа, а её длинное, до полу, одеяние было сшито как будто из застывшего пламени. На голове у неё красовался замысловатый тюрбан из кручёного золота и страусиных перьев.

Справа от чёрной женщины стоял неправдоподобно худой мужчина, прямо ходячий скелет, разве что чуть поупитанней человечка из палочек. Он был во фраке, при бабочке и в высоченном цилиндре, так что вместе с цилиндром его рост приближался к одиннадцати футам. Бледное лицо под цилиндром представляло собой голый череп, отлитый из какого-то девственно-белого материала, похожего на дорогой фарфор самого лучшего качества.

Последний из тройки – тоже мужчина, но уже не такой устрашающе тощий, а вполне даже нормальный, – был наряжён, как на парад в честь Дня независимости, в пышную военную форму, нечто среднее между Германом Герингом и Майклом Джексоном. Основным мотивом его многочисленных знаков различия был зигзаг молнии, похожий на знак на униформе капитана Марвела-младшего или на логотип Элвиса Пресли, который он сам придумал для ТСВ.

Этого третьего можно было бы принять за разряженного клоуна – если не видеть его лица. Потому что в его лице не было ничего от весёлого клоуна, зато было много от Иди Амина. Это было лицо человека, который способен часами беседовать с отрубленными головами своих врагов, – человека, который способен на самую страшную ярость, ярость, переходящую все мыслимые и немыслимые пределы.

Пока Джим гадал, что это за существа и зачем они здесь, он получил неожиданную подсказку. Во всяком случае, что касается первой половины вопроса. Как будто кто-то другой заговорил у него в голове, какое-то завёрнутое воспоминание из смертной жизни: «Чёрная женщина – это Данбала Ля Фламбо, Королева Негасимого Огня. Тощий скелет – это Доктор Пикюр, или Доктор Укол, по-английски. Дух, отвечающий за наркотики и за людей, эти наркотики употребляющих. Вы с ним раньше встречались, хотя ты этого и не помнишь. Тот, который в военной форме, это Барон Тоннер, Барон Гром, воплощение гнева богов. Все трое – боги среднего звена из пантеона Вуду. Они очень старые и очень холодные, и они абсолютно реальны – это не порождение фантазии какого-то очередного затейника с гипертрофированным честолюбием. И ещё они очень опасны, так что послушай доброго совета и не выдрючивайся перед ними».

Как будто услышав мысль Джима, Саладин судорожно схватился за его руку.

– Не смотри на них, парень! Не смотри! – Глаза Саладина были по-прежнему крепко зажмурены, и даже обращаясь к Джиму, он отворачивался в сторону. – Они тебя оседлают и насмерть заездят, они это могут. Они тебя выжмут как тряпку, так что вообще ничего от тебя не останется. Нельзя, чтобы они заметили, что ты на них смотришь. У них – ключи от Большого Замка.

Но предостережение несколько запоздало. Джим уже посмотрел, и те трое заметили, что он на них смотрит. Они повернулись к нему все разом. Свет, из которого они вышли, погас окончательно. От него не осталось уже ни единой искорки. Только фигуры трёх богов мерцали тусклыми переливами, наподобие смутных отблесков рыбьей чешуи. У них из-под ног вырывались короткие вспышки статического электричества, как будто в них сохранились остаточные заряды от того слепящего света.

Саладин упал на колени, бормоча что-то бессвязное. Но самое страшное в этих троих – их глаза. Даже с такого расстояния Джим разглядел их глаза слишком отчётливо, гораздо отчётливей, чем ему бы хотелось. Эти глаза даже по стандартам загробного мира никак не могли принадлежать человеческим существам в пространстве и времени. Это были не глаза, а провалы в иные миры, куда Джиму совсем не хотелось попасть – даже в плане краткого познавательного визита, не говоря уж, чтобы там поселиться надолго, если не насовсем.

Доктор Укол неожиданно сдвинулся с места в вихре бледно-голубых электрических искр. Он двинулся прямо на Джима, и у того внутри всё оборвалось. Прямо как в той прежней жизни. При нормальном стечении обстоятельств самое худшее, что может случиться с обитателями загробного мира, – их отбросит обратно в Большую Двойную Спираль, как говорится, прямой наводкой. Но кто знает, что сотворят над тобой боги Вуду, если заметят, что ты на них смотришь, и решат, что тебя надо слегка проучить? К счастью, Данбала Ля Фламбо махнула рукой Доктору Уколу, и тот замер на месте и отвернулся от Джима.

В ту же секунду где-то в районе притона Сунь Ята хлопнула дверь, и на улицу из-за угла вышел Док Холлидей.

Он шагал не спеша, но решительно. Боги Вуду повернулись к нему. Джим вздохнул с временным облегчением. Это всё-таки город Дока; вот пусть он сам и разбирается с этой кошмарной троицей. Может, ему уже не впервой принимать у себя туристов из Запредельных Пределов Тьмы. По крайней мере было незаметно, чтобы Док как-то напрягся. Он шёл спокойно, не торопился. Разве что его рубаха, расстёгнутая на груди, была явно наспех заправлена в брюки. И некоторая нетвёрдость походки выдавала явное опиумное опьянение.

Появление Дока как будто слегка приободрило Саладина. Он медленно поднялся с колен и, по-прежнему глядя в землю, пробормотал, словно извиняясь:

– Нервы сдали, наверное.

Джим кивнул:

– Как я тебя понимаю. Я и сам чуть коньки не откинул.

– Дерьмовая ситуация, если ты понимаешь, о чём я.

– Я понимаю, но Док, кажется, знает, как с ними справляться.

– Док-то знает. Он всё это видел. Либо здесь, либо в снах. Док тоже из этих, из Тёмных.

Джиму как-то не верилось, что Док был на равных с богами Вуду.

– Но он же совсем не такой, как эти.

– Да, он не такой, как эти. Но у него есть свои тёмные стороны.

И действительно. Док уже подошёл и теперь преспокойно беседовал с Королевой, Доктором и Бароном, нисколько не впечатляясь их ростом и подавляющим величием. Доктор говорил тихо, и у него слегка заплетался язык, так что Джим не мог разобрать ни слова. Боги же говорили на гаитянском французском, в котором Джим не понимал ни бельмеса. Но ему очень не нравилось, что в ходе беседы Док и вудушные боги то и дело поглядывают в его сторону.

Саладин беспокойно заёрзал, переминаясь с ноги на ногу.

– Как бы меня это ни огорчало, приятель, но, похоже, тебя заметили.

Джим беспокойно кивнул:

– Боюсь, что ты прав.

Похоже, Док предложил Ля Фламбо, Уколу и Тоннеру продолжить беседу в баре – всё-таки лучше, чем стоять на улице. Барона и Доктора эта идея как будто не привлекла, но Данбала Ля Фламбо решила иначе и направилась вместе с Доком ко входу в бар. После секундного колебания двое богов неохотно двинулись следом. Тут же возник занятный логистический вопрос. Дверь была высотой в семь футов, и Джиму стало интересно, как Ля Фламбо справится с этой проблемой. Пригнётся она или нет? Джим почему-то не думал, что она станет пригибаться, и оказался прав. Часть стены над дверным проёмом просто приподнялась, так что Ля Фламбо прошла без помех. Не роняя достоинства. Как и подобает богине. И как только она прошла, стена тут же вернулась на место.

Укол и Тоннер поднялись по ступенькам, но уже на пороге вдруг остановились и обернулись. Они очень пристально посмотрели на Джима, и у того внутри снова всё оборвалось. Потом двое богов вошли в бар.

* * *

Когда Сэмпл Макферсон вспыхнула, пошла искажениями и исчезла, на Эйми Макферсон вдруг накатила волна непомерной усталости, а в душу закралось дурное предчувствие. Сэмпл ушла, и никто не знает, когда она теперь вернётся и с чем. Эйми просила сестру найти ей поэта, творческую личность, чтобы он помог в обустройстве её Небес, но разве можно заранее сказать, что в дурную голову Сэмпл не стукнет внести свои дополнения в первоначальный план. В любом уравнении, где замешана Сэмпл, надо учитывать допустимую степень злобных намерений, равно как и долю капризной спонтанной импровизации, или, проще сказать, отсебятины. И ещё Эйми вдруг стало очень одиноко. Да, Сэмпл совсем другая и даже опасная, но она всегда была рядом, всю их жизнь на Земле и всегда – после смерти. Эйми и вправду не знала, как она теперь будет жить без Сэмпл. Она знала много историй о близнецах – и сиамских, и просто, – когда после смерти или долгой отлучки одного второй начинал тосковать и чахнуть. Они с Сэмпл были не совсем близнецами. На самом деле они были гораздо ближе. Они были разделившимися половинками одного целого, что создавало ряд проблем.

Она оглядела Голгофу. Господи Боже, как же ей ненавистно это кошмарное место. Будь её воля, она бы вообще никогда сюда не приходила. Эйми вздохнула и повернулась к своим монашкам:

– Пойдёмте отсюда, нас ждут дела праведные.

Сэмпл Макферсон возникла в Некрополисе в лучистом мерцании переходных атомов, переместившись в пространстве силой коллективного телекинеза Эйми и её монашек. Когда Сэмпл вышла в относительно устойчивую реальность, оказалось, что она угодила в волюметрическое пространство, уже занятое другим человеком – каким-то мальчишкой в облике уценённого Джеймса Дина с подведёнными глазами и в металлическом одеянии под Древний Египет.

При иных обстоятельствах подобное столкновение двух тел в пространстве могло бы спровоцировать серьёзный конфликт, вплоть до плазменного взрыва малой мощности. Но у этого мальчика не было никаких шансов против железной воли Сэмпл, тем более что в ней ещё и сохранилась коллективная энергия переноса. Её сознание захватило его сознание, полностью его обездвижило и вытеснило из тела. В то же время молекулы её тела подавили его материальную сущность, так что мальчик отправился прямиком в Спираль.

– Будешь знать, как стоять у меня на пути.

Она не почувствовала ни малейшего сопротивления с его стороны. Разве что – слабый намёк, вялый шёпот, но этого шёпота всё же хватило, чтобы его расщеплённое тело сохранило единственный орган, а именно половой член, и на какую-то долю секунды Сэмпл соблазнилась идеей, что будет забавно его сохранить. Это действительно будет прикольно – побыть мужчиной, но она тут же отбросила эту мысль, хоть и заманчивую, но непрактичную. Она сейчас находилась на чужой территории – незнакомой и, может быть, даже опасной, – и новизна ощущений мужского тела наверняка будет её отвлекать. А это чревато последствиями. Одной этой мысли хватило, чтобы перебить плавный ход изменений.

Душа мальчика освободила тело безо всякого сопротивления, зато тело яростно сопротивлялось. Мгновенное колебание Сэмпл привело к тому, что она превратилась в дородного блондинистого гермафродита, с пышной женской грудью, с пенисом и влагалищем, с высокой причёской а-ля мадам де Помпадур, пышными бакенбардами и явно запущенными прыщами по всему лицу. Но что самое неприятное: между двумя половинами её/его мозга образовалась огромная брешь. Неимоверным усилием воли она всё-таки восстановила своё привычное тело, убрала все мужские органы и синхронизировала работу обоих полушарий мозга. Но когда Сэмпл вновь стала собой, она поняла, что проблемы только начинаются.

Она вернула себе своё тело, но одежда осталась та, что была на мальчишке, хотя и подогнанная под женскую фигуру. В каком-то смысле это было и к лучшему. Ярко-красный костюм в стиле «Династии» был бы здесь явно не к месту. С другой стороны, тот наряд, что сейчас был на ней, создавал свои собственные неудобства. Сэмпл оглядела себя и увидела, что она была голой по пояс, если не считать широкого позолоченного воротника, отделанного ляпис-лазурью, который и близко не прикрывал грудь. Утешало лишь то, что все женщины были одеты так же. Похоже, в славном городе Некрополисе голые сиськи были в моде.

Дальнейшие наблюдения показали, что создатель Некрополиса был одержим вопросом, а как бы все это смотрелось, если бы религия, эстетика и культура Древнего Египта сохранились до конца двадцатого века. Создатель Некрополиса – очевидно, тот самый товарищ, который сейчас называет себя богом Анубисом, – творил свой посмертный мир явно по образу и подобию своих неуёмных фантазий изданную тему. В частности, женщины Некрополиса ходили по улицам с голой грудью, как это было принято в тринадцатом веке до нашей эры. Сэмпл ещё не приходилось бывать в местах, где сверкать голыми сиськами считалось абсолютно нормальным, и ей надо было к этому привыкнуть. И дело отнюдь не в притворной скромности или в каких-то нравственных предубеждениях насчёт явить миру свою обнажённую грудь. Когда они с Эйми разделились, она позаботилась, чтобы скромность и предубеждения остались с сестрой. Однако ей пришлось привлечь определённую гибкость и быстренько подкорректировать своё тело, чтобы его части, оказавшиеся теперь открытыми для всеобщего обозрения – и без поддержки бюстгальтера, – смотрелись как можно более привлекательно.

Потом она провела мысленную ревизию остального костюма, который ей, судя по всему, предстояло носить на всём протяжении визита. Костюм состоял из юбки с запахом с длинным, ниже колен, декоративным передником. Среди аксессуаров, безусловно, главенствовали вышеупомянутый позолоченный воротник и тонкий, позолоченный же венец в виде кобры, поддерживающий волосы – по-прежнему тёмные, но теперь ещё и донельзя кудрявые. На ногах обнаружились плетёные сандалии. Хотя зеркальца у Сэмпл не было, она нисколечко не сомневалась, что её макияж очень похож на грим Элизабет Тейлор в «Клеопатре». В общем и целом она являла собой футуристический вариант древнеегипетской фрески эпохи Рамзеса II. Сэмпл пока не решила, нравится это ей или нет, но с учётом сложившихся обстоятельств, когда тебе буквально навязывают внешний вид, всё могло получиться значительно хуже. А так, в общем, терпимо.

Разобравшись с собственной внешностью, Сэмпл приступила к осмотру местности. Похоже, она материализовалась на крытой площади наподобие атриума у длинного здания, больше похожего на тоннель из стекла и чугунных конструкций – типа викторианских железнодорожных вокзалов в золотой век парового двигателя, хотя, разумеется, никаких рельсов и поездов тут не было. По периметру мощёной пешеходной зоны стояли торговые палатки и стенды, а в центре располагалось что-то вроде бульвара с пальмами, расположенными в строгом геометрическом порядке, и массивными мраморными статуями древнеегипетских богов. Самые высокие из статуй – футов сорок, если не все пятьдесят, – едва не касались макушками закруглённой стеклянной крыши. Народу на площади было немало. Вид у всех был озабоченный. Все спешили по своим делам. Похоже, это вообще был донельзя деловой мир. А строение, должно быть, – торговый центр. Сэмпл нахмурилась и тяжко вздохнула:

– Вот так вот, с голыми сиськами – прямо в пассаж.

Конечно, торговые центры претерпели существенные изменения после смерти Сэмпл и Эйми, но Сэмпл изучила их очень подробно в ходе своих углублённых исследований культуры девушек из Долины. Конкретно этот торговый центр в Некрополисе относился к разряду «в состоянии упадка». Он создавал впечатление общей запущенности. За чистотой здесь, похоже, вообще не следили. И пахло здесь тоже противно – чем-то прогорклым. У Сэмпл даже глаза заслезились. Депрессивный серый свет едва пробивался сквозь грязные панели когда-то роскошной стеклянной крыши, а кое-где стёкол не было вообще. Пальмы либо уже зачахли, либо были на грани. Среди ровных рядов деревьев виднелись провалы – пустые кадки были похожи на пеньки от сгнивших зубов. По углам громоздились кучи мусора. Нездорового вида голуби-уродцы путались под ногами прохожих, и Сэмпл показалось, что среди мусорной кучи она даже видела крысу.

В полном согласии с окружающей грязью и явным упадком жители Некрополиса казались донельзя замороченными и напряжёнными, как будто заботы загробной жизни лежали на их плечах тяжким грузом. Интересно, подумала Сэмпл, сколько здесь настоящих людей, а сколько – игрушек, наподобие ангелов Эйми, сотворённых Анубисом себе на забаву. Одеты все – как в униформу. Совершенно одинаковые костюмы. И одинаковый макияж. Все – черноволосые, смуглые. Все примерно одного роста. И Сэмпл не заметила ни одного ребёнка. Это наводило на мысли, что большинство этих созданий – создания и есть. В смысле, что их создал Анубис. Причём создал по одному шаблону. И это очень встревожило Сэмпл. Как она успела заметить, у всех горожан без исключения на лбу был чёрный штрих-код, размером чуть больше почтовой марки – точно посередине лба, на три четверти дюйма выше переносицы. Такой высокотехнологический вариант кастовой метки индусов.

Из всего этого неизбежно следовал вывод, что решение посетить Некрополис было большой ошибкой. Поэта для Эйми здесь по определению быть не могло. В обществе, где граждане безропотно позволяют ставить себе на лоб штрих-код, поэты просто не живут. Да и способ её появления в этом месте, как говорится, оставляет желать. Могут возникнуть большие трудности, если не хуже. Слишком многие видели, как она билась с тем мальчиком за более-менее пристойный облик. Многие даже остановились, чтобы понаблюдать, как тело уличного мальчишки растворилось в мареве эктоплазмы, а потом сформировалось заново, сперва в облике нелепого гермафродита, а потом в виде высокой, красивой женщины. Подобные вещи случаются явно не каждый день, и кое-кто из очевидцев сего знаменательного события ещё долго стоял на месте, разинув рот, мешая Сэмпл незаметно смешаться с толпой.

Как и предвидела Эйми, Некрополис оказался жёстким полицейским государством. Во всяком случае, так это смотрелось со стороны. Даже не сходя с места, Сэмпл заметила как минимум три пары тяжеловооружённых мужчин в броне, которые держались с очевидным апломбом служителей правопорядка на патрульном обходе вверенной им территории. Здесь, в Некрополисе, лица полицейских являли собой апофеоз суровой анонимности, поскольку были полностью скрыты под глухими забралами мрачных и даже зловещих шлемов яйцевидной формы, совершенно гладких, за исключением декоративных рудиментарных крылышек на месте ушей. Тяжёлая синяя броня также смотрелась весьма устрашающе, поэтому все остальные граждане старались обходить их сторонкой, причём по самой широкой траектории. Броня была сделана из гибких пластин кевлара, расположенных наподобие щитков насекомых, может быть, в честь жука-скарабея. Сэмпл так и не поняла, какое было у них оружие – вроде бы ружья, а вроде бы и не ружья, – но смотрелось оно внушительно. Такая предельная демонстрация силового потенциала. И хотя Сэмпл в жизни не видела ничего подобного, ей было нетрудно представить всю разрушительную мощь этих штуковин.

Первое впечатление – что решение отправиться в Некрополис было большой ошибкой – крепло с каждой минутой. Сэмпл рассудила, что единственный шанс на спасение – это как можно скорее уйти из этого людного места. Найти какой-нибудь уголок поукромней и подумать, что делать дальше. При отсутствии круга поддержки у неё не получится просто перенестись отсюда – одной ей никак не собрать необходимую концентрацию телекинетической энергии. Придётся ей выбираться из Некрополиса, как говорится, своими силами, и это притом, что города она не знает и прилегающих измерений – тоже. В общем, надо напрячь мозги.

Но даже поиски временного убежища оказались нелёгкой задачей. Первый торговый ряд на краю площади – это были лишь переносные киоски. А сразу за ними начиналась сплошная стена из прилегавших друг к другу зданий, как поняла Сэмпл, с местными эквивалентами магазинов и кафе. Проблема в том, что все вывески были написаны иероглифами эпохи девятнадцатой династии, и Сэмпл никак не могла их прочесть. Конечно, можно было ориентироваться и по запаху. Из кафе должно пахнуть едой, правильно? Но Сэмпл беспокоило другое. Она ничего не знала об обычаях и нравах города. Какой, например, статус у здешних женщин? Может ли женщина в Некрополисе просто войти в бар и заказать себе выпить, или это общественное табу? И как она будет платить за выпивку? Здесь вообще есть какие-то деньги? Местная валюта? Сэмпл помнила по своей прежней – досмертной жизни, что есть бары, где дамам наливают бесплатно. Но даже если здесь тоже есть что-то подобное, то как ей найти нужный бар? Проклятые иероглифы.

Только теперь Сэмпл начала понимать, как много она забыла из своих похождений на пару с сестрицей там, на Земле, когда они с Эйми раскручивали мужиков на раз. Первое правило для девушки в незнакомом городе: нужно уметь читать вывески и объявления. Второе правило: нужно иметь при себе для начала хоть немного наличности. В загробной жизни, где все прихоти и желания выполняются словно по мановению волшебной палочки, она как-то расслабилась. И если она сейчас не соберётся, то всё может закончиться очень плачевно.

Низко опустив голову, избегая встречаться глазами с прохожими и стараясь держаться как можно дальше от стражей порядка, она быстренько отошла от того места, где появилась на площади и где ещё оставались свидетели её появления, видевшие, что стало с мальчиком и с временным гермафродитом. Но все усилия Сэмпл слиться с толпой оказались тщетны. Люди таращились на неё по-прежнему. Она постоянно ловила на себе любопытные взгляды. Даже торговцы на краю площади, которые уж никак не могли видеть её появления, смотрели на Сэмпл как на диковинного мутанта.

Сэмпл уже начала нервничать:

– Да что со мной, чёрт возьми, не так?

Вроде бы ничего уж такого особенного в ней не было. Одета точно так же, как все. Эти юбки с передником – они тут у всех, у мужчин и у женщин, без разницы. Цвета и узоры могли быть разными, но фасон был у всех одинаковый. У всех – накрашены губы и подведены глаза. И мужчины, и женщины ходили голыми по пояс, хотя некоторые мужчины носили короткие безрукавки с выступающими плечами, как в научно-фантастических фильмах. У многих были декоративные воротники наподобие её собственного, которые действительно различались размерами и количеством украшений – может быть, это был признак богатства или социального статуса. Воротник у Сэмпл был достаточно широким и густо выложен ляпис-лазурью, и если её догадка о статусе и богатстве верна, то эти проклятые пролетарии должны выказывать ей почёт и уважение, а не таращиться, будто у неё две головы.

С одеждой, стало быть, всё в порядке.

– Значит, что-то не так с лицом.

Зеркала у Сэмпл не было, и посмотреть на себя она не могла. Со спины она себя тоже не видела. Хотя она сомневалась, что кто-то успел прилепить ей на спину бумажку с местным некропольским эквивалентом «ПНИ МЕНЯ ПОД ЗАД». Может, её превращение завершилось не слишком удачно и у неё теперь стало три глаза или два носа? Впрочем, проверить нетрудно. Она поспешила к ближайшей витрине и, взглянув на себя, не заметила никаких отклонений. Или каких-то физических недостатков. На самом деле лицо у Сэмпл осталось таким же, как было, разве что вместо обычных прямых волос стали пышные кудри. Боевая раскраска а-ля Клеопатра – так что её догадка насчёт макияжа оказалась верна. Глаза густо подведены чёрным, линии на внешних уголках глаз доходят чуть ли не до середины виска. Тени – имперский пурпур. Чего Сэмпл не ожидала, так это белой перламутровой помады, хотя она видела это новшество и у других женщин, так что вряд ли на неё таращились из-за необычного цвета помады. Так в чём же проблема?

И тут на неё снизошло озарение. У неё нет штрих-кода. Вот блядь. Она замерла перед витриной. Сердце упало. У всех без исключения в этом городе есть штрих-код. Сэмпл выругалась вслух:

– Я, блядь, попала в египетское полицейское государство, и у меня нет документов! Одежда и макияж вроде как прилагаются в комплекте. Но почему нет штрих-кода?!

Мысли проносились в голове с такой скоростью, что голова закружилась. Сэмпл впала в панику. Насколько это опасно – отсутствие кода? Видимо, очень опасно и очень погано, раз все горожане таращатся на неё, как на какого-то ярмарочного уродца. И зачем он вообще, штрих-код? Просто удостоверение личности или что-то ещё? Может быть, это замена денег – татуированные кредитные карточки, на которых основана вся экономика города? Если так, то она крупно влипла. Мало того, что к ней здесь будут относиться как к какому-то диковинному мутанту, так придётся ещё просить милостыню, чтобы не умереть с голоду. Ну, умереть – это сильно сказано, но голодные обмороки – тоже не слишком приятно.

– Ну и что ты теперь собираешься делать, девочка? Ты попала в торговый центр без гроша в кармане.

Хотя краткосрочный план действий был достаточно прост. Все в этом городе красят глаза и губы, значит, здесь должно быть немало магазинов косметики. Есть три варианта: выпросить, потихоньку попользоваться и положить на место или украсть. Найти карандаш для бровей. Нарисовать на лбу штрих-код. Чашку кофе на это не купишь, но хотя бы народ перестанет на неё таращиться. Она быстренько обвела взглядом ближайшие магазины, но в зоне видимости не было ничего, что хотя бы отдалённо напоминало лавку косметики или аптеку. Витрина, в которую она смотрелась, принадлежала, видимо, магазину тканей – в ней были выставлены рулоны разных оттенков «металлик», модных в этом сезоне. Магазины справа и слева от тканей были вообще закрыты. Да, этот пассаж явно давно пережил свои лучшие дни.

Сэмпл пошла вдоль магазинов, отворачиваясь всякий раз, когда навстречу ей шли прохожие, и вообще стараясь привлекать как можно меньше внимания. Она прошла мимо лавки, где продавали какие-то непонятные штуки в глиняных горшках, может быть, даже что-то съедобное, и мимо витрины, где были выставлены замысловатые приспособления наподобие конской сбруи, из кожи и металлических цепей. Сэмпл не знала, что это такое, и не горела желанием узнать. Никаких косметических вывесок вроде не было, хотя если бы рекламное объявление ТОЛЬКО У НАС – БЕСПЛАТНАЯ ТУШЬ ДЛЯ РЕСНИЦ даже и висело прямо перед носом у Сэмпл, она всё равно не смогла бы его прочесть.

Следующий магазин был вообще без витрины. То есть это был никакой не магазин. Отштукатуренная стена густо покрыта неоновыми иероглифами, разноцветными и ослепительно яркими. Сэмпл без труда догадалась, что это такое. Бар – он и в посмертии бар.

У Сэмпл был большой опыт «работы» по барам, хотя так вот с виду не скажешь. Там, на Земле, когда они с Эйми ещё уживались в одном смертном теле, Сэмпл – по ночам, когда сознание Эйми спало сладким сном, – выходила развлечься. Она прихорашивалась, наряжалась, как распоследняя шлюха, от белья до помады, и отправлялась по барам и пивнушкам в поисках моряков в увольнительной, коммивояжёров, в общем, жеребцов всех мастей, – а утром Эйми могла притвориться, что они не доставили ей удовольствия.

В этом некропольском баре пахло немного не так, как в обычном пивном заведении двадцатого века, где пахнет пивом, табачным дымом и крепким пойлом. Запах был странным и чуть сладковатым. Сэмпл не знала, что это может значить, но она знала другое – ей просто необходимо туда войти. Она прошла мимо неоновых иероглифов, открыла дверь, на миг замерла на пороге, глядя в мягкий полумрак, пропитанный алкогольным теплом, и решительно шагнула внутрь.

* * *

Из бара донеслось два звучных и гулких удара, похожих на замедленные раскаты грома. За ними последовали быстрые всполохи сине-белого света, как будто кто-то внутри щёлкал фотоаппаратом со вспышкой. Тридцатифутовое полотнище шелка, закрывающее отсутствующую часть стены, внезапно надулось, как парус под ветром. Джим, наблюдавший все это с улицы, поглядел на Саладина.

– Похоже, эти, с Гаити, очень даже неплохо проводят время.

Саладин вздрогнул.

– Ты лучше молчи. Вообще про них не говори.

Сейчас в баре осталась лишь жалкая горстка клиентов, людей и животных. Остальные поспешно ретировались, причём Долгоиграющий Роберт Мур был в первых рядах. В одной руке он держал футляр с гитарой, а другой придерживал шляпу, как будто боялся, что налетит буря. Пёс Эвклид забился под крыльцо, где раньше сидели Джим с Саладином, так что наружу торчали лишь нос да встревоженные глаза. Однако и Док и Лола остались в баре.

Джиму очень хотелось пойти туда. Любопытно было посмотреть, как развлекается эта троица вудушных полубогов. Но самое главное, ему жуть как хотелось выпить. Как это часто бывало там, в досмертной жизни. Тем более после стольких потрясений: слепящий свет, появление вудушных богов, – ему было просто необходимо снять напряжение. Плюс к тому он почти протрезвел и теперь страшно злился, что его блаженное опьянение было нарушено столь бесцеремонным образом. Надо было скорее восстановить разрушенную эйфорию. Единственное, что его останавливало, – это психоз Саладина.

Королева, Барон и Доктор наводили на этого растамана подлинный и неподдельный ужас. Можно было с уверенностью предположить, что ему было известно нечто такое, чего не знал Джим; поэтому Джим решил не спешить.

И всё-таки зов манящего алкоголя оказался сильнее. Джим решительным шагом направился к бару, но остановился на полпути, когда внутри вновь прогремел раскат грома. Эта короткая пауза дала Саладину возможность перехватить Джима.

– Ты что, с дуба рухнул, дружище? Туда нельзя.

Джим рассерженно обернулся к нему:

– Мне ещё будут указывать, бля, что мне можно, а что нельзя. Меня мучит жажда, и никакая компания захолустных божков не прогонит меня из бара, когда мне надо выпить.

Саладин аж позеленел.

– Ты, Моррисон, на голову ебанутый. Вообще, блядь, без мозгов. Ты даже не знаешь, на что замахнулся.

– Я так понимаю, сейчас ты меня просветишь.

Саладин уставился на вход в бар, где опять полыхал синий свет.

– Ничего я тебе не скажу.

Джим уже начал терять терпение.

– Да что с тобой такое? Всё это напоминает кино про Тарзана. «Не ходи туда, бвана. Там много-много злых духов».

Для Саладина это было уже чересчур, и ярость всё-таки возобладала над страхом.

– Следи за своим языком, мудила. Никто не смеет так разговаривать с Саладином Аль Джабаром.

Джим пристально посмотрел на него:

– Да неужели?

Они стояли буквально нос к носу.

– Да, блядь. Никто.

Они бы, наверное, бросились в драку прямо там, посреди улицы, если б из бара не вышел Док Холлидей. Он огляделся по сторонам, увидел Джима и Саладина и направился к ним.

– Моррисон, погоди пока драться. Нам надо поговорить.

Джим отступил на шаг от Саладина и сделал глубокий вдох.

– Вернёмся к нашему разговору чуть позже.

Саладин одарил его яростным взглядом:

– Я тебя подожду.

Док, конечно, не мог не заметить, как они напрягаются друг на друга. На мгновение Джиму показалось, что Док собирается высказаться по этому поводу, но тот передумал и обратился к Джиму:

– Ты лучше расслабься, мой юный друг. У меня для тебя одна новость, которая вряд ли тебе понравится.

Джим обречённо вздохнул.

– Обычно мне надо было пробыть в одном городе хотя бы сутки, прежде чем начинались плохие новости. – Он взглянул на Саладина. – Я имею в виду, я ещё даже и не подрался.

Док пропустил реплику мимо ушей.

– Мне очень жаль, но я вынужден попросить тебя покинуть город.

Джим не поверил своим ушам.

– Покинуть город?

– Покинуть город.

– Ты выгоняешь меня из города?

– Что-то типа того.

– Но я же ничего не сделал.

– А я и не говорю, что ты что-то сделал.

– У тебя собаки-убийцы напиваются в жопу прямо посреди улицы, а ты прогоняешь меня, тихого и безобидного?!

– Это вовсе не потому, что мне что-то не нравится в твоём поведении.

– Тогда почему?

– Главное, пойми: тут нет ничего личного.

Док бросил быстрый взгляд в сторону бара, и Джим сразу просёк, что к чему.

– Это всё из-за этих вудушных страшилищ?

– Да, только ты ничего у меня не спрашивай, я всё равно не отвечу.

– Они велели тебе выгнать меня из города?

Док выразительно посмотрел на Джима, и взгляд у него был тяжёлым.

– Ты потише ори.

Саладин тоже решил внести свою скромную лепту:

– Скажи ему, Док. А то меня он не слушает. Этот хрен ничего не боится. Потому что мозгов-то нету.

Теперь взгляд у Дока был мрачным.

– Доля здорового страха – лучший друг человека.

– А я думал, что собака – лучший друг человека.

– К здешним собакам это не относится.

Салалин не унимался:

– Вот если бы кто-нибудь мне сказал «убирайся из города», да ещё намекнул бы по доброте душевной, что за этим стоит Королева Данбала Ля Фламбо со своей командой, да меня бы давно уже не было. Без вопросов. Понимаешь, о чём я? Ебена мать, делайте ноги, ребята, и всё такое. Поверь мне, Моррисон. Я бы давно уже смылся. И очень охотно.

Джим перевёл взгляд с Саладина на Дока, и в глазах у него вспыхнул прежний бесшабашный огонь.

– А что, если я никуда не уйду? Вот просто возьму и останусь?

Док слегка развернулся, так что свет из окон бара отразился на перламутровой рукоятке элвисовского кольта. Пистолет висел в кобуре, на груди Дока, слева. Вспышка золотой молнии на рукояти тут же притянула взгляд Джима. Док проследил за его взглядом и сухо улыбнулся:

– Убедительный аргумент?

Джим кивнул.

– Это тот Пистолет, Который Принадлежал Элвису, да?

Лицо Дока оставалось непроницаемым.

– Ты абсолютно прав, мой невезучий друг.

Оружие в Загробном мире – и особенно огнестрельное оружие – носили в основном ради имиджа, или же из тщеславия, или просто по старой памяти о земной жизни. Реальной опасности это оружие не представляло, разве что для рукотворных созданий, живых игрушек. Но Пистолет, Который Принадлежал Элвису, – это было совсем другое. Так же, как Пламенеющий Меч Алого Ангела, Праща Давида, Револьвер Гитлера, Нож, Которым Князь Юсупов Зарезал и Оскопил Распутина, или Большая Осадная Пушка Дона Карлоса О'Нила, Пистолет, Который Принадлежал Элвису, был очень значимым артефактом небесной мифологии и постсмертного фольклора. Это был символ, а действие всякого символа непредсказуемо. Золотая пуля из этого пистолета могла бы отправить Джима обратно в Большую Двойную спираль или даже подвергнуть его насильственной трансформации, в результате чего он обрёл бы новую, неизвестную и, вполне вероятно, совершенно неприемлемую форму.

Джим своими глазами видел, как Док стрелял из этого самого пистолета в Моисея и самозваный пророк даже от боли почти не морщился, то есть даже могучие артефакты действуют не всегда и не на всех. Но проверять это на себе – нет уж, большое спасибо. Теперь, когда память начала потихонечку возвращаться, Джим вспомнил легенды о Кольте Элвиса, и то, что он вспомнил, ему не понравилось. Если Док угрожает ему Кольтом Элвиса, стало быть, дело серьёзное. Очень серьёзное.

Джим благоразумно пожал плечами:

– Ну, значит, пойду я себе восвояси. Принесло вместе с пылью и ветром же и унесёт.

Никто не заметил, как подошёл Долгоиграющий Роберт Мур. Когда он заговорил, бриллиант в его золотом зубе засверкал, как звезда.

– Если хочешь, сынок, могу подвезти тебя до Перекрёстка.

Джим нахмурился:

– Подвезти?

Старый блюзмен улыбнулся:

– На моём кадиллаке.

– У вас свой кадиллак?

– Ну да. Длинный, чёрный, и бак залит под завязку.

– До Перекрёстка?

– До самого Перекрёстка.

– А потом?

– А потом мы разойдёмся, каждый пойдёт своей дорогой.

Джим задумался в нерешительности. Все остальные выжидающе смотрели на него. Наконец Джим рассмеялся:

– Ладно, поедем на кадиллаке. До этого Перекрёстка.

Роберт Мур кивнул:

– Тогда я иду за машиной. А вы ждите здесь.

Когда Мур ушёл, из бара снова послышались громовые раскаты. Джим, Док и Саладин невольно пригнулись, но Долгоиграющий Роберт Мур даже не вздрогнул, шёл себе вдоль по улице, в ус не дул.

Когда через пару минут он вернулся на кадиллаке, Джим застыл, поражённый. Агрегат был и вправду роскошный. Чёрный Coupe de Ville, вероятно, пятьдесят шестого или пятьдесят седьмого года выпуска, но переделанный так, что уже даже и не поймёшь, как он выглядел изначально. На нём стояло шесть фар и четыре военных прожектора. В длину он был футов сорок, а хвостовые плавники смотрелись так, как будто их проектировали для ракеты U2. Чёрная краска была такой безупречно чёрной, такой насыщенной и глубокой, что Джим побоялся смотреть слишком пристально – как бы его не втянуло в эту чёрную дыру. Вместо стандартных хромированных бамперов на кадиллаке Долгоиграющего Роберта Мура стояли фигурки двух обнажённых женщин в стиле Эрте.

Передняя пассажирская дверца открылась, и Долгоиграющий Роберт Мур махнул Джиму рукой – залезай. Джим посмотрел на Дока.

– Ну что, я пошёл?

– Как я уже говорил, ничего личного.

– Я так и не заглянул к Сунь Яту.

– Может, в следующий раз.

– В следующий раз?

– Вечность – это очень и очень долго, друг мой.

Джим вздохнул:

– В самом деле.

Он сел в машину. Сиденья были обтянуты леопардовой шкурой. Внутри пахло ладаном, старой кожей, «Шанель № 5» и первоклассной марихуаной. Роберт Мур сидел за рулём. Джим с удивлением обнаружил, что на заднем сиденье присутствует блондинка, вылитая Мэрилин Монро, в комплекте с белым платьем. Она улыбнулась ему, но ничего не сказала. Долгоиграющий Роберт Мур переключил скорость и посмотрел на Джима:

– Ну что, рок-н-ролльщик, погнали?

Джим кивнул:

– Погнали.

* * *

Хотя свет снаружи был не таким уж и ярким, и даже скорее наоборот, Сэмпл все равно потребовалось две-три секунды, чтобы глаза привыкли к красноватому полумраку. Да, она не ошиблась. Это был бар. Пусть и оформленный в древнеегипетском стиле, но это был именно бар – со стойкой, высокими табуретами и кабинками вдоль стены. Не хватало только музыкального автомата с песнями Пэтси Клайн или Фрэнка Синатры, но, может быть, здесь, в Некрополисе, такого нет в принципе. В баре было достаточно сумрачно, так что Сэмпл не могла разглядеть зал во всех подробностях, но в общем и целом обстановка напоминала захудалый земной пивняк, хоть и с претензиями.

Она почти ожидала чего-нибудь странного и экзотического типа бара, втопленного в пол, мягких диванов, где можно прилечь, и умащённых благовониями рабов, что обмахивают посетителей опахалами из павлиньих перьев и разливают вино из каменных кувшинов, – но всё было настолько обыденно и нормально, что даже как-то сбивало с толку. Может, стандартная обстановка бара двадцатого века оказалась самой оптимальной и самой практичной для заведений подобного рода, а может, просто Анубису не хватило воображения. Единственная характерная деталь – большой плоский экран треугольной формы на стене за барной стойкой. Сэмпл решила, что это, наверное, телевизор, хотя она не особенно разбиралась в подобных устройствах – она покинула Землю в век радио. В данный момент по некропольскому телевидению не показывали никаких передач. На экране медленно вращалась шакалья голова Анубиса. На фоне зловещего неба, затянутого грозовыми тучами.

Сэмпл уселась на табурет у стойки. Она ужасно расстроилась, не обнаружив в баре ни одной женщины: она надеялась подкараулить кого-нибудь в дамской комнате и попросить косметичку, чтобы нарисовать себе на лбу штрих-код. Но с другой стороны, её не выгнали сразу, так что, похоже, пока что она не нарушила никаких местных обычаев.

Кроме неё, в баре был только один посетитель, до неприличия толстый мужик с огромным обвисшим пузом. Они с барменом у дальнего конца стойки – таким плюгавеньким и плешивым дядькой – обсуждали предстоящее публичное наказание беглых рабов. Очевидно, подобные развлечения были весьма популярны в Некрополисе. Сэмпл приуныла. Выходит, Некрополис – рабовладельческое государство. Малоприятная новость. И особенно – для неё. Неспособной доказать свой статус свободной гражданки.

Бармен прервал разговор с толстяком и двинулся в сторону Сэмпл. При этом он смачно присвистнул, очевидно, оценив по достоинству её голую грудь. Надо думать, живя в Некрополисе, он давно привык к зрелищу голых сисек, однако, судя по реакции, притягательность женской груди для среднестатистического мужика остаётся всегда неизменной – независимо ни от каких обстоятельств.

– Чего желаете, барышня?

Сэмпл мысленно возрадовалась. По крайней мере она понимала местный язык. Либо бармен говорил по-английски, либо её мозг неожиданно проявил способности к мгновенному синхронному переводу. Она быстро огляделась по сторонам и указала на стакан перед толстым мужиком на дальнем конце стойки:

– Того же, что у него.

– Я не смогу вас обслужить.

Про себя Сэмпл застонала, но решила, что надо попробовать как-то выкрутиться:

– Почему?

Бармен указал на её лоб, как будто это было само собой разумеющимся.

– Сами знаете почему. У вас нет отметки. Вы нездешняя.

– А это что, преступление?

Сэмпл поняла, что сказала что-то не то. Бармен гаденько рассмеялся и окликнул толстого мужика:

– Тут вот барышня интересуется, если ты чужестранец – преступление это или нет?

Сердце у Сэмпл упало. Толстый мужик кое-как слез с табурета и направился к ней.

– Ну-ка, посмотрим, что тут у нас.

Только когда мужик встал, Сэмпл разглядела, что он не просто очень толстый. Это была настоящая туша. Он и ходил-то с трудом, что, в общем, и неудивительно. Подошёл к ней вразвалочку и внимательно посмотрел на неё. Взял её двумя пальцами за подбородок и повернул голову сначала в одну сторону, потом в другую. Сперва Сэмпл не сопротивлялась, даже когда мужик заговорил и у него изо рта пахнуло чесноком и чем-то похожим на дешёвый джин.

– Нет отметки.

Бармен кивнул:

– Нет отметки.

– Но ты всё равно ей налей.

– А как она будет платить?

Толстяк ухмыльнулся:

– Я за неё заплачу.

Бармен явно сомневался:

– У меня могут быть неприятности.

Толстяк небрежно взмахнул рукой:

– Да никто не узнает.

– У тебя могут быть неприятности.

– Да чего ты такой пугливый? Это же замечательная возможность.

Бармен:

– Ты так думаешь?

Глаза толстяка зажглись нехорошим блеском.

– Ну конечно. Сперва малость с ней развлечёмся, а потом сдадим, куда надо.

Сэмпл подумала, что пора вмешаться, а то мальчики слишком уж увлеклись.

– Эй, ребята, а моего мнения никто не спросит?

Толстяк и бармен удивлённо уставились на неё:

– Твоего?!

Хотя Сэмпл по-прежнему было страшно, разозлилась она не на шутку.

– Ага, моего.

– Своё мнение, сучка, оставь при себе. Ты – чужестранка. И мой тебе добрый совет: будь с нами поласковее.

– А если не буду?

– А нам, думаешь, не плевать? Я в том смысле, к кому ты жаловаться побежишь? Уж явно не к стражам. Так что будь с нами поласковее, и, может быть, мы любезно тебя отпустим, когда закончим.

Сэмпл попробовала надавить на жалость:

– Да, я знаю, что я чужестранка. Но я здесь случайно. Меня по ошибке сюда занесло. Вам же не обязательно выдавать меня вашим властям, правда?

Лицо толстяка расплылось в масленой улыбочке.

– Это всё от тебя зависит.

Теперь Сэмпл решила сыграть под дурочку.

– Я не понимаю.

Толстяк махнул бармену:

– Налей ей выпить.

– Ты сам роешь себе могилу.

Бармен поставил на стойку неглубокую чашу из синего стекла и наполнил её из бутылки с иероглифами на этикетке. Потом добавил чуть-чуть из другой бутылки, поменьше, и бросил в чашу два сушёных перчика – то есть Сэмпл не знала, что это такое, но с виду эти штуковины напоминали сушёные перцы. Она даже подумала, что бармен сейчас подожжёт эту смесь, но он ничего поджигать не стал. Лишь достал из-под стойки устройство, похожее на электрический фонарик, и провёл им по лбу толстяка. Под стойкой раздался астматический свист – информация прочиталась и загрузилась. Сэмпл узнала писк пневматического компьютера. Почему-то в загробном мире все компьютеры были исключительно пневматическими или на паровых двигателях. Такое вот явное упущение.

Смешав коктейль и получив плату, бармен снова занял нейтральную позицию. Как, собственно, бармену и положено. Толстяк гаденько улыбнулся Сэмпл и пододвинул ей чашу:

– Давай, девочка, пей.

Сэмпл замерла в нерешительности. Помимо всего прочего, она просто не знала, как держать эту широкую чашку, больше похожую на глубокое блюдце или на мелкую миску. Раньше она пила в основном из высоких бокалов со льдом. Может быть, здесь, в Некрополисе, принято пить вообще без рук. Может быть, тут лакают напитки из блюдца. Хотя это вряд ли, решила Сэмпл. Она взяла чашку обеими руками и поднесла ко рту, очень стараясь, чтобы всё это выглядело если и не аристократически, то хотя бы не слишком неуклюже.

Толстяк прошипел ей на ухо:

– Давай, до дна. Покажи нам, какая ты крепкая девочка.

Сэмпл наклонила чашку. Или всё-таки блюдце? По вкусу это было похоже на креозот с карри, но Сэмпл даже не поморщилась. Она мужественно допила все до дна. Всё, что угодно, лишь бы протянуть время до неизбежной точки воспламенения. Сэмпл поставила блюдце обратно на стойку. Сушёные перчики остались лежать на дне. Сэмпл не знала, надо их есть или нет – как, например, червяка в бутылке мескаля, – но скорее всего не надо. В противном случае толстяк бы заставил её съесть их сразу. Он был явно из тех людей, которые никогда не упустят возможности унизить ближнего, особенно слабого и беспомощного. Он снова махнул бармену:

– Налей ей ещё.

И вот тут Сэмпл накрыло. Горло обожгло, желудок скрутило, из глаз брызнули слёзы. Голова закружилась, перед глазами всё поплыло. Сэмпл задохнулась. Её затошнило. И главное, непонятно – с чего. В загробной жизни опьянение от спиртного, да и вообще от любых стимуляторов, не наступает спонтанно. Обычно ты сам выбираешь, пьянеть тебе или нет. Сейчас была вовсе не та ситуация, чтобы пьянеть, причём так, что тебя тошнит и ты мало что соображаешь, но Сэмпл ничего не могла сделать. Может быть, здесь, в Некрополисе, действуют другие правила? Её хватило только на то, чтобы поднять глаза на бармена:

– Нет, не сейчас. Дайте хотя бы в себя прийти.

Толстяк как будто её и не слышал. Он сердито взглянул на бармена:

– Я сказал: налей ей ещё.

Толстая лапа легла на бедро Сэмпл и сжала так, что теперь наверняка будет синяк.

– Пей, сучка. Кому говорю.

Сэмпл яростно выдохнула:

– Хорошо, хорошо.

Толстые пальцы немного ослабили хватку. Сэмпл вновь взяла блюдце обеими руками и поднесла ко рту, и тут толстяк схватил её за грудь. Она медленно поставила блюдце на место, всем своим видом изображая пресыщение и смертную скуку.

– Либо я пью, либо ты щупаешь мои сиськи. Ты уж определись: и то и другое вместе – физически невозможно.

Лицо толстяка сделалось красным, как свёкла. Он приподнялся над табуретом и ударил Сэмпл наотмашь по лицу. Сэмпл упала со своего табурета, сбив рукой блюдце с напитком. Оно пролетело через весь зал, словно тарелочка-фрисби, и разбилось о дальнюю стену. Толстяк пыхтел как паровоз:

– Она ещё смеет указывать мне, что делать, шлюха.

Не обращая внимания на слабые протесты бармена, он шагнул к Сэмпл, чтобы ударить её ещё раз. Но он был чрезмерно раскормлен и, стало быть, явно не в форме, а Сэмпл – наоборот. Хотя у неё перед глазами всё плыло, она попала коленом точно туда, куда метила, а именно в причинное место разъярённого толстяка. Тот завизжал, как девчонка, и согнулся пополам. Сэмпл не стала дожидаться, что будет делать бармен. Повинуясь инстинкту самосохранения, она бросилась к выходу. Бежать. Подальше от этого места. Но буквально в дверях она натолкнулась на что-то большое, твёрдое и синее – что-то похожее на пластины гигантского насекомого. Сэмпл подняла глаза, и её взгляд наткнулся на слепое, неумолимое забрало. Сильные руки в синих перчатках обхватили её запястья.

– Какие-то проблемы?

За спиной полицейского возник его напарник. Ещё одна пустая, безликая маска. Похоже, что полицейские в Некрополисе были на голову выше всех остальных граждан. Второй коп повторил вопрос:

– Какие-то проблемы?

Сэмпл хотела указать на бар, но первый коп крепко держал её за руки.

– Вот там… этот мужик…

Второй коп взглянул ей в лицо и обратился к первому:

– Нет отметки.

Первый коп присмотрелся к Сэмпл и кивнул:

– Нет отметки.

Их голоса из-под шлемов звучали приглушённо и отдавали металлическим звуком. Первый коп поглядел на второго. Со стороны это напоминало беседу двух дебильных роботов.

– Придётся её отвести, куда следует.

– Да. Придётся её отвести, куда следует.

И прежде, чем Сэмпл успела хоть как-то взбрыкнуть, первый коп развернул её спиной к себе, а второй защёлкнул на запястьях какую-то рамку из нержавеющей стали. Его заученные слова прозвучали совсем уже механически, как будто это и вправду был робот:

– Ты арестована как незарегистрированная особа женского пола, что бродяжничает в секции девяносто три, подсекция сорок, по Коду Анубиса. По данному факту будет возбуждено уголовное дело. Повторяю ещё раз: ты арестована. Сопротивляться не стоит, иначе нам придётся тебя обездвижить.

Всё случилось так быстро, что Сэмпл буквально опешила. Она и не думала сопротивляться. Она позволила стражам порядка увести себя, «куда следует». К месту происшествия прибыл ещё один патруль, и, похоже, толстяка тоже арестовали. Только Сэмпл это мало утешило.

* * *

Долгоиграющий Роберт Мур протянул Джиму косяк с лучшей гавайской травой, забитый в папиросу из бумаги с пшеничным крахмалом.

– Кажется, мы поступили умно, Рок-н-ролл.

– В смысле, что смылись из города?

Мур кивнул:

– Точно так. Когда эти карибские боги идут в отрыв, самое мудрое – прикинуться ветошью и не отсвечивать, если вообще не бежать со всех ног.

Джим взял предложенный косяк с выражением полной покорности судьбе. Всё возвращается на круги своя. Вот он: курит очередную траву, в очередной машине, на очередной дороге чёрт знает куда. Похоже, история его жизни плавно перетекает в историю его смерти. И всё же он очень расстроился, что его прогнали из города Дока Холлидея. Он надеялся задержаться там на какое-то время: отдохнуть, со вкусом предаться унынию, попробовать вспомнить, что с ним было до этой безумной оргии у Моисея, и, может быть, познакомиться с Лолой поближе. Он думал, что у него, наверное, получится. Ему не хотелось вот так вот сразу срываться с места и снова бежать сквозь тьму, не разбирая дороги, но, похоже, ему не оставили выбора.

– Я думал, что вы так и так собрались уезжать. А заодно предложили подбросить меня до Перекрёстка, раз уж вам все равно по пути.

– Да, сейчас-то мы точно едем к Перекрёстку.

– А расскажите мне про Перекрёсток.

Долгоиграющий Роберт Мур покачал головой: – Нет.

– Нет? Вот так, значит?

Теперь в голосе Долгоиграющего Роберта Мура появились явные нотки раздражения. На сцене он был полубог, а в жизни, похоже, – сердитый и замкнутый старикашка. Короче, тот ещё старый пень.

– Послушай меня, Рок-н-ролл, скоро ты сам все узнаешь. В смысле – про Перекрёсток. На самом деле, если я все правильно понимаю, ты уже знаешь достаточно.

– Правда? А я как-то этого не заметил.

– Ты уже был на Перекрёстке.

– Откуда я знаю, может, вы врёте.

– Точно был. Только не помнишь.

Джим глубоко затянулся, решив, что сейчас самое лучшее – заткнуться и по возможности не раздражать Роберта Мура. В конце концов, старик прав: скоро он сам все узнает, так чего разговоры-то разговаривать? Передавая косяк обратно, он взглянул в зеркало заднего вида и улыбнулся блондинистой Мэрилин на заднем сиденье. Она улыбнулась в ответ, сексапильно надула губки и поменяла ноги в положении «сидя нога на ногу». Похоже, тем самым она исчерпала свой репертуар средств общения с внешним миром; Джим даже подумал, что она вообще не говорящая. Впрочем, это была не его проблема, и он развалился в расслабленной позе на мягком переднем сиденье, широком, как кресло в салоне первого класса в авиалайнере. Может быть, позже Мэрилин подаст коктейли.

Джим вытянул ноги и постарался вообще ни о чём не думать. Впрочем, обстановка только к этому и располагала – в смысле, к тому, чтобы не думать вообще ни о чём, а просто расслабиться и получать удовольствие, – это и вправду была потрясающая машина, уютная, тёплая, как материнская утроба, такая запаянная капсула безопасности, где дурманящий дым от травы и мягкий полумрак и только приборная доска мерцает зелёными огоньками. У Джима было чувство, что в этой машине он защищён от всего – от любого возможного и вероятного будущего, что поджидало его там, снаружи, но не могло просочиться внутрь.

Джим полусонно смотрел в окно. Казалось, они сейчас вырвались из обычных пространства и времени и машина несётся вперёд по изогнутой ленте шоссе, проложенного по воздуху сквозь трёхмерный лес высоких и тонких хрустальных пирамид, что светились приглушённым синевато-зелёным светом. Над пирамидами, едва не задевая верхушки, плыли какие-то сферические тела, ярко-красные и кислотно-жёлтые – группами в дюжину или больше. Словно стайки одушевлённых мыльных пузырей. Джим даже подумал, что кадиллак Роберта Мура переключился на другой режим реальности и они теперь движутся на молекулярном уровне. В конце концов, здесь, в посмертии, возможно если не все, то почти все.

Но едва Джим привык к виду этих пирамид настолько, что они перестали казаться чем-то необычным, он вдруг с удивлением обнаружил, что пейзаж за окном изменился. Причём безо всякого перехода. Джим не помнил, чтобы он задремал хоть на миг, но он всё-таки упустил, когда именно произошло изменение.

– Один из этих провалов во времени, надо думать.

Роберт Мур быстро взглянул на него:

– Что ты сказал?

Джим покачал головой:

– Да так, ничего. Сам с собой разговариваю.

– Всегда приятно поговорить с умным человеком.

Теперь кадиллак ехал по совершенно нормальному двухполосному щебеночно-асфальтовому просёлку, под угольно-чёрным ночным небом в немигающих звёздах. Огромная оранжевая луна висела низко над горизонтом, а по обеим сторонам дороги, насколько хватало глаз, простирались поля кукурузы, плоские, как бильярдный стол – без единого деревца, здания и даже зернового элеватора.

– А как мы попали в Канзас?

Долгоиграющий Роберт Мур посмотрел на Джима, как на клинического идиота:

– Это, бля, не Канзас.

– Но очень похоже.

– Говорю тебе, Рок-н-ролл, это не Канзас. И ты – не Дороти, а я – не Тото.

Когда они углубились в поля, которые Джим про себя обозвал кукурузным поясом, он стал замечать огромные, в несколько сотен футов в диаметре, ровные круги, словно выжженные посреди посевов; их соединяли прямые линии, так что в общем и целом получался сложный и загадочный узор.

– Это что, круги на полях? Типа тарелки летающие приземлялись?

Роберт Мур кивнул:

– Вроде того. Тут полно этих кругов.

– Интересно, а есть в них какой-то смысл? То есть кто-нибудь пытался прочесть эти знаки? Ведь что-то же они значат?

Роберт Мур покачал головой:

– Пару раз я пытался их сыграть.

– Сыграть? В смысле – как музыку?

– Вроде того. Но мелодия получалась паршивая. Сплошной Нейл Даймон с его аккордными прогрессиями.

– Вы считаете, что это такие громадные ноты?

Мур резко повернулся к Джиму:

– Знаешь что. Рок-н-ролл?

Джим вздохнул:

– Я вас достал со своими вопросами.

– У меня есть вопрос для тебя.

– Какой вопрос?

– Как получилось, что ты бросил петь?

– А кто сказал, что я бросил петь?

– А чего говорить? Я и так знаю. После того как ты спёкся на дозе в Париже, ты не спел ни единой ноты.

Джим не верил своим ушам.

– Бред какой-то.

Долгоиграющий Роберт Мур искоса взглянул на него:

– Да? Ну и когда ты в последний раз пел, Рок-н-ролл?

– Я не знаю. У меня с памятью туго.

– Тогда почему ты уверен, что это бред – то, что я говорю?

Джим тряхнул головой в замешательстве. Может быть, Роберт Мур прав. Сейчас он и вправду ни в чём не уверен. Собственно, он поэтому и хотел задержаться в городе Дока: чтобы попробовать вспомнить хоть что-нибудь.

– Тут надо подумать.

– Только думай не очень долго. А то мы уже подъезжаем к Перекрёстку.

Джим глянул вперёд сквозь лобовое стекло. Всё было в точности так, как сказал Роберт Мур. Впереди был перекрёсток. Вторая просёлочная дорога пересекала ту, по которой они ехали, под прямым углом. Никаких указателей не было. Просто пересечение двух дорог в чистом поле. Роберт Мур остановил кадиллак:

– Ну вот. Здесь мы с тобой и распрощаемся.

Джиму хотелось спросить, а что ему делать дальше, но он не стал, потому что знал, что получит в ответ в лучшем случае какую-нибудь доморощенную дзенскую притчу. А ещё вероятнее – встречный вопрос. Блюзмен выключил двигатель:

– Пойду осмотрюсь.

Прежде чем выйти из машины, Долгоиграющий Роберт Мур забрал с заднего сиденья футляр со своей гитарой. Это слегка озадачило Джима. Неужели старик будет петь серенаду пустынному Перекрёстку или, может, попробует снова сыграть музыку этих кругов на полях? Джиму и в голову не пришло, что Роберт Мур не собирается возвращаться к машине. Блюзмен, похоже, никуда не спешил. Он отошёл от кадиллака, не так чтобы очень далеко, остановился и запрокинул голову, глядя в небо. Джим повернулся к блондинке на заднем сиденье:

– Вы понимаете, что происходит?

Мэрилин просто пожала плечами и растянула пухлые губки в знакомой улыбке. Джим так и не понял, в каком качестве она здесь присутствует и кто она вообще. Какая-нибудь эксцентричная девица с большим прибабахом, принявшая облик Мэрилин Монро, а заодно и обет молчания? Сексуальная игрушка, которую Долгоиграющий Роберт Мур прихватил с собой в дорогу? Джим знал, что и этот вопрос, вероятней всего, тоже останется без ответа, и решил не ломать себе голову. Он тоже вышел из машины и пошёл туда, где стоял Роберт Мур. Впрочем, Джим остановился на приличном расстоянии, чтобы старик не подумал, будто он ему навязывается. Долгоиграющий Роберт Мур обернулся и посмотрел на него:

– Тебе интересно, что я тут делаю, да, Рок-н-ролл?

Джим улыбнулся и кивнул:

– Честно сказать, интересно, но я не хотел спрашивать.

– Я жду, когда меня подберут, чтобы ехать дальше.

– Кто подберёт?

Долгоиграющий Роберт Мур указал на какую-то точку на горизонте:

– Смотри, Рок-н-ролл, сейчас сам все увидишь.

На горизонте зажёгся оранжевый огонёк. Он заметался, словно исполняя какой-то нервный дрожащий танец, и направился прямо туда, где стояли Мур с Джимом. После явления вудушных богов в их слепящем, наэлектризованном коконе света Джим наблюдал за приближающимся огоньком с явной опаской. Светящийся предмет завис прямо над ними, легонько покачиваясь в воздухе. Джим растерянно поглядел вверх:

– Это что, шутка такая?

Потому что над ними, на высоте где-то сорок футов, висела летающая тарелка. В полной тишине. Лицо Долгоиграющего Роберта Мура оставалось абсолютно бесстрастным.

– Лично я никакой шутки не вижу. Я вижу только НЛО.

Джим по-прежнему не верил своим глазам. Это была классическая летающая тарелка типа той, что предположительно разбилась в Росуэлле в 1947 году, – круглый диск, похожий на перевёрнутую суповую тарелку с башенкой в центре в виде прозрачного купола, откуда и шёл этот оранжевый свет. Снизу имелись три выступающих полусферы непонятного назначения. Предположительно двигатели. Джим почувствовал, как волосы у него на голове слабо зашевелились, должно быть, пытаясь встать дыбом, как, собственно, и положено – опять же, предположительно, – в непосредственной близости от летающих тарелок.

– Это тарелка Адамски.

Роберт Мур взглянул на него озадаченно:

– Я не разбираюсь в моделях и марках. По мне, так самая обыкновенная летающая тарелка.

– Джордж Адамски. В начале пятидесятых. Первый из контактеров с пришельцами. То есть по его утверждениям.

– Он был не первый.

– Он сфотографировал те тарелки. Точно такие, как эта. Только их объявили фальшивкой. Фотографии, в смысле.

Похоже, Роберту Муру всё это было неинтересно.

– А по-моему, вполне настоящая. В смысле – тарелка.

– Но что настоящим пришельцам делать в нашем загробном мире?

Роберт Мур улыбнулся:

– Они такие пронырливые, пришельцы. Они везде. Здесь, в досмертной жизни – везде.

– И вы собираетесь улететь с ними, на этой штуковине?

– Точно так.

Джим не верил своим ушам.

– Будете петь блюзы на Зете Ретикули?

– У меня есть друзья наверху.

– А можно мне с вами?

Роберт Мур покачал головой:

– Думаю, нет. Эти пришельцы, они разборчивые. Ещё не всякого заберут.

И тут из нижней части тарелки ударил луч белого света. Долгоиграющий Роберт Мур оказался точно в центре луча, но круг света захватил и Джима тоже, на самом краю. Тарелка начала опускаться, и Джим в страхе попятился. Роберт Мур тоже отступил на пару шагов. Свет погас, и тарелка зависла всего в нескольких футах над землёй, подняв маленькие пылевые смерчи. Она висела так где-то минуту, совершенно неподвижно, а потом снизу открылся люк. Из люка полился голубоватый свет и медленно выехал узкий трап. Долгоиграющий Роберт Мур повернулся к Джиму:

– Ну, я пошёл, Рок-н-ролл. До встречи.

Старый блюзмен быстро поднялся по трапу. И как только Роберт Мур поставил ногу на первую ступеньку, кадиллак просто исчез – как будто теперь, когда он был больше не нужен своему хозяину, ему стало незачем существовать. Джим мог только предположить, что Мэрилин исчезла вместе с машиной. Джим увидел, что Роберт Мур уже скрылся внутри, и его вдруг охватила злость. Да пошли они в жопу, эти разборчивые пришельцы. Они ещё в досмертной жизни его достали. Они всегда были где-то поблизости, таились в тени, то появлялись, то исчезали, беспокоя пилотов, раздражая правительство, похищая одиноких путешественников на пустынных дорогах и пугая до смерти Верна и Баббу, когда те пошли на болото рыбачить. Маленькие пучеглазые человечки, с серой кожей и тремя пальцами на руках ни разу не соизволили проявиться в открытую. Ни разу не приземлились у Белого дома и не сказали: «Отведите нас к вашему президенту». (Хотя во времена Джима президентом был Ричард Никсон, так что надо ли их винить?) В общем, они подразнили его изрядно. И вот наконец случилось. Летающая тарелка опустилась прямо у него перед носом, и не будь он Джим Моррисон, если он даст им уйти. Он должен выяснить правду. Раз и навсегда. Либо он убедится, что инопланетяне действительно существуют, либо, если все это мошенничество и обман, он узнает, кто за этим стоит.

Не задумываясь о возможных последствиях, он рванулся вперёд. Трап уже пополз вверх, но Джим подпрыгнул и встал на движущуюся ступеньку. Он покачнулся, стараясь удержать равновесие, и буквально нырнул головой вперёд внутрь летающей тарелки.

 

ГЛАВА 3.

Что бы там ни говорили, пришельцы – это большой геморрой.

Тюрьма была оборудована до нелепого неумело, но что-то подсказывало Сэмпл: это специально так сделано, а тот, кто всё это придумал, немало потрудился над каждой абсурдной деталью. Подтверждения были повсюду. В воздухе явственно пахло нашатырным спиртом, вместо коек – грязные пластиковые матрасы. Утром и вечером приносили еду, вернее, какую-то жижу из размоченного картона, которая именовалась едой. Здешний устав состоял из настолько противоречивых пунктов, что всякое дело превращалось в бюрократическую волокиту на много часов. Стены здесь словно дрожали от напряжения, отовсюду раздавались тяжкие вздохи, разносившиеся гулким эхом в замкнутом пространстве. Все цвета здесь казались одним унылым размытым цветом. В общем, обстановка давила и угнетала, и апофеозом всей этой давящей серости была тучная надзирательница – четыреста фунтов, не меньше, – в будке из бронированного стекла. Надзирательница таращилась на Сэмпл как на логическую невозможность.

– У тебя нет никаких документов. Как мне тебя оформлять, если нет документов?

Сэмпл тоже таращилась на надзирательницу со своей стороны стекла. Отвращение и ярость в состоянии медленного кипения были заданы изначально, но Сэмпл хорошо понимала, что демонстрировать их бесполезно и даже опасно. Открытая конфронтация со сложной системой Некропольской городской тюрьмы могла закончиться очень плачевно, а именно – спровоцировать тюремные власти на применение грубой силы. Когда прошло первое потрясение после ареста и заключения в тюрьму, Сэмпл решила, что лучше пока подчиниться здешним, пусть и абсурдным правилам, осмотреться, оценить обстановку и тогда уже думать, что делать. В конце концов, у неё во владениях тоже есть тюрьма, и Сэмпл знала, что первое правило – не давать заключённым ни малейшего преимущества.

Разумеется, это была не её идея. Просто в своей досмертной жизни Сэмпл сподобилась дважды попасть в тюрьму. В первый раз её арестовали в Бейкерсфилде, штат Калифорния, за нарушение Общественного спокойствия, во второй – в Луисвилле, штат Кентукки, за непристойное поведение. Оба раза – на пике затяжного дебоша в компании местных ковбоев. Всякий раз, когда ей удавалось вытеснить Эйми из тела на пару дней, она отрывалась на радостях, как говорится, по полной программе. Из серии «напился – и ну буянить». Чтоб всем чертям стало тошно. Так что Сэмпл знала по опыту: заключённые никогда не выигрывают. Никогда. И логично было предположить, что это правило действует во всех тюрьмах, по обе стороны смерти.

Однако Сэмпл не могла не заметить, что в Некропольской городской тюрьме все действует кое-как, и это давало надежду, что она всё-таки сможет отсюда выбраться. В конце концов, она уже выбиралась из тюрем дважды, в Бейкерсфилде и Луисвилле. В первый раз, в Бейкерсфилде, она сперва передала контроль над сознанием обратно Эйми, но та доказала свою полную несостоятельность. Словом, толку от неё не было никакого.

Проснувшись наутро в грязной общей камере в окружении проституток, магазинных воровок и придурковатых бомжих, её дорогая сестрица, натурально, впала в ступор от ужаса. Сэмпл пришлось в спешном порядке брать управление на себя и выкручиваться самостоятельно.

В Кентукки она даже не стала будить Эйми – сама со всем справилась, «без никого». Разумеется, тогда в её распоряжении были деньги – кстати, очень солидные деньги, причём наличными – из Богослужебного Фонда Эйми Сэмпл Макферсон. А при деньгах свобода вполне достижима. Здесь, в Некрополисе, у неё были лишь ум, сообразительность и сексапильность. Но с другой стороны, в Бейкерсфилде и Луисвилле её больше всего волновало, чтобы дело не получило огласки. А сейчас ей нужно было лишь выбраться из тюрьмы. О ней могли написать хоть во всех некропольских газетах – ей было плевать. Она и прочесть-то их не сумеет.

Оба раза, когда она попадала и тюрьму на Земле, у неё было неоспоримое преимущество в виде значительного притупления чувств, обусловленного переизбытком алкоголя в крови. Здесь, в Некрополисе, у неё не было даже этого утешения. Когда двое стражей порядка привели её в тюрьму, она пребывала в каком-то нервном ступоре – в замешательстве на грани истерики. Она пыталась успокоиться, взять себя в руки, но всё казалось таким нереальным, все в мире как будто ускорилось, он стал опасно размытым и смазанным, Сэмпл как будто застыла на месте, а мир нёсся мимо с такой бешеной скоростью, что восприятие уже не удерживало целостной картины. Даже дышать было трудно.

Но человек приспосабливается ко всему, и Сэмпл постепенно пришла в себя. В конце концов, её не убили и не изнасиловали – причём, случись изнасилование, оно было бы групповым, – то есть уже повезло. И вот теперь, глядя на толстую надзирательницу за стеклом, Сэмпл нашла в себе силы взглянуть на сложившееся положение с почти что невозмутимым спокойствием стороннего наблюдателя.

Она подняла руки с покорностью безвольного зомби, как вроде бы и положено заключённой. При входе ей на руку надели стальной браслет с идентификационной табличкой с вытисненными на ней иероглифами. Эта табличка была ключом к её существованию в системе. На другой руке был такой же браслет, но без таблички. Все заключённые в Некропольской городской тюрьме носили такие браслеты. Помимо того, что они служили идентификационными жетонами наподобие личного знака, их можно было легко и быстро скрепить друг с другом при помощи металлических защёлок, так что браслеты превращались в наручники. Сейчас руки у Сэмпл были свободны, и она покрутила запястьями, так что табличка на короткой цепочке закачалась перед носом надзирательницы за стеклом.

– Вот всё, что мне дали.

Надзирательница развернулась в своём вертящемся кресле и мрачно уставилась на экран пневматического компьютера. Размером экран был не больше открытки.

– Жетон следует соотнести с персональным штрих-кодом, чтобы создать индексный файл, иначе я не могу тебя пропустить. Таковы правила.

Сэмпл вздохнула. Она прошла через этот непреодолимый парадокс уже раз шесть-семь. В тюремных компьютерах по определению отсутствовали программы для идентификации заключённых без штрих-кода, а люди, которые с этими компьютерами работали, проявили просто-таки выдающуюся неспособность к импровизации и самостоятельному мышлению. Всякий раз, когда возникала такая проблема, получался какой-то замкнутый круг. Всё начиналось с того, что Сэмпл констатировала очевидный факт.

– Я уже вам говорила, у меня нет штрих-кода. Если бы у меня был штрих-код, меня бы здесь не было. Меня поэтому и арестовали – что у меня нет штрих-кода.

Надзиратели не желали признать очевидное и отвечали, что так не бывает.

– У тебя должен быть штрих-код. Если регистрационный жетон не соотнести с персональным штрих-кодом, компьютер не выдаст необходимую документацию, а без бумаг я не могу оформить перевод.

– Ну и не оформляйте, мне всё равно. Отведите меня обратно в карцер. – Да, Сэмпл дожидалась благоприятного случая и старалась как можно спокойнее воспринимать весь абсурд некропольской бюрократии, но иногда она позволяла себе такие вот вспышки раздражения. Эти мелкие бунты помогали ей сохранять рассудок.

Толстая надзирательница за стеклом покачала головой:

– Без бумаг я тебя никуда не могу отвести. А перевод оформляет компьютер.

– Ну и что будем делать? Я что, так и буду стоять здесь до скончания времён и задерживать очередь? Может быть, вы меня просто пропустите, чтобы я вам не застопорила всю систему?

Сэмпл и сама поняла, что на этот раз несколько перегнула палку. Надзирательница опасно прищурилась, так что тушь вокруг глаз пошла мелкими трещинками. Как и все в Некрополисе, она красилась густо и ярко. А вот заключённым не дозволялось никакой косметики; вся их одежда состояла из пары браслетов и короткой юбки с крылатым анком, символом Анубиса. Эта толстая надзирательница была, пожалуй, самой уродливой из всех, с кем Сэмпл уже приходилось встречаться. Макияж а-ля Клеопатра был наложен таким толстым слоем и так неумело, что её зверская рожа напоминала загримированное лицо зловредного клоуна-психопата. Такая раскрашенная свинья. Вообще-то слово «свинья» Сэмпл употребляла нечасто, но тут по-другому не скажешь.

Тётка весила фунтов четыреста, если не больше, а росточка была невысокого. Сэмпл прикинула про себя: пять футов два дюйма, если в сандалиях. По какой-то причине, о которой Сэмпл даже задумываться не хотелось, она была абсолютно лысой. В смысле – лысой не от природы, а бритой налысо. Бритый череп смотрелся особенно омерзительно на фоне туши из дряблых мышц, но это было ещё не самое отвратительное. Хуже всего была грудь. Поистине невообразимых размеров. Некропольская мода на голую грудь совершенно не подходила для этой раскормленной свиноматки на критической стадии ожирения, чьи буфера свисали значительно ниже пояса форменной юбки. Большинство жителей Некрополиса были смуглые, с гладкой оливковой кожей, однако у надзирательницы кожа была бледно-розовой, вся в прыщах и каких-то шелушащихся пятнах. Она явно чем-то болела. Оставалось лишь предположить, что либо её специально создали такой – толстой, больной и несчастной, – либо в процессе воссоздания тела произошёл очень серьёзный сбой.

Надзирательница вновь повернулась к компьютеру, всем видом давая понять, что Сэмпл выводит её из себя одним своим существованием.

– Подожди.

Ничего другого всё равно не оставалось, так что Сэмпл ждала, а вместе с ней ждали ещё одиннадцать женщин. Толстая надзирательница принялась неуверенно тыкать по клавишам двумя указательными пальцами. Клавиатура была большая, поскольку раскладка шла на иероглифах, и клавиш было больше сотни. В целом всё это напоминало странную модификацию многоярусного рояля Иоганна Себастьяна Баха.

Пока надзирательница пыталась придумать какое-нибудь приемлемое решение, Сэмпл от нечего делать разглядывала коридор. Коридор был абсолютно прямым и, кажется, уходил в бесконечность – в обе стороны. У пола он был чуть шире, чем под потолком, а стены были сложены из массивных блоков обтёсанного песчаника. Общее впечатление, что находишься где-то внутри огромной каменной пирамиды. Стальные решётки разделяли коридор на секции длиной около пятидесяти футов. Нелишняя предосторожность на случай бунта и попытки массового прорыва. Двери в этих решётках, как и все металлические поверхности в тюрьме, были покрашены в тусклый песчано-бежевый цвет, в какой красили танки Роммеля в пустыне во время Второй мировой войны. Двери открывались автоматически. Стеклянные будки с охраной располагались не у каждой решётки, а через две на третью. По обеим сторонам коридора тоже тянулись решётки, за ними были камеры, большие сумрачные комнаты с двумя дюжинами трёхъярусных коек в каждой, где содержали заключённых, кроме особо опасных, закоренелых преступников в одиночках, буйных – в палатах, обитых войлоком, и привилегированных VIР-клиентов, которых, по слухам, содержали в роскошных апартаментах где-то на верхних уровнях.

Надзирательницы, что забрали Сэмпл и других женщин из камеры, ничего не сказали, куда и зачем их ведут. Когда велели выйти в коридор, Сэмпл сперва испугалась. Ей представились всякие ужасы: например, что сейчас их казнят без суда и следствия. Да мало ли что могут сделать с человеком в тюрьме! А потом, когда уже выводили из камеры, прошёл слух, что их забирают к Толстому Ари.

Сэмпл понятия не имела, кто это или что это – Толстый Ари, но поскольку другие женщины не падали в обморок от страха, Сэмпл слегка успокоилась, хотя тревога, конечно, осталась. Все женщины, которых позвали «на выход», были молоды и привлекательны, так что у Сэмпл появились кое-какие догадки, зачем их ведут к этому Толстому Ари. Если их предназначили для сексуального использования на предмет ублажения толстяка, может быть, это и есть её шанс, который она так терпеливо ждала.

Сэмпл прекрасно знала, что похотливые мужики – даже облечённые властью – частенько просто теряют головы при виде смазливой бабёнки. А если их ещё как следует возбудить… В общем, посмотрим.

Их вывели из камеры по одной, выстроили друг за другом и повели по коридору. Одна надзирательница шла впереди, другая – сзади. Обе были не то чтобы очень изящные, но всё же заметно стройнее той жирной свиньи в стеклянной будке, и обе держали в руках короткие цилиндры из какого-то прозрачного материала, которые в случае необходимости били током – не смертельно, но очень болезненно. Это было их единственное оружие, и если бы все двенадцать заключённых разом набросились на надзирательниц, у тех не было бы никаких шансов.

Но ничего подобного не случилось, и Сэмпл оставалось лишь поражаться покорности своих подруг по несчастью. Они, как одна, смирились со своим положением и безропотно исполняли всё, что им приказывали надзирательницы. Никто не злился, никто не пробовал возражать, не говоря уж, чтобы выказать открытое неповиновение, и, что самое странное, никто почти не жаловался. Сэмпл уже начала сомневаться, а настоящие ли это люди или просто одушевлённые декорации наподобие ангелов и херувимов Эйми.

У Сэмпл уже появилась своя теория: большинство населения Некрополиса – это всё-таки рукотворные существа, совершенно безвольные, созданные на забаву Анубису либо самим же Анубисом, либо кем-то из его приспешников. Вполне возможно, что и тюрьма, и силы охраны порядка существуют здесь не потому, что это действительно необходимо из-за сложной криминальной обстановки, а потому, что кто-то в отделе планирования решил: город – не город без тюрьмы и полиции, и учредил эти два института, как маленький мальчик добавляет новые детали и секции в свой игрушечный городок с любимой моделью железной дороги.

Если бы Сэмпл изучала досмертную поп-культуру не так поверхностно, она поняла бы сразу, что Некропольская городская тюрьма – не более чем модификация с учётом местного колорита низкобюджетных фильмов про женские тюрьмы с названиями типа «Ярость, сидящая и клетке» или «Сердце в оковах». Должно быть, её сбили с толку вездесущие египетские мотивы с налётом тоталитарного барокко, а так – все обязательные компоненты были на месте, вплоть до тучной надзирательницы со зверской наружностью и тесным кружком крепких мужеподобных лесбиянок, что поглядывали на Сэмпл с чисто мужским интересом.

И хотя Сэмпл не узнала культурных корней своего нынешнего окружения, она начала понимать, что даже если Анубис придумал общую концепцию Некрополиса, разработку конкретных деталей он скорее всего препоручил своим приближённым, а те уж не отказали себе в удовольствии воплотить наяву свои самые бешеные фантазии и навязчивые идеи. То есть, по сути, он сделал то, что собиралась сделать Эйми: нанял новоусопших – по аналогии с новорождёнными, – чтобы они помогали ему творить загробный мир. Чем больше Сэмпл об этом думала, тем больше убеждалась, что Некрополис – творение коллективное, Анубис, может быть, здесь самый главный, но над созданием этого города потрудился целый штат извращенцев.

Двенадцать женщин-заключённых и две надзирательницы дошли до первой решётки со стеклянной будкой, и вот тут-то все и застопорилось. Толстуха в будке не пропускала Сэмпл, поскольку у той не было штрих-кода. Заключённые наблюдали за их перепалкой чуть ли не со скучающим видом. Но надзирательница, что замыкала колонну, начала проявлять нетерпение.

– Чего там? Почему стоим?

Толстуха в будке не ответила, но она, кажется, уже созрела, чтобы обратиться за помощью к вышестоящим инстанциям. С обиженным видом она набрала какую-то комбинацию клавиш на клавиатуре, и на крошечном экране компьютера появилось раздражённое лицо. Сэмпл решила, что это был непосредственный начальник толстой тётки, какой-нибудь затюканный администратор из среднего звена. Из динамика раздался потрескивающий голос:

– Только давай побыстрее. У меня нету времени разбираться с каждой проблемой на каждой секции.

– У меня заключённая без штрих-кода.

Мужчина на экране компьютера поджал губы.

– И поэтому ты меня побеспокоила?

Но сия демонстрация начальственного раздражения не произвела впечатления на толстуху.

– Компьютер не выдаёт пропуск. И что мне прикажете делать?

– А инструкцию нельзя посмотреть? Или «помощь» почитать?

– Какую «помощь»?! Она же всегда недоступна.

– А ты звонила в отдел техобслуживания?

– Разумеется, звонила. И до сих пор жду ответа.

Администратор нахмурился;

– Это партия для Толстого Ари?

Теперь уже и толстуха в будке начала раздражаться:

– Разумеется, это партия для Толстого Ари. Почему мне и нужно, чтобы все бумаги были в порядке.

– Могут возникнуть проблемы в расчётах доли от прибыли.

Толстуха распсиховалась уже не на шутку:

– А то я не знаю!

– Ну и проведи их по коду Газель-Леопард десять семьдесят.

– А почему было сразу не сказать?

Дядечка на экране скривился, всем своим видом давая понять, как ему всё надоело.

– Я, видишь ли, человек старомодный, я считаю, люди обязаны знать, как исполнять свою работу.

Лицо пропало, и по экрану пошли помехи. Толстая надзирательница набрала очередную комбинацию на иероглифической клавиатуре, компьютер натужно засопел, и из прорези и корпусе выехал лист перфорированной бумаги длиной дюймов в девять. Надзирательница оторвала бумажку и швырнула её в корзину для документации. Потом злобно зыркнула на Сэмпл;

– Проходи давай. Лучше не заставлять Толстого Ари ждать. Себе дороже.

Группа из двенадцати женщин в сопровождении двух надзирательниц двинулась дальше. То ли толстуха из первой будки, то ли дядечка-администратор сообщили дежурным на следующих постах, что надо делать, чтобы компьютеры пропускали заключённую без штрих-кода, а может, дежурные оказались чуть-чуть посмышленей той первой тётки, но, как бы там ни было, остальные посты они проходили уже без задержек. После третьего поста начались перемены. Теперь в коридоре явственно слышался гул каких-то скрытых механизмов, а запах озона перебил запах нашатыря. Кое-кто из заключённых встревожился, но Сэмпл примерно себе представляла, что будет дальше. Коридор вывел их на площадку перед входом в большой круглый тоннель, по полу которого пролегала движущаяся дорожка. Она двигалась вдвое быстрее, чем человек, идущий быстрым шагом. Выходит, Анубис прикалывался по движущимся дорожкам Хайнлайна. Собственно, это и неудивительно. Такие дорожки были весьма популярны в мирах, созданных психопатами, одержимыми стремлением к власти, со склонностью к паранойе и клинической манией величия. Сэмпл уже доводилось видеть примеры подобных технических нововведений в тангенциальных журналах, посмертных аналогах «Вашего дома и сада».

На площадке перед тоннелем партия остановилась. Надзирательницы сковали своих подопечных лёгкой стальной цепочкой, закрепив её защёлками на браслетах на левых руках заключённых, так что теперь все двенадцать женщин были скованы одной цепью, на расстоянии фута а два друг от друга. Потом их повели на движущуюся дорожку. Место, где следовало заходить на подвижную ленту, было обозначено знаками и табличками, вероятно, с «правилами пользования общественным транспортом», без которых, похоже, нельзя обойтись нигде – ни на Земле, ни в одном из загробных миров. Сэмпл заметила, что иероглифы на табличках были подправлены неизвестными шутниками, причём исправления были стандартного неприличного свойства с упором на гениталии богов, людей, зверей и птиц, из которых складывался алфавит.

На самом деле зайти на движущуюся дорожку было не так уж и просто, тут требовались некоторая сноровка и точный расчёт. Впрочем, Сэмпл заранее все просчитала, и ей удалось встать на ленту с известной долей изящества. Но женщина сразу за ней не догадалась подстроиться под разницу в скорости и споткнулась. Сэмпл схватила её за руку, чтобы она не упала и не увлекла за собой остальных. Женщина быстро огляделась по сторонам – убедиться, что надзирательницы на них не смотрят, и шепнула Сэмпл:

– Ну вот, все и решилось.

Сэмпл не поняла:

– Что решилось?

– Нас отдают Толстому Ари.

– А это хорошо или плохо?

Теперь уже женщина озадаченно посмотрела на Сэмпл:

– Толстый Ари – это Толстый Ари.

– Я не знаю, что значит Толстый Ари. Я нездешняя.

– В смысле, ты ни разу не видела по телевизору?

– Что я не видела по телевизору?

Женщина посмотрела на Сэмпл, будто та с Луны свалилась;

– «Невольничий телерынок Толстого Ари».

* * *

Люк закрылся, свет погас, и Джим начал падать. Его первый контакт с пришельцами, вернее, надежда на первый контакт вдруг обернулась неслабым приходом. Причём нехорошим приходом. Его как будто столкнули в пустоту. Пространство наполнилось истошным воплем на грани болевого порога. Джим очень надеялся, что это просто свист ветра в ушах. Но он слишком хорошо помнил этот пронзительный крик. Как и падение в черноту. То же самое было в Париже.

Как будто его смерть каким-то образом записали на магнитную ленту времени, и вот теперь запись включилась. И если он сейчас умирал заново, это было несправедливо, по меньшей мере. Умом Джим понимал: наивно и нелогично ждать, что пришельцы будут с ним обходительны и милы и жутко обрадуются их знакомству. Однако именно этого он и ждал. После всего ЛСД, что он принял в течение жизни, после книг Эрика Фон Дамикена и всех этих журнальных статей о паранормальных явлениях, поглощаемых в неимоверных количествах, после того, как он столько раз посмотрел «День, когда замерла Земля», после всех серии «Star Trek» под пиво в гостиничных номерах праздными вечерами, Джим чувствовал себя готовым к контакту с пришельцами. Ему представлялось, что даже если они и не встретят его с распростёртыми объятиями, они всё-таки будут готовы ко встрече с ним.

Меньше всего Джим ожидал, что его просто-напросто сбросят и чёрную дыру и, может быть, даже убьют по новой. Возвращаться обратно в Спираль при таких обстоятельствах было бы неприятно. Одна мысль об этом вгоняла в тоску.

Джим всё летел и летел. Времени прошло достаточно, а он пока ни обо что не ударился и уже начал думать, что, может быть, никуда не падает. Вернее, падает. Но в свободном падении. Может быть, НЛО держит его в подвешенном состоянии между внешней и внутренней гравитациями. Словно в награду или, может быть, в наказание за это логическое заключение его ослепила внезапная вспышка света, так что закружило в калейдоскопе мерцающих пятен – остаточных изображений. Он плюхнулся на металлический пол. Судя по ощущениям, с высоты в фут, не больше. Было достаточно больно, но, кажется, он ничего себе не повредил. Джим застонал и перевернулся на спину. Плечо болело, локоть саднило, уязвлённое самолюбие возмущалось, а сам Джим кипел праведной злостью из-за такого недружелюбного приёма. Он медленно поднялся на ноги, готовый дать достойный отпор – по возможности – вероятным новым унижениям.

Воздух в тарелке оказался вполне пригодным для дыхания. Внутри было тепло, хотя и слегка влажновато, и пахло здесь как-то странно. Джим так и не разобрался, чем именно пахнет, но запах ассоциировался с большим промышленным предприятием. Он медленно обернулся, выставив руки вперёд и пригнувшись, как борец в ожидании атаки – готовый ко всему. Он проговорил, даже не столько в плане продуктивного общения, сколько с целью проверить, что будет:

– Знаете что? Я вообще-то немного не так представлял себе посадку на борт космического корабля.

Стоило Джиму заговорить, как включился свет. Воздух вдруг уплотнился и сделался липким и вязким. Непонятный промышленный запах сменился резким запахом кислоты, которую заливают в аккумулятор. Свет был неземным – во всех смыслах этого слова. Такое мерцающее голубое сияние. Как будто ты заключён внутри айсберга. Джим не нашёл никаких видимых источников света. Свечение лилось отовсюду, наполняя пространство. При таком свете было трудно соизмерять расстояния. Не будь у Джима такого богатого опыта с галлюцинациями, он бы подумал, что у него что-то не то с глазами.

Он стоял на изогнутом дне какого-то металлического цилиндра с рифлёными стенками, наподобие громадного резервуара, около двенадцати футов в диаметре. Ребра цилиндра и участки панелей на стенах были покрыты какими-то нечитабельными идеограммами. За исключением этих внеземных надписей, всё казалось вполне обыденным. Даже как-то и неинтересно. Но Джим не спешил делать выводы. Прочитать, что здесь написано, он не мог, но общее расположение знаков и их начертание очень напоминали рисунок кругов на полях, которые он видел по дороге к Перекрёстку. Он покачал головой:

– Если вы оставляете нам записки на кукурузных полях, пишите хотя бы по-английски. Или словарь пришлите.

Джим вообще-то не ждал ответа. Но ответ прозвучал. Его же фраза, произнесённая громким скрипучим металлическим голосом, нечто среднее между издевательским передразниванием и мгновенным ответом;

– Если вы оставляете нам записки на кукурузных полях, пишите хотя бы по-английски. Или словарь пришлите.

Голос был тонким, как у Микки-Мауса. Наверное, если бы Джим надышался гелием, у него был такой же голос. Джим моргнул. Очередные приколы весёлых пришельцев? Он уже начал сердиться. И ещё ему очень хотелось выпить.

– Что ты сказал?

– Что я сказал?

Джим вздохнул:

– Вот только, бля, Рэя Чарльза не надо цитировать.

Бестелесный скрипучий голос тоже вздохнул:

– Вот только, бля, Рэя Чарльза не надо.

Джим понял, что над ним издеваются.

– Ага. Я въехал.

– Ага. Ты въехал.

– И долго мы будем играть в эти игры?

– Пока ты не будешь готов пройти сквозь мембрану.

Джим не ожидал нормального ответа и даже слегка растерялся:

– Сквозь мембрану?

– Сквозь мембрану.

Джим так и не понял, то ли невидимый Микки-Маус снова затеял дразниться, то ли ответил на его вопрос. Он ещё ничего не сказал, а голос уже отозвался:

– Нет, я не дразнюсь. Если тебе здесь не нравится, пройди сквозь мембрану.

– Какую мембрану?

– Да вон же, в конце помещения, дурашка.

Джим удивлённо приподнял бровь, слегка обалдев от подобного обращения. Он посмотрел в дальний конец «помещения». В закруглённой стене образовалось круглое отверстие фута четыре в диаметре, затянутое полупрозрачной дрожащей мембраной. По внешнему краю отверстия шёл металлический ободок наподобие скошенного кольца из сияющей меди. Мембрана представляла собой то ли плёнку, то ли завесу из газа переливчатого перламутрового оттенка. Внутри пузырились и лопались крошечные электрические искры – в точности как пузырьки в шампанском. Джим так и не понял, что это было: твёрдое тело, жидкость, плотный газ или что-то ещё.

– И мне надо сквозь это пройти?

– Если ты не намерен остаться здесь, в переходном шлюзе. Только предупреждаю: здесь тебе будет не очень уютно. Еды нет, выпить нет, клаустрофобия разовьётся, пойдут обиды – в общем, полный набор огорчительных ощущений, от которых страдают земляне, когда им кажется, будто им не уделяют внимания.

– Ладно, ладно, я все уяснил.

– Ладно, ладно, ты неё уяснил.

Джим уже понял, что ему ни за что не побить этого гелийного попугая, в смысле, кто кого переболтает, так что он осторожно направился прямо к мембране и попробовал заглянуть сквозь перламутровую завесу. Он пока не решился к ней прикоснуться, но, судя по виду, она была чуточку влажной.

– И что? Так вот прямо пройти насквозь?

– Ага, так вот прямо пройти насквозь.

– Как-то отдаёт фрейдизмом, тебе не кажется?

– Как-то отдаёт фрейдизмом, тебе не кажется?

Джим решил изменить тактику. Он заорал по возможности громче:

– Эй, Долгоиграющий Роберт, ты тут?

Мембрана затрепетала, пошла лёгкой рябью, и на ней появились губы – то есть трёхмерное изображение губ, такой подвижный рельеф больше фута в ширину. И эти губы выкрикнули ему прямо в лицо:

– Эй, Джим Моррисом, ты тут?

В шлюзе заметно похолодало, запах кислоты стал сильнее. Похоже, выбора не оставалось. Хотя Джиму ужасно хотелось проверить, что будут делать пришельцы, если он станет и дальше кобениться. Он ощущал себя подопытным кроликом Берреса Скиннера, вернее, подопытной крысой Берреса Скиннера, но без стимуляции центров удовольствия. А вот прямой корковый шок вполне мог быть следующим пунктом программы. А то и что-нибудь похуже. Джим уже сообразил, что, как бы он ни выкручивался, всё равно будет так, как хотят пришельцы.

Губы на мембране сексапильно надулись.

– Все правильно, котик. Всё будет так, как нам хочется.

В шлюзе стало уже по-настоящему холодно. Похоже, у Джима действительно не было выбора. Если, конечно, ему не хочется превратиться в кулинарный полуфабрикат быстрой заморозки.

– Ладно, вы победили. Я иду.

Губы растянулись в счастливой улыбке.

– Ладно, мы победили. Ты идёшь.

Джим нерешительно переступил с ноги на ногу.

– Только…

– Только что?

– Уберите губы.

– Тебе не нравятся губы.

– В рот я не полезу. Даже в изображение рта.

– А почему? Потому что ассоциируется с вашим земным минетом?

– Вы что, мои мысли читаете?

– Конечно, читаем.

Губы пропали. Джим приложил ладонь к подрагивающей мембране, но тут же отдёрнул руку, получив неслабый удар электричеством.

– Черт!

Ему снова ответили голосом Микки-Мауса, и теперь в нём явственно слышалось презрение.

– Неужели тебя остановит слабенький удар током?

– Да пошли вы все в жопу. – Джим яростно ткнул рукой в мембрану, так что рука погрузилась туда чуть ли не по плечо. Он почувствовал лёгкое сопротивление, но только в самом начале. А потом его буквально втянуло внутрь – засосало с влажным причмокиванием страстного поцелуя. Ему на миг стало страшно, когда вещество, из которого состояла мембрана, облепило его всего, но уже в следующую секунду он прошёл эту мембрану насквозь… и вновь оказался в головокружительной темноте.

Тут он совсем уже разъярился:

– Эй, погодите минуточку.

Под потолком зажглась лампа. Свет был белым и ярким, но это был самый обыкновенный свет, и его источник в отличие от прошлого был вполне очевидным. Впрочем, у Джима не было времени разбираться с источниками света. В самом центре белого луча стоял пришелец – первый пришелец Джима. Росточком не больше трёх футов. С серой кожей. Хрупкого, худосочного телосложения. Такой эмбрион с непомерно длинными ручками. На них – по три пальца. Большая лысая голова без ушей и лишь с приблизительно обозначенным носом и ртом. Зато глаза – просто огромные, без зрачков и радужной оболочки, такие мудрые, древние, как у гигантского суперразумного мегагуппи, далёкого от мирской суеты. Классическое воплощение инопланетного зла, похищающего землян дли своих грязных целей, порождение массовой паранойи, сомнительных видеосъемок, поддельных открытий и сенсационных публикаций в жёлтой прессе – серый пришелец, «злой дядя» из НЛОшного фольклора. По крайней мере теперь Джим знал, с чем имеет дело. Разумеется, если это не очередной прикол юморных пришельцев.

Пришелец держал в трёхпалой руке крошечную бутылочку с какой-то сине-зелёной жидкостью.

– Хочешь выпить, дружище?

Слава богу, голос пришельца был совсем не похож на противный гелийный скрип. Он говорил густым басом, совсем не вязавшимся с его тщедушным сложением и мелким росточком, но Джим благоразумно удержался от комментариев.

– Чего?!

– Тебе предлагают выпить, малыш. Неужели не хочешь? Да ты ж только этим и мучился всю дорогу от Дока Холлидея.

– Ничего я не мучился. Конечно, я бы не отказался выпить, НО…

– Насколько мы знаем, малыш, ты был законченным алконавтом.

Джима ужасно раздражало, что этот заморыш чуть выше плинтуса говорит таким мощным раскатистым басом.

– Тогда – это тогда, а теперь – это теперь.

– Ты хочешь сказать, что не был пьян в зюзю у Дока Холлидея в городке? И на оргии до этого?

Джиму очень не нравилось направление, которое принимала беседа.

– А у вас тут что? Межпланетный реабилитационный центр для лиц, страдающих хроническим алкоголизмом?

Лицо у пришельца оставалось невозмутимым, но в голосе явственно слышалась обида:

– Слушай, дружище, я всего лишь хотел предложить тебе выпить. – Он приподнял бутылек. – Будешь пить или нет?

Это хорошая штука. Честное слово. Выпьешь – звезды увидишь.

Джим рассмеялся:

– Ладно, какого чёрта.

Пришелец всего лишь предлагал ему выпить. Вроде как культурный, радушный хозяин встречает гостя. Пусть даже лицо у хозяина напоминает яйцо цвета молодого гриба. Джим взял бутылек и осушил его одним глотком, как лесоруб свою первую рюмку после тяжёлого трудового дня. И вправду, хорошая штука. В голову ударило сразу. Джим увидел не только звезды, но ещё и планеты с кольцами и яркие солнца. Ощущение было, что голова оторвалась от тела и парит в воздухе сама по себе, причём череп раскрылся и приподнялся, как крышка мусорной корзины с педалью, чтобы спять с мозга давление. Горло обожгло, как огнём, желудок скрутило. Джим согнулся пополам. Убеждённый сторонник виски с пивом, Джим не особо любил коктейли. Коктейли – это для дам типа Дороти Паркер. Однако он достаточно разбирался в спиртных напитках, чтобы понять: то, что он сейчас выпил, было классическим джином с мартини, но доведённым до трансцендентального совершенства. Вот только крепость была явно завышена – не всякая наркота даст такие приходы.

Наконец Джим сумел распрямиться, но глаза все равно слезились, и он никак не мог отдышаться.

– Свитый Боже! Убойная штука.

– Что, для тебя крепковато?

– Может быть, стоит слегка доработать рецепт?

– Но тебе полегчало?

Джим сделал пару глубоких вдохов. Похоже, едкий запах аккумуляторной кислоты проникал и по эту сторону мембраны.

– Ещё как полегчало.

Пришелец кивнул:

– Хорошо. Мы любим, когда вам, землянам, легко и приятно. И очень стараемся, чтобы вы себя чувствовали как дома.

Джим поглядел на пустой бутылек.

– И у вас получается. – Ожог уступил место приятной теплоте, разлившейся по всему телу. – Да, у вас получается.

Он отдал бутылек пришельцу, и тот поставил его прямо на воздух – словно на невидимую полочку. Пару секунд пузырёк постоял, а потом исчез. Джим изо всех сил старался не показывать своего удивления. Мол, меня этими штучками не проймёшь.

– Ловкий фокус. Прикольный.

– У нас таких миллион.

– И что теперь?

– Было очень приятно с тобой познакомиться, человече, но теперь тебе надо пройти медосмотр. Тепло внутри съёжилось и сгорело, как вампир на солнце.

– Медосмотр?

– Медосмотр. Его все проходят, в обязательном порядке. В смысле – мы же пришельцы, правильно? Нам по штату положено проводить всякие эксперименты с людьми. Работа у нас такая.

Джим упёрся, как мул. Слишком много он слышал «свидетельств» об особенном интересе пришельцев ко всяким отверстиям на теле землян.

– Ни за что.

Пришелец поднял руку:

– Эй, дружище, передо мной выступать не надо. Я просто встречаю гостей, типа здравствуйте, проходите, пожалуйста, и всё такое. У тебя есть проблемы? Решай их с медиками. А меня не грузи, хорошо?

– Ну и где эти медики? Чем быстрее мы все проясним, тем лучше.

– Хочешь переговорить с хирургами?

Джим кивнул:

– Очень хочу.

Не успел он закончить фразу, как рядом с первым пришельцем появился ещё один. Они были совсем одинаковые, и Джим с любопытством перевёл взгляд с одного на другого. Наконец он обратился ко второму:

– Ваш друг говорит, что мне надо с вами переговорить насчёт медосмотра. Если для вас это непринципиально, то я бы лучше не стал проходить его, тем более что я уже мёртвый. Мне о здоровье заботиться поздно.

Пришелец смотрел Джиму прямо в глаза своими огромными чёрными глазищами. Голос у него был как у робота, но с лёгким австрийским акцентом:

– Медосмотр – обязательная процедура.

* * *

Сэмпл оказалась как будто на островке тишины и спокойствия посреди взвихрённого хаоса бурной, но явно неорганизованной деятельности в рамках шоу-бизнеса. Хотя она умерла до того, как на Земле воцарилось его величество телевидение, она всё-таки изучала массовую поп-культуру – пусть даже крайне поверхностно – и сразу поняла, что их привели в телестудию. Поскольку она очень даже неплохо знала человеческую природу, причём с самой худшей её стороны, ей было нетрудно сообразить, что здесь всем заправляет настоящий маньяк с неизлечимой манией величия и по совместительству – неврастеник, склонный к паранойе, который искренне убеждён, что любую проблему можно решить, если как следует наорать на подчинённых, доведя их до истерики. Имя Толстый Ари совершенно не соответствовало объективной реальности.

Толстый Ари был не просто толстым. Он был необъятным во всех направлениях. Больше шести футов ростом и вдвое больше в охвате. И вся эта туша была упакована в расшитый золотом красный кафтан, который вполне мог бы сойти за парадную круглую палатку для Господа Бога. Судя по всему, он был освобождён от обязанности блюсти древнеегипетскую наружность. Может, будучи самым главным среди телеработорговцев, он обладал достаточным авторитетом, чтобы наплевать на установления Анубиса и одеваться, как ему нравится.

Сэмпл и остальных женщин из тюрьмы загнали на огороженное верёвками пространство сбоку от съёмочной площадки. До этого их пару раз заставили пройтись по подиуму в плане репетиции перед съёмкой, после чего отвели в загончик и велели не путаться под ногами. Теперь, до самого выхода в эфир «Невольничьего телерынка Толстого Ари» им оставалось только тихонько стоять на месте и постараться не смазать макияж. Последнее, кстати, оказалось не так легко. Даже просто стоять было проблематично – вместо обычных сандалий их обрядили в подобие босоножек на тонких пятидюймовых шпильках из прозрачной пластмассы. Кстати, и в этом тоже Толстый Ари проявлял полное пренебрежение к установленному древнеегипетскому фасону. Он «оформлял» свой товар в стиле двадцатого века, ориентируясь на реальную моду уличных проституток с Таймс-сквер, и клал большой эрегированный на девятнадцатую династию. Сэмпл была едва ли не единственной из всей партии, кто знал, как ходить на высоких каблуках; остальные раскачивались и шатались при каждом шаге.

Поскольку им предстояло выйти на шоу нагишом – не считая туфель, – их раскрасили с головы до ног: от блестящего лака для ногтей до специальных румян для сосков. Им нельзя было садиться, нельзя было наклоняться. Хотя их согнали на крохотный закуток, им нельзя было также прикасаться друг к другу, а если кто-то потел под светом студийных прожекторов, к нему тут же кидался обозлённый гримёр, чтобы присыпать пудрой.

Похоже, этот мальчишка-гримёр нарочно поддерживал себя в состоянии перманентного раздражения. Припудривая вспотевшую женщину, он обзывал её самыми распоследними словами – причём не только её, но и тех, кто стоял поблизости, – недовольным, ворчливым голосом. У него при себе тоже был электрошок, как у надзирательниц в тюрьме, только немного поменьше размером, и если Сэмпл или кто-нибудь из её спутниц как-то особенно раздражала его и без того раздражительную натуру, он тут же хватался за свой агрегат и награждал ни в чём не повинную женщину ощутимым ударом – по тем местам, где красные отметины будут не видны в камеру. Похоже, производство программы «Невольничий телерынок Толстого Ари» строилось исключительно на запугивании и озлобленности всех и вся.

Как только надзирательницы передали партию заключённых с рук на руки взбудораженному и взъерошенному помощнику продюсера, женщинам сразу дали понять, что они здесь никто. Товар на продажу. Собственность Толстого Ари. Их раздели догола, быстренько сполоснули под душем, высушили волосы феном и провели в студию для пробы перед камерой. Собственно, никакой пробы и не было, им просто велели три раза пройтись туда-сюда по подиуму перед статичной камерой – голышом и без всякого макияжа. После чего Толстый Ари и его режиссёр небрежно просмотрели, что получилось, потратив на всё про всё едва ли больше пары минут. Наконец, Толстый Ари с досадой взмахнул рукой и направился к женщинам с таким видом, будто если на плёнке вышло что-то не то, это была целиком и полностью их вина.

– Ох, грехи мои тяжкие. Такое – в сегодняшнем шоу! Это мне в наказание, не иначе. Да лучше бы мне глаза выкололи раскалёнными иглами – лишь бы не видеть подобного безобразия. Бедные зрители в чём виноваты?! Но раз уж мой некомпетентный персонал не оставляет мне выбора… в общем, слушайте меня внимательно, пока не случилось непоправимое.

Толстый Ари развернулся и театральным жестом указал на длинный подиум, проходивший через всю съёмочную площадку:

– Вот ваш подиум. Ваше будущее. Которого может вообще не быть. Это ваша судьба. Место, где вас продадут или не продадут. И почтённая публика будет решать, кто вы – качественный и хороший товар или никчёмное барахло.

Толстый Ари передёрнул плечами, как бы давая понять, что на месте почтеннейшей публики он в ужас пришёл от такого товара.

– Вместе мы будем недолго, но я хочу, чтобы вы все твёрдо усвоили одну вещь. Не знаю, кто вы и откуда и как получилось, что оказались здесь. Но можете не сомневаться – мне это по барабану. Ваши душещипательные истории меня не колышут. То есть абсолютно. Вы для меня – никто. Просто товар. Надеюсь, нам всё понятно.

Толстый Ари внимательно оглядел женщин, чтобы убедиться, что его слушают очень внимательно. Впрочем, никто бы из них не решился – и Сэмпл в том числе – проявить хоть малейшие признаки невнимания. Оставшись довольным, Толстый Ари продолжил:

– Повторяю, вы – просто товар. На вас на каждой как бы висит ярлык «Продаётся». На каждую наклеена этикетка с артикулом, и вы все значитесь в каталоге наших товаров. Моя работа – продать вас всех. Ваша работа – продать себя. Для этого вы будете делать всё, что вам скажут. И очень стараться показать себя в выгодном свете, когда включатся камеры. Ваша цель – понравиться этим отбросам общества, так чтоб они, глядя на вас, исходили слюной и загорелись таким вожделением, что у них все задымилось бы, где положено. Вы должны сделать так, чтобы им захотелось расстаться с деньгами, заработанными тяжким трудом, – грохнуть на вас все свои сбережения, как будто им жить осталось всего один день, лишь бы только облапить своими жирными руками вашу иллюзорную плоть. У нас нет каких-то особых требований. Будьте желанными, чувственными, развязными, грязными и вульгарными. Всё, что угодно. Лишь бы вас купили. У товара, не проданного в первый раз, на «Невольничьем телерынке Толстого Ари» больше шансов не будет.

Толстый Ари являл собой скорее средиземноморский, нежели древнеегипетский тип. Его волосы и борода были такими длинными и запутанными, что в этом переплетении жирных локонов было никак невозможно понять, где кончается одно и начинается другое. В общем, весьма колоритный типаж. Было нетрудно представить, как он облапошивает крестоносцев, вытягивая из них золотишко, где-нибудь в Константинополе в двенадцатом веке, или поставляет шлюх и гашиш армейским чинам и солдатам в двадцатом. Толстый Ари был универсальным купцом-сутенёром-пронырой, разводящим лохов на деньги. Его тёмные, бесконечно расчётливые глаза внимательно оглядели женщин, и Сэмпл подумала, что он, должно быть, всегда был таким же, как сейчас, – в смысле, но всех своих жизнях.

– В нашем бизнесе есть и такие, кто считает, что если вас вдруг не купили, к этому следует отнестись философски.

Если вас не купили, в этом нет ничего личного. Но у меня на шоу все по-другому. У меня на шоу, если зрители вас не хотят, это личное. Очень личное. Я такое воспринимаю как личное оскорбление, а для вас это вообще чревато. У меня на шоу так: если кого-то не продали с первого раза, никакого сочувствия этому «кому-то» не будет. Никто не скажет ему или ей; «Ничего, может быть, в следующий раз повезёт». У меня на шоу, если кого-то не продали с первого раза, это значит только одно: унижение, боль и страдания, как душевные, так и физические. Надеюсь, вы это усвоили.

Женщины в страхе притихли, но Толстый Ари ждал иного ответа. Он выбрал одну – она стояла как раз рядом с Сэмпл – и угрожающе двинулся на неё. В своём алом с золотом кафтане он был похож на разъярённый галион, что несётся на всех парусах.

– Ну? Тебе всё понятно?

Та широко распахнула глаза, казалось, она сейчас просто умрёт от страха.

– Д-д-да.

Толстый Ари страдальчески закатил глаза:

– Вот на что мне приходится тратить своё драгоценное время. – Он повернулся к сопровождавшим его помощникам. – Ведите в гримёрную эти убожества. Сегодня будет не шоу, а кошмар. Катастрофа. Я уже чувствую. Нас ничто не спасёт. В общем, ведите их всех в гримёрную, и будем молиться, чтобы случилось чудо.

В гримёрной, собственно, и началась основная подготовка. Там, на съёмочной площадке, колдовали техножрецы: расставляли прожекторы и готовили камеры к вечерним съёмкам, – а главных участниц вечернего действа, то есть Сэмпл и остальных, провели в узкую длинную комнату, всю заставленную зеркалами, где был яркий свет, пахло кремами и пудрой, а гримёры носились туда-сюда, как заведённые. Там их всех причесали, накрасили лица, натёрли тела каким-то маслом, припудрили, оттенили латексной краской, сделали маникюр, педикюр и даже фигурно выстригли волосы на лобке. Все недостатки закрасили и устранили, вернее, замаскировали до полной невидимости. Периодически в гримёрную заходил Толстый Ари, чтобы лично проверить, как идут дела, и указать гримёрам, где и что надо подправить.

Сэмпл ощущала себя танцовщицей из варьете в Лас-Вегасе или из дорогого кабаре со стриптизом в Париже, скажем, из «Бешеной лошади», когда вот уже скоро твой выход на сцену, и все вокруг суетятся, и все за кулисами так и бурлит от волнения. Её уже как-то и не унижало, что она голая и беспомощная и её собираются выставить на продажу, как какую-то вещь. Она вдруг поймала себя на мысли, что в этом, пожалуй, есть даже повод для гордости: стать вещью, товаром, чтобы тобой восхищались, чтобы тебя хотели, – узнать, стоишь ты что-нибудь или нет, измерить свою настоящую цену в твёрдой валюте.

В отличие от тюрьмы здесь, на студии, женщинам не запрещали разговаривать, хотя говорили в основном гримёры и гримёрши. Один из гримёров, женоподобный мужчина по имени Рему, даже попробовал подбодрить своих подопечных, мол, чего вы трясётесь, девочки, все не так плохо, как кажется.

– На самом деле, если к этому делу подойти с умом, можно устроиться очень даже неплохо. Например, купит тебя какой-нибудь сексуально озабоченный старикашка на грани старческого маразма, и ты уже с первого дня станешь вертеть им, как хочешь, а старый козёл будет прыгать вокруг тебя, как козёл, прошу прощения за каламбур. Не пройдёт и недели, как он отпустит тебя на свободу, да ещё и прощения попросит за доставленные неудобства, после чего ты вольна идти, куда хочешь.

Одна из женщин с сомнением проговорила:

– Ага, а если тебе попадётся какой-нибудь психопат-извращенец, который будет по-всякому над тобой издеваться?

Рему тяжко вздохнул, всем своим видом давая понять, как его огорчило сие вопиющее проявление пессимизма.

– Ну, голубушка, всякое в жизни бывает. Я полагаю, если ты не хотела проблем и неясностей, как же тебя угораздило загреметь в тюрьму? Раньше надо было думать. А гарантий никто не даёт. Скажи спасибо, что это не старые времена, когда всё было гораздо жёстче. В Тёмные Века, ещё до того, как у нас появилось цветное телевидение, Толстяк продавал все. Слуг для дома, рабочих на каменоломни, огромных надсмотрщиков-нубийцев с хлыстами и плётками. В общем, всё, что угодно, – на выбор. А амбре тут такое стояло! Пот, секреции всякие, сперма и боги знают что ещё. По крайней мере когда он решил, что самое прибыльное – это аукцион сексуальных игрушек, хоть контингент стал приличный. Смирные, безобидные девочки, чистенькие, симпатичные. – Он закатил глаза. – Ну, если нету специальных заказов на особенные услуги. А то клиенты бывают разные, иногда очень странные попадаются.

Женщину с пессимистическим взглядом на жизнь эта речь отнюдь не ободрила, даже наоборот. Она ужасно разволновалась:

– Я не хочу быть ничьей сексуальной игрушкой.

Рему выразительно приподнял бровь:

– Сперва попробуй, голубушка, а потом говори.

– Но это ошибка. Я всего-то и сделала, что смошенничала с аудитом.

– При таком раскладе, девочка, всё закончится тем, что тебя не купят. И тогда – помоги тебе Небо. Ты же слышала, что сказал Толстяк. Он в самом деле такой. Жестокий и злобный. Ему притворяться не надо. Если кто-то не продаётся, он ужасно расстраивается. А когда он расстраивается, это страшно. – Рему взглянул на хронометр, что свисал с его воротника. – Но я не могу тут трепаться с вами весь день. Мне ещё надо сходить проверить, что они там сотворили с мальчиками.

В гримёрной уже прошёл слух, что на шоу будут не только женщины, что примерно в одно время с женщинами из тюрьмы в студию доставили дюжину молодых людей. Их готовили на продажу отдельно, так что женщины не могли даже взглянуть на мужчин, а мужчины – на женщин. У Сэмпл в голове не укладывалось, как же так: чтобы в Некрополисе, этом рассаднике этического и морального вырождения, проходила такая жестокая сегрегация разнополых рабов?! Впрочем, как говорится, в каждом месте свои завихрения.

Поскольку гримёры, что трудились над Сэмпл и остальными, были в основном женщины или геи, разговор то и дело возвращался к тому, что сейчас происходит в другой гримёрной, где готовили юношей. Гримёрша, специализировавшаяся на глазах, многозначительно подмигнула Сэмпл – она как раз подводила ей правое верхнее веко тонкой кисточкой с тушью.

– Работать с парнями гораздо забавнее, если ты понимаешь, о чём я. Особенно когда дело доходит до членов. Надо, чтобы они смотрелись достойно. Тут тоже есть свои хитрости, в смысле – гримёрные. То есть не то чтобы гримёрные…

– Ты шутишь?

– Не вертись, дорогая, а то ты все мне испортишь, а я столько трудилась. – Гримёрша взяла Сэмпл за подбородок и слегка запрокинула ей голову. – Толстый Ари знает, как наиболее выгодно подать свой товар. Так что мы кое-что с ними делаем, ну… перед самым их выходом… так, пустяки, чтобы слегка набухли. Не полная эрекция, нет, ничего… как бы это сказать? Ничего нарочитого. Только чтобы слегка увеличились, в смысле размера. Небольшая стимуляция, причём только руками, в самый последний момент. Но часто бывает, что кто-то долго раскачивается, а кто-то, наоборот, возбуждается слишком быстро, и тогда шефу приходится срочно менять очерёдность.

Близилось время трансляции, и возбуждение в студии нарастало. Поскольку женщин, предназначенных на продажу, отвели в отдельный загончик, их не особенно задевали вся эта суета, беготня и ор; главное, тихо стоять, и помалкивать, и не особенно трепыхаться, чтобы нигде ничего не смазать. Уже перед самым эфиром пришёл Толстый Ари в сопровождении издёрганных нервных помощников. Так сказать, для последней инспекции перед торгами. Причём заявился он уже раздражённым донельзя, так что двенадцать бывших заключённых – голых, но зато обработанных в лучшем стиле в смысле макияжа и ухода за телом – в полной мере ощутили на себе его ярость. Их согнали с огороженной площадки и выстроили в ряд. Толстый Ари прошёлся вдоль ряда испуганных женщин с угрюмой решимостью Наполеона, проводящего смотр войска перед Аустерлицем. Все девушки из кожи вон лезли, чтобы выглядеть желанными и привлекательными. Вдруг, к ужасу Сэмпл, Толстый Ари застыл перед ней как вкопанный. Он внимательно посмотрел на её лицо, а потом обернулся к ближайшему ассистенту:

– А это ещё что за хрень?

Ассистент озадаченно заморгал:

– Номер пятый по списку.

Толстый Ари скривился:

– Считать до пяти я умею. – Он схватил ассистента за волосы и придвинул его лицо почти вплотную к лицу Сэмпл, которой сейчас больше всего на свете хотелось провалиться сквозь землю, вернее, сначала сквозь пол, а потом – сквозь землю. Теперь Толстый Ари обращался к помощнику, словно к умственно отсталому ребёнку: – И что с ней не так?

Сэмпл даже не знала, кто из них больше перепугался: она или помощник. Его голос дрожал и срывался:

– У неё нет штрих-кода.

– Замечательно. У неё нет штрих-кода. Молодец, что заметил.

– Но мы это знали с самого начала.

– Кто это «мы»?

– Я думал, вы знали.

Толстый Ари отпустил ассистента.

– Лично я в первый раз слышу.

У помощника был такой вид, словно его злобно предали.

– Но на собрании сегодня утром…

Сэмпл думала, что Толстый Ари дошёл до предела ярости, что злиться сильнее уже нельзя, но оказалось, можно. При упоминании утреннего собрания он так разъярился, что аж побелел – только что пар из ушей не пошёл. Теперь даже Сэмпл поняла, что с Толстым Ари шутки плохи. Перечить этому дядьке – себе дороже. Он произнёс ледяным голосом:

– Я сказал, что в первый раз слышу об этом. Тебе понятно?

– Да. Прошу прощения.

– Так почему у неё нет штрих-кода?

– Она нездешняя. У неё нет штрих-кода.

– Тогда почему её не отмаркировали?

– Мы подумали, что так будет более экзотично.

– «Мы» – это ты?

– Да.

– Тебе нельзя думать. У тебя нет способностей к этому делу.

– Прошу прощения.

– Ты подумал, что это будет большая экзотика, чтобы у нас тут расхаживали всякие чужеземки без маркировки? Что наша почтённая публика, плебей немытый, возбудится на эту незарегистрированную блядищу?

– Ну, я бы сказал чуть иначе, но да, основная идея была такая.

– Тогда, может быть, ты мне расскажешь, что будет, когда начнутся торги и клиенты бросятся делать заявки по её штрих-коду?

– Они обнаружат, что у неё нет никакого штрих-кола.

– И что будет дальше?

Помощник понял, что его загнали в угол, и виновато пролепетал:

– Клиенты придут в замешательство.

– А что бывает, когда клиенты растеряны и сбиты с толку?

– Они перестают торговаться.

– А если они перестают торговаться?

– Торговля у нас не идёт.

– А если у нас не идёт торговля?

– Мы умираем мучительной смертью.

– Теперь ты понял, почему тебе просто противопоказано думать самостоятельно?

Помощник упорно смотрел на свои сандалии. Кажется, он молился, чтобы Толстый Ари переключил своё начальственное внимание с его скромной персоны на что-то другое, более достойное сего внимания. Но он молился не тем богам, потому что боги, к которым он мысленно обращался, его не услышали. Толстый Ари смотрел на него сверху вниз, яростно сверкая глазами. Сэмпл, кстати, заметила, что в окружении Толстого Ари не было ни одного человека не то что выше его, а хотя бы одного с ним роста.

– И что ты теперь будешь делать?

В эту ловушку ассистент не попался.

– Не знаю, шеф. Что я теперь буду делать?

– Ты отведёшь её к доктору М., и пусть он её отмаркирует. Причём бегом отведёшь.

Ассистент энергично закивал головой:

– Да, шеф. Уже бегу.

– Когда её отмаркируют, она сможет называться товаром уже на законных основаниях, а мы сможем назначить начальную цену. По цене их узнаете их.

Ассистент продолжал кивать, как заведённый:

– Не беспокойтесь. Сейчас мы её отмаркируем.

Когда слово «отмаркировать» прозвучало в первый раз, Сэмпл сразу насторожилась. Инстинкт самосохранения упорно подсказывал, что надо немедленно что-то делать. Когда же это кошмарное слою прозвучало в третий раз, Сэмпл проговорила, не думая:

– Меня нельзя маркировать. А то мне придётся заново создавать все тело.

Толстый Ари даже и не взглянул в её сторону:

– Заткнись.

Помощник нахмурился:

– Даже если её отмаркируют прямо сейчас, она всё равно будет, как пьяная, после наркоза. До начала эфира она не отойдёт.

– Ну так пусть маркируют без наркоза.

– Нет! – закричала Сэмпл.

На этот раз Толстый Ари всё-таки соизволил взглянуть на неё:

– А ты заткнись. Ты здесь вообще ничего не решаешь.

– Я не дамся маркироваться!

Похоже, даже помощник был на её стороне:

– Если без анестезии – это уже штрафная маркировка.

Толстый Ари повернулся к нему:

– И что?

– У нас нет полномочий на карательные действия. Мы не можем так просто взять и выжечь ей клеймо без наркоза.

Толстый Ари опасно прищурился:

– Когда до эфира остаётся всего два часа, я могу все.

– Может так получиться, что она всё равно не сможет выйти на подиум.

– Но она ведь будет в сознании? Закуём её в цепи, вытащим волоком – представим как покорный объект для садистских игрищ.

При словах «выжечь клеймо» сердце у Сэмпл упало. Она не придумала ничего умнее, чем сыграть истеричную рабыню. Она бухнулась на колени, схватила Толстого Ари за полу кафтана и закричала дурным голосом:

– Не надо жечь мне клеймо! Так нельзя! Я же вам не какой-нибудь бычок!

Впрочем, Толстый Ари остался равнодушным к её надрывным, истошным воплям. Он резко вырвал у Сэмпл полу кафтана, в которую та вцепилась, казалось бы, мёртвой хваткой.

– Позовите охрану. Если будет орать, вставьте кляп.

– Но для штрафной маркировки нужны соответствующие бумаги. Если без документов, у доктора могут быть крупные неприятности. Он вряд ли возьмётся.

– Тогда напомните доктору Менгеле, что он остался мне должен за два последних комплекта близнецов.

* * *

– Медосмотр – обязательная процедура для всех форм жизни, которых мы принимаем к себе на борт. Такое правило. И оно не обсуждается.

Джим расправил плечи и выпрямился в полный рост. Пока что последнее слово всегда оставалось за этими глазастыми недомерками, и его это порядком достало. Пора заявить о своих правах. Джим не знал, сможет ли он напугать или хотя бы смутить этих тщедушных уродцев своим ростом и массой, но попробовать стоило. Тем более что других козырей у него не было.

– Обсудить можно все, – сказал он. – При желании.

Пришелец, который говорил густым прокуренным басом а-ля Хэмфри Богарт, и пришелец, который медик, стояли плечом к плечу в луче света. Просто стояли, и все – они не попятились и не двинулись к Джиму. Они смотрели на него своими огромными загадочными глазами, но испуганными не выглядели ни разу.

– Примерно такого ответа и следовало ожидать от землянина.

– Да неужели?

Пришелец, который Богарт, затянулся несуществующей сигаретой.

– Он прав, приятель, вы – прирождённые смутьяны. Иными словами, ходячий геморрой.

– Да неужели?

– Это повторное заявление даст все основания предположить, что дальше пойдут угрозы.

Хотя Джим ни за что бы в этом не признался, пришелец-доктор был абсолютно нрав. Он уже прикидывал свои шансы. Вряд ли эти худосочные эмбрионы окажут достойное сопротивление, если дело дойдёт до драки. Катастрофа НЛО в Росуэлле показала, что пришельцы – отнюдь не бессмертные боги. Там по всему чайному полю валялись исковерканные тела, в большинстве своём – мёртвые, правильно? Значит, их можно ранить, можно убить. Но у них наверняка есть какие-то хитрые штуки, типа как в научно-фантастических книжках. Невидимые силовые поля, скрытое смертоносное излучение. Против такого простая атака «в лоб» не сработает. Тем более что Джим уже видел, на что способна эта глазастая мелкота – достопамятный трюк с бутыльком, когда пришелец сначала поставил его на воздух, а потом заставил исчезнуть одной силой воли. Надо думать, они умеют не только бутылки телепортировать. Джим рассудил, что не стоит пока изображать из себя разъярённого Джона Уэйна, скорого на расправу, и попробовал продолжить мирные переговоры, взывая к инопланетному разуму:

– Если строго придерживаться выбранной терминологии, то я никакая не форма жизни. Скорее метафизическая сущность. Поскольку я уже умер.

– Ты здесь, следовательно, ты существуешь. А если ты существуешь, ты должен пройти обязательный медосмотр.

Джиму очень хотелось, чтобы эти чёртовы пришельцы хотя бы глазами моргали, пусть даже изредка. Но они просто таращились на него, да ещё и Декарта перефразировали, уроды. Вообще-то такая манера была у Дока Холлидея, и Джим подумал, что они, возможно, позаимствовали эту идею именно у него. У него было стойкое ощущение, что эта двое при всей своей внешней невозмутимости активно общаются между собой с помощью телепатии и при этом смеются над ним по-своему, по-инопланетному.

– Да, все правильно, я здесь, но это ещё не даёт вам права проводить надо мной всякие эксперименты. Я это к тому, что ведь всякое может случиться.

– Так тем интереснее. Мы проводим эксперименты и смотрим, что будет. Собственно, в этом и смысл всякого эксперимента, правильно?

– Да, наверное, за одним исключением…

– За каким исключением?

Джим вдруг задумался: а что они, собственно, собой представляют, эти пришельцы? Тут есть два варианта: либо они «законные» обитатели загробного мира, либо они вторглись в это пространство так же бесцеремонно, как и на Землю. Джим решил не гадать, а спросить прямо:

– Насколько я понимаю, вы тоже мёртвые, да?

По лицам пришельцев было никак невозможно понять, как они отнеслись к данному заявлению, но что-то подсказывало Джиму, что его проницательное замечание не произвело на них ни малейшего впечатления.

– Нет, мы не мёртвые.

Пришелец, который Богарт, добавил:

– Уж поверь нам на слово, Джим. Мы очень даже живые. И сейчас мы тебя осмотрим. Причём очень тщательно. Даже в задний проход залезем.

Джим мог бы поклясться, что пришелец, который медик, чуток скривился.

– Образно выражаясь.

– Тогда что вы делаете в нашем, в смысле – для людей, загробном мире?

– Наша миссия: поиск новых форм жизни и новых цивилизаций. По всей Вселенной.

– Вот только не надо мне парить. Ещё и «Star Trek» приплели.

– Ты узнал?

– Я же не идиот.

Пришелец-медик развёл руками, как бы давая понять, что он давно разуверился в людях. В смысле – в землянах.

– Вас не поймёшь. Иногда такие чертовски умные – это что-то, а иногда проявляете поразительный идиотизм. Причём заранее никогда не знаешь.

Джим нахмурился:

– Так вы поэтому не приземляетесь на лужайке у Белого дома и не говорите: «Отведите нас к вашему президенту»?

Пришелец, который Богарт, тоже вставил своё веское слово:

– Слушай, друг, это была ваша идея. Ложь и обман – это от вас всё идёт, не от нас. Думаешь, нам приятно, что само наше существование отрицают, обзывая нас то скоплением болотного газа, то птичьей стаей, то неуправляемыми аэростатами? Мы были готовы выступить на шоу у Эда Салливана или в «Лицом к стране» и открыто явить себя миру. У нас даже был свой человек у Уильяма Морриса, но Гувер поднял такой кипеж, что Трумен наложил вето на весь проект. Это была их идея – привлечь нас к своим секретным операциям в Зоне 51. Что-то вроде межпланетной пятой колонны. Дабы мы поставляли местному населению лучевое оружие. Прямиком в Пентагон, с чёрного хода. Они говорили: пока нам надо скрываться; если земляне получат неопровержимое доказательство, что где-то ещё во вселенной существует разумная жизнь, тут такое начнётся… типа все встанут на уши, арабы, евреи-хасиды, Библейский Пояс… да и Папа бы не одобрил, пока не нашёл бы очень уважительную причину, почему Господь Бог не поставил его в известность о нас. Кеннеди, кстати, отнёсся к нам с пониманием, и что с ним стало?! Знаешь, кое-кто даже пытался навесить это убийство на нас.

Джим поднял руку:

– Погоди-ка минуточку. Ты это серьёзно… ну, что в Агентстве Уильяма Морриса про вас знали?

Пришелец кивнул:

– На месяц как минимум раньше, чем в ФБР.

– И вы собирались выступить на шоу Эда Салливана?

– Ну, Элвиса с «Битлами» они раскрутили, а мы чем хуже?

Джим уныло покачал головой:

– А вот у меня с ними как-то не сложилось.

Пришелец, который медик, небрежно махнул рукой:

– Это всё потому, что тебе надо было изображать из себя вздорного, наглого бунтаря, к тому же крепко подсевшего на наркоту. Я в том смысле, тебя же предупреждали, верно?

Джим понял, что он ничего не добился.

– Но я не из тех, кого вы похищаете в чистом поле для своих экспериментов.

– Мы уже в курсе. Ты поднялся на борт без приглашения и по собственной доброй воле.

– Ну так высадите меня в ближайшем удобном месте, и мы тихо-мирно расстанемся.

Пришелец, который медик, покачал головой:

– Боюсь, уже поздно высаживаться.

– Я, кстати, легко могу отрубить эктоплазмой ваш плазменный двигатель.

Хотя у пришельца, который медик, не было рта, Джим мог бы поклясться, что тот усмехнулся.

– У нас нет плазменных двигателей. Это тоже «Star Trek».Ну и кто кому парит?

Поскольку в глазах пришельцев не было ни зрачков, ни радужной оболочки, было никак невозможно понять, куда именно они смотрят, но Джима не покидало стойкое ощущение, что они оторвали взгляд от его лица и смотрят теперь мимо него, в темноту. А через пару секунд, как бы в подтверждение своей догадки, Джим услышал топот маленьких ножек. Как минимум дюжины маленьких ножек. И они приближались.

* * *

Сэмпл не могла припомнить ни единого случая, когда ей было так страшно. Её усадили в кресло, мало чем отличавшееся от зубоврачебного, разве что специальными приспособлениями для «фиксации пациента», обтянутыми простёганной тканью, чтобы нигде ничего, не дай бог, не натёрло. Ни один зубной врач не стал бы прикручивать руки Сэмпл к подлокотникам кресла, причём и в локтях, и в запястьях. Ни один зубной врач не привязал бы её к верхней части кресла тугим ремнём поперёк живота и двумя дополнительными ремнями, которые перекрещивались на груди и не давали ей пошевелиться. Ни один зубной врач не стал бы крепить её ноги к специальной подставке при помощи стальных браслетов – чтобы она не брыкалась в процессе, и ни один зубной врач не надел бы ей на голову стальной зажим и не сунул бы в рот резиновый кляп. Сэмпл никогда в жизни не чувствовала себя такой беспомощной. В этой маленькой комнате всё было устроено, как о самом обыкновенном медицинском кабинете: яркий свет, идеальная чистота, вся мебель – белый пластик и сияющая нержавеющая сталь, шкафы со стеклянными дверцами. И к дядьке, который здесь всем заправлял, обращались «доктор». Только вот операцию, которую этот так называемый доктор собирался сейчас сотворить над Сэмпл, нельзя было определить иначе чем изуверскую пытку.

Будь Сэмпл другим человеком, сохранись у неё хоть чуть-чуть чувство вины, которое при разделении сестёр полностью отошло Эйми, она могла бы использовать время, проведённое в мучительном ожидании самого худшего, с некоторой даже пользой для себя. Например, посвятить его душеспасительным размышлениям и раскаяться в том, что она причинила другим столько боли – только ради забавы, чтобы развеять скуку, что не имеет вообще никаких оправданий. В Некрополисе хоть были законы, пусть даже и созданные патологическими извращенцами; а Толстый Ари просто делал свой бизнес. И её сейчас будут мучить вовсе не потому, что кому-то хочется поразвлечься её мучениями, как она сама развлекалась, подвергая изощрённым пыткам несчастных Эйминых ангелочков и херувимов, а также бродячих духов, имевших неосторожность попасться ей в лапы. Выходит, Сэмпл ничем не лучше – а то и хуже – этого доктора Менгеле.

Но Сэмпл была женщиной жёсткой, безжалостной и к покаянию отнюдь не склонной. Даже если бы у неё не было кляпа во рту, она всё равно бы не стала стенать и клясться, что она осознала, готова искупить и больше так делать не будет. Если бы у неё не было кляпа во рту, она бы истошно орала и крыла всех матом: этого «доброго доктора» и его ассистента, Толстого Ари, копов, арестовавших её у бара, и всех остальных, так или иначе причастных к тому, что она оказалась здесь, в этом мудацком Некрополисе, где царит полное вырождение, а ей грозит боль. При всей безнадёжности своего положения, Сэмпл не сдавалась: дёргаться не получалось, но она напрягала мышцы и сердито вгрызалась зубами в жёсткий резиновый кляп. Когда настанет самый страшный момент, она не дрогнет. Она ни за что не доставит своим мучителям этого удовольствия. Обломитесь, ребята.

Однако страшный момент все откладывался и откладывался. Добрый доктор уже проявлял признаки раздражения. Он то и дело сердито поглядывал на своего ассистента, который скрючился над гудящим компьютером. Из компьютера били струйки пара – надо думать, крепления на стыках его микротруб были хлипкие.

– Какого чёрта ты там копаешься? Это же самая обыкновенная маркировка. А ты уже полчаса возишься.

– Да эти придурки из Городского архива… всего-то и нужно, что выписать номерной бланк, а они целое представление устроили.

– Она нужна Толстому Ари ещё до начала эфира.

Ассистент принялся лихорадочно тюкать по клавиатуре:

– А то я не знаю.

– А через двадцать минут у меня пациент по записи.

– Я знаю, доктор.

– Вот и давай пошевеливайся.

Сэмпл скосила глаза и попыталась повернуть голову, но стальной зажим с пластинами на висках держал крепко. Осуждённый в ожидании исполнения приговора всегда надеется на чудо. Вот и у Сэмпл забрезжила слабенькая надежда, что, если будет большая задержка, Толстый Ари решит, что она, Сэмпл, ему уже не нужна, и маркировку отменят. Впрочем, она была реалисткой и в глубине души знала, что этого никогда не будет. Если она не «успеет» на шоу, её все равно отмаркируют – просто так, чтобы жизнь мёдом не казалась, – и придержат до следующего эфира. Когда Сэмпл сюда привели, она успела как следует рассмотреть этого дядьку, которого все называют доктором, и поняла, что он не просто садист, а садист скрупулёзный. Садист-педант. Стремящийся к совершенству в своём садизме, который он культивировал и оттачивал, надо думать, не один жизненный срок.

Она также заметила, что добрый доктор, как и Толстый Ари, одевался отнюдь не в стиле всеобщего карнавального действа под названием «Ночь на Великом Ниле». На нём был белый врачебный халат, а под халатом – весьма элегантный, в тонкую полоску, ультраконсервативные костюм-тройка в стиле тридцатых годов. Волосы он зачёсывал назад и густо смазывал бриолином, ногти содержал в идеальном порядке – явно ходил к маникюрше не реже раза в неделю. Его чёрные полуботинки были начищены до зеркального блеска, а накрахмаленный воротничок сверкал ослепительной белизной. Элегантная внешность доктора и его почти патологическая аккуратность повергли Сэмпл в тихий ужас. Ей почему-то казалось, что при подобном раскладе её положение из категории «хуже уже не бывает» автоматически перемешается в категорию «полный пиздец», хотя ей было бы затруднительно объяснить, почему у неё вдруг возникло такое чувство. Прошло ещё минут пять, и ассистент с победным видом оторвался от своего компьютера:

– Все, номер нам дали, доктор.

– Не прошло и полугода. Матрица разогрелась?

Ассистент кивнул:

– Уже давно.

– Тогда устанавливай код, и давай уже приступать.

Сэмпл почувствовала запах раскалённого металла, и внутри у неё всё оборвалось. Несмотря на свою решимость держаться стойко, она почувствовала, что её сейчас вырвет.

– Маркировка готова, доктор. Уже вынимаю из нагревателя.

Доктор вступил в ограниченное поле зрение Сэмпл и наклонился над ней, обдай её запахом дорогого одеколона и мятного освежителя дыхания. Он слегка ущипнул кожу у неё на лбу своими бледными пальцами, обработанными антисептиком, и проговорил, обращаясь к ассистенту:

– Должно получиться, как надо: чёткий, хороший оттиск. Проблем вроде бы не предвидится.

Но не успел он закончить фразу, как вдруг компьютер, из-за которого только что встал ассистент, зашипел, испустил струю пара и издал пронзительный гудок. Сэмпл не видела ассистента, но в его голосе явственно слышался благоговейный страх.

– Вызов от самого господина Анубиса.

Доктор лишь раздражённо скривился:

– Давненько Фюрер не прерывал меня за работой. Чем, интересно, обязаны такой чести?

Благоговейный страх в голосе ассистента сменился страхом обыкновенным, иначе говоря, судя по голосу, ассистент был напуган до полусмерти.

– Умоляю вас, доктор, у нас могут быть неприятности, если кто-то услышит, как вы его называете.

Но доктор только небрежно махнул рукой:

– Не волнуйся. Здесь нет подслушивающих устройств. В этом смысле я все проверил, когда наш песьеголовый простак пригласил меня поселиться в этом нелепом городе. Кстати, я здесь периодически все проверяю на наличие всяких «жучков». И дело не только в нём. Мне вообще следует быть осторожным, а то тут много желающих украсть мои изобретения. – Доктор подошёл к компьютеру, нажал на какую-то клавишу и проговорил с уважением в голосе, но всё же несколько панибратским тоном: – Мой господин Анубис. Приятно вас слышать. Давненько мы с вами не общались.

Голос Анубиса был неестественным и огромным, если так можно сказать о голосе. Он заполнял собой все пространство и, казалось, вбирал и себя самый воздух, так что у тех, кому «посчастливилось» его слышать, нередко случался приступ клаустрофобии вкупе с лёгким удушьем.

– Чужестранку уже отмаркировали?

Сэмпл тяжело сглотнула. Теперь и сам Анубис решил поучаствовать в её унижении. Доктор быстро проговорил:

– Ещё нет, мой господин. Там была задержка с бумагами. Но мы сейчас быстро все сделаем.

Голос Анубиса снова сотряс пространство:

– Не надо ничего делать.

Доктор моргнул:

– Не надо?

– Да, я сказал: не надо. У нас что, связь плохая? Или я недостаточно ясно выражаюсь?

– Нет, мой господин. Вы выражаетесь ясно.

Сэмпл не верила своим ушам. Случилось чудо. Она избежала кошмарной участи. Её отчаянная надежда сбылась. Отныне и впредь она никогда не позволит холодному разуму заглушить голос надежды.

– Пусть её приведут ко мне.

В голосе доктора слышалось чуть ли не разочарование.

– Без маркировки?

– Без маркировки и без клейма.

– Сейчас все сделаем.

– Да уж, давайте быстрее.

– Было приятно с вами пообщаться, мой господин. Обязательно загляните ко мне при случае, хочу показать вам свою работу.

Но Анубис уже отключился. Стало быть, он велел, чтобы Сэмпл привели к нему. Интересно, что это значит: спасение или просто отсрочка? Да, маркировки она избежала, но кто знает, что ждёт её в будущем – может, что и похуже? Даже задуматься страшно. Вот и не надо задумываться, сказала себе Сэмпл. Не забивай себе голову всякими домыслами, а то накрутишь себя до полуобморочного состояния. Просто скажи спасибо, что не прижгли лоб калёным железом. В принципе, это был очень правильный подход, вот только недумать про песьеголового бога – вернее, про этого клинического маньяка, взявшего себе облик древнеегипетского божества с головой шакала, – было никак невозможно, поскольку его многочисленные изображении были повсюду. На изображения Сэмпл уже насмотрелась до тошноты, а теперь ещё и услышала голос. Интересно, он всегда так разговаривает? Даже когда вы с ним находитесь в одной комнате? Оставалось только надеяться, что голос был смоделирован на специальной аудиоаппаратуре, как рёв Тарзана в старых фильмах с Джонни Вейсмюллером. Сэмпл где-то читала, что крик Тарзана получили простым наложением голоса ревущего самца африканского слона, рычащего льва и поющего йодлем ковбоя. Так и голос Анубиса вполне мог быть смикширован в равных долях из голосов Бенито Муссолини, Джеймса Эрла Джонса и позднего Элвиса Пресли на пике крещендо в «Мосте над бурными водами».

Ассистент уже отвязывал Сэмпл от кресла. Когда Анубис отключился, доктор вышел из кабинета, весь из себя раздражённый и злой: мало того, что Анубис выговорил ему при посторонних, так его ещё и лишили возможности причинить боль ближнему. Отстёгивая ремни, что держали Сэмпл, ассистент подозрительно оглядел комнату, словно не верил категорическим заявлениям доктора, что здесь нет никаких подслушивающих устройств. Он вытащил кляп изо рта Сэмпл и улыбнулся ей откровенно фальшивой улыбкой:

– Это большая честь, если тебя призывает Анубис.

Сэмпл принялась растирать затёкшую щеку. У неё не было желания вести светские беседы.

– Хочешь, местами с тобой поменяемся? Лично выразишь своё восхищение Большому Боссу.

Ассистент посмотрел на неё этак печально:

– Ты осторожнее. Они все слышат.

Сэмпл была совершенно не в настроении.

– А не пошёл бы ты в жопу, любезный. Ты же только что собирался меня прижечь раскалённым железом.

– У меня просто такая работа. Лично против тебя я ничего не имею.

– Все вы так говорите. И не надо рассказывать мне о своей тяжкой жизни, ладно? В данный конкретный момент мне вообще до пизды, слышат меня или нет. А если слышат, пусть слушают. Мне едва не прижгли лоб калёным железом. Чего мне ещё-то бояться? Какого хрена они со мной сделают?

Несмотря на всю свою браваду, про себя Сэмпл задавалась тем же вопросом. Какого хрена они с ней сделают? Пока что это её приключение представляло собой малоприятный коктейль из Вольтера и маркиза Де Сада. Она знала, как выглядит Анубис и какой у него голос. Она видела созданный им город, причём самые что ни на есть неприглядные его стороны. Вся исходная информация однозначно указывала на то, что и в дальнейшем ничего хорошего не предвидится.

Когда Сэмпл встала с кресла, в кабинет вернулся доктор Менгеле. Он злобно взглянул на неё. Выходит, он тоже был из той породы людей, кто совсем не умеет проигрывать.

– Ну что, всё-таки ты от меня ушла?

Сэмпл одарила его лучезарной улыбкой:

– Ну, ничего, док. Может быть, в следующий раз вам повезёт больше.

Доктор тоже улыбнулся. Но его взгляд оставался холодным и жёстким. Как арктический лёд.

– В следующий раз – обязательно. Мы ещё встретимся. Можешь не сомневаться.

* * *

Свет померк до приглушённого голубого сияния, и Джим обнаружил, что его окружают двенадцать – пятнадцать мелких пришельцев – мелких даже по сравнению с медиком и тем, первым, который Богарт, – росточком не выше двух с половиной футов. Они льнули к его ногам, словно стайка пытливых и дружелюбных детишек, а сознание захлестнуло приятное чувство, даже какое-то приторное в своей приятности. Словно ему в мозги залили сладкий тягучий сироп. Кое-кто из этой мелкоты пытался взять Джима за руку; другие щупали его хлопчатобумажную рубаху и кожаные штаны. Джим попытался их отогнать, просто шикнув на них, типа, брысь, мелочь пузатая. Руки прочь.

– Эй, со штанами, пожалуйста, поосторожнее. Мы с ними столько всего пережили вместе, и теперь они стали вроде символа меня.

Но маленькие пришельцы его не слушали. То есть не отгонялись. Похоже, им не было дела до символов Джима. Они продолжали хвататься и радостно щебетать, издавая какие-то странные звуки – нечто среднее между повизгиванием разыгравшегося щенка и писком только что вылупившегося птенца, – а приятное чувство стало совсем уже сахарным. Всё, что Джим делал и говорил, они принимали как весёлую детскую игру. Джим, однако, заметил, что при этом они медленно, но верно увлекают его в нужном направлении. И ещё он заметил – вернее, почувствовал, – что он здесь не один с этими маленькими и глазастыми. Рядом присутствовал кто-то ещё, кто-то невидимый, кто наблюдал, но сам не показывался – кто-то древний, недобрый, холодный и очень опасный. Каждый раз, как Джим пытался его разглядеть, мелкие пришельцы разворачивали его в другую сторону, и этот таинственный «кто-то ещё» оказывался за пределами поля зрения, умело пользуясь зыбким, неверным, галлюциногенным свечением, ловко скрывая себя. Джим так и не смог разглядеть, кто это был или что это было. Осталось лишь смутное впечатление чего-то совсем уже нечеловеческого: продолговатая голова, вроде лошадиной, длинные угловатые руки и зловещие паучьи движения. В голове почему-то вертелось слово «богомол», и это слово наполняло его непонятной тревогой. Правое полушарие мозга разнервничалось не на шутку.

– Не доверяй этим тварям. Говорю тебе. Им нельзя доверять. Представь ситуацию. Если бы был беспринципным, бессовестным и донельзя уродливым существом из другой галактики, с осьминожьими щупальцами и прозрачным мозгом, и тебе надо было вселить в представителей космической расы, которую ты собираешься злобно завоевать, ложное ощущение безопасности, что бы ты сделал?

Левое полушарие на секунду задумалось.

– Я бы замаскировался.

– И как бы ты замаскировался?

Левое полушарие снова задумалось.

– Я бы замаскировался в детёныша той космической расы, которую собираюсь злобно завоевать.

Правое полушарие поздравило левое за проявленную сообразительность.

– Вот именно. Большие глаза, хрупкое телосложение, огромная голова. Такие вроде бы безобидные существа, беззащитные, слабые – так и хочется их пожалеть, обогреть, защитить. Такая эмбриональная приманка. А приманки, как всем известно, бывают в ловушках.

У левого полушария созрел вопрос:

– Кто же тогда этот «богомол»?

Ответ правого полушария не понравился и ему самому: – Боюсь, это как раз и есть тот самый беспринципный, бессовестный и уродливый.

Полушария благополучно воссоединились, придя к соглашению, что теперь Джим не купится на уловки пришельцев. К несчастью, вся проделанная умственная работа пошла насмарку, едва Джим увидел стол. Этот стол был совсем не похож на привычный операционный, но его назначение было вполне очевидным. Стол был белым и круглым, с откидными вспомогательными столиками с разложенными на них инструментами и какими-то непонятными консолями и кронштейнами, которые, видимо, использовались в качестве миниатюрных подъёмных кранов. Все инструменты пришельцев были сделаны из блестящего, синего, как сапфир, металла. Своими странными обтекаемыми очертаниями они напоминали видения из пластических кошмаров Генри Мора, но их назначение, опять же, было более чем очевидным. Все они предназначались для зондирования, проникновения и вживления в плоть несчастных землян, коварно похищенных инопланетными существами, беспринципными, бессовестными и так далее. В общем, Джим понял, что его здесь держат за идиота. Он замер на месте.

– Ладно, ребята, спасибо большое, но мне пора выходить.

Он огляделся в поисках первого пришельца, который Богарт, но того нигде не было. Кто-то из мелкоты взял его за руку, но Джим резко её выдернул.

– В общем, так, дорогие мои. Меня зовут Джеймс Дуглас Моррисон, и вот что я вам скажу: поигрались – и хватит. На этот ваш стол я не лягу. Ни разу. Я, видите ли, не люблю медицину вообще и врачей в частности, кроме тех, кто выписывает рецепты на наркоту. Честное слово, ребята. Мистер Как-его-там восходит.

Мелкие пришельцы попятились. Выходит, с ними надо пожестче. Стоило рявкнуть – и они сразу же стушевались, что, собственно, Джиму и требовалось. Но тут он заметил одного из пришельцев повыше, и этот пришелец никуда не пятился и пятиться явно не собирался. Наоборот. Он пошёл прямо на Джима, целясь в него из какой-то штуковины, подозрительно похожей на оружие. Когда пришелец заговорил, Джим понял, что это был Богарт.

– На самом деле мне очень не хочется этого делать, друг мой, но ты сам напросился. Раз по-хорошему не хочешь, придётся применить силу.

* * *

Вскоре после того, как Сэмпл отделилась от Эйми, у неё развилась подсознательная и где-то даже маниакальная привычка подражать во всём героиням старых фильмов Джоан Коллинз. Очевидно, причиной тому было желание Сэмпл противопоставить себя бесхарактерной блондинистой непорочности Эйми. Всё началось ещё до разделения, когда Сэмпл трудилась над разработкой своего нового физического облика. Она тщательно изучила все фильмы Коллинз, начав с «Династии» и продвигаясь назад, к самым первым её ролям в низкобюджетных британских фильмах о трудных подростках типа «Только хорошие парни умирают молодыми». А сразу после разделения, когда Сэмпл в первый раз оказалась сама по себе и поэтому растерялась и даже слегка испугалась, она вдруг поймала себя на том, что фильмы Коллинз помогают ей преодолевать страх и неуверенность. Она строила свою новую жизнь, ориентируясь исключительно на героинь Коллинз, как будто актриса была ей «приёмной» сестрой или невидимой подругой, всегда готовой помочь добрым советом. Разумеется, Сэмпл, как человеку самостоятельному и строптивому, такой расклад очень не нравился; в конце концов, она всё же избавилась от этой дурацкой привычки – ценой немалых усилий, кстати, – и никогда никому не признавалась в своей маленькой слабости. Но теперь, когда Сэмпл привели в Тронный Зал Анубиса, былое стремление искать совета у Джоан Коллинз вновь заявило о себе со страшной силой; должно быть, вследствие затяжного стресса, появившегося в связи с её пребыванием в Некрополисе. Но как бы там ни было, едва Сэмпл вошла в Тронный Зал, она, сама того не желая, прониклась мыслью, что попала на съёмки «Земли фараонов».

Если Некрополис производил впечатление города обветшалого, замызганного и запушенного, то дворец Анубиса поражал царственным до нелепого великолепием. В цветовом оформлении Тронного Зала преобладали золото и бирюза, а размер помещения поражал своими эпическими пропорциями. Насколько Сэмпл поняла, Тронный Зал использовался Анубисом для приёма гостей и просителей из его же подданных, и понятно, что в присутствии царя и бога всякий, кто не царь и не бог, должен чувствовать себя подавленным и сокрушённым величием своего господина, но этот зал был размером с две баскетбольных площадки, его разделяли два ряда массивных колонн, а высота потолка достигала как минимум сорока футов. Стены были украшены фресками с изображением богов и демонов, причём сюжеты всех фресок однозначно подчёркивали главенствующее положение Анубиса в местном пантеоне: он, разумеется, был самый умный, самый красивый и самый сексуальный.

Непосредственно перед входом в Тронный Зал с Сэмпл провели небольшой инструктаж. Ей сказали, что в зал она пойдёт через золочёные двойные двери, прямо напротив трона. Как вновь прибывшей, ей надо будет спуститься по широкой лестнице, что начинается прямо от двери и ведёт вниз, непосредственно к трону – то есть до трона ещё остаётся ярдов пятьдесят, не меньше. Её строго-настрого предупредили, что начинать спускаться можно только тогда, когда Анубис так или иначе даст ей понять, что подзывает к себе. Может быть, все это и произвело бы на Сэмпл глубокое впечатление и даже внушило бы ей благоговейный страх, но она давно убедила себя в собственной исключительности, так что любые потуги на проявление чужой исключительности на неё не действовали.

Подготовка к встрече с Анубисом была ещё более тщательной и усердной, чем в студии Толстого Ари. Конечно, приятно, когда столько народу занимается твоим внешним видом – скачут вокруг тебя, только что не облизывают, – но не дважды же в день! Впрочем, «конечный продукт» получился и вправду роскошным. Глядя на себя в зеркало. Сэмпл подумала, что ради такого можно было и пострадать. Она примерно представляла, что уготовил ей этот маньяк с головой шакала, но какие бы мерзости он для неё ни припас, по крайней мере оные мерзости будут твориться в роскоши. Сэмпл рассудила, что, похоже, ей всё-таки повезло. Может быть, здесь, на своём участке загробного мира, Анубис и представляется богом, сокрушающим всех и вся своей мощью, как взбесившийся паровой каток, но Сэмпл уже поняла, что в глубине души это был робкий, закомплексованный и не уверенный в себе человек, который таким вот образом пытался поднять самооценку и отплатить за все унижения и обиды досмертной жизни. В общем, типичный мужик из породы затюканных неудачников. А уж как управлять мужиками, Сэмпл знала прекрасно. Дайте время, и этот Анубис сделает всё, что она ему скажет.

Первым делом с Сэмпл смыли всю студийную краску-замазку и стёрли с лица макияж. Очевидно, что было нормально для телешоу Толстого Ари, никак не годилось для дворцовых покоев самого бога-правителя. Сказать, что здешние визажисты были искуснее, чем гримёры на студии Толстого Ари, – это вообще ничего не сказать. Всё равно что сравнить бельгийских кружевниц с нью-йоркскими портнихами. Прислужницы во дворце Анубиса работали в благоговейном молчании, словно ткали гобелен из Байё или трудились над миниатюрами в священных книгах. Если бы Сэмпл могла выбирать, она предпочла бы фривольную и язвительную болтовню студийной гримёрной, но её мнения никто не спрашивал, так что ей приходилось мириться с этой суровой тишиной. Впрочем, она не могла бы пожаловаться на результаты работы дворцовых прислужниц. Если на студии Толстого Ари её превратили в распутницу, доступную любому, кто платит деньги, то здесь, во дворце Анубиса, из неё творили настоящий шедевр – образчик изысканности и вкуса.

Когда визажистки закончили, их сменили костюмерши – или как это называется во дворцах? В общем, ответственные за наряды и украшения. Костюм, в который они обрядили Сэмпл, был достаточно скромным: та же стандартная юбка с запахом, хотя ткань была качеством явно повыше, чем всё, что Сэмпл видела прежде, и «летящая» накидка с огромными подкладными плечами и узором из причудливо переплетённых соколиных крыльев, расшитых красным, зелёным и золотистым шёлком с металлическим отливом. Надо сказать, что и качество ткани, и безупречный крой произвели впечатление на Сэмпл. При каждом движении вышивка на накидке поблёскивала и будто струилась, словно горячая кожа волшебной змеи из текучего расплавленного металла.

Непосредственно перед тем как идти к Анубису, Сэмпл разъяснили, что надо делать, когда ты в первый раз предстаёшь перед сиятельным господином. Причём инструктаж проводила сама Зиппора, старшая наложница Анубиса, – женщина в самом соку, вылитая Катрин Денёв в пору зрелости, – управлявшая сералем божественного владыки железной рукой Маргарет Тэтчер загробного мира. Её короткая лекция представляла собой очень формальную и где-то даже теологическую речь – как, собственно, и должно быть, когда приходится иметь дело с богом. Однако в конце, когда Зиппора ещё раз подчеркнула, что никогда, ни при каких обстоятельствах Сэмпл не должна возражать или перечить господину, Сэмпл сделала мысленную отметку: как только она прояснит все вопросы относительно своего положения и вероятности выйти из этого приключения живой и здоровой – если слово «живой» тут уместно, – уж она найдёт способ, указать этому придурочному божку, чего он стоит на самом деле.

У золочёных дверей, что вели в Тронный Зал, стояли огромные стражи-нубийцы, буквально лоснившиеся от масла. Прислужницы довели Сэмпл до самых дверей, но в зал она вошла одна. Стражники были совершенно одинаковые, словно их собирали на одной поточной линии по одному шаблону. Выше семи футов ростом, с гладко выбритыми головами, одетые в короткие военные юбки типа килтов, совершенно не оставлявшие простора воображению. В смысле интригующих догадок, а что там под юбкой. Вооружённые позолоченными кривыми турецкими саблями стражи смотрели прямо перед собой; когда Сэмпл подошла к дверям, они как будто её и не заметили – по крайней мере никак не дали понять, что они её видят. Зиппора ничего не говорила про стражей, однако Сэмпл решила, что кокетничать с ними не стоит, хотя искушение было велико. Она прошла мимо этих красавцев, даже не задержав на них взгляд, вышла на узенькую платформу, где начиналась лестница, и удостоилась чести в первый раз лицезреть Анубиса, великого и ужасного, во всей красе.

Впрочем, Анубисов было двое. Вернее, две версии: Анубис во плоти и гигантская скульптура, изображающая, понятно, того же Анубиса. Сам Анубис сидел на Великом Божественном Троне, а Великий Божественный Трон стоял на возвышении между ступнями гигантского, до потолка, изваяния Анубиса – то бишь себя, любимого, – высеченного из чёрного отполированного обсидиана и украшенного инкрустацией из золота и драгоценных камней. Снизу статую подсвечивали мигающие движущиеся прожекторы. Анубис был изображён сидящими на троне в царственной позе, с традиционными символам власти в руках – серпом и цепом. Подлинный же Анубис являл полную противоположность своему величавому изображению. Он сидел, небрежно развалившись на троне, закинув одну ногу на подлокотник, – в общем, изображал скучающего декадента. Как и статуя, живой Анубис был весь изукрашен золотом: короткая золотая юбка с запахом на бёдрах, широченный воротник из чеканного золота.

Сказать, что Анубис был хорошо сложён, это вообще ничего не сказать. Его тело являло собой совершённый образчик идеальной мужской фигуры, что обычно достигается лишь путём изнуряющих тренировок со штангой и прочими тяжестями; однако Сэмпл сомневалась, что Анубис добился таких результатов путём банального тягания железок, ибо не царское это дело. Даже с такого расстояния рельеф его божественных мышц выделялся под бронзовой кожей. Поскольку Анубис сидел, было трудно понять, какой у него рост, но по примерным прикидкам – уж никак не меньше семи футов. Но что действительно поразило Сэмпл, хоть и привыкшую, что здесь, в мире загробном, все фантазии, даже самые странные и ненормальные, воплощаются просто на раз, – это как органично его шакалья голова соединялась с человеческим телом. Разве что шея конусообразной формы смотрелась несколько необычно, но совершенно не портила общего впечатления.

Как Сэмпл и ожидала, бог был не один в Тронном Зале. Ещё двое стражей-нубийцев с мрачными и где-то даже зловещими лицами стояли по обеим сторонам трона, прижимая к груди свои кривые турецкие сабли. У подножия трона сидели три почти обнажённые прислужницы – подавали вино своему господину, гладили его по ногам и подносили золочёные блюда с какими-то экзотическими сластями. Надо ли говорить, что и стражи, и девушки полностью соответствовали общепринятым представлениям о том, какими должны быть стражи и прислужницы у великого бога-царя. Однако последний персонаж этой живой картины оказался не столь предсказуем, как все остальные. Он стоял в глубине зала, куда не доходил мерцающий свет прожекторов, и был одет в длинный плащ с капюшоном наподобие рясы монаха-картезианца. Лицо этого человека скрывалось под капюшоном, но стоило Сэмпл только взглянуть на него, как ей вдруг стало тревожно и неуютно. Тёмная, сумрачная фигура, таящаяся в тени, на границе сияющего ореола, что окружал трон Анубиса. Сэмпл даже не поняла, мужчина это или женщина. Оставалось только предположить, что это классический серый кардинал, всесильный советник, жестокий и деспотичный, наделённый немалой властью и непримиримый к соперникам. Из истории, а также по собственному печальному опыту Сэмпл знала, насколько опасны такие люди.

Пока Сэмпл размышляла и делала выводы, фигура в сером наклонилась вперёд и что-то шепнула на ухо Анубису. Тот резко повернул голову в сторону Сэмпл. В этом движении было что-то от хищной птицы. Пока этот самозваный бог разглядывал Сэмпл, её захватила здоровая тяга к ниспровержению всяческих дутых авторитетов, выразившаяся в почти безудержном желании засмеяться. Было в Анубисе что-то такое, что наводило на мысли о театре абсурда, где-то тревожном и даже страшном, но больше смешном. Под определённым углом Анубис – с его заострёнными, вытянутыми вверх ушами – был прямо вылитый Бэтмен с имплантированной собачьей мордой. Он вдруг увиделся Сэмпл нелепой смесью героя в плаще и маске и мультяшной собачки. Но как только Анубис взмахнул рукой, подзывая Сэмпл, все веселье внезапно сошло на нет. В жизни, если так можно сказать, его голос звучал ещё более мощно, чем в динамиках на компьютере в кабинете у «доброго» доктора – не сказать чтобы очень громкий, он всё равно подавлял и оглушал.

– Сэмпл Макферсон, подойти к нам.

Сэмпл сделала глубокий вдох, расправила плечи и пошла вниз по мраморной лестнице, очень стараясь произвести впечатление, показать себя в выгодном свете и подчеркнуть чувство собственного достоинства. Джоан Коллинз могла бы ею гордиться. И только где-то на середине лестницы она вспомнила, как в «Земле фараонов» Джоан Коллинз привязали к столбу, выпороли кнутом, а в конце фильма – заживо похоронили.

* * *

Джим схватил за руку ближайшего пришельца из мелких и со всей силы швырнул его в Богарта. Дальше всё происходило словно в замедленной съёмке. Джим ещё поразился, каким лёгоньким – почти невесомым – оказался инопланетянин. Он поднял его, словно это была кукла из пенополистирола; земного ребёнка того же роста и той же комплекции он никогда не поднял бы с такой же лёгкостью.

– Все правильно, ублюдки глазастые. Бегите отсюда, мелкие вы пиздюки. Вы меня довели, а я страшен во гневе. Все, у меня боевое безумие. Разойдись, а то пришибу на хрен. Я не какой-то там тихий и смирный придурок, которого вы утащили к себе на тарелку для опытов. Я – человек, который звучит гордо. Да, я, как и все, произошёл от обезьяны. Но моя обезьяна была задиристой и крайне вредной. Так что вы со мной поосторожней. У меня, знаете ли, дурная наследственность. Кстати, мы, в смысле земляне, изобрели огонь, колесо и рычаг и так испоганили собственную планету, что дальше некуда. В общем, мы неудержимы в своих разрушительных устремлениях, и нам не страшны никакие пришельцы, вот!

Джим огляделся. Что ему нужно – так это какое-нибудь оружие. Он уже окончательно распсиховался и не внимал голосу разума. Ему было плевать, что его сюда не приглашали и не тянули силой – он сам забрался на тарелку, по собственному, так сказать, почину. Ему было плевать, что беспорядочный погром на НЛО в полёте равносилен самоубийству – то есть не обязательно, но вполне вероятно. В конце концов, с ним уже было нечто подобное, когда он – пьяный, изнывающий от скуки и с обострённым стремлением к саморазрушению – пытался открыть аварийный выход в самолёте, где-то над Скалистыми горами, рейс из Лос-Анджелеса в Чикаго. Да и хрен бы с ней, с этой тарелкой! Разгромить её ко всем чертям! Ради такого удовольствия Джим был готов даже вернуться в Большую Двойную Спираль.

Богарт упал, сбитый мелким пришельцем, которого Джим запустил, как метательный снаряд. Сам Джим шагнул к операционному столу. Среди разложенных там инструментов должно найтись что-нибудь подходящее. В смысле, что можно использовать как оружие. Джим увидел какую-то хреновину длиной дюймов в десять, похожую на хирургическую пилу, схватил её и обернулся, готовый сражаться и стоять до конца. Но его ждал неприятный сюрприз. В том смысле, что конец уже наступил. Богарт уже выбрался из-под маленького пришельца и теперь стоял на коленях, деловито целясь в Джима из своего оружия, похожего на цилиндр матового металла.

Только свирепая ярость помешала Джиму сообразить, что у него нет ни малейшего шанса. Будь он сейчас в состоянии мыслить здраво, он бы бросил пилу и немедленно сдался. Вместо этого он бросился прямо на пришельца с оружием. Вспышка от выстрела ослепила его. Он вообще ничего не чувствовал, поэтому даже не знал, стоит он ещё на ногах или уже нет. Он видел только мерцающее голубое сияние – и все.

* * *

Анубис высунул ярко-красный язык и слизал соус из тёртого хрена со своей собачьей морды. Язык был длинный и доходил до самых усов. За исключением глотки и голосовых связок голова у Анубиса была в точности как у собаки – те же движения, те же повадки, – Сэмпл даже подумала, что в жару он, наверное, вываливает язык. Было действительно трудно понять, где кончается человек и начинается пёс. При виде алого языка Анубиса у Сэмпл возникли и другие вопросы, более интимного, скажем так, свойства, но поскольку Анубис, похоже, закончил её разглядывать и собирался заговорить, она решила отложить все свои размышления и домыслы на потом.

Оглядев Сэмпл с головы до ног, Анубис прочистил горло и проговорил с важным видом:

– Если ты собираешься нам солгать или же наплести небылиц, якобы объясняющих, как ты оказалась в нашей реальности, можешь не утруждать ни себя, ни нас. Мы знаем про тебя все, Сэмпл Макферсон.

Он подался вперёд и подхватил очередной кусок сырого мяса с серебряного блюда, которое держала одна из прислужниц. Сэмпл так и не поняла, он что, ел всё время или просто решил воспользоваться благоприятной возможностью слегка перекусить, раз уж все равно тут сидеть. Молодая прислужница, что держала блюдо, была почти полностью обнажена, не считая тонких плетёных сандалий, золотого воротника, отделанного бирюзой, и золотой же цепочки на талии. Анубис брал кусок мяса, макал его в миску с соусом – майонез со сладкой горчицей и тёртым хреном, – которую держала другая прислужница в синем шёлковом тюрбане и с огромным опалом в пупке. Песьеголовый бог-царь подносил мясо в соусе к носу, слегка запрокидывал голову, а затем опускал его в рот. Потом закрывал глаза и жевал, смачно чавкая и причмокивая от удовольствия, – иными словами, великий правитель совершенно не умел вести себя за столом. Доев мясо, он опять облизал морду и снова воззрился на Сэмпл:

– Также мы знаем все про твою сестру Эйми и про её поиски совершённых Небес.

Сэмпл, до этого только молчавшая, решила, что уже пора и высказаться:

– Похоже, вы хорошо информированы, мой господин.

Анубис прищурился:

– Разумеется, мы хорошо информированы. Мы же боги, правильно?

Сэмпл опустила глаза, старательно изображая униженное смирение перед лицом столь великого и всезнающего божества. Пока что надо ему подыгрывать – ещё не время показывать свой характер. И ещё Сэмпл хотелось как следует рассмотреть человека в сером плаще, за троном Анубиса. Как и Толстый Ари, и доктор Менгеле, он, по всей видимости, обладал здесь немалым влиянием – по крайней мере мог позволить себе выбрать облик по собственному усмотрению, не считаясь с обязательной древнеегипетской тематикой. Да, Сэмпл очень хотелось его рассмотреть, но сейчас было не самое подходящее время.

– Ты явилась сюда без приглашения.

– Прошу прощения, мой господин. Я не знала, что для этого требуется специальное разрешение.

– Похоже, ты много чего не знаешь. Для человека, который до этого управлял своим собственным скромным владением, ты поразительно невежественна.

Сэмпл давно уже не называли невежественной, и ей стоило немалых трудов сдержаться и не высказать Анубису всё, что она о нём думала. Но она понимала, что сейчас самое безопасное – изображать раболепное смирение. Это было непросто. Анубис жутко её бесил.

– Я слышала столько чудесных рассказов о вашем великом городе, мой господин, что мне захотелось увидеть все это своими глазами.

Сэмпл казалось, что у неё получается очень даже лихо, но тут Анубис издал глухой рык.

– Мы тебя предупреждали, не пытайся нам лгать, Сэмпл Макферсон.

Сэмпл подняла голову и посмотрела прямо в глаза Анубису:

– Уверяю вас, мой господин, я не лгу.

– Но и не говоришь всей правды.

– Мой господин?

– Мы, разумеется, понимаем, что тебе захотелось увидеть все великолепие нашего царства, но мы также знаем, что ты проникла сюда незаконно, выполняя особую миссию, порученную своей сестрой. Ты же не станешь отрицать, что прибыла сюда в поисках человека – художника с богатым воображением, – чтобы он помог твоей сестре Эйми довести до ума её жалкие Небеса?

После этого ошеломляющего заявления Анубис ещё пару секунд смотрел Сэмпл прямо в глаза – так сказать, для закрепления эффекта, – а потом отвернулся и потянулся за очередным куском мяса. Сэмпл, кажется, удалось не выказать своего удивления, хотя это и стоило ей немалых усилий. Откуда урод с запущенным случаем мании величия знает столько всего про неё и про Эйми? Может быть, у него есть шпионы на Небесах Эйми? Или, ещё того хуже, у неё в Аду? Ведь кто-то же поставляет ему информацию. Похоже, она серьёзно недооценила этого песьеголового психопата. Может быть, у него есть своя шпионская сеть по всему Загробному Миру, состоящая из свихнувшихся неудачников, отмороженных садистов и вечно всем недовольных придурков, которым нравится изображать из себя Джеймса Бонда или Эдгара Гувера.

– Могу лишь повторить, мой господин, что мне действительно очень хотелось увидеть ваш город, о котором я слышала столько рассказов. Я не отрицаю, что согласилась посодействовать сестре в поисках человека, который смог бы помочь ей в обустройстве её владений, но…

Анубис вдруг прекратил жевать и оборвал Сэмпл на полуслове:

– Давай предположим, что ты явилась бы сюда по открытому приглашению, со всеми необходимыми документами и верительными грамотами. Но попытка похитить кого-то из наших подданных, каковые являются нашей собственностью, и увезти во владения твоей сестры – это само по себе уже тяжкое преступление.

Сэмпл так и не поняла, к чему он клонит, и решила сыграть под дурочку:

– Я не понимаю, мой господин.

– Если бы ты завербовала своего художника здесь, в Некрополисе, и попыталась увезти его из города, это было бы покушением на мою личную собственность. Иными словами, это расценивалось бы как кража. А ты стала бы воровкой.

Сэмпл изобразила оскорблённую невинность:

– Мой господин, я не воровка.

– Да? Все в Некрополисе, на прилегающих территориях и в протекторатах, включая и население, является нашей личной и неотчуждаемой собственностью. Поэтому похищение любого из граждан Некрополиса считается воровством.

– У меня и намерений таких не было, мой господин.

– Как там говорится: дорога в Ад вымощена благими намерениями? Уж ты должна знать эту пословицу – ты же пыталась свой собственный Ад создавать. Такой мелкий, ничтожный адик.

Тут Сэмпл не выдержала. Ещё не хватало, чтобы этот ушастый мутант критиковал её творение!

– Мой Ад – не мелкий.

Анубис закатил глаза:

– Да неужели?

Сэмпл вспомнила предупреждение Зиппоры: никогда, ни при каких обстоятельствах не перечить и не возражать Анубису. Но его замечание насчёт «мелкого и ничтожного адика» вывело её из себя. Анубис повторил свой вопрос, теперь в его голосе явственно слышалась угроза:

– Да неужели?

Сэмпл быстро пошла на попятный.

– Наверно, правильнее было бы сказать «скромный», мой господин. Или может быть, «камерный».

– Мелкий? Скромный? Камерный? Какая разница?! – рявкнул Анубис. – Он хоть в чём-то похож на Некрополис?

Теперь Сэмпл могла сказать чистую правду:

– Нет, мой господин. Он совсем не похож на Некрополис.

– Он с ним сравнится в размерах?

– Нет, мой господин.

– В великолепии и пышности?

– Нет, мой господин.

– В широте и размахе замысла?

– Нет, мой господин.

– Тогда стоит ли вообще о нём говорить? Жалкая, второстепенная конструкция.

Сэмпл едва поборола искушение высказать этому самодовольному мудаку, что его Некрополис, при всей своей «пышности, великолепии и широте и размахе замысла», представляет собой самое худшее проявление тоталитаризма с тех пор, как в Албании свергли коммунистов. Она развела руками, как бы признавая своё поражение.

– Пусть и жалкая, но моя собственная.

Анубис нахмурился, словно его оскорбил даже этот примирительный жест, но тут человек в сером плаще выступил из-за трона и что-то шепнул на ухо своему повелителю и господину. Анубис весь просиял и кивнул:

– Хорошая мысль, Я бы даже сказал, очень верная мысль.

Человек в сером плаще вновь отступил в тень. Сэмпл так и не успела его рассмотреть. Она увидела только сверкающие глаза – лицо скрывал капюшон. Анубис покосился на Сэмпл:

– Наш хранитель снов говорит, что даже если не принимать во внимание твоё преднамеренное покушение на нашу собственность, планы твоей сестры по расширению владений – это само по себе может стать очень серьёзной проблемой.

Теперь Сэмпл действительно растерялась, и ей уже даже не нужно было притворяться, что она чего-то не понимает. Во-первых, что это за должность такая, хранитель снов?

– Проблемой, мой господин?

– Наш хранитель снов предполагает, что такая экспансия – это только начало, что твоя сестра претендует на то, чтобы назваться божественной сущностью. А всякое мыслящее существо должно понимать, что мы – единственный аккредитованный бог, облечённый соответствующими полномочиями, в этом секторе Загробного Мира.

Сэмпл расправила плечи. Пора уже высказать этому напыщенному уроду с явными отклонениями в психике всё, что она о нём думает – и по поводу его аккредитованной божественности, и по поводу проницательных предположений его хранителя снов. Она напустила на себя официозный вид с элементами истерического слабоумия – похоже, это был единственный верный способ разговаривать с Анубисом.

– Смею уверить вас, мой господин, поскольку я всё-таки знаю свою сестру лучше, чем ваш хранитель снов, а стало быть, мне как-то сподручней судить о её намерениях…так вот, смею уверить вас, что у неё даже и в мыслях не было претендовать на роль Бога. Она просто пытается, в меру своих скромных сил, создать максимально удобные и приятные условия для всех, кто приходит в её владения после смерти в поисках традиционного христианского Рая. Разумеется, если вам недостаточно моего слова, вы всегда можете обсудить все интересующие вас вопросы непосредственно с моей сестрой.

Сэмпл была очень довольна собой. Она посрамила хранителя снов, не вступая в открытую конфронтацию. И самое главное, Анубис, похоже, купился. Во всяком случае, он призадумался. А чтобы было не так скучно думать, отправил в рот очередной кусок мяса. К несчастью, и хранитель снов не дремал. Он снова склонился к уху сиятельного господина и принялся что-то шептать, сверкая глазами из-под капюшона. Анубис опять улыбнулся:

– Наш хранитель снов отмечает, что эта дискуссия относительно наличия или отсутствия у твоей сестры устремлений к обожествлению своей персоны носит чисто академический характер. Поскольку ты вряд ли увидишь свою сестру в обозримом будущем.

Сэмпл совсем не понравилась эта последняя фраза. Равно как и улыбка Анубиса.

– Почему – вряд ли, мой господин?

– Потому что, как очень верно заметил наш хранитель снов, теперь ты тоже являешься нашей собственностью.

Уверенность Сэмпл как-то сразу поумерилась.

– А позвольте спросить, из чего ваш хранитель снов вывел такое умозаключение?

Анубис небрежно взмахнул рукой, как бы давая понять, что ответ очевиден.

– Ты явилась и наши владения нелегально, без приглашения и без предварительного ознакомления с нашими правилами относительно статуса иногородних приезжих. Ты не запрашивала разрешения на въезд, вида на жительство и других необходимых бумаг. Ты не испросила у нас аудиенции и не представила верительных грамот. Ты даже не попросила у нас метафизического убежища. Если б ты поступала в соответствии с действующим законодательством, ситуация была бы иной. Может быть. А так…

Сэмпл попыталась схватиться за подкинутую соломинку.

– Допустим, я попрошу метафизического убежища прямо сейчас?

Анубис нахмурился и поглядел на хранителя снов. Тот покачал головой. Анубис опять повернулся к Сэмпл:

– Нет, нам подсказывают, что у тебя вышли все сроки для подачи прошения. Если бы ты обратилась к нам сразу же по прибытии, тогда, может быть, что-то и получилось; но ты отправилась развлекаться по грязным барам, самого низкого пошиба, так что в итоге тебя арестовали и едва не продали в рабство. А сейчас уже поздно, Сэмпл Макферсон. Теперь ты наша собственность.

Он умолк, словно обдумывая интересную мысль, которая только сейчас пришла ему в голову, но тут же тряхнул головой, как бы давая понять, что, при здравом размышлении, мысль оказалась не такой уж и удачной.

– Осталось только решить, что нам с тобой делать?

* * *

Джим парил в облаке синего электричества. Его тело лежало обмякшее и безвольное. Он прислушался к своим ощущениям – ощущения подсказывали, что он именно парит. Но при этом не движется. В смысле, в каком-то конкретном направлении. Просто висит в невесомости, в облаке синего электричества, в окружении трескучих искр. И ему это очень не нравилось. Он хорошо помнил, что было до этого: вступил в драку с космическими пришельцами на их территории, в него стреляли из лучевого ружья, после чего он оказался здесь, в этом странном облаке. В общем, сыскал приключений на задницу.

– Зря я, наверное, отказался от медосмотра, Надо было соглашаться. Может, тогда бы отделался лёгким испугом, а теперь неизвестно, что со мной будет.

Мысли вслух принесли некоторое облегчение. По крайней мере теперь Джим знал, что вокруг существует некая внешняя среда, некое пространство, которое можно определить как «объективно ощущаемую реальность». Больше всего он боялся, что его заперли внутри собственного сознания и эти искры статического электричества – всего лишь вспышки в его собственных синапсах. В общем, Джим малость воспрянул духом. Тем более что он получил ответ на свои мысли вслух, чего уж совсем не ожидал.

– Да, ты очень зря отказался от медосмотра. Надо было соглашаться. – Голос трещал электрическими помехами, но Джим подумал, что это был тот пришелец, который медик. Уж точно не Богарт.

– И долго вы меня собираетесь тут держать?

И вдруг оказалось, что он лежит на мягком, как будто простёганном полу. Он уже понял, что если задать НЛО вопрос, есть хорошие шансы получить ответ, пусть даже это будет совсем не такой ответ, которого ты ожидаешь. Джим быстро себя осмотрел, убедился, что с ним вроде всё в порядке – голова-руки-ноги на месте и не подверглись каким-то загадочным изменениям, и мозги тоже работают, мысли мыслятся, думы думаются, – приподнялся на локтях и сел, насторожённо глядя по сторонам в ожидании новых сюрпризов. Он ни капельки не сомневался, что пришельцы с ним ещё не закончили. Как говорится, продолжение следует.

По форме комната напоминала яйцо. Вернее, половинку яйца, которое разрезали вдоль и положили срезом вниз, так что пол получился плоским, шириной где-то в двадцать пять футов и самом широком месте, а потолок – куполообразным. В интерьере имелись две большие плоские подушки, опять же яйцеобразной формы, из какого-то мягкого пластика или, может, резины. Джим подумал, что это, наверное, кресла. Была и «кровать», то есть что-то похожее на кровать – такая же яйцеобразная подушка, но значительно больше размером, чем «кресла». Вверху, под куполом, плавали сплюснутые шары – кружились по вытянутым орбитам, наподобие игрушки «вечный двигатель», только если в земных «вечных двигателях» шарики держатся на штырьках и на проволочках, у здешних движущихся элементов декора не было никакой видимой поддержки.

Даже дверь – или входной люк – была сделана в форме яйца, повторяющего изгиб закруглённой стены в самой узкой части комнаты. На двери не было ни замка, ни ручки. Джим поднялся на ноги. Он решил провести небольшой эксперимент: подошёл к двери, опёрся на неё обеими руками и толкнул. Сначала легонько, потом сильнее. Дверь не поддавалась. Хотя, может быть, это была и не дверь, а просто какая-нибудь декоративная панель. Но ведь надо же как-то входить-выходить. Если это не дверь, тогда где же дверь?

Впрочем, не исключён и такой вариант, что его заперли здесь, словно в какой-нибудь футуристической камере для злостных еретиков и возмутителей спокойствия. Но поскольку такой вариант Джиму очень не нравился, он решил сразу его исключить. Во всяком случае, из списка того, о чём надо подумать в первую очередь. Он отступил от двери – он всё-таки думал, что это дверь, – и проговорил громко и чётко:

– Откройте, пожалуйста.

Ничего. Тогда он попробовал вместо просьбы приказ:

– Откройте дверь.

Опять – ничего. Джим улыбнулся, представив, как он выглядит со стороны.

– Откройте, пожалуйста, дверь. Или всё-таки люк? Люк откройте. Пожалуйста.

На самом деле Джим и не ждал никаких положительных результатов, и дверь – или люк – его в этом смысле не разочаровала. Он отошёл от двери – или люка – и присел на кровать, чтобы обдумать своё положение. Кровать оказалась мягкой и немного просела над ним, как самый обыкновенный матрас, – хотя с виду казалась твёрдой. Ну что ж, пришельцы хотя бы подумали о его удобствах. Пустячок, а приятно. Хотя… например, мини-бара здесь нет. То есть удобства ему обеспечили самые минимальные.

– А можно стаканчик мартини?

Похоже, нельзя.

Сейчас Джима больше всего волновало, что пришельцы предпримут дальше – в смысле, по отношению к нему, – и, погружённый в свои, прямо скажем, не очень весёлые размышления, он даже не сразу сообразил, что это была за комната. А когда до него наконец дошло, понимание обрушилось грудой футуристических стеклянных кирпичей.

– Господи, это ж, бля, «Джетсоны».

Пришельцы заперли его в комнате, оформленной под кадиллак из научной фантастики 1950-х годов. То, что Джим уже начал считать своей тюрьмой, оказалось всего-навсего декорацией к крупнобюджетной космической опере типа «Запретной планеты» или «Этот остров Земля». Одно из двух: либо это рукотворная иллюзия, либо контролируемая галлюцинация. Джиму как-то не верилось, что настоящие инопланетяне стали бы оформлять свой корабль в ретро-традициях школы дизайна от «Капитан Видео». Скорее всего эту комнату сконструировали специально для него, ориентируясь на информацию, добытую из его же сознания; то есть либо он был для пришельцев подопытным зверем для бихевиористских исследований, либо они с маниакальным упорством пытались создать ему такие условия, чтобы он себя чувствовал здесь «как дома».

– Хоть бы окна тут сделали, что ли.

Джим даже подпрыгнул от неожиданности, когда целая секция закруглённой стены просто исчезла и за нею открылся безбрежный космос – пронзительная чернота в ярких звёздах, и Сатурн с его кольцами на заднем плане.

– Черт!

Джим буквально похолодел от ужаса. Тарелка разваливается на части. В неё попал метеорит. Их подбили фотонной торпедой. Но потом до него дошло, что ничего страшного не происходит – просто открылась смотровая панель.

– Мать моя женщина.

Вид на космос из космоса – это было потрясающе. Зрелище поразительное и ужасающее в своём безмерном великолепии. Это было похоже на первый кислотный трип на Земле. На глаза навернулись слёзы. Такой красоты Джим не видел ещё ни разу. Небо было не просто чёрным – оно было предельно чёрным. Звезды – невообразимо яркими. Они не мерцали, потому что здесь не было атмосферы, чтобы преломлять свет. Одни из спутников Сатурна – наверное, Титан, хотя Джим не особенно разбирался в астрономии, – как раз поднимался над краем огромной планеты. Джиму было даже не важно, настоящее это всё или просто иллюзия. И кажется, безразлично, что готовят ему пришельцы. Они показали ему это небо, по сравнению с которым все меркнет, и ради этого он готов был простить им все – что бы они с ним ни сделали.

– Вот блин, на фиг.

В земной жизни у Джима было три самых больших огорчения. Из разряда «безумных мечт», которым не суждено сбыться именно в силу своего безумства. Джим не видел живого концерта молодого Элвиса Пресли, не мог летать, как Супермен, и никогда не был в открытом космосе. И вот теперь одно из этих безумных мечтаний сбылось. Осталось, стало быть, ещё два. Если бы Джим уже не был мёртвым, теперь он мог бы умереть счастливым. Захваченный этой сияющей бесконечностью, Джим не заметил, как дверь в стене тихо открылась.

– Привет, Джим. – Первый голос был светлый, блондинистый, если так можно сказать о голосе, с придыханием, и как бы испуганный своей собственной силой.

– Добрый вечер, Джим, – Второй голос был равнодушный, прохладный, с намёком на ленивое презрение.

Джим обернулся. Зрелище, представшее его изумлённому взору, само по себе было не менее великолепным, чем вид из смотровой панели.

– Я Эпифания.

– А я Девора.

– Любовался на звёзды, Джим?

– А теперь полюбуйся на нас.

Джим сразу понял, что это – искусно сработанная иллюзия, но ему было уже всё равно. Живая картина в стиле научной фантастики пятидесятых теперь была полностью завершена. Эти две женщины, явившиеся нарушить его уединение, словно сошли с обложки космических комиксов Уолли Вуда. Статные и высокие, почти одного роста с Джимом, они были одеты в облегающие костюмы звёздных воительниц и в прозрачные круглые шлемы. Эпифания была роскошной блондинкой – в полном соответствии с голосом, и костюм на ней был серебряный с голубым отливом – того же оттенка, что стены в комнате. Девора была жгучей брюнеткой с кожей цвета густого мёда, и её костюм очень подходил к волосам – чёрный металлик в тонкую красную полоску. Джим так и не понял, из чего сделаны эти костюмы. То ли из мягкого пластика, то ли из стекловолокна. В общем, мечта фетишиста. Тем более что костюмы сидели на девушках как влитые – словно вторая кожа, – повторяя все изгибы их великолепных фигур, вплоть до тщательной имитации сосков и пупков. Добавьте к этому высокие, до середины бедра, сапоги на высоченных шпильках и перчатки выше локтя. В тон костюмам. Бедра и плечи девушек оставались голыми, то есть можно было с уверенностью предположить, что их костюмы – это не настоящие космические скафандры, а лишь впечатляющая бутафория. В открытом космосе в таком костюмчике не продержишься и секунды. Впрочем, Джим хорошо понимал, что этим роскошным девицам никогда не придётся выходить в открытый космос. Этих девочек сделали исключительно для него, для Джима.

Для его обольщения. И ещё он понимал, что эти красотки, Эпифания с Деворой, эти равнопротивоположные Королевы Галактики – милая и высокомерная, добрая и злая, хорошая и плохая, – всего лишь красивая упаковка. Пришельцы явно хотят от него чего-то, но при этом не без основания опасаются, что Джим снова начнёт возражать и брыкаться, если ему предъявить это «что-то» без всяких прикрас, в его подлинном виде. Вот они и пошли на хитрость. Но с другой стороны, девочки получились весьма аппетитными, и если они таковыми останутся до конца, то почему бы не доставить себе удовольствия? В конце концов, терять ему нечего. Ну, или почти нечего. Так что когда Эпифания шагнула к нему с застенчивой, но всё-таки сладострастной улыбкой – и надменная Девора тоже соизволила улыбнуться, – Джим улыбнулся а ответ. И только когда они подняли руки к застёжкам шлемов, Джим заметил, что хотя Эпифания и была безоружной, но на поясе у Деворы, низко на бёдрах, висело необычное лучевое ружьё, выполненное в виде мужского члена в стиле арт-деко.

* * *

– А им обязательно здесь оставаться, служанкам?

Анубис резко поднял голову, оторвавшись от серебряного подноса с солёным печеньем и кусочками сушёной рыбы. Похоже, он ел постоянно. Возможно, всё дело в его собачьих повадках, или, может, когда он был смертным ребёнком, родители всячески измывались над ним, давили на слабую детскую психику – например, запирали в чулане, оставляя без завтрака, ужина или обеда. Даже здесь, в спальне, две почти голые прислужницы с подносами, уставленными едой, ходили за богом-царём по пятам, пока он расхаживал из угла в угол, а ещё две с такими же подносами стояли в изголовье огромной божественно-царской кровати, застеленной шёлком. Анубис взглянул на Сэмпл с презрительным высокомерием:

– Служанки всегда остаются. Они в любой момент могут понадобиться.

– И стражники тоже?

– И стражники тоже. Мы же не знаем, а вдруг ты планируешь покушение на нашу жизнь. Что, кстати, вполне вероятно.

Сэмпл отметила про себя, что даже в спальне – можно сказать, почти в уединении – Анубис продолжает использовать это царственное «мы». Да, у мальчика явно было трудное детство. Робкий, забитый ребёнок… изуверы родители… куча комплексов, низкая самооценка. А теперь, стало быть, он отрывается. Тешит своё самолюбие всеми возможными способами. В общем, тяжёлый случай.

– Это у нас первый раз, и, наверное, было бы лучше без посторонних. А то так у меня не получится полностью раскрепоститься, и удовольствие будет не то. Я не могу заниматься любовью при посторонних.

Анубис замер, не донеся до рта очередного печенья.

– В наши намерения не входит заняться любовью, глупая женщина. В наши намерения входит просто поебаться на сон грядущий! И ты доставишь нам все удовольствие, которое мы намереваемся получить, иначе тебе будет плохо и больно. Тем более что, может быть, нам захочется, чтобы в процессе к нам присоединилась кто-нибудь из прислужниц. Там видно будет.

Сэмпл заметила, что две прислужницы, стоявшие в изголовье кровати, выразительно переглянулись за спиной у Анубиса. Типа, как же нас это достало. Было приятно увидеть хотя бы какой-то намёк на возмущение в этом царстве патологического абсолютизма с уклоном в психопатическую тиранию. Сэмпл хотелось бы как-то выразить им свою сестринскую солидарность, но Анубис смотрел прямо на неё, так что она ничего не могла сделать. Решение Анубиса, что ему делать с Сэмпл, оказалось вполне предсказуемым. После весьма неприятных для Сэмпл раздумий вслух с пространными и омерзительными отступлениями откровенно садистского толка Анубис вдруг объявил, что ему все это наскучило и он собирается уединиться в своих покоях. Он резко поднялся с трона, весь из себя такой раздражённый и даже как будто обиженный, и двое стражей-нубийцев бесшумно встали у него за спиной. Анубис направился к потайной двери за правой ногой гигантской статуи, сделав Сэмпл знак, чтобы она шла за ним. Хранитель снов шагнул было следом, но Анубис развернулся в дверях и покачал головой:

– Сейчас ты нам не нужен. Мы предлагаем тебе прямо сейчас и заняться тем делом, которое мы обсуждали раньше.

Хранитель снов, кажется, собрался возразить, но по знаку Анубиса стражи-нубийцы закрыли дверь у него перед носом. Анубис взглянул на Сэмпл и улыбнулся гаденькой улыбкой:

– Хранитель снов очень расстроился. Мы почти обещали тебя ему, но потом передумали и решили пока придержать тебя для нас. Кстати, это большая честь. Наши капризы и прихоти далеко не всегда столь милостивы.

– Я очень ценю оказанную мне честь, мой господин.

Глаза Анубиса вспыхнули изумлением.

– Учишься послушанию и покорности, Сэмпл Макферсон?

«Нет, мой пёсик, я просто пытаюсь выжить в критической ситуации, мало пригодной для выживания».

– Мне хочется вам угодить, мой господин.

– Или ты предпочла бы хранителя снов?

Сэмпл изобразила ослепительную улыбку:

– Как можно, мой господин?! Удостоиться вашего царственного внимания – о чём ещё можно желать?!

Анубис, словно капризный ребёнок, тут же принялся противоречить сам себе:

– А чем тебе, интересно, не нравится наш хранитель снов? Или ты хочешь сказать, что ты для него слишком хороша?

Сэмпл тяжко вздохнула – разумеется, про себя. И когда ты уймёшься, Бенджи?

– Откуда мне знать, мой господин? Я его даже не видела. Видела только фигуру в плаще.

– И уж поверь нам на слово, лучше тебе и не видеть, что там под плащом. Зрелище отвратительное.

Про себя Сэмпл возмутилась и даже изобразила обиду – то есть игриво надула губки, не рискуя как-то иначе выказывать своё недовольство.

– И вы собирались отдать меня этому человеку, мой господин?

– Но не отдали же, верно? И ни твоём месте мы бы уже задумались, как нам выразить свою безмерную благодарность.

Покои Анубиса представляли собой роскошные апартаменты комнат, наверное, из двадцати, причём каждая была укомплектована собственным полным набором прислужниц и стражей. Анубис, однако, не выказал царственного желания осчастливить Сэмпл экскурсией по своим личным покоям. Он провёл её прямо в хозяйскую спальню, хотя слово «спальня», наверное, не совсем подходило для этого огромного помещения размером с небольшой бальный зал, с соответствующей же кроватью, на которой легко поместились бы человек десять-двенадцать, и, должно быть, не раз помещались. Комната была отделана в лиловых тонах с пурпурно-бордовым отливом. Должно быть, Анубис считал эти цвета изысканно-декадентскими и эротичными, но у Сэмпл они ассоциировались исключительно с цветами ядовитых растений семейства паслёновых. По стенам были развешены зеркала, причём они располагались под таким углом, что почти из любой точки комнаты ты видел свои многочисленные отражения, уходящие в бесконечность. Мерцающий свет создавал почти психоделическую атмосферу, рисуя в отражённом зеркальном пространстве узоры из движущихся теней и преломлённых лучей. Громадные жаровни с курящимися благовониями извергали клубы ароматного дыма почти промышленной мощи. Когда Сэмпл только вошла в эту комнату, она даже слегка растерялась. Все эти зеркала… Она, разумеется, предполагала, что Анубис страдает клиническим нарциссизмом, но не в такой же степени. Впрочем, наверное, так и должно было быть. Будуар бога-пса состоял сплошь из зеркал и дыма, тьмы и обмана – чего, собственно, и следовало ожидать от хозяина этого места, предполагаемого господина и хозяина Сэмпл.

Помимо огромной кровати, в спальне стоял телевизор в форме пирамиды. Едва Анубис вошёл, он первым делом его включил. Сэмпл подошла поближе и встала так, чтобы видеть треугольный экран. На экране обнажённые женщины с застывшими улыбками проходили одна за другой по узкому подиуму, с трудом удерживая равновесие на явно для них непривычных высоких каблуках. Это и был, надо думать, «Невольничий телерынок Толстого Ари» – если не какая-нибудь другая конкурирующая программа. Но прежде чем Сэмпл успела хоть что-нибудь рассмотреть, Анубис переключил канал. Теперь на экране появился сам бог-царь, собственной, так сказать, персоной, пялящий сзади блондинку, каковая стонала не переставая; рядом с ними лежала ещё одна женщина, рыженькая, с веснушчатой спиной, и ублажала обоих всеми возможными способами. Неужели с Анубисом так все плохо, что он занимается сексом в сопровождении видеозаписи своих предыдущих побед?

Анубис взмахнул рукой в сторону Сэмпл:

– Раздевайся.

«Ага, сукин сын, и виноградик ещё мне почисти. Мог бы хоть притвориться, что тебе интересно». С трудом скрывая презрение, Сэмпл изобразила улыбку:

– Как скажет мой господин.

Раздеться догола в городе, где все тётки и так щеголяют голыми сиськами, было, как говорится, раз плюнуть. Она вовсе не собиралась развлекать Анубиса соблазнительным стриптизом, тем более что он и не ждал от неё ничего подобного – судя по всему, его больше интересовало это кустарное порно. Блондинка на треугольном экране либо испытывала феерический оргазм из тех, который бывает раз в жизни, либо притворялась, но столь гениально, что это тянуло на Оскара. За лучшую женскую роль. Она выводила такие рулады, что им позавидовали бы оперные примадонны. Сэмпл сдержанно вздохнула, чтобы привлечь внимание бога-пса, и элегантным жестом сбросила с плеч накидку. Следом за накидкой на пол упала и юбка.

– Мой господин?

Анубис смерил её пристальным взглядом и нехотя кивнул, вроде бы с одобрением. Во всяком случае, Сэмпл приняла этот кивок за выражение царственной благосклонности. При этом он сбросил с себя свою золочёную юбку-килт – и Сэмпл замерла, не веря СВОИМ глазам. Размером и формой божественный причиндал напоминал руку ребёнка, сжимающего и кулаке яблоко, только цветом под красное дерево, весь какой-то искривлённый и шишковатый, словно ствол виноградной лозы, в оплётке из выступающих вен. Поначалу Сэмпл решила, что это, наверное, какое-то декоративное приспособление – то ли для красоты, то ли для устрашения. И только когда это декоративное приспособление зашевелилось, она поняла, что её дело плохо. Анубис опустил взгляд на свой устрашающий причиндал и улыбнулся, как гордый доберман:

– Страшно тебе?

Даже если бы Сэмпл испугалась до полусмерти, она всё равно бы в этом не призналась. Поскольку он определённо настроился всунуть в неё эту штуку, её действительно беспокоил вопрос, сможет ли она принять её в себя, не прибегая к физической модификации собственных органов, однако она быстро отказалась от этой мысли и решила подойти к предстоящему опыту с долей здорового академического любопытства. В конце концов, это всегда интересно – узнать что-то новое. Показать себя искушённым и опытным знатоком, привыкшим к работе в экстремальных условиях, всяко приятнее, чем рвать на себе волосы и закатывать глаза, словно униженная рабыня.

Она выразительно приподняла бровь:

– Ваше… мужское достоинство воистину великолепно, мой господин. Я в жизни не видела ничего подобного.

Анубис самодовольно улыбнулся:

– Мы и не сомневаемся.

Он поманил Сэмпл к себе. «Ладно, прорвёмся, – сказала она себе. – Держись, Фидо. Придёт и твой день, Сэмпл Макферсон». Теперь у неё два вопроса на повестке дня: не только выбраться из Некрополиса, но ещё и «опустить» этого пёсье-голового мудака. Не важно, как именно она его опустит – морально, физически или материально. Но она обязательно найдёт способ. И мало ему не покажется, это точно. Он поманил её пальцем:

– Подойди ближе и встань на колени.

Вот ведь гадство, подумала Сэмпл. Она-то решила, что он просто всунет в неё свою штуку и на том успокоится. А она, типа, отделается лёгким испугом. И вот теперь выясняется, что ей ещё предстоит ублажать этого психа орально. Да, похоже, что здесь, в Некрополисе, ничто не даётся легко.

* * *

Джим застонал и закрыл глаза. Он хотел, чтобы это не прекращалось. Чтобы длилось и длилось – всегда. Ему было уже всё равно, что это только иллюзия, созданная пришельцами для прикрытия чего-то другого. Зато эта иллюзия в тысячу раз лучше любой реальности. Запертый в этой фантазии, он ощущал в себе силы вырваться в бесконечность – чего никогда не случалось на самом деле. Эпифания сжимала бедра, обвивая его ногами, и задавала ритм, в то время как сотни рук, тысячи ловких умелых пальцев как будто ласкали его всего, проникая до самых нервов.

– Эпифания, не останавливайся.

Её голос откликался у него в сознании:

– Не бойся, малыш. Я-то не остановлюсь. Пока ты сам не попросишь.

А ведь не прошло ещё и пяти минут с тех пор, как Эпифания, обольстительно перебирая пальцами, расстегнула серебряные застёжки-колечки, удерживающие её шлем, – и вот теперь эти пальцы ласкают Джима, доводят его до безумия.

– Мы с тобой замечательно развлечёмся, Джим Моррисон.

Одно движение руки – и шлем снят. Второе движение – и костюм просто исчез. Джим не успел даже удивиться. Она не дала ему на это времени. Она стояла перед ним в высоких сапогах на шпильках и длинных перчатках – больше на ней не было ничего. Потом медленно сняла перчатки, и в её каждом движении сквозила влекущая непристойность.

– Да, мы с тобой замечательно развлечёмся, Джим Моррисон. Я из тебя выжму всё, что можно. Как ты считаешь, выдержишь?

Джим заметил, что Девора что-то не торопится раздеваться, но это его ничуть не встревожило. Ему было уже всё равно, что происходит вокруг. Девора хочет смотреть, как они с Эпифанией будут… того? Ну и пусть смотрит. Разве не обещала ему Эпифания небо в сияющих звёздах?

– Таких звёзд ты в жизни не вплёл, малыш.

Они опустились на голубую кровать, и Джима тут же накрыло волной сладострастного исступления. В какой-то момент, пока он ещё не утратил способности к восприятию окружающей обстановки, он заметил, что Девора сняла с пояса своё фаллическое лучевое ружьё в стиле арт-деко и теперь сосредоточенно смазывает его каким-то прозрачным гелем. Джима это насторожило, но было уже поздно что-либо предпринимать.

* * *

Сэмпл застонала и закрыла глаза. Ей хотелось лишь одного: чтобы это немедленно прекратилось. Всё происходило в окружении множащихся отражений её самой – её, распростёртой под песьеголовым богом. Ей это всё остопиздело уже давно, а Анубис все долбил и долбил её своим членом явно завышенных габаритов. Ей надоело, что он лижет ей грудь своим шершавым собачьим языком, но больше всего надоело выдавать сладкие стоны и одобряющие банальности, чтобы этот придурок ощущал себя половым гигантом:

– О, мой господин, он такой большой, мне больно, мне так больно, пожалуйста, сейчас он меня разорвёт. О, мой господин! Мне больно, но не останавливайтесь, только не останавливайтесь…

Поначалу ей ещё удавалось сдерживать отвращение, волевым усилием отрешившись от происходящего, – сперва оттого, что она делала Анубису, а потом оттого, что он делал с ней. Она как бы вышла из своего физического тела и заняла позицию стороннего наблюдателя. С такой точки зрения вся эта сине – лиловая спальня в клубах ароматного дыма и могучее, жадное и неуёмное существо с собачьей головой, склонившееся над распростёртым покорным телом, которое стонет под ним, задыхаясь, пока он вертит его, как хочет, – была исполнена определённого порнографического очарования с налётом эстетики прерафаэлитов. Абзац наступил, когда Сэмпл вдруг поняла, что в этой своей отстраненности она испытывает некое извращённое удовольствие – что ей это нравится. И тут она вспомнила, какой он на самом деле мудак, этот Анубис, а как только вспомнила, блаженная отрешённость развеялась, и Сэмпл охватило гадливое отвращение.

А потом, когда её терпение было уже на пределе, случилось что-то совсем уж непонятное.

* * *

А потом, когда Джим подумал, что он сейчас просто сойдёт с ума, случилось что-то совсем уж непонятное. Хотя он и так перестал понимать, что происходит. Эпифания, казалось, была одновременно повсюду, под ним, над ним, впереди, сзади, она обвивала его живой лентой Мёбиуса, взвихрённой галактикой плоти, бьющейся в ритме вселенского пульса. Голубая комната то исчезала совсем, то вновь появлялась. Вперёд-назад, вперёд-назад. Два тела – синхронно. В эротическом ритме сфер. В одно мгновение – комната, а уже в следующее – свободное падение сквозь атмосферу Сатурна, сквозь аммиак и метан. Кольца Сатурна вздымались над ними гигантскими дугами, и они задыхались в безвоздушном пространстве, свободные от капризов своенравной реальности. Всё расплывалось, теряло плотность. Единственной постоянной величиной оставалась Девора в её чёрном, с металлическим отливом костюме. Всегда – у Джима за спиной. Всегда – на периферии его искажённого зрения. В какой-то момент он почувствовал, как в него проникает какое-то инородное тело. Но ему не было больно или неприятно. Наоборот. Это проникновение только усилило то пронзительное, сводящее с ума наслаждение, которое он уже получал с Эпифанией. Если подружке его неожиданной любовницы захотелось трахнуть его своим хромированным лучевым ружьём, кто он такой, чтобы ещё выражать недовольство?

Потом была вспышка света, почти ослепившая Джима. Он испугался, что это Девора в какой-то момент своего холодного инопланетного возбуждения непроизвольно – а может быть, даже нарочно (маленький богомол сидит в каждом) – нажала на спусковой крючок лучевого ружья. Да, Эпифания довела его до исступления, но он всё-таки был в сознании и понимал, что если не ошибся насчёт лучевого ружья, то это чревато серьёзными неприятностями. Ощущение было такое, что позвоночник сейчас переломится пополам, а мозги вскипят и потекут из ушей. Он уже не различал, где наслаждение, а где боль. А затем он вдруг оказался в каком-то совсем другом месте.

Сэмпл не на шутку перепугалась. Ощущение было такое, что позвоночник сейчас переломится пополам, а мозги вскипят и потекут из ушей. Она уже не различала, где наслаждение, а где боль. А затем она вдруг оказалась в каком-то совсем другом месте, с другим человеком – она не сумела его разглядеть как следует, но это определённо был человек. Молодой парень с тёмными волосами до плеч. Его лицо расплывалось словно в ускользающем сне. И они были вместе и любили друг друга с неистовой страстью, и сила перетекала из тела в тело, хотя ни он, ни она не знали, почему так.

Джим оказался в объятиях Царицы Нила, её чёрные кудри обрушились на него мягкой лавиной; она заглянула ему в глаза и как будто вцепилась в него взглядом. Она прижалась к нему всем телом, она держала его крепко-крепко, как будто знала, что они встретились в зыбком и мимолётном пространстве, которое могло появиться лишь в результате случайного отклонения космического потока. Он знал, что уже через долю секунды она исчезнет. Она прильнула губами к его губам: здравствуй и прощай. А потом Джим начал падать. Множественные оргазмы рвали его тело на части. Никогда и жизни он не испытывал ничего подобного. И он падал. Все падал и падал куда-то вниз.

Сэмпл кричала. Множественные оргазмы рвали её тело на части. И она кричала. Кричала, кричала.

 

ГЛАВА 4.

В принципе, люди съедобны – хотя тут все сложно.

Джим упал в грязную склизкую воду. Он даже успел разглядеть улетающий НЛО – густое скопление цветных огней в сером небе. Вот он мелькнул зигзагом, следуя какому-то странному нелогичному курсу, и растворился в хмурых облаках. В точности как в рассказах якобы очевидцев или на смазанных любительских видеозаписях. На миг его охватила злость. Выходит, использовали и выбросили за ненадобностью. Словно какую-то бабу, снятую на ночь. Он даже не потянул на межгалактическую проститутку, в смысле, что шлюхам хоть платят, а его просто трахнули в задницу, и единственное, что он с этого поимел, – жгучую боль в заднем проходе и мерзопакостное ощущение, что его наебали. Насколько он понял, его выбросили по спускному жёлобу из люка в нижней части тарелки, словно мешок с мусором, – даже не попрощавшись, даже не предложив метафорических денег на метафорическое такси.

Он погружался в липкую тину. Болотная вода уже затекла в рот, нос и уши. Сейчас было не время для негодующих обличений – сейчас надо было спасаться. Джим опустился на дно. По крайней мере на плотный слой ила. Он оттолкнулся и отчаянно забарахтался, пытаясь выплыть на поверхность. Злость вспыхнула с новой силой. Эти мудацкие пришельцы не только выкинули его из тарелки, как мусор, – его падение помешало осуществиться какому-то волшебству. Джим не помнил, что это было. Он помнил только, что это было по-настоящему важно, и вот теперь этого нет. Как будто чудесный воздушный торт вынесли остудить на крыльцо, и тут пошёл дождь, даже не просто дождь, а кошмарный ливень, и все – торт безнадёжно испорчен, а рецепт уже не восстановишь. Среди обрывочных воспоминаний одно было самым настойчивым – Клеопатра с роскошными волосами, но её образ уже ускользал. Словно занавес опустился в его сознании, отделив сновидение от яви.

Джим задыхался и отчаянно молотил руками, весь облепленный склизкой тиной. Он даже не сразу сообразил, что болото, где он тонул, было на самом деле ему по грудь. И вдруг откуда-то сбоку раздался голос:

– Давай ко мне, парень. Тут у меня пара ярдов сухой земли. Не знаю, чем тебе это поможет, но выбирайся сюда.

Голос был в точности как у лягушек из мультиков. С сильным британским акцентом, причём явно кокни, и с характерным упором на гласные, типа как у Мика Джагера, но не когда он поёт, а когда говорит. Голос лягушки, если это и вправду была лягушка, вполне заслуживал доверия. Впрочем, других предложений всё равно не поступало, так что Джим пошёл в направлении голоса, с трудом продираясь сквозь плотную тину.

– Скажи ещё что-нибудь. Ты там где?

– Тебя, стало быть, из тарелки летающей выкинули? Получили, что надо, – и пошёл, милый, вон? Прямо в болото? Эти пришельцы, скажу я тебе, те ещё мудаки.

Джим брёл по пояс в воде, пробираясь сквозь заросли камыша. Было почти совсем ничего не видно. Над болотом клубился густой туман. Похоже, лягушка-кокни вела его в правильном направлении. Главное, чтобы она не умолкала.

– А что, часто у вас тут выбрасывают людей из летающих тарелок?

– Да постоянно. – Теперь лягушачий голос звучал пресыщено и устало, мол, задолбали уже, бросают чего ни попадя.

– Постоянно?!

– Ну, может быть, и не каждый лень, но достаточно часто. Уже давно было замечено, что у пришельцев какая-то особая тяга к юрскому периоду. Может, это как-то связано с астероидом Немезида.

Джим окончательно растерялся:

– К юрскому периоду?

– Ну да.

– Ты хочешь сказать, мы сейчас в юрском периоде?

Лягушка кашлянула. Может быть, чтобы прочистить горло.

– Или в его реконструкции, максимально приближённой к оригиналу.

Джим резко замер на месте. Ни хрена себе.

– Что, удивился? Все сперва удивляются. В смысле – кто выпал из НЛО.

– То есть мы в юрском периоде?

– В юрском периоде.

– Быть не может. Не верю.

– Боюсь, что поверить придётся, сынок. Тем более что тут от тебя ничего не зависит. Всё, что ты можешь по этому поводу сделать со своей стороны, – попытаться не дать себя съесть. Что, кстати, очень непросто в здешней пищевой цепочке. Хотя я тебя понимаю. На твоём месте я бы тоже, наверное, расстроился. Ну ещё бы: в один миг опуститься от Царя Природы до ходячей закуски.

Словно в подтверждение его слов, туман расступился, и вдали показалось что-то большое и страшное. Больше пятидесяти футов ростом, с длинной змеиной шеей и таким же хвостом, с туловищем размером с небольшой холм и сморщенной, в корке засохшей грязи, зелёно-коричневой шкурой, похожей по расцветке на армейский камуфляж. Зверюга мирно щипала листья с верхушки средних размеров деревца; малейшее её движение поднимало волну на болоте, так что Джима едва не сбивало с ног. Джим Моррисон застыл, потрясённо разглядывая своего первого живого динозавра. Он вдруг пожалел о своём неосторожном решении назваться Королём-Ящером. В плане монаршего величия эта зверюга давала ему сто очков вперёд. Джим не был уверен, кто это – бронтозавр или диплодок. Он их всегда путал. Лягушачий голос услужливо подсказал:

– Да ты не бойся, приятель. Она травоядная.

– А то я не знал, – буркнул Джим, которому было стыдно признаться, что испугался до полусмерти.

– Знал, конечно.

В это мгновение зверюга вытянула свою бесконечную шею, запрокинула к небесам крошечную головку и издала громкий, но странно мелодичный вой, что-то среднее между песней горбатых китов и протяжным гудком туманного горна. В ответ раздался точно такой же вой – откуда-то из болот.

– Они любят петь по вечерам.

Хотя Джим не сомневался, что лягушачий голос – равно как и археологи из его времени – были правы в своём предположении, что эти динозавры вполне безобидны, он всё же дождался, пока зверюга не закончит свои песнопения, и только тогда решился сдвинуться с места. Рассуждал он примерно так: разъярённый бык тоже формально травоядный и безобидный, но никто в здравом уме не станет махать красной тряпкой у него перед носом, а он, Джим, понятия не имел, может ли сыграть роль красной тряпки в случае с диплодоком.

– Она всё же заставила тебя понервничать, да?

– Всё, что больше меня по размерам в несколько тысяч раз, заставляет меня сильно нервничать.

Впереди показался участок твёрдой земли, поросший жёсткой травой и какими-то чахлыми деревцами вроде плакучих ив. Он возвышался над уровнем воды на какие-то пару дюймов, но туман здесь был всё-таки не такой густой, и Джим разглядел вдалеке струйку дыма – надо думать, из действующего вулкана. Похоже, это и вправду юрский период. Доисторические времена. Джим огляделся в поисках говорящей лягушки – или, может быть, не лягушки, – но не нашёл ничего, что могло бы сойти за живое существо, наделённое речью.

– Ты где, дружище?

– Я здесь.

Голос исходил от растения, что торчало наподобие тройного столба между двумя ивами. Джим никогда в жизни не видел такого растения. Три зелёных ствола, похожие на вытянутые в длину тыквы-переростки с отрезанными верхушками, выхолили из чашечки мясистых зелёных и жёлтых листьев, а из «горлышка» каждой тыквы тянулись длинные и тонкие не то щупальца, не то ли побеги – вроде зелёных хлыстов. Джим, однако, не разглядел никакой лягушки – или, может быть, не лягушки. В общем, там не было никого, кто мог бы с ним разговаривать.

– А чего не покажешься?

– Так ты же прямо на меня смотришь. Не знаю, что мне ещё сделать, чтоб ты меня увидел.

Джим заметил, что всякий раз, когда голос с ним заговаривал, нижние листья растения тёрлись о землю синхронно со словами. Он недоверчиво покачал головой:

– Так ты растение?!

– А почему бы и нет?

Вполне резонный вопрос. Джим только плечами пожал:

– А действительно, почему? Просто раньше я никогда не встречал говорящих растений. И голос у тебя как у лягушки.

– Это чтобы лягушки меня не боялись. А то как же я буду их есть, если они ко мне не подойдут?

– Ты ешь лягушек?

– А ты никогда не встречал плотоядных растений?

– Ну, когда я был маленьким, у меня была венерина мухоловка, но…

– Мухоловки – это так, мелочь.

– То есть ты хищное, плотоядное растение?

– А у тебя с этим проблемы? Ты вегетарианец, что ли? Как ты, наверное, понимаешь, с моей, сугубо растительной точки зрения, вегетарианство – это совсем уже никуда не годится.

Джим отступил на пару шагов.

– Я не вегетарианец.

– Рад это слышать.

Джим отступил ещё на шаг.

– А откуда я знаю, что ты не собираешься меня съесть?

Одно из щупалец-побегов возмущённо качнулось – мол, очень обидные ваши слова.

– Ты правда считаешь, что я стану есть существо, с которым мы так душевно поговорили?

– Но ты же с лягушками разговариваешь, прежде чем ты их съешь. Ты мне сам только что это сказал.

– Да, но ты – не лягушка.

– Не лягушка.

– Ну, так подойди поближе и расскажи о своих приключениях с пришельцами.

Джим, однако, не сдвинулся с места:

– Я пока здесь постою.

Щупальце напряглось, будто его глубоко оскорбили.

– Ты мне не доверяешь?

Джим расправил плечи, выпрямился в полный рост и произнёс холодным, педантичным тоном:

– Большинство плотоядных растений, о которых я слышал, приманивают своих жертв, так чтобы до них дотянуться, либо приятным запахом, либо ярким красивым цветом, либо сладким нектаром.

– И ты думаешь, я коварно приманиваю тебя остроумной приятной беседой?

Джим кивнул:

– Я не исключаю такой возможности. В том смысле, что ты же не станешь меня винить за проявление излишней, с твоей точки зрения, осторожности, верно? Я, может быть, и не лягушка, но я такой же съедобный. Тем более что я явно сытнее лягушки, потому что крупнее. Меня тебе на неделю хватит. В смысле – чтобы переварить.

Голос растения звучал обиженно:

– То есть, по-твоему, выходит, что я ничем не отличаюсь от тираннозавра рекса?

– Можешь не сомневаться, если бы я увидел тираннозавра рекса, я бы бежал без оглядки, не задумываясь, что он обо мне подумает.

Щупальце изогнулось дугой. Джим мог бы поклясться, что растение надуло губки. Удивительно даже, как такой рудиментарный отросток может передавать такую обширную гамму чувств.

– Скажу тебе честно, приятель, твои подозрения очень меня огорчают. Особенно после того, как я помог тебе выбраться из болота на твёрдую землю.

Это сработало. Джиму стало стыдно. Типа, обидел хорошего человека. В смысле – растение. Он уже почти решился подойти ближе – в знак доверия, – но тут у него за спиной раздался другой голос:

– Не верь ни единому его слову. Этот сорняк-переросток – тот ещё обманщик. А уж артист каких поискать. Он меня тоже пытается охмурить, уже не первый год.

Джим оглянулся и увидел небольшого зверька, размером с енота, сидевшего на задних лапах на кочке жёсткой травы. Зверюшка была непонятная – нечто среднее между хомяком, луговой собачкой и пузатеньким поросёнком.

– Ты правда считаешь, что он собирается меня съесть? – спросил Джим.

Зверюшка кивнула:

– Дай ему только возможность. Сожрёт – не подавится. Он пытается тебя обмануть своим фальшивым британским акцентом. Он хочет, чтобы его все жалели, но на самом деле он такой же, как все, кто здесь есть, – кроме динозавров. Ещё один мёртвый придурок, на шаг впереди от плохой реинкарнации. Я в том смысле, возьмём, для примера, меня. У моего вида даже названия нет. От нас даже окаменелостей не осталось. Вернее, ни один хрен не удосужился их отрыть.

Джим убрал волосы с глаз и почесал шею. Ил начал уже застывать, и все ужасно чесалось.

– Прошу прошения.

Зверюшка изобразила унылое смирение.

– Да ладно. Я хотел стать гигантским ленивцем, но промахнулся на парочку миллионов лет и получился их далёким предком. Иногда я задумываюсь, может быть, дать им себя сожрать и начать все по новой, но потом думаю: да ебись все конём, я лучше дождусь астероида, который их всех уничтожит. Пусть себе благополучно вымрут. На самом деле охота на это посмотреть.

– Динозавры?

– А кто же ещё?

Тут плотоядное растение решило вмешаться:

– Я уверен, у вас, у млекопитающих, есть о чём поговорить, и всё же…

Странный маленький зверёк сурово взглянул на растение:

– Ты уже сделал свою попытку, теперь заткнись. – Он опять повернулся к Джиму. – Я предлагаю тебе сходить до большого дома.

– До большого дома?

– До большого и старого дома на болотах, в окружении деревьев и бородатого мха. Ходят слухи, что там какое-то время жил Элвис.

– Так тут живут люди?

– Конечно, живут.

– Какие люди?

– Ну, такие… со странностями. Из тех, что обычно живут в старых полуразрушенных особняках с привидениями, на болоте в юрском периоде.

Джим не был уверен, что его привлекает подобное описание. Но с другой стороны, первое впечатление часто бывает обманчивым. Например, маленький городок Дока Холлидея выглядел очень даже привлекательным и сулил многие радости, пока не явились эти вудушные божества и Док его не прогнал. Может быть, этот малопривлекательный дом на болоте на деле окажется очень приятственным местом. Пока Джим раздумывал, что ему делать, плотоядное растение снова подало голос:

– Слушай, все это очень мило, но…

– Заткнись, блядь, кому говорю, – рявкнул маленький зверёк. – Ты знаешь прекрасно, что ни его, ни меня не получишь. Щупальца коротки. Так что умолкни. – Зверёк посмотрел на Джима. – Конечно, если ты сам не хочешь, чтобы тебя сожрали… ну, чтобы вернуться в Большую Двойную Спираль и начать всё сначала. Но я бы тебе не советовал. Жертву такого размера, как ты, эта хрень будет день переваривать, если не больше. Будешь ты в сознании или нет – это уже другой вопрос. Я, конечно, не знаю по опыту, но…

Джим быстро его перебил:

– Мы уже обсуждали вопрос переваривания пиши.

Зверёк поглядел на растение:

– Значит, я всё-таки прав.

Растение возмущённо зашелестело листьями и убрало щупальца в горлышки тыкв.

– Похоже, больше оно выступать не будет, – сказал зверёк.

Джим всё же решился. Почему бы и не сходить к этому дому? Всяко лучше, чем топтаться в непосредственной близости от плотоядных растений. Если учесть, как ему последнее время «везёт», Джим не возлагал особых надежд на этот дом на болоте, но, может, оттуда ему будет проще выбраться в какое-нибудь более цивилизованное место? Ему надо было о многом подумать – о таинственной темноволосой женщине, например, – и попробовать всё-таки восстановить провалы в памяти. Он почти ничего не помнил, но почему-то был твёрдо уверен, что эта женщина – не просто случайная эротическая галлюцинация.

– Ну и как мне найти этот дом? Есть какая-нибудь дорога? И предпочтительно не по пояс в грязной воде.

– Я тебя провожу, если хочешь.

– Правда?

– Ну да. Тут, если будешь сидеть на месте, тебя точно сожрут.

* * *

Прошло уже больше недели – если в посмертной вечности вообще есть смысл измерять время, – а Сэмпл так и не вышла на связь. Эйми была недовольна, и это ещё мягко сказано. С одной стороны, она и вправду тревожилась за сестру – боялась, как бы с Сэмпл чего не случилось. Хотя Сэмпл всегда отличалась непомерной бравадой и большим самомнением, в частности, относительно своей красоты и гениальности, она никогда не умела предвидеть последствия своих безрассудных поступков. Она всегда действовала под влиянием спонтанных порывов, а её неискоренимая привычка сперва сигануть, а потом уже посмотреть куда – как это было в случае с Некрополисом, – нередко ввергала в крупные неприятности и при жизни, и после смерти.

Как всегда, когда Эйми припоминала все малоприятные истории, произошедшие из-за импульсивности Сэмпл, её страх за сестру обернулся злостью, и она принялась убеждать себя, что ничего с Сэмпл не случилось. Просто пустилась в очередное безумное приключение, к собственному удовольствию, – и думать забыла про Эйми и её поручение. Впрочем, в переживаниях Эйми за Сэмпл всегда присутствовал элемент своекорыстия. Хотя сестры ни разу этого не обсуждали, обеих очень тревожил вопрос, что будет, если по каким-то причинам одна из них выпадет из текущей фазы загробной жизни и вернётся в Большую Двойную Спираль или если с ней вдруг случится что-то ужасное… что будет с той, кто останется? Каждый раз, когда Эйми задумывалась об этом – а после разделения с Сэмпл она задумывалась об этом достаточно часто, – ей вспоминались истории про сиамских близнецов. Когда один из них умирал, второй терял волю к жизни.

Для мрачного настроения Эйми была и другая причина. В отсутствие Сэмпл Эйми лишилась источника возбуждения – резонанса от безумных, а иногда и жестоких выходок сестры; от них у Эйми щекотало нервы, они помогали ей удовлетворить свои собственные латентные склонности. Она не призналась бы в этом даже себе, но давно начала находить удовольствие в этих компенсаторных ощущениях, и ей очень их не хватало.

Но молчание Сэмпл было всего лишь одной из многих проблем, навалившихся на Эйми. Всякие странности стали твориться на её Небесах. Было сложно сказать, с чем это связано: с отсутствием Сэмпл или с чем-то другим. Странности начались вскоре после отбытия Сэмпл в Некрополис, но Эйми не видела тут никакой логической связи. Впрочем, здесь, в мире загробном, были свои логические законы. Разумеется, странные вещи происходили на Небесах и раньше, но тогда Эйми могла обвинять в этом Сэмпл с её злобными шуточками. А теперь, когда Сэмпл поблизости не было и Эйми некого стало винить, у неё не осталось никаких более-менее разумных объяснений этим странным и неестественным событиям. Сперва, когда дело касалось только необъяснимых свечений на небе и непонятно откуда взявшихся лягушек, Эйми решила, что Сэмпл пытается довести её на расстоянии. Но дальше – больше. В озере поселились морские чудовища, Небеса пережили нашествие мультяшных крыс в шесть дюймов ростом – крысы были одеты в шорты, ходили на задних лапах и сжирали все на своём пути, что не было заперто в сундуки и буфеты. На этом этапе Эйми пришлось отказаться от своей теории «дистанционного издевательства». Сэмпл тут ни при чём. Морские чудовища и мультяшные крысы – не её стиль.

В один особенно нервный день над горами величественно поднялся НЛО. Пожалуй, это была самая эффектная из всех странностей, имеющихся «на сегодняшний день». Хотя летающая тарелка в общем-то ничего и не сделала, только спустилась и пару минут повисела над озером, Эйми всё равно стало страшно. Она собиралась расширить и усовершенствовать Небеса, а тут получается, что она даже не в состоянии контролировать своё пространство. Тарелка и вправду была похожа на перевёрнутое блюдце тёмно-синего цвета с металлическим отливом, с башенкой наверху и тремя круглыми выпуклостями внизу. Эйми смотрела на эту штуку, и её переполняло горькое чувство собственной несостоятельности. Предчувствие грядущего провала. Словно для того, чтобы Эйми стало ещё поганей, одна из белолицых обезьян с Голгофы неожиданно появилась на террасе – вообще-то туда обезьян не пускали, – запрыгнула на каменную балюстраду и принялась делать какие-то странные знаки руками, словно подавая сигналы НЛО. Эйми вдруг охватило странное ощущение, как будто всю её посмертную нервную систему погрузили в тёплую воду. Ощущение быстро прошло, но неприятный осадок остался.

В первый раз за всю жизнь после смерти Эйми была столь близка к отчаянию. Она всхлипнула и прошептала, тихо-тихо, так чтобы её не услышала даже белолицая обезьяна:

– Сэмпл, пожалуйста, позвони домой.

* * *

– Сэмпл, выходи из бассейна.

Но Сэмпл совсем не хотелось выходить. Она устроилась так, чтобы её разбитое тело оказалось как раз в струе пузырьков из искусственного водоворота, и не собиралась сдвинуться с места, пока не пройдёт это кошмарное ощущение – не только внешнее, но и внутреннее, – что по ней прошлось стадо диких слонов. Ей не хотелось ни с кем разговаривать. В этой тёплой воде с ароматом роз ей почти удалось собрать воедино редкие фрагменты той исключительной сексуальной галлюцинации, которую она испытала в свой первый раз с Анубисом, и вспомнить безликого мужчину, вдруг оказавшегося на месте Анубиса.

– Слушай, оставь меня в покое.

Зиппора поджала губы. Она явно не собиралась оставлять Сэмпл в покое.

– Я серьёзно тебе говорю. У нас два часа до выхода.

– Ему мало, что он меня выеб, так что я ходить не могу? Не хочу я смотреть на его идиотскую бомбу.

Сэмпл надеялась, что сераль Анубиса будет местом блаженной лени и сонной неги – такая оранжерея для праздных женщин, у которых масса свободного времени и на уме только секс. Она представляла себе роскошные апартаменты, где жены и наложницы в тонких шелках и золоте возлежат на мягких подушках у хрустальных фонтанов с ароматизированной водой, среди мраморных колонн, едят конфеты и сладости, смотрят телевизор, ведут язвительные беседы и красят ногти. В реальности всё обстояло несколько по-другому. Фонтаны и мраморные колонны присутствовали, равно как и шёлковые и парчовые подушки и многочисленные треугольные телевизоры. Конфеты и сладости подавали на серебряных блюдах. В общем, вкусы Анубиса не отличались оригинальностью. Везде были кошки: спали, играли, вылизывались или просто сидели на спинках диванов и глядели куда-то в пространство. Похоже, кошек здесь боготворили, как и в Древнем Египте. То есть всё было именно так, как себе и представляла Сэмпл. За одним небольшим исключением: женщины в серале вовсе не производили впечатления разнеженных дев для утех. Это были жестокие хищницы, по-другому не скажешь. Сэмпл почти сразу же поняла, что здесь полным ходом идут политические интриги: от тщательно спланированных операций по очернению доброго имени до профессионально поставленного шпионажа и даже убийства соперниц посредством яда.

Анубис правил исходя исключительно из своих противоречивых капризов, вся его власть строилась на посторонних влияниях, подкупах и коррупции. Хотя предполагалось, что жены и наложницы не должны иметь вообще никаких контактов с внешним миром, просители из всех каст и классов так или иначе находили пути к женщинам бога-царя в надежде, что те сумеют как-то повлиять на своего повелителя и господина.

Наибольшим влиянием и властью в этом замкнутом женском мирке пользовалась Зиппора, старшая наложница божественного господина, которая в данный момент выговаривала Сэмпл за то, что та слишком долго нежилась в бассейне.

– Твоё присутствие обязательно. Это не обсуждается. Если кто-то туда не пойдёт, у него должна быть очень уважительная причина.

– У меня как раз уважительная причина. Этот уебок меня искалечил.

На лицах женщин, слышавших это последнее замечание, отразилось не только преувеличенное потрясение, но и скрытое удовольствие. Ну ещё бы! Вероятная соперница сама роет себе могилу. Все обитательницы гарема действовали исходя из того, что каждое их слово будет услышано, зафиксировано и передано Анубису, а последнее замечание Сэмпл вполне могло стоить ей головы. Назвать бога-царя уебком – это прямой путь в подземную темницу: «забытое место» в сыром подвале, где вместо камер – тесные ямы с решёткой сверху, причём в этих ямах невозможно ни лечь, ни встать в полный рост. Заключённых в подземной темнице часто оставляют без воды и еды, и даже без света, так что в конце концов они сходят с ума, их тела сводит постоянной судорогой, и они умирают, во всяком случае, приближаются к состоянию умирания.

Как текущей фаворитке Анубиса Сэмпл делались некоторые послабления относительно её поведения, но всё могло измениться в любую секунду. Сэмпл уже начала понимать, что отношение Анубиса к женщинам мало чем отличалось от его вкусов в еде. Бог-царь может прикалываться по какому-то деликатесу, целыми днями только его и жевать, но потом ему надоест, и он либо решит попробовать что-то новенькое, либо вернётся к старым, испытанным блюдам. Сэмпл знала, что хотя ей и сходят с рук оскорбления в адрес божественного господина, очень скоро вся эта малина закончится.

Зиппора не стала изображать потрясение, как остальные. Она лишь посмотрела на Сэмпл с понимающим выражением опытной женщины, все уже повидавшей в этой жизни. Не сказав ни слова, она тем не менее ясно дала понять, что много тут было таких, языкастых, и что Сэмпл надо бы поостеречься, пока у неё ещё есть такая возможность.

– Это никак не потянет на уважительную причину.

– А что потянет?

Зиппора холодно улыбнулась:

– Если только внезапное развоплощение, милочка. А так я даже не знаю, что ещё. А строить из себя капризную девицу, даже если ты сейчас фаворитка, и думаешь, что тебе все можно, – этот номер никак не пройдёт. У него это всего лишь вторая атомная бомба, и для него это очень важно. Учёным уже пригрозили медленным истреблением, если что-то пойдёт не по плану, – вряд ли и нас ждёт что-то более приятное и увлекательное, если мы вдруг не покажемся при таком знаменательном событии.

В последнее время Анубис был одержим идеей взорвать вторую атомную бомбу, созданную в Некрополисе. Хотя, насколько Сэмпл могла судить по слухам, ходившим в серале, бомба была так себе, жалкое подобие левой руки – даже на «Fat Man» не тянула, – но богу-царю приспичило зажечь в небе своё собственное рукотворное солнце, и он собирался обставить это событие в виде широкомасштабных сакральных торжеств: всеобщее религиозное празднество на весь день во славу его божественной даровитости.

– В общем, ты мне не дашь профилонить?

Зиппора покачала головой:

– Я не дала бы тебе профилонить, даже если б могла. В общем, давай выходи из бассейна и иди одеваться. У тебя пять минут.

– За что ты меня так не любишь?

Взгляд Зиппоры был одновременно пронзительным и стеклянным.

– Да, я тебя не люблю. Но в данном случае дело не в этом. Меня волнует другое: ты совершенно невыносима, с тобой трудно общаться, и ты потенциально опасна. Когда ты наконец поимеешь себе неприятности – а ты их поимеешь, можешь не сомневаться, – то скорее всего утянешь с собой и других.

– Ты меня так мало знаешь, а судишь.

– Ты тут не первая, кто пытается испытать на прочность своё положение.

– А я разве испытываю на прочность своё положение?

– Вот именно. И хотя ты мне особо не нравишься, я дам тебе один полезный совет. Когда пройдёт первое очарование новизны и ты ему надоешь, тебе очень понадобится поддержка. Так что на твоём месте я попыталась бы завести друзей.

Сэмпл кивнула и неохотно опустила ноги на дно бассейна. Она понимала, конечно, что по-своему Зиппора желает ей добра, но она вовсе не собиралась оставаться в гареме Анубиса до тех пор, пока на себе не узнает, что это такое – лишиться божественной милости. Она выбралась из бассейна и отмахнулась от прислужниц, бросившихся к ней с полотенцами и халатом. Проходя мимо Зиппоры, она проговорила, очень надеясь, что с должной долей уважения:

– Я пойду посмотреть на бомбу и буду вести себя хорошо. Я совсем не хочу с тобой ссориться.

Зиппора приняла это как извинение.

– Я приму во внимание твои слова. Если ты это искренне.

Сэмпл убрала влажные волосы с глаз.

– Я это искренне. На самом деле я не такая уж самовлюблённая и капризная, как ты думаешь.

Она направилась в раздевалку, шлёпая по полу мокрыми ногами. Это каким же надо быть психом, размышляла она про себя, чтобы сконструировать и взорвать атомную бомбу исключительно ради собственного развлечения.

– В общем, как ты понимаешь, мне было очень хреново, когда этот парень меня застрелил, в баре в Эль-Пасо. Я к тому, что это как же надо опуститься, чтобы связаться с бандой ублюдков, которые врываются к людям на свадьбу, убивают жениха, убивают шафера, отца невесты, священника и тут же насилуют и невесту, и мать невесты, и посажёную мать, шестерых подружек невесты и вдобавок парочку монахинь, которые просто проходили мимо, а потом у них даже совесть не просыпается, то есть вообще никаких угрызений, и объяснение тоже шикарное – они, мол, уже пятый день пьют мескаль, вот им в голову и ударило.

Джим кивнул. Он понимал, что этой маленькой безымянной зверюшке надо выговориться. А то тут, на болотах, и поговорить-то не с кем. Кроме плотоядного растения.

– Я понимаю.

– Конечно, время было крутое. 1869-й…

Джим удивился:

– Так ты обретаешься тут на болоте с 1869-го?

– Ну да.

Джим моргнул:

– Ничего себе.

– Но я себя чувствовал виноватым.

– Всё равно. Получается, ты здесь дольше, чем Док Холлидей, и, насколько я вижу, у тебя тут не слишком-то весело.

– Ну, не все могут так веселиться, как Док.

– Ты знаешь Дока?

– Конечно, я знаю Дока. Мы же с ним вроде как земляки.

– Я так понял, тебя пристрелили в Техасе. А Док, он все больше по Аризоне и Колорадо.

– Когда я сказал «земляки», я имел в виду не географию, а время. И культурное окружение. Мы с Доком оба подались на запад после Войны между штатами. Тогда многие уезжали на запад. Причём многие – в невменяемом состоянии. У них что-то там в голове повредилось после войны. Они видели столько смертей… они вообще ничего не умели, кроме как убивать или быть убитым. Я к тому, а чего ещё ждать после Шилоха, Виксбурга, битвы в Глуши и атаки Пикетта на Кладбищенский хребет? Другой такой войны мир не знал. Да, дружище. Там были такие маленькие снаряды, они людям руки напрочь отрывали, даже запущенные с расстояния в милю. И большие канистры с какой-то хренью, которые целый взвод разносили в куски с одного попадания. Это была просто бойня. Механическая бойня. Первая организованная резня Промышленной революции. Говорят, парни сходили с ума во Вьетнаме, но я вот что тебе скажу; Вьетнам – это хуйня по сравнению с Ченселлорсвиллем. Тогда в один день мы потеряли столько, сколько они за двенадцать лет в Наме. А когда всё закончилось и Бобби Ли сдался Гранту в здании суда в Аппоматтоксе, в стране столько психов осталось, одержимых мыслями об убийстве… и все двинулись на Фронтир и бесновались там ещё лет десять, кабы не больше. Одни, Кастер вот или Шеридан, занялись истреблением индейцев – думали, что геноцид прогонит призраков прошлого. Другие ушли в партизаны, для них война продолжалась. Джеймс со своими ребятами, «Младшие»…

– А третьи надрались мескалем, грохнули жениха и изнасиловали невесту, подружек невесты и всех остальных?

Зверёк ухмыльнулся и кивнул головой:

– Точно так.

Джим с безымянным зверьком пробирались по неверной полоске сухой земли над болотами юрского периода. Зверь рассказывал свою длинную и запутанную историю, а Джим лишь кивал и поддакивал в нужных местах, одновременно разглядывая новый мир, где он очутился. Лучи белого солнца, что сияло на блекло-розовом небе, почти разогнали туман, так что теперь у Джима появилась возможность рассмотреть своё новое доисторическое окружение. На горизонте, на ломаной линии гор дымилось аж три вулкана. В целом всё это напоминало национальный парк «Эверглейдс» во Флориде, только значительно дальше назад по шкале эволюции. Сходство, однако, было достаточно очевидным, и Джиму сразу же вспомнились все неприятности, что постигли его во Флориде. В Майами его арестовали за оскорбление общественной нравственности в форме демонстрации полового члена со сцены во время концерта. Сказать по правде, Джим точно не помнил, делал он что-то подобное или нет. Он был пьян и удолбан, в таком сумасшедшем улёте, что, если б его попросили дать показания под присягой, он бы не взял на себя смелости с уверенностью утверждать, что вообще был в штанах, не говоря уж о том, чтобы намеренно их расстёгивать перед всем честным народом.

Около дюжины травоядных динозавров тихо и мирно паслись себе среди деревьев, щипали листочки; ещё какие-то ящеры, размером поменьше, плескались на мелководье. К явному облегчению Джима, никто из них не выказывал продолжительного интереса ни к его скромной персоне, ни к безымянной зверюшке и не делал попыток приблизиться к ним для более тщательного изучения. Его больше тревожили птеродактили, лениво кружившие в небе. Хотя он был уверен, что они плотоядные, зверёк убедил его, что эти летучие ящеры не представляют для них угрозы.

– У них зрение плохое. Всё, что меньше, чем лошадь, – они просто не видят.

Джим, однако, не успокоился. Этому мелкому хорошо говорить. Может быть, птеродактили и не заметят маленького пушистого зверька, но он-то был всяко крупнее; и птеродактиль с хорошим зрением вполне мог принять его за лёгкую закуску. Поэтому Джим то и дело поглядывал вверх – не приближается ли к нему кто-то из этих летучих – и вздохнул с облегчением, когда они с безымянным зверьком отошли от воды под укрытие раскидистых пальм и хвойных деревьев.

Хотя Джим, наверное, и вправду зря беспокоился. Ящеры занимались своими делами и не проявляли к нему никакого интереса – чего не скажешь о многочисленных насекомых, населявших леса юрского периода. Гигантские стрекозы с размахом крыльев дюймов этак в восемнадцать, если не больше, пролетали, жужжа, перед носом у Джима, каждый раз пугая его до полусмерти. Но больше всего донимали мошки и комары. Зверька с его густой шерстью они не особенно беспокоили, но к тому времени, когда солнце достигло зенита, Джим уже был на пределе. Очередной комар сел ему на руку. Джим сердито прихлопнул его, стёр размазанную кровь и безжалостно улыбнулся:

– Из тебя, сукин сын, Стивен Спилберг уж точно не реконструирует никакой ДНК.

Вид крови напомнил ему об опасности с воздуха. Он опять взглянул вверх, на предмет парящих птеродактилей, и вдруг увидел такое… то есть совсем уже необычное. Солнце плыло по небу. Джим поглядел на зверька.

– А сколько здесь длится день?

Зверёк озадаченно сморщил нос:

– А сколько он должен длиться? Так же, как и везде.

Насколько я знаю, Земля не стала вертеться быстрее.

Джим остановился и взглянул на солнце, прикрыв ладонью глаза и щурясь, как Клинт Иствуд в яркий солнечный полдень.

– Тогда почему солнце движется?

Зверёк резко замер на месте.

– Ой-ой-ой.

За последнее время Джим слышал это предостерегающее «ой-ой-ой» уже в третий раз. Первые два произнёс Саладин с растаманской причёской и утыканными драгоценными камушками зубами, когда трое вудушных богов появились в непосредственной близости от города Дока Холлидея. Так что Джиму оставалось только гадать, какая гадость случится на этот раз.

– У нас проблемы?

– Похоже, и вправду проблемы. Небольшие такие проблемы со временем.

* * *

Сэмпл знала, что Анубис представил свой ядерный фейерверк как некое грандиозное, эпохальное действо, но она никак не ожидала, что это будет настолько монументально. Как оказалось, сам взрыв должен был стать кульминацией двадцатичетырехчасового празднества Божественной Атомной Бомбы, в ходе которого Анубис намеревался предстать во всей своей красе и славе и вдоволь потешить самолюбие. Испытания бомбы пройдут в пустыне в нескольких милях от города; сам бог-царь, со своими придворными и гаремом, штатом слуг, личной гвардией, и половина Могучей Армии Некрополиса прошествуют к полигону величественной процессией, за которой пойдёт почти всё население города. В Некрополисе был объявлен всеобщий выходной, дабы восхищённые горожане смогли насладиться триумфом своего божественного монарха. При всём своём идиотизме, Анубис, однако же, распорядился о поставках вина и закусок для всей своей свиты на время шествия, для пикника перед взрывом и для последующего пиршества с вакханалией.

До того, как Зиппора разъяснила ей вкратце программу всеобщего празднества Божественной Атомной Бомбы, Сэмпл даже не подозревала, что Некрополис стоит в пустыне и что он настолько огромный; оказывается, процессии Анубиса нужно целых два часа, дабы пройти от дворца до внешней границы города. Она привыкла, что оформление пространства и загробном мире происходит по принципу киносъёмочного павильона: все – декорации, фасады, иллюзии, trompe l’oeil. Сооружение площадью в две сотни квадратных миль – целый город с предместьями, – это действительно впечатляло. Анубис, конечно, законченный псих, но надо отдать ему должное: не всякий возьмётся за сотворение такого огромного мегаполиса. Теперь, когда Сэмпл увидела весь Некрополис, она наконец поняла, до какой степени этот Анубис одержим собственной драгоценной персоной. Как и Эйми с её Небесами, Анубис собрал у себя в Некрополисе всё, что ему нравилось в земной жизни.

Как и подобает божественному правителю, Анубис с немногочисленными приближёнными восседал на специальной парадной колеснице размером с междугородный автобус, представлявшей собой нечто среднее между железнодорожным вагоном в стиле арт-деко, царской ладьёй Клеопатры и космическим кораблём из комиксов Алекса Реймонда про Флэша Гордона. Утром в день празднества, когда Сэмпл вместе с другими жёнами, наложницами и прислужницами вошла в огромный и гулкий ангар, где стояло это нелепое сооружение вместе с дирижаблями из личного воздушного флота бога-царя, шелест обычной женской болтовни резко сменился благоговейным молчанием. Сэмпл рассудила так: либо никто из присутствующих здесь женщин раньше не видел этого чудовища на колёсах во всём его «великолепии», либо его сконструировали и отделали специально для празднества Божественной Атомной Бомбы.

Сам Анубис, который, естественно, появился последним – весь такой из себя гордый, куда деваться, – уселся на трон, установленный на возвышении в хвостовой части машины. Бога-царя сопровождали вездесущие стражи-нубийцы и прислужницы с опахалами и непременными серебряными подносами со всякими кулинарными изысками. Жён и наложниц провели в переднюю, нижнюю часть колесницы, чтобы они с восхищением взирали на своего обожаемого господина снизу вверх. На носу, выделанном в виде головы грифа – малого бога Гора, – расположились стражники из личной гвардии бога-царя и полицейские при полном параде и вооружённые до зубов, причём оружие у них было куда серьёзней, чем церемониальные копья и кривые турецкие сабли нубийцев. Их тяжёлые пулемёты могли бы за считанные секунды уничтожить любую часть толпы при малейших признаках угрозы, непослушания и других проявлений инакомыслия.

Когда женщины поднимались на борт по выдвижной лесенке, Сэмпл заметила, что корабль слегка покачивается. Она также заметила, что он как будто парил футах в шести-восьми над землёй – то ли тут были задействованы какие-то изобретения Николы Теслы, как предположила Сэмпл, то ли сама колесница создавалась как некая антигравитационная научно-фантастическая вариация виман Гельгамеша. Чем больше Сэмпл узнавала Некрополис, тем больше она убеждалась, что этот город являет собой фантастический коллаж из фантастических же деталей. Впрочем, у Сэмпл не было времени поразмыслить над внутренним устройством колесницы Анубиса. Зиппора хлопнула в ладоши, тем самым давая понять, что женщинам из гарема надлежит занять свои места. Вооружённые стражники на носу, которые до этого только и делали, что украдкой поглядывали на полуголых наложниц, пряча похотливые взгляды под забралами шлемов, вытянулись по стойке «смирно». Ибо явился Анубис.

Появление бога-царя само по себе представляло парадное шествие в миниатюре. Парад открывали стражи-нубийцы с длинными копьями с золочёными наконечниками, за ними шла небольшая толпа из прислужниц. Сам Анубис восседал в паланкине, который несли четверо обнажённых рабов-блондинов, Хранитель снов тоже присутствовал, и Сэмпл мысленно застонала. Она втайне надеялась, что сегодня Анубис как-нибудь обойдётся без своего советника – этого странного, потенциально опасного человека, – но, видимо, Священную Бомбу никак нельзя было взорвать без этой зловещей фигуры в сером плаще. Как только Анубис взошёл на корабль, женщины изобразили на лицах неподдельное восхищение. Когда он взглянул на Сэмпл, та ослепительно улыбнулась, но пробормотала себе под нос:

– Ну, хоть по ступенькам можешь подняться без посторонней помощи.

Когда Анубис уселся на трон, а его свита расположилась вокруг должным образом, корабль поехал вперёд, сдвинувшись с места с лёгким рывком, так что некоторые из женщин даже схватились за поручни. Колесница выплыла из ангара в мутный утренний свет, поднялась на всоту футов в двенадцать и поплыла над дорогой, по которой торжественная процессия должна была следовать к месту ядерных испытаний. Анубис, может быть, и хотел, чтобы подданные поклонялись ему и дивились на его царственное величие, но при этом он явно не собирался подпускать их слишком близко к себе, любимому.

Процессия растянулась, наверное, на четверть мили. Впереди ехал отряд городской полиции на огромных ревущих «харлеях» и «индианах» времён Второй мировой войны. Следом – самодвижущаяся платформа с громадным серебряным бюстом Анубиса. Плечи и шею гигантского изваяния украшала живая гирлянда из молоденьких девушек с раскрашенными телами. Они ослепительно улыбались, как финалистки на конкурсе красоты, и бросали в толпу по обеим сторонам дороги лепестки роз, монетки, бусы-талисманы и прочие безделушки. За платформой маршировал первый из четырёх оркестров, слабый в мелодике, но зато сильный в шумовых эффектах. Среди инструментов преобладали барабаны, тарелки и трубы. Их резкие металлические звуки как бы задавали тон всему празднеству.

Анубис, естественно, не преминул воспользоваться возможностью, чтобы продемонстрировать свою военную мощь. Фаланги вооружённых воинов из различных армейских подразделений были непременной составляющей частью парада. Кавалерия в шлемах с плюмажем, золочёные танки. Грохот копыт, скрежет металла, рёв двигателей. При этом ни самому Анубису, ни жителям Некрополиса отнюдь не казалось странным, что в обмундировании и вооружении армии бога-царя смешаны все времена и эпохи, так что разрыв составляет три тысячи лет как минимум, и Сэмпл подумала: неужели она здесь единственная, кто понимает, что этот парад – всего-навсего хвастовство мальчишки, которому хочется показать всем свои игрушки. Даже небо и то не осталось неохваченным. Бипланы и дирижабли плыли по воздуху на небольшой высоте, а над ними носился единственный маленький самолётик, который выписывал в небе иероглифы из разноцветного дыма. Знамёна и флаги реяли на ветру, в небе висели громадные воздушные шары в виде орлов, грифов, драконов. В общем, хаотичная смесь первомайской демонстрации коммунистов и парада «Мейси» в День благодарения.

Разумеется, на парад лучше смотреть со стороны. Когда сам участвуешь в шествии, ничего толком не видишь. В конце концов Сэмпл устала вытягивать шею, чтобы посмотреть, что происходит спереди и сзади от летучей божественной колесницы – это когда она не улыбалась и не изображала лучезарное счастье, как это положено фаворитке великого бога-царя, – и начала просто разглядывать город, тем более что раньше она его толком-то и не видела. Поначалу всё было достаточно предсказуемо – громадные монументальные здания в древнеегипетском стиле, когда-то роскошные, но теперь явно обветшавшие, остро нуждающиеся в ремонте или хотя бы в покраске, – но ближе к окраинам город начал меняться. Грандиозные храмы, торговые башни и жилые кварталы из многоквартирных домов сменились какими-то покосившимися хибарами в один – два этажа. Трущобы – как они есть: грязь, горы мусора, граффити и редкие островки чахлой растительности в виде увядших пальм. Гладя на это убожество, растянувшееся насколько хватало глаз, Сэмпл поняла, что она вообще ничего не понимает. Кто в здравом уме согласится здесь жить? Какая потерянная, исстрадавшаяся душа покинет Большую Двойную Спираль, чтобы поселиться в этом унылом и грязном гетто? Это как же надо себя не уважать… Единственный вывод, который напрашивался сам собой: обитателей этих трущоб сотворил сам Анубис – специально, чтобы заселить ещё мрачное место. Неужели ему так сильно хочется славы и власти, что он окружил место, где воплотились его мечты, целыми милями грязи, убожества и нищеты? Сэмпл отнюдь не пыталась его осуждать с точки зрения морали. Она была не в том положении, чтобы судить других за их фантазии – с учётом того, чем сама занималась у себя в Аду. Она просто никак не могла понять, какая Анубису выгода от всей этой бессмысленной лишней работы.

* * *

– Что происходит?

Мимо на всех парах пронёсся какой-то большой динозавр, причём задом наперёд. Похоже, только Джим с безымянным зверьком оставались на месте. Весь остальной мир неожиданно сдвинулся – на пугающей скорости и обратным ходом, как в кино, когда плёнку перематывают назад. Солнце летало по небу, как заведённое: совершенно не в том направлении и с такой бешеной скоростью, что день и ночь сменяли друг друга быстрыми вспышками света и провалами темноты, будто над миром забилось огромное чёрное крыло. Или включился большой стробоскоп. Зверёк обернулся к Джиму. Его глаза в мерцающем свете казались странными и даже слегка жутковатыми, в них отражалось метафизическое смирение.

– По-моему, у нас временной облом.

– Временной облом?

– Именно.

Впрочем, зверь вёл себя так, словно всё это было в порядке вещей. Однако Джим никогда раньше не сталкивался с подобным явлением, ему было явно не по себе.

– И часто такое случается?

– Не часто, но всё же случается.

Солнце на небе теперь превратилось в серое смазанное пятно, под стать серому смазанному пейзажу. Джим подумал, что это зрелище вгоняет его в тоску – такой визуальный эквивалент затяжной депрессии.

– А эти временные обломы, они всегда происходят задом наперёд?

– Примерно половина на половину.

– Так что происходит? Мы будем стоять тут, как два идиота, пока нас не разнесёт Большим Взрывом?

Безымянный зверёк нахмурился:

– Скорее это будет Большая Имплозия, чем Большой Взрыв, если мы движемся обратным ходом. Но обычно до этого не доходит.

– Не доходит?

Зверёк покачал головой:

– Обычно нет.

– А что бывает… обычно?

– Обычно его останавливают.

– Кто останавливает?

Зверёк опять покачал головой, явно смущённый своим невежеством:

– Я не знаю.

– А как его останавливают, не знаешь?

– Не знаю.

– А что ты делаешь, когда начинается такой временной облом?

– Просто стою и жду.

– Как я понимаю, почему это бывает, ты тоже не знаешь?

– Не знаю. Но могу высказать предположение.

– Высказывай.

Зверёк избегал смотреть Джиму в глаза.

– Высказать-то я могу, но мне как-то не хочется.

Джим уже начал терять терпение. После всей похвальбы, каким отчаянным парнем был этот хомяк-переросток при жизни, его внезапная робость казалась по меньшей мере странной. Может такое быть, чтобы практичная осторожность маленького зверька со временем возобладала над былым безрассудством крутого ковбоя?

– Почему?

– Ты можешь обидеться. Примешь ещё на свой счёт.

– Ты хочешь сказать, что это всё из-за меня?

Зверёк ответил с большой неохотой:

– Такая возможность не исключена. Из-за тебя или из-за НЛО. Из-за кого-то из вас мог получиться разрыв.

Джим сердито насупился:

– Я, собственно, не просил, чтобы меня здесь выкидывали.

– Ну вот, – огорчился зверёк. – Ты обиделся.

Джим вздохнул:

– Нет, я не обиделся. Я просто пытаюсь понять, что теперь делать. Может быть, если это всё из-за меня, я смогу это как-то остановить.

– Может быть.

– Есть какие-нибудь конструктивные предложения?

– Нету.

– Вот, блин, засада.

Мир превратился в серое марево, в котором плясали какие-то искорки. Там, где раньше был горизонт, теперь просматривалась только бледная голубая линия. Джим понимал: надо что-то делать. Но что именно, он был вообще без понятия, а на зверя надежды не было никакой. Джим на секунду задумался, если секунды вообще существовали в их теперешнем положении, но ничего конструктивного не придумал. Ему лишь вспомнилось одно умное правило, которое очень его выручало в загробном мире.

– Когда не знаешь, что делать, делай первое, что приходит в голову, – то, что напрашивается само.

Зверёк озадаченно посмотрел на него:

– Чего говоришь?

– Я говорю, когда не знаешь, что делать, делай первое, что приходит в голову, – то, что напрашивается само.

– И что бы это могло быть?

Джим не смог удержаться:

– Я думал, это само напрашивается.

Зверёк, похоже, обиделся. Он укоризненно посмотрел на Джима:

– Ну вот, ты ещё и издеваешься.

Джиму стало неловко. Он вообще не любил никого обижать.

– Да, издеваюсь. Но я не прав. Ты тут вообще ни при чём.

Зверёк великодушно кивнул:

– Ладно, забыли.

– Давай попробуем одну штуку.

– Какую штуку?

– Смотри и учись.

Джим сделал глубокий вдох, наполнив лёгкие воздухом до предела. В своё время он очень многого добивался под средством голоса. Затем повернулся к голубой линии горизонта и закричал что есть мочи:

– ПРЕКРАТИТЕ СЕЙЧАС ЖЕ!

И всё прекратилось. Время вернулось в норму. Была ночь. В небе мерцали звёзды, какие-то маленькие зверюшки шуршали в траве и камышах. Где-то вдалеке пели динозавры. Безымянный зверёк посмотрел на Джима с нескрываемым восхищением:

– Ничего себе.

– Неплохо, да?

– Надо отдать тебе должное.

– За тем небольшим исключением, что у нас тут глухая ночь и, насколько я понимаю, нас отбросило в прошлое лет так на несколько тысяч.

Зверёк задумался:

– А есть какая-то разница?

Джим кивнул:

– Для меня есть.

– Правда?

– Тогда получится, что я умер ещё до того, как родился. То есть я стану таким ходячим парадоксом.

– Ну и что? – сказал безымянный зверёк. – Я вот умер ещё до того, как родился, и у моего вида даже названия нет.

– Значит, ты тоже ходячий парадокс.

– Получается, так.

– Но в нашем теперешнем положении нам это никак не поможет.

Зверёк как бы пожал плечами.

– Да, наверное. Я просто к тому говорю, что раз уж ты все равно очутился в юрском периоде, туда несколько тысяч лет, сюда несколько тысяч лет – это уже ничего не решает.

Джим огляделся по сторонам, но в темноте не было видно почти ничего.

– Может, ещё раз получится.

Он снова сделал глубокий вдох:

– ВЕРНИТЕ НАС ОБРАТНО! ТУДА, ГДЕ МЫ БЫЛИ!

Ничего не случилось, разве что динозавры на секунду прервали своё пение. Ночь оставалась такой же непроницаемой. Джим нахмурился:

– Блин.

– Ну нельзя же всё время выигрывать, – философски заметил зверёк.

– Похоже на то.

– Да ладно, забей.

– Насколько я понимаю, в старый дом на болоте мы уже не идём?

Зверёк нахмурился:

– Почему не идём?

Джим выразительно поглядел на зверька. Иногда он бывает таким бестолковым.

– Потому что мы даже не знаем, существует он или нет в этих временных рамках.

Теперь уж зверёк посмотрел на Джима, как на клинического дебила.

– Он существует.

– Правда? А ты откуда знаешь?

– Да вон огни светятся.

Джим вгляделся в темноту:

– Где?

– Вон там. – Зверёк указал лапой.

И Джим увидел. Крошечная точка света – далеко-далеко.

– Это он?

– Это он. Там всегда горит свет по ночам.

– Ты уверен?

– Уверен.

Джим вздохнул. Наверное, всякий начнёт тормозить, если ему приходится жить в юрском периоде, да ещё и без имени.

– Так чего ж ты мне раньше-то не сказал? Пока я не начал орать.

– А ты не спрашивал.

* * *

Когда они наконец добрались до места, Сэмпл увидела, что на сооружение самого испытательного полигона, зрительских трибун и площадки для пикника ушло не меньше фантазии и сил, чем на устройство парада. То, что фантазия ограниченна, – другое дело. Но размах поражал. Может, Некрополис и загибался, ветшал и рушился, но когда речь заходила о воплощении маниакальных идей Анубиса и его грандиозных планов, усилий никто не жалел. Судя по первому впечатлению, в оформлении празднества Божественной Атомной Бомбы Анубис попытался соединить эстетику средневековых рыцарских турниров и хипповских рок-фестивалей конца 1960-х. Для богатых, влиятельных и власть предержащих соорудили крытые трибуны, дабы они наслаждались великим событием в роскоши – причём степень роскоши напрямую зависела от положения человека и состояния его финансов, – укрытые от палящего солнца пустыни и слепящего серого неба.

В каждой секции трибун располагались свои палатки и павильоны с едой и напитками. Были там и музыканты – для услаждения слуха пирующих. От многочисленных барбекю поднимался сизый дымок. В воздухе носились запахи готовящейся еды. Повара, обливаясь потом, следили за цельными тушами, что жарились на вертелах, или колдовали над деликатесами более скромных размеров. На открытых эстрадах давали представление жонглёры и иллюзионисты, глотатели огня и эскаписты. Девушки танцевали, а юноши демонстрировали накачанные мышцы. Повсюду стояли киоски с сувенирами: от тарелок в честь знаменательного события до тёмных очков. На всех сувенирах стоял официальный логотип празднества Божественной Атомной Бомбы – чёрный с золотом ядерный гриб. Были там и развлечения, совершенно, на взгляд Сэмпл, непотребные: передвижные зверинцы и клетки, где люди-преступники были выставлены напоказ в совершенно невообразимых позах, которые им приходилось принимать из-за хитроумно устроенных подвижных колодок. В толпе шныряли работорговцы средней руки со своими портативными паровыми компьютерами – продавали свой залежалый товар: чернорабочих, неквалифицированных слуг для дома и низкопробных невольниц для секса.

Но все эти удобства, приятности и развлечения предназначались только для избранных: для придворных Анубиса и специально приглашённых гостей из богатой элиты. Простым гражданам Некрополиса приходилось устраиваться самим: как-то спасаться от солнца и развлекаться в ожидании Священного Взрыва на огромном и пыльном пространстве – на значительном расстоянии от трибун и павильонов, устроенных для городской аристократии. Впрочем, здесь тоже по-своему пировали, несмотря на палящий зной и надоедливых насекомых. В основном тем, что принесли с собой. Но и лоточники со своими паровыми компьютерами, свистевшими и извергавшими пар на зависть любому кипящему чайнику, достаточно бойко торговали с тележек фаст-фудом, пивом и прохладительными напитками.

Среди развлечений для городских пролетариев преобладали азартные игры и секс. Когда процессия проходила мимо участка, отведённого для бедных. Сэмпл заметила не одну парочку, самозабвенно совокупляющуюся прямо на земле, не стыдясь посторонних глаз. Мужчины играли в кости и карты. Были тут и бои животных с непременными ставками. Петухи, питбули и какие-то маленькие двуногие ящерицы рвали друг друга на части под вопли разгорячённой толпы.

Сэмпл и ещё одна наложница, смуглая, черноволосая женщина по имени Парси, наблюдали за боем двух ящериц прямо под проплывающей в воздухе летучей колесницей, и у Сэмпл возник вопрос:

– Если все расчёты на куплю-продажу происходят у вас по штрих-коду, то как же они делают ставки?

Парси посмотрела на неё как на законченную идиотку. Классический случай тупой иностранки.

– У них же маркёры.

На другой части углублённой палубы царской ладьи кто-то из прислужниц заметил внизу секс втроём – двух мужчин с одной женщиной. Зрелище вызвало взрыв приглушённого ребяческого хихиканья и откровенных скабрёзностей. Сэмпл быстро взглянула в направлении мини-оргии и опять повернулась к Парси:

– А маркёры, это что?

– Кусочки папируса. На них пишут ставки. Когда бои закончатся, они идут с этим папирусом к кому-нибудь из лоточников, и тот проводит расчёты на своём компьютере. Да вот как раз. – Парси показала пальцем.

Бой внизу только-только закончился. Одна из ящериц, вся в крови, лежала забитая насмерть на импровизированной арене. Владелец ящерицы-победительницы осторожно засовывал искалеченную зверюшку в плетёную корзину. Небольшая толпа зрителей уже направлялась к ближайшей торговой тележке. Торговец, завидев это, быстренько разогнал тех, кто стоял в очереди за конфетами и лимонадом – комиссия за брокерские услуги приносит значительно больше дохода.

Сэмпл покачала головой:

– Да уж, люди всегда найдут, на чём заключить пари.

Парси улыбнулась:

– Ты бы видела их, когда наш возлюбленный господин впадает в настроение Калигулы и решает устроить Большие Игры. Вот тогда плебеи вообще сходят с ума. Ставки делают просто безумные. К концу дня среди зрителей жертв не меньше, чем на арене.

Что-то в тоне Парси заставило Сэмпл повнимательнее присмотреться к этой темноволосой женщине. Она и раньше заметила, что у них с Парси есть что-то общее; она не участвовала в гаремных «разборках», старалась держаться подальше от всех интриг, не гнала волну, делала, что от неё требовалось, но в остальном старалась быть сама по себе.

– Ты, как я понимаю, не слишком почитаешь нашего возлюбленного господина?

Парси насторожённо взглянула на Сэмпл:

– Может, да, может, нет, но я предпочту не высказываться вслух и на публике. Мне, знаешь ли, очень не хочется поиметь приключений на задницу.

Даже такой ответ сразу выделял Парси из общей массы женщин Анубиса. Очень немногие из гарема бога-царя, хотя подавляющее большинство их – искушённые и опытные распутницы, решились бы так небрежно произнести фразу типа «поиметь приключений на задницу».

– А можно задать тебе один интимный вопрос?

Парси пожала плечами:

– Не знаю. От вопроса зависит.

– Тебя ведь не создали специально для этого места, да?

Парси посмотрела на Сэмпл так, словно та очень сильно её обидела.

– Нет, конечно. Я что, похожа на этих?

– Ни капельки не похожа, – быстро проговорила Сэмпл. – Я потому и спросила, что ты совершенно на них не похожа. Просто мне интересно, если ты настоящая, если никто тебя не создавал, так зачем ты здесь остаёшься? Неужели тебе нравится?

Парси ещё не избавилась от подозрений.

– То же самое я могла бы спросить у тебя.

Сэмпл быстро огляделась, чтобы убедиться, что никто – и в особенности Зиппора – не проявляет внимания к их разговору. Вроде бы никто. На самом деле почти все женщины из гарема, перегнувшись через перила, высматривали и толпе совокупляющиеся парочки.

– Я оказалась здесь по ошибке. Мне едва не влепили клеймо и собирались продать на шоу Толстого Ари. Поверь мне, я смоюсь отсюда при первой возможности.

Парси медленно кивнула. Сэмпл на мгновение засомневалась. Может, она совершила большую ошибку, признавшись в своих намерениях этой женщине. Парси, наверное, это почувствовала, потому что вдруг улыбнулась:

– Не бойся. Я никому ничего не скажу.

– Спасибо.

– Но я лично не собираюсь никуда смываться.

– Неужели тебе здесь нравится?!

Парси рукой указала на роскошное убранство ладьи.

– Тут, в общем, неплохо. – Она многозначительно посмотрела на Сэмпл. – И потом, я же не фаворитка, так что мне редко приходится с ним встречаться, с этим придурком с собачьей башкой. Тем более ты бы знала, кем я была при жизни.

– И кем?

Парси усмехнулась.

– Лучше тебе этого не знать.

Прежде чем Сэмпл успела ответить, ладья резко остановилась. Зиппора вдруг засуетилась и принялась сгонять жён и наложниц к выдвижным лестницам, которые уже опустились к земле.

– Давайте быстрее. Все вниз. Наш господин готовит торжественный выход. Нельзя заставлять его ждать.

Золотая летучая колесница остановилась перед царским павильоном со смотровой ложей. Само собой разумеется, по богатству и роскоши этот павильон превосходил все остальные. Он представлял собой высоченную пирамиду из гобеленовых панелей с изображениями сцен из предполагаемой жизни бога Анубиса. Перед пирамидой соорудили какую-то сложную конструкцию из платформ и возвышений, сделанную из позолоченного люцита и полированной стали; на её вершине стоял божественный трон, откуда сам бог-царь Анубис будет наблюдать за взрывом – заодно и являя себя народу на фоне гигантского изображения солнца, перекрытого ядерным грибом. Вокруг божественного насеста располагались кушетки и троны помельче – для избранных придворных и персональных гостей Анубиса. Задумка была такая: первыми с колесницы спустятся женщины из гарема, вернее, сначала вооружённые стражники, за ними – жены и наложницы, которые встанут так, чтобы образовать живой фон для торжественного выхода самого Анубиса. Однако на деле всё вышло иначе. Едва женщины расположились внизу более-менее декоративно, как их тут же оттёрли в сторону какие-то потные и небритые мужики в мятых юбках. Дыша перегаром, они нацелили свои телекамеры и здоровенные фотоаппараты на вершину лестницы, где должен был появиться Анубис. В общем-то этого следовало ожидать. Как же без освещения великого празднества в прессе и других средствах массовой информации?!

Когда появился Анубис, Сэмпл вдруг поняла, что она в первый раз видит бога-царя на публике. Бешено замигали фотовспышки, включились камеры, и изображение божественного Анубиса тут же возникло на всех шести треугольных экранах размером с хороший рекламный щит, установленных вокруг смотровой площадки. Анубис держался, как и подобает великому богу, пусть даже и самозваному. Он расправил свои широченные плечи, медленно повернул голову – весь такой из себя царственный, от кончика носа до вертикально стоящих ушей, – сначала налево, потом направо, являя всем объективам свой великолепный божественный профиль под всеми возможными ракурсами. При этом, разумеется, не преминул напрячь бицепсы, трицепсы, грудные и дельтовидные мышцы, как финалист конкурса Мистер Вселенная. Сэмпл, которую все узнавали как последнюю фаворитку Анубиса, было даже немного стыдно за бога-царя за такое ребяческое показушничество.

Наконец Анубис решил, что подданные достаточно насмотрелись на его статичное совершенство, и начал спускаться по лестнице – величественно и неспешно. Теперь представители прессы и телевидения отодвинулись чуть назад, чтобы в кадр попали жены, наложницы и прислужницы, склонившиеся в смиренном поклоне и с обожанием взирающие на своего повелителя и господина. На нижней ступеньке Анубис помедлил, как бы размышляя, достойна ли эта земля того, чтобы на неё ступила его божественная стопа. Божественная стопа таки ступила. Тут бог-царь снова остановился и дал очередное представление под Чарльза Атласа, но теперь – в обрамлении жён и наложниц, застывших в гипнотическом восхищении. Сэмпл, следуя хореографическому замыслу, самозабвенно махала рукой с преувеличенным выражением экстатического восторга, размышляя: интересно, и сколько продлится эта оргия нарциссизма?

К счастью, Анубис был одержим не только собственной неземной красотой. То ли его привлекли запахи экзотической жрачки, то ли им двигали нужды священного метаболизма – но, как бы там ни было, внимание Анубиса резко переключилось с самолюбования на еду. Он небрежно отмахнулся от своих женщин и целенаправленно зашагал в главный зал царского павильона, прямо под смотровыми ложами, где был устроен буфет. Количество предлагаемой еды, равно как и богатство выбора, было явно за гранью разумного. Повара и официанты с волнением наблюдали, как Анубис проходит вдоль длинного ряда столов, хватая с тарелок куски – проверяя, соответствует ли угощение его божественным гурманским запросам.

И вот бог-царь, облизнувшись в последний раз, вынес вердикт. Он коротко кивнул своему Главному Поставщику, Старшему Дворецкому и Шеф-Повару царской кухни, и по павильону пронёсся общий вздох облегчения. Всё было в порядке. По крайней мере с едой. А это значит, дворцовые повара и ответственные кулинары переживут этот день. Целая армия официантов немедленно наводнила зал, предлагая гостям напитки и лёгкие закуски. Анубис остался в буфете, сделав знак избранным приближённым разделить с ним трапезу, в частности – хранителю снов и нескольким жрецам-техникам. Со стороны это смотрелось, как будто Анубис не угощает людей, а проводит допрос с пристрастием.

Сэмпл заключила, что он хочет лишний раз удостовериться, что обратный отсчёт перед взрывом пройдёт без помех. И её лично это вполне устраивало. Пока Анубис занят со своими учёными и советниками по ядерным испытаниям, он не станет докапываться до своих женщин. Сэмпл нисколечко не сомневалась, что после взрыва, как бы все ни обернулось, Анубису захочется секса. Если испытания пройдут нормально, ему непременно захочется подкрепить свой научный гений сексуальной мощью; если же что-то пойдёт не так, ему нужно будет дать выход своей ярости. Но Сэмпл пока не хотелось загадывать так далеко вперёд. Единственный способ как-то смириться с реальностью Некрополиса – это жить не просто сегодняшним днём, а текущим моментом, и на данный момент Сэмпл была очень довольна, что её оставили в покое.

Она взяла предложенный ей бокал с золотистым игристым вином, напоминавшем по вкусу шампанское самого высокого качества; и хотя Сэмпл отнюдь не считала себя гурманом и не особенно увлекалась едой «развлечения ради», всё-таки не смогла устоять и попробовала некоторые из hors d’oeuvre. Она сама себе удивилась, но на неё вдруг напало обжорство. Ей ужасно понравилась одна закуска: кусочки нежнейшего замаринованного мяса, обжаренного в масле, под арахисовым соусом. Почти не задумываясь, она съела целых шесть порций, ей даже стало слегка неловко за такую свою слабость. Неужели, подумала она со страхом, она становится похожей на Анубиса?

Кроме закусок и выпивки, официанты раздали присутствующим защитные маски из тёмного стекла. Кто-то, как Сэмпл, просто держал свою маску в руках, дожидаясь момента, когда её надо будет надеть, защищая глаза от ядерной вспышки. А кто-то надел сразу, так что все это несколько напоминало импровизированный бал-маскарад. Одним из первых, кто нацепил тёмную маску, был доктор Менгеле, которого Сэмпл заметила в дальнем конце царского павильона, она периодически поглядывала на него, чтобы сразу же смыться, если он вдруг двинется в её сторону. Время взрыва уже приближалось, о чём известили нестройные трубные звуки, прогремевшие словно ниоткуда, вслед за ними раздался грохочущий голос, так что все разговоры на пару секунд умолкли.

– Время до пуска: шестьдесят минут. Отсчёт пошёл.

* * *

Пробираться среди болот ночью гораздо труднее, чем днём. Безымянный зверёк хорошо ориентировался в темноте, но Джим постоянно спотыкался и влезал в жидкую топкую грязь, откуда ему приходилось долго и трудно выбираться, чтобы не лишиться своих ботинок. Частенько случалось, что под его весом якобы твёрдая почва проседала и разъезжалась, и он оказывался чуть ли не по пояс в вонючей и склизкой воде. К счастью, где-то через час этого горе-пути над изломанной линией горизонта поднялась полная луна, так что теперь Джим хоть что-то видел. Едва показалась луна, динозавры вновь затянули свои песнопения, их пронзительные голоса перекатывались по всему пространству. Перекликаясь друг с другом, динозавры тянули шеи, и их змееподобные силуэты периодически возникали на фоне звёздного неба, подсвеченного луной.

Джим вскарабкался на вершину относительно сухого склона и с благодарностью опустился на ствол упавшего дерева. Он никак не мог отдышаться. Зверёк встал перед ним и оглядел с головы до ног:

– Что с тобой?

– Кажется, я не только умер, но ещё и серьёзно сдал в плане физической формы.

– До дома уже совсем близко.

– Слава богу.

Зверёк смотрел куда-то поверх плеча Джима, тот обернулся, чтобы проследить за его взглядом, и увидел дом. Дом стоял на вершине небольшого холма в окружении первобытных дубов и каких-то растений, похожих на гигантский сельдерей. До него оставалось где-то с полмили, но это были полмили топкой низины с чёрной стоячей водой, заросшей болотной травой и ирисами. Теперь Джим уже разглядел, что огонёк, на который ориентировались они со зверьком, состоял из пяти огней: из пяти освещённых окон – три внизу, два наверху. Во дворе у дома ходили какие-то люди, и хотя Джим не знал, какой его ждёт приём, всё-таки то, что кто-то был дома, слегка обнадёживало.

* * *

Анубис закончил беседу с хранителем снов, и теперь этот зловещий советник, чьё лицо всегда скрыто под капюшоном, о чём-то шушукался с доктором Мендгелем в дальнем конце царского павильона. В смысле – в дальнем от Сэмпл. В принципе, Сэмпл бы нисколько не беспокоило, что два её злейших врага шепчутся между собой, если б они то и дело не поглядывали в её сторону. Этих взглядов вполне хватило, чтобы Сэмпл не на шутку встревожилась. Утешало одно – выход был рядом. Туда-то она и направилась. И даже не стала оглядываться, чтобы посмотреть, наблюдают ли за ней Менгеле с хранителем снов. Она шла, вызывающе покачивая бёдрами. Являя всем своим видом презрительное высокомерие. Они что-то там замышляют? Ну и пусть себе замышляют, уроды. Пока что она фаворитка Анубиса и уж постарается сделать так, чтобы эта сладкая парочка огребла по полной программе.

Сэмпл не знала, куда ведёт этот выход. Оказалось – прямиком к передвижным кухням. Она окунулась в густой аромат жарящегося мяса. Цельные туши вертелись на механических вертелах над раскалёнными углями: быки, свиньи, бараны, телята, ещё какие-то звери, которых Сэмпл не узнала, плюс к тому – всякая птица, куры, гуси и утки. Тут же были накрыты столы для гостей попроще, и первый, кого Сэмпл разглядела в толпе пирующих, был Толстый Ари в одном из своих необъятных парчовых кафтанов. Он с большим аппетитом поглощал целую свиную ногу, будучи явно доволен жизнью.

Как и в случае с Менгеле и хранителем снов, Сэмпл решила, что лучше всего обойти работорговца по широкой дуге, и уже начала было разворачиваться, но потом подумала: какого чёрта?! Чего ей бояться Толстого Ари? Наоборот. Надо гордо прошествовать мимо – пусть посмотрит, кем она стала, вырвавшись из его лап. В конце концов, надо же чем-то себя развлечь, а то в этом отсталом городе ей ещё не выпадала возможность как следует повеселиться: зачем же отказывать себе в маленьком удовольствии? Расправив плечи и выпрямившись в полный рост, стараясь держаться как можно более вызывающе – как и пристало общепризнанной фаворитке бога-царя, – она направилась прямиком к Толстому Ари.

Он узнал её сразу. К удивлению Сэмпл, Толстый Ари не выказал никаких даже намёков на обиду или возмущение. Он оторвался от своей свиной ноги, кивнул Сэмпл и улыбнулся с еле намеченным сожалением:

– Похоже, тебе повезло?

Сэмпл одарила его лучезарной улыбкой, в которой сквозило лёгкое презрение, как опять же пристало общепризнанной фаворитке бога-царя.

– Похоже на то.

Ари откусил очередной кусок от свиной ноги и продолжал говорить с полным ртом, плюясь слюной и кусочками мяса:

– А я продал бы тебя какому-нибудь уроду в трущобах.

– Я как-то догадывалась.

– Но ты на меня зла не держишь?

– Да нет в общем-то. Кстати, Анубис тебе за меня заплатил?

Толстый Ари проглотил пережёванный кусок.

– Хрена лысого. Этот псих никогда ни за что не платит – просто берет на халяву, и всё. Говорит, это его божественное право.

Некоторые из проходивших мимо услышали это последнее еретическое замечание Толстого Ари и принялись в страхе оглядываться, но, похоже, самому работорговцу всё было по барабану. Должно быть, он занимал достаточно прочное положение в некропольской иерархии и позволял себе вольности, непростительные для других, полагая, что ему нечего бояться. Тут снова включились нестройные трубы, и тот же грохочущий голос продолжил отсчёт:

– Время до пуска: тридцать минут. Отсчёт пошёл.

Сэмпл решила, что ей пора возвращаться на своё место в царской смотровой ложе. Незачем лишний раз злить Зиппору. Лучше прийти пораньше, чем опоздать. Хотя, если честно, ей хотелось остаться и поболтать с Толстым Ари. Она вдруг поняла, что, несмотря на его неумение вести себя за столом, этот толстяк начинает ей нравиться. Может быть, он и мерзавец – самодовольный и властолюбивый, – который думает только о собственной прибыли, но он честный мерзавец. Он хотя бы не делает вид, что он весь из себя белый и пушистый. В нём нет ничего от манерной претенциозности, которой, похоже, заражены почти все в Некрополисе. Откусив очередной кусок от свиной ноги, Толстый Ари взглянул на Сэмпл:

– На самом деле я тут подумал, что ты у меня в долгу.

Сэмпл упёрла руку в бедро и вопросительно приподняла бровь:

– Вот как? И как ты пришёл к этому заключению?

– Если б не я, ты бы так и гнила в городской тюрьме.

– Можно и так посмотреть. Но у меня своё мнение на этот счёт.

– То есть, если я попрошу замолвить за меня словечко перед нашим песьеголовым другом, ты просто пошлёшь меня куда подальше?

– Смотря, что за словечко и какой у меня будет настрой в тот момент.

Толстый Ари посмотрел на Сэмпл, как будто она очень сильно его разочаровала.

– А ты не забыла, откуда ты появилась?

Сэмпл уже собиралась сказать Ари, что он бы и не поверил, если бы она ему рассказала, откуда появилась, но вдруг заметила, что на поджаристой, даже слегка обгоревшей корочке свиной ноги, которую Толстый Ари уплетал с таким аппетитом, была еле заметная, но всё-таки явная татуировка: красное сердце и три иероглифа.

– Что ты ешь?! – чуть ли не заорала она.

Толстый Ари посмотрел на неё как на законченную идиотку:

– Жареный мальчик подросткового возраста. Великолепно. Собственно, ради этого можно смириться с его грандиозными вечеринками, нашего песьеголового друга, я имею в виду. В меню всегда есть человечина.

Сэмпл вдруг вспомнилось непонятное замаринованное мясо, которое так ей понравилось. Почему она не послушала Эйми – тогда, на Голгофе?! «А ещё я слышала, что он поощряет каннибализм».

* * *

– Наверное, здесь я тебя и оставлю.

Джим удивлённо взглянул на зверька:

– Ты чего?! Я думал, мы теперь друзья. Будем вместе ходить.

Последние полмили до зловещего дома на болотах были самыми тяжкими из всего перехода по этому парку юрского периода. Джим останавливался передохнуть аж четыре раза, и на четвёртый раз безымянный зверёк сделал своё неожиданное заявление. Первое, что пришло в голову Джиму, – он как-то обидел зверюшку.

– А какие проблемы? Может, я что-то сделал не так?

Зверёк покачал головой. Его взгляд сделался грустным.

– Проблем никаких. Ты всё сделал так. Но я кое-что чую, и мне этот запах не нравится.

Джим встревожено огляделся:

– Запах? Какой ещё запах?

– ВК.

– ВК?

– Вьетконговцы.

Джим не верил своим ушам:

– Ты чуешь запах вьетконговцев в болоте юрского периода?

– Да тут их полно. Похоже, им здесь нравится.

– Да иди ты.

– Нет, правда. Я думаю, они либо разбили лагерь где-нибудь неподалёку, либо их наняли охранять дом.

Джим даже не сразу нашёлся что сказать.

– А с чего бы вьетконговцев вдруг прибило жить в болотах юрского периода?

Зверёк взмахнул лапой – эквивалент пожимания плечами для существа, у которого нет ярко выраженных плеч.

– Ты уже должен был уразуметь, что здесь, в посмертии, все живут, как хотят. Здесь не существует правил. Возьми хоть меня для примера.

Джим на пару секунд задумался:

– Если здесь где-то вьетконговцы, может, мне тоже стоит убраться подальше отсюда.

– Да вряд ли они тебя побеспокоят. Они вообще-то мирные.

– А американцы здесь тоже есть?

Зверёк кивнул:

– Я сам их не видел, но они тут изгадили всё, что можно. Где бы они ни разбили лагерь, всегда столько мусора остаётся: пустые сигаретные пачки, бутылки из-под коки, пивные банки, использованные иглы. Хотя это могут быть и декорации. Для вьетконговцев. Или здесь есть ещё кто-то третий.

Джим уже окончательно обалдел;

– Да кто в здравом уме станет разыгрывать войну во Вьетнаме среди динозавров?

Зверёк скривил губы:

– Как будто тут кто-то в здравом уме!

Джим вздохнул:

– Да, наверное, ты прав. Но ты-то чего так напрягся из-за этих вьетконговцев?

– Боюсь, что меня съедят. Ходят слухи, что они почитают наш вид особым деликатесом.

* * *

Уже потом, когда Сэмпл вспоминала тот день, она готова была признать: её реакция на открытие каннибализма в Некрополисе была несколько чрезмерной; но конкретно в тот день отвращение, ярость и возмущение возобладали над здравым смыслом. Впрочем, Толстый Ари, полностью поглощённый своим отвратительным деликатесом, даже и не заметил, что на лице Сэмпл отразился неприкрытый ужас. Он продолжал говорить с набитым ртом:

– Очень рекомендую попробовать маринованных младенцев в арахисовом соусе. Их внутри подают.

Сэмпл стало уже совсем плохо. Младенцев?! Жёлчь подступила к горлу, но Сэмпл удалось её сглотнуть. Она отшатнулась от Толстого Ари. Тот посмотрел на неё и моргнул:

– Ты чего?

Сэмпл очень хотелось ответить. Но она не смогла – побоялась, что если откроет рот, сразу вырвет. Зажав рот ладонью, она бросилась, не разбирая дороги, куда-то в сторону. Глаза слезились, ей с прудом удавалось сдерживать тошноту. Представители некропольской элиты с любопытством поглядывали вслед Сэмпл, когда она проносилась мимо, но никто ничего не сказал и не попытался её удержать – просто смотрели и возвращались к своим делам, наверное, думали, что она перевозбудилась в связи с предстоящим событием. И только когда Сэмпл приблизилась к выходу с территории царского павильона, стражник-нубиец преградил ей дорогу. Стражи стояли у всех входов-выходов, дабы не допустить грязный плебс к самому богу-царю и его приближённым.

– Вам нельзя выходить, госпожа.

При других обстоятельствах Сэмпл, наверное, испугалась бы нубийца – этакую гориллу семи футов ростом и с выступающей рельефной мускулатурой, судя по виду, твёрдой как камень. Но теперь она была в ярости. Вернее, так: в ужасе и ярости, – и ещё неизвестно, чего было больше. Когда она заговорила, её голос срывался на истерический крик:

– Я Сэмпл Макферсон и буду делать, что я хочу. А сейчас я хочу уйти! Подальше от этих блядских каннибалов!

Нубиец, кажется, растерялся, но не нашёл ничего лучше, чем повторить свою первую фразу:

– Вам нельзя выходить, госпожа.

– Я наложница господина Анубиса. Я, блядь, его фаворитка. Ты собираешься помешать мне выйти?

Не убирая копья, преграждавшего Сэмпл дорогу, стражник покачал головой:

– Я не могу помешать вам выйти. Но если вы попытаетесь войти обратно, я буду вынужден вас не пустить. Допуск на царскую территорию осуществляется строго по штрих-коду. Если ваш код есть в списке, вас пропустят. А у вас, как очевидно…

Он указал взглядом на лоб Сэмпл. Снова этот проклятый штрих-код. Эта хрень будет преследовать её здесь, пока она окончательно не уберётся из Некрополиса. Впрочем, может, оно и к лучшему. Сэмпл приняла решение. Она прикрикнула на нубийца:

– Убери своё копьё и пропусти меня.

Тот, должно быть, почувствовал, что она уже на пределе, потому что тут же убрал копьё.

– Со своей стороны могу только ещё раз предупредить: вас не пустят обратно.

Сэмпл изо всех сил старалась не сорваться.

– Да всё нормально. Я и не собираюсь обратно. – Она оглянулась на царский павильон. – Я скорее соглашусь, чтобы мне сожгло сетчатку, чем вернусь в это место.

Лицо у нубийца напряглось, и он вытянулся по стойке «смирно». Сэмпл решила, что он просто не знает, как обходиться с женщиной из гарема в состоянии нервного срыва, и не придумал ничего лучше, кроме как изобразить из себя тупого робота.

– Только не говори потом, что тебя не предупреждали.

– Не скажу, не волнуйся.

Она прошла мимо нубийца. Кажется, она всё-таки выбралась. Будем надеяться, что это была её последняя встреча с Анубисом. Снова включились трубы.

– Время до пуска: двадцать минут. Отсчёт пошёл.

* * *

До дома было уже совсем близко, так что даже при лунном свете Джим сумел разглядеть некоторые архитектурные детали. Тот, кто создал это место, работал в эстетике Старого Юга: высокие портики, узкие башенки, летящие опоры – такой готический Грейсленд. На самом деле дом производил угрожающее впечатление, и Джим даже подумал, что зря поддался на уговоры зверька и пришёл в это мрачное место. Он себя чувствовал Джонатаном Харкером на подходе к замку Дракулы. Ему вдруг пришло в голову, что, может быть, безымянный зверёк привёл его сюда неспроста. Может быть, это он так развлекается – заманивает незнакомых людей на самый страшный участок болот, а потом бросает их здесь одних. Типа такой у него прикол. Сперва Джим огорчился, что зверёк ушёл, но, когда он приблизился к дому и увидел, какое это зловещее место, огорчение быстро сменилось жалостью. Даже жёлтый свет, струившийся из окон, был неприветливым и холодным. Люди, выбравшие для себя такой дом, вряд ли окажут радушный приём случайному страннику.

Джим споткнулся о какой-то корень и едва не упал. Он уже собрался высказаться по этому поводу, как вдруг в камышах, совсем рядом, раздался шорох. Джим обернулся на звук, но ничего не увидел. В камышах снова зашуршало. Это явно был человек или какой-нибудь крупный зверь. Причём очень близко. Стараясь не шуметь, Джим присел, погрузившись по шею в воду. И буквально в следующее мгновение из камышей, буквально в нескольких ярдах от Джима, показались какие-то тёмные фигуры. Они целенаправленно шли вперёд, держа автоматы над головой, и по тому, как они шли, сразу же становилось ясно: местность им хорошо знакома. Но что хуже всего – они шли прямиком на Джима.

* * *

Едва Сэмпл вышла с территории царского павильона, её как будто накрыло волной звуков и запахов. Причём запахов не самых приятных. Здесь, на участке, отведённом для бедных – так сказать, на дешёвых местах, хотя, разумеется, никаких мест не было и в помине, – вонь стояла – не продохнуть. «Благоухание» немытых тел, дурной запах из множества ртов, вонь от мочи, дерьма и блевотины из импровизированных уборных, запах прогорклого жира от дешёвой некачественной еды – в общем, убойное сочетание. Но что хуже всего: на Сэмпл сразу же обратили внимание. К ней подкатился какой-то оборванный, в жопу пьяный мужик в грязном килте и короткой жилетке и попытался облапить.

– Эй, сука богатая, если хочешь развлечься, со мной развлекись, не пожалеешь. – Очевидно, он принял её за придворную даму, которую вдруг потянуло на низменные развлечения. Вроде как нервы пощекотать.

Сэмпл не стала выводить его из заблуждения. Она обошла пьяного мужика и поспешила прочь. Но вот в чём проблема: она понятия не имела, куда идти. Тем более что её жутко тошнило. В такой ситуации было очень непросто поддерживать гордый и независимый вид. Пьяный мужик заорал ей вслед:

– Шлюха драная! Брезгуешь, значит? Думаешь, ты для меня слишком хороша?

Сэмпл сделала вид, что не слышит, но мужик ещё не закончил:

– Так чего ж ты сюда, блядь, припёрлась, если считаешь, что ты такая вся из себя распрекрасная? – Он двинулся следом за ней, продолжая орать: – А ну стой! Я с тобой разговариваю! Вы, дворцовые бляди, ничем нас не лучше!

На них уже стали оглядываться. Только теперь до Сэмпл дошло, что она в своих полупрозрачных шелках, вся обвешанная золотыми побрякушками, благоухающая дорогими духами, выделяется среди этих оборванных бедняков, словно изящная бабочка – среди деклассированных и озлобленных нищетой тараканов и скорпионов.

Сперва на неё смотрели лишь с любопытством, но очень скоро любопытство сменилось тупой яростью. Злые, обиженные лица были везде. Сэмпл казалось, что она почти слышит их мысли. Она была из мира, о котором они даже и не мечтали, а лишь представляли себе с чёрной завистью. И вот она вдруг оказалась здесь, среди них. И что им с ней делать? Поначалу они просто злобно таращились на неё, но подойти не решались. Однако враждебность толпы нарастала, и в конце концов произошло неизбежное. Полногрудая тётка в неряшливом и дешёвом, хотя, наверное, с её точки зрения, праздничном одеянии – только что поднявшаяся с земли, где рьяно сношалась с двумя молодыми людьми атлетического сложения, пока третий снимал их дешёвой пластмассовой «мыльницей», – преградила дорогу Сэмпл. Она отряхнула руки от пыли и смерила Сэмпл презрительным взглядом:

– Так что же с тобой приключилось, лапуля? Песьеголовый выкинул тебя из рая?

Сэмпл пришлось остановиться, но она не считала, что язвительные вопросы грудастой тётки заслуживают ответа. Она огляделась в поисках пути к достойному отступлению, но такового не обнаружилось. Толпа сомкнулась вокруг неё плотным кольцом. В душе шевельнулся страх, но Сэмпл знала: нельзя показывать этим людям, что она их боится. Иначе её растерзают на месте. Ситуация была критическая. Насколько Сэмпл могла судить, её здесь приняли за Марию Антуанетгу. И толпа жаждала мести. Всем хотелось урвать свой кусок этого сладкого пирога. Не встретив немедленного отпора, грудастая тётка совсем осмелела и сделала шаг вперёд, надвигаясь на Сэмпл:

– Так какие проблемы, девочка? Чего молчишь? Считаешь, я недостойна того, чтобы со мной разговаривать? Ты на чужой территории, детка. Здесь у нас свои правила. И придётся тебе этим правилам научиться.

Сэмпл взглянула на тётку с обжигающим презрением. Во всяком случае, она очень надеялась, что у неё получилось изобразить обжигающее презрение.

– И кто меня будет учить? Неужели ты?

Тётка расхохоталась и обратилась к толпе зрителей:

– Нет, вы слышали?! Эта мелкая сучка, кажется, думает, что она всё ещё в безопасности у себя во дворце.

Она сделала ещё шаг и встала чуть не вплотную к Сэмпл. На Сэмпл пахнуло потом, перегаром и землистым запахом тела после недавнего секса. Глядя прямо в безвкусно раскрашенное лицо с размазанной вокруг глаз тушью, Сэмпл угрожающе проговорила:

– Послушай добрый совет: со мной лучше не связываться.

На самом деле она была не настолько в себе уверена, как пыталась показать. На левой щеке этой трущобной шлюхи красовался жуткого вида шрам, след какой-то кровавой разборки. Впрочем, Сэмпл была не из тех, кого легко напугать. Глаза у тётки опасно блеснули.

– Ты мне, что ли, советы даёшь? Может, думаешь, сюда сейчас прибежит толпа вооружённых нубийцев, чтобы тебя спасать?

Теперь к наглой тётке присоединились ещё две женщины из толпы зрителей. Сэмпл поняла, что ситуация – локальный случай классовой борьбы – уже почти дошла до точки воспламенения. Причём она даже не представляла, что будет делать, когда, образно выражаясь, нарыв прорвётся. Тем более что кризис случился значительно раньше, чем она ожидала. Грудастая тётка протянула свою грязную руку с облупившимся красным лаком на ногтях и попыталась ухватить золотой воротник Сэмпл.

– А как насчёт этой миленькой штучки? У тебя их, наверное, целая дюжина, а здесь у нас на такую штуковину семья может прожить целый год.

Сэмпл резко подалась назад, не давая грудастой тётке дотянуться до воротника. Это был даже и не её воротник. Это было украшение из сокровищницы сераля. Как у собственности Анубиса, у Сэмпл не было вообще ничего своего. Впрочем, толпа этого не поймёт. Ей оставалось лишь изображать из себя «птицу смелую, птицу гордую» и надеяться, что все как-нибудь обойдётся. Так что она огрызнулась на тётку:

– Убери от меня свои грязные лапы.

Из толпы раздался чей-то голос:

– Раздеть её, сучку дворцовую!

Сэмпл скривила губы:

– Это будет не так легко сделать.

Ещё один голос раздался в толпе:

– Точно! Раздеть догола!

Смех пронёсся в толпе, и кто-то крикнул:

– Шесть к четырём на Сашеп-Блудницу.

Остальные немедленно подхватили:

– Шесть к четырём на Сашеп-Блудницу.

Сэмпл поняла, что грудастая шлюха – это и есть Сашеп.

– Шесть к четырём на Сашеп-Блудницу.

Толпа оживилась в предвкушении развлечения.

– А я бы поставил на эту красотку.

Кое-кто рассмеялся, но серьёзные игроки оценивающе приглядывались к Сэмпл. У Сэмпл в голове не укладывалось, что кто-то может поставить на неё шесть к четырём в схватке без правил, если судить по тому, какой у неё сейчас вид: расфуфыренная наложница, прямиком с парадного шествия Анубиса.

– Ещё кто-нибудь будет ставить на гаремную шлюху?

– Четыре к одному.

– Удваиваю, если Сашеп её прикончит.

Игроки на пару секунд умолкли, чтобы переждать трубные звуки и громогласное объявление:

– Время до пуска: пятнадцать минут. Отсчёт пошёл.

Пятнадцать минут – это ещё куча времени. Внимание толпы вновь обратилось к предстоящему бою.

– Значит, что мы имеем. Двадцать ставок на аристократку.

Сэмпл искренне удивилась. Игроки уже начали обмен маркёрами, записывая ставки на бой между Сэмпл в золотых украшениях из царского гарема и Сашеп с огромными сиськами и красными ногтями. Как будто они – пара бойцовых ящериц или питбулей. Просто ещё один повод, чтобы деньги сменили хозяев. Хотя было одно утешение. Меньше всего Сэмпл хотелось драться с какой-то психованной тёткой, но толпа игроков, сделавших ставки на бой, это всё-таки не толпа беснующихся линчевателей. К несчастью, две женщины, что стояли теперь за спиной у Сашеп, в данную схему никак не укладывались. Их волчьи усмешки и сжатые кулаки красноречивее всяких слов говорили о готовности разорвать Сэмпл на куски. При любом раскладе. Сэмпл поняла, что их надо немедленно нейтрализовать.

– Вы лучше уйдите отсюда, а то ещё от своих же и огребете, что мешаете бою по ставкам.

Женщины расхохотались, как будто Сэмпл блефовала, но Сашеп грозно глянула через плечо, и они сразу въехали, что к чему. Когда они отошли, Сашеп обернулась к Сэмпл:

– Думаешь, сможешь меня побить?

Сэмпл улыбнулась:

– Внешность часто обманчива.

Тётка тоже улыбнулась:

– Я тебе, блядь, все твоё милое личико так расцарапаю, что обратно уже не зашьёшь.

Сэмпл показала на шрам на щеке у Сашеп:

– А это у тебя откуда? Сутенёр был не в духе?

Этого было достаточно, чтобы Сашеп-Блудница завелась с пол-оборота. Она снова бросилась к Сэмпл, пытаясь схватить её за воротник, и Сэмпл вновь отскочила. Только на этот раз она тут же рванулась вперёд, в наступление, и со всей силы врезала кулаком по лицу соперницы.

* * *

Джим буквально оцепенел от страха, увидев, что прямо на него движется отряд вьетконговцев. Надо было бежать или хотя бы нырять под воду, но он не мог пошевелиться. Когда же наконец вышел из ступора, было слишком поздно. Вьетконговцы были так близко, что он различал их суровые, плоские лица, наглядное подтверждение ницшеанского постулата загробного мира: «То, что их убило, сделало их сильнее». Они были так близко, что он различал даже крошечные механические детали их автоматов АК-47. Он сумел прочитать, что написано на футболке одного из вьетнамцев: ПРАВДА ГДЕ-ТО ЗДЕСЬ. Поблизости кашлянул динозавр, и колонна вьетконговцев насторожённо замерла на месте. Держа автоматы на изготовку, они принялись оглядываться по сторонам. Один из них посмотрел прямо на Джима – глаза в глаза, – но при этом, похоже, в упор не увидел. Как будто Джим был невидимкой.

Динозавр снова закашлялся и даже, кажется, шмыгнул носом, после чего двинулся в сторону – прочь от Джима и вьетконговцев. Волна, поднятая динозавром, накрыла Джима с головой, и он вынырнул, отплёвываясь, прямо перед вьетнамцем в футболке с надписью: ПРАВДА ГДЕ-ТО ЗДЕСЬ. И снова произошло невозможное. Вьетнамец его не увидел. Он прошёл мимо Джима, разминувшись с ним на какие-то пару дюймов; и все остальные, шедшие за ним, тоже прошли мимо Джима, вообще его не замечая. Джим поднялся на ноги и протёр глаза. Он не мог понять, что происходит. Да, здесь, в Посмертии, постоянно творятся какие-то странности, но то, что случилось сейчас, – это была не обычная странность. Может быть, это всё из-за сдвига времени? Например, если вьетконговцы оказались чуть-чуть назад в прошлом, а сам Джим – чуть-чуть вперёд в будущем, это вполне объясняет, почему он их видит, а они его – нет. Объяснение, конечно, притянуто за уши, но всё же Джим задумался: а что будет, когда он доберётся до дома? Его там вообще увидят?

Но в одном он был уверен: если просто стоять на месте, по пояс в грязной воде, то так ничего и не выяснишь. То есть выбора не оставалось – надо идти вперёд. К жёлтым окнам.

* * *

Сашеп упала, но тут же приподнялась на локте и поднесла руку к носу. На ладони осталась кровь. Кровь струилась по верхней губе и затекала ей в рот.

– Ты мне нос, бля, сломала.

Сэмпл подняла указательный палец:

– Я же тебе говорила, внешность часто бывает обманчива.

Сашеп вдруг резко дёрнула ногами в движении «ножницы», пытаясь этим коварным приёмом сбить Сэмпл на землю, и Сэмпл с трудом удалось отскочить. Сашеп вскочила на ноги и, пригнувшись, бросилась на Сэмпл, целясь ногтями ей в лицо. Сэмпл сразу же поняла, что в «честном» бою у неё нет никаких шансов против Сашеп. Она не знает никаких грязных приёмов, и у неё нет той реакции, что у её соперницы. Единственная надежда – придумать какой-нибудь хитрый ход. Причём побыстрее. Иначе эта трущобная шлюха просто порвёт её на куски.

Женщины ходили кругами, выжидая удобного случая наброситься на соперницу, а вокруг бесновалась толпа. Громкие вопли, оскаленные зубы, уродливые перекошенные лица. Маркёры снова пошли по рукам. Теперь, когда Сэмпл неожиданно пролила первую кровь, ставки резко изменились. С возрастанием ставок вырос и азарт – финансовые интересы подстёгивали кровожадность толпы.

– Давай, малышка! Пинай её прямо в пизду! Сиськи ей оторви! Не подведи нас, Сашеп!

Сашеп уже примеривалась для атаки, а Сэмпл лихорадочно соображала. Когда Сашеп рванулась вперёд, пытаясь схватить Сэмпл за волосы, та опять увернулась, и тут ей в голову пришла одна мысль. Она быстро расстегнула застёжки своего золотого воротника и сорвала его с шеи. Держа воротник в вытянутой руке, улыбнулась Сашеп гадкой улыбкой:

– Ты вот это хотела, да? Что ты там говорила? На эту штуку семья может прожить целый год? Ну так возьми. Можешь потом целый год не работать.

Сашеп нахмурилась. Кровь и потёкшая тушь смешались у неё на лице с мелкой песчаной пылью, поднятой сотнями ног. Пот стекал у неё со лба грязными ручейками. Разумеется, Сашеп поняла, что Сэмпл что-то задумала, и пыталась сообразить, что именно. Сэмпл почувствовала своё превосходство.

– Ну, так что, будешь брать?

Сашеп сделала резкий выпад. Сэмпл отпрыгнула в сторону и рассмеялась. Похоже, драка потихонечку превращалась в бой быков.

– А ещё лучше, сбегай за ним, как собака за палочкой.

Сэмпл бросила воротник, так что он приземлился в нескольких ярдах от того места, где они с Сашеп стояли. Сэмпл читала Сашеп как открытую книгу. Та понимала, что ей нельзя спускать с Сэмпл глаз, и в то же время не смогла удержаться, чтобы не глянуть, куда упал золотой воротник. Как только она оглянулась, Сэмпл ударила её кулаком ниже уха. Сашеп пошатнулась, но ей хватило ума сдвинуться в ту сторону, где лежал воротник. К несчастью – то есть к несчастью для Сашеп, – Сэмпл на то и рассчитывала. Как она и надеялась, когда бросила воротник, две бабы, жаждущие её крови, от которых она благополучно избавилась перед дракой, снова вступили в действие. Когда в толпе начали делать ставки, они благоразумно отошли в сторонку, освободив место для двух намечающихся соперниц. Но теперь возможность ухватить золотой воротник резко меняла дело. Кровожадная парочка с вожделением поглядывала на дорогую вещь, явно прикидывая про себя, стоит оно того, чтобы вмешаться в драку, и как потом унести воротник, избежав гнева толпы. Сашеп тоже увидела, что происходит, и – может быть, вопреки здравому смыслу – бросилась, чтобы схватить воротник.

Сэмпл была уже рядом. Как только Сашеп потянулась за воротником, Сэмпл со всей силы пнула её в бок. Сашеп упала. Сэмпл пнула её ещё раз, и Сашеп перевернулась, но при этом ей удалось схватить воротник. Сэмпл ухмыльнулась и отступила на шаг.

– Ну и что ты теперь будешь делать? Драться одной рукой? Или всё-таки выпустишь своё сокровище?

Сэмпл явно недооценила соперницу, но когда она это поняла, было уже поздно. Сашеп вскинула левую руку и швырнула ей в лицо горсть песка и пыли. Сэмпл на мгновение ослепла, и как раз в это мгновение снова включились трубы:

– Время до пуска: десять минут. Отсчёт пошёл.

Но Сэмпл уже ничего не слышала. Потому что расплачивалась за свою ошибку. Сашеп била её кулаками в живот и грудь. Она намотала золотой воротник вокруг правого кулака, так что получился импровизированный кастет. Сэмпл отступила под градом ударов. Во рту чувствовался привкус крови. Толпа ревела, ставки снова менялись. После удара в висок колени у Сэмпл подогнулись; Сашеп схватила её за юбку и резко дёрнула вниз. Сэмпл запуталась ногами в юбке и тяжело повалилась на землю. Перед глазами всё плыло, но она всё равно разглядела победную ухмылку Сашеп, которая встала над ней, готовясь добить.

– Ну что, гаремная сука, сейчас я буду тебя убивать.

* * *

На небе уже показались первые серые проблески – ещё даже и не рассвет, а только предчувствие рассвета. Джим наконец выбрался на сухую землю. В ботинках хлюпала вода. Он весь промок, но его это как-то не слишком тревожило – ночь была тёплой и влажной, как ночи в Орландо в самый разгар лета. Кожаным штанам ничего не будет, а его свежая хлопковая рубашка все равно превратилась бы в мокрую тряпку за считанные минуты, даже если бы он то и дело не погружался в болото. Зато приятно, что теперь не приходится выдирать ноги из топкого ила через два шага на третий. Деревья, окружающие старый дом на болотах, были как раз перед ним, но чтобы добраться до рощи, Джиму пришлось преодолеть полосу густого подлеска на границе воды и сухой земли.

Первобытные мангровые деревья и какие-то шипастые лианы наподобие колючей проволоки органического происхождения – шипы были длиной в два дюйма и смотрелись вполне ядовито – стали последним и самым, надо сказать, неприятным препятствием. Когда Джим всё-таки выбрался из этой опасной растительности, он тихо порадовался про себя, что не отказался в посмертии от своих, может быть, несколько претенциозных пристрастий Короля-Ящера, а именно – от пристрастия к кожаным штанам. Жалко только, что у него не случилось с собой и такой же куртки. А то ноги остались в целости и сохранности, а вот руки, грудь, спина и плечи были все исцарапаны в кровь. Рубашка, понятно, годилась теперь только на выброс.

Земля под деревьями чуть пружинила, и Джим обнаружил, что идёт по ковру из мягкого, ворсистого мха поверх перегноя из прелых листьев и сосновых иголок. Здесь уже были явные признаки человеческого присутствия: проржавелый корпус огромного автомобиля, без колёс, лежал под деревьями, словно железный кит, выбросившийся на берег, – то ли «линкольн», то ли «понтиак», то ли «Бьюик-рокет-88», который в своё время считался не менее шикарным, чем «кадиллак» Долгоиграющего Роберта Мура. Корпус проржавел насквозь, но кое-где были ещё видны пятна выцветшей розовой краски. Джиму сразу вспомнились слова безымянного зверька, что вроде как в этом доме жил Элвис. Этот остов когда-то роскошного автомобиля пролежал здесь как минимум лет шестьдесят-семьдесят; сквозь него проросли какие-то хвойные деревья – на высоту футов в сорок. Так что даже если Элвис и вправду когда-то почтил сей участок загробного мира своим звёздным присутствием, это было давно. То есть так получалось по логике, только обычная логика как-то не очень действовала в этом парке юрского периода с его завихрениями во времени.

Рассудив, что дом всё равно никуда не денется, Джим решил подойти поближе к останкам автомобиля, чтобы как следует их рассмотреть. Такое бывает нечасто – чтобы тебе удалось соприкоснуться с проявлением присутствия великого Элвиса. Джим положил ладонь на проржавелый капот. Сейчас ему, измотанному до предела, очень не помешает подзарядиться хотя бы остаточной магией Элвиса. Но он ничего не почувствовал. Никакого контакта. Никакого, пусть даже слабенького заряда. Разочарованный, Джим убрал руку с капота и опять повернулся к дому. Сейчас он стоял прямо напротив одного из светящихся окон на первом этаже. В пролётах между окнами сидели каменные горгульи, покрытые чешуёй, с торчащими наружу клыками. В лапах горгульи держали геральдические щиты с гербом: ключ и рука с глазом на ладони. В общем, все, до мельчайших деталей, было выдержано в традициях архитектурной школы Мортиции Адамс.

Джим осторожно приблизился к освещённому окну. Ему очень хотелось взглянуть на обитателей дома, прежде чем ломиться в дверь. На предмет посмотреть, а стоит ли вообще ломиться. Последние несколько ярдов он прошёл, низко пригнувшись к земле, потом взялся одной рукой за внешний каменный подоконник, медленно приподнялся и заглянул внутрь. То, что он там увидел, было мало похоже на тихий, уютный и безмятежный дом. На стенах, отделанных красновато-коричневым деревом, висели портреты мрачно аристократичных мужчин и женщин в летящих плащах, в компании собак и охотничьих соколов, на фоне зловещих грозовых туч и суровых гор. Громадный камин занимал чуть ли не всю стену: монументальное сооружение из чёрного мрамора с прожилками жёлтого и зелёного. Массивную каминную полку – даже не полку, плиту – поддерживали два резных василиска. В камине горел огонь, который, может быть, и создавал бы атмосферу домашнего уюта, если бы был не таким ядовито-фиолетовым. Но самое странное – это фигура, что неподвижно стояла в самом дальнем от камина углу. Джим так и не понял, мужчина это, женщина или, может быть, просто статуя, потому что фигура была вся покрыта пчёлами. Да-да, целым роем живых, копошащихся пчёл. Джим тихонько присвистнул:

– Это что тут у нас? Смесь Жана Кокто с Эдгаром По?

И тут, как будто его тихий свист привёл в действие некий таинственный механизм, управляющий ходом событий, открылась дверь, и в комнату вошла женщина. Джим инстинктивно пригнулся, когда женщина глянула в сторону его окна, хотя и был почти уверен, что она не сможет его увидеть – в сумерках за стеклом, отражавшим свет.

– Вернее, смесь Жана, Эдгара и Леопольда Захера-Мазоха.

Хотя мехов на женщине не было, это, бесспорно, была Венера. Она была одета – затянута – в облегающий брючный костюм или, может быть, комбинезон из алой кожи, который подчёркивал все изгибы и выпуклости её точёной фигуры. По бокам, от подмышек и до лодыжек, шла шнуровка. Ансамбль завершали красные туфли на высоченных шпильках – так что женщина казалась выше шести футов ростом, – длинные коктейльные перчатки с такой же шнуровкой и пышная шифоновая вуаль наподобие свадебной фаты. Все, разумеется, красное. Её иссиня-чёрные волосы были завиты в стиле Джейн Расселл и Чудо-Женщины. Когда она повернулась к окну, Джим увидел лицо: призрачно-бледное, с тёмной подводкой вокруг глаз, алыми, как императорский пурпур, губами и печатью опыта, доставшегося дорогой ценой.

Джим смотрел как заворожённый. Женщина бросила быстрый взгляд в угол, на неподвижную фигуру, покрытую пчёлами, потом подошла к камину и остановилась, глядя на огонь. Он был уверен, что он её уже видел – где-то, когда-то, – может быть, ещё при жизни, а может быть, здесь, в Посмертии, но никак не мог вспомнить, где именно и при каких обстоятельствах. Первое, что пришло в голову, – это та самая женщина из его странной, почти забытой галлюцинации во время инопланетного секса в НЛО, но нет, вряд ли это она. Почему-то он был уверен, что та женщина была совершенно другая.

Женщина в комнате пару секунд смотрела на огонь, потом расправила плечи и обернулась. Джим успел разглядеть у неё на лице выражение усталой грусти, которое сразу сменилось угрюмой и жёсткой решимостью. Как будто ей предстояло сейчас сделать что-то, что сделать надо, но очень не хочется. Она прошла в центр комнаты и встала там очень прямо, лицом к камину. Подняла руки и проделала в воздухе серию ритуальных пассов. Воздух перед ней задрожал, заискрился, и вдруг, откуда ни возьмись, появился маленький круглый столик из тёмного дерева с несколькими предметами, разложенными на нём, кажется, в виде какого-то символа.

Сам Джим был не очень силён в кинетической материализации – всё, что ему удавалось, причём далеко не всегда, это вынуть из воздуха сигарету, да и сигареты всегда были странные и какие-то затхлые. А вот женщина в красной коже, похоже, в совершенстве владела искусством добывать предметы из ниоткуда.

Веши, разложенные на столе, были несколько необычными, хотя вполне в духе этого места, насколько Джим успел тут осмотреться. Длинная рапира с богато украшенной рукоятью делила стол пополам. С одной стороны от рапиры лежала свёрнутая плеть-кошка с рукояткой, сделанной из прозрачных оптических волокон, и с крошечными светящимися шариками на конце каждого ремешка. С другой стороны лежали клеймо в виде буквы «S», три железных гвоздя длиной в девять дюймов, с квадратными шляпками, сотовый телефон и что-то вроде хромированных тисков. Джим понятия не имел, для чего предназначена эта штуковина, но у него было смутное подозрение, что это приспособление для пыток, причём скорее всего в приложении к мужским гениталиям. Глиняная бутылка типа тех, куда традиционно разливают кукурузный ликёр, стояла чуть в стороне от всех остальных предметов. Пару секунд женщина просто смотрела на них, как бы в задумчивости, потом взяла плётку и на пробу взмахнула ею в воздухе. Крошечные шарики на концах ремней вспыхнули ярче, но женщина, похоже, осталась не очень довольна. Она свернула плётку и положила обратно на стол. Потом взяла рапиру и сделала несколько выпадов, тоже на пробу. Холодная сталь вроде бы пришлась ей по вкусу. По-прежнему держа рапиру в правой руке, женщина потянулась за сотовым телефоном, одновременно взглянув на дверь, откуда пришла сама. Когда она заговорила в трубку, Джиму было всё слышно:

– Скажи Моррисону, что леди Сэмпл готова его принять.

Джим вздрогнул. Моррисон? Она говорила о нём? Он быстро огляделся по сторонам, но не обнаружил никаких признаков, что его засекли. Когда он снова заглянул в окно, в комнате появился третий человек. Его Джим узнал сразу. Это был он сам. Опустившийся и обрюзгший, с небритой мордой и дряблым пивным пузом, свисавшим над поясом неизменных кожаных штанов, этакий показательный пример вырождения и пагубного воздействия порочных наклонностей – но это явно был он. Только чуток постаревший.

Постаревший Моррисон встал у стола, глядя в пол. Женщина в красном положила телефон обратно на стол и согнула клинок стальной дугой.

– То есть ты не передумал?

Было ясно, что эти двое хорошо знают друг друга, и Джим, который стоял под окном, даже подумал, что, может быть, странное ощущение, будто он узнает эту женщину, было всего лишь смещённым воспоминанием о будущем. Постаревший Моррисон в комнате поднял голову и взглянул женщине в глаза:

– Нет, не передумал.

– Время ещё есть.

– Я знаю.

– Но ты всё же решил испытать пределы моей жестокости?

– А у меня есть выбор? Мы с тобой так далеко зашли, что уже невозможно повернуть назад.

Женщина пожала плечами:

– Тогда снимай рубашку.

Постаревший Моррисон медленно снял рубашку – вышитую мексиканскую свадебную рубаху, – и последние сомнения Джима рассеялись. Судя по бледной коже оттенка рыбьего брюха и вялым мышцам, он, который из будущего, квасил по-чёрному и совершенно за собой не следил. Женщина в красном снова согнула клинок рапиры.

– Ты знаешь, что надо делать.

Постаревший Моррисон вздохнул, как может вздохнуть только уставший от жизни человек, которому все уже остопиздело, и потянулся к бутылке. Насколько Джим мог судить, всё, что сейчас происходило а комнате, было столь привычным для этих людей, что давно стало для них обыденным и даже скучным.

Женщина раздражённо взмахнула рапирой, так что воздух зазвенел.

– И тебе вовсе незачем пить, Просто делай, что должен.

Постаревший Моррисон поставил бутылку на стол, повернулся лицом к камину и, широко разведя руки в стороны, взялся за край каминной полки. Он слегка наклонился вперёд, чтобы не обжечь ноги жаром от фиолетового огня. В такой позе его подбородок оказался как раз на уровне каминной полки, может быть, чуть-чуть выше. Он склонил голову. Может быть, он смотрел на огонь. А может, просто закрыл глаза. Джиму было не видно. Женщина положила рапиру на стол, взяла клеймо и принялась задумчиво вертеть его в руках.

– Сперва я подумала, что пришло время выжечь тебе клеймо.

Плечи у постаревшего Моррисона напряглись.

– Ну так выжигай. Ты, как никто другой, должна знать, что нужно следовать своим порывам.

В дверях появились два вьетконговца и молча застыли, наблюдая за сценой у камина. Один из них был в футболке с надписью ПРАВДА ГДЕ-ТО ЗДЕСЬ. Джим мог только предположить, что это – тот же самый вьетнамец, которого он видел на болоте, разве что футболки из «Секретных материалов» пользовались особенной популярностью у вьетконговцев юрского периода. Женщина не обратила на них внимания: то ли просто проигнорировала, то ли и вправду не видела. Она положила клеймо обратно на стол.

– Но потом я передумала. Выжечь клеймо – в этом есть что-то такое… конечное, заключительное. Если это когда-нибудь произойдёт, это станет новой точкой отсчёта в наших отношениях.

– Любой ценой избегай новых точек отсчёта.

Женщина снова взяла рапиру:

– Ты пытаешься иронизировать?

– Насколько это вообще возможно в моём положении.

– Ну, вот все и решилось.

Джим снаружи и вьетконговцы внутри наблюдали. Постаревший Моррисон слегка повернул голову:

– Что решилось?

– Я вырежу на тебе свои инициалы.

– Это у нас уже было.

Женщина приблизила рапиру к спине Моррисона, но так, чтобы её острие не касалось кожи.

– Значит, это не новая точка отсчёта.

Джим, что под окном, почти увидел, как по коже постаревшего Моррисона пробежали мурашки, словно в предвкушении режущего поцелуя холодной стали. Может, он был не таким уж пресыщенным и скучающим, каким показался вначале. Он вздохнул – то ли с грустью, то ли уступая:

– Да.

На мгновение в голосе женщины появилась та же тоска.

– И это грустно на самом деле. С прошлого раза все зажило. Остались даже не шрамы, а так – бледная белая тень от шрамов.

– Может, ты просто резала неглубоко. Или буковки были маленькие.

Голос женщины сразу же сделался жёстким.

– Значит, на этот раз будут большими. Ты готов, сукин сын?

Постаревший Моррисон склонил голову:

– Готов.

Женщина в красном сделала глубокий вдох:

– Закрой глаза. Не смотри на меня, пока я не закончу. И чтобы ни звука.

Быстрым искусным движением рапиры она вырезала у него на спине дугу, начав с точки чуть ниже одного плеча и закончив чуть ниже другого. Порез тут же налился кровью. Кровь держалась секунду в форме отметины, а потом потекла вниз по спине. Постаревший Моррисон закусил губу, но не издал ни звука, как ему было приказано. Джим под окном вдруг почувствовал, что у него тоже защипало спину. Не отнимая рапиры, женщина в красном провела рукой вниз и закруглила линию в перевёрнутую дугу чуть выше пояса кожаных джинсов Моррисона. Таким образом, получилась большая, во всю спину буква «S». Вторую букву женщина в красном начала с прямой линии сверху вниз, но Джим не увидел, чем всё закончилось. Как только женщина завершила первую линию, на плечо Джима легла рука, создав льдистосинюю вспышку плазмы от искривления времени. Джим обернулся и встретился взглядом с Доком Холлидеем. Он улыбался обманчиво мягкой улыбкой и выглядел все таким же изысканным, утончённым денди, несмотря на припухлые веки и налитые кровью глаза.

– Для тебя это не самое подходящее место, мой юный друг. Я бы даже сказал, самое неподходящее.

* * *

– Время до пуска: пять минут. Отсчёт пошёл. Всем зрителям необходимо занять места и держать наготове защитные маски.

Зрители разрывались. Всем хотелось увидеть, чем закончится драка, но до взрыва осталось всего пять минут – как говорится, труба, то есть бомба, зовёт. Тем более что исход поединка между Сэмпл – Наложницей и Сашеп – Блудницей, кажется, был предрешён в то мгновение, когда Сашеп нагнулась и подняла с земли камень. Сейчас, уже предвкушая победу, она встала над Сэмпл, как бы готовясь сесть на неё верхом. Выглядела Сашеп страшно: потная, растрёпанная, вся в крови и грязи, юбка разодрана в клочья, трофейный золотой воротник обмотан вокруг запястья. Держа камень обеими руками, она подняла его, приготовившись обрушить на голову Сэмпл и отправить её обратно в Большую Двойную Спираль. Прямой наводкой. Сэмпл никак не могла этому помешать. Она была слегка оглушена, да и сил совсем не осталось. Когда Сашеп принялась оглядываться в поисках подходящего камня для coup de grace, Сэмпл увидела возможность для контратаки и могла бы ударить, но тело не слушалось. Всё, что ей оставалось, это закрыть глаза, принять неизбежное и надеяться, что всё закончится очень быстро и она не успеет почувствовать боль. Она понимала, что надо смириться. Но Сэмпл была не из тех, кто легко смиряется со своим поражением. Тем более что ей пришлось столько всего пережить – и ради чего? Чтобы погибнуть вот так унизительно?! Когда она снова вернётся из небытия, ей будет стыдно смотреть Эйми в глаза. То есть если Эйми вообще там будет – в том секторе Загробного мира, куда Сэмпл выбросит после Спирали. И только время покажет, что будет, если кто-то из них умрёт во второй раз.

– Время до пуска: четыре минуты. Отсчёт пошёл. Всем зрителям необходимо надеть защитные маски.

Сашеп уже приготовилась опустить камень, но тут как раз протрубили трубы, и она на секунду замешкалась. Зрители принялись вопить, подстрекая её побыстрее прикончить Сэмпл, чтобы они успели разобраться со ставками до взрыва бомбы. Сэмпл поняла, что это её последний шанс, другого не будет. И она им воспользовалась. Совершив нечеловеческое усилие, она резко выбросила ноги вверх и пнула Сашеп в интимное место. Та пошатнулась и выронила камень. Эта маленькая победа – всё, что было нужно Сэмпл. Отчаянного прилива энергии хватило как раз на то, чтобы вывернуться и повалить наземь соперницу. Толпа как будто взбесилась. Зрители вновь разрывались. Казалось бы, решённая драка вдруг приняла неожиданный оборот, но до взрыва оставалось уже менее четырёх минут.

Сэмпл подползла к лежащей плашмя Сашеп. Та пыталась подняться, но ей не хватало сил. Сэмпл схватила её за волосы и резко дёрнула голову вверх, так что теперь Сашеп смотрела ей прямо в глаза.

– То есть ты собиралась размозжить мне голову камнем, так?

Расстановка сил изменилась так быстро и неожиданно, что Сашеп, похоже, ещё даже толком и не поняла, что случилось.

– Я…

Сэмпл ткнула соперницу лицом в землю и опять подняла ей голову.

– Хотела убить меня, да? Выебнуться перед своими дружками? А то, может, и денег срубить?

На этот раз Сашеп даже и не попыталась ответить. Похоже, она смирилась со своей судьбой – точно так же, как Сэмпл буквально пару секунд назад, – и Сэмпл снова ткнула её лицом в грязь. С очень даже большим удовольствием, пусть даже и извращённым. Когда Сэмпл снова подняла голову Сашеп, у той из носа шла кровь.

– Меня зовут Сэмпл Макферсон, лапуля. Хорошенько запомни. Ты совершила большую ошибку, когда отнеслась ко мне как к изнеженной кошечке из гарема.

Чтобы закрепить в памяти Сашеп свои слова, Сэмпл дёрнула её за волосы.

– Я могла убить тебя прямо сейчас, если бы захотела.

– Нет, не надо… пожалуйста… – прохрипела Сашеп.

– То есть что? Мне тебя не убивать? Это ты так меня умоляешь?

– Не убивай… меня… я…

– Время до пуска: три минуты. Отсчёт пошёл.

Хотя Сэмпл нравилось мучить эту уродину, которая пыталась её убить, она поняла, что пора что-то решать, и решать быстро: либо прикончить Сашеп, либо отпустить. На секунду она задумалась, а не устроить ли маленькое представление с обращением к толпе, мол, решайте, любезные, что мне с ней делать, помиловать или добить, но решила, что они этого а) не оценят и б) недостойны. Тем более что у неё не было настроения убивать. И не из каких-то там милосердных позывов. Просто ей было жалко тратить энергию на эту бабу – вернее, на поддержание здоровой злости, чтобы забить её насмерть. Сэмпл наклонилась к Сашеп и шепнула ей на ухо:

– Мне бы только хотелось услышать, как ты меня умоляешь, чтобы я тебя не убивала.

Сашеп скривила разбитые губы.

– Ладно, ладно. Я тебя умоляю, не надо.

Надо отдать Сашеп должное, она всё-таки сохранила хотя бы подобие чувства собственного достоинства, хотя вопрос стоял о её жизни и смерти. Сэмпл слегка опустила голову Сашеп.

– Если я тебя отпущу, ты будешь просто лежать, где лежишь, а? Никаких грязных трюков? Никаких хитростей?

– Я клянусь…

Эта чёртова бомба может взорваться в любую секунду.

Сашеп застонала:

– Никаких грязных трюков, клянусь.

Сэмпл отпустила волосы Сашеп, выпрямилась и кое-как поднялась на ноги. Верная своему слову, Сашеп осталась лежать лицом в землю. Она даже не пошевелилась. Сэмпл сняла у неё с запястья золотой воротник.

– Боюсь, придётся тебе этот год пролежать на спине, зарабатывая на жизнь старым испытанным способом.

Сэмпл с победным видом обернулась к зрителям, но у них уже не было времени на аплодисменты. Собственные интересы, понятное дело, возобладали. Все ломанулись к ближайшему торговцу с компьютером, чтобы тот произвёл расчёты по ставкам, пока бомба ещё не рванула. Хотя очень многие из игроков сделали на Сэмпл неплохие деньги, ни одна сволочь не предложил ей даже замызганного одеяла, чтобы как-то прикрыться. Драка закончилась, они своё получили, теперь им не было дела до Сэмпл.

– Время до пуска: две минуты. Отсчёт пошёл. Командам слежения и запуска срочно занять свои места.

Сэмпл медленно развернулась, в полной растерянности, что ей делать теперь. Она была избита, сил не осталось почти никаких. Да и одеться бы не помешало, а то на Сэмпл остались лишь трусики в виде крошечной тряпочки на верёвочках. Юбка, сорванная с неё Сашеп, так и валялась в пыли. Сэмпл подняла её и обернула вокруг бёдер в виде импровизированного килта из живописных лохмотьев. Толпа рассосалась. С приближением взрыва приподнятая праздничная атмосфера как-то притухла, сменившись встревоженным ожиданием. Кажется, большинство из присутствующих наконец-то врубилось, что атомная бомба Анубиса вряд ли могла получиться надёжней и лучше всего остального в Некрополисе. Да, может быть, всё пойдёт строго по плану, но с равной долей вероятности этот взрыв может поджечь атмосферу. Тут никак не угадаешь.

– Время до пуска: девяносто секунд. Отсчёт пошёл.

Сэмпл увидела свою защитную маску, выданную ей в царском павильоне. Она так и лежала на земле – там, куда Сэмпл её бросила перед дракой. Сэмпл быстро подняла маску и надела её. Она не для того сбежала от Анубиса и избила Сашеп смертным боем, чтобы теперь ослепнуть от ядерной вспышки. Она надела на шею золотой воротник. Может, когда-нибудь он ей ещё пригодится. Не спровоцирует неприятности, а, наоборот, поможет их избежать.

– Время до пуска: семьдесят пять секунд. Отсчёт пошёл.

Сэмпл понимала, что со стороны она смотрится странно: рваная тряпка вместо юбки, на голове – взрыв на макаронной фабрике, защитная маска из тёмного стекла, золотой воротник на шее, который один стоит пусть скромное, но состояние, – но сейчас было не самое подходящее время волноваться о своём внешнем виде. Почти все в толпе уже надели защитные маски, которые не отличались разнообразием дизайна и напоминали очки в первых стерокинотеатрах 1950-х годов. У многих были самые обыкновенные тёмные очки, купленные, надо думать, в ближайшем сувенирном киоске. Волнение в толпе нарастало. Похоже, всё больше и больше народу проникалось мыслью, что взрыв атомной бомбы – это всё-таки где-то опасно.

Толпа инстинктивно подалась поближе к царскому павильону, где стоял плотный кордон из нубийцев, вышедших наружу, чтобы создать дополнительное укрепление перед деревянными и холщовыми ограждениями и защитить царскую территорию от внезапного стихийного натиска простолюдинов, – теперь на копьях у стражников были уже функциональные стальные наконечники, а не декоративные золотые. На подмогу нубийцам вышли наряды полиции в полной усиленной экипировке для подавления уличных мятежей. Атмосфера накалялась. Празднество Божественной Атомной Бомбы грозило вылиться на последних секундах во что-то скверное и безобразное. Как, пожалуй, всегда и бывало в Некрополисе.

– Время до пуска: шестьдесят секунд. Отсчёт пошёл. Всем горожанам из низшего класса приготовиться упасть ниц.

Интересно, подумала Сэмпл, она теперь тоже относится, по умолчанию, к низшему классу? Да, скорее всего. Но она вовсе не собиралась вставать на колени и униженно падать ниц. Ей и так уже столько раз приходилось стоять на коленях перед этим уродом с собачьей башкой – вопреки собственной воле и утончённому вкусу, – что у неё разнилось стойкое отвращение к этой позе. В приложении к себе, понятно. Не для того она выбиралась из царского павильона, чтобы опять унижаться. Все. С неё хватит.

– Время до пуска: пятьдесят секунд. Отсчёт пошёл.

Даже Сашеп приподнялась на четвереньки и поползла вслед за отступающей толпой. Сэмпл, которая просто стояла на месте, решая, что делать, вдруг обнаружила, что находится уже чуть ли не в первых рядах зрителей.

– Время до пуска: сорок секунд. Отсчёт пошёл.

Она чувствовала, как страх пропитывает толпу, но сама твёрдо решила не поддаваться. Отойти подальше от бомбы значило подойти ближе к Анубису, а это её не устраивало никак.

– Время до пуска: тридцать секунд. Отсчёт пошёл. Всем горожанам из низшего класса надлежит упасть ниц.

К удивлению Сэмпл, подавляющее большинство из толпы бухнулось на колени.

– Двадцать девять… двадцать восемь…

Она-то думала, что низший слой общества в Некрополисе всё-таки более непокорный. Даже в этой мутной трясине религиозных репрессий и нищеты должен был сохраниться хотя бы какой-то мятежный дух: старой доброй анархии или пьяного большевизма. Уж на что Сашеп мерзкая шлюха, но ей хотя бы хватило наглости бросить Сэмпл вызов. Однако, похоже, такое здесь – редкий случай.

– Двадцать семь… двадцать шесть…

Теперь трубы трубили без умолку, создавая пронзительный шумовой фон для гремящего голоса.

– Двадцать пять… двадцать четыре… на счёте «двадцать» всем надлежит преклонить колени перед мощью божественного Анубиса.

Теперь голос звучал нараспев, словно служил литургию. Похоже, Анубис – или, может быть, не Анубис, а хранитель снов – решил, что большой взрыв должен пройти в атмосфере религиозного благоговения.

– Двадцать…

Теперь на коленях стояли все.

– Девятнадцать…

Сэмпл была одной из очень немногих, кто остался стоять.

– Восемнадцать…

– Да ебись оно все конём.

– Семнадцать… шестнадцать…

Теперь, когда все пали ниц, Сэмпл сумела как следует разглядеть хромированный обелиск со священной атомной бомбой Анубиса на вершине.

– Пятнадцать. Славься, великий наш господин Анубис.

Небесный хор подхватил восходящую атональную каденцию и глухой рокот органа – кажется, это был Бах – смешался с пронзительным рёвом труб.

– Четырнадцать… тринадцать… двенадцать…

Сэмпл решила, что с неё хватит. Пора сделать хоть что-нибудь. Вместо того чтобы тупо стоять по колено в распростёртых ниц плебеях. Пойти против течения. Противопоставить этому всеобщему некропольскому сумасшествию своё собственное безумие. Индивидуальное.

– Одиннадцать. Велик и могуч господин Анубис и мощь оружия его.

Сэмпл сдвинулась с места и направилась в сторону обелиска, стараясь не наступать на лежащих ничком верноподданных.

– Десять… девять… восемь… семь…

Сэмпл уже приближалась к концу раболепно валяющейся толпы. Она ускорила шаг. Ей хотелось быть один на один с бомбой.

– Шесть… пять… четыре…

На счёт «три» Сэмпл резко остановилась. До обелиска было ещё далеко, но она хотя бы выбралась из толпы. Она расправила плечи, выпрямилась в полный рост и раскинула руки. Божественная Атомная Бомба может взять её, если посмеет. И к чертям радиацию.

– Два… один…

– Пуск!

В первую наносекунду была только точка ослепительно яркого света.

Но она выросла в шар космического огня, как будто в воздухе вспыхнул кусочек солнца. Глаза обожгло даже сквозь тёмные стекла защитной маски. Сэмпл почувствовала, как лучи радиации пронзают её насквозь. Казалось, ещё немного – и её расщепит на молекулы. В сиянии этого нового солнца мышцы стали почти прозрачными, и кости просвечивали насквозь, как будто налитые тусклым красным огнём. Чудовищный солнечный ветер грозил разнести тело Сэмпл на атомы и отбросить её обратно в Большую Двойную Спираль, но Сэмпл было уже не страшно. Все равно фишки лягут, как лягут. Тем более что ей не было больно или хотя бы неприятно. Эта взвихрённая пляска протонов, нейтронов и электронов… никогда в жизни – и в смерти – Сэмпл не испытывала ничего подобного. Это стоило всего, что она пережила раньше и что ей ещё предстоит пережить. Это было как бесконечное благословение, когда ты всем своим существом соприкасаешься с необъятной вселенной.

– О! Нет! Да! О нет! Так не бывает! Не верю! Это непостижимо!

А потом был обжигающий жар. И Сэмпл сбило ударной волной.

* * *

Эйми Макферсон тихонько вскрикнула. На секунду её ослепил белый свет. Такого с ней ещё не было – здесь, в Посмертии. Что это? Мигрень? Опухоль мозга? Лопнул сосуд? Но на её совершённых Небесах не может быть ничего такого. И вдруг она поняла: это был копирэффект от Сэмпл. Словно в подтверждение этой догадки, мощный наплыв ощущений захлестнул её всю, так что она согнулась пополам и выдавила тихий стон:

– О го…

Она хотела сказать: «О господи», – но поскольку была сильно обижена на Отца Небесного и вроде как составляла ему оппозицию, то не могла произнести его имя, даже в такой критической ситуации.

Монашки, сопровождавшие Эйми в прогулке по открытой террасе, подбежали к своей предводительнице, все из себя встревоженные. Мультяшные птички испуганно вспорхнули и воздух, а маленький крылатый Пегас нервно заржал. Одна из послушниц хотела было обнять Эйми, чтобы как-то её утешить, но побоялась – из чувства трепетного почтения, граничившего с благоговением.

– Матушка Эйми, вам плохо?

На самом деле ощущения, захватившие Эйми, были даже приятными, но она вовсе не собиралась ставить об этом в известность своих монахинь.

– Нет, мне не плохо… единственное, мне бы очень хотелось узнать, а что сейчас делает моя сестра.

* * *

Джим аж подпрыгнул от неожиданности. Встретить Дока Холлидея в этом юрском болоте – уж чего-чего, а такого он не ожидал совершенно, хотя позднее узнал, что Док способен бывать в любом времени и любом месте, когда и где ему хочется, а иногда – в двух или трёх местах одновременно.

– Какого…

Док приложил палец к губам:

– Тише, малыш. А то тебя в доме услышат.

– Какого чёрта ты делаешь в этом болоте? – прошептал Джим.

Док был одет по-походному. Его высокие сапоги были покрыты коркой засохшей грязи, а на длинный дорожный плащ налипли водоросли и тина. На бледном лице – трёхдневная щетина. И судя по мутноватому взгляду, Док мучился вялотекущим кумулятивным похмельем. Он сурово взглянул на Джима:

– Пытаюсь вытащить тебя из дерьма, куда ты едва не вляпался. По неведению.

Джим нахмурился в замешательстве:

– Из какого дерьма? Ты о чём?

– Из того дерьма, в которое ты едва не вляпался, – терпеливо повторил Док и показал на окно, на сцену у камина с участием двух извращенцев. – Парень, которому спину режут, это ты, только старше, правильно?

Джим кивнул:

– По крайней мере он очень похож на меня.

Кажется, Док уже начал терять терпение.

– Это ты. Уж поверь мне на слово.

– Это действительно я или это какой-то другой я?

Док сдвинул шляпу на затылок и кисло взглянул на Джима:

– Умника из себя строишь, мальчик?

– Я просто спросил.

– Это ты. Ты уж как-нибудь с этим смирись.

– А кто эта женщина?

– Это Сэмпл Макферсон.

Джим не смог удержать улыбки.

– Ты хочешь сказать, её инициалы – S и М?

– А ты разве её не знаешь?

– Кажется, нет.

– То есть ты с ней ещё не встречался?

– Я просто не помню. Я вообще мало что помню, но её я бы запомнил. Наверное.

Док на секунду задумался:

– Значит, ты встретишься с ней потом. А может быть, и не встретишься. Твои альтернативные судьбы так перепутаны, что там сам чёрт ногу сломит.

– Так что насчёт того дерьма, куда я чуть не вляпался?

– Я думал, что ты уже кое-что соображаешь. Но похоже, что нет.

– А что я должен сообразить?

– Что это не самая лучшая мысль: встречаться с собой из будущего. В большинстве случаев все это заканчивается плачевно для тех, кто рядом, и очень плачевно для двоих непосредственных участников.

– Иными словами, нам надо отсюда смываться?

– И побыстрее, малыш. Ноги в руки – и бегом.

– В смысле – нот так вот и побежим по болотам? Или может, дематериализуемся? Или что?

Док вздохнул:

– Фантазия у тебя скудная, надо заметить. Мы уплывём на лодке. На моторной лодке. Она у меня спрятана под деревьями.

– Моторная лодка?

– Ну да. А у тебя с этим проблемы? Тебя мутит или что?

Джим покачал головой:

– Просто здесь кругом – вьетконговцы.

Док нахмурился:

– Только не говори мне, что они тебя видят. Они ведь не видят, правда?

– Нет, меня они не видят. Я просто подумал, что, может, они тебя видят.

Взгляд Дока сделался жёстким.

– Ты что, пытаешься меня оскорбить?

Джим поспешил сменить тему. У него было стойкое ощущение, что они с Доком говорят на разных языках, так что он счёл за лучшее придерживаться в разговоре простых и нейтральных тем.

– Так что, идём к твоей лодке?

Док кивнул. Они с Джимом тихонько отошли от окна. Джим хотел оглянуться – последний, прощальный взгляд на странную сцену в доме, – но Док покачал головой:

– Лучше не надо.

– А то что? В соляной столб превращусь?

– Может быть, хуже.

Они осторожно прошли сквозь рощу доисторических деревьев, глядя по сторонам и прислушиваясь на предмет вьетконговцев или ещё кого-то, кто мог помешать их отъезду. Когда они проходили мимо ржавого остова автомобиля, Джим вопросительно посмотрел на Дока:

– Я одного не пойму.

– Чего именно, мой юный друг?

– Зачем тебе всё это надо? Почему ты мне помогаешь?

Похоже, Док удивился.

– Я подумал, что после всего, что ты для меня сделал, я должен, в порядке любезности, что-нибудь сделать и для тебя. Когда один из этих безымянных зверей сказал мне, что ты направился в это Богом забытое место, не зная, что Старый Джим уже там, я подумал, что мне лучше пойти за тобой и проследить, чтобы тебя не покорёжило и не прибило.

Похоже, сегодня у Джима был день откровений.

– После всего, что я для тебя сделал? А что я для тебя сделал?

Док удивлённо приподнял брови, как будто ему до сих пор не верилось, что Джим не знает, о чём речь.

– Если кто-то вытаскивает Дока Холлидея из комнаты, где полно щиплющих ауру селенитов, обычно Док Холлидей не забывает такой услуги.

– Я спас твою задницу от щиплющих ауру селенитов?

Док ухмыльнулся:

– Ну да. Я уже думал, мне прямая дорога в Спираль, и вдруг элегантным пинком открывается дверь, и входишь ты с бластером в руках.

Джим вздохнул. Вот опять, в который уже раз, мир, где он оказался, терял всякую связь с реальностью. Отодвигался куда-то вдаль с головокружительной скоростью.

– Ты уверен, что это был я?

– Джентльмены обычно не ошибаются в таких вопросах.

– Насколько я помню, в последний раз мы с тобой виделись, когда ты выгнал меня из города.

Теперь уже Док озадаченно приумолк.

– Я тебя выгнал из города? А почему я этого не помню?

Джим пожал плечами:

– Ты сам мне однажды сказал. Время и память обманчивы.

– И как же, по-твоему, всё было?

– Мы были в городе, который вроде бы твой. Ты вышел из опиумного притона Сунь Ята, потом пошёл в бар. Потом вышел из бара и велел мне валить из города.

Док кивнул:

– Вполне в моём духе. А что было дальше?

– Сперва я стал возражать, а потом Долгоиграющий Роберт Мур предложил меня подвезти…

Похоже, Док даже не знал, кто это.

– Долгоиграющий Роберт кто?

– Старый блюзмен со связями в инопланетных кругах.

Док призадумался:

– Всё страньше и страньше, как говорил доктор Доджсон.

Теперь уже, как говорится, поздняк метаться.

– И что я сделал, когда ты стал возражать?

– Ты недвусмысленно продемонстрировал мне Пистолет, Который Принадлежал Элвису.

Почти как в тот вечер, о котором шла речь, Док распахнул плащ. Пистолет был на месте. В той же промасленной плечевой кобуре.

– Вот этот?

Джим кивнул:

– Вот этот.

– Ну, хоть что-то совпадает. И что же ты натворил, что я так разъярился даже в Зеркальном Дворце Сунь Ята?

– Лично я – ничего…

– Все так говорят.

– Эти трое вудушных богов, что ворвались в город в виде огненного шара…

Док нахмурился, хотя Джим ещё даже не договорил. Кажется, Дока пробило на кашель, но он сумел справиться с приступом. Когда же он выпрямился и заговорил, от его прежней похмельной мутности не осталось и следа:

– Ты ничего не выдумываешь, сынок? А то с богами Вуду шутки плохи.

Теперь уже Джим начал терять терпение.

– Я ничего не выдумываю. Их было трое. Данбала Ля Фламбо, Доктор Укол и Барон Тоннер…

– Иисус рыдает, мой мальчик. Ты что, рехнулся? Не произноси эти имена вслух, никогда. Нам эта троица здесь не нужна. У вудушных богов есть одна отвратительная привычка: они приходят, когда их зовут. – Док насторожённо огляделся, как будто ждал, что нечестивая троица сейчас появится прямо из воздуха. – Хотя Доктор Укол и так тут часто бывает. Я даже боялся, что мы с ним встретимся по пути сюда. – Док оглядел горизонт. – На самом деле я бы не удивился, если бы сейчас показался один из его катафалков. Джим тряхнул головой:

– Я уже вообще ничего не понимаю.

– Да, наверное, не понимаешь.

– Доктор Укол ездит на катафалках?

– Да на чём он только не ездит, лишь бы колёса катились. Хотя, насколько я знаю, старые «роллс-ройсы» – его любимое средство передвижения.

Док постоял ещё пару секунд, но ничего не случилось, и он взял Джима за руку:

– Пойдём к лодке. У меня там бутылка припрятана, кстати.

Моторная лодка оказалась внушительным тяжеловесным катером из 1930-х годов. Док прошёл чуть вперёд, чтобы первым подняться на борт. Катер слегка покачнулся, но Док быстренько его выправил. Когда Джим уже собирался ступить на палубу вслед за Доком, на западном горизонте показался какой-то свет, белый с красноватым отливом всполох, пробудивший какое-то непонятное беспокойство в душе у Джима. Держа в голове давешний разговор о вудушных богах, он быстро взглянул на Дока, который пытался завести мотор.

– Что это было?

Док оставался спокойным, как слон. Он повернул ключ зажигания, и мотор с рёвом включился.

– Похоже на ядерный взрыв в каком-то соседнем пространстве.

– Ядерный взрыв?

– Да ты не волнуйся. На нас это не отразится.

Но Джим продолжал волноваться:

– Ядерный взрыв?

– Ну, у каждого свои тараканы.

– Это мне просто кажется или тут что-то вышло из-под контроля?

– Мой юный друг, тут ничего не выходит из-под контроля, поскольку никогда под контролем и не было. И не только тут, кстати. Просто в посмертии очень людно, и все это как-то заметнее. – Он указал на швартов. – Команда «отдать концы». Сделаешь?

Джим, разумеется, сделал, после чего плюхнулся на сиденье рядом с Доком. Когда они выбрались из-под деревьев и вышли в «открытое болото», Док достал из-под сиденья обещанную бутылку бурбона, отпил прямо из горлышка и передал Джиму:

– Вот, глотни, юный Моррисон. Сдаётся мне, вовремя мы тебя вытащили. А то мне даже страшно подумать, что могло случиться, если бы ты и ты встретились лицом к лицу.

Джим с благодарностью взял бутылку.

– И мне ещё кое-что непонятно.

Док повернул катер чуть в сторону, объезжая маленькое стадо кормящихся диплодоков.

– И что же?

– Что это за человек, весь покрытый пчёлами?

Док моргнул, как будто Джим задал донельзя дурацкий вопрос.

– Ну, просто такой человек, весь покрытый пчёлами. Пчеловек называется. Многие держат таких пчеловеков.

– А зачем?

Теперь Док посмотрел на Джима как на законченного идиота:

– Чтобы мёд в доме был, зачем же ещё?

 

ГЛАВА 5.

Он никогда ничего не скажет.

Сэмпл закружило и приподняло над землёй, в неистовом, обжигающем вихре из пыли, обломков и скрученных тел, – то есть даже не тел, а светящихся красным скелетов, под плотью, которая раньше была человеческой, а теперь стала как дым.

Сэмпл, может быть, и кричала, но она не слышала своего крика. Никакой голос, даже свой собственный, не прорвался бы сквозь пронзительное и нестройное завывание, что заняло весь звуковой спектр – сквозь этот сейсмический рёв вселенной в гибельном катаклизме. Сэмпл не чувствовала ничего, кроме горькой, всепоглощающей ярости.

– На этот раз у тебя получилось, да, психопат хренов?!

Единственное, что её утешало, – что Анубис, забавы ради затеявший эти идиотские ядерные испытания, сейчас и сам страдает в этом алом тумане боли. Она очень надеялась, что его царский павильон – с шатрами из золочёной парчи, с безвкусными статуями, высокомерными и жеманными придворными и каннибальскими закусками – расщепило на атомы в этом радиоактивном вихре, что уже очень скоро башни его жалкого города если и не расплавятся, то хотя бы сгорят дотла.

Однако злость на Анубиса лишь на миг отвлекла Сэмпл от тревожных раздумий, что сейчас происходит конкретно с ней и что ждёт её там – по ту сторону обжигающего ядерного урагана. Небывалая мощь, с которой взрывная волна разметала самую материю Некрополиса, давала все основания предположить, что тех, кто попал в этот вихрь, ждёт судьба много хуже, чем просто вернуться в Большую Двойную Спираль. Сэмпл боялась, что это будет как бы ещё одна смерть – смерть после смерти – и что в итоге её занесёт к самым дальним пределам Лимба, о котором в Посмертии ходили слухи, что там нет ни времени, ни пространства – только одна серая пустота, и что оттуда практически невозможно выйти.

– Не знаю, что со мной будет, но что бы ни было – надеюсь, что с тобой тоже такой же кошмар приключится, скотина собакоголовая.

Но никакого кошмара не приключилось. Сэмпл просто приземлилась на горячий песок, земля под ней вздрогнула – это было похоже на остаточные толчки после землетрясения, самого обыкновенного землетрясения, настолько обыденного, что это было почти обидно, – и порыв жаркого ветра сбил её с ног. Вихрь из жара, пыли и оглушительных завываний как-то разом унялся, остался лишь звон в ушах и ощущение, что с тебя заживо содрали кожу и поджарили на огне, А в остальном Сэмпл вроде бы не пострадала. Золотой воротник раскалился так, что до него было больно дотронуться. Сэмпл сорвала его с шеи и со злостью отшвырнула в сторону. Ещё пару минут назад он был призом – бесценным призом – в смертельной схватке. А сейчас он превратился в бесполезный кусок металла.

– Пошёл ты в жопу, мудак! Мне ничего от тебя не нужно!

Невозможное всё же случилось: Сэмпл выжила в ядерном взрыве, и если бы она могла вырвать из памяти и сознания все воспоминания об Анубисе и его омерзительном царстве, она бы сделала это немедля. Она оглядела пустыню – вернее, пространство, которое раньше было пустыней, а теперь превратилось вообще непонятно во что, в результате Анубисового тщеславия и его царственной глупости. Взвесь из красной охряной пыли висела в воздухе, смешиваясь с дымом от многочисленных мелких пожаров. На расстоянии в пару ярдов уже ничего не было видно. Знамёна и флаги, когда-то гордо реявшие на ветру, висели теперь почерневшими тряпками, похожие на изуродованных и обожжённых летучих мышей. Повсюду лежали изломанные тела – точно опавшие листья, разбросанные бурей. Они лежали среди перевёрнутых тележек, разбитых стульев и обгоревших холстов от шатров и палаток. Но не все были мертвы. Кое-кто шевелился, а кое-кто уже сидел, озираясь по сторонам с ошарашенным видом, – как и Сэмпл, они не могли поверить, что уцелели после такого кошмара. Некоторые попытались подняться на ноги, и у них это даже вышло, хотя их и шатало, как пьяных. Их тела были покрыты коркой из спёкшейся пыли и зеленовато-чёрной ядерной сажи, но в остальном они вроде бы не особенно пострадали. Хотя, с другой стороны, очень многие так и не поднялись. Совсем рядом с Сэмпл лежал человек, явно не подававший никаких признаков жизни, причём Сэмпл так и не поняла, он это или она – под слоем сажи и копоти было не разобрать.

И вдруг бездыханное тело зашевелилось. Вернее, не зашевелилось, а принялось биться в судорогах. Потом оно застонало и попробовало свернуться в клубочек, подтянув колени к груди. С его кожей начало происходить что-то странное и неприятное. Сперва Сэмпл подумала, что это просто отпадает засохшая корка грязи, расходясь тонкими трещинками по спине. И только потом она поняла – и застыла в безмолвном ужасе, – что это трескается не грязь, а сама кожа. И что самое страшное, когда трещинки стали шире, из них полилась густая вонючая жижа коричневатого цвета. Тело разлагалось буквально на глазах. Сэмпл смотрела как зачарованная, не в силах оторвать взгляда. Ещё пару секунд назад это было человеческим телом, и вот оно превратилось в вязкую слизь, облепившую желтоватый скелет. Несмотря на свою очевидную густоту и тягучесть, жижа мгновенно впиталась в песок, так что осталась лишь маслянистая плёнка вокруг обнажившегося скелета.

Первое побуждение Сэмпл – убраться подальше от этого ужаса. Она попятилась назад. Прямо как и была – на четвереньках. Потом поднялась на ноги и огляделась, решая, куда идти. Очевидных путей к спасению не обнаружилось, повсюду вокруг разлагались тела. Они бились в судорогах и таяли, словно вампиры под солнцем. В целом всё это напоминало картину какого-нибудь особенно извращённого художника века, скажем, пятнадцатого, склонного к изображению страшных и отвратительных сцен, а вонь стояла почище, чем в склепе.

Хотя разлагались не все. Те, кто стоял на ногах, вроде бы чувствовали себя относительно неплохо. По крайней мере на данный момент. Они были побиты и оглушены – это да, но хотя бы не растекались вонючей жижей. Как и Сэмпл, они стояли парализованные ужасом, глядя, что происходит с их недавними сотоварищами на празднестве Божественной Атомной Бомбы. Миновала ли их эта злая судьба или им только дана кратковременная отсрочка? Сэмпл оглядела себя. Она была абсолютно голой, но вроде бы целой и невредимой. Что происходит? Почему кто-то гниёт, превращаясь в вонючую жижу, а кто-то – нет? Может быть, всё зависит от умственного настроя? Или может, те, кто сейчас разлагается на песке, это только массовка, подобия людей, искусственные творения, а те, кто остался нетронутым, – подлинные, настоящие сущности, которые жили и умерли на Земле?

Сэмпл уже почти удалось убедить себя, что с ней всё будет в порядке, и тут вдруг одна из стоящих фигур начала разлагаться. Одна, вторая, третья… Плоть стекала с костей, словно воск со свечей под паяльной лампой. У Сэмпл всё оборвалось внутри. Ей показалось, что и в её теле происходит какое-то странное шевеление, неестественное и тревожное – слабый зуд в тех местах, где к костям прилегают мышцы.

– Нет! – яростно закричала она.

Она не даст себе умереть вот так. Она не даст себе превратиться в груду костей и вонючую жижу. Она сохранит своё тело – одним только усилием воли. Она закрыла глаза и полностью сосредоточилась на мысли о своём физическом теле, пытаясь взять под контроль каждую его клеточку, каждую косточку, каждое сухожилие, каждый нерв, каждую вену, артерию, каждый сосуд – вплоть до самого крошечного капилляра. При жизни подобный контроль над собственным телом людям вообще недоступен. Кроме разве что самых продвинутых, посвящённых шаманов. Но в посмертии, где твой физический облик – это всего лишь материальная конструкция, которую ты оформляешь сам, все значительно проще, хотя усилий на это требуется немало и энергии тратится – немерено.

Все уцелевшие разделились на тех, кто смог сдержать разложение и кто не смог. Кое-кто продолжал плавиться, но кое-кто – судя по сосредоточенным лицам – проделывал то же самое, что и Сэмпл, и отчаянно держал форму. Всё закончилось быстро, через какие-то две-три минуты. Те, кто не смог удержать своё тело в целости, все погибли. Те, кто оказался сильней, уцелели. Последний скелет обрушился в последнюю вонючую лужу – и всё. Те, кто остался – остались. Уцелевшие растерянно переглядывались, будто боясь поверить, что с ними все хорошо.

Но, как выяснилось по прошествии ещё двух-трёх минут, хорошо было отнюдь не все. Среди обломков шатров и палаток появились новые фигуры. Эти уже не бродили вслепую, но двигались чётким, целеустремлённым шагом. Фаланги стражей Анубиса, и нубийцы с их копьями, и отряды регулярной некропольской полиции в подпалённой изодранной униформе и с автоматами наперевес.

У Сэмпл внутри всё оборвалось. Если полиция и нубийцы живы-здоровы, организованны и полны решимости, стало быть, ядерный взрыв не только не смел Некрополис, как Сэмпл очень надеялась, но даже не слишком-то навредил царскому павильону. Так что вполне вероятно, что Анубис, его гарем и придворные не погибли в ядерном вихре. Ей так хотелось, чтобы этот придурок расползся вонючей гнилью, но она уже поняла, что этого не случилось. Может быть, этот Анубис и вправду самый придурочный психопат после Ивана Грозного, но надо отдать ему должное, он знает, как зацепиться за жизнь. Пусть даже за жизнь после смерти. Вопрос в другом: что здесь делают полиция и нубийцы? Очевидный ответ: они пришли, чтобы помочь уцелевшим. Но Сэмпл почему-то в этом сомневалась. Помогать ближним – как-то не в стиле Анубиса.

В общем, Сэмпл призадумалась. И её худшие опасения подтвердились. Когда один из уцелевших – все ещё под впечатлением того, что ему только что довелось пережить, – слепо наткнулся на стража-нубийца, тот просто-напросто проткнул его своим золочёным копьём. Остальные в страхе попятились.

– Какого хрена ты это сделал?

Это не выдержал кто-то из группы уцелевших мужчин, ставших свидетелями убийства. Ярость возобладала над здравым смыслом. Мужчины решительно двинулись на фалангу полиции и стражей.

– Вы что, блядь, с ума посходили?

Три автоматные очереди – и бунтари падают замертво.

Остальные стоят в замешательстве. Что происходит? Зачем эта бессмысленная жестокость? Почему полицейские и царская стража, которые, как они думали, пришли им на помощь, вдруг убивают людей? И тут включился инстинкт самосохранения. Уцелевшие бросились врассыпную, сообразив, что единственный способ спастись – это бежать.

У Сэмпл были свои догадки, но она не стала задерживаться, чтобы их проверить. Она подозревала, что после большого облома с бомбой у Анубиса уже окончательно съехала крыша и он приказал полицейским и страже убрать всех свидетелей своего позора. Жрецов-технарей наверняка уже казнили. В общем, Сэмпл бросилась бежать, петляя, как заяц. В толпе раздавались стоны и крики раненых. Сэмпл остановилась на пару секунд перевести дыхание, укрывшись от пуль за медным паровым котлом, от которого работал компьютер на одной из сгоревших торговых тележек. Стражи-нубийцы собрались плотным строем и принялись ритмично топать ногами, выкрикивая какой-то непонятный речитатив. Разогревшись подобным образом, они взяли копья наперевес и пошли на толпу. Полигон для ядерных испытаний грозил превратиться в очередную кровавую бойню.

Сэмпл знала, что долго она не продержится в своём укрытии. Надо бежать. Нубийцы развернулись цепью и шли вперёд, убивая всех встречных, поднимая тела на копья, а полиция поливала толпу автоматными очередями. В общем, Сэмпл сорвалась с места и побежала. И что самое неприятное: единственный путь к спасению вёл в пустыню, прямиком к серо-белому, с розоватым отливом ядерному грибу в окружении светящихся субэлементарных частиц.

* * *

Док Холлидей обвёл окружающее пространство широким собственническим жестом. Юрские болота остались уже далеко позади, солнце взошло, а пасущиеся в папоротниках динозавры и странные сцены в доме на болоте постепенно стирались из памяти, словно кошмарный сон.

– Вот она, Великая река, мой мальчик. Смотри. Кое-кто утверждает, что это и есть река Стикс, центральный проезд в истинное Посмертие. И кто знает? Может, они и правы. Ты ведь раньше ещё не бывал на Великой реке?

Док решил, что Джиму надо чуть-чуть отдохнуть после его приключений в болотах, так что он сам встал у руля, Джим же развалился на мягкой скамье на корме, попивая коньяк и размышляя, что даже если это и Стикс – что, кстати, сомнительно, – на Харона Док явно не тянет. Да и вообще, как-то он не похож на бывалого речного волка. Док снял с себя изгвазданный плащ и стоял у руля в своей шляпе с широкими опущенными полями, закрывающими лицо, рубахе с гофрированными оборками и парчовом жилете. Длинные фалды его сюртука хлопали на ветру, и вид у него был совсем из другого фильма. Катер шёл хорошо, делал все двадцать узлов. Док вёл катер почти по центру реки, чуть-чуть ближе к левому берегу. Джим подумал, что этот легендарный стрелок в любой ситуации сохраняет уверенность хладнокровного убийцы, равно как и лоск прирождённого денди. Он покачал головой, отвечая на вопрос Дока:

– Я не помню, чтобы я здесь бывал, но, опять же, я вообще много чего не помню. Вполне возможно, что я изъездил весь этот Стикс взад-вперёд, типа как штатный пират.

Джима уже начали раздражать эти провалы в памяти. С памятью было плохо, даже когда он бродил в одиночестве по болотам юрского периода, отбиваясь от плотоядных растений, или отбивался от инопланетных проктологов. Теперь же, когда рядом был Док, ему приходилось играть роль невежды-ученика перед всезнающим ментором. В лице Дока. Таким образом, их отношения строились на досадном неравенстве.

– На этом участке Стикса пиратов мало. Обычно они обретаются ниже, в дельте, уже за болотами. Там добыча пожирнее. А этот участок Великой реки – он для отдохновения духа и восхищения красотами дикой природы.

Джим наконец-то расслабился и чуть-чуть захмелел, так что этот урок географии воспринимался уже не так напряжённо. Он обнаружил, что на катере у Дока имеется неплохой мини-бар – большая сумка-холодильник, набитая всевозможными напитками. Джим запил коньяк литровой бутылкой охлаждённого пива «Китайский тигр» и впал во вполне благодушное настроение, когда дух отдыхает, а глаз любуется окружающими красотами. Как сказал бы Ричард Никсон, это определённо Великая река, сине-зелёно-серый поток, водяная артерия Земли, неспешно несущая свои воды сквозь пейзаж, достойный кисти великих художников, причём самых разных манер и стилей, от Руссо до Тернера.

Широкая, величавая река, такая спокойная. Густые тропические леса тянутся по обеим её берегам, соединяющим в себе самое лучшее от Миссисипи, Амазонки, Меконга и Замбези. Где-то вдали от берега, в чаше зелёных джунглей, раздавался глухой барабанный бой, наполненный томной бархатной чувственностью. Это были не военные барабаны, призывающие к битве, от звука которых даже самых крутых смельчаков бросает в холодный пот; это были барабаны, создающие настроение для какого-то неторопливого экстатического ритуала в честь некоей милостивой, сексуальной богини земли, дарующей своим поклонникам понимание, что Посмертие – это не теневая проекция смертной жизни, это выход за все пределы, снятие всяческих ограничений, когда твой дух обретает подлинную свободу.

Далёкий бой барабанов создавал звуковое оформление, но у Джима ещё оставалось кое-какое поэтическое чутьё, это чутьё подсказывало ему, что и сама река бьётся, точно живое могучее сердце. Сердце этого места. Источник жизненной силы для обезьян, кричащих на верхушках деревьев, и тысяч и тысяч попугаев, вдруг взмывших в воздух разноцветным и ярким облаком. Река – это жёлтые искры в глазах чёрной пантеры, что охотится на свою жертву, буквально в нескольких ярдах от кромки воды. Река оживляет и этих цапель, и зимородков, что плещутся на мелководье. Все наводило на мысль, что если в посмертии существует такая яркая, сочная жизнь, то вряд ли эта река – просто чьё-то творение, пусть даже и мастера. Если бы не события последних дней, Джим подумал: вот она – истинная идиллия. К несчастью, даже изрядно поддатый, он всё равно находился под впечатлением недавних кошмаров. Да, они слегка потускнели с восходом солнца, но всё-таки не рассеялись полностью.

– Жутковатое место, Док. Я имею в виду тот дом. Странный какой-то.

Док не обернулся к нему, он продолжал смотреть на реку прямо перед собой.

– Я давно уже перестал выносить суждения, что здесь странно, а что не странно.

– Но похоже, что этим-то я и кончу.

– Отрастить себе пивной живот и принимать сексуальные издевательства – ещё не значит, что ты этим кончишь. Это всего лишь очередная маленькая остановка, ну, скажем, чтобы пописать, на одиноком пути.

Джим отхлебнул пива и запил его виски.

– Именно так я и кончил в своей земной жизни. В Париже. Растолстел и совсем головой повернулся. Только что мне никто не вырезал на спине всякие буквы рапирой. Я просто вколол себе очень неслабую дозу. И умер, понятное дело.

– Ну вот. Ты уже умер. Второй раз никто не умирает.

– Одна смерть – в одни руки. Таково правило этой вселенной. Если только ты не захочешь реинкарнироваться.

– А теперь моё время будто сошло с ума.

Док пожал плечами, как бы давая понять, что бывает и хуже.

– Ты не скучаешь?

– По чему? По Парижу или по отрастить пузо?

– По вколоть дозу.

Джим покачал головой:

– На самом деле ни капельки. Наверное, если ты умираешь от каких-то пристрастий, ты от них гарантированно избавляешься.

– Хотя тут, в Посмертии, полно героина. В последнее время очень многие из тех, кто приходит сюда, похоже, не могут противиться искушению воссоздать себя в образе джанки. Я даже не знаю, это такой новый и модный способ самоунижения или им действительно трудно избавиться от старых привычек?

Джим улыбнулся кривой улыбкой:

– Я тоже пару раз пробовал. То есть уже в Посмертии.

Док обернулся и пристально посмотрел на него:

– Ты это помнишь?

– Я помню, что я это делал, но где и когда – нет, не помню.

– И как ощущения? Есть какая-то разница?

– Искушение точно такое же, но ощущения уже не те.

– Что значит – не те? Это какое-то слишком расплывчатое, я бы даже сказал, робкое определение, и особенно – для хвалёного экс-поэта.

Джим поморщился:

– Так, как раньше, уже не цепляет. Приходы совсем не те. Нет той эйфории. Братец морфий обещает тебе абсолютный, предельный покой, что, собственно, и является основной мотивацией, но, наверное, когда нет смертельного риска, нет и острой притягательности.

Док серьёзно кивнул:

– И ты решил обратиться к выпивке?

Джим взглянул на бутылку у себя в руке:

– Да, наверное.

Док рассмеялся и поманил Джима рукой:

– Может быть, встанешь уже у руля, а то мне тоже охота расслабиться и насладиться красотами.

Они поменялись местами. Джим стоял на ногах явно нетвёрдо. Док уселся на корме и дал Джиму инструкции:

– Просто держи прямой курс и постарайся без выкрутасов. Все предостережения насчёт вождения автомобиля в нетрезвом виде относятся и к вождению катеров.

Джим расправил плечи и паялся за штурвал, изображая дисциплинированного и ответственного кормчего. Док открыл бар-холодильник и задумался, выбирая, чего бы взять.

– В наше время таких разносолов не было. Только опиум и настойка опия.

– И что? Хватало?

– Да в общем, да. Насколько я знаю, никто вроде не жаловался. В те золотые денёчки опиумные притоны были почти везде, на задах каждой прачечной и китайской закусочной – из конца в конец тропы Сан-Фе. И что там предлагали… мой мальчик, ты не поверишь. От их чёрной шанхайской смолы даже Биллу Броскью по прозвищу Кучерявый и Уэсу Хардину были видения Золотого Будды. Хотя Кучерявый Билл – он и в нормальном-то состоянии был дурак дураком – обычно потом выходил на улицу и палил в воздух, пытаясь сбить с неба луну, ревел, как осел, утверждая, что ему так велел Будда.

– А это правда, что Уэс Хардин застрелил человека за то, что тот громко храпел?

– Ну, так говорят. Но меня рядом не было, так что я ничего не берусь утверждать. Доподлинно знаю, что мистер Хардин был законченным психопатом и как-то раз пристрелил своего приятеля вообще непонятно за что. Даже не потрудился потом объяснить, что на него вдруг нашло. Ещё одна про него история. Как он прибил одну шлюху и скормил её псам. Она, видите ли, посмеялась над его маленьким членом. Она была венгерка, называла себя Магдой, и своё дело знала, да. Вот только смешлива была не в меру. И когда обнаружилось, что у такого известного головореза мужское достоинство с гулькин хрен, для неё это было слишком. Боюсь только, веселье слишком дорого ей обошлось.

– И ты там был?

– Да, Джим Моррисон, я там был. И надо сказать, зрелище было не из приятных. Я даже всерьёз призадумался, а не разобраться ли мне с этим сукиным сыном. Мне всегда нравилась Магда, вот только расклад мне не нравился, да. Шансы были неравные. Мистер Джон Уэсли Хардин был коварный, безжалостный и смертельно опасный, и у него была договорённость с другим стрелком, Натаном Чарли Кристмасом, может, не слишком известным, но тоже опасным, чтобы тот помогал ему в схватках с кем-нибудь, вроде меня. Я боялся, что мне с ним не справиться, так что бедная Магда осталась неотомщенной. Впрочем, со шлюхами часто такое случалось, особенно на Фронтире. Насколько я знаю, мистер Клинт Иствуд сделал фильм про похожий случай.

– Ага, безымянный зверёк тоже рассказывал что-то подобное.

– Ну так вот. Его раньше звали Билли Блу Перкинс, ион был известен как человек подлый и вспыльчивый по всему Нью-Мексико и далеко за его пределами. Запойный пьяница и убийца. При жизни мы с ним не встречались, но я видел плакаты с его портретом, «в розыске за убийство», когда он со своими дружками-уродами, упившись до невменяемого состояния, изнасиловали и убили каких-то монахинь на свадьбе. И вот что забавно, он и тогда выглядел очень похоже на свой теперешний облик. Такое лицо… ну, как у хорька, если ты понимаешь, о чём я. Теперь он, похоже, раскаялся. Мне показалось, он даже хочет, чтобы его сожрал какой-нибудь птеродактиль.

Док склонил голову и с отвращением скривился:

– Но всё-таки не настолько раскаялся, чтобы пойти до конца и дать себя сожрать.

Джим призадумался. Когда дело касалось вопросов вины и морали, Док выступал безоговорочным абсолютистом.

– Либо прими наказание, либо ни о чём не жалей?

Док кивнул:

– Я всегда так считал.

Джим ещё не решил, согласен он с Доком или не согласен, но он был в хорошем подпитии, и ему совсем не хотелось сейчас рассуждать о вопросах морали. Он сменил тему:

– А кто эта Сэмпл Макферсон, с которой мне предстоит встретиться в одном из моих вероятных будущих?

Док приподнял бровь:

– Любопытство заело?

– А тебе было бы не любопытно?

– Может быть.

– Ты её знаешь?

– Может быть.

– Но мне ничего не скажешь?

– Думаю, это как раз тот случай, когда ты должен узнать все сам.

– Похоже, нам с ней суждено встретиться.

– Кто знает? Вот я бы не стал утверждать, что наша судьба вся расписана заранее и изменениям не подлежит. Твоя линия времени так перепутана, что я бы поостерёгся за что-то ручаться.

Джим нахмурился. Он уже начал всерьёз волноваться, словно терьер над парадоксальной косточкой искажений судьбы и времени, но тут впереди показался корабль, настоящий плавучий дворец в золотых с белым тонах. Корабль был ещё далеко, но он шёл им навстречу. Джим слегка повернул штурвал, чтобы увести катер чуть в сторону. Док кивнул, одобряя манёвр:

– Правильно, мальчик, держись от него подальше. Не хочу расплескать свою выпивку, если поднимутся волны.

Он сильно закашлялся. Джим опять поразился, почему Док не избавится от своей болезни.

– Ты вообще собираешься что-нибудь делать по поводу этого туберкулёза?

Док покачал головой:

– Не собираюсь. Это мой фирменный знак.

Корабль уже приближался. И, надо сказать, это был странный корабль – нечто среднее между айсбергом и плавучим свадебным тортом, да и размерами он был значительно больше, чем это казалось издалека. Джим в жизни не видел таких кораблей. Казалось, он был построен – вернее, слеплен – из полупрозрачных кристаллов, причём явно выращенных искусственно, потому что в природе просто не бывает таких огромных драгоценных камней. Всё это было отделано золотой филигранью и представляло собой совершенно сюрреалистическую конструкцию. Непонятно откуда в голове у Джима вдруг всплыла фраза «хрустальный корабль» и отдалась звонким эхом в его затуманенной памяти. Вот блин, на фиг. Где он мог её слышать? Он оглянулся на Дока:

– Разве такое бывает? Такого вообще не бывает. Даже здесь, где бывает все.

Док серьёзно кивнул:

– Да, это редкая штука. А я и не знал, что он делает корабли. Обычно он занимается наземными проектами.

– Кто?

– Файбс.

Изобразив на лице одновременно утомление и презрение, Док кивнул на корабль, почти поравнявшийся с катером:

– Вот это сверкающее чудовище – дело рук знаменитого Рансибла Файбса.

Джим нахмурился:

– Я его должен знать? Этого Файбса?

Док сдвинул шляпу на затылок. Похоже, Джиму опять предстояло выступить в роли туповатого ученика при мудром учителе.

– Рансибл Файбс – глава постлогической школы. Кое-кто считает, что постлогикализм – первое направление в искусстве, родившееся именно здесь, в Посмертии. Но я к ним не отношусь.

– А он правда плывёт? Или едет по дну, как те пиратские корабли в Диснейленде?

– Я не видел вашего Диснейленда, сынок, – фыркнул Док. – Когда это проклятое место открылось, я был уже семьдесят лет как мёртв.

– Да. Как-то я не подумал.

– Но я по этому поводу не расстраиваюсь. Думаю, я не много потерял. Один мой хороший друг, которому я полностью доверяю и чьё мнение очень ценю, как-то сказал мне, что Диснейленд навёл его на такую мысль: вот мир, который хотел бы построить Гитлер после уничтожения всех, кто ему не по нраву.

Джим кивнул:

– Можно и так посмотреть.

* * *

У Сэмпл было ощущение, что ядерный гриб заполнил собой все пространство. Он как будто притягивал её к себе. Проникал ей в сознание. Он манил, звал к себе – слиться с ним воедино или хотя бы смиренно склониться перед его мощью. Сэмпл казалось, гриб с ней разговаривает. Он говорил: я – единственный символ, оставшийся для тебя в этой части Посмертия. Дымовой Столб в пустыне, Великое Древо, несущее плоды Зла. Про себя Сэмпл едва не назвала его Древом Жизни, но слово «жизнь» совершенно не подходило для грандиозного воплощения фундаментального разрушения, для проклятого места и равно проклятого разума, породившего этот ужас.

Единственное, что как-то утешало: приблизившись к ядерному грибу, Сэмпл оторвалась от нубийцев. Большинство уцелевших после взрыва пытались как-то обойти полицию и стражей и повернуть обратно к городу, но Сэмпл бежала в пустыню. Бежала со всех ног. Те, кто пытался вернуться в Некрополис, погибли под золочёными копьями стражников и нубийцев. Всё закончилось быстро. Последние крики затихли, и Сэмпл осталась один на один с серым ядерным облаком.

Время от времени она оглядывалась на бегу, убедиться, что за ней нет погони. Погони не было. Наконец она решила, что уже можно остановиться и перевести дух. Она наклонилась вперёд, уперев руки в колени, и закрыла глаза, пытаясь отдышаться. Кровь стучала в висках. Ноги дрожали и подгибались. Сэмпл испугалась. Ей вдруг подумалось, что эта дрожь предвещает очередной кошмар разложения заживо, но, кажется, обошлось. Однако страх всколыхнул всё её существо и разорвал эту странную связь между ней и манящим ядерным облаком. Сэмпл медленно выпрямилась и открыла глаза. Она почти надеялась, что уже не увидит это ужасное облако из ядовитых паров, что оно исчезло, рассеялось на ветру, но оно никуда не делось. Оно и не собиралось никуда исчезать. Наоборот, оно, кажется, стало больше, и его тёмная тень на горячем песке уже грозила накрыть Сэмпл. И она вдруг поняла: ей больше не нужно идти вперёд, к этому облаку. Ей нужно дождаться, пока его тень сама не коснётся её.

Расстояние между Сэмпл и краем тени составляло пока ярдов семьдесят, но тень приближалась. Причём приближалась достаточно быстро. Со скоростью человека, идущего быстрым шагом. Так что уже очень скоро семьдесят ярдов сократились до пятидесяти, тридцати, двадцати пяти; чем ближе была тень, тем меньше сил оставалось у Сэмпл – у неё уже не было сил и воли бежать или сопротивляться. Ей казалось, что тело теряет плотность, что само её существо тает и истончается. И как это прикажете понимать? Какая-то новая форма посмертной смерти? Тень была уже в нескольких футах, и Сэмпл казалось, что она больше не может дышать. Её бросало то в жар, то в холод, в голове всё плыло, мысли путались. Она теряла себя. Она уже не понимала, кто она и что она. И когда тень наконец коснулась её, она сама стала частью тьмы, что затмила солнце. Она больше не осознавала себя. Её как бы не стало.

* * *

Док внимательно посмотрел на корабль, подставив ладонь козырьком ко лбу.

– Я вижу, у них там своя развлекательная программа.

И действительно. На шканцах плавучего речного дворца перед немногочисленной аудиторией танцевала женщина. Танцовщица была почти полностью обнажённой. Она кружилась на месте, делала пируэты, раскачивалась из стороны в сторону и высоко поднимала ноги в насмешливом подражании фигурам классического балета. Джиму это казалось полной ерундой. Он сам выделывал нечто подобное на сцене в былые дни. В руках у танцовщицы переливался и ходил волнами длинный шёлковый шарф. Джим улыбнулся Доку:

– Какая-нибудь ученица Айседоры Дункан?

– Вовсе не исключено, что сама божественная Айседора.

– Ты так думаешь?

Док прищурился, вглядываясь в лицо танцовщицы на корабле:

– Сложно сказать. Слишком уж далеко. Но очень похожа. Будь у меня мощный бинокль, чтобы можно было разглядеть родинку, тогда бы я точно сказал…

– Ты её знаешь?

– Когда-то у нас был роман. Краткий, но бурный. Три жаркие ночи в мотеле на караванном пути – это было незабываемо.

– Ты что, шутишь?

– Джентльмены такими вещами не шутят. Кстати, я ещё тогда заметил, что её смерть – то, как она умерла, – как-то не повлияла на её пристрастие к длинным летящим шарфам.

– Айседора Дункан, говоришь?

– Не отвлекайся, сынок. Держи курс.

Корабль уже прошёл мимо, но Джим, заглядевшись на танцовщицу, отвлёкся от штурвала, и катер подошёл слишком близко к волне, поднятой кораблём. Джим быстро выправил катер и в последний раз оглянулся на полуголую танцовщицу. Он улыбнулся Доку:

– Три жарких ночи?

Док сдвинул шляпу пониже на лоб. так что его глаз совсем не было видно.

– Кто знает, сынок. Может, когда-нибудь в обозримом будущем ты привезёшь сюда и эту Сэмпл Макферсон. Тогда, если вам вдруг захочется чего-нибудь этакого, спроси хозяйку. Её зовут Шен Ву. Она своё дело знает.

Джим даже не улыбнулся. Мысль об этой женщине, с которой ему, кажется, предстоит встретиться в будущем, наполняла его любопытством и странной тревогой. Он попытался сосредоточиться на штурвале и не думать о ней. Он знал, к чему приводит подобная одержимость: если он начинает упорно думать о чём-то, на что он не может как-то повлиять, – это прямая дорога к неврозу.

Пока Джим старался не думать об этой таинственной Сэмпл Макферсон, Док тихонечко попивал коньяк. Каждый был занят своим, и поэтому они не заметили очередное явление на реке. Впрочем, надо сказать, что явление было не столь грандиозным, как хрустальный корабль. Ярдах в ста позади над поверхностью воды поднялась труба перископа подводной лодки и уставилась немигающей линзой прямо на катер.

* * *

– Женщина лучше проводит тепло.

– Что?

– Жестами ручек проходит назло.

– Я, наверное, сплю.

– Жестью замучил проходчик ослов.

– Да, я сплю, и мне это снится.

Но ведь она никогда не спит. В последний раз Сэмпл спала, когда они с Эйми были одним существом. С тех пор как они разделились, Сэмпл не спала вообще. Иногда её сознание уплывало – не то чтобы как облако, одиноко парящее в небе, но очень похоже. Однако это не то. Это что-то другое.

– Жёстко задрючило, ходко текло.

– Прекратите немедленно!

Странное ощущение: Сэмпл как будто была под водой, глубоко под водой. И голос, нёсший этот немыслимый бред, доходил до неё приглушёнными волнами, низкий и гулкий.

– Жёлчным проходом…

– Я сказала, прекратите!

Голос вдруг изменился. Теперь он звучал раздражительно и обиженно:

– Но я же иду приложением к галлюцинации.

– А мне эта галлюцинация как-то без надобности.

Мимо неё проплывали разноцветные яркие рыбки; вверху, прямо над головой, между Сэмпл и подсвеченной солнцем зеленоватой рябью на поверхности моря неспешно двигалась тёмная тень – то ли подводная лодка, то ли какой-то морской змей. Сэмпл сразу же поняла, что это именно галлюцинация, и возмутилась. Она приняла бы все гораздо спокойнее, со смирением и покорностью, если бы знала точно, что тень от атомного облака вернула её в первозданное море, источник рождения и возрождения всякой жизни, в некую неизведанную параллель Большой Двойной Спирали.

Но сейчас у неё было только одно побуждение – сопротивляться. Подняться к поверхности этого мнимого океана и яростно закричать прямо в лицо той неизвестной судьбе, что ждала её впереди. Тем более что если это была Спираль, Сэмпл сейчас не хотелось бы пить. А пить хотелось ужасно. Хотя она вроде была под водой, у неё всё пересохло во рту, язык распух, губы, казалось, сейчас начнут трескаться. Казалось бы, чего проще – открой рот и глотни волы, утоли жажду. Но что-то подсказывало Сэмпл, что с первым глотком она сразу же захлебнётся и утонет и её унесёт обратно в Большую Двойную Спираль.

Но разве можно утонуть, если у тебя нет тела? Мысль пришла как кошмарное откровение. Сэмпл вдруг поняла, что эта свирепая, нелогичная подводная жажда – всего лишь материальный, телесный аспект её нового бестелесного состояния. Она посмотрела вниз, вернее, ощутила низ и увидела… она не увидела ничего. У неё не было ног и рук, чтобы всплыть на поверхность. У неё не было тела, чтобы сдвинуться с места. Она была как пузырёк, даже не воздуха, а сознания, – и это сознание явно не лучилось энергией и оптимизмом. Но даже при том, что у Сэмпл не было тела, она, кажется, погружалась всё глубже и глубже, и вот уже блики света на рябящей поверхности превратились в далёкое, исчезающее свечение. Разноцветные рыбы разбились на пары и закружились, словно в вальсе, соприкасаясь плавниками. Здесь, в глубине, рыбы стали светиться сами по себе. В другой ситуации Сэмпл, наверное, остановилась бы, чтобы полюбоваться на этот мерцающий подводный бал, но сейчас ей было не до того. Она была просто в ярости. И чем больше бесилась, тем быстрей погружалась.

– Что, чёрт возьми, здесь происходит? Это что, пытка такая? А если так, то какого хрена – что я такого сделала?! И вообще, если ты так надо мной издеваешься, кто бы ты ни был, то хоть показался бы, а? Чего ты боишься?

Эта последняя вспышка ярости бросила Сэмпл прямо на дно, где она больно ударилась о странно твёрдый, хотя и пружинистый ил. Она себя чувствовала, словно спущенный воздушный шарик – такой ядовито-оранжевый, из токсичной резины, типа тех, которые продаются в парках аттракционов и надуваются гелием из больших баллонов. Вокруг колыхались тёмные водоросли. Она лежала на дне этого странного моря, неподвижная и беспомощная – словно обломок погибшего корабля. Но ведь это ещё не конец? Или ей суждено оставаться здесь вечно: просто лежать, ничего не делая, – собирать на себя ил и наблюдать за танцем светящихся рыб?

– Нет, я, наверное, сплю. И мне это снится.

Но ведь она никогда не спит. В последний раз Сэмпл спала, когда они с Эйми были одним существом. А с тех пор как они разделились, Сэмпл не спала вообще. Иногда её сознание уплывало…

Как только мысли стали повторяться, вода начала блекнуть и исчезать. Видимо, галлюцинация завершилась. И как только все окружающее стало терять материальную плотность, Сэмпл снова почувствовала своё тело. Возникло стойкое ощущение подъёма – из темноты к свету. Сэмпл ужасно обрадовалась, что она не останется здесь навечно, лишённая тела, лишённая всяческих ощущений, но к этой радости примешивалась и тревога – уж слишком всё это напоминало их с Эйми смерть. И как выяснилось уже очень скоро, она тревожилась не напрасно. Потому что у неё снова начались бредовые галлюцинации. Сначала в сумеречной воде возникла высокая фигура, какая-то вся угловатая и нескладная, приблизительно человеческая – но действительно приблизительно, – и одетая в нечто среднее между чёрным костюмом гробовщика и элегантным фраком с бабочкой. Картину довершал высокий цилиндр. А вместо лица у фигуры был череп с красными светящимися глазами. Когда она двигалась, за ней тянулся шлейф синих электрических искр. Сэмпл знала, что ей надо бы испугаться, но почему-то было совсем не страшно – даже когда этот череп в цилиндре подплыл совсем близко, и заглянул ей в глаза, и прошипел, пахнув на неё холодным, зловонным дыханием:

– А где Джим Моррисон?

Сэмпл не поняла вопроса.

– Какой Джим Моррисон? Я такого не знаю.

– Я Доктор Укол, и я ищу Джима Моррисона.

– Я же сказала, не знаю я никакого Моррисона.

Череп расхохотался:

– Ничего, милая, ещё узнаешь.

После чего он исчез. Сперва – тело, потом – лицо, и только светящиеся угольки ещё долго светились красным, плавая в пустоте. Через какое-то время далеко впереди вроде бы показалась ещё одна фигура. Но эта вторая галлюцинация предпочитала держаться в тени и не делала никаких попыток приблизиться. На мгновение Сэмпл показалось, что это хранитель снов из дворца Анубиса, но фигура была далеко, и Сэмпл не могла разглядеть её как следует. Но если это действительно он… а не может ли быть, что это он создал для Сэмпл все эти подводные галлюцинации? У неё не было времени поразмыслить над этой догадкой. Потому что в сгущающейся пустоте вдруг раздались озлобленные, пронзительные голоса, они были ещё далеко, но содержание их выкриков не предвещало ничего хорошего.

– Смотрите, голая блудница.

– Голая блудница есть нечестивое искушение для слабых духом.

– Её послали нам во искушение – для тех, кто в нечестии своём потакает греховности плоти.

Сэмпл знала этот ожесточённый тон – ещё по той, смертной, жизни. Она приходила в себя среди злобных, упёртых праведников.

– Гнать её, гнать подальше.

Это Эйми таких привечает, а Сэмпл от них тошнит.

– Затравить псами.

Похоже, дело плохо.

– Забить блудницу камнями!

– Во имя Господа, забить блудницу камнями!

* * *

– Ну что, мы приехали?

Джим с Доком пили весь день, и это был длинный день. Первоначальная бурная радость по поводу встречи с Доком Холлидеем и спасения из юрских болот уже притупилась. Бурбон, намешанный с пивом, вогнал Джима в раздражительное состояние. Его прошлое состояло из бессвязных картинок, наподобие сюрреалистического одеяла, сшитого из лоскутков, а будущее, похоже, не сулило ничего хорошего – лишь длительное вырождение в извращённых забавах. Это знают все пьяные, но, как правило, сразу же забывают после первых двух рюмок: самоанализ лучше не мешать со спиртным.

– Когда мы уже приедем?

Док не ответил на первый вопрос Джима, рассудив – и вполне справедливо, – что это была просто вспышка пьяного раздражения. Когда Джим спросил во второй раз, Док лишь холодно поглядел на него. Он тоже изрядно принял на грудь и впал в раздражительность из-за собственных невесёлых раздумий.

– Если ты собираешься ныть и капризить, ещё не допив свою первую бутылку, то мне, наверное, стоит задуматься: может, я зря напрягался и спасал твою задницу из трясины?

Джим посуровел.

– Я думал, ты меня спас, потому что был передо мной в долгу.

Док не изменился в лице, и только в левом глазу вспыхнул опасный огонёк.

– Но я же не должен вот так все бросать и бежать отдавать долги, правильно?

Джим был пьян, но всё-таки не настолько, чтобы не сообразить, что он приблизился к опасной черте. Да, он вёл себя как идиот и, может быть, выступал не по делу, а пьяный Док Холлидей – это не тот человек, с кем проходят такие номера. Джим пожал плечами;

– Прошу прошения. Просто мне интересно, долго мы ещё будем плыть.

– Ты уже должен был уяснить для себя, сынок. Время – понятие относительное.

Может, оно и так. Но Джиму это затянувшееся путешествие по реке уже начинало надоедать. Как говорится, много хорошо – тоже нехорошо. Воды и красот дикой природы ему хватило ещё там, в болотах. Ему хотелось попасть в большой город. Или хотя бы в иллюзию большого города. Ему хотелось жарких ночей в мотелях. Инопланетные Эпифания и Девора, конечно, девочки очень горячие, но это было давно и неправда. Джим снова думал о женщинах. Они представлялись ему как некие сексуальные абстракции: длинноногие, с томными взглядами, алыми губками, пышными бёдрами и кудрявыми лобковыми волосами. Ему представлялись высокие каблуки, страстные крики и стоны, соблазнительный шёпот, манящие, обещающие наряды – открытые и откровенные, но оставляющие простор для воображения. В общем, банально хотелось бабу. Ему как-то не верилось, что Док сейчас не испытывает тех же мук – насколько он успел узнать Дока.

И в довершение ко всем радостям река изменилась. Как будто нарочно – внести дополнительную депрессивную ноту. Ярко-зелёные джунгли по берегам сменились высокими, гулкими скалами нездорового жёлтого цвета. Размытый песчаник на мелководье окрашивали воду жёлтым, будто это была не вода, а густая моча. Никаких животных поблизости не наблюдалось, кроме воронов и канюков, что кружили высоко в поднебесье, и странных, зловещего вида рыб на участках более-менее чистой воды. На дне смутно виднелись какие-то оранжевые шары, похожие на сморщенные и бесформенные воздушные шарики – такие ядовито-оранжевые, из токсичной резины, типа тех, которые продаются в парках аттракционов и надуваются гелием из больших баллонов. Джим подумал, что это, наверное, икринки, отложенные какими-то речными тварями, огромными и противными с виду.

В общем, чем дальше вверх по реке, тем меньше приятных и мирных пейзажей, подумал Джим. Как бы в подтверждение этой мысли, мимо проплыла галера, прямиком из «Бен Гура», при полном наборе: с потными, стонущими рабами, злобными надсмотрщиками с хлыстами, мускулистым барабанщиком, отбивающим ритм, тяжёлым духом дерьма и отчаяния, с тучным Нероном в пурпурной тоге, развалившимся на подушках на шканцах, и рабами, чистившими ему виноград от кожицы. Если вначале Стикс напоминал реку в райском саду, теперь эта идиллия кончилась. Всё стало уныло и муторно. Док проводил галеру глазами, но воздержался от комментариев. Они с Джимом оба молчали, причём молчали уже давно.

Они проплыли мимо проржавелого корпуса затонувшего бомбардировщика В-52. Над водой торчал только хвост. Похоже, самолёт сперва врезался в скалы, а потом упал в воду. Джим только не понимал, как пилот вообще умудрился залететь в этот каньон, ширина которого в самых узких местах лишь чуть-чуть превышала размах крыльев военного самолёта. Из летательных аппаратов сюда мог бы спуститься разве что НЛО. Однако останки В-52 навели Джима на неприятные мысли, в частности про Вьетнам, и ему захотелось скорее на сушу, подальше от этой реки.

Даже погода – и та испортилась. На самых тёмных участках, где жёлтые скалы вздымались на высоту в сотню футов, если не больше, от воды веяло холодом, а над рекой стелился туман в стиле дешёвых эффектов а-ля Бела Лугоши. Небо сделалось мутно-серым, а чуть погодя его затянуло зловещими чёрными тучами.

– Что, гроза собирается?

– Это дым.

– Дым?

– Дым из Геенны.

Джим встрепенулся.

– Из Геенны? – Он даже поднялся с сиденья на корме и перешёл на нос. – Хочу на это посмотреть.

– Зрелище впечатляющее, будь уверен.

Джим поднял глаза к чёрным тучам:

– Так это дым?

– Я же сказал, дым. – Док снова был весь раздражённый, потому что пришла его очередь встать у руля.

– А до самой Геенны ещё далеко?

– Может быть, постоишь у руля?

Джим кивнул. Это было самое малое, что он мог сделать, чтобы Док перестал психовать.

– Ага.

Они поменялись местами. Док уселся на корме и потянулся за бутылкой.

– Только я тебя умоляю, впишись в поворот, не наткнись на какую-нибудь нефтяную вышку или ещё там на что-нибудь, в этом тумане.

– На нефтяную вышку?

– Я не знаю. С виду это похоже на нефтяные вышки. Такие здоровые металлические штуковины на ножках, прямо посередине реки. Чёрт его знает, для чего они там стоят. – Док нахмурился. – Просто как-то не хочется тут застрять, в непосредственной близости от этой дымящейся мусорной свалки под названием Геенна. Нет уж, увольте. Мы уж без этого как-нибудь обойдёмся. Понимаешь, о чём я?

– Ага, понимаю.

– И вот ещё что: попытайся не подорваться на минах.

– На минах?

Док как-то не обратил внимание на удивление и тревогу Джима:

– Ты ведь не слишком ужратый, да? Справишься?

Джим покачал головой. Но про мины хотелось бы поподробнее.

– Что, здесь, на Стиксе, есть мины?

Док небрежно махнул рукой:

– На этом участке – нет. Да и вообще, их тут немного. В основном там, на болотах, и ближе к дельте. Остались после Барбитуратовых войн. Но иногда мина-другая покажется. Так что если что заметишь, сразу же дай мне знать.

Джим сделал глубокий вдох:

– Угу, обязательно.

От мысли о минах Джим как-то враз протрезвел. Даже в глазах перестало двоиться. Он вдохнул полной грудью и сосредоточился на управлении катером. Джим не переставал удивляться, что здесь, в Посмертии, всё даётся ему так легко. Например, если нужно, то здесь можно сразу протрезветь. Так же просто, как щёлкнуть пальцами. Хотя, с другой стороны, кое-что сделалось невозможным. После смерти Джим не написал ни строчки. Он уже начал задумываться, что, может быть, этот глобальный творческий застой происходит из-за отсутствия страха смерти. Потому что его стихи были как вызов. Как бегство от смерти. Интересно, другие художники и поэты тоже утрачивают творческое вдохновение, лишившись в Посмертии этого мощного стимула? Наверное, всё-таки нет. Например, этот В-52 на дне каньона – это же явно чей-то прикол, творение какого-нибудь концептуального скульптора, рок-н-ролльщика в душе. И есть ещё этот Файбс, с его плавучим свадебным тортом. Может быть, Джиму пора перестать рефлексировать и признать наконец, что он просто исчерпал себя как поэт – ещё по ту сторону смертной черты.

Но как бы там ни было, исчерпал он себя или нет, занимался ли самообманом или смело смотрел правде в глаза – сейчас было не время об этом думать. Вписаться в поворот оказалось труднее, чем можно было предположить по небрежному замечанию Дока. В этом месте река была очень узкой, отвесные скалы нависали над водой с обеих сторон. Течение стало заметно быстрее. Катер шёл против него, и хотя мотор был достаточно мощный, он с трудом преодолевал напор встречного потока. Джим вцепился в штурвал обеими руками, стараясь удерживать катер прямо по курсу. Малейшее отклонение грозило обернуться крушением – катер неминуемо утащило бы на скалы, где разнесло бы в щепки.

– Ты как там, справляешься, Джим, сынок?

– Все в полном порядке, шкипер.

– Вот и славно. И продолжай в том же духе.

– Тут без твёрдой руки не обойдёшься.

– И не только тут, малыш.

– Ты говорил, что Геенна будет сразу за поворотом.

– Держи руль, мой мальчик. Обещаю тебе, ты увидишь Геенну уже очень скоро. Во всём её великолепии.

* * *

– Забить блудницу камнями!

Сперва Сэмпл как будто ослепла. Окружающий мир воспринимался только осязанием. Она знала, что вновь обрела прежнее тело, и это, конечно же, утешало. Однако, судя по ощущениям, ситуация, в которой она оказалась, была малоприятной. Сэмпл лежала на спине, на твёрдой земле, абсолютно голая, глядя прямо на слепящее яркое солнце в опасно ясном и чистом небе. Мелкие камушки врезались в спину. Все её тело покрывал тонкий слой пыли, даже в носу была пыль – даже во рту и в ушах, – как будто она пролежала здесь достаточно долгое время. Вокруг стояли какие-то люди. Она их не видела – только слышала. Видимо, это они предлагали забить камнями блудницу. Конечно, вполне вероятно, что под блудницей имелась в виду не Сэмпл, а кто-то другой. Впрочем, Сэмпл не тешила себя надеждой. С её-то счастьем… Похоже, в этом конкретном, отдельно взятом приключении удача ей изменила. Руку свело судорогой. Сэмпл с трудом подняла руку и прикрыла глаза ладонью. Да, похоже, она пролежала здесь долго. Когда зрение более-менее восстановилось, она различила сквозь разноцветные пятна, пляшущие перед глазами, какие-то тёмные фигуры, склонившиеся над ней. Они в самом деле говорили о ней.

– Высечь её и изгнать в пустыню.

– Забить камнями будет быстрее.

– Она права. Нам нельзя терять время. Патриарх сегодня не в духе. Хочет сделать до ночи двадцать миль.

Один из голосов был особенно злобный и вкрадчивый:

– Может, когда он её увидит, передумает. Может быть, наказание нечестивицы слегка поднимет ему настроение.

Когда глаза Сэмпл привыкли к свету, смутные фигуры начали обретать чёткий облик. Её окружали люди с тупыми, уродливыми, грубыми и жестокими лицами – из тех, что встречаются в самых дремучих, самых глухих уголках Арканзаса или Миссисипи. Низкие лбы, узкие, подозрительные глаза. К Сэмпл потянулась чья-то рука, и она отпрянула, издав рассерженный возглас, похожий на рык.

– Вы меня лучше не трогайте, а то пожалеете.

Рука быстро отдёрнулась. Точно как на Земле, подумала Сэмпл. Шваль – она шваль везде. Важно показать им, кто главный. Да, она здесь валяется голая и беззащитная, она понятия не имеет, где она очутилась и кто эти люди, но всё равно, лучший способ защиты – это нападение. Что бы ни ждало её впереди, вряд ли это будет значительно хуже того, что она пережила у Анубиса, Толстого Ари, Менгеле и остальных. Сэмпл уже надоело, что ей постоянно навязывают эту роль – жалкой, униженной жертвы. Все. Хорошего понемножку. Она снова издала рассерженный рык, и те, что стояли вокруг, отступили на шаг. Вот и славненько. Сэмпл зарычала ещё раз, погромче, потом перевернулась на живот, подобралась, вскочила на ноги и приняла защитную стойку, изображая взбешённого орангутанга. Она очень надеялась, что это их отпугнёт. Если эти кретины подумают, что она – дьяволица из пустыни, что-то вроде злобного джинна из сказки, тем лучше. Пока они остаются растерянными и напуганными, они вряд ли станут хвататься за камни, чтобы забить её насмерть, о чём ещё пару минут назад говорили с таким неподдельным воодушевлением.

Она медленно огляделась кругом, продолжая рычать с демонической яростью. То есть она очень надеялась, что это похоже на демоническую ярость. И вроде бы сработало. Во всяком случае, небольшая толпа, окружавшая Сэмпл плотным кольцом, отступила ещё на пару шагов. Изображая разъярённого суккуба, Сэмпл внимательно наблюдала, оценивая обстановку. Оказалось, толпа состояла в основном из женщин. Мужчины тоже присутствовали, но стояли чуть поодаль. Не вмешиваясь. Надо думать, по здешним правилам, разбираться с взбешённой дьяволицей – это женское дело. А женщины, кстати, являли собой воплощённый кошмар и ужас. Сэмпл в жизни не видела сразу столько уродливых тёток, собранных в одном месте. В общем, зрелище удручающее. Душераздирающее. Хотя, может, в этом её преимущество. Если местные женщины – все такие, то, наверное, здешние мужики предпочитают овец. В плане любовного интереса, И Сэмпл могла их понять. Хотя, если как следует присмотреться и к мужикам, то становится жалко овец. Сэмпл, кажется, поняла, что к чему. Ещё на Земле, когда они с Эйми были едины и подвизались на поприще религиозного проповедничества, им не раз приходилось общаться с такими вот ражими толпами. Эти люди явно считали себя Детьми Израилевыми в дикой пустыне прямиком из «Иллюстрированной Книги Исхода», но Сэмпл они напоминали каких-нибудь вырожденцев из Озарка, только у тех были хотя бы раздолбанные машины, а у этих – вообще ничего, кроме грязных и тощих овец. Ей уже приходилось иметь дело с такими уродами. Раз их тупая озлобленность сразу же не обернулась насилием, значит, она с ними справится.

Женщины в толпе были самые разные. Что называется, «в ассортименте». От расплывшихся до необъятных размеров толстух до костлявых, ссохшихся скелетин. Все были одеты в какие-то бесформенные домотканые ветхозаветные балахоны, а их лица напомнили Сэмпл кузин Элвиса со стороны отца: кислые, злобные и тупые, обиженные на весь свет – причём эта обида простиралась на многие поколения назад и была изначально заложена в их генах. Одна особенно бойкая бабёнка, понаглей остальных, высокая, тощая, кожа да кости, и с таким выражением на лице, будто она отхлебнула прокисшего уксуса, повернулась к своим товаркам:

– Я говорю, надо скорее её забивать камнями. Пока она всех нас не заколдовала.

Сэмпл рассмеялась зловещим смехом:

– Вы уже заколдованы. Через пару часов у вас по всему телу пойдут нарывы.

Она очень надеялась, что это их напугает. И кое-кто действительно испугался. Эти, которые напугались, перестали сверлить Сэмпл злобными взглядами и принялись нервно заглядывать за оттянутые вороты своих широких, бесформенных платьев в поисках первых предвестий наколдованных нарывов. Но высокая тётка ни капельки не испугалась. Кажется, Сэмпл просчиталась. Её угроза лишь раззадорила эту придурочную.

– Сколько раз вам повторять? Забить эту мерзость камнями, и вся недолга.

Похоже, высокая баба была прирождённым лидером. После секундного колебания многие женщины принялись поднимать с земли камни, довольные, что кто-то подумал за них и объяснил им, что делать. Они расступились, расширив круг, чтобы случайно не задеть друг друга, когда начнут швырять камни. «Нет, – подумала Сэмпл, – так я не играю». Она отчаянно огляделась по сторонам, пытаясь придумать, как взорвать эту реальность, в глубине души зная, что ничего у неё не получится. Да, они были трусливые, грубые и тупые, эти мнимые дщери Израилевы, но их было слишком много, сосредоточенных в одном месте, чтобы просто стереть их ментальным усилием. Им даже не пришлось бы прибегать к помощи овец, чтобы сохранить этот участок вонючей пустыни нетронутым. Сэмпл отказывалась поверить, что кучка каких-то немытых уродин забьёт её «насмерть» и отправит обратно в Большую Двойную Спираль, но, похоже, все к тому шло. А если это случится, можно ли как-нибудь избежать боли? «Сейчас узнаешь, – сказала себе Сэмпл. – Вот прямо сейчас и узнаешь». Женщины в толпе уже поднимали руки, замахиваясь. Глупо было бы надеяться, что кавалерия придёт на помощь. Сэмпл приготовилась к самому худшему. Но кавалерия, как ни странно, пришла. Невероятно глубокий, грохочущий голос сотряс пространство:

– ЧТО ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ, ВО ИМЯ ГОСПОДА?

Голос как будто шёл через электронный басовый ревербератор, включённый на полную мощность. Женщины в панике пороняли камни. Все, как одна, они подняли правые руки и описали в воздухе невидимые круги вытянутыми указательным и средним пальцами, наподобие как Римский Папа благословляет толпу. Позже Сэмпл узнает, что это был так называемый знак Вечного Продолжения, которым последователи Патриарха приветствовали своего вождя. Она также узнает, что в других местах Посмертия его называют Универсальным знамением Кольца. Итак, на сцене появился новый персонаж. Высокий мужчина, почти семи футов ростом, с длинными белыми волосами, в летящих одеждах, с окладистой бородой библейского пророка и с резным деревянным посохом в правой руке. Ему хватило хорошего вкуса, чтобы не являть собой точную копию Чарльтона Хестона, хотя до этого было недалеко. Сэмпл сразу же поняла, что это и есть пресловутый Патриарх. Ещё до того, как отправиться в путь по этому идиотскому делу Эйми, она слышала, что где-то в диких краях обретается некий безумный, полностью невменяемый Моисей и водит горстку таких же безумных последователей по пустыне якобы в поисках Земли Обетованной. Ходили слухи, что он устраивает разнузданные массовые оргии, чтобы потом покарать грешников. И если это не он, тогда кто-то очень похожий.

Патриарх принял приветствие своих почитательниц коротким взмахом резного посоха и повторил свой вопрос:

– Я СПРОСИЛ, ЧТО ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ?

Женщины разом потупились, стараясь не смотреть ему в глаза; даже высокая бойкая тётка, и та не нашла в себе мужества ответить, так что Сэмпл решила, что терять ей нечего, упёрла руки в боки и встала в вызывающей позе – пусть голая, пусть вся в серой пыли, зато гордая и надменная.

– Да вот камнями меня собирались забить, козы драные.

Патриарх смерил Сэмпл презрительным взглядом, всем своим видом изображая праведное негодование, но Сэмпл всё же заметила у него в глазах выражение, хорошо ей знакомое и явно далёкое от благочестия. Этот сукин сын возбудился, как школьник в пору активного полового созревания. Может быть, даже больше. Будучи Патриархом, он, конечно, был выше того, чтобы искать утешения среди овец. Сэмпл взяла тон дешёвой красотки из местного бара:

– Ты, наверное, и есть Моисей, о котором я столько слышала.

– ВОИСТИНУ Я МОИСЕЙ, ПРОРОК ГОСПОДА НАШЕГО, А ВОТ КТО ТЫ, БЕССТЫЖАЯ, ПАКОСТНАЯ ДЕВИЦА? – Не дожидаясь ответа, Моисей махнул рукой в сторону притихших женщин. – ДАЙТЕ ЕЙ ЧТО-НИБУДЬ, ЧТОБЫ ПРИКРЫЛАСЬ.

Низенькая толстушка, ну прямо пенёк на ножках, поспешно метнулась куда-то в сторону и вскоре вернулась с грубым холщовым платьем, точно таким же, как у всех здешних женщин. Она замерла в нерешительности, опасаясь приблизиться к Сэмпл, и только когда Моисей одарил её выразительным жгучим взглядом, неохотно шагнула вперёд и, старательно отводя глаза, протянула Сэмпл платье. Сэмпл раздражённо выхватила у неё платье – её уже начали утомлять эти страх и нерешительность. Никогда в жизни Сэмпл не доводилось надевать на себя такой ужас, и прежде чем облачиться в этот бесформенный, непонятного тусклого цвета мешок, она тщательно оглядела его со всех сторон. Как ни странно, но платье вроде было чистым, вшей тоже не наблюдалось, так что Сэмпл скрепя сердце надела его через голову и повернулась кругом, как модель на подиуме, демонстрируя себя Моисею:

– Неужели так лучше? Я же в нём совершенно бесформенная, как какой-то кулёк.

Похоже, что пируэты Сэмпл изрядно нервировали Моисея, и чтобы скрыть своё возбуждённое состояние, он взревел ещё громче:

– Я СПРОСИЛ, КТО ТЫ И ОТКУДА ТЫ ПОЯВИЛАСЬ!

Сэмпл решила, что Моисей её не запугает своей громогласной помпезностью. Во дворце Анубиса ей уже встречались устройства для усиления звука, так что эти усиленные басы и дрожащее эхо не повергали её в состояние благоговейного ужаса. Она смотрела на Патриарха с откровенным вызовом, на грани оскорбления.

– То есть так тут встречают заблудившихся странников, попавших в беду в незнакомых краях?

Моисей явно не привык, чтобы с ним разговаривали таким тоном. Надо думать, большинство из его последователей были просто тупыми по жизни – или им хорошо прополоскали мозги, – чтобы вообще говорить с Патриархом, если только он сам не обращался к ним с ясным, простым вопросом.

– Я ХОЧУ ЗНАТЬ, КТО ТЫ И ОТКУДА ТЫ ТУТ ПОЯВИЛАСЬ!

– Слушай, а может, немного убавишь громкость? А то ну никак невозможно нормально общаться. И кстати, пусть мне дадут воды, а то я точно умру от жажды и обезвоживания, ещё до того как успею ответить на твои вопросы. Насколько я знаю, предложить человеку воды – пусть даже и незнакомому – всегда считалось священным обычаем среди племён из пустыни, даже самых примитивных.

Это дало Моисею возможность прореветь в полную мощность:

– ПРИНЕСИТЕ ЕЙ ВОДЫ!

Сэмпл поняла, что клиент готов. Теперь он уже не допустит, чтобы её забили камнями. Во всяком случае, пока ему не представится случай остаться с ней наедине и проверить, нет ли у неё желания отдать дань уважения Патриарху «натурой». И всё же он, кажется, растерялся, не зная, как бы получше все это представить в глазах женщин, мужчин и овец, наблюдавших за ним и ловивших каждое его слово. «Не волнуйся, Моисей, мой мальчик, – подумала Сэмпл. – Я тебе помогу, чем смогу. Только забери меня отсюда, подальше от этой толпы малахольных баб».

За водой побежала уже другая. Передавая Сэмпл глиняный кувшин, она тоже старалась не смотреть ей в глаза. Вода была солоноватой, но прохладной, а большего Сэмпл и не требовалось. Несмотря на кошмарную жажду, Сэмпл пила медленно и осторожно. Она знала, что если сейчас выпить все залпом, потом могут быть проблемы. А ей было не нужно, чтобы поплохело в самый неподходящий момент. Тем более что вода здесь, в пустыне, наверняка на вес золота, и это давало Сэмпл возможность лишний раз подчеркнуть своё превосходство над этой толпой оборванцев. Напившись, она медленно вылила воду, остававшуюся в кувшине, себе на голову. Как она и ожидала, женщины из Моисеева семейства дружно заохали, ошеломлённые таким бесцеремонным и расточительным отношением к бесценной жидкости. Сэмпл вздохнула с довольным видом и протянула кувшин обратно той женщине, которая его принесла:

– Господи, как хорошо.

Моисей тут же взревел:

– ТЫ ПОМИНАЕШЬ ГОСПОДА НАШЕГО ВСУЕ?

Сэмпл взглянула на Моисея, как будто он уже начал изрядно её раздражать.

– Может быть, всё же приглушишь звук? Я знаю, кто ты. И этот твой громогласный рёв меня ну ни капельки не впечатляет.

На мгновение ей показалось, что она перегнула палку. Моисей оглядел толпу женщин с таким видом, будто он сейчас повелит им продолжить начатое, а именно, забить нахалку камнями, но он лишь сердито взмахнул рукой:

– ВАМ ЧТО, ДЕЛАТЬ НЕЧЕГО? ИДИТЕ РАБОТАТЬ. НЕЧЕГО ТУТ СТОЯТЬ И ГЛАЗЕТЬ. ЗДЕСЬ НИЧЕГО ИНТЕРЕСНОГО НЕТ.

Сэмпл с трудом скрыла улыбку. Правильно, парень. Пусть они занимаются своим делом, а мы займёмся своим. Когда женщины неохотно ушли, Моисей снова повернулся к Сэмпл.

– ТАК ТЕПЕРЬ ТЫ МНЕ СКАЖЕШЬ, КТО ТЫ?

При звуках его громового голоса многие из Моисеевых детищ застыли на месте и обернулись к ним. Овцы тревожно заблеяли, а Сэмпл лишь вздохнула:

– По-моему, всё-таки стоит сделать потише. Как я уже говорила, меня этот рёв не впечатляет, да и хотелось бы пообщаться приватно, без посторонних ушей.

У Моисея сделался такой вид, будто он сейчас ударит Сэмпл своим посохом. В его душе явно происходила борьба: сладострастие против необходимости поддерживать авторитет. Сладострастие всё-таки победило, и Моисей медленно опустил посох, одновременно убавив реверберацию и басы. Он сделал глубокий вдох. Похоже, он уже так вжился в роль воплощённого Божьего Гнева, что забыл, что такое нормальный человеческий разговор.

– Ну и кто же ты?

Сэмпл улыбнулась, сдержанно, но в то же время кокетливо:

– Ну вот, видишь. Всего-то и нужно, что нормально спросить.

Моисей, похоже, опять разъярился:

– Кто ты и что ты делаешь в моей пустыне?

– Я всего лишь несчастная беженка, чудом спасшаяся от каннибалов и прелюбодеев.

Моисей моргнул:

– Ты серьёзно?

– Я убежала из города Некрополиса. Ты ведь слышал про Некрополис?

– Конечно, я слышал про Некрополис.

– И про тамошнего царя-бога Анубиса?

– Да будет проклято это имя. – Это был машинальный ответ, на уровне безотчётных реакций. Сэмпл видела, что Моисей заинтригован. Она придвинулась поближе к нему, с таким доверительным видом, словно хотела открыть ему некую тайну. Она видела, что женщины исподтишка наблюдают за ними.

– Анубис производил испытания очередной атомной бомбы, только на этот раз бомба была помощнее, чем, как мне кажется, он ожидал. Даже странно, что вы здесь не видели вспышки и не почувствовали удара взрывной волны.

Моисей весь напрягся.

– Мы видели вспышку и почувствовали удар. Козы совсем обезумели в панике, пастухам только-только удалось их успокоить.

Сэмпл понимающе улыбнулась и показала рукой в сторону временного поселения:

– Тебе, наверное, было непросто объяснить это явление своим людям. Вряд ли они представляют себе, пусть даже и отдалённо, что такое ядерные технологии.

– Я сказал им, что это Люцифер творит бесов из молнии.

Сэмпл рассмеялась и кивнула:

– А что? Очень хорошее объяснение. И в принципе, правильное.

– Так ты что, создание Анубиса?

– Слушай, друг, я ничьё не создание. Я попала в Некрополис лишь потому, что согласилась помочь сестре. По доброте душевной.

Моисей встрепенулся:

– СЕСТРЕ?

Он безотчётно включил басы с реверберацией на полную мощность. Сэмпл зажала руками уши:

– Пожалуйста, никогда больше так не делай. Я тебя очень прошу.

Моисей вырубил звук:

– Извини. Просто привычка. Так что там твоя сестра?

Сэмпл поняла, что сказала лишнее.

– Да ничего. Просто сестра.

Моисей прищурился:

– Ты ведь не Эйми Сэмпл Макферсон?

Теперь уже Сэмпл сделала глубокий вдох.

– Я Сэмпл Макферсон. Мы с Эйми теперь разделились.

– Я так думаю, что на земле мы занимались похожими махинациями, то есть мы с ней и ты.

Моисей нахмурился и пристально посмотрел на Сэмпл.

– Думаю, нам лучше поговорить у меня в шатре. А то тут народу кругом – немерено. А мне надо блюсти свой имидж перед этими простаками.

Сэмпл изобразила полную невозмутимость. Моисей перестал выделываться и почти признался, что он – аферист и мошенник. Может быть, он и считает других простаками, но она подцепила его на крючок. Сделала, как мальчишку.

* * *

Один только взгляд на Геенну – и Джиму опять захотелось напиться. Но ещё до того, как это увидел, он почувствовал запах, густую вонь, плывущую над рекой невидимым туманом, запах боли и наказания, истерзанных тел, озона, серы и нашатыря, горячей крови и гниющей плоти, горящих волос и каких-то непонятных ядовитых веществ, отравляющих воздух, – убойный коктейль для обоняния.

Смесь доносившихся из Геенны звуков была не менее устрашающей. Поистине адская смесь из пронзительных воплей, сливавшихся в непрерывный рёв с вкраплениями безумного смеха. Людские крики и стоны сопровождались рычанием и лаем существ настолько кошмарных и злобных, что назвать их зверьми как-то не поворачивался язык. И всё это – на фоне глухого и низкого гула и противного скрежета неких невидимых механизмов. Но запах и звук – это были цветочки по сравнению с визуальным рядом. Больше всего это напоминало ожившие картины Иеронима Босха, только жёстче, противнее и страшнее. Даже Джиму с его богатым воображением было сложно представить себе все страдания и муки обитателей этого мрачного места.

В громадной, наполненной дымом расщелине, похожей на рану в живой плоти камня – на рану от топора какого-нибудь психопата-бога или взбесившегося великана, – крутились колёса и шестерни каких-то невообразимых пыточных механизмов. Из трещин в камне вырывались языки едкого белого пламени в сопровождении облаков мутного пара. Колёса и шестерни приводили в движение стальные зазубренные клинки, что поднимались и опускались, пронзая живую плоть. Громадные молоты вбивали железные гвозди в корчащиеся тела. Бессчётные жертвы мучились на козлах, на виселицах и на каких-то совсем уже невообразимых конструкциях, названия которых Джим просто не знал. Длинные ленты, как на конвейере, неспешно переносили несчастных от одного аттракциона этого автоматизированного театра жестокости и изуверства к другому – по бесконечному кругу мучений. В огромных котлах варились вопящие грешники. Кого-то поджаривали на вертеле, кого-то секли кнутом.

И хотя складывалось впечатление, что Геенна – это мрачная, отлаженная, как часы, механическая вселенная бессмысленно повторяющихся зверских пыток, как раз отлаженности в ней и не было. Механизмы работали с явной натугой, все гремело, тряслось и скрипело, из труб то и дело вырывались струи горячего пара, во многих местах наблюдались протечки воды и кипящего масла.

В сумрачных потайных уголках и расщелинах отдельных грешников подвергали ещё более изощрённым, можно даже сказать, эксклюзивным пыткам в отличие от пыток, поставленных «на поток». Джим заметил, как по залитому кровью проходу тащат что-то такое… нет, это был человек, только совершенно потерявший человеческий облик. С него содрали не только кожу, но и мясо, почти до костей. Тащили его на верёвке, подцепив крюком за ребра. Верёвка была привязана к тележке для гольфа, а саму тележку везли двое чертей с мерзкими ухмылками на рожах. Другие жертвы были плотно обмотаны ржавой колючей проволокой, из которой тщетно пытались освободиться, а какие-то существа наподобие громадных ящеров и совсем уже непонятные твари, будто сшитые из кусочков чёрной блестящей кожи, хохотали, наблюдая за их усилиями.

Высоко на скале, по обеим сторонам от расщелины, трудились команды голых, заляпанных грязью мужчин и женщин. Балансируя на узеньких выступах, они долбили по камню кирками и лопатами, расширяли расщелину – даже издалека было видно, что пот течёт с них в три ручья, а тела сведены судорогой боли. Надсмотрщики-черти и двуногие ящеры не давали им продохнуть – если кто-то на миг останавливался, тут же хлестали кнутом. Время от времени кто-то из «каторжников», как окрестил их про себя Джим, срывался и падал. И тут уж, как говорится, одно из двух: либо его удерживали остальные, скованные с ним одной цепью, либо он увлекал за собой всю цепочку, и тогда все скопом падали прямо на острые камни или в огонь – к пущей радости бесов и ящеров.

Похоже, что здесь, в Геенне, были свои флора и фауна. Среди пыточных приспособлений и крутящихся механизмов росли громадные, бесформенные грибы нездорового мертвенно-белого цвета – высокие, как деревья. Были там и другие вроде бы растения, которые Джим, не сумел распознать – что-то вроде уродливых яиц-мутантов с ядовито-зелёными и бордовыми прожилками на скорлупе. Они «росли» из земли между фонтанами пламени и дымящимися провалами, и размеры у них были самые разные, от пары дюймов до шести-семи футов в диаметре в самой широкой части. Из явных животных преобладали огромные крысы и тощие псы с налитыми кровью глазами, чего, собственно, и следовало ожидать в таком месте, – равно как стервятники, вороны и вороны, кружившие высоко в небе, но периодически залетавшие в расщелину, чтобы заклевать до потери сознания очередного несчастного грешника, эту неумирающую мертвечину. Черти, прямоходящие звероящеры и странные «кожаные» существа также более-менее вписывались в местный адский колорит с тяжёлым налётом мрачного Средневековья.

Но что было совсем уже непонятно, так это женщины с птичьими головами, жабы с крыльями, как у летучих мышей, псы с клыками и плавниками или одушевлённые сгустки слизи, которые принимали самые разные формы. Должно быть, их поставляли в комплекте как дополнительные детали для усугубления атмосферы.

Вдоволь насмотревшись на эту Геенну Огненную, Джим опять повернулся к Доку. Джим полагал себя человеком довольно пресыщенным и не чуждым всяких извращённых пристрастий, но и его замутило при виде этого страшного и омерзительного «сада наслаждений». Уж слишком всё это напоминало его земные кошмары.

– Господи, вот где ужас так ужас.

Док кисло улыбнулся:

– Тут везде ужас, на этой реке. В самых разных его проявлениях. Спроси хоть у старого Джо Конрада… или у бедняги Марлона Брандо.

– Но эти грешники, которых там мучают, они ведь могут свободно отсюда уйти, когда им надоест?

– Всё зависит от обстоятельств. Если они – всего лишь декорации, то, сам понимаешь, тут они и останутся. Хотя, в общем и целом, если человек позволяет делать с собой что-то подобное, значит, он подсознательно этого хочет. Те, кто пришёл сюда сам, по доброй воле, остаются здесь тоже по доброй воле. Это их выбор.

Джим покачал головой:

– Да, а ведь все закладывается ещё в детстве. Вот оно, пагубное влияние религии на неокрепшие и восприимчивые юные души.

Док и сам, не отрываясь, провожал взглядом Геенну, которая, слава богу, осталась уже позади.

– Да, Библия – штука опасная.

– Чувство вины и болезненное желание понести наказание.

Док вздохнул, соглашаясь:

– К счастью, мой юный друг, мы с тобой не обременены ни первым, ни вторым.

Как только Док произнёс эти слова, от проржавелого железного пирса, вдававшегося далеко в воду, отчалили три каких-то непонятных объекта. Причём именно «объекта» – Джим так и не понял, что это такое. Док тревожно нахмурился:

– Так, а это ещё что за чёрт?

Джим глянул в ту сторону, куда указывал Док:

– Понятия не имею. Но что бы то ни было, мне оно очень не нравится. Тем более есть у меня стойкое подозрение, что они направляются прямо к нам.

Док запустил руку под плащ.

– Прибавь-ка ходу, сынок. Мне оно тоже не нравится.

Джим не стал с этим спорить. Док достал Пистолет, Который Принадлежал Элвису. Очевидно, старый стрелок подходил к этому очень серьёзно, не считая шуткой, совпадением или ложной тревогой. Джим включил оба двигателя на полную мощность, и катер рванулся вперёд. Однако на этом участке Стикса течение было сильным, а они двигались против течения. Джим оглянулся. Ветер разметал волосы, и ему пришлось оторвать одну руку от руля, чтобы убрать их с глаз. Чёрные штуки заметно приблизились. Теперь Джим разглядел преследователей. Это были маленькие и сгорбленные горгульи на водных мотоциклах – по две на каждом. Очевидно, что те, кто сидел впереди, управляли скутерами. А вот зачем с ними ехали пассажиры – это ещё предстояло выяснить. Долго ждать не пришлось. Горгулья, сидевшая сзади на ближайшем к катеру мотоцикле, достала откуда-то крюк наподобие пиратских абордажных крюков, на длинной верёвке, и принялась раскручивать его над головой с вполне очевидными намерениями, а именно – зацепить катер. Джим повёл катер зигзагом, чтобы по возможности усложнить ей задачу. Он поглядел на Дока:

– Чего им надо?

– Я так думаю, это рекруты из Геенны в поисках нового мяса для пыточной.

– Ты же сказал, что туда приходят по собственной воле.

– Ну да, это те, кто приходит. Но как видно, у местных нет особенных предубеждений насчёт затащить к себе проезжающих мимо ни о чём не подозревающих путешественников. Забавы ради. Место здесь специфическое, сам понимаешь. Полное беззаконие и беспредел.

Последний бросок горгульи недотянул меньше фута до кормы катера, и Джим резко вывернул руль, так что катер пошёл чуть ли не поперёк реки.

– В Геенну я не собираюсь. Большое спасибо.

– Тут я с тобой солидарен, сынок. Подержи пока катер ровно, а я пока кое-что предприму.

Джим кое-как выровнял катер. Док тщательно прицелился из Пистолета, Который Принадлежал Элвису, но катер все равно изрядно трясло и мотало, так что стрелять с него по движущейся цели было достаточно проблематично. Джим смотрел прямо вперёд, держа курс. Потом он услышал подряд три выстрела. Он оглянулся, и скутеров уже не было. Остался лишь дым над водой и два-три каких-то обломка. Джим усмехнулся:

– Ты заебись, бля, стреляешь, Док Холлидей.

Он думал, что Доку будет приятно – пусть и своеобразный, но всё-таки комплимент, тем более от души, – но лицо стрелка было встревоженным.

– В других обстоятельствах я бы не стал с тобой спорить, но дело в том, что я не стрелял. Ни единого выстрела.

– А как же тогда… кто же их сбил?

– Я не знаю. Что-то из-под воды. Они просто взорвались, все три. Я тут вообще ни при чём.

* * *

Эйми Макферсон три дня не выходила из комнаты. Она ещё дважды падала в обморок, причём, как говорится, ни с того ни с сего – на пустом месте, и ей стало казаться, что монахини и даже кое-кто из Серафимов и ангелов поглядывают на неё как-то странно. Она ни капельки не сомневалась, что между собой они обсуждают это и пытаются понять, что происходит с их предводительницей, Божественной Матушкой, наместницей Господа на Небесах, – уж не теряет ли она свою власть, а заодно и связь с реальностью.

Сперва были только тревога и злость на Сэмпл – почему она не выходит на связь?! Потом начались эти непонятные вторжения: мультяшные крысы, морские чудовища, НЛО. А дальше удары пошли вовнутрь, прицельным огнём прямо в Эйми. Сперва – странные боли в животе и одышка. Потом – головные боли и головокружения, когда двоится в глазах. И наконец, обмороки. Даже, наверное, не обмороки, а припадки. Первый случился с ней на террасе, когда она прогуливалась в компании своих монахинь. В голове как будто зажёгся ослепительный белый свет, её повело, и очнулась она уже на полу. Второй обморок приключился, когда Эйми была одна у себя в комнате и никто её не видел. И это единственное, что радует. На этот раз белого света не было, зато было кошмарное ощущение, будто она тонет, она по-настоящему задыхалась и хватала ртом воздух, словно рыбка, которую вытащили из аквариума.

Третий припадок был хуже всего. Она проверяла ежедневные отчёты вместе с тремя доверенными монахинями, и вдруг у неё возникло пронзительное ощущение, которое она могла охарактеризовать только как мощный, всепоглощающий, грандиозный оргазм – и это при том, что в жизни не употребляла подобных определений. Под изумлёнными взглядами ошеломлённых монахинь, Эйми вскочила на ноги, сделала пару нетвёрдых шагов и упала на колени. Потом перевернулась на спину и принялась извиваться, зажмурив глаза и выгнув спину дугой. Она кричала и выла, звала Господа и Иисуса, несла какой-то бессвязный бред, в котором преобладали две фразы: «Да, еби меня, сукин ты сын! Заеби меня до смерти!» Она повторяла их снова и снова, словно какую-нибудь нечестивую молитву. Потом потеряла сознание и пролежала в глубоком обмороке бог знает сколько времени, а когда очнулась, в комнате собралось около десятка монахинь, уже готовящихся совершить полномасштабный обряд по изгнанию бесов.

Стараясь скрыть страх и смущение, Эйми вскочила на ноги и пробормотала какое-то сбивчивое, неубедительное объяснение насчёт спиритического явления. Было видно, что монахини не поверили ни единому слову. Выразительно переглянувшись, они разошлись по своим кельям, а Эйми заперлась у себя в спальне, уверенная, что только что пережила призрачный копирэффект от Сэмпл, которая занималась сексом. Эйми давно уже жалела, что доверила Сэмпл такое ответственное поручение. И вот – лишнее тому подтверждение. Вместо того чтобы заниматься делом, Сэмпл устроила себе большие каникулы – такое развратно-порнографическое турне.

Но эти припадки были далеко не единственным признаком, что на Зиминых Небесах что-то явно не так. На самом деле Эйми не покидало стойкое ощущение, что вся структура Небес разваливается на части. Поначалу всё было ещё не так страшно: у ангелов начали выпадать перья из крыльев, сдохла парочка птичек – их нашли лапками кверху на террасе, выходившей на озеро. Две сосны на той стороне озера, видимо, подхватили какую-то непонятную древесную болезнь – неизвестно откуда взявшуюся, – с них осыпались все иголки, и они стояли теперь абсолютно голые. Лазурное небо и синее озеро периодически тускнели и становились мутно-серыми. Ветер, похоже, дул всегда только с Голгофы, распространяя зловоние. Трава на лужайках, когда-то сочная и зелёная, местами пожухла или увяла совсем. Стены храма на мысе покрылись какой-то тёмной и нездоровой плесенью, воздушные девственницы больше не танцевали, теперь они в основном резались в кости.

Посторонние вторжения возобновились. После НЛО было временное затишье, а потом на небе начали появляться странные облака, какие-то угловато-абстрактные и тревожные. Однажды по небу пролетела целая эскадра зловещих чёрных бомбардировщиков с эмблемой черепа и скрещённых костей на фюзеляже – пролетела и скрылась за белыми горами за озером.

С этими припадками, бомбардировщиками и прочим Эйми была уже на грани срыва. Ей нужно было уединиться, спрятаться от всех этих кошмаров и спокойно подумать, что делать. Так что Эйми заперлась в комнате, которая представляла собой идеальный куб с серыми стенами, угнетающе тесный и абсолютно пустой, – если не считать соломенной подстилки на голом каменном полу, гвоздя, вбитого в стену, где висела узловатая плеть для умерщвления плоти, – и верхним светом, настолько резким и ярким, что под ним нельзя было расслабиться ни на секунду. Эту комнату Эйми соорудила специально для упражнений в смирении и размышлений, впрочем, как выяснилось уже очень скоро, ни то, ни другое особенно не помогло. Первый день она провела, занимаясь самобичеванием и горестно стеная, она хлестала себя кнутом до крови, но эти самоистязания не принесли желанного облегчения. Просветление не наступило. Откровение не явилось. Спасение – тоже. Равно как и душевный покой. Были только ярость и злость. Злость на Сэмпл. Где она? Чем занимается? Что вообще себе думает?!

На второй день своего добровольного заключения Эйми материализовала телевизор в надежде увидеть сестру, но даже такое простое действо пошло совершенно не так, как задумано. Эйми хотела материализовать скромный «Сони Тринитрон», но вместо него появилась какая-то сомнительная конструкция с открытой схемой, странным треугольным экраном и без пульта. Эйми, наверное, раз двадцать отправляла этот кошмар обратно и пыталась вызвать нормальный человеческий телевизор, но у неё ничего не получалось. Наконец, Эйми смирилась и попробовала включить это «чудо технической мысли». Но и тут ничего не вышло. Эйми не только не смогла настроить нормальный приём, но так и не разобралась, где тут переключать каналы. Телевизор показывал. Но показывал что-то странное: бессвязные и беззвучные картинки, сменяющие друг друга со скоростью нарезки в музыкальном видеоклипе – ядерный взрыв; какой-то костюмированный парад; гигантские муравьи методично уничтожают автозаправку; непристойное телешоу, где молодые мужчины и женщины расхаживают взад-вперёд, абсолютно голые, по длинному узкому подиуму; чёрно-белая реклама сигарет «Филипп Моррис»; зернистое садомазохистское порно; какой-то небритый мужик в чёрных кожаных штанах и грязной рубашке пробирается по болоту в компании маленького зверька непонятной породы; тот же мужик с ещё одним мужиком, постарше, плывут на лодке по реке; гарем какого-то восточного шейха; сцена из «Околдованных» с Агнес Мурхед в роли Эндоры; огромный чернокожий мужчина с золотым копьём атакует толпу в облаке пыли; публичная казнь через повешенье; овца с чёрной мордой бредёт по пустыне, останавливается и пьёт из водяной скважины.

И всё в таком духе. А потом – к вящему ужасу ошеломлённой Эйми – на экране «зависла» одна картинка. Дальний план Сэмпл. Да, Эйми хотела увидеть сестру, но уж никак не в таком виде. Сэмпл лежала, распростёртая на огромном ложе, вроде бы в каком-то шатре, очень большом и красиво убранном, так вот – она лежала распростёртая на ложе и неистово совокуплялась с каким-то высоким мужчиной с почти совершённым телом и лицом, как у киноактёров 1950-х годов. Неожиданно прорезался звук, оглушительно громкий в гулком пустом пространстве:

– Да, еби меня, сукин ты сын! Заеби меня до смерти!

Снова и снова, в похотливом, ритмичном повторе. Эйми узнала фразу. Она выкрикивала эту мерзость во время своего припадка. Она закусила губу – сильно-сильно, до крови, – но ничего не сказала. Она лишь закричала, когда Сэмпл, сделав короткую паузу между движениями своего непотребного сладострастия, посмотрела прямо в «камеру» и подмигнула Эйми:

– Привет, сестричка. Жалко, ты далеко! У тебя сигарет нет, случайно?

* * *

Сэмпл лежала прикрыв глаза. Дыхание медленно восстанавливалось. Когда, интересно, настанет счастливый час и она сможет снова заняться сексом исключительно ради собственного удовольствия? Ей уже надоело, что она постоянно оказывается в таких ситуациях, когда единственный способ спасти свою задницу – это подставить оную задницу местному первому парню на деревне, причём эти первые парни неизменно оказываются законченными мудаками и клиническими психопатами. Сначала – Анубис, теперь – этот ветхозаветный придурок, семи футов ростом и с самомнением ему под стать. Хотя, если честно, секс с этим лже-Моисеем был не таким уж противным. Даже наоборот. Он оказался партнёром вполне восприимчивым и даже где-то внимательным, и ему было явно не всё равно, получает она удовольствие или нет.

Очевидно, пока он водил по пустыне эту толпу злобных уродов из Библейского Пояса, у него не было никаких шансов на длительные романтические отношения с какой-нибудь более-менее симпатичной женщиной; когда он в первый раз привёл Сэмпл к себе в шатёр и наблюдал, как она моется в фарфоровом тазу, у него глаза съехались в кучку – так сильно ему хотелось. Впрочем, Сэмпл этого и добивалась. Она стояла в тазу абсолютно голая, и не стеснялась своей наготы, и лила на себя драгоценную воду в таких количествах, что если бы это видели люди снаружи, их бы удар хватил от возмущения. Пока Сэмпл мылась, она рассказала Моисею о своих приключениях в Некрополисе – разумеется, этот рассказ был тщательно отредактирован и существенно сокращён. Моисей же смотрел, как она трёт себя матерчатой мочалкой, уделяя особое внимание груди, ягодицам и внутренней стороне бёдер, и у него ум заходил за разум. И куда вдруг подевалась вся библейская праведность?! Сэмпл даже не успела как следует вытереться, Моисей подхватил её на руки и отнёс на кровать – большую и, надо сказать, просто роскошную для походной койки: шёлковое бельё, меховые покрывала, вышитые подушки.

Спустя пятьдесят пять относительных минут, Сэмпл прислушалась к своим ощущениям. Она была полностью удовлетворённой. Вероятно, вся в синяках. И ей ужасно хотелось курить. В общем и целом она осталась довольной. Единственное, что подпортило удовольствие, – беспричинное и абсурдное ощущение, что Эйми каким-то образом наблюдает за ней с Моисеем в самый разгар их постельных игрищ. Похожее ощущение Сэмпл испытывала и раньше, ещё при жизни, когда они с Эйми, были одним существом и Сэмпл приводила домой ковбоев и матросов; Эйми делала вид, что её как бы и нету, но все равно получала свою порцию кайфа.

Моисей лежал на спине. Глаза закрыты, грудь вздымается и опускается в такт дыханию, в уголках губ играет улыбка патриаршего удовлетворения. Когда Сэмпл спросила его про сигареты, он открыл глаза и улыбнулся:

– Если следовать исторической правде, то сигареты изобретут лишь через пять тысяч лет.

– То есть ты хочешь сказать, у тебя нет сигарет?! И кстати, об исторической правде. Что-то я не заметила, чтобы этот шатёр как-то ей соответствовал.

И действительно. По сравнению с жалкими палатками верных последователей пророка обстановка в шатре Моисея складывалась в основном из артефактов девятнадцатого и двадцатого веков. Тут было прохладно, будто работал скрытый, бесшумный кондиционер. На маленьких раскладных столах лежали журналы и книги, в одном углу – шатёр был не круглый, а прямоугольный – стоял небольшой холодильник и питьевой фонтанчик. Мавританские занавески и персидские ковры создавали уют и декор. Сэмпл мысленно пожалела тех бедных придурков, которым приходится таскать это всё на себе по пустыне, когда Моисеево племя снимается с места. Сэмпл также заметила, что по всему шатру стояли часы и другие приборы для измерения времени, от песочных часов до модерновых цифровых хронометров. Внушительная коллекция. Прямо какой-то фетиш времени.

Моисей приподнялся на локте и принялся перебирать всякую мелочёвку, наваленную в беспорядке на столике у кровати. Наконец он нашёл, что искал: «Лаки Страйк» без фильтра, в довоенной, красной с зелёным, пачке. Он достал одну сигарету, постучал ею о ноготь большого пальца и сам сунул её Сэмпл в губы.

– А прикурить?

Сэмпл знала: единственный способ общаться с такими, как Моисей, – ни в коем случае не давать им спуску. В своё время она повидала немало таких мужиков. Все эти странствующие проповедники – то же самое. На публике проповедуют праведный образ жизни, семейные и моральные ценности, нравственную чистоту, грозятся вечным проклятием и адским огнём, а запершись у себя в номере, дуют литрами запрещённый джин и всю ночь напролёт развлекаются с парочкой-троечкой профессиональных грешниц или энтузиасток-любительниц. Как прирождённые лицедеи, они знают, чем «зацепить» толпу. У них, как правило, есть хоть какой-то стиль – вот как у этого Моисея.

Он снова порылся в вещах на столике и нашёл коробок спичек ядовитого ярко-розового цвета с надписью КУКОЛЬНЫЙ ДОМИК. Очередной фетиш? Надо об этом подумать, решила Сэмпл. Но потом, не сейчас.

Она с благодарностью затянулась дымом и обвела взглядом шатёр:

– А ты тут неплохо устроился, я смотрю.

Моисей оглядел шатёр с видом гордого собственника:

– Поверь мне на слово, это не такая уж и синекура – работать пророком Господа. Так что, думаю, я заслужил некоторые бытовые удобства.

– А с народом проблем не бывает? Разве никто сюда не заходит и не задаётся вопросом, что что-то здесь явно не так? В смысле исторической достоверности? Они, конечно, тупые как пробки, но у тебя тут столько всего… хватит с избытком, чтобы поднять мятеж даже среди законченных идиотов.

Моисей рассмеялся:

– Сюда никто не заходит.

– То есть, как не заходит? – удивилась Сэмпл.

– Они думают, что у меня тут Скрижали Завета и если кто на них взглянет, то сразу ослепнет.

– То есть ты их откровенно дурачишь?

Моисей подмигнул:

– Дураки, они дли того и есть, чтобы их дурачить. Когда мы снимаемся с места и им приходится паковать мои вещи, я говорю, чтобы они крепко зажмурились и не открывали глаза.

Сэмпл ещё раз оглядела шатёр:

– А у тебя есть Скрижали Завета?

– Раньше были. Но на последней оргии с Золотым Тельцом у нас тут случилось одно разногласие, и скрижали разбились, все десять заповедей.

– А что было-то?

– Да этот туберкулёзный придурок, Док Холлидей, упился до невменяемого состояния, выхватил свой пистолет и попытался меня пристрелить. Мне повезло – не попал. У него золотые пули и Пистолет, Который Принадлежал Элвису, так что мне могло сильно не поздоровиться, если б меня зацепило.

– И что ты сделал?

– Я напустил на них плазму. Очень надеюсь, что эта сладкая парочка улетела прямиком в Большую Двойную Спираль.

– Парочка? А кто второй?

Моисей скривился:

– Холлидей и этот Моррисон.

Сэмпл мгновенно насторожилась:

– Моррисон?

– Джим Моррисон, этот певец из шестидесятых. Законченный алкоголик. А почему ты спрашиваешь?

Сэмпл постаралась не выказать своего любопытства:

– Да просто так. Недавно слышала это имя. Разумеется, вовсе не исключено, что этот придурок – ненастоящий Джим Моррисон. Тут много таких малахольных якобы Джимов Моррисонов, Джимми Хендриксон, Джерри Гарсия. Называются громкими именами, чтобы девок цеплять.

Моисей протянул руку и прикоснулся к груди Сэмпл. Похоже, ему хотелось ещё. У неё чуть не сорвалось, что и сам Моисей называется громким именем, так что чья бы корова мычала… но она прикусила язык. Сейчас не время для ехидных подколов. Пока что она неплохо справляется с Моисеем, но не стоит лишний раз испытывать удачу. Моисей уже придвинулся ближе и теперь облизывал ей ухо. В первый раз это было приятно – расслабиться после всех прошлых напрягов. Но одного раза вполне достаточно. Впрочем, Сэмпл знала, что если Моисей захочет ещё, она всё равно ему не откажет. А он хотел. Ещё как хотел. Она сомкнула ладонь на его твёрдом члене в полной боевой готовности и принялась легонько его поглаживать. Может, на этот раз ей удастся отделаться творческой мастурбацией. Она прошептала ему на ухо:

– У меня ощущение, что ты уже очень давно этим не занимался.

– Не то чтобы очень, но давно.

– Что, местные девушки все такие страшилы, что даже некого привести к себе на ночь? Кстати, мне интересно: если ты кого-то приводишь, ты что, завязываешь им глаза, чтобы они не ослепли, увидев Скрижали?

Моисей весь напрягся под её умелыми прикосновениями, а когда заговорил, то его речь прерывалась краткими вздохами удовольствия:

– Да, раньше я именно так и делал, но потом все равно приходилось от них избавляться. Чтобы чего лишнего не сболтнули.

Сэмпл на миг замерла. Что это значит, «приходилось от них избавляться, чтобы чего лишнего не сболтнули»? Он что, намекает… Её аж передёрнуло. Ни хрена себе откровение: патриарх – серийный маньяк-убийца.

– Ты чего? – обиженно проговорил Моисей. – Почему остановилась? Мне было так хорошо.

На этот раз Сэмпл не стала сдерживаться. Она сказала, что думала. Если ей предстоит возвратиться в Большую Двойную Спираль, может, оно и к лучшему. А то в теперешней инкарнации ей, похоже, суждено общаться исключительно с извращенцами и психопатами.

– А от меня ты потом тоже избавишься?

* * *

– Субмарина. Наверное, это была субмарина.

Джим улыбнулся:

– В наше время мы называли их просто – подводные лодки.

Док пожал плечами:

– А я, выходит, застрял во времени Жюля Верна. Но факт остаётся фактом. Что-то же их подорвало, этих горгулий.

Джим нахмурился. Теперь, когда опасность погони уже миновала, он немного замедлил ход и вёл катер на крейсерской скорости. Он оглянулся назад и посмотрел на обломки водных мотоциклов.

– Если это была подводная лодка, выходит, Геенна вроде как в блокаде.

Но Док не проникся этой идеей.

– За каким чёртом кому-то ставить блокаду на Геенну?

– Откуда я знаю? Я о том и говорю. Смысла нет никакого, Но тогда получается, кто-то нас очень любит и всячески нам помогает добраться до места. Ну, то есть куда мы едем. А поскольку я понятия не имею, куда мы едем, и что-то не помню, чтобы у меня были друзья, любовницы или покровители, у которых есть подводная лодка, то я в полной растерянности. Понимаешь, о чём я? Это очередная загадка. Есть над чем поломать голову.

Док опять взял бутылку, которую отставил в минуту опасности. Похоже, он не разделял тревог Джима.

– Я давно уяснил для себя одну вещь: голову лучше вообще не ломать. Здесь все не так, как мы привыкли при жизни, так чего зря напрягаться. Всё равно ничего умного не придумаешь.

Подход, может, и верный, но Джим его не разделял. Доку, конечно же, проще. Либо он пробыл в Посмертии так долго, что уже перестал волноваться за вероятные варианты будущего, либо знает что-то такое, чего не знает Джим. Знает, но не говорит.

– И тебя ни капельки не волнует, что с тобой будет?

Док на секунду задумался:

– Я стараюсь не волноваться, никогда. Но мне будет значительно легче, когда мы достигнем тоннеля.

* * *

Моисей поднялся с постели, подошёл к мини-бару в углу и неторопливо смешал два коктейля: ром с колой. Похоже, тревоги Сэмпл его позабавили.

– Не буду я от тебя избавляться. Ты совсем не такая, как эти кретины. Ты – совершенно другое дело. С ними я могу делать, что захочу. В смысле, они – моя собственность. Либо я сам их создал, либо они пришли ко мне из Спирали по доброй воле и остались здесь на условиях, что будут принадлежать мне душой и телом, каковыми я распоряжаюсь по собственному усмотрению. Разница между ними и овцами с козами так мала, что вообще не считается. Иногда я приношу в жертву овцу, иногда – молодую женщину. У тебя с этим проблемы?

Хотя сейчас они обсуждали её ближайшее будущее, вопрос самый что ни на есть насущный, поскольку решалась её судьба. Сэмпл все равно оценила ром с колой, поданный в высоком сапфирно-синем бокале с наледью. Это так не вязалось с ветхозаветной пустыней снаружи – и было так очаровательно в своей абсурдной нелепости. Также она оценила тело, которое сделал себе Моисей. С точки зрения эстетики, это было великолепное тело. Идеальные рельефные мышцы, идеальные пропорции, идеальная симметрия. Как у скульптур Микеланджело.

– Как-то не хочется, чтобы меня принесли в жертву.

Моисей протянул Сэмпл её коктейль.

– А что такого ужасного в человеческих жертвах? Разве Бог не велел Аврааму принести ему в жертву собственного сына? Сына убить ради Господа?

В другой ситуации Сэмпл, наверное, посмеялась бы над этим пророческим пафосом. Нести такой бред с таким важным видом – это действительно что-то с чем-то. Но сейчас ей было не до смеха.

– Не говори ерунды, Пророк Божий. «Сына убить ради Господа» – это вообще не из Библии, это из Боба Дилана. И Бог всё равно отказался от этой жертвы. Это было лишь испытание веры. Почитай «Бытие», двадцать вторую главу.

– Ты знаешь Библию?

Сэмпл уже начала раздражаться. Ей по-прежнему было страшно, но злость оказалась сильнее.

– Конечно, я знаю Библию. Я же вроде как половинка Эйми Сэмпл Макферсон, правильно?

Моисей резко обернулся и испытующе посмотрел на неё:

– И там, где ты обитаешь со своей сестрой, у тебя не было искушения злоупотребить властью над своими созданиями, унизить их, причинить им боль?

Сэмпл вспомнила про Голгофу Эйми и про свои собственные пыточные покои. ЕЙ не хотелось рассказывать обо всём этом Моисею, но и лицемерить тоже не хотелось. Поэтому Сэмпл решила уйти от ответа.

– Если ты переспал с женщиной, а наутро принёс её в жертву, это похоже на то, как бывает у богомолов. А мы же всё-таки не насекомые.

Моисей снисходительно улыбнулся:

– У богомолов самка убивает самца после совокупления.

Эта улыбка взбесила Сэмпл.

– Ладно, а как насчёт ритуальных серийных убийств? Это как-то наводит на мысли о Нормане Бейтсе.

– Я не держу мать в погребе. И к тому же что-то я сомневаюсь, чтобы бедняга Бейтс занимался сексом со своими жертвами.

– Но всё равно он их убивал.

– Я этих девочек не убиваю. Ты подумай как следует. Они уже мёртвые, правильно? Мы все уже мёртвые. Самое худшее, что с ними может случиться, – они вернутся обратно в Большую Двойную Спираль. А им это, может быть, только на пользу. Когда они соберутся опять воплотиться в реальность, они, может быть, выберут для себя что-нибудь поумнее. Невежество – выбор глупцов, но если глупцы способны чему-то учиться, они вскоре поймут, что невежество – это подъем по отвесной скале, где тебе не за что уцепиться, а внизу поджидают лишь острые камни.

– Как поэтично.

– Работа у меня такая. В частности, произносить поэтичные речи.

– Эту работу я знаю. Мы с сестрой помогали писать книгу об евангелизме двадцатого века. Жаль, что мы не дожили до телевидения. А то бы заделали своё шоу. Сколотили бы целое состояние. Может быть, даже открыли бы парк развлечений.

– Расскажи мне побольше. О себе и о сестре.

Несмотря на уверения Моисея, что он вовсе не собирается «избавляться» от Сэмпл, ей всё ещё было тревожно.

– Раньше мы были одним существом, теперь нас двое. Что ещё тебе надо знать?

– Ты, кажется, говорила, что оказалась в Некрополисе по поручению сестры.

Сэмпл задумчиво посмотрела на Моисея. До этой минуты она держала его за такого же параноидального психопата с непомерной манией величия, как и Анубис. Может быть, первое впечатление и вправду обманчиво. Похоже, она его недооценила. Моисей хотя бы слушал, что она говорит. Слушал и запоминал.

– Некрополис – это был только отправной пункт. К несчастью, там я связалась с Анубисом, что сбило все мои планы. А потом он устроил эти ядерные испытания, и мне удалось сбежать.

– А теперь ты связалась со мной?

Сэмпл прикрылась шёлковой простыней.

– То есть ты так это видишь?

– Я пока что не понял, как я это вижу. Сперва мне нужно побольше узнать о твоей миссии. По поручению сестры.

Сэмпл выдержала его пристальный взгляд. Может, поэтому Моисей и не собирается её убивать и даже пытается быть любезным? Сигаретку вот дал, угостил коктейлем… Что-то ему явно нужно. От неё или от Эйми. Осталось лишь выяснить – что.

– Это была никакая не миссия. Просто просьба.

– Миссия, просьба – не важно. Всё равно ты, по-моему, не хочешь рассказывать.

– Просто это семейное дело, а сестра очень не любит, когда говорят о её делах. С посторонними.

– Даже с теми, кто мог бы реально помочь?

Моисей смотрел ей прямо в глаза, и Сэмпл не могла отвести взгляда. Это было бы равносильно признанию своего поражения.

– Ты считаешь, что можешь чем-то помочь моей сестре? – Сэмпл чуть сдвинулась, так что шёлковая простыня натянулась у неё на груди. – Знаешь, мы с ней очень разные. Эйми совсем не такая, как я. Я, как бы это сказать… приземленней.

– Мне стало известно из достоверных источников, что твоей сестре нужна помощь в экспансии её Небес.

– Из каких достоверных источников?

– Ну, ходили такие слухи.

Сэмпл выругалась про себя.

– Слухи – это не достоверный источник. – Скорее всего это Эймины монашки. Язык без костей. Сэмпл всегда знала, что им нельзя доверять. – Но даже если сестре и нужна помощь с экспансией её Небес, ты что, собираешься ей помогать?

Моисей приосанился:

– Может быть.

– И в чём конкретно будет выражаться эта помощь?

Моисей указал жестом куда-то вдаль, на пустыню снаружи:

– У меня своя паства и неплохие способности к созидательной деятельности.

Сэмпл подумала, что разговор у них получается странный, но ей не хотелось, чтобы Моисей заметил её смущение. На самом деле, когда Эйми обратилась к ней с просьбой найти поэта, Сэмпл первым делом подумала про него, но потом отказалась от этой мысли. Она много слышала про этого предполагаемого Моисея и решила, что он не подходит – из-за своей явной психической неуравновешенности. Теперь, когда она узнала его поближе, то окончательно убедилась, что он больной на голову. Конечно, можно на все плюнуть, отвести Моисея к Эйми, и пусть разбираются сами. А Сэмпл спокойно займётся своими делами. Тем более что он прямо рвётся в помощники. Вот только с чего бы такое рвение. И тут она вдруг поняла, в чём дело…

Она все думала, что ему надо от Эйми, а ответ напрашивался сам собой. Она понимающе улыбнулась, глядя прямо в глаза Моисею:

– Тебе нужна Земля Обетованная, правильно? И ты нацелился на Небеса Эйми?

К чести Моисея надо заметить: когда его намерения были раскрыты, он не стал изворачиваться и юлить. Он лишь улыбнулся:

– Вот почему я не буду тебя убивать – чтобы ты мне рассказала, как их найти.

Сэмпл всё-таки выкупила себе жизнь. Но ценой новых проблем. Во-первых, ей так и не удалось избавиться от Моисея и его неумытой команды уродов. На самом деле она завязалась с ним ещё крепче. А во-вторых, если по правде, Сэмпл понятия не имела, как ей вернуться обратно к Эйми с её придурочными монашками и не менее придурочными мультяшными птичками.

* * *

Теперь по обоим берегам реки громоздились высокие чёрные скалы зловещего вида, будто отлитые из стекла. Небо превратилось в тонкую изломанную полоску мутно-серого цвета. По чёрным блестящим камням стекали потоки воды, а неровные изломы утёсов казались острыми словно бритва, – притронься к такому, и мясо срежет с костей. Вода в Великой реке стала густо-бордовой, в хлопьях пурпурной пены. В воздухе кружились снежинки такого же красного цвета. Было прохладно, хотя и не настолько, чтобы шёл снег. По-своему это было красиво, но Джиму сейчас было не до красот. Ему приходилось бороться с течением, удерживать катер на курсе и избегать острых стеклянных рифов, что грозили пропороть днище. Джиму все это очень не нравилось. И особенно после того, как им едва не снесло правый борт острым зазубренным выступом в чёрной скале. Он еле-еле успел вывернуть катер.

– Как-то оно все опаснее и опаснее.

Док сидел на корме с безмятежным, расслабленным видом.

– Не боись, Джимбо. Всё будет в порядке.

– Ты это серьёзно или тебе все равно? Ты не страдаешь болезненной тягой к саморазрушению?

– Я очень серьёзно. С нами ничего не случится.

– Меня терзают смутные подозрения, что ты знаешь что-то такое, чего я не знаю. А ты знаешь, но не говоришь. С чего бы это?

– Может быть, у тебя паранойя.

– Или ты что-то скрываешь.

Глаза Дока опасно сверкнули.

– Мне показалось или я уловил в твоём голосе злобу?

Может быть, Джим уже стал потихонечку привыкать к Доку, но он высказался, не думая о последствиях:

– Все правильно, не показалось. Мне уже осточертела и эта река, и вообще все. Я хочу знать, куда мы едем. К чему, бля, такая секретность?

– Как я уже говорил раньше, у нас тут не увеселительная экскурсия, и я, бля, не гид. Скоро приедем, сам все увидишь.

– А что за тоннель, о котором ты упоминал?

– Сам все увидишь.

Джим уже окончательно распсиховался:

– А не пошёл бы ты на хуй, Док Холлидей!

Док рассмеялся:

– А ты смелый парень, Моррисон. Если тебя разозлить. Я знаю очень немногих людей, которые решились бы меня послать, стоя вот так вот близко и зная, что я вооружён, а они – нет.

Джим сделал глубокий вдох:

– Ну, может быть, это как раз я страдаю болезненной тягой к саморазрушению.

– Что вообще на тебя нашло?

Широким жестом Джим указал на реку и на стеклянные скалы:

– Ты посмотри вокруг. Чем дальше вверх по реке, тем хуже. Когда были джунгли, ещё было нормально, но потом – этот песчаный каньон, затонувший В-52, Геенна и вот теперь это. А что будет дальше, Док? Есть у меня смутное подозрение – ничего хорошего. Но хотелось бы всё-таки знать, чего ждать. Акул-людоедов? Гигантского спрута? Или мы просто плывём к Ниагарскому водопаду?

Док посмотрел на Джима безо всякого выражения:

– Мы плывём прямо к тоннелю.

– Ага. Вот, стало быть, очередной сюрприз.

– Минут через пять уже будет тоннель.

Джим надул губы:

– Но время здесь относительно?

– Вход в тоннель – зрелище впечатляющее. Если ты раньше его не видел.

Джим скривился:

– Минут через пять?

– Ну, плюс-минус.

Но не прошло и пяти минут, как впереди показался тоннель – хотя на тоннель это было совсем не похоже. Джим увидел скопление тонких высоких башен, даже выше стеклянных утёсов. Он оглянулся на Дока:

– Ты говорил, мы плывём в тоннель?

– Вход в тоннель здесь, в Посмертии, считается одним из чудес света.

– Прямо какой-то собор.

– Собор? По-моему, не самое подходящее определение. Да, вход в тоннель поражает и изумляет. Мне он всегда напоминал собор Святого Семейства в Барселоне, только значительно больше, но ведь и собор Гауди мало похож на собор…

Джим прервал Дока на полуслове, ему совсем не хотелось выслушивать длинную лекцию, тем более что Док явно собрался его поразить своими обширными познаниями.

– А ты что, бывал в Барселоне?

– Бывал. То есть уже после смерти. Я редко когда выбираюсь на Землю, но иногда выбираюсь. В виде бесплотного духа, понятно. Мы отправились в Барселону с одним свежепочившим испанским анархистом. Это было во время их Гражданской войны. Он хотел показать мне, как коммунисты сражаются с анархистами и как революция может бездумно разорвать на части себя самоё.

Джиму хотелось продолжить этот разговор, но внезапный всплеск волн вокруг катера заставил его полностью сосредоточиться на управлении. Однако очень скоро он убедился, что Док был прав. Да, вход в тоннель был похож на собор, но только издалека и только благодаря башням – вблизи всё это напоминало скорее собрание окаменевших киношных монстров-мутантов работы Курта Гейгера, известного мастера киночудовищ. Джим в жизни не видел ничего подобного, разве что в страшных снах. Впрочем, скромные фрейдистские ужасы как-то бледнели перед этим кошмаром. Похоже, архитектор, создавший эти ворота, воплотил в камне полный набор фобий больного разума.

Вскоре Джим стал различать детали. Казалось, здесь были представлены все чудовища из всех мыслимых и немыслимых мифов и демонологии. Крылатые змеи инков теснили горгулий из Нотр-Дама с их постаментов. Гром-птицы и драконы сплетались в невообразимых изломах тел с баньши и морскими чудовищами из северных легенд. Призраки и вампиры стояли в ряд вместе с ночными охотниками из африканских вельдов, чупакабрами и китайскими саблезубыми львами. И посреди всего этого, на гладком стекле размером с теннисный корт, теснились огромные буквы, иероглифы и идеограммы. Одна и та же фраза повторялась на множестве языков; на армянском, зулусском, латинском, на суахили и языке басков. Джим достаточно хорошо знал испанский, чтобы прочесть латинскую надпись, и ему стало не по себе. А потом он нашёл и английский вариант – выбитый элегантным романским шрифтом с засечками, – и у него все внутри оборвалось.

ОСТАВЬ НАДЕЖДУ, ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ.

Он обернулся к Доку и заорал:

– Мы едем сюда?!

– Это вовсе не то, что ты думаешь.

– Мы едем сюда?!

– У тебя в корне неправильные представления.

– Тебе кто-нибудь заплатил, чтобы ты притащил меня в это место, или это твоя идея? – Джим убрал руки с руля. – Вот что я тебе скажу. Я туда не поеду. Если хочешь поиграть в Харона, проводника в Царство Теней, сам становись у руля.

Как только Джим выпустил руль, катер вильнул в сторону. Док быстро вскочил, схватил штурвал и выправил катер.

– Ты все неправильно понимаешь, мой юный друг. Я просто подумал, уж если мы собираемся поднимать большой кипеж, чтоб всем чертям было тошно, лучше всего провернуть это прямо на месте.

* * *

Как Сэмпл и боялась, поход по пустыне в компании Моисея и его племени оказался делом весьма непростым, хлопотным и изнурительным. Тогда, в самом начале, Моисей так поспешно увёл Сэмпл к себе в шатёр, что у неё просто не было времени осмотреться как следует. Но теперь она увидела, что бродячий дурдом из новых Детей Израилевых был значительно больше, чем ей показалось вначале. В смысле – по численности населения. Небольшая толпа оголтелых тёток, оказавших ей столь нелюбезный приём, была только малой его частью. Причём, помимо непробиваемой тупости, все дщери и сыны Израилевы отличались ещё и изрядной заторможенностью. Глядя на эту оборванную толпу, которая не вызывала в душе никакого другого отклика, кроме гадливого омерзения, Сэмпл в который раз задалась вопросом, почему столько людей в Посмертии, при всех здешних возможностях, выбирают себе настолько жалкие роли. Неужели им это нравится?!

По примерным прикидкам, Моисей имел в своей пастве около трёх тысяч душ, которых можно условно назвать людьми, и около девяти тысяч голов скота, включая овец, коз, мулов, ослов и верблюдов. Поднять этих условно людей и организовать на очередной переход – само по себе представляло большую проблему. Ведь им надо было собраться, свернуть палатки, нагрузиться по самые уши, да ещё и следить за скотом и детьми. Вот вроде бы все собрались и можно было идти, но тут выяснялось, что стадо овец разбрелось по пустыне и его надо собрать, или у кого-нибудь потерялся горшок, или мех для воды, или постельные принадлежности, или какой-нибудь ребятёнок утопал неизвестно куда, и мать, заливаясь слезами, носилась по всему лагерю в поисках своего драгоценного чада. А свернуть Моисеев шатёр и собрать все его вещи – это вообще разговор отдельный. Семеро мужиков еле управились за два часа. Они бы, наверное, справились и быстрее, если бы им не приходилось работать, крепко зажмурив глаза, то есть только на ощупь, чтобы, не дай бог, не ослепнуть при виде несуществующих Скрижалей Завета. И вот наконец патриарший шатёр худо-бедно свернули, все имущество разложили по сундукам и мешкам и кое-как распределили на спинах мулов и на плечах самых сильных мужчин и женщин.

Пока Дети Израилевы готовились к переходу, Моисей как ужаленный носился по лагерю, подгоняя своих людей, и вопил дурным голосом, выведенным к тому же на полную мощность, с реверберацией и всеми делами, так что всё это напоминало – в смысле по звучанию, – как Элвис Пресли записывал «Отель, где разбивают сердца» в большой гулкой студии RCA. Сэмпл заметила, что несмотря на создаваемые Моисеем убойные звуковые волны, дело быстрее не продвигалось. Люди как бы и не обращали внимания на разбушевавшегося патриарха. Единственное, чего он добился, – это перепугал всех животных, которые в панике разбежались, так что потом их пришлось собирать по пустыне. Также усиленный голос Моисея, по какой-то необъяснимой причине, действовал как мощный афродизиак на некоторых верблюдов. Стоило Моисею открыть рот, и верблюды-самцы со свирепым рёвом набрасывались на ближайшую соседку или соседа, вне зависимости от пола. Наверное, незачем говорить, что эти всплески дромадерских страстей никак не способствовали ускорению процесса сборов.

Пока все вокруг суетились, Сэмпл просто сидела-ждала, ничего не делая. Вообще-то она не любила ждать, но сейчас был как раз тот редкий случай, когда ей хотелось продлить ожидание. Чем дольше они будут возиться, тем дальше тот неприятный момент, когда Моисей наконец сообразит, что Сэмпл понятия не имеет, как пройти на Небеса Эйми. Они с Моисеем заключили сделку. Она покажет ему дорогу на Эймины Небеса, а он не даст племени, до сих пор убеждённому, что Сэмпл – нечестивая дьяволица из пустыни, забить её камнями. Похоже, Моисей был не очень знаком с методами перемещения в загробном мире. Согласно его представлениям – кстати, ошибочным – география Посмертия представляла собой лишь обманчивый символ, и если Сэмпл готова привести его на Небеса, то общей энергии племени будет достаточно, чтобы выбросить их двоих в режим телепортических вихрей, а там уж Сэмпл найдёт дорогу чисто интуитивно – вроде как животные, всегда возвращающиеся к дому, повинуясь условным рефлексам. Моисею не было никакого дела до своих людей. Ему нужна была только их совокупная энергия. Он вовсе не собирался тащить их с собой на Небеса. Пусть сами ищут пути к спасению. Если перефразировать Вуди Гатри, с которым Сэмпл как-то провела незабываемую ночь в апельсиновой роще в Тарзане: ну ладно, пока, было кошмар как погано с тобой пообщаться. Сэмпл решила, что какое-то время ей, наверное, удастся поводить Патриарха с его армией оборванцев взад-вперёд по пустыне, пока она будет обдумывать ситуацию и искать выход. Она только очень надеялась, что на этот раз выход будет не столь радикальным, как ядерный взрыв.

Когда Моисей попросил указать направление для первого марш-броска в предположительно долгом и трудном пути к Земле Обетованной, она огляделась по сторонам и указала на горизонт, где смутно маячили горы.

Моисей прищурился, глядя вдаль:

– Так куда?

– Видишь гору, похожую на кошку, лежащую на спине? Вот прямо к ней и идём. А дальше я покажу.

Моисей поглядел на неё с сомнением, но поблизости были верблюды, так что он не стал включать голос на полную мощность:

– Ты уверена?

Сэмпл изобразила обиду:

– Конечно, уверена. Я же оттуда пришла, правильно?

– Ты знаешь, что будет, если ты меня обманешь.

– Я что, похожа на идиотку?

– Просто лишний раз напоминаю.

– Не надо мне напоминать. Мне и так нелегко сориентироваться, и я не могу определяться в пространстве, когда на меня постоянно давят. Просто иди к той горе.

Хотя Сэмпл и указала направление, но это ещё не означало, что племя сразу же двинется в путь. Прошло полчаса, и Сэмпл уже начало казаться, что Дети Израилевы вообще никогда не сдвинутся с места. Но вот наконец авангард, состоящий из сотни овец и десятка смуглых пастухов, медленно двинулся со стоянки, где раньше был лагерь, в пустыню. Впереди важно вышагивал старый матёрый козёл с остекленевшим взглядом и жёлтыми бесформенными рогами. Интересно, подумала Сэмпл, кем он был в прошлой жизни?

В общем, племя пошло. Надо признать, смотрелось все это весьма впечатляюще. Людская волна как будто накрыла собой пустыню, медленно, но верно поглощая пространство. Да, они немытые и невежественные, они погрязли в суевериях, их умы – и без того не особенно крепкие – смущены поучениями Моисея, капризного и деспотичного лидера, который часто сам себе противоречит, но в них была некая несгибаемая, по-хорошему упёртая решимость, вызывавшая невольное уважение. Они несли на руках детей, тащили тюки с вещами, толкали перед собой нагруженные тележки, гнали скот, их сандалии вздымали песчаную пыль, – но на их лицах читались тупой оптимизм, не омрачённый никакими сомнениями, и бесконечное терпение и вера, что когда-нибудь – пусть очень не скоро, но всё же – они выйдут к Обетованной Земле, как и было обещано; там будут реки из мёда и молока, и их долгие мытарства наконец завершатся. А козёл с бесформенными рогами вёл их вперёд, за собой. Сэмпл даже стало немного грустно: такая огромная вера – и какое огромное разочарование ждёт этих людей впереди.

На самом деле Сэмпл думала, что Моисей сам поведёт свой народ. Хотя бы из тех соображений, что впереди не так пыльно. Но к её удивлению, он занял позицию где-то в районе десятого ряда, если считать от начала, точно по центру колонны. С точки зрения военной стратегии, это, конечно, имело смысл – если бы на колонну напали, Моисей оказался бы защищённым со всех сторон. Вот только кому придёт в голову нападать на такую толпу в пустыне, где, очевидно, никто не живёт – кроме самого Моисея и его племени. Но уже очень скоро Сэмпл убедилась в поспешности своих выводов. Похоже, эта пустыня не такая уж и необитаемая, как Сэмпл решила вначале. Вот впереди показалась заброшенная, раскуроченная автозаправка. Судя по масштабу разрушений, по ней, наверное, прошлись гигантской сенокосилкой – причём недавно. Сломы на деревянных досках были ещё относительно свежими. Увидев упавшую вывеску «Exxon», развороченные колонки, сплющенный автомат для продажи напитков, Сэмпл быстро взглянула на Моисея.

Она хотела с ним заговорить, но он целеустремлённо шагал вперёд, опираясь на свой резной посох и глядя прямо перед собой, – и она поняла, что для него этого места просто не существует. Она огляделась – а как остальные, – но, судя по их тупым лицам и пустым глазам, они тоже будто и не замечали заправку. Похоже, её видела только Сэмпл. И она решила, что лучше пока промолчать. Пока она не поймёт, что происходит.

Потом они прошли мимо открытого автокинотеатра, занесённого песком. На покосившемся щите у въезда висели выцветшие афиши последнего сдвоенного сеанса. «11 друзей Оушена» и «Дыра в голове». Экран остался почти не тронутым, если не считать большой дырки в центре, – словно кому-то из зрителей не понравился фильм и он со злости порвал экран. И опять Моисей и его люди вроде как ничего не заметили. Не заметили они и перевёрнутый «паккард», на который наткнулись через полчаса. Автомобиль лежал на боку, весь развороченный и побитый – будто по нему прошлись той же сенокосилкой, что и по автозаправке. И опять же совсем недавно. Краска на корпусе ещё не выцвела; металлические срезы были нетронуты ржавчиной.

Сэмпл задумалась об этом несходстве зрительного восприятия, и у неё появилась надежда. Может быть, в этих местах происходят самопроизвольные сдвиги реальности и в какой-то момент ей удастся исчезнуть в параллельном пространстве – и больше уже никогда не видеть ни Моисея, ни его неумытую паству. В последнее время в загробном мире явно творятся какие-то странности, и Сэмпл все это порядком достало. Больше всего ей хотелось домой. У неё в душе уже затеплилась надежда на паранормальный побег, и тут вдруг козёл – тот, что шёл впереди, – резко замер на месте.

Козёл резко замер на месте и встревожено повёл головой. Земля содрогнулась. Один раз, второй, третий. Дети Израилевы в ужасе остановились. Все как один. Никто не решился заговорить. Они просто стояли вытаращив глаза. Даже овцы не блеяли, даже младенцы и те перестали плакать. А потом воздух вспорол страшный хриплый вопль, хоть и далёкий, но все равно оглушительный:

– Грррраааауууууввнвррррррр!

Толпа встревожено загудела. Сперва это был просто сдавленный шёпот, но он становился всё громче и громче:

– Зверь! Зверь! Грядёт Зверь! Господи Боже, спаси и помилуй. Зверь грядёт!

Сэмпл взглянула на Моисея и увидела, что он тоже напуган, как последний козопас. И тогда ей стало страшно.

 

ГЛАВА 6.

В аду не бывает дорожных карт.

Сам вход в тоннель напоминал человеческий рот, растянутый в злобной ухмылке, с хищным оскалом зубов в виде полуопущенной стальной решётки. Но Джиму было не до поэтичных сравнений. Он сидел сгорбившись на корме и методично нажирался. Но спиртное его не брало. То есть тело расслабилось, образовалась приятная лёгкость и всё такое, но мозг продолжал работать, воспринимать окружающее и думать. От этих раздумий хотелось выть. И Джим бы точно завыл, словно волк на луну, если бы на небе была луна. Мозг был точно испуганная обезьяна, забившаяся в самый дальний угол клетки – и рычит оттуда на железные прутья – и точно ящерица, что в минуту опасности лихорадочно пытается вспомнить, как изменить цвет и сделаться незаметной. После всего, что сказано, сделано, создано в воображении и увидено в галлюцинациях и кошмарных снах, после всех искушений, безумных фантазий и выдумок Джим наконец оказался в Аду. Единственное, что не давало ему сломаться, – жгучая злость. Злость на Дока, обманом заманившего его в это место. Да, его обманули, как маленького, – и что хуже всего, его обманул человек, которым Джим по-настоящему восхищался и уже начал считать своим другом.

Конечно, при жизни Джим решительно не верил во все кошмары и ужасы библейского Ада. Во-первых, они были какими-то слишком уж неправдоподобными, а во-вторых, в их описании не было никакой логики, но зато был избыток жестокости, совершенно ненужной и неоправданной. Какой смысл вечно мучить несчастных грешников за мелкие земные проступки, происходящие из свойственных человеку слабостей? Ад фундаменталистов казался Джиму слишком иррационально всепоглощающим. Почему мальчик, который тихонько дрочит на картинку из папиного «Плейбоя», должен вечно страдать в том же озере кипящей лавы, что и Гитлер, Пол Пот или Влад Цепеш, он же граф Дракула? Тем более что человек ко всему привыкает, а уж за целую вечность можно привыкнуть к любым неудобствам. И тогда озеро кипящей лавы уже перестанет быть наказанием. После первого шока нервные окончания просто сгорят, и человек больше не будет чувствовать боль. Так какой смысл варить грешника в кипящей лаве, если он ничего не чувствует?

Философия Джима относительно Ада складывалась наполовину из Декарта, наполовину – из «Затерянных в космосе». Ад не поддавался логическому объяснению, следовательно, его нет. И быть не может. Но, как и во всяком, кто вырос в более-менее религиозной, христианской семье, в нём жил ребёнок – в самых глубинах сознания, – и этот ребёнок иногда подавал робкий голос и напоминал, что Ад всё-таки существует и Джиму Моррисону – прямая дорога туда, потому что он проклят. Джим думал, что этот тоненький голосок умолк уже навсегда – после той ночи в Париже, в старомодной гостиничной ванне с ножками в виде когтистых лап, сжимающих шары, когда вода медленно остывала, и три грамма китайского белого бушевали у него в крови, и пустой шприц валялся на синем с белым плиточном полу, там, где Джим его бросил.

Даже среди этой мусорной свалки, в которую теперь превратилась его память, Джим помнил, какой была его первая мысль, когда он очнулся на этой стороне, в мерцающем поле Большой Двойной Спирали. Помнил чётко и живо. Священники, папы, пророки и консерваторы – они ничего не знают. Загробный мир – в миллион раз шизоиднее и психоделичнее, чем самое буйное воображение Иоанна Богослова. Он был прав, а они – не правы. Наши молитвы не доходят до Бога. Он не поддаётся на уговоры. И всё же, приближаясь к адским вратам, Джим явственно слышал у себя в голове тонкий, пронзительный голосок, все повторяющий с истерической ноткой, как перевозбуждённый ребёнок с неустойчивой психикой, у которого отобрали его риталин:

– А я же тебе говорил! Я тебе говорил!

Всё было чётко и ясно, гораздо яснее, чем он себе представлял. Пока что, за всю свою жизнь после смерти, Джим не сделал ничего продуктивного. В смысле творчества. Его единственное оправдание – он считал себя вправе устроить продолжительный отпуск после всего, что ему пришлось вытерпеть за последние годы жизни. Слишком многие люди в шестидесятых перекладывали на него свои психозы, страхи и надежды. До Чарли Мэнсона и его ражих девиц Джим был общепризнанным воплощением всего тёмного, что есть в человеке. Так что он заслужил передышку. И после смерти Джим, как говорится, оторвался по полной программе: сражался в заведомо проигрышной войне на стороне дионисийцев, пил по-чёрному, терял память – причём, видимо, не один раз. Может, ему надо было заниматься чем-нибудь конструктивным, набирать очки, вместо того чтобы тратить время на разнузданные развлечения? Или всё, что случилось с ним после смерти, было лишь садистским прологом, коварным затишьем перед грядущей бурей Божьего Гнева? Да, кажется, буря грядёт.

Он почувствовал это, когда прочёл легендарную фразу на вратах Ада: ОСТАВЬ НАДЕЖДУ, ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ. Тонкий испуганный голосок у него в голове окреп и заглушил все остальные мысли. Док Холлидей, Долгоиграющий Роберт Мур и все остальные, кого он встречал на пути к вечной погибели, – это были всего лишь вехи в тайном сговоре. Оставь надежду, Джим Моррисон, ты на пути в немыслимое.

– Я тебе говорил! Я тебе говорил!

Катер уже вошёл в тоннель. Его высокие мрачные своды напоминали декорации из «Призрака оперы». В другой ситуации Джим, наверное, оценил бы иронию – вход в Царство Проклятых представляет собой чуть ли не точную копию парижской канализации. По какой-то непонятной причине, может быть, чтобы не дать им возможности повернуть назад, течение реки изменило своё направление и теперь несло катер вперёд, подгоняя его. Док даже выключил двигатель – столь быстрым было течение. Пахло плесенью и застарелой пылью, почти как в склепе. Джиму показалось, что он слышал эхо тяжёлых стонов, но за шумом воды было трудно что-либо разобрать. А потом впереди показались какие-то огоньки, и Джим быстро взглянул на бутылку виски – сколько ещё осталось. На два пальца, не больше.

– Ладно, я думаю, Дьявол простит, если я заявлюсь к нему пьяный в мясо.

Джим попытался прикончить виски одним глотком, но лишь поперхнулся.

– Бля, ничего не могу сделать нормально.

Док, стоявший у руля, обернулся к Джиму:

– Знаешь что?

Джим сердито мотнул головой:

– Я с тобой не разговариваю.

– Ты ещё не оставил бредовую мысль, что я коварно и злобно тебя заманил в Ад?

– А ты меня не заманивал?

Док закашлялся и покачал головой: – Если я скажу «нет», ты всё равно не поверишь.

Джим скривил губы.

– У нас тут не экскурсия, ты не гид, и я все увижу сам.

Взгляд Дока вмиг посуровел.

– Позвольте заметить, сэр, вы испытываете моё терпение.

Джим сердито встряхнул бутылку.

– Хочешь скажу, что бы я сейчас сделал?

– Будь у меня дети, ты бы сожрал их живьём.

– Ты все правильно понимаешь.

– Уже через две с половиной минуты ты будешь слёзно просить у меня прощения.

Свет в конце тоннеля стал ярче. Джим глянул туда, потом снова на Дока:

– Ты так думаешь?

Док подправил штурвал, чтобы катер не зацепил бортом стену тоннеля в склизких зелёных водорослях.

– Я не думаю, я знаю.

– Ты, я смотрю, очень в себе уверен.

– Вот поэтому я и доктор, – сухо проговорил Док.

Джим не знал, что на это ответить. Док задумчиво почесал затылок.

– Ты мне напоминаешь одного моего приятеля, Луи Селина.

– И что это значит?

– Только ты не фашист.

– Рад это слышать.

– Понятное дело, его долгий день завершился наступлением ночи. Хотя веселье, конечно, продолжилось. До утра.

– И что это значит?

– Сейчас нет времени на объяснения.

И действительно. Катер уже выходил из тоннеля. Там было светло, не совсем день – но похоже. Джим не знал, как это сформулировать. И то, что он там увидел… в общем, он ожидал совершенно иного. Он представлял себе всякие ужасы, полыхающие озера, где вместо воды – алое пламя, толпы грешников – в адских муках, рогатых чертей. Ничего этого не было в помине. Джим даже слегка растерялся. Увидев его лицо, Док от души рассмеялся:

– Вот так-то, мой мальчик, хотя, конечно, ни в чём нельзя быть уверенным. В смысле, что всё это – на самом деле. Кое-кто утверждает, что это так, кое-кто – что нет.

– Так это Ад или не Ад?

– Большинство утверждает, что Ад, хотя означенное большинство, разумеется, заинтересовано в притоке туристов. Лично я всегда думал, что всё это – подделка.

Тоннель открылся в небольшую уютную бухту с причалами, наподобие порта в маленьком городке где-нибудь на востоке Средиземноморского побережья, в конце романтичного пятнадцатого столетия, когда князья занимались торговлей, а на море свирепствовали пираты. Освещение здесь было какое-то странное. Теперь Джим разобрался, в чём дело. Свет будто проходил через прозрачную голубую плёнку, натянутую на проломах в базальтовом потолке, который был слишком высоким, чтобы как следует разглядеть его снизу. К тому же его затягивали плотные облака. В порту было людно. Никто никого не терзал и не мучил. Народ занимался своими делами. В основном по торговой части.

Хотя в тоннеле Джиму и Доку не встретилось ни одной лодки, в бухте их было немало – и лодок, и больших кораблей из всех мыслимых исторических периодов. Лодки-такси в виде венецианских похоронных гондол, с чёрными шёлковыми драпировками с кистями и отделкой из чёрного дерева с инкрустацией из чёрного янтаря, сновали между причалом и большими судами, стоявшими на якоре неподалёку от берега. Джим заметил здесь даже речной пароход с гребным колесом. Будто прямо сейчас с Миссисипи. Он выходил в бухту из пролома в скале – видимо, из такого же тоннеля, через который проплыли Джим с Доком.

– Не совсем то, что ты ожидал, да?

Джим уныло покачал головой:

– Не совсем. Я бы даже сказал, что совсем не то.

– Можешь уже начинать извиняться.

– Я подумал…

– А мне казалось, тебя не так уж легко напугать.

– Когда я прочёл эту чёртову надпись…

– Но теперь тебе стыдно за свой психоз.

Джим понуро кивнул:

– Надо было не психовать, а подождать и посмотреть.

– Но тебе вбили в голову всякую ерунду, и она там засело крепко?

– Мне действительно очень стыдно.

– Но тебе трудно об этом сказать?

– Вообще, я стараюсь не попадать в подобные ситуации.

Док неожиданно рассмеялся:

– Ладно, сынок, не волнуйся. Я уж не буду тебя гнобить. Я сам не люблю признавать, что я в чём-то не прав. На самом деле ещё при жизни я как-то раз пристрелил одного старика, только чтобы не признавать, что он прав, а я – нет.

– Хорошо, ты меня не пристрелил.

Док внимательно посмотрел на Джима:

– А мог бы. Ты хоть понимаешь, чем рисковал?

– Кажется, да.

– Тогда в следующий раз постарайся такого не делать.

Док завёл катер на свободное место у одного из причалов. Он умело продел носовой фалинь в железное кольцо на пристани, завязал его хитрым узлом и повернулся обратно к Джиму:

– Ну что? Идём в Ад? Посмотрим, чем нас порадует этот город?

Джим обвёл взглядом причал:

– А катер? Ты его просто оставишь?

– А ты в ближайшее время собираешься вернуться на реку?

Джим покачал головой:

– Пока что-то не хочется.

Док подхватил свой измызганный плащ, но тут же бросил его на место – как будто решил, что его проще выбросить, чем почистить.

– Стало быть, оставляем катер. Кому-нибудь пригодится. Легко досталось, легко и ушло.

Они поднялись на причал по каменным ступенькам. Джим задумался над последней фразой Дока. Интересно, как это понимать? Но сейчас, кажется, было не время лезть к Доку с вопросами. Они влились в толпу на причале; та захватила их, как поток, и понесла за собой. Если это действительно Ад, то совсем не страшный, и как-то оно не похоже, чтобы здешние люди безмерно страдали, так что Джим решил больше не волноваться по этому поводу, равно как и о том, откуда у Дока был катер. В общем, как очень верно заметил Док, посмотрим, чем нас порадует этот город.

Сказать, что толпа на пристани была разношёрстной – это вообще ничего не сказать. Здесь как будто смешались все времена и народы. Тут были мужчины, и женщины, и вообще непонятно кто. Некоторых из этой толпы и людьми-то назвать можно было с большой натяжкой. Мимо Джима и Дока прошли трое ацтекских богов-ягуаров в компании двух странных существ, словно сшитых из кожи, – Джим таких уже видел в Геенне. Они разговаривали друг с другом на каком-то чудном языке, состоящем, казалось, из неразборчивого хрюкотания и пронзительного свиста. Джим с опаской покосился на «кожаных». Они, интересно, просто так здесь гуляют или у них в Аду есть какие-то обязанности? Если судить по Геенне, то с чувством юмора у этих ребят туговато. То есть оно, может быть, и присутствует, только это какой-то уж слишком замысловатый юмор. Потом Джим заметил, как здоровенный мостовой тролль и крестоносец в ржавой кольчуге случайно столкнулись плечами в толпе, – они остановились и принялись осыпать друг друга отборной бранью. Похоже, у них назревала драка. Мимо прошли, еле держась на ногах, три человекоподобных ящера с планеты Монго – все трое пьяные в хлам. Они то и дело натыкались на прохожих и периодически останавливались, чтобы шумно проблеваться джином пополам с жёлчью и серой. Прохожим, понятное дело, все это не очень нравилось, и они сдержанно и несдержанно матерились в адрес перебравших инопланетных рептилий.

Почти сразу за пристанью начинались высокие эскалаторы из меди, стали и тёмной бронзы – они уходили далеко вверх, так далеко, что даже не видно куда. По обеим сторонам этих движущихся лестниц стояли гигантские статуи ангелов смерти, их крылья, выгнутые дугой, образовывали арку над входом к эскалаторам, часть которых работала на подъём, часть – на спуск. Похоже, других входов-выходов на территорию порта не было. Джим подумал, что они с Доком идут на выход, и удивился, когда Холлидей повернул налево, к каменной колоннаде, под которой располагались ряды торговых киосков. Причём торговля шла бойко – если судить по очередям перед каждой палаткой.

– Сперва нам надо продать наши души. Видишь, там очереди.

Джим моргнул:

– Продать наши души? За каким чёртом кому-то нужны наши души?

Док пожал плечами, будто это было в порядке вещей:

– В этом Аду так положено. Расписываешься у них в журнале, вроде как продаёшь свою душу, а за это тебе выдают мешок местной валюты, чтобы ты её здесь потратил – на выпивку, наркотики, женщин – или проиграл в казино, в общем, хорошо провёл время.

Джим совсем растерялся:

– Вот, значит, как.

– Купля-продажа душ – основа местной экономики. В общем, ничуть не страннее обычной денежной системы. Спроси хоть у Джона Мейнарда Кейнса.

Джим махнул рукой, типа, ладно, уговорил, и пошёл вслед за Доком к ближайшей очереди.

– И всё равно есть в этом что-то зловещее – продать душу Дьяволу.

Док раздражённо взглянул на Джима:

– Слушай, Моррисон, сделай милость, исключи слово «зловещий» из своего словаря. Мы в Аду, если ты вдруг забыл. Что им ещё с тобой делать? Отправить тебя в Пеорию?

Очередь продвигалась быстро, и вот они уже стояли перед окошком, за которым сидел аккуратный клерк – в пенсне, строгом тёмном костюме, при галстуке-бабочке и высоком накрахмаленном воротничке, – вылитый счетовод из «Замка» Кафки. Он выложил перед ними две влажные глиняные таблички, покрытые письменами, похожими на следы птичьих лап:

– Вот здесь распишитесь, а попозже мы их обожжём.

Джим с сомнением взглянул на свою табличку:

– Разве не надо сначала прочесть, что тут написано? Прежде чем ставить подпись? А то я в своё время тоже подписывал, не читая, контракты и сильно потом жалел.

Клерк шмыгнул носом и посмотрел на Джима поверх своего пенсне:

– Вы читаете по древнешумерски?

– Нет.

– Тогда какие вопросы?

Джим вздохнул, взял стиль – остроконечную палочку, чтобы писать на глине, – и поставил свою подпись в указанном месте. Клерк выложил на стойку два больших кожаных кошеля, даже скорее мешка: один пододвинул Джиму, второй – Доку.

– Все, проходите. Не задерживайте остальных.

Как только они отошли от обменной палатки, Джим развязал свой мешок и заглянул внутрь. Сперва ему показалось, что там лежали большие золотые монеты типа испанских дублонов или мексиканских «двойных орлов». Он взял в руки одну – оказалось, это просто позолоченная пластмасса.

– Кажется, нас наебали. Это пластмасса.

Док, однако же, не проявил никаких признаков беспокойства.

– Они вполне платежеспособны.

– В Аду закончился золотой запас?

– А ты представь, если б они были из золота, как бы ты с ними таскался, с такими тяжёлыми?

Джим вынужден был признать, что это имеет практический смысл. Он так и сказал:

– Да, наверное, это имеет смысл.

Док оглядел толпу:

– Первым делом нам надо найти Вергилия.

– Вергилия?

– Был такой поэт, Вергилий, он водил Данте Алигьери по кругам Ада.

Джим скривился:

– Даже я это знаю.

– А теперь, когда туризм заменил пытки и муки, местные гиды называют себя Вергилиями.

Док показал на группу пожилых мужчин в светло-серых плащах, которые пристально изучали толпу, направляющуюся к эскалаторам на подъём:

– Вергилии.

– А разве нам нужен гид? Я думал, ты все здесь знаешь.

Док покачал головой:

– В последнее время в Аду стало модным менять географию, причём когда ты меньше всего этого ожидаешь. Порочная практика, кстати замечу. А Вергилии – немногие, кто умеет справляться с этими завихрениями и инверсиями пространства. Да и, кроме Вергилиев, больше никто не возьмётся тебя провожать. На самом деле так они зарабатывают на жизнь, на свою скромную долю посмертных радостей. Всегда полезно иметь при себе знающего проводника, во всяком случае, пока не доберёшься до нужного места.

– Выходит, в Аду люди тоже работают?

Док рассмеялся:

– А ты думал, что Ад – клоака недоразвитого капитализма и платного рабства?

Он сделал знак одному из стариков Вергилиев:

– Проводи нас, Вергилий. Будь так любезен.

Вергилий чопорно поклонился и направился к ним. Док достал из мешка две монеты. Церемонно поклонившись Вергилию, он вручил ему деньги:

– Onorate l’altissimo poeta. Наше почтение величайшему из поэтов.

Вергилий убрал монеты в карман:

– Поэт принимает и ценит проявленное почтение и отведёт вас туда, куда вам потребно.

Док кивнул:

– Тогда, подобно Орфею, начнём путь со схождения вниз?

Они направились к эскалаторам, но тут их внимание привлекла какая-то суета на причале. Там, в бухте, что-то происходило. На поверхность – как раз рядом с речным пароходиком с Миссисипи – всплыла большая подводная лодка, оформленная в вычурном барочном стиле со множеством декоративных излишеств. Судя по реакции толпы на пристани, это было необычное зрелище – даже для Ада. От чёрного железного чудища так и веяло стариной, веком этак девятнадцатым; только вот в девятнадцатом веке подводные лодки существовали разве что на страницах фантастических романов. Её борта украшали литые массивные барельефы в виде волн, раковин и дельфинов, а над водорезом красовался Нептун с трезубцем. Ряды стальных копий вдоль фюзеляжа, тоже богато украшенные, смотрелись весьма устрашающе – такие запросто сорвут днище любого надводного судна. Джим быстро взглянул на Дока:

– А это не наш ли таинственный благодетель с реки у Геенны?

– Боюсь, что так.

– Ты боишься?

Док кивнул:

– Вот именно. Я боюсь.

Джим посмотрел на подводную лодку:

– Похоже на «Наутилус» капитана Немо.

Док покачал головой:

– Это не Немо.

Тут в башне лодки открылся люк, и наружу выбрался – кто бы вы думали?! – сам доктор Укол, бог Вуду, в элегантном вечернем костюме. Двигался он как-то странно. Движения были угловатые и неловкие, как у взбудораженного паука. Док настойчиво потянул Джима за руку:

– Пойдёмте отсюда. И чем скорее, тем лучше.

* * *

– ГРРРРРААААААУУУВВВВРРРРРР!

Сэмпл была абсолютно уверена: если судить по отчаянным воплям Детей Израилевых, то упомянутый Зверь – это «Зверь багряный» из Апокалипсиса, – ни больше ни меньше. Могучий предвестник Конца Света, о семи головах, каждая – с десятью рогами, с медвежьими лапами и львиной пастью, согласно библейской рекламе. Но здоровенная зверюга, возникшая на горизонте, оказалась совсем из другой культурной традиции. Интересно, как этот гигантский зелёный ящер из японского кинематографа пост-ядерной эры очутился в дремучей библейской пустыне? Хотя, может, если ты большой и зелёный, размером с гору, то можешь ходить где угодно. Наверное, при других обстоятельствах слово «пост-ядерный» дало бы Сэмпл ключ к разгадке, но сейчас все её аналитические способности временно отключились – она застыла на месте с отвисшей челюстью, словно громом поражённая, как выражаются англичане.

– Годзил…

– ГРРРРРААААААУУУВВВВРРРРРР!

Под тяжкой поступью Короля Ящеров дрожала земля. Сперва над линией горизонта показались только его голова и плечи, но очень скоро он вышел весь. Его мощные лапы взбивали пыль, рождая небольшие песчаные бури при каждом шаге.

– Вот это да.

Сэмпл не знала, откуда она это знает, но какое-то шестое, седьмое, восьмое чувство подсказало ей, что нельзя произносить имя этого монстра вслух по-английски: это не только его разозлит – а последствия злости такой громадины вполне очевидны, – но и создаст очередной неблагоприятный резонанс по всему Посмертию. Вот почему она оборвала себя на полуслове. Зачем лишний раз раздражать зверюшку? У него и так был свирепый вид: глаза горят красным, гребень на спине дрожит мелкой дрожью. Сэмпл лихорадочно соображала, как назвать его по-японски. Годзиро? Кажется, так.

Моисеево племя меньше всего волновало, как называется это чудовище. Как бы ни звалось, от него надо было спасаться – чем все, собственно, и занялись, когда прошло первое потрясение. Они бросились врассыпную. Все как один: мужчины и женщины, овцы и козы, – а уж верблюды неслись настоящим галопом, делая тридцать, если не сорок узлов. Только Сэмпл осталась стоять на месте. Она и сама толком не понимала: то ли её просто парализовало от ужаса, то ли тут подключились ещё какие-то странные силы извращённого свойства. Да и какой смысл бежать? Даже если тебя подгоняет страх, всё равно невозможно спастись от чудовища с шириной шага в пятьсот ярдов. Как бы в подтверждение этой малоприятной мысли, Король Ящеров сделал ещё три шага и походя раздавил ногой около двадцати человек из Моисеевой паствы и несколько дюжин овец. Ещё один шаг – и вновь человек сорок закончили свой посмертный путь под гигантской четырёхпалой стопой. Годзиро слегка наклонился вперёд и принялся бить хвостом по земле. Только за пару-другую взмахов примерно двадцать процентов из оставшихся Детей Израилсвых отправились – в принудительном порядке – обратно в Большую Двойную Спираль.

– ГРРРРРААААААУУУВВВВРРРРРР!

Когда появился Годзиро, Сэмпл как-то выпустила Моисея из виду и теперь, оглядевшись по сторонам, с удивлением поняла, что его нигде нет. Странно, что он тоже вдарился в панику. Она-то думала, он останется гордо стоять на месте и хоть как-то попробует противостоять этой ходячей зелёной горе с хвостом. Но Патриарх позорно струсил. Может быть, эта пустыня и напоминала дешёвые декорации к низкобюджетному фильму на библейскую тему, но ведь он же её создавал, тратил время и силы?! Хотя, с другой стороны, это всего лишь догадка Сэмпл. Она ведь сама решила, что Моисей создал это пространство. Он же ни разу не обмолвился, как и почему оказался здесь вместе со своим народом. Может быть, он со своей толпой просто занял чужую территорию – скажем, где-нибудь на окраине загробной реконструкции Острова Ящеров. Ладно, хрен с ним, с Моисеем. Но вот почему она стоит на месте – ей самой до сих пор непонятно. У неё нет никаких притязаний на эту землю, и она совершенно точно не собирается вызывать на бой этого монстра. И всё-таки… всё-таки у неё была странная, совершенно нелепая, но при этом твёрдая уверенность, что мегазавр не причинит ей вреда.

Хотя, опять же, с чего бы ей, интересно, взяться – такой уверенности?! Судя по тому, как бесновался Годзиро, давя людей лапами и прихлопывая их хвостом, он явно намеревался уничтожить здесь всех и вся. Это было похоже на странный танец: ножкой топ, ножкой топ, развернуться, хлоп хвостом. Раз подпрыгнуть, два подпрыгнуть и опять взмахнуть хвостом. Земля при этом дрожала с силой хорошего землетрясения. Когда Годзиро передавил почти всех Детей Израилевых, остальные рассеялись по пространству, и Король Ящеров сменил тактику. Он прекратил танцевать и принялся скакать взад-вперёд, словно затеял играть в классики. Он методично давил уцелевших людей, как мальчишка давит муравьёв. Иногда останавливался и дышал синим огнём на тех, кому удалось избежать его давящих лап. Интересно, подумала Сэмпл, чем Моисей и его приспешники так разозлили Годзиро. Неспроста же он так злобствует. Если верить кино, подобные приступы ярости у него вызывали только высоковольтные провода и поезда токийского метро.

– ГРРРРРААААААУУУВВВВРРРРРР!

Кроме пары десятков самых проворных и быстрых, все Моисеево племя сошло на нет. Сэмпл осталась одна посреди пустыни. Годзиро не обращал на неё внимания – он деловито вытаптывал рощу из чахлых пальм, где попыталась укрыться большая группа этих псевдо Детей Израилевых.

Похоже, что Сэмпл была здесь единственным человеком, которым Король Ящеров совершенно не интересовался. Может быть, он её просто не видит? Может, пока они тут отвлеклись, случилось очередное искажение реальности? Ещё один огненный выдох – и последние из уцелевших в уничтоженной роще отправились на продолжительный отдых в Большую Двойную Спираль. А потом Годзиро обернулся и пошёл прямо на Сэмпл. Стоило ей лишь увидеть эти горящие красным огнём глаза, как вся теория – насчёт искривления пространства и собственной невидимости – пошла прахом.

Гигантский ящер вдруг замер на месте и секунд десять просто стоял неподвижно и задумчиво хмурил свой чешуйчатый лоб, глядя на Сэмпл. Потом он, похоже, что-то для себя решил и опять двинулся к ней. Но теперь его движения стали другими. Теперь он шёл медленно и осторожно – насколько это вообще возможно для существа столь громадных размеров. Похоже, он очень старался не особенно сотрясать землю, чтобы не напугать Сэмпл. Не сказать, чтоб у него это получалось. Земля все равно ощутимо дрожала при каждом его шаге, так что Сэмпл, чтобы не упасть, пришлось стать, пошире расставив ноги. Ей показалось, что Годзиро сейчас протянет переднюю лапу и подхватит её, как Кинг-Конг – Фей Брей или Джессику Ланж, смотря какая из версий фильма кому больше нравится. По сравнению с массивными ногами руки у Годзиро были относительно миниатюрными, даже можно сказать, изящными, но все равно каждая кисть была размером с железнодорожный вагон-платформу, и Сэмпл не особенно привлекала перспектива оказаться зажатой в такой вот ручонке.

Впрочем, Годзиро не стал её трогать. Он просто склонился над ней, так что его огромная голова оказалась в каких-то двадцати футах над землёй – достаточно близко, чтобы Сэмпл ощутила запах его дыхания с лёгким налётом озона и услышала, как бурчит у него в животе. Годзиро осторожно втянул в себя воздух, как будто обнюхал Сэмпл. Но даже лёгкого вдоха хватило, чтобы поднять небольшую песчаную бурю. Сэмпл зажмурилась и прикрыла глаза рукой:

– Блин, дружище! Ты осторожнее, ладно? А то я едва не ослепла.

Годзиро слегка распрямился и отступил на полшага. Хотя Сэмпл было сложно разглядеть его выражение, ей показалось, что вид у монстра сделался виноватым. Как будто он извинялся за причинённые неудобства. Но когда он подался назад, земля снова вздрогнула, и Сэмпл едва не упала. Однако возмущаться она не стала. Король Ящеров обошёлся с ней очень даже любезно: не растоптал её, не размазал по земле ровным слоем и не спалил своим жарким дыханием. Похоже, она его чем-то заинтересовала. Сэмпл вовсе не собиралась испытывать свою удачу и злить эту зелёную гору на ножках. Она лишь пробурчала себе под нос:

– Анубис и Моисей – это ещё куда ни шло, но если ты, большой мальчик, тоже захочешь со мной переспать, лучше сразу об этом забудь.

Годзиро наклонился ниже и пристально посмотрел на Сэмпл. Он прикрыл один глаз, чтобы лучше видеть – словно у него были проблемы с фокусировкой зрения на таком близком расстоянии. Пусть это был только ящер, но Сэмпл всё равно стало неудобно за свой замызганный вид, и она безотчётно оправила складки на своём жутком бесформенном платье.

– Если б я знала, что ты забежишь, надела бы чего-нибудь поприличней. Но боюсь, у меня сейчас туговато с нормальной одеждой.

Огромный красный глаз придвинулся ещё ближе. У него был вертикальный зрачок, как птиц, в нём Сэмпл увидела своё искажённое отражение.

– Ты, может быть, и не знаешь, но у некоторых народов считается неприличным в упор разглядывать незнакомую женщину. Тем более что ты японец. Ты просто обязан знать, как вести себя в обществе.

Не успела Сэмпл договорить, как с ней стало твориться что-то совсем уже непонятное. Ощущение было такое, будто самую её душу вытянуло из тела и понесло прямиком в этот огромный красный глаз. Она тяжело сглотнула:

– Господи, ну а теперь-то чего?

* * *

Джим, Док и нанятый ими Вергилий спускались вниз по бесконечному эскалатору. Последнее, что они видели, уходя из порта, – как Доктор Укол сошёл со своей лодки и направился к берегу прямо по воде. Из-под ног у него вылетали синие электрические искры и облачка шипящего пара, а толпа на пристани боязливо расступилась, заранее освобождая ему путь. Вергилий заметил, как занервничали его наниматели при виде этой чёрной фигуры в элегантном вечернем костюме и шляпе-цилиндре, и почтительно полюбопытствовал:

– У вас какие-то проблемы с уважаемым Доктором У?

Джим резко взглянул на Вергилия:

– Ты его знаешь?

Вергилий отвесил лёгкий поклон в сторону причала.

– Все в Аду знают Доктора У, но я с радостью отмечаю, что лично с ним никогда не сталкивался и никаких дел не имел. Но я доподлинно знаю, что если он хочет кого-то найти, он его непременно найдёт. И если он конкретно ищет вас, сразу предупреждаю, что, хотя вы меня наняли честь по чести, я немедленно вас покину, как только Доктор Укол окажется где-то поблизости и выкажет недвусмысленное намерение с вами заговорить.

Док кивнул:

– Я все понимаю. Всякая верность имеет границы.

– Вы, Док Холлидей, человек проницательный и обходительный.

Спасибо.

Джим покосился на Дока:

– Если Укол ищет нас, то кого именно: меня или тебя?

Док внимательно посмотрел на Джима:

– Не знаю. А ты как думаешь?

– Ты вроде очень даже неплохо с ним ладил у себя в городке, там, где бар и опиумный притон.

– Я неплохо с ним ладил? С ним?! Да я даже не слышал, что такой человек в принципе существует, – который бы неплохо ладил с Доктором Уколом.

– Ты так бодро вошёл с ними в бар, со всей их троицей. А мне пришлось спешно покинуть город.

– Со всей троицей?

– Ну да, их было трое. Жуткая троица, боги Вуду – королева Данбала Ля Фламбо, барон Гром и Доктор Укол.

Вергилий опасливо покосился на Джима и повернулся к Доку:

– Ваш юный друг весьма опрометчиво бросается именами.

Док вздохнул:

– Воистину так, поэт, воистину так. Он из тех молодых людей, кому всё нипочём и сам чёрт не брат. И что-то ему говорить бесполезно. Вы, должно быть, знавали таких. Если бы он не был при этом законченным параноиком и периодически не проявлял завидную изобретательность, то давно уже оказался бы в местах не столь отдалённых, в какой-нибудь невообразимом пространстве. – Он опять повернулся к Джиму. – Жалко, я ничего не помню про эту тёплую встречу с богами Вуду, якобы имевшую место быть.

– Но это ещё не значит, что этого не было или не будет.

– Все правильно. Просто я про неё не помню.

– А я вот помню. Но зато я не помню, чтобы раньше встречался с кем-нибудь из вудушных богов. Раньше – в смысле, ещё до того.

– Ты вообще много чего не помнишь. Тёмный Доктор Укол – дух, управляющий всеми наркотиками и наркоманами. Наверняка ты с ним сталкивался не раз, просто не помнишь.

Джим скривился:

– Слушай, Док, ты меня достал. Ты, кстати, сам тоже употребляешь. А я вроде крайний.

Лицо Дока тут же приобрело обманчиво ласковое выражение. Очень опасное, кстати сказать, выражение.

– В этом-то и загадка, мой юный друг. Ни в чём нельзя быть уверенным. Может быть, он пришёл за тобой. Может – за мной. Может – за обоими сразу. А может, это просто совпадение. Единственный способ узнать это наверняка – разделиться и посмотреть, за кем пойдёт Доктор Укол.

– Хочешь разбежаться?

Док на секунду задумался:

– Да нет, не особенно. С тобой весело…

Джим оглянулся, но они уже успели достаточно спуститься, так что отсюда не было видно, что происходит на пристани. Джим лишь убедился, что Доктор Укол не несётся за ними вдогонку по движущимся ступеням. Вергилий невозмутимо взглянул на Джима:

– У Доктора У есть немало способов следить за вашими передвижениями, ему вовсе не нужно гоняться за вами по всему Аду. И ты наверняка это знаешь.

Джим покачал головой:

– Нет, я не знал.

Вергилий указал на большие рекламные шиты, что висели на стенах вдоль эскалатора в вычурных медных рамках и под защитным слоем прозрачного плексигласа. Да, рекламы в Аду хватало. Даже с избытком. Но только теперь Джим заметил, что изображение доктора Укола появлялось на этих щитах с регулярными интервалами, вперемежку с традиционными рекламными персонажами: ковбоями с квадратными челюстями и блондинистыми девицами в откровенных бикини, улыбчивыми мамашами с чистенькими детишками и пушистыми кошечкам и собачкам. Изображения вудушного бога не отличались разнообразием: везде – ухмыляющийся череп и рука, голая кость, с маленькой тёмно-зелёной бутылочкой, на которую наклеена вычурная этикетка в стиле девятнадцатого века, – зато рекламные тексты давались на самых разных языках, от японского до суахили. Джим поискал глазами английский вариант и даже нашёл, но он оказался вполне предсказуемо непонятным:

ТО, ЧТО ДОКТОР ПРОПИСАЛ.

Джим повернулся к Вергилию:

– Ты хочешь сказать, он наблюдает за нами через эти щиты?

Вергилий кивнул:

– Боги Вуду умело используют силу собственных изображений.

Джим покачал головой. Да, Джимми, малыш, Ад оказался совсем не таким, каким он тебе представлялся. Он повернулся к Доку:

– Ну, так что, разбегаемся или нет? Если да, тогда я поднимусь и возьму себе собственного Вергилия.

– В этом нет необходимости, молодой господин, – быстро проговорил Вергилий. – Можно вызвать его сюда, это нетрудно.

Джим как будто его и не слышал – он напряжённо смотрел на Дока:

– Хочешь разойтись?

Док улыбнулся:

– А ты?

– Нет, я не хочу. Мне с тобой как-то спокойней, но если ты боишься какого-то вудушного бога, начальника над наркоманами…

Голос Дока был очень тихим и очень спокойным.

– Каждый, кто в здравом уме, боится Доктора Укола. Он может такое тебе показать… в общем, мало точно не покажется. Заведёт так, что потом не выберешься.

– Стало быть, нежно прощаемся?

– Я этого не говорил.

– А что ты тогда говоришь?

Док неожиданно улыбнулся:

– Я говорю, успокойся, юный Моррисон. Пока Доктор У не покажется в поле зрения, мы остаёмся вместе.

– А когда покажется?

Док продолжал улыбаться:

– Ну, тогда, по примеру нашего замечательного Вергилия, я оценю обстановку и соображу, как будет лучше для Дока Холлидея.

Хотя сперва Джиму казалось, что этот длинный эскалатор вообще никогда не кончится, теперь он глянул вниз и увидел, что они уже почти спустились.

* * *

Как только вертикальный зрачок глаза Годзиро сомкнулся у Сэмпл за спиной с тихим, едва уловимым шелестом, наподобие взмаха крыла большой бабочки, ослепительный красный свет, горевший в голове Короля Ящеров, тут же погас. Сэмпл рассудила, что она вошла прямо в мозг к этому существу – и оказалась в кромешной тьме. Но, что самое интересное, ей совсем не было страшно.

Умом она понимала, что ей, по идее, должно быть страшно и ещё она должна жутко злиться, но ни злости, ни страха не было – была только странная безмятежность, что снизошла на неё в ту минуту, когда это зелёное чудище вышло из-за горизонта. Она почему-то была уверена, что темнота – это совсем не надолго, и где-то через минуту, хотя Сэмпл было сложно отслеживать время, её предчувствие подтвердилось. Мягкое зеленоватое свечение рассеяло тьму, и Сэмпл увидела, что оказалась в небольшой комнате в форме идеального куба со стенами, обитыми чем-то мягким – то ли кожей бутылочно-зелёного оттенка, то ли пластиком. Она не хотела особо приглядываться, боясь обнаружить, что это никакая не кожа и не пластик, а что-то другое и малоприятное.

Никакой мебели в комнате не было, только в самом центре стояло большое высокое зеркало – все это вкупе отдавало чистейшей воды дадаизмом. Сэмпл решила, раз представился такой случай, надо бы посмотреть на себя: интересно же, какая она теперь, когда её затянуло в мозг зверя. Взгляд в зеркало – и она замерла в потрясении.

– Какого хрена?! Что со мной сделали? Превратили в какую-то девочку из аниме! Я вам что, мультик рисованный?!

Не то чтобы ей было совсем уж противно. На самом деле, в общем и целом, ей даже понравилось. Если б она вдруг решила превратить себя в героиню мультфильма, скорее всего получилось бы много хуже. Теперь у неё были роскошные иссиня-чёрные волосы и очень белая кожа, гладкая, как слоновая кость. Фигуру ей сделали идеальную – гораздо соблазнительнее, чем в реальности: С тонкой талией, пышными бёдрами, роскошной грудью и невообразимо длинными, стройными ногами. Костюм тоже смотрелся вполне неплохо – высокие, до середины бёдер, ярко-красные сапоги на высоченной платформе, красные шорты из блестящей кожи или очень мягкого пластика, с высокими разрезами на бёдрах, красный же топ и большие тёмные очки, закрывавшие пол-лица. Вот только причёска была совершенно дикая. Волосы – длиной дюймов в десять-двенадцать – стояли дыбом, собранные в отдельные «рожки» наподобие языков чёрного пламени. Лицо было овальным, с пухлыми, идеальной формы губами и весьма приблизительным, даже рудиментарным носом в классическом анимешном стиле. И ещё у неё появилась родинка, которой не было раньше – на правой щеке, прямо под глазом. На правом бедре висел бластер, очень барочный и очень фаллический лазерный пистолет а-ля Флэш Гордон, в такой же вычурной, барочной кобуре.

– И долго мне оставаться в этом двухмерном мультяшном режиме?

Ответа Сэмпл не получила, впрочем, она его и не ждала. Она решила, что, пока суд да дело, надо проверить, как двигается её новое тело. Первые же шаги показали, что она стала не просто двухмерной. Ощущение было странное: это новое тело было каким-то не очень реальным. Хотя и не то чтобы совсем нереальным. Нечто среднее между иллюзией и реальностью. Когда Сэмпл повернулась перед зеркалом, её собственные движения напомнили ей компьютерную симуляцию – плоскую графику, оцифрованную в плотный объект. На самом деле это новое анимешное состояние было не таким уж и неприятным, но ощущение общей незавершённости всё-таки причиняло некоторые неудобства. Сэмпл не чувствовала своего тела, не ощущала сердцебиения – не ощущала вообще ничего, никаких лёгких подёргиваний, пульсаций и дрожи, свойственных живому телу. По идее, она должна была растеряться, испугаться или разозлиться, но, похоже, все её эмоциональные реакции притупились, словно её накормили каким-нибудь анимешным прозаком. Прежняя Сэмпл, из плоти и крови, уже давно бы взбесилась, и даже могла бы со злости расколотить зеркало вдребезги; мультяшная Сэмпл просто смотрела на своё отражение с лёгким недоумением.

– Хотелось бы всё же услышать ответ. Для чего это преображение? Если меня превратили в мультяшную героиню, потому что мне надо сразиться с толпой анимешных чудовищ и тем самым спасти Вселенную, тогда, извините, я против. Костюмчик явно рассчитан на публику, и мне хотелось бы знать заранее, что это будет за публика и что им от меня надо. Если вы вдруг забыли, я ещё не закончила со своим делом – найти Эйми её поэта, чтобы он помог привести в порядок её идиотские Небеса.

И, как в какой-нибудь детской сказке, она получила ответ, когда задала прямой и простой вопрос. В сплошной стене вдруг возникла дубовая дверь. Сэмпл направилась к ней, балансируя на неудобной высокой платформе.

– Похоже, мне вновь предстоит броситься в неизвестное?

* * *

Эскалатор привёз их в большой круглый зал, освещённый мягким голубым светом. Здесь тоже было полно народу – туда-сюда сновали люди и нелюди, и всё это напоминало главный вестибюль Гранд-Централа, превращённый в громадную дискотеку. Не хватало лишь музыки, но её вполне заменял ровный ритмичный гул механизмов, приводивших в движение эскалаторы. С первого же взгляда было ясно, что народ в этом зале не только загружается на эскалаторы и сходит с них, чтобы направиться дальше, но и знакомится-с вполне очевидными целями «постельного» свойства. Джим подумал, что, наверное, так и должно быть. В конце концов, по простому закону средних величин, большинство туристов, приезжающих в Ад, должны быть зациклены на сексе. Путешествия и секс издавна связаны между собой. В новых местах открываются новые перспективы, новые возможности – а уж в Аду этих возможностей и перспектив должно быть немало. Просто по определению. Когда вновь прибывшие убеждаются, что Ад – это совсем не так страшно, как представлялось вначале, им, разумеется, хочется оторваться по полной программе и получить сразу тридцать три удовольствия; а собирающиеся уезжать вряд ли откажут себе напоследок ещё в одном маленьком чувственном приключении. Не говоря уже о законченных сладострастниках и убеждённых распутниках или о тех, кто ищет спасение от скуки размеренной жизни в случайных интимных знакомствах. Оглядывая толпу, где было немало таких охотников – охотников, в смысле охоты за дичью и в смысле охоты до «этого дела», – Джим подумал: вот оно, утешение для тех, кто до сих пор иллюзорно считает грех преступным, а воздаяние неминуемым. Эти упёртые грешники, кажется, обречены вновь и вновь гнаться за гнусными плотскими удовольствиями, тяга к которым и стала исходной причиной их морального падении.

Юные мальчики-проститутки являли собой полный набор выразительных прелестей в самой разной стилистике, – от Эксла Роуза до лорда Альфреда Дугласа, причём некоторые из них поразили бы воображение самого Калигулы. Женщины тоже не отставали. Прямо блаженство для фетишиста. Воплощение самых разнузданных сексуальных фантазий. Статные, фигуристые красавицы в римских тогах и откровенных бикини, в мужских смокингах а-ля Марлен Дитрих, в цепях и сбруях, как у прелестниц маркиза де Сада, они расхаживали по залу – и в самом деле как хищницы на охоте. Призывные, жаркие взгляды. Надутые губки. Пышные бёдра покачиваются, попки упруго подрагивают, груди буквально вываливаются наружу из провокационных нарядов; губы соблазнительно шепчут, а руки движутся, завлекая «добычу» на беззвучном языке жестов, понятных каждому. Ароматы духов возбуждают, умело наложенный макияж добавляет приятности взору, нагота недвусмысленно намекает. А для людей утончённых или же просто пресыщенных есть кружева и шелка, которые прикрывают, но не скрывают; летящий шифон, подобный смутному шелесту сумеречных воспоминаний; блестящая кожа и хромированный металл, сулящие восхитительные изуверства. Помимо женщин и мальчиков, здесь были и гермафродиты, и существа, вообще не поддающиеся опознанию в смысле пола. Джим смотрел на всё это, открыв рот, как парень из дремучей провинции, впервые попавший в столицу. Он в жизни не видел, чтобы столько соблазнов было сосредоточено на таком, в сущности, небольшом пятачке.

– Да. Вот чего мне не хватало.

Женщина-азиатка в фетишистском костюме из жёлтого латекса, с фальшивыми бриллиантами и с длинными, абсолютно прямыми, чёрными волосами ниже талии недвусмысленно улыбнулась Джиму. Накрашенный и надушённый молодой человек с белокурыми локонами, как у Харпо Маркса, выразительно посмотрел на ширинку Джимовых кожаных джинсов и медленно облизнул губы. Эффектная дама в годах, направлявшаяся к эскалаторам вверх, остановилась на пару секунд и смерила Джима оценивающим взглядом, должно быть, приняв его за одного из красавчиков, предлагавших себя для утех. Какое-то странное желеобразное существо, состоявшее, кажется, из одних голых грудей, потянулось к нему, и на каждом подрагивающем соске заблестела жемчужно-молочная капелька жидкой секреции. Восточные танцовщицы извивались в призывном танце живота, женщины-змеи демонстрировали чудеса непристойной гибкости, статная валькирия в медном шипастом бюстгальтере взмахнула тяжёлым мечом и прошептала с хриплым придыханием, когда Джим проходил мимо:

– Меня зовут Зена, и ты такой славный, что я лягу с тобой за бесплатно. Дважды.

Слова прозвучали как строчка из плохо срифмованной песни, но при этом весьма прельстительно, так что Джим испытал искушение пойти с ней и проверить, насколько её предложение соответствует действительности. Однако Вергилий все слышал и покачал головой:

– Я бы не стал здесь задерживаться, молодой господин. Это только преддверие. Уверяю вас, дальше, внутри лабиринта, вас ждут удовольствия куда более изысканные.

Джим даже немного расстроился, что его так поспешно уводят с этого карнавала соблазнов, но потом сообразил, что Вергилий лишь на свой лад перефразировал максиму Смоки Робинсона насчёт того, что, когда отправляешься за покупками, не хватай первое, что попадается на глаза. Он вдруг понял, что ему весело и хорошо – несмотря даже на то, что где-то поблизости Доктор Укол, который, вполне вероятно, пришёл по его душу. Он опять окунулся в бешеный круговорот людского несовершенства, и это само по себе было приятно – Джим вновь почувствовал себя живым человеком, со всеми слабостями и пороками. И ещё было приятно, что его считают сексапильным и привлекательным – причём не какие-то искусственные красотки, созданные пришельцами, а вполне нормальные люди. Ему было даже не важно, чем конкретно он их привлекает: тем, что объективно хорош собой, или пузатым мешком с пластмассовым золотом. Его уже очень давно не хотели – с той достопамятной оргии у Моисея, впрочем, и это тоже не показатель: там все хотели всех, без разбору. Не то чтобы здесь, в преддверии Ада, охотники за удовольствием и золотом были более искренними или разборчивыми в своих вожделениях, но тут хотя бы отсутствовал хмельной, бездумный дурман – так что Джим снова почувствовал себя танцором в этом великом, общечеловеческом эротическом танце. Он приосанился, расправил плечи, засунул большие пальцы за ремень джинсов и пошёл вперёд лёгкой походкой, будто и вправду танцуя – пусть смотрят и восхищаются, даже если не все, то хотя бы те, кому это небезразлично.

Он торжествующе поглядел на Дока, как бы приглашая его разделить свой триумф, но тот был занят беседой с Вергилием; похоже, его больше интересовали теории старого поэта относительно того, как Ад стал таким, как сейчас, нежели настойчивые знаки хорошенькой кошечки садо-мазо с плёткой в руках, явно положившей на него глаз.

– То есть ты говоришь, что Ад пал жертвой собственного внутреннего парадокса?

Вергилий мельком взглянул на сексуальную кошечку и степенно кивнул:

– Первоначально он был задуман как место предельного и бесконечного ужаса и страданий, но как совместить бесконечность с пределом, ибо всякий предел ограничен? Таким образом, изначальная нелогичность динамики Ада и определила его несостоятельность в исходном виде. То есть по прошествии десяти тысяч лет тут отказались от первоначальной затеи и превратили Ад в подобие парка аттракционов.

– Диснэйлэнд, поэт?

Вергилий улыбнулся с довольным видом, словно мудрый учитель, который гордится способным учеником, хотя, может, он просто хотел польстить Доку и таким образом обеспечить себе дополнительные чаевые.

– Можно сказать и так. Для нас, живущих здесь постоянно, Ад – это даже не место, а скорее некое автономное бытие. Кто-то может к нему приспособиться, кто-то – нет. Кто не может, тот погибает.

Джим ухватил только самый конец дискуссии.

– То есть Ад, как и всё остальное, подвержен энтропии?

И тут Джим увидел такое… Он замер на месте с отвисшей челюстью. Даже среди немыслимого разнообразия женщин в этом голубом вестибюле она сразу же выделялась из всех. Не человек, но и не что-то иное. Скорее, персонаж из комикса, сошедший со страниц книжки и обретший объём. Она плыла в воздухе где-то в футе от пола – как голограмма или как вызывающий призрак в своём сверкающем красном наряде. Но Джим обалдел по другой причине. Хотя лицо и фигура у этой странной рисованной женщины были стилизованы под традиционную графику комиксов, он узнал её – то есть, наверное, не её, а модель, с которой её рисовали. Он изумлённо вздохнул:

– Сэмпл Макферсон.

Док обернулся к нему:

– Что?

И тут фигура пропала. Просто исчезла. Раз – и нету.

Джим растерялся:

– Она только что была здесь…

– Где?

– Да вот здесь. А теперь её нет.

– Добрый тебе совет, мой мальчик, не забивай себе голову этой леди. Хотя бы пока мы здесь.

– Да я даже о ней не думал. Она просто возникла, словно ниоткуда, а потом исчезла.

Вергилий тоже вставил своё веское слово:

– Здесь часто являются призраки. И ваш друг абсолютно прав: незачем забивать себе голову. Она исчезла и больше уже не вернётся.

Взгляд у Джима застыл.

– При всём моём к вам уважении, поэт, я думаю, она ещё появится. Мы тут с Доком не так давно заглянули в будущее, и она была там. В главной роли.

* * *

Похоже, разум Короля Ящеров был настолько обширен и при этом свободен – свободен, в смысле, не занят, то есть, наверное, занят, но, как говорится, «не на полный рабочий день», – что умудрялся вмещать в себя и гостей, и совершеннейших незнакомцев, и гостей-незнакомцев. Очевидно, некоторые из них понастроили свои собственные виртуальные миры в промежутках между системными трактами в сознании большого зверя. Единственное, чего Сэмпл никак не могла понять, – почему пейзаж, раскинувшийся перед ней, был исполнен в той же анимешной японской традиции, что и её новый облик. В чём здесь прикол? Да, после выхода фильма Годзиро стал как бы эмблемой Страны восходящего солнца, но Сэмпл почему-то была уверена, что дело не только в этом. Как бы там ни было, ей надо войти в этот новый рисованный мир – если, конечно, она не хочет навечно застрять у Годзиро в глазу. Оставалось только надеяться, что когда она выйдет туда и осмотрится на месте, то разберётся, что здесь к чему. Но как только Сэмпл переступила через порог, сразу же начались новые странности.

Реальность как будто раздвоилась. Возникло стойкое ощущение паления, как будто у неё под ногами разверзлась бездна, и Сэмпл показалось, что она пребывает в двух мирах одновременно. Да, она вроде бы вышла в мультяшный мир, но в то же время она оказалась в огромном и гулком зале, где был приглушённый голубой свет и какие-то движущиеся фигуры, вкрадчивый шёпот и ровный гул мощных машин. И за тот краткий миг, пока она пребывала в этом голубом мире, она успела заметить парня в чёрных кожаных джинсах и белой рубашке, с кудрявыми тёмными волосами и напряжённым взглядом. Он тоже увидел её и застыл в изумлении. Она узнала его: он был с ней в той странной эротической иллюзии, которую Сэмпл пережила в постели Анубиса, первый раз занимаясь с ним сексом.

А потом голубой зал пропал, портал закрылся, и видение оборвалось. Сэмпл даже немного расстроилась. Тот мир был гораздо живей и забавней этих мультяшных пейзажей, а интересней всего – молодой человек. Но Сэмпл знала, что вернуться туда у неё не получится, тем более что она уже начала сомневаться, а было ли что-то или ей померещилось. Её ждал новый мир, и надо было туда войти. В общем-то выбора у неё не было. Открытая дверь недвусмысленно намекала, что её приглашают туда. Почти от самой двери начинался мост из какого-то белого и непонятного мультяшного материала – он изогнулся высокой аркой над широким горным ущельем, стенки которого были выложены шестиугольными каменными кристаллами, выполненными в том же стиле, что и новый рисованный облик самой Сэмпл. Художник, который все это рисовал, явно был одержим навязчивым стремлением к нагромождению деталей. Скажем, просто гор ему – или ей – было явно недостаточно. Он не пожалел времени и труда, чтобы украсить скалы сплошными сотами из полупрозрачных шестиугольных кристаллов, так что все это смутно напоминало футуристический индейский посёлок.

На дне ущелья текла мультяшная речка в хлопьях белой пены, местами затянутая туманом. Над рекой, презрев все законы земного притяжения, парили какие-то странные штуки из металла и пластика – вроде космических кораблей с большими телеэкранами по бокам. На экранах улыбались кукольного вида японки и бежали длинные надписи, опять же на японском – видимо, это была реклама каких-то непонятных товаров и непостижимых политических философий. Сэмпл поняла, что ей надо пройти через мост. Мост представлял собой элегантную арку и явно предназначался для пешеходов, хотя на нём не было ни перил, ни балюстрады-то есть вообще никаких защитных ограждений. Похоже, это был вызов, который Сэмпл надо было принять, чтобы войти в тот мир. Вообще-то Сэмпл жутко боялась высоты, они с Эйми обе боялись высоты, ещё в земной жизни. И этот страх, как ни странно, сохранился в Посмертии. При других обстоятельствах Сэмпл бы ещё крепко подумала, стоит ли переходить этот мост, и скорее всего решила, что не стоит; она даже нашла бы себе оправдание в виде своих новых сапог на шаткой высокой платформе, к которой ещё не привыкла. Но сейчас в голове был какой-то туман – мультяшное помутнение, как она это называла, – и Сэмпл даже не боялась, что может упасть; единственное, что её почему-то волновало, – если она всё-таки упадёт, то будет падать, согласно законам Ньютона, со скоростью тридцать два фута в секунду в квадрате, или значительно медленнее и безопаснее, как койот в мультиках про роуд-раннера, вечно срывающийся с каких-то высот, но остающийся при этом целым и невредимым.

Сэмпл ступила на мост – ноги дрожали, но всё-таки не так сильно, как она опасалась, – и даже отважилась глянуть вниз. Речные волны в стилистике Хокусая и декоративные рощицы из сосен и кипарисов казались такими далёкими – до них, наверное, была целая миля, если не больше, но Сэмпл совсем не было страшно. В своём невозмутимом мультяшном спокойствии она безо всяких проблем дошла до середины моста, хотя пустота под ногами всё-таки отзывалась в душе тревогой. Всё-таки когда Сэмпл перешла через мост, она вздохнула с облегчением. Она почему-то решила – хотя ни за что не сумела бы объяснить почему, – что здесь одна. И кроме неё, и этом мире нет ни единой живой души. Может быть, этот странный графический мир в мозгу Короля Ящеров был создан специально для неё? Так что, когда ей навстречу вышли три крошечные девушки, она удивилась не столько их необычному росту – дюймов восемнадцать, не больше, – сколько тому, что здесь всё-таки есть и другие рисованные обитатели.

– Добро пожаловать, Сэмпл Макферсон. Он ждёт тебя в куполе.

Они были совсем одинаковые, эти крошки-гейши: одинаковые кукольные мордашки, одинаковые кимоно, розовые с голубыми цветами. Сэмпл рассудила, что это, наверное, сестры тех крошечных девочек, которые пели для Мотры в фильмах-ужастиках про чудовищ.

– Откуда вы знаете, как меня зовут?

– Он велел нам тебя встретить и проводить.

– Он – это кто?

– Он знает названия и имена всех и вся. Он отмечает полет воробьёв.

Даже в своём мультяшном отупении Сэмпл сразу насторожилась. Похоже, что в этом рисованном месте тоже присутствовал свой всесильный и вездесущий «он».

– Он велел вам меня проводить – куда?

Крошечные девушки посмотрели на Сэмпл как на законченную идиотку – вернее, как бы давая понять, что они слишком вежливы и воспитаны для того, чтобы смотреть на неё как на идиотку.

– Разумеется, в купол.

– В купол?

– Где он ожидает.

– Да.

– Ты пойдёшь в купол?

– Не знаю. В смысле, какого чёрта. Он – это кто?

– Он велел передать, что когда ты его увидишь, ты его сразу узнаешь.

Крошки были настолько торжественны и серьёзны, что Сэмпл просто не удержалась от саркастического замечания:

– И как только увижу, сразу же возлюблю?

– Об этом он ничего не сказал. Сказал только, что ты узнаешь его.

Сэмпл все это очень не нравилось.

– То есть он вам сказал, чтобы вы мне не рассказывали, кто он?

– Мы лишь повторяем его слова.

Сэмпл решила, что ей не хочется идти в этот купол. Её настораживало, что этот таинственный «он» не желает себя раскрывать до их личной встречи. Это давало все основания предположить, что они с ним уже где-то встречались и эта встреча была не из самых приятных.

– Нет, пожалуй, что нет.

Крошки растерянно переглянулись:

– Прости, пожалуйста, что ты сказала?

– Я сказала, что не пойду в этот ваш купол.

Крошечные гейши уставились на неё, словно не понимая, как можно сморозить такую глупость.

– Но тебе нужно туда пойти. Он тебя ждёт. Тем более что здесь больше некуда идти.

Как Сэмпл и боялась с самого начала, выбора у неё не было.

– То есть, как я понимаю, тут либо – либо: либо купол, либо вообще ничего?

Крошки очаровательно заулыбались:

– Мы бы в жизни не стали давить на тебя, ибо каждый свободен в своём выборе, но…

– Но ответ будет «да»?

Крошечным гейшам хватило такта опустить глаза.

– Да.

– Мне недавно пришлось пережить много неприятного.

– Нам очень жаль.

– Так что если окажется, что это – какая-то очередная пакость, я вас найду, всех троих, и буду долго бить ногами.

Крошки вдруг просияли:

– Мы все понимаем.

Сэмпл мрачно кивнула:

– Ладно, показывайте дорогу.

– Мы не просто покажем дорогу. Мы тебя проводим. Пойдём.

Сэмпл подумала: интересно, а когда эти трое идут, они даже движутся в унисон? И когда оказалось, что да, Сэмпл даже получила некое странное удовлетворение.

* * *

– О чём задумался? Опять об этой Сэмпл Макферсон?

Джим покачал головой:

– Нет, на самом деле я думал, куда мы идём. Куда мы идём. Док?

Док указал вперёд, и только теперь Джим заметил синие с красным вспышки неона на дальнем конце широкой каменной галереи, по которой они сейчас шли.

– Наш поэт ведёт нас туда, где нам будут рады и где я найду игроков в покер, достойных моих талантов.

Джим слегка удивился, что Док так пристрастен к таким, в сущности, незамысловатым развлечениям, как карточные игры. Он почему-то решил, раз уж человек явился в Ад, он будет искать забав более экзотичных и странных. Но похоже, покер для Дока был верхом блаженства.

– Мы в Аду, мальчик мой, где можно найти место лучше, чтобы засесть за игру с достойными соперниками? Или ты думал, раз мы с тобой путешествуем вместе, я ради тебя откажусь от любимого развлечения? Ты прямо как сварливая жёнушка.

Джиму совсем не хотелось препираться с Доком, и особенно по вопросу, столь очевидно милому его сердцу.

– Я просто подумал: а мне что делать? Я не играю в азартные игры, мне не хватает упрямства и сосредоточенности, чтобы выигрывать. Да и как-то меня оно не прикалывает.

Док кивнул, как бы давая понять, что он всё понимает и совсем не в обиде на Джима, что тот не разделяет его страсть.

– Не волнуйся, мой мальчик. Там, куда мы идём, много чудес и соблазнов. Я даже не сомневаюсь, ты найдёшь чем себя занять.

– Опять та же песня? Подожди и увидишь?

– По крайней мере на этот раз можешь не сомневаться: ждать придётся недолго.

– Но есть одно «но».

Док, шедший чуть впереди, оглянулся на Джима:

– Какое «но»?

– А ты не подумал, что казино – это первое место, где Доктор Укол будет нас искать?

Взгляд Дока вмиг посуровел.

– Если он ищет нас или кого-нибудь одного из нас, то уже знает, где мы и куда направляемся. По-моему, Вергилий все очень доходчиво тебе объяснил, ещё на эскалаторе.

После голубого зала у эскалаторов Вергилий повёл их по каким-то тёмным и мрачным средневековым лестницам и тоннелям – видимо, в самую древнюю часть Ада. Некоторые из этих проходов были такими древними, что на потолках наросли сталактиты. Толстый слой известняка покрывал стены, стирая древние барельефы, но поскольку они представляли собой в основном человеческие лица, искажённые в нечеловеческой муке, Джим даже порадовался про себя, что время так хорошо потрудилось и теперь их как следует не разглядеть. Он обратился к Вергилию:

– А что здесь было, когда Ад был Адом, поэт?

– Это был сектор самоубийц.

Джим рассмеялся:

– А теперь здесь казино?

– И в этом есть смысл, вам не кажется?

* * *

Снаружи таинственный купол смотрелся весьма впечатляюще. Главное, у того, кто его построил, был очень хороший вкус. Это немного приободрило Сэмпл. Три крошечные девушки провели её по дорожке, выложенной белыми камушками, что змеилась среди аккуратно подстриженных цветущих кустов. Шагов через сто они вышли к ручью с форелью и карпами. Над водой носились стрекозы и высматривающие добычу зимородки. Казалось, все здесь устроено, чтобы рождать настроение гармонии и покоя, но Сэмпл всё равно было тревожно. Все на самом деле так, как кажется, или же это ловушка? Как ни странно, Сэмпл склонялась к первому варианту, что она отнесла за счёт своей новой, мультяшной эмоциональности с постоянной тягой к наивному восхищению. Когда они переходили через ручей, Сэмпл едва удержалась от восторженного замечания, как здесь всё замечательно.

– Да что такое со мной творится?

Единственное, что слегка её насторожило, – «живой» лабиринт из кустов бирючины, чуть в стороне от дорожки на том берегу ручья. Было в нём нечто такое, что разбудило прежнюю Сэмпл, недоверчивую и подозрительную. Уж слишком зелёными были листья, а внутри было слишком темно и мрачно, и ещё Сэмпл не понравились чайки с жёсткими, хищными глазами, что кружили низко над лабиринтом, словно выискивая добычу, – будто те, кто зашёл туда и уже не смог выйти, так и оставались там умирать. В общем, тревога вернулась, но всё-таки не в таких масштабах, чтобы предпринимать что-нибудь радикальное. Тем более, что никто и не звал её в лабиринт. Её не туда пригласили, а в купол – правильно?

А в самом куполе не было ничего угрожающего. Ослепительно белый, высотой где-то семьдесят футов, он располагался в распадке между двумя каменными холмами в ярко-жёлтых прожилках. Он представлял собой идеальную полусферу, но это геометрическое совершенство вовсе не подавляло ландшафт, тем более что его наполовину скрывали какие-то экзотические хвойные деревца, элегантные и воздушные, вроде декоративных бонсаев, только большие.

Три крошечные гейши замерли на месте и указали Сэмпл на вход в купол в конце дорожки, похожий на гигантскую прорезь в почтовом ящике.

– Иди туда, – произнесли они хором.

– А вы со мной не пойдёте?

– Мы входим в купол, лишь когда нас зовут.

– А сейчас вас не позвали?

– Нам велели лишь встретить тебя у моста.

– А вы делаете только то, что вам велят?

– Ну конечно.

– Что велит он?

– Кто же ещё?

Сэмпл кивнула:

– Ладно.

Даже в теперешнем состоянии полного отупения у Сэмпл зародилось дурное предчувствие. Было смутное ощущение, что там, за порогом слепящего белого купола, её поджидает очередной кошмар, вроде гарема Анубиса. Но выбора не было.

Вблизи оказалось, что вход представляет собой тройную дверь из мультяшного чёрного стекла с драматично прочерченными солнечными бликами. Сэмпл направилась прямо туда, изображая бесшабашную весёлость. Она не думала, что дверь будет закрыта – в конце концов, её ждали. И даже дали провожатых. Хотя она вовсе бы не удивилась, узнав, что здесь предусмотрен какой-то «входной» ритуал – пусть даже в плане демонстрации силы. Но дверь просто открылась: створки разъехались в стороны наподобие автоматических дверей в больших магазинах. Сэмпл вошла внутрь и оказалась в пустой тесной прихожей, напоминавшей переходной шлюз в космическом корабле. Там были ещё одни двери, но, кажется, запертые. Сэмпл растерянно остановилась. Как только входная дверь за ней закрылась, прихожая наполнилась резким ультрафиолетовым светом, который шёл из квадратных осветительных панелей на потолке. Сэмпл не знала, что и думать. Это что, какая-то стерилизация? Если да, то ничего хорошего не будет – в смысле, первой встречи с ним. Если человек после смерти сохранил говардо-хьюзовский страх перед бактериями и микробами, стало быть, он законченный параноик, и это уже навсегда.

Но уже очень скоро Сэмпл поняла, что она зря «гнала» на таинственного хозяина этого мира. Под этим ультрафиолетовым светом её мультяшное тело начало меняться, наполняясь объёмом и возвращаясь к своему изначальному, естественному виду. Процесс трансформации вовсе не был болезненным, но голова все равно закружилась и в глазах потемнело. Да и облегающий рисованный костюм оказался слегка тесноватым для нормального тела. Сэмпл едва в него втиснулась – везде тянуло и резало. Она ещё толком и не осознала, что происходит, но тут открылись вторые, внутренние двери, и она поняла, что её приглашают войти. Она быстро оглядела себя и увидела, что лазерный бластер по-прежнему при ней. Это слегка утешало, хотя Сэмпл почему-то не верилось, что эта штука работает. Впрочем, будь у неё что-то подобное при встречах с Анубисом и Моисеем, она бы чувствовала себя гораздо уверенней. И ещё Сэмпл заметила, мельком взглянув на своё отражение в стеклянных дверях, что мультяшная родинка у неё на щеке так и осталась.

Сэмпл вступила в огромную круглую комнату, где не было почти никакой мебели, – больше всего это напоминало квартиру бедного и неопрятного студента-холостяка. У стен громоздились картонные ящики, практически нераспакованные; в центре стоял массивный кожаный диван, а по всему полу валялись газеты, пустые банки из-под пива и коробки от японской еды из фаст-фуда. На единственном более-менее незахламленном пятачке стояло какое-то монументальное электронное устройство с мигающими светодиодами на чёрном корпусе, чёрный же холодильник и микроволновая печь. Прямо напротив дивана располагался огромный телеэкран шириной футов в двадцать, с большими и явно мощными колонками. Такое впечатление, что весь этот купол создавался как место, предназначенное лишь для того, чтобы смотреть телевизор, выпивать и закусывать. Когда Сэмпл вошла, на экране шёл фильм «Гордость и страсть» с Фрэнком Синатрой, Кэри Грантом и Софи Лорен. Под потолком плавал светящийся шар, похожий на крошечное солнце, – и свет от него был действительно как от солнца. В смысле, не искусственный, а естественный. Сбоку от телеэкрана располагался маленький плавательный бассейн в форме креста. Не самая привычная форма для бассейна – но это было ещё не самое странное. «Страньше» всего был козёл. Настоящий живой козёл, который стоял посреди раскиданной охапки сена – почти сразу за дверью из камеры с ультрафиолетовым светом – и сосредоточенно жевал. Сэмпл сразу его узнала – это был тот же самый козёл с бесформенными рогами и остекленевшим взглядом, который вёл по пустыне Детей Израилевых. А поскольку здесь он явно чувствовал себя как дома, то вёл он ах, видимо, прямо к Годзиро, на верную гибель.

– Ты что тут делаешь?

Козёл задумчиво поглядел на неё, не переставая жевать:

– Вообще-то я тут живу.

Раньше Сэмпл никогда не встречала говорящих козлов. Но её поразило не то, что он говорит человеческим голосом, а его тягучий валлийский акцент.

– Я не знала, что ты умеешь говорить.

– А у Моисея я и не говорил. Ну, то есть один разок всё же пришлось сказать своё веское слово. Когда Моисею запала мысль, что из меня выйдет прекрасное подношение на жертвенном алтаре. Так что пришлось объяснить ему, что к чему. Я, знаешь ли, никогда не одобрял мракобесия, тем более сознательного и воинствующего.

Сэмпл решила его прервать – у неё было стойкое подозрение, что если не осадить его сразу, этот уэльский козёл будет болтать без умолку ad infinitum.

– То есть Годзиро тебя не зацапал?

Козёл пристально посмотрел на неё:

– Годзиро? Нет, он меня не «зацапал», как ты это называешь. Мы с Большим Зелёным вроде даже приятели.

– Так ты – это он, ну, о ком говорили крошечные девицы?

Козёл, кажется, удивился:

– С чего ты взяла, будто я – это он?

– Просто тут больше никого нет.

Козёл мотнул головой в сторону бассейна:

– Он там. Медитирует.

Сэмпл слегка растерялась:

– Он там, в бассейне?

– Лежит на дне, размышляет о космической бесконечности. Если хочешь, можешь посмотреть. Он против не будет.

Сэмпл подошла к краю бассейна. На экране статисты в костюмах солдат наполеоновских войн тащили в гору большую осадную пушку, а Синатра и Грант наблюдали за ними с озабоченными лицами. На дне бассейна, выложенном белой кафельной плиткой, лежал молодой человек: глаза закрыты, руки раскинуты в стороны в форме креста. Он был очень хорош собой – белокурый, со светлой мягкой бородкой, в жизни не знавшей бритвы. Его длинные светлые волосы медленно колыхались в воде. Сэмпл опять повернулась к козлу:

– Это он?

– Это он.

– А он знает, что я здесь?

– Кто знает, что он там знает?

Сэмпл попыталась привлечь к себе внимание:

– Простите, пожалуйста, но мне тут сказали, что мне надо…

Козёл перебил её:

– Без толку с ним разговаривать, когда он там зависает.

– И долго он там зависает?

– Сложно сказать. Обычно не долго. У него столько фильмов, и все надо смотреть.

Не успел козёл договорить, как молодой человек на дне бассейна открыл глаза и быстро всплыл на поверхность. Сэмпл испуганно отпрянула:

– Господи Иисусе!

Молодой человек вынырнул из-под воды и сказал:

– Вот ты меня сразу и узнала.

Сэмпл как-то не верилось, что это Спаситель. Хотя взгляд у него был исполнен мистической значимости, у него не было этой ауры… ну, которая, по понятиям Сэмпл, должна окружать человека, называющего себя сыном Божьим. Но сейчас было не время докапываться до ответа.

– Значит ли это, – спросила Сэмпл, – что «Он» следует произносить с большой буквы?

Самозваный Иисус Христос поплыл к краю бассейна, как самый обычный человек. Он, может быть, и умел спокойно лежать под водой, но ходить по воде у него явно не получалось. Он убрал с лица мокрые волосы и улыбнулся Сэмпл:

– Это было бы очень мило.

Он выбрался из бассейна, опершись руками о бортик.

– А ты очень красивая для девицы из Моисеева стада.

Сэмпл разозлилась:

– Я не из «Моисеева стада». Неужели ты думаешь, я связалась бы с этой немытой швалью, если б меня не заставили обстоятельства?! Ты меня обижаешь.

Иисус даже и не заметил, что обидел Сэмпл, хотя она прямо об этом сказала.

– Но ты была с ними?

– Просто так получилось.

Иисус встал перед ней. Он был обнажён, но ни капельки этого не стыдился.

– Так получилось, да? Слушай, ты не подашь мне полотенце?

Подавая ему полотенце, Сэмпл заметила, что у этого Иисуса идеальное тело – хотя то же самое можно было сказать про Анубиса и Моисея. Похоже, это у них идёт на подсознательном уровне. Иисус указал в сторону дивана:

– Будь добра, переключи канал. А то «Гордость и страсть» мне уже надоела.

Сэмпл слегка удивилась. Неформальные отношения – одно, но это уже граничило с грубостью.

– Ты имеешь в виду меня?

Козёл фыркнул:

– Ну не меня же. Копытами, знаешь ли, трудно в пульт тыкать.

Вот козёл. Козёл – он козёл и есть. Сэмпл собралась было высказать этой уэльской скотине всё, что она о нём думает, но потом рассудила, что ещё рановато показывать характер. Сэмпл подошла к дивану, заваленному газетами и коробками из-под еды. И где, интересно, тут пульт? Ага, наверное, вот он, в углу. Такая плоская чёрная хрень с разноцветными кнопочками, размером почти с ноутбук. Она взяла пульт и неуверенно повернулась к козлу:

– И куда нажимать?

Козёл уже бросил свою солому и теперь тихо грыз уголок картонной коробки. Он заговорил с набитым ртом:

– Да без разницы, на самом деле. В плане кино посмотреть, он у нас неразборчивый.

Сэмпл ткнула в пульт наугад, и «Гордость и страсть» сменилась на экране «Зомби из стратосферы», где в роли одного из зомби снимался молодой Леонард Нимой. Иисус уже вытерся и направился к холодильнику, перебросив мокрое полотенце через плечо. Он так и не оделся.

– Пивка?

Сэмпл покачала головой:

– Не, сейчас что-то не хочется.

Козёл оторвался от изничтожения картонного ящика.

– А вот мне могла бы и притащить, раз уж на ногах.

Иисус вручил Сэмпл охлаждённую банку пива, Сэмпл открыла её и передала козлу. Иисус указал в его сторону:

– Как я понимаю, ты уже познакомилась с мистером Томасом?

– Я не знала, что его так зовут.

– Когда-то он был знаменитым поэтом, но допился до смерти, прямо в баре и помер, в «Белой лошади», что в Гринвич-Вилидж, а потом вдруг проникся чувством вины и решил стать в Посмертии козлом.

От этого Иисуса исходила такая откровенная грубость, что Сэмпл с трудом могла его вообразить в роли Мессии. И ему нравится обижать людей. Ну, или козлов. Потому что в Посмертии козлы – тоже люди. То есть, конечно, не все, но некоторые. Мистер Томас оторвался от пива и злобно взглянул на Иисуса:

– На самом деле мне даже нравится быть козлом. Мы, козлы, совершенно всеядны. И много ебемся. Как ты, наверное, знаешь.

Это последнее замечание несколько насторожило Сэмпл. Она украдкой перевела взгляд с Иисуса на мистера Томаса и обратно. У них что, большая любовь? А если да, то зачем они пригласили её? Но она не успела ничего сказать, потому что Иисус взглянул на экран и покачал головой. Похоже, ему не хотелось смотреть «Зомби из стратосферы».

– Переключи их, ага?

Сэмпл опять наугад ткнула в кнопку на большом пульте и попала на «Людей Гамма» с Эвой Барток. Иисус опять покачал головой:

– Не, не хочу.

Сэмпл попробовала ещё раз. Что за хрень тут творится? Она пришла сюда вовсе не для того, чтобы переключать телевизионные каналы. Теперь на экране возник «Полёт на седьмую планету». Но Иисус продолжал капризничать:

– Нет.

Сэмпл принялась жать на кнопки, «пролистывая» каналы, а Иисус стоял рядом, по-прежнему голый, с банкой пива в руке, и критически взирал на экран. Сэмпл повернулась к козлу и сказала, понизив голос:

– Ты вроде бы говорил, он неразборчивый. В плане кино посмотреть.

– Обычно – да, но не когда поднимается со дна бассейна.

– Что там дальше?

– «Проклятие людей-кукол»?

– Нет.

– Триллер к «Нашествию со звёзд»?

Иисус лишь пожал плечами.

– «Вампиры атомного века»?

– Нет.

– «Город, который боялся заката»?

– Нет.

– «След лунного зверя»?

– Нет.

– «Йог»?

Нет.

– «Месть твари»?

– Нет.

– «Инопланетная порча»?

Иисус покачал головой.

– «Пришельцы с Марса»?

– Нет.

Насчёт «Смертельных гонок 2000» Иисус задумался. Казалось, на этом он и остановится, но – нет.

– Нет. Наверное, нет.

– «Женщина-пантера из Конго»?

– Точно нет.

– Послушай…

Иисус, похоже, даже и не заметил, что Сэмпл не разделяет его энтузиазма по поводу поисков подходящего фильма и что она уже раздражена до предела.

– Попробуй другую какую-нибудь комбинацию, а то мы, похоже, застряли в одном психотронном секторе.

Сэмпл протянула ему пульт:

– Давай лучше сам. А то у меня что-то не очень выходит.

Иисус забрал у неё пульт. Быстрыми, привычными движениями набрал какую-то сложную комбинацию кнопок. Экран мигнул, а потом на нём появилось зернистое чёрно-белое изображение несравненной Бетти Пейдж – клип в стиле снимков Ирвинга Клоу, где Бетти была только в чулках и туфлях и скованная наручниками. Но что было совсем необычно и привлекло внимание Сэмпл – в кадре был мужчина. На самом деле Бетти стояла на коленях и рьяно у него отсасывала, поддерживая его яйца скованными руками, а он сидел, развалившись на кожаном диване, очень похожем на тот, что стоял здесь, в куполе. Сэмпл была на сто процентов уверена, что Бетти – с которой она однажды встречалась во Флориде – никогда не снималась в жёсткой порнухе. Так что скорее всего это была просто подделка. Сэмпл быстро взглянула на Иисуса.

– Если тебе хотелось ретропорнухи… – Она умолкла на полуслове. – Подожди-ка минуточку.

Камера переместилась на лицо мужчины, и Сэмпл сразу его узнала. Это был он – длинноволосый парень из её оргазмической галлюцинации с Анубисом и из того голубого зала, куда Сэмпл попала на миг, выходя в анимешный мир. Кто он и что ему нужно? Она повернулась к Иисусу, надеясь, что он, может быть, знает ответы на эти вопросы, но того уже не было. То есть он был – в качестве материального тела, занимающего пространство, – но его разум блуждал где-то на экране, с Бетти Пейдж и её таинственным любовником.

– Что здесь происходит?

Иисус будто её и не слышал. Он поднял правую руку и медленно описал в воздухе круг. Свет померк, а звук в динамиках – эротичные стоны и вздохи – сделался громче. Иисус отступил к дивану, ни на миг не отрывая глаз от экрана. Раздражение Сэмпл обернулось бешенством.

– Ты даже не слушаешь, что я тебе говорю?

По-прежнему не отрывая глаз от экрана, Иисус плюхнулся на диван, прилёг на бок и подтянул ноги к груди, свернувшись калачиком. Медленно, словно во сне, он опустил руку и принялся мастурбировать. Сэмпл взбесилась уже окончательно:

– Это какой-то абсурд.

Мистер Томас на миг оторвался от сосредоточенного поедания картонной коробки и проговорил со своим тягучим валлийским акцентом:

– А ты знаешь, что кофе открыли козлы?

* * *

Элегантный смокинг и чистая белая рубашка в сочетании с его «фирменными» кожаными штанами и армейскими ботинками; чёрный галстук-бабочка висит незавязанный на шее; в одной руке – бокал виски со льдом, в другой – сигарета… Джим был готов на подвиги и свершения. Он принял душ, побрился, побрызгался дорогим одеколоном, теперь он стоял, прислонившись к барной стойке, обозревал salon privee и думал, что ещё пара виски – и он будет вполне готов встретиться с Доктором Уколом лицом к лицу. Что касается азартных игр в Аду, Док Холлидей, разумеется, выбрал самое лучшее, что здесь было. Этот salon privee был словно живое собрание всего самого лучшего от каждой belle epoch расцвета игорного бизнеса в его классическом понимании. За столиком баккара в полном смысле этого слова царил Джеймс Бонд эры Шона Коннери, он выигрывал с прямо-таки фатальным везением, а его соперник, тучный эпикуреец в бархатном смокинге цвета густого бургундского, очень похожий на Орсона Уэллса, нервно курил кубинские сигары, зажигая одну от другой; вид у него был расстроенный и несчастный. Причём с каждой партией – все несчастнее. Когда они с Доком вошли в этот роскошный зал, Док тихонько шепнул Джиму:

– Это вполне может быть Ле Шиффр. Или его двойник. В общем-то разницы никакой. И я тебе очень советую: ты его не нервируй. Постарайся вообще не попадаться ему на глаза.

– А то можно и в рыло словить?

– Грубовато, но верно.

За соседним столом четверо щёголей эпохи Регентства резались в кости. Они вовсю налегали на портвейн и кларет и болтали без умолку; языки у всех четверых заметно заплетались, и Джим заметил, что двое из них уже полностью мутные – скоро, похоже, начнут блевать. За столиком рядом пятеро мандаринов а-ля доктор Фу Манчу чинно играли в фан-тан, в полном молчании, только фишки-кружочки стучали о стол, выражая все переживания игроков – самодовольство, досаду и злость.

Когда Док указал Джиму на светящуюся вывеску в дальнем конце этой части Ада, которую Джим теперь называл про себя Коллектором Самоубийц, он подумал, что там будет только одно казино, такой мрачный и дымный игорный дом из вестернов, где опустившиеся дегенераты проигрываются в пух и прах, к вящей радости злорадных крупье в полосатых жилетах и с подведёнными тушью глазами, а весёлые девицы, одетые в подобие рыбацкой сетки – то есть попросту полуголые, – отсасывают у небритых, пропитых клиентов и подливают им виски, крепкое и дешёвое. Но уже очень скоро Джим обнаружил, что все совершенно не так, как ему представлялось.

Во-первых, там было не одно казино, а несколько. Во-вторых, все они были очень даже приличными с виду. Они были вырублены в скале наподобие натабейского скального города Петра, и у каждого был свой фирменный знак – бегущая неоновая вывеска.

Изумлённому взору Джима предстала безумная смесь Лас-Вегаса, Рено и Монте-Карло в каменных недрах Посмертия. В каком-то смысле это было изысканное усовершенствование древней концепции Ада. Вместо озёр из огня и кипящей серы – вечный морок азарта для обречённых душ, бесконечный повтор изначального грехопадения. Точно так же, как с одержимыми сладострастниками в голубом зале у эскалаторов. Но когда Джим только вышел из Коллектора Самоубийц на этот подземный бульвар азарта, зазывных огней и несбывшихся грёз, он ни о чём таком не думал. Он просто вертел головой, разглядывая все это с поистине детским восторгом и изумлением:

– А действительно классно.

Вергилий взглянул на него с укором, если вообще не с обидой:

– Неужели ты думал, мой молодой господин, что я приведу вас в какой-то вонючий дешёвый притон?

Джим почему-то не сомневался, что Док завернёт в первое же встретившееся им игорное заведение – «Атомико»; на его вывеске стилизованный атомный взрыв расцветал красно-оранжевыми и жёлтыми мерцающими огнями. Джим даже направился было ко входу, но Док покачал головой:

– Не сюда, мальчик мой. Мне надо блюсти репутацию.

– А что, разве одно казино отличается от другого?

– Для запойного пьяницы, может, и не отличается. Но для истинного игрока – очень даже. Игровые автоматы, музыка Уэйна Ньютона, двадцать одно на семь столов – это всё для тупых туристов, чтобы совсем задурить им головы. Впрочем, те, кто заходит в подобные заведения, уже по определению не способны сосчитать даже пальцы у себя на руках.

Как бы в подтверждение его слов, дверь «Атомико» распахнулась, и вышибалы в сверкающей серебристой униформе выволокли наружу троих в жопу пьяных то ли человекоподобных свиней, то ли свиноподобных людей, будто облитых розовой флуоресцентной краской. Эти свиночеловеки – с абсолютно гладкой, без единого волоска, кожей, с пятачками на мордах, торчащими маленькими ушками и закрученными в спиральку хвостами – встречались в Посмертии не то чтобы часто, но и не так уж редко. Никто толком не знал, откуда они появились и для каких целей их создавали, но ходили слухи, что это – неудачные результаты генетических экспериментов нечестивой Холодной войны. Было и такое мнение, что их держат в Посмертии специально, чтобы все остальные чувствовали себя умниками и красавцами по сравнению с такими вот несуразными существами.

Док не пошёл ни в «Сияющее ущелье», ни в «Альгамбру», а также в «Спортивный клуб „Шалимар“. „Четыре туза“ и неизбежные „Фламинго“ и „Золотой самородок“. Он решительно направился в самый дальний конец бульвара, где широкая лестница поднималась ко входу в блистательное заведение, которое могло быть только адским „Гранд-Казино“. Оно было действительно грандиозным – настолько грандиозным, что ему не была нужна никакая вывеска. Остальные здешние заведения были яркими, а иногда и вообще безвкусными, этот же игорный дворец поражал прежде всего стилем, достоинством и замечательным архитектурным решением. Лестницу обрамляли светильники с живым пламенем, а швейцары на входе были одеты в костюмы наполеоновских уланов. Док с одобрением кивнул головой:

– Вот то, что нам нужно, мой юный друг. Я всегда говорил, что деньги должны вращаться в обрамлении изысканном и элегантном, а совсем не среди яркого хлама.

Джим оглядел свои грязные джинсы и измызганную рубаху. Увы, грустное зрелище. Впрочем, и Док был не лучше, в смысле – не чище. Хотя Док оставил свой грязный плащ в катере, его сапоги были все облеплены грязью, сюртук – в пыли и каких-то разводах. И оба они уже несколько дней не брились.

– Нас в таком виде не пустят. Мы сейчас на бомжей похожи.

Док поглядел на Джима с явным разочарован нем.

– Слушай, ты, маловер, неужели ты думаешь, что в Помертии есть хотя бы одно игорное заведение, где не примут Дока Холлидея?

Джим пожал плечами:

– Ну, тебя, может, и пустят, да ещё и расшаркаются. А меня? У меня, знаешь ли, нет репутации великого игрока.

Док вздохнул:

– Доверься мне, хорошо? Ты же со мной.

Как оказалось, быть с Доком – этого вполне достаточно. Когда Док с Джимом поднялись по лестнице, швейцары-уланы сперва посмотрели на них весьма косо, но Док сделал им странный знак, приподняв руку с оттопыренными указательным пальцем и мизинцем типа «козы рогатой», и их пропустили без единого слова. Как только Док с Джимом вошли в казино, к ним тут же подлетел метрдотель, и Джим подумал, что их всё-таки вышвырнут отсюда – но метрдотель подошёл исключительно с целью как можно скорее проводить их в раздевалку, где они смогут оставить дорожное платье и переодеться во что-то приличное. Получив свои чаевые и от Дока, и от Джима, Вергилий оставил их, но сказал, что будет ждать в вергилийской гостиной и что если он вдруг снова понадобится благородным господам, чтобы проводить их куда-то ещё, то всегда к их услугам. В сопровождении любезного метрдотеля Джим с Доком спустились на лифте в подвал, где располагались роскошно обставленные раздевалки – с огромными зеркалами, мраморными душевыми кабинами, где их уже ждали шестеро услужливых лакеев и три парикмахера. Чистые рубашки пришлось купить, но чёрный шёлковый камзол для Дока и смокинг для Джима были «приветственными подарками» от заведения, как и коктейли – по первому требованию. Когда суета с переодеванием благополучно закончилась, Джим посмотрел на себя в зеркало и остался очень доволен. В качестве завершающего штриха он купил себе стильные тёмные очки «Rау-Ваn» в магазине при казино. Причём цена его приятно поразила. В Аду всё было на удивление дёшево.

Убедившись, что все нормально, метрдотель деликатно ушёл, чтобы Джим с Доком вошли в казино сами. Они спустились в главный зал, где гитарист, очень похожий на Долгоиграющего Роберта Мура, только в белом костюме и, кажется, слепой, играл блюз в сопровождении инструментального трио. Играл, надо сказать, очень неплохо, но Джиму с его буйными вкусами такая музыка не особенно нравилась – слишком изящная, слишком благовоспитанная. Под стать самому казино. Впрочем, он всё равно остановился послушать, но Док потянул его за рукав:

– Нам дальше, мой мальчик. Главный зал – для любителей.

Джим хотел было напомнить Доку, что он и есть любитель, но промолчал. В конце концов, когда ему ещё выпадет случай попасть в salon privee в лучшем казино Ада? Первое впечатление – роскошь и стиль. Запах дорогих духов и хороших сигар. И этот неописуемый аромат больших денег. Перед каждым игроком – горки разноцветных фишек, причём некоторые – размером с обеденную тарелку и стоят, наверное, целое состояние. На стенах – картины Ван-Гога и Пикассо. На Земле всё это можно было бы назвать атмосферой старых денег – старых, в смысле, выдержанных, как хорошее дорогое вино. Здесь Джим выбрал другое определение: мёртвые деньги. В своё время, ещё при жизни, Джим, будучи рок-звездой, иногда забредал в подобные заведения – но исключительно как приглашённый артист для увеселения почтеннейшей публики. Сейчас же, когда он пришёл с Доком Холлидеем, то был принят как свой.

Док сразу пошёл к крупье и вывалил перед ним все содержимое своего мешка с пластмассовым золотом за бессмертную душу, проданную на входе, чтобы обменять его на жетоны и фишки. Похоже, Док решил разгуляться по полной. А Джиму в ближайшее время придётся как-то развлекаться самостоятельно. Вот только что ему делать? В salon privee, если ты не играешь сам, тебе остаётся лишь молча смотреть, как играют другие. Джима это не увлекало. В общем, он пошёл в бар – где, разумеется, подавали восхитительные напитки – и на какое-то время завис у стойки, рассудив, что, когда ему надоест сосредоточенно выпивать, можно будет полюбоваться на женщин. Там, где крутятся большие деньги, всегда присутствует сексуальное напряжение, женщины же в salon privee были все как на подбор – вызывающе красивые, роскошные и утончённые хищницы. К несчастью, все их внимание было сосредоточено на игроках, а не на каком-то там скромном и тихом зрителе в полутёмном баре, как бы привлекательно и романтично он ни потягивал свой скотч. Хотя нет… одна из этих красавиц, кажется, положила на него глаз. У неё были чёрные волосы, с прямой длинной чёлкой, падавшей на глаза. Одета она была в стиле 1950-х годов: узкое, облегающее платье насыщенного зеленовато-голубого цвета. Джим её не узнал, хотя она очень напоминала ему… как её звали? В своё время очень известная фотомодель андеграундных снимков в стиле мягкого садо-мазо с путами и плётками. Джим был уверен, что раньше они не встречались. Но взгляды, бросаемые на него украдкой – взгляды, в которых смешались желание и тревога, – никак не могли предназначаться совершеннейшему незнакомцу, пусть даже этот незнакомец весь из себя обаятельный и привлекательный.

Почему эта женщина поглядывала на него украдкой, было понятно сразу. Она была с мужчиной. Её спутник, высокий, узкоплечий, в безукоризненном фраке и галстуке-бабочке, прежде чем прикоснуться к картам, надел белые лайковые перчатки. Джим сразу понял, что это за персонаж: типичный аристократ-садист старой гейдельбергской школы – вплоть до дуэльных шрамов на щеках, монокля к левом глазу и причёски с высоко выбритыми висками. Гейдельберг играл в двадцать одно и катастрофически проигрывал. Когда он поднялся из-за стола, чтобы наменять ещё фишек, женщина быстро написала записку – на салфетке, тонким серебряным карандашом, – отдала салфетку официанту и кивнула в сторону Джима. Всё было ясно как день. Официант незаметно передал записку Джиму. Чёткий, решительный почерк; крупные буквы с декоративными завитками. А вот содержание записки было каким-то бредовым – или это у Джима было совсем плохо с памятью. Значительно хуже, чем он себе представлял.

Мой котик.

Умоляю тебя, сделай вид, будто мы не знакомы. Человек, с которым я теперь – он со мной сотворит страшное, если узнает, что мы знаем друг друга. Хорошо ещё, он не видел тот фильм! Иначе мне даже страшно представить, что бы он со мной сделал. Но как бы там ни было, ради моей безопасности, нам нельзя обнаружить, что мы знакомы. Ты только не думай, что я забыла ту волшебную ночь и все те восхитительные и ужасные вещи, которые ты проделал со мной этим ПРИСПОСОБЛЕНИЕМ!

Навеки твоя Амбер.

Джим дважды перечитал записку, потом растерянно взглянул на эту Амбер. Гейдельберг уже вернулся за стол, и Амбер старательно избегала смотреть в сторону Джима. Джим приуныл. Либо в его личной вселенной случился очередной сдвиг во времени, либо с памятью и совсем ужасно. Как он мог забыть ночь с такой женщиной? И что это за таинственное приспособление? А поскольку подойти к ней и выяснить всё равно не получится – Джим совсем не хотел рисковать и злить Гейдельберга, – он аккуратно сложил салфетку и спрятал её в карман.

А потом он увидел другую женщину, которую знал и помнил. В облегающем платье из сплошных изумрудных блёсток в зал вошла Донна Анна Мария Изабелла Кончите Тереза Гарсия (но ты называй меня Лола). Она заметила Дока, который пока ещё только разогревался перед большим покером в компании четырёх простаков во фраках, один из которых был вылитый герцог Виндзорский, отрёкшийся король Англии, другой – точная копия Иоахима фон Риббентропа, министра иностранных дел фашистской Германии. Отметив присутствие Дока, Лола направилась прямиком к бару. Сейчас она была ни капельки не похожа на ту бандитку-оторву из «Вива, Сапата!», с которой Джим познакомился в городке у Дока, но это точно была она.

Вот только, похоже, сама Лола Джима не помнила. Он улыбнулся ей и шагнул навстречу, но она прошла мимо, будто его не заметив, и попросила у бармена коктейль с текилой – его бармен сразу стал смешивать, как только Лола вошла в зал. Джим удивился, но рассудил, что у неё, как и Дока, произошло некое искривление во времени. Он подошёл к ней и опять улыбнулся:

– Мы знакомы, но ты, может быть, этого и не помнишь.

Её голос был холодным, как вечные льды на вершинах Анд:

– Мы никогда не встречались.

– «Донна Анна Мария Изабелла Кончите Тереза Гарсия, но ты называй меня Лола»?

Лола сделала глубокий вдох и понизила голос до шёпота:

– Мне нельзя с тобой разговаривать.

Джим удивился:

– Как так?

– Док не помнит того раза, когда мы встречались в его городе, значит, я тоже вроде как не должна помнить. Но ты мне нравишься, Джим Моррисон, так что, в порядке исключения, я позволю себе нарушить правила. И я тебе очень советую: убирайся отсюда как можно скорее. Забирай своего Вергилия и уходи.

– Из казино?

– Вообще из Ада.

* * *

Свободной рукой Иисус потянулся к пульту. Вернее, даже не так. Свободная рука Иисуса сама собой потянулась к пульту. Порноролик от Ирвинга Клоу закончился без какой-либо драматической развязки, можно даже сказать, он резко прервался, сменившись какой-то там очередной серией «Тайного легиона Зорро» – сериала с лёгким садомазохистским налётом, с плётками и кожаными костюмами. Впрочем, такой подтекст скорее всего не был понятен десятилетним детишкам, для которых, собственно, и сняли этот сериал. Или нет? Хотя с виду этот Иисус уж никак не похож на десятилетнего мальчика, он ведёт себя в точности как ребёнок – мастурбирует, тупо глядя в экран. Сэмпл перевела взгляд с экрана на диван, а потом обернулась к козлу, мистеру Томасу:

– В смысле – кофе открыли козлы?

Мистер Томас дожевал очередной кусок картона и с достоинством проговорил:

– Мне говорили, что где-то в тринадцатом веке один эфиопский козопас по имени Калди заметил, что его козы забалдевают от красных ягод с определённых кустов. Будучи человеком пытливым и любопытным, этот Калди попробовал ягоды сам. И ему тоже вставило, так что он улетел выше воздушного змея. Причём он не только словил свой кайф, но ещё и не спал пятьдесят семь часов кряду. В общем, Калди тут же смекнул, что нашёл нечто замечательное и во всех отношениях чудесное. Разумеется, будучи богобоязненным мусульманином, сперва он подумал, что означенные красные ягоды были посланы в мир Аллахом, дабы правоверные дольше не спали, а стало быть, дольше и рьянее предавались молитвам. Но, пожевав ягоды где-то с неделю, он решил, что они слишком дурманят разум. А потом его осенила идея варить ягоды в кипящей воде и пить этот отвар. Как ты, наверное, уже догадалась, красные ягоды – это дикие зёрна кофе, и…

Сэмпл достаточно грубо его прервала:

– Здесь что, все не в своём уме?

Козёл поглядел на неё с удивлением и обидой:

– Да нет, вроде бы все в своём. Особенно если учесть, что мы живём в мозгу гигантского и к тому же придуманного динозавра из мезозойской эры.

– Один дрочит на старый сериал про Зорро, второй рассказывает мне, как открыли кофе. Это теперь считается нормальным?

– Если совсем уже точно, мы даже не в мозгу. А в опухоли на мозге.

Сэмпл не на шутку перепугалась:

– В опухоли на мозге?

– А ты думаешь, что такое этот купол?

– А это опасно? Она злокачественная?

– Наверное, злокачественная. Но для нас не опасно.

– Я имела в виду, для Годзиро?

Мистер Томас оторвал очередной кусок от картонной коробки и принялся смачно его жевать. Он вообще постоянно чего-то жевал и говорил вечно с набитым ртом, так что беседа с ним подозрительно напоминала беседу с Анубисом.

– Вопрос чисто академический. У Большого Зелёного очень своеобразный метаболизм. Влияние ядерного излучения. Пройдёт ещё тысяч десять-двенадцать лет, прежде чем опухоль начнёт причинять ему беспокойство.

Но Сэмпл всё равно было не по себе.

– Мне как-то не хочется находиться внутри раковой опухоли.

– Очень скоро ты даже думать об этом забудешь. Кстати, а что ты здесь делаешь?

Сэмпл уставилась на козла:

– Ты меня спрашиваешь?!

– А кого мне ещё спрашивать? Ты вошла к нам сама, вот я и подумал, может, ты по делу.

– Я не знала, куда я иду и кого я здесь встречу. Я просто пошла, куда мне указали три крошечные гейши.

– А ты всегда делаешь то, что тебе говорят какие-то крошечные гейши?

– Только когда нет других вариантов.

– Ты вошла как соринка в глазу у Годзы, да?

– Похоже на то. Но ты же все видел, наверное. Ты был там, с Моисеем, когда Годзиро топтал его племя.

Козёл отвёл взгляд:

– Ну, я не то чтобы там был.

Сэмпл нахмурилась:

– Либо ты там был, либо тебя там не было.

– Тут опять эти загадки со временем. Какое-то время я вроде бы вёл по пустыне эту толпу неумытых кретинов, какое-то время сидел здесь, в мозгу у Большого Зелёного, вместе с этим Иисусом Христом, который, может быть, и не Иисус вовсе и который считает, что я могу быть, а могу и не быть реинкарнацией Дилана Томаса.

Сэмпл покосилась на мастурбирующего Иисуса:

– А он что, тебя не слышит? А то ему, может быть, не понравится, что ты сомневаешься в его, так сказать, иисусности-иисущности.

Мистер Томас покачал головой:

– Он в полном отрубе. Он всегда такой, когда смотрит телик.

Сэмпл вдруг пришла в голову неприятная мысль.

– Я же здесь не для того, чтобы тебя развлекать?

– Вообще-то нет. Но если ты вдруг захочешь, я не откажусь…

Сэмпл перебила его, не дав развить мысль:

– Давай мы это обсудим потом. А то в последнее время у меня были… э… сложности с половой жизнью. В принципе, я не против скрещения видов, но нынче у меня не то настроение. Я сейчас не смогу с козлом, даже с козлом с богатым литературным прошлым.

Мистер Томас задумчиво прожевал кусок картона.

– Очень жаль. «Мы умираем всего один раз».

– Ничего личного, правда. Мне очень нравится «Под сенью молочного леса».

– Это не из «Под сенью молочного леса».

– Прошу прощения.

– Это из другого.

– Ага. – Чтобы загладить свою оплошность, Сэмпл процитировала наизусть: – А вот это? «Была весна, и безлунная ночь в маленьком городке, библейская чёрная ночь без единой звезды»…

Козёл малость смягчился:

– Так уже лучше.

Серия «Тайного легиона Зорро» закончилась, как всегда, на самом интересном месте. Сразу за ней, что называется в стык, пошла «Пуля для мерзавца» с Эдди Мёрфи, причём фильм явно включился где-то с середины.

– Я вот что думаю. Пойду я, пожалуй, себе восвояси. Всё равно делать тут нечего.

Козёл проглотил очередной кусок картона:

– Вот с этим как раз и проблемы.

Сэмпл прищурилась:

– Ты о чём?

Мистер Томас почесал себе бок левой задней ногой.

– Ты пришла сюда в анимационном режиме, правильно?

Сэмпл ответила осторожно, не понимая, к чему он клонит:

– Да. Собственно, так у меня образовался и бластер, и этот дурацкий костюм.

– А потом, уже на входе, ты прошла под светом?

– Ага.

– И снова стала нормальной?

– Да. Только родинка так и осталась, раньше её не было.

– Ну вот, об этом я и говорю. Ты не сможешь выйти наружу. В смысле – в нормальном режиме. В рисованном городе – никаких настоящих людей.

– А если всё же попробовать?

– Лучше не надо.

– А что со мной будет?

– В двух словах этого не объяснишь. В общем, плохо всё будет.

– А тогда как мне вернуться в анимационный режим?

– Никак.

– То есть как?

– У тебя ничего не получится.

– Почему?

Мистер Томас кивнул на Иисуса:

– Потому что он забыл, как это делается.

– То есть ты хочешь сказать, я тут пленница? Этого лже-Иисуса?

– А он что, похож на злодея, похищающего девиц?

Сэмпл положила руку на бластер у себя на поясе.

– Может быть, это как-нибудь отвлечёт его от его увлекательного занятия?

– На твоём месте я бы не стал тут палить из этой штуковины.

– Почему?

– Тут, видишь ли, два варианта. Либо оно вообще не сработает, либо взорвётся и оторвёт тебе руку.

– А вдруг ты врёшь? Я же не знаю.

Козёл прикинулся дурачком:

– Да, ты не знаешь. Но я бы тебе не советовал экспериментировать.

Похоже, беседа зашла в тупик. Иисус переключил Эдди Мёрфи на Чарльтона Хестона в роли Микеланджело в «Агонии и экстазе».

– Когда-то он был очень творческим человеком. До того, как его поглотил этот ящик.

– Творческим человеком?

– Он создал всё, что снаружи.

– Что, без шуток? – Сэмпл принялась лихорадочно соображать. Может быть… почему бы и нет?

Козёл, кажется, не заметил её возбуждения.

– На самом деле это он разглядел потенциал в мозгу Большого Зелёного. Он придумал, как попасть сюда, внутрь, и как заставить Годза подчиняться его приказам.

Тут у Сэмпл появилась ещё одна конструктивная мысль.

– Он может управлять Годзиро?

– Если кто-нибудь выключит телевизор и завладеет его вниманием.

– Тогда почему ты не выключишь телевизор и не завладеешь его вниманием?

– Я же тебе говорил. Копытами в пульт не потыкаешь.

* * *

Головы повернулись, как по команде. Даже пьяные щёголи на миг прервали свою невразумительную болтовню. Герцог Виндзорский отложил карты, хотя у него на руках было три семёрки и он ещё не взял прикуп. И дело было даже не в человеке, который вошёл в зал, – в его мощной ауре. Джим подумал, что так мог бы, наверное, войти сам Дракула. Хотя этот статный, высокий мужчина с эспаньолкой, в синем «с наледью» костюме акульей кожи и в шляпе с круглой плоской тульёй с загнутыми кверху полями был совсем не похож на легендарного графа вампира. На самом деле он был почти вылитый Айк Тернер, хотя Джим сразу понял, что это не Айк – он когда-то играл вместе с Айком и Тиной, и хотя Айк иногда бывал просто злобной скотиной, от него всё-таки не исходила такая волна абсолютного зла. Подобно серным миазмам, зло, исходившее от этого человека, заполнило зал. Лола заметно занервничала:

– Уходи. Не будь идиотом. Немедленно уходи. Тебе здесь не место.

Джим упрямо покачал головой:

– Я никуда не пойду. Надоело уже убегать. Человек – сам хозяин своей судьбы, а мной только и делают, что помыкают. Все кому не лень.

Лола так на него посмотрела, что Джим даже порадовался про себя, что он уже мёртвый.

– Тут дело не только в твоей судьбе, ты, придурок. Ты можешь и нам все подпортить, так что мы потом не оклемаемся.

Джим собрался было выказать очередной бурный протест, но тут двойник Айка Тернера повернулся и посмотрел прямо на Джима. Выпитое виски несколько притупило реакцию, но всё же Джим не успел отвести глаза, чтобы не встретиться взглядом с этим воплощением вселенского зла. Но даже при этом у него все внутри оборвалось. Он понял, что Лола была права. Что-то тут явно происходит. Но что именно, Джим не знал. И верно – ему здесь не место.

– Ладно, я ухожу. Только как мы потом встретимся с Доком?

Лола махнула рукой, словно подгоняя Джима на выход:

– Не волнуйся. Вы встретитесь.

Стараясь не привлекать к себе излишнего внимания, Джим принялся пробираться к выходу. Уже на лестнице он обратился к ближайшему наполеоновскому улану:

– У вас там прямо шоу двойников.

Улан степенно кивнул:

– В это время у нас так всегда, сэр. Вам вызвать Вергилия?

Джим покачал головой.

– Нет, спасибо. Думаю, я не заблужусь.

– Как вам угодно, сэр.

Джим быстро спустился по лестнице, и уже перед самым выходом его изумлённому взору предстало очередное «явление Христа народу». В казино, легонько покачиваясь, вошёл Сид Вишес, Злобный Сид, под руку с молодой женщиной – но не Нэнси – в свадебном платье. Но что самое странное, Сид был одет в точности так же, как Джим – смокинг, чёрные кожаные штаны и солдатские ботинки, – только он был вообще без рубашки, и его фирменная цепь с большим замком висела прямо на голой, впалой груди в многочисленных шрамах. Он тоже заметил Джима, и его лицо расплылось в приторможённой сомнамбулической усмешке:

– Тебя Доктор уже обыскался. У него для тебя припасён большой шприц.

– Холлидей или Укол?

– А ты, бля, как думаешь, хиппи притыренный?

* * *

Сэмпл понимала, что она испытывает терпение мистера Томаса, но ей было уже всё равно. Если сейчас у неё всё получится, то она отомстит за свои обиды и развяжется с этим дурацким делом – и смысле, найти Эйми помощника.

– Если Годз снимается с места, то ближайшему городу может сильно не поздоровиться, я права?

Мистер Томас нервно задёргал хвостом:

– Он его просто сжирает.

Сэмпл вроде как заколебалась, стараясь не показать своего возбуждения, но без особых успехов.

– А что надо сделать, чтобы Большой Зелёный решил сожрать город типа… ну, скажем… Некрополиса?

– Ты хочешь, чтобы Некрополис сожрали?

– Да нет, это я так – чисто гипотетически.

Мистер Томас ей явно не поверил.

– У тебя есть на это свои причины. Уничтожить Некрополис.

– А тебе что, его жалко?

Иисус по-прежнему тупо таращился в телевизор, но хотя бы перестал дрочить. Видимо, Сикстинская капелла его не возбуждала. Мистер Томас покачал головой:

– Да не жалко. Я его видел по телику. Местечко вполне подходящее – на закуску Большому Зелёному.

– Так что надо сделать, чтобы направить туда Годзиро?

– Да в общем-то ничего не надо. Если там производят ядерное оружие.

– Он любит ядерное оружие?

– Он его просто обожает.

– У Анубиса оно есть, только какое-то мелкое и мерзопакостное.

– Мелкое и мерзопакостное он любит больше всего. Ты не забывай, как раз такая вот бомба, мелкая и мерзопакостная, растопила арктический лёд и разбудила Годза.

– То есть главное, его сдвинуть? А уж дальше он сам пойдёт?

Микеланджело на экране возмущался скудной оплатой своих трудов, но Иисуса это никак не прикалывало – он переключился на телешоу «Игра в молодожёнов». Мистер Томас на секунду задумался:

– Сдвинуть Большого Зелёного может только Иисус.

Сэмпл жёстко взглянула на мистера Томаса:

– Надо выключить телевизор.

– Я бы тебе не советовал этого делать.

– Это для его же блага.

Козёл взглянул на неё с сомнением:

– Вот только не надо ля-ля. Тебе наплевать на его благо. Тебе просто хочется, чтобы Годза сожрал Некрополис.

– Ладно, не буду спорить.

– Если так просто взять и выключить телик, для него это будет травма.

Сэмпл холодно взглянула на мистера Томаса:

– Ты что, собираешься мне помешать? И как, интересно?

Мистер Томас, похоже, пребывал в нерешительности.

– У меня пара твёрдых рогов, правильно?

– И ты хочешь зависнуть тут насовсем: сидеть безвылазно в опухоли в мозгу, в компании заторможенного дрочилы, до конца дней своих?

Мистер Томас задумался:

– В чём-то ты даже права.

– Стало быть, ты не будешь мне мешать?

– Но мне всё равно очень не нравится эта идея – выключить телевизор.

Сэмпл поняла, что победила.

– Но ты не будешь мне мешать? – повторила она свой вопрос.

– Нет. Наверное, нет.

Сэмпл подошла к дивану и решительно забрала пульт из почти безжизненной руки Иисуса.

* * *

Джим уже собирался выйти наружу через вращающиеся двери, но его едва не сбил с ног какой-то мужик, весь из себя озабоченный и взлохмаченный. Похоже, он очень спешил – протолкался вперёд и даже пихнул Джима локтем. Подобная грубость как-то не очень вязалась с изысканной атмосферой Гранд-Казино, но Джим рассудил, что, наверное, у мужика были какие-то свои причины. Причины действительно были, и они сделались очевидны уже секунд через сорок. Когда Джим вышел из казино, мужик был уже в самом низу длинной лестницы. Там он остановился, заломил руки и издал душераздирающий рёв, захлёбываясь в рыданиях:

– Я все потерял. Всё, что было. Она никогда меня не простит.

С этими словами он достал из кармана маленький хромированный револьвер, приставил его к виску и нажал на курок. Грянул выстрел, мозги брызнули во все стороны. Два наполеоновских улана бросились вниз по ступенькам к упавшему телу, которое вдруг заискрилось и почти мгновенно исчезло – проигравшийся самоубийца отбыл обратно в Большую Двойную Спираль. Однако серые брызги мозгов так и остались на лестнице, и один из швейцаров срочно вызвал уборщиков.

– Потрясающе. Вот так вот взять и вышибить себе мозги. Я и не думал, что мне доведётся увидеть такое своими глазами.

Джим обернулся. У него за спиной стоял злобный панк Сид Вишес.

Джим пожал плечами:

– Место здесь такое. Раньше тут был сектор самоубийц.

– Ты веришь в эти мудацкие сказки?

– Человек должен во что-то верить.

– Вот в чём ваша проблема, бля. Вам, хиппарям, просто необходимо во что-то верить. – Вишес гнусно расхохотался и вдруг бросил Джиму какой-то серебряный шарик, размером чуть больше монетки в двадцать пять центов. – Лови, Моррисон.

Джим механически поймал шарик. В его ладони серебряная фитюлька сразу же начала искриться, в руку ударил слабый разряд электричества, и всё вокруг засияло и исказилось. Джим хотел выбросить шарик, но тот будто прилип к ладони. Ощущение было не то чтобы совсем неприятным, просто Джим инстинктивно понял, что сейчас будет. Все, пушной зверь писец. Кажется, он попал. Этот шар сейчас впитает его в себя и унесёт невесть куда. Джим был уверен, что Сид Вишес здесь ни при чём. Он просто пешка в чужой игре. Он лишь передал Джиму серебряный шарик, оказавшийся западнёй. А настоящий охотник… Джиму не хотелось даже задумываться, кто это может быть.

 

ГЛАВА 7.

Ну что, отлегло?

Купол резко накренился. Мусор, разбросанный по полу, съехал на одну сторону. Но Иисус этого не замечал – он что-то сосредоточенно переключал на пульте, настраивая гигантского ящера на движение вперёд с запалом двенадцатилетнего мальчика, поглощённого какой-то продвинутой, всей из себя супер-пупер, видеоигрой. Теперь диван превратился в «командирское кресло», а сам Иисус полностью погрузился в процесс управления и направления Годзиро на Некрополис. Купол опять покачнулся, и Сэмпл схватилась за спинку дивана, чтобы не упасть. Мистер Томас просто пошире расставил ноги. Похоже, он знал, как справляться с тряской. Ну да, подумала Сэмпл, когда у тебя не две, а четыре ноги, стоять всяко проще. Тем более что при жизни Дилан Томас был весьма опытным выпивохой. Даже в ночь своей смерти он умудрился дойти от таверны «Белая лошадь» до гостиницы «Челси», хотя был совсем уж никакой. И печень у него уже отказала.

Надо сказать, Иисус приятно удивил Сэмпл, сразу же согласившись на её предложение направить Годзиро в Некрополис с целью полного уничтожения последнего. Сперва он просто сидел и моргал глазами, не понимая, что происходит, потом закатил небольшую истерику, потом залёг на дно бассейна, но быстро вынырнул – тогда уж, можно даже сказать, с готовностью принял план Сэмпл. Похоже, было ему несказанное счастье, что кто-то подсказывал, что делать. И он, кажется, совершенно не мучился никакими сомнениями, морально ли это – направить гигантского ящера в Некрополис с целью сожрать город на фиг. Если кто-то и высказал робкое возражение, так это козёл. Мистер Томас.

– Вообще-то ты вроде как Князь всеобщей любви и мира, если ты вдруг забыл.

Иисус небрежно махнул рукой:

– Да ладно. Я давно уже собирался проучить этого мудака Анубиса. Так сказать, выгнать из храма идолище поганое.

Сэмпл поспешила уточнить, чтобы потом не вышло ошибки:

– Вообще-то у него не храм, а большой дворец.

– Без разницы. Не гирлянды цветов пришёл я принести, но меч.

Мистер Томас фыркнул:

– Даже Библию правильно процитировать и то не может.

Иисус злобно зыркнул на него:

– Вся эта евангельская байда – хрен там чего запомнишь.

Козёл посмотрел на Иисуса с холодным неодобрением. Пол снова качнулся, и Иисус опять повернулся к пульту:

– Кажется, я забыл, как сделать так, чтобы пол не качался, когда он делает шаг.

– Войди в DOS и нажми esc-сtrl-аlt-F12.

Иисус нажал предложенную комбинацию, и качка сразу же прекратилась – то есть не то чтобы совсем, но это было уже не так, как будто они на яхте попали в шторм. Иисус улыбнулся мистеру Томасу.

– Ты запомнил.

– Ты бы тоже запомнил, если бы целыми днями не пялился в ящик.

– Что бы я без тебя делал?

– Вот и я думаю – что?

Иисус понадобилось ещё минут пять, чтобы сбросить с себя сонное оцепенение, вызванное непомерным пристрастием к голубому экрану. Он жал на какие-то клавиши, и, видимо, жал неправильно – судя по тому, как отзывался на это купол. Стараниями Иисуса Годзиро то и дело пошатывался и спотыкался, словно пьяная в хлам гора. Но вскоре – во многом благодаря саркастическим замечаниям мистера Томаса – Иисус более-менее пришёл в себя и выровнял шаг Годзиро. Он нажал на какую-то кнопку – экран телевизора растянулся и превратился в панорамное окно-монитор, развёрнутое на сто восемьдесят градусов, так что теперь они видели то же, что и Годзиро, – плюс к тому у них был хороший боковой обзор. Сперва картинка дрожала и дёргалась, по монитору шёл «снег», местами пробивались какие-то посторонние вспышки. Но потом Иисус всё же нашёл нужную комбинацию клавиш, и в окне развернулась широкая панорама пустыни, наплывающая на них со скоростью шага Годзиры – около ста миль в час.

Да, Сэмпл своё дело сделала: забрала у Иисуса пульт и оборвала электронную пуповину, соединявшую его с экраном телевизора. В каком-то смысле это было оперативное вмешательство. Но теперь, когда Годзиро благополучно двинулся на Некрополис, ей оставалось лишь ждать, довольствуясь ролью пассивного зрителя. Впрочем, ей было совсем не скучно. Всё-таки странная подобралась у них компания. Мистер Томас, козёл, стоял прямо перед экраном и работал вперёдсмотрящим. Иисус сидел на диване, держа на коленях огромный пульт, и тоже смотрел на экран, как капитан корабли на своём капитанском мостике. Сэмпл – в своём ярко-красном костюме анимешной супергероини, который вообще мало что прикрывал, и в сапогах на высоченной платформе – стояла за диваном, превратившимся в командирское кресло Иисуса. Мессия всё-таки соизволил одеться: натянул стоптанные кроссовки Nike, набросил красный халат и зачем-то напялил защитные очки а-ля Эрвин Роммель, которые тут же сдвинул наверх. Сэмпл подумала, что их троица уж никак не подходит на роль операторов гигантской рептилии, нацеленной на большую драку.

– Тебе нужно его направлять?

Иисус покачал головой:

– Нет, он нюхом чует обогащённый уран. Пойдёт прямо туда. Радиация у него в крови, в буквальном смысле слова.

Иисус откинулся на спинку дивана, всем своим видом изображая крупного специалиста и авторитетного командира – деланная, нарочитая поза, позаимствованная, надо думать, у Уильяма Шатнера. Теперь, когда Иисус изображал из себя командира гигантской машины разрушения, в которую превратился Годзиро, он был совсем не похож на того сексуально озабоченного придурка, каким был при первом знакомстве.

– И долго ещё до Некрополиса?

Иисус пожал плечами, будто его это мало заботило:

– Минут пятнадцать-двадцать. Не больше.

Интересно, подумала Сэмпл, как он воспримет второе её предложение. Сейчас он был явно настроен на приключения. Так что, наверное, не надо откладывать. Пока у него не прошёл драйв.

– У меня есть сестра.

Иисус кивнул, сосредоточенно глядя в экран. Ему явно нравилось играть в командира флагмана звёздного космофлота.

– Ага.

– Думаю, ей нужно с тобой познакомиться.

– Я бы сказал, что всему человечеству нужно со мной познакомиться.

Сэмпл пропустила мимо ушей этот всплеск мессианского эго и принялась описывать Эйми, её Небеса и её затруднительное положение – в выражениях цветистых и ярких, пусть даже и не совсем правдиво, используя любую возможность польстить Иисусу, погладить по пузу его самолюбие. Должно быть, он всё-таки впечатлился её рассказом, потому что оторвался-таки от экрана и пристально посмотрел на неё.

– То есть ей нужен мужчина, который управлял бы её Небесами?

– Ты мог бы стать для неё настоящим спасителем.

Козёл театрально закатил глаза. Похоже, Сэмпл переигрывала. Но Иисусу, с другой стороны, эта мысль очень понравилась. Похоже, когда речь заходила о его мессианских качествах, он был падок на лесть. Он погладил свою бородку и мечтательно улыбнулся:

– А с кем из вас я буду заниматься сексом? С тобой или с твоей сестрой?

Сэмпл подумала, что Иисус в роли капитана Кирка нравится ей не больше, чем в роли коматозного дрочилы, но в плане достать сестру – это как раз то, что нужно. Такой мессия вполне способен превратить Эймины Небеса в настоящий Ад. Сэмпл изобразила еле сдерживаемый восторг, тем более что у неё было стойкое подозрение, что с женщинами этот Иисус – импотент.

– Мы с ней ещё будем за тебя драться.

Видимо, эта фраза поразила воображение Иисуса, потому что он вдруг резко выпрямился на диване и обвёл купол пронзительным, острым взглядом:

– Это будет, наверное, самое интересное.

Сэмпл продолжала натянуто улыбаться, но теперь она окончательно убедилась: это именно то, что нужно, чтобы поставить на уши все Эймины Небеса. Но тут Иисус задумчиво проговорил:

– Хотя я не знаю… как я отсюда уйду. Я ему нужен, Большому Зелёному.

Улыбка Сэмпл потускнела.

– Ты ему нужен? Зачем, интересно, ты ему нужен? Ты же вообще ничего не делаешь, только сидишь и таращишься в телевизор.

Иисус злобно взглянул на Сэмпл. Ей даже стало слегка не по себе – раньше в нём такой злобы не наблюдалось.

– Ну, бля, это всё-таки лучше, чем таскаться по улицам Иерусалима с крестом на плечах, правильно? Тебе бы понравилось, если б на тебя напялили терновый венец, избили плетьми, а потом распяли на кресте?! Ты бы хотела всю жизнь раздавать хлебы и рыбу немытым придуркам, творить чудеса на пирах, когда у них вдруг кончается выпивка, и разъезжать по пустыне на вонючем упрямом осле? Мне что, все бросить – и снова этим дерьмом заниматься?! Ты это так себе представляешь? Ты что, тоже из этих паршивых традиционалистов?!

Сэмпл не знала, что на это ответить, так что Иисус продолжал бы, наверное, истерить и дальше, если бы его внимание не привлекло какое-то тёмное облако на смотровом экране. Пока ещё далеко, на самом горизонте.

– Ладно, мы это позже обсудим. Вот уже Некрополис.

* * *

Джима как будто растянуло в бесконечную цепь молекул в вихре вибрацией, что проявлялись в виде невообразимой, пронзительной, невыносимой боли. Боль захватила всё его существо. Рецепторы у него в мозгу выли истошным воем и мучительно стремились к чему-то, чего не могли получить. Сверкающий вихрь закручивался спиралью, вспыхивая всеми цветами за пределами спектра. Джиму казалось, что он умирает опять и эта смерть была много страшнее той, первой, – это был не простой переход между жизнью и смертью, или, в данном конкретном случае, между смертью и смертью. Всё было гораздо ужаснее и сложнее. И это с ним делал Доктор Укол. Причём делал намеренно. Джим мог только кричать в своей бесконечной беспомощности и бесконечной муке:

– Чего ещё тебе нужно?! В последний раз я, блядь, умер из-за тебя, разве нет?

Вообще-то Джим не ожидал ответа. Но ему ответили. Голос зашипел прямо в ухо, голос с лёгким французским акцентом:

– Мой petit ami, Сид Вишес сказал мне, что ты от меня убегаешь.

– Я не убегал…

– А что ты делал?

– Просто не хотел ввязываться. Опять.

Красные глаза Доктора Укола светились, как два огонька злой энергии в глубоком чёрном пространстве за сверкающим вихрем.

– Не хотел ввязываться?

Спиральный вихрь закружился ещё быстрее. Безымянные личинки каких-то кошмарных существ за пределами человеческого понимания принялись слепо тыкаться в распростёртые и растянутые молекулы, и Джим застонал:

– Сделай так, чтобы боль прекратилась.

Глаза без тела во тьме были холодными и безжалостными, как и голос, оставшийся равнодушным к его мольбе:

– Джим Моррисон не хотел ввязываться?

– Я даже не знаю, настоящий я Моррисон или нет.

– Ты знаешь, кто ты. К тому же, mon fils, разве это имеет значение? Кем бы ты ни был при жизни, ты был законченным наркоманом. А я своих не забываю.

Джим в своей боли дошёл уже до того состояния, что был готов согласиться с чем угодно.

– Ну, хорошо. Хорошо. Я же не отрицаю. Я – твой с потрохами. Ты – мой хозяин, а я – навеки твой раб. Я больше не буду пытаться сбежать. Только, пожалуйста, сделай так, чтобы боль прекратилась.

– Воспринимай это как негативное закрепление рефлекса, напоминание о прошлых муках.

Джим уже начал всерьёз сомневаться, что униженные мольбы как-то проймут «доброго доктора», но всё же попробовал ещё раз:

– Пожалуйста, я тебя очень прошу, останови эту боль.

Но боль не прошла.

– Теперь ты знаешь, каким был Ад, когда здесь правил бал Люцифер. – Сквозь спиральные вихри прорвались потоки оранжево-жёлтой лавы, дугами сияющего огня. Боль стала ещё сильнее, хотя казалось, что сильнее – уже невозможно, и Доктор Укол засмеялся. От этого смеха кровь застывала в жилах.

– Где написано, что смерть разлучит нас, mon brave?

– Нигде не написано.

– Разве наркозависимость не скрепляется кровью?

– Я же тебе говорю. Я сдаюсь. Всё, что угодно. Как скажешь. Я – весь твой. Вовсе не обязательно меня мучить, чтобы доказать своё право. Я же не сопротивляюсь.

– А я не доказываю своё право, mon ami.

– Тогда зачем ты меня мучишь? Ты сказал, это вроде как негативное закрепление рефлекса. Это что. Лимб?

– Не Лимб. Просто реприза боли перед даром облегчения.

И вдруг боль прошла. Причём не просто прошла – не осталось даже воспоминаний. Джим плавал, свернувшись, как эмбрион, в тёплой утробе тепла и защиты – дитя тёмной звезды, к которому никто не сможет прикоснуться и только один сможет приблизиться. Карибское шипение «доброго доктора» было ему колыбельной – единственной колыбельной, какая была нужна Джиму и о которой он грезил. Укол вновь рассмеялся:

– А теперь – дар облегчения, перед тем как вернётся боль.

* * *

Мистер Томас поглядел на Иисуса:

– Дирижабль в сопровождении истребителей. Курс на одиннадцать часов.

На горизонте уже показались башни Некрополиса, а также одна тёмная точка побольше и три поменьше в небе над городом. Иисус рассмеялся. Перспектива атаки на Некрополис явно его взбодрила, пробудив страсть к разрушению, близкую к маниакальной.

– Они сначала всегда высылают воздушный флот. Стандартный первый ход. Анубис, похоже, не прочь сыграть в шахматы.

Сэмпл по-прежнему стояла чуть позади командирского дивана.

– Нам это чем-то грозит? В смысле – все эти самолёты?

Иисус усмехнулся и покачал головой:

– В последний раз, когда Большой Зелёный двинулся на Токио, против него выслали F-16. Но они только сильнее его разозлили. – Он поглядел на козла. – Мистер Томас, а ты как думаешь, что у них там?

– Один тяжеловооружённый цеппелин и три истребителя. Насколько я понимаю, два «фоккера» и один «сопвит кэмел». Либо он путает Годза с Кинг-Конгом, либо выдерживает стилистику Первой мировой войны.

Иисус опять усмехнулся:

– Похоже, мы здорово повеселимся. Я уже предвкушаю.

Он нажал на какую-то кнопку у себя на пульте, и обзорный экран разделился сплин-скрином на три неравных части. На центральной, самой большой, панели всё осталось, как было – вид прямо по курсу, на двух же боковых появилось изображение Годзиро, идущего через пустыню и снятого средним планом.

– Как ты это сделал?

– Включил вторую и третью секции.

Сэмпл вовсе не собиралась вникать в технические подробности, тем более что техника тут была явно какая-то нелогичная – так что она благоразумно замолчала. Если Годзиро путешествует по Посмертию в сопровождении своей собственной съёмочной группы, ей совсем не хотелось знать, как это всё происходит на практике. Когда три древних истребителя устремились на Короля Ящеров, тот не сделал попытки напасть на них или уклониться. То ли он сам, то ли Иисус – кто там из них действительно управлял движением – упрямо держался избранного курса. Прямиком на Некрополис. Дирижабль кружил в воздухе где-то на уровне глаз Годзиро. Иисус это заметил и понимающе кивнул.

– Тот, кто там сидит-управляет, собирается выйти на нас в лобовую, потом в самый последний момент развернуться и дать боковой залп. Он просто не знает, с кем он связался.

– Они там, в Некрополисе, очень в себе уверены. Особенно полицейские. Это, наверное, из-за еды – жаренных в масле младенцев.

Мистер Томас посмотрел на Иисуса и Сэмпл:

– А вдруг там женщина командует?

Сэмпл покачала головой:

– Только не в Некрополисе.

Истребители набирали высоту, с тем чтобы спикировать на Годзиро сверху. Король Ящеров, кажется, только теперь заметил самолёты и немного замедлил шаг. Гигантский чешуйчатый лоб нахмурился, Годзиро замер на месте и издал тихий предупреждающий рык:

– Гррррааауувввррр.

Истребители поднялись до своего операционного потолка и начали медленный разворот. Глаза у Иисуса сверкнули.

– Нет, они точно считают, что он – какой-то Кинг-Конг недоделанный.

Истребители устремились вниз, набирая скорость в свободном падении. Годзиро поднял глаза. Внутри купола ведущий истребитель стремительно заполнял собой центральный экран. Сэмпл невольно пригнулась, а Иисус с мистером Томасом переглянулись и улыбнулись друг другу. Годзиро сделал глубокий вдох и резко выдохнул пары радиации цвета голубой молнии. Ведущий самолёт мгновенно вспыхнул и начал падать. Та же участь постигла и два остальных истребителя. Иисус издал радостный вопль:

– Да!

Сэмпл насторожилась. Ей показалось, что возбуждение Иисуса по поводу гибели лётчиков было явно нездоровым – надо это запомнить на будущее. Цеппелин уже пошёл на разворот, хотя и неясно, с какой целью – дать залп или просто дать дёру. На этот раз Годзиро решил не дышать радиацией.

Он рванулся вперёд, взбив хвостом пыль и песок, и попытался схватить дирижабль, как ребёнок хватает воздушный шарик. В первый раз дирижабль сумел увернуться, резко прибавив ходу в самый последний момент, но на второй такой манёвр его уже не хватило. Король Ящеров ухватил цеппелин обеими руками и переломил его пополам, как французский батон. Алюминиевый каркас затрещал, ткань натянулась и порвалась, но тут где-то, видимо, проскочила искра, и дирижабль, наполненный водородом, взорвался, превратившись в шаровую молнию прямо в руках у Годзиро. Сердито вскрикнув от боли, гигантский ящер отшвырнул от себя горящий дирижабль.

– ГГРРРАААРРРКК!

Купол опасно качнулся. Иисус завалился боком на диван, Сэмпл схватилась за спинку, чтобы не упасть, и даже мистер Томас слегка пошатнулся. Иисус быстро набрал у себя на пульте какую-то длинную комбинацию клавиш, и купол выпрямился. Мнимый мессия заулыбался:

– Ну всё, он разъярился. Теперь его ничто не остановит.

Мистер Томас взглянул на экран:

– Разъярился не разъярился, а они, кажется, собираются предпринять очередную попытку его задержать. Вон ещё самолёты летят.

– Сколько?

– Пять.

– Какие?

Козёл прищурился, вглядываясь в экран:

– Кажется, сабры или, может быть, Миги-15. Опять что-то старенькое, времён войны в Корее.

– Всё равно, это уже посерьёзнее.

Реактивные истребители неслись на Годзиро на небольшой высоте, в тесном боевом порядке. Видимо, пилоты решили, что если вести самолёты низко, это поможет им избежать наихудших последствий от радиоактивного дыхания гигантской зверюги. В тысяче ярдах от намеченной цели ведущий самолёт резко поднялся вверх и выпустил пару крылатых ракет. Годзиро опять покачнулся – ещё хуже, чем после взрыва дирижабля. Его снова ранило, купол затрясся от его вопля:

– ГГРРРААААААААААРРРКК!

Мистер Томас встревожился:

– Похоже, Большого Зелёного ранило в грудь.

– Тяжело ранило?

– Нет, думаю, нет.

Хотя вся грудь у Годзиро была в крови – алая кровь смотрелась особенно ярко на его зелёной чешуйчатой шкуре, – гигантский ящер, похоже, не сильно пострадал. Во всяком случае, не выказывал никаких признаков внезапной слабости. Он схватил ведущий истребитель за хвост, замахнулся им, как дубинкой, и сбил на лету ещё два самолёта. Четвёртому истребителю удалось выпустить свои ракеты, но пилот, вероятно, был в панике, потому что они пролетели далеко мимо цели, оставив в воздухе белый дымящийся след. Годзиро развернулся и опалил этот четвёртый самолёт своим радиоактивным дыханием, а заодно и пятый, последний. Когда они взорвались в облаках чёрного дыма, Иисус опять ухмыльнулся злобной улыбкой клинического маньяка.

– Когда надо, он очень проворный.

Купол опять закачался – это Годзиро пустился в победный пляс. Иисус рассмеялся:

– Похоже, на этом все.

Мистер Томас, однако, покачал головой:

– Там ещё что-то летит.

Иисус мгновенно напрягся:

– Что?

– Похоже на «флай винг», летучее крыло.

Иисус озадаченно приумолк.

– И чего они этим хотят добиться?

– По-моему, это вполне очевидно. Если мыслить ассоциативно.

Иисус окончательно растерялся:

– Ассоциативно?

– Помнишь «Войну миров» Джорджа Пала?

– Ясный перец.

– Так вот, в том фильме «флай винг» сбросил на марсиан атомную бомбу.

– Думаешь, Анубис станет кидать на нас бомбу? Мы ведь совсем близко к городским предместьям. Он же убьёт и своих людей тоже.

На это у Сэмпл был ответ, и ответ однозначный:

– Анубису плевать на своих людей. Ты лучше скажи, Годзиро выдержит ядерную атаку?

Мистер Томас, похоже, расстроился не на шутку.

– Что-то я сомневаюсь.

Иисус тоже встревожился:

– В фильме марсиане нейтрализовали бомбу силовыми щитами.

Сэмпл все это очень не нравилось.

– А у нас есть силовые шиты?

Иисус сердито взглянул на неё:

– А ты как думаешь? Мы, бля, в гигантском живом динозавре, а не в космическом корабле.

* * *

Утроба разорвалась с влажным всхлипом, и Джим обнаружил, что лежит на заросших травой камнях на развалинах какого-то храма. Тропический дождь лил сплошной стеной, и Джим мгновенно промок до нитки. По трещинам и выбоинам каменной кладки пола растекались миниатюрные ручейки, смывая палые листья и прутики. За проломами в стенах рвался напалм, и джунгли горели, несмотря на ливень. В небе носились вертолёты, сбрасывающие на землю трассирующие снаряды. Было дымно и душно. От горячей земли валил пар. На фоне взрывов – огромный улыбчивый Будда, полголовы снесено снарядом. В подсвеченном пламенем сумраке – человек, как живой скелет в разодранном хаки, сидит на корточках, привалившись спиной к обрушенной стене. Рядом с ним, на каменном полу – М-16 и стальная каска. Своё пончо человек натянул на голову, чтобы защититься от дождя. Слегка подавшись вперёд, полностью поглощённый своим занятием, он варит в чёрной от копоти ложке три растолчённых таблетки морфия – над пламенем свечи, закреплённой внутри жестянки из-под консервов. Шприц он держит в зубах. Он видит Джима и таращится на него совершенно пустыми глазами:

– Ты, бля, ко мне лучше не подходи. Хорошо? Если тут что у меня сорвётся, я тебя пополам разорву. Это – последняя доза.

Прежде чем Джим успевает ответить, из-за статуи Будды выходит Доктор Укол, невероятно высокий, неправдоподобно худой, в своём неизменном цилиндре а-ля Авраам Линкольн – и совершенно не к месту в этих джунглях, залитых дождём и огнём. Когда он идёт, у него из-под ног выбиваются синие искры. И ещё он не мокнет под дождём – словно его окружает защитное поле энергии. Джанки на миг поднимает глаза. Кажется, он совершенно не удивлён явлению вудушного бога. Когда он обращался к Джиму, в его голосе явственно слышались нотки угрозы, теперь в голосе – жалобный плач:

– Посмотри, что они сделали с Буддой. Мозги ему вышибли, на хрен.

Доктор Укол провёл в воздухе рукой в белой перчатке, как бы говоря: успокойся, пожалуйста.

– Я уверен, что Будда уж как-нибудь справится с этой напастью.

Наркоман покачал головой и набрал сваренный морфий в шприц сквозь комок грязной ваты.

– Зачем было сносить ему голову? Незачем абсолютно. Вот мудачьё.

Череп Доктора Укола расплылся в улыбке, когда наркоман перетянул себе руку каким-то обрывком верёвки и принялся нащупывать вену кончиком иглы.

– Ещё полминуты – и все это уже перестанет тебя волновать.

Джим убрал с лица мокрые волосы. Он не понимал, какую игру затеял Доктор Укол, но ему все это очень не нравилось, и его собственный голос звучал почти так же жалко и тонко, как и у нарка:

– Ты мне так и не скажешь, зачем ты меня сюда притащил, да?

В джунглях неподалёку раздалась автоматная очередь, но Доктор Укол даже не вздрогнул.

– Я подумал, что вам надо познакомиться. Вы оба умерли по одной и той же причине, секунда в секунду. И ты, и Чак.

– От передозняка?

Доктор Укол кивнул:

– Ну да. Ты только представь себе – умереть от передозировки в самом разгаре боя. Не от пули, не от снаряда – от передозняка.

В джунглях опять раздалась автоматная очередь, и Джим невольно пригнулся. Чак, наркоман, нашёл вену, воткнул в неё кончик иглы и набрал в шприц немного крови. Его движения были медленными и бережными – почти нежными.

– Кажется, он не хочет ни с кем знакомиться, – сказал Джим.

– Чак вообще ничего не хочет, кроме того, что у него есть сейчас. Вот что бывает, когда ты отказываешься принять реальность смерти. Когда ты уверен, что никогда не умрёшь. Чак как бы ходит по кругу, снова и снова переживает один и тот же пятиминутный цикл, вкалывает себе одну и ту же дозу морфия, и ему вышибает мозги шальной пулей. Он сотворил себе замкнутую временную петлю. Таков его личный Ад.

– Ты же вроде сказал, что он умер от передозировки.

– Да, наркотик его убил, но в ту же секунду, когда он умирал, в него срикошетила пуля из автомата вьетконговца.

– То есть вопрос, от чего он умер, – чисто академический?

– Очерёдность событий – есть очерёдность событий. Чего он не знает, так это что Будда с развороченной головой есть предвестие и аналог его собственной раны.

Чак вытащил шприц из вены и поднял затуманенный взгляд на Доктора Укола:

– Я никуда не пойду. Главное, не выходить из храма. Да, это главное. Не выходить из храма.

Прямо за Буддой разорвалась граната. Джим вжался в стену:

– Это что, наглядный урок?

Доктор Укол покачал головой:

– Просто мероприятие в рамках программы тура.

– Какого тура?

– У нас для тебя много чего намечено, Джим Моррисон. Ну что, отправимся дальше? Или может, хочешь остаться с Чаком? А то мы можем снабдить тебя шприцем, и ложкой, и пончо, чтобы укрыться от дождя. Такое блаженное существование – незамысловатое и предельно простое.

Да, похоже, у Доктора Укола было полно сюрпризов. Джим ещё не совсем отошёл от той немыслимой боли, которую пережил стараниями «доброго доктора». То есть сама боль забылась – но в сознании остался выжженный отпечаток памяти. Джим вздохнул и привалился спиной к мокрой стене, подставив лицо дождю.

– Я не хочу здесь оставаться, Без такого блаженства я как-нибудь переживу.

– Может быть, хочешь вернуться в Париж? В свою ванну?

Джим покачал головой:

– Ты все равно сделаешь так, как хочешь, что бы я ни говорил.

Доктор Укол кивнул.

– C’est vrai.

Джим с горечью улыбнулся:

– То есть ты меня заполучил. Я сдаюсь. Давай веди меня к следующему кошмару.

* * *

– Он набирает высоту.

– Похоже, и вправду будет бомбить.

Сэмпл было страшно, но ещё она жутко злилась. На самом деле она давно уже так не злилась – а если и злилась, то не давала воли своей ярости. Но сейчас ей хотелось вопить во весь голос и крушить всё, что под руку попадётся.

– Нет, это, блядь, уж слишком. Сколько можно?! Один раз я уже насладилась всеми радостями от атомной бомбы Анубиса, Так не бывает, чтобы два раза подряд – в одно место. Это невозможно, даже по теории вероятности.

Мистер Томас, который по жизни не отличался дипломатичностью, заявил:

– Может, в теории и невозможно, но на практике – очень даже.

Иисус плотоядно взглянул на Сэмпл:

– Благодаря этой бомбе ты оказалась здесь, правильно?

– Ага. И какая мне с этого радость? Смотреть, как ты дрочишь на диване, уткнувшись в телик, и беседовать с козлом?

Мистер Томас резко обернулся. Похоже, он сильно обиделся.

– А что такого ужасного о беседах с козлом, можно полюбопытствовать?

– И что ужасного в том, чтобы смотреть, как я дрочу на диване? – подхватил Иисус. – Я знал женщин, которых это возбуждало.

Сэмпл уставилась на эту сладкую парочку в яростном недоумении:

– Вы что, не в своём уме?! Оба?! О чём вы вообще говорите?! На нас, блядь, сейчас бомбу сбросят, подарочек от психопата Анубиса, а вы тут какую-то хрень несёте.

Иисус пожал плечами:

– Я же Иисус Христос. Мне ничто не причинит вреда.

Мистер Томас тоже не особо тревожился.

– А мне уже надоело быть козлом.

– А Годзиро?! О Годзиро кто-нибудь подумал?!

Иисус изобразил на лице фальшивое огорчение:

– Да, нам будет его не хватать.

Сэмпл сжала кулаки в бессильной ярости. Она бы съездила Иисуса по морде, но это вряд ли поможет. И кричать – тоже без толку. Но она все равно заорала:

– А я?! Я не хочу, чтобы меня разнесло атомной бомбой!

Мистер Томас опять повернулся к экрану:

– Какой-то объект небольшого размера только что отделился от самолёта и падает вниз.

* * *

– Что это за место?

– Одна из точек, где жизнь сопрягается со смертью.

Джим и Укол стояли на узком скалистом выступе, высоко над ущельем, похожим на тоннель, уходивший в бесконечность – в обе стороны. Было холодно, пахло замёрзшей плесенью и грибками. Джим мгновенно продрог. Его била дрожь. Мокрая рубашка противно липла к телу – она так и не высохла после дождя во вьетнамской галлюцинации. Сумрачное, сумеречное ущелье было укутано мягким мраком, только где-то вдали еле теплился маленький белый огонёк. Но Джима поразило другое. Пол в ущелье шёл под наклоном, наподобие бесконечного пандуса, и по этому пандусу двигался непрестанный поток людей. Такая людская река. У всех – бритые наголо головы, все одеты в одинаковые бесформенные серые хламиды. Они шли вверх – усталым, медленным шагом. Спины согнуты, взгляды устремлены под ноги. Руки безвольно болтаются, словно обвисшие плети. Они шли и шли, не глядя по сторонам, и на всех лицах лежала печать суровой безнадёжности. Они не разговаривали – шли молча. Они не жаловались, не роптали, но все равно Джиму казалось, что все пространство в ущелье наполнено долгим, тягучим шелестом отчаяния. Предельного. Запредельного.

Доктор Укол пригвоздил Джима к месту своим алым лазерным взглядом.

– Ты слышишь?

– Что это?

– Дыхание смерти.

– А кто эти люди?

– Отдельные подразделения недавно преставившихся.

– Подразделения?

На лице-черепе отразилось раздражённое презрение.

– Полки праведников, людей, ни разу в жизни не потреблявших наркотиков, тех, кто намеренно и непростительно игнорировал своё воображение и каждые восемь минут исправно смотрел рекламу по телевизору. Очень трудно принять концепцию Большой Двойной Спирали, когда вся твоя жизнь состояла сплошь из диетической колы, «Прикосновения ангела», миссионерской позы и вечного страха за свою задницу. Это те, кто всю жизнь делал то, что им говорят, и отвергал всё, что могло их как-то освободить от жалкой доли.

– А куда они все идут?

– Они сами не знают. Они знают только одно: надо идти туда, к свету. Им это вдалбливали всю жизнь. Когда ты умрёшь, иди к свету. Вот они и идут на свет – на любой белый свет поблизости.

– И что, они никогда не попадут в Спираль?

– Ну почему? Большинство попадёт. Когда сообразит наконец, что к чему. Хотя кого-то из них заберут рекруты.

– Рекруты?

Укол разразился сухим как кость полубожественным смехом:

– А ты думаешь, откуда берут людей для Геенны, Сталинграда и Некрополиса? Покажи им сверкающего ангела с рождественской ёлки, и они пойдут за тобой, не задумываясь, – и на погибель, и на вечные муки.

– А почему я раньше здесь не был?

– Потому что ты – из моих garcons. Я избавил тебя от этой стадии.

– В смысле – я был настолько обдолбан, что ничего не заметил?

– В смысле – судьба у тебя такая: принимать опрометчивые решения. И чтобы всё было быстро и сразу.

* * *

Сэмпл смотрела как заворожённая на чёрную точку, что отделилась от самолёта, – такую крошечную, что её можно было принять просто за мелкий дефект картинки на мониторе или за пятнышко перед глазами. Казалось, что может быть уж такого опасного в этой маленькой точке, – но Сэмпл знала, что это такое и чем оно им грозит. Она смотрела на экран, и ей было страшно. Все тело будто задеревенело. Ноги вдруг подкосились, и Сэмпл схватилась за спинку дивана, чтобы не упасть. Ногти вонзились в кожаную обивку, ярко-красные в чёрное, оставив глубокие вмятины. На мгновение Сэмпл заворожила её собственная рука. Очень скоро её не станет. В смысле – руки. Да и самой Сэмпл тоже. Её разум и даже душа – если она вообще существует, душа, – может быть, и останутся, но плоть испарится. Её тело, полосы, внутренние органы – всё исчезнет. А вместе с ними и этот дурацкий костюм из анимешных мультфильмов.

Когда Сэмпл снова взглянула на экран, бомба стала значительно больше. Годзиро на боковых экранах присел на хвост и поднял голову к небу. Бомба бесшумно падала вниз, когда вдруг Годзиро стремительно выбросил руку вверх и схватил её в воздухе. Сэмпл зажмурилась – сейчас точно взорвётся. Но почему-то не взорвалось. Секунд через пять Сэмпл решилась открыть глаза и взглянуть на экран. И то, что она там увидела… она не поверила своим глазам, даже подняла защитные очки анимешной супергероини, – убедиться, что зрение её не обманывает. Годзиро сидел, подбрасывая бомбу на ладони – ну прямо Джордж Рафт с его «фирменным» серебряным долларом.

– Он что, рехнулся, этот ваш ящер?!

Мистер Томас понял вопрос буквально:

– Сложно сказать. Я как-то не разбираюсь в психических патологиях ящеров.

Сэмпл обратилась к Иисусу:

– Можешь что-нибудь сделать, чтобы он её выбросил – и чтобы подальше?

Иисус пожал плечами:

– Теперь он сам разберётся.

– Да он хоть знает, что это такое?!

Мистер Томас кивнул:

– Он знает.

Годзиро подбросил бомбу повыше, поймал в подставленный рот и, ничтоже сумняшеся, проглотил – как карамель в шоколаде или орешек. Сэмпл, что называется, охренела.

– Не может быть.

– Ну да. Он её проглотил.

– И что теперь будет?

– Сейчас узнаем.

Ещё секунд пять Годзиро сидел неподвижно, закрыв глаза. Только мышцы на мошной чешуйчатой шее судорожно подёргивались. Мистер Томас почесал бороду передним копытом.

– Он похож на пачуко, который только что хлопнул на спор полпинты текилы.

– Гптрррррруууууиввввззз!

Годзиро издал протяжный скрежещущий хрип, который отдался волнами по куполу – пробежал, словно рябь на воде, – и Сэмпл снова схватилась за спинку дивана. Изо рта Короля Ящеров вырвалось облачко голубого дыма.

– Крррркккк.

У Сэмпл подкосились ноги.

– Да, я это видела. Но всё равно не верю.

Мистер Томас тоже застыл в благоговении, и даже Иисус на секунду утратил своё выражение пресыщенного человека, которого ничем уже не удивишь.

– Похоже, пищеварительная система Большого Зелёного нейтрализует ядерные заряды.

Сэмпл присела на подлокотник дивана:

– Мне надо сесть.

Иисусу же, кажется, не терпелось приступить к разрушению города. Словно капризный ребёнок, который ломает игрушки – чисто из вредности.

– Я думаю, это всё, что Анубис имеет нам предложить. Ладно, вперёд.

Он нажал какую-то кнопку на пульте, но Годзиро остался сидеть. Иисус нахмурился:

– Он не хочет сдвигаться с места.

– Да он только что скушал целую бомбу. Может, ему поплохело.

– Мы не можем сидеть тут в пустыне, хуи пинать. Нам ещё надо Некрополис разгромить.

Мистер Томас посмотрел на Иисуса как на законченного идиота:

– Может быть, после такой закуски он уже не голодный.

Иисус принялся яростно тыкать в кнопки. Годзиро всё сидел, явно не собираясь никуда идти. А потом смачно рыгнул:

– Еббббрап.

И медленно поднялся. Растерянно огляделся по сторонам, словно не понимая, где он и что он тут делает. Втянул носом воздух, принюхался и, похоже, придумал, что делать дальше. Сперва вяло и неторопливо, но постепенно набирая скорость, он двинулся в сторону Некрополиса.

Иисус рассмеялся:

– Итак, первый удар принимают предместья.

* * *

Абсолютная, непроницаемая темнота. Только разряды синих электрических искр указывают на то, что Доктор Укол по-прежнему рядом. Глухая, всепоглощающая тишина. Джим слышит лишь звук собственного дыхания и трескучее шипение, которое также подтверждает: Укол все ещё здесь. Видимо, тур продолжается, хотя Джим понятия не имеет, где они и для чего бог Вуду притащил его в это место, где, кажется, нет вообще ничего. Кроме самого Доктора, разумеется. А потом появился свет. Сперва – только жёлтая точка, одинокая, заблудившаяся звезда, пламенеющая в непроглядной ночи, она все разрасталась, и тогда Джим увидел, что это и вправду была точка яркого света в окружении странного зыбкого ореола. Вскоре он сообразил, что это – свет, движущийся по рябящей воде. Джим понял, что стоит на скале над невидимым, чёрным морем.

И тут он услышал далёкую тихую музыку, что плыла словно дым над водой. Даже не музыку, а мелодичный мужской голос, поющий что-то из Вагнера, без аккомпанемента. Голос был сильный и твёрдый, но в то же время печальный.

Теперь Джим увидел, что это был за свет и откуда шёл голос. Ладья викингов с фигурой дракона на носу, вся охваченная пламенем, бесшумно проплыла мимо, а следом за ней шла другая ладья, под чёрным парусом. На этой второй ладье были люди – суровые воины, поющие погребальную песнь, воздев мечи к небу.

Джим обернулся туда, где, насколько он мог судить, стоял Доктор Укол.

– Плавучий экспресс до Валгаллы?

– Ты уже начинаешь кое-что понимать, mon frere.

* * *

Первым делом Годзиро набросился на ту самую эстакаду, по которой Сэмпл уже как-то проехалась в царской ладье из процессии Анубиса, направлявшейся к месту празднества Божественной Атомной Бомбы. Одним взмахом хвоста Король Ящеров сбросил с дороги повозки и автомобили, взметнув их в воздух. Мелкий транспорт даже не удостоился внимания Большого Зелёного, но его очень заинтересовал двухэтажный городской омнибус. Он взял его в руки и смял с двух сторон, как ребёнок снимает картонную коробку. Точно так же Годзиро расправился с двумя грузовиками, а потом на дороге показались танки. Следом за ними шёл строй солдат из элитной гвардии Анубиса. Золотые доспехи сверкали на солнце, знамёна и флаги гордо реяли на ветру. Залп танковых пушек не причинил Годзире никакого видимого вреда – лишь больше его разозлил. Король Ящеров не стал тратить время на каждый танк в отдельности. Он просто схватился руками за обе стороны эстакады и сорвал с опор целую секцию. Потом приподнял её и принялся сворачивать дорогу в рулон – как ковёр. Танки остановились и дали задний ход, но Годзиро сворачивал эстакаду гораздо быстрее, чем отступали танки, и очень скоро он завернул их в бетон и железную арматуру, словно начинку – в рулет.

Сэмпл замерла перед экраном:

– Он такой сильный?!

За стенами купола все утонуло в ослепительных электрических вспышках, похожих на синие молнии. Это мозг Короля Ящеров преисполнился возбуждения. Стены купола-опухоли сделались полупрозрачными, так что Сэмпл видела всё, что происходит снаружи – в мозгу Годзиро. Мистер Томас обернулся к Сэмпл:

– Он очень сильный. Особенно если злится. Большой Зелёный страшен в гневе.

Сэмпл встревожено огляделась:

– А мы тут в безопасности?

Иисус рассмеялся и указал на экран:

– Здесь гораздо безопаснее, чем снаружи.

Годзиро, видимо, надоело сворачивать эстакаду, и он обратил свою ярость на ближайшую двадцатиэтажную башню. Сэмпл и раньше подозревала, что здания в Некрополисе построены кое-как, но ей всё равно было странно, что целый дом можно обрушить двумя ударами. Единственное, что слегка огорчало Сэмпл, – это то, что при каждом шаге Большой Зелёный превращал в лепёшки городские трущобы, по нескольку штук за раз. Хотя бедняки из Некрополиса обошлись с Сэмпл не слишком любезно, даже можно сказать – погано, все равно эти люди не заслуживали такой участи. Впрочем, с другой стороны, невелика потеря. Тем более что для большинства из них это было, в сущности, милосердное и, вероятно, желанное избавление – от нищеты, притеснений, окружающей мерзости и каннибализма.

И ещё Сэмпл не понимала, почему Годзиро застрял в пригороде.

– А нельзя его как-то направить в центр? Там дворец, телестудия…

Иисус взглянул на неё и улыбнулся хищной, волчьей улыбкой:

– Жаждешь мести?

– Да, чёрт возьми. Ещё как жажду.

Он опустил глаза к пульту:

– Ладно, посмотрим, что можно сделать.

* * *

Джим наклонил трубку вправо, градусов на тридцать от Прямой вертикали, и невероятная красавица китаянка поднесла ему сине-жёлтый огонёк из крошечной лампы – поджечь шарик чистейшего чёрного шанхайского опиума. Джим уже стал понемногу привыкать к постоянным, стык в стык, сдвигам реальности. Он быстро сообразил, что всякое сопротивление бесполезно. Пусть Доктор Укол таскает его по мирам, а он будет просто смотреть и участвовать, когда надо участвовать – не брыкаясь и не задавая глупых вопросов. Тем более что теперешний мир был очень даже приятственным. «Поющие ветры» мелодично звенели под ароматным, душистым ветерком, создаваемым бесшумными скрытыми вентиляторами. Пламя свечей подрагивало перед тёмными зеркалами, за пергаментными ширмами и внутри полупрозрачных шаров из гранёного стекла. Свет преломлялся в невообразимом спектре, его мягкие отблески создавали ненавязчивую атмосферу безмятежности и покоя.

Джим глубоко затянулся, и хотя крошечные резные драконы на трубке на самом деле не ожили и не принялись извиваться, трубка все равно показалась живым существом – дурманящий дым застил сознание. Церемонный, как китайский мандарин, и непринуждённый, как старый друг, он принял Джима в бархатные объятия и унёс за пределы судьбы и боли. Когда они только пришли во Дворец Зеркал, Доктор Укол сказал Джиму:

– Только не привыкай к этому месту. Не расслабляйся. Это всего лишь приятная интерлюдия, отдых на долгом пути.

Теперь Джим понял причину этого странного предостережения.

Но другие драконы плясали и извивались – драконы на шёлковом, в обтяжку, платье прекрасной китаянки. Она забрала у Джима трубку и положила её на резную подставку. Потом поднялась и с поклоном спросила:

– Теперь тебе хорошо?

Джим улыбнулся блаженной улыбкой и откинулся на спинку мягкого сиденья. Доктор Укол велел ему не расслабляться, не привыкать к этому месту, но Джиму уже хотелось, чтобы приятная интерлюдия никогда не кончалась.

– Хорошо – не то слово.

Как предупредительная стюардесса в каком-то божественном самолёте, прекрасная китаянка перешла к другому пассажиру – или клиенту? Или гостю? Джим проводил её взглядом. Тугие бедра, стройные ноги. Отблески света плясали на шёлковом платье, которое натянулось, облепив аппетитную попку, когда китаянка наклонилась над креслом неподалёку от Джима – над обмякшим безвольным телом, распластанным в восхитительной интоксикации. Джим смотрел на прекрасную женщину, восхищался её идеальной фигурой, но лишь с эстетической точки зрения – он не испытывал к ней никакого влечения. Опиумный дурман притуплял все позывы к активной эротике. Даже самая вожделенная плоть превращалась в отстранённый объект для восторженного созерцания – не более того. Когда китаянка поднесла свою лампу к трубке того, другого, отблески пламени закружились радужной галлюцинацией. Джим погрузился в то дивное состояние, когда грёзы смыкаются с явью и волшебные сны обретают реальность. Теперь, когда время остановилось в замкнутой магии опиумного блаженства, Джим уже больше не волновался о том, что Доктор Укол может в любую секунду его разбудить и потащить дальше. Он и не заметил, что человек в кресле неподалёку от него подозрительно смахивал на Дока Холлидея. А если даже заметил – не придал значения.

* * *

В правом верхнем углу на центральном экране появилось ещё одно маленькое окошко. Иисус улыбнулся. Сэмпл невольно скривилась. На её скромный взгляд, разрушение Некрополиса как-то уж слишком его возбуждало.

– Тебе это понравится.

Годзиро уже пробирался по деловым кварталам, бредя по колено в высоких башнях, тесно лепящихся друг к другу. Ломился вперёд, сметая все на своём пути. Ещё один дирижабль попробовал атаковать Короля Ящеров, но тут же сгорел в синем облаке радиоактивного выдоха – взорвался в воздухе, словно гигантская фаллическая петарда. Бум! Годзиро направился дальше. Там, где он проходил, к небу взметались колонны огня и маслянистого чёрного дыма – полыхали целые кварталы. Это бензин выливался из баков раздавленных автомобилей и загорался от искр из развороченной электропроводки. Отовсюду валил густой пар – это взрывались паровые компьютеры в обрушенных зданиях. Иисус обернулся к Сэмпл и мистеру Томасу:

– Глядите, как здорово. Целый город в огне! В предсмертной агонии!

Годзиро теперь направлялся к высокому зданию в виде двойной пирамиды, утыканной стальными антеннами и круглыми спутниковыми тарелками. Сэмпл впилась глазами в экран:

– Это что? Телецентр?

Иисус кивнул:

– Смотри на врезной экран.

Как раз в этот момент на врезном окошке шли помехи, но потом «снег» расчистился, и на экране возникло… Что бы вы думали? Из всех многочисленных телешоу, из всех каналов, работающих в Посмертии, – именно «Невольничий телерынок Толстого Ари». Сэмпл заморгала:

– А это ещё откуда?

– Смотри-смотри.

Изображение было чёрно-белым и настолько зернистым, что это было почти оскорбительно для телезрителей. И снято всё было кустарно и грубо: в «лучших традициях» стилистики снафф-фильмов. Размалёванные, перепуганные женщины – товар Толстого Ари – проходили по длинному подиуму, болезненно улыбались, натянуто изображали игривую похотливость и наклонялись поближе к камерам, чтобы потенциальные покупатели с той стороны телеэкрана смогли разглядеть штрих-коды на их лбу.

Мистер Томас прожевал кусок пластиковой обёртки и шумно выдохнул через нос:

– Да, печальное зрелище… хорошо, что тебе не пришлось в этом участвовать…

Сэмпл удивлённо взглянула на него:

– Ты знаешь про меня и Толстого Ари?

– И у козлов есть свои источники информации.

Иисус оторвался от своего пульта:

– Если б тебя выставили на продажу, я бы пожалуй, тебя купил.

– Это что, комплимент?

Иисус пожал плечами:

– Да, наверное.

Мистер Томас задумчиво оглядел помещение на предмет, что бы ещё пожевать.

– Хотя, с другой стороны, у тебя не было штрих-кода…

– Откуда вы знаете?

Иисус снова уткнулся в свой пульт, делая вид, что занят делом, а мистер Томас просто отвёл глаза. Сэмпл даже про Годзиро забыла. Уперев руки в боки, она с отвращением взглянула на эту сладкую парочку.

– Я все правильно поняла: вы так развлекаетесь – смотрите некропольские передачи?! И вам это нравится?!

Мистер Томас кивнул головой. Вид у него был пристыженный.

– Ну так, по приколу. Тем более что там действительно есть забавные вещи, на извращённый вкус.

– А рабынь вы покупали?

Мистер Томас кивнул на Иисуса:

– Он пару раз покупал.

– И где они теперь?

– Да вот, понимаешь, какая беда приключилась… у них там были какие-то косяки с переходом в мультипликационный режим, когда они попадали в мозг к Большому Зелёному.

Сэмпл тряхнула головой:

– В голове не укладывается, как вы можете смотреть эту дрянь, да ещё покупать людей?!

Иисус наконец внёс свою лепту в беседу, указав на экран:

– Похоже, больше не сможем.

Одна из рабынь, что шла крупным планом на врезном экране, вдруг запрокинула голову вверх и пронзительно завизжала. На большом боковом мониторе Годзиро сосредоточенно рвал когтями одну из стен треугольного здания телецентра. На центральном экране, куда передавалось изображение того, что Годзиро видел перед собой, возникла студия, передающая в прямой эфир «Невольничий телерынок Толстого Ари». Рабыни и операторы бросились врассыпную – рука гигантского ящера вошла в чёрно-белую картинку, схватила подиум посередине и содрала его с креплений. Один оператор всё же не бросил камеру и продолжал снимать – видимо, потенциально исторические кадры были ему важнее собственной посмертной жизни. Кроме этого героического оператора, единственный, кто остался стоять на месте, – это сам Толстый Ари. На самом деле он даже придвинулся ближе к Годзиро, будто и не замечая, что взбешённый ящер был больше его в тысячу раз. То есть, наверное, он это видел – сложно было бы не заметить, – но всё равно не испугался. Толстый Ари спустился вниз из своей режиссёрской будки, и его буквально трясло от ярости – как в тот раз, когда он обнаружил, что у Сэмпл на лбу нет штрих-кода.

– Ты соображаешь, блядь, что ты делаешь?! Тоже мне, игуана-мутант! Ты знаешь, сколько мне стоит эфирное время?!

Годзиро замер, Годзиро моргнул. Годзиро поднял гигантскую ногу и расплющил в лепёшку и Толстого Ари, и отважного оператора, и ещё остававшиеся нетронутыми декорации, и вообще всех, кто ещё не успел убежать из студии. Сэмпл даже немного взгрустнулось. Да, Толстый Ари был законченным мерзавцем и каннибалом и вполне заслуживал такой смерти, но он хотя бы ушёл достойно. Впрочем, хрен с ним.

– Один готов. – Сэмпл повернулась к Иисусу. – Ну что, идём на дворец?

Иисус кивнул. Он даже не стал возражать, что Сэмпл вроде как посягает на его полномочия единоличного командира.

– Без проблем.

* * *

Это была запредельная грёза – под стать опиумным видениям Хасана ибн Саббаха, знаменитого Старца с Гор, основателя ордена ассассинов, убивавших во имя Аллаха и самого Хасана. Видения Джима были как тёмное дымное зеркало за шифоновым покрывалом, расшитым золотом, но при этом он осознавал, что находится где-то в пределах Ада. Эти видения несли на себе отпечаток тьмы, и ясно было, что это – творение Доктора Укола. Даже при воссоздании иллюзорного мусульманского рая Доктор Укол никогда бы не опустился до мраморных бассейнов с пышной, богатой отделкой, синего неба в пушистых облаках и податливых, ясноглазых прислужниц неземной красоты. Вопиющая роскошь Беверли-Хиллз с его столь же роскошными пороками и грехами – просто не его стиль. Если Джим грезил о рае, то это был рай под куполом ночной истомы, где мягкая тьма и таинственные туманы, где-то в глубинах кольриджевских пещер. Это был рай прибрежных утёсов и вспененного прибоя. Это был рай романтической бездны изо льда и огня – рай священной реки Альф, где она обрывалась в бездонную пропасть подземного моря, не знавшего солнца.

Это было зверски жестокое и благословенное место – одновременно прекрасное и кошмарное. Город из сокровенных снов, в сердце которого буйствовал зверь. Город, омытый музыкой. Город танцующих камней и тоскующих женщин, которые пели печальные песни, обращаясь к своим обречённым любовникам-демонам, посреди совершённого хаоса и безмятежного беспорядка, пронизанного запредельным покоем, – такого Джим не представлял себе даже в самых безумных мечтах. Это была неподвижная тишина в глазу бури. Почему же он сам не додумался до такого? Если б он знал, что такое бывает, это стало бы целью всех его устремлений. Может быть, даже единственной целью. Раньше всё было совсем не так. Раньше он закрывал глаза в благоговейном, священном ужасе и мчался вместе с бушующим ураганом, вцепившись холодными пальцами в серебряных перстнях в гриву коня-кошмара. Вокруг него всё кружилось в вихре великолепной, чистейшей ярости. Фонтаны алого пламени били прямо из земли, и змеи шуршали по серым камнями, соблазняя, маня, искушая, как и положено змиям, а Джим стоял в самом сердце этой сияющей бури, где он наконец обрёл силу и истинную, фантастическую свободу – свободу потратить впустую хоть целую вечность, коли ему так захочется. Свободу взять и швырнуть на ветер целое тысячелетие, поддавшись мимолётному капризу. Как бы для того, чтобы подтвердить это дерзкое открытие, на него наплыло его собственное лицо, он – тот, в видении, – был с женщиной, с той самой женщиной, с бледным лицом и чёрными кудрями, и тайна уже была готова приоткрыться, и она, эта женщина, повторяла, что всё это – правда, всё это – по-настоящему, приглушённый голос с каждым мгновением становился яснее, плыл к нему сквозь мираж, сквозь туман Авалона, и никто не крикнул: «Берегись!» – и не описал трижды магический круг, а он пил медвяную росу и сладчайшее молоко…

– Ладно. Достаточно, mon ami. А то ты уже. я смотрю, впал в поэзию. Причём чужую. Просыпайся, пора двигаться дальше.

И все разом исчезло, и Джим очнулся от грёз в месте, где был только лёд и обжигающий холод.

– Вот бля, Укол! Ты мне весь кайф сломал.

* * *

Только теперь Сэмпл увидела царский дворец снаружи. Раньше она его видела лишь изнутри и хотела оттуда сбежать. А теперь вот вернулась и хочет его уничтожить. Сверху, с высоты роста Годзиро, было видно, что дворец имеет форму египетского креста-анка, вписанного в пентаграмму, с высокими тонкими башнями из стекла и стали на пересечении всех прямых, образующих пятиконечную звезду, и искусственным озером в верхней петле анка. Иными словами, жрецы-архитекторы бога-царя вложили символы защитной магии в проект дворца. Сэмпл усмехнулась. Никакая защитная магия и символика не спасёт Анубиса от Большого Зелёного, чешуйчатого апокалипсиса. Тут нужно что-нибудь помощнее.

Все улицы вокруг дворца и даже царские сады были забиты народом – люди в страхе бежали от Короля Ящеров, ища зашиты у своего бога-царя. С высоты роста Годзиро они были похожи на муравьёв, копошащихся у стен этой псевдоегипетской резиденции. А на боковых экранах появилась картинка того, что сейчас происходит внизу. (Сэмпл опять удивилась: как, чёрт возьми, это делается?) Безумный страх на лицах людей. Никаких героических поползновений, типа женщин и детей пропускаем вперёд. Просто бежать сломя голову, и хрен с ними со всеми, кто замешкался или упал. Каждый – за себя. В лучших традициях низкобюджетных ужастиков толпа неслась в слепой панике, топча ногами детей и стариков. Иисус рассмеялся, когда какая-то толстая женщина уронила ларец с драгоценностями, который она прижимала к своей необъятной груди. Она на миг замерла, глядя на рассыпавшиеся украшения – собрать, не собрать? Какой-то мужик налетел на неё на бегу, и она пошатнулась. Её чёрный парик а-ля Клеопатра упал на землю. Если о драгоценностях толстая тётка ещё задумывалась, то насчёт парика у неё не возникло ни малейших сомнений. Она наклонилась, чтобы его поднять, и тут на неё налетело ещё человека четыре. Она упала, и её затоптали. Кажется, насмерть. Во всяком случае, она больше не поднялась. Когда с толстой тётки слетел парик, на экране на миг промелькнула её бритая налысо голова, розовая, как поросячья кожа, и Сэмпл подумала, уж не та ли это охранница, что мурыжила её в тюрьме из-за отсутствия штрих-кода. Хотя нет. это было бы слишком странное совпадение… если только изображения на экране не были проекцией её собственных мыслей о мести. Но тогда возникает другой вопрос: как такое возможно? В общем, Сэмпл окончательно растерялась.

И тут таинственному оператору, передававшему этот прямой репортаж с места событий, видимо, надоело снимать крупные планы слепой человеческой паники, и он опять переключился на Короля Ящеров, крушащего местную царскую резиденцию импровизированной дубинкой из половинки стальной башни, которую он только что отломил. Военно-воздушные силы Некрополиса попробовали предпринять последнюю отчаянную атаку – в стиле камикадзе. Хотя на месте Анубиса Сэмпл повела бы себя умнее: убедившись, что Годзиро способен проглотить небольшого размера атомную бомбу безо всякого вреда для себя, кроме лёгкой отрыжки и повышенной раздражительности, она бы не стала выпендриваться, а села в самолет – конечно, если бы ещё оставались самолёты, – и улетела как можно дальше от Большого Зелёного. Но Сэмпл давно уже поняла, что они с Анубисом мыслят совершенно по-разному, и ей было несложно представить, что сейчас делает этот песьеголовый придурок: прячется где-нибудь в укреплённом бункере и произносит пламенные речи о последнем противостоянии из серии «победа или смерть», обращаясь по громкой связи к остаткам своей славной армии. Годзиро не стал дожидаться, когда его атакуют: используя башню как биту, он посбивал самолёты в воздухе, с небрежной лёгкостью бейсболиста-профессионала в матче с командой любителей. В общем, последнее противостояние завершилось бесславно. То есть бесславно для Анубиса. А для Годзиро – вовсе даже наоборот.

Не встретив дальнейшего сопротивления, Король Ящеров принялся методично громить царский дворец с упорством хорошо отлаженного деструктивного механизма. Все это смотрелось настолько обыденно, что Сэмпл почти заскучала, но тут вдруг заметила на экране горстку крошечных фигурок на плоской крыше – на самом верху петли анка. Она обернулась к Иисусу:

– Можно как-нибудь увеличить картинку?

– Где?

– Вон там.

– Где?

– Вон там, справа.

Иисус нажал какую-то кнопку на пульте, и на центральном экране возникло ещё одно врезное окошко: вид на дворец сверху, но уже не с высоты роста Годзиро, а значительно ниже. (Как, чёрт возьми, это делается?!)

– Вот он!

Да, это был он, Анубис. Стоял на крыше дворца в окружении своего гарема, придворных и личной гвардии – нубийцев с церемониальными копьями и солдат с автоматами, более действенными и практичными. Он нервно вертел своей пёсьей головой, и вид у него был встревоженный. Мистер Томас озадаченно покачал головой:

– И чего он там ждёт, интересно?

– Может быть, вертолёта?

– Думаешь, у него ещё что-то осталось от военно-воздушных сил?

Иисус внимательно смотрел на экран:

– Не стоит недооценивать бога, когда речь идёт о самосохранении.

Годзиро, похоже, не замечал ни Анубиса, ни его царский двор, ни попыток спастись. Сейчас он был занят на другой стороне дворцового комплекса – и вёл увлекательную игру под названием «Бульдозер с хвостом». Сэмпл придвинулась ближе к экрану:

– Я тут многих знаю.

– Неудивительно, – высказался мистер Томас, – раз ты была у него наложницей.

– Это Зиппора, а это Парсис. А это мерзкий хранитель снов.

Мистер Томас фыркнул:

– Будь у Анубиса хоть сколько-нибудь мозгов, он бы давно уже телепортировался отсюда.

Иисус покачал головой, как будто он понимал Анубиса. И вполне вероятно, он действительно его понимал.

– Он никуда не уйдёт. Слишком долго был богом. Он просто не сможет начать всё с нуля где-нибудь в другом месте. Не сможет восстановить свою силу и воссоздать свой мир. Заново выстроить целый город… нет, он не сможет.

– После того как Большой Зелёный прошёлся по Некрополису, здесь все равно мало что осталось.

– Если он надумает сбежать, ему придётся бежать на глазах у своих верных сторонников. Во всяком случае, кого он считает верными сторонниками. Типа как Гитлер в конце Второй мировой войны, когда он уплыл в Аргентину на подводной лодке.

Мистер Томас громко рыгнул.

– Засранец он был, этот Гитлер. Вегетарианец. Всё время пердел, даже на людях. И ещё он был трезвенник. А люди, которые вообще не пьют и не едят мяса, – им нельзя доверять.

– А ты разве не вегетарианец?

– Я – козёл. Я всеядный. Ем гвозди, колючую проволоку, вообще все.

– Ладно, беру свои слова назад.

– А знаешь, что самое-то смешное? Насчёт Гитлера?

– Кроме усов?

– Он был кошмарно ленивый. До полудня валялся в постели, а по ночам смотрел кино. До утра мог сидеть и смотреть.

Сэмпл улыбнулась:

– Кого-то мне это напоминает, но не будем показывать пальцем. – Она вдруг нахмурилась. – Погоди. А откуда ты знаешь Адольфа Гитлера? Вы же по времени не совпадаете.

Мистер Томас, похоже, смутился:

– Я вроде как был за него. То есть не за него, но с ним. Фюрер пару десятков лет посидел спокойно, а потом его вдруг потянуло замутить новый Гёттердаммерунг, сумерки богов, и меня за грехи определили к нему в полковые козлы, в Нибелунгский дивизион Посмертия. Я потом дезертировал, ясное дело. В самом начале Барбитуратовых войн.

Иисус участия в обсуждении не принимал и даже как будто не слышал оскорбительного намёка Сэмпл.

– Если Анубису удастся устроить себе эффектный побег в самый последний момент, тогда он сможет по крайней мере разыграть из себя бога в изгнании, который вынашивает план мести своему предполагаемому врагу и готовит массированные теракты.

– А смысл?

– Для себя он останется богом. Пусть даже богом, переживающим тяжкие времена. Этакая трагическая фигура. На самом деле ему это даже может понравиться. У него будет хорошее оправдание, чтобы себя жалеть и совершать всякие зверства, идущие от бессилия и паранойи.

– Если Анубис сбежит, меня это очень расстроит.

Иисус покосился на Сэмпл:

– А ты не из тех, кто легко прощает, да?

– Обычно я не прощаю вообще. Я же тёмная половина, если ты вдруг забыл. Это Эйми у нас всех любит и всех прощает. – Она взглянула на экран. Годзиро по-прежнему не замечал Анубиса и его свиту предполагаемых беглецов. Кажется, его особенно заинтересовало крыло дворца, расположенное на левом нижнем острие пентаграммы. Он не просто разнёс эту часть здания. Он рылся в обломках, как пёс роет землю в поисках закопанной косточки, и кидал их через плечо, словно Генрих VIII – куриные кости на королевском пиру. Сэмпл сердито ткнула пальцем в экран:

– Что он там делает? Почему не замечает Анубиса? Давно пора бы заметить и сделать с ним что-нибудь малоприятное!

Годзиро отрыл какую-то штуковину, похожую на большой кусок циклотрона. Он осмотрел её со всех сторон, поднёс к носу, понюхал, лизнул и отложил в сторону. Иисус обернулся к Сэмпл:

– А где Анубис хранит запасы урана для ядерного оружия?

Сэмпл посмотрела на него как на идиота:

– Откуда я знаю?! Наложницам о таких вещах не сообщают.

– Но это где-нибудь во дворце?

– Наверное. Вроде как говорили, что есть какая-то часть дворца, куда никого не пускают – с целым взводом охраны, стальными дверями и специальными системами безопасности, которые, чуть что, начинают мигать и включают сирену. Анубис с хранителем снов вечно там пропадали. Иногда туда отправляли женщин – для утехи учёных. То есть мне так говорили. Я сама пробыла там недолго и ничего не успела выяснить.

– Значит, это оно.

– «оно»?

– Он нашёл склад урана.

Сэмпл покачала головой:

– Ничего не понимаю.

– Свиньи выкапывают из земли трюфели. Большой Зелёный – обогащённый уран. Для него это лучший деликатес.

– Да хрен с ним, с деликатесом, и с вашим зелёным чешуйчатым тормозом-переростком. Его можно как-то отвлечь? Я хочу, чтобы он сожрал этого мудака Анубиса. Даже нет, не сожрал, а тщательно пережевал и выплюнул.

Мистер Томас посмотрел на Сэмпл, будто хотел сказать: спустись на землю, девочка. Если ты сидишь в опухоли в мозгу у Большого Зелёного, то не стоит бросать в него камни, когда его понесло.

– Когда он ищет уран, его ничто не остановит.

И Годзиро, похоже, нашёл, что искал. Он извлёк из-под обломков какой-то контейнер размером, по человеческим меркам, с большую комнату, поднёс его ко рту и надавил, как морячок Попай, открывающий банку с консервированным шпинатом. Ему в рот упало что-то серое, с металлическим отливом. Годзиро проглотил свой самый-самый деликатес и уселся на задние лапы с довольным выражением на морде. Буквально через секунду в куполе началось что-то невообразимое. Изображения на всех экранах разом пропали, сменившись пляской безумных красок в лучших традициях кислотного трипа. Молочно-белые стены покрылись сеткой раздувшихся кровеносных сосудов, пульсирующих ядовито-зелёным. Резкий высокочастотный вопль разорвал пространство. Иисус и Сэмпл зажали уши руками, а мистер Томас едва не забился в судорогах – потому что не мог закрыть уши руками за неимением последних. Этот убийственный крик длился, наверное, минуты полторы, а потом резко стих. Мистера Томаса явно подташнивало.

– Ненавижу, когда он жрёт радиоактивные материалы. Наверное, из-за них у него опухоли и развиваются.

Сэмпл, как только немного пришла в себя, сразу же обернулась к Иисусу. Пусть мистер Томас считает её мстительной, нетерпеливой, придурочной и назойливой. Она так ждала этой минуты, что не успокоится, пока не увидит: Анубис своё получил.

– Ладно, он получил своё лакомство, а теперь пусть идёт и займётся делом.

Иисус покачал головой:

– Ничего не получится.

Сэмпл не поняла:

– В каком смысле?

– Боюсь, наш большой и зелёный друг сейчас захочет вздремнуть.

– В каком смысле – вздремнуть?

Мистер Томас, который тоже слегка оклемался, поспешил объяснить:

– Обычно, когда он наестся урана, его клонит в сон. Особенно если уран обогащённый.

– Ему нельзя сейчас засыпать.

Иисус пожал плечами:

– Мы всё равно ничего не можем сделать.

На экранах снова возникло нормальное изображение, и Сэмпл увидела, что Король Ящеров и вправду какой-то вялый и сонный. Зато она сама была на грани истерики.

– А нельзя его как-то взбодрить? Электричеством двинуть… ну, я не знаю.

Иисус опять покачал головой:

– Двинуть-то можно. Но он вряд ли почувствует.

– Вы на экран посмотрите! – Сэмпл указала на центральный экран, на два самолёта, что спускались на крышу, где стоял Анубис со своей свитой. Это были какие-то странные самолёты, в форме луковиц, с короткими, словно обрубленными крыльями и огромными турбинами. Красный с серебряным фюзеляж был оформлен в стиле арт-деко. Выходит, Анубис не такой уж и идиот. Придержал туз в рукаве.

Сэмпл заорала в бессильной ярости:

– Этот мудак сейчас улетит! После всего, что было… – Её голос сорвался. – Он, блядь, улетит!

* * *

Джим оглядел ледяную пещеру. Действие опиума прошло, окончательно и безвозвратно. Было холодно; он весь продрог. Дыхание вырывалось из носа облачками пара. Вокруг него громоздились какие-то изломанные ледяные фигуры, напоминавшие струи застывшего водопада, которые надломились под собственным весом, застыли снова и так и остались в глубоких трещинах и разломах – следах некоей давней кинетической агонии. Кажется, именно так выглядит одна из лун Нептуна? Нестабильная настолько, что постоянно растрескивается и крошится, но при этом настолько холодная, что немедленно застывает иглистым шаром из льда. Доктор Укол сидел на выступе в ледяной скале, на высоте футов в двенадцать-четырнадцать от дна пещеры – сидел, положив ногу на ногу, и курил длинную тонкую сигару, дым от которой растекался почти горизонтально в промёрзшем воздухе. У него на плечах и на чёрном цилиндре лежала белая наледь инея.

– Мы сейчас в самом сердце Ада. То есть прежнего Ада. Здесь Люцифер, заключённый в цельную глыбу льда, отбывал наказание после своей достопамятной ссоры с Богом.

Джим огляделся:

– Что-то я его не вижу.

– Я же тебе говорю: так было прежде. Сейчас все по другому.

– А где сейчас Люцифер?

– В казино, вероятно. Режется в покер с Доком Холлидеем.

– Док играет с самим Князем Тьмы?

– Док всегда любил испытать себя.

– Но играть с Сатаной?!

– Вполне в духе старой традиции, n’est-ce pas?

Джим кивнул:

– Да, наверное. Но мне показалось, я видел Дока в том опиумном притоне.

– Док, говорят, обладает способностью находиться сразу в нескольких местах одновременно. Ладно, давай я тебе перечислю альтернативы. – Доктор Укол достал из кармана кожаный портсигар с серебряными застёжками. – Закуришь?

Джим кивнул:

– Почему бы и нет?

Укол бросил Джиму сигару. Тот ловко поймал её на лету и прикурил от огонька, который зажёг у себя на большом пальце. Дым был приятным на вкус, и Джим тихо порадовался про себя, что он не опозорился перед полубогом – не уронил сигару и с первого раза высек из пальца огонь. А тем временем полубог обвёл ледяную пещеру широким жестом, как риелтор, охмуряющий потенциального покупателя.

– Эта пещера могла бы стать твоей крепостью одиночества.

Джим с недоумением взглянул на доктора:

– Ты что, предлагаешь мне записаться в супермены?

– Такой вариант тоже не исключается.

– Это что, пункт первый в длинном списке искушений?

– Ну, не совсем искушений…

– Тогда объясни.

– Всё очень просто. Ты был звездой, потом начал пить, потом сел на иглу – стало быть, ты теперь мой. И я просто пытаюсь придумать, что мне с тобой делать.

– И вроде как примеряешь меня к самым разным мирам, типа, впишусь ли я в этот контекст?

– Вот именно, mon ami.

* * *

Глаза у Годзиро закрылись, и центральный экран погас.

Но на боковых экранах было видно, что два самолёта, облетев Короля Ящеров по широкой дуге, уже спускались на крышу дворца, чтобы забрать Анубиса и его свиту. Сэмпл была вне себя от ярости. Она даже ударила кулаком по экрану, когда самолёты стали спускаться. – Нет. Нет. Нет.

Мистер Томас флегматично изрёк:

– Жизнь всегда лотерея, даже в Посмертии.

– Слушай, давай без избитых банальностей, а?

– Невозможно всегда выигрывать.

– Да, блядь, хоть бы раз выиграть.

Иисус отложил в сторону бесполезный теперь пульт и откинулся на спинку дивана. Похоже, он тоже смирился, что Анубис от них уйдёт.

– Жалость к себе – недостойное чувство.

– Да ебись оно в рот. Вам легко говорить. Вас этот урод-психопат не трахал.

Мистер Томас качнул рогами:

– За что мы безмерно ему благодарны.

– И это не вас едва не разорвало на части при взрыве его идиотской бомбы.

Иисус, похоже, обиделся:

– Если б не эта дурацкая бомба, мы бы не встретились.

– Ты это уже говорил.

– Но это же правда.

– Тогда я тоже повторюсь: и какая мне с этого радость? Сижу тут с вами, в этом мудацком костюме…

Мистер Томас обернулся к ней:

– А мне, кстати, нравится твой костюм.

– Вот, бля, ты его и надень. Он совершенно кретинский. Я в нём полуголая. И в нём неудобно. Везде тянет и режет, а эти ублюдочные сапоги вообще не приспособлены для ходьбы.

Пока Сэмпл психовала, матеря злую судьбу, а заодно и Иисуса, и мистера Томаса, мощный храп пробежал дробным эхом по куполу. Для Сэмпл это стало последней каплей.

– Он что, и вправду заснул?!

Иисус сладко зевнул:

– Боюсь, что так.

– Если б ты был настоящим мессией, то что-нибудь сделал. А не сидел бы здесь, в опухоли у него в мозгу, в компании какого-то козла. Иисус Христос, распятый за грехи наши? Да если бы тебе грозило распятие, ты бы сбежал сломя голову. Едва завидев крест и трёх римлян с гвоздями. Только тебя бы и видели.

– Грубость и хамство – ещё более недостойные веши, чем жалость к себе.

Сэмпл сжала кулаки. На этот раз она точно врежет ему по морде, этому лже-Иисусу. Может, фингал под глазом или разбитый нос слегка поубавят его непомерное самодовольство. Дрочила притыренный. Но тут снова включился центральный экран. Сэмпл застыла на месте:

– Что происходит?

– Кажется, он проснулся.

Самолёты уже приближались к крыше, где ждали Анубис, его придворные, стражники и гарем.

Мистер Томас первым сообразил, что к чему:

– Это из-за самолётов. Он ненавидит летательные аппараты.

Купол задрожал, и Иисус схватился за пульт. Он с упрёком взглянул на Сэмпл:

– Я сделаю, что смогу, хотя, если честно, ты этого не заслуживаешь – после всего, что только что наговорила.

Годзиро поднялся на ноги и рванул за самолётами. Те попытались как-то уклониться и подняться повыше, но у них ничего не вышло. Взбешённый Король Ящеров догнал их в два мощных прыжка, схватил ближайший к себе самолёт – просто выдернул его из воздуха, в буквальном смысле слова, – и раздавил в своей огромной трёхпалой лапище. Увидев, что стало с первым самолётом, пилот второго резко пошёл на разворот, одновременно пытаясь набрать высоту, чтобы Годзиро его не достал. Но ему не хватило ни скорости, ни манёвренности. Гигантский ящер ухватил самолёт за хвост. Пилот предпринял отчаянную попытку спастись – открыл дроссель до предела в надежде, что ему удастся вырвать самолёт из лапы чудовища на одной только мощности двигателя. И это сработало. Но лишь отчасти. Мотор натужно взревел, завертевшись на недопустимых оборотах, и вместо того, чтобы вытащить весь самолёт, вырвался сам, раскурочив всю переднюю часть самолёта. Задняя же часть так и осталась в руке у Годзиро. Лётчик выпал из развороченной кабины и полетел вниз, к земле, словно лист, сорванный с дерева ветром. Годзиро проводил его взглядом, но безо всякого интереса. Потом он хлопнул свободной рукой по ладони, где у него был второй самолёт, и расплющил его в лепёшку.

Сэмпл наблюдала за происходящим, затаив дыхание. Даже Иисус с мистером Томасом не на шутку разволновались, болея за Большого Зелёного.

– Молодец. А теперь – на людей. На людей на крыше.

Словно для того, чтобы порадовать Сэмпл, на одном из боковых экранов возник крупный план потенциальных жертв, то есть Анубиса со товарищи. Сэмпл с удовольствием отметила про себя, что бог-царь Некрополиса был на грани истерики, отнюдь не божественной и не царской. Он нервно расхаживал взад-вперёд, бесновался в бессильном гневе и явно жалел, что не может казнить виновных, поскольку единственный виновник всех его теперешних бед был слишком большим (и зелёным), абсолютно неуязвимым и неприступным. Годзиро, с другой стороны, по-прежнему не замечал Анубиса и его свиту. Или просто не обращал внимания на такую мелочь.

– Ну давай, сцапай его, идиотина.

Разумеется, Король Ящеров не мог слышать Сэмпл, так что она обратилась к Иисусу:

– Можешь что-нибудь сделать, чтобы он их увидел?

Иисус нажал пару кнопок на пульте и покачал головой:

– Похоже, они ему неинтересны.

Сэмпл опять разъярилась:

– Тогда сделай так, чтобы они стали ему интересны.

Иисус вяло потыкал в кнопки, но без результата.

– Нет. Ничего не получится.

– Вот, блядь, никчёмное существо. – Сэмпл не стала уточнять, кого конкретно она имела в виду: Большого Зелёного, или Иисуса, или обоих сразу.

– Погоди-ка минутку. – Мистер Томас кивнул на экран, где теперь был крупный план Анубиса. Бог-царь Некрополиса что-то кричал своим стражникам с автоматами. Хотя в купол передавалась картинка без звука, было понятно, чего хочет Анубис. Он, очевидно, решил, что чудовище всё-таки не так неприступно и неуязвимо, каким кажется на первый взгляд. Стражники подошли к краю крыши, выстроились в два ряда и подняли свои автоматы. Все, как один.

Сэмпл уже не могла сдерживать возбуждения.

– Нет, вы посмотрите, что удумал. На Годзиро – с какими-то автоматами. Нет, он точно придурок.

* * *

Джиму следовало догадаться, что следующим на очереди будет кладбище. Боль в расщеплённом на молекулы теле, опиумный притон, замёрзшее сердце ада – так почему бы ещё и не кладбище? Джим уже ничему не удивлялся. В следующий раз он мог оказаться зародышем внутри материнской утробы – ни капельки бы не удивился. В видениях, которые разворачивал перед ним Доктор Укол, не было никакой системы. Джим не верил, что «добрый Доктора подыскивает для него подходящий мир, вроде как маленький персональный ад. Или рай – как посмотреть. Может быть, его просто затягивало в некий глубокий „завёрнутый“ мир, посмертный вариант приходов от жёстких наркотиков. Но это тоже – всего лишь догадка. Кладбище было изысканно католическим, с белыми мраморными ангелами, что закрывают руками глаза в своей белой мраморной скорби и плачут белыми мраморными слезами. Семейные мавзолеи с колоннадами и галереями напоминали барочные соборы, а монументальные надгробные камни сделали бы честь и знаменитому графу из Трансильвании. Унылые плакучие ивы и зловеще скрюченные сосны нависали над каменными крестами, так тесно лепящимися друг к другу, что проходы между могилами были похожи на узенькие переулки какого-то тёмного миниатюрного города в синей подсветке блуждающих огоньков, что заманивают одиноких путников на погибель. В небе светили звёзды – россыпь немигающих белых точек.

– А это правда имеет значение?

– Похоже, что там ребёнок.

– Карлик, которого укусил ядовитый паук.

– А нас они видят?

– Тебя – да. Отчасти.

– Как – отчасти?

– Они думают, что ты – привратник у входа в Подземный мир. Если ты тут задержишься, тебе поднесут традиционное возлияние. Сразу предупреждаю, штука убойная. Пара порций – и сносит так, что потом долго и себя не придёшь.

– Почему у меня вдруг возникло нехорошее подозрение, что это самое погребальное возлияние – из тех опасных хреновин, которые быстро становятся вредной привычкой?

Доктор Укол улыбнулся кривой улыбкой, насколько это вообще возможно для голого черепа.

– Видимо, ты хорошо меня знаешь.

– Я начинаю вспоминать.

Джим заметил, что возглавлявшая процессию женщина несла в руках золотой потир. Искушение попробовать это самое «возлияние» было, честно сказать, велико.

– Но я не привратник у входа в Подземный мир.

Доктор Укол стряхнул с рукава мелкую бриллиантовую крошку, как будто отряхивал пыль. Откуда она у него, интересно? Звёздная пыль с огромного неба, которое тоже всего лишь символ?

– Но ты можешь им стать, если хочешь. Я думаю, эта штука тебе понравится. Попробуй.

– Что-то не хочется.

– Становиться привратником или попробовать возлияние?

– Ни того, ни другого.

Женщина с золотым потиром направилась прямо к Джиму. Доктор Укол посмотрел на него острым, пронзительным взглядом:

– Ты точно не хочешь попробовать?

Джим покачал головой:

– Не хочу. Даже ради карлика, которого укусил ядовитый паук.

– Я думал, что ты никогда не откажешься. В смысле – попробовать новый возбуждающий препарат.

Джим опять покачал головой:

– Я и так на взводе.

– Что, боишься?

– Пытаешься взять меня на «слабо»? Чтобы я всё-таки это выпил? Ничего у тебя не получится.

– Ты меня уже не боишься, да?

– Кстати, насчёт того, что ты подбираешь мне подходящий мир… это ты так сказал, просто? А если по правде, то всё это бред собачий?

Глаза Укола на миг вспыхнули красным и опять почернели.

– Я первым спросил.

– Боюсь я тебя или нет?

– Ну да.

– Нет. Теперь, кажется, не боюсь.

– Но, когда убегал от меня, боялся?

– Боялся.

– С этим надо что-то делать.

Доктор Укол поднял руку в белой перчатке, щёлкнул пальцами, и Джим не успел даже моргнуть, как очутился в тесной, ярко освещённой камере, с обитыми войлоком стенами.

* * *

По команде Анубиса солдаты открыли огонь, и Сэмпл подумала, что надо отдать им должное: они же наверняка понимали, что вся эта затея – форменное самоубийство, но при этом держались героически, даже можно сказать, героически стильно. Они встали в два ряда. Второй ряд стрелял стоя, первый – опустившись на одно колено. Даже нубийцы с их бутафорскими церемониальными копьями внесли свой посильный вклад в дело защиты бога-царя: они носились по крыше короткими перебежками и с разбегу метали копья в гигантского ящера. Копья даже не долетали до цели, а пули не причиняли Годзиро никакого видимого вреда. Зато они привлекли его внимание к людям на крыше. Сэмпл покачала головой:

– Надо же быть таким самонадеянным идиотом. Это я про Анубиса.

У Годзиро был такой вид, будто он тоже не верил, что такое нахальство вообще возможно. Первая автоматная очередь попала ему в правый бок, когда он тихо-мирно дремал, переваривая свой деликатесный уран. Король Ящеров открыл глаза, моргнул пару раз и повернул свою гигантскую голову. Второй залп попал прямо в морду – сорванные пулями чешуйки посыпались ему на плечи, словно перхоть размером с большую обеденную тарелку. Если сначала Годзиро проявил лишь поверхностный интерес, то теперь он взбесился уже не на шутку. И даже как будто слегка опешил от такой вопиющей наглости. Он передёрнул плечами и резко поднялся на ноги.

– ГГГРРРРРРРРРОООООААААРРРРРВВВ!

И снова Сэмпл подумала про себя, что отчаянная храбрость солдат Анубиса достойна всяческого уважения. Даже перед Годзиро – во всём его монументальном великолепии и бешеной ярости – они не побросали оружия и не бросились наутёк. Они стояли, плотно сомкнув ряды, и продолжали стрелять – что явно бесило Большого Зелёного. Как человек, который в приступе гнева сметает с полки фарфоровые безделушки, Король Ящеров взмахнул рукой и буквально одним движением сбросил с крыши солдат Анубиса. А тем временем на заднем плане никем не замеченный – даже Сэмпл – хранитель снов потихоньку исчез. Исчез в прямом смысле слова. Испарился. Растаял в воздухе, оставив после себя только серый плащ, опавший на каменную кладку крыши. Не в силах противиться искушению покрыть себя славой героя, кто-то из нубийцев метнул в Годзиро копьё. Последнее копьё, последний бросок – отчаяния. И он попал в цель – прямиком в левый глаз Годзиро. Годзиро даже не поморщился: сморгнул копьё, как соринку, и протянул руку к незадачливому храбрецу. Он почти бережно взял его двумя пальцами, указательным и большим, поднял с крыши, поднёс к глазам, повертел и невозмутимо сжал пальцы, раздавив несчастного, как клопа.

Теперь, когда у Анубиса не осталось солдат, до него, кажется, начало доходить, что дело – труба. На врезном экране поверх центрального возник крупный план песьеголового бога-царя. Теперь, когда не осталось солдат, чтобы защитить священную царственную персону от разбушевавшегося чудовища, глаза у него стали как блюдца, а язык вывалился из пасти. Кажется, он что-то сказал, но в куполе не было звука, так что Сэмпл не услышала его последних слов.

– Бля, почему здесь нет звука?!

Не сводя заворожённого взгляда с Годзиро, Анубис принялся отступать, пятясь задом, по направлению к остаткам своего гарема. Перепуганные насмерть – на грани истерики – женщины жались друг к другу в ожидании конца. Шагов через шесть Анубису всё-таки удалось оторвать взгляд от гигантского ящера, он развернулся и побежал. Добравшись до женщин, он протолкался в самый центр их тесной группки и даже схватил мимоходом одну из них – совсем молоденькую, но развитую не по годам девчонку по имени Нефра, – и прикрылся ею, как живым щитом. Сэмпл была вне себя от возмущения.

– Нет, вы посмотрите. Я таких мудаков в жизни не видела. Ладно, никто и не ждёт от него героических поползновений, но чтобы прятаться среди женщин… Уж мог бы хотя бы уйти достойно. Он же должен соображать, что никакая половозрелая куколка нежного возраста, пусть даже с непомерно огромными сиськами, его всё равно не спасёт. Так почему не принять неизбежное и не уйти, сохраняя достоинство?

Мистер Томас шмыгнул носом. У него в отличие от Сэмпл не было никаких личных счётов с Анубисом, так что он оставался спокоен.

– Многие лидеры и правители пытались спастись среди женщин. Английский король Карл II, Красавчик принц Чарли, Джефф Дэвис после Гражданской войны.

– Да ведь он же знает, что ему не спастись.

Но кое в чём Сэмпл ошиблась. Может быть, пышная Нефрина грудь была тут и ни при чём, но как только Анубис схватил визжащую девицу, Годзиро замер, словно в нерешительности. Он мог бы прихлопнуть Анубиса и всех его женщин одним шлепком, но почему-то медлил. Стены купола заискрились, отражая напряжённый мыслительный процесс в мозгу у гигантского ящера. Сэмпл даже подумала, может Большому Зелёному тоже противно на это смотреть – как здоровый и крепкий мужик прячется среди слабых женщин? Годзиро как-то не производил впечатление существа, способного на подобные тонкости, – и однако же он не пошёл сокрушать всех и вся, а стоял и пытался придумать, что делать дальше. Сэмпл тоже слегка растерялась. Она не испытывала никакой неприязни и злобы к этим женщинам. Когда она увидела их на крыше, подумала про себя: им уготована та же судьба, что и всем остальным невинным жертвам в разрушенном Некрополисе – печально, конечно, но таковы «издержки производства». Но теперь, когда на Большого Зелёного нашёл неожиданный приступ рыцарства, она уж и не знала, что думать.

– Такое с ним раньше бывало?

Иисус покачал головой:

– Ни разу. Что-то с ним странное происходит. Раньше он никогда не смотрел, кто перед ним: женщины, дети, мужчины.

А дальше всё было ещё страньше. Годзиро вытянул руку и указал пальцем на Анубиса. Жест был самый что ни на есть простой, но на Анубиса он произвёл убийственное впечатление. Он замер с отвисшей челюстью, а потом оттолкнул от себя Нефру и подбежал к краю крыши. Годзиро продолжал указывать на него пальцем. На самом краю Анубис нерешительно остановился, пытаясь сообразить, что ему делать: сигануть вниз самому или всё-таки подождать, пока его не прихлопнет Большой Зелёный. У Сэмпл на этот счёт не было ни малейших сомнений.

– Давай, урод, прыгай! Чего ждёшь?! Прояви хоть чуть-чуть достоинства.

Но Анубис не прыгнул. Он явно был не из тех, кто стремится любой ценой сохранить лицо. Нет, он до последнего будет цепляться за жизнь. Даже когда уже ясно, что спастись не удастся. У Годзиро, похоже, были свои мысли, что надо делать с такими презренными, жалкими существами, как этот Анубис. Король Ящеров сложил губы в трубочку и тихонечко дунул. Но и этого было вполне достаточно. Анубис вспыхнул, как факел, пошатнулся, сорвался с края и полетел вниз. Он упал прямо на стальной штырь развороченной арматуры. Горящее тело в последний раз дёрнулось, словно насаженное на иглу насекомое, и растворилось облаком дыма, так что не осталось вообще ничего. Сэмпл пару секунд молчала.

– Надо думать, на этом все.

Мистер Томас задал очевидный вопрос:

– И как ощущения?

Сэмпл ответила не сразу, так что Иисус тоже вклинился в разговор:

– Это божественное ощущение – когда исполняется месть.

– Я бы так не сказала.

– В смысле?

– Если честно, я ждала большего.

– Ты хотела, чтобы он больше страдал? Но он долго падал и при этом горел. Это больно.

Сэмпл нахмурилась:

– Нет, дело не в этом. Просто всё произошло – а я думаю, это конец – как-то странно. Как будто чего-то не хватает.

Мистер Томас надменно хмыкнул:

– Есть люди, которым вообще ничем не угодишь…

Сэмпл взбрыкнула:

– Я же не говорю, что не довольна…

– Также я смею заметить, что это ещё не конец. Женщины ещё там. Ты же раньше была вместе с ними, вы вроде как сослуживицы.

– И что, ты думаешь, он с ними сделает?

– Насколько я понимаю, он сейчас как раз решает, что с ними делать.

Сэмпл взглянула на боковой экран. Годзиро просто стоял и смотрел на перепуганных дрожащих женщин. Она пожала плечами:

– Не хотелось бы мне сейчас оказаться на их месте.

Иисус удивлённо приподнял бровь:

– А тебе разве не всё равно?

– Они сейчас перепуганы до смерти.

– Так тебе все равно или нет?

Сэмпл рассерженно обернулась к Иисусу:

– Я не знаю. Я же тут, в безопасности, так что вопрос чисто гипотетический, верно?

Годзиро медленно развернулся и пошёл прочь. Женщины из гарема, сбившиеся до этого в тесную кучку, начали разбредаться по крыше с потерянным видом – будто не в силах поверить в своё неожиданное спасение. Однако шагов через шесть Годзиро остановился и обернулся назад. Женщины разом застыли на месте.

– Так что, он всё-таки их убьёт?

Похоже, Большой Зелёный тоже об этом подумал. Во всяком случае, если судить по искрящимся огонькам, что пробежали по стенам купола, какая-то мысль у него промелькнула. Но потом он опять отвернулся от крыши и пошёл прочь.

– Он не стал трогать женщин.

– Наверное, все ещё пребывает в этом своём новом режиме «рыцарь в сияющих доспехах».

– Ага. Куда же он теперь?

Если судить по картинке на центральном экране, взгляд Годзиро был устремлён вдаль, за пределы города – на кроваво-красный закат над пустыней.

Мистер Томас встревожился:

– А это ещё что за хрень?!

Иисус развёл руками:

– И не смотри на меня. Я тут ни при чём. Тем более что эти цвета – результат загрязнения воздуха. Может быть, это всё из-за пыли, которую поднял Большой Зелёный, когда крушил город.

Мистер Томас разволновался ещё сильнее:

– Есть у меня нехорошее подозрение, что он сам сотворил этот закат.

Иисус пожал плечами:

– Он всегда малость странный, после того как разрушит город.

– Но раньше он никогда не творил закатов.

– Мы с тобой всегда знали о его предрасположенности к некоторой театральности.

Мистер Томас не унимался:

– Думаю, он сотворил закат, чтобы в него уйти.

– Может, ему захотелось произвести впечатление на женщин на крыше. И что в этом страшного?

– А то, что если Большой Зелёный уйдёт в закат, он скорее всего направится прямиком на полюс, где вечные льды.

Иисус побелел:

– Скажи, что ты шутишь.

Теперь, когда мистер Томас разнервничался, его валлийский акцент проявился ещё сильнее.

– Я не шучу. Думаешь, почему я такой весь встревоженный?!

– Может, мне кто-нибудь объяснит, что происходит? – вклинилась в разговор Сэмпл. – Зачем Годзиро идти на полюс?

– Если Годзиро идёт на полюс, это значит, что он собирается залечь в спячку. Лет так на пару тысяч. Лично для нас это значит полный абзац.

– А я и не знала, что в Посмертии есть полюса.

– Может, и нет никаких полюсов. Но он сотворит для себя свой личный.

– И тогда нам пиздец.

Сэмпл озадаченно нахмурилась:

– Ничего не понимаю. Почему нам пиздец?

– Если он заляжет, мы здесь застрянем на пару тысяч лет, если не больше. Без электричества, тепла и света. Без телевизора. Мы тут с ума сойдём.

Сэмпл посмотрела на Иисуса и мистера Томаса как на законченных идиотов:

– Но это же бред. Нас здесь трое. Мы что, не сумеем все вместе создать энергию, чтобы телепортироваться?

Иисус с мистером Томасом переглянулись.

– Ты ей объяснишь, или мне самому?

– Я уже пытался ей объяснять.

– Мы не сможем отсюда выйти.

– Почему?

Иисус нервно заёрзал и отложил пульт. Годзиро целенаправленной рысью трусил в направлении заката.

– Из-за перехода между опухолью и глазом. Помнишь, как ты сюда вошла?

Сэмпл кивнула:

– Конечно, помню. Я не страдаю склерозом.

– Чтобы выйти отсюда, нам надо переключиться в анимационный режим.

– Мистер Томас мне это уже говорил.

– Так вот, мы не сможем переключиться. Оборудование сломалось, и его уже не починишь.

Сэмпл повернулась к козлу:

– Ты не говорил про какое-то там оборудование. Ты сказал, что он забыл, как это делается.

– Я так сказал, потому что так проще. Чтоб не вдаваться в подробности.

Иисус поднял бровь:

– И ещё, думаю, чтобы выставить меня идиотом. Он это любит.

– Но мы точно не сможем отсюда выйти?

– Точно не сможем.

Сэмпл надолго задумалась:

– Может быть, Эйми, моя сестра, и её монашки сумеют нас вытащить.

Мистер Томас с сомнением взглянул на неё:

– Думаешь, они смогут?

– Думаю, да.

– Как?

– Вы знаете трюк с золотым телефоном?

 

ГЛАВА 8.

Мы кружились, кружились, кружились…

Золотой телефон материализовался на перилах террасы, как раз рядом с дохлой мультяшной птичкой. Ровно пятнадцать секунд он просто стоял – ничего не делал, а на шестнадцатой начал звонить. Эйми опешила от удивления, так что даже не сразу взяла трубку. И лишь на четвёртом звонке она более-менее пришла в себя, сняла трубку и насторожённо поднесла её к уху, будто опасаясь подвоха.

– Алло.

Её Небеса рушились и деградировали на глазах. Небо было теперь перманентно серым с лёгким синюшным оттенком. Лужайки, когда-то сочные и зелёные, высохли и пожухли. Деревья, сбросив листья, стояли голыми. Вода в озере сделалась грязной и маслянистой, и дохлые рыбины уныло плавали кверху брюхом среди зеленоватой пены. Стены зданий покрылись глубокими трещинами, стекла в окнах таинственным образом сами бились. Странные и зловещие ветры дули с гор, что за озером. Над горами клубился дым – чёрный дым от невидимых, но непрестанных пожаров на той стороне. И в довершение ко всем радостям, воздушные феи, танцевавшие у храма на мысе Максфилда Перриша, теперь только и делали, что глушили стаканами водку, закусывая амфетаминами и квалюдами, и предавались разнузданному разврату лесбийского свойства.

– Это кто? Вас плохо слышно.

Эйми не раз посылала на мыс отряды монахинь, чтобы те разобрались с вконец обнаглевшими феями, что предавались моральному разложению прямо у неё под носом, но феи вели себя очень хитро. Едва завидев Эйминых монахинь, они отступали в туманную область за озером, неподвластную Эйми – в нестабильную зону, куда монахини заходить боялись. Когда же монахини уходили, феи вновь появлялись на мысе и вновь начинали резвиться. Со дня основания своих Небес Эйми ещё ни разу не отдавала распоряжения распять на Голгофе женщину, но для этих развратных и наглых сучек она с удовольствием сделала бы исключение – если бы удалось их поймать. К несчастью, они оказались неуловимыми.

– Сэмпл? Это ты? Ты откуда звонишь? Ничего не слышно.

Эйми и сама чувствовала себя неважно. Её самочувствие целиком и полностью отражало плачевное состояние её Небес. В последнее время у неё появилась одышка и боли в желудке, и что самое неприятное – начали выпадать волосы. Её роскошные золотые волосы, которыми она так гордилась.

– Говори громче. Не слышно.

Но хуже всего было то, что монахини начали проявлять очевидные признаки грядущего бунта. Вот и теперь, пока Эйми напряжённо прислушивалась к шумам в трубке, пытаясь хоть что-нибудь разобрать, они стояли поодаль, этакой заговорщицкой группкой, о чём-то шептались, поглядывая на Эйми, и явно подслушивали её разговор – выражение лиц у них было ну в точности как у стервятников, которые кружат над раненым зверем и ждут, пока тот не издохнет. Если бы не прозак, который Эйми доставала себе в буквальном смысле из воздуха – и в любых количествах, – она, наверное, давно бы сдалась и вернулась в Большую Двойную Спираль.

– Что?! Ты приведёшь мне кого?

Монахини подошли ближе. Внезапная материализация золотого телефона – это было событие неординарное, и оно, ясное дело, возбудило их любопытство.

– Ты приведёшь мне Его? Ты серьёзно? Его? Слушай, Сэмпл, здесь у меня все плохо. Я не могу тратить энергию на твои развлечения. Если тебе вздумалось пошутить, это дурацкая шутка…

Эйми умолкла на полуслове. Только теперь до неё начало доходить, что говорит ей Сэмпл. Она мгновенно забыла и про свои испорченные Небеса, и про вероломных монахинь, замышляющих бунт, и даже про собственные нелады со здоровьем.

– Да, я понимаю, что ты не можешь дать никаких гарантий, в смысле, подлинный он или нет. Но в данный момент меня может спасти даже не самая лучшая копия. Главное, чтоб у него была хоть какая-то сила. Ты говоришь, он живёт где?!

Теперь Эйми и вправду не верила своим ушам.

– Ты надо мной издеваешься, да? Или нет?

Ей так хотелось поверить Сэмпл. Так отчаянно хотелось поверить.

– Хочешь, чтобы мы телепортировали вас сюда?

Может быть, Сэмпл и не шутит.

– Да, наверное, сможем. Я даже уверена, что сможем.

Теперь Эйми поверила Сэмпл, поверила по-настояшему – потому что она уже ощутила прилив энергии. Даже через телефон, даже с такого огромного расстояния, контакт с Сэмпл придал ей сил. Может быть, они с Сэмпл действительно неразделимы: добро не может существовать без зла, а свет – без тьмы. Вот только, судя по голосу, в результате их длительного разделения силы у Сэмпл отнюдь не убавилось. Даже, может быть, наоборот. Её голос звучал очень живо и бодро, прямо-таки угрожающе бодро.

– Мне надо поговорить с монахинями. Я не буду вешать трубку. Просто на пару минут отойду, чтобы с ними поговорить. Ты подожди пока. Не отключайся.

Теперь, когда силы у Эйми немного восстановились, её Небеса стали меняться буквально на глазах. Конечно же, в лучшую сторону. Серое небо медленно прояснялось. Дохлая птичка на перилах дёрнула лапкой, зашевелилась, перевернулась и неуверенно встала. Потом расправила крылышки и издала хриплую трель. Эйми решительным шагом направилась к группке угрюмых монахинь, которые таращились на неё, широко раскрыв глаза, удивлённые столь внезапной переменой. Да, по врагу надо бить, пока он в растерянности.

– Так, девочки, мне нужна ваша помощь. Давайте быстро вставайте в круг. – Они смотрели на неё как на чокнутую, но теперь её голос звучал, как прежде, твёрдо и властно, и они не посмели ослушаться. Эйми хлопнула в ладоши, подгоняя их, как раздражённая учительница физкультуры – своих заторможенных учениц. – Давайте быстрее. Так, хорошо. Теперь все взялись за руки и сосредоточились. Моя сестра Сэмпл возвращается к нам вместе с важным гостем, так что нам надо определить их в пространстве и перетащить сюда.

Одна из монахинь – вечно всем недовольная, бунтарского склада разбитная девица, начинавшая в борделе в городке Дока Холлидея и когда-то звавшаяся Трикси, но потом, отказавшись от прежней развратной жизни и приняв постриг, поменявшая имя на Бернадетту, – вроде как собралась возразить. Если среди монахинь действительно назревал бунт, то Бернадетга явно была его зачинщицей, так что Эйми поспешила заткнуть её, не дожидаясь, пока она выскажется:

– У нас мало времени. Все объяснения – потом. А сейчас просто делайте, что я вам говорю.

К несказанному облегчению Эйми, Бернадетта, хотя и сердито насупилась, всё же закрыла рот и взяла за руки двух ближайших к себе монахинь, справа и слева.

– Хорошо. Так пока и оставайтесь. Я скажу Сэмпл, что мы готовы.

Когда она поспешила обратно к телефону, над горами за озером встала великолепная радуга. Феи на мысе оторвались от своих богомерзких занятий и уставились на эту сияющую дугу света в благоговении. Эйми подняла трубку:

– Все. Мы готовы.

Теперь у неё появилась надежда, что все и вправду будет хорошо.

* * *

Джим оказался в камере с обитыми войлоком стенами. Что он там говорил про зародыш в утробе? Не совсем то, конечно. Но близко. На нём была смирительная рубашка, а свет в камере то включался, то выключался с нерегулярными интервалами – по всей видимости, Джима пытались ввести в состояние полной психологической дезориентации. Он, понятное дело, взбесился.

– Эй, вы там. Прекратите свои кагэбэшные штучки. Со мной этот номер у вас не пройдёт. Я в своё время крепко сидел на кислоте, так что эти приходы знаю.

И всё же, когда свет выключался, Джим ясно видел сверкающий красный глаз, наблюдавший за ним из темноты в смотровую щель двери. Он подумал, что это, конечно, Доктор Укол запер его в эту иллюзию психушки, потому что Джим задел его самолюбие, сказав, что больше его не боится. Однако это не объясняло, почему красный глаз в темноте держит его на прицеле.

* * *

– Ты ещё и козла с собой притащила?! Про козла речи не было.

Мистер Томас весь подобрался и скорчил обиженную гримасу:

– Вы что-то имеете против козлов, мадам?

Хотя все старательно делали вид, что так и надо, воссоединение сестёр Макферсон было более чем странным. Сэмпл, Иисус и мистер Томас материализовались из сияющей дымки в центре круга монахинь. Иисус, который раньше не отличался дипломатичностью и галантностью, склонился перед Эйми в низком поклоне:

– Спасибо, любезная мать настоятельница, что ты выслала нам на помощь своих добрых монахинь.

Эйми даже слегка зарделась:

– Я не мать настоятельница, Господи Иисусе. Я…

– Но ты здесь старшая. Самая-самая. Это видно сразу.

Монахини выразительно переглянулись, и Сэмпл поняла почему. Это была не просто грубая лесть – это была лесть, граничащая с откровенным подхалимажем. За время телепортации Иисус успел внести в свою внешность радикальные изменения с явным расчётом на театральный эффект. Сама Сэмпл прибыла на место в том же дурацком костюме анимешной супергероини, мистер Томас как был козлом, так козлом и остался, а вот Иисус… Иисус «потерял» по дороге свои старенькие кроссовки, защитные очки и халат и предстал перед Эйми в ослепительно белой хламиде с плетёным золотым поясом и в таких же сандалиях, а на груди у него красовалось весьма реалистичное сердце, сочащееся алой кровью. Он даже соорудил себе радужный нимб – как на православных русских иконах. Сэмпл считала, что это уже чересчур. Иисус явно переборщил с деталями. Впрочем, он, кажется, пребывал в настроении «ничто не слишком». Конечно, Эйми встречалось немало отъявленных подхалимов ещё при жизни, но вся их лесть просто бледнела по сравнению с представлением, данным Иисусом. И что хуже всего, Эйми купилась на эту лесть. На самом деле её так захватило обаяние этого лжемессии, что она повела себя просто по-хамски с Сэмпл и мистером Томасом. Сперва она оскорбила бывшего поэта, приняв его за обычный мелкий рогатый скот и соответственно с ним обращаясь; потом смерила Сэмпл презрительным взглядом и едко проговорила:

– Что это на тебе надето? По-моему, слегка чересчур. Даже для тебя, дорогая.

Сэмпл скривилась и медленно обвела взглядом Небеса. Хотя за последние десять минут все здесь стало значительно лучше, следы упадка по-прежнему были повсюду.

– Слушай, сестрица, а ты не могла бы вести себя малость повежливей? Хотя бы из благодарности. Между прочим, я ради тебя напрягалась, если ты вдруг забыла. – Она указала кивком на Иисуса. – Ты даже представить себе не можешь, через что я прошла, чтобы привести его к тебе.

Эйми приподняла бровь:

– Ну почему ж не могу? Очень даже могу.

Сэмпл покачала головой:

– Нет, дорогая моя. Не можешь. – Она показала на мистера Томаса. – И я бы тебе посоветовала относиться к нему уважительнее. Когда-то он был великим поэтом.

Эйми уставилась на козла, а тот в свою очередь вытаращился на Эйми:

– Да-да, вот именно. Я был великим поэтом.

Иисус, увидев, что между сёстрами назревает ссора, поспешил вмешаться, но вовсе не из миротворческих соображений – просто он не хотел, чтобы кто-то, занявшись своими делами, забыл о его драгоценной персоне.

– Не надо ругаться, девочки, давайте жить дружно. Нам ни к чему мелкие ссоры. Тем более вы только встретились после долгой разлуки.

Сэмпл и Эйми разом обернулись к нему:

– Давай проясним все с самого начала. Если ты собираешься здесь оставаться, то не лезь в наши дела, хорошо?

– И наши ссоры – они не бывают мелкими.

Монахини притихли. Они стояли в сторонке и украдкой поглядывали на участников перепалки. Кстати, перепалка благополучно сошла на нет, сменившись смущённым молчанием. Первым его нарушил Иисус – он и раньше-то не отличался тактичностью и деликатностью, а тут вообще попёр напролом в своей решимости произвести впечатление на Эйми и обосноваться на её Небесах. Он шагнул к Эйми и взял её под руку:

– Если ты не очень устала после нашей телепортации, может быть, покажешь мне, как тут и что? Проведёшь для меня небольшую экскурсию с ознакомительной целью?

Зная Иисуса, Сэмпл никогда не купилась бы на его мнимое очарование, но Эйми мгновенно растаяла:

– Конечно, Господи, для меня это большая честь. Чем скорей ты поймёшь, в чём проблема, тем скорее мы сможем её решить.

Иисус улыбнулся:

– Мне уже не терпится приступить к работе. Это будет огромное удовольствие – работать вместе с такой изумительной женщиной.

Он быстро глянул на Сэмпл через плечо Эйми – мол, пожалуйста, без комментариев, не порть мне игру, – и они с Эйми ушли под ручку, этакая сладкая парочка. Слегка обалдевшие монахини двинулись следом. Сэмпл с мистером Томасом, не сговариваясь, решили воздержаться от похода по местным достопримечательностям и остались стоять, где стояли. Козёл задумчиво проводил взглядом отбывающую группу:

– Не доверяю я этим монашкам.

Сэмпл согласно кивнула:

– Сейчас их смутило явление Иисуса, но это всё ненадолго. Эйми надо быть поосторожнее. Один прокол – и они вцепятся ей в глотку. Во всяком случае, мне так кажется.

Мистер Томас кивнул:

– Очень правильно кажется, девочка.

Сэмпл подошла к самым перилам и оглядела окрестности:

– Мне здесь всегда не нравилось. На самом деле я собираюсь домой. В свой охотничий заказник.

Мистер Томас приподнял ногу и принялся сосредоточенно изучать копыто.

– А там, в этом твоём заказнике, есть что выпить? Ну, для поднятия настроения?

Сэмпл улыбнулась:

– Да хоть залейся, дружище.

* * *

Входит Доктор Укол с пузырём виски, – прокомментировал Джим, когда «добрый доктор» вошёл в камеру, держа в руке большую бутыль с какой-то тёмной янтарной жидкостью.

– Это не виски. Это ром. Кстати, отменного качества.

– Настоящий.

– Это имеет смысл.

– Я подумал, что тебе, может, захочется выпить.

– И ты не ошибся. Мне очень хочется выпить.

Доктор Укол склонился над Джимом и принялся развязывать рукава смирительной рубашки. Хотя Джиму и вправду ужасно хотелось выпить, он тем не менее жутко злился на «доброго доктора».

– Ты ничего не хочешь мне сказать?

Доктор Укол помог ему выбраться из смирительной рубашки.

– О чём?

Джим принялся сгибать и разгибать затёкшие руки, чтобы восстановить кровообращение.

– Что это за камера с мягкими стенами? Очередное негативное закрепление рефлекса?

Доктор Укол открыл бутылку, отхлебнул из горла и протянул бутылку Джиму:

– На, глотни, mon ami. Тебе сразу же станет легче. А то ты какой-то сердитый. Надо поднять настроение.

Джим продолжал массировать плечи, демонстративно не глядя на протянутую бутылку.

– У меня было бы нормальное настроение, если б меня не засунули в эту смирительную рубашку. Может, всё-таки объяснишь, что происходит?

Доктор Укол сунул бутылку Джиму под нос:

– Ты не болтай, а пей.

Джим взял бутылку. Запах рома был очень даже соблазнительным, но Джим всё равно не спешил его пробовать.

– А меня от него не снесёт в очередную дзенскую галлюцинацию?

– Хорошая выпивка всегда сносит.

Джим пожал плечами. Он не поверил Доктору Уколу, но выбора не было. Он сделал глоток, и сразу же стало ясно – буквально в ту секунду, как огненная жидкость обожгла горло, – что его подозрения были небезосновательными. Сперва раздался электрический треск, потом была вспышка белого света – и камера исчезла. Джим на пару секунд ослеп, а когда зрение более-менее восстановилось – хотя перед глазами ещё плясали разноцветные пятна, – увидел, что вокруг ночь, а они с Доктором Уколом сидят на земле, на перекрёстке дорог, если и не на том же самом, откуда Джим увязался за Долгоиграющим Робертом Муром на летающую тарелку, то на очень похожем. Круги на полях располагались так густо, что поля напоминали граффити в каком-нибудь неблагополучном квартале. А в довершение картины в небе беззвучно кружили три НЛО, выстроившись треугольником.

Джим пристально посмотрел на Доктора Укола – долгим, тяжёлым взглядом:

– Тебе вообще нельзя верить, да? Ни единому слову?

«Добрый доктор» расплылся в улыбке:

– Ни единому.

* * *

Сэмпл открыла мистеру Томасу бар:

– Угощайся.

– В этом-то и проблема. Я не могу угоститься. Ну, понимаешь, копытами оно как-то несподручно. Я поэтому, собственно, и решил переродиться козлом. То есть и поэтому тоже. Чтобы не смог сам себе наливать.

Сэмпл поджала губы:

– Вообще-то я здесь хозяйка, а не барменша.

Мистер Томас весь как-то сник.

– Стало быть, мы в безвыходном положении?

– Ну, не совсем в безвыходном. – Сэмпл взяла со столика у бара маленький колокольчик и легонько его встряхнула. Раздался тихий мелодичный звон. Буквально через секунду дверь распахнулась, и вошёл Игорь, дворецкий.

– Вы меня звали, госпожа?

– Да, Игорь, звала. Налей-ка нам выпить.

– Да, госпожа. – Игорь взглянул на мистера Томаса. – Вам, полагаю, джин-тоник, сэр?

– Откуда ты знаешь?

– Это же очевидно, сэр.

– Так уж и очевидно?

Игорь уже рассыпал лёд по бокалам:

– О да, сэр.

Козёл растерянно заморгал. Хотя Игорь, вопреки франкенштейнской традиции, и не был горбуном, зато соответствовал почти по всем остальным параметрам. В чёрном фраке. Ростом не более четырёх футов. С полными, даже можно сказать пухленькими губами и печальными «рыбьими» глазами навыкате – он был чем-то неуловимо похож на Питера Лорре. Он передал Сэмпл коньяк, а мистеру Томасу – его джин-тоник.

– Это всё, госпожа? Сэр?

Мистер Томас задумался:

– Теперь, когда ты спросил… в общем, я бы не отказался чего-нибудь перекусить.

Игорь кивнул:

– Сейчас распоряжусь.

Он вышел из комнаты, но вернулся уже через пару минут с большим блюдом, где лежала гора листьев салата, чертополох и два номера «Вога». Мистер Томас был просто в восторге:

– Замечательно, Игорь, друг мой. Именно то, чего мне хотелось. Ты как будто прочёл мои мысли.

Игорь сдержанно поклонился:

– Я и прочёл ваши мысли, сэр.

Мистер Томас нахмурился:

– Даже не знаю, как к этому относиться.

– Не беспокойтесь, сэр. Я человек нелюбопытный и не сую нос в чужие дела.

Когда Игорь ушёл, мистер Томас спросил у Сэмпл:

– А он настоящий?

Сэмпл кивнула:

– Он настоящий. Я его не создавала. Просто однажды он появился здесь, сказал, что ищет работу в штате домашней прислуги, с тех пор так у меня и остался.

– То есть он делает то, что он делает, добровольно?

– Ему это нравится. Он по натуре – слуга. Даже раб. И кстати, очень хороший слуга, хотя иногда специально делает что-то не так. Это значит, он хочет, чтобы я его выпорола. В качестве ритуального наказания. Такой у нас уговор.

– И он телепат?

– Но меня это не беспокоит. Если берёшь на себя роль хозяина, надо свыкнуться с мыслью, что от слуг всё равно ничего не скроешь.

Оказавшись дома, Сэмпл первым делом сняла с себя дурацкий костюм анимешной супергероини и долго-долго стояла под душем, смывая всю грязь внешнего мира. А мистер Томас пока отдыхал в гостевых покоях, обставленных в стиле пышного великолепия эпохи Позднего Возрождения. Когда Сэмпл вышла из душа, одетая в роскошный халат от Джанни Версаче, пошитый специально для Лукреции Борджиа, она вновь обрела стать и манеры госпожи-повелительницы. Держа в руке бокал с коньяком, она опустилась на мягкий диван, заваленный шёлковыми и бархатными подушками.

– Ты даже не представляешь, как это здорово – просто расслабиться. А то у меня, кажется, был перебор с динозаврами, пустынями и песьеголовыми богами.

К несчастью, блаженная расслабуха была недолгой. Едва они с мистером Томасом расположились со всеми удобствами, дабы предаться приятной беседе под горячительные напитки, как по всей территории включились сирены тревоги. В коридоре за дверью загремели шаги резиновых стражей. Дверь распахнулась, и внутрь ввалились четверо стражей с оружием на изготовку. Один из них поклонился Сэмпл и проговорил с присвистом и придыханием:

– Мы засекли нарушителя, госпожа. Явился без разрешения и объявления.

Похоже, такая у Сэмпл была судьба – жить в интересные времена. Они с мистером Томасом поднялись с дивана и встревожено огляделись.

– И где он, по вашим расчётам, появится, этот незваный гость?

– Прямо здесь, госпожа. В этой комнате.

Теперь Сэмпл за волновалась не на шутку. За время своего недавнего путешествия она успела приобрести немало врагов, и хотя раньше ей это как-то не приходило в голову, но ведь кто-то из них вполне мог её выследить. Она вдруг вспомнила, что не видела тело хранителя снов на крыше дворца в разрушенном Некрополисе – не видела, как он умер. Если он умер. Она вообще как-то выпустила его из виду. Сэмпл велела резиновым стражникам:

– Оставайтесь здесь. И будьте готовы стрелять. Сразу на поражение.

Стражи кивнули, все четверо разом, подобрались и подняли бластеры.

– Если какой-нибудь сукин сын явится и начнёт выступать, стреляйте без предупреждения. Мне сейчас как-то не до долгих разборок.

Сэмпл не успела договорить, как в воздухе точно по центру комнаты возникло искрящееся сияние, внутри которого быстро материализовалась фигура. Как только фигура более-менее стабилизировалась, Сэмпл узнала её и крикнула стражам:

– Не стрелять! Не стрелять! Это Эйми.

Сияние померкло, и Эйми растерянно огляделась – какая-то вся поникшая и встревоженная. Сэмпл заметила это сразу, но все равно набросилась на сестру с бранью. В конце концов, она тоже человек. И нервы у неё не казённые.

– Какого хрена?! Ты что, не могла позвонить – предупредить?! Ты никогда сюда не приходила без предупреждения.

– Я здесь вообще в первый раз.

– Тем более надо было сперва позвонить. А то мои стражи могли бы тебя спалить, а уж потом разбираться.

– Я не хотела, чтобы монахини знали, куда я иду.

Теперь, когда опасность миновала, мистер Томас вернулся к своему джин-тонику.

– У тебя проблемы с твоими монахинями?

Эйми пронзила его злобным взглядом, мол, ещё какой-то козёл будет меня тут допрашивать. Сэмпл это увидела и поспешила вмешаться:

– И не смотри так на мистера Томаса. Он мой добрый друг.

– Но он пришёл вместе с ним… с этим… с этим… – Эйми никак не могла подобрать подходящего слова, и Сэмпл решила ей помочь:

– С Иисусом?

– Он не настоящий Иисус Христос.

– А то ты не знала. Я тебе сразу сказала.

– Но ты не сказала, кто он на самом деле.

– В каком смысле – на самом деле?

– У нас начали пропадать женщины.

– То есть как – пропадать?

– Сперва – три танцовщицы с мыса. Ну и ладно, невелика потеря. Но когда начали пропадать монахини…

Послушать Эйми, так можно подумать, что Иисус пробыл у неё несколько дней, но Сэмпл не стала заострять на этом внимания. Она уже привыкла, что время в их с сестрой владениях течёт по-разному. Но в конечном итоге оно всегда выравнивается.

– Ну и в чём проблема? Штат монахинь и танцовщиц несколько сократился. Их что, нельзя заменить?

– Дело не в этом.

– А в чём тогда?

– Мне кажется, тут замешан этот твой лже-Иисус.

– Во-первых, он никакой не мой. А во-вторых, мне показалось, что вы с ним сразу же спелись.

Эйми как-то смутилась, и Сэмпл даже подумала, что «спелись» – это ещё мягко сказано.

– Да, мы с ним замечательно ладим, но я же не могу быть с ним рядом постоянно. И я понятия не имею, чем он там занимается, когда один.

– Ты считаешь, что он рыщет по всей округе и активно способствует исчезновению твоих женщин?

– Это монахини так считают и обвиняют во всём меня.

Пока сестры вели беседу, мистер Томас начал бочком пробираться к выходу. Сэмпл заметила это краем глаза и резко проговорила:

– А ты куда, интересно, собрался?

Козёл, как мог, изобразил святую невинность:

– Я, это… хотел пойти с Игорем пообщаться. А то у вас тут дела семейные…

– Стой, где стоишь. Даже копытом не двигай, а то я напущу на тебя своих стражей.

Теперь мистер Томас изобразил искреннее огорчение:

– Я-то вам тут зачем?

– Ты прожил с ним столько времени… правильно?

– Да, но…

– Но – что?

– Я в том смысле, что это ж Загробный мир. Здесь все уже мёртвые, просто по определению. Так что какая, хрен, разница, даже если он и серийный…

У Эйми и Сэмпл отпали челюсти.

– Он серийный убийца?!

Козёл бросился защищаться;

– Ну да. Но они всё равно уже мёртвые, правильно? Так что они уже не умирают, то есть по-настоящему. Либо они возвращаются в Спираль, если это реальные люди, – либо это твои творения, и ты всегда можешь сделать себе ещё. По сравнению с тем, что творится в других местах, это вообще невинные детские игры.

Эйми не верила своим ушам. Сэмпл поразилась такой наивности, но тут же вспомнила, что сестра вела замкнутое, уединённое существование, отгородившись от внешнего мира и мало интересуясь, что происходит за пределами её Небес.

– Дело не в этом. Монахиням все это очень не нравится, и если я не смогу ничего предпринять, они просто взбунтуются.

Сэмпл с любопытством взглянула на мистера Томаса:

– И давно ты узнал о его… извращённых пристрастиях?

Мистер Томас понурил голову:

– Наверное, я всегда это подозревал. По его случайно обронённым фразам, по тому порно, которому он отдавал предпочтение. Но после случая с девочками от Толстого Ари… в общем, тогда я всё понял.

– То есть они не погибли при переходе?

Мистер Томас покачал головой, пряча глаза. Должно быть, ему было стыдно:

– Ну… в общем, нет.

– Чего же ты меня раньше не предупредил?! Когда уже знал, что мы все сюда собираемся?!

Козёл малость приободрился. Видимо, решил, что ему всё же удастся выкрутиться.

– Я был не в том положении, чтобы его закладывать. К тому же мы были там в ловушке. И нам надо было скорей выбираться из мозга Большого Зелёного.

– Я думала, ты мой друг.

– Я и есть твой друг. Мне просто и в голову не пришло… Я как-то не думал, что у вас есть проблемы с серийными… ну, маньяками.

Тут Эйми взорвалась:

– Почему ты не говоришь это слово – «убийца»? Он ведь убийца? Убийца?!

Сэмпл крепко задумалась, не обращая внимания на вопли Эйми. Выходит, Иисус – психопат-извращенец. Причём самая неприятная разновидность. И если действительно «всё едино и равнозначно», тогда ей не стоит вмешиваться. Пусть Эйми сама разбирается, как сумеет. Если смотреть в долговременной ницшеанской перспективе, если это её не убьёт, то сделает её сильнее. Однако, к несчастью, так не бывает. В смысле, чтобы всё было едино и равнозначно. Кровь есть кровь, родство есть родство, и Сэмпл просто не может бросить сестру в беде – одну против толпы оголтелых монахинь, замышляющих бунт, и психопата-маньяка Иисуса. Тем более ещё неизвестно, что будет с одной из сестёр, если другую отправят в Большую Двойную Спираль.

– То есть нам надо как-то его нейтрализовать?

Эйми кивнула:

– Да.

Сэмпл тяжко вздохнула. Похоже, избитое выражение: «Нечистым и грешным покоя нет», – было всё-таки верным, несмотря на свою избитость.

– Сейчас я только переоденусь, и пойдём. Может, мне взять с собой своих стражей?

Эйми нахмурилась:

– А не слишком ли это крутые меры?

Мистер Томас решил, что уже можно рискнуть и высказать дельную мысль:

– А у монашек есть доступ к оружию?

Эйми посмотрела на него как на законченного придурка:

– Зачем монашкам оружие?

– Ну, монашки, они такие… с ними ни в чём нельзя быть уверенным.

Эйми покачала головой:

– Вооружённые монахини? Это же бред.

Мистер Томас кивнул:

– Я рад, что это не мои проблемы.

Сэмпл сердито обернулась к нему:

– Кто сказал, что не твои?

– Ну, я же не виноват, что этот Иисус такой идиот.

– Может, и не виноват. Но ты все равно идёшь с нами.

Мистер Томас вздохнул:

– Я? Ты собираешься снова меня затащить на эти нелепые доморощенные Небеса? Меня?!

– Да, дорогой мой, тебя.

* * *

Джим отпил ещё глоток. На этот раз ничего не произошло. То есть вообще ничего. Он повернулся к Доктору Уколу:

– У тебя что-то с психикой не в порядке? Тебе нравится надо мной издеваться? Или это вы, боги, так развлекаетесь – трахаете людям мозги?

– Ещё скажи, что поэтому мы считаем себя выше вас.

– Была у меня и такая мысль.

– Поверь, друг мой, нам даже не надо ничего делать, чтобы почувствовать своё превосходство над вами. Вы сами все делаете за нас. Люди, они и вправду значительно превосходят всех и вся в плане аберрантной саморазрушительной глупости.

Джиму уже осточертел и Доктор, и его снисходительный тон. Его удерживало только воспоминание о боли, которую тот мог наслать на него в любую минуту, – иначе он бы давно уже высказал этому вудушному садисту всё, что он о нём думает.

– Ну и зачем мы сюда вернулись? Хочешь сбагрить меня обратно пришельцам?

– Вряд ли они захотят тебя взять.

И тут терпение Джима лопнуло. Он вскочил на ноги и злобно уставился на Доктора Укола, который продолжал сидеть на земле, привалившись спиной к дорожному знаку, видимо, обозначавшему перекрёсток, хотя Джим ни разу не видел подобных знаков. Доктор сидел как-то странно – ноги и руки сложены совершенно не по-человечески, в смысле, что человек никогда бы не смог так согнуть руки и ноги, – и ещё от него периодически отлетали синие искры.

– Да что с тобой такое?! Если я был наркоманом в конце своей смертной жизни, то ты считаешь, что я теперь твоя собственность, что ли? И таскаешь меня из галлюцинации в галлюцинацию? Сначала мне больно, потом я улетаю в невообразимом приходе, потом замерзаю, потом мне страшно, потом я оказываюсь во Вьетнаме на пять минут, а объяснить, для чего это всё, тебе как-то в лом, разве что ты постоянно даёшь мне понять, что лучше меня в сто раз? Вот только какой в этом смысл? Зачем тебе это надо? То есть, наверное, тебя это всё забавляет. Но вот меня как-то не очень. Я только знаю, что вернулся на этот гребаный Перекрёсток, откуда, насколько я понял, всё и началось.

– Ты закончил?

Джим покачал головой:

– Ещё нет. Но пока хватит.

– Ты хоть понимаешь, что я могу запросто выкинуть тебя обратно в Большую Двойную Спираль или даже в лимб?

– Я все понимаю. И вероятно, ты так и сделаешь. При любом раскладе.

– Для человека ты очень храбрый. Я бы даже сказал, чересчур.

– Ты когда-нибудь слышал выражение: «Только досюда и ни шагу дальше»?

– А если я скажу «давай дальше», а ты скажешь «нет»?

Джим проводил взглядом очередной треугольный строй НЛО, пролетевших по небу.

– Я же знаю, что у меня нет выбора. – Он повернулся к Доктору Уколу и посмотрел ему прямо в глаза, в эти красные светящиеся угольки в тёмных провалах глазниц. – Но я ведь об этом тебя и спрашиваю. Зачем тебе это надо – тащить меня дальше? Какая от этого выгода – нам обоим? Пока ты ничего не добился, разве что доказал лишний раз, что можешь заставить бывшего алкоголика и наркомана подчиняться тебе во всём. Кстати, не такое уж великое достижение.

– Тебе когда-нибудь говорили, что у тебя есть своё предназначение?

Джим тут же насторожился:

– Нет. В последнее время – нет.

– Может быть, тебе стоит об этом задуматься.

– Что ты пытаешься мне сказать? Что ты готовишь меня к исполнению некоего предназначения, уготованного самой судьбой?

– А ты бы в это поверил?

– С трудом.

– Есть тайны, которые мы храним даже от самих себя.

Джим твёрдо решил, что на этот раз он не даст Уколу уйти от ответа.

– Погоди-ка минутку… – Но тут его отвлекло какое-то искрящееся сияние, внезапно возникшее в воздухе над дорогой, ярдах в пятидесяти от того места, где он стоял. – Так. А это ещё что за хрень?

Доктор Укол лениво обернулся:

– Наверное, очередной идиот, готовый продать свою душу, лишь бы играть на гитаре, как Кейт Ричардс. Должно быть, надеется встретить здесь Папу Легбу, мэтра Ка-Фу, Хозяина Перекрёстков; но сегодня, увы, его постигнет разочарование.

Однако в руках у фигуры, возникшей во взвихрённых искрах, не было никакой гитары. Теперь Джим увидел, что это женщина. Но необычная женщина – ростом почти в девять футов, не считая высокого головного убора из кручёного золота и страусиных перьев, а её длинное, в пол, одеяние было сшито будто из застывшего пламени. На Перекрёсток явилась сама Данбала Ля Фламбо, и Джим сразу же приуныл. Теперь ему придётся справляться сразу с двумя вудушными богами, хотя, на его скромный взгляд, и одного «доброго доктора» было более чем достаточно.

– Ca va, le bon Docteur Piqures?

Доктор Укол как-то не слишком обрадовался появлению своей коллеги по пантеону.

– Мы здесь говорим по-английски.

Ля Фламбо направилась к ним. Она не шла по земле, как ходят обычные люди, – она плыла по воздуху, не касаясь ногами земли.

– Ты все мучишь бедного мальчика, а. Укол?

– Чем настойчивей я его уговариваю, тем упорнее он упирается.

Джим разъярённо взглянул на Доктора:

– Когда ты меня уговаривал, сукин сын? И хотелось бы знать, на что.

Укол повернулся к Ля Фламбо, как маленький мальчик, которого кто-то ужасно обидел и он теперь жалуется своей маме:

– Вот видишь, что я имею в виду? Он ещё и ругается.

– А что ты хотел? Надо же мальчику вырабатывать твёрдость характера.

Если раньше Джим был разъярён, то теперь он просто взбесился:

– То есть вы хотите сказать, что я тут у вас вроде скаута в летнем лагере?! А вы меня тренируете на выносливость?

Ля Фламбо понимающе улыбнулась.

– А ты думал, так будет всё время? Ты думал, загробная жизнь – это значит бессмысленно напиваться и рассказывать всем и каждому, как тебе напрочь отшибло память и теперь ты не знаешь, что вообще происходит?

Закалённый в общении с доктором Уколом Джим не испугался и Ля Фламбо, какой бы грозной она ни казалась. (Да, Доктор Укол был фигурой зловещей, но от него всё же не веяло такой жутью, как от этой чёрной королевы.) По крайней мере она обо всём говорила прямо. В отличие от Укола, который постоянно юлил.

– Но я действительно потерял память.

– Но сохранил ярость и страсть.

– Хотя я был уверен, что после смерти уже нет никаких страстей.

– Это всё потому, что ты умер жалким наркоманом, – заметил Доктор Укол.

Теперь вудушные боги наезжали на Джима на пару. Двое на одного – ночью, на Перекрёстке. Джиму, понятное дело, этот расклад не понравился, и он брякнул первое, что пришло в голову:

– А кто виноват?

Ля Фламбо и Укол буквально прожгли Джима взглядами.

– Да, кто виноват?

Только теперь до Джима дошло, что он сказал. Он пожал плечами:

– Ну, хорошо. Виноват только я, так что можете смело отшлёпать меня по попке.

Ля Фламбо кивнула:

– Это уже прогресс. Я бы даже сказала, значительный шаг вперёд.

– Вперёд – это куда?

– К пониманию, которое тебе понадобится потом, когда ты доберёшься до места, куда идёшь.

– А я куда-то иду? То есть всё, что сейчас происходит… это как бы поход? И у него есть какая-то цель?

– Есть, Джим Моррисон. Есть.

Джим уже попадался в такие ловушки. Все это подозрительно напоминало подход с Доком Холлидеем: «Подожди, сам все увидишь».

– А меня кто-нибудь просветит? В смысле, что это за цель? Или мне до всего доходить самому?

Ля Фламбо взглянула на Доктора:

– Ну что? Мне ему рассказать или ты сам?

Укол скрипнул зубами.

– Давай лучше ты. А то пока я с ним возился, он меня так достал, что я не хочу доставлять ему это маленькое удовольствие.

Ля Фламбо улыбнулась Джиму:

– Доктор известен своим обаянием и в Посмертии, и в смертном мире.

Джим кивнул:

– Я заметил.

– Пора тебе двигаться дальше, Джим Моррисон. Тебе ещё многому предстоит научиться. Сейчас ты отправишься на Остров Богов.

Джим отступил на шаг.

– Подожди минутку…

– У нас нет времени ждать.

– А я думал, что время здесь относительно.

– Но это не значит, что его нужно тратить впустую.

– Вообще-то я стараюсь держаться подальше от разных богов.

– А мы, боги, печально известны тем, что не оставляем людям большого выбора.

– Я слышал, что людям не стоит сближаться с богами. Это чревато последствиями.

– Что может быть хуже смерти?

– Не знаю. Просто мне говорили, что от богов надо держаться подальше.

– То есть ты признаешь, что есть что-то, что хуже смерти?

– Это что, такой тонкий намёк? Чтобы так ненавязчиво мне сообщить, что ехать мне всё равно придётся… ну, на этот ваш остров… хочу я того или нет?

Глаза Укола сверкали, как раскалённые угли.

– И ещё ненавязчиво предупредить, чтобы ты был осторожен. На Острове Богов не все такие терпимые и спокойные, как мы с Королевой.

* * *

Небо над Небесами было промозглым и серым, и монашки дрожали от холода, несмотря на свои высокие резиновые сапоги. Они стояли по колено в воде и осторожно подталкивали к берегу белое, раздутое тело. Монашки, которые ждали на берегу, тоже вошли в воду, чтобы помочь подругам. Все вместе они подняли мёртвое тело, не обращая внимания на то, что рукава и подолы их длинных одежд тут же промокли насквозь, и перенесли его на траву. Из рощи у озера выглянул любопытный мультяшный оленёнок – увидел, что происходит, развернулся и убежал. Здесь было явно не место для Бэмби. Монахиня Бернадетта, руководившая поисковой партией, отошла от своих потрясённых товарок, застывших над телом, стянула болотные сапоги и направилась прямо туда, где стоили Эйми, Сэмпл, мистер Томас и шестеро резиновых стражей.

– Это она. Мария-Тереза. Её задушили и изувечили.

Бернадетте не надо было ничего добавлять. Выражение её лица говорило само за себя. Это было убийство. И его совершил Иисус, со вчерашнего вечера пропавший неизвестно куда. Бернадетта – как, впрочем, и подавляющее большинство монахинь – винила во всём Эйми и Сэмпл, которая привела сюда этого извращенца. Конечно, Мария-Тереза не умерла по-настоящему, а просто вернулась на время в Большую Двойную Спираль – но для монахинь это не было оправданием. Страданий, которые она вытерпела перед «смертью», хватит на затяжную психологическую травму на три-четыре перерождения вперёд, и монахини жаждали мести, И если они не сумеют найти Иисуса, то сестры Макферсон тоже вполне сгодятся.

– Его надо найти.

– Уже ищут. Но скорее всего он давно уже смылся отсюда.

Сэмпл и Эйми переглянулись. Похоже, они здорово влипли. Сэмпл видела, что сестра готова наброситься на неё с кулаками, но всё-таки сдерживает себя, чтобы не затевать скандала на глазах у монахинь, Тем более что при сложившихся обстоятельствах им лучше держаться друг друга и молиться, чтобы Иисуса нашли. Сэмпл подошла к телу убитой монахини. Остальные монашки покосились на неё с откровенной неприязнью, а одна даже процедила сквозь зубы:

– Чего тебе нужно? Ты что, не видишь, что тебе здесь не рады?

Сэмпл прожгла её ледяным взглядом:

– Думаешь, мне самой очень радостно тут торчать?

Сэмпл внимательно оглядела тело. Да, Бернадетта сказала правду. Сэмпл вернулась туда, где стояла Эйми:

– Да. Все точно так же, как и с той, первой.

Мария-Тереза была не первой жертвой Иисуса, тело которой удалось разыскать. Четыре часа назад, ещё до рассвета, монахини обнаружили тело танцовщицы с мыса, спрятанное в розовых кустах под террасой – изувеченное самым что ни на есть зверским образом. Как и тело Марии-Терезы. Это был явно самый тяжёлый кризис за всю историю существования Эйминых Небес, и Сэмпл, хотя и твердила себе, что она здесь ни при чём, всё-таки чувствовала себя виноватой. Если бы она не привела сюда Иисуса, ничего этого не было. Там, в мозгу у Годзиро, ей казалось, что это будет хороший прикол – напустить на сестру этого психа, но теперь, когда псих оказался серийным убийцей, она понимала: ей нет никаких оправданий. Она может сколько угодно доказывать, что она ничего не знала о его извращённых наклонностях, Эйми всё равно будет винить во всём только её. И монахини, кстати, тоже.

Бернадетта, взявшая на себя роль бесспорного лидера местных Небесных монахинь, разослала поисковые группы по всем Небесам. К поискам маньяка-мессии привлекли даже мультяшных птичек – для наблюдения и отслеживания, – но Сэмпл сомневалась, что Иисуса найдут. На его месте она была бы уже далеко: умчалась вдаль, словно резвый ветер. С другой стороны, это она бы так сделала. А что себе думает Иисус – сие тайна великая есть. Он же законченный психопат, у него в голове все не так, как у нормальных людей. Сэмпл давно уже следовало усвоить эту простую истину: никогда не судить о других по себе. Тем более если эти »другие» – с явными психическими отклонениями. У них в голове звучат голоса: Господа Бога, пёсика Сэма или дикторов центрального телевидения. И они делают то, что велят им эти голоса. Так что вовсе не исключено, что Иисус ещё здесь. Где-то на Небесах. Сэмпл, конечно же, понимала, что она цепляется за соломинку. Так не бывает. Это было бы слишком хорошо… Вот почему, когда Иисуса всё-таки обнаружили, Сэмпл удивилась едва ли не больше всех.

Его обнаружила птичка. Он прятался среди камней на самом дальнем конце мыса, куда никто никогда не ходил, потому что этот участок Небесной реальности был ещё не закончен. Вооружившись граблями, лопатами, мотыгами и другими предметами из садового инвентаря, монахини направились следом за птичкой, указывавшей им дорогу. Их решительная команда напоминала толпу линчевателей, разве что чуть менее ражую. Сэмпл отправила вместе с ними своих резиновых стражей – с приказом сдержать монашек, если те вдруг решат учинить расправу над Иисусом прямо на месте. Однако она сомневалась, что стражи – если вдруг что – справятся с этой толпой разъярённых девиц. Переход на Небеса по телепортационному каналу повлиял на них как-то нехорошо: они стали какие-то вялые, словно приспущенные мячи.

Незачем и говорить, что ни Сэмпл, ни Эйми, ни мистер Томас с монахинями не пошли. Если поиски увенчаются успехом и Иисуса всё-таки вздёрнут на ближайшем дубу, монашки могут на этом не остановиться – и понятно, кто станет следующей жертвой. Так что сестры и мистер Томас предпочли остаться на террасе. От греха подальше.

Когда Иисуса приволокли к Эйми, он был весь в синяках и в крови. Видимо, его били – и били нещадно. Хорошо хоть не вздёрнули сразу. Его белый плащ был весь изорван и измазан грязью, сандалии Иисус где-то посеял, и ещё он очень мудро убрал свой нимб. Впрочем, держался он на удивление нагло – без малейших намёков на раскаяние и сожаление. Монахини привели его к подножию лестницы, что вела на террасу, так что Эйми хотя бы могла смотреть на него сверху вниз, верша правосудие. То есть можно было предположить, что монашки ещё признавали за Эйми какой-то авторитет. Иисус же являл собой воплощённое презрение. Похоже, он так и не понял, что речь идёт о его жизни и смерти. Он вырвал руки у монахинь, державших его с обеих сторон, и рассерженно обратился к Эйми:

– Ты вообще как-нибудь контролируешь этих маньячных девиц? Или они у тебя делают что хотят?

Сэмпл пришлось признать, что сестра держится на удивление хорошо. Даже можно сказать – величаво. Несмотря на все напряжение, Эйми выпрямилась в полный рост и холодно посмотрела на Иисуса:

– Я вижу здесь только одного маньяка.

Иисус показал на свои раны и разорванный плащ:

– Видишь, что со мной сделали эти бешеные психопатки.

– Они гневаются, и их можно понять.

– А с чего бы им вдруг гневаться?

– Так ты отрицаешь, что изуродовал и убил по крайней мере двух их подруг?

– А почему я должен это отрицать? Ты пригласила меня сюда, чтобы я помог тебе укрепить и расширить твои владения, и я подумал, что могу распоряжаться здесь всем по своему усмотрению.

Бернадетта прожгла его яростным взглядом, стиснув зубы и сжав кулаки.

– В том числе калечить и убивать здешних женщин, да ещё так по-зверски?!

Иисус презрительно проигнорировал Бернадетгу. Он продолжал обращаться к Эйми:

– Эти женщины… которых я якобы зверски убил. Что они собой представляют по сути? Всего лишь движимое имущество. Так чего поднимать такой кипеж, если пара-другая пропала? У меня тоже есть право на отдых.

Монахини разразились возмущёнными воплями. В отличие от Сэмпл они раньше не слышали подобной аргументации. Они не знали Анубиса. Они были готовы наброситься на Иисуса и разорвать его в клочья, так что резиновым стражам Сэмпл пришлось окружить его со всех сторон, чтобы никто до него не добрался. Эйми подняла руку, призывая монахинь к тишине. Иисус возмущённо вскинул голову:

– Я не скажу больше ни слова. Только в присутствии адвоката.

Эйми посмотрела на него как на законченного идиота:

– Адвоката?

– Ну да, адвоката.

– И где ты возьмёшь адвоката?

Иисус указал пальцем на Сэмпл:

– А вот она?

Сэмпл взбесилась:

– В роду Макферсонов никогда не было адвокатов. Проповедники, конокрады – да, но уж никак не адвокаты.

Иисус торжествующе ухмыльнулся:

– Стало быть, суд продолжаться не может, поскольку у подсудимого нет адвоката.

Бернадетта сердито воскликнула:

– Ты вполне можешь сам за себя говорить!

Теперь пришла очередь Эйми торжествующе улыбаться:

– А кто говорит, что это суд?

Улыбка Иисуса померкла.

– А что это?

– Я просто хотела послушать, что ты мне скажешь, прежде чем я вынесу приговор.

– Ты не можешь вынести мне приговор. Я – Иисус Христос, а это вроде как Небеса. Налицо серьёзная юрисдикционная проблема. Я, чёрт возьми, Сын Божий. – Он обернулся и посмотрел на монахинь. – Я в том смысле, что все вы – невесты Христовы, правильно? А если так, то вы все мои. Просто по определению. Вы – моя собственность. Так с чего такой переполох?

Монашки не верили своим ушам.

– Мы не твоя собственность, сукин сын, – высказалась Бернадетта. – Мы вообще ничья собственность. – Она показала на Эйми. – Даже не её.

Иисус резко сменил тактику. Превратился в любезного и обходительного продавца подержанных машин.

– Ладно, ладно. Вот что я вам скажу. Посмотрим на это с другой стороны. Я признаю, что малость переборщил с этими женщинами. Это была ошибка. Не стоило этого делать. Я думал, они тут как часть декорации, и когда я их калечил, мной руководила истовая вера, но – да. Это была ошибка. Если кому-то не нравится мой подход к женщинам – прошу прощения. Трудное детство, и всё такое. Может быть, это пагубное влияние телевидения. Но давайте решим все мирно, ко всеобщему удовольствию. Я убираюсь отсюда подальше, обещаю, что больше не буду себя называть Иисусом Христом, и мы благополучно обо всём забываем. Я в том смысле… вы сами подумайте. Какой смысл отправлять меня обратно в Спираль? Всё равно я останусь таким же, каким был. Может быть, даже хуже.

Когда Иисус закончил, воцарилась гнетущая тишина. А потом одна из монахинь тихо проговорила:

– Распять его.

Остальные тут же подхватили:

– Распять его!

Всё громче и громче:

– Распять его!

– Распять его!

Бернадетта подняла руку, и выкрики сразу умолкли.

– Нет, мы сделаем лучше. Мы сдерём с него кожу. Заживо. Тоненькими полосками.

Остальным очень понравилась эта мысль.

– А потом срежем мясо. Маленькими кусочками.

– И каждый кусочек поджарим, а он пусть смотрит.

Сэмпл решительно тряхнула головой:

– Никакого «поджарим». Никакого каннибализма.

Монахини, настроенные более традиционно, опять закричали:

– Распять его!

– Распять его!

– Распять его!

Эйми решила, что последнее слово должно остаться за ней. Она сама была традиционалисткой и подумала, что лучше не экспериментировать, а прибегнуть к способу старому и испытанному:

– Итак, мы его распнём.

Монахини разразились бурными аплодисментами. Иисус не поверил своим ушам:

– Подождите минуточку…

Эйми взглянула на Бернадетту. В кои-то веки эти двое пришли к согласию.

– Есть у нас новый крест?

– Есть.

– А гвозди?

– И гвозди. Их всего-то три штуки нужно.

– Подождите минуточку…

– Тогда ведите его на Голгофу. Чего тянуть?

Монахини схватили Иисуса и поволокли прочь. Он орал и брыкался, но ничего не мог сделать. Эйми повернулась к Сэмпл:

– Теперь твоя очередь.

– В каком смысле – моя очередь?

– Ты привела сюда это чудовище.

– Я тебе сразу сказала, что это ненастоящий Иисус Христос, но ты с радостью приняла эту игру.

Теперь, когда они остались одни, Эйми уже не сдерживала своей ярости:

– То есть тебе это видится так?! Как игра?! Твои забавы дурацкие?! Ты хоть понимаешь, что ты со мной сделала?! Как только они разберутся с твоим проклятым Иисусом, сразу набросятся на меня. Бернадетта с монахинями.

Только теперь Сэмпл поняла, в каком критическом положении находилась её сестра.

– Я же не знала, что он серийный убийца!

– Это твои проблемы. Ты вообще никогда ничего не знаешь.

– Ты себе даже не представляешь, через что я прошла, чтобы найти его и доставить сюда, к тебе.

– Как я понимаю, ты там вовсю развлекалась, как последняя шлюха, а то, что ты мне кого-то нашла – так просто схватила первое, что попалось под руку.

Теперь уже Сэмпл начала терять терпение.

– Да? Ты это так понимаешь?!

Эйми аж покраснела от злости:

– Тебе на меня наплевать, да? Тебе всё равно, что со мной будет?

Сэмпл улыбнулась гадкой улыбкой:

– А почему мне должно быть не всё равно? Ты же сама говоришь – я плохая. Я шлюха, да? Тёмная половина.

Сэмпл с опозданием поняла, что ей не стоило улыбаться. Эйми уже не владела собой. Её тело дрожало, набирая энергию. Энергия явно была деструктивного свойства, и Сэмпл нисколечко не сомневалась, в кого именно Эйми направит удар.

– Ты прекрати так дрожать, а то ещё пришибёшь кого-нибудь ненароком.

Голос у Эйми теперь изменился – стал странный. Если бы Сэмпл не знала сестру так хорошо, она бы решила, что Эйми одержима бесами.

– Ты себе даже не представляешь, как я тебя ненавижу!

Сэмпл тоже дрожала, набирая энергию для защиты. Похоже, между сёстрами назревал очень серьёзный конфликт – вплоть до открытого столкновения.

– Почему же не представляю?! Очень даже хорошо представляю! Собственно, мы поэтому и разделились. Но на твоём месте я бы не стала на меня нападать. Когда меня не было рядом, ты тут едва не загнулась. Все твои Небеса чуть не рассыпались.

Но Эйми в своей ярости уже не слушала голос разума.

– Да, я знаю, что ты постоянно должна быть рядом… и это самое для меня поганое.

С Голгофы уже доносились глухие удары молотка и истошные вопли Иисуса. Сэмпл на миг повернулась в ту сторону. Буквально на долю секунды её защита ослабла, и в эту долю секунды Эйми нанесла удар.

* * *

Джим ступил на берег Острова Богов под барабанную дробь. Барабаны стучали по всему острову, и их перекрёстные ритмы бились, как рваный пульс самой Вселенной, разносясь гулким эхом в тёплом, сладком и чуть липком воздухе тропиков. Джим уже свыкся с этим вселенским сердцебиением. Барабаны звучали и на триреме, задавая ритм гребцам. Барабанщик сидел на возвышении на корме – позади и выше гребцов, – одетый только в набедренную повязку. Его натёртое маслом тело блестело даже при свете звёзд. Высокая широкоплечая женщина-надсмотрщица в проклепанной коже не жалела кнута для гребцов. Они могли быть братом и сестрой – эта женщина и барабанщик. Надсмотрщица выше семи футов ростом и барабанщик, чьё мускулистое тело являло собой недостижимый стероидный идеал любого смертного культуриста, – эти двое были как полубоги, помесь людей и богов, как легендарный Геракл или титаны из мифа.

Трирема была уже, длиннее и как-то изящнее всех остальных галер, которых Джим видел на Великой реке, но и на ней тоже были рабы-гребцы, прикопанные цепями к скамьям. Сперва Джим удивился, почему вудушные боги не используют зомби в качестве грубой рабочей силы. Он даже спросил об этом Данбалу Ля Фламбо, но та покачала головой, как бы намекая, что Джим насмотрелся дешёвых ужастиков:

– Джордж Ромероуничтожил всех зомби. А эти гребцы – послушники культа Обеа, так что им нравится, когда их унижают и бьют.

Джима больше всего удивило, что они с Доктором Уколом и Данбалой Ля Фламбо не перенеслись на Остров Богов сразу, а поплыли туда на галере, которая, но примерным прикидкам Джима, была где-то милях в десяти от берега, когда они на неё попали. А на галеру они попали через смещение реальностей, которое Укол применял, когда таскал Джима по многочисленным галлюцинациям. Джим так и не понял, зачем им понадобился этот промежуточный переход по морю, когда можно было бы перенестись прямо на Остров. Когда он об этом спросил, то получил очередной раздражённый ответ:

– Это точка перехода, Корабль Агве. Так положено – все так приходят на Остров Богов. Не можем же мы допустить, чтобы люди могли напрямую входить на Остров. Иначе мы, как и Ад, превратимся лишь в парк развлечений для праздных туристов.

Не сказать, чтобы Джима чрезмерно тревожил этот морской переход. На самом деле он был даже рад: у него появилось время как-то морально себя подготовить – привыкнуть к мысли, что в его Загробной жизни начинается новый этап. Он стоял на шканцах вместе с вудушными богами, глядя на море, винно-тёмное море Байрона с пурпурным отливом, где резвились дельфины, касатки и скаты. Про себя он отметил, что опять путешествует по Посмертию по воде. Может быть, это какой-то символ или мистический знак? Неспроста же в последнее время его почти постоянно окружает вода: то река, то болото, то канализация, то океан.

Сам остров пока что скрывался во тьме зыбкой изменчивой ночи, только вулкан на одном конце красновато отсвечивал лавой. Джим поглядывал на вулкан с опаской. В последнее время ему попадалось как-то уж слишком много раскалённых и взрывоопасных гор, и он очень надеялся, что это не станет ещё одним повторяющимся мотивом его затянувшихся странствий. Его как-то не привлекала загробная жизнь, проходящая в медленном плавании мимо вулканов. Хотя, надо думать, вулкан – неотъемлемая принадлежность Острова Богов. И правда: какой же Остров Богов без вулкана?! Тем более что некоторым обитателям Острова, может быть, вообще без него не обойтись. Они в нём живут. Теперь, когда они подошли ближе, Джим разглядел, что горячая красная лава – не единственный свет на Острове. Тысячи крошечных точек света – и движущихся, и статичных – явно указывали на то, что Остров Богов если и не перенаселён, то уже близок к этому. Точки света мигали, искрились, словно крошечные драгоценные камни, создавая необходимую атмосферу тайны и волшебства.

Другая приятность, связанная с этим кратким морским переходом, – прислужницы на корабле. Высокие, стройные девушки с кожей кофейного цвета, кажется, происходили из одного генофонда с барабанщиком и суровой надсмотрщицей, а единственная их цель заключалась, похоже, в том, чтобы доставлять максимальное удовольствие пассажирам. Они подносили Джиму какие-то невообразимые фруктовые коктейли на основе рома, украшенные дольками ананаса и бумажными зонтиками. Ему даже предложили массаж с тёплым маслом и травами. Искушение было велико, но Джиму как-то не хотелось терять из виду троих вудушных богов, что стояли на том конце шканцев и о чём-то серьёзно беседовали на своём странном, певучем креольском наречии. Да, богов было трое. Помимо Доктора Укола и Данбалы Ля Фламбо, на борту Корабля Агве оказался и Барон Тониер, Барон Гром. Вернее, он уже ждал их на корабле, одетый в свою пышную военную форму. Изначальная троица снова собралась вместе, и Джим подумал, что массаж с тёплым маслом – это как-то уж слишком фривольно для такого торжественного момента, хотя он так и не понял, в чём конкретно заключалась его торжественность. В общем, Джим скрепя сердце отказался от соблазнительного массажа и решил удовольствоваться коктейлями с ромом. И удовольствовался очень даже неплохо. В результате, когда корабль подошёл к пристани, Джим был уже в очень хорошем подпитии и не совсем твёрдо стоял на ногах.

Хорошо ещё, что идти оказалось недалеко. На причале их ждал открытый автомобиль. Джим в жизни не видел такого огромного автомобиля – ни на земле, ни в Посмертии. Один только капот был почти тридцать футов в длину, многочисленные хромированные детали поражали монументальностью исполнения, не говоря уже о золотой отделке. Джим знал, что такой перламутровый глянец получается, только если наложить вручную как минимум двадцать девять слоёв лака, платиновой крошки и чешуи экзотических рыб. В смысле покраски корпуса – кстати, корпус был густо-вишнёвого цвета – это была воистину работа богов. В общем и целом автомобиль напоминал «дюсенберг» 1930-х годов, только вытянутый в длину, сглаженный и закруглённый так замысловато, что прототип стал практически неузнаваем. Интересно, подумал Джим, а кто проектирует и производит эти дворцы на колёсах для древних африканских богов? Или они сами придумывают себе такие машины, а потом материализуют свои задумки одним зарядом кинетической магии? Или где-нибудь тут, под землёй – скажем, в жерле вулкана, – существует священная, тайная мастерская, где многочисленные Леонардо да Винчи от автомобилестроения старательно и усердно применяют свои таланты на службе у высокопоставленных хозяев?

Когда Джим и трое богов подошли к машине, шофёр почтительно открыл им дверцу. На нём была форма почётной гвардии Барона Тоннера, и – так же, как барабанщик, надсмотрщица и прислужницы на галере, – он был похож больше на полубога, нежели на обыкновенного человека, пусть даже и идеально сложенного. Чуть впереди автомобиля ждали два мотоциклиста эскорта, в такой же, как у шофёра, форме, и на огромных «харлеях» – наверное, самых больших в мире.

Судя по первому впечатлению, боги пантеона Вуду в оформлении своей божественной повседневной жизни предпочитали монументальный «пламенеющий» стиль. И это первое впечатление подтвердилось, как только огромный автомобиль в сопровождении мотоциклистов выехал на шоссе. Отгороженные от шоссе рядами высоких пальм и кипарисов, роскошных клумб с рододендронами и другими цветами, чуть в стороне от дороги стояли особняки замысловатой архитектуры, одни – в сиянии ярких огней, как Грейсленд летней ночью в Теннесси, другие – скрытые в темноте, – лишь иногда в их тёмных окнах вспыхивали странные огоньки, зыбкие, как языки пламени. В садах и парках, производивших впечатление запущенных и одичавших, – хотя было видно, что за ними тщательно следят и прилагают немало труда, поддерживая эту кажущуюся запущенность, – искрились и пели фонтаны, а в жаровнях на вершинах высоких каменных пирамид и столбов горел живой огонь. Среди деревьев свободно гуляли большие кошки, павлины важно расхаживали по лужайкам, а на одной из лужаек паслось целое стадо белых декоративных носорогов. В основном эти особняки и дворцы были выдержаны в любимом стиле европейских миллиардеров и колумбийских наркобаронов, – наподобие Беверли-Хиллз, где все пронизано вопиющей роскошью, – но пару раз Джим разглядел за деревьями и неприступно суровые внешние стены более традиционных зулусских царских краалей времён Кетчвайо. Также он насчитал целых четыре мечети – с минаретами, всё как положено – и несколько странных сооружений наподобие пчелиных ульев, сложенных из кирпичей, вот только кирпичи были из цельных золотых слитков, изумрудов, бриллиантов и серебра. Вдобавок там была одна точная копия Белого дома, и ещё одна – замка Альгамбра.

Когда Джиму сказали, что он едет на Остров Богов, он наивно представил себе этакий «плавильный котёл» всех религий и культов, где Ваал, Кетцалькоатль, Кром и Кришна живут себе тихо-мирно бок о бок, вроде как на таком экуменическом Олимпе. Но, как выяснилось, он был в корне не прав. На Острове Богов обитали исключительно божества афро-креольского пантеона, а также родственные им духи. Такая вот строгая сегрегация. Все исключительно для своих.

Огромный «дюсенберг» поднимался всё выше и выше в гору – на тот самый вулкан. И Джиму все это очень не нравилось. Даже в изрядном подпитии после бессчётных коктейлей с божественным ромом он хорошо помнил легенды и мифы африканских народов, и ему вдруг подумалось, что, по обычаю африканских племён, многих белых парней приводили к жерлу вулкана во имя различных богов и потом эти белые парни уже не возвращались назад. Он даже всерьёз задумался над возможностью выпрыгнуть из машины и сбежать подобру-поздорову, пока не поздно, но решил всё же не дёргаться, хотя машина была открытая и ехала на скорости вполне безопасной, чтобы выпрыгнуть на ходу. Джим очень скоро заметил, что хотя каждый бог был единоличным хозяином и владыкой в своём анклаве, все шоссе и дороги Острова патрулировались гвардейцами Барона Тоннера – в ярко-красных мундирах, островерхих шлемах с эмблемой в виде зигзага молнии и в тёмных очках, даже ночью. Скорее всего в их задачу входило отпугивать и прогонять навязчивых коммивояжёров, правонарушителей и других незваных гостей. Если бы Джиму и удалось сбежать из машины, вряд ли бы он продержался здесь незамеченным дольше пятнадцати-двадцати минут, в этом тропическом раю. Странный странник в странном краю. Даже не так: очень странный странник в очень странном краю.

Чем ближе они поднимались к жерлу вулкана, тем тревожнее и неуютнее становилось Джиму. Он уже почти не сомневался, что его выбрали в качестве жертвы и вскоре ему предстоит нырнуть в кипящую магму. Но тут, к его несказанному облегчению, машина свернула на выступающий мыс, где два гигантских резных мегалита поддерживали третий камень, вытесанный в виде орла с широко распахнутыми крыльями. От этих камней веяло прямо-таки древностью. Джим подумал, что они, наверное, старше самого человечества. Людей ещё не было на Земле, а эти камни уже были древними. То есть, выходит, боги возникли раньше людей, сами по себе, независимо от человеческих представлений. Как и большинство здравомыслящих индивидуумов, Джим всегда полагал, что богов не существует, что их придумали люди, – но теперь он засомневался.

Где-то за четверть мили до мегалитов дорога закончилась. То есть закончилась гравийная дорога, а за ней начиналась другая – вымощенная камнями и закрученная спиралью. Шофёр остановил машину на стыке двух дорог, вышел и открыл дверцу пассажирам. Боги сделали Джиму знак, чтобы он выходил первым. Он вышел и вопросительно обернулся к Данбале Ля Фламбо:

– И что теперь?

Она указала на дорогу, вымощенную камнями:

– Ты иди по спирали, а мы подождём остальных.

* * *

Сэмпл распалась на миллиарды частиц, которые ещё как-то держались вместе – наподобие метеоров в метеорном дожде, – только за счёт внутреннего притяжения. Единственное, что утешало: она не чувствовала боли. На самом деле она вообще ничего не чувствовала, словно ей уже не хватало телесной целостности для нормального чувственного восприятия. Но она сохранила сознание, и в его возмущённом потоке кипели ярость и злость на Эйми. Смутный, рассеянный страх наплывал словно клочья тумана. Сэмпл знала: она стремительно падает в неизвестное и не может ни остановить, ни замедлить падение. Когда она умирала тогда, на земле, с ней хотя бы была Эйми. А теперь Сэмпл была одна – абсолютно, предельно одна. Её прежнее «я», на которое Сэмпл всегда полагалась раньше, как бы рассеялось и частично исчезло, так что она пребывала в полной растерянности – безоружная перед грядущими потрясениями. А что потрясения будут, в этом Сэмпл даже не сомневалась.

Судя по всему, она оказалась в лимбе. О лимбе было известно немного – в Посмертии было как-то не принято говорить об этой отдалённой области загробного мира, где нет вообще ничего и где души бесцельно слоняются в пустоте, пока – по чистой случайности – их не вынесет к Большой Двойной Спирали. Может быть, это и хорошо, что Сэмпл лишилась способности чувствовать – иначе при мысли о лимбе её охватил бы безумный страх. А сейчас она просто обозревала окрестности – если серое марево можно назвать «окрестностями», – зная, что ничего другого ей просто не остаётся: только наблюдать, по возможности делать выводы из своих наблюдений и ждать, что будет дальше.

Далеко-далеко внизу лежал взвихрённый микромир, где сияющие протоны и нейтроны вертелись вокруг атомных ядер, а электроны вспыхивали искрящимся фейерверком из красных, синих и жёлтых огней. Сэмпл хватило остаточного восприятия, чтобы оценить первозданную красоту этого зрелища. Ей всегда представлялось, что субатомная вселенная – это сплошная чёрная пустота, и её поразил этот сверкающий вихрь. Хотя она понимала, что скорее всего это не настоящий субатомный мир, а лишь её личная интерпретация некоей непознаваемой безграничной сущности, лежащей за пределами человеческого восприятия.

А потом Сэмпл увидела, что этот сверкающий мир из кружащихся сфер и колеблющихся огоньков всё-таки не безграничен. На горизонте – это был не совсем горизонт, а некая область вдали, где пространство как бы выгибалось дугой, но Сэмпл не знала, как это назвать, и назвала «горизонтом» – море взвихрённых атомов обрывалось бурлящей полоской квантовой пены, а дальше была чернота, бесконечная чернота, и в ней не было ничего, кроме единственной крошечной разноцветной спиральки, сверкающей в пустоте. Сэмпл знала, что это Большая Двойная Спираль, но на таком огромном расстоянии она казалась далёкой и недостижимой галактикой. Да, ярость Эйми забросила Сэмпл далеко в неизвестное. И сколько ещё пройдёт времени – если здесь есть понятие «время», – прежде чем Сэмпл в своих беспомощных, бестелесных блужданиях попадёт в притяжение Спирали и сможет снова создать себе тело для воплощения? Но даже если ей повезёт и она всё-таки доберётся до Спирали, сохранит ли она рассудок и сумеет ли вновь воссоздать себя? В одном ей повезло безусловно: почти лишившись способности чувствовать, Сэмпл не испытывала страха. Вернее, страх был, но какой-то притуплённый, смутный. А иначе она бы сошла с ума прямо сейчас – от безысходного ужаса.

Она уже смирилась с мыслью, что в этом странствии по пустоте ничего не будет, то есть вообще ничего – лишь монотонная скука, изнурительная и тоскливая. Но тут впереди, на краю пустоты, вспыхнуло яркое пламя, и Сэмпл пришлось срочно вносить поправки в свои изначальные предположения.

* * *

Когда Джим ступил на каменную дорогу, закрученную спиралью, Данбала Ля Фламбо крикнула ему из машины:

– Что бы ни происходило, не останавливайся, пока не дойдёшь до центра. Это жизненно важно. Не останавливайся ни при каких обстоятельствах.

Джим едва не остановился – сразу, как только услышал слова Ля Фламбо. Его первое побуждение – бежать отсюда подальше. Бежать со всех ног. Вот только куда он сбежит? Так что Джим лишь вздохнул и пошёл по изгибу древней спиральной дороги. Не торопясь. Таким нарочито прогулочным шагом. Он рассудил так: если нельзя сбежать, тогда, наверное, стоит послушать Данбалу Ля Фламбо и сделать, как она говорит. Но с другой стороны, не было смысла и торопить события. Джим не знал, что ждёт его в центре этой спирали, и как-то не горел желанием узнать.

Боги начали прибывать, когда Джим завершил свой первый полукруг и прошёл мимо стоявших камней. Большинство приехало на машинах, на больших лимузинах, явно изготовленных на заказ и в одном экземпляре, вроде того, на котором приехал сам Джим: на «кадиллаках» и «роллс-ройсах», на «мерседесах» и «иронделях», – был даже один невообразимых размеров «паккард патрициан». Но кое-кто предпочёл более странные средства передвижения. Мария-Луиза, хрупкая и невероятно старая женщина в мантилье и чёрной кружевной шали, прибыла в открытой коляске с впряжённой в неё шестёркой чёрных коней, а вместо кучера и лакеев у неё были скелеты. Саразин Жамбе и Клермесина Клермеил явились во взвихрённых коконах белого света – точно так же, как Данбала Ля Фламбо, Доктор Укол и Барон Тоннер явились в своё время в городок Дока Холлидея. Невообразимо красивая Эрзулье-Северина-Бель-Фам возникла в искрящейся, волнообразной ауре, как будто сотканной из ароматной чувственности. Воинственный Огу Баба, в ослепительно белом плаще, островерхом мамлюкском шлеме и с золотой саблей на поясе, приехал верхом – на чёрном как ночь коне. Капитан Деба примчался, вздымая гравий, на древнем, почти антикварном мотоцикле «Нортон».

Джим никогда раньше не видел этих новых богов, но их имена гремели у него в голове, отдаваясь звенящим эхом: Кадиа Боссо, барон Ле Крок, мадемуазель Шарлотта, Эрзулье Торо, Зантаи Медех, О-Ан-Иль, Гужон Дан Лех, Манн Инан, ан Ве-Зо, Зау Пемба, Ти Жан Пьед-Шеше, Папа Хонг-то. Они все собрались вокруг внешнего края спиральной дороги. Их было здесь столько… Если даже один из них – или одна – пробуждал парализующий ужас в душе самого отъявленного храбреца из смертных, то можно представить, что было, когда они собирались все вместе. Это был уже просто убийственный ужас – за пределами допустимого. Жуткие, угрожающие фигуры в плащах и замысловатых головных уборах, в странных одеждах и в великолепной, чарующей наготе – как почти обнажённая Эрзулье-Северина-Бель-Фам. Не все боги приняли человеческий облик. Эрзу-лье Торо явился в обличье огромного быка с золочёными рогами и гирляндой из орхидей на шее; Адахи Локо – в обличье слона, а барон Азагон – тот вообще принял облик живого пламени. Боги толкались, занимая места вокруг внешнего края дороги, и их ауры соприкасались, высекая из воздуха искры энергии, высокие головные уборы колыхались, раскачиваясь из стороны в сторону, сабля Огу Баба зацепилась за шлейф мадемуазель Шарлотты, а его чёрный конь, чуть поодаль, фыркал и бил копытами гравий, возбуждённый плотным скоплением энергии. И только почтённая Мария-Луиза была единственной, кто не толкался и не суетился, – перед ней уважительно расступались, давая дорогу. Зрелище было действительно потрясающее. Если бы Данбала Ля Фламбо не сказала Джиму, что нельзя останавливаться ни при каких обстоятельствах, он бы точно застыл на месте с отвисшей челюстью. Но он сразу понял, что Ля Фламбо надо слушать. Тем более теперь. Когда прибыли остальные боги. Джим продолжал идти. Вперёд по спиральной дороге – к центру. Но Ля Фламбо не говорила, что нельзя смотреть. И Джим смотрел. Смотрел во все глаза. Должно быть, немногим из смертных – если вообще хоть кому-то – доводилось видеть подобное. Может быть, если всё закончится хорошо и Джим выйдет из этого испытания целым и невредимым, к нему вернётся былой дар поэзии. Это собрание богов было почти за гранью возможного. Всё это надо запомнить и описать. Просто необходимо запомнить и описать. И в то же время Джим чувствовал, что с ним что-то не так – что-то с ним происходит. Самые разные цивилизации, самые разные культы – от анасази в Нью-Мехико до друидов в Британии – применяли в своих ритуалах магию спирали. Считалось, что хождение по спирали порождает пьянящее возбуждение, сродни возбуждению от яхе, пейота или псилоцибина, и сейчас, когда Джим шёл по спиральной дороге, по тугим виткам к центру, он и вправду испытывал нечто похожее. Сперва было трудно определить, действительно ли он вошёл в изменённое состояние сознания или просто сказывается нервозность. Сложно опознать галлюцинацию в мире, где реальность почти не отличается от галлюцинации.

Но где-то к началу третьего круга Джим уже ясно видел, как боги плавно раскачиваются из стороны в сторону, и даже камни у него пол ногами слегка колыхались – как волны. Джиму казалось, что он летит. Что его уносит куда-то ввысь. Ощущение было странное, но не сказать, чтобы неприятное. Где-то в горах, далеко-далеко, звучала гитара – парящая музыка Джимми Хендрикса. И Джим подумал: кстати, почему здесь нет Джимми, дитя Вуду? Безусловно, он заслужил место в этом собрании. Хотя, может быть, он где-то здесь. В смысле – на Острове. И звуки гитары – они настоящие. Джиму вспомнились их совместные пьяные ночи в Нью-Йорке и их последняя встреча на том рок-фестивале в Англии, на острове Уайт, всего за несколько недель до смерти обоих. Для Хендрикса то выступление стало последним в жизни.

– Если ты здесь, дружище, то помоги мне пройти эту хрень.

Джим не шутил. Ноги сделались какими-то ватными. Он вдруг понял, что ему трудно удерживаться на серпантине дороги. Его постоянно сносило влево, но Ля Фламбо его предупреждала, что нельзя останавливаться – нельзя сходить с дороги. «Да, – повторил Джим про себя, – помоги мне, дружище». Но никакой помощи не пришло. Наоборот. Боги, похоже, считали, что Джим исполняет сейчас некий важный ритуал, который станет ключом… знать бы ещё, к чему. И каждому богу, похоже, было что сказать Джиму. Их слова отдавались болезненной дрожью у него в голове, заглушая гитару.

– Раньше мы были связующим звеном между миром живых и мёртвых. Раньше, но не теперь.

– Теперь людей стало столько, что это уже не укладывается ни в какие рамки.

Джим чувствовал на себе взгляды богов. Они буквально впивались в него.

– Люди нас вытесняют. Из наших древних владений. Теперь у нас не осталось уже ничего, кроме этого Острова. А люди все умирают и умирают.

У Джима возникло гнетущее ощущение, что вудушные боги винят в своих бедах его одного. Он хотел возразить, возмутиться… но продолжал идти.

– Людей всё больше и больше. Они уже заполонили весь мир, который когда-то был только нашим.

Джим закончил очередной круг и пошёл на следующий. Теперь он совершенно определённо увидел в толпе богов горящие красным глаза Доктора Укола.

– Наверняка все не так плохо.

Глаза Укола сердито сверкнули в темноте.

– Это хуже, чем просто плохо.

– Ну а я тут при чём? Я вообще не хотел умирать. Я бы с большим удовольствием пожил ещё. И в двадцать первом веке тоже.

– У вас, людей, нет подобающего уважения к уникальному достоянию этого Загробного мира. Вы пронзаете сердце рассвета своими тупыми ножами. Вы разрушаете всю систему гармонии. Вы совсем не уважаете тех, кто был здесь задолго до вас. Вы растрачиваете первозданную энергию, воплощая свои больные фантазии, что происходят из ложных воспоминаний и дурных снов. Вы рвёте реальность на части, и опустошаете ценный источник, и топчете ногами магический потенциал истинных, непреходящих сокровищ.

Там, вдалеке, гитара Хендрикса взвыла протяжной нотой чистейшей и неизбывной тоски.

– Вы погубили свой смертный мир и хотите теперь погубить наш, посмертный.

До боли прекрасное лицо Эрзулье-Севсрины-Бель-Фам в ореоле блескучего чёрного пламени возникло перед глазами Джима как психоделическое видение. Джим вдруг понял, как сильно хочет её, эту женщину, эту богиню. И ему было невыносимо смотреть на неё и видеть это печальное выражение упрёка на невозможно красивом лице.

– Несостоятельность человека… для нас – это проклятие полного уничтожения. Мы, боги, духи и демоны, стали теперь вымирающим видом. Ты хочешь, чтобы нас здесь не стало?

Джим продолжал идти. Слёзы текли у него по щекам – непрошеные, незваные. Ему уже ничего не хотелось, кроме одного: чтобы Эрзулье-Северина-Бель-Фам заключила его в объятия и сказала, что прощает его, пусть даже он и не чувствовал за собой никакой вины. Но он продолжал идти. Он знал: если он остановится, всё пропало.

– Нет, не хочу. Вы же боги.

Лицо Эрзулье-Северины-Бель-Фам растворилось во тьме, его сменило лицо Марии-Луизы, неисчислимо древнее.

– Значит, ты сделаешь всё, о чём мы попросим?

Поход по спирали преисполнился безысходности и отчаяния.

– Конечно, я сделаю все. И вы это знаете. Просто скажите, что надо делать.

– Говорить ничего не нужно. Ты сам все узнаешь.

Джиму казалось, он сходит с ума, но он продолжал идти.

– Это я уже слышал, и не раз.

Ясные чёрные глаза на морщинистом древнем лице пронзили Джима насквозь, заглянули ему в душу.

– Это первое, что нам нужно. От тебя. Чтобы ты просто поверил. Слепо поверил. Такой, знаешь, слепой прыжок в пропасть.

Джим покачал головой. Центр круга был уже совсем близко.

– В своё время я только и делал, что сигал в пропасть, бездумно и слепо. Я был Королём Ящериц!

Мария-Луиза улыбнулась, как будто Джим наконец высказал очевидное.

– Поэтому тебя и выбрали.

Закрученная спиралью дорога закончилась у круглого плоского кроваво-красного камня с вырезанным на нём Мечом Ла-Плейс. Меч делил камень на две равные половины: петро и рада, жизнь и смерть, добро и зло, – а по внешнему краю круга шли различные символы магии Вуду. Не зная – зачем, почему, Джим встал на камень так, чтобы одна нога стояла на светлой стороне круга, а другая – на тёмной. Он просто чувствовал, что так нужно. Он обернулся к богам и крикнул:

– И что теперь?

– Повернись к камням.

Джим медленно повернулся – и увидел звезды. Как бы заключённые в раму между двумя вертикальными мегалитами и перекрытием в виде орла, на тёмном небе мерцали звёзды – девять звёзд, расположенных в виде чёткого геометрического узора и видимых только из самого центра спирали.

– Я вижу звезды. Но мне всё равно непонятно, что делать дальше.

– Она скоро прибудет, тогда всё и начнётся.

* * *

Языки пламени потянулись к ней и заключили её в кокон зыбкого света, обняв все частицы той распылённой сущности, что когда-то была Сэмпл Макферсон. Пламя согрело её… нет, не просто согрело. Оно собрало её воедино. Под воздействием тепла инертные молекулы снова пришли в движение. Прежние связи возобновились, разделённые синапсы соединились и принялись обмениваться информацией – пока ещё робко, как бы на пробу – получится или нет. Сэмпл – да, теперь она снова могла называть себя Сэмпл – поняла, что вновь обретает сознание и самосознание. Она ни на что не надеялась – к ней ещё не вернулась способность надеяться, – но что-то определённо происходило. Здесь, в лимбе. Где никогда ничего не происходит. И как только она это поняла, то ощутила рядом чьё-то невидимое присутствие – в этом пламени, и этом тепле. Может быть, само пламя было живым. Хотя в нём было что-то ещё. От этого невидимого существа исходила суровая, неумолимая сила, но при этом совсем не страшная, – сила, против которой Сэмпл никогда не решилась бы выступить, но которая прямо сейчас собирала её воедино, медленно возвращая к жизни.

– Кто ты?

– Я Данбала Ля Фламбо, и я пришла, чтобы забрать тебя отсюда.

– Я не понимаю. Моя сестра, моя половина, выбросила меня в лимб. Для меня это – конец.

– Твоя сестра совершила ошибку, поддавшись гневу.

– Твой путь ещё не закончен.

– Мой путь?

– Я Данбала Ля Фламбо, и я пришла, чтобы забрать тебя из лимба и вернуть на Тропу Мёртвых.

* * *

Молния ударила прямо из звёзд, оглушительный раскат грома сотряс пространство. Сине-белая вспышка – и Джим на секунду ослеп. Он отшатнулся, но всё же не вышел из кроваво-красного круга в центре спирали. Интересно, богам обязательно сопровождать свои речи громами и молниями? К чему эти пиротехнические представления? Джим и так уже ошеломлён, ослеплён, потрясён и впечатлён. Они его убедили. Он хотел крикнуть им это сквозь оглушительный звон в ушах, но решил понапрасну не надрываться. Всё равно это их не проймёт. Боги сделают то, что им нужно, и как-нибудь обойдутся без его советов. И им всё равно, что какой-то ничтожный смертный при этом ослепнет, оглохнет или вообще рехнётся. Эти вудушные боги вертят им, как хотят, – как их древнегреческие коллеги вертели беднягой Эдипом.

– Если я такое ничтожество, что же вы со мной колупаетесь?!

Когда зрение более-менее восстановилось, Джим взглянул туда, куда ударила молния – как раз в начало спиральной дороги, – но там был только взвихрённый туман, сотканный из миллиардов сияющих искр. Однако туман быстро рассеялся, и Джим увидел фигуру. Женщину. Она пошатнулась, сделала шаг и едва не упала. Джим не поверил своим глазам:

– Сэмпл?

Боги всё же решили свести их вместе? Ради какой-то там высшей цели, известной только богам? Он хотел выйти из круга и побежать ей навстречу, но его остановила Данбала Ля Фламбо. Она как будто заполнила собой все пространство над спиральной дорогой и проговорила, властно и настойчиво:

– Стой, где стоишь! Пусть она придёт в центр! Она сама! Не ходи ей навстречу, иначе ты её потеряешь!

Джим замер на месте. Всё его существо рвалось к Сэмпл, все инстинкты подсказывали: не стой, иди к ней, если хочешь остаться человеком, – но он никогда не посмел бы ослушаться Данбалу Ля Фламбо. Она была не из тех, кого можно ослушаться.

– Сэмпл, это я, Джим Моррисон. Мы встречались в космосе и потом ещё – в Аду. Иди по дороге. Быстрее. Иди сюда, ко мне. Просто иди по дороге. Ты сможешь.

Сэмпл растерянно огляделась по сторонам, но Джиму показалось, что она – как и он сам – уже проникается настойчивостью Данбалы Ля Фламбо. Она быстро взяла себя в руки и пошла вперёд, следуя изгибам спиральной дороги. Шагов через пять-шесть она споткнулась и чуть не упала, но всё-таки не упала и пошла дальше.

– Просто иди по дороге. Если почувствуешь что-то странное, не бойся. Не думай вообще ни о чём, просто иди по дороге – сюда, ко мне.

Голос у Сэмпл дрожал:

– А эти люди… эти существа… они кто?

– Боги Вуду.

– Вуду?..

– Не думай об этом. Просто иди, ладно?

– Я стараюсь.

Сэмпл шла по кругам спирали, сперва робко и неуверенно, но обретая уверенность с каждым шагом.

– Кажется, у меня начинаются галлюцинации.

– Постарайся не обращать внимания. Сосредоточься на том, как ты идёшь.

Сэмпл была уже совсем близко к центру. Круги становились всё меньше и меньше. Но у Джима не было ощущения, что она идёт к нему. Она как будто ходила кругами, но не приближалась.

– А может быть, просто перешагнуть эти дорожки?

Джим покачал головой;

– Нет, так нельзя. Даже не думай об этом. А то будет плохо.

– Что здесь происходит?

– Великая мистерия, я так понимаю.

– А я вообще ничего не понимаю.

– Добро пожаловать в наш супер-пупер закрытый клуб с ограниченным доступом.

– Ты ещё можешь шутить?

– Иначе я просто впаду в истерику и буду орать дурным голосом.

Сэмпл прошла по последнему завитку спирали. Она едва держалась на ногах. Джим потянулся к ней, подхватил, чтобы она не упала, и затащил в круг. И как только он к ней прикоснулся, из центрального камня выбился яркий луч света и вонзился в ночное небо сияющей иглой. Джим и Сэмпл даже не успели понять, что происходит, – заключённых в луче света, их подняло и унесло ввысь.

 

ГЛАВА 9.

В номере 1009…

Джим проснулся с жуткой головной болью и в жутком похмелье – в дешёвом гостиничном номере, под сумеречное мерцание телевизора. Телевизор стоял прямо против кровати: такой антикварный чёрно-белый агрегат начала пятидесятых, с открытой трубкой над плоским прямоугольным ящиком со схемами. Все передачи уже закончились, на экране шёл «снег», и это было единственное освещение. Единственный звук – глухое гудение телевизора, бьющее по похмельным мозгам. Джим поморщился. Ему захотелось прибить чёртов телик. Будь у него пистолет, он бы выстрелил прямо в экран – и хрен с ней, с больной головой, которая точно бы раскололась от грохота выстрела. Этот гостиничный номер выглядел соответствующе: то есть как номер, где у человека обязательно должен быть пистолет – может быть, чёрный автоматический кольт 45-го калибра, спрятанный под подушкой или в прикроватной тумбочке. Дешёвая картина в вычурной рамке на стене над кроватью – гремучая змея на чёрном бархате – не оставляла сомнений. Он как будто попал в сценарий Джима Томпсона. В монументальном похмелье и без понятия, как его сюда занесло. Плюс ко всему, ему, кажется, снился кошмар с участием каких-то жутких фигур из собрания тёмного музея Юнга. Джим не помнил подробностей, но вроде как эти древние первозданные существа хотели, чтобы он что-то такое сделал – что-то трудное и опасное. Он застонал. От всех этих мыслей голова разболелась ещё сильнее.

– Может быть, пока хватит? Сейчас у меня просто нет сил вылезать из постели и искать разгадки.

Но он знал, что все равно встанет и будет искать разгадки. Он понял это ещё до того, как потянулся открыть ящик тумбочки, чтобы проверить: вдруг там действительно есть пистолет. Пистолета не оказалось, но зато Джим нашёл зеркало, семь на семь дюймов, а на зеркале – половинку бритвенного лезвия, обрезанную соломинку для питья в красно-белую полоску и остатки кокаина, причём в очень немалом количестве. Джим облизал большой палец и набрал на него немного белого порошка. Потом втёр кокаин в верхнее небо и тут же почувствовал характерное покалывание. Рафинад просто отменный.

– Похоже, вчера тут была веселуха.

А вот и другие свидетельства шумной попойки: бутылка «Олд Кроу», где ещё оставалось на два дюйма виски; два стакана, причём на одном из них – следы ярко-красной помады; ведёрко для льда с водой на донышке; доверху полная пепельница, где на половине окурков тоже были следы помады. Вполне очевидно, что здесь была женщина. И куда же она делась?

Джим увидел пепельницу, и ему захотелось курить. Он пошарил глазами вокруг – сфокусировать взгляд было трудно: сонный, плюс бодун, плюс башка просто раскалывалась – и увидел измятую, но почти полную пачку «Пэлл-Мэлла» без фильтра. Она валялась на полу рядом с разорванной комбинацией и нейлоновыми чулками со спущенными петлями. Выходит, они с этой женщиной развлекались не только выпивкой и кокаином. Словно в подтверждение его блестящей догадки, по полу были разбросаны поляроидные фотографии, несколько дюжин снимков. А на тумбочке стояла камера – одна из первых моделей. Джим протянул руку и поднял с пола ближайший снимок. Он был зернистый и чёрно-белый, но женщину на фотографии Джим узнал сразу: это была Сэмпл Макферсон, в провокационной позе. На снимке она была в узких трусиках и сексуальном бюстгальтере, в чулках на резинке и туфлях на высоченных каблуках. Она стояла, поставив одну ногу на стул и слегка наклонившись вперёд, отчего её груди казались больше. Белая полоска кожи между трусиками и чулками смотрелась весьма соблазнительно. Сэмпл смотрела прямо в объектив, так что вспышка отразилась в зрачках, и глаза получились совершенно вампирские. Джим машинально схватил бутылку с остатками виски и сделал хороший глоток, прежде чем поднять с пола ещё один снимок.

Там опять была Сэмпл, теперь уже без бюстгальтера. Она стояла на четвереньках на кровати. Невзирая на головную боль, Джим свесился с кровати, чтобы собрать побольше снимков. В результате у него получился очень подробный, хотя и не очень последовательный, фоторепортаж о событиях прошлой ночи, который наглядно доказывал, что в постели у Сэмпл Макферсон нет вообще никаких комплексов. Вот она наклонилась вперёд, являя камере свою совершённую задницу. Вот, в одних чулках и туфлях, исступлённо мастурбирует перед камерой, широко расставив ноги в лучших традициях фотографической порнографии. Вот Сэмпл Макферсон только в одном чулке, руки связаны за спиной другим, во рту – кляп из шёлкового шарфа, силится выбраться из этих импровизированных пут. Вот, закрыв глаза, с упоением облизывает… Джиму оставалось лишь предположить, что это была его собственная мошонка. Он тихонько присвистнул, на миг забыв даже про головную боль:

– Ну, ты даёшь, девочка! Я, наверное, держал камеру в вытянутой руке, чтобы снять в таком ракурсе.

Джим перебрал оставшиеся фотографии и увидел, что на многих из них присутствует и сам. Надо думать, его снимала Сэмпл. Вот он яростно мастурбирует, закрыв глаза, – волосы падают на лицо, скрывая гримасу божественной муки. Вот, снятый сверху, стоит на коленях перед Сэмпл и целует ей туфлю. Ещё один снимок на вытянутой руке – Джим сосёт Сэмпл грудь. Была там и серия фотографий, где Джим и Сэмпл были засняты вместе, переплетённые в страстных объятиях, так что подчас было сложно понять, где чьи руки и где чья плоть. Джим так и не сообразил, как были сделаны эти снимки. Либо они с Сэмпл ставили камеру на автосъемку, либо тут был кто-то третий. Вот опять Сэмпл: полуодетая, сидит с ногами в большом мягком кресле, которого в данный момент в номере не было, в руках у неё – фотокамера. Получается, их было две. Но откуда взялась вторая? Да и первая тоже, уж если на то пошло. Продолжая рассматривать фотографии, Джим наткнулся на снимки по-настоящему авантюрные. Вот они с Сэмпл, почти голышом, в коридоре отеля и даже в лифте, возбуждённые возможностью разоблачения. Ну, в смысле, что кто-нибудь их увидит. В таком непотребном виде.

Джим сложил снимки в стопку и задумчиво отложил их в сторону. Судя по ним, у них с Сэмпл был не просто скоренький перепихон по пьяни. Нет, тут было другое. Затяжные любовные игры – замысловатые, страстные и достаточно разнообразные. И он должен был это запомнить. Ну хотя бы частично.

– Тогда почему я вообще ничего, на хрен, не помню?

И тут на него снизошло озарение: его юнгианский кошмар – это был никакой не сон. Обрывки смутных воспоминаний стали складываться в единую картину. Он был в казино; Лола предупредила его, чтобы он уходил; потом Доктор Укол похитил его злостным образом и устроил ему принудительную экскурсию по иллюзиям, которая завершилась каким-то неясным сияющим вихрем на острове странных богов и пронзительно яркого света. Может быть, всё, что у них было с Сэмпл, – это просто очередная иллюзия… хотя, насколько Джим понимал в иллюзиях, галлюцинацию невозможно заснять на плёнку. Разве что он и сейчас пребывал в иллюзии…

– Эй, погоди! – осадил себя Джим, поняв, что как-то уж чересчур разогнался. Он прикурил ещё одну сигарету, надеясь, что это поможет ему успокоиться и собраться с мыслями. Чтобы справиться со всеми этими парадоксами и общей растерянностью, ему нужно больше, чем виски на пару глотков, что ещё оставалось в бутылке. Ему нужно кофе. Ему нужна «Кровавая Мэри». Ему нужно позвонить в обслуживание номеров. Ему нужно выяснить, что это вообще за отель.

Джим потянулся к чёрному телефону на тумбочке – старой модели с наборным диском, – но не успел снять трубку, как телефон оглушительно зазвонил. Джим вздрогнул и в страхе уставился на аппарат, словно это был единокровный брат той гремучей змеи с картины на чёрном бархате. Он глубоко затянулся »Пэлл-Мэллом», чтобы успокоить расшалившиеся нервишки, и поднял трубку:

– Алло?

– Джим?

– Да, наверное.

– Что с тобой?!

– Это кто?

– Это я.

– Сэмпл?

– А кто ещё, на хрен? У тебя всё в порядке?

– У меня жуткий бодун.

– Неудивительно.

– Слушай, можно задать тебе странный вопрос?

– Думаю, после того как мы с тобой почти неделю не вылезали из номера, всячески предаваясь разврату во всех его проявлениях, ты можешь спросить меня о чём угодно. Мы даже фотокамеры заказали, чтобы нам принесли.

– Где я?

Сэмпл оглянулась через плечо и обвела взглядом фойе отеля сквозь стекло телефонной будки старой конструкции, с раздвижными дверями. Две зачуханные проститутки и какой-то убогий нарк, дожидавшиеся своей очереди позвонить, раздражённо поглядывали на неё. Сэмпл вздохнула. И чего это Моррисона вдруг пробило остановиться в такой дыре – наверное, в самом задрипанном из всех отелей в Аду? Нарка явно ломало, и он рвался скорей позвонить своему дилеру; у шлюх тоже были свои неотложные телефонные дела. И Сэмпл вовсе не собиралась потакать Джиму, пребывающему в прострации, вызванной, надо думать, чрезмерным потреблением алкоголя.

– Мы в Аду, идиот. А ты думал где?

– В Аду?

– В номере 807, в отеле «Мефисто», на Третьем Круге, буквально в квартале от Главного вестибюля Большого Лифта. Хватит или ещё уточнить?

– Тебе что-нибудь говорит имя Данбала Ля Фламбо?

– Конечно, говорит. Она заходила сюда раза три – посмотреть, как у нас дела.

– Слушай, за последнее время с тобой ничего странного не случалось?

– Сегодня утром я проснулась с татуировкой, которой у меня не было раньше. Гремучая змея на левом плече. Кстати, если бы я захотела сделать себе татушку, я бы точно не стала делать такую змею. Это подходит под определение «странный случай»?

– Да, наверное.

В его голосе слышалось замешательство. Сэмпл знала, что у Джима случаются периоды, когда он как бы выпадает из реальности, но сейчас точно было не время для таких «выпадений». Она-то думала, что после такого активного секса у него в голове всё должно проясниться. Она всегда считала, что фраза «трахаться до отключки» – очень неправильная. Сама Сэмпл всегда заряжалась энергией после хорошего секса, её восприятие обострялось, и мозги начинали работать активней.

– Слушай, любовь моя, я уж не знаю, что там с тобой происходит, но ты прекращай это дело, ага? У нас тут возникла проблема, и просто нет времени на космические блуждания. Ты знаешь, что ты мёртвый, да?

Судя по голосу, Джим разозлился.

– Конечно, я знаю, что я уже мёртвый.

– Просто хотела проверить.

Нарк уже нетерпеливо заглядывал сквозь стекло в телефонную будку. Ещё немного – начнёт стучать в дверь.

– Слушай внимательно, Джим. Это важно. У нас проблема.

– Какая проблема?

– У Дока крупные неприятности.

– У Дока Холлидея?

– А ты знаешь ещё какого-то Дока?

– Ну, есть ещё Доктор Укол.

– Я думаю, даже если вдруг что, ему вряд ли понадобится твоя помощь.

Джим, очевидно, забыл, что Данбала Ля Фламбо рассказала Сэмпл обо всём, что было с Джимом на Острове Богов и ещё раньше, и что она несколько раз повторила им обоим, что они могут пока вовсю развлекаться, но как только обнаружится Док, их миссия начнётся уже всерьёз.

– Док в номере 1009, играет в покер. Уже больше недели играет.

– Вряд ли Доку понравится, если мы оторвём его от игры.

– Игра становится очень опасной, и соперники тоже опасные. Они там начали делать ставки на сердца, разум и души друг друга. Его надо оттуда вытаскивать. Просто так он не может уйти – тут нужно какое-то постороннее вмешательство. И нам надо поторопиться, пока с ним ещё ничего не случилось.

Теперь голос у Джима стал более собранным.

– Они прямо тут и играют, в «Мефисто»?

– Я же тебе говорю, в номере 1009.

– Тогда я сейчас одеваюсь и поднимаюсь туда.

– Я с тобой.

– Думаешь, это хорошая мысль?

– Может быть, и не очень хорошая, но я не хочу сейчас разделяться.

– Ладно, как скажешь.

Нарк уже вжался лицом в грязное стекло телефонной будки.

– Слушай, Джим, я не могу больше говорить. Даю тебе десять минут – прийти в себя и собраться. Встречаемся у лифтов.

Когда Сэмпл вышла из телефонной будки, нарк отпихнул её в сторону, весь всклокоченный, злой и потный:

– Что, блядь, для тебя одной телефон стоит?

Шлюхи тоже взглянули на Сэмпл с неприкрытой злобой, но она даже и не посмотрела в их сторону. Она дала Джиму на сборы десять минут: за это время можно успеть перекусить. Она забежала в кофейню и взяла себе пончик и чашку кофе – кофе был просто мерзостным, с жирной плёнкой поверху и с металлическим привкусом. «Мефисто» «славился» своей кухней. Наверное, подумала Сэмпл, это всё потому, что клиентура здесь, мягко скажем, не слишком изысканная. В зале было дымно и душно и пахло жиром, яркий свет ламп безжалостно резал глаза, за грязными столиками восседали какие-то небритые, конспиративного вида дядьки в длинных шинелях, может быть, анархисты или большевики – группками по трое-четверо, – ели суп, пили чай и явно замышляли какой-то безумный бунт среди мёртвых. Молодые женщины в непонятных, бесформенных платьях, бледные, словно трупы, которые они оставили в смертной жизни, сидели в гордом одиночестве, отгородившись от мира книжками в мягких обложках – сборниками стихотворений Эмили Дикинсон и романами Вирджинии Вульф. Алкоголики и наркоманы были все нервные и издёрганные и старались не думать о будущем. Надменного вида уличные проститутки и мальчики с накрашенными губами неторопливо потягивали свой кофе, давая отдых уставшим ногам и душам. Сэмпл подошла к столику, где сидела женщина в скромном плаще с капюшоном поверх обтягивающего трико и в высоких, до бедра, сапогах-чулках. Это были роскошные сапоги. Сэмпл таких раньше не видела. Вроде бы ничего особенного, но вместо шнуровки у них были крошечные пряжки – наверное, по две дюжины пряжек на каждом.

– Я тут сяду, не возражаешь?

Женщина покачала головой:

– Конечно, нет.

Сэмпл села за стол и взяла с тарелки пончик. Похоже, срок его годности закончился два дня назад.

– Красивые у тебя сапоги.

Лицо женщины оставалось абсолютно бесстрастным. Она была смуглой, с маленькой красной кастовой меткой на лбу.

– Да, это многие замечают.

Через десять минут Сэмпл поднялась из-за стола, так и не доев престарелый пончик и не допив кофе, вышла из кофейни и направилась к лифтам. Женщина в сапогах с пряжками проводила её взглядом и продолжала смотреть на неё сквозь запотевшее стекло, даже когда она вышла.

Сэмпл сказала правду, отметил Джим, когда вышел из номера и закрыл за собой дверь. Это был номер 807. После звонка Сэмпл Джим кое-что вспомнил. На самом деле он вспомнил немало – почти всё, что случилось на Острове Богов, вплоть до момента, когда из красного камня выбился свет и унёс их с Сэмпл с собой. Но, к его величайшему огорчению, он никак не мог вспомнить, что было за эти последние дни, когда они с Сэмпл, по её же словам, «всячески предавались разврату во всех его проявлениях». Что-то с ним явно не так. Эти провалы в памяти начинали всерьёз его беспокоить. Джим направился к лифтам и едва не налетел на огромную бурую крысу с голым розовым хвостом, которая выскользнула из комнаты с надписью «ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА» на двери. Крыса взглянула на Джима с таким важным видом, будто у неё было полное право находиться в гостиничном коридоре.

– Привет, Моррисон. Знаешь, Док сейчас на десятом, и ему очень несладко приходится.

Крыса – вернее, это был он, так сказать, крыс, – говорил с сильным ирландским акцентом. Джим кивнул:

– Знаю-знаю. Я как раз туда и иду.

– Если нужна будет помощь, свистни. Мы с Доком большие друзья.

– Хорошо, буду иметь в виду. Но откуда ты знаешь, как меня зовут?

Крыс покачал головой:

– Господи, что ж я, по-твоему, совсем идиот? Что ли, я Джима Моррисона не узнаю?

После третьего этажа Сэмпл осталась в лифте одна. Когда же лифт остановился на восьмом, Джим уже ждал, и Сэмпл махнула ему рукой:

– Заходи. Поехали сразу.

Когда Джим вошёл в лифт, Сэмпл заметила на его лице какое-то странное выражение. Когда двери закрылись, он схватил её и притянул к себе:

– Я только что вспомнил. Ну, всё, что было за прошедшие несколько дней. Наверное, это лифт разбудил воспоминания.

Сэмпл аж задохнулась от неожиданности. Она никак не ждала, что Джим начнёт сразу к ней приставать. Она обняла его, и они поцеловались – в рот, с языком. От внезапно нахлынувшего желания у Сэмпл подкосились ноги. Джим задрал ей юбку и принялся гладить по бедру, шепча в ухо:

– Теперь, когда я все вспомнил, то хочу повторить. И не раз. Уже в полном сознании.

– У нас мало времени – всего два этажа.

Джим тяжко вздохнул:

– Я знаю.

– Придётся чуть-чуть подождать.

Лифт остановился, и двери открылись. Сэмпл взяла Джима за руку:

– Пойдём посмотрим, что там у Дока.

Они вышли из лифта и едва не налетели на двух мужчин, проходивших по коридору. Один – пожилой трансвестит в вечернем атласном платье тёмно-зелёного цвета, которое совершенно не шло к его тяжёлой квадратной челюсти, курносому носу и землистому цвету лица. Плюс к этому он не брился уже пару дней и потерял накладные ресницы с одного глаза. Он неуклюже вышагивал на высоких каблуках, пересчитывая на ходу пластмассовые золотые монеты в большом кожаном кошеле размером со среднюю дамскую сумку. Второй мужчина – худой и высокий – вился вокруг трансвестита с подобострастным выражением давнего компаньона и профессионального подхалима. Пересчитав все монеты, трансвестит с самодовольной улыбочкой повернулся к своему спутнику:

– Похоже, мы очень вовремя остановились.

– Ты же знаешь, что тебе дали выиграть, Эдгар.

Трансвестит раздражённо передёрнул плечами:

– Конечно, мне дали выиграть. Я что, по-твоему, совсем дурак?! Мне всегда дают выиграть. Меня по-прежнему все боятся, даже здесь.

Когда парочка прошла мимо, Джим прошептал Сэмпл на ухо:

– Знаешь, кто это?

Сэмпл покачала головой:

– Нет. А что, должна знать?

– Джон Эдгар Гувер и Клайд Толсон.

– Здесь, в Аду?!

– А здесь им самое место.

Джим вдруг резко остановился и обернулся вслед тем двоим. Лицо у него было злым и решительным.

– Надо бы с ним разобраться, с уродом.

Сэмпл нахмурилась:

– И как ты думаешь с ним разбираться?

– Ну, отправить обратно в Спираль. В отместку за всех хороших людей, которым он столько крови попортил.

– Тебе сейчас надо думать о Доке и как его вытащить из игры.

Гувер и Толсон вызвали лифт и теперь ждали, когда он придёт. Гувер взглянул на Джима с неприкрытым презрением. Джим сжал кулаки:

– С каким удовольствием я бы его урыл.

– Здесь есть и похуже.

– Может быть. Но таких немного. В смысле, которые хуже, чем Эдгар Гувер.

– У нас нет времени. Надо выручать Дока. Так сказала Данбала Ля Фламбо.

Карты – они как наркотик, и наркотик убийственный. Док Холлидей держался уже исключительно на таблетках и на страхе. Лёгкие саднило от выкуренных сигар; наверное, у него снова открылось кровотечение – во всяком случае, у Дока было такое нехорошее подозрение. Стимуляторы, принятые за последние дни, тяжело наложились на алкоголь. Голова начинала болеть при одном только взгляде на карты. Его сюртук сиротливо висел на спинке стула. Док уже и не помнил, когда он его надевал в последний раз. Вечерняя рубашка промокла от пота, кружевные манжеты и воротник давно увяли, утратив свою хрустящую белизну. Игра затянулась. На памяти Дока ещё не случалось такой затяжной игры, и он понимал, что она ему явно не по зубам. Впрочем, само по себе это его не особо тревожило. Он играл столько раз – он даже уже и не брался считать, тем более если учесть и земную жизнь, – и каждый раз все грозило закончиться очень плачевно. Тем более что риск – благородное дело. Но эта игра отличалась от всех остальных. Похоже, Люцифер играл всерьёз. И ставки были высоки – запредельно высоки. В прежние времена Князь Тьмы таким образом набирал души в свою коллекцию. Теперь, когда души давно обесценились, он играл на отдельные части сознания и памяти, когда у соперников не оставалось наличных.

Один из игроков – странный малый в серебристом костюме, назвавшийся Саблезубым Малышом, – уже лежал без сознания в задней комнате и периодически тихо хныкал, не приходя в себя. Он проиграл Люциферу все: сперва – все свои деньги, а потом и немалую часть своей разумной сущности. Никто не надеялся, что Саблезубый Малыш сможет оправиться после подобного потрясения, и вопрос, что с ним делать по окончании игры, пока оставался открытым. Док подумал, что его можно продать Гуверу с Толсоном в качестве «тёплого тельца», но вслух высказываться не стал. Вполне вероятно, что до окончания игры к Саблезубому Малышу присоединятся ещё и другие из присутствующих.

Сам Док ещё не дошёл до такого отчаянного положения. У него оставались какие-то деньги, чтобы делать ставки. Но он понимал, что тиски сжимаются и уже очень скоро у него не останется ничего, кроме него самого: его разума и эмоций. Любители и искатели острых ощущений давно уже выбыли из игры – те, кого привлекала не игра как таковая, а возможность потом рассказать знакомым, как они были здесь, спустили все деньги и благополучно отбыли. Вот и Гувер ушёл, вместе с Толсоном, своим неизменным бойфрендом, который, однако, сам никогда не играл. Как всегда, Гувер ушёл, унося относительно крупный выигрыш. Теперь их осталось пятеро за столом, и всё шло к тому, что дальше игра пойдёт не на жизнь, а на смерть. Док понимал, что ему надо очень постараться, чтобы следующим в очереди на аннигиляцию встал не он, а кто-то другой. И вот тут пришёл страх. За последние пару часов карта упорно не шла, впрочем пока ему удавалось хотя бы оставаться при своих. Тем более что Люцифер, когда приходила его очередь сдавать, безбожно передёргивал карты – буквально в открытую. Он ведь знал, что никто не посмеет его обвинить: здесь, в Аду, за его игрой.

Люцифер наводил леденящий ужас на всех и вся в любом из своих обличий, но его теперешний облик под Айка Тернера – парик а-ля «Биттлз», тонкие усики, рубашка с рюшами в стиле диско, расстёгнутая до пупа, бриллиантовые запонки и золотые цепи на шее; одних этих цепей хватило бы на ставки как минимум в трёх партиях – придавал какую-то особенную остроту его тёмной зловещей ауре. Стоило лишь посмотреть на него, и сразу становилось ясно: вот он, самый плохой парень в городе. Если кто-то и мог сравниться с Люцифером по части жути и ужаса – так это непостижимая чёрная Кали, великая и ужасная, сидевшая слева от него. С голой грудью, как её всегда изображают на культовых статуэтках, но без второй пары рук – которую она убрала по просьбе других игроков, – она пока что играла в свою игру, не проигрывая, не выигрывая, но всегда оставаясь при своих. Но когда Гувер ушёл, Кали сняла свою корону из черепов, и Док подумал, не значит ли это, что она начинает играть всерьёз.

А вот Ричард Никсон играл всерьёз с самого начала, но играл осторожно – никогда не рисковал, если не был на сто процентов уверен в своих картах. Похоже, он ещё начнёт блефовать. Хотя он был из тех игроков, с которыми никогда не поймёшь, что у них на уме. Как и Кали, Никсон не рвался к крупному выигрышу; если что-то и выигрывал, то очень по-скромному, чтобы только сохранить свою платёжеспособность; он не стремился тягаться с Доком и Люцифером. Но больше всего Дока Холлидея беспокоил последний игрок, кореец с каменным лицом, бывший шеф тайной полиции в Северной Корее, который во время предпоследней чистки, устроенной Ким Ир Сеном, сам оказался в застенках и превратился из мучителя в жертву. Три недели его подвергали самым изощрённым пыткам – истязали физически и морально, – потом же его медленно задушил кто-то из бывших подчинённых. Хоть и признанный мастер блефа, в этой компании он был вроде любителя и высшей лиге профессионалов, и Док всерьёз опасался, что он будет следующим в очереди на выбывание. У корейца уже почти не осталось денег на ставки, но вряд ли он бросит игру. Непробиваемая коммунистическая упертость заставит его рискнуть всей своей нервной системой, после чего он неминуемо присоединится к Саблезубому Малышу в задней комнате.

А после корейца, по логике, придёт очередь Дока. Люцифер с Кали никогда не играют друг против друга, пока за столом остаются люди: сперва обобрать-ободрать бывших смертных, а потом уже можно помериться силами с равным. Без свидетелей. Бессмертные сущности никогда не вступают в единоборство на глазах у обычных людей. Конечно, не исключена и такая возможность, что следующей жертвой станет Никсон – но это вряд ли. Дискредитированный экс-президент был из тех профессионалов по выживанию, кто сумеет выплыть в любых обстоятельствах. А вот Док держится на плаву просто чудом – вопреки своей импульсивной натуре. Его безрассудная тяга к саморазрушению была общеизвестна. Никсон, если он проиграет все деньги, просто встанет из-за стола и откланяется, может быть, даже попросит денег на такси, традиционно положенных проигравшему. А Док лишь холодно улыбнётся и, не задумываясь, поставит на карту свой разум. А если бы у него вдруг спросили, почему нельзя просто встать и уйти, Док бы только плечами пожал:

– Если играть не до крови, не до безумия, то какой вообще смысл играть?

Снова пришла очередь Люцифера сдавать. Он постучал колодой по краю стола, потом встал и пошёл к бару – налить себе выпить. Этой ночью он пил какой-то невообразимый ярко-бирюзовый коктейль из научной фантастики, густо дымящийся в бокале. Он обратился к присутствующим:

– Раз уж я все равно встал, налить кому-нибудь что-нибудь?

Кали будто его и не слышала. Она вообще ничего не пила, только время от времени нюхала какой-то тёмно-красный порошок из серебряной табакерки с красным эмалевым скорпионом на крышке. У Дока было нехорошее подозрение, что этот красный порошок – сушёная и истолчённая кровь, но ему не хотелось об этом задумываться. А вот бывший шеф тайной полиции отрывисто кивнул головой:

– Мне виски, – что по какой-то не совсем ясной причине означало на самом деле водку. Никсон повернул свой курносый нос в сторону Люцифера и улыбнулся своей фирменной бледной улыбкой:

– Мне, пожалуйста, виски с содовой, если вас не затруднит.

Док поднялся из-за стола:

– Я себе сам налью.

Меньше всего Доку хотелось, чтобы Люцифер наливал ему выпивку. С него бы сталось, с этого Тёмного Князя Диско, подсыпать ему в стакан кислоты, или какого-нибудь седативного средства, или ещё чего похуже; хотя для того, чтобы затупить Доку мозги, нужна очень сильная кислота, просто убойная – с учётом его многолетнего опыта потребления наркотиков и поразительной сопротивляемости организма почти к любой наркоте – как земной, так и посмертной. По пути к бару Док отпил глоток из своей фляжки с настойкой опия, чтобы немного прийти в себя. А то как-то не хочется кашлять кровью на своих соперников по игре, тем более в такой компании. Он прикинул, что у него есть ещё пара часов, прежде чем Люцифер с Кали объединят усилия и набросятся на него в тандеме. Самое умное, что он мог сейчас сделать, – это выйти из игры. Уйти подобру-поздорову из этого номера, из отеля «Мефисто» и, может быть, даже вообще из Ада. Да, это было бы самое умное. Но гордость ему не позволит. Даже если на этом всё закончится и Док утратит себя, никто не сможет сказать, что Док Холлидей позорно сбежал, испугавшись вызова, пусть даже от самого Дьявола. Однако он бы не стал возражать, если бы что-то прервало игру – если бы вдруг появился какой-нибудь «бог из машины» и спас его, Дока, задницу. Где же ты, Большеносая Кейт? Пора спалить, к чертям, этот салун.

У дверей номера 1009 стоял охранник, необъятный борец сумо в жёлтом клетчатом костюме, который мог сшить только личный портной Натана Детройта. Когда подошли Джим с Сэмпл, охранник лишь покачал головой. Джим с Сэмпл остановились.

– Нет?

Сумоист вновь покачал головой:

– Даже и не пытайтесь.

– Что, вообще никого не впускают?

– Вообще никого. Приказ шефа.

Сэмпл задумалась, какую тактику лучше всего применить в данном конкретном случае: подкупить, соблазнить, взять нахрапом и хитростью.

– А шеф – это кто?

Охранник посмотрел на Сэмпл, как на наивную дурочку:

– Мы в Аду, барышня. И кто тут, по-твоему, начальник?

– Нам нужен Док Холлидей.

– Если он сейчас там, то когда-нибудь он оттуда выйдет. Может быть, завтра. Или послезавтра. В общем, когда-нибудь точно выйдет. А пока вам придётся подождать.

– У нас очень срочное дело. Его можно позвать?

Борец сумо в третий раз покачал головой. Надо сказать, язык жестов был у него небогатый.

– Нельзя.

Сэмпл предъявила охраннику большой кошель с адским пластмассовым золотом.

– Доку нужны ещё деньги. Вот, мы их ему принесли. – Сэмпл решила, что подкуп – это единственный из трёх рассмотренных ею вариантов, который может сработать. Вешать ему лапшу на уши, кажется, бесполезно; соблазнять – слишком много мороки, не говоря уж о том, что ей это будет противно; остаётся одно – всучить взятку. Сэмпл встряхнула кошель. – Вот они, деньги.

Охранник алчно уставился на кошель, подтверждая выводы Сэмпл. Кто сказал, что в Аду нет взяточничества и коррупции?

– Я могу передать.

Теперь пришла очередь Сэмпл качать головой:

– Нет, не выйдет.

– Ты мне не доверяешь? Думаешь, я их украду?

Джим решил, что ему тоже нужно включиться в игру. Хотя бы в качестве «группы поддержки».

– Дело не в том, что она тебе не доверяет. Просто у неё тоже чёткие указания от шефа. Она должна передать деньги ему лично в руки, иначе ей так задницу надерут, что месяц сидеть не сможет.

Охранник перевёл взгляд с лица Джима на упомянутую задницу Сэмпл. Может быть, соблазнение было бы вернее, но теперь уже поздно менять выбранный курс. Сэмпл наклонила кошель и вытряхнула на ладонь монету. Все внимание охранника снова переключилось на деньги. Сэмпл вытряхнула на ладонь– вторую монету, третью, четвёртую. На пятой монете выражение лица охранника изменилось. У него на лице отразилось если и не понимание, то нечто близкое.

– Слушай, мне тоже очень не хочется, чтобы Доку вдруг не хватило наличных на ставки в такой игре.

Джим улыбнулся:

– Док будет безмерно тебе благодарен.

Сэмпл быстро сунула в лапищу сумоисту с полдюжины пластмассовых монет. Но прежде чем открыть дверь и впустить их в номер, охранник сурово нахмурился и проговорил:

– У вас пять минут. А потом – пулей назад. И постарайтесь там не шуметь и никому не докучать, хорошо? А то я сам, лично, вам задницу надеру, обоим.

С таким вот напутствием он открыл перед ними дверь.

В комнате было не продохнуть от табачного дыма. Дым даже светился, когда на него попадал свет, – таким он был густым. Док с Люцифером курили сигары, а кореец с жёстким лицом – турецкие сигареты, которые он доставал из стального портсигара. Безликие зрители, скрытые в полумраке по периметру комнаты, тоже почти все курили: сигареты, сигары и сигарильи. Все их внимание было сосредоточено на игре. В комнате было сумрачно – горела всего одна лампа, непосредственно над зелёным покерным столом. Её абажур от Тиффани был весь сморщен и покрыт жёлтыми пятнами от никотина. Она освещала белые карты, руки игроков и манжеты их рубашек. Когда Джим с Сэмпл вошли, Люцифер как раз сдавал карты, так что никто даже не посмотрел в их сторону. Джим заметил, что Доку пришёл чёрный туз. Оставалось только надеяться, что среди его тёмных карт нет красных восьмёрок. Хотя, может быть, здесь, в Аду, свои правила и правило «мёртвой руки» тут не действует.

Потихоньку, не привлекая к себе нежелательного внимания, Джим и Сэмпл слились с толпой зрителей. Они проникли сюда, и если верить охраннику, у них есть пять минут, чтобы вытащить Дока. Дело за малым: придумать, как его вытащить, и осуществить это на практике. Джим приметил в углу небольшой бар и решил, что в качестве выгодной позиции для наблюдения это место не хуже любого другого – да и выпить чего-нибудь тоже не помешает. Для прочистки мозгов. Уже направляясь к бару, он увидел, что за игорным столом сидит Никсон. Никсон тоже заметил Джима и нахмурился, вроде как не узнавая и силясь вспомнить, где он мог его видеть. Джим понял, что промолчать он не сможет, несмотря на предупреждение охранника. Он шагнул к столу, встал в круге света от лампы и прожёг Никсона взглядом:

– Он ещё хмурится, сукин сын.

Сэмпл схватила его за локоть:

– Джим!

Джим покачал головой. Он не будет молчать.

– Ладно, Гувера я упустил, но уж с этим мерзавцем разберусь.

Док поднял глаза и узнал Джима:

– Ну, привет, юный Моррисон.

– Привет-привет, Док.

Люцифер поглядел на Дока:

– Ты его знаешь?

Док кивнул:

– Разумеется, знаю. Это Джим Моррисон. Немного растерянный и, как всегда, чересчур упёртый, но в общем и целом вполне вменяемый.

Двое здоровенных парней, что стояли в тени за спиной Люцифера, шагнули вперёд. Они могли быть родными братьями охранника-сумоиста, ну если и не родными, то уж двоюродными – точно. Даже вкусы в одежде у них совпадали. Они остановились, дожидаясь, пока Люцифер не прикажет им вышвырнуть Джима и Сэмпл за дверь. Люцифер нахмурился и указал пальцем на Сэмпл:

– А эта подруга?

– Сэмпл Макферсон.

– Как в Эйми Сэмпл Макферсон?

Док снова кивнул:

– Именно так… во всяком случае, наполовину. Для юного Моррисона она станет любовью всей жизни.

Сэмпл начала возражать:

– Кто говорит, что я стану любовью всей его жизни?

Но её никто не слушал. Люцифер пристально изучал Джима:

– И что тебе нужно, Джим Моррисон?

– Я пришёл вытащить Дока из этой игры…

Люцифер покачал головой:

– Док не может выйти из игры. Ему надо поддерживать репутацию.

Джим указал на Никсона:

– …но теперь, когда я увидел его, я, наверное, внесу изменения в свои планы.

Люцифер удивлённо приподнял бровь:

– У тебя зуб на Никсона?

– У всего моего поколения зуб на Никсона.

Никсон кисло скривился:

– Мы тут в покер играем или слушаем этого хиппи немытого?

Люцифер задумчиво разгладил пальцем свои тонкие усики. Кали и кореец сидели, положив руки ладонями вниз на стол. Лица обоих оставались невозмутимыми и абсолютно непроницаемыми, хотя потом, вспоминая тот вечер, Джим мог бы поклясться, что Кали все это забавляло. Наконец Люцифер принял решение:

– Пусть он выскажется. У нас тут, в Аду, свобода слова.

Никсон сердито раздул ноздри:

– Прошу прощения, но я категорически возражаю. С каких это пор в Аду появилась свобода слова? Я об этом не слышал. Где это написано? И особенно – для длинноволосых смутьянов, которые вламываются в частный карточный клуб и мешают приличным людям играть.

Люцифер усмехнулся. Кажется, ему нравилось изводить бывшего президента.

– Свобода слова появилась в Аду, когда я сказал, что она здесь есть. Мне бы хотелось его послушать. Тем более что потом мои мальчики, может быть, выбьют из него всю дурь.

Никсон яростно проговорил:

– Экстремист. Вот верное слово. При жизни я был вынужден иметь дело с такими вот экстремистами. На протяжении всей карьеры.

– Ты имеешь в виду этот свой список врагов?

– Я делал всё необходимое, чтобы укрепить государственную безопасность и защитить кабинет президента.

– Там в этом списке был Граучо Маркс.

Док откинулся на спинку стула и уставился в потолок.

– Граучо уже вышел на высший уровень. Одно из самых стремительных продвижений наверх за всю историю. Почти как у Эйнштейна.

– Он подстрекатель. Заявил, что меня надо убить.

– Это он каламбурил.

– Так тебе что не нравится, молодой человек? Моё отношение к Граучо Марксу?

Джим сердито подался вперёд:

– Да, мне не нравится твоё отношение к Граучо Марксу, и к «Чёрным пантерам», и к Джону Леннону, и к людям в Камбодже, и ещё мне не нравится, что ты послал на войну десятки тысяч молодых ребят, чтобы их там убили или искалечили, зато ты мог остаться героем для истории.

– Как я понимаю, ты имеешь в виду Юго-Восточную Азию?

– Ты даже не в силах произнести это слово – «Вьетнам»?

– Эта война давно кончилась.

– Я тут недавно виделся с одним парнем, его зовут Чак. Так он до сих пор все это переживает, снова и снова.

– Что же, я виноват, если кто-то завяз на месте и не в состоянии идти вперёд?

– Я не говорю про вину. Просто было бы справедливым, если бы ты разделил их страдания, хотя бы отчасти, а не сидел тут, весь такой из себя самодовольный, и не играл бы в карты с Люцифером.

В комнате воцарилась гнетущая тишина. Никсон холодно взглянул на Джима:

– Ты собираешься восстанавливать справедливость? И как, интересно? Кстати замечу, что я заслужил своё место здесь.

– Охотно верю.

– Так зачем попусту сотрясать воздух, а, Моррисон? Ты мне всё равно ничего не сделаешь.

Джим обвёл взглядом сидящих за столом. Похоже, все ждали, что он ответит.

– Может быть, и не сделаю. А может, и сделаю. – Он обратился к Доку: – Эта штуковина Элвиса Пресли, она у тебя с собой?

Док кивнул:

– Конечно, с собой.

– А можно мне посмотреть?

Док снова кивнул:

– Не вижу причин, почему нельзя.

Никсон покачал головой, всем своим видом давая понять, что считает Джима законченным психом.

– Элвис Пресли? Тоже тот ещё субчик. Психопат, наркоман и маньяк. – Он обратился к Кали и корейцу: – Знаете, вы с ним встречались. Он был вообще невменяемый. Псих, однозначно. Он попытался меня обнять, как и этот придурочный негритос Сэмми Дэвис.

Кали заговорила – в первый раз за всё время. Её голос был жёстким как сталь и мурлыкающим, как у кошки. В нём сплелись обольщение и смерть.

– И, однако, вы вместе сфотографировались.

Никсон раздражённо взмахнул рукой:

– Это всё Холдемен. Решил, что это поднимет мой рейтинг у молодёжи. Но я сразу скажу, чтобы не было недоразумений: я лично был против.

Люцифер закурил очередную сигару.

– Элвис был таким, каким был, но когда он родился, в небе сияли синие огни. А в Йорбе-Линде синих огней как-то не наблюдалось. Вот почему ты ещё здесь, а он давно двинулся дальше – вместе с Граучо и Эйнштейном.

Никсон уже собирался ответить Люциферу, но тут Док сунул руку в карман сюртука, что висел у него на спинке стула, этак небрежно достал Пистолет, Который Принадлежал Элвису, и протянул его Джиму. При виде этого пистолета все в комнате замерли. Кореец украдкой потянулся к тому месту, где его форменный китель характерно оттопыривался. У Кали мгновенно материализовалась дополнительная пара рук. Люцифер просто выдохнул голубой дым чуть ли не в лицо Джиму:

– И что ты будешь с ним делать?

Никсон уставился на пистолет. Его лоб покрылся испариной.

– Это нелепо, Моррисон. Ты не можешь меня убить. Я уже мёртвый.

– Как однажды сказал сам Док, убить, наверное, и не убью, но рога точно пообломаю. Это ж не просто какая-то пушка. Это Пистолет, Который Принадлежал Элвису. С золотыми пулями.

Похоже, что Люцифера все это забавляло. Он ткнул в сторону Джима своей сигарой:

– Знаешь, что будет, если ты выстрелишь здесь из этой штуковины?

Джим криво усмехнулся. Люцифер начинал ему нравиться, но он знал, что симпатия к Дьяволу – ещё не причина его недооценивать.

– Точно не знаю, но думаю, Ад встанет на уши.

– И расплата потом будет воистину адской.

– Лично против тебя я ничего не имею.

– Я знаю.

Джим повернулся к Кали и корейцу:

– И против вас – тоже.

Люцифер затянулся сигарой:

– Но я всё равно не могу допустить, чтобы ты тут стрелял.

– Интересно, и как ты меня остановишь, если я соберусь нажать на курок?

– Остановить тебя я не смогу, но смогу сделать так, чтобы ты потом очень сильно об этом пожалел.

– Допустим, я собираюсь его ограбить?

– Ты хочешь ограбить кого-то из игроков, кто играет с самим Люцифером? Прямо за карточным столом? А ты смелый, малыш.

– Я не хочу грабить тебя, или Кали, или этого корейского джентльмена.

Никсон обернулся к Люциферу:

– И ты это допустишь?!

Люцифер кивнул:

– С этой минуты – справляйся сам.

– Я думал, мы заключили сделку.

– Мы заключили сделку, когда ты был жив, чтобы ты стал президентом, а потом, когда ты умер, мы заключили сделку, чтобы восстановить твоё место в истории, но я что-то не помню, чтобы обещал защищать тебя от грабителей и бандитов.

Джим нацелил Пистолет, Который Принадлежал Элвису, Никсону в голову:

– Давай, сукин сын, гони деньги.

После секундного колебания Никсон неохотно сгрёб свои деньги – всё, что были на столе, – и пододвинул их к Джиму. Джим повёл пистолетом:

– И всё остальное.

– Что остальное?

– Только не говори мне, что ты ничего не припрятал.

Никсон скривился, но всё же достал из внутреннего кармана небольшой кожаный кошелёк и вытряхнул содержимое на стол.

– Ты за это заплатишь, – процедил он сквозь зубы.

Джим усмехнулся:

– Уже боюсь. Теперь до конца дней своих буду пугаться и ждать страшной мести. – Он повернулся к Доку. – Ты идёшь с нами, как я понимаю?

Док улыбнулся:

– А у меня есть выбор?

Джим покачал головой, а Док оглядел присутствующих за столом, изображая искреннее сожаление:

– Мне очень жаль, что приходится прерывать игру, тем более когда я выигрываю, но тут, сами видите, дело такое: если у парня в руках пистолет, с ним лучше не спорить.

– Эффектный манёвр, ничего не скажешь.

– Если честно, тут были и личные счёты. Я не знал, что там будет Никсон. А он что, правда продал душу Дьяволу, чтобы стать президентом?

– Ты даже не представляешь, сколько людей продают душу Дьяволу.

– А ты сам не пробовал?

Док закашлялся:

– Уж поверь мне, мой юный друг, если бы я заключил сделку с Дьяволом, я сейчас был не здесь. Или может быть, здесь, но мне бы было значительно лучше.

Джим, Док и Сэмпл спускались в лифте. Мужчины, кажется, были в восторге от недавнего приключения, но Сэмпл как-то не разделяла их радостного возбуждения.

– Ладно, ребята, вы разыграли неслабое представление, но что нам делать теперь? Есть какие-то соображения?

Док поглядел на Джима:

– Что там дальше по плану?

– По какому плану?! Это была чистая импровизация.

– Ты хочешь сказать, ты ничего не продумал? Как нам отсюда выбраться и всё такое?

Джим начал злиться:

– Слушай…

Сэмпл поспешила вмешаться, пока Джим и Док не схлестнулись в яростном мужском споре.

– Данбала Ля Фламбо сказала только, что мы должны тебя вытащить. Что эта игра – настоящее самоубийство и тебя надо спасать.

– Ля Фламбо? А она здесь при чём?!

Сэмпл вкратце пересказала Доку, как они с Джимом попали на остров вудушных богов и что там с ними было. Когда она закончила свой рассказ, Док покачал головой, глядя на Джима:

– Тебя ни на минуту нельзя оставить.

Джим все ещё злился:

– Знаешь что?! После того как тебя обработает Доктор Укол, если Ля Фламбо и Мария-Луиза велят тебе прыгнуть, ты только спросишь: а как высоко?

У Дока челюсть отвисла.

– Мария-Луиза в этом тоже участвует?

Джим кивнул. Док покачал головой:

– Ты хоть понимаешь, как глубоко завяз? И я вместе с тобой. – Он вздохнул. – Ты себе не представляешь, как долго я ждал, чтобы вновь сесть играть с Люцифером. И теперь я уже точно персона нон грата во всех казино в Аду.

Сэмпл никогда не понимала мужскую логику. Док недоволен, что его спасли?!

– Эта игра, которой ты так долго ждал, могла бы закончиться для тебя очень плохо. И ты это знаешь. Вот превратился бы в овощ безмозглый – и что тогда?

– Дело не в этом.

– А в чём тогда дело?

Но Док не успел объяснить, в чём дело, – лифт приехал на первый этаж, двери открылись. Пора выходить.

Монахини всё-таки подняли бунт. Эйми слышала их надрывный речитатив – где-то снаружи, за стенами монастыря. Голос Бернадетты выбивался из общего хора истошным воющим контрапунктом. Они выпевали какие-то слова, но Эйми их не понимала. Какая-то жуткая глоссолалия, хоровой бред – словно в них бесы вселились, во всех сразу. Эйми не строила никаких иллюзий. Она знала, что это значит: они нарочно заводят себя, заряжаются праведным гневом перед тем, как идти кончать с ней, с Эйми. Те сестры и ангелы, что ещё не примкнули к мятежникам – а таких, прямо скажем, осталось немного, – были сейчас рядом с ней, в Ризнице. Эйми стояла на коленях, отвернувшись от всех, и делала вид, что молится. Но она не молилась. На самом деле она беззвучно рыдала.

– Господи, Сэмпл… что я наделала?! Если б ты была здесь, ты бы знала, что делать. Но тебя нет. Ты сейчас в лимбе, и уже очень скоро за мной придут. Меня уведут на Голгофу. То, что я сделала… я не хотела, правда. Просто я разозлилась. Разве я виновата, что разозлилась – после всего, что мне пришлось пережить. Это было ужасно. Если б я знала, как все исправить, я бы исправила. Обязательно. Но я уже ничего не знаю. Теперь, когда я тебя уничтожила, я уже ничего не могу. Ничего.

Эйми молилась бы, если в этом был смысл. Если бы кто-то прислушался к её молитвам. Но она знала: её некому слушать. Бог оставил её – если он вообще есть, – а Иисус после недолгого, очень недолгого медового месяца оказался убийцей и извращенцем. Никогда раньше – ни при жизни, ни здесь, в Посмертии, – ей не было так плохо. Никогда раньше она не чувствовала себя такой беспомощной и одинокой. И вот теперь она тихо рыдала, стоя на коленях.

– Сестра Эйми? – Одна из монахинь робко приблизилась к ней.

Эйми сделала глубокий вдох и поднялась с колен:

– Что, голубушка?

– Бернадетта и все остальные, которые с ней… они сделают с нами что-то нехорошее?

Эйми ответила не сразу. Она хорошо понимала, что если мятежницам во главе с Бернадеттой удастся прорваться сюда, в монастырь, они почти наверняка распнут на Голгофе всех, кто здесь есть. Теперь Бернадетта называла себя «Молот Господень», а человек, принявший такое имя, вряд ли заинтересован решить все миром. Так что Эйми готовилась к самому худшему. Но надо ли ставить об этом в известность тех немногих монахинь, что ещё оставались с ней? Спорный вопрос. Эйми не хотела никого обманывать, но, с другой стороны, если они будут знать, что их положение безнадёжно, они скорее всего тоже её покинут. А Эйми ужасно боялась остаться одна. Она закрыла глаза и сделала глубокий вдох:

– Наверное, надо готовиться к худшему. Они сейчас взбешены.

– Но ты же не виновата, что Иисус оказался маньяком.

– Похоже, у них своё мнение на этот счёт.

К ним подошла ещё одна монахиня:

– Достать бы оружие – может быть, мы бы их и сдержали. Показали бы им, что мы тоже круты и неслабы.

Эйми растерялась. Это было так странно – слышать призывы к оружию из уст монахинь.

– Но это же Небеса. Здесь нет оружия. Нам оно никогда не было нужно.

Третья монахиня подошла и сказала:

– Мы слышали, у Бернадетты оружие есть; она его наколдовала.

Эйми задумалась. Может быть, мысль об оружии в руках у монахинь была не такой уж и нелепой. Да, они приняли постриг, но до этого большинство из них – в частности, вот эти трое – вовсю торговали собой в каком-то борделе у Дока Холлидея и действительно были «круты и неслабы», типа сам чёрт им не брат. Может, они ещё не утратили прежнего боевого духа. Но вот в чём проблема: Эйми совсем не умела создавать оружие. На самом деле, после того как она уничтожила Сэмпл, у неё всё валилось из рук – не создала вообще ничего. Её Небеса распадались на части, а она ничего не могла сделать. В ткани реальности появились прорехи, вроде круглых дырок в швейцарском сыре, так что теперь Небеса напоминали картины сюрреалистов.

– Ты же можешь создать нам оружие? Что-нибудь не очень тяжёлое. Например, автоматы. Мы не хотим никого убивать, но их надо как следует припугнуть.

Эйми смотрела на своих монахинь с выражением безмерной, предельной печали:

– Я не знаю, получится у меня или нет. У меня нет опыта в таких делах. Я всегда была пацифисткой.

– А Сэмпл? Она нам не поможет?

Эйми, разумеется, не рассказала монахиням и ангелам, что стало с Сэмпл. Она просто сказала, что после того, как Иисуса распяли, Сэмпл отбыла к себе. Они не знали, что Эйми лично отправила сестру в лимб, и она, разумеется, не собиралась их оповещать. Помимо того, что подобное откровение очень сильно подпортило бы её имидж великой Поборницы Мира и беспомощной жертвы предательницы Бернадетты и других ренегаток, некоторые из сестёр, ещё остававшихся верными Эйми, наверняка задались бы вопросом, а почему она точно так же не может отправить в небытие и Бернадетту и иже с ней.

– Я думаю, Сэмпл ещё очень не скоро появится тут, у нас, Она себя чувствует виноватой, что привела сюда этого лже-Иисуса.

Один из ангелов зашелестел крыльями.

– А может быть, нам самим как-то добраться до Сэмпл? У неё во владениях наверняка есть оружие. И эти её жутковатые стражи, которых она создала. Может быть, они нас защитят?

Эйми уже собралась обстоятельно объяснить, что это не самая лучшая мысль – даже, вернее, вообще неприемлемая, – но ей вдруг пришло в голову, что на самом-то деле ангел подал неплохую идею.

* * *

Когда Джим, Док и Сэмпл вышли из лифта, женщина в сапогах с пряжками как раз выходила из кафе. Сэмпл кивнула ей, но та лишь скользнула по ней пустым взглядом. Док с Джимом по-прежнему обсуждали, как им лучше выбраться из Ада, так что они вообще не обратили внимания на эту женщину. Они вышли из отеля – прямо в широкий тоннель, ведущий в вестибюль с эскалаторами. На выходе из отеля стояла группа Вергилиев, ищущих нанимателей. Джим поглядел на Дока:

– Может, возьмём Вергилия?

Док задумался:

– Я не особенно хорошо знаю Ад, так что проводник нам бы не помешал, но, с другой стороны, это рискованно. Вдруг дойдёт до Люцифера.

Сэмпл встревожено огляделась:

– Думаешь, Люцифер попытается нас задержать?

– Думаю, да. И Кали тоже, уж если на то пошло. Моррисон не забрал у них деньги, но зато ограбил игрока, который с ними играл, и все, кто там был, это видели. А такого они не прощают.

– То есть я могу не волноваться? Я вроде тут ни при чём.

Док покачал головой:

– Боюсь, Кали и Люцифер не будут вдаваться в такие тонкости. Мы все были там, все вместе ушли – и отвечать будем вместе.

– То есть если мы разделимся, это всё равно не поможет?

Док усмехнулся;

– Благородная мысль, мой мальчик, но это действительно не поможет. – Он хитровато прищурился в сторону Сэмпл. – Тем более, думаю, вы сейчас переживаете бурную страсть и просто не в состоянии расстаться больше чем на полчаса.

Джим поглядел на Сэмпл и повернулся обратно к Доку:

– Какой смысл быть вместе, если от меня ей одни неприятности?

Сэмпл напряглась:

– Послушай, милый, я как-то сама в состоянии решить, что мне делать.

Джим уже собрался ответить, но тут к ним подошёл Вергилий из группы Вергилиев, что ждали снаружи, и поклонился с нарочитой, если вообще не назойливой обходительностью:

– Леди, джентльмены, вы, похоже, слегка в растерянности. Я могу вам помочь?

Прежде чем Док или Джим успели хоть что-то сказать, Сэмпл сразу взяла быка за рога:

– Нам нужно выйти отсюда как можно скорее, и чтобы об этом никто не узнал.

– Мы, Вергилии, в работе всегда сохраняем полную конфиденциальность.

– Ну, да. Конечно. – Джим, похоже, ему не поверил.

Вергилий даже обиделся:

– Это действительно так, молодой господин. Уверяю вас. Мы бы вообще не смогли работать, если б клиенты ставили под сомнение наше благоразумие и осмотрительность. В конце концов, это Ад. Мало ли у кого тут какие дела. И не всем хочется их афишировать.

Джим вопросительно поглядел на Дока:

– Можно ему доверять?

– Похоже, у нас нет выбора. Я понятия не имею, куда идти.

Джим повернулся к Вергилию:

– Итак, тень поэта, ты сможешь вывести нас из города, так чтобы нас никто не увидел и не перехватил?

– Всё зависит от вас, молодой господин. Решайте.

Джим посмотрел на Вергилия с подозрением:

– И как это понимать, тень поэта?

Вергилий оставался невозмутимым.

– Если вам нужно выйти из города незамеченными, есть древние пути, которыми теперь редко кто пользуется.

Док прищурился:

– Ты говоришь про Портал Дракона, тень поэта?

* * *

Бернадетга и другие изменницы больше не пели, и Эйми знала, что это значит: они двинулись на монастырь. Она повернулась к своим монахиням и ангелам:

– Похоже, нам надо бежать. Мне очень не хочется покидать Небеса, в создание которых все мы вложили столько сил и труда, но ангел прав. Это наше единственное спасение – укрыться во владениях Сэмпл.

Эйми не стала упоминать, что на самом-то деле она совсем не уверена, что владения Сэмпл ещё существуют. Вовсе не исключено, что когда Эйми отправила Сэмпл в лимб, её мир просто исчез. И если они сейчас телепортируются в то место, которого нет… их может забросить куда угодно всех вместе или по отдельности. В пространство, полностью непригодное для человека. Скажем, без воздуха. Или в убийственную жару. Или в убийственный холод. Или там будут хищные звери, которые только и ждут, чем бы им поживиться. Но про себя Эйми решила, что это всё равно лучше, чем быть распятыми на кресте, или что там Бернадетга в своей новой роли Молота Господнего придумала для них ещё. Эйми подозревала, что Бернадетта лелеет мечты об инквизиции, пытках и аутодафе. Вернуться в Большую Двойную Спираль – это одно, а терпеть затяжные мучения – совсем другое.

Ангелы и монахини встали в круг и взялись за руки, вызывая энергию. Хотя их было всего восемь и все они были истощены, прежде всего из-за нервного напряжения, Эйми не сомневалась, что им удастся набрать достаточно энергии для перехода. Она сосредоточилась на воспоминаниях о своём единственном посещении владений Сэмпл. Только бы они не исчезли, только бы они существовали… потому что пути назад уже не было. Мятежницы Бернадетты уже ломились в дверь ризницы. Дверь была крепкой, добротной, но ведь всякую дверь можно выломать – это лишь вопрос времени.

* * *

На них напали неожиданно. Словно из ниоткуда. Вергилий повёл Джима, Дока и Сэмпл по запутанному лабиринту из сырых и промозглых подземных тоннелей – из них большей частью и состоял третий круг Ада. Эти пустынные каменные коридоры, где стены сочились водой – обиталище скользких змееподобных тварей и заплесневелых колоний грибов, – были идеальным местом для засады, но они, все четверо, включая Вергилия, держались настороже. А потом кто-то вдруг схватил Сэмпл сзади за шею, она только и успела, что сдавленно вскрикнуть. Освещение в коридоре было не очень хорошим – только древние газовые фонари в форме хеллуиновских тыкв через каждые тридцать футов, – так что Джим с Доком даже не сразу сообразили, что происходит.

Какая-то сумрачная фигура вышла из тёмной ниши в стене, набросила Сэмпл на шею белый шарф в узелках и теперь тянула её назад, одновременно затягивая шарф, так что Сэмпл уже хрипела, задыхаясь. Джим стоял ближе всех к Сэмпл. Он давно уже вернул Доку его Пистолет, Который Принадлежал Элвису, но даже будь у него пистолет, он всё равно бы не смог ничего сделать. Одетый в чёрное убийца не просто душил Сэмпл, он ещё и прикрывался ею, как живым щитом. Док достал пистолет, но с того места, где он стоял, было не очень удобно стрелять – ему мешали Вергилий и Джим.

Джим понимал, что если кто-то и сможет сейчас спасти Сэмпл, так это он. Он рванулся вперёд, размахивая кулаками. Удар попал в цель – но скорее случайно, нежели благодаря расчёту. Убийца тихонько выругался. Джим ударил ещё раз и снова попал. Убийца отпустил один конец шарфа и толкнул Сэмпл на Джима. Сэмпл упала на колени, кашляя и хватая ртом воздух, а Джим аккуратно её обошёл и попытался ударить убийцу ногой. Вообще-то он никогда не умел драться как следует, но сейчас на удивление везло. Ему удалось сбить убийцу с ног. Когда тот упал, Джим тут же уселся на него верхом и прижал его руки к булыжной мостовой. Но у того оставались свободными ноги, и он отчаянно брыкался, пытаясь вырваться. Однако Док уже был рядом. Он прицелился в голову незадачливого убийцы:

– Не рыпайся, сукин сын, а то словишь пулю в башку. Кстати, не обычную, а золотую.

Убийце хватило ума понять, что положение у него безвыходное и всякое сопротивление бесполезно. Он перестал брыкаться и притих. Когда же Джим попытался подняться, он случайно задел рукой пышную грудь:

– Ни хрена себе. Это женщина!

Док отстранил Джима – мол, отойди, дай посмотреть. Джиму и самому очень хотелось как следует рассмотреть нападавшего… нападавшую. Это действительно была женщина, молодая женщина – и, кстати, очень красивая, то есть, наверное, красивая, потому что её лицо было скрыто под чёрной банданой, – одетая в чёрный плащ и чёрные облегающие штаны а-ля ниндзя. И у неё были очень прикольные сапоги – такие стильные сапоги с крошечными пряжками вместо шнуровки. Док нагнулся и стянул бандану. Да. она и вправду была красавица. С тёмной, кофейного цвета кожей, большими яростными глазами и красной кастовой меткой на лбу. Док присвистнул:

– Туги.

– Что?

– Туги, убийца-душительница из девственниц Кали.

– Как в »Душителях из Бомбея»?

Док кивнул.

– Ага, именно так, если тебе так уж необходимо искать для всего аналогии с низкобюджетными фильмами. Они убивают во имя богини – шарфом в узелках.

Вергилий помог Сэмпл подняться на ноги. Она всё ещё кашляла и держалась за горло, но все равно поспешила присоединиться к Джиму и Доку, чтобы тоже взглянуть на убийцу, распростёртую на мостовой. По пути она подняла с земли белый шарф, которым её чуть не убили. Она взглянула на сапоги с пряжками и побелела как мел:

– Господи, я её видела. В кафе, в «Мефисто». Мы сидели с ней за одним столиком. Я даже с ней заговорила.

Док быстро оглядел улицу:

– Это одна из прислужниц Кали. Ждала свою госпожу, пока та не закончит играть с Люцифером. Она, наверное, шла за нами от самого отеля.

Сэмпл нахмурилась:

– Надо решать, что с ней делать. Мы же не можем её отпустить.

Она выразительно посмотрела на пистолет в руке Дока, но Док покачал головой:

– Я не могу хладнокровно стрелять в женщину.

Сэмпл пристально посмотрела на Дока:

– Почему же? Она пыталась меня убить.

Внезапно женщина дёрнулась, словно все её тело свело судорогой. Она издала тихий сдавленный хрип и обмякла. Док опустился на колени и попытался нащупать пульс у неё на шее:

– Она решила проблему за нас.

– Вернулась в Большую Двойную Спираль?

– Или куда они там возвращаются, эти душители Кали. Наверное, у неё во рту была ампула с цианистым калием.

Теперь подошёл и Вергилий, и вид у него был несчастный.

– Любезная госпожа, благородные господа, я тут случайно услышал ваш разговор… я всё правильно понял? Вы убегаете от Люцифера и Кали?

Док угрюмо кивнул:

– Боюсь, что так, тень поэта.

– В таком случае, при всём уважении, я вынужден в одностороннем порядке разорвать наше с вами соглашение. Прошу понять меня правильно. Это даже в контракте записано. Я – Вергилий, и у меня есть полное право уйти при первых же признаках опасности. – Он указал на бездыханное тело туги. – А это гораздо серьёзней, чем первый признак опасности.

Док повёл в его сторону Пистолетом, который Принадлежал Элвису.

– Прошу прошения, тень поэта, но ты пойдёшь с нами. Ты проведёшь нас к Порталу Дракона. В противном случае я лично, хоть и с большим сожалением, отправлю тебя следом за этой молодой женщиной.

Вергилий взглянул на Джима и Сэмпл, но те не выразили никакого сочувствия.

– И всё-таки я вынужден возразить, любезный господин. Я проведу вас к Порталу Дракона, но с Вергилием так обращаться нельзя.

Док опустил пистолет, но не стал убирать его в кобуру.

– Возражение принято к сведению, тень поэта.

* * *

– А ты что здесь делаешь?

– Я тут сижу. Типа дом сторожу.

Мистер Томас совсем не обрадовался незваным гостям – Эйми Макферсон, пяти монашкам и двум ангелам, – что возникли буквально из воздуха прямо посреди покоев а-ля Людовик XVI в замке Сэмпл. Вот только их ему и не хватало. С тех пор как Эйми отправила сестру в лимб, тут и так начались всякие странности. Дворец периодически потряхивало, словно от сильного землетрясения, с потолка сыпалась штукатурка и плитки декоративной мозаики, картины срывались со стен, с полок все падало, стены и пол пошли трещинами. Мистер Томас знал, что это «землетрясение» не имеет ничего общего с сейсмической активностью. Это был первый признак того, что Сэмпл – такой, какой её знали в Посмертии, – больше не существует и что её мир очень скоро рассыплется, как только рассеется и угаснет её остаточная энергия. И что тогда будет с ним – вот вопрос. Когда Эйми отправила Сэмпл в лимб, ему самому удалось под шумок ускользнуть и худо-бедно переместиться своими силами во владения Сэмпл. К несчастью, на это ушли последние запасы энергии, и теперь он уже не мог телепортироваться отсюда без посторонней помощи.

Хотя в тот момент мистер Томас не думал о будущем. То есть думал, конечно, но не особенно волновался по этому поводу. Для себя он решил так: пока замок Сэмпл остаётся более-менее реальным, он будет пить, пить и пить – то есть не просыхая. Для воплощения этого плана он заключил устный договор с Игорем, который специально проверил винные погреба и сообщил, что они совершенно не пострадали от «землетрясения». Но мистеру Томасу очень не нравилось, что Игорь, похоже, не собирается никуда уходить. Он был предан Сэмпл настолько, что не хотел ничего другого, кроме как сгинуть вместе с её распадающейся реальностью. Оставалось только надеяться, что, когда здесь начнётся уже настоящий обвал, дворецкий всё-таки передумает, и тогда они, может быть, выберутся отсюда – совместными усилиями. А пока пусть мартини течёт рекой, а о похмелье подумаем позже. Когда оно грянет.

По мнению мистера Томаса, неожиданное явление Эйми Макферсон с её ангелами и монашками вполне можно было приравнять к нежелательному, преждевременному похмелью. Он не знал, что им здесь нужно, но с этим надо было что-то делать. А поскольку Игорь куда-то пропал, то придётся ему разбираться со всем самому. Агрессивное проявление неприязни – пожалуй, лучшая тактика. Может быть, он и не очень твёрдо стоит на ногах – поскольку давно уже отказался от неудобных стаканов и лакал свой мартини прямо из ведёрка для льда, – но настроен очень решительно. Он встал перед Эйми и смерил её презрительным взглядом:

– В чём дело, красотка? Ещё и команду с собой привела… Хочешь разграбить владения сестры, пока тут все окончательно не распалось на части?

Одна из монахинь сердито набросилась на него:

– Да как ты смеешь?! К леди Эйми нельзя обращаться «красотка». Ока наша Святая Наставница.

Эйми сделала знак монахине, чтоб та замолчала:

– Оставь его. Он, наверное, очень расстроен.

Мистер Томас кивнул:

– Да, чёрт возьми, я расстроен. Я ужасно расстроен. И пьян в дугарину. Вот как я с вами связался, с сестричками Макферсон, так оно у меня и пошло, одно сплошное расстройство, но речь сейчас не обо мне. Я так пока и не услышал, что вам здесь надо.

– Мы пришли попросить убежища и зашиты.

– Убежища? Ой, не смешите меня. Какое убежище?! Здесь всё рушится. С тем же успехом ты могла бы искать убежища в доме Ашеров.

– Остальные монахини…

– Подняли бунт, как и следовало ожидать?

Эйми была абсолютно без сил. У неё почти не осталось энергии после того, как она зашвырнула Сэмпл в Лимб, так что этот переход вымотал её полностью. И ей сейчас меньше всего хотелось тратить остатки сил на препирательства с каким-то козлом.

– Бернадетга, которая там у них в главарях, теперь называет себя «Молот Господень».

– И вы решили спрятаться от неё здесь?

– А что нам ещё оставалось?

– А тебе не приходило в голову, что эта твоя Бернадетта, которая Молот Господень, в первую очередь станет искать тебя здесь?

– Я же тебе говорю: у нас не было выбора.

– То есть она за тобой охотится, и ты решила укрыться здесь, но она тебя тут найдёт… и что будет со мной? Меня тоже распнут на кресте, за компанию, или что?

Эйми начала злиться:

– Ты вообще можешь подумать о чём-то ещё, кроме себя, любимого?

Козёл невесело усмехнулся:

– Я, любимый, это всё, что у меня есть.

Внезапный свист за спиной подсказал мистеру Томасу, что он уже не один. В смысле, что подоспела подмога – разобраться с Эйми, её монашками и ангелами. Трое резиновых стражей Сэмпл ввалились в версальский покой. Вот только передвигались они как-то странно, словно трио чудовищ доктора Франкенштейна из какого-нибудь дешёвого фильма ужасов – и дышали с натужным присвистом, как Дарт Вейдер. Теперь, когда Сэмпл не стало, резиновые стражи сделались вялыми, неуклюжими и заторможенными, но всё-таки хоть как-то функционировали. Не обращая внимания на мистера Томаса, они направились прямиком к Эйми и её компании, и один из них – видимо, главный – проговорил глухим и тягучим голосом, похожим на магнитофонную запись, проигрываемую на замедленной скорости:

– Вы-явились-без-разрешения-и-без-предварительного-уведомления. Оставайтесь-на-месте-иначе-мы-открываем-огонь.

Да, стражи явно подтормаживали, но у них было оружие. И это оружие было нацелено прямо на Эйми, её монахинь и ангелов. Эйми быстро взглянула на мистера Томаса:

– А ты не можешь их как-нибудь отозвать?

Мистер Томас покачал головой:

– Не могу. При всём желании.

– То есть?

– Теперь, когда Сэмпл больше нет с нами, они подчиняются только Игорю. А он где-то прячется.

Монахини Эйми растерянно переглянулись:

– В каком смысле Сэмпл больше нет с нами?

Эйми рассерженно повернулась к монашке, задавшей вопрос:

– Заткнись, идиотка. Сейчас не время.

Мистер Томас расхохотался пьяным, надрывным смехом:

– То есть ты им не сказала, что сотворила со своей бедной сестричкой?

Эйми обернулась к нему:

– Будь у меня оружие…

– Но у тебя его нет.

Прежде чем Эйми успела придумать достойный ответ, предводитель резиновых стражей протянул очередное предупреждение:

– Вы-явились-без-разрешения-и-без-предварительного-уведомления. У-вас-есть-днадцать-секунд-чтобы-убраться-отсюда. Через-двадцать-секунд-мы-открываем-огонь.

Эйми в отчаянии поглядела на стражей, потом – на мистера Томаса, потом – снова на стражей.

– А нельзя позвать Игоря, чтобы он их удержал?

Козёл покачал головой:

– Позвать-то можно, только он вряд ли придёт. Боюсь, Святая Наставница, придётся тебе возвращаться в Спираль.

* * *

– А Портал Дракона… это то, что я думаю? – спросил Джим.

Вергилий отвёл взгляд. Они пробирались по какому-то узкому сумрачному коридору в той заброшенной части Ада, где потолки заросли сталактитами, а стен не было видно за слоем плесени и мха. Вергилий заметно нервничал, то и дело поглядывая на Дока Холлидея, который по-прежнему держал в руке Пистолет, Который Принадлежал Элвису.

– Это один из старейших выходов. Сейчас им пользуются очень редко. Можно сказать, вообще не пользуются.

– Что-то типа портала для переноса?

Вергилий кивнул:

– Все правильно.

– Но что-то с ним явно не так?

– Имеются определённые… – Вергилий насторожённо покосился на Дока, как будто боялся, что тот пристрелит его за плохую весть.

Док попытался немного его успокоить:

– Определённые – что, тень поэта?

– Ну, определённые сложности… назовём это побочным эффектом, любезный господин. Лично я никогда не ходил по Порталу Дракона, но я слышал – причём от людей, которым полностью доверяю, – что надо как следует сосредоточиться на том месте, куда вы хотите попасть; однако даже при полной сосредоточенности всё равно могут возникнуть отвлекающие иллюзии.

Джиму все это очень не нравилось.

– Какие ещё отвлекающие иллюзии?

– Как я уже говорил, молодой господин, лично я никогда не ходил по Порталу Дракона. На самом деле о нём мало кто знает. Почти никто и не знает. Только Вергилии, ну и еше кое-кто. Но таких очень немного.

Сэмпл решила задать вопрос по существу:

– Но он, этот Портал, выведет нас из Ада?

– Безусловно, мадам.

– Сейчас это самое главное.

Джиму этого было мало.

– Если нам надо сосредоточиться на том месте, куда мы хотим попасть, то сперва нужно решить, куда мы хотим попасть. Просто «куда-нибудь, только подальше от Ада» – это как-то уж слишком расплывчато, а я в последнее время и так помотался изрядно – из огня да в полымя.

Но Сэмпл этот вопрос не тревожил.

– По-моему, это очевидно. Мы отправимся ко мне.

Доктор шумно втянул носом воздух.

– Вот так вот прямо к тебе?

– А у тебя с этим проблемы?

Док покачал головой:

– Никаких проблем. Я просто подумал, а есть ещё это «к тебе» или нет? Откуда ты знаешь, что там ещё что-то осталось после того, как твоя сестра выбросила тебя в лимб?

– Я знаю. Я создала это место, и я его чувствую. Оно сейчас нестабильно, но всё-таки есть. Можете не сомневаться. Я привыкла доверять своим чувствам.

Док скептически ухмыльнулся и прищурился, как бы давая понять, что если Сэмпл и привыкла доверять своим чувствам, то для него это – всё-таки недостаточная гарантия.

– То есть я должен идти по Порталу Дракона, полагаясь на слово едва знакомой женщины?

Джим поспешил вмешаться:

– Оставь её, Док. Я ей верю. Может быть, я её даже люблю, эту женщину.

Теперь уже Сэмпл опасно прищурилась:

– Может быть, ты меня любишь? После всего, что у нас с тобой было, после всех мыслимых видов секса, которые только бывают между мужчиной и женщиной у людей, у богов и зверей, ты меня, может быть, даже любишь?!

Джим на секунду задумался, соображая, что ему на это ответить, но тут вмешался Вергилий:

– Мадам, благородные господа, может, мы пойдём дальше? Я знаю, мне волей-неволей придётся вести вас до места, я уже с этим смирился, но хотелось бы освободиться как можно скорее.

Но едва он успел договорить – буквально секунда в секунду, – в тоннеле раздался топот бегущих ног.

* * *

Эйми повезло: её всё-таки не отправили в Большую Двойную Спираль. Её спасло чудо, которое складывалось – как потом рассудил мистер Томас – из трёх составляющих. Во-первых, сыграла свою роль общая заторможенность резиновых стражей. Они дали Эйми двадцать секунд. Предельный срок. Но эти двадцать секунд растянулись на добрые две минуты, по истечении которых в покои ввалился, едва держась на ногах, второй фактор Эйминого везения – пьяный в хлам Игорь. Хотя он в отличие от мистера Томаса и не глушил свой мартини вёдрами, но тоже был хорош. Он вообще мало что соображал, даже не сразу врубился, что вообще происходит.

– Что здесь вообще происходит?

– Ты как раз вовремя. Сейчас будет расстрел нарушителей.

Мистер Томас не то чтобы очень злорадствовал, просто он до сих пор злился на Эйми за то, что она сделала с Сэмпл, которую уже начал считать не просто хорошим другом, но и замечательным собутыльником. И если резиновые стражи сейчас расстреляют Эйми и её нелепую компанию, значит, так тому и быть. По крайней мере можно будет спокойно пить дальше. Стражи уже подняли свои лазерные пистолеты и нацелили их на Эйми и иже с ней, но тут Игорь моргнул пару раз и наконец более-менее въехал в происходящее.

– Погодите минутку.

Резиновые стражи замерли, так и не открыв огонь. Мистер Томас взглянул на Игоря мутными, затуманенными глазами:

– Зачем ты их остановил?

– Я не могу допустить, чтобы они застрелили сестру госпожи. Это неправильно. Так нельзя.

– Но, собственно, из-за неё-то твоя драгоценная госпожа и отправилась в небытие.

Игорь слегка пошатнулся.

– Ну, так родная же кровь. Кровь – всё-таки не водица.

– И что это значит?

Игорь тряхнул головой, словно пытаясь прочистить мозги.

– Я сам толком не знаю.

Мистер Томас пристально посмотрел на Игоря:

– Послушай меня, хорошо?

Игорь кивнул, но взгляд у него оставался пустым.

– Хорошо.

– Эти люди заявились сюда, потому что за ними гонится банда вооружённых мятежных монашек.

Теперь, когда Игорь был пьян, его сходство с Питером Лорре – и по внешности, и по голосу – стало просто зловещим.

– Вооружённых мятежных монашек?

– Угу.

Резиновые стражи так и стояли, подняв свои пистолеты, словно в ожидании дальнейших распоряжений. Мистер Томас направился к Игорю.

– У меня больше опыта в таких делах.

Игорь нахмурился:

– В каких делах?

– Действовать твёрдо, решительно и разумно, когда бухой.

– А я, когда напиваюсь, не могу читать мысли. Вот почему многие телепаты – законченные алкоголики. Шум в чужих головах… это невыносимо.

Мистер Томас заметил, что Эйми, ангелы и монахини если ещё и не справились со страхом перед резиновыми стражами, то очень скоро справятся. Эйми даже осторожно шагнула вперёд, но тут стражи снова зашевелились.

– Не-двигаться. Оставайтесь-на-месте-пока-мы-ожидаем-приказа.

Эйми никак не могла поверить, что вопрос о её дальнейшем существовании на данном этапе загробной жизни зависит сейчас от козла и какого-то карлика, причём оба – пьяны вдрабадан.

– Слушай, Игорь…

Мистер Томас покачал головой, как бы предостерегая:

– Не слушай её, Игорь.

Игорь окончательно растерялся:

– Так что же мне делать, мистер Томас?

– Я так думаю, приказать стражникам, чтобы они их пристрелили. И когда сюда ввалятся нехорошие злые монашки, мы всегда сможем сказать, что мы, типа, на их стороне. Иначе они нас распнут вместе со всей этой компанией.

– Я не хочу, чтобы меня распинали, мистер Томас.

– Никто не хочет, приятель, так что давай командуй. Пусть стреляют.

Игорь открыл было рот, чтобы скомандовать «Пли!» – но тут где-то неподалёку раздался грохот, как будто взорвалась граната или даже ящик взрывчатки. Комнату сильно тряхнуло. Определённо, Эйми сегодня везло. Резиновые стражи тут же развернулись и, как в замедленной съёмке, направились к выходу, очевидно, решив, что это новое вторжение гораздо опасней Эйми и её немногочисленной группы и требует немедленного вмешательства.

– Боевая-тревога! Вооружённые-нарушители-в-Мавританской-колоннаде! Внимание-вссм-постам! Вооружённые-нарушители-в-Мавританской-колоннаде! Внимание-всем-постам! Боевая-тревога!

Похоже, что эта тревога стала контрприказом для всех предыдущих распоряжений. Под угрозой вооружённого вторжения об Эйми и её людях как-то сразу забыли. Когда трое резиновых стражей вышли из покоев Людовика XVI, Эйми улыбнулась нехорошей улыбкой:

– Ну что, козлик? Игорь слишком долго раскачивался? Теперь мы все в одной лодке: либо выплывем, либо погибнем.

* * *

Преследователи появились из того же тоннеля, откуда пришли Док, Джим, Сэмпл и Вергилий, и сразу открыли огонь. Первые пули отрикошетили от боков каменного Дракона. Джим, Сэмпл, Док и Вергилий пригнулись, прячась от пуль. Вергилий с тревогой взглянул на Джима:

– Мне как-то не хочется в это впутываться.

Но Джиму сейчас было явно не до Вергилия с его тревогами.

– Мне тоже не хочется в это впутываться.

– Но я тут вообще ни при чём. Это ваши дела.

Что-то чиркнуло Джима по волосам – то ли нуля, то ли осколок камня.

– А ты можешь отсюда выбраться?

– Я был бы счастлив отсюда выбраться.

Джим быстро достал из кармана кошель с деньгами, который он отобрал у Никсона, и бросил его Вергилию. Тот ловко поймал кошель на лету, взвесил его на ладони и одарил Джима формальной улыбкой.

– Спасибо за щедрость, молодой господин. А теперь я, пожалуй, с вами распрощаюсь. Жаль, что не смогу остаться и посмотреть, чем всё закончится.

Вергилий изобразил правой рукой некую сложную комбинацию жестов и тут же исчез. Джим моргнул и растерянно посмотрел на Дока:

– Это он как?

Док сидел пригнувшись за другой лапой каменного Дракона.

– Не знаю, малыш. Наверное, у Вергилиев свои секреты.

Док прицелился из Пистолета, Который Принадлежал Элвису, в сумрачные фигуры в темноте на той стороне пещеры и трижды нажал на курок. Пули взорвались вспышками света, рассеявшимися облаками призрачной деструктивной плазмы. Раздался истошный вопль. Значит, хотя бы один из трёх выстрелов попал в цель. Однако ответный огонь спровоцировал преследователей на новый залп. Джим пригнулся как можно ниже, прячась за лапой Дракона.

– Жалко, мы так не умеем.

Док выстрелил снова.

– Это так. Поэтому наша единственная надежда – добраться до пасти Дракона. Вы с мисс, Макферсон давайте туда, а я вас прикрою. Справитесь?

– А у нас есть выбор?

– Насколько я понимаю, нет.

– А как же ты?

Док усмехнулся:

– Обо мне не волнуйся, малыш. Если я не сумею сдержать этих клоунов, значит, меня так и так пора списывать.

– Но они же потом войдут внутрь за нами.

– Я очень надеюсь, что как только мы будем внутри, сразу же совершим переход.

– Я тоже очень на это надеюсь.

– Ну что, вы готовы?

Джим взглянул на Сэмпл, дабы удостовериться, что она все поняла. Она напряжённо кивнула, и Джим опять повернулся к Доку:

– Готовы.

– Тогда вперёд!

Док нажал на курок, и сумрачная пещера вновь озарилась вспышками плазмы. Джим и Сэмпл рванулись к арке, образованной пастью громадной статуи Дракона. Отбитые пулями осколки камня вылетали буквально у них из-под ног. Как только Джим с Сэмпл оказались внутри, под каменным сводом драконьей пасти, они сразу же обернулись – посмотреть, как там Док. С тем же презрительным равнодушием к собственной безопасности, о котором на Диком Западе в своё время ходили легенды, Док поднялся на ноги и выпрямился в полный рост. Двое из преследователей на той стороне пещеры тоже выступили из укрытия: этакий расхристанный хулиган-стиляга с автоматом Томпсона и туги в грязном плаще с карабином. Они побежали к Доку. Видимо, решили, что он собирается сдаться. Они поняли свою ошибку, когда было уже слишком поздно. По-прежнему не торопясь, даже как-то лениво, Док поднял свой пистолет и превратил их обоих в облака искрящейся плазмы – всего двумя выстрелами. Остальные преследователи, похоже, малость опешили от такой наглости. Во всяком случае, они не сразу открыли огонь, так что Док успел войти в пасть Дракона следом за Джимом и Сэмпл – таким неспешным, прогулочным шагом. Он сдержанно улыбался, явно очень довольный собой:

– Ну что, пора выбираться отсюда?

Когда стиляга и туги выступили из укрытия, Док, Джим и Сэмпл смогли наконец разглядеть своих преследователей. До этого Джим предавался параноидальным фантазиям, что звуки шагов – это всего лишь иллюзия, призванная довести их до полного умопомешательства, и что Вергилий, может быть, тоже заодно с врагом: водит их по коридорам кругами – и будет водить бесконечно, пока они не сломаются. Реальный или же иллюзорный, звук шагов преследовал их по тоннелям и коридорам до самой пещеры Дракона – в древней, заброшенной части Ада, о которой, наверное, вообще мало кто помнил. Но кое-кто всё-таки помнил. И шаги за спиной не стихали.

Вергилий честно старался оторваться от невидимой погони, используя все свои энциклопедические познания в области географии заброшенных секторов Ада. Он вёл их каким-то извилистым, замысловатым путём, ныряя в тоннели, мимо которых Джим прошёл бы, даже не заметив. Иногда им приходилось идти по таким узким и низеньким коридорам, что даже Сэмпл пригибалась, чтобы не удариться головой о потолок. Несколько раз они разворачивались на сто восемьдесят градусов и шли назад; поднимались и спускались по узким винтовым лестницам, проходили по шатким мостам, перекинутым через пропасти, где на дне пузырились потоки раскалённой лавы. Пару раз звуки погони смолкали вдали, но не успевали Джим, Док и Сэмпл вздохнуть с облегчением, как эхо преследующих шагов вновь заполняло пространство; шаги приближались, и надо было опять ускорять движение.

И вот этот долгий поход по каменным лабиринтам Ада наконец завершился. Вергилий привёл их в громадную пещеру, где гигантский каменный дракон притаился в засаде во мраке – вытесанный из цельной скалы целую вечность назад неким безымянным ваятелем-демоном. Внутри его зияющей пасти, обрамлённой каменными клыками, лежал источник таинственной силы, которая, если верить легендам, должна вынести их из Ада и доставить в то место, куда им нужно – в любое место, в разумных пределах. К несчастью, им так и не удалось избавиться от погони, и преследователи всё-таки их нагнали, уже в самой пещере. В результате пришлось отстреливаться.

Итак, Джим, Док и Сэмпл вошли в пасть Дракона, но тайна самого Портала Дракона по-прежнему оставалась сокрытой. Они оказались в тёмном тоннеле. Лишь далеко-далеко впереди еле теплился тусклый свет – красный, зловещий. В общем, мрачное место. Ни Джиму, ни Сэмпл как-то не очень хотелось углубляться в это сумрачное неизвестное, но у них не было выбора. Отряд, посланный следом за ними Люцифером и Кали, не повернёт назад лишь потому, что Док застрелил двоих. Скорее наоборот. Они наверняка разъярились и жаждут мести. Джим и Сэмпл так и стояли, растерянно озираясь и пытаясь хоть как-то сориентироваться, но Док, едва зайдя в пасть Дракона, решительно двинулся вперёд:

– Пойдёмте скорей. Мы ещё, образно выражаясь, из чащи не выбрались.

– А мы вообще из неё выбираемся? А то у меня ощущение, что мы только и делаем, что углубляемся дальше и дальше в лес.

Сэмпл догнала Дока и пошла рядом с ним. Джим плёлся сзади. Док обернулся, но погони за ними не было – то есть пока ещё не было.

– Ну, ночь всегда темней перед рассветом.

– Или мы просто насвистываем для храбрости, пробираясь по кладбищу.

Док жёстко взглянул на Джима:

– Только, пожалуйста, не свисти, будь любезен. Ненавижу, когда свистят.

Красный свет сделался ярче, но это как-то не утешало. Наоборот. У Джима вдруг появилось плохое предчувствие. И, как говорится, предчувствие не обмануло. Тоннель вывел их на длинный и узкий скалистый выступ, нависавший над озером из жидкого огня. Джим с Сэмпл застыли на месте, хотя и знали, что нельзя терять ни секунды – погоня вот-вот должна возобновиться.

– И как нам теперь отсюда выбираться?

Док указал куда-то вперёд:

– Наверное, нам туда.

– Куда?

– Вон туда.

Сэмпл прищурилась, глядя вдаль, и прикрыла глаза ладонью, защищая их от сияния горящего озера.

– Ты имеешь в виду этот мост?

– А ты видишь здесь что-то ещё?

– Но ведь он не достроен. Обрывается где-то на середине озера.

– Но нам надо пройти на ту сторону. А другого пути здесь нет.

Сэмпл встала, уперев руки в боки:

– Ты в своём уме, Док Холлидей?! Ладно, мы по нему пойдём, а когда он закончится – что будет?

– Мы пойдём дальше.

– И упадём прямо в огонь?

– Не упадём, будем надеяться. Я так думаю, точка, где обрывается мост, – это точка перехода. Мы просто перенесёмся отсюда.

– Будем надеяться?

Джим убрал волосы с глаз. От озера поднимался невыносимый жар. Он уже вспотел.

– А что нам ещё остаётся? Как вполне справедливо заметил Док, другого пути нет.

Но Сэмпл не хотела ничего слушать. Джим знал её очень мало – и в основном эти познания не выходили за область постельных игрищ, – но он уже понял, что она очень упряма, и если что решила, её очень трудно переубедить. Как говорится, упрётся – не сдвинешь. И даже Док Холлилей для неё не указ.

– Да, ты пробыл здесь, в Посмертии, значительно дольше, чем я или Джим, и, наверное, вправе давать нам советы, и мой тебе за это низкий поклон, но мост есть мост. А мост, обрывающийся на середине, это не мост, а тупик. Он никуда не ведёт. Или ведёт в никуда. Заметь, никуда – ключевое слово.

Взгляд у Дока был жёстким.

– Поклоны будешь отвешивать мне потом. А сейчас надо что-то решать. А то, я слышу, плохие ребята уже бегут по тоннелю.

В общем, выбора не было. Они побежали к мосту. Но Сэмпл всё-таки заявила, уже на бегу:

– И всё равно, я считаю, что мы совершаем большую ошибку.

Они уже почти добрались до моста, когда их преследователи вылетели из тоннеля. Наёмники Люцифера и Кали тут же открыли огонь, но расстояние было слишком велико. Они стреляли прямо на ходу, но скорее для поддержания боевого духа, нежели с намерением попасть в цель. Очень скоро они догонят беглецов – и вот тогда уже можно стрелять прицельно, на поражение. Док даже отстреливаться не стал: чтобы не тратить зря пули. Ещё три шага – и он вышел на мост. Джим если и отставал, то буквально на шаг. Сэмпл на пару секунд замешкалась, но в конце концов всё же ступила на мост. Должно быть, её убедили гремевшие сзади выстрелы. Действительно, убедительный аргумент.

– Чёрт бы побрал вас обоих. Это безумие.

– Хочешь попасть в лапы Кали?

– Не хочу упасть в огненное озеро.

– Ты туда не упадёшь.

– Я не умею ходить по воздуху, как Даффи Дак.

Джим и Док протянули ей руки:

– Мы будем все вместе.

И они побежали по каменному мосту, держась за руки. Док и Джим – по бокам. Сэмпл – в середине. И так же, все вместе, держась за руки, ступили с моста в пустоту, где под ногами был только огонь. В последнюю секунду Док рассмеялся:

– Стало быть, входим в Портал Дракона – если эта проклятая штука вообще существует!

 

ГЛАВА 10.

К вопросу о трудностях выживания.

– Что здесь происходит?!

Первой реакцией Сэмпл, когда она вновь обрела плотное материальное тело, выступив из взвихрённого оранжевого тумана, были смятение и ярость. Они с Джимом и Доком Холлидеем благополучно прошли по Порталу Дракона и добрались до её владений. Вот только от этих владений почти ничего не осталось. Сэмпл резко вскочила на ноги, не дожидаясь, пока Джим и Док материализуются полностью, и обвела яростным взглядом своё маленькое королевство, теперь превратившееся в руины. Она даже и не заметила, что совершенно голая.

– Вообще-то я подозревала, что здесь все плохо, но что так…

Джим уже тоже материализовался, и он тоже был голым. Зато Док был при полном параде, вот только с обувью вышла какая-то странная путаница: левый сапог у него был надет на правую ногу, а правый – на левую. Он раздражённо стянул сапоги, поменял их, как надо, и поглядел на смущённого, голого Джима:

– Вы что, по дороге затеяли сексом заняться?

Джим тупо вытаращился на Дока:

– С чего ты взял?

– Да я слышал какие-то странные звуки, как раз перед тем, как мы начали трансформироваться в туман.

Сэмпл резко обернулась к нему:

– Ну и сделал бы вид, что не слышал. Как истинный джентльмен.

На Сэмпл постепенно материализовывалась одежда. Но не то красное платье, которое было на ней в Аду, а тёмно-синий костюм в декоративно-военном стиле, с прямой узкой юбкой, подкладными плечами и эполетами. Костюм, как раз подходящий под её агрессивно-воинственное настроение. Джим тоже «оделся»: к нему вернулись его заслуженные, можно сказать, освящённые веками кожаные штаны и свободная белая рубашка – а вот белый смокинг, выданный в казино в качестве приветственного подарка, затерялся где-то в дороге. Они выступили из портала в том самом зале, отделанном в мавританском стиле, с высоким сводчатым потолком, чёрным мраморным полом и тёмно-красными стёклами в окнах, где Сэмпл обычно развлекалась, пытая пленников и рабов.

В каком-то смысле это было действительно самое подходящее место для выхода из портала, хотя сейчас Сэмпл об этом не думала – она была в ярости. Просто в бешенстве. Что стало с её владениями?! Чёрный мрамор растрескался, мозаика осыпалась, часть потолка обвалилась. В воздухе висела густая взвесь из пыли и дыма, пахло корбитом, и это явно указывало на то, что часть разрушений произошла от взрывов внутри помещения. Сквозь дыру в потолке сочился свет – только свет был какой-то странный: мутно-зелёный, мертвенный и зловещий. Сэмпл ничего подобного не создавала. Она чётко проговорила, обращаясь в пространство:

– Что они сделали с моим домом?

Словно ждала, что ей кто-то ответит. И получила ответ – в своём роде. Где-то вдали, в другой части дворца, раздались автоматная очередь и приглушённый грохот взрыва. Док осторожно поднялся на ноги и достал из наплечной кобуры Пистолет, который Принадлежал Элвису.

– Они что, и сюда добрались?

Сэмпл в ярости пнула осколки мозаики и обернулась к мужчинам:

– Да нет. Это Эйми.

Док нахмурился:

– Твоя сестра? Это она все разгромила?

– Отчасти она. Когда отправила меня в лимб. А остальное уже довершили её монашки во главе с Бернадеттой, Надо думать, они всё-таки подняли бунт, а это так – вспомогательный погром.

Док с Джимом встревожено переглянулись:

– Монашки?

– Подняли бунт?

– Вспомогательный погром?

– У нас что, даже не будет возможности оклематься после Портала Дракона?

Переход по Порталу Дракона, в сущности, мало чем отличался от перехода по обычным телепортационным порталам, но там были свои особенности: странные завихрения и сдвиги энергии, кошмарные видения и галлюцинации, которые били по нервам, давили на подсознание и калечили психику. Так что Док с Джимом были сейчас вымотаны до предела. Сэмпл досталось не меньше, но злость и ярость придали ей сил. Где-то на полдороге через Портал Дракона Джим даже подумал, что, наверное, этот портал создавал некий демон-шутник с извращённым чувством юмора: он специально устроил, чтобы путь проходил через самые жуткие области человеческих страхов из коллективного бессознательного – сквозь залитую кровью, пропахшую смертью Лунную Пирамиду, сквозь кошмарное логово Великого Палача Моче, сквозь межзвёздное пространство, пронизанное смертоносным излучением, где разыгрывались эпизоды из плохих фантастических фильмов про звёздные войны – например, как доблестный экипаж «Боевой звезды» отбивает атаки килонов под предводительством графа Балтара.

Вновь раздалась автоматная очередь. Джим быстро взглянул на Дока, потом – на Сэмпл:

– Не знаю, как вы, ребята, а я бы, пожалуй, отсюда смылся.

Сэмпл мрачно взглянула на него, но ничего не сказала. Джим скривился и покачал головой. Он понимал, в каком она сейчас состоянии, но надо же трезво оценивать ситуацию.

– Мне неприятно об этом говорить, но здесь уже вряд ли что-то поправишь: здесь все разрушено и восстановлению не подлежит. И я не вижу причины, зачем нам влезать в какую-то там феминистскую разборку. Оно нам надо?

Как бы в подтверждение его слов, где-то поблизости грохнул взрыв. По полу прошла дрожь. Сэмпл стиснула зубы:

– Они разгромили мой дом. И я этого так не оставлю.

Где-то взорвалась граната. Док покачал головой:

– Мстить за обиды – дело хорошее, я бы даже сказал, благородное. Но только когда тебя не превосходят по численности и по вооружению.

Джим был полностью с ним согласен. Ему было жаль Сэмпл, но выстрелы приближались.

– Он прав, малышка. Надо смываться отсюда, пока не поздно.

Но Сэмпл, похоже, уже все для себя решила.

– И как, интересно, мы смоемся? У кого-то осталась энергия после Портала Дракона? Да мы сейчас даже по комнате пролевитировать не в состоянии.

Сэмпл была абсолютно права, но Джим уже начал терять терпение.

– Ну и что ты тогда предлагаешь?

Но прежде чем Сэмпл успела ответить, что-то зашевелилось в проёме обвалившейся мавританской арки. Молодая женщина с бритой налысо головой переступила через упавшую с потолка балку и вошла в зал. На ней был алый свободный плащ со странной эмблемой на груди: золотой молоток-гвоздодёр и три гвоздя. Наверное, это была новая форма мятежных монахинь: красный цвет, надо думать, символизировал кровь, пролитую убийцей-маньяком Иисусом, а что означал молоток с гвоздями – тут вообще не было ни малейших сомнений. В общем, как говорится, стиль выдержан. Вот только тяжёлые, на шнуровке, ботинки парашютиста-десантника и патронташ на груди как-то не вписывались в общий имидж. В руках у монахини был автомат какой-то новейшей модели конца двадцатого века. И автомат был нацелен прямо на Сэмпл, Джима и Дока. Похоже, что их неожиданное появление нисколечко не смутило и не испугало монашку. Она решительным шагом направилась к ним:

– Вы трое. Ни с места.

* * *

Взорвалась очередная граната, и один из резиновых стражей согнулся пополам и упал. Из дырки у него в боку потекла какая-то синяя жидкость, густая, как патока. С потолка посыпалась штукатурка. В воздухе было не продохнуть от пыли. Где-то что-то горело. Монахини в алых плащах передвигались по коридору быстрыми мелкими перебежками, паля на ходу из своих МАС-10 и АК-47. Мистеру Томасу было ясно, что Эйми и горстке её верноподданных не выстоять в этом сражении. Даже при помощи стражей Сэмпл.

Их теснили всё дальше и дальше в глубь дворца. Мятежницы – в своих новых алых плащах и обритые налысо – тоже несли потери, но это уже не имело значения. Эти красные сестры с готовностью уходили в Спираль за правое дело Бернадетты, Молота Господня, их вдохновительницы и вожатой. Если они решат взять Эйми измором, ей конец. Они просто задавят её числом – с её жалкой горсткой монашек и ангелов. Они уже вынудили её бежать с Небес и искать убежища во владениях сестры, к которой Эйми всегда относилась с презрением и собственноручно отправила в лимб. И теперь у неё просто нет выбора. Вернее, выбор-то есть, только весьма ограниченный: либо погибнуть, сражаясь в заведомо безнадёжной битве, либо сдаться и быть распятой.

Мистер Томас вовсе не собирался затевать Великое и Последнее противостояние Томаса, бесстрашного козла. Но похоже, все к тому шло – хотя пока он благополучно забился в угол в самом дальнем конце горящего коридора, по возможности дальше от «театра боевых действий». Глаза слезились от дыма. Отступать было некуда. Мысленно он уже приготовился к неизбежной реинкарнации. Он убеждал себя, что, наверное, как козёл, он себя исчерпал; пришло время что-то менять. Насколько он мог судить, его единственная надежда остаться в этой реальности – держаться подальше от Эйми, чтобы мятежницы не подумали, будто он с ней. Надо изобразить из себя невинную жертву – или даже беспомощного заложника. Может быть, у него даже получится занять пост Агнца Божьего при новом режиме, чтобы целыми днями лежать на травке, пить пиво и жевать глянцевые журналы, которые будут ему подносить бритоголовые дамочки в красных плащах. Но не стоит загадывать так далеко. Агнец Божий – это одно, а вот «Божий Козёл» совсем не звучит.

Взорвалась очередная граната, вызвав смятение в рядах защитников. Из-за пыли и дыма мистер Томас не видел, что там происходит, в дальнем конце коридора, – но вот дым немного рассеялся, и над кучей обломков поднялся белый флаг. То есть даже не флаг, а какая-то грязная тряпка. Всё было предельно ясно. Эйми Макферсон сдаётся. Выбрасывает полотенце, если выразиться на боксёрском жаргоне. Это был не призыв к перемирию. Это была полная, безоговорочная капитуляция. И теперь мистера Томаса волновал только один вопрос: распинают ли козлов на кресте.

* * *

– Похоже, пока что у нас боевая ничья.

Монахиня с автоматом разом подрастеряла весь свой воинственный задор, когда увидела Дока, целившегося в неё из Пистолета, Который Принадлежал Элвису. Легендарный пистолет появился в его руке, словно по волшебству. Монашка в алом плаще растерянно замерла, а Док рассмеялся:

– Я бы не стал так расстраиваться, голубушка. Понимаю, обидно. Но я – пьяный ли, трезвый – всяко лучше тебя обращаюсь с оружием. И в этом нет никакого позора – отступить перед Доком Холлидеем. – Он прищурился и внимательно посмотрел на молодую женщину. – Кажется, я тебя знаю.

Монашка смутилась:

– Да, Док. Ты меня знаешь. Ты бы, наверное, узнал меня сразу, если б не эта причёска.

Док нахмурился: – Ты…

– Я Аура-Ли. Я раньше работала…

Док улыбнулся. Продолжения ему не требовалось.

– Ну конечно.

– Пока я не отринула грехи плоти…

– Какие ещё грехи плоти? Прямо викторианство какое-то. Насколько я помню, тебе очень нравилась твоя работа.

– Она мне нравилась, потому что тогда я не знала ничего лучше. Бернадетта нам говорит…

– Какая, к чертям, Бернадетта?

– Бернадетта, Молот Господень.

Док, кажется, начал терять терпение.

– Какой ещё Молот Господень? Это что, должность такая? Или профессия?

– Ты её знал как Трикси.

– Трикси? Так это Трикси все замутила? И эта стервоза теперь называет себя »Бернадетта, Молот Господень»? От неё и в борделе все просто на стенку лезли, но я как-то не думал, что она до такого дойдёт. Похоже, девочка и сама помешалась на религиозной почве, и вас всех заразила.

Аура-Ли явно очень расстроилась.

– Ты мне всегда очень нравился. Док. Ты ко мне хорошо относился, ну и вообще… только ты выбирай выражения, когда говоришь про Бернадетту. Уже очень скоро решится твоя судьба, и решать её будет она, Бернадетта.

Док опасно прищурился:

– Многие думали, что они могут решать судьбу Дока Холлидея. И где же они теперь?

– Пожалуйста, будь осторожен. Скоро она будет здесь.

* * *

Какой-то мелкий херувим, ростом разве что чуть повыше мистера Томаса, в красных детских подгузниках и с крошечными пушистыми крылышками за спиной, вскарабкался на кучу обломков. Смотрелось это забавно, и мистер Томас непременно бы рассмеялся, если бы херувим не держал в пухлой ручке огромный «магнум» 44-го калибра. Причём, судя по всему, ангелочек прекрасно знал, как с этим «магнумом» обращаться. Увидев мистера Томаса, херувимчик остановился и навёл на него пистолет:

– Ну что, мой козлик, попался? Руки вверх.

Мистер Томас вообще не любил, когда в него целятся из пистолета, и особенно – когда в него целятся из пистолета упитанные херувимчики-карапузы с тонкими детскими голосочками, возомнившие себя Клинтом Иствудом. Он даже не сразу нашёлся, что сказать, а когда наконец заговорил, голос был хриплым и сдавленным, отчасти – из-за дыма, отчасти – из-за мрачных предчувствий.

– Я не могу поднять руки вверх. У меня только ноги, с копытами.

– Тогда поднимай ноги. С копытами.

– Не могу. Если я подниму ноги, я упаду. Ты что, совсем идиот? Я же козёл. Четвероногое животное.

Херувим ткнул своим «магнумом» чуть ли не в морду мистеру Томасу:

– Не смей меня так называть.

Мистер Томас подумал, что здесь только один идиот – он сам. Оскорблять человека, держащего в руках самый мощный из всех пистолетов, пусть даже этот человек не выше трёх футов ростом, – на такое способен только полный придурок.

– Прошу прошения, малыш. Понимаешь, я весь на нервах.

Херувим сразу перешёл к делу:

– Четвероногий ты там или нет, но ты – мой пленник.

– Вот в этом-то и проблема. Я тут вообще ни при чём. Я имею в виду эти ваши разборки. Я ни в чём не участвую, так… наблюдаю со стороны. Я здесь случайно.

– Это ты Бернадетте расскажешь. А мне, знаешь ли, по барабану, случайно ты здесь или нет. Сейчас ты – мой пленник.

Херувим обернулся. По коридору в их сторону шла Бернадетта в сопровождении своих красных монашек. Херувим сделал ей знак:

– Вот тут ещё один, Мощный Молот.

* * *

Когда Бернадетта вошла в мавританский зал вместе со своим вооружённым отрядом и пленниками – среди которых был и козёл, возмущавшийся громче всех, – Док и Аура-Ли так и стояли, целясь друг в друга. Док понимал, что появление Бернадетты с её отрядом сразу же изменило соотношение сил, причём отнюдь не в его пользу. Но он никогда бы этого не признал – как говорится, ни словом, ни делом. Сейчас на него было нацелено не меньше двух дюжин стволов, но он был твёрдо намерен стоять до конца. Поскольку у Джима и Сэмпл никакого оружия не было, им пришлось полностью положиться на Дока. Сэмпл не строила никаких иллюзий: Бернадетта не даст ей пощады.

Как и следовало ожидать, Док повёл свою игру, словно ему было плевать, что с ним будет. Он радостно поприветствовал Берналетту:

– Трикси, привет. Как дела? Аура-Ли мне сказала, что ты теперь называешь себя Молотом Господним. Думаешь, Господу Богу нужен какой-то там молоток?

Бернадетта покраснела как рак и приготовилась выдать гневную отповедь, но Док не дал ей и рта раскрыть:

– А это кто там у нас? Неужели Донна? Прямо и не узнать – лысая, с автоматом, куда деваться. А это кто прячет мордашки? Ага. Лайза, Матильда, Шарлотта, Линда. Все мои шлюхи, что неожиданно ударились в благочестие. Ни дать ни взять – встреча старых друзей.

Бернадетта всё-таки взяла себя в руки:

– Какого дьявола ты тут делаешь, Джон Холлидей?

– Вот так, стало быть? Джон Холлидей? Уже больше не Док? И это после всего, что у нас с тобой было… Ещё скажи, что мы в своё время плохо развлекались вдвоём.

Теперь Бернадетта покраснела уже до самой выбритой макушки. Остальные монашки напряжённо уставились на неё, не зная, что делать. Но устоять перед напористым обаянием Дока Холлидея было практически невозможно – даже при поддержке вооружённого отряда.

– Развлекались? Ты называешь это «развлекались» – после всех тех ужасных вещей, к которым ты нас принуждал?!

– У тебя что-то с памятью, Трикси, мой котик? Я что-то не помню, чтобы кого-то к чему-нибудь принуждали.

– Я спросила, что ты здесь делаешь. Док.

– Что я здесь делаю? Да ничего не делаю, Трикси. Просто вот забежал в гости по дороге из Ада, вместе с моими друзьями Джимом Моррисоном и Сэмпл Макферсон.

При упоминании имени Сэмпл Эйми взвыла белугой:

– Сэмпл, сделай что-нибудь. Ради бога. Она собирается нас распять.

Кто-то из ангелов зажал ей рот рукой. Сэмпл даже и не взглянула в её сторону – она сосредоточенно наблюдала за противостоянием Дока и Бернадетты. Бернадетта шагнула вперёд:

– Может, тебе надо было остаться в Аду.

Зал снова тряхнуло. Раздался странный глухой грохот, проникающий, кажется, прямо в мозг. Пол закачался из стороны в сторону, словно корабль в бурю. Кое-кто даже не устоял на ногах. По полу начали расползаться широкие трещины. Ангел, зажимавший рот Эйми, расправил крылья, пытаясь удержать равновесие. Одна из красных монахинь уронила свой «узи». От удара об пол сработал пусковой механизм, и две монашки из воинства Бернадетты словили по пуле. В общем, победная эйфория быстро сменилась суеверным страхом. Док поспешил извлечь выгоду из сложившегося положения. Он закричал:

– Кажется, Бог не очень доволен тем, что вы тут творите.

Дрожь слегка поутихла, и Сэмпл подумала, что ей тоже пора подключаться к игре. Она встала плечом к плечу с Доком и повернулась к Бернадетте:

– Как творец этого места, я должна вас всех предупредить, что сейчас здесь всё рухнет.

Бернадетте всё же хватило ума сообразить, что сейчас не самое подходящее время укреплять свою теократическую власть.

– И что нам делать?

– Думаю, надо объединить усилия и убраться отсюда на хрен, пока нас тут всех не засыпало.

Сэмпл уныло скривилась:

– Вот только при наших теперешних силах мы сможем добраться не дальше Небес.

* * *

Джим не видел Эймины Небеса во всей былой уолтдиснеевской красе, так что когда он туда попал, то вполне искренне удивился, как нормальный человек может по собственной воле жить в такой «мерзости запустения». Почти все постройки сгорели дотла, превратившись в дымящиеся руины. Лужайка перед домом была вся изрыта воронками от снарядов, а на любимой террасе Эйми стоял брошенный танк – немецкий «тигр» времён Второй мировой войны, выкрашенный в ярко-красный цвет, – его пушка была нацелена в сторону монастыря. Деревья на мысе над озером, где когда-то кружились в танце воздушные феи, были побиты миномётным огнём. Храм Максфилда Перриша лежал в руинах. Повсюду валялись дохлые мультяшные птички – лапками кверху. Среди руин бродили какие-то жуткие Бэмби-мутанты о пяти ногах или о двух головах, или сросшиеся наподобие сиамских близнецов, или вроде бы вполне нормальные с виду – но с пеной на мордах и остановившимся взглядом, то есть с явными признаками бешенства. Само озеро превратилось в болото с мутной зеленоватой водой, подёрнутой радужной маслянистой плёнкой. И над всем этим «великолепием» нависало зловещее небо цвета застарелой плесени.

Джим поднялся на ноги и огляделся, не веря своим глазам:

– Это вообще что? Материальное воплощение клинической депрессии? – Он обернулся к ангелу из воинства Бернадетгы, с которым они вместе вышли из портала. – И вы за это сражались?

Кстати, массовый телепортационный исход из обречённых владений Сэмпл сам по себе обернулся небольшой катастрофой. Джиму ещё повезло. Он материализовался на Небесах всего лишь в паре футов над землёй, так что ударился не сильно. Как говорится, отделался лёгким испугом. А вот кому-то из красных сестёр пришлось тяжко: они, должно быть, вошли в портал слишком тесной группой и где-то в процессе сплавились в единое существо, в такую жуткую композицию из голов, рук, ног и окровавленных красных тряпок, свисавших с аморфного кома плоти, – воплощённый кошмар на стыке видений Фрэнсиса Бекона и Джона Карпентера. Док вышел из портала в непосредственной близости от этого жуткого сплава человеческой плоти и поспешил отойти подальше. Искажённые лица, разверстые рты – те, что были видны на поверхности этого кома дрожащего мяса, – истошно вопили:

– Прикончите нас! Пожалуйста!

Док обернулся к Бернадетте:

– Ну что, ты сама этим займёшься или мне их застрелить?

– Кого застрелить? – Бернадетта тупо уставилась на него.

Вид у неё был какой-то потерянный. Похоже, она ещё не осознала, что происходит. Может, даже жалела, что вообще затеяла этот мятеж.

– Вот их застрелить. – Док раздражённо ткнул пистолетом в сторону вопящего кома плоти. – Или гранату в них бросить. Чтобы не мучились.

Несчастные продолжали кричать:

– Прикончите нас! Пожалуйста!

Бернадетта была в замешательстве:

– Я не могу убивать своих.

В голосе Дока сквозило презрение.

– А как ты хотела, милочка? Война есть война. Либо ты их добивай, либо заткнись и вообще не отсвечивай.

Бернадетта протянула руку, и кто-то из монашек передал ей гранату. Бернадетта рванула чеку. Док попытался её удержать:

– Погоди! Мы сперва отойдём!

Но предупреждение несколько запоздало. Бернадетта уже зашвырнула гранату и кусок вопящего мяса.

Монашки и ангелы бросились к озеру, чтобы смыть с себя кровавую жижу. Сэмпл тоже рванулась к воде – ошмётки мозгов попали ей прямо на волосы. Но не успели они добежать до озера, как из воды вдруг поднялся большой белый экран семи футов в диаметре. Это было уже слишком. Большинство из присутствующих с ходу попадали на колени, молясь о спасении души и рассудка. Тут и вправду недолго рехнуться – тем более после всех недавних потрясений. Экран продолжал подниматься, пока не завис в десяти футах над озером безо всякой видимой поддержки. Это было отнюдь не библейское богоявление: ни левиафан, ни пылающий куст. Хотя, наверное, левиафан или пылающий куст были бы как-то понятней монахиням. Во всяком случае, сообразнее с их непомерным религиозным рвением. Они, наверное, гораздо спокойнее восприняли бы и кита Ионы, и огненный столп, и архангела Гавриила, даже если бы он наигрывал на трубе мелодию Майлса Дэвиса – но это техногеометрическое сооружение повергло их в инфернальный ужас.

Джим сообразил, что это такое, наверное, первым: экран телепроектора «Даймонд Виджн» из тех, что начали устанавливать на рок-концертах на больших стадионах через несколько лет после его смерти. В общем, Джим был одним из немногих – включая Дока и Сэмпл, – кто не впал в пароксизм благоговейного ужаса, когда на экране возникла первая картинка. Слава богу, это была не архивная запись концерта постаревшего Мика Джаггера. На экране тоже была вода – кристально чистое озеро, по сравнению с которым озеро Эйми казалось просто прогнившим болотом. Из-под воды медленно поднялась рука. Тонкая женская рука с сияющим мечом. По низу экрана бегущей строкой шли титры – символы культа Вуду. Секунд через двадцать картинка сменилась. Теперь на экране возник весьма впечатляющий крупный план трёх вудушных богов. Доктор Укол, Данбала Ля Фламбо и Барон Тоннер. Они смотрели с экрана так, будто видели собравшихся у озера на Небесах – точно так же, как те видели их на экране.

Пристально изучив обстановку на берегу, Доктор Укол обратился к Ля Фламбо:

– Кажется, всё идёт по плану.

Хотя Джим знал по опыту – пытаться понять чувства богов практически невозможно, ему показалось, что их безмерно порадовал вид опустошённых Эйминых Небес. Док покосился на Джима:

– Ты хоть что-нибудь понимаешь?

Ля Фламбо подалась вперёд и прищурилась, словно высматривая что-то конкретное. Она нашла, что искала, и улыбнулась:

– Ага, вот ты где, Джим Моррисон. И Док Холлидей. А где Макферсон?

– Голову моет. Смывает чужие мозги с волос.

Ля Фламбо быстро взглянула на своих божественных спутников и вновь обратилась к Джиму и Доку:

– Хотя Доктор с Бароном никогда не признаются в этом вслух, но мы вами очень довольны. Вы трое проделали замечательную работу.

Джим с Доком растерянно переглянулись:

– А разве мы что-то делали?

– Ну конечно. Это место разрушено, и здесь уже не родится никакая новая религия.

Док опасно прищурился:

– Так что, в этом и заключается наша так называемая работа? Низводить самозваных богов?

Джим крепко задумался:

– Я только не понимаю, зачем вы нас к этому привлекли. Конечно, работа грязная, не царское это дело… Но ведь вы – боги. Вроде как всемогущие и всесильные. С тем же Анубисом можно было бы покончить одним прицельным ударом молнии.

Барон нахмурился. Его голос прогремел, как гром в горах:

– Мы боги, древние и могучие. У нас есть дела более важные и насущные. Мы не тратим энергию и время на всякие мелочи. Зачем нам пачкать руки, когда мы можем заставить любого смертного сделать всё, что нам нужно?

Лл Фламбо снисходительно улыбнулась:

– Макферсон привела в движение цепь событий, в результате чего Годзиро уничтожил и Моисея, и Анубиса. Потом эти женщины распяли того, кто нагло звал себя Христом. А теперь вы, похоже, нейтрализовали и Эйми с её нелепыми притязаниями на божественность, и столь же нелепую Бернадетту, которая объявила себя Господним Молотом.

К несчастью, именно в этот момент Бернадетта решила продемонстрировать, что Ля Фламбо несколько поторопилась объявить о её нейтрализации. Она выпрямилась в полный рост, стоя по колено в воде, где отмывала от крови лицо и руки, и свирепо уставилась на экран:

– Послушайте, вы, уроды. Я служу Господу Богу, единственному истинному Богу…

Док попытался её урезонить:

– Трикси, голубушка, мой тебе добрый совет: помолчи. Ты даже не представляешь, против кого пытаешься выступать.

Бернадетта покосилась на Дока, но его добрый совет пропал втуне. Она опять повернулась к экрану:

– Я служу Господу Богу, и вы, гнусные демоны, не собьёте меня с пути истинного никакими своими бесовскими ухищрениями. – Она указала на Дока и Джима. – Моя вера меня защищает, и если я сочту нужным распять на крестах этих приспешников Люцифера, которых вы на меня наслали, вы меня не остановите.

Некоторые из красных монахинь, видимо, воодушевившись речами Бернадетты, вновь взялись за свои автоматы. Джиму это, разумеется, не понравилось, и он закричал, обращаясь к богам на экране:

– Я уже понял, что вы не желаете пачкать руки, но почему вы её не прикончили прямо на месте?! Нам бы было спокойнее. Да и вам, кстати, тоже.

Ля Фламбо улыбалась все так же загадочно и снисходительно:

– А мы вообще не беспокоимся, mes petits. С чего бы нам вдруг беспокоиться из-за какой-то там глупой женщины? Она же набитая дура и, кстати, уже очень скоро познакомится со своим единственным истинным Богом.

* * *

Услышав шаги за спиной, Сэмпл резко обернулась, схватившись за пистолет. Её мокрые волосы разметались – во все стороны полетели брызги. Она бы выстрелила, не задумываясь, но её удержали звуки знакомого голоса:

– Сэмпл, не стреляй. Это я.

Сэмпл стояла согнувшись перед единственной раковиной, сохранившейся на Небесах, и смывала чужие мозги с волос. Когда она поняла, что помыться как следует в озере не удастся, то потихоньку вернулась в полуразрушенный дом и после долгих отчаянных поисков всё-таки разыскала последнюю ванную, где была целая раковина – и даже с горячей водой. Предосторожность– она никогда не бывает лишней, так что Сэмпл прикарманила по дороге автоматический пистолет, потерянный в суматохе кем-то из красных монахинь. Хотя она и не выстрелила в сестру, но пистолет всё-таки не опустила. Она убрала мокрые волосы с глаз и недоверчиво взглянула на Эйми, стоявшую в дверях в грязном рваном плаще.

– Сэмпл, пожалуйста…

Сэмпл поморщилась:

– Что «Сэмпл, пожалуйста»? Честно говоря, мне бы надо тебя пристрелить на месте.

– Я знаю, что поступила плохо, но…

– Знаешь, с тех пор как мы с тобой расстались в последний раз, я побывала в Аду. В прямом смысле слова.

По потолку поползла трещина. Эйми и Сэмпл разом взглянули наверх.

– Если сейчас же не стабилизировать это место, тут вообще ничего не останется. Даже стоять будет не на чём.

– А этот твой Джим… он может помочь мне восстановить Небеса?

– Джим?! Ты что, с дуба рухнула?! Он не из тех, кто творит Небеса. Он ненавидит мультяшных птичек.

– А если ты его попросишь? Он ведь тебе не откажет?

– Ну, может быть. Первое время. Но очень скоро ему надоест, и он захочет уйти.

– Но он может хотя бы помочь мне их стабилизировать?

Сэмпл вздохнула и опустила пистолет:

– Да, наверное. Но этим ведь не ограничится, правда? Я тебя знаю, Эйми. Тебе всегда хочется большего, чем у тебя уже есть. Ты просто не в состоянии остановиться.

– Если Небеса рухнут, мне конец.

– Все с тобой будет в порядке, Эйми.

– Правда? Ты помнишь, что было, когда мы разделились?

– Если Джим захочет уйти, я пойду с ним.

– То есть какой-то мужик для тебя важнее сестры? Ты меня бросишь? На верную гибель?

Сэмпл отвернулась, не в силах смотреть в глаза Эйми:

– А может, хватит уже давить на сестринские чувства?

* * *

Джима всерьёз беспокоило состояние этого места. Оно не понравилось ему сразу, как только они сюда прибыли, – и с каждой минутой нравилось всё меньше и меньше. Как-то всё здесь было плохо. Из-за гор выплыли чёрные грозовые тучи, пронизанные вспышками оранжевых молний, и затянули все небо буквально за считанные минуты. Вода в озере запузырилась и пошла странной рябью. Экран так и висел над озером, но изображение исказилось. Земля под ногами у Джима дрожала, а на мысе кружился маленький смерч, взметая в воздух тёмную пыль, палые листья и вялые трупики дохлых птичек. И посреди всего этого «великолепия» Бернадетта истошно орала, пытаясь поднять боевой дух своих монахинь и ангелов. Джим закричал, обращаясь к Доку:

– Похоже, у нас тут грядёт апокалипсис местного масштаба.

Пол на террасе внезапно раскрылся. Образовалась дыра около двадцати футов в диаметре – прямо под красным танком. «Тигр» тяжело ухнул вниз, его бензобак взорвался. Из дыры вырвался гейзер – из пламени, чёрного дыма и кусков раскалённого металла. Док закашлялся, выплюнул кровь в носовой платок и покачал головой:

– И конец света на отдельном участке вселенной.

Как бы в подтверждение его слов, по небу разлился ослепительно яркий свет – прямо как в «Откровении Иоанна Богослова». Какая-то монахиня закричала:

– Это Господь! Я его вижу!

Док поднял глаза к небу с выражением насмешливого смирения:

– Либо и вправду Господь, либо наш список скорбей и бедствий пополнился ещё и термоядерным взрывом.

* * *

Потолок в коридоре обвалился буквально в двух шагах за спиной Сэмпл и Эйми, и они побежали ещё быстрее. Расплавленное стекло капало с хрустальной люстры, словно подтаявший лёд. Весь дом содрогался – и это было гораздо хуже, чем при землетрясениях в Лос-Анджелесе и Сан-Франциско, которые Сэмпл довелось пережить ещё до смерти. Она по-прежнему держала в руке пистолет, вот только слабо себе представляла, что ей с ним делать – и что делать вообще. Сейчас самое главное – выбраться наружу, пока дом не обрушился прямо на них. Ей совсем не хотелось быть погребённой под обломками дома и лежать с переломанными костями, сражаясь за каждый вдох, когда забитые пылью лёгкие просто не в состоянии втянуть в себя воздух: если уж ей суждено возвратиться в Спираль, то пусть это будет быстро и безболезненно. Надо скорей выбираться отсюда, к Джиму и Доку. Ничего другого ей в голову не приходило. И это был верный знак, что Сэмпл – в полном смятении. Она не привыкла искать помощи у других. Она всегда как-то справлялась сама. Всегда – но не сейчас.

Дом снова затрясся, громадный кусок штукатурки упал с потолка буквально у них перед носом. Эйми споткнулась об упавшую балку, но Сэмпл подхватила её, не давая упасть.

– Не останавливайся, хорошо? Главное, не останавливайся.

Эйми вцепилась в руку Сэмпл мёртвой хваткой:

– Сэмпл, пообещай мне одну вещь.

– Чего тебе пообещать?

– Что ты не дашь мне пропасть, не дашь мне исчезнуть.

* * *

Белый свет, разлипшийся по небу, собрался в сияющий шар, спустился вниз и приземлился где-то на полпути между озером и террасой. Коснувшись земли, шар из света значительно поубавил яркости – так что теперь на него можно было смотреть, не рискуя ослепнуть, – и в центре шара проявилась фигура. Джим подумал, что это кто-то из вудушных богов всё же проникся их бедственным положением и решил спасти, Укол, Ля Фламбо и Тоннер по-прежнему оставались на экране, но ведь мог же кто-то другой из богов и богинь Вуду всё-таки смилостивиться и спасти их. Хорошо бы это была прекрасная Эрзулье-Северина-Бель-Фам, или хотя бы Огу Баба, или почтённая Мария-Луиза.

Шар из света как бы осел на землю, сплющился и превратился в круг, в кольцо из мерцающей энергии. Кольцо начало расширяться. Большинство монахинь в ужасе отступили, но Док остался стоять на месте, а раз так, то остался и Джим, и когда электрическая дуга прошла мимо него – сквозь него, – он не почувствовал ничего, кроме лёгкого пощипывания, как бывает, когда тебя слабо ударит током. Он вопросительно посмотрел на Дока, ожидая, что тот скажет, но Док даже не взглянул в его сторону – он напряжённо смотрел на фигуру в центре кольца.

А эта фигура, кстати, была совсем не похожа ни на одного из вудушных богов, которых Джим видел раньше. В ней не было ничего от их устрашающего, пламенеющего величия. На самом деле существо в центре круга напоминало скорее скромного монаха – картезианина в неприметном сером плаще. Его лицо было скрыто пол капюшоном. Кольцо разбегающейся энергии, похоже, достигло предельных размеров и просто пропало. Фигура в сером плаще медленно развернулась и подняла руку, приветствуя трёх богов на экране, а те в свою очередь поклонились, причём очень учтиво. Судя по тому уважению, которое вудушные боги и Серый Плащ выказали друг другу, эта была встреча равных. Итак, все формальности были соблюдены. Человек в сером плаще осмотрелся, как бы вникая в то, что происходит, и заговорил. То есть, мысленно поправился Джим, это, конечно, был не человек, просто он ещё не разобрался, как его называть. Кстати, Джима ждало ещё одно потрясение: голос этого существа – хорошо поставленный, с богатыми модуляциями, голос шекспировского актёра, причём с настоящим английским акцентом.

– Кто-нибудь мне объяснит, что здесь вообще происходит?

Монахини растерянно переглянулись. Джим посмотрел на Дока, Док – на Джима. Поскольку вопрос не был обращён к кому-то конкретно, никто и не спешил отвечать. Все рассуждали примерно так: а я-то что? Я ничего. Я пока подожду, может, кто-то другой посмелее окажется – вот пусть он и бросается на амбразуру. Молчание затягивалось, и Док, похоже, решился. Он приосанился, расправил плечи и кашлянул в кулак, но не успел ничего сказать – на террасу вышли Сэмпл с Эйми. Сэмпл буквально трясло от ярости. Джим раньше не видел её в таком бешенстве. У неё в руке был пистолет – небольшой автоматический пистолет, который, наверное, обронила одна из красных монахинь. Увидев фигуру в сером плаще, Сэмпл на мгновение замерла, но быстро взяла себя в руки и не колебалась уже ни секунды. Она подняла пистолет и выпустила всю обойму в этого человека. То есть, конечно же, не в человека. Просто Джим ещё не разобрался, как его надо называть.

* * *

Когда Сэмпл увидела бывшего хранителя снов Анубиса на обожжённой лужайке между террасой и озером, у неё в голове помутилось. Она, не раздумывая, подняла пистолет и спустила курок. Она даже не знала, есть ли патроны в обойме. Может, его потому и выбросили, пистолет, что в нём уже не осталось патронов. Так что, когда пистолет всё же выстрелил, Сэмпл даже вздрогнула от неожиданности и едва удержала его в руках – но всё-таки удержала и расстреляла всю обойму буквально за пару секунд. Но больше всего её поразило, что пули не причинили хранителю снов никакого вреда. Он небрежно взмахнул рукой – причём так медленно, словно существовал в каком-то другом, искажённом времени, – и перед ним возник слабо мерцающий силовой щит, отбивший пули. Сэмпл взбесилась уже окончательно, Она раздражённо швырнула пистолет на землю и зажмурилась, приготовившись к самому худшему. Она даже не сомневалась, что возмездие будет. И что будет ужасным. Но к её несказанному изумлению, хранитель снов ничего ей не сделал, а только разочарованно проговорил:

– Значит, вот так ты приветствуешь старых знакомых?

– Старых знакомых?

– Мы встречались при дворе Анубиса.

– Ну да, при дворе Анубиса. Где ты был тёмной силой за троном, злом, таившимся в сумраке…

– Как поэтично. Но я согласен, – похоже, хранитель снов был ужасно доволен собой, – когда нужно, я могу разыграть очень даже хорошее представление.

– Представление?..

– А ты разве не поняла? Я был рядом с ним и подпитывал его безумие. Кажется, мы с тобой хорошо потрудились, чтобы избавиться и от него самого, и от его жалкого царства. Ну и Годзиро, конечно, нам очень помог.

– Кто ты? – чуть ли не умоляюще проговорила Сэмпл.

Хранитель снов вздохнул:

– Ну да, наверное, это было ошибкой – явиться к вам в этой хламиде хранителя снов. Но мне нравится этот костюм. Когда я предстаю в таком виде, людям как-то уже и не хочется, чтобы я что-то делал для них. А то прямо отбоя нет.

Он развязал пояс и сбросил плащ. Сэмпл удивлённо вздохнула. Хранитель снов оказался изысканным и импозантным мужчиной средних лет, очень похожим на актёра Кристофера Пламмера. На нём был белый льняной костюм от Сэвил Роу, а стрелки на брюках были отглажены так, что казались острыми как бритвы. Ансамбль дополняли салатовая рубашка и галстук ей в тон, вносившие в облик хранителя снов нотку некоторого озорства, а в его манере держаться проскальзывало что-то неуловимо женственное. Сэмпл так и не поняла: то ли он и вправду был голубым, то ли просто манерным и даже немного заносчивым англичанином. Белая персидская кошка, которая, должно быть, до этого пряталась в рукаве его плаща, взобралась к нему на плечо и сидела теперь, глядя на Сэмпл зеленовато-синими глазами, почти под цвет рубашки и галстука.

Хотя это эффектное разоблачение вполне убедило Сэмпл. что человек, которого она знала как хранителя снов, на самом деле, конечно же, не простой человек, а некое влиятельное и могущественное существо, она так и не получила ответа на вопрос: кто он такой? Джим огляделся – кто-нибудь что-нибудь понимает? Но даже Эйми была озадачена. Похоже, из всех присутствующих только у Дока были какие-то соображения на этот счёт. Во всяком случае, если судить по его улыбке. Но Док молчал, и в итоге таинственного незнакомца представил не кто иной, как мистер Томас, всё это время прятавшийся за мраморной копией микеланджеловского Давида и только теперь выбравшийся из укрытия:

– Ну, вы, ребята, даёте. Это ж какими надо быть идиотами, чтобы его не узнать?! Это же Он. Господь Бог. Бог-Отец, Иегова, Яхве, ну и все остальные из Тысячи Его Имён. Нет, я прямо поражаюсь.

Представление получилось несколько нетрадиционным, но зато очень доходчивым. В толпе, где-то в задних рядах, раздался голос монахини:

– Я же вам говорила, что это Бог.

Господь Бог небрежно повёл рукой, как бы желая сказать, ну да, Бог, но давайте не будем заострять на этом внимание.

– Я ещё был Аллахом, но где-то в двенадцатом веке мы разделились. А то после этих крестовых походов у нас развилась стойкая шизофрения.

Кое-кто из монахинь уже упал на колени, а ангелы и херувимы смотрели на Господа Бога с немым обожанием, как им и положено. Но Эйми лишь недоверчиво повела плечами:

– А ты правда Бог? Или вы с Сэмпл опять шутки шутите?

Бог вздохнул:

– А ты чего ожидала? Джорджа Бёрнса?

– У нас тут недавно был жуткий случай…

– Надеюсь, ты не потребуешь от меня доказательств? Типа пройти по воде, аки посуху, или что-нибудь в этом роде? – Бог заметил Дока Холлидея и любезно ему кивнул: – Как жизнь, доктор Холлидей?

– Жизнь нормально, Господи. А как у тебя?

– Боюсь, у меня небольшие проблемы.

Эйми ошеломлённо уставилась на Дока. Она вдруг побелела как мел.

– Так он правда Бог.

Док кивнул:

– Господь Бог, и никто иной.

Бог напустил на себя обиженный вид, хотя было видно, что он забавляется от души.

– Так что, Эйми Макферсон, моего слова тебе недостаточно? Требуется подтверждение Дока Холлидея?

Нездоровая бледность Эйми сменилась столь же нездоровым румянцем. Её била дрожь. Казалось, ещё немного – и она просто впадёт в истерику.

– Да, подтверждение требуется. А то был тут один господь бог. Назывался Иисусом, нимб носил… только потом оказалось, что он никакой не Иисус, а маньяк-убийца. Откуда я знаю, кто ты на самом деле? Я тебя в первый раз вижу. Ты хоть раз мне явился?! Хоть раз явил мне божественное откровение?! Я посвятила тебе всю жизнь – и смертную жизнь, и посмертную тоже, – только и делала, что восхваляла и славила имя твоё, и что ты дал мне взамен? Ничего. То есть вообще ничего. Ни единого завалящего знамения. Хоть бы радугу в небе… Ладно, я понимаю, ты занят, у тебя много дел и забот. Но позвонить-то ты мог? Неужели так трудно снять трубку и сказать пару слов, типа: «Молодец, Эйми, ты хорошо потрудилась»? Две минуты потратить – а мне приятно. Но нет. Вот ещё, напрягаться… А теперь ты ещё удивляешься, что я тебя не узнаю и не падаю ниц, когда ты наконец соизволил явиться – в своём дорогом эксклюзивном костюме и с причёской от модного мастера за четыреста долларов. Прошу прощения, Господи, но обожание должно быть взаимным.

Бог обратился к Доку:

– Теперь понимаешь, что я имею в виду? Им всем от меня что-то надо.

Док сочувственно кивнул:

– У меня репутация, к счастью, настолько испорченная, что от меня если чего-то и ждут, то исключительно гадостей. И я стараюсь их не разочаровывать. Ну, тех, кто ждёт.

* * *

Персидская кошка улыбнулась Джиму:

– У него это здорово получается – общаться одновременно со всеми.

– Как, интересно, он это делает?

– Он же Бог, правильно?

– А для меня это звучит как какая-то абракадабра.

– Это всё потому, что у тебя очень тонкая восприимчивость. Как и у всех поэтов. Мистер Томас вот тоже слышит одно только невнятное бормотание. Зато каждый из остальных уверен, что Создатель беседует лично с ним.

– И о чём, интересно, они беседуют?

– Кто о чём. Большинство из монахинь просто восторженно хлопают глазками, рассыпаются в комплиментах и выставляют себя идиотками. Кое-кто просит милостей, освобождения от обета или прощения за грехи. Эйми Макферсон, похоже, в истерике – распекает его, как неверного мужа. Шлюха по имени Трикси, та, что теперь называет себя Бернадеттой, похваляется, скольких грешников и нечестивцев она собственноручно отправила на витки Спирали во славу Господа; а с Доком они обсуждают достоинства односолодового виски.

– Наверное, это очень удобно – общаться одновременно со всеми.

– Ну, как я понимаю, по-настоящему он общается только с Доком, а с остальными – только присутствует при разговоре.

– А Сэмпл что делает?

– Ничего. Просто стоит и молчит. Она, по-моему, слегка ошарашена.

* * *

– Прошу прощения, Эйми, но ты опала в самообман – как и многие до тебя, сотни тысяч. Вы, люди, почему-то уверены, что мне, Богу, должны быть интересны дела каких-то свирепых и самодовольных приматов с чрезмерно развитыми мозгами. Это просто смешно. Некоторые из вас обращаются ко мне с молитвой, когда теряют ключи от машины. Ладно, молитва – это молитва, и я вовсе не против предотвратить геноцид или устроить ремиссию больному раком, тем более коли человек хороший, – но ключи от машины?! Футбол? Лотерея? В два тридцать у Акведука? Нет уж, увольте. Никакого сочувствия такое во мне не пробуждает. Даже наоборот. Хочется бросить все и сбежать. Куда-нибудь в глушь – подальше от вас, от людей. Да, мир устроен несправедливо. Да, у хороших людей тоже случаются беды. И да, Эйми, да: Сайта-Клауса не существует. Мы живём в беспорядочной и жестокой вселенной, где сплошь энтропия и чёрные дыры, где случаются самые разные гадости и кошмары, не важно, заслуженные или нет. И вопреки расхожему мнению, этот мир создал не я, ни за неделю, ни за два миллиарда лет, так что я тут вообще ни при чём, и когда начинаются всякие пакости, я в этом не виноват. Если ребёнок рождается неполноценным – это испорченная ДНК, а не какой-то злой умысел с моей стороны. Вирус Эбола – результат вашего собственного идиотизма, а не мой Божий промысел. Зачем было уничтожать тропические леса? Я не создавал этот мир, я только добавил кое-какие завершающие штрихи: орхидеи, дятлов и, к стыду своему, вас, людей.

Вселенная – сложнейшая математическая система. Изначально она происходит из-за слияния сил, о которых я мало что знаю, но я хотя бы могу их понять, а вот вы ничего не поймёте, даже если б я взялся вам всё объяснить. Ты себе представляешь, какие расчёты нужны для Теории Всего На Свете? По сравнению с ними даже квантовая механика кажется элементарной, как дважды два.

– Но в Библии сказано…

– Я Бог, так что не надо цитировать мне Библию. Я тебя очень прошу, сделай милость. Вот ещё одно великое заблуждение. Я не писал эту нелепую книгу. Думаешь, мне больше нечем заняться, кроме как сочинять какие-то дурацкие диетические директивы, вести подсчёт побед и поражений в примитивных сражениях и составлять длинные нудные списки, кто кого породил? Да у вас в каждом номере, в каждом отёле лежит гидеонская Библия – но это всё потому, что под золочёным листком на обложке ЦРУ прячет свои микросхемы. В рамках проекта MK-ULTRA. Так что хиппи, которые скручивали косяки из её страниц, если у них вдруг кончалась обёрточная бумага, в чём-то были правы. Библию составляли старые маразматики-психопаты, которым головы солнышком напекло. Вот они и сидели в вонючих пещерах в пустыне, этакие патриархальные козопасы, которым очень хотелось верить, что где-то на небесах есть Великий Пастырь, заботящийся о них, как они сами – о своих грязных овцах и козах. И не надо так на меня смотреть, мистер Томас. Лично я против коз ничего не имею. На самом деле они мне нравятся. Симпатичные животные. Меня бесят не козы, а козопасы. В смысле – стоило им увидеть, скажем, пылающий куст, и они сразу же в панике разбегались. А исторический Моисей, тот вообще был законченным идиотом. Бродил сорок лет по Синайской пустыне! Это ж каким надо быть придурком… Томас Эдвард Лоуренс пересёк её на верблюде меньше чем за неделю и по дороге ещё нашёл время прикончить кого-то там из своих бойфрендов, столкнув в яму с зыбучим песком.

Эйми уже окончательно растерялась. Ей очень хотелось, чтобы этот так называемый Бог оказался обманщиком и самозванцем, но в душе она знала, что он – настоящий, и её сердце сжималось от безысходной тоски. И что самое неприятное: всякий раз, когда Эйми раскрывала рот, она выдавала какую-нибудь вопиющую глупость.

– Ты имеешь в виду Лоуренса Аравийского?

Бог кивнул:

– А кого же ещё? По-моему, О’Тул гениально его сыграл.

– А как же Иисус? Ведь ты посылал его к людям, чтобы он искупил первородный грех?

– Это он так говорил. На самом деле мне просто хотелось отправить его из дома. Мне надоело с ним вечно ругаться.

– А тот Иисус, который был здесь…

– Это придурок-маньяк. Я не знаю, настоящий он был или нет. Давно это было, я уже и забыл… Помню только, что он был несносный мальчишка. Вы его снова распяли, как я понимаю? Очень правильное решение. Во всяком случае, какое-то время мы от него отдохнём. Но тут есть проблема: он всегда возвращается. И с каждым разом он все противнее и противнее. Первые несколько раз был ещё ничего. Вполне милый ребёнок. Но власть развращает. Рыб и хлебов ему было мало. Нет, ему развернуться хотелось. Сперва его развлекали погромы и войны; а теперь у него новое хобби – убийства и старые фильмы.

– Но он правда твой сын?

– Сейчас уже сложно сказать. Слишком много кругом развелось самозванцев. Но как бы там ни было, хорошо, что его распяли. Нам меньше проблем.

Персидская кошка продолжала смотреть на Джима:

– Теперь понимаешь, что я имела в виду, когда говорила про множественное общение?

Джим кивнул:

– Кажется, понимаю.

– И ты, я думаю, очень доволен, что ты не участвуешь в этом?

– Это да.

– А теперь, Трикси, послушай меня…

– Я больше не Трикси. Я Бернадетта.

Бог раздражённо взмахнул рукой:

– Ну да, я знаю. Ты Бернадетта, которая объявила себя Молотом Господним. Прошу прощения, милая, но вот я, Господь, и мне совершенно не нужен молот. Я как-то не собираюсь в ближайшее время делать ремонт или вешать полки, а если мне вдруг и понадобится вбить гвоздь, я пойду в скобяную лавку и куплю себе молоток.

– Но я…

– Не перебивай, пожалуйста.

– Но я думала…

– Я же тебя попросил по-хорошему: не перебивай. Я и так не особо тобой доволен, а если ты ещё будешь перебивать, я могу психануть и сотворить с тобой что-нибудь нехорошее. Я вообще-то не вспыльчивый. Но в гневе страшен. Думаешь, ты такая одна? Да вас таких сотни и тысячи, обуянных благочестивым рвением. Хотя тут все замешено только на сексе. Потому что у вас только секс на уме. Все эти автоматы и бластеры фаллической формы… уж я-то знаю, что это значит. Я с такими, как ты, уже сталкивался не раз, и скажу откровенно, вы меня бесите. Думаю, во всём виноват этот ханжа, апостол Павел. Это он все испортил. У него был просто пунктик на сексе. Сама мысль о сексе была для него невыносима. Женщин он ненавидел, наверное, даже больше, чем себя самого. Все эти пошлые анекдоты – это он их придумал. Я, кстати сказать, удивился, когда его канонизировали. Тошнотворная личность – и вот поди ж ты! Святой! Хотя, конечно, среди святых попадаются мерзкие типы. Но до Павла им всем далеко. А после него были папы-придурки, и эта дебильная парочка, Фердинанд с Изабеллой, с их вложениями в экспедицию, чтобы найти Америку, хотя вообще-то она никуда не терялась, но это бы ещё ладно… но они финансировали Инквизицию, которая жгла людей калёным железом, вырывала им глаза, сжигала живьём на кострах, и все – во имя Господне, то есть моё. Я, чёрт возьми, Бог! Мне плевать, чем занимаются люди у себя в спальнях и даже на улицах, если на то пошло, – главное, чтобы они не тревожили лошадей. По-моему, лучше всего об этом сказал Теннеси Уильямс: «Ничто человеческое не вызывает во мне отвращения, пока оно мерзостное и злобное». Может, я перевираю цитату, но общий смысл ясен. Когда-то я знал весь «Трамвай Желание» наизусть, и мне пришлось поднапрячься, чтобы его забыть. К несчастью, вы, люди, – не все, конечно же, но большинство – не просто мерзостные и злобные, а очень мерзостные и злобные. Неужели вы вправду считаете, что если бы я не хотел, чтобы люди занимались сексом, я бы дал им гениталии и половое влечение?

Он умолк на мгновение и пристально посмотрел на Бернадетту:

– Ты, по-моему, не понимаешь, о чём я.

– Я стараюсь понять.

Бог скептически хмыкнул:

– Я что-то не вижу, чтобы ты очень старалась.

– Я немного в растерянности.

– Да, и скорее всего так и будешь в растерянности всю вечность, так что постарайся, чтобы я тебя больше не видел. И подумай как следует обо всём, о чём мы с тобой говорили. И перестань меня доставать, сделай милость.

Он хлопнул в ладоши, и Бернадетта-Трикси исчезла. А Бог повернулся к Джиму.

– А ты чего молчишь, Моррисон?

– А что говорить? Тут и без меня разговоров хватает.

– Это точно… Ведь ты был поэтом, да? И я рад, что ты до сих пор сохранил свой магический слух, пусть даже ничего с ним не делаешь.

– К тому же я в тебя никогда не верил.

Бог рассмеялся:

– И когда я явился во всей своей славе, ты слегка оробел?

Джим улыбнулся и развёл руками:

– Что-то типа того.

– Как там у тебя было? «Бога нельзя упросить молитвой»?

– Да. это я написал.

Бог улыбнулся:

– И очень правильно написал. Ты себе даже не представляешь, как это досаждает, когда к тебе постоянно обращаются с просьбами. Я как раз объяснял это Эйми Макферсон.

– У меня были фанаты-подростки, когда я был рок-звездой.

– Значит, ты представляешь, о чём я. Тебя что-то ещё беспокоит?

Джим замялся:

– Ну, есть одна маленькая неясность.

– Какая?

– Я всегда думал, что ты объявил себя единственным Богом. «Я Господь Бог твой, и да не будет у тебя никаких других богов, кроме Меня», и всё такое. – Джим указал на экран над озером. – Но эти ребята тебя вроде как не напрягают. Вы нормально общаетесь.

Бог хитро прищурился:

– Это всё потому, что я нагло соврал.

Джим удивился:

– Ты соврал?

– А ты думаешь, Бог никогда не врёт?

– Я думал, что ты совершённое существо.

Бог моргнул. Похоже, пришла его очередь удивляться.

– Будь обман не совершенством, Шекспир пошёл бы в сборщики налогов. Кому, как не тебе, это знать.

– Тогда зачем эти громкие заявления о своей исключительности? Собственно, из-за этого всё и началось – нетерпимость, вражда, религиозные войны, резня.

Бог пожал плечами:

– Может быть. Но, как я только что пытался втолковать Трикси, людям врял ли нужны какие-то оправдания, чтобы мучить и убивать друг друга. У нас, у богов, выбор весьма ограничен. Либо ты присоединяешься к пантеону, либо объявляешь себя единственным истинным Богом. Пантеон я бы не выдержал. Большие компании действуют на меня угнетающе. Я вообще существо необщительное. «Неклубное», как это теперь называется у социологов.

Бог оглядел всех присутствующих и поднял руку:

– Минутку внимания. Пожалуйста, пару секунд помолчите. У меня есть несколько общих замечаний, и я хочу, чтобы вы все их послушали.

Бог замолчал, выжидая, и невнятное бормотание в голове у Джима постепенно прекратилось. Бог сделал глубокий вдох:

– Большое спасибо.

Он ещё раз оглядел всех присутствующих, как бы желая убедиться, что они готовы его выслушать.

– Как вы все, наверное, уже догадались, я не слишком люблю людей. Когда кроманьонцы начали убивать неандертальцев, я уже тогда понял, что ваш вид, образно выражаясь, уже свернул на кривую дорожку. Я думал вас всех утопить, но Ной, прохиндей, меня всё-таки уговорил – я разрешил ему построить Ковчег, потому что он пообещал, что спасёт жирафов и носорогов. Чуть позже, когда появились пришельцы, я очень надеялся, что они вас уничтожат, но они только спалили Содом и Гоморру, что, наверное, лишний раз подтвердило, как сильно я заблуждался насчёт человечества. Мне не очень понравилась Римская империя; Средние века – это вообще был кошмар и ужас. Возрождение немного меня порадовало, но потом началась Промышленная революция – и понеслось: загрязнение воздуха, парниковый эффект… В общем, я понял, что вы безнадёжны. Но последняя капля… что меня по-настоящему разозлило… так это та публикация в «Тimе». Чёрным по белому – БОГ УМЕР – таким большим жирным шрифтом. И решил: с меня хватит. Живите теперь, как хотите. Но без меня. Если вам нравится думать, якобы я умер, значит, я умер. Все. Меня нет. Поклоняться у вас есть кому: целая банда притыренных проповедников, есть из кого выбирать, – а я говорю: «До свидания».

При упоминании о притыренных проповедниках Эйми покраснела как рак. Бог скользнул по ней взглядом, едва заметно приподнял бровь и продолжил:

– На самом деле я едва поборол искушение уничтожить всю вашу планету: огонь, мор, нашествие жаб и лягушек, одновременное извержение всех вулканов. Апокалипсис в полном наборе. Я даже подумывал превратить солнце в сверхновую, ну или хотя бы сбросить большой астероид в Тихий океан. Но потом подумал: а как же жирафы и носороги? Я их очень люблю. И ещё кошек, китов, морских котиков, дельфинов, медведей и пингвинов. В общем, меня только это и остановило. Почему из-за каких-то двуногих придурков, не умеющих прилично себя вести, должны гибнуть хорошие звери? Ну да, вы построили несколько очень красивых соборов, и я обожаю Мэрилин Монро и fettuccione alfredo. Но с другой стороны, вы придумали концлагеря, «Королеву на день» и искусственные нейротоксины. В каком-то смысле, наверное, я сам виноват. Ещё в самом начале мне надо было бы сделать Землю огнеупорной. Если бы вы не открыли огонь, то так и остались бы дремучими обезьянами. Моё единственное оправдание – мне и в голову не могло прийти, что вам хватит ума пройти путь от примитивного трута до термоядерного оружия массового уничтожения за какую-то долю космической секунды.

Бог умолк на мгновение, чтобы погладить персидскую кошку, которая вдруг непонятно с чего забеспокоилась. Видимо, ей надоело сидеть на одном месте.

– В общем, не знаю, правильно я поступил или нет, но решил, что не буду я вас истреблять – живите себе, как хотите, а я умываю руки. Должен сказать, что я сразу вздохнул с облегчением. Никакой нервотрёпки. Можно спокойно заняться делами. Ваши молитвы шли прямиком в мусорную корзину, а мне было плевать – в первый раз за четырнадцать тысяч лет. Но счастье было недолгим. Меня разыскали мои коллеги и обратились ко мне с личной просьбой. Воззвали, можно сказать, к моим лучшим чувствам. К моему пресловутому милосердию.

Он указал на вудушных богов на экране над озером:

– Вот эти милые люди с Острова Вуду, и ещё Вотан, Кришна, Изида, Мудрость София, Угачака, Кром, Бахус, Снирет-Ко Сновидец и даже Будда – хотя Будду, похоже, больше заботила его следующая инкарнация на Земле, – попросили меня помочь им решить проблему с людьми. Вотан говорил, что проблему надо решить раз и навсегда, но поскольку я уже думал, чтобы вас истребить, а потом отказался от этой мысли, то и не стал к ней возвращаться. Я же всё-таки Бог и не меняю своих решений. А то меня бы вообще уважать перестали. Тем более старик много пьёт у себя в Валгалле и поэтому несколько неадекватно воспринимает реальность – он, кажется, так и не понял, что если мы уничтожим всех вас в смертном мире, это только усугубит проблему.

Бог опять замолчал. Он снял кошку с плеча и аккуратно поставил её на землю. Кошка потёрлась о его ногу, а потом подняла глаза:

– Ты не забыл, что у нас сейчас встреча со Стивеном Хокингом? Кажется, вы собирались обсудить, как можно использовать антиматерию.

Бог взглянул вниз, на кошку:

– Профессор Хокинг считает, что время – понятие относительное. Думаю, он не обидится, если я чуть-чуть опоздаю. Просто я ещё не сказал всего, что хотел сказать. Но постараюсь побыстрее закончить.

Он опять обратился к собравшимся на руинах Небес:

– Мне тут напоминают, что я опаздываю на встречу, так что буду краток. В двух словах: мы, боги, в ярости. Мало того, что вы, люди, ещё в земной жизни перенаселили свой мир, так что уже очень скоро он станет вообще непригодным для существования, так вы ещё и Загробный мир заполонили – вас здесь уже столько, что вся здешняя инфраструктура вот-вот обвалится. Потому что она не рассчитана на такое количество. Большая Двойная Спираль уже перегружена до предела. Вот почему мы не можем позволить Вотану начать Рогнарек. Спираль просто не выдержит такого массового наплыва мёртвых – она неизбежно раскрутится, и мироздание рухнет. Это будет конец всему. Полное небытие, потом – Большой Взрыв номер два, но это слишком большая цена за человеческий идиотизм, я имею в виду – неспособность людей контролировать свою численность. Пока что всё ясно?

Кто-то из монахинь кивнул, кто-то просто отвёл глаза.

– Вот почему (хотя, в скобках замечу, нам самим это очень не нравится) мы решили заключить соглашение с Йог-Сототом Ужасным и арендовать несколько неиспользующихся секторов его Тёмного Измерения; так что часть мёртвых мы собираемся переправлять туда. Конечно, это не самое приятное место, но первые поселенцы там все обустроят, а нам удастся хотя бы слегка разгрузить Спираль. Тем более вы, люди, ко всему сможете приспособиться – раз уж некоторые из вас добровольно идут в Геенну. В общем, план не блестящий, согласен – но какое ни есть, а решение. В общем, надо было срочно начинать переговоры. И тут оказалось, что всё не так просто. Нам мешали утечки энергии, порождённые сложными комплексными мирами, которые создавали некоторые из вас, – и притязания некоторых из вас на божественный статус, ставившие под сомнение наш собственный статус и нашу правоспособность вести переговоры с Йог-Сототом. А Йог-Сотот, надо сказать, тот ещё деятель. С ним вообще невозможно общаться, даже когда он в хорошем расположении духа. А уж если нет… тут умри все живое. Если бы он вдруг решил, что мы для него недостаточно божественны, всё могло бы закончиться очень плохо – а точнее, войной между нашими измерениями. И все из-за вас, безответственных обезьян, которые так и не научились контролировать у себя уровень рождаемости. Вы себе представляете, что это такое – война между двумя измерениями?! И не кивайте мне тут, как тупые бараны. Потому что вы просто не в состоянии это представить.

Он опять замолчал и указал на Джима, Дока и Сэмпл:

– К счастью, наихудшие из этих подложных богов в данный момент благополучно нейтрализованы. За что нам надо сказать «спасибо» Сэмпл Макферсон, Джиму Моррисону и Доку Холлидею. Они очень нам помогли, пусть даже и непреднамеренно, в нейтрализации Анубиса, ложного Моисея, Эйми Макферсон и внезапно покинувшей нас Бернадетты, которая Трикси. Они также напомнили Люциферу и Кали об их обязанностях и убедительно доказали пришельцам, что им следует заниматься своими делами и перестать писать всякие оскорбительные скабрёзности на наших полях. Мы также организовали в других секторах – с помощью таких же агентов – низвержение трёх поддельных Гитлеров, одного псевдо-Хайле Селасси, самозваного Хаммурапи, двух Александров Македонских, совершенно несносного Ивана Грозного и банду совсем уже мерзких ессеев. Джим в замешательстве покачал головой:

– То есть, выходит, мы – тайные агенты Господа Бога? Пусть даже мы сами об этом не знали?

Бог улыбнулся:

– По-моему, ни для кого не секрет, что пути мои неисповедимы.

Джим пожал плечами:

– Да мне, собственно, по барабану. Агент так агент.

– Причём очень хороший агент. Так что можешь собой гордиться. Имеешь полное право. – Бог обозначил весьма недвусмысленным жестом, что герой заслужил аплодисменты, и большинство из присутствующих послушно зааплодировали. Но только не Эйми. Она стояла вся красная и надутая – будто обманутая жена, открывшая все измены мужа.

– И что теперь, Господи? Что мне делать теперь, когда ты – в тайном сговоре с моей сестрой и двумя известными на все Посмертие алкашами – уничтожил мои Небеса, которые я создавала к твоей вящей славе и вложила в них столько труда? Что мне делать?

– Делай что хочешь, Эйми. Я уже стабилизировал это место, так что оно не разрушится окончательно. Если хочешь, можешь вернуть своих Бэмби и птичек и устроить здесь тематический парк развлечений, что-то вроде посмертного Диснейленда. Делай что хочешь, только не трогай религию.

– Но я всю свою жизнь посвятила религии.

– Ты хорошо потрудилась, но теперь этот этап завершился. Попробуй заняться чем-нибудь ещё. Повторяю: никаких религиозных мотивов – иначе тебе будет плохо. Помнишь книгу пророка Иезекииля, глава 25, стих 17? Вообще-то я мирный, но если меня разозлить, то я страшен в гневе. – Он отвернулся от Эйми. – Вопросы есть?

Джим потянулся. На него вдруг навалилась такая усталость…

– То есть мы своё дело сделали? В смысле я, Док и Сэмпл?

– Вы своё дело сделали. И, как я уже говорил, боги вам благодарны. А это, знаешь ли, немало.

– Значит, мы можем отдыхать? Никаких больше секретных миссий?

Бог улыбнулся:

– Можете отдыхать. Имеете полное право. Можете с Доком устроить обширный поход по барам. Или, если тебе хочется приключений, можешь присоединиться к дионисийцам – насколько я понимаю, они готовят новый поход на сторонников Аполлона. Или, если тебя привлекают порок и разнузданность, можешь отправиться на вершину Катег-Кла – выть на луну и плясать вместе с Великими. Хотя, как я понял, у вас с Сэмпл что-то такое наметилось…

Док задал вопрос по существу:

– А как нам отсюда выбраться?

– Ну, это просто.

Бог ткнул пальцем вниз и описал над землёй круг, потом отступил на два шага – и открылся портал, что-то вроде большой ямы.

– Он перенесёт вас, куда захотите. В любое место, которое только можно представить.

Бог подхватил кошку и поднялся вертикально вверх. Остановившись на высоте футов в двенадцать, он поплыл в воздухе прямо к экрану над озером, а потом просто вошёл в него и превратился в изображение на экране. Доктор Укол предложил ему сигару. Господь Бог принял её с благодарным полупоклоном, и Укол поднёс ему зажигалку.

– Ну что, к Хокингу?

Бог кивнул:

– К Хокингу. Хоть для него время – понятие относительное, но всё равно он, наверное, уже заждался.

И четверо очень разных богов пошли прочь. Крупный план на экране сменился дальним, камера как бы отъехала далеко назад, и стало видно, что боги идут по дороге из жёлтого кирпича.

– Знаете, мне иногда кажется, что Хокинг мудрее всех нас, вместе взятых.

– Но он всего-навсего смертный.

– Вот и я говорю: странно, да?

Голоса богов стихли вдали, и экран медленно опустился в озеро. Одна из монахинь нервно взглянула на Дока:

– Так это правда был Бог?

Док хрипло расхохотался:

– Правда-правда, сестра. Это был Бог. Никакой самозванец не смог бы поставить такой спектакль. Его костюм. Кошка. Английский акцент. Вообще весь антураж. Да, милая, можешь не сомневаться: ты только что встретилась с Господом, Всеблагим и Всемогущим.

Док уже наклонился над ямой портала и смотрел на искрящееся радужное свечение, которое, кажется, протянулось в бесконечность. Он был уверен, что Сэмпл и Джим тоже уже подошли сюда, но когда обернулся, с удивлением обнаружил, что они так и стоят, где стояли, и, судя по бурной жестикуляции, о чём-то яростно спорят. Эйми стояла неподалёку и напряжённо смотрела на них. Док не слышал, что они говорят, но сразу же сообразил, в чём дело. Сэмпл разрывалась между сестрой и Джимом – между долгом и чувством. Поскольку сестры Макферсон были когда-то одним существом, Док понимал, что конфликт неизбежен. Он хотел подойти и сказать своё веское слово, но передумал. Лезть в семейные споры – дело неблагодарное. С другой стороны, время уже поджимало. Большинство монахинь уже покинули Небеса, причём некоторые из них были в таком замешательстве после всех недавних событий, что поснимали свои монашеские плащи и вступили в портал полуголыми, только в трусиках и бюстгальтерах – Док ещё подумал, что это будет весьма провокационное зрелище, когда девицы появятся там, куда они сейчас направляются.

Похоже, спор Джима и Сэмпл зашёл в тупик, и Док подумал, что единственное, что он сейчас сможет сделать, – это попробовать на расстоянии подтолкнуть их к решению.

– Мне не хотелось бы вас прерывать, молодые люди, но нам уже надо решать, куда мы идём, – и идти. Портал скоро закроется.

Джим повернулся к нему:

– Ещё минутку, Док.

– У нас нет минутки. Нам надо идти, пока там ещё есть энергия.

Джим сказал Сэмпл что-то и подбежал к Доку.

– У нас проблема.

– Нам что, было мало проблем?

– Это немного другая проблема. Сэмпл хочет остаться.

Хотя Док уже понял, что к этому шло, он всё равно оглядел разрушенные Небеса в притворном ужасе и изумлении:

– Кто же в здравом уме захочет здесь остаться?! Тут даже бара нет.

– Когда тут всё рушилось – до того, как явился Бог, – Эйми вытащила из неё обещание остаться и помочь ей тут все закрепить.

– Но это же бред. Зачем Сэмпл здесь оставаться? Бог уже стабилизировал это место, и Эйми знает, что так, как здесь было раньше, уже не будет. Если она попытается восстановить Небеса в их изначальном виде, Бог ей устроит все кары небесные, так что мало не покажется.

– Сэмпл дала слово. Она говорит, что не может сейчас бросить Эйми. Что ей надо остаться с сестрой, пока та не встанет на ноги.

– Так какие проблемы, сынок? Мы с тобой отправляемся на Катег-Кла, а Сэмпл присоединится к нам позже. Когда решит, что она уже выполнила все свои родственные обязательства и больше уже никому ничего не должна.

– Боюсь, всё не так просто.

– Это всё из-за того, что они раньше были одним существом?

– Откуда ты знаешь?

– Догадаться несложно.

– Сэмпл говорит, что когда её не было рядом, у Эйми тут всё развалилось.

– И теперь Эйми боится разделиться с сестрой?

– Что-то типа того.

– То есть всё это грозит затянуться?

Джим огорчённо кивнул:

– Очень похоже на то. Я хочу, чтобы мы с Сэмпл были вместе, но я здесь долго не выдержу.

– Если ты тут останешься, с Сэмпл – и с сестрицей Эйми в качестве бесплатного приложения, – то вашей любви хватит максимум на три недели.

– Ты же мне сам говорил, что время – понятие относительное.

– Но не когда речь идёт о человеческих отношениях.

– Так что же мне делать, Док?

Док вздохнул:

– Когда человек ослеплён любовью, ему бесполезно давать советы. Он всё равно не послушает. Но ты ведь знаешь, что ждёт вас в будущем – в одном из возможных его вариантов?

– Старый дом на болоте?

– А что ещё?

– Наверное, стоит ей рассказать. А то она так на меня набросилась, что я себя чувствую просто мерзавцем, потому что не хочу оставаться.

Док предостерегающе поднял руку:

– О подобных видениях никому не рассказывают. Ни к чему искушать судьбу.

Док с Джимом одновременно взглянули на Сэмпл и Эйми. Сестры о чём-то яростно спорили. Сэмпл вся как-то сжалась и сгорбилась, будто уже признавая своё поражение и уступая напору сестры.

– Нет. Я всё-таки ей расскажу.

Джим уже развернулся, чтобы идти к Сэмпл, но Док удержал его, схватив за руку:

– Лучше не надо, Джим. Это может закончиться очень плохо.

Джим недоверчиво покосился на Дока:

– Это вроде того, как ты загадал желание, но если кому-нибудь скажешь, что ты загадал, то желание не исполнится?

– Нет, но, в общем и целом, концепция верная. Кстати, вот она сама к нам идёт.

Когда Сэмпл подошла ближе, Джим увидел, что она едва сдерживает слёзы. Эйми тоже направилась в сторону Дока и Джима, но не так быстро, как Сэмпл. Док махнул ей рукой – мол, не подходи, пусть Джим и Сэмпл спокойно поговорят.

Сэмпл взглянула на Джима с такой болью, что ему самому стало плохо.

– Мне надо остаться с ней. Все её бросили. Нельзя оставлять её здесь одну, без поддержки. Она всю свою жизнь посвятила Богу. А теперь у неё ничего не осталось. Если я её брошу, она погибнет. Просто исчезнет.

Джим раздражённо тряхнул головой:

– Ты разве не видишь, что она тобой манипулирует?

– Я всё вижу. Но мне так страшно. Я боюсь…

– Чего ты боишься?

– Что я исчезну. Что на этот раз плохо будет не Эйми, а мне.

– Ты не исчезнешь, я тебе обещаю.

Сэмпл была просто в отчаянии. Джим ещё ни разу не видел её такой. Он обвёл широким жестом разрушенные Небеса:

– Это место – оно не твоё. Тебе надо уйти со мной, на Катег-Кла. Или куда-то ещё, но подальше отсюда.

– Нет, Джим. Катег-Кла – это твоё. А мне надо остаться с Эйми.

– Ты что, собираешься навсегда здесь остаться? А как же я?

Сэмпл внезапно прильнула к Джиму, обняла его крепко-крепко, а потом отпустила и отступила на пару шагов:

– Иди, Джим. Уходи. Бери Дока и уходи. Это всё безнадёжно. Я знаю, что ты останешься здесь, со мной, если я очень тебя попрошу, но потом все равно уйдёшь. Эйми будет тебя бесить. И ты будешь на меня злиться. И вообще меня возненавидишь.

– Слушай, женщина, может быть, хватит дурью мучиться? Забудь ты про Эйми. Давай уйдём вместе.

– Уходи, Джим. Я дала слово.

Джим ещё постоял в нерешительности, потом отвернулся от Сэмпл, словно необходимость выбора причиняла ему физические страдания. Ему не хотелось уже ничего – только сбежать от этой мучительной необходимости. И ещё это видение из будущего…

– Ладно, увидимся.

– Теперь мы уж вряд ли увидимся…

Джим улыбнулся. В это мгновение он поверил в видение про старый дом на болоте – поверил безоговорочно и безоглядно.

– Нет, мы увидимся.

– Откуда ты знаешь?

– Ну, хоть однажды могу я знать то, чего ты не знаешь.

Не дожидаясь ответа Сэмпл, Джим развернулся и шагнул к порталу:

– Ну что, Док, пойдём?

Док первым спрыгнул в портал и исчез. Сэмпл окликнула Джима:

– Что ты знаешь, чего я не знаю?

Джим шагнул с края ямы в мерцающий свет.

– Подожди, сама все увидишь.

 

ЭПИЛОГ

В Голубом заливе…

Джим прислонился к перилам крыльца, в одной руке – большая бутылка с пивом «Мамба», в другой – ямайская сигара, и задумчиво уставился на закат. Сэмпл не возражала, чтобы Джим курил в доме, но только сигареты. Курить сигары она выгоняла его на крыльцо. Говорила, что не выносит их запаха и что Доктор Укол привозит их Джиму специально, чтобы позлить её, Сэмпл. Сигары и пиво с Берега Слоновой Кости – это были подарки Доктора Укола. Он приезжал к ним достаточно часто и всегда привозил ящик пива и коробку сигар и целый мешок самых разных пилюлек, как говорится, в ассортименте. Когда-то Доктор Укол всячески измывался над Джимом, теперь же относился к нему очень трепетно и внимательно – как и следует относиться к заслуженному агенту богов на пенсии. Доктор будто чувствовал, когда у Джима кончались запасы «приятностей», и приезжал с очередной порцией традиционных подарков. В общем, всё было прекрасно, за одним очень существенным исключением: Сэмпл и Доктор Укол на дух не выносили друг друга. Всякий раз, когда на болоте появлялся древний чёрный «роллс-ройс», переделанный под катафалк, который скользил над водой на искрящейся силовой подушке, Сэмпл уходила к себе на чердак, где у неё была студия – в последнее время она увлеклась живописью в манере тёмной абстракции, – и спускалась вниз, только когда Доктор Укол уезжал восвояси. Обычно это случалось лишь через пару относительных дней, проведённых в интенсивных излишествах в смысле запойного употребления наркотических препаратов.

Джим так и не разобрался, в чём причина их обоюдной вражды, но у него были кое-какие догадки. Эта взаимная неприязнь была как-то связана с гибелью Эйми. Хотя это Данбала Ля Фламбо привезла Сэмпл к Джиму в дом на болоте – кстати, Сэмпл тогда была вся издёрганная, напряжённая, на грани нервного срыва, – но когда Эйми угасла и тихо сгинула в небытие, Доктор Укол как раз был на Небесах. Всё это происходило у него на глазах, и, наверное, он видел что-то такое… не очень приятное… так что Сэмпл теперь неуютно, когда он рядом. Потому что он знает правду – её самую страшную тайну. Сэмпл никогда не рассказывала Джиму, что именно произошло между ней и сестрой и почему Эйми не стало. Джим знал только, что когда сестры остались одни на руинах Небес, там случилось какое-то странное перераспределение энергии: день ото дня Сэмпл набирала силу, а Эйми, наоборот, слабела. Её тело сделалось полупрозрачным, и это полупрозрачное тело все тускнело и меркло – как бы растворялось. Процесс, похоже, был необратимым. И Эйми, и Сэмпл старались это остановить, но они ничего не могли сделать. Эйми винила во всём сестру, но её безумные приступы ярости только ускорили неизбежную развязку. Сэмпл так и не рассказала Джиму, что было в самом конце – как именно Эйми ушла в ничто. Но если судить по тому, в каком состоянии была сама Сэмпл, когда Ля Фламбо привезла её к Джиму, это был настоящий кошмар.

Сэмпл на удивление быстро оправилась от потрясения и стала прежней испорченной гедонисткой, жадной до впечатлений, эгоистичной и себялюбивой. Однако она упорно отказывалась говорить о том, что стало с Эйми и самом конце. На какие бы ухищрения ни пускался Джим – когда на болото спускалась ночь и бронтозавры выводили свои протяжные трели посреди хвойных деревьев и гигантского сельдерея, – она не рассказала ему ничего. Только однажды, после изрядной дозы оранжевых и жёлтых таблеток и полбутылки хорошего коньяка, загадочно улыбнулась и проговорила:

– Эйми больше нет. Она не умела сгибаться – поэтому и сломалась. А когда Эйми сломалась, всё обрушилось на меня. Включая и книгу Иезекииля, глава 25, стих 17.

Вот и всё, что она сказала.

И Джиму не удалось вытянуть из неё больше ни слова.

До неожиданного появления Сэмпл Джим вёл бесшабашную жизнь бродяги и авантюриста: не брился неделями, носился с пистолетом на боку в компании Дока Холлидея по диким пространствам – по всем зонам Посмертия, более-менее подходящим для подобного образа жизни. Но потом он решил, что пришло время осесть где-нибудь на одном месте и заняться поэзией. Док постоянно ему твердил, что у мёртвых немерено времени – целая вечность, но что-то подсказывало Джиму, что каникулы несколько подзатянулись и если не остановиться сейчас, то потом он уже точно не выберется из угара хмельных вестернов, потому что все это затягивает… Тогда он вообще перестанет себя уважать.

В общем, Джим снова начал писать. И поначалу всё шло хорошо. Творчество захватило его целиком – это был настоящий восторг. Но потом, когда он исписал уже несколько сотен страниц, в основном посвящённых богам с Острова Вуду, ему самому стало жутко. Это было красиво и сильно, но страшно. Так страшно, что он просто не мог продолжать. Тогда он бросился в другую крайность, но скоро понял, что у него получаются только приторно-сладенькие стишки, которые стыдно написать даже на поздравительной открытке к юбилею какой-нибудь сентиментальной троюродной тётушки. В общем, творческий кризис грянул. Джим честно пытался его преодолеть: экспериментировал с разрезками Берроуза, с фишками скраббла, со спиритическими планшетами, со всеми видами автоматического письма – в надежде на внезапный прорыв, хотя бы посредством случайного выбора, беспорядочных нагромождений или вмешательства духов.

Сражение с неуступчивой музой пришлось прервать, когда появилась Сэмпл. Теперь Джиму было уже не до поэтических изысканий. Сперва он, как мог, помогал Сэмпл оправиться от потрясения, потом у них был затяжной и временами весьма захватывающий медовый месяц – бурный, разнузданный и предельно порочный. По окончании этого лихорадочного периода безумной страсти они зажили вполне нормальной семейной жизнью. Но это вовсе не значит, что им было скучно. Они по-прежнему очень весело проводили время, изобретая всякие оригинальные штуки, подчас просто бесовского свойства, и наслаждаясь хорошим, нетривиальным сексом.

Хотя Джим и Сэмпл жили уединённо на своём юрском болоте, они не страдали от отсутствия компании. Док Холлидей наезжал регулярно. Обычно он приплывал к ним на болото с Великой реки, на катере или моторной лодке. А когда не получалось приехать, он писал им длинные, путаные и очень викторианские письма – крупным и неразборчивым почерком старого наркомана. Эти письма всегда доставлялись, скажем так, не самым обычным способом – как оказалось, в плане дружеской переписки Док Холлидей был большим оригиналом. Чаще всего письма от Дока приносил гонец из ацтеков, о расшитом бусинами переднике, с разноцветными перьями в волосах, заплетённых в косы, и телом, блестящим от масла: он без единого слова вручал знакомый белый конверт из плотной пергаментной бумаги Сэмпл или Джиму и сразу же уносился обратно, по наименее топкой тропинке среди болот. Иногда почтальоном работал человек-амфибия, чем-то похожий на Чудище из Чёрной Лагуны – должно быть, какой-нибудь дальний родственник, – который в отличие от неразговорчивого ацтека очень даже любил пообщаться и с удовольствием заходил в гости и угощался консервированными сардинами или тунцом в маринаде. Но самым запоминающимся и необычным из всех курьеров от Дока был огромный орёл, приносивший письма в маленьком кожаном мешочке, прикреплённом к его левой лапе тонкой цепочкой. Пока Джим вынимал письмо из мешочка, орёл с интересом рассматривал Безымянного зверька, бывшего бандита с Дикого Запада, как бы решая, не подкрепиться ли перед обратной дорогой этой ходячей закуской с ушами.

Безымянный зверёк поселился в доме, в маленькой кладовой, примыкающей к винному погребу, ещё до того, как здесь появилась Сэмпл. Видимо, он рассудил, что здесь ему будет спокойней – в смысле защиты от птеродактилей и других юрских хищников, – а Джим, разумеется, не возражал. Он был даже рад компании. Но пополнение их с Сэмпл личной семейки Адамс, как называл это Джим, не ограничилось лишь Безымянным зверьком. После их безумного медового месяца неожиданно заявился мистер Томас в состоянии тяжёлой алкогольной интоксикации. То есть он был вообще никакой и мог бы успешно работать живой иллюстрацией на курсах лекций о вреде пьянства. Он, очевидно, надеялся, что Джим с Сэмпл его приютят, пока он не оправится после последней эпохальной пьянки, и даже предложил Джиму посильную помощь в написании стихов – в качестве платы за гостеприимство. Хотя никакой платы никто и не требовал. Сэмпл не питала особой симпатии к Безымянному зверьку; её раздражали бесконечные байки про Дикий Запад, да и вообще, он ведь был настоящим бандитом, убивавшим людей и насиловавшим монахинь, – но она очень обрадовалась появлению мистера Томаса, своего верного боевого товарища, с которым они вместе громили Некрополь. Джим, хотя он и не был так близок с мистером Томасом, как Сэмпл, тоже не возражал, чтобы у него в доме поселился в меру интеллигентный козёл, который когда-то был очень известным поэтом.

После того как Джим с Доком покинули рассроченные Небеса Эйми, мистер Томас какое-то время оставался с ними, однако уже очень скоро стало ясно, что ему просто не выдержать бешеный темп бурной жизни бродяг и стрелков – из-за определённых анатомических ограничений, равно как и из-за привычки глушить вёдрами дешёвый джин. Так что он распрощался с приятелями и поселился в одном странном маленьком городке, где почти все обитатели выбрали для посмертного воплощения – кто нарочно, а кто и случайно – облики преднамеренно эксцентричных животных.

Последним в дом на болоте явился Игорь. Месяца через два-три после мистера Томаса. Очевидно, ему пришлось добираться чуть ли не на своих двоих всю дорогу от Эйминых Небес без чьей-либо помощи и без понятия о том, как сократить путь. Переход по юрскому болоту, похоже, добил его окончательно, так что когда он наконец добрался до дома, то просто упал на крыльцо, совершенно без сил, весь в зелёной болотной тине, измученный лихорадкой. Сэмпл встретила Игоря так же радушно, как и мистера Томаса, – это был её старый доверенный компаньон и верный слуга. В общем, он тоже присоединился к их болотной «семейке Адамс». И Джим, опять же, не возражал. Хороший дворецкий – штука в хозяйстве полезная. Всегда хорошо, когда есть человек, избавляющий тебя от рутинной работы по дому; он всегда принесёт тебе выпить, когда тебе лень отрывать задницу от дивана и наливать себе самому. Тем более что Игорю всё это было, похоже, лишь в радость. Одно только плохо: жизнь в блаженном безделье мало способствует поддержанию физической формы, и Джим начал набирать вес – как это уже было с ним в смертной жизни, – у него появилось пивное брюшко.

Итак, Джим стоял на крыльце, глядя на алый закат. Он отпил пива и затянулся сигарой. Сигары были пропитаны ромом и чуть-чуть – опием, так что Джим слегка забалдел. Как обычно в таком состоянии, он задумался о том временном парадоксе, который тревожил его если и не постоянно, то очень часто: когда-нибудь тот, другой Джим Моррисон – он сам, только наивнее и моложе, – придёт по болоту к этому дому, привлечённый его огнями, и заглянет в окно, и увидит, как Сэмпл вырезает рапирой свои инициалы у него на спине. Пока что в их с Сэмпл интимных забавах крови было пролито совсем чуть-чуть, и уж точно – без применения колющего и режущего оружия и других острых предметов. До такого пока не дошло. Так что, может быть, юный Джим подкрадётся к их окнам ещё очень и очень не скоро.

Где-то в болотах диплодоки и другие травоядные динозавры затянули свою закатную песню, и какой-то большой плотоядный ящер, может быть тираннозавр, заходился победным рёвом после удачной вечерней охоты. Мистер Томас и Безымянный зверёк сидели у проржавелого «бьюика» и попивали джулеп из пластмассового ведёрка. Птеродонты кружили в небе, высматривая добычу в последних лучах заходящего солнца. Джим знал: с наступлением темноты в небе зажгутся огни НЛО. Что-то их много тут разлеталось в последнее время. Но вот что странно: пришельцы вели себя мирно и не пытались никого умыкнуть для своих опытов и ректальных проб – хотя, может, они теперь переключились на мелких ящеров. Однажды, когда он принялся размышлять вслух при Сэмпл, мол, как же так, пришельцы летают тут толпами, но никто до сих пор не забрал его на НЛО, хотя в первый раз инопланетные медики проявили к нему очень даже большой интерес. Сэмпл ответила ему очень просто и нелестно:

– Да кому ты там нужен? Один раз ты у них уже побывал. Тем более они ребята разборчивые, и им вряд ли захочется иметь дело с зацикленным на себе идиотом, который уже столько лет ходит в одних и тех же вонючих кожаных штанах.

Джим испытывал самые противоречивые чувства насчёт повторного похищения себя, любимого, космическими пришельцами. Ему, понятное дело, совсем не хотелось, чтобы его вновь подвергали дотошному медосмотру, но феерический секс с Эпифанией и Деворой – хотя Джим был уверен, что это была лишь иллюзия, – по-прежнему оставался одним из самых запоминающихся приключений подобного рода и в итоге свёл его с Сэмпл. Джим часто думал, как было бы здорово снова встретиться с этими космическими красотками, познакомить их с Сэмпл и, может быть, даже устроить домашнюю оргию вчетвером. Сэмпл, наверное, была бы не против – она тоже любила экзотику, а Эпифания с Деворой были живым, пусть даже и иллюзорным воплощением экзотики, – вот только Джим не представлял себе, как приступить к переговорам на этот счёт с маленькими зелёненькими пришельцами.

На крыльцо вышла Сэмпл:

– Опять любуешься на закат? Я смотрю, тебе это не надоедает.

Джим улыбнулся и кивнул:

– Наверное, это всё потому, что я много лет прожил в Лос-Анджелесе. Чем грязней воздух над городом, тем красивей закат.

– Кроваво-красное солнце фантастического Лос-Анджелеса?

– Что-то типа того.

Сэмпл была в длинном, полупрозрачном чёрном пеньюаре поверх кожаного белья, в чёрных чулках и туфлях на высоченных шпильках. Но Джим знал, что сейчас она так оделась не для него.

– Игорь?

– Какой-то он стал раздражительный и капризный, надо было уделить ему внимание.

– А где он сейчас?

– Не знаю. Наверное, забился куда-нибудь в уголок и лелеет свои рубцы и порезы. Ну и мастурбирует, надо думать, вспоминая в деталях всё, что я с ним сотворила.

Психоэротическая подоплёка отношений Сэмпл с её мазохистом-дворецким давно уже не беспокоила Джима. Хотя поначалу он и напрягался.

– То есть завтра он будет в хорошем настроении?

Сэмпл улыбнулась:

– В замечательном настроении. Может, даже подаст нам завтрак в постель.

Джим вздохнул и покачал головой:

– Это мы с тобой странные или мир вокруг странный?

Сэмпл встала рядом, прижавшись к нему плечом:

– Ты же знаешь, что в Посмертии все по-другому. Здесь свои мерки – не такие, как в прошлой жизни. А тут, на болоте, есть только мы. И мы сами себе устанавливаем правила, как нам жить. Всё, что мы делаем, – это нормально, потому что мы здесь одни.

В небе уже показались первые летающие тарелки – скопление крошечных, зыбких красных шаров в темноте. Мистер Томас и Безымянный зверёк поглядели наверх, а потом повернулись к Джиму.

– Опять разлетались. – Мистер Томас уже основательно принял на грудь, и у него заплетался язык.

Вслед за мерцающими шарами пролетели две тарелки Адамски, шаря по болоту лучами мощных прожекторов. Сэмпл взяла Джима за руку:

– Скоро придёт пчеловек.

– Да? Откуда ты знаешь?

– Я его чувствую.

– И когда он придёт?

– Уже очень скоро.

– И всё будет как в прошлый раз?

Сэмпл сжала его руку:

– Может быть, даже ещё интересней. И у нас будет мёд.

Джим повернулся и пристально посмотрел на Сэмпл:

– Это любовь?

Она рассмеялась:

– Может быть.

Две большие летающие тарелки, только не круглые, а треугольные, пронеслись низко нал домом. Воздух мгновенно наэлектризовался, и Джим почувствовал, как у него волосы встают дыбом.

– Может быть, это наше космическое наказание, – продолжала Сэмпл. – На веки вечные. Хотя оно не такое и страшное. Даже наоборот. Или может быть, это боги опять морочат нам голову. Тут, блин, не поймёшь. – Она придвинулась ближе к Джиму и поцеловала его. – Да и какая разница? Мы вместе, мы мёртвые, и нам и общем-то хорошо. Чего ещё можно желать человеку от вечности?

Ещё одна треугольная тарелка просвистела нал домом и устремилась вдогонку за теми, первыми.