В губернаторском парке прогуливались m-lle Сильва, приглашенная на завтрак к своему опекуну, и m-lle Абель, которая приехала с визитом.

Между ними не было интимной дружбы, потому что Марта находила Селизетту слишком юной, а Селизетта Марту – слишком солидной. Той и другой было по двадцать лет, но в смысле зрелости – эти двадцать лет были неодинаковы у обеих.

Они прогуливались не спеша, почти молчаливо, по английским аллеям, между густыми зарослями деревьев, которые делали парк похожим на лес – лес, величиною не больше сада, но такой тенистый, что стен кругом не было видно.

– Селизетта, – сказала вдруг m-lle Абель, – как идет ваш флирт?

– Какой флирт? – искренне изумилась Селизетта.

– С г-ном де Фьерсом, разумеется.

– Это не флирт, Марта. Мы только друзья, уверяю вас, он за мной не ухаживает.

M-lle Абель улыбнулась своей улыбкой сфинкса.

– Из моего альбома украли вашу фотографию. Что вы скажете по этому поводу?

– Украли мою фотографию! Кто же?!

– Разумеется, не знаю. Какой-нибудь влюбленный, надо полагать.

– Это было бы ужасно, – воскликнула m-lle Сильва с негодованием. – Но я скорее думаю, что она потерялась. Я вам дам другую.

Она увидела каменную скамью на краю аллеи, и так как чинно гулять ей наскучило, она перепрыгнула через эту скамью.

– Какая вы юная, – сказала m-lle Абель. Чтобы она ни говорила, ее голос всегда оставался холодным и прозрачным, как кристалл.

M-lle Сильва вернулась к ней.

– Марта, теперь моя очередь спросить о ваших сердечных делах. Доктор Мевиль увлекается вами?

Марта смотрела на красный песок аллеи.

– Да… быть может, и многие другие также. Доктор Мевиль – это неинтересно.

– Мне кажется, – m-lle Сильва колебалась, вспоминая слова Фьерса, – что он увлекается вами более, чем другие.

– Напрасно, – заметила m-lle Абель с ледяным равнодушием. – Кто вам это сказал?

– Никто, – солгала Селизетта, вся покраснев. – Он вам не нравится?

M-lle Абель вытянула губы. Казалось, она размышляла о чем-то другом.

– Мне больше нравится Роше, – сказала она вдруг, засмеявшись каким-то странным смехом.

– Старый журналист? Вы с ума сошли! – воскликнула возмущенная Селизетта.

Они сели на каменную скамью.

– Селизетта, что вы думаете о г-не де Фьерсе?

– Ничего особенного. Он очень мил, очень любезен и прекрасный товарищ. Вы знаете все это так же, как и я.

– Но он вам нравится?

– Марта, зачем вы меня дразните? Уверяю вас, что между нами ничего нет, решительно ничего…

– Вы прелестная малютка, – сказала m-lle Абель. Она взяла руку Селизетты и сжала ее в своих руках. При ее обычной холодности это было проявление совершенно исключительной симпатии.

– Я уверена, – она повторила с ударением, – уверена, что ничего нет. Но скажите все-таки: он вам нравится?

– Почему нет?

– Вы его любите?

– Какой абсурд!

M-lle Сильва поднялась почти в гневе.

– Не сердитесь, – умоляла Марта. – Клянусь вам, Селизетта, я никогда, никогда не захочу вас обидеть. Напротив…

– Я знаю, – прошептала успокоенная Селизетта.

– Слушайте, – сказала Марта. – Вы молоды, прелестны, и я вас очень люблю. Мы говорили только что о докторе. Он очень дружен с г-ном де Фьерсом.

– Да, – сказала Селизетта, снова покраснев при воспоминании о своей недавней лжи.

– Хорошо, так постарайтесь… я не знаю, как это сказать… постарайтесь, чтобы они не были такими друзьями.

– Что вы хотите сказать?..

– Постарайтесь, Селизетта! Я вас люблю больше, чем вы думаете, гораздо больше…

* * *

Гибиски цвели в саду на улице Моев, и все кусты стояли в красном цвету.

В этот же день адмирал д'Орвилье приехал с визитом к m-me Сильва, которую застал дома одну. Селизетта, задержавшаяся у губернатора, еще не возвращалась.

Два кресла стояли рядом под бананами на террасе, и маленький бой поставил перед адмиралом стакан виски с содой и со льдом.

– Я не слышу, – сказал д'Орвилье, – милого голоса, который поет мне мои любимые старинные песни.

– Селизетта скоро приедет, – отвечала слепая, улыбаясь. Одно только имя ее дочери уже делало ее счастливой.

Они замолчали. Адмирал взял руку своего старого друга, поцеловал и нежно задержал в своей.

– Знаете, – сказал он вдруг, – я считаю, что вы счастливее меня, несмотря на ваш траур и все ваше горе. У вас есть Селизетта; это большое лишение в моей одинокой старости – не иметь около себя дочери, которая бы меня любила.

M-me Сильва пожала руку, в которой оставалась ее рука.

– Дочь двадцати лет, – прошептал адмирал. – Когда же свадьба? – вдруг спросил он.

M-me Сильва подняла свои худые плечи.

– Когда Богу будет угодно. Все матери одинаковы; и когда мое дитя меня покинет, мое старое сердце будет разбито навсегда. Но я не эгоистка, и кроме того, нужно чтоб моя дочь вышла замуж и принесла мне внуков.

– Есть женихи в Сайгоне?

– Слишком много, потому что Селизетта богата. Но мы будем выбирать по своему вкусу. Я предпочла бы мужа не из колониального общества.

– Найдется, – сказал д'Орвилье. – А что думает Селизетта?

– Пока еще ничего.

– Вы уверены в этом? Молодые девушки скрытны.

– Только не моя, – возразила m-me Сильва. – Она объяснила подробнее: – Моя дочь – не современная девушка. Я воспитала ее такой, какова я сама, какова была моя мать. Я не вижу прогресса в современном воспитании женщин. Теперь принято смеяться над «целомудренными дурочками» прошлого, но я вижу девушек, воспитанных по-новому: они менее целомудренны, но они не умнее нисколько.

– Я мало понимаю в этом, но то, что вы говорите, кажется мне справедливым.

– Без всякого сомнения. Теперь посвящают молодых девушек во всю грязь жизни. Но как? Посредством романа, журналов, улицы, флирта. Можно ли думать, что таким путем они приобретут познания, которые будут для них полезны? Неужели нужно начинать с того, чтобы выпачкаться в уличной грязи? Однако только копоть кузницы еще не делает кузнеца. Этих детей учат не признавать ничего, кроме расчета. Но их не могут сделать менее наивными, и когда приходит время, они плохо рассчитывают, и выходят замуж глупо.

– А прежде?

– Прежде матери рассчитывали за своих детей: это было и чище, и разумнее. Я произведу расчет за Селизетту. Среди тех, которые ей будут нравиться, я постараюсь избрать наиболее искреннего и наиболее честного. Она за него выйдет и полюбит всем сердцем. И они будут жить счастливо…

– Исключая…

– Исключая то, чего в жизни нельзя предвидеть. Что поделаешь? Она будет стоять перед большим колесом лотереи со множеством выигрышных билетов. Если колесо повернется неудачно для нее, ей останется смирение христианки, и она понесет покорно свой крест так же, как я.

– Мы еще поговорим обо всем этом, – сказал адмирал. – На днях я вам расскажу об одной мысли, которая давно уже пришла в мою старую голову…

Вся раскрасневшаяся, Селизетта влетела, как порыв ветра.

– Мама, мама! Я тебя не видела целый год. Она порывисто заключила ее в объятия.

– Я засиделась у губернатора… Было столько народу: Марта Абель…

Д'Орвилье поднялся.

– Я видел беглянку, я доволен. И я ухожу…

– Подождите! – просила Селизетта.

Она побежала к кусту гибисков и, оборвав его, преподнесла старому другу два снопа красных цветов на длинных золотых стеблях.

– Для вашего прекрасного салона, сверкающего блеском сабель и штыков, чтоб вы чаще нас там вспоминали.

Д'Орвилье взял цветы и погладил маленькую ручку.

– Благодарю вас. Вы позволите дать немного Фьерсу в виде утешения в том, что он не мог сопровождать меня сегодня?

– Гм… не знаю, позволить ли, – колебалась m-lle Сильва. – А где же он, где г-н де Фьерс?

– На празднике, – серьезно сказал адмирал. Светлые ресницы раскрылись шире.

– На морском празднике, – докончил адмирал д'Орвилье, улыбаясь. – Он отправился на миноносце береговой обороны производить упражнения в открытом море, у мыса Св. Иакова, из чисто личного усердия, которое следует похвалить: в море сегодня нехорошо.

* * *

Прежде чем лечь спать в этот вечер, m-lle Сильва вышла на веранду подышать несколько минут чистым воздухом.

Теплая ночь была напоена ароматом. Все цветы, каждая пядь влажной земли изливали головокружительное благоухание.

Селизетта задрожала в этом живом мраке. Веранда была низка, и горизонт ограничен. Но непроглядная ночь создавала иллюзию черной бесконечности. M-lle Сильве грезилось, что она видит весь Сайгон и реку с кораблями и джонками. В ее мечтах из белой пены выплывал миноносец…

Как раз в это время Фьерс возвращался на борт крейсера.

Он был весь разбит от усталости и промок до костей под брызгами волн. Морская соль напудрила его лицо и жестоко жгла глаза.

Но здоровая радость наполняла все его существо. Порой, в часы праздности, его осаждали воспоминания тех дней, когда он еще не знал Селизетты, дней скептицизма и распутства – воспоминания, которые походили на тоску по родине. Но сегодня трудовой день, полный волнений, далеко отогнал эту нездоровую тоску. И он возвращался в свою голубую каюту с чистым сердцем и наивными мыслями. Уже не цивилизованный более, а влюбленный.

Это своеобразное опьянение восхищало его. Смутно он чувствовал еще следы этой странной болезни, от которой он убегал – цивилизации. Но он верил, что выздоравливает от нее, и видел в будущем полное исцеление и здоровье.

На стене, в оригинальной и пышной раме из меха черной пантеры, улыбалась пастель – Селизетта Сильва, по фотографии, которую он украл на прошлой неделе. Фьерс благоговейно преклонил колена перед своим целителем и, отыскивая в глубине своей памяти слова поклонения, он начал молиться – в первый раз после далеких дней своего детства.