На второй день Рождества мы с Датчи снова крутились на кухне. Сегодня на обед были макароны с цыпленком в белом вине. Неожиданно послышался оглушительный взрыв.

– База всем постам. Что за черт? Прием.

– База, говорит пост 1. В нас чуть не влетел снаряд, черт бы его подрал. Конец связи. – В голосе, звучавшем по рации, страх мешался с возмущением.

– Холм – Базе. Вас понял. По звуку похоже на реактивный снаряд. Конец связи.

«Черт, что они вытворяют?» – подумал я.

Талибы научились выпускать старые реактивные снаряды с самодельных деревянных пусковых установок. Эти конструкции были очень мобильными, легко прятались, но ни о какой меткости и прицельности стрельбы говорить не приходилось, – разве что талибам очень повезет.

База вскинулась по тревоге, Датчи поспешил выключить газ. Придется макаронам подождать.

Я бросился на свой пост и на бегу успел заметить, что столб дыма поднимается с другой стороны ворот, за внешней стеной.

– Слишком близко! – проорал Датчи, прежде чем мы разбежались в разные стороны.

Послышался вой подлетающего снаряда, я пригнулся, не замедляя шаг, но на сей раз мишенью была не база. Провожая ракету взглядом, я понял, что она летит куда-то в сторону холма. К счастью, и этот взрыв оказался «в молоко».

Я торопливо взобрался по железной лесенке и занял свое место, под защитой мешков с песком. Хатч уже давал наводку нашим стрелкам на Талибскую магистраль.

– Рождество пропустили, теперь отыгрываются! – прокричал он, весь на адреналине, и снова приник к биноклю, корректируя стрельбу молодняка.

Если не считать Рождества, с момента, как я вернулся из отпуска, не было дня, чтобы талибы нас не обстреливали. И с каждым разом снаряды ложились все ближе. Еще немного, и они начнут попадать по базе.

К концу декабря я окончательно потерял счет времени. Дни слипались в бесконечный серый ком. Каждый двадцатичетырехчасовой цикл состоял из повторяющихся действий: быстро покормить собак, отсидеть утреннее совещание, обойти посты, заняться патрулями, вернуться на свой пост при обстреле, вычистить оружие, приготовить парням обед, снова покормить собак и завалиться спать. Иногда к этому добавлялись еще радиодежурства. На другой день все повторялось заново.

Собаки стали моим единственным развлечением. РПГ неизменно улучшал мне настроение, стоило лишь посмотреть, как он носится за Пулей. Джена, растолстевшая до невозможности, наоборот, предпочитала не двигаться и ждала, пока я приду и ее поглажу.

За это время псы практически прикончили наши запасы свинины с клецками. К счастью, Джону во время очередной развозки воды посчастливилось обнаружить три здоровенных ящика халяльного риса с курицей, предназначенного для афганской армии. Но поскольку как раз перед Рождеством их передислоцировали в Бастион, эти припасы оказались никому не нужны. Ничего более липкого и безвкусного нам есть не доводилось.

– Наши плеваться будут, – констатировал Дэйв.

– Согласен, – кивнул я, с отвращением дожевывая остатки порции. – Так зачем пропадать добру?

Вечером мы радостно любовались тем, как вся четверка уплетает новое блюдо. Пока мы с Джоном мыли миски, я вспомнил, о чем хотел его спросить еще с утра.

– Ты сегодня эту белую псину видел?

– Какую? – не понял он.

– Я шел в штаб с северного поста, и тут прямо на меня из-за ящиков с боеприпасами выскочил этот тощий недомерок. Какое-то время носился вокруг, между ног скакал как сумасшедший, потом в щель юркнул между воротами и стеной. Убей, не знаю, как он туда протиснулся, там дюймов пять ширина от силы. Я деревяшку засунул, чтобы он больше не лазил. По-моему, с нас хватит уже собак. Что скажешь?

– Нет, не видел я никого, – ответил Джон. – И нам больше точно не надо.

Джена должна была рожать со дня на день. Я понятия не имел, что мы будем делать со щенками. Никакого плана, как доставить собак в приют, у меня не было тоже. Ни мэйлов, ни звонков. Все попытки Лизы хоть с кем-то выйти на связь оставались без ответа.

Я понимал, что жаловаться на некачественное обслуживание тут не следует. В конце концов, это был не настоящий приют для животных, а просто пара афганцев, готовых заниматься брошенными собаками. Но иногда раздражение брало верх, и я об этом забывал напрочь.

Тем не менее эти люди проявляли заботу и доброту по отношению к животным, на которую трудно было рассчитывать в этом богом забытом месте. У них не было офиса, скорее всего, им никто толком не платил за работу. И самое главное, они рисковали жизнью, имея дело с западными организациями.

Я шел в сторону кухни. Ветер улегся, но температура стремительно падала по мере того, как солнце опускалось за горизонт. Пора было натягивать куртку, ночь обещала быть холодной.

Внезапно земля с грохотом содрогнулась под ногами. По тому, как звук отражался от стен базы, я понял, что взрыв пришелся близко, очень близко.

И тут же затрещала рация.

– База, это пост 4. Снаряд, черт, совсем рядом с нами, черт, прием. – Ливерпульский акцент ни с чем нельзя было спутать. Кроме Ливи, у нас парней оттуда не было.

– База – посту 4. Вы в порядке? Прием.

– Э-эй. Ну блин, типа того. Прямо под стеной, черт, рвануло. Прием. – Слова из него так и сыпались, он явно был напуган, что попадание пришлось настолько близко.

– Эй, эй, пост 4. База говорит. Эй, без нервов, эй, – донесся ответ с деланным ливерпульским акцентом.

Как выяснилось, Ливи родился в рубашке. Проливные дожди размягчили плоские, обмазанные глиной крыши построек вокруг его поста, выходившего на юго-запад. И хотя снаряд упал всего в четырех футах от позиции Ливи, взрывная головка пробила размокшую крышу и упала внутрь дома с очень толстыми стенами – где и взорвалась, никому не причинив вреда.

Если бы взрыв случился на крыше, Ливи вряд ли довелось бы встречать еще одно Рождество.

Близко. Слишком близко.

Пока я в очередной раз забирался по лесенке на свой наблюдательный пункт, я думал о собаках. Вокруг творился полный дурдом, и иногда всем бывало страшно, хотя мы в этом и не сознавались. Я мог лишь надеяться, что все четверо сейчас в безопасности в своих укрытиях.

Им некуда было деваться от постоянных перестрелок и взрывов, и, мне кажется, для них это было еще страшнее, ведь мы хотя бы понимали, что творится вокруг, хотя и не имели никакого контроля над происходящим.

Пару дней назад я видел, как Наузад испугался пролетавшего над нами истребителя. Вместо убежища в стене он устремился к картонной коробке и забился в нее, свернувшись калачиком и беспокойно поводя огрызками ушей. Никакими галетами его невозможно было выманить наружу. Я пытался объяснить, что все в порядке и беспокоиться не о чем, но он мне явно не верил. Наузад постоянно оставался настороже, и это неудивительно: он не мог не ощущать тревогу, разлитую в воздухе по всей базе.

Ночь была тихая, с яркой полной луной, и мы с Наузадом, как обычно, вышли на прогулку по базе.

В последнее время я тревожился за него. Он остался в своем вольере один, ему не с кем было играть. Конечно, так мне было проще его кормить, и для остальных собак так было безопаснее. Но мне казалось, что уединение не идет ему на пользу.

Я понимал, что ему надо больше двигаться, а сейчас он целыми днями валялся на своей подушке и поднимался только поесть и помочиться. Но поскольку невозможно было предсказать, как он поведет себя с тем или иным человеком, я мог выгуливать его только по ночам. Это вызывало у меня досаду. Он ведь не был злым по характеру, ему просто крепко досталось в прошлой жизни. К сожалению, всерьез заниматься его воспитанием я не мог, на это физически не было времени. И рисковать, что он кого-то покусает, тоже было нельзя, поэтому держать Наузада приходилось на коротком поводке – в буквальном смысле слова.

Поводок я сделал из парашютной стропы. Но даже с петлей на шее Наузад все равно рычал, вставал на задние лапы и пытался кидаться на незнакомцев, стоило кому-то пройти ближе, чем в десяти шагах. Никакие слова не помогали. Утробное рычание и оскаленные клыки были его единственным ответом. Я понимал, что он всего лишь пытается защищать меня. Я точно знал, что с этим можно справиться. Но время… Где взять на это время?

Будущее Наузада тревожило меня больше всего. Даже если его удастся доставить в приют, я сомневался, что кто-то согласится взять его домой. Но тогда у персонала приюта на руках окажется неуправляемый бойцовый пес – и что они будут с ним делать?

Думать об этом я не хотел.

Джон наполнял канистры с водой у насоса. Я пошел в его сторону. Хотя он был еще совсем молоденьким парнишкой, мы отлично ладили и временами болтали обо всем, что приходило на ум. Сейчас до меня дошло, что я никогда не спрашивал, откуда он родом и сколько ему лет. Вот и тема для разговора, почему бы и нет?

– Привет, Наузад, – поздоровался он, выключая насос и оборачиваясь в нашу сторону.

Внезапно, без предупреждения Наузад с рычанием бросился Джону в ноги. К счастью, тот оказался достаточно шустрым и отпрыгнул, прежде чем пес вцепился ему в лодыжку. Не будь у него такой быстрой реакции, он мог бы серьезно пострадать.

– Тварь, это что еще? – заорал Джон.

Он не мог понять, в чем дело, я тоже. Он же не был для Наузада чужаком. Джон его временами кормил, черт возьми.

И тут внутри у меня что-то хрустнуло. Злость на талибов, которые палили по нам каждый день, хронический недосып, нервы, холод – все это сплелось в один клубок. И я понял, что больше так не могу.

– Наузад! Все! Хватит! – выкрикнул я, дергая за поводок с такой силой, что чуть не опрокинул его на спину. Затем я поволок его к воротам. – Никто тебя в приют не возьмет. Бесполезная ты тварь!

Совершенно обалдевший Джон смотрел на это какое-то время, потом вернулся к насосу.

Как только я смог достаточно приоткрыть ворота, я вытолкал Наузада наружу. Он сперва пытался сопротивляться, передними лапами цепляясь за землю, но я был сильнее. Он не издавал ни звука, в шоке оттого, что я выгоняю его в холодную ночь.

Луна сегодня была особенно яркой, и в ее серебристом сиянии я смотрел, как Наузад трусит прочь от ворот. Дойдя до угла, он обернулся и пару секунд смотрел на меня – а потом исчез.

Я сделал вдох, другой и только тогда осознал, что случилось. После всего, через что мы вместе прошли, я выгнал Наузада вон. Все было кончено.

Чувство вины терзало меня. Но теперь было уже поздно. Что сделано, то сделано.

Я пошел в казарму, по-прежнему с бесполезным поводком в руках. Надо было поспать. Я очень устал.

Это было поражение. Два месяца я отчаянно пытался убедить себя, что смогу помочь афганскому бойцовому псу, но оказалось, что все это без толку.

И не Наузад был в этом виноват, просто так получилось. Я повторял себе вновь и вновь, что сделал все, как надо. Сидел на койке в выстуженной комнате, расшнуровывал ботинки. Лег спать, даже не раздеваясь – все равно через три часа на дежурство. Стараясь не думать о Наузаде, я погрузился в сон.

Меня разбудил будильник, вокруг стояла кромешная тьма. Оставалось десять минут до радиодежурства в штабе. Три часа ночи, все хорошо.

Нет, конечно, не все, сказал я себе, торопливо обуваясь и притопывая, чтобы хоть немного согреться. Затем я натянул куртку и шапку и вышел наружу.

Луна была ясная и холодная, весь мир вокруг казался обледеневшим. Земля похрустывала под ногами, пока я шел в штаб. И тут я услышал странный звук, разносившийся в неподвижном воздухе.

Это был не вой, ничего похожего на то, как в фильмах завывают волки-оборотни, – нет, кто-то скулил, негромко, отчаянно призыва на помощь. Собака.

И я точно знал, кто это.

У меня еще оставалась пара минут до дежурства, и всегда можно было сказать, что я немного проспал, так что я взял самодельную деревянную лесенку, прислонил к стене и забрался наверх, чтобы выглянуть на ту сторону.

– Черт.

Внутри все сжалось.

Наузад сидел у ворот, потерянный и отвергнутый. Он ждал, чтобы его впустили в то место, которое он уже привык считать своим домом. И этот дом для него создал я.

– Не делай этого, – строго сказал я себе, спускаясь на землю. – Ему скоро надоест. Найдет себе другое убежище. Оставь его в покое. Все равно ничего не выйдет.

Мне больших усилий стоило заставить себя дойти до штаба.

Сам не помню, как я принял дела у сменщика. Все было как обычно, ничего нового за эти два месяца.

Тикали часы, мучительно медленно отсчитывая минуты, я сидел и пялился на стену, увешанную картами. Схемы улиц и домов сворачивались в запутанный черный клубок.

Перед глазами у меня по-прежнему стоял Наузад, скулящий за воротами. Если собаки способны ощущать одиночество и страх – именно это он чувствовал сейчас.

– Хватит, Фартинг, – велел я себе. – Ты дал ему шанс. А теперь уймись.

Я снова посмотрел на часы. Время застыло на месте.

Я ударил кулаком по столу.

– Черт возьми!

Слим, наш связист, подскочил на стуле. Знай я его чуть хуже, решил бы, что он спал.

– Что? – Он захлопал глазами, пытаясь понять, в чем дело.

– Ничего, – ответил я, поднимаясь. – Отлить пойду, через три минуты вернусь.

Я бросился бежать, едва за мной закрылась дверь.

Вновь забравшись по лестнице, я осмотрелся. Прошел почти час, как я видел его у ворот. Наузада не было.

Кажется, я ощутил облегчение. Или нет.

И тут, когда я уже поставил ногу на нижнюю ступеньку, я заметил свернувшуюся калачиком тень у подножия стены. Ее было почти не разглядеть в темноте.

Наузад сжался в комочек, просунув морду под задние лапы, чтобы сберечь хоть немного тепла. Шерсть была покрыта наледью, неудивительно, что я его не сразу заметил – он почти сливался с землей.

Не помню, как я спустился на землю. Пульс частил, как с цепи сорвался.

Посреди ночи скрежет тяжеленного металлического засова заставил меня поморщиться. Звук был такой, словно я долбил кувалдой по корпусу «Титаника».

Я приоткрыл ворота ровно настолько, чтобы просунуть голову. Наузад встрепенулся, но остался лежать.

– Наузад, это я, иди сюда, псина, – прошептал я.

Узнав мой голос, он неловко поднялся на ноги. Я чувствовал себя таким виноватым, что ком в голе застрял. Он завилял хвостом, когда я начал стряхивать с него лед. Кристаллики мерцали в свете луны, осыпаясь наземь.

Я потрепал его по голове:

– Прости, приятель. Давай так больше не будем, идет?

Я поднялся, и Наузад с восторгом потоптался мне по ноге. Он до сих пор не мог поверить, что его взяли обратно. Мы немного попрыгали у ворот, и я был так же счастлив видеть его, как и он меня.