ГЛАВА ВОСЬМАЯ
СРЕДА, 12 ЯНВАРЯ
Когда Санк-Марс вошел, разговоры у кофеварки смолкли, и полицейские разошлись кто куда. Он прошел в свою кабинку. Неприязнь, с которой к нему стали относиться коллеги, была вызвана материалом, опубликованным во вчерашней «Газетт», где говорилось о коррупции среди полицейских. Как правило, полицейские не читали англоязычных газет, но этот номер успели просмотреть все. Их мало волновало то, что Бобьен рвал и метал, но Андре Лапьер был среди них своим. И по управлению прошел слушок, что это Санк-Марс сдал одного из своих.
Злой, поглощенный своими мыслями, занятый сбором документов по одному старому делу, которое передавалось в суд, Санк-Марс не заметил, как в его кабинку вошел Реми Трамбле. Лейтенант поставил на пол спортивную сумку.
— Ты, Эмиль, должно быть, очень занят…
— Вроде того. И я не собираюсь выслушивать то, что у тебя на уме.
Усевшись на стул в своей обычной позе — с прямой спиной, — Трамбле нервно потер выдающийся вперед подбородок.
— Нам надо поговорить. Прошел слух, что ты сдал прессе Лапьера и Бобьена.
Санк-Марс почесал спину.
— Ты, Реми, сначала задай себе вопрос о том, кто эти слухи распространяет.
— Они живут своей жизнью. А я думаю так же, как все. Больше всего Реми нравилось вести с сослуживцами беседы об их поведении. Его это вдохновляло даже больше, чем собственно работа, которой он занимался изо дня в день.
— Эмиль, ты там был. И это ты выступал за то, чтобы навести там шорох. В документах, которые мы изъяли в гараже, была только ксерокопия той страницы с именами полицейских — только копия. Я не удивлюсь, если подлинник окажется в твоем столе. И тому, что именно из твоего стола он перекочевал в газету.
— Здесь ты ничего не найдешь, — Санк-Марс упер средний палец левой руки в письменный стол.
Трамбле устало вздохнул и облизнул губы.
— В гараже ты сделал копию документа и сохранил оригинал. Я говорил с полицейским, который там был с тобой. Ты — единственный офицер, который сам делал копии. Мы прошерстили то самое дело и нашли в нем только копию. В документе перечислены семнадцать имен, Эмиль, включая два упомянутых в статье, и именно эти два человека промывали тебе мозги в прошлую пятницу.
— Люди, чьи имена там упомянуты, имели отношение к облаве в гараже, — возразил Санк-Марс, собираясь с силами. — Именно это хотел подчеркнуть автор. И этот факт не может не вызвать у нас ряд вопросов. Таких, как поведение Лапьера и стремление Бобьена курировать это дело.
— Вот ты и раскрылся, Эмиль. У тебя та же позиция, что и у английского автора.
— Я только сказал, что он затронул определенные проблемы.
— А меня волнует другая проблема.
— Какая же? — негромко спросил его Санк-Марс.
Он прекрасно знал, что ни один сотрудник управления не работает с документами так дотошно, как Реми Трамбле. Волосы его всегда были так аккуратно уложены, что он, наверное, раз в неделю ходил в парикмахерскую. А брился он так тщательно, что кожа на щеках и подбородке была молочно-белой и такой гладкой, что казалась вощеной.
— Кто следующий?
— Что ты имеешь в виду? — спросил Санк-Марс.
— Я, Эмиль, уже давно вышел из детского возраста. Ты хотел получить это расследование, а Бобьен обрубил тебе концы. Теперь он получил оплаченный отпуск и временно отстранен от исполнения обязанностей. Ты крупно повздорил с Андре. Его вызвали на ковер и объявили о проведении служебного расследования. Он совсем в другой весовой категории по сравнению со своим начальником — чтобы ему продолжали платить, за него должен был вступиться профсоюз. — Трамбле смахнул невидимые пылинки с безукоризненно отутюженной складки на брюках. — И что теперь? Если я стану руководителем операции, у меня тоже все пойдет наперекосяк?
— Реми…
— Ты играешь с огнем. Хотелось бы мне знать правила этой игры.
Санк-Марс попытался отшутиться:
— Закон джунглей, Реми. Каждый за себя.
— Теперь ясно, какой расклад. Я буду руководить операцией.
— Ничего другого я и не ожидал, — сказал ему Санк-Марс. — Можешь рассчитывать на мою поддержку.
— Правда? Тогда скажи, чем я мог бы тебе помочь? Что тебе надо?
Эмиль Санк-Марс склонился в своем вращающемся кресле и внимательно посмотрел на давнего сослуживца. Много лет они служили в одних чинах, вместе продвигаясь по служебной лестнице, хотя с самого начала Трамбле лучше ориентировался в хитросплетениях политической жизни управления. Неудивительно поэтому, что когда пришло время двигать на повышение кого-то одного из них, логичное решение было принято в пользу Трамбле.
— Как продвигается твое внутреннее расследование? — поинтересовался Санк-Марс. — Что нам известно о компьютерной утечке?
Лейтенант опять почесал подбородок, и Санк-Марсу показалось, что его собеседник снова напрягся.
— Расследование идет своим чередом. Есть некоторые основания подозревать сотрудницу информационного отдела — Андре за ней раньше ухлестывал. Хотя я не утверждаю, что эти два обстоятельства между собой как-то связаны.
— Ты поэтому мне не дал разгон за Андре, хоть и считаешь, что это я его подставил?
— Я не говорю, что он в чем-то замешан, пока у меня нет для этого оснований. А если он и впрямь в чем-то виноват, я не знаю, в чем именно и насколько.
— Пока нет.
— Может быть, никогда не будет.
— Ты интересовался, чем можешь мне помочь.
— Я об этом потом не пожалею?
— Я буду делать все, о чем ты меня будешь просить. Только не говори мне, чего я не могу делать.
Оба мужчины пристально смотрели друг другу в глаза, и никто не отводил взгляд.
— Только не переходи границу закона. На кого ты охотишься, Эмиль?
— На кого и всегда, — честно признался Санк-Марс. — Как и в доброе старое время.
Реми Трамбле глубоко вздохнул. Он встал и сделал шаг к двери, потом обернулся.
— У тебя, Эмиль, чутье феноменальное, я тебя за это уважаю. А еще я надеюсь, что ты знаешь, как отличить друзей от врагов.
Джулия Мардик перешла авеню Парк и вдоль восточного склона горы направилась к университету МакГилл. В этом месте улица очень широка — восемь полос движения, и, как обычно в Монреале, когда дорога позволяет, мало кто из водителей соблюдает ограничение скоростного режима. К северу от горы авеню Парк сужается до четырех полос, которые на протяжении нескольких миль проходят мимо магазинчиков и ресторанов, принадлежащих выходцам со всех концов света. К югу от горы авеню Парк снова сужается, веером расходясь вдоль горы дорогами на запад и крутыми проулками, спускающимися к центру и к району, где обосновались студенты. Авеню Парк получила название именно от этого короткого своего отрезка, который проходит мимо парка.
Древний вулканический холм изящными белоснежными изгибами полого уходил ввысь, и улица у его подножия, по которой шла девушка, тоже слегка поднималась в гору перед тем, как спуститься вниз, в сердце города. Джулии нравился парк Маунт-Ройял. Он, как кто-то ей сказал, был спроектирован Фредериком Лоу Олмстедом, к числу других известных проектов которого принадлежит и Центральный парк в Нью-Йорке. В теплые летние вечера она любила здесь гулять по старым тропинкам для верховой езды и взбираться на вершины скалистых утесов, одиноко возвышающихся на территории кладбища, читать имена и даты на могильных камнях и склепах, как будто без всякой на то причины ища в них предзнаменование беды. Как и многие другие, она ходила на гору по заросшему парку по вечерам, когда кончались занятия. Народа обычно было достаточно, поэтому она чувствовала себя там в безопасности. Отчасти такие прогулки доставляли ей удовольствие потому, что были связаны с некоторой долей риска. Иногда гора внушала ей совсем иное настроение. Кто там еще бродил по темным зарослям? Бывало, она довольно близко подходила к прогуливавшимся парочкам, искавшим уединения, — она вроде как следила за ними, просто так, ради интереса. В такие минуты она острее ощущала собственное одиночество, тоскливое до щемящей боли. Она любила свой новый город и одновременно страшилась его, может быть, потому, что во время такой вечерней прогулки встретила Селвина Норриса.
Он сидел на парковой скамейке в вечерних отсветах мягкой осени, вытянув длинные ноги через дорожку, у которой она стояла. Джулии пришлось через них перешагивать, и в этот момент он что-то хрипловато сказал. А когда она уже пошла дальше своим путем, Норрис громко спросил, слышала ли она печальную песню, которую поет на закате редкий залетный гость горы — пестрый американский дрозд. Вопрос его был ей приятен — девушке хотелось, чтобы мужчина продолжал в том же духе, но вместо этого он пошел проторенной колеей и спросил:
— Девушка, мне кажется, мы уже с вами где-то встречались?
Она не удержалась и ответила ему грубостью. Отозвался он самым неожиданным образом:
— Разве вы не Джулия? Джулия Мардик?
Девушка остановилась как вкопанная. Он заинтриговал ее, и она уподобилась ослу, который неотступно шел за морковкой и тянул за собой тележку, груженную тайнами. Она сама себе тогда очень удивилась, просто поразилась силе желания, с которым ей захотелось обратить на себя внимание этого человека. От него исходило какое-то утонченное обаяние, но на дурацкие причуды не было и намека — мужчина был хорошо одет, и по возрасту он был значительно старше какого-нибудь прощелыги-студента, который после первого же поцелуя растрезвонил бы на всю округу о своей победе. Селвин Норрис превзошел ее ожидания — он не просто мог поддержать разговор, он мог его взять на себя целиком, ей оставалось только слушать. В первый же вечер она согласилась сесть в его роскошную «инфинити» в надежде, что он отвезет ее к себе, а если повезет, то в какое-нибудь кафе в центре. Но вопреки ожиданиям, он довез ее до дома, хотя она не давала ему свой адрес.
— Ничего не понимаю!
— Это я так даю понять, что положил на тебя глаз.
— Ты что, ходил за мной по пятам?
— Я никогда не позволю себе этим злоупотребить. Спи сегодня спокойно, Проныра. Пусть тебя ничто не тревожит. А впредь никогда не садись в машины к незнакомцам.
«Да, — думала она несколько месяцев спустя, — если, конечно, они не из "Ангелов ада". А в этом случае прыгай к ним в машину не раздумывая».
Ей не надо было ему давать свой номер телефона — он у него уже был.
«Почему он назвал меня Пронырой? И почему мне сразу понравилось, когда он так меня назвал?» Как будто, думала она, Селвин Норрис переименовал ее во время первой встречи, а потом постепенно сделал такой, чтобы она соответствовала этому его прозвищу.
В том месте, где тротуар поднимался над восемью полосами движения, для пешеходов был проложен подземный переход. Несмотря на то что он всегда был хорошо освещен и оборудован зеркалами, чтобы видеть, что происходит за углом, Джулии всегда казалось, что переход небезопасен для женщин, и она старалась им не пользоваться. Какая-то студентка вышла из перехода, а когда она к нему уже почти подошла, в него нырнула другая женщина. Она задавала себе дурацкие вопросы, почему они не боятся ходить этим переходом, и именно в этот момент проходившая по авеню Парк машина так резко затормозила у обочины, что ее чуть не занесло. Из нее — с той стороны, которая была ближе к тротуару, — одновременно вышли два дюжих мужика. Они с силой захлопнули дверцы, и машина на дикой скорости понеслась дальше под недовольные гудки других водителей. Джулия покосилась на двух вышедших из тачки амбалов: здоровенных, с раздутыми животами, патлатых, заросших нечесаными бородами. Если бы не зима, она вполне могла бы себе их представить верхом на мощных мотоциклах. Интересно, если когда-нибудь байкеры придут за ней, будут они записными щеголями или поддатыми жлобами, как эти двое? Стараясь не менять ритм ходьбы, она быстро прошла мимо.
В ней вдруг возникла уверенность, что эти-то двое за ней и пришли, — или она просто паникует, нервишки расшатались? Джулия глубоко вздохнула, резко остановилась и пристально посмотрела прямо на них, чтобы унять охвативший ее страх. По тротуару спокойно шли немногочисленные прохожие, по улице проезжали автомобили, она была у всех на виду, и логика подсказывала девушке, что она в безопасности. Мужики на нее не смотрели, они шли быстрым шагом, как будто направлялись к какой-то конкретной цели впереди. Она повернулась, чтобы продолжить путь, и успела сделать четыре широких шага до того, как они с ней поравнялись, но ее опять охватила безотчетная паника, и девушка снова обернулась. Теперь малый, на котором была бобровая куртка, распахнул ее, и у Джулии перехватило дыхание, потому что она ожидала увидеть его вздернутый половой член, но тут же поняла, что вместо этого он демонстрирует ей под нависшим брюхом заткнутый за пояс пистолет. Она взглянула ему в лицо. Мужик был безобразен — вся рожа в каких-то пятнах, маленькие поросячьи глазки слезились. Почти не шевеля губами, он сказал ей:
— Не рыпайся, сука, или я тебе задницу отстрелю.
Убедившись в том, что она видела его оружие и напугана до полусмерти, он запахнул свой бобровый куртяк.
— Пойдем, — скомандовал детина.
— Отстаньте от меня!
Как по команде они схватили ее под локти. Это случилось именно в тот момент, когда все трое оказались у входа в переход. Они ее плотно зажали и, чуть ли не приподнимая над землей, втащили в туннель.
— Что вам от меня надо? — прошептала Джулия так неуверенно и тихо, что еле расслышала собственный голос.
Ноги ее почти не касались ступенек, а как только они оказались внизу, один из байкеров прижал ее к стене, зажал ей лапой рот и негромко сказал:
— Не рыпайся, сука, и пасть не раскрывай.
Волна панического страха снова прошла по всему телу, она вдруг подумала, что все происходит случайно, что они просто так на нее наезжают, что у них вообще нет ничего общего с «Ангелами ада». В переходе было холодно, гулял ветер, ее могло сильно продуть, а державший ее подонок продолжал гнуть свое. Он говорил медленно, и она уже стала надеяться на то, что ее не собираются насиловать, она пришла в себя настолько, что малый убрал руку с ее лица. Джулия бросила взгляд в туннель перехода — никто не двигался в их направлении, но молодая женщина, спустившаяся туда чуть раньше, еще из него не вышла. Может быть, у нее еще был шанс? Позвать ее на помощь? Еще теплилась надежда на то, что может подоспеть помощь…
Байкер в бобровой куртке вынул пистолет, и снова Джулию окатила волна липкого ужаса, а другой опять закрыл ей рот рукой, а тот первый, у которого был пистолет, заговорил с ней так спокойно и мягко, что это напугало ее еще сильнее:
— Не дрейфь, все путем. Мы тебя обижать не будем, нам это без надобности. С тобой кое-кто из корешей потолковать хочет, а мы у них типа служба доставки, так что ты у нас вроде как поп-звезда получаешься.
Он говорил по-английски бегло и уверенно, но акцент все-таки чувствовался, ей стало ясно, что мужик был французом, а потому вероятность, что его послали «Ангелы», возрастала.
Джулия кивнула, дав ему знак, что поняла. Говорить она не могла.
— Сука, делай, что я скажу, самой так спокойней будет. Мы о тебе позаботимся. Ты должна это себе уяснить.
Она снова кивнула.
— Я тебе сейчас ствол к глазу приставлю, а ты погляди в дуло. Прямо туда и гляди. А пока будешь пялиться, слушай меня, сука, внимательно и не перебивай. Чтоб ты ни одного слова моего не пропустила, потому что повторять я не буду.
На этот раз байкер не спрашивал ее согласия, он поднял пистолет чуть выше ее головы, и девушке пришлось слегка ее задрать, чтобы смотреть в маленькое черное отверстие ствола. Она уставилась туда, говоря себе при этом, что не сойдет от этого с ума, потому что предполагала, что ее станут запугивать, и прекрасно понимала, что эти твари сознательно хотят напугать ее до смерти, хотят заставить ее представить себе, как из этой дырочки вылетит пуля и размажет ее мозги по стене, но вместо этого она видела только холодный металл. Джулия стала соображать, какого именно он цвета, потому что он не был ни серебристым, ни серым, ни металлическим, и тут она вдруг почувствовала, что успокаивается, на нее снизошло какое-то странное умиротворение, и ей показалось, что все обойдется.
— Ты пойдешь с нами. О том, чтоб свалить, даже не думай, ни орать, ни говорить не пытайся. Делать будешь, что тебе сказано. Держи себя, как будто все в норме, потому что так оно и есть. У нас все путем.
Потом он убрал пистолет от ее лица, заткнул его за пояс джинсов, запахнул бобровую куртку, и она снова смогла почти нормально дышать.
— Пошли, — сказал по-французски второй, будто приказ отдал. Он тоже говорил негромко, но от того, как он говорил, по коже бежали мурашки.
Они провели Джулию по переходу, звуки их шагов гулко отражались от стен неширокого коридора. Она смотрела на их высокие ботинки, которые производили так много шума; собственных ног она под собой не чувствовала и шагов своих не слышала, колени ее почти не сгибались, с ней было что-то не то, не умиротворение на нее снизошло, а что-то другое, состояние, какого раньше ей испытывать не доводилось. Оба эти мужика — это было единственное, что она знала наверняка и что целиком занимало ее сознание, — были обуты в ботинки, какие носят мотоциклисты.
Когда они вышли из перехода, Джулия остановилась на тротуаре, в глаза било солнце, байкеры встали рядом с ней по обе стороны. Они ждали кого-то, кто должен был сюда подъехать.
— Не вздумай трепыхаться, — снова предостерег ее тот, который говорил по-английски.
По нижней части парка проходит улица Дулут. Внезапно с нее на авеню Парк повернул микроавтобус, резко затормозил, задняя дверца отъехала вбок, и Джулию затолкали в машину. Она упала на грубую коричневатую подстилку, покрывавшую пол. В задней части автомобиля не было ни сидений, ни окон, и когда машина резко тронулась с места, девушку отбросило назад, и она руками ухватилась за эту подстилку, чтобы не ушибиться о стенку. Мужчина схватил ее за лодыжки и подвинул ее ноги, освобождая себе проход. Она полулежала на боку, тот малый — с заткнутым за пояс пистолетом, склонился над ней, и она снова испугалась, что он ее изобьет, изнасилует или убьет, но он сказал ей:
— Отвали отсюда свои кости.
Джулия Мардик как-то умудрилась встать на колени и снять с плеч рюкзачок. Эти движения, хоть какая-то активность помогли ей немного прийти в себя. Она была в шоке, но теперь к ней стало постепенно возвращаться самообладание. Ее колотило и подташнивало. В машине воняло как от бродячей кошки. Малый с пистолетом обыскал ее рюкзак, и она с благодарностью вспомнила о том, что Селвин Норрис предусмотрел все до мелочей.
На каждой из ее книг стояло имя Хитер Бантри. Два новых учебника были куплены специально, чтобы написать на них это имя. В одной он вычеркнул все имена старых ее обладателей, включая Джулию Мардик, и добавил имя Хитер Бантри. Еще в двух он просто вырвал страницы с ее настоящим именем и сказал ей, чтоб она вписала свое новое имя. Байкер добрался до ее портмоне. Как Норрису это удалось сделать, она не знала, но он дал ей новые карточки социального и медицинского страхования, студенческий билет с фотографией, водительское удостоверение, выданное в провинции Онтарио, кредитную карточку и какие-то ее работы — все на имя Хитер Бантри. Теперь она была рада, что Селвин не доверил ей самой прошерстить ее квартиру. Он ей объяснил, что «Ангелы» не будут слишком придирчиво обследовать жилье, скорее они ограничатся обычным осмотром. Для них это дело было привычным. Может быть, они уже роются в ее шмотках. Норрис нашел там кое-какие вещи с именем Джулии Мардик, в частности почтовую открытку, прикрепленную магнитиком к дверце холодильника. Если бы всплыло имя Джулии Мардик, ей нужно было сказать, что это ее бывшая соседка по квартире, которая уже оттуда съехала. А если бы встал вопрос о том, что там только одна спальня с одной кроватью, ей надо было неохотно признаться, что Джулия Мардик была ее любовницей.
— Им это понравится. Тогда им станет ясно, почему ты не такая, как все. Это объяснит им, почему по вечерам ты никуда не шляешься. И если вдруг кто-нибудь тебе позвонит — то есть Джулии Мардик, не надо будет голову ломать, кто это такая. В общем, это многое может упростить.
Перерыв ее вещи, похититель положил все на место.
— Студенточка, — пробурчал он.
— Я надеюсь, вы те, за кого я вас принимаю, — проговорила Джулия, радуясь, что наконец к ней вернулся голос. Он срывался от волнения, и сказала она это очень тихо, но так было даже лучше. Селвин предупредил ее заранее, что она может быть напугана, и объяснил ей, как использовать испуг в собственных интересах. «Лучше быть испуганной, чем нет. Напуганная, ты выглядишь менее подозрительно. «Ангелы» любят, когда их боятся. Пусть твой неподдельный страх им будет так же очевиден, как и твоя естественная вздорность».
Джулия устроилась поудобнее. Ей только велели не смотреть вперед — сквозь лобовое стекло, а повернуться назад, где окон не было вообще. Они продолжали петлять по улицам, а девушка тем временем прокручивала в голове ситуацию и готовилась к ожидавшему ее неминуемому допросу.
«Будь такой, какая ты есть. Есть только одна правильная линия поведения — тебе надо быть Хитер Бантри и точно знать, чего ты хочешь».
«Хорошо, Селвин. Я поняла».
На какой-то улице машина остановилась, и оба сопровождавших ее байкера из нее выскочили. Вместо них вошли мужчина и женщина, дверцу с силой задвинули, и они поехали дальше. Джулия как-то не была готова к женскому обществу. На ее новой спутнице — бледной и хилой — были черная кожаная куртка, джинсы и высокие ботинки, волосы вокруг ушей были выбриты, и складывалось впечатление, что она недоедает. Стройная и мрачная, смахивавшая на уличную девку, она даже не смотрела на Джулию, не проявляла к ней никакого интереса, пока мужчина, севший вместе с ней в машину, не дал ей знак заняться девушкой.
Она говорила с сильным акцентом, неуверенно, глотая слова.
— Я тебя буду обыскивать.
Джулия тут же перешла на французский:
— Давай, — сказала она, — вперед.
Эта новость ее слегка приободрила — раз они пригласили женщину ее обыскать, значит, ни один мужчина не будет касаться ее груди или раздвигать ягодицы, чтобы убедиться, что у нее нет ни оружия, ни микрофона. Байкерская шлюха делала свое дело тщательно, осматривая, ощупывая и оглаживая тело Джулии так, что та не знала, хихикать ей от щекотки или вмазать этой твари по роже. Один раз она даже так взвизгнула, что водитель отвлекся от дороги и бросил на нее недобрый взгляд. Джулия извинилась. После этого личный досмотр быстро завершился.
Машина снова подрулила к тротуару и остановилась. Женщина вышла, а вошли байкер с пистолетом и его кореш. Они поехали дальше, теперь в задней части фургона их было четверо, и Джулии подумалось, что она успешно прошла какую-то важную проверку. Все тело у нее слегка затекло и покалывало, как будто она проспала ночь на земле.
Водитель закурил, другие мужчины потянулись к нему, чтобы получить по сигарете из его пачки, предложили закурить и Джулии, но она отказалась. Салон машины наполнился едким дымом, и у нее сильно заслезились глаза. О таком испытании Селвин Норрис даже не упомянул.
— Думаю, что пока я здесь, в машине можно было бы не курить, — сказала она. Похитители мрачно переглянулись.
От этого высказывания ей слегка полегчало — к ней отчасти вернулся кураж и естественная разговорчивость. Если эти мужчины собираются иметь с ней дело в качестве Хитер Бантри, она должна что-то собой представлять, она должна быть умной и немного бесшабашной, как будто ей вроде как все по барабану, как будто она — эдакий бедовый, дерзкий сорванец, но вместе с тем ей надо быть сообразительной, умеющей держать себя в руках, воспитанной и образованной представительницей среднего класса. Поразмыслив, она решила, что вполне вживается в свою роль, — обратив внимание именно на нее, Селвин Норрис сделал правильный выбор. Эта мысль неожиданно подвела ее к первым циничным выводам. Сидя в этом прокуренном, вонявшем кошачьей мочой фургоне вместе с бандитами, она вдруг подумала о том, что Норрис остановил свой выбор на ней не потому, что она могла сыграть эту роль, а потому, что она подходила ему по каким-то другим, известным только ему параметрам. Ей сразу стало очень одиноко и горько, она почувствовала, что ее провели как последнюю дуру. А что, если его к ней внимание определялось не личными мотивами, а расчетами совсем иного характера? Неужели вся его забота, восхищение ею, то очарование, о котором он ей говорил, — все это просто игра, блеф? Как же сильно он ее иногда доставал! Он ведь предупреждал ее, что она может в нем усомниться, но ей все равно надо будет держаться, ей во что бы то ни стало нужно вжиться в образ Хитер Бантри и неукоснительно следовать той цели, которую она перед собой поставила, — восстановлению положения ее отца. Любой другой ее курс обречен на провал. «Так тому и быть! — в сердцах сказала она себе, чтобы хоть как-то унять собственные страхи. — Я — Хитер Бантри. Я — Хитер Бантри. Теперь я сама по себе. Мне никто не поможет. Теперь ты доволен, Селвин? Я — Хитер Бантри!»
Она сползла пониже, чтобы хоть немного рассеялись клубы густого дыма, зависшие под крышей фургона. Из ее нового положения через ветровое стекло были видны крыши двухэтажных домиков, большие жилые здания и даже полоски неба. Глянцевая синева небес чем-то манила, завлекала ее, как узника в темнице, искушала близостью иного мира. Джулия сосредоточила все свое внимание на небе, пытаясь по теням примерно определить угол наклона солнца и направление, в котором они двигались.
Шофер всегда тормозил резко, плавно ездить он, наверное, вообще не умел, и Джулию постоянно бросало вперед, когда машина должна была остановиться на рыхлом снегу. Малый с пистолетом, которого, как ей показалось, к ней приставили, потому что он неплохо говорил по-английски, опять приказал ей отвернуться от окна:
— Снова будешь в окно пялиться — задницу прострелю. Они затормозили. Один из ее конвоиров вышел из машины, и вместо него зашли двое других мужчин. В одном из них она узнала Макса Гиттериджа.
Он расположился с удобствами, облокотившись на спинку кресла водителя.
— Вот мы и встретились снова.
Джулия спросила:
— Можно мне теперь смотреть вперед?
— Можешь повернуться, — позволил Гиттеридж. — Я прочитал про твоего отца, как ты меня просила. Я провел свое расследование: у него был нервный срыв.
— Правильно, — ответила девушка.
— Мне бы не хотелось тебя обижать, но все-таки я тебе задам один вопрос: у него совсем крыша поехала или что? — Гиттеридж говорил по-английски.
Она попыталась сесть как он — спиной к задней дверце машины.
— Нет, с крышей у него все в порядке, он нормальный. Но для него очень важно, как с ним обращаются. Папа — человек чувствительный, с ним нужно обращаться бережно. Если его бросить в багажник такой тачки и заставить глядеть в дырку ствола, — я, конечно, совсем не думаю, что здесь кто-нибудь посмеет такое сделать, — но если что-нибудь в этом роде с ним случится, тогда да, тогда он снова может стать как блаженный.
— А что с ним происходит, когда он таким становится? — спросил ее второй, который только что сел в машину.
На нем было кашемировое пальто с расстегнутыми сверху пуговицами, под которым был виден элегантный бежевый костюм. Джулия решила, что он был одним из тех лощеных байкеров, о которых ей говорил Селвин. На пальцах у него поблескивали четыре перстня. Кожа у него была будто чешуйчатая, темные глаза смотрели пристально и цепко, черные волосы были зачесаны назад и набриолинены. На первый взгляд ему было около тридцати, может быть, чуть больше.
— Иногда он катается в метро.
— Ну и что?
— Беда в том, что он из него не выходит. Он садится и ездит по кругу, пока его кто-нибудь не выведет из поезда. Бывает, что, когда папа не в себе, он просто сидит в своем кресле, и если его попросить что-нибудь сделать, он очень возбуждается и начинает к чему-то готовиться. Потом встает, проходит через комнату и усаживается в другое кресло. А если снова начать его уговаривать, он опять заводится, как будто первого раза вовсе не было, и пересаживается в другое кресло. Если оставить его одного, он просто будет сидеть себе неподвижно в кресле. И если, например, папа не может выключить свет, его тоже заносит, точнее говоря, зацикливает. Он как будто петляет и петляет кругами в космическом пространстве.
— То есть он ведет себя вроде как лунатик, — высказал предположение Гиттеридж.
— И мы должны о таком малом позаботиться? — спросил второй мужчина.
Он не отрывал от девушки тяжелого, пытливого взгляда. Одежда его была самой шикарной, какую ей доводилось видеть на мужчине, но он казался Джулии каким-то странным — не то инопланетянином, не то сомнамбулой, не то еще кем-то не от мира сего.
От вопроса, который он затронул, могла зависеть судьба всей операции. Селвин Норрис прочно вбил это ей в голову. Ей необходимо было изобразить Карла Бантри как чокнутого банкира, который был слишком не в себе, чтобы его вновь официально допустили к ответственной работе, но при этом оставался человеком, на которого действуют доводы разума, чьи знания и талант остались незатронутыми болезнью и могли стать источником финансового успеха любой организации.
В этом вопросе ее позиция должна была быть не просто сильной, она должна была быть абсолютно категоричной.
— Мой отец не нуждается в благотворительности, — сказала она, пристально глядя этому типу прямо в глаза. Выдержав его взгляд, она своим тоном и всем своим поведением выразила убежденность в собственной правоте. — И я тоже ни в чьих подачках не нуждаюсь. Мой отец талантлив и на многое способен. В любом банке он может работать не хуже других, а если говорить о международных финансовых и валютных операциях, он один из лучших. Я это знаю потому, что в былые времена за советом к нему обращались крупнейшие в мире финансовые компании. К нему даже целые страны обращались. Он классно знает свое дело, и болезнь ему здесь не помеха. Да, он легко уязвим, и мне нужно о нем заботиться. Если вы решите на него надавить или попробуете его прижать, у вас все равно ничего не получится. Он просто в очередной раз слетит с катушек. Но эти чертовы банки его надули и не собираются брать обратно на работу, они ни за что не признают свою ошибку. А если кому-то нужен эксперт в области финансов, если кому-то надо переводить деньги или если кто-то хочет знать, как деньги работают на международном уровне, у них не будет лучшей возможности, чем нанять моего отца.
— Но ведь он псих, Хитер, — напомнил ей Гиттеридж. — Кто же, по-твоему, захочет брать его на работу?
Ей не хотелось в этой компании изображать из себя крутую девицу. Она была дочерью банкира, которая вела переговоры о самых лучших для ее отца условиях в том мире, в котором она жила.
— Когда-нибудь моему отцу дадут работу те, кому будет наплевать на то, что он жил в туннеле. Они будут в нем видеть только эксперта в области финансов, который поднимался по служебной лестнице гораздо быстрее других. Отца наймет кто-нибудь, кто уяснит себе, что жизнь оставила ему совсем небольшой выбор, а потому он будет хранить верность тому, кто даст ему этот шанс.
— И ему не важно, кто даст такой шанс? — спросил ее мужчина в роскошном бежевом костюме. Хотя сложенные на коленях ухоженные руки носили явные следы недавнего маникюра, черты его лица были грубыми, как будто топором вырубленными, на скулах было полно следов от прыщей, и от всего его облика неуловимо веяло угрозой.
— Это не имеет для него никакого значения.
Мужчины обменялись многозначительными взглядами. Их реакция на ее слова была явно благоприятной. Она не пыталась втянуть их в разговоры, которые были бы им не по вкусу, не требовала от них никаких обещаний. «Неплохое начало, чтобы завязать отношения», — подумала Джулия Мардик.
— Предположим, кто-то даст ему работу, — высказал предположение Гиттеридж. — Что будет, если у него снова крыша поедет?
— Я буду рядом и всегда смогу за папой присмотреть, решить все вопросы. Я смогу его защитить от всего, с чем он сам не сможет справиться. Кроме того, сейчас его состояние уже гораздо лучше, чем было раньше, — он почти вылечился. Что было, осталось в прошлом. А моя работа будет состоять в том, чтобы обеспечивать ему все необходимые условия. Я знаю, как приводить его в чувство, когда его зацикливает, я просто успокаивающе на него действую. Если он сойдет с рельсов, очень скоро я его верну в колею. Для меня это пара пустяков.
— Ладно, поехали знакомиться с твоим папашей, — предложил Гиттеридж.
— Подождите, — встрепенулась Джулия, — не гоните коней.
— У тебя какие-то проблемы?
— Конечно! Мы еще ни о чем не договорились. Я не собираюсь знакомить вас с отцом, пока мы не достигнем взаимопонимания.
Гиттеридж усмехнулся. Ей эта усмешка не понравилась. В принципе, он был достаточно приятным мужчиной, но признаки постоянного общения с подонками общества проявлялись в нем именно тогда, когда он улыбался, и улыбка его была неестественной.
— Так, мисс Бантри, дела у нас не пойдут. Вы познакомите нас с вашим отцом прямо сейчас, и больше этот вопрос не обсуждается.
— Ни за что.
— Я не собираюсь больше говорить на эту тему.
— Я тоже. Я знаю, где он живет, а вы — нет. Если отец в нормальном состоянии, с ним все в порядке, но он легко может впасть в оторопь, если к нему нагрянут ваши дружки. Сначала скажите, собираетесь вы его нанимать или нет. Сделайте мне ваше предложение. Если его условия будут для папы приемлемы, я вас с ним познакомлю.
Гиттеридж снова усмехнулся, отчего его лицо неприятно заострилось.
— Знаете, мисс Бантри, если бы я был адвокатом у «Ангелов ада» или мафии — хотя, конечно, это чистой воды фантазия, — я бы никогда не стал вмешиваться в грязные делишки своих клиентов. Так вот, если бы я был таким адвокатом и оказался в ситуации, когда решить вопрос можно было бы только с помощью грязных методов, я бы попросил водителя остановить машину на следующем перекрестке и вышел бы из нее. А вы бы в ней остались. Так как нам теперь поступить — вы хотите, чтобы я вышел на следующем перекрестке? — Он поднял руку, как будто собирался подать кому-то сигнал.
— Ладно, ладно, ваша взяла. Я отвезу вас к папе. Но только вы его не обижайте. Он не переносит никакого нажима.
— Что это значит? — спросил мужчина в бежевом костюме.
— Не огорчайте его, — пояснила Джулия.
Гиттеридж сказал:
— Мисс Бантри, я адвокат, а не громила. Ко мне обратились с просьбой встретиться с потенциальным клиентом, и я ее принял. А после визита мы с вами обо всем поговорим.
— Вы обещаете мне, что не причините отцу никакого вреда?
— Я ничего вам не обещаю. Мы просто встретимся с ним, вот и все. А теперь скажите мне, где он живет.
Джулия дала адрес. Гиттеридж открыл дверцу, наклонился и вышел из машины.
— Встретимся на месте, — сказал он.
Байкер в щеголеватом прикиде вышел за ним следом. Фургон резко тронулся с места, и Джулию снова отбросило назад.
Джулия вошла в обветшавший жилой дом и направилась к домофону, но мужчина в кашемировом пальто и роскошном костюме остановил ее и спросил:
— Какой номер квартиры?
Видимо, он опасался, что она подаст какой-то кодовый сигнал. Он нажал кнопку и довольно долго держал ее. Джулия про себя усмехнулась — она не смогла бы лучше дать знать об их приезде. В ответ раздался щелчок, и они прошли вторые двери.
— Куда? — спросил Гиттеридж.
— Последний этаж.
— Только после вас.
Все четверо следовали за девушкой. Гиттеридж и малый в дорогом костюме легко шли с ней в ногу. Оба похитивших ее байкера слегка отстали — подниматься по лестнице им было трудновато.
Уже на втором этаже она дрожала от нервного возбуждения. «Пожалуйста, пожалуйста, Господи, сделай все как надо… Прошу тебя, Господи, ну, пожалуйста, я на все ради этого готова».
Она подвела их к двери. Хлыщ в костюме негромко постучал в деревянную дверь костяшками пальцев. Ей вдруг захотелось потрогать лацканы его пиджака, чтобы понять, из какого он сшит материала.
Ждали они недолго, вскоре послышались шаркающие шаги, шорох в районе дверного глазка, и из квартиры донесся голос:
— Кто там?
— Пап, это я, — прощебетала Джулия.
В висках у нее бил набат, ее бросало в жар, но голос, как ни странно, прозвучал естественно и убедительно.
Сначала послышался звук открываемой цепочки, потом гулко щелкнул засов. Бандит в крутом прикиде подошел к самой двери с таким видом, будто был в доме хозяином, запыхавшийся жирный байкер встал рядом с ним.
— Не забудьте, — предупредила их Джулия, — что с ним надо вести себя вежливо. Его легко обидеть.
Дверь распахнулась. Перед ними стоял свихнувшийся, гениальный, легкоранимый отец Хитер Бантри в заношенном домашнем халате и пижаме, которая была на три размера больше, чем нужно. Небритый Банкир с нечесаными патлами выглядел так, как будто его поднять — подняли, а разбудить забыли. Он слабо улыбнулся Джулии и мужчинам.
— Я встал с рассветом, — вяло произнес он, — и все утреннего поезда дожидаюсь. Чайку хотите?
— Да, папочка, это было бы здорово.
— Тогда проходите.
Гиттеридж протянул ей шляпу. Байкеры осматривали комнаты, проверяли окна. Она взяла у них и пальто, чтобы повесить в шкафу рядом со своей курткой. Двое жирных парней куртки снимать не стали, они вернулись в коридор, явно собираясь охранять входную дверь — снаружи и внутри, и Джулия была рада, что избавится наконец от исходивших от них вони и угрозы.
Вместе с Гиттериджем и щеголеватым бандитом они прошли по коридору, их шаги в узком пространстве отдавались от стен. На кухне малый в дорогом костюме закурил сигарету.
— Я не пью чай, — заявил он.
— Чашечку хорошего чая, — настаивал Банкир.
Он суетился, в его манерах было что-то причудливое, плавно-старушечье, нарушаемое внезапными бессознательными резкими жестами. Он был ниже ростом, чем студентка, выдававшая себя за его дочь. Под его правым глазом белел квадратный шрам.
— Что может быть лучше чашечки чая в разгар дня? Секрет заключается в том, — сказал он, — что сначала надо подогреть чайничек.
— Об этом все знают, папуля, — Джулия выражала явное нетерпение, как ребенок, которому надоели родительские нотации.
— Секрет раскрыт? Ну, ничего не поделаешь, так тому и быть.
Чокнутый финансовый гений колдовал над чашками, блюдцами и кипевшим чайником. Он почти не обращал внимания на присутствие мужчин, потом повернулся к ним лицом, вытер руки о халат, улыбнулся им своей странноватой отсутствующей улыбкой и протянул руку.
— Кто твои друзья, дорогая? Профессора из университета?
Гиттеридж неохотно пожал руку Банкира.
— Господин Бантри, — сказал Гиттеридж, — я читал о вас. Хорошо, что вы перебрались сюда из туннеля.
— Это, папа, деловые люди. Их интересуют твои профессиональные услуги.
— Ну, что мне сказать? Я сейчас не в лучшем виде. Если бы она меня предупредила, что вы собираетесь прийти, я смог бы вас принять должным образом. Костюм бы надел, галстук повязал, хотя ни того, ни другого у меня теперь нет. Я бы приготовил вам по чашечке хорошего чая…
— Пап, у нас найдется четыре чашечки?
— Четыре чашки? Да. Четыре чашки. Четыре.
— Я не хочу никакого чая, — сказал хлыщ в костюме.
— О Господи, — взволнованно проговорил Банкир.
— Не огорчайте его.
— Я только хотел сказать…
— Как вас зовут? — спросил Карл Бантри.
«Молодец, — подумала Джулия. — Нужна информация. А я забыла».
— Это Жан-Ги, — представил его Гиттеридж.
Бандит прошел в угол кухни и там покрутил указательным пальцем у виска. Гиттеридж в ответ кивнул. Им уже было ясно, что Банкир не в себе. Теперь предстояло убедить гостей в том, что соображает он отлично.
— Папа, эти господа хотят предложить тебе работу. Им нужен специалист по банковским операциям. Кто-нибудь, у кого есть опыт в области международных финансов.
— Так это я и есть! — воскликнул Карл Бантри.
— Эта работа прямо для тебя создана.
— Видите ли, — вмешался Гиттеридж, — судить об этом будем мы.
— Это еще вопрос, — возразил Карл Бантри, причем теперь голос его звучал серьезно и вполне нормально. — А теперь, скажите мне, кто хочет с молоком? Кто предпочитает сахар?
— Мы впустую тратим время с этим чудаком, — тихо сказал Жан-Ги. — Он же просто шизанутый.
Джулия попросила дать ее отцу шанс, не подозревая, что именно это Гиттеридж и собирается сделать.
— Что вы имеете в виду, уважаемый? О каком вопросе вы говорите?
Карл Бантри в задумчивости слегка поглаживал бороду. Джулия молила Бога, чтоб он понял, что настал его час, времени на всякую ерунду уже не оставалось. Мужчины были готовы в любой момент встать и уйти — она очень сомневалась, что к числу их достоинств относится терпение.
— Чашечка чая, — тихо и монотонно повторял Карл Бантри, пристально глядя в пол. Джулии выть хотелось. — Чашечка чая. Чашечка чая в морозный зимний день. Чай. Я встал на рассвете. Ждал утреннего поезда.
И вдруг до нее дошло. Джулия подошла к своему мнимому отцу, нежно его обняла и мягко коснулась его лба.
— Папуля, — ласково произнесла она.
Он давал ей возможность показать гостям, насколько она ему необходима. Мужчины внимательно следили за происходящим.
— Чай, — сказал Карл Бантри. — Да, чаек.
— Папочка, ты сказал этому человеку, что если он будет судить о твоих способностях в области международных финансов, возникнет какой-то вопрос. Почему ты так сказал?
Он будто очнулся от какого-то особого состояния ума, которое его завораживало.
— Чушь какая! — крикнул он так громко, что Джулия отпрянула, но тут же снова подошла к нему и встала рядом. — Я знаю все тонкости этого дела. У меня в руках все необходимые связи. Я знаю все преимущества работы с крупными корпорациями, все уловки арбитражных судов, все доводы при обсуждении лучших условий конвертирования валют и перевода крупных средств. Я знаю, как заставить деньги работать, куда их инвестировать, какими путями их лучше переводить… Кто может дать оценку моим знаниям, моему опыту? — Он взглянул прямо в глаза Гиттериджу перед тем, как сам ответил на поставленные вопросы. — Какой-то болван, который, должно быть, думает, что, купив машину, хорошо вложил деньги.
Бантри продолжал смотреть на адвоката, Гиттеридж не отводил взгляда, пытливо выискивая на лице собеседника признаки сумасшествия. Взгляд Бантри, казалось, застыл на Гиттеридже, вынуждая его что-то ответить.
— У моих компаньонов, как и моих клиентов, есть определенные финансовые проблемы и потребности.
— Да, понятно, — ответил Бантри.
— Они люди особые, достаточно щепетильные.
— Конечно.
— Мы бы хотели убедиться в том, что вы можете оказывать нам те услуги, в которых мы нуждаемся.
— Убедительно вас об этом прошу, я с удовольствием вам окажу такую бесплатную услугу.
Джулии пришлось снять с конфорки выкипавший чайник. В нынешнем состоянии ума Карл Бантри совершенно забыл о своем чае.
— Простите, не понял.
— Поставьте передо мной проблему. Я дам вам ее решение.
Гиттеридж развел руками.
— Так сразу это сделать непросто…
— Проблема, естественно, должна быть чисто гипотетической.
— Ну что ж…
— Давайте, перейдем к делу.
Гиттеридж ухмыльнулся и слегка изменил позу.
— Хорошо. Дайте мне подумать. Предположим — чисто гипотетически, — что у одного из моих клиентов есть, скажем, десять миллионов, долларов и этот клиент — гипотетически — не хочет ничего заявлять о том, откуда у него эта сумма. Он, конечно, получил деньги совершенно легальным путем, но, допустим, данный клиент хотел бы, чтобы информация об их происхождении оставалась конфиденциальной. В какой стране ему лучше депонировать эти средства, если клиент намерен сделать краткосрочный вклад? Что бы вы предложили — Багамы, Каймановы острова или Швейцарию?
— Я бы не стал предлагать вашему клиенту ни одно из этих мест.
— Что, простите? Какое же тогда вы ему предложите решение?
— Ха! Значит, вы поняли, что уже сама постановка вашего вопроса была неверной. Теперь вы просите меня о втором одолжении. Так и быть, сегодня у вас счастливый день, я буду к вам великодушен. Деньги надо переводить в Польшу.
Адвокат уставился на человека, который, несмотря на свое убогое одеяние, выглядел теперь как пророк, вещающий истину в последней инстанции.
— В Польшу?
— Теперь, полагаю, вы ждете от меня разъяснений.
— Да, это было бы любопытно.
— Где депонировать деньги, особой роли не играет. Наймите любого идиота, и он откроет вашему клиенту номерные счета. Определенную проблему представляет перевод средств в те места, которые вы упомянули, но ее можно легко решить. Обычно деньги привозят в чемоданчиках. Миллион долларов двадцатидолларовыми купюрами весит двести пятьдесят килограммов. В этом и заключается проблема. Зарегистрируйте оффшорную компанию с польским названием и откройте для нее банковский счет, переведите на него средства через несколько подставных счетов, открытых на номерные компании, причем на каждый из них следует переводить небольшие суммы, скажем по полмиллиона раз в два месяца. Потом, когда все эти средства соберутся на польском счете, закройте все счета номерных компаний. После этого переведите их обычным банковским переводом в Польшу на развитие там какого-нибудь проекта. Пока вы будете этим заниматься, вложитесь по минимуму в какие-нибудь польские предприятия. На этом вы сможете немного потерять или немного выгадать. Принципиального значения это не имеет. Теперь будет самое время снимать деньги — у них будет страна происхождения, ни у одного банка не возникнет подозрений о крупных суммах, поступающих из восточного блока. Эти деньги уже ни от кого не надо прятать, ни перед кем за них не надо отчитываться, они пахнут типографской краской, хрустят, они совершенно чисты, они безупречны, как говорят преступники, эти деньги теперь отмыты. Конечно, и здесь могут быть определенные осложнения, но не рассчитываете же вы, что я сразу выложу вам все мои маленькие секреты! Я и так сделал вам достаточно одолжений за один день.
В комнате воцарилось молчание, мужчины как завороженные смотрели на Карла Бантри. Джулия внимательно следила за реакцией Гиттериджа. Он казался невозмутимым, хотя в самом его молчании чувствовалось уважение.
— Насколько такая комбинация будет безопасна для денег моего клиента? — наконец спросил он.
— Если вашего клиента в первую очередь интересует безопасность, я бы взял на себя смелость предложить ему Королевский банк Канады. Срочные вклады. Если же вашего клиента интересует ограниченный риск на капитал с периодическими крупными дивидендами, которые существенно перекроют небольшие временные потери, предложите ему вложить деньги туда, куда меня возьмут на работу.
— Папочка, — тихо спросила Джулия, — хочешь чайку? — Она поставила перед ним полную чашку.
— Чашечка чая, — покорно сказал Карл Бантри, снова погружаясь в свое привычное состояние. — Чашечка чая. В зимний день чашечка чая. — Он как будто обращался к чашке, которую держал в руке, но не пил из нее. — Почему я так рано сегодня поднялся?
— Папа, — пыталась приободрить его Джулия, — пей чай.
Он хлебал свой чай, совершенно забыв предложить его гостям. Карл Бантри даже не смотрел в сторону Джулии, которая провожала посетителей к выходу.
— Если вам потребуется помощь отца, он сам обсудит с вами условия контракта. Но нам в любом случае нужен будет задаток, чтобы нормально его одеть, привести в порядок и все такое. Он может оборудовать все для работы прямо здесь, но нам нужны будут телефоны и дополнительные линии, компьютер, модем, факс, принтер и так далее и тому подобное. Записей на бумаге он хранить не будет, и вы сами понимаете, что он никогда не сможет выступать в роли свидетеля. В этом отношении вам нечего опасаться.
Жан-Ги прервал ее:
— А кто вам сказал, что он нам нужен?
— Вы сами, потому что согласились сюда прийти. И адвоката вашего с собой пригласили.
Разыгранный ими спектакль прошел просто отменно. Она очень надеялась, что ее возбуждение и радость были не очень заметны.
— Будем на связи, мисс Бантри, — сказал ей на прощание Гиттеридж. Он открыл стенной шкаф, куда девушка повесила их пальто. — У нас есть ваш номер телефона.
— Отлично.
Мужчины взяли одежду и вышли на лестницу. Слегка им кивнув, Джулия закрыла дверь и быстро прошла на кухню отпраздновать это событие. Она почти вбежала в дверь и даже ухватилась за стенной шкаф, чтобы остановиться. На кухне Банкир плотно прижимал указательный палец к губам, всем своим обликом предупреждая о том, что им надо соблюдать предельную осторожность. Перед тем как заговорить, Джулия должна была успокоиться. Потом он ей кивком предложил подойти к нему поближе. Она посмотрела, куда он указывал глазами, и увидела что-то напоминавшее прослушивающее устройство, укрепленное под столешницей высокого кухонного стола.
Семейство Бантри чуть расслабилось, и дочь крепко обняла отца.
— Мне кажется, папуля, они дадут тебе работу. Ты, пап, отлично им все растолковал. Я знала, что ты с этим справишься! Если у них есть хоть какие-то мозги, они обязательно возьмут тебя на работу.
— Это было бы неплохо, моя дорогая. Хочешь чашечку чая?
— Да, папочка, да! Мне очень хочется выпить чайку!
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
ЧЕТВЕРГ, 13 ЯНВАРЯ
С северной стороны горы в богатом франкоговорящем районе Отремонт Эмиль Санк-Марс сидел вместе с Биллом Мэтерзом в ничем не примечательной машине, припаркованной неподалеку от дома Каплонского. Дом вознесся высоко над тротуаром — здание было узким, одной стеной оно примыкало в другому строению, к его входной двери вели широкие крутые цементные ступени. Хотя весь дом уже вполне можно было бы привести в порядок — прежде всего покрасить, элегантное здание из кирпича, камня и потемневшего от времени красного дерева с окнами в свинцовой оправе свидетельствовало о том, что хозяин его должен быть человеком весьма состоятельным.
— Ничего себе хоромы, — заметил Мэтерз.
— Шик за бандитский счет.
В тот день они говорили по-английски, будто решив перейти на язык того, за кем следили.
— Бандиты и мне работу обеспечивают, — не стал спорить Мэтерз.
Санк-Марс ясно дал понять, что только он определит время визита к Каплонскому. За углом в служебной машине он оставил двух полицейских, одним из которых был Ален Дегир — осиротевший напарник Лапьера. Мэтерз сидел на переднем сиденье и пытался размышлять вслух.
— Дети у него сейчас в школе. Жена — если ей хватает мозгов — поехала к любовнику. Мы знаем, что он в доме, мы знаем, что он там один. Мне кажется, теперь самый подходящий момент.
— А где его адвокат?
— Какая разница? Каплонский все равно позвонит ему, как только придет в себя. А когда поговорит с ним, толку от него будет как от козла молока.
— Как знать, — возразил Санк-Марс. — Порой бывает нелегко ничего не говорить.
Машину сквозь лобовое стекло заливало солнце, и они пригрелись.
Зазвонил сотовый телефон. Санк-Марс вынул его из кармана, включил и назвал свое имя. Больше он не произнес ни слова. Потом отключил его и улыбнулся Мэтерзу.
— Ну, все, Билл, порядок, — сказал он напарнику с наигранным удивлением. — Адвокат Каплонского только что вошел в суд. Гиттеридж сегодня занят в процессе — с судьей и присяжными, все чин чинарем. До него теперь несколько часов нельзя будет дозвониться.
Мэтерз закашлялся, покачал головой и распрямил спину.
— Эмиль, мы не можем сейчас говорить с Каплонским. Он же под следствием. И вы это знаете.
Вместо ответа Санк-Марс только слегка пожал плечами, связался по рации с Дегиром и велел ему действовать. Они с Мэтерзом вышли из машины и не торопясь пошли по улице.
— Если я не ошибаюсь, он подозревается в краже автомобилей и присвоении краденого имущества, — заметил Санк-Марс. — По крайней мере, мне известно только об этом. Теперь я собираюсь его арестовать по подозрению в убийстве. А это уже совсем другая статья. По этому делу следствие открыто не было.
— Это чистой воды юридическая казуистика.
— Очень жаль, что его адвокат сегодня занят в суде. Гиттеридж вполне мог бы эту ситуацию распутать, разъяснить нам, что к чему. Может быть, ты вместо него хочешь предложить свои услуги?
— Он не будет с нами разговаривать, Эмиль.
— В участке? Никогда. Каплонский слишком дорожит своей жизнью. Но до управления отсюда неблизко. Кто знает, может быть, он разоткровенничается с нами по дороге? Ненавязчивый разговор по душам, Билл, говорят, иногда идет людям на пользу.
Санк-Марс остановился у самой лестницы и бросил взгляд вверх. На склоне перед домом был разбит небольшой садик. На детской площадке по другую сторону улицы ребятня каталась на попках с горки, разрыхляя недавно выпавший снежок.
— Если честно, Эмиль, не думаю, что ему удастся пришить убийство. Разве что соучастие. Наверняка он может проходить как свидетель. Но убийство? Никогда.
— Я вовсе не уверен, что это сделал именно Каплонский. Но я же не собираюсь ему об этом говорить. Иди за мной, Билл.
— После дождичка в четверг хорошо бы нам узнать, что от будущего ждать.
Санк-Марс расплылся в улыбке.
— Все просто, Вильям, как дважды два. Лапьер этого малого слегка потрепал, маникюр ему подправил, прическу уложил. А я его тальком посыпать не собираюсь. Мне хочется посмотреть, как у него все свербить станет. Я хочу, чтобы Каплонскому просто не терпелось себе всю рожу в кровь расчесать.
Полицейская машина затормозила у самых ступенек дома Каплонского, въехав одним передним колесом на тротуар и чуть не задев пожарный кран. Дегир и второй полицейский вышли, и все четверо на утреннем солнышке стали не торопясь подниматься по лестнице к входной двери. Проблесковые маячки на крыше машины ритмично вращались, отражаясь от кирпичной стены. Дегир выглядел расстроенным и немного растерянным. Главный соперник его напарника выбрал именно его для этой операции, и это его явно беспокоило. Он будто терялся в смятенных мыслях. Поднявшись на пару ступенек, Санк-Марс сделал ему и второму полицейскому знак, чтобы они немного потоптали около дома снег, не забывая держать в поле зрения и задний выход, пока сам он вместе с Мэтерзом будет заниматься подозреваемым.
— Что здесь делает Дегир? — тихо спросил его Мэтерз.
— Ничего особенного, я его просто так пригласил.
— Вы думаете, я вам поверю?
Санк-Марс сделал неопределенный жест подбородком.
— Это проверка.
— Вы, Эмиль, нас всех проверяете, да?
Санк-Марс вынул револьвер из кобуры, переложил его в карман, а другой рукой нажал кнопку звонка.
— К востоку от Олдгейт, — сказал он напарнику.
— К востоку, к западу, к северу, к югу — мне все едино. Я все равно не знаю, о чем вы говорите.
Правда, Мэтерз уже достаточно хорошо был знаком со своим напарником, чтобы вынуть пистолет и нацепить на пояс полицейский жетон;
— Я все собирался тебя спросить, Билл, какие у вас с женой планы на выходные?
Мэтерз пожал плечами.
— Нет у нас никаких планов. А что?
— Тогда приезжайте в субботу к нам на ферму. Вместе поужинаем.
В доме хлопнула дверь.
— Вы шутите.
— Даже не думаю. И жены наши могли бы познакомиться. Я бы тебе наше хозяйство показал.
Каплонский открыл входную дверь. На нем был купальный халат, изо рта торчала сигара. Он взял ее в руку, на лице его заиграла презрительная ухмылка.
— В чем дело?
Санк-Марс пропустил вопрос мимо ушей и обратился к напарнику:
— Так как ты относишься к моему предложению?
Мэтерз не задумываясь ответил:
— Конечно. Спасибо. Буду ждать с нетерпением.
— Где-то в районе семи?
— Отлично.
До него никак не доходило, почему начальник так себя ведет. Санк-Марс от него отвернулся и обратился к стоявшему в дверях человеку:
— Господин Вальтер Каплонский?
— Вы же знаете меня, сыщик.
— Полиция.
— И я вас, топтунов, хорошо знаю. Ордер есть?
— Сэр, мы здесь находимся, чтобы арестовать вас по подозрению в убийстве Акопа Артиняна.
Каплонский резко побледнел.
— Мы можем войти?
— Зачем?
— Чтобы дать вам возможность переодеться, — объяснил Санк-Марс. — В противном случае мы будем вынуждены отвести вас в машину в том, что на вас.
Бросив растерянный взгляд на свои голые ноги, Каплонский в ярости выдавил из себя:
— Вы просто твари…
— Спасибо за приглашение.
Оба полицейских последовали за Каплонским в дом. Они не сделали и десяти шагов, как хозяин подошел к телефону и снял трубку. Санк-Марс быстро с ним поравнялся и нажал на рычаг.
— Никаких звонков, — сказал он хозяину.
— Эй! Я имею право на звонок своему стряпчему!
— Конечно, имеете, — Санк-Марс отнял у него трубку. — Но он сейчас в суде, я вам просто экономлю время. Позвоните ему из участка.
— Ну и свинья, — пробурчал Каплонский.
— Выньте изо рта вашу сигару, сэр.
Окончательно выйдя из себя, Каплонский предложил Санк-Марсу вступить в половую связь со свиньей или козой.
— Всему свое время, — ответил блюститель порядка, — пока что я должен вас арестовать. Выньте эту чертову сигару немедленно изо рта.
Каплонский взглянул на Мэтерза, который широко ему улыбнулся, демонстрируя висевший на поясе пистолет. В последний раз презрительно затянувшись, арестованный загасил сигару в пепельнице, стоявшей на телефонном столике, и пристально посмотрел на Санк-Марса.
— Даже не думайте об этом.
Несмотря на растерянность, Каплонский, казалось, пытался решить какой-то очень для него важный вопрос. Он, видимо, тщательно перебрал в уме все имеющиеся в его распоряжении возможности и в итоге решил не выпускать дым в лицо детектива.
— Где ваша одежда? — спросил Мэтерз.
— Ну вы и свиньи.
— Где она? — повторил свой вопрос полицейский, сунув ему в нос полицейский жетон.
— Наверху.
— Ну что ж, пойдем наверх.
Когда они поднимались по лестнице, Мэтерз вытер свой жетон о халат Каплонского.
Окиндер Бойл спал у себя дома в привычном бедламе, когда громкий стук в дверь прозвучал у него в голове пистолетным выстрелом.
— Кто там? Какого черта вам надо?
Ему ответил молодой женский голос:
— Я ищу господина Бойла.
— Вы можете подождать? Я не в форме.
— Это очень важно. Мне необходимо переговорить с господином Бойлом.
После того как он свесил обе ноги с матраса на пол, голова у него закружилась как сбесившийся гироскоп. Бойл спросонья поднялся и завязал пояс халата, в котором спал.
— Вы кто — судебный исполнитель и пришли за квартплатой? Или я налоги вовремя не заплатил? Не оплатил какие-то счета? Может быть, вы из какой-то другой конторы?
Последовало озадачившее его молчание, как будто посетителю нужно было время, чтобы определиться с ответом.
— Ни то, ни другое, ни третье. Я должна срочно с вами поговорить, господин Бойл. Для меня не имеет значения, случится это прямо теперь или через пять минут.
Срочно… Теперь потребность разговора с ним была уже не важной, а срочной. Бойл в спешке переоделся и как мог пригладил взъерошенные волосы. Уже было решив впустить гостью, Бойл подумал, что вовсе не лишним было бы почистить зубы и прополоскать рот, а заодно и промочить глотку, которая после вчерашнего перепоя пересохла как пустыня Сахара.
Он бросил на себя взгляд в зеркало. «Жизнь трудна, а потом тебя ждет смерть». Он сам был во всем виноват, не смог раздобыть днем хороший сюжет для репортажа. Интересные люди выходили все больше по вечерам, и он слонялся там, где они чаще собирались. Он был прекрасно осведомлен о том, почему многие репортеры в годах, работавшие в газете, со временем начинали прилично поддавать. Следовать их примеру он вовсе не собирался, полагая, что нет таких сюжетов, из-за которых стоило бы спиваться по-настоящему. Но он, как сова, любил работать по ночам, и ночная жизнь ему нравилась. Приведя наконец себя в порядок, он распахнул дверь.
Перед ним стояла привлекательная суровая молодая женщина, красивая, хорошо одетая, изящная, с крупным ртом и небольшими зеленоватыми глазами.
— Вы — господин Бойл? Журналист Окиндер Бойл?
— Я еще не настолько пришел в себя, чтобы быть собственной персоной. — Ему пришлось облокотиться о дверной косяк, чтобы удержаться на ногах.
— Меня зовут Хитер Бантри.
— Что?
— Вы опубликовали репортаж о моем отце, Карле Бантри. Вы писали, что он живет в туннеле.
— Я писал материал о Карле Бантри…
— Вы его назвали Банкир.
— Правильно.
— Я прочла ваш опус пару недель назад. Мне прислала его подруга. Мы с матерью сейчас живем в Сиэтле, но я учусь в Ванкувере. Поскольку я должна была приехать в Монреаль в составе дискуссионной группы, решила дождаться этого визита, чтобы связаться с вами.
— Я знаком с Хитер Бантри, — сказал ей Окиндер Бойл.
— Что, простите?
— Я с ней встречался. Я встречался с дочерью Карла Бантри.
— Извините, господин Бойл, но Хитер Бантри — это я. И мы никогда с вами не встречались. Я единственная дочь Карла Бантри.
Какое-то время он ловил на себе ее осуждающий взгляд, понимая, что ее жесткая бескомпромиссность обязывает его вести себя воспитанно.
— Зайдите, пожалуйста, на минутку, — пригласил он. — Говорить об этом у меня будет удобнее.
После этой кошмарной ночи в комнате царил жуткий беспорядок. Бойл сгреб со стула белье и предложил стул гостье, а сам собрал остальные предметы своего гардероба с пола и со стола. Часть барахла он бросил на кровать, а на остальное решил не обращать внимания.
— Господин Бойл…
— Зовите меня Окиндер.
— …мой отец не живет в туннеле.
— Немногие отцы там живут. Тем не менее…
— Зачем вам надо было писать эту полную чепуху?
Ему захотелось присесть, чтобы собраться с мыслями. Раздражение девушки становилось все более очевидным, нечего было и надеяться, что ситуация разрешится сама собой.
— Должен признаться, тогда выдалась бурная ночь. Вы меня захватили врасплох. — Он улыбнулся своей самой обаятельной застенчивой улыбкой.
— Мне плевать, какая у вас тогда выдалась ночь. — Она сидела совершенно прямо на его конторском вращающемся кресле. — Вы поставили нашу семью в дурацкое положение, причинили нам боль. Сначала нам пришлось страдать из-за папиной болезни, а потом вы еще решили издеваться над нами. Вы приукрасили то, что ему пришлось пережить. Взяли зернышко правды и вырастили из него кучу дурацкого вранья. Кто вы такой, черт побери, если думаете, что вам это сойдет с рук?
— Подождите минуточку… Остановитесь, пожалуйста! Я не знаю, кто вы такая…
— Меня зовут Хитер Бантри…
— Я знаком с Хитер Бантри. Мы с ней встречались!
Девушка встала и начала что-то искать в карманах куртки.
Она достала оттуда небольшое портмоне, вынула несколько удостоверений личности, некоторые из которых были с фотографией, и бросила их на стол.
— В этом городе есть только одна Хитер Бантри, отец которой — Карл Бантри, был банкиром, и эта женщина — я. Я не знаю, в чем вы пытаетесь меня убедить, но хочу вам кое-что сказать: если у меня будет хоть какой-то шанс привлечь вас к суду, я обязательно это сделаю. Вы не можете остаться безнаказанным за то, что написали.
Взяв свои документы со стола, она явно собралась уходить.
— Подождите, — попросил он ее.
Она открыла дверь.
— Хитер! — снова крикнул Бойл. Она в нерешительности остановилась и обернулась, не снимая руки с дверной ручки. — Ну, подождите, пожалуйста… Вы сильно меня озадачили. Если я допустил ошибку, я сделал это непроизвольно! Пожалуйста, останьтесь. Помогите мне понять, что произошло.
Молодая женщина еще какое-то время явно была в нерешительности, потом пошла обратно в комнату. Она положила документы в бумажник.
— Зачем вы написали, что мой отец живет в туннеле?
Ее праведный гнев поразил журналиста. Он не заметил в нем и намека на фальшь.
— Мисс Бантри… Хитер, скажите, как вам удалось меня найти?
— Я собиралась навести о вас справки в «Газетт». Там мне сказали, что в редакции вы бываете редко, а адреса сотрудников они никому не дают. Я там спросила несколько человек, но они отказались мне помочь. Тогда я выяснила, что раньше вы работали в другой газете, как она называется? Они дали мне ваш адрес без всяких проблем.
Эта история была более складной, чем сочиненная для него первой Хитер Бантри, которая якобы просто задавала кому ни попадя вопросы и нашла его по наводке прохожих с улицы.
— Хитер, почему вы думаете, что ваш отец не живет в туннеле? Когда вы его видели в последний раз?
— Вчера. Я его время от времени навещаю. Он живет за городом, туда еще надо добираться. Он живет в платной лечебнице на южном берегу.
Бойл откинулся назад, чтобы переварить эту новость. Ему нужна была поддержка, какой-то совет. Если девушка может доказать, что она та, за кого себя выдает, его легко можно будет привлечь к ответу за серьезный проступок. Ему бы следовало покорно пойти на уступки, потому что возможность общественного возмущения в таком случае была очень высока, но все его внимание сосредоточивалось на другом. Если его оставили в дураках, возникал вопрос — почему? Кем же тогда был на самом деле тот мужчина, который взялся играть роль Карла Бантри? И зачем? Кто была та девушка, которая выдавала себя за Хитер Бантри?
— Платная клиника… А кто оплачивает счета?
— Его старый банк. Тот, в котором он работал.
Здесь было явное противоречие. Те банковские служащие, которых он просил проверить подлинность истории Банкира, ничего не сказали ему о том, что за Карла Бантри платит банк. И тем не менее ни ее убежденность, ни подлинность ее личности нельзя было сбрасывать со счетов.
— Мисс Бантри, не могли бы вы дать мне номер телефона, по которому с вами можно связаться?
Номер у нее был. Она остановилась неподалеку — в Вестмаунте. Первая Хитер Баунтри увильнула от ответа и не оставила ему свой адрес. Она обещала, что свяжется с ним, но никаких новостей от нее не было.
— Если все, что вы рассказали, правда, значит, меня кто-то решил провести. Я готов опубликовать опровержение, вы можете побить меня камнями, я могу спрыгнуть в реку с моста Жака Картье, я все готов сделать, что вы потребуете. Если вы официально привлечете меня к ответственности, ну что ж — посмотрите вокруг. Здесь даже мебели приличной нет. А если вы решите подать в суд на газету, юристы, которые там работают, выигрывают такие дела каждый день. Дайте лучше мне немного времени, наберитесь терпения, и скоро у меня будут для вас какие-то новости.
Девушка смягчилась, нацарапала на листке свой адрес в Ванкувере, номера телефонов дома и в Монреале и адрес лечебницы, где можно было найти ее отца. Когда она ушла, Окиндер Бойл вернулся в свою тесную, мрачную комнатенку.
— Что за черт? — громким шепотом сказал он себе и захлопнул дверь. — Что же, черт возьми, происходит?
Каплонский спускался со второго этажа, одетый и угрюмый, на руках у него были наручники. Полицейский, приехавший с Дегиром, держал его за руку выше локтя, следом шел Мэтерз, и когда он спустился на последнюю ступеньку, Санк-Марс, засунув руки в карманы и позвякивая мелочью, неторопливо прошел к выходу из дома. Он выглянул на улицу сквозь тюлевые занавески. Несколько проходивших по улице зевак с любопытством поглядывали на полицейский автомобиль. Обернувшись, детектив взглянул на задержанного.
— Ну вы и свиньи, — проговорил тот.
— Лучше бы вам поаккуратнее выражаться, — предупредил его Санк-Марс, — и не забывать, что у меня сегодня хорошее настроение. Иначе я не стал бы вам делать никаких одолжений.
— Что?
— По улице ходят люди. Могу поспорить, что соседи принимают вас за порядочного человека. Может быть, даже молоденькие девочки-соседки иногда присматривают за вашими детьми. А теперь, господин Каплонский, когда мы проведем вас вниз по этим ступенькам в наручниках, их иллюзии развеются. Хотя мы могли бы сохранить ваш образ добропорядочного гражданина.
Каплонский взглянул на Санк-Марса.
— Интересно как?
— Дегир, — приказным тоном обратился к помощнику Санк-Марс, — возьми своего полицейского и убери с ним отсюда эту машину. Поезжай прямо вниз квартала за два. Без сирены и без маячка. И жди нас там.
Дегир нерешительно потоптался, пытаясь что-то сообразить, его низкий, покатый лоб покрылся морщинами, потом он вместе с полицейским уехал.
— Мы немного подождем, пока разойдутся люди, — пояснил Санк-Марс. — Потом я сниму с вас наручники, мы выйдем из дома и вместе пройдемся. Я так думаю, жирка на вас столько, что сбегать вы не станете.
— Что вам от меня нужно? — Вальтеру Каплонскому не терпелось понять, что происходит.
— Чтобы вы вели себя спокойно и мирно. У меня разболелась голова, не усугубляйте мое состояние.
Задержанный никак не мог поверить своему счастью, он был явно напряжен, руки в наручниках держал прямо перед собой. Мэтерз смотрел в окно на улицу. Через несколько минут досужие зеваки разошлись. Санк-Марс снял наручники с Каплонского, и тот стал массировать затекшие запястья.
— Сейчас мы пойдем в машину, — предупредил его Санк-Марс. — Наденьте пальто. Билл, проверь у него карманы.
Мэтерз вышел первым и оглядел улицу в двух направлениях. Он дал знак, что все в порядке, и пошел вперед. Санк-Марс открыл дверь задержанному. Они спустились по лестнице и один за другим прошли к его машине.
— Почему вы это для меня делаете?
— Пусть это вас не волнует, господин Каплонский. Я вам другое скажу — мне кажется, вы даже не подозреваете, что я для вас делаю.
Они продолжали идти.
— Что вы имеете в виду? — спросил Каплонский.
— Я должен выполнять свою работу. Сегодня моя работа заключается в том, чтобы арестовать вас. Но когда ваши приятели узнают о том обвинении, которое я вам выдвину, я так полагаю, шансов у вас не будет.
Они подошли к машине, и Каплонский сел сзади. Санк-Марс обошел машину с другой стороны и, к удивлению двоих своих спутников, тоже устроился на заднем сиденье. Сбитый с толку Мэтерз сел за руль и включил двигатель.
— Прямо вниз? — спросил он. — Подхватим Дегира?
Арест был проведен при таких странных обстоятельствах, что он совсем потерялся в догадках и менее всего замечал очевидное.
— Сначала свяжись с ним по рации. Скажи ему, чтобы ехал прямо за нами. И пусть между нами не сможет вклиниться ни одна машина. Еще скажи Дегиру, чтобы хорошенько смотрел по сторонам и записывал все, что видит. Если Каплонскому придет на ум башку себе разбить, вели ему все описать в подробностях.
— Что? — не понял Каплонский-
— Если он вдруг обо что-то ударится, пусть Дегир запишет все, что увидит. Это для вашей же безопасности, — заверил Санк-Марс пассажира. — Я бы ни с кем не стал сейчас спорить на то, что вас ждет долгая жизнь. Если с вами что-нибудь случится, мне совсем не хочется, чтобы кто-то говорил, что я к этому имею какое-то отношение. Вот почему я снял с вас наручники. Это на тот случай, если вам придет в голову сбежать.
Детектив сделал все, что ему было сказано, и машина тронулась.
— Я не собираюсь с вами ни о чем разговаривать, — заявил задержанный.
— После того, как я вам сделал это большое одолжение?
— Мы ни о чем не договаривались.
— Да, здесь вы меня прищучили. Ну да ладно, по крайней мере, больше не предлагаете мне совокупляться со свиньями и хамить перестали. Мне казалось, что, если я к вам буду относиться по-человечески, вы ответите мне взаимностью. Как вы считаете, я не ошибся?
— Конечно, — ответил Каплонский, — почему бы и нет?
Санк-Марс как-то странно усмехнулся, и эта усмешка озадачила его спутника еще больше.
— Чему вы ухмыляетесь?
Улыбка, казалось, застыла на губах детектива. Машина Дегира будто приклеилась к ним, когда они остановились на светофоре. С этого места начинался торговый квартал района — на двух углах расположились аптека и банк, а дальше шли многочисленные бакалейные магазинчики, боровшиеся друг с другом за покупателей.
— Билл, поверни на запад и выезжай на скоростную дорогу. Меня интересует одна вещь, — сказал Санк-Марс.
— Какая?
— Что вам известно об убийстве Акопа Артиняна?
Теперь усмехнулся Каплонский.
— Я ничего не знаю.
— Может быть, вам захочется как-то перефразировать ваш ответ. Подумайте об этом.
Каплонский уточнил:
— Я не знаю ничего особенного, вот и все.
— Почему вашим юристом является адвокат мафии?
Каплонский тяжело, с присвистом, задышал и стал качать головой из стороны в сторону.
— Он просто мой юрист, что в этом такого?
— Выходит, вы у них большая шишка?
Каплонский продолжал покачивать головой.
— Я не собираюсь с вами об этом говорить.
— Конечно, не собираетесь, — согласился Санк-Марс. — Никто ^не утверждает, что собираетесь. Эй, Билл, ты слышал, что Каплонский со мной разговаривает?
— Простите, — Мэтерз коснулся уха, — я глух как пень.
— Вот видите? Вы со мной ни о чем не говорите, и я вам верю. Будем надеяться, что ваши приятели вам тоже поверят. Но это уже другой вопрос, а я — здесь, и я вам верю.
Каплонский продолжал хранить молчание, но не сводил глаз с Санк-Марса, явно надеясь, что полицейский продолжит разговор.
— Вы что-то говорили о том, что мы с вами можем о чем-то договориться?
Задержанный покачал головой.
— Я не могу на это пойти.
— Но вы же еще даже не знаете, о чем идет речь! Все просто: я буду говорить, а вы — слушать. Как вы к этому отнесетесь? Не хотите со мной говорить — отлично. И не надо. Единственное, о чем я вас прошу, будьте внимательны всю дорогу, пока мы будем ехать в управление. Против такого предложения вы не возражаете?
Каплонский покачал головой, закашлялся и прикрыл рот рукой.
— Хорошо. Я представляю себе это дело следующим образом. Вы руководите организацией, которая занимается торговлей крадеными автомобилями. Нет, подождите, я совершенно не собираюсь вас оскорблять. В принадлежащем вам гараже были обнаружены украденные машины. Как это получилось? Здесь все понятно. Я ни в чем вас не обвиняю, просто пытаюсь объяснить уже известные факты. Так вот, вы незамедлительно связываетесь с адвокатом, работающим на «Ангелов ада» и мафию, и он берется вас защищать. Как это могло случиться? У меня возникает именно такой вопрос. Почему вас опекает мафия? Вы не итальянец. Вы не принадлежите к «Ангелам», ведь так? Я не вижу на вас татуировок, вы не водите «харлей-дэвидсон». Может быть, вы как-то связаны с их делами, может быть, вы просто один из винтиков их машины, кто знает? Но я знаю наверняка, что ваша компания меня интересует гораздо больше, чем вы лично.
Каплонский попытался поймать его взгляд, но Санк-Марс отвернулся в сторону.
— Так вот, они вас защищают от обвинения в крупных хищениях — воровстве автомобилей. Может быть, они смогут вас защитить даже в случае обвинения в убийстве. Но остается все тот же вопрос — почему так происходит? Вы должны что-то знать. Они вас защищают не просто потому, что вы им симпатичны. И если вам будет предъявлено обвинение в убийстве, за вас, как говорится, никто не даст и дохлой сухой мухи. Они наверняка предпочтут пожертвовать вами, а не кем-то из своих. Что же вы такое знаете? Почему вы имеете для них такое значение?
Теперь Каплонский внимательно смотрел в окно на улицу.
— Надеюсь только на то, что вам известно не очень много, — добавил Санк-Марс.
Каплонский не отвечал, поэтому Билл Мэтерз задал вопрос вместо него:
— Что вы имеете в виду, Эмиль?
— Здесь, Билл, секретов нет. Если он знает слишком много, они его просто взорвут. Так они поступают со всеми, кто слишком глубоко сует нос в их дела. Если бы я был на вашем месте, Каплонский, меня бы очень беспокоило то обстоятельство, что они взялись вас защищать, чтобы вы продолжали молчать. Если только они заподозрят, что вы готовы развязать язык, тут же последует громкий взрыв! Поэтому на вашем месте я бы просил кого-нибудь постороннего заводить вашу машину по утрам.
— То есть вы хотите сказать, — перебил его Билл Мэтерз, — что мафия и «Ангелы» только делают вид, что помогают ему, дают ему своего адвоката для видимости, чтобы он их информировал о ходе дела, но сам он для них интереса не представляет. Даже наоборот — они были бы рады, чтобы господина Каплонского разнесло на клочки.
— Должно быть, Билл, в этом есть изрядная доля истины. В любом случае, мне нравится ход твоих мыслей. Он себя всю дорогу будет прилично вести, ни с кем не станет базарить, будет уверен, что его всегда прикроет этот крутой законник, а потом вдруг — хрясь! — и мышеловка захлопнулась: наш друг стоит на карачках и сильно переживает, потому что по заднице его кто-то охаживает бейсбольной битой.
— Ладно, парни, — сказал Каплонский.
— В чем дело?
— Вы еще надеетесь меня расколоть? Не смешите, вы по сравнению со мной еще бойскауты. Даже, я бы сказал, девочки-скауты. Вам бы юбки надо носить.
— Вот этого я не могу понять, господин Каплонский, просто в толк взять не могу! К чему такая грубость? Мы здесь с вами задушевно беседуем, обсуждаем факты в их истинном свете, а вы опять начинаете хамить. Мне представляется, у вас и вправду серьезные проблемы, а вы неисправимы. Вы знаете, — задумчиво сказал детектив, — очень плохо, что к вам в гараж приезжают полицейские и вы бесплатно ремонтируете им машины.
— Такое иногда случается. Я не вижу в этом ничего зазорного. Мне даже нравится иногда помогать государственным служащим.
Санк-Марс чуть не прыснул со смеху.
— Ты слышал, Билл? Этот человек, оказывается, филантроп. Добрая душа. Я удивился, что в его списке стояло имя Лапьера, а ты, Билл? Меня это расстроило. Я всегда думал, что он хороший полицейский. Сдается мне, что, допрашивая вас, он не забыл о тех услугах, которые вы оказывали ему в прошлом. И стряпчий ваш, я полагаю, на это рассчитывал.
Каплонский смотрел прямо перед собой на дорогу. Санк-Марс мотнул головой назад.
— Парень, сидящий в той машине, которая нас сопровождает, был его напарником. Вы думаете, он тоже продажный полицейский?
Каплонский делал вид, что происходящее его нисколько не интересует.
— Да, вот и я не знаю… Я уверен, что с Лапьером он общается регулярно. Кто знает, что он ему рассказывает? Это вас не волнует?
— Мне до этого дела нет.
— Мне тоже. Но интересно было бы выяснить, вам не кажется? А вдруг он расскажет, что мы с вами так долго беседовали в машине на заднем сиденье и выглядели как добрые знакомые? Как вам кажется, что смогут об этом подумать плохие парни?
Задержанный посмотрел назад на полицейскую машину, потом перевел взгляд на Санк-Марса.
— О чем вы? Вы меня арестовали, вот и все. Я с вами ни о чем не говорил, ничего вам не сказал.
— Все правильно, Вальтер, кроме пары мелочей. Вы ведь не станете возражать, если я вас буду называть Вальтер, правда? А вы можете меня называть Эмиль. Тот факт, что вы сегодня утром долго со мной беседовали, этому парню, который едет за нами, совершенно очевиден. Кроме того, я решил, что арестовывать вас ни к чему.
— Что?
— Как мне раньше говорил мой напарник, у меня нет стопроцентных доказательств, чтобы пришить вам убийство. Даже несмотря на то, что на вас был костюм Санта-Клауса…
Каплонский резко к нему повернулся.
— …ах, вы не догадывались, что я об этом знаю? Ну, теперь вы в курсе. Так вот, хоть я знаю, что вы к этому делу причастны, что вы брали напрокат костюмы Санта-Клауса, а потом заплатили за них, когда не смогли вернуть, что вы зашли в тот дом прямо передо мной, хоть я все это знаю, я, тем не менее, решил вас отпустить.
— О чем он говорит? — спросил Каплонский Мэтерза.
— Мне кажется, теперь до меня доходит, — ответил ему детектив.
— Все очень просто, — объяснил Санк-Марс. — Будьте внимательны, это валено. Вам остается надеяться на три обстоятельства. Во-первых, вам надо молиться, чтобы эти два парня за нами не были продажными полицейскими. Какие на это шансы? Во-вторых, если они чистые, вам надо надеяться, что они не станут звонить по всему управлению о том, что случилось сегодня, потому что тогда какой-нибудь продажный полицейский быстро обо всем узнает. И в-третьих, вам нужно уповать на то, что все, что вы знаете об «Ангелах», особой важности не представляет. А если представляет и если они узнают о том, что мы с вами дружески побеседовали, ну что ж, в таком случае, Вальтер, я желаю вам удачи, потому что скоро она вам очень понадобится. А теперь вы можете идти. Билл, притормози.
— Подождите минутку.
— Извините, Вальтер. Мне еще нужно побывать в других местах, встретиться с другими людьми. Выходите из машины и позвольте мне дать вам добрый совет. Не надо больше называть моего напарника ни свиньей, ни другими прозвищами. Только я имею право так его называть. Кстати, поразмышляйте, почему эти крутые парни заставили вас явиться на место преступления в костюме Санта-Клауса? Почему они сказали вам взять напрокат эти костюмы на ваше собственное имя? Ведь это глупо, невероятно глупо. Это наводит меня на мысль, что они уже давно решили вас подставить. Вы об этом не задумывались? Я бы на вашем месте поразмышлял об этом на досуге. Вы вообще когда-нибудь думаете о чем-нибудь, Каплонский? Или вы себя считаете человеком действия? Почему они решили засветить вас с Акопом Артиняном в доках? Вы не знали, что мне об этом известно? Вот что я вам скажу, позвоните мне, если у вас появится что-нибудь для меня интересное или — кто знает? — вдруг у вас в какой-то момент возникнет ощущение, что вы все-таки стоите того, чтобы вас арестовали. А сейчас, Вальтер, валите отсюда к чертовой матери!
Эти сказанные не без грубой издевки слова Санк-Марс произнес, продолжая улыбаться. Он вышел из машины вместе с Каплонский, потянулся и зевнул. Потом потрепал освобожденного пленника по плечу и пересел на переднее сиденье.
— Поехали, — сказал он Мэтерзу по-французски. — Быстро.
Младший детектив резко вырулил на проезжую часть. Еще до того, как сидевшие во второй машине полицейские поняли, что задержанный выпущен на свободу, они последовали за первой машиной и отстали от нее только после того, как Санк-Марс связался с ними по рации и объявил, что они свободны.
— Просто поразительно, — сказал Мэтерз.
— Господи, благослови Вальтера Каплонского.
— Так вы думаете, что Дегир тоже связан с бандитами?
— Понятия не имею, — признался старший детектив. — Подождем и посмотрим, что будет дальше.
Опоздавший на вечернюю встречу Санк-Марс был озадачен. Ресторан — ни то ни се, — хотя и сверкал огнями как новогодняя елка, народа там почти не было. В застекленном баре поблескивали бутылки. В витрине были выставлены торты, залитые клубничной глазурью, безвкусная еда, к которой он питал большую слабость. Когда подошла официантка, он заказал только кофе, похлопав себя по животу, и Лапьер понимающе что-то пробурчал.
— Ну что, Андре, — начал Санк-Марс, хотя встреча состоялась по инициативе Лапьера, — как отпуск проходит?
— Забавный ты малый.
Две тонкие полоски пластыря, казавшиеся странно выпуклыми, заклеивали порезы на его кадыке. Он выглядел бледным и усталым, как будто из-за высокого роста сердце уставало перекачивать кровь к конечностям. Казалось, кости выпирают сквозь кожу, и если бы он еще чуть-чуть похудел, то стал бы совсем похожим на скелет. Санк-Марсу было страшно подумать о том, что станется с Лапьером, если он заболеет всерьез.
— Тебе бы надо было платить за ремонт машины, Андре.
— Ты, Эмиль, прямо истинный святоша! Когда ты преставишься, мы в твою честь возведем такую же большую усыпальницу, как Оратория . К ее подножию на коленях будут приползать раскаявшиеся грешники, чтобы проникнуться благодатью твоего сердца. — Он закурил сигарету.
— Ладно, согласен. Только потом студенты его на спор украдут и спрячут в общежитии. Что еще новенького? Ты, Андре, никак не можешь отвлечься от работы — все время крутишься в преступном мире. А я, знаешь, почему сам плачу за ремонт? Мне иногда хочется хоть ненадолго позабыть о преступниках.
— На самом деле все не так, как тебе кажется, — тихо ответил Лапьер.
Его затуманившийся взгляд был устремлен куда-то вдаль, и Санк-Марс впервые заметил, что нижнее веко у него чуть заметно подрагивает. Все они понемногу стареют…
— Выглядит, по крайней мере, это так. А что на самом деле с тобой происходит?
— Эмиль, ты целый день сиднем сидишь в кресле и ждешь звонков от стукачей, а потом проводишь свои задержания. А остальным полицейским надо вкалывать, чтоб было на что жить. — Он глубоко затянулся.
— У меня тоже не всегда так было, — возразил Санк-Марс.
— Верно. Раньше ты должен был, как и я, попотеть, чтоб кого-то поймать. Ты был хорошим полицейским, я тобой восхищался. Хочешь, я тебе одну вещь скажу? Я такой же хороший полицейский, как и ты, может быть, даже лучше.
Когда он был без пиджака, было отчетливо видно, как под рубашкой у него выпирают кости.
— Да, ты был таким, пока тебе не начали бесплатно чинить машину.
— И что, я стал из-за этого продажным полицейским?
Санк-Марс выгнул бровь, как будто хотел сказать, что до этого еще не дошло.
— Нет, глухонемым.
Лапьер слегка стукнул по столу костяшками пальцев.
— Чтобы кого-то задержать, мне надо хорошенько побегать. Я задницу себе не просиживаю, не жду, пока убийцы постучат ко мне в дверь и попросят их арестовать. Те преступники, которых я ловлю, пытаются от меня улизнуть и затаиться. Только у тебя все так легко получается! А я — я работаю на улицах, пью в барах, вожу своих девочек в дешевые мотели, где берут плату за каждые четверть часа. Приходилось тебе бывать в таких заведениях? Я, Эмиль, никогда никого не арестовывал, когда ходил к мессе. Я живу там, где ошиваются преступники, хожу вместе с ними в церковь, общаюсь с ними, танцую с теми, у кого разбито сердце. И работу свою делаю там же.
Санк-Марс чуть кивнул, давая понять, что специфика его положения для него не секрет.
— Такая философия, Андре, может извинить многие грехи.
— Наше дело, Эмиль, — не грехи отпускать, — не согласился с ним Лапьер. Теперь он сел на любимого конька, в его словах звучала страсть, подбородок чуть подрагивал. — Мы боремся с преступностью, а под преступностью я в первую очередь понимаю убийства. И если я ремонтирую свою машину в гараже, куда иногда наведываются убийцы, это не снижает моих шансов их поймать.
— Ты хочешь мне сказать…
— Я тебе говорю, как дела обстоят в действительности.
— Значит, ты бесп латн о ремонтировал машину…
— …чтобы получить возможность вращаться в определенных кругах. Чтобы меня там видели. И чтоб ы люди не думали, что я такой же святоша, как ты. Мне нужны наводки, информация. Мне нужно бывать с людьми, которые дают мне наводки и сведения.
Санк-Марс отхлебнул глоток из чашки, над которой поднимался пар.
— Это хороший довод, Андре. Я бы на твоем месте приберег его до того времени, когда тебе предъявят обвинение. Он мог бы тогда сработать.
— Я знаю, Эмиль, мне тебя переубедить не удастся. В этом плане мы с тобой одним лыком шиты. Историй всяких мы вдоволь наслушались. Как и мне, тебе нужны только факты.
— С этим дела обстоят хуже, — заметил Санк-Марс.
Лапьер намек понял.
— Это Селин из отдела обработки данных. Я не знал, Эмиль, что она с ними связана. Ты мне не поверишь, но я все равно хотел тебе это сказать. Конечно, я с ней спал, — я мужчина, а не святоша. Я с ней и спал, и развлекался. Трамбле сказал мне, что она сначала заносила информацию о краденых машинах, а потом удаляла ее из системы. Но этим она занималась — я здесь ни при чем. Я об этом ничего не знал. Ничегошеньки, Эмиль.
— Расследование убийства Артиняна ты провел из рук вон плохо.
— У меня был грипп!
— Это ты сейчас так говоришь. А тогда ты никому не позвонил и не сказал, что из-за болезни не выйдешь на работу. И в канун Рождества ты был на дежурстве. Так насколько же сильно ты был болен?
— Табаруит! Я тогда только-только заболел. Треклятый потир! Ты же знаешь, как это бывает, Эмиль. Ты соглашаешься дежурить на праздник, потому что надеешься, что ночь пройдет без приключений. Зачем людям убивать друг друга в канун Рождества, табарнуш? Лучше болеть на дежурстве — это даст тебе несколько отгулов, когда ты будешь здоров. Только не говори мне, что сам никогда так не делал. Ты у нас, конечно, святой, но не пытайся меня убедить в том, что ты дурак. Я прикинул, что если отдежурю в ту ночь, тогда буду гулять на Новый год. Если бы я позвонил и сказал, что заболел, мне бы точно выпало дежурство под Новый год, а ты сам прекрасно знаешь, что в такое время делается. Ладно, Эмиль, у меня нет детей. Вот я и решил сделать одолжение одному из наших папаш, табарнак!
Когда ругаются англичане, для выражения гнева они обычно используют термины, связанные с сексуальными отношениями или какими-то биологическими отправлениями тела. Если Санк-Марсу хотелось по-настоящему крепко выругаться, он предпочитал английский. Французы сквернословят, ударяясь в святотатство, пороча и оскверняя словом религиозные святыни. Так, они могут использовать французское слово, которое значит «дарохранительница», и добавить к нему какое-нибудь бранное определение или назвать потир проклятым. Санк-Марс смекнул, что Лапьер ругается как сапожник именно по-французски, потому что знает, что употребление в таком контексте названий религиозной атрибутики его донельзя раздражает. Сознательно или неосознанно он пытался вывести коллегу из себя.
— Но ведь ты и потом продолжал расследовать это дело. Ты и позже не отпрашивался по болезни.
— Мне позарез нужно было это дело, Эмиль! Я просто ждал, чтобы грипп прошел сам собой, вот и все. Мне не хотелось от него отказываться.
— Почему? Это же только еще одно обычное для тебя дело. Лапьер, казалось, не был готов к ответу на этот вопрос. Его рука, протянутая к солонке, на какое-то время зависла над столом.
— Когда я увидел послание, которое висело у него на груди, — М5, я о нем никому не сказал, но подумал, что это как-то связано с тобой. Пятое марта. Знаешь, если кто-то против тебя что-то замышлял, мне хотелось быть в курсе. Вот и все.
— Надо же! Ну, спасибо.
Лапьер не без иронии махнул рукой.
— Я не святой. Разве я когда-нибудь на это претендовал? Я твой конкурент, и мне надоело ходить в тени твоей славы. Раньше у нас было не так.
Ничего не ответив, Санк-Марс продолжал за ним наблюдать.
— В последнее время положение у нас напряженное. От взрывов бомб гибнут люди. «Рок-машина» взрывает парней из «Ангелов ада». Мы знаем, что это разборки банд, знаем, что они сводят между собой счеты. А преступников мы разве ловим? Нет. Может быть, когда-нибудь мы и выясним, кто из них что кому сделал, но дела такого рода никогда не доходят до суда. В половине случаев у этих тварей жизнь бывает очень короткой. А если удается их накрыть, расследование тут же перехватывают «Росомахи». Вот я и получил дело, которое поначалу, кажется, с бандами не связано, по крайней мере на первый взгляд. Потому-то, Эмиль, я и хочу довести его до конца. Мне нужна такая возможность. И я не собираюсь от него отказываться потому, что заболел гриппом.
Санк-Марс не мог с ним не согласиться:
— Это я понимаю, Андре.
— Некоторые считают, что мне просто надо по-тихому дотянуть до пенсии. Я, конечно, уже не такой молодой, как раньше, но и у меня, Эмиль, есть еще порох в пороховницах.
— Мой напарник сказал мне, что ты встречался с девушкой Артиняна. Значит, ты продолжаешь расследование. Она тебе что-нибудь рассказала?
Лапьер отпил кофе и сделал глубокую затяжку, собираясь с мыслями для ответа. Потом признался, что ничего особенного она ему не рассказывала.
— Она только подтвердила то, что мы уже знали об этом парне.
— Ты можешь мне еще что-нибудь рассказать, Андре? Я знаю, мы здесь с тобой конкуренты, но в этом деле на кону стоит твоя карьера. Если ты раскопал хоть что-нибудь интересное в ходе расследования, расскажи мне об этом сейчас. Если что-то путное из этого выйдет, я приду на разбор твоего дела и скажу, что ты нам помог.
Сержант-детектив Андре Лапьер оценил это предложение по достоинству. Он напряженно размышлял, зажав голову руками, как будто силился выудить из памяти нужный сюжет. Санк-Марс сильно сомневался, что такие серьезные усилия оправданы.
— Есть здесь одна зацепочка, — наконец признался Лапьер.
— Да?
— Может быть, это просто ерунда, ты же знаешь, как это бывает. Там в гараже работал один малый, его зовут Джим Коутес. — Санк-Марс вынул блокнот, и Лапьер по буквам продиктовал ему имя.
— При чем он тут?
— Он исчез.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Вскоре после убийства он испарился. Съехал с квартиры, отключил телефон и все остальное. Как я сказал, может быть, это ничего не значит, но заранее ничего нельзя знать наверняка.
— Хорошо, спасибо. Я тебе сообщу, если он снова нарисуется. Что-нибудь еще?
Лапьер вертел свою чашку по блюдцу.
— Андре, это ведь ты настаивал на нашей встрече. Но мне кажется, ты так и не сказал того, из-за чего меня пригласил.
Лапьер отдал должное этому замечанию.
— Слушай, Эмиль, мы долго работали вместе. И снова будем вместе работать. Я с этими передрягами совладаю, и мне ни к чему торчать здесь с тобой и убеждать тебя в том, что я невинен, как агнец Божий. Я не раз бывал в том гараже, чтобы мне развалюху мою на халяву чинили. Да, я злоупотреблял этим в личных целях, но делал я это еще и по долгу службы. И я могу это доказать.
— Как?
— Ты снял жучок в конторе Каплонского. Ты уже получил по этому поводу отчет?
— Да.
— Это была старая модель. — И без того бледный Лапьер теперь выглядел еще и очень усталым, как будто энергии в нем почти не осталось.
— Откуда ты знаешь?
— Потому что он мой. Я его там поставил, когда как-то заезжал ремонтировать машину. Приклеил его под столом контактным клеем. Документы на этот микрофон уже в архиве — ему шестнадцать лет. Я его когда-то реквизировал. Считается, что он стоит на прослушке у одного бандита, но тот помер десять лет назад.
Санк-Марс глубоко вздохнул и, казалось, раздался в размерах на своем конце стола. Он не мигая, пристально смотрел прямо в глаза Лапьеру.
— Значит, жучок этот твой? А если он твой, мне нужны записи.
— Так и знал, что ты мне это скажешь, — улыбка на его лице выглядела тусклой.
— Лучше не связывайся со мной, Андре. Мне нужны записи, — теперь Санк-Марс часто дышал.
— Тебя что, уже к убойному отделу успели приписать?
— Отдай их мне.
— Они останутся у меня…
— Этот номер у тебя не пройдет! — негромко произнес Санк-Марс, но в голосе его звучала ярость, проявившаяся еще и в том, что он стукнул кулаком по столу. Этим жестом он привлек внимание официантки, которая взяла кофейник и направилась в их сторону. Пока она наполняла им чашки и шла обратно, Лапьер тянул с ответом.
— Прежде всего, они сделаны незаконно, поэтому сейчас, по крайней мере, я не собираюсь их засвечивать. Все доказательства, которые есть на этих пленках, будут отклонены. Я лучше просто раскручу информацию, которая там есть, а откуда ниточка тянется, никого касаться не будет.
— Обойдешься! Мы встретились не для того, чтобы это обсуждать.
— Во-вторых, мне самому нужны оригиналы, чтобы выпутаться из этой истории. Они доказывают, что я там работал. Меня восстановят в отделе только в том случае, если смогут этим заткнуть пасть прессе. А пленки мне в этом помогут. И последнее — это мой жучок, Эмиль. Мне плевать на все — микрофон мой, значит, и записи все мои. И тебе я их не отдам.
— Ты так боишься, что я снова проведу задержания, Андре? Что на этих пленках?
— Я их сейчас прослушиваю заново.
— Но тебя же отстранили! Тебе ничего больше не остается делать! Сколько это у тебя займет?
Лапьер усмехнулся, явно довольный собой.
— Ты же знаешь, как это делается. Вслушиваешься во фразы по несколько раз, пытаешься уловить тон разговора, значения отдельных слов, в общем — морока. Это требует времени, Эмиль.
— Какого черта ты здесь крутишь?
Лапьер самодовольно ухмыльнулся.
— Может быть, это вопрос выбора времени. Кое-кто из наших так же думает и о тебе.
— Как тебя понимать?
— Ты сдал меня газетчикам, я знаю. Потому я не могу тебе доверять с этими записями — это все, что у меня осталось.
— Что на них?
— Не много. На крупную операцию дело не тянет. Несколько парней заходили в гараж «Сампсон», когда я за ними следил. Они заходили, а я включал запись. Иногда я слушал просто от нечего делать. Включал и ждал, что из этого выйдет. Чаще всего ничего не происходило. Я же не круглые сутки этот гараж прослушивал.
— Так что же там было?
— Ну, Эмиль, было там, конечно, и кое-что по теме. Я тебе переписал стоящий кусочек.
Как будто поддразнивая Санк-Марса, Лапьер медленно запустил руку во внутренний нагрудный карман и не торопясь вынул оттуда кассету с записью.
— Да, ты тот еще тип…
— У тебя, Эмиль, осталось не много друзей. Если бы я знал о твоих планах, может быть, я мог бы тебе полностью доверять. А пока оригиналы останутся у меня.
Санк-Марс продолжал настаивать на своем. Он ткнул в собеседника пальцем.
— Приведи мне хоть одну убедительную причину. Хотя бы одну! Пока что ты убеждаешь меня только в том, что тебя правильно отстранили от работы.
Лапьер передвинул кассету поближе к Санк-Марсу и собрался встать из-за стола.
— Может быть, Эмиль, ты найдешь здесь какую-нибудь мелочь, которую сможешь мне потом инкриминировать, кто знает? Мне кажется, ты перестал понимать, как работают настоящие полицейские. Ты уже забыл, как это бывает. Ты так долго витаешь в облаках, что боишься испачкать колени. А я уже так долго ползаю на коленях, что разучился ходить. У меня они коростой покрылись. Мои колени доказывают, что я полицейский. И кроме того — ха! — кто теперь вообще кому доверяет?
— Что ты мне дал?
— Эту запись я сделал за пару дней до Рождества. У меня тогда еще температуры не было. Я сидел дома и решил включить прослушку. Большинство жучков молчали, но по одному я засек какой-то разговор. Нажал на запись и пошел в постель. Мне было не по себе, Эмиль, это грипп уже начинался, но тогда я об этом еще не знал. Так, слегка мутило. Через несколько дней я выяснил, что мой убитый работал в гараже «Сампсон». Тогда я подумал, а не там ли шел разговор, который я записал?
Санк-Марс в неподдельном изумлении схватился за голову, он сам не мог понять — от радости или от гнева.
— И ты до сих пор никому об этом не говорил?
— Это моя золотая жила, Эмиль. У тебя есть своя, а это — моя. Слушай, я собираюсь оспорить отстранение меня от обязанностей, хочу вернуться на службу. Я внимательно прослушал эту запись. Если у меня появится что-то еще — хоть и это дорогого стоит, — может быть, мы сможем с тобой договориться.
— Это, Андре, сокрытие доказательств, — предупредил его Санк-Марс.
— Ты не так меня понял, Эмиль. Дело в том, что это вообще не доказательство.
— Ладно, Андре, завязывай, чего сейчас торговаться?
— Ты так считаешь? — Он встал, застегнул куртку и поправил шарф. — Я хочу вернуться к работе, помоги мне в этом. Я сдам тебе Каплонского. На допросе я на него не жал, потому что он — мелкая сошка. Из записи ты это поймешь. С Каплонским я обошелся мягко, потому что у меня была такая стратегия. Он единственный, кто может нас вывести на их главаря. Прослушай пленку. Я сдам тебе Каплонского за преступный сговор и соучастие. Тебе это пригодится. Все, о чем я тебя прошу, — не перекрывай мне кислород. Помоги мне вернуться, тогда, может быть, я дам тебе прослушать весь разговор.
— Значит, там есть что-то еще?
— Спокойной ночи, Эмиль. Желаю тебе благополучно добраться до дома. Когда-нибудь ты должен будешь мне рассказать, зачем забрался в такую глухомань. Я даже удивлен, что ты теперь в город приезжаешь, там у вас все, должно быть, чистым белым снегом занесено.
Санк-Марс продолжал сидеть, глядя на уходящего Лапьера. В руке у него была кассета, и он знал, что к ней было продолжение — встреча оказалась весьма содержательной. Ему придется еще немного подождать, чтобы прослушать запись, но дело выглядело так, что Лапьер сдал ему Каплонского. Может быть, он уже пронюхал о той маленькой загадке, которую он задал Кап донскому сегодня утром. В любом случае, оставалось только гадать, что вызвало такое изменение в отношении к нему со стороны Лапьера. Кроме того, выводы, к которым он пришел во время встречи, приводили его в отчаяние. Надо будет все тщательно проверить.
Пришло время возвращаться домой, а по дороге — прослушать запись. Санк-Марс был в нерешительности. Дар Лапьера мог бы очень помочь в раскрытии этого дела, хотя он чувствовал, что с одинаковой долей вероятности запись могла оказаться ловушкой. В отношении Андре Лапьера у него имелись серьезные сомнения, и если он окажется прав, его коллега увяз в дерьме по самые уши. Но за одну вещь он был ему искренне благодарен. Ему так хотелось побыстрее прослушать пленку, что он решил пожертвовать огромным куском торта, так его и не попробовав. Надо не забыть потом отблагодарить Лапьера и за это, и за его подарок.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
ПЯТНИЦА, 14 ЯНВАРЯ
Санк-Марс разбудил напарника после полуночи. Он позвонил ему и сказал, что скоро к нему приедет. Проехав полпути по дороге к дому и прослушав пленку в первый раз, он поставил на приборную доску у ветрового стекла проблесковый маячок, развернулся на опасном перекрестке, притопил педаль газа и поехал обратно в город к Мэтерзу.
Мужчины сидели перед магнитофоном в гостиной, рядом на столике стоял чай с булочками. Обстановка комнаты состояла из новых вещей, купленных на распродажах, и старой мебели, доставшейся от родителей или приобретенной на толкучке. В качестве книжных полок Мэтерз использовал кирпичи и доски, но его стереосистема была первоклассной. Телевизор стоял на каком-то ящике, но модель была не из дешевых. Санк-Марс подозревал, что диван и стулья составляли вклад Донны Мэтерз в семейную обстановку — супруги, видимо, как-то решили шикануть.
— Что это вы сегодня заработались до ночи? — спросил Мэтерз.
— Позвонил Лапьер и попросил о встрече.
Дома у Билла Санк-Марс немного расслабился и успокоился. В домашней обстановке, в джинсах, его напарник выглядел непривычно, не так, как на работе. Сначала Санк-Марс хотел устроиться в кресле, но потом решил, что удобнее будет сесть прямо на полу рядом с хозяином.
Мэтерз вставил кассету в магнитофон.
Учитывая плохое качество записи, голоса были слышны достаточно хорошо и на удивление четко. Полицейские сразу узнали хрипловатый баритон Каплонского. Второй голос был им незнаком, он явно принадлежал иностранцу — акцент был заметен во многих, хотя и не во всех словах говорившего. Сначала Санк-Марсу показалось, что голос принадлежал русскому капитану, но до конца он не был в этом уверен.
В начале записи были слышны чьи-то шаги. Неподалеку от микрофона кто-то тяжело дышал, а дальше сквозь шум помех можно было расслышать еще какой-то слабый шум. Санк-Марс пришел к выводу, что разговор происходил вечером или в выходные, когда служащих в помещении не было. Первое различимое слово принадлежало иностранцу. Он произнес: «Артинян».
— Да, именно так, сэр, — сказал Каплонский, — Акоп Артинян. — Он находился близко от микрофона. В его голосе явственно слышалось волнение. — Извините за эту промашку.
— Нет. Это хорошо. Знание проблемы лучше, чем незнание. Мы должны найти способ, который будет хорошим, — ответил ему незнакомец.
— Этот голос принадлежит русскому? — спросил Санк-Марс, поставив запись на паузу.
— Наверняка, — подтвердил его предположение Мэтерз. — Помните, когда вы с пристрастием допрашивали капитана Якушева, где-то на середине разговора вы ему намекнули на изменение его акцента?
— Ну и что?
— Когда этот малый в первый раз произнес имя Артиняна, акцента у него практически не было. Он сказал это так, как сказал бы англичанин.
— Кто может сознательно имитировать акцент на чужом языке?
— Человек, которого трудно будет заставить давать показания, если запись будет единственной уликой против него.
Санк-Марс снова нажал на кнопку «воспроизведение». Каплонский согласился с говорившим, хотя было ясно, что он не понимает, что имел в виду незнакомец.
— Ты слышишь? — высказал предположение Санк-Марс. — Каплонский во всем с ним соглашается, независимо от того, что тот говорит. Он ни в чем ему не перечит. Этот малый пользуется у него авторитетом. Каплонский его до смерти боится.
— Мы должны выяснить одну вещь — парень, он говорил с кем?
— Да, — снова поддакнул Каплонский.
Они услышали, что незнакомец предложил привести Акопа на корабль.
— Мы поговорим с ним наедине. Там он скажет нам, что должен сказать.
Каплонский поднял вопрос о режиме безопасности в доках.
— Это одна проблема. Мы имеем еще одну, да? Ты говоришь, может быть, парень подозрителен?
— Он казался мне озабоченным.
— Я думаю про это.
Дальше они обсуждали достаточно сложный и запутанный план действий. Парню надо будет сказать, что он должен перевезти наркотики. Ему будет указано место и время встречи с Каплонским и другими людьми, которых укажет человек, говоривший с русским акцентом. Оттуда они поедут на корабль. Все должно будет выглядеть обычно, буднично. А когда парень окажется на корабле, для него все изменится: его оденут в костюм Санта-Клауса и отведут в каюту, где к его гениталиям прикрепят провода под напряжением. И там, в этой темной каюте, он выдаст имя того, кому он сливал информацию.
— Это не трудно.
— Да, — согласился Каплонский. Его голос прозвучал подавленно.
Парень будет убит.
— Мы ликвидируем Артиняна, — сказал мужчина. — Это не трудно. Мы сделаем это скоро.
Потом мертвого парня снесут с корабля и запихнут в багажник.
— Вы слышали? У него изменился акцент, — заметил Мэтерз.
— Охранник на выезде из доков, — заметил Каплонский, — может проверить багажник. Они, твари, это часто делают. Когда я выезжаю отсюда, они меня через раз заставляют открывать багажник.
У него не хватало смелости возражать против изложенного плана, и вместо этого он говорил о препятствиях на пути его выполнения, пытаясь изменить положение вещей. Но сам того не желая, он только помог в проведении этой операции. Незнакомец сказал ему, что труп парня в одежде Санта-Клауса усадят на заднее сиденье.
— Его ликвидируют без крови.
— То есть, без ножей и пистолетов, — Санк-Марс пояснил фразу незнакомца. — Значит, его должны были задушить. Обрати внимание, что ни о каком мясном крюке речь у них не шла.
— В канун Рождества Санта-Клаус ни у кого не должен был вызвать никаких подозрений, — заметил Мэтерз.
— В машине нужна большая сумка с пустыми коробками внутри. В машине мы спрячем парня позади большой сумки. Она будет нужна тебе потом.
— Мне? — спросил Каплонский.
Тело Артиняна нужно будет отвезти к нему в квартиру. За какое-то время до его убийства ему надо будет сказать, что встреча, связанная с наркотиками, пройдет именно там. Но ему скажут, что она состоится значительно позже того времени, когда туда привезут его труп.
— Я не понимаю, как вы сможете его поднять по лестнице, чтобы никто этого не видел, — сказал Каплонский, вновь пытаясь логичными доводами предотвратить преступление.
— Правильно. Ты не понимаешь.
— Он ничего не сказал о том, что позже они очистят помещение, — заметил Санк-Марс.
— Ты, Каплонский, пойдешь внутрь. Ты тоже оденешься в Санта-Клауса. Пойдешь в комнату, где этот мертвяк, в его место, где он живет. Мы возьмем у него ключи. Ты уйдешь через задний ход. Может быть, тебя будет допрашивать полиция, ты им ничего не скажешь. Докажешь мне себя таким путем. Если надо, мы тебе дадим хорошего адвоката. Не переживай, господин Каплонский, мой хороший друг, полиция на тебя ничего не имеет, ничего.
— Да, ничего, кроме того что мертвый Санта-Клаус работал на человека, который от него ушел — через черный вход — в таком же новогоднем костюме и без подарков, — съязвил Санк-Марс. — Как бы ты мне, интересно, это объяснил?
— Они специально хотели засветить Каплонского?
— Они никак не рассчитывали, что мы заявимся туда только вдвоем. Они думали, что я буду соблюдать все формальности. Они решили подставить Каплонского на месте преступления — убийства его собственного сотрудника, и им удалось его убедить туда пойти. Но я тебе больше скажу — на самом деле им было наплевать, пойдет туда Каплонский или нет.
— Зачем я должен туда идти? Я этого не понимаю. Я, конечно, это сделаю, поймите меня правильно, но я так обычно не работаю. Почему я должен там оказаться? Можно просто позвонить в полицию.
— Хороший вопрос, — заметил Мэтерз.
— Послушай ответ, — сказал ему Санк-Марс, — он еще лучше.
— В твоем доме был шпион. Ты дал ему работу, ты сделал его другом, так? Ты дал ему информацию, личность. Шпионить за тобой значит следить за работой твоих братьев. Ты дал ему связь. Ты ответственный, господин Каплонский. Теперь сегодня ты показал его мне. Это хорошо, но сделано много вреда. Друг, ты делай, что мы тебя просим. Мы хотим знать твою преданность. Нам это хочется знать. Ты предан нам, господин Каплонский?
— Да, я вам предан.
Санк-Марс чуть не прыснул со смеха.
— Ты, кретин, — бросил он в сторону магнитофона. — Ты даже представить себе не можешь, во что тебя втягивают.
— Ты идешь в квартиру, где убитый парень. Мы хотим, чтобы его контакт шел за тобой, чтобы он сказал ему, чтоб он пришел. Так мы точно знаем, что его контакт действует. Так его контакт откроет себя. Они ждут Санта-Клауса. Мы даем им живого Санта-Клауса, живьем, вне дома. Внутри — мертвый Санта-Клаус. Они узнают, почему он мертвый. Мы говорим им, мы нашли вашего шпиона. Мы так поступаем со шпионами. Это спектакль, господин Каплонский. Так они видят суд и расправу.
— Послушай внимательно, Билл. Только теперь до Каплонского что-то начинает доходить.
— Я не знаю, как это бывает там, откуда вы приехали. Здесь полицейские другие. Тут у нас они угроз не любят.
— Это его выдает.
Раздался сильный удар, как будто кто-то стукнул по столу кулаком или книгой.
— Они научатся! Если не боятся моих угроз, будут бояться моих действий!
— Да, сэр, — вякнул Каплонский, быстро поджав хвост.
— Он раньше никогда в жизни никого не называл «сэр», — усмехнулся Санк-Марс. — Это же надо, он называет этого убийцу «сэр»!
Та часть записи, которую им передал Андре Лапьер, подошла к концу. Билл Мэтерз и Эмиль Санк-Марс, ссутулившись, сидели на полу в полутемной комнате поздно за полночь и размышляли над тем, что только что услышали.
— Это вам передал Лапьер? — поинтересовался Мэтерз. — Мне кажется, здесь нет ничего удивительного. Я и раньше думал, что такому полицейскому ничего не стоит обойти закон.
— Мне здесь многое неясно. Паренька убили, причем те, кто это сделал, хотели сдать нам Каплонского. Вот так мне пока видится эта ситуация. Но проблема в том, что в ту ночь мы Каплонского не взяли, потому что не было нашего человека у черного хода.
— А когда мы его взяли, у него уже был адвокат мафии.
Санк-Марс был вынужден с этим согласиться.
— Дело в том, что мы не арестовывали его за убийство. И меня беспокоит вопрос: решили ли они сдать нам Каплонского теперь? Нашли ли они способ это сделать?
Мэтерз нервно сцепил руки.
— Вы считаете, что, если Лапьер к этому причастен, мафия или «Ангелы ада» сдают нам Каплонского. Они собирались это сделать в ночь убийства Артиняна, но мы расстроили их планы. Поэтому они хотят это сделать теперь.
— Может быть… Только что-то, Билл, в такой версии не вяжется. Где здесь концы с концами не сходятся?
Какое-то время Мэтерз размышлял над ответом.
— Мы не знаем того, что известно Каплонскому, — личности человека, который с ним разговаривает на этой записи. А мне эта информация была бы очень интересна. Если мафия или «Ангелы ада» сдают нам Каплонского, они сдают единственного известного нам человека, который знает, кто это такой, как он выглядит, может быть, ему известно и его имя. Зачем они это делают?
Санк-Марсу надо было нормально сесть — у него затекло тело. Он встал, потянулся, пересел на диван и откинулся на спинку.
— Я не раз задавал себе тот же вопрос. У меня в голове крутится одна мысль — зачем им рисковать, сдавая нам Каплонского, если он так много о них знает? И каждый раз мне на ум приходит один и тот же ответ. Если они сдают нам Каплонского за совершенное преступление, а их адвокат все время крутится около него, чтобы быть уверенным, что с ним все в порядке и он держит язык за зубами, значит, они уверены, что в любой момент смогут Каплонского у нас забрать.
Мэтерз аж присвистнул, поняв ход мысли напарника.
— Как же им удастся его у нас отнять?
Широким жестом Эмиль Санк-Марс свел руки вместе, поднял их вверх и развел в стороны.
— Взорвут, — спокойно сказал он. — Нам уже будет казаться, что убийца у нас в руках. И тут мы его потеряем, потому что его подорвут. Технически это дело может оставаться открытым, но мы-то знаем, что это — глухарь. Причем без всяких каламбуров.
— Убили человека. Дали нам подозреваемого. Потом убили подозреваемого. Вполне логично, ничего не скажешь. Но ведь байкеры, как правило, не любят разыгрывать такие сложные комбинации, или я не прав?
— Здесь дело совсем другого рода. Убитый парень был информатором. Его убийство в чем-то сродни убийству полицейского. Им ведь казалось, что он работает на полицию, они считали, что у нас к нему особый интерес, — вот они и заметают следы. Кроме того, они видят в этом средство решения собственных проблем — Каплонский слишком много о них знает. Так что у них не одна, а сразу несколько причин прикрыть себе задницу, избавившись от Каплонского. Может быть, они рассчитывают, что, если его не будет, мы оставим их в покое. Другая мысль, о которой не надо забывать, состоит в том, что этот сценарий написан не местными. Возможно, этот план разработал тот малый, чей голос мы только что слышали. Способ, которым убили парня, ясно говорит о том, что здесь мы столкнулись с другим типом мышления, такое может придумать только хорошо подготовленный человек. Сдается мне, что я знаю, как его зовут. В прошлом сентябре «Ангелы» устроили очередное представление. Не исключено, что они хотели тогда пустить пыль в глаза кому-то, в ком были заинтересованы. «Росомахи» дали имя тому человеку, которому это представление предназначалось, — Царь. Голову даю на отсечение, что это наш малый.
Билл Мэтерз встал на колени, чтобы перемотать пленку.
— Вы думаете, парень выдал своего связника?
Впервые за время визита к напарнику Санк-Марс улыбнулся.
— Он был сообразительным пареньком, Билл. Его трудно было на мякине провести. Разве что ему это кто-то подсказал. Когда его пытали, чтобы выяснить имя связника, он назвал им меня.
— Вот, значит, почему они повесили на него эту записку — «Веселого Рождества, М5»?
— Их прямо от гордости распирало. Акоп выдал им правдоподобное имя, возможно, при правдоподобных обстоятельствах. Оно прозвучало для них достаточно убедительно. У меня есть тайные связи, все об этом знают. Они, должно быть, в штаны наложили от радости, услышав мое имя. Акоп прекратил этим пытки, спас себя от невыразимых страданий. Жаль, что мы не были с ним знакомы. Он был храбрым парнем. Я ни секунды не сомневаюсь, что он не сдал им своего настоящего связника.
Билл Мэтерз остановил перемотку, нажал на воспроизведение, послушал немного, перемотал чуть назад, убавил звук и стал слушать дальше.
— Значит, вы уверены, что Лапьер с ними связан?
— Я этого не исключаю. Билл, когда ты помог Джиму Коутесу скрыться, ты ведь хорошо тогда с ним поработал, правда? Лапьер его разыскивает, но пока не смог найти.
— Эмиль, — прервал его Мэтерз, взволнованно склонившись к динамикам, — послушайте вот здесь.
Он пропустил часть записи, потом увеличил громкость до такой степени, что его жена высунулась из приоткрывшейся кухонной двери, прижимая палец к губам, обеспокоенная тем, что может проснуться ребенок. Мэтерз стал рыться в поисках двойного набора наушников. Когда Санк-Марс напялил одну пару на голову, Мэтерз не смог сдержать улыбки — его начальник выглядел как пришелец-инопланетянин. Он снова поставил тот же отрывок записи.
Они сняли наушники.
— Это помехи. А может быть, кто-то рядом подметал пол.
— И мне так показалось.
— Джим Коутес?
— Возможно.
— Вряд ли Лапьер это усек, он не такой хороший сыщик.
Мэтерз недолго помолчал.
— Он же дал вам не всю запись. Из нее он мог понять, что Коутес там был, что он видел незнакомца. Или — если Лапьер в этом замешан — ему могли сказать, что Коутес обо всем знает.
Санк-Марс встал и потянулся, разминая кости.
— Лапьер меня беспокоит. Я знаю, что не всегда хорошо разбираюсь в людях.
— Тогда делайте выводы только исходя из доказательств. Опирайтесь только на факты.
— В любом случае, здесь мне не все понятно. Он может держаться за эту запись, чтобы себя защитить. Он может хранить ее в секрете, чтобы потом провести громкий арест в расчете на повышение по службе. Может быть, он решил сдать нам Каплонского, потому что, в принципе, именно так ему и следовало бы поступить. Его может интересовать Джим Коутес, потому что именно Коутес видел убийцу. Все эти варианты вполне вероятны.
— Но вы в них не верите?
Санк-Марс взглянул на Мэтерза.
— Еще не решил. Он может хранить пленку в тайне, потому что там содержится информация, которую можно инкриминировать его приятелям. Но тогда непонятно, зачем он вообще сделал эту запись. Не исключено, что он дал мне эту кассету именно сейчас, потому что «Ангелы» используют его, чтобы выдать нам Каплонского. Если он продажный полицейский, то сам может охотиться на Джима Коутеса, чтобы убрать того, кто слишком много знает. А если он паршивый полицейский и думает только о том, чтобы самому выдвинуться, Коутес нужен ему для того, чтобы вытянуть из него информацию и использовать ее для раскрытия дела в собственных интересах.
Билл Мэтерз вытянулся на полу и оперся на локоть.
— Есть два обстоятельства, свидетельствующие в пользу Андре. Он сделал эту запись. Мне кажется, что, если бы он был одним из них, он бы этого делать не стал. К тому же на пленке записан голос убийцы. Он слегка изменен, но если бы не эта пленка, мы бы вообще не знали, как он звучит.
— Может быть, есть еще какая-то причина, о которой мы не знаем, заставившая его сделать эту запись, — высказал предположение Санк-Марс. — Лапьер прослушивал Каплонского по той же причине, по которой за ним следили «Ангелы».
— Чтобы держать его на поводке, — добавил Мэтерз.
— Точно. Царь, если он убийца, мог отсюда давно исчезнуть, мог вернуться в Россию. И вообще, они могли бы нам черт знает какую ерунду подсунуть, чтобы повести по ложному следу.
— Итак, что же мы имеем?
Обернувшись, Мэтерз нажал на кнопку и перемотал кассету до конца. Санк-Марс мерил небольшую комнату шагами, аккуратно переступая через разбросанные детские игрушки.
— Что касается Лапьера, мы подождем и продолжим за ним наблюдение. Что касается Джима Коутеса, мы его найдем и как следует с ним потолкуем. А что касается Вальтера Каплонского, мы его арестуем.
— Прямо сейчас?
— Что-то мне подсказывает, что чем скорее мы это сделаем, тем будет лучше. Я бы за его жизнь сейчас и гроша ломаного не дал. Теперь я жалею, что так ничего из него и не вытряс.
— Почему?
— Если его уберут, я не узнаю, случилось ли это потому, что Дегир решил, что мы слишком долго беседовали в машине, и настучал об этом Андре, или потому, что Андре сам сдал его бандитам. А может статься, они решат его прикончить просто из-за того, что я его уже чуть не взял. Хорошо бы их на шаг опережать.
Билл Мэтерз вынул кассету из магнитофона, передал ее напарнику и помог ему надеть куртку. Младший детектив рассчитывал, что шеф подождет его внизу, пока он перекинется парой слов с женой.
— Будем надеяться, что бандиты думают по-другому. Если нам дали эту запись, чтоб у нас возникли другие соображения, значит, против нас играют уж очень смекалистые ребята.
Санк-Марс покачал головой.
— Не нравится мне это дело. Даже подумать страшно, чем оно может кончиться и что нас ждет, если мы его все-таки раскрутим.
Мэтерз попытался беззлобно подшутить над начальником:
— И это говорит детектив, который не верит в заговоры? Эмиль, вы что, готовы сменить лошадей?
Санк-Марс так на него посмотрел, что Мэтерз даже слегка опешил.
— Ты, напарник, — хороший детектив. Странно, что я до сих пор этого не понимал.
— Я-то сам об этом догадывался, — признался Мэтерз.
— Да что ты?
Мэтерз глубоко вздохнул — эта тема ему действовала на нервы.
— Я думаю, вы прежде всего охотитесь именно на заговорщиков, точнее говоря, на организованную преступность. И хотя на людях, публично, вы говорите другое, так это только одна видимость.
Санк-Марс устало посмотрел на подчиненного, и в его взгляде явно чувствовалось уважение.
— Да, Билл, отчасти ты прав. На самом деле, я просто в ужас прихожу при мысли о связях, которые в наши дни перерастают в преступные союзы.
Мэтерзу показалось, что начальник высказал ему те сокровенные мысли, к которым раньше никогда его не допускал.
Уже после полуночи на улице, которую чаще называют Мэйн, Джулия Мардик один за другим обошла четыре бара, явно кого-то разыскивая. Официально эта улица называется бульвар Святого Лаврентия (у французов это — Сен-Лоран, у англичан — Сент-Лоуренс), она делит весь город на две части — восточную и западную. В оба конца все дома на перпендикулярных ей улицах начинаются с дома номер один, расходясь по возрастающей. Поэтому в адресах этих улиц обязательно указывается их направление — восток или запад. В восточной части Монреаля живут преимущественно французы, в западной — в основном англичане, а сам Мэйн заселен представителями самых разных этнических общин. Исторически сложилось так, что Мэйн стал в городе центром преступности, считающейся лишь с собственными законами. Именно здесь плодились мелкие жулики, здесь же, организовываясь в банды, они собирались с силами перед тем, как распространить свое влияние на другие территории. Мэйн привлекает проституток и бродяг, наркоманов и артистов, воров и нищих, честолюбивых неудачников всех мастей, за которыми тянутся толпы охочих до самых разных тусовок бездельников. По ночам его бары и закусочные живут в ритме бурной жизни молодого поколения.
Войдя в четвертый бар, Джулия сразу же заметила Норриса. Перед тем как подойти к его столику, она прошлась по залу и заглянула в туалет, чтобы убедиться, что она не встретит здесь знакомых. Несмотря на час ночи, в баре было полно народа. Монреаль — город ночной жизни, а Мэйн по ночам — его самая оживленная улица.
— Привет, Проныра, как дела?
— Так хорошо, что пора крутить обратку.
— Все как в старые добрые времена.
— Старые добрые времена, Селвин? Старые добрые времена безвозвратно прошли десять дней назад. От них остались одни воспоминания. Десять дней назад наступили новые времена.
Он взял со стола бутылку вина и наполнил ее бокал.
— Десять дней для меня как вечность.
— Вот и расскажи мне о ней.
Селвин Норрис рассмеялся.
— У меня есть мысль получше. Давай-ка ты мне о ней расскажешь.
Она провела правой рукой по волосам.
— Еще одна деловая встреча? Даже расслабиться нет времени? Ты, Селвин, меня сюда обманом заманил.
— Дай мне передохнуть, Джулия. Разве это не лучше, чем электронная почта?
— Ну, давай, Селвин, брось мне еще одну кость! Скажи мне, чтоб я потявкала, села, легла и хорошенечко попросила.
Он рассмеялся.
— Давай, поговорим. Что тебя так волнует, Джулия?
Может быть, он и был подонком, но дураком его назвать было никак нельзя. Мир действительно изменился. Улыбнувшись, она сдалась.
— Нет, начинай ты. Как там, Селвин, дела идут в мире? Все ли президенты еще спрашивают у тебя совета?
— Только один. — Она не могла понять его странной улыбки.
— Как тебя… — она осеклась, пытаясь задать ему простой вопрос в такой форме, чтобы ему было легче на него ответить. Он всегда сопротивлялся любой ее попытке приоткрыть окружавшую его завесу таинственности. Иногда он делал это мягко, иногда с безапелляционной категоричностью. — Чем ты занимаешься, Селвин? Кроме того, чем ты занимаешься. Я хочу сказать, чем ты открыто занимаешься. Если вдруг кто-то войдет к тебе в квартиру и скажет: «Мы — представители правительства, на какие средства вы живете?» Как бы ты ответил на такой вопрос?
— Я бы вообще не стал с таким человеком разговаривать.
— А если бы он настаивал?
— Я бы попросил его связаться с моим адвокатом.
— А если серьезно?
— Серьезно? Я бы просто захлопнул дверь перед носом этого чудака.
— Ну, ладно, ты же понимаешь, о чем я хочу тебя спросить. Что ты всем говоришь, если тебя спрашивают, чем ты занимаешься?
— Это зависит от того, кто меня спрашивает. Ты, кстати, не хочешь что-нибудь перекусить?
Подошла официантка и приняла заказ. Джулия, пробежав глазами меню, выбрала салат «уалдорф», а Норрис попросил принести крок-месье .
— Ты мне так и не ответил, Селвин, — сказала она ему, когда официантка отошла.
— Разные люди получают разные ответы. Конечно, иногда это вызывает осложнения. Официально я работаю на Отдел связей с общественностью Генерального консульства в Монреале.
— Генерального консульства? Какой страны?
— Молодец, Проныра! Никогда никому не позволяй увиливать от прямого ответа. Не слезай с противника, пока он не сдастся.
— Не юли, Селвин. Отвечай на вопрос.
— Соединенных Штатов Америки.
— Ага…
Селвину Норрису так понравился учиненный ему допрос, что он рассмеялся. Он получал истинное наслаждение от общения с этой привлекательной и неглупой молодой женщиной.
— Что ты хотела этим сказать?
— Чем?
— Этим твоим «ага».
— Не скажу.
— Почему?
— Сейчас, господин Норрис, инквизитор — я, а вы — инквизируемый.
— Я такого слова никогда не слышал. Знаешь что? Давай, мы с тобой ради спортивного интереса поспорим, что к концу ночи я получу о тебе больше информации, чем ты вытянешь сведений обо мне, даже если вопросы будешь задавать ты.
— Идет! Ты из меня вообще ничего не вытянешь! Ничегошеньки!
Она его явно поддразнивала. Джулия уже не была такой настороженной, ее охватило радостное возбуждение от вкусной еды, от того, что они вместе сидели в этом людном баре.
— Итак, Селвин Норрис, вы занимаетесь связями с общественностью. Что это за связи такие? Мне в это не очень верится, мне кажется, что это только прикрытие для тайных операций. Сдается мне, господин хороший, что ты мне туфту впариваешь. Чем ты на самом деле занимаешься, прикрываясь связями с общественностью?
От смеха у него на глазах выступили слезы, и Джулии это очень понравилось. Казалось, его восхищает любое ее высказывание.
— Джулия, ты правильно формулируешь вопрос. Как только завершим наше нынешнее предприятие и ты закончишь университет, надо будет серьезно подумать о лучших перспективах твоей карьеры.
— Какой карьеры?
— А какая тебе больше нравится?
— Селвин, не вешай мне лапшу на уши. Отвечай на вопрос и кончай переводить разговор на другие темы. Ты кому, думаешь, морочишь здесь голову — неопытному любителю?
— Твое здоровье! — сказал Норрис, поднимая бокал. Он отпил глоточек, взглянул на Джулию, потом пристально оглядел зал и сказал ей: — Туда сейчас не смотри, тебя засекли. Не смотри в ту сторону.
Ей понадобилась собрать всю свою силу воли, чтобы не повернуть голову.
— Кто там нарисовался? Ангел ада? Или это шуточки у тебя такие? Это у тебя, дружок, со мной не пройдет.
— Он подходит. Держи себя в руках, Джулия. Мы с этим как-нибудь разберемся.
— Эй, привет, — произнес голос, который она сначала не узнала. Джулия неторопливо подняла глаза и увидела газетного репортера Окиндера Бойла. — Неужели это Хитер? Хитер Бантри?
— Ой, господин Бойл. Привет!
— Привет. — Он напряженно помахал ей рукой, не сводя глаз с нее и ее спутника. — Вот, вышел, можно сказать, подышать воздухом и увидел вас. Мне показалось, я вас узнал, хотя тогда я так сильно болел, что не был уверен. И — вот вам, пожалуйста! Надо же, какой сюрприз. А то я все не мог понять, почему вы мне не позвонили, как обещали. Как у папы вашего дела?
— У папы? Отлично, спасибо. Мы вытащили его из туннеля.
— Неужели?
— Теперь ему гораздо лучше.
Селвин Норрис смотрел на Бойла с улыбкой, но представляться ему не торопился. Если его ученица сама справится с создавшейся ситуацией, она предоставит ему возможность сгладить возникшую неловкость.
— Рад это слышать. Может быть, я снова вернусь к теме моего репортажа. Он вызвал у читателей большой интерес. Знаете что, дайте мне номер вашего телефона, а я посмотрю, что мы в этом плане сможем сделать.
Джулия Мардик прекрасно понимала, что Норрис за ней внимательно наблюдает, — он впервые видел ее в деле.
— Конечно. Это было бы здорово. Ой! — Она хлопнула себя по лбу. — Снова запамятовала свой новый номер! Сама-то я себе никогда не звоню.
Она взглянула на Селвина Норриса. В этот момент он мог сказать, что не знает номер ее телефона, выдумать что угодно или дать журналисту правильный номер. Она передала ему ход. Девушка очень неглупо поступила, возложив ответственность на более опытного партнера, тем самым вызвав его неподдельное восхищение.
— У вас есть чем записать? — спросил Норрис.
— Конечно. — Журналист вынул небольшой блокнот, карандаш и застыл в ожидании. Не меняя позы, Норрис взглянул на Джулию и взял ее за руку, причем сделал он это нежно, как будто по праву. Он дал Бойлу ее номер, причем Джулия отметила, что номер был правильный.
— Хорошо, спасибо. Хитер, мне очень приятно было с вами встретиться. Я непременно вам позвоню.
— Обязательно. Спасибо, что написали о папе. Материал получился замечательный.
— И вам спасибо. До скорого.
Он скрылся в толпе.
— Интересно, — задумчиво проговорил Норрис.
— И как я выступила?
— Потрясающе. Нет ничего удивительного в том, что операция проходит успешно. Я всегда знал, что ты у нас самая умная. Джулия, ты заходила в другие бары перед тем, как пришла сюда?
— Да, я для отвода глаз мест в пять заглядывала. Все сделала в лучшем виде.
— В одном из этих баров он тебя и срисовал. А потом сел тебе на хвост. Такие места, как это, он не может себе позволить.
— Но здесь не очень дорого, он мог здесь сидеть и до моего прихода.
— Бойл живет очень скромно. Ты сама видела его комнату.
— Что мне делать, когда он позвонит? Зачем ты ему дал мой настоящий номер?
Принесли еду, и Джулия вдруг поняла, что проголодалась как волк. Последний раз она ела в семь, с тех пор прошло уже шесть часов. Поздний ужин вполне укладывался в традиции Монреаля.
— Он сюда наведался неспроста. — Норрис вновь впал в задумчивость. — Он сюда за тобой пришел, потому что ему был нужен номер твоего телефона. Эта мысль пришла ему не спонтанно, когда он тебя выслеживал. Что ему нужно? Ты? Свидание? Новый репортаж? Что-то еще? Если он и дальше собирается совать свой нос в дела Карла Бантри, нам бы лучше его контролировать.
— Все это верно, Норрис, но я все-таки хочу знать, чем ты занимаешься в этом отделе по общественным связям.
Норрис рассмеялся.
— Да ничего особенного, я работаю там политическим аналитиком. Сюда меня направили выяснить вероятность отделения Квебека от Канады и те последствия, которые могли бы в этом случае затронуть Соединенные Штаты.
— Ну что ж, — произнесла она совсем тихо, — вполне убедительно. Тогда скажи мне, если ты действительно этим занимаешься: то, что мы с тобой делаем вместе, это для тебя просто такое развлечение? Или то, что мы делаем, — для тебя главное, а политический анализ ты используешь как прикрытие?
Норрис покачал головой.
— Может быть, существует еще и третья вероятность?
— Разве? Какая?
Норрис наклонился к ней над столом.
— Слушай, Джулия, я должен тебе кое-что сказать. Пожалуйста, хорошенько запомни одно имя — Эмиль Санк-Марс.
— Эмиль Санк-Марс, — вслух повторила она.
— Сержант-детектив Эмиль Санк-Марс.
Джулия снова повторила это имя.
— Если кто-нибудь станет на тебя давить или по какой-то другой причине будет выяснять имя твоего связника и у тебя не будет никакого выбора, назови им это имя.
— Почему именно его имя?
— Он знаменитый сыщик. Они тебе поверят. Он будет в безопасности, потому что этот полицейский — важная шишка. Человеку такого уровня «Ангелы» не решатся причинить вред. «Росомахи» уже спустили на них собак, когда они взорвали того несчастного паренька. Только представь себе, что будет, если они убьют полицейского. Стоит им переступить черту, и их с потрохами сожрут. Тебе надо будет только назвать это имя — сержант-детектив Эмиль Санк-Марс, и ты увидишь, как от тебя любой бандит отвяжется и оставит тебя в покое. Против него они не пойдут.
— Как и против тебя, — добавила Джулия Мардик.
— Если ты назовешь его имя, к тебе тут же станут по-другому относиться. А если назовешь мое, тебе это ничего не даст.
— Иначе говоря, ты не хочешь, чтобы я стала мученицей.
— Не хочу, — согласился Селвин Норрис, поднимая ставки в их совместной работе, потому что раньше он никогда так явственно не воспринимал возможную опасность. — Мученики нам ни к чему.
«Можно ли тебе верить, Селвин? — думала Джулия, накалывая на вилку салат. — Кто тебя сейчас больше заботит — я или ты сам? Могу ли я тебе верить?»
— Знаешь, мне сейчас в голову пришла одна мысль, — сообщил ей Норрис.
— Давай, выкладывай.
— Раньше мне не хотелось тебе это предлагать. Я никак не хотел влиять на твои решения. Очень важно, чтобы ты всегда их принимала добровольно.
— Ну, давай, не тяни, — сказала она по-французски. Как и многие монреальцы, она имела обыкновение переходить с одного языка на другой, чтобы усилить их значение. — В чем дело?
— Твоя квартира стоит на прослушке, может быть, тебя утомляет все время быть начеку?
Джулия рассмеялась в присущей ей немного экстравагантной манере.
— Да, это создает проблемы при мастурбации! Но я этим уродам такой спектакль никогда не продемонстрирую. Неужели ты намекаешь, что мои хорошие манеры могут вызвать у кого-нибудь подозрения? Я ни за что не буду заниматься онанизмом перед их прослушивающими устройствами. Так что, если мне станет совсем невмоготу, я включу воду.
— Хватит, Джулия, перестань, я не могу говорить о таких вещах с легкостью твоего поколения.
— Ты снова уклоняешься от темы!
— Я только хотел тебя спросить, как бы ты отнеслась к тому, чтобы поехать сегодня ночевать ко мне?
Она сжала в пальцах кусочек грецкого ореха.
— Ну да, и спать там на диване?
— Я не это имел в виду.
Джулия положила орех в рот.
— Ты хочешь сказать?… Но… Ты это серьезно? Ты же знаешь о моих проблемах со «скачкой с препятствиями» и все такое… Ты что, в самом деле этого хочешь?
— Хочу. Очень хочу. Забудь обо всех препятствиях. Есть масса других способов, которыми два человека могут доставить друг другу радость.
— Тогда ты меня им научишь, — легкомысленно выпалила она.
На какое-то время они замерли, пристально глядя друг на друга.
— Хочешь доесть салат? — спросил Норрис. — И допить вино?
— А разве я должна? Мы что, прямо сейчас не можем уехать?
Когда детективы добрались до дома Каплонского, там уже было полно полицейских и пожарных машин и несколько машин «скорой помощи», причем все они мигали разноцветными проблесковыми маячками, свет которых отражался от стен домов и оконных стекол. Въезд на улицу, где жил Каплонский, перекрывал полицейский кордон, и, чтобы туда проехать, Мэтерз предъявил свой жетон. Но подъехать к самому дому они так и не смогли, так как узкая улочка была забита автомобилями. Санк-Марсу пришлось остановить машину и остаток пути пройти пешком.
Они увидели именно то, что ожидали.
От взрыва с «линкольна» сорвало крышу, покореженные крышки капота и багажника задрались вверх, дверь у водительского сиденья была сорвана с петель и валялась рядом. Обуглившиеся останки машины были обильно политы водой и уже покрылись толстой коростой льда. Подойдя поближе, Санк-Марс обратил внимание, что рулевая колонка в машине отсутствовала — ее либо тоже сорвало взрывом, либо пришлось отпилить, чтобы достать останки водителя. Единственный вопрос относительно жертв состоял в их количестве.
— Да, пленных они не берут, — вот и все, что сказал по этому поводу Санк-Марс.
Мэтерз какое-то время обдумывал высказывание начальника.
— Эмиль, они послали вам сообщение, подвесив его на шею Акопа. Вас это не беспокоит? — Он сцепил пальцы в теплых перчатках, дыхание его клубилось белым паром. — Я знаю, быть полицейским непросто, но иногда по ночам, глядя на спящую дочурку, мне хочется знать, увижу ли я, какая она станет, когда вырастет. А эти парни, как вы сказали, эти подонки готовы пойти на все.
Санк-Марс внимательно вникал в истинный смысл его слов. Они признавал, что показная храбрость — естественная черта натуры полицейского, но симпатии к ней не испытывал. Скорее он воспринимал ее как обоснованную реакцию на опасность. Служба в полиции и родительский долг, считал он, — понятия, не совместимые в принципе.
— Что до меня, — заметил Санк-Марс, — если они и со мной так решат расправиться, пусть уж лучше перестараются, чем недоусердствуют.
Мэтерз натянуто улыбнулся.
— Разве ты не знаешь, Билл, что мы для них вроде как неприкасаемые?
— Я не очень вас понимаю.
Они перешагивали через свернутые кольца пожарных шлангов, похожие на огромные макароны, обходили группы потрясенных взрывом соседей, которые повыскакивали на мороз кто в чем. Санк-Марс, казалось, не торопился расследовать это преступление, скорее всего, как смекнул догадливый Мэтерз, он вообще не хотел попадаться на глаза никому, кроме нескольких сослуживцев.
— Бандиты знают, куда им не надо соваться. Стоит им перейти черту, и на них набросятся «Росомахи». Вот, убили того мальчика — Даниеля. Ясно, что это было делом рук какой-то байкерской банды. С тех пор «Росомахи» повсюду их достают. Им и подкрепление дали, и бюджет выделили, и законы приняли, по которым им разрешается изымать имущество бандитов, включая их притоны и клубы. Они не дают байкерам прохода ни днем, ни ночью, цепляются ко всем их друзьям-приятелям. Но все это делается в значительной степени цивилизованно. Пока. А теперь представь себе, что убьют полицейского, знаменитость какую-нибудь вроде меня. Тогда правила игры сразу изменятся. На какое-то время «Росомахи», да и мы тоже просто озвереем. Какие-то дела в суде могут быть проиграны, потому что улики будут получены незаконным путем, какие-то будут выиграны, но гораздо важнее то, что весь их бизнес прахом пойдет, от них отшатнутся многие из тех, с кем они имеют дело сейчас. Кого-то из них найдут мертвыми. Кого-то из наших, возможно, тоже, но дело не в этом. Для того, чтобы «Росомахи» стали лютовать, байкеры должны перейти эту самую черту. Дай «Росомахам» волю хотя бы на полгода, они просто разорят весь байкерский бизнес. А убить полицейского — значит пересечь черту. Так что, если они захотят сильно осложнить себе жизнь, они убьют такого полицейского, как я, — местную знаменитость, героя, можно сказать. Поэтому я и считаю себя неприкасаемым. И тебя тоже, потому что теперь ты мой напарник. Я вовсе не хочу сказать, чтобы ты не был осторожен. Твое имя написано на почтовом ящике, думаю, его надо будет убрать, как только ты вернешься домой. Можешь принимать другие меры предосторожности, чтобы спать спокойнее. Но с нами такого не случится — тебе надо это знать.
Мэтерз кивнул. Ему хотелось возразить начальнику, напомнить ему, что одна из банд повинна в смерти мальчика. Здесь они тоже переступили черту, но Санк-Марс и сам это прекрасно понимал. Чтобы бороться с врагами, всегда надо показывать, что сила на твоей стороне, и эту силу сдерживает лишь уверенность в том, что какие-то действия в борьбе просто исключены. После убийства ребенка байкерским бандам так прищемили хвост, что мало не показалось. Стоит им пойти дальше, им не только хвост прищемят.
Мэтерз остановился, чтобы разглядеть, кому машет рукой Санк-Марс, и увидел, что от толпы отделился Ален Дегир. Санк-Марс встал на небольшой сугроб на соседнем участке, откуда хорошо просматривались все окрестные дома.
— Здравия желаю, сержант, — приветствовал его Дегир. Как всегда, он выглядел угрюмо и напряженно.
— Да, Ален, вам теперь работы хватает. Кто ведет расследование?
— Я.
Санк-Марс внимательно на него посмотрел, и молодой детектив пожал плечами, как будто показывая, что в этом нет ничего особенного.
— Ничего не поделаешь — Лапьера отстранили, и мне теперь приходится вкалывать за двоих. Но здесь — даже к гадалке не ходи-и без того ясно, что это дело рук байкеров. Им утром займутся «Росомахи», а я сейчас тут просто потому, что время позднее.
Санк-Марс оценил скромность сослуживца.
— Мне нужно тебя кое о чем спросить, Ален. Это важно.
— Слушаю вас, сэр.
— Ты говорил кому-нибудь о моей утренней встрече с Каплонским?
— Никак нет, сэр.
— Что-то ты мне очень быстро ответил, — подозрительно проговорил Санк-Марс. — Подумай хорошенько. Ты обсуждал с кем-нибудь утренние события?
— Мне не надо об этом думать, — раздраженно сказал Дегир. — Знаете, в последнее время события развиваются таким образом, что я уже ничего ни с кем не обсуждаю.
— Даже с Лапьером?
— Что вы хотите от меня, сержант?
— Мне нужна правда. Почему-то сейчас это она в таком дефиците…
Дегир вместе с Санк-Марсом внимательно наблюдали за смятением и суматохой, которые вызывало расследование. Взрыв бомбы привлек сюда массу народа.
— Мы с Лапьером говорим каждый день, — признался Дегир. — Он мой напарник. И сегодня мы днем разговаривали. В детали я его не посвящал, ничего ему о них не рассказывал. Я ему только сказал, что вы задержали Каплонского, а потом отпустили.
— Ты так ему и сказал?
— Да, сэр. Когда вы меня спросили, говорил ли я кому-нибудь об этом, я не имел в виду своего напарника. Естественно, я рассказал ему об этом.
— Ты сказал Лапьеру о том, что мы взяли Каплонского и — что? Двенадцать… нет, шестнадцать часов спустя Каплонского взорвали, а ты возглавляешь расследование.
Дегир пнул ботинком снежный ком. Все трое стояли, засунув руки в карманы, их дыхание белым паром клубилось в ночном воздухе.
— Я хороший полицейский, — тихо сказал Дегир. — Если у вас есть причины меня в чем-то подозревать, делайте свое дело. Но я — честный полицейский.
Санк-Марс взглянул на двоих младших детективов и покачал головой, как будто ему было непросто принять решение.
— Если хочешь знать мое мнение, Ален, ты прав в том, что у меня к тебе повышенный интерес. Всегда, когда полицейский начинает катиться по наклонной, у всех возникает повышенный интерес к его напарнику.
— Против него нет доказательств.
— Это он так считает. Но я не вправе его судить. Скажи мне, ты сейчас работаешь в дневной смене? Я тебя каждый день вижу на работе.
— Да, я должен работать днем. Но сейчас у нас сложное положение.
Из морга приехала машина «скорой помощи». Ей прокладывал дорогу полицейский автомобиль с вертушкой, и красные блики заплясали на лицах трех стоявших на сугробе полицейских.
— В этой связи меня интересует, кто поручил тебе заниматься этим делом ночью?
— Мой дежурный офицер.
— Это кто?
— Жиль Бобьен.
— Как это? Его же отстранили от дел.
— Сегодня вечером его вернули к исполнению обязанностей. Грипп скосил столько народа, что его вернули на работу. — Дегир кивал, выпятив подбородок, как будто защищаясь.
— Да ну? Что ты об этом думаешь, Билл? Ты слышал? Бобьена вернули на работу, а мне никто даже не удосужился сообщить эту замечательную новость. Ален, если ты работаешь в дневную смену, как могло случиться, что в канун Рождества, когда убили того паренька — Артиняна, ты вышел в ночь?
— Вы что, меня допрашиваете? — поинтересовался Дегир. Он перевел взгляд с Санк-Марса на Мэтерза и обратно.
— Я задал тебе вопрос, — сказал Санк-Марс.
— Я не обязан вам отвечать, — ответил офицер.
— Да, не обязан.
Дегир задумался. Он снова ковырял снег ботинком. Подбородок у него напрягся, он явно все сильнее выходил из себя.
— Это совсем другая история, — вспомнил он. — Мы с Андре взяли отгулы. На все праздники — канун Рождества, Рождество, канун Нового года и сам Новый год. Я впервые должен был получить выходные на все эти дни. Я получаю то же, что Андре. Он ведь у нас за старшего.
— Да, обычно так и бывает, — заметил Санк-Марс. — А что же тебя заставило потом все переиграть?
Дегир покачал головой, потом потер подбородок о воротник куртки, как будто хотел выгадать время для ответа на вопрос.
— Этого я и сам до сих пор не понимаю. Андре позвонил мне в конце дня и сказал, что мы позже должны будем выйти на работу. Я, конечно, расстроился: сначала вам в канун Рождества дают отгул, а потом его отнимают. Я подумал, может быть, кто-то сделал Андре какое-то одолжение, и ему пришлось поменяться сменами.
Билл Мэтерз так уставился на сослуживца, что Санк-Марс слегка толкнул его локтем, и он тут же сменил выражение лица на безразличное.
— Иначе говоря, у Андре Лапьера был грипп, но вместо того, чтобы остаться дома на выходной и отлежаться, он решил выйти на работу.
Дегир поразмыслил и кивнул, давая понять, что так оно и было. Никаких объяснений он предлагать не стал.
— Ален, если ты честный полицейский, то ничего не станешь рассказывать о нашем разговоре Андре Лапьеру. Меня совершенно не волнует, что он твой напарник. Не рассказывай ему о вашем сегодняшнем ночном расследовании ничего, кроме того, что он прочтет в завтрашних утренних газетах. Если ты грязный полицейский, можешь говорить ему все, что сочтешь нужным. Но в этом случае, когда будешь с ним говорить, передай от меня привет.
Дегир отошел от них метра на три, потом вернулся. Теперь он разозлился не на шутку, и когда снова заговорил, то выглядел как баран, готовый броситься на любое препятствие.
— Это ведь именно вы — старшие, всегда говорите о том, что за напарника надо стоять горой!
— Я в курсе, — ответил Санк-Марс.
— И я предан этому человеку потому, что он мой напарник. Это вы — старшие, думаете, что я с ним в сговоре! А у меня с ним никакого сговора нет, понятно?
— Понятно. Я приму это к сведению.
— Черт бы вас побрал!
— Выбирай выражения, Ален! На твоем месте я бы постарался держать себя в руках.
Дегир как-то странно дернулся, потом тряхнул головой, должно быть, стараясь унять гнев, и нацелил указательный палец в лицо старшего детектива.
— Я мог бы быть вашим напарником, а Билл — партнером Лапьера. Тогда бы вы ему сегодня разгон давали, а не мне.
— Возможно, — согласился Санк-Марс.
— Я вообще не понимаю, почему я за этим подонком должен грязь разгребать.
Санк-Марс ждал подобного высказывания, поэтому сразу задал следующий вопрос:
— Это ты моего доброго друга Лапьера называешь подонком, Ален? А как же твоя преданность напарнику?
Теперь Дегир вплотную подошел к Санк-Марсу, и хотя он был сантиметров на пять ниже, из-за неровного снега под ногами они оказались одного роста. Дегир с бешенством смотрел прямо в глаза старшего полицейского с расстояния всего в несколько сантиметров. Санк-Марс изо всех сил сдерживал желание боднуть этого парня, прекрасно понимая, что из такого состязания победителем ему не выйти.
— Я верен своему напарнику, — заявил Дегир с вызовом и, как показалось Санк-Марсу, с горечью. — Я ничего не сказал вам такого, что могло бы ему повредить. Но это не значит, что я не считаю его самым большим подонком из всех, которых встречал.
— Это я тоже приму к сведению, — заметил Санк-Марс.
Дегир развернулся на каблуках, нервно передернул плечами и ткнул пальцем в сторону Билла Мэтерза, потом снова нацелил его на Санк-Марса.
— Я не понимаю, — сказал он, и его смущение было так же очевидно, как и волнение, — вы для нас всех — герой, вы сами об этом знаете. Как же так получилось, что в напарники себе вы выбрали этого… квадратноголового англичанина?
— Мы с тобой оба служим в полиции, — спокойно ответил ему Мэтерз, пораженный безапелляционностью высказывания коллеги.
— Тебе этого не понять, — настаивал Дегир.
Мэтерз не без сарказма ответил:
— Да уж, куда мне.
Ален Дегир какое-то время стоял, глядя в сторону, и тяжело дышал. Перед тем как снова заговорить, он попытался успокоиться. В конце концов, взяв себя в руки, обратился прямо к Мэтерзу.
— Для нас — для французов, он герой. Вот и все, что я хочу сказать. А работаешь с ним в напарниках ты — англичанин. А я вот последние шесть месяцев пашу вместе с Андре Лапьером, а этот малый — полное дерьмо, ты знаешь об этом? И живет он в дерьме. — Он стоял и от полноты переполнявших его чувств покачивал головой. — Извините меня, — сказал Дегир, бросив быстрый взгляд на Санк-Марса. — Давайте, забудем об этом.
Теперь он жалел себя самого, потому что знал, что повел себя недостойно. Он повернулся, чтобы уйти.
— Ален, — сказал Санк-Марс, кивнув подбородком в сторону Билла Мэтерза и не глядя на Дегира, — он, конечно, квадратноголовый, но знаешь что? От этого мозги у него работают не хуже, уверяю тебя. Подумай об этом на досуге.
Дегир отошел в сторону, всем своим видом демонстрируя оскорбленное самолюбие.
— Ален! — крикнул ему вдогонку Санк-Марс. Он знал, что иногда бывает лучше дожимать до конца. — Сколько их было? — Он указал в сторону обгоревшего «линкольна».
— Двое, — ответил Дегир, причем голос уже не выдавал его волнения. — Мы так думаем, сам Каплонский и его жена. Опознанию оба они не подлежат. Девочка, сидевшая с их ребенком, сказала, что вышли они вдвоем. Домой они приехали вовремя. Стали сдавать назад, и раздался взрыв.
— Надо выяснить, где они были. Бомбу им подложили именно там.
— Так точно, сэр.
Билл Мэтерз и Санк-Марс пошли обратно к своей машине. К месту взрыва валом валили репортеры, журналисты с телевидения разбирались со своей аппаратурой. Санк-Марсу пришлось отделываться от тех журналистов, которые знали его в лицо.
— Значит, Лапьер в этом все-таки замешан? — спросил Мэтерз.
Лапьер знал, что они взяли Каплонского, и теперь бедолаги уже не было в живых. Лапьер вышел на работу в канун Рождества, когда вполне мог бы оставаться дома. Для смышленого полицейского косвенные улики значат очень много, хотя суд и не принимает их в качестве достоверных доказательств. Мэтерз был подавлен. То, что «Ангелы ада» могли как хотели вертеть в своих интересах полицейским, подрывало его веру в правильность мироздания. Он очень удивился, когда Санк-Марс высказал свое несогласие.
— Как это могло произойти? У меня создается впечатление, что он получил задание стать дежурным офицером без всякой на то причины. Или вам кажется, что у него были свои резоны заниматься этим делом? Я в этом что-то сомневаюсь.
— У тебя есть для этого все основания. Хотя у меня здесь есть одно соображение.
— Можете рассказать? — Они разговаривали, стоя по разные стороны у машины.
— Я не исключаю, что это может быть как-то связано с тем, что Андре не захотел тогда поделиться с нами своими записями. Он мог записать разговор Каплонского с Царем так, как рассказывал. Но прослушал он его не день спустя после убийства или потом, когда у него уже прошел грипп. Он прослушал пленку до этого, когда сидел дома и болезнь у него еще только начиналась.
— До убийства? То есть вы хотите сказать…
— Чистый он полицейский или грязный, он заранее знал, что парнишку должны были убрать.
— Как же в таком случае он может быть чистым? Он ничего не сделал, чтобы предотвратить преступление!
— Это только предположение. Давай, рассмотрим вот такую версию. В ту ночь Каплонский должен был быть арестован, и Лапьер хотел, чтобы это случилось. Он думал, что знает, как найти Царя, если это был тот самый русский, — причем знал он об этом от самого Каплонского. После того как Каплонского прикрыли адвокатом байкеров, положение осложнилось. Лапьер стал терять терпение. Как и ты, он нервничает, сталкиваясь с людьми, которые взрывают своих врагов. А это очень мешает полицейскому хорошо работать. Это делает его дерьмовым полицейским.
И я не исключаю, что он не стал спасать парня, чтобы присвоить себе славу раскрытия этого дела. Теперь не знаю, что готов с ним за это сделать, и я никогда ему этого не прощу, но я не готов сейчас категорически утверждать, что он специально решил выйти в ту ночную смену, чтобы получить это дело и подтасовывать улики для отвода подозрений от «Ангелов». Да и когда это их самих волновало? В общем, я в этом пока толком не разобрался.
Они сели в машину, и Санк-Марс посигналил, чтобы журналисты освободили ему дорогу. Подошли двое полицейских и помогли им расчистить проезд от автомобилей газетчиков. Ему пришлось выехать на тротуар, но машина сорвалась и застряла в сугробе, и полицейские помогли ему выбраться. В конце концов им удалось покинуть это столпотворение, и они спокойно поехали по пустынным ночным улицам.
— Куда мы теперь направляемся? — спросил Мэтерз. Он очень надеялся, что их ночные бдения завершились.
— Домой, — не обманул его ожиданий Санк-Марс. — Туда, где нам и надо было бы быть все это время.
— Есть еще один человек, который может знать, как выглядит Царь, который, возможно, слышал, как они с Каплонским планировали убийство Артиняна. Это — Джим Коутес.
— Лапьер тоже может об этом догадываться. Только ты, Билл, знаешь, где он сейчас живет, только ты. Пусть так оно и будет. Не будем будить парня сейчас, пусть он спит. И нам теперь соснуть не повредит. Если мы к нему заявимся ночью, он от этого не окажется в большей безопасности. Когда ты к нему пойдешь, будь очень осторожен, будь подозрителен как параноик. Я буду ждать, когда ты выйдешь в понедельник на работу. Если увидишь его, скажи, чтоб он плотно лег на дно, чтоб был тише воды ниже травы. Станет он с тобой разговаривать — отлично, не станет — не запугивай. Установи с ним доверительные отношения. Ни при каких обстоятельствах не приводи его в управление.
Какое-то время они ехали в молчании, останавливаясь на каждом светофоре. На скоростную дорогу Санк-Марс выезжать не стал. Город казался утомленным, сонным, он уже забыл о бомбах байкеров.
— Знаете, — сказал Билл Мэтерз, когда они стояли на перекрестке, — странная вещь. Когда я стал вашим напарником, мне страшно хотелось ловить преступников в центре города. День спустя мы ввязались в расследование убийства. Сам того не зная, я стал делать то, чем занимаются «Росомахи». А позже, особенно сегодня, у меня возникло ощущение, что я работаю на Министерство внутренних дел. Скажите мне, пожалуйста, мы что, против всего полицейского управления работаем, а заодно и против всех бандитов города?
Санк-Марс хмыкнул, красный огонь светофора сменился зеленым.
— Я сказал что-то смешное?
— Ты только представь себе, Билл, — уже столько всего вскрылось, а мы еще только начали.
Стесняясь собственного тела, опасаясь, что когда-нибудь ее так же разнесет, как мать, не зная, что ее ждет из-за этой «скачки с препятствиями», Джулия Мардик разделась и нырнула под одеяло в постель Селвина Норриса, пока он приводил себя в порядок в ванной. Вопросы пола ее волновали с самого детства, а в тринадцать лет она уже была вполне готова к активным подростковым приключениям, но никогда раньше у нее не было близости с мужчинами старше ее по возрасту. Пока они к нему ехали, Норрис был сдержанным, спокойным и внимательным. Непривычная к такой выдержке, она утешала себя размышлениями над вероятностью того, что на самом деле он был слабым любовником, но ей это обязательно надо было выяснить — раз и навсегда.
Она ждала.
Прислушивалась к звукам зубной щетки, текущей из кранов воды, унитаза. Мальчишки такими не были. Ей пришло в голову, что сексуальные отношения взрослых должны быть ужасно нудными.
Он вошел из ванной в полумрак спальни, Джулия повернулась на бок, уперлась подбородком в согнутую руку. Ей нравились роскошь комнаты, размер кровати, чистые простыни. Она никогда не занималась любовью на такой широкой постели в такой огромной спальне громадной квартиры под тихие звуки джаза, лившиеся из стереосистемы, под отсветы огней центра города, отражавшиеся в стеклах окон.
Селвин задернул шторы.
— Вот она, моя девочка, — сказал он.
Джулия ответила:
— Н-е-е-е-т! — и стукнула рукой по матрасу.
— Что?
— Девочка — это политически некорректно, особенно, я бы сказала, когда речь идет об отношениях молоденькой женщины с мужчиной средних дет.
Он через пуховое одеяло ухватил ее за большой палец левой ноги и держал его, пока она не вырвалась.
— Как ты это называешь? — с укором спросила она. — Эротическим стимулированием?
— Ты наконец снова вернулась к нашей теме.
Он раздевался при свете ночника, стоявшего у кровати на тумбочке. Она восхищалась прекрасной формой его груди, в меру упитанным торсом. Не особенно мускулистый, он был в отличной форме, а о том, что Селвин начинал стареть, свидетельствовали лишь несколько седых волосков на груди. Половой член у него напрягся — его вид привел Джулию в восхищение, она даже вскрикнула, когда он нырнул под простыню в ногах кровати, поджимая под себя сначала ее икры, потом бедра и низ живота. Она хотела было разыграть скромницу, но от новизны ощущений, нестерпимого желания и долгого ожидания у нее непроизвольно вырвались такие звуки, от которых ей самой стало стыдно, и когда он вынырнул рядом с ней из-под простыни, она, не зная, как себя вести, взяла и ударила его.
— Ох! Джулия! Ты такая… Такая…
— Какая?
— Настоящая.
— Да?
— И прекрасная.
— Ну вот, мы и приехали… Мужчины всегда стараются совратить женщин комплиментами.
Он закрыл ей рот поцелуем. Его губы были приятными, податливыми и одновременно ищущими. Джулия услышала свой вздох и ощутила радость от его поцелуя. В последний раз у нее это было так давно, ее последний дружок никогда не делал с ней ничего так медленно, так… методично. Она притянула Селвина к себе, пытаясь удержать, и в этом движении слилась с ним, и теперь ей хотелось его еще сильнее, ей хотелось его внимания, его общества, его любви, его самого, и это желание оказалось гораздо сильнее, чем все, Что она могла себе представить и хотела испытать. Обняв его ногами и двигаясь в такт его движениям, она снова почувствовала себя в безопасности, к ней вернулась ее раскованность и уверенность в себе. Безумие мира, отвага их совместной работы и риск предприятия, в которое они ввязались, возбуждали ее еще сильнее, все опасности, нервное возбуждение и напряжение обострили чувственность ее тела, ритмично следовавшего его движениям, и все, что они делали вместе, наконец стало обретать какой-то странный, острый, пряный, причудливый и эксцентричный смысл.
Она порывисто и сильно обняла его, но когда он прижался к ней, чтобы любить так, как позволяло ее тело, она почувствовала себя неловкой и неопытной глупышкой. Джулия снова услышала собственный вздох, стоны и еще какие-то странные звуки, которые вырывались у нее помимо воли. Наверное, чтобы совсем не потерять себя в этой буре чувств, одном непрерывно длящемся мгновении страсти, она молола какую-то чушь, с губ ее срывались пикантные непристойности, над которыми он от души смеялся, но теперь все ее существо безраздельно поглощало желание, и Джулия была ему безмерно благодарна за этот взрыв чувственного блаженства.
Он еще не входил в нее, просто распластался на ней, покрыв собой ее тело.
Поймав его ритм, Джулия двигалась вместе с Селвином в ночной тиши, чувствуя себя настолько защищенной от всех опасностей, которые грозили ее жизни, что это соитие ощущений как бы выносило ее за рамки времени, ставило вне его. Она часто дышала, чувствуя сильную дрожь в руках и ногах, слыша свой крик, и теперь в его объятиях она была и неистовой, и радостной, и бог знает какой еще… Тесно прижавшись к Селвину Норрису, она отдалась на волю одновременно бушевавшей в ней бури и снизошедшего спокойствия, в ней росла уверенность в том, что все обойдется, все будет в порядке, все будет просто замечательно.
Стараясь ее успокоить, мягко привести в чувство, он скользнул под нее, она оказалась над ним, и ему от этого стало еще приятнее.
— Ну, ладно, старичок, — прошептала она, — теперь ты к этому готов. Ты даже представить себе не можешь, как сильно я тебя хочу. Селвин, я очень переживала, я даже начала сомневаться в себе и в тебе. Иногда по ночам мне выть во сне хотелось. Ты знал об этом? Ты поэтому меня сюда привез?
— Бедняжка ты моя.
— Селвин, мне кажется, что их жучки у меня дома мне сами перемывают кости. Иногда по ночам мне хочется говорить, бормотать что-то, хочу, чтобы они пришли и схватили меня. Мне снятся сны о том, как меня пытают «Ангелы ада», а они настоящие дьяволы, они просто отвратительны. Не смотри так на меня! Со мной все в порядке, но за все мои мучения тебя ждет теперь страшная расплата.
— Значит, я выиграл, — услышала она его шепоток, сливавшийся с быстрым дыханием.
— Что ты сказал? — шепнула она в ответ.
— Я выиграл. Мы ведь с тобой поспорили, что сегодня ночью я выужу из тебя больше информации, чем ты из меня, даже если вопросы будешь задавать ты. Ты все мне сейчас о себе рассказала, девочка, до самого конца. Значит, я победил.
Она не могла не признать, что он просто великолепен. И это было хорошо, потому что ее жизнь зависела от его умения великолепно делать то, что ему надо было делать.
Уткнувшись носом ему в грудь, она гладила его плечи.
— Радуйся своей победе, чемпион, потому что сейчас тебе придется расплачиваться. Время настало.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
СУББОТА, 15 ЯНВАРЯ
Чтобы оставаться самим собой, Банкир и Джулия придумали особое развлечение. В холодный, солнечный, безветренный день они отправились на прогулку в парк на гору Мон-Руайяль, хоть это и было сопряжено с определенными трудностями. Но им на несколько часов очень хотелось позабыть о ролях байкерского банкира и его заботливой сиделки.
Они решили увильнуть от своих непростых обязанностей сразу после обеда. Джулию тяготила их постоянная зависимость друг от друга. И хоть ей было очень приятно иногда проводить время с Селвином Норрисом, все теснее с ним сближаясь и привыкая ему доверять, в основном она должна была оставаться с Артуром Дэвидсоном, на время превратившимся в Карла Бантри, или Банкира.
Знала она о нем совсем немного. Отсутствие информации ее порядком раздражало, потому что Артур стал своего рода символом ее безрассудства, человеком, который самым наглядным образом воплощал ее стремление подвергать опасности собственную жизнь без всякого на то рационального объяснения. Что он мог ей предложить, если бы эта опасность стала реальной? Не раз в ее присутствии — так, как будто ее не было рядом — Банкир разглагольствовал о том, как она могла бы устоять, если бы на нее начали давить. Но как бы сам он повел себя в такой ситуации? Почему Норрис так беспокоился о женщине, явно относясь с доверием к мужчине? Почему его тревожила молодая, а не старый? Первые испытания он прошел так же хорошо, как и она, но могла ли она доверить ему жизнь, если бы вдруг все пошло наперекосяк? Чтобы лучше разобраться в ситуации, Джулия решила прогуляться с ним в парке на горе, там, где они впервые встретились с Селвином Норрисом, и откуда открывался чудесный вид на этот вероломный город, надеясь во время прогулки выяснить то, что ее беспокоило.
Гуляя на солнышке, они хотели на время отвлечься от своих фальшивых личин и поговорить как друзья, как соратники. Случайный прохожий вряд ли принял бы их за любовников, потому что стоило им коснуться друг друга, как они тут же отстранялись. Слушая его, Джулия вытягивала шею и слегка запрокидывала голову, скорее анализируя его высказывания, чем просто внимая ему и млея от удовольствия, как это иногда бывает у любовников. Артур Дэвидсон почти всегда ходил, засунув руки в карманы, как застенчивый человек, который больше ценит одиночество и хранит свои секреты при себе. Но улыбка его была притягательной, и любой мог бы сразу заметить, что к своей спутнице он относится внимательно, хоть природа его внимания была скорее дружеской, возможно, отеческой.
Правда, если бы кто-нибудь присмотрелся к ним повнимательнее, он вряд ли принял бы их за прогуливавшихся отца с дочерью. Они явно принадлежали к физически разным типам людей. Джулия Мардик была девушкой высокой, широкоплечей, склонной к полноте, которая проявится, если она перестанет следить за собой. Ее фигура чем-то напоминала песочные часы. Артур Дэвидсон был на добрую голову ниже ее ростом, сутулился, был неширок в плечах и весьма умеренно упитан для своего возраста. Его фигуру можно было сравнить с грушей — обычно такие формы более свойственны женщинам. Ему приходилось чаще ступать своей семенящей походкой, чтобы поспеть за ее размашистым шагом. У него был покатый лоб, и залысина только подчеркивала эту покатость, тогда как у Джулии ее высокий лоб, казалось, расширяется кверху. Нос у нее был курносым, ноздри — широкими, а у него нос нависал над верхней губой. Ее кожа была восхитительна, а у него вдоль нижней челюсти тянулись рубцы от прыщей тридцатилетней давности, и на ярком свете отчетливо просматривались сосуды. В отличие от тонких черт лица Джулии, единственными бросающимися в глаза особенностями лица Артура Дэвидсона были кустистые брови, нависающие над небольшими глазами, и совершенно неестественный шрам на щеке правильной квадратной формы.
— Что у тебя со щекой? — выпалила Джулия.
Она заготовила целый список вопросов, которые хотела ему задать, и один из них помимо ее желания сорвался с языка. С их самой первой встречи девушка терялась в догадках, и эта отметина под его правым глазом не выходила у нее из головы.
— В меня стреляли, — просто сказал Артур. Позади них дети взбирались по ступенькам на витые ледяные горки и скатывались вниз. Они выбрали тропинку, ведущую вверх от оживленной открытой площадки к аллее, проходившей среди деревьев.
— Тебе стреляли в лицо? — в смятении спросила Джулия. Несмотря на нелепость вопроса, ответ на который был очевиден, Банкир и не подумал отделаться шуткой.
— Да, в упор. К счастью, калибр был очень маленьким, а то меня бы здесь сейчас с тобой не было.
— К счастью, — не без иронии откликнулась Джулия.
— Могло быть хуже.
— А лучше быть могло? То есть, я хочу спросить тебя, что же все-таки случилось?
Тропинка между деревьев, бегущая до самого верха горы, была истоптана ногами многих любителей зимних прогулок. На ее самых крутых, местами обледеневших отрезках нужно было соблюдать особую осторожность. Они не спеша шли вперед, после спуска начался подъем, и Артур предложил спутнице руку.
— Джулия, — начал Банкир и сделал паузу, — знаешь, мне трудно тебя так называть, я начинаю нервничать. Не возражаешь, если я буду звать тебя Хитер?
— Понимаю. Я тоже дурой себя чувствую, когда называю тебя Артур. Для меня ты всегда будешь Карлом или папой. Давай так и называть друг друга.
— Я, Хитер, стал Банкиром на вполне законных основаниях — служил в банке, был управляющим отделением. Однажды отделение банка, в котором я работал, ограбили. А всего за то время, что я там работал кассиром, инспектором по кредитам и управляющим, нас грабили четыре раза.
— И тогда в тебя стреляли?
— На Селвина я тогда не работал, если тебя это интересует. Наоборот, он меня спас. Селвину я обязан жизнью. После того как банк трижды ограбили, мне все уже стало до фонаря. А так нельзя было относиться! В тот день бандит ворвался ко мне в кабинет, чтобы я не нажал на кнопку тревоги. Его дружки были вооружены, потрошили кассы и сейфы, выкрикивали угрозы. Хочешь ты того или нет, но, если кто-то размахивает пушкой у тебя перед носом, тебе станет не по себе, но я был сравнительно спокоен. Я глянул на малого, стоявшего передо мной, и постарался запомнить детали его внешности, чтобы потом его опознать, — память у меня улучшалась с каждым ограблением. Именно тогда один из бандитов стал приставать к кассирше. Девчонка была симпатичная, и он начал ее лапать. Она закричала, набросилась на него с кулаками, с ней чуть истерика не случилась — разве можно ее за это винить? Бандит запаниковал и выстрелил в нее, уж не знаю, специально или случайно. Но я точно помню, что он ее не предупредил, он просто расстрелял ее в упор.
— Господи боже мой…
Артур глубоко вздохнул. Джулия видела, что он по-прежнему находится под впечатлением событий того дня.
— В тот час в банке было полно народа. Поднялся дикий гвалт, все стали кричать, а бандиты — громче других. Я совершенно непроизвольно вскочил со стула. Малый, который был в моем кабинете, осознал, что теперь его могут судить не только за вооруженное ограбление. Напряжение достигло предела. Мы оба застыли, оцепенели. Он понимал, что я его хорошо запомнил. Тогда он стал медленно поднимать пистолет. Я попытался его хоть как-то унять, утихомирить. Но он тихо — никогда этого не забуду — сказал, что все произошло из-за меня, а потом этот сукин сын выстрелил мне прямо в лицо.
Они дошли до небольшой расселины в скальной породе, где надо было пробираться особенно осторожно и осмотрительно. Джулия взобралась на выступ и протянула руку спутнику. Артур выбрал другой путь обхода расселины, но не рассчитал силы и чуть не потерял равновесие. К счастью, он успел ухватиться за протянутую руку и успешно преодолел препятствие. Дальше они поднимались по расширяющейся дорожке бок о бок, проваливаясь ботинками в снежный наст. Далеко внизу в обе стороны авеню Парк проносились машины.
— Кассирша умерла?
Артур Дэвидсон облизнул сухие губы.
— У нее отнялись ноги.
— Жуть какая… — Джулия не знала, что сказать, и почему-то чувствовала раскаяние. — А что стало с бандитами?
Ее спутник покачал головой.
— Бандита, который в меня стрелял, убили при задержании четыре месяца спустя. Я опознал его по фотографии, сделанной в морге, и, не скрою, испытал удовольствие. Другой подонок тоже когда-нибудь схлопочет свою пулю, но от его смерти получить удовольствие мне не грозит, потому что я его не видел. Такая мразь раньше или позже получит по заслугам.
— Какая же беда приключилась с этой девушкой…
Мнимый Карл Бантри, склонив голову, неспешно продолжал путь.
— Она «виновата» лишь в том, что испугалась, когда к ней стал приставать бандит с пистолетом. Теперь она пожизненный инвалид и никогда больше не сможет ходить!
Джулию поразил гнев, прозвучавший в его голосе, раньше она никогда не замечала в нем такой страсти. С ним всегда было легко иметь дело, потому что поведение Артура было обычно ровным и покладистым.
— Значит, папочка, после этого ты решил бороться с преступностью?
Она увидела, что Артур чуть заметно улыбнулся. Они с разных сторон обходили большой валун, и когда две разбежавшиеся дорожки снова сошлись в одну, мужчина взял женщину под руку, и дальше они пошли вместе.
— Должен тебе сказать, что какое-то время я пребывал в ужасном состоянии, был жутко, невероятно зол. Все никак не мог полностью прийти в себя, не мог забыть, как стреляли в ту женщину, целились мне из пистолета в лицо, после того выстрела в меня… Потом еще узнал, что она на всю жизнь осталась калекой. — Теперь он смотрел прямо перед собой, как будто его одолевала та же злость. — Короче говоря, у меня случился нервный срыв, вся моя жизнь изменилась, все пошло прахом. Я развелся, спился и вконец опустился.
— Твоя история отличается от того, что случилось с настоящим Карлом Бантри, но все-таки у вас есть что-то общее, — заметила Джулия.
— Это, конечно, не случайно, — резюмировал Банкир. — Селвин нас выбрал не просто так. — Ее так волновал этот вопрос, что Джулии показалось, будто у нее напряглась каждая жилка в теле. Как Селвин выбрал именно ее? Что было об этом известно Артуру? — Я помню, как внимательно тебя изучал Акоп.
— Акоп?
— Санта-Клаус. Парень, которого убили в канун Рождества.
— Так это он меня нашел?
— Наводку ему дал Селвин. Он употребляет это слово, когда ему бывает кто-то нужен. Тебе надо было быть смышленой и симпатичной, но Акоп не должен был тобой увлечься. Это, между прочим, вовсе не значит, что он не должен был тобой интересоваться. Ну, в общем, ты понимаешь, что я имею в виду.
— Не совсем, — ответила Джулия. — И какие же у него были требования к моей внешности?
— Ему было совсем не нужно, чтоб от тебя глаз нельзя было оторвать. Тебя должны были замечать, воздавать тебе должное, но ты не должна была в общении становиться центром всеобщего внимания.
Джулия решила, что эти качества вполне ей присущи.
— Что еще?
— Еще тебе не следовало быть слишком общительной. Тебе нужно было превосходить своих сверстников по умственному развитию и интенсивности внутренней жизни.
— Надо же!
— Ты должна была быть приезжей, своего жилья в городе у тебя не предусматривалось, и в идеале тебе нужно было самой зарабатывать на жизнь. И у тебя не должно было быть романтических связей.
— Господи! Что еще от меня требовалось? Рост? Цвет волос? Этническая принадлежность? Результаты теста на ориентировку в пространстве?
— Всех подробностей я не знаю, — хмыкнул Карл Бантри. — Эту лямку тянул Акоп.
— Значит, и тебя подбирали так же, как меня? Селвин Норрис тебя тоже постепенно обхаживал и втягивал?
— В тот день, когда мы с ним встретились, я пил в одном баре на Мэйне. Селвин вошел в дверь и направился прямо ко мне за столик. Угадай, что он мне сказал?
— Понятия не имею.
— «Пейте, — сказал он мне тогда, — пейте, Артур Дэвидсон. На какое-то время это ваша последняя рюмка. Вы жили в таком мраке, что у вас очко заиграло. Теперь пришло время выходить в свет».
— Надеюсь, ты дал ему коленом по яйцам? — поинтересовалась Джулия. — Я бы ему непременно врезала.
— Я тогда был в полном дерьме, но он меня заинтриговал. Надрался я в тот день как свинья, и от удивления мне показалось, что он — мой ангел-хранитель. Эта мысль мне первой пришла в голову. Но я ему только сказал: «Ты кто, козел?»
— Забавно. Когда мы с ним в первый раз встретились, я ему тоже сказала что-то в этом роде. И что он тебе ответил?
— «Те подонки, которые стреляли в вас, как в собаку, и на всю жизнь усадили в инвалидное кресло кассиршу, кое на кого работали. Мне нужен тот, кто это организовал, но без вашей помощи, Артур Дэвидсон, мне не обойтись. Если вы сейчас завяжете, потом сможете стать похожи на человека».
Они дошли до утеса, высящегося у обрыва, как часовой на страже. Неподалеку конный экипаж вез целовавшихся на зимнем холоде туристов по дорожке над городом, сани плавно скользили по снегу, густые облака конского дыхания таяли в воздухе. Кучер слегка цокал языком и похлопывал поводьями по крупу лошади, чтобы она не останавливалась. Странники-пешеходы явно утомились от подъема, у лиц клубились белые пары их дыхания.
— Почему ты ввязался в это дело, папуля?
— Почему? Все, чем я теперь занимаюсь, подчинено мести за ту девушку-кассиршу. Работа эта имеет для меня смысл, в отличие от бессмысленного шелеста бумаг на столе. Оформлять документы на займы кажется мне теперь совершенно тупым занятием. Понимаешь, заурядный, подавленный, невзрачный банкир стал в душе воином. Я, как и ты, ввязался в это дело потому, что меня подцепили на крючок.
Они смотрели на раскинувшийся внизу город, на лениво вьющийся дымок каминов, посапывающих в зимней спячке как задремавшие старички, собравшиеся в частном клубе. Город с высоты казался спокойным и умиротворенным, солнечные лучи на зимнем снегу чудесно дополняли эту обманчивую картину. Может быть, именно это легкое белое дыхание каминов, клубившееся над заснеженным городом, напомнило Джулии, что она стоит на давно угасшем вулкане, что возвышенность, с которой ей так хорошо был виден город, создана расплавленными скальными породами, вышедшими из недр земли. Она слегка притопывала-пританцовывала на морозе, чтобы согреться.
— Джулия, а ты зачем в это дело полезла?
Джулия поняла, что намерения Артура в тот день были точь-в-точь такими же, как и у нее. Она хотела понять, просчитать его, выяснить, может ли она доверить ему свою жизнь. У него были столь же веские основания для серьезного разговора. Он хотел знать, не вильнет ли она хвостом в решающую минуту, сделает ли все от нее зависящее, чтобы его не сдать, не отколет ли какой-нибудь фортель в опасной ситуации, как кассирша, которая ударилась в панику и тут же получила пулю? Сможет ли она в критический момент найти выход из отчаянного положения?
Джулии было нечего ему рассказать — она еще никогда не оказывалась в таких драматических ситуациях, какие довелось пережить ему. Не было у нее и забавной истории, объясняющей, когда и почему она решила этим заниматься. Ей не приходилось участвовать в перестрелках с озверевшими налетчиками при ограблении банков, не знала она и долгих, темных, тоскливых и одиноких ночей после пьяного угара. У нее не было припасенного заранее подходящего ответа на его вопрос, потому что она об этом просто всерьез не задумывалась. Разве не была она одной из марионеток, которых Селвин дергал за ниточки? Разве не была она при этом счастлива от того, что он выводит ее на прогулку? Как ей было убедить его в своей преданности? Более того, получив ответы на некоторые волновавшие ее вопросы, как она могла убедить в этом себя?
Артур Дэвидсон продолжал настаивать на своем:
— Ввязавшись в это дело, ты поставила на карту год учебы в университете, твою карьеру, будущее, наконец, твою…
— Жизнь? — закончила она вместо него. — Да, жизнью своей я действительно дорожу, а что касается остального… — Неоконченная фраза повисла в воздухе.
— Так что же касается остального?
Джулия задумалась. Внизу расстилался огромный город. Когда Селвин привел ее сюда на каток, они останавливались на этом самом месте, и он объяснял ей, как устроен мир. Ей доставляло удовольствие общение с ним, хотя хотелось, чтобы он знал о ней не так много. Но он знал ее слишком хорошо. Настолько хорошо, что как-то сумел вычислить ее еще до знакомства.
Даже про ее «скачку с препятствиями» он был в курсе. Раньше она думала, что боль, которую она испытывает при близости с мужчиной, со временем пройдет сама собой или что-то можно будет исправить. Потом она поняла, что с этим придется смириться. А Селвин показал ей, что она может иметь любовников, и теперь эта проблема не казалась ей такой драматичной, какой виделась неделю назад и даже вчера вечером. Отчасти проблема была и в том, что она не сможет рожать детей, и в этом плане ничего изменить было нельзя, однако этот вопрос пока не волновал ее так сильно.
— Мои предки — дети шестидесятых, — начала Джулия. — Они, конечно, разведены. Воспитывала меня мама. С отчимами я сбилась со счета — их было не то четверо, не то шестеро в зависимости от того, кого из них считать отчимом, а кого, если говорить мамиными словами, просто «случайным увлечением».
После непродолжительного молчания Дэвидсон высказал предположение:
— Получается, что в чем-то ты относишься к Селвину вроде как к отцу?
— Ой, да отвяжись ты!
Она так мило умела хамить мужчинам, что ее грубость ничего, кроме смеха, у них не вызывала. Так было не только с Селвином, но и с Артуром.
— Еще когда мои родители жили вместе, они купили ферму. Им тогда хотелось жить на земле — в те годы среди хиппи это было очень модно. Но из этого ничего не вышло, и слава богу, потому что тогда они бы просто умерли с голода. Но это не важно. Главное, что ферма эта и теперь нам принадлежит, но мы только изредка ездим туда отдохнуть и расслабиться. Там, где должен был быть огород, теперь стоянка для немецких машин. Где раньше были конюшни, сейчас что-то вроде бассейна. В общем, картина тебе ясна. Кое-что мы там достроили, кое-что перестроили — надо было расширяться, чтобы поспеть за разводами и было место для детей как от новых браков, так и от старых. У меня нет ни братьев, ни сестер, но сводных или по матери я и не считала.
Джулия вздохнула. Она совсем не была уверена в том, что ее рассказ хоть как-то прояснил побудительные мотивы, которыми она руководствовалась.
— Меня пугают не «Ангелы ада», — сказала она. — Гораздо страшнее взрослеть наперекор себе, против собственной воли. Мне страшно входить в жизнь с определенными идеалами, которые потом лопаются один за другим, как мыльные пузыри. Меня больше всего пугает, когда люди предают все, в чем когда-то были целиком и полностью уверены, и живут, нарушая все принципы, которые были для них святыми в юности. Вот что для меня самое страшное.
Она взглянула на Артура. Он поймал ее жесткий взгляд и остановился.
— Со мной такого не случится. Я всегда буду отстаивать то, во что верю, и если это загонит меня в угол, из которого не будет выхода, — ну что ж… — тем лучше! Мне выход и не нужен — я видела, куда этот выход может завести человека. Я знаю, что случилось с теми, кого я люблю, с матерью моей, с отцом, даже с моими отчимами. Они все хорошие люди, но как они живут? Мне, Артур, такой жизни не надо! Мне хочется жить так, чтобы в жизни был какой-то смысл. И я понимаю, зачем я ввязалась в эту историю.
Она позволила ему себя крепко обнять. Если бы кто-то смотрел на них в этот момент со стороны, ему трудно было бы понять, почему эта странная пара так искренне, так тепло обнимается на вершине горы над промерзшим городом.
Когда в тот вечер Билл Мэтерз вошел в конюшню, он сначала обрадовался, что в помещении не так холодно, но после того, как глаза привыкли к царившему в помещении сумраку, он кожей почувствовал промозглую сырость. Вдыхая запахи пыли и сена, он вспомнил детские поездки в деревню, прислушался к дыханию животных. Свисавшие с потолка на шнурах голые лампы были расположены метрах в пяти друг от друга, они качались, заполняя помещение колеблющимися тенями. Лошади тихо стояли в своих стойлах. Санк-Марс переходил от одной к другой, для каждой находя доброе слово. Войдя в конюшню, он распахнул ворота и, сняв с крюка недоуздок, надел его на небольшую серую кобылу, затем вывел ее из конюшни и привязал к поперечной балке.
— Это Неллз Беллз, — Санк-Марс представил кобылу Мэтерзу. — К старости у нее стало что-то не то с суставами, правда, девочка?
Он опустился около животного на колени и начал ей втирать какую-то мазь в суставы ног сильными, спокойными движениями, а лошадь терпеливо и с благодарностью воспринимала его помощь.
— Кто этот ваш другой гость, Эмиль? — спросил Мэтерз, и по тону было очевидно, что вопрос его явно волновал. Он стоял около другого стойла рядом с лошадью, облокотившись об опорную балку.
— Это Раймонд Райзер, мой старый приятель.
— Да, я знаю, вы же представили нас друг другу, помните? Почему вы его пригласили?
Санк-Марс продолжал втирать мазь в ногу лошади.
— Может быть, Раймонд сможет нам что-то посоветовать. Это — часть игры. А еще это проверка.
— Чья проверка? — удивился Мэтерз.
— А теперь тебе надо поесть на ночь, — обратился Санк-Марс к кобыле, игнорируя вопрос напарника. Он отвязал Неллз Беллз, провел ее к стойлу и развернул головой к выходу. — С одним делом покончено. — Он вышел, затворил широкую дверь и повесил недоуздок на крюк. Потом распахнул входную дверь и позвал: — Заходи, Раймонд.
Присоединившийся к ним мужчина был крупным, с широкой грудью, красноватым, нездоровым цветом лица и чересчур большими усами. Его длинные волосы сзади были перехвачены в конский хвост. Во время разговора он то и дело вынимал изо рта трубку.
— Ну, босс, ты просто чудовище. Пригласил друзей на ужин, а сам перед едой заставляешь нас дерьмо выгребать! Ты, Санк-Марс, страшный человек.
Он говорил так, как будто кричал.
— Это я, Раймонд, специально, чтобы аппетит нагулять. Мне хочется, чтобы от яств Сандры у вас слюнки потекли.
— Ну да, от хрена уши! Ну что, детектив, — сказал бесцеремонный грубиян, оттянув себе подтяжки и посасывая трубку. Он обращался к Мэтерзу, чтобы вовлечь его в разговор, — как вам работается в паре с неподражаемым Санк-Марсом? Вы в состоянии это пережить?
Мэтерз не смог сдержать улыбки.
— Да ничего, вроде выживаю, спасибо. Набираюсь опыта. Когда Санк-Марс вывел вторую лошадь из конюшни, оба мужчины отошли в сторону. Они наблюдали за тем, как хозяин спрятал таблетки в сердцевину разломанного яблока и дал животному лекарство.
— Вот видите? — спросил Раймонд Райзер. — С этим малым надо держать ухо востро. У него полно всяких хитростей.
— Вы тоже любитель лошадей, Раймонд? — спросил его Мэтерз.
— В свое время был им. Слава богу, это время прошло.
— Раймонд служил в Королевской конной полиции, — бросил Санк-Марс. — В разведслужбе.
Раньше конные полицейские несли полицейскую службу на национальном уровне и выполняли функции разведки, то есть занимались тем же, чем ФБР и ЦРУ, вместе взятые. Позднее разведывательная служба была передана вновь созданной гражданской организации, напоминающей ЦРУ, в связи с чем служившие в конной полиции разведчики оказались у разбитого корыта.
— Ну что, господа, — обратился к ним Санк-Марс, отведя лошадь в стойло, — вы решили немного поболтать перед тем, как вернуться к нашим очаровательным дамам и выпить за их здоровье?
Только теперь Билл Мэтерз вспомнил, что Эмиль Санк-Марс уже предлагал тост за здоровье прекрасных дам, когда они приехали, но тогда он счел это просто жестом радушного хозяина, таким образом выражавшего радость по поводу приезда гостей. Он заметил, что его начальника слегка пошатывало, когда тот садился на табуретку, широким жестом приглашая гостей к нему присоединиться.
— Знаешь, Раймонд, мы тут попали в одну передрягу.
Райзер сбоку обошел скамейку, перевернул большое деревянное ведро и сел на него как на табурет. Он кивнул и сделал жест трубкой, давая понять Санк-Марсу, что тот может излагать суть проблемы. Мэтерз опустился на корточки, поднял с пола длинную соломинку и стал мять ее пальцами.
— Как ты, конечно, слышал, время от времени я получаю важную информацию из неизвестного источника. В последние дни было высказано предположение, что своими успехами я обязан — ни много ни мало — ЦРУ. Вот, Раймонд, я и хочу тебя спросить: с чего бы это агенту ЦРУ совать свой нос в работу управления муниципальной полиции Монреаля? Ведь внутренние преступления вроде не входят в зарубежную юрисдикцию. Может, ты меня в этом вопросе просветишь, потому что у меня самого здесь концы с концами никак не сходятся.
Райзер чуть насупил брови, потом покачал головой.
— А что по этому поводу думает наш молодой друг? — спросил он.
Мэтерз честно признался:
— У меня на этот счет нет никаких соображений.
Мужчина вынул трубку изо рта и после паузы сказал:
— Честно говоря, Эмиль, это невозможно. Существует ли такая вероятность? Нет, я этого не допускаю. За кем, получается, охотится ЦРУ? За грабителями? За уличными торговцами наркотиками? За угонщиками машин? Это просто абсурд.
Санк-Марс почесал за ухом.
— И все-таки?
— Ты понимаешь, к этому делу можно подойти с разных сторон. Давай-ка мы начнем с другого конца. Представим себе, что ЦРУ и впрямь имеет к этому какое-то отношение. Тогда возникают два вопроса: как и почему? Как? Если судить по моему опыту, здесь есть три возможности. Первая — работает мошенник, отдельный агент, который делает это в собственных целях. Такого найти непросто, но сбрасывать эту возможность со счетов было бы неправильно. Во втором случае ЦРУ проводит операцию, которая по каким-то неизвестным нам причинам имеет к тебе отношение. Третья вероятность состоит в том, что ЦРУ никакую очевидную операцию не проводит, но их агент имеет разрешение поступать по своему усмотрению и проводить определенную работу с помощью тех средств, которые считает необходимыми.
Полицейские сидели на сквозняке в конюшне, лошади тихо пофыркивали в стойлах. Бывшему конному полицейскому было над чем подумать.
— Мир теперь меняется быстро. Спрос на разведчиков уменьшается, бывшие враги превращаются в друзей, а друзья — в конкурентов. В результате появляются опытные агенты, которые сами начинают мутить воду, чтобы оставаться при делах. Кто знает, может быть, и ЦРУ для своих людей ищет выход таким способом? Здесь-то и возникает второй вопрос — почему?
Одна из лошадей легонько стукнула в пол копытом, другие откликнулись тихим ржанием. Четверо животных высунули из стойл морды, как будто им хотелось лучше слышать мужской разговор.
— Почему они лезут в проблемы нашей преступности? Потому что внутренняя преступность все теснее сращивается с преступностью международной, а в ЦРУ гораздо лучше, чем в ФБР, разбираются, как с ней бороться. Они ведь для того и созданы, чтобы действовать среди врагов, преступая законы. До меня дошли слухи, что несколько бывших офицеров КГБ в Москве стали работать на бандитов. Может быть, и кое-кто в ЦРУ ищет себе место в борьбе с такими же своими бывшими сотрудниками, только в этом случае они рядятся в капиталистические одежды. Есть и другие малоприятные новости. Старый КГБ был реформирован и расширен под новым названием — ФСБ. Я не исключаю, что ФСБ ищет собственные источники финансирования, и для этого там образовано специальное подразделение по сбору средств. И здесь напрашивается действительно пугающий вывод, что для достижения своей цели ФСБ может опираться как на силы разведки, так и на преступные банды.
Райзер снова сделал паузу, чтобы подумать и пососать трубку. Мэтерз решил этим воспользоваться и спросил:
— Раймонд, но почему же они решили действовать именно здесь, в Канаде? Почему не в Москве или Нью-Йорке?
Гость кивнул, давая понять, что детектив задал вопрос по существу.
— Как раз это объяснить не сложно, по крайней мере теоретически. В США интересы Конторы неизбежно пересекутся с интересами ФБР. Операции под прикрытием, проводимые на чужой территории, в самих Штатах являются нарушением конституционных прав. Я не настолько наивен, чтобы полагать, что ЦРУ и в самом деле не проводит никаких операций у себя дома, но у них больше свободы, размаха и возможностей действовать эффективнее, когда они работают в других странах. Законы других государств для них так же важны, как прогнозы погоды. — Он снова смолк, чтобы пососать трубку. — Есть еще одно обстоятельство. Представим себе, что русские банды — из того, что ты, Эмиль, говорил мне раньше, я так понимаю, что они имеют к этому отношение, — так вот, представим себе, что им проще действовать в Америке с базы, расположенной в Канаде, подальше от назойливого внимания ФБР. В таком случае сам по себе факт их присутствия не может не привлечь сюда ЦРУ. Они относятся к границам не с большим уважением, чем бандиты.
Трое мужчин в полумраке конюшни напряженно размышляли над этими гипотетическими возможностями. Встряхнув затекшие руки и ноги, Санк-Марс встал с табуретки.
— Любопытно… Билл, ты ничего больше не хочешь спросить, пока мы еще не вернулись в дом?
Мэтерз еще раз прокрутил в голове соображения Райзера.
— Вы сказали, что есть три варианта причастности к этому делу агентов ЦРУ. Не могли бы вы расположить их по приоритету?
— Расположить в порядке приоритетности! Надо же, до каких выражений стали теперь додумываться бюрократы! Иначе говоря, вы спрашиваете, какой из вариантов наиболее вероятен? Хорошо. Я бы сказал так: если ЦРУ здесь не гоняется за русскими бандами, вы связались с мошенником. Если же их цель — эти банды, агент работает независимо. Такого рода операции не входят в полномочия Конторы, а это значит, что она проводится втайне даже от разведчиков. О ней известно только в самых верхах, да и то не многим. Поэтому ваш агент — человек с большим опытом, это высокий профессионал, которому доверено проведение сложного и опасного задания.
Райзер тоже поднялся с ящика. Санк-Марс поковырял пол ботинком, потом взял метлу и смел грязь в сторону.
— Хочешь еще что-нибудь сказать, Раймонд, пока мы тут?
Бывший конный полицейский выбил трубку в ладонь.
— Разве что последнее соображение. Если ЦРУ с этим связано, к такой операции они должны относиться очень серьезно. Вряд ли эти ребята потерпят вмешательство двух таких вежливых полицейских, как вы. В их распоряжении большие силы, средства и возможности. Вы можете играть в этой игре против плохих парней, но, если начнете наступать им на пятки, сами окажетесь плохими парнями среди хороших. Вы храбрые ребята, но этого может оказаться недостаточно. Настало время действовать с исключительной осмотрительностью. Будьте не просто осторожны, будьте дьявольски осторожны. Санк-Марс тяжело вздохнул.
— Ну ладно, теперь послушайте меня. Сейчас мы вернемся в дом и больше о делах говорить не будем. А вам двоим вменяется в обязанность сегодня вечером хорошо отдохнуть и расслабиться. Прощаемся с лошадьми и возвращаемся в общество наших дам. Согласны?
Первым вышел Раймонд Райзер, и Билл Мэтерз незаметно коснулся локтя напарника.
— Прошел он проверку? — шепотом спросил Мэтерз.
Санк-Марс ответил холодно и резко:
— Последний подонок этот мой старый приятель. Это он меня продал.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
ПОНЕДЕЛЬНИК, 17 ЯНВАРЯ
Сержант-детектив Эмиль Санк-Марс всегда был очень осторожен и предусмотрителен, когда речь шла о защите его осведомителей, поэтому он договорился о встрече с Окиндером Бойлом в небольшом кафе на улице Сен-Поль в старом Монреале. Добраться сюда от управления можно было быстро, но вместе с тем это место располагалось на достаточном расстоянии, чтобы не опасаться риска случайной встречи с коллегами-полицейскими, решившими взбодриться чашечкой кофе. Санк-Марс сел за столик в конце зала лицом к двери и в ожидании журналиста заказал себе кофе.
Детектив наискосок проглядел «Журнал де Монреаль», желая убедиться в том, что никаких неожиданностей по делу об убийстве Каплонского для него там нет. На первой странице была помещена кошмарная фотография покореженного «линкольна». Удовлетворив любопытство, он отхлебнул глоток горячего кофе, выставленные в витрине холодильника соблазнительные булочки с вишневым вареньем, глазированные шоколадом, так и притягивали взгляд.
Санк-Марсу нравилось бывать в городе, он любил наблюдать, как конторские служащие заходят выпить чашечку кофе с булочкой, прислушиваться к гомону бесед, традиционным приветствиям и словам участия. В устойчивых привычках других людей ему чудился знак постоянства и преемственности, как в порядке, заведенном Сандрой в конюшне, ему виделся некий неизменный, размеренный ритм движения жизни. Сам он рутину не любил. Ему очень нравились лошади, но повседневная будничная забота о них его тяготила — этот свой недостаток он обнаружил как-то летом, когда еще учился в сельскохозяйственном техникуме. Тогда он был крупным юношей, сильным и энергичным, привычным к тяжелому крестьянскому труду. У него был пытливый живой ум, и когда ему приходилось выполнять монотонную и однообразную работу, он начинал разговаривать сам с собой на разные темы, совершенно не связанные с тем, что он делал в данный момент. Санк-Марс надеялся, что сможет продолжить образование и стать ветеринаром, но в двух университетах, куда он послал документы, оказалось слишком мало мест, и так случилось, что в одном из них было недостаточно его знания английского, а для другого слишком низким посчитали его средний балл по точным наукам.
Во время работы с ветеринарами его особенно заинтересовали их размышления над причинами заболеваний животных. Как-то раз Санк-Марс обнаружил, что зверей в большом загоне поили водой из зараженного колодца. Он тоже заболел, выпив той воды, и симптомы отравления были такие же, как у его подопечных. Именно тогда дежурный ветеринар, который был в курсе неудачи парня с поступлением в университет, предложил ему податься в сыщики. Это сорвалось у него с языка не то в шутку, не то всерьез, но его слова запали юноше в память. Ему не хотелось всю жизнь убирать навоз на скотных дворах. Санк-Марс знал, что некоторых выпускников ветеринарных факультетов брали на работу в правительственные учреждения, ведавшие животными, но карьера чиновника, перебирающего бумаги, казалась ему жутко скучной. С другой стороны, ему было интересно вести всякого рода расследования, любые изыскания его заведомо привлекали. Если какая-то работа его занимала достаточно долгое время, он обязательно доводил ее до конца, и она никогда не была ему в тягость. В молодости Санк-Марс не испытывал жажды накопительства, ему доставляло большую радость давать людям верную оценку, но сам он по природе был человеком замкнутым. Почему бы и впрямь ему не податься в полицию? А со временем и сыщиком можно было бы стать. С присущей молодости непосредственностью Эмиль Санк-Марс полагал, что сможет хорошо справляться с такой работой.
Уже через несколько дней после того разговора с ветеринаром он стал задумываться о деятельности полицейского как о своей профессии, о своем призвании. Он напрочь отметал перспективу стать полицейским в маленьком городишке, хотя сам, по сути дела, был парнем деревенским. В каком-нибудь зачуханном селении его узнавала бы каждая собака, все бы за версту знали о его приближении, тем более что пришлось бы все время носить форму. Там и думать было нечего о раскрытии запутанных преступлений! Санк-Марс читал многие рассказы о Шерлоке Холмсе, и большой город должен был стать его Лондоном. Монреаль был признанным, даже можно сказать, легендарным центром преступного мира — вот куда он отправится. Он будет полицейским большого города, монреальским полицейским, который в один прекрасный день дослужится до чина детектива. Санк-Марс приехал в Монреаль на попутной машине, изумился, увидев горбатую гору, почти на вершине которой в солнечных лучах блистала великолепием Оратория, как венчающая гору корона, залихватски сбитая набекрень. Его поразили искристые небоскребы, высящиеся над огромной равниной, некогда лежавшей подо льдом. Переходя через реку Святого Лаврентия по мосту Шамплен, он с высоты его увидел раскинувшиеся внизу бедняцкие кварталы, и внезапно в нем возникло непреодолимое чувство уверенности, что на этот город направлен указующий перст его судьбы. Всем своим существом он почувствовал, что его будущее связано с Монреалем. Уже через несколько минут после начала собеседования с офицером полиции, набиравшим новобранцев, Санк-Марс настолько его поразил, что тот не смог ему отказать.
И не отказал.
Временами Санк-Марса обескураживало то обстоятельство, что у многих полицейских напрочь отсутствует чувство профессиональной гордости. Ему было легко учиться полицейскому ремеслу, он с удовольствием участвовал в семинарах и конференциях, знакомился с коллегами из других округов, городов и стран в надежде на то, что когда-нибудь сможет обратиться к ним с просьбой или попросить совета — как в прошлые выходные он обращался к Раймонду Райзеру. Он прослушал много разных лекций, и одна из них навсегда запала ему в память. Один ученый, исследовавший поведение и характер полицейских в нескольких городах, пришел к выводу, что полицейские и воры имели между собой больше общего, чем можно было предположить на первый взгляд. И тех и других преступления возбуждали будоражащим ощущением опасности, привлекали, как пламя мотыльков. И тех и других одолевала потребность быть в центре событий, у всех на виду, завладевать всеобщим вниманием. Те и другие не выносили рутины. Обе социальные группы отличались агрессивностью и испытывали пристрастие к оружию, обе не терпели фальши. И те и другие полагали, что находятся как бы вне рамок общества — полицейские, как и воры, считали себя неспособными занять в обществе подобающее им место. Обе группы характеризуются корпоративностю, верностью своим, преданностью собственным законам поведения и обычаям. Лектор даже высказал предположение, что воры и полицейские являются как бы двумя сторонами одной медали, разве что полицейские стремились соблюдать, а не нарушать закон. Может быть, некоторые из них сами стали бы ворами, если бы по роду службы не охраняли закон. Развивая свою мысль, он даже договорился до того, что полицейским следует опасаться коллег, потому что их сослуживцы могут быть склонны к преступным действиям. У Санк-Марса сложилось тогда странное впечатление, что лектор считал преступников даже более храбрыми, чем полицейские, которые больше боятся тюрьмы.
С содержанием этой лекции Санк-Марс был по большей части не согласен. Он знал, что пришел работать в полицию совсем по другим причинам, чем многие его сослуживцы. Он был совсем не таким человеком, какого пытался изобразить лектор, — не был он простым отражением своей противоположности. Он действительно не переносил рутины и стремился быть в курсе событий, однако никогда в жизни перед ним не вставал вопрос выбора между ограблением банка и поимкой грабителей, которые на это решились. Он знал, что полицейские часто были выходцами с тех же улиц и росли в таких же условиях, как и воры, которых они ловили. Из кулуарных разговоров с сослуживцами он узнал, что многие в детстве и юности так или иначе были связаны с преступниками. Их ловили, запугивали или наставляли на путь истинный усилиями семьи. Тот, кто играл в хоккей, но не стал профессионалом, лучше помнит драки на льду, чем забитые шайбы. Санк-Марс полагал, что некоторые полицейские хорошо работали потому, что думали так же, как жулики, и его раздражение постепенно сменилось озабоченностью, что он не достигнет успеха в избранной профессии, так как никогда не сможет почувствовать себя мошенником по натуре.
Со временем, когда он стал полнее оценивать свое место в управлении, его неуверенность в себе прошла. Он понял, что вполне может проникнуть в образ мыслей жулья, если попытается влезть в их шкуру, но — что было существенно важнее — если станет относиться к преступникам с позиции католических нравственных ценностей. Если он был творением Господа, человеком с предначертанной Богом судьбой, тогда очевидно, что присущие ему конкретные особенности имели определенную ценность, даже если ее и непросто было сформулировать. Позже Санк-Марс убедился, что, храня верность благородным идеалам, он сможет стать чем-то вроде совести полицейского управления, постоянно напоминая своим сослуживцам о тонкой грани, пролегающей между корректным выполнением долга и злоупотреблением, между дисциплиной и беспорядком и, соответственно, между справедливой карой и жаждой мщения. Точно так же он считал, что мошенников надо либо перевоспитывать, либо сажать в тюрьму и что полицейские не должны становиться своими собственными злейшими врагами. Но прежде всего он презирал любое притворство, никогда не подстраивался под большинство и всегда старался держаться достаточно обособленно.
Погрузившись в собственные мысли, Санк-Марс отпил глоток кофе, и в этот момент, шумно хлопнув дверью, в кафе вошел Окиндер Бойл, всем своим свежим утренним видом давая понять, что полон рвения к работе. Санк-Марса это позабавило. Журналист заказал шоколатин — рогалик с черным разогретым до жидкого состояния шоколадом внутри. Санк-Марс даже забеспокоился, выдержит ли он сладкое искушение, которое должны были подать его собеседнику.
— Как поживаешь?
— Все в порядке, Эмиль, спасибо. А вас чем жизнь балует?
— Жаловаться не на что.
— Не может быть! В вашем возрасте такое трудно себе представить.
— Ты, Окиндер, не забывай, я ведь вооружен…
— Виноват, забыл. Честно говоря, мне бы хотелось так же хорошо сохраниться, как вы, когда мне стукнет девяносто пять — ой, простите, не стреляйте, я имею в виду пятьдесят пять!
— Пятьдесят шесть, но кто считает?
Бойлу принесли шоколатин, и он с жадностью на него набросился. Санк-Марс следил, как из рогалика вытекает на тарелку капелька горячего шоколада.
— У меня для вас, детектив, припасена долгая история. Так что придется вам потерпеть, ладно? Эти выходные у меня выдались чертовски непростые.
— Я весь внимание, — заверил его полицейский, не сводя глаз с капельки.
Окиндер Бойл напомнил ему о своем походе в туннель в канун Рождества и разговоре с Банкиром. Потом рассказал о визите дочери Карла Бантри — Хитер, навестившей его в связи с публикацией репортажа о ее отце.
— А теперь представьте себе, что несколько дней назад ко мне пришла еще одна молодая женщина, которая тоже назвалась Хитер Бантри и дала мне координаты своего отца — настоящего Карла Бантри, за которым ухаживают в лечебнице на южном берегу, и ни к какому туннелю он в жизни близко не подходил.
— Постой. Выходит, есть два Карла и две Хитер?
— Именно так. Только одна комбинация отца с дочерью настоящая, а другая — состряпана ЦРУ.
— Окиндер, не торопись делать скоропалительные выводы. Ты же не станешь меня убеждать, что у тебя есть реальные доказательства?
Бойл сдувал крошки с пальцев и хитровато улыбался.
— Согласен. Только умозаключения. Но давайте рассмотрим факты. Кто-то направляет группу мужчин к туннелю, чтобы они адресовали меня к кому-то, кого называют Банкиром, только он оказывается не тем, за кого себя выдает, а тех мужчин, которые мне на него указали, позже и след простыл. Я проверил. Железнодорожная полиция проводит обходы туннеля каждую ночь. Там запрещается жечь костры и ночевать. Но случайно обстоятельства складываются так, что в канун Рождества сотрудники железнодорожной полиции получают несколько дней отгулов. Получается, что те актеры, которые направили меня в туннель, хорошо знали свое дело. Они были очень убедительны, им бы кто угодно на моем месте поверил. — Бойл облизнул губы и откусил еще кусок шоколатина. — И тут я выясняю, что есть еще и настоящие Хитер и Карл Бантри. Я еду на южный берег и навещаю там Карла, который живет своей жизнью в дурдоме для шизанутых. В общем, он рассуждает достаточно здраво. Он мне сам говорит, а дочь это подтверждает, что его счета оплачивает бывший работодатель, то есть банк.
— Так что, значит, банк в самом деле оплачивает его счета?
— Когда я работал над своим материалом, я наводил справки в этом банке. Они толком не могли мне объяснить, что к чему. Их финансовая поддержка очень невелика. Чеки посылает страховая компания, и, по-видимому, их львиную долю получает его жена. В этом плане в том материале, который я опубликовал, все в порядке. На выходные я снова связался с банком. Там по этому поводу никто большой радости не выразил, но делать им было нечего. Что касается двух больших начальников оттуда, они не платят за лечение Карла Бантри в лечебнице. К чему им это отрицать? Такая информация только выставила бы их в лучшем свете. Я снова перезвонил в лечебницу. Там мне сказали, что они не знают, кто оплачивает счета. Каждый месяц им перечисляют деньги на счет.
— Интересно.
— Вот именно.
— Я только не понял, какое отношение к этому имеет ЦРУ?
— Карла Бантри я навестил в лечебнице в субботу утром. В тот же день — в субботу вечером — ко мне пришла первая Хитер Бантри, то есть та, которая себя за нее выдает, и попыталась выяснить, что я там делал, насколько я врубился в ситуацию и о чем собираюсь написать. То есть та девушка, которая называет себя Хитер Бантри, знала, что я был у настоящего Карла Бантри. Она мне призналась, что на самом деле ее зовут не Хитер Бантри, но назвать мне свое настоящее имя она отказалась, сказав, что не имеет на это права. Еще она меня предупредила о том, что, если я напечатаю опровержение своего первого материала, она, возможно, погибнет и повинен в ее смерти буду я, — как вам это нравится? И при этом добавила — обратите внимание, — что с ней разделаются те же симпатичные ребята, которые свернули шею Акопу Артиняну.
— Ну и дела… — вырвалось у Санк-Марса.
— Потом она решила разыграть свою последнюю карту. Она сказала, что если я ей не верю, то могу позвонить знаменитому сыщику Эмилю Санк-Марсу, который убедит меня ничего не печатать.
— Она что, прямо так и сказала? — спросил детектив и покачал головой. — Но все-таки я здесь никакой связи с ЦРУ не прослеживаю.
— ЦРУ в моей истории обозначилось раньше. Я эту связь специально не искал. Эта девица хотела меня убедить в том, что работает на полицию. Напрямую она мне этого не сказала, но пыталась прозрачно намекнуть. Ей для этого надо было дать мне понять, что она там с кем-то связана, это же логично? Она же не могла мне открытым текстом заявить, что работает на ЦРУ? Я вам больше скажу, Эмиль, — я этого парня сам видел.
— Какого парня?
— Ну, малого этого из ЦРУ.
— Какого малого из ЦРУ? Кто он? Где? Когда? Откуда ты об этом знаешь? — Санк-Марс был настолько взволнован, что не знал, с чего начать.
— В пятницу вечером, накануне моей поездки в лечебницу, уже после того, как я узнал о существовании второй Хитер, я встретил в баре первую, фиктивную. Дело было так: я сидел в баре, она туда неожиданно вошла, окинула взглядом помещение и вышла. Я пошел за ней. То же самое она сделала в другом баре. Потом вошла в третий и встретилась там с этим малым, который значительно старше ее. Одет он был с иголочки. Они там друг другу руки пожимали, ворковали как голубки, наглядеться друг на друга не могли, такие вот дела. Ну вот, я и решил к ним подойти поздороваться.
— Зачем же ты это сделал?
— Вообще-то я не из робкого десятка. Когда эта первая Хитер пришла ко мне на следующий вечер, я спросил у нее, кто этот человек? Она мне стала голову морочить, сказала, что он — ее отчим. Тут-то я ее и подловил, спросил, с каких это пор девушки-студентки со своими отчимами руки через стол ласкают и бросают друг на друга влюбленные взгляды? Тогда она призналась, что все это выдумала, но никакого ответа мне опять не дала. Эмиль, это и есть тот малый. Точно, это он.
— Что ты можешь мне о нем рассказать?
— Ему где-то сорок с гаком. Прекрасно одет. Шмотки у него первоклассные, и сам он выглядит что надо. Что я могу еще сказать?
— Ты заметил, какая у него марка машины? А что у тебя с телефоном этой самозванки — Хитер Бантри? Неужели у тебя теперь есть ее телефон?
Репортер глотнул кофе.
— Я ей сегодня утром позвонил. Девица ответила, а я повесил трубку. В пятницу вечером, когда я уже с ними поговорил, мне пришла в голову мысль проследить за ними, когда они выйдут из бара. Они зашли в какое-то здание, и там я их потерял. Тогда я вернулся в бар, чтобы заняться тем, чем собирался, — слегка поддать и кого-нибудь закадрить. И что же я увидел? Они оба вышли на улицу, но уже из дверей другого дома. То есть, я хочу сказать, кто будет просто так петлять и крутить, гуляя по разным зданиям без всякой на то очевидной причины, кроме людей, которые не хотят, чтобы им сели на хвост? Они влезли в машину и смылись еще до того, как я успел опомниться. Единственное, что я успел заметить, — тачка была зеленого цвета.
— Очень плохо.
— Но в субботу вечером, когда птичка от меня упорхнула, я спустился за ней следом и кое-что узнал. Номер, к сожалению, не разглядел — было темно, а лампочка освещения номера не горела. Но марку машины я все-таки выяснил — это «инфинити-Q45». Таких тачек в нашем городе немного.
Санк-Марс просиял от счастья.
— Молодец, Окиндер. Отличная работа!
— Зовите меня просто — Наездник-Б. Вот номер ее телефона.
Журналист вырвал листок из маленького карманного блокнота и протянул его через стол сержанту-детективу Эмилю Санк-Марсу, который мгновенно, даже до того, как положил его в карман, намертво запомнил, как будто номер был написан невидимыми чернилами и мог моментально исчезнуть. Какое-то время он молчал, потом сказал:
— Спасибо, Окиндер, — у него запершило в горле. — В субботу вечером, возможно, именно в то время, когда девушка была у тебя, мне позвонил тот человек из «Q45». Он оторвал меня от вечеринки, на которую я пригласил друзей. Я не знаю, кто он такой. Мы не раз с ним говорили, но я его не знаю. Он пытался на меня нажать, чтобы я попросил тебя ничего не печатать.
— Считайте, вы меня уломали. Мне здесь нужны не мелкие подробности, а настоящая сенсация.
— Раньше или позже ты ее получишь. — Санк-Марс положил локти на стол и потер руки. — Ну как тебе шоколатин?
Бойл рассмеялся.
— Ладно, Эмиль, расслабьтесь. Не отказывайте себе в маленьких радостях жизни!
— Так и быть, уговорил, — сдался сыщик. — Сегодня у нас есть повод для праздника.
Они обменялись понимающими взглядами и широко друг другу улыбнулись.
Детектив Билл Мэтерз шел по узким людным улицам к дому, куда недавно переехал механик. Заметив почтальона, шагавшего неподалеку в том же направлении, он решил, что не будет звонить в квартиру по домофону, а войдет вместе с почтальоном. В небольшой прихожей на стене висели почтовые ящики. Мужчина поставил сумку на пол и занялся сортировкой почты.
— У вас есть что-нибудь для Джима Коутеса? — спросил Мэтерз, выдержав паузу.
— По правилам, сэр, вы должны пользоваться собственным ключом. Если я не знаю адресата в лицо, я не имею права передавать почту в руки.
Мэтерз показал ему свой жетон.
— Это ничего не меняет, — сказал ему почтальон.
— Мне не обязательно читать его корреспонденцию. Мне нужно знать, пишет ли ему кто-нибудь.
Почтальон заглянул в почтовый ящик.
— Ему прислали открытку и письмо.
— От кого?
Мужчина вынул почту из ящика.
— Открытка из Бразилии.
— Кто ее прислал?
— Почем мне знать? Я не могу разобрать подпись. И вообще, мне этого делать не положено.
— Еще не родился такой почтальон, который бы не читал открыток. За всю историю почтовой службы таких почтальонов просто не было.
Мужчина был старше Мэтерза, ему уже было за сорок, и его облик вполне соответствовал профессии. Из-под зимней шапки на виски выбивались поседевшие волосы. Он снова бросил взгляд на открытку.
— Ничего особенного здесь нет. Сами можете прочитать, — сказал он.
Кто-то путешествовал по Бразилии, и ему хотелось, чтобы Джим Коутес был с ним. Подпись сначала показалась Мэтерзу довольно странной, он прочел что-то похожее на слово «мне», но, сравнив буквы с другими, понял, что там было коряво нацарапано слово «мама».
— А это что за письмо? Кто его прислал?
— Обратного адреса нет.
— А почтовый штемпель?
Мужчина внимательно его рассмотрел.
— Местный.
— Спасибо. Я благодарен вам за помощь.
Он поднялся по ступеням на третий этаж и постучал в дверь Джима Коутеса. Послышались шаги, юноша подошел к двери, открыл ее, оставив на цепочке, и спросонья уставился в узкую щелочку.
— Привет, Джим. Как поживаешь?
— Ах, это вы? — Он снял цепочку и впустил полицейского в квартиру.
— Ты что, Джим, мне разве не рад? — Было очевидно, что парень только что вылез из кровати. На нем были джинсы, которые он не успел застегнуть, и черная майка с коротким рукавом, в которой он, должно быть, спал. Джим пожал плечами, зевнул и застегнул молнию на джинсах. — А я-то думал, ты обрадуешься, — с укором сказал сыщик.
— С чего бы это?
— А то ты не знаешь?
Парень снова пожал плечами.
— Я слышал о Каплонском, — признался он.
Мэтерз прошел в квартиру, рассматривая обстановку.
— Верно, Каплонского разорвали на клочки. От него почти ничего не осталось. Можешь такое представить? Ты себе спокойно идешь парковать машину. Врубаешь заднюю передачу, и вдруг — ба-бах! Наступает конец света. В одночасье ты оказываешься пред вратами чистилища, стучишься и удивляешься, почему тебе никто не открывает.
Парень пытался слегка пригладить растрепанные волосы, тер заспанные глаза.
— Это все тот же гараж, Джим, в котором ты работал. Одному из ребят, который там с тобой вкалывал, шею сломали и проткнули сердце крюком для мяса, а начальнику твоему бывшему подложили под задницу ящичек с динамитом. Тебе бы стоило подумать, кто будет следующим.
Мэтерз закончил осмотр квартиры, но ничего особенного не заметил — разве что телефона там не было — и повернулся к парню лицом.
— Хорошо, что я оттуда слинял.
— Я бы заметил, Джим, что ты недооцениваешь свое положение. У тебя кофе не найдется?
Неожиданная просьба смутила молодого человека.
— Да, наверное, есть. Кажется, там что-то еще осталось.
— Можно тебя побеспокоить? А то я приехал на пустое брюхо, а нам с тобой надо кое о чем потолковать. Ты бы и себе, что ли, заодно налил. Мне надо, чтобы ты окончательно глаза продрал.
Мэтерз последовал за ним на маленькую кухоньку и внимательно все осмотрел. Телефона там тоже не было, раковина до верха была заставлена грязной посудой, а когда парень открыл холодильник, чтобы взять сливки, Мэтерз увидел, что еды у него там было достаточно.
— Ты нашел работу, Джим?
— Да, нашел.
— Отлично! Снова механиком заделался?
— Нет, шины меняю. Снимаю старые покрышки, ставлю новые колеса, такие вот дела. В общем, все нормально, — как и раньше тачки починяю. Они там меня подучили, платят неплохо, так что все путем.
— Рад за тебя. В таком гараже тебя, наверное, нелегко будет найти.
Коутес, насыпавший кофе в кофеварку, замер и уставился на полицейского.
— Никто меня и не ищет, — уверенно заявил парнишка.
— Ты так считаешь? А телефон ты почему до сих пор не поставил?
— Вы меня, что, за полного идиота держите?
— Молодец, Джим, что особенно не высовываешься. Для тебя это очень важно. Не хочу тебя пугать, но прошел слух, что кое-кто интересуется твоим новым местом жительства.
В этот момент Мэтерзу показалось, что Джим Коутес проснулся окончательно.
— С чего бы это? Я же ничего не знаю.
Мэтерз скорчил недовольную гримасу и цыкнул зубом.
— Вот в этом, Джим, и вся заковыка. В эту версию уже мало кто верит. Если бы ты и в самом деле ничего не знал, всем было бы на тебя наплевать. Но люди тобой интересуются. Вполне возможно, те самые люди, которые сделали то, что сделали с бедным Акопом. Ведь Каплонский им тоже вроде никак не мешал, правда? Он, должно быть, даже считал себя другом семьи. Поэтому мне сдается, что либо ты что-то знаешь, но не хочешь нам об этом рассказать, либо тебе что-то известно, но ты сам не очень себе представляешь, что бы это могло быть. Но что-то, Джим, ты знаешь в любом случае. На это указывают все обстоятельства.
Парень налил воду в кофеварку, и у Мэтерза сложилось впечатление, что он не собирается больше все отрицать. Джим побледнел как полотно.
— Вчера вечером мне позвонил мой напарник. Он попросил меня сегодня приехать пораньше, поэтому мне пришлось встать спозаранку. Я у тебя кофе не случайно попросил. Помнишь его, Джим? Моего напарника? Он тогда с тобой в гараже крутовато обошелся. Так вот, он меня попросил приехать пораньше, чтобы поговорить о тебе. Его тревожат некоторые обстоятельства, прежде всего — твоя безопасность. И еще кое-что, Джим.
— Что именно? — Коутес мыл чашки.
— Нам известно, что Акоп Артинян собирался что-то сделать. У моего напарника возник вопрос, как смог Каплонский об этом пронюхать? Я сказал ему, что не имею об этом ни малейшего представления. Тогда он мне и говорит: «Мы знаем, что Артинян сказал кому-то еще о том, что у него было на уме». Это правда, Джим, так он мне и сказал, напарник мой, — ты ведь его хорошо запомнил?
— Да, конечно, Санк-Марс. Он мне еще карточку свою дал. Я выяснил, что он знаменитый мужик.
— Правильно, его многие знают. Он — великий сыщик. Как бы то ни было, мой напарник задал мне эти непростые вопросы, понимаешь? Причем позвонил он очень рано утром, значит, у него были на то серьезные причины. Если Акоп кому-то рассказал о своих намерениях один раз, значит, не исключено, что он об этом мог сказать и второй раз. Может быть, у него вообще манера такая была, что он слишком много болтал. Вот у напарника моего и возник вопрос, почему вдруг так случилось, что Джим Коутес ни с того ни с сего закорешился с Каплонский?
— Не водил я с ним дружбы, — возразил парень.
— Санк-Марс, мой напарник, он мне, например, такие вещи говорит: «Этого парня оставили за начальника в гараже совсем одного в рождественскую неделю. Это большая ответственность, особенно потому, что гараж-то непростой. Почему ему так доверяли? Но если ему там так доверяли, как же они дали ему так легко уйти?» Это хорошие вопросы, и у меня нет на них ответов. Складывается впечатление, что какое-то время Каплонский был к тебе очень расположен.
Парень смотрел на него, но ничего не отвечал. Детектив Билл Мэтерз не отводил взгляд.
— А если он тебе не доверял, может быть, он тебя просто проверял. Тебе так не кажется? Ты не думаешь, что, когда тебя оставили одного разбираться с полицейскими, тебе устроили проверку? Или, наоборот, он тебя хотел подставить?
— Я что-то не врубаюсь — сказал Джим Коутес. — Вы о чем сейчас говорите?
— Есть еще одна вещь. Ты же Каплонского ни о чем не предупреждал, ведь так? Вообще ничего ему не сказал, а просто взял и сделал ноги. Скажи мне, Джим, что твоя мать делает в Бразилии?
— А вам какое до этого дело? У нее там медовый месяц.
— Это хорошо. То есть, я имею в виду, что ее сейчас нет в стране. Хороший малый?
— Для нее, думаю, он хорош. Это он меня на работу устроил.
— Нам надо будет с ней побеседовать, когда она вернется.
— Что вы имеете в виду? Зачем? — в его голосе слышались истерические нотки.
— Если хочешь, мы с ней встретимся вместе. Нам надо будет ей объяснить, что тебя ищут довольно опасные люди и ей не следует никому говорить о том, где ты живешь и работаешь.
Теперь парень ударился в панику.
— Кто на меня охотится? То есть, я хочу спросить, почему? Что я такого сделал? Я же ничего не знаю.
— Джим, послушай меня, мы должны всерьез подумать о том, как тебя защитить. Ты знаешь, что это значит. Тебя на какое-то время нужно надежно спрятать, может быть, придется тебе сделать новые документы, придумать какое-то убежище. А это, Джим, стоит денег. Чтобы их получить, мне нужно разрешение. Но чтобы просить о нем, мне необходима такая информация, чтобы я смог сварганить дело, которое убедило бы мое начальство.
— Я же ничего не знаю! — выпалил Коутес.
В этот момент вода в кофеварке запыхтела, засвистела, забулькала, давая понять, что кофе готов и его можно разливать по чашкам.
— Никто тебя ни в чем не винит. Будь я в твоей шкуре и в твоем возрасте, я и сам, может быть, поступал бы так же. Акопу Артиняну тоже доверяли, он получал лучшие заказы, ему давали отгулы, он был на короткой ноге с боссом. А потом ты выяснил — он сам тебе рассказал, — что у него что-то на уме, что он собирается что-то сделать, и…
— Я его не выдавал…
— Да выдал ты его, Джим, конечно, ты его с потрохами продал, это вычислить проще простого. Ты выложил Каплонскому, что его любимый сотрудник за ним шпионит…
— Черт!
— Ты, Джим, по уши влез в дерьмо, разве не так? Мне кажется, кофе уже готов.
— Черт бы все побрал!
— Правильно говоришь. Только не забудь кофе налить. Начни с этого, а потом мы пойдем с тобой в комнату, и там ты сможешь мне об этом все рассказать.
— Я ничего не знаю.
— Это у нас называется, Джим, уйти в глухую несознанку. А еще мы это квалифицируем как попытку выдать желаемое за действительное. Тебе хотелось бы ничего не знать, но ты ведь знаешь этого русского, правда? Мы его называем Царь. Это он прикончил Акопа, причем сделал он это голыми руками.
— О Господи!
— Будь проще, Джим, расслабься, расскажи мне о нем. Он, должно быть, могучий малый. Я хочу сказать — физически сильный мужик. Он же здоровый парень, Джим, так?
— Он такой амбал, что крыша едет.
— Все правильно, он ведь Акопу шею свернул как цыпленку. Знаешь, ты наверняка связался с кем-нибудь из «Ангелов ада», которые взорвали Каплонского, или с русскими бандитами этого амбала, или с кем-то из мафии — она тоже, скорее всего, втянута в эту историю. Сколько ему примерно лет, Джим, этому малому, которого мы называем Царем?
Парень нерешительно пожал плечами, как любой молодой человек, для которого все люди, перешагнувшие определенный возрастной рубеж, сразу становятся стариками.
— Лет сорок — пятьдесят.
— Может быть, шестьдесят? — спросил Мэтерз.
— Нет, у него волос на голове еще много, и все темные.
— Значит, он не лысый и не седой. А роста он какого?
— Где-то под два метра.
— Худой, толстый, средний?
— Брюхо у него не висит. Он в хорошей форме. Всегда ходит в костюме. На улице носит плащ.
Точно, Царь. Все подтверждается. Летом, когда Санк-Марс следил за «Ангелами» вместе с «Росомахами», в самую жару он и то не снимал плащ.
— Красивый, отталкивающий?
Парень снова пожал плечами. Мэтерз наконец получил свой кофе, положил сахар и налил сливки.
— Ну, знаете, он выглядит как такой крутой мужик, даже немного жуть пробирает. Он смотрится как русский, как один из этих хоккеистов, как будто он вообще не умеет улыбаться.
— Каких-нибудь особых примет, отметин, шрамов не заметил?
— Да, у него большой шрам. Прямо от уха сюда идет, — сказал Джим Коутес, проведя линию под собственной челюстью, — до самого подбородка.
— Может быть, ему операцию делали, — высказал предположение Мэтерз. — Такие шрамы остаются, когда вскрывают магистральную артерию.
— Этот мужик не выглядит так, будто у него проблемы с сердцем.
— На глазок это трудно определить. Ничто так человека в чувство не приводит, как коронарное шунтирование. Он курил? Ел жирную пищу?
— Что-то не припомню, чтобы он курил. Нет, он точно не курил! Как-то раз он зашел к Каплонскому и сказал ему погасить сигару.
— Вот видишь теперь? Этот малый очень печется о своем здоровье, потому что ему делали коронарное шунтирование. Понятно тебе, как много всего можно выяснить, если хоть немного голову приложить? А теперь, Джим, ты мне вот что скажи: ты сдал Акопа Каплонскому?
Коутес какое-то время сосредоточенно смотрел в свою чашку.
— Нам что-то надо предпринимать, Джим, чтобы тебя защитить. Если Акоп тебе что-то говорил, ты должен нам об этом рассказать. Скажи нам то, что ты говорил Каплонскому.
Парнишке явно не хотелось колоться.
— Я с тобой не собираюсь валять дурака. То, что ты говорил об Акопе с Каплонским, — не лучшее из того, что ты сделал в жизни. И хоть я понимаю, как это случилось, я тебя не осуждаю. Скажи мне, о чем тебе говорил Акоп, чтобы все встало на свои места.
— Разве можно теперь все расставить по местам? — с горечью спросил Коутес. Он отпил глоток из чашки, рука его дрожала, нижняя губа подергивалась. — Акоп мертв.
Санк-Марс строго-настрого ему наказал не отталкивать парня от себя, что бы ни произошло. Велел ему расколоть парнишку, но при этом остаться с ним на дружеской ноге.
— Не ты это сделал, Джим, — тихо сказал ему Мэтерз. — Мы оба это знаем. Вернуть Акопа мы не можем, но можем разделаться с его убийцами.
Из глаз парня потекли слезы, голова поникла. Заговорил медленно, с трудом подыскивая нужные слова.
— Я сказал Каплонскому, что Акоп был стукачом.
Мэтерз терпеливо ждал, стараясь в то же время вытащить из него как можно больше.
— Как ты про это узнал, Джим?
— Он сам мне признался в этом, как вы уже догадались. Я ему тогда вроде как намекнул, что он слишком хозяину задницу лижет. Мы в тот день допоздна заработались. А он мне ответил, что делает это не потому, что он подхалим, а потому что следит за Каплонским.
Парень вытер глаза тыльной стороной руки и попытался глотнуть еще кофейку, хотя губы у него все еще подрагивали.
— На кого он работал, Джим?
— На полицию. Он говорил, на какую-то большую шишку в полиции.
Мэтерз встал с табуретки и подошел к парню поближе.
— Это он тебе сам сказал?
— Да.
— И больше ни на кого? Он говорил тебе еще о ком-нибудь?
— В тот раз не говорил.
— А в другой раз?
— Он сказал, что за его спиной стоит ЦРУ. Я в эту чушь не поверил.
Мэтерзу надо было перевести дыхание.
— И ты сказал об этом Каплонскому?
— О ЦРУ? Нет. Что, я похож на круглого идиота? А про остальное сказал.
— Когда возвращается твоя мать, Джим?
Молодой человек вытер рукой нос и глаза.
— В четверг.
— Хорошо, тогда послушай меня внимательно. Нам надо будет с ней поговорить. Мы что-нибудь придумаем, чтобы тебя не подставлять, но начинай паковать свое барахло. Люди знают, где ты живешь, тебе приносят почту — это надо прекратить. Хватит тебе письма получать, Джим. Никому больше не говори, где ты живешь и работаешь. Понял? Ты, Джим, правильно поступил, ничего не рассказывай хозяину дома или мели всякую чушь. Об этом я сам позабочусь. И никому не говори, что собираешься отсюда съезжать, просто собирай вещи.
— Еще у него есть татуировка, — ни к селу ни к городу вдруг сказал парень.
— Что?
— Я ее никогда не видел. Он всегда был в костюме. Мне об этом сказал Акоп. Он говорил, что у него на груди татуировка в форме звезды. Еще Акоп говорил, что он — один из воров в законе в Российской Федерации, что-то вроде крестного отца, В общем, чушь какую-то порол. У него таких историй много было припасено — про ЦРУ, про русские банды. Мне даже казалось, что он сбрендил на этой почве. Я в эти сказки не верил.
— А теперь веришь?
Парень пожал плечами.
— Он слишком много болтал, а теперь он мертв. Это правда.
Мэтерз допил кофе, еще раз хлопнул собеседника по спине и пошел к двери. Санк-Марс оказался прав. Джим Коутес предал Акопа Артиняна. Потому-то он и сбежал, что был, по существу, соучастником убийства. Это его пугало не меньше, чем страх за собственную жизнь. Даже теперь он еще до конца не понимал, в какой опасности оказался по собственной глупости.
«Лексус» затормозил у тротуара. Джулия Мардик встала в кафе из-за столика, оставила на счете несколько монеток и вышла на улицу. Там она села в автомобиль.
— Все путем? — поинтересовался у нее Гиттеридж.
— Папа считает, что все в порядке.
— Деньги переведены?
— Это все детские игры. Папа не в духе, он рвется к настоящему делу.
Гиттеридж пристально на нее посмотрел.
— Что-то не так? — спросила Джулия.
— Давай-ка, снимем немного денег, — приказным тоном сказал он. — Посмотрим, как это работает.
— Это деньги работают, — ответила мнимая Хитер Бантри, — а на них все можно купить.
— Сейчас мы это проверим.
— Отлично, — согласилась она, — давайте.
Машина выехала на проезжую часть.
Встреча была назначена ровно на одиннадцать, и Санк-Марс успел прийти минута в минуту. Реми Трамбле все убрал со стола, на звонки отвечала его секретарша, и как только он вошел, она тут же закрыла за ним дверь с таким безысходным видом, будто живым из комнаты мог выйти лишь один человек.
— Доброе утро, Эмиль.
— Это правда, что мне сказали о Бобьене? — с места в карьер обрушился на него Санк-Марс. Он крепко стиснул зубы, а глаза его, как принято говорить, метали молнии.
— Его допустили к работе.
— Хватит врать!
— Ты бы не мог эту мысль как-нибудь по-другому сформулировать?
— Но ведь его имя в том чертовом списке!
Он считал, что оба эти офицера — Жиль Бобьен и Андре Лапьер были возможными источниками утечки информации и их двоих нельзя было допускать к работе. И если одного из них решили вернуть к исполнению обязанностей, то это никак не должно было произойти со старшим по званию, который мог нанести делу гораздо больший ущерб.
— Эмиль, шеф лично изучил его дело. (Единственным человеком, которого Трамбле называл шефом, был директор управления Жерве.) Он принял его объяснение, что его машиной занимался какой-то полицейский, который сам ему это предложил, стремясь выслужиться перед начальством. Он взялся за ее ремонт и при этом говорил, что все делает сам, причем бесплатно. Бобьен получил выговор — не надо просить подчиненных о личных одолжениях. Этим дело и ограничилось. Вот и все.
Санк-Марс положил руку на шею и легонько покачал головой. Никогда так не бывает, чтобы все шло как положено.
— Ты знаешь, Жерве я уважаю.
— Он тоже относится к тебе, Эмиль, с глубоким уважением. И он на твоей стороне, он гордится тобой. К сожалению, даже шеф не святой.
— Что ты хочешь этим сказать?
Трамбле слегка напрягся, как будто надел чиновничью личину. Когда он стал посвящать Санк-Марса в закулисные хитросплетения политики управления, в его тоне зазвучали официальные нотки и назидательные интонации.
— Директор Жерве был слегка расстроен тем обстоятельством, что у капитана возникли проблемы с законом. Разве это удивительно? Он хотел, чтобы этот вопрос как можно быстрее разрешился, поэтому сам взялся его урегулировать. Дело было расследовано, Бобьен получил взыскание, и вопрос был снят с повестки дня как по мановению волшебной палочки.
— Это просто возмутительно, — спокойно заявил Санк-Марс.
— Неужели? И что ты теперь с этим собираешься делать? Расследовать деятельность шефа, чтобы обвинить его в сотрудничестве с «Ангелами ада»? — Трамбле редко пытался иронизировать, поэтому его дальнейшие высказывания должны были произвести больший эффект. — Эмиль, разве ты не понимаешь, что его работа в основном сводится к отношениям с людьми, главным образом к поддержанию нашей высокой репутации, потому что основной своей целью он считает завоевание и сохранение доверия к нам со стороны общественности и, соответственно, поддержание в управлении высоких моральных качеств?
— Забавно, а я-то полагал, что его главной целью является создание сильной полицейской службы.
— Да, Эмиль, — пояснил свою мысль Трамбле, — так оно и есть. Но если ему не удается обеспечить эти высокие качества — такие, например, как у тебя, — информация об этом становится достоянием общественности. А без ее поддержки мы не можем нормально работать.
— Ты имеешь в виду регулярное увеличение бюджета?
Вместо ответа Трамбле лишь с досадой махнул рукой.
— Мы живем во времена ограничений. Полицейскому управлению на всем приходится экономить, а поддержка полиции определяется прежде всего доверием общественности. Неужели ты не понимаешь таких простых вещей?
— Значит, чтобы деньги и дальше продолжали поступать, необходимо вернуть на работу некомпетентного болвана, идиота, коррумпированного чиновника, связанного с Каплонским и, возможно, кое с кем еще, ответственного сотрудника управления, который вполне может быть потенциальным стукачом? Скажи-ка мне лучше, он все еще ведет наше дело?
— Нет, уже не ведет.
— Почему же? Его ведь вернули к исполнению обязанностей. Кто снял его с нашего дела?
— Директор Жерве, — признался Трамбле.
— На каком основании? — не слезал с него Санк-Марс, которому теперь было просто любопытно.
Лейтенант-детектив Реми Трамбле какое-то время собирался с мыслями, сделав паузу, чтобы подобрать четко выверенные политически выражения, и в то же время, как догадался Санк-Марс, ему необходимо было выразить серьезность тех причин, которые побудили к такому шагу высшее руководство.
— Капитан Жиль Бобьен был освобожден от обязанностей по всем текущим расследованиям, связанным с борьбой против организованной преступности, по причине возможного возникновения конфликта интересов. Ему были переданы полномочия, связанные с другими вопросами.
— Какими вопросами?
— Нарядами на работу, расписанием отпусков, статистическим анализом.
Оба мужчины, старые друзья, соратники, прошедшие вместе сквозь огонь, воду и медные трубы, вступившие в уличные сражения еще совсем молодыми, долгие годы делившие тяготы и успехи нелегкой службы, пристально смотрели друг другу в глаза. Во взгляде Трамбле читалась обращенная к Санк-Марсу просьба не задавать ему больше никаких вопросов и не ворошить эту тему, чтобы не накликать беду. Санк-Марс понял, что ответом на любой другой его вопрос станет либо ледяное молчание, либо обычная официальная отговорка. Он молчал, но в его глазах светилась благодарность другу, отношения с которым слишком долго оставались не самыми теплыми. Как будто повинуясь единому внутреннему побуждению, оба они одновременно встали. Их крепкое молчаливое рукопожатие подтверждало решимость выиграть предстоящую схватку, и хоть до конца они никому не доверяли, этот жест скреплял их взаимные обязательства друг перед другом.
Бобьена вернули к работе, но оправдан он не был.
Выйдя из кабинета Трамбле, Санк-Марс понимал, что получил благословение вести это дело как ему вздумается и — что было гораздо важнее — теперь ему уже никто не сможет ставить палки в колеса.
За последние недели Джулия Мардик то и дело раскатывала в роскошных машинах — «инфинити» Селвина, разок прокатилась в «кадиллаке» того байкера в дорогом костюме, а теперь ехала в «лексусе», взятом напрокат Гиттериджем.
— Покупают тачки только идиоты, — сказал он ей по этому поводу.
Она закрыла глаза и откинула голову на теплую кожу подголовника. За эту зиму она перепробовала кресла стольких дорогих автомобилей, что и не знала, захочется ли ей когда-нибудь снова ездить в дешевом. Они продолжали путь, машин было сравнительно немного. Доехав до места назначения, Гиттеридж какое-то время искал парковку, чтобы было достаточно места для маневра. В конце концов он нашел местечко в двух кварталах от входа в банк, с трудом припарковался, а потом еще пару раз оглянулся, будто хотел убедиться, что никто не собирается стянуть у него с колес колпаки.
— Походка у тебя прямо как у манекенщицы. Тебе бы на телевидении выступать.
— Я так не думаю, — ответила Джулия, не зная еще, что лучше бы ей с ним согласиться…
Гиттеридж еще раз бросил взгляд назад, но они уже обогнули угол.
— Сегодня у нас все должно быть в порядке, как считаешь, Хитер?
— Что-то вы стали слишком пугливым, — сказала она ему.
— Что ты, студенточка, знаешь о реальном мире?
— Я все схватываю на лету.
— На это я и рассчитываю. Знаешь что? У тебя походка немного странная.
Она шла рядом с ним, двигаясь будто вприпрыжку, голова покачивалась в такт шагам. Джулия тут же сменила шаг, отдав себе отчет в том, что походка ее могла показаться чересчур вольной, хотя испытывала она беспокойство и тревогу. Казалось, что дела ее с Гиттериджем развиваются очень неплохо, но этот писака, который привязался к ней в баре на выходные, не шел у нее из головы. Откуда ни возьмись вылупилась настоящая Хитер Бантри, и ей пришлось снова таскаться домой к Окиндеру Бойлу, чтобы выпутаться из этой нелепой передряги. Она безумно злилась на Селвина за то, что он допустил такую промашку, но он объяснял ей, что настоящая Хитер живет в Сиэтле и трудно было предположить, что она вдруг ни с того ни с сего окажется в Монреале. Это же надо было, чтоб в университете МакГилл организовали этот дурацкий фестиваль, и Хитер Бантри вошла в состав приглашенной команды! Но так случилось, а любая ошибка в этом деле была чревата самыми тяжелыми последствиями.
— Я так хожу вовсе не потому, что у меня походка такая. Для этого есть специальный термин, — сказала она Гиттериджу.
— Ну и какой же?
Она остановилась, чтобы объяснить, и чуть наклонилась, глядя на собственные ноги.
— Понимаете, мои большие берцовые кости двигаются вроде как не прямо, они слегка отклоняются, так это, по крайней мере, выглядит, но проблема заключается не в них. Проблема начинается с моих ног, и она называется пронация. Ноги при ходьбе развернуты как бы внутрь, друг к другу, и колени поэтому тоже движутся вовнутрь. Колени у меня вывернуты внутрь, и поэтому ноги похожи на букву X. У меня коленные чашечки как у страусихи. Они у меня вроде как в такой впадинке, но из-за пронации и сопутствующих проблем внешние мышцы бедра по сравнению с внутренними работают слишком интенсивно, а потому они лучше развиты. Из-за этого они как бы сильнее тянут коленную чашечку, и она смещается, поэтому приходит в расстройство весь коленный аппарат. Изменяется нагрузка на связки, колени «стараются» работать по-другому, и у меня подсознательно меняется походка. Моя манера ходьбы такая, чтобы помочь костям, суставам и мышцам действовать согласованно. А они взаимодействовать не хотят. Так что я на самом деле — жалкая кляча, заветная мечта хиропрактика.
Джулия была в брюках, и Гиттеридж не мог рассмотреть ее ноги. Девушка подняла голову, внезапно осознав, что она до полусмерти напугана и не говорит — а лепечет.
— Так что, ты говоришь, это за такой термин? — не отставал от нее Гиттеридж. Голос его звучал неприветливо, взгляд был скептическим, даже холодным.
— Не берите в голову. Что-то случилось, господин Гиттеридж? Вас что-то настораживает? Вы так выглядите, будто ваш «лексус» угнали.
— В наших общих интересах, чтобы все прошло как задумано.
— Тогда пойдемте, — поторопила его Джулия. — Давайте скорее с этим покончим.
По дороге Гиттеридж разговорился.
— Год выдался тяжелый. Все никак территорию между собой не поделят. Один байкер взрывает другого, и никто не знает, кто будет следующим. В сентябре банкира байкерского взорвали так, что потом его со стен отскребали. С тех пор парни толком не знают, как деньги крутить. Теперь хоть папаша твой нарисовался, а то им надо кое-кому показать, что они могут деньгами с толком распоряжаться, прокручивать их с наваром, в общем, что они знают что к чему. Твой отец возник в нужное время в нужном месте. Интересно это получилось… Ты должна понимать, Хитер, не зли этих парней зазря, и ты займешь среди них свое скромное место. Им надо отчитываться перед начальством. А когда они столкуются со своими новыми партнерами, ты будешь в шоколаде. Об отце твоем тоже позаботятся.
Джулия шла с ним рядом, и в голове ее вертелась только одна мысль: «Новые партнеры! Новые партнеры! Он наверняка имеет в виду русских! Как и говорил Селвин!»
— Спасибо вам за совет, господин Гиттеридж. Я постараюсь им воспользоваться. А то иногда я сама не понимаю, во что ввязалась.
— Тебе придется совладать с этим, Хитер. И даже не думай вильнуть хвостом. Это важно и для тебя, и для твоего старика, и для меня. Ты даже представить себе не можешь, что с тобой случится, если вздумаешь с ними в игры играть.
Какое-то время Джулия молчала. Она сделала вид, что смирилась.
— Я и не думаю никого подставлять.
— Ты мне вот что скажи…
— Что?
— Как называется, что у тебя там с ногами неладно?
— Зачем вам это надо?
— Из чистого любопытства.
— Не хочется мне об этом еще раз говорить! Это меня унижает, я вообще об этом никому не рассказываю.
Они вышли на забитую машинами авеню Юниверсити и встали у светофора в ожидании зеленого сигнала. Перейдя улицу, они вошли в отделение Канадского имперского банка торговли.
— Что вы хотите здесь сделать? — спросила она его.
— Проверить сколько денег лежит на счете и снять небольшую сумму. Мне совсем не хочется, чтобы меня за это упекли за решетку. Так что я здесь постою и посмотрю, как ты это сделаешь.
— Это один из семи счетов.
— У тебя есть какие-то более интересные дела? Или ты на сегодня что-то другое запланировала?
Она покачала головой. Ей хотелось слегка разрядить обстановку.
— Я хоть смогу получить за это приличный обед?
— В «Макдоналдсе».
— И речи быть не может. Или мы нормально пообедаем в приличном месте, или я с места не сдвинусь.
Гиттеридж взял ее за руку и сильно сжал.
— Когда же ты наконец усвоишь, что мне никогда не надо указывать, что я должен делать?
— Прекрасно, — она высвободила руку, а он подчинился, потому что не хотел сцен в банке, — тогда отправляйтесь к своим «Ангелам» или к кому там еще, — громким шепотом сказала она, — и скажите им, что не смогли снять их деньги, потому что хамили мне в банке вместо того, чтобы заниматься делом. — Она выгнула бровь дугой. — Вы думаете, они отнесутся к этому с пониманием?
— Очень смешно. Что нам надо здесь делать? — спросил он.
— Мы можем попросить распечатку баланса нашей компании и посмотреть, были ли переведены деньги из Восточной Европы. Потом мы предъявим им наши документы и снимем деньги. Чтобы снять их с этого счета, нужны обе наши подписи.
Кассирша — приятная полная женщина в цветастом платье лет за пятьдесят, быстро выполнила их поручение, отсчитала две тысячи долларов и выдала их в обмен на чек, выписанный Джулией. Они вышли на улицу.
— И вы хотите сказать, что этого нам не хватит на обед?
Гиттеридж нехотя усмехнулся.
— Это не наши деньги. Не забывай об этом.
— Я не настолько тупая.
Зазвонил его сотовый телефон.
— Постой здесь.
Он отошел за выступ здания, чтобы не задувал ветер, и с кем-то недолго поговорил. Закончив, махнул девушке рукой. Когда она подошла, Гиттеридж схватил ее за запястье и снова сильно сжал и чуть заломил ей руку.
— Вы мне сделали больно! — Джулия в панике оглянулась по сторонам, но прохожие не обращали на них внимания.
Он сжал ей руку еще сильнее. Она испугалась, что он сломает ей запястье.
— Ну, пожалуйста, хватит!
— Скажи мне, — потребовал он.
— Да что?! Пожалуйста, господин Гиттеридж, отпустите мою руку!
— Скажи мне сейчас же, как называется то, что у тебя с ногами! Говори, или я тебе сломаю руку! Будет очень больно.
Девушку охватил панический ужас, она даже подумать не могла, что Гиттеридж может такое вытворять, вести себя как сумасшедший.
— Что на вас вдруг нашло? Это называется злокачественное смещение, ясно? И, пожалуйста, прекратите!
— Злокачественное смещение. Он отпустил ее.
Джулия терла руку.
— Тебе сегодня подфартило, — спокойно сказал он. — Мы приглашены на обед, причем совсем не в «Макдоналдс».
— А куда?
— В порт. Мы будем обедать на корабле. Улыбнись, милашка. К тебе отнесутся как к почетной гостье.
Они пошли обратно к его «лексусу». Слезы застилали ей глаза, и девушка почти ничего не видела. Сильно болело запястье. Он открыл ей дверь, и она села на переднее сиденье. Гиттеридж сел за руль и включил двигатель.
— А ты молодец, Хитер, — сказал он. — Вы с папашей прошли проверку на ура.
— Зачем вы так больно мне окали руку?
Гиттеридж слегка ухмыльнулся.
— Ты не хотела мне что-то говорить. — Он напряженно смотрел в боковое зеркальце, чтобы выехать на забитую машинами дорогу. — Теперь ты не имеешь права от меня ничего скрывать, ты больше сама себе не принадлежишь. Дошло это до тебя, наконец?
— Да, сэр, — ответила она срывающимся голосом.
Он бросил на нее взгляд и покачал головой.
— В чем дело?
— Вы были очень убедительны.
— Убедителен?
Наконец они вклинились в поток машин и поехали в сторону реки.
Главарь «Ангелов ада» в один из своих редких визитов в город заказал себе еще пива и отрезал кусок бифштекса. Разговаривая, он размахивал перед собой вилкой. А если молчал, то ел и пил. Коротышка Вилли любил поесть, и все его кореша об этом были осведомлены.
Коротышка Вилли был в своем обычном прикиде — рубашка навыпуск свисала на отутюженные брюки. Манеру так одеваться он приобрел в Вегасе и с тех пор в байкерском наряде почти не появлялся на людях. Он его надевал только тогда, когда хотел на кого-то нагнать страху или показать, что он лишь один из крутых парней, подваливших на пьянку.
Он смачно рыгнул, хмыкнул и кивнул охраннику, чтобы тот подвинулся и дал ему встать из-за стола. Два байкера пошли с ним в сторону сортира. Сначала один зашел внутрь и все проверил, потом оба встали около двери. После приезда байкеров ресторан стал быстро пустеть — несмотря на их обычную одежду, видок у них был такой, что остальным посетителям скоро становилось не по себе. Только пара завсегдатаев оставалась за столиками и доедала заказанное. Пока Коротышка Вилли сидел в сортире, туда никто и близко не подходил.
Выбор времени для этого важного дела был просто идеальным. Пока он писал, в ресторан вкатился джип «чероки», пробив изящные стекла французских окон и раскидав в стороны стулья и столики. Оставшиеся немногочисленные посетители в страхе разбежались по углам. Водитель в панике выскочил из машины и пустился наутек, успев это сделать до того, как джип врезался в стену.
— Что за черт! — взревел Коротышка Вилли, выскочив из сортира в расстегнутых брюках.
— Джип в ресторан въехал! — на бегу через зал прокричал один из его охранников. — Он въехал прямо через окно!
— Быстро сюда! — скомандовал Коротышка Вилли.
Трое мужчин заперлись в мужском туалете, остальные их сотрапезники спрятались в туалете для женщин. Через какое-то время в обе двери постучали полицейские.
— Что, он никак не взрывается? — поинтересовался Коротышка Вилли перед тем, как открыть дверь.
— Он и не взорвется, — ответил ему один из полицейских, — что-то случилось при ударе. Детонатор не сработал.
Только после этого Коротышка Вилли с корешами вышли из сортира. Они оглядели то, что осталось от ресторана. Фотографы щелкали фотоаппаратами, снимали учиненный разгром на камеры, а один журналист даже рискнул попросить Коротышку Вилли прокомментировать это событие.
— Вот сволочи, — ответил главарь «Ангелов». — Им бы надо было быть аккуратнее, они могли кого-нибудь задеть.
— А разве они не этого хотели? — спросил репортер.
Морда Коротышки Вилли налилась кровью. Он схватил щелкопера за грудки и притянул его к себе так близко, что бедняга чуть не задохнулся от пивных миазмов.
— Ты что, козел, не врубаешься? Я говорю, они же могли убить какого-нибудь гражданина.
Несколько стоявших рядом свидетелей этого разговора попросили бандита быть повежливее, будто он был не бандитом, а современным Робин Гудом. Им было невдомек, что его высказывания преследовали собственные далеко не бескорыстные цели. Убийство граждан никак не входило в планы байкеров и сильно вредило их бизнесу, потому что тут же им на хвост садились «Росомахи» — этот урок они уже хорошо усвоили.
Измотанный от недостатка сна Билл Мэтерз опрашивал корейца, заведовавшего бензоколонкой, которую ночью ограбили. Грабители вынесли оттуда только сигареты и газированные напитки. Мужчина называл воров трусами, качал головой и беспрестанно повторял это слово как мантру, пока Мэтерз целиком и полностью не стал разделять его точку зрения. Такое сердечное согласие, казалось, успокоило корейца. Еще какое-то время они вместе повторяли это слово — «трусы» — как заклинание, и кореец широко улыбался.
— Да, — настаивал он на своем, кивая головой, — они трусы, настоящие трусы.
Мэтерза выручил сигнал пейджера. Он позвонил в управление, и там ему сказали, что звонила Эстелла Майерз, бывшая подруга Акопа Артиняна, с которой он разговаривал раньше.
Закончив составлять протокол ограбления, Мэтерз сразу направился к молодой женщине домой, в студенческий район, и позвонил в ее квартиру из парадного. Она тут же откликнулась:
— Привет, детектив! Давненько не виделись!
— Здравствуйте, Эстелла. Рад вас слышать снова.
Он закрыл дверь парадного и поднялся к ней в квартиру. Впустив его, хозяйка тут же плюхнулась на кровать и принялась раскачиваться на пружинном матрасе. В потертых джинсах и просторной, свободно свисающей кофточке на бретельках она показалась ему восхитительной. Он почти физически ощутил, как сердце выпрыгнуло у него из груди и упало к ее ногам.
Она села, поджав по себя ноги, теперь пружины скрипели тише.
— Знаете что?
— Что?
— Я так прикидываю, для полицейского вы слишком клевый парень.
— Надо же! Спасибо, Эстелла. Я этого по гроб жизни не забуду. Так что же у вас случилось?
— У меня есть друзья, у которых возникла малюсенькая проблема. Может быть, вы могли бы им помочь с ней разобраться? — Она стала раскачиваться сильнее, потом быстро сделала какой-то витиеватый поворот, встала в кровати на колени и как-то странно захлопала руками, так что пальцы оставались оттопыренными, а хлопали только ладошки. — И еще! Еще, господин полицейский, у меня есть для вас кое-какая информация, которая может вам очень пригодиться!
Она кончила подражать хлопкам маленького ребенка и уперла руки в бедра, выпятив грудь и широко раскинув ноги в стороны, — Мэтерза охватило такое желание, что его стала бить дрожь.
— Иначе говоря, Эстелла, вы хотите предложить мне информацию в обмен на небольшую услугу? Но если вам что-то известно…
Она снова изящно извернулась и теперь сидела на кровати, едва касаясь голыми ногами пола. У Мэтерза даже мелькнула мысль о том, что девушка под кайфом.
— Эстелла, если вам действительно известно что-то важное, вы должны мне рассказать об этом ради памяти Акопа.
Упоминание о причине расследования приостановило ее кошачьи заигрывания. Она сделала еще одно резкое движение телом, как будто хотела стряхнуть с себя какие бы то ни было обязательства.
— Да скажу я вам, все скажу. Я ничего не собираюсь для себя здесь выгадывать. Просто мне очень хочется помочь друзьям, и совсем не кажется, что если я прошу вас о маленьком одолжении, значит, я с вами торгуюсь. Это же вполне естественно. Я не понимаю, с чего вы вдруг возбухли? Разве это не справедливо?
Мэтерз был готов сдаться. Ритмичные движения соблазнительной молодой женщины основательно потрясли все его представления о морали и нравственности.
— В чем же провинились ваши друзья?
— У них была вечеринка, — сказала Эстелла Майерз. — Так, ничего особенного. Нормальная студенческая тусовка, и, конечно, они немножко пошумели. Это их единственное преступление. Ну так вот. А соседи взяли и настучали на них. Приехали полицейские, слово за слово, в общем, стали они базарить, и кто-то что-то ляпнул сдуру, хотя, наверное, и без этого можно было обойтись. А их за это взяли и впаяли им хранение дури. Просто хранение. То есть — банан мне в задницу, — я хочу сказать, что как Америку открыли или как хипповать начали, никого ведь не арестовывали за травку или гашиш.
— А вы тоже недавно немножко покурили?
— Не-е-е-ет, что вы, это я такая просто от радости, что мы с вами снова встретились.
Он был не в состоянии устоять перед ее очарованием, но почему-то это его не очень вдохновляло. Что ему могло грозить, если он позволит себе с ней расслабиться? Эта мысль лишала его душевного равновесия. Ему подумалось, что от Донны он мог бы успешно скрыть такого рода интрижку, но вот Санк-Марсу он бы наверняка не смог больше прямо смотреть в глаза. Тут шансов не было. По крайней мере, теперь, а может, и никогда не будет. Эта мысль его почему-то опечалила.
Мэтерз не мог не признать, что он чем-то напоминал мальчика из церковного хора. В глубине души ему нравилось быть немного бесшабашным, острота ощущений при флирте его будоражила и волновала кровь, но если дело заходило дальше — он снова становился пай-мальчиком из церковного хора. Таким уж он был по натуре, от этого и решил пойти в полицию.
— В чем дело, Эстелла?
— Вы можете помочь моим друзьям?
— Конечно, могу. А теперь расскажите мне, о чем собирались.
— Правда? Можете? Вы не шутите?
Она была так счастлива, что снова подпрыгнула на кровати и встала на колени, потом на ноги и запрыгала так, что чуть головой не пробила потолок. Когда после этого всплеска эмоций она вновь приземлилась на задницу, поскрипывание пружин еще долго не прекращалось.
— Что на вас нашло?
— Ничего! Я просто счастлива! Разве нельзя быть девушке счастливой?
— Вы говорили, у вас есть что-то мне рассказать?
В нем еще теплилась надежда, что она проигнорирует его вопрос и сделает ему непристойное предложение, от которого он не сможет отказаться.
— Это случилось в прошлую пятницу, — сказала она, и до него наконец дошло, почему она так странно себя держала. Игривое настроение девушки объяснялось тем, что она что-то знала, обладала какой-то информацией, и возбуждение ее было связано именно с этим обстоятельством. — Я шла по улице. По моей улице. Подходила к машине с включенным движком. Это, конечно, не конец света, но, понимаете, я же женщина, а женщин, бывает, насилуют, и потому я держала ухо востро. В машине сидел один мужик, все чин чинарем, но когда я подошла поближе, у меня глаз упал на такую табличку, знаете, сзади.
— Ну и что?
— Там было написано «Q45»! Эта машина была «инфинити-Q45»! Вот тогда-то я все и вспомнила!
Эта новость мгновенно заставила Мэтерза насторожиться.
— Что именно вы вспомнили?
— Вы просили меня с вами связаться, если я вспомню что-то важное, что-то особенное или несуразное.
— Верно, просил.
Она снова подскочила на кровати.
— Как-то раз я видела, что Акоп стоял на другой стороне улицы и разговаривал с шикарно одетым мужиком. Потом этот мужчина сел в зеленую «инфинити-С245» и уехал. А через какое-то время кто-то спросил Акопа, кто был тот мужчина в такой дорогой машине. Акоп ответил, что это был его дядя. Он не знал, что я слышала тот разговор. Почему он соврал? Он вообще никогда не обманывал. Я знаю, что у Акопа только один дядя, совсем другой мужчина, и он не ездит в таких роскошных машинах.
Мэтерз старался не пропустить ни единого ее слова.
— И эта «Q45», которую вы видели недавно…
— Тоже была зеленая! Самого настоящего зеленого цвета! И, знаете, что я сделала? Я взглянула на номер и запомнила его, а потом я шла и повторяла его про себя, пока он намертво не засел у меня в памяти. Так вот, детектив, я могу его вам дать.
Она вынула бумажку из узкого переднего кармана обтягивавших джинсов.
Билл Мэтерз от удивления на какой-то момент лишился дара речи. Обретя его вновь, он сказал:
— Эстелла, господи, спасибо вам большое.
— Лучше запишите имена моих друзей.
После того как Мэтерз аккуратно их записал, Эстелла распахнула перед ним дверь и, когда он выходил, встала на цыпочки и чмокнула его в щеку чуть левее рта. Он в нерешительности остановился. Она чмокнула его еще раз и улыбнулась.
— А вы симпатичный, — сказала она.
— Да, а от вас голова может пойти кругом.
— Только у вас, детектив.
Он кивнул, пожелал ей всего хорошего, еще раз поблагодарил и стал спускаться по лестнице. Выйдя за дверь, он почувствовал, что никогда не был так близок к тому, что называют позорным бегством. Биллу Мэтерзу казалось, что он чудом смог это пережить. Сердце его билось так, будто он участвовал в марафонском забеге. Чтобы унять возбуждение, надо было что-то сделать. Только что полученный номер машины таинственного источника он мог передать Эмилю Санк-Марсу. Но вместо этого Билл Мэтерз решил попробовать разобраться с этим делом сам.
В удобной каюте русского грузовоза Джулия Мардик не могла избавиться от безотчетного страха, который, казалось, пропитал все ее существо. Гиттеридж представил ее высокому, смуглокожему, явно ухоженному и хорошо одетому русскому с тяжелым взглядом и сильным странным акцентом. Мужчина много говорил об уме Карла Бантри, не сводил с нее изучающего взгляда и постоянно ухмылялся краем рта. У него были крупные, чувственные губы. Когда они обедали, в каюту вошел русский матрос и что-то шепнул ему на ухо. Выслушав его, хозяин махнул рукой, матрос ушел, и русский прояснил для гостей ситуацию:
— Полицейский. Помеха. Блоха. Мы будем избавляться от этого раздражителя. Мы это сделаем сами.
Он продолжал помахивать в воздухе рукой, как будто стряхивал пыль с камина.
Она обменялась взглядом с Гиттериджем.
Русский протянул руку через стол и провел по ее щеке большим пальцем.
— Возможно, тебя интересует осмотреть корабль, Хитер? — высказал он предположение. — Это интересует тебя?
Она согласилась, решив выглядеть вежливой и покладистой.
— Иди.
Гиттеридж остался в каюте.
Русский отвел ее на капитанский мостик, где она встретилась с капитаном. Он казался совсем маленьким по сравнению с ее спутником и произвел на нее впечатление угрюмого и необщительного человека. Потом ее провели в огромную утробу корабля, выглядевшую холодной и мрачной. Стены, полы и потолки были металлическими, краска местами покоробилась, облупилась и всюду выцвела. Русский, который ей так и не представился, вел ее по громадному машинному отделению, показывал сложные водопроводные и гидравлические системы.
В самом низу их экскурсия завершилась встречей с двумя «Ангелами ада» в полном байкерском наряде. Они схватили ее за руки, и русский сказал:
— Иди здесь, — и сам пошел впереди в том направлении, где света было еще меньше.
Байкеры впихнули ее в открытую им дверь. Мужчины вошли следом, стальная дверь захлопнулась, эхо удара гулко отозвалось у Джулии в голове. Она почувствовала приступ клаустрофобии: помещение оказалось совсем небольшим, там было полно каких-то труб, клапанов, вентилей и заслонок. Байкеры — огромные мужики — презрительно ее рассматривали, а русский ухмылялся. У нее перехватило дыхание.
Джулия испугалась, что сейчас ее станут насиловать. Нет, хуже! Больше всего она боялась разоблачения.
— В полиции, там меня называют Царь. Я с ними не спорю. Такое имя хорошее, да? Ты меня можешь называть этим именем.
Он сгреб обе ее руки в свою. Она стала задыхаться. Один из байкеров положил ей руку на грудь и с силой сдавил. Она вскрикнула от боли и попыталась сопротивляться. Царь нащупал свободной рукой трубу поменьше и похолоднее, приложил обе ее руки к этой трубе и велел, чтобы она так их и держала. Джулия повиновалась. Русский повернулся к ней спиной.
— А теперь, Хитер Бантри, — сказал он, — мы будем посмотреть. На тебя мы будем посмотреть.
— Что-то не так? Что я такого сделала?
— Ты не говоришь.
На ее запястье защелкнулся наручник. Он завел вторую ее руку под трубу с другой стороны и тоже надел на нее наручник — теперь она была прикована к трубе. Он щелкнул выключателем и вырубил верхний свет.
Девушка осталась во тьме с тремя громилами.
Русский стоял за ее спиной, тяжело дышал и легонько пробегал верх и вниз пальцами по ее позвоночнику. Он придвинулся ближе, медленно и почти нежно провел тыльной стороной руки по ее лицу и шее, но скользящее прикосновение его ногтей показалось ей острее бритвы. Один из байкеров протянул руку и взял прядь ее волос. Она вскрикнула. Трое мужчин негромко рассмеялись.
— Это совсем ничего, — со скрытой угрозой произнес Царь. — Это только для тебя начинается.
Потом он открыл дверь, неясно мелькнул блеклый свет, и они оставили ее одну в темноте.
У девушки подкосились ноги, она повисла на трубе и стала молить Бога о том, чтобы он не дал ей вскорости умереть жуткой смертью. Она была почти уверена, что это — конец. Кто теперь мог ее спасти? Селвин? Селвин!
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
ВТОРНИК, 18 ЯНВАРЯ
Широко зевнув, сержант-детектив Эмиль Санк-Марс потянулся в вертящемся кресле, развел руки в стороны, расправил плечи и потер усталые глаза. Он уже сильно вымотался, но ему еще надо было побыть в участке перед долгой дорогой домой. В то утро он приехал на работу без малого в семь утра, а теперь было уже за полночь. Поэтому он позволил себе то, что делал очень редко, — положил голову на согнутую в локте руку и закрыл глаза. Господи, как хорошо хоть немного покемарить!
По его представлениям, они успешно продвигались в нескольких направлениях. У него был номер телефона мнимой Хитер Бантри, по которому без труда определили ее адрес. Девушки не было дома весь день, и это его немного тревожило. Он надеялся, что ее не спугнул поставленный у ее дома полицейский. Санк-Марс решил не появляться у нее в квартире, пока не выяснит, где она и что с ней. Квартира Акопа Артиняна прослушивалась, и он отнюдь не исключал, что и в ее жилье могут стоять жучки. Поэтому вторжение к ней домой полицейских могло существенно осложнить ее и без того непростое положение.
Билл Мэтерз получил номерной знак «Q45», но компьютерная база данных выдала очень странный результат. Номер оказался фальшивым, а в распечатке были указаны несуществующие имя и адрес. Теперь версия о руке ЦРУ звучала не так фантастично, как раньше. Учитывая утечку информации из системы безопасности управления, Санк-Марс посчитал невозможным дать дорожной полиции ориентировку на эту машину. Он опасался, что его источник узнает об этом раньше, чем она дойдет до полицейских. Ему совсем не хотелось, чтобы его осведомитель глубже залез в нору. Санк-Марс решил, что будет лучше поговорить с несколькими полицейскими, которым он доверял, чтобы они попытались найти эту машину.
Плохо было то, что он всыпал Мэтерзу по первое число. Бедный парень светился от счастья, докладывая ему, что достал номер машины, да и сам Санк-Марс был этим очень доволен. Пробить этот номер было делом полицейской рутины, но тут-то Мэтерз и прокололся. Он стал пробивать номер по обычным каналам и, что еще хуже, упомянул его на полицейской частоте. Он просто не знал, что обычные каналы небезопасны. В результате блестящая возможность могла быть упущена.
И тем не менее, опустив голову на согнутый локоть в пустой комнате полицейского участка, детектив думал о том, что они уже близки к разгадке тайны, окружавшей его источник.
Что же касается остального, здесь им предстоит еще проделать немалый путь. Об этом русском, о котором говорил Джим Коутес, — так называемом Царе, они практически ничего не знали, он мог сейчас находиться в любом уголке планеты. Андре Лапьер рвал и метал, потому что был отстранен от работы. Жиль Бобьен переживал, что сфера его деятельности была существенно ограничена, и все внимание уделял ужесточению формальностей и проверок в управлении. Женщины, работавшие в секретариате, постоянно ощущали на себе пристальное внимание Трамбле, продолжавшего проводить свое расследование. Сети были расставлены повсюду, но крупная рыба пока обходила их стороной.
Вместе с тем теперь его свободу никто не ограничивал. А это уже само по себе было немало.
Ожидание казалось детективу бесконечным. Ему позвонил Макс Гиттеридж. Мол, перестрелка в баре оторвала его от забот, связанных с ночным клубом, а ему надо было навестить клиента, которого упрятали за решетку. Адвокат хотел переговорить с Санк-Марсом по поводу этой пальбы, но разговор об этом, по мнению детектива, не имел никакого смысла. Поэтому Санк-Марс решил, что Гиттеридж просто придумал предлог для встречи и беседы на другую тему, не предназначенную для чужих ушей. Но почему он так поступил? Ему уже до чертиков надоело ждать адвоката.
Можно было бы выпить еще кофе, но сегодня он его и так перебрал. Нервы у него были на пределе, он совершенно вымотался за день, а ему еще предстоял долгий путь домой. Хорошо, что хоть дорога будет пустая. Ему бы надо в термос кофе налить, если в машине пить захочется. Даже если он переборщит с кофеином, в таком состоянии дома он заснет как убитый.
Санк-Марс уже подошел к кофеварке, когда вспомнил, что остатки кофе он допил перед последней поездкой. Он насыпал свежий кофе, включил кофеварку, вернулся к себе в кабинку и тут услышал шаги подходившего мужчины. Ни малейшей симпатии к Максу Гиттериджу он не испытывал. По закону обвиняемый имеет право на консультацию и квалифицированную защиту, но при этом никто от него не требовал трепетного отношения к защитникам. Он знал, что некоторые выступающие в суде адвокаты не чисты на руку, но лишь немногие были замазаны по уши. Фактически они являлись сообщниками своих клиентов, и это возмущало Санк-Марса до глубины души, тем более что сами они оказывались под следствием в редчайших случаях. С другой стороны, некоторые адвокаты, защищавшие в Монреале преступников, стали осознавать, что продолжительность жизни их коллег резко сокращается. Один погиб при взрыве автомобиля, другого застрелили в его собственном кабинете, третий просто бесследно исчез. В итоге выходило, что, несмотря на некоторые исключения, по большому счету, каждый получал по заслугам.
Он узнал Гиттериджа по металлическому стуку набоек на его каблуках. Санк-Марс встал, чтобы встретить гостя. Он смотрел на Гиттериджа, пока тот шел по проходам между кабинок, не зная, что полицейский за ним наблюдает. Адвокат все время озирался по сторонам, как будто хотел убедиться, что он в безопасности. Санк-Марс заметил, что выглядел он не как человек, стремящийся что-то выяснить, скорее его больше волновало, чтобы никто за ним не следил.
— Здравствуйте, Макс, — жестко сказал Санк-Марс, и невысокий адвокат даже подпрыгнул от неожиданности.
— Добрый вечер, Эмиль, — ответил Макс Гиттеридж. Он был явно не в духе и чем-то напуган. — Могу поспорить, вам нравится набрасываться на старух, когда они спокойно прогуливаются по улице.
Он остановился у входа в кабинку полицейского, у тонкой перегородки, отделявшей ее от другой такой же кабинки. Большинство полицейских, работавших в ночную смену, утюжили улицы в патрульных машинах. Где-то вдалеке кто-то тыкал клавиши печатной машинки.
— Господин Гиттеридж, примите мои соболезнования.
— В связи с чем?
— С тем, что вы потеряли клиента.
Гиттеридж почесал подбородок.
— Каплонский. Это просто позор.
— Было бы лучше, если б я его арестовал.
— Задним числом, Эмиль, все умны.
Санк-Марс примирительно улыбнулся.
— Должен сказать, я его предупреждал.
— Правда?
— Я говорил ему, что такое может случиться. Чем я могу быть вам полезен, адвокат?
Гиттеридж прошел в кабинку и положил портфель вместе с пальто на стул. Потом подошел к окну, ослабил галстук и глубоко засунул руки в карманы. Верхний свет большой комнаты играл на его спине.
— Арестован мой клиент. За стрельбу в баре.
— Убийство? — в недоумении спросил Санк-Марс. — Тогда какое отношение это имеет ко мне?
— Один из убитых так накачался, что даже не понял, что его застрелили. Жизнь другого висит на волоске. Мне, Эмиль, это расследование очень не по душе. Я бы хотел, чтобы вы выслушали моего подзащитного и сделали собственные выводы. — Гиттеридж взглянул на полицейского. Он смотрел на него так пристально, что Санк-Марс был вынужден не отводить взгляд. — У вас, детектив, репутация честного полицейского. В данном случае это может быть очень кстати. Давайте, пройдем вместе наверх, где у вас камеры предварительного заключения.
Санк-Марс стал анализировать ситуацию. Это дело не имело к нему никакого отношения. Гиттериджу было в высшей степени наплевать на его репутацию честного полицейского. Единственное, что пришло ему в голову, — адвокат хотел с ним поговорить, но не здесь.
Гиттеридж взял свои вещи и вышел из кабинки, Санк-Марс последовал за ним. Они шли по широким коридорам с высокими потолками и стенами, выкрашенными в два казенных цвета — бежевый и такой, который его жена называла цветом детской неожиданности. Оба мужчины хранили молчание. По лестнице они поднялись на два этажа, туда, где находились камеры предварительного заключения. Когда они уже почти добрались до нужного этажа, Гиттеридж показал на туалет. Потом открыл туда дверь, пропуская полицейского. В туалете — пустом и гулком в это ночное время — и состоялся их разговор.
Полы и стены, выложенные плиткой, недавно протирали, в воздухе стоял запах моющих средств с легким духом мочи. Верхние лампы были без абажуров, поэтому свет казался слишком ярким. Гиттеридж зашел в кабинку, повесил на крючок портфель, поверх него — пальто. Потом вышел, засунул руки в карманы, в этом освещении он казался бледнее обычного. Адвокат подошел к матовому стеклу окна, открыл его и, высунувшись, глотнул свежего воздуха. В помещении не было отдельного термостата, поэтому зимой здесь всегда было так жарко, что окно закрывали не до конца даже в суровые холода.
— Проклятая погода, — пробурчал он.
— Такая же, должно быть, как в Москве, — согласился Санк-Марс, не преминув намекнуть на известные обстоятельства.
Гиттеридж расправил плечи, продолжая стоять к Санк-Марсу спиной.
— Скорее как в Сибири, — произнес он.
Он подошел к раковине, включил воду и какое-то время наблюдал, как она течет, потом наклонился и ополоснул лицо. Не закрыв кран, он вытерся бумажной салфеткой, оторванной от рулона.
— Можете закрыть воду, — сказал ему Санк-Марс.
— Кто знает, может быть, пусть лучше течет, — опасливо ответил Гиттеридж.
— Мне нравится ход ваших мыслей, но здесь вы вполне можете закрыть кран.
Гиттеридж так и сделал. Он продолжал стоять, опираясь о вентиль, чуть склонившись вперед и наклонив голову набок.
— То, что я сказал в вашем кабинете, правда, — адвокат говорил тихо, как будто теперь его настораживало эхо в гулком пустом помещении. — Вы — честный полицейский, и при определенных обстоятельствах это может быть полезно.
— Интересно, при каких же? — Санк-Марс оперся на раковину.
Гиттеридж распрямился.
— Ну, например, такому полицейскому иногда есть о чем рассказать, не опасаясь, что рассказ быстро дойдет до источника. Может быть, я располагаю определенной информацией, которой хотел бы поделиться, если бы был уверен, что дальше она никуда не пойдет, что никакой другой полицейский о ней не будет знать. Ни один.
— В этом я с вами, пожалуй, согласен, — ответил Санк-Марс. — Есть такие вещи, которые не стоит повторять.
— Она вам уже сказала? — спросил адвокат.
Санк-Марс имел достаточный опыт и в допросах, и в переговорах, чтобы не клюнуть на заброшенный крючок.
— Кто и о чем должен был мне что-то сказать? — ответил он вопросом на вопрос не моргнув глазом.
Гиттеридж чуть заметно усмехнулся.
Если адвокат собирался о чем-то ему рассказать, Санк-Марс был готов его выслушать, однако он никак не мог понять его мотивацию. У него сложилось впечатление, что главным побудительным мотивом Гиттериджа, толкнувшим его на такой шаг, был страх.
— Не знаю, удалось ли ей с вами связаться. Может быть, ей не представилась такая возможность. Если она уже с вами говорила, она могла упомянуть мое имя. Так вот, Эмиль, я сюда пришел, чтобы сказать вам, что не имею к этому ни малейшего отношения. Впервые я узнал об этом тогда же, когда и она, и сам пришел к вам рассказать об этом, чтобы вы знали о моей непричастности к этому делу.
Санк-Марс выдержал паузу, потом сказал:
— Давайте в интересах дела предположим, что, когда вы упоминаете о «ней», я не знаю, о ком идет речь. Можем мы начать с этого?
— Конечно. Но я объясню вам, откуда я об этом узнал, чтобы сразу все встало на свои места. У нее подкачала легенда. — Если Гиттеридж и хотел определить реакцию Санк-Марса на это признание, то ее вообще не последовало. Он подождал и добавил: — Злокачественное смещение.
— Что, простите?
— Это термин, которым определяется ее проблема с ногами. А ваша проблема в том, что я не поленился навести о ней справки. Нанял для этого сыскаря, даже нашел материал про нее в университетском ежегоднике. Там и снимок ее был, но вы же знаете — лицо можно изменить. И прическу, и цвет волос, и общий вид не трудно переделать. Все дело в том, что Хитер Бантри — настоящая Хитер Бантри, бегает на короткие дистанции. И у настоящей девушки никогда не было злокачественного смещения.
Итак, личность молодой женщины была установлена. Санк-Марс понял, что ее жизнь в опасности.
— Зачем вы мне обо всем этом рассказываете, адвокат? Какой вам от этого прок? Или вы просто не в курсе, к кому следует обращаться по этому вопросу?
Гиттеридж провел пальцами по подбородку, потом стал теребить ослабленный узел галстука, пару раз он как будто пытался сглотнуть. Присущую ему елейную самоуверенность как ветром сдуло, и оказалось, что он гораздо лучше выражает свои мысли, когда сам напуган, а не тогда, когда хочет кого-то запугать.
— Вы хорошо знаете, Эмиль, что порой мне приходится работать с жестокими парнями. Это ни для кого не секрет — такая уж у меня работа. Но с недавних пор мне стало казаться, что в мире что-то изменилось. В былые времена существовала какая-то культура отношений, какое-то понимание, человеку давали жить, все понимали разницу между работой и личной жизнью. А сейчас вроде как новый порядок устанавливается, ко всему возникает другой подход, и некоторым из нас очень непросто к этому приспособиться.
Высказывания адвоката были слишком неопределенны и расплывчаты, чтобы Санк-Марс мог прийти к конкретным выводам. Что это за новая культура такая? Или это он в такой форме пытается высказать свое отношение к русским?
Гиттеридж тяжело вздохнул и сказал:
— Я имею в виду Акопа Артиняна.
— Да? — Санк-Марс безотчетно затаил дыхание.
— Они выяснили, что он был одним из ваших. Вот почему они сначала попытались обвести вас вокруг пальца, направив вас по следу ложного Санта-Клауса, а потом повесили на шею мальчика эту записку. Они хотели вас предупредить.
— Об этом не трудно было догадаться.
— Артиняну удалось кое во что влезть, хоть ничего серьезного он не знал, но и этого оказалось более чем достаточно. Вы знаете, что с ним случилось. Еще вы знаете, что произошло с человеком, который помимо своей воли оказал ему в этом помощь.
Прозрачный намек на Каплонского.
— И что из этого?
— Не надо, Эмиль, со мной в игры играть.
— Господин Гиттеридж, мы с вами оба играем в одну и ту же игру. Только этим сегодня с вами и занимаемся.
Адвокат отвел взгляд, склонил голову и снова занялся узлом галстука. Он выглядел как человек, решивший изменить свою жизнь.
— Эта девочка… Она провела внедрение очень профессионально. Теперь я выяснил, что она никогда не была спринтером, никогда не могла быть спринтером, потому что у нее деформированы кости ног, и это называется злокачественным смещением. Она использовала для внедрения меня. Это я помог ей проникнуть в организацию. Если я ее прямо теперь сдам, сегодня меня похлопают по спине, а завтра со стен будут мои ошметки соскребать. Вот так теперь дела делаются, так при новом мировом порядке занимаются бизнесом.
Санк-Марс ненадолго задумался. Новость была хорошей, просто замечательной. К «Ангелам ада» через их собственного адвоката был внедрен крот, и теперь адвокат до смерти напуган.
— Так что вы хотели мне сказать? — настаивал Санк-Марс.
Гиттеридж отошел на пару шагов, теперь он теребил пуговицу рубашки под узлом галстука. Возможно, он никогда раньше не переступал эту черту, и теперь, единожды это сделав, он понял, что в будущем все у него будет не так как раньше. Он отошел на шаг назад и сказал наконец главное:
— Планируется еще один взрыв.
— Кого же собираются разнести? — шепотом спросил Санк-Марс.
— Полицейского. Это все, о чем я слышал. Не думаю, что ваша кротиха знает больше, но можете ее спросить.
Они смотрели друг на друга, трубы радиатора булькали и тихонечко дребезжали, ветер с присвистом задувал в щель оконной рамы.
— Меня? — спокойно спросил Санк-Марс.
Адвокат пожал плечами.
— Вам ничего не обломится, если вы скажете, что взорвать хотят меня.
— Правильно, Эмиль. Если бы я стал строить догадки — а я иногда этим занимаюсь, — я бы сказал, что они собираются взорвать вас. Мы оба знаем почему. «Росомахи» уже получили хороший стимул для работы, им выделен большой бюджет. Если уберут вас, они вовсю разойдутся с благословения общественности, получат полную свободу рук и им удвоят бюджет, причем на долгие годы. Но я не могу с определенностью утверждать, будете ли это вы, другой честный полицейский или полицейский, работающий на них. Они лучше знают, как обстряпать это дело. Может быть, их выбор будет произвольным — я не знаю, мне это неведомо. Но в этой истории есть кое-что еще.
— Что именно?
— Внедренная девушка слышала этот разговор. Они будут за ней внимательно следить. Это может быть только проверка — стучит она или нет. Если только, Эмиль, они узнают, что предпринимаются какие-то меры или по управлению поползут какие-то слухи, — а об этом они узнают очень быстро, — от вашей девушки мокрого места не останется. Защищая себя, защищая любого, кто, по вашему мнению, может стать их целью, вы подвергнете ее смертельной опасности.
— Они в любом случае доведут дело до конца, проверка это или не проверка?
— Я в этом совершенно уверен. Это другой менталитет, Эмиль. И я не могу точно сказать, станете жертвой вы или кто-то другой.
— Когда они собираются это сделать?
— Обычно они не откладывают дела в долгий ящик.
— Где это может случиться?
— Это определится по ходу дела.
— Скорее всего, это будет бомба?
— Они любят шум.
— Что еще вы можете мне сообщить?
— Ничего. Ваша девушка, Эмиль, считает меня их подручным, но я к этому делу непричастен. Я только присутствовал при некоторых разговорах, которые слышала и она. Вот я и пришел прямо к вам рассказать, что я знаю. Они никогда не дают нам всей информации, раскрывают только небольшую часть общей картины. По новой системе все, кто на них работает, обязательно должны быть в чем-то замазаны.
— Все?
— Все без исключения. Я рассказал вам, Эмиль, все что знаю. Если только что-нибудь из этого просочится, им станет ясно, что в утечке виновата либо она, либо я. Если стукнула она, меня тоже прикончат, потому что я ее к ним привел. Если я, с ней тоже разделаются по вполне очевидным причинам. Ваша кротиха отдает себе отчет в этих последствиях? Я так не думаю. Не наломайте дров с этим делом, Эмиль.
Если бы Гиттеридж узнал, какую оказал Санк-Марсу услугу, он бы, наверное, сожрал собственную печенку. Перед тем как прийти в управление, ему следовало бы хорошенько подумать. Санк-Марсу приходилось действовать осмотрительно.
— Я ничего не знаю ни о какой девушке.
Адвокат ничего не ответил.
— Ваша озабоченность этим делом, господин Гиттеридж, получила должную оценку. Если дойдет до дела, я предприму все необходимые меры, чтобы освободить вас от какой бы то ни было ответственности в этом вопросе. Но теперь вы должны сделать еще кое-что.
— Что?
— Сдайте мне русского.
Выгнув бровь, Гиттеридж покачал головой.
— Хотите услышать кое-что, что вас действительно удивит? Я сделал бы это, если бы мог. Почему? Потому что именно он путает все карты, именно он хочет сломать существующий порядок вещей. В старые добрые времена все знали, что адвокат — это адвокат, никто никогда не требовал от него быть соучастником, он всегда был выше любых свар. Так раньше работала система. А теперь есть только один интерес, которому все должны подчиняться, и этот интерес — не мой.
— Сообщите мне хоть что-нибудь, — настаивал Санк-Марс.
— Что я могу вам сказать? Зовут его Сергей. Ему нравится называть себя Царь, потому что он узнал, что так его окрестили «Росомахи». Он высокий, широкоплечий малый, темноволосый, на шее у него шрам — вот здесь, — он проходит от уха до подбородка.
— Все это мне известно, — сказал ему Санк-Марс.
В ответ Гиттеридж пристально посмотрел ему в глаза.
— Сколько концов у него на звезде?
Не понимая, о чем идет речь, Санк-Марс тоже взглянул собеседнику в глаза.
— Сколько?
— Вы еще к этому не готовы, Эмиль. Повторяю вам, не гоните коней. Ладно, так и быть, я скажу вам. Ответ — восемь. Ищите восьмиконечную звезду.
— Вы, видимо, говорите о его татуировке, — сказал Санк-Марс.
По глазам Гиттериджа он понял, что тот был поражен его осведомленностью. Он про себя поблагодарил Господа за Джима Коутеса.
Гиттеридж зашел в кабинку и снял с крючка портфель и пальто. Когда он вышел, Санк-Марс, ссутулившись, стоял у двери.
— Вы, Эмиль, идите туда, а я пойду в другую сторону.
— Так мы и сделаем, господин адвокат.
— Желаю вам удачи.
— Спасибо. Она мне может понадобиться.
Санк-Марс какое-то время оставался на месте, давая Гиттериджу время выйти из здания, потом пошел к себе в кабинку. Часы на стене показывали десять минут второго. Он надел куртку и подкинул на ладони ключи. Завести машину будет целой проблемой. В эти дни угроз и бомб ему бы лучше ехать домой на полицейской машине. Но сначала надо было наполнить термос.
В подземном гараже сержант-детектив Эмиль Санк-Марс подошел к своему синему «торесу» и вставил ключ в дверной замок. Ради этой молодой женщины он не должен менять намеченные планы. Ему надо действовать последовательно. В голове сам собой возник вопрос, будет ли с ним в ближайшее время связываться Наездник. Мужчина мог выяснить, что план убийства полицейского на самом деле был только проверкой, а потому лучше всего было бы вообще не давать этой информации хода. Кто-то может и умереть ради успеха всей операции. Разве этот подонок так раньше уже не поступал? Разве не приносил он в жертву своих? Что для него мог значить какой-то полицейский?
Будет ему звонить Наездник или нет? Даже если он узнает, что жертвой должен стать Санк-Марс, станет ли он рисковать, выдавая эти сведения? «Спасибо тебе, Господи, что ты послал мне Гиттериджа!» — прошептал детектив, вставляя ключ в замок зажигания. Ему самому не верилось, что он произнес эти слова.