Шла, шла Ока прямо к Волге и вдруг, то ли пожалела размывать крутой берег, то ли ещё почему, круто повернула влево, сделала дугу вёрст в пять-шесть и опять потекла своим путём. Когда это было, никто не упомнит. Старое русло реки теперь небольшими протоками, да и то не круглый год, соединяется с Окой. Многоводную и глубокую старицу жители называют озером Зарницы.
По правому, крутому берегу — в три порядка избы колхозников. Через заросшие палисадники они весело глядятся в озеро. На одном краю села под белой шиферной крышей на кирпичном фундаменте — и веку которым не будет — стоят длинные, с широкими низкими окнами скотные дворы. На другом краю — правление колхоза, медпункт, клуб, сельский Совет и кирпичное здание школы.
И село носит имя озера — Зарницы.
Противоположный берег озера низкий и заливной и тянется лугом до самой дальней точки излучины реки.
Весной в половодье Ока выходит из берегов, залипает луг, озеро и подступает к самым палисадникам села Зарницы.
Летом по заливному лугу трава, да такая, что лошадей с головой скрывает. Пройдёт сенокос — сена стог к стогу.
От заливного берега до половины озера — камыши. В камышах — утки, да столько! А рыбы в озере — кишмя кишит.
Стоит ли рыбаку и охотнику лучшее место искать? А главное, лодку всегда найдёшь.
«Иван Васильевич, — спросишь хозяина, — не разрешишь ли лодкой попользоваться?»
«А вот перееду, — отвечает он, — на луга, а там хоть до вечера ездите, что с ней сделается».
Иной раз к трактористу Коле — с той же просьбой.
«Зря на берегу лежит, — скажет парень, — да и порассохлась, наверное. Пойдёмте столкнём на воду. А коли протекает, законопатим».
С ночёвкой тоже — иди в любой дом хоть днём, хоть за полночь — не откажут.
«Сами люди», — с достоинством скажет хозяйка. «Не везти же с собой из Москвы квартиру», — подтвердит хозяин, и захлопочут, будто родственники приехали к ним…
Вот какие люди в Зарницах.
Года два назад колхозники решили: «Сено сеном, а овощи выгоднее: дохода в несколько раз больше», — и по краю озера вспахали заливной луг: помидоры, огурцы да капусту высадили. Сами удивились, когда осень подошла: овощей таких ни одна земля не родила. И удобрять не надо: в половодье земля с избытком всё, что требуется, получает.
Как-то в середине августа, в новолунье, ещё до восхода солнца, я пробирался со спиннингом этим краем озера. Мимо кустов, полёгших под тяжестью помидоров, я не мог пройти равнодушно. Нагнулся и сорвал один помидор. Холодный и красный, он еле уместился на моей ладони.
— С добрым утром! — раздался голос за моей спиной в прибрежных камышах.
Захлюпала вода. Я обернулся. Из камыша, по колена увязая в илистом дне, шёл пожилой человек в фуражке железнодорожника, в поношенной, неопределённого цвета куртке, в высоких болотных сапогах и с двуствольным ружьём на плече.
— Рыбку ловить? — Тут он зацепился ногой за подводные корни и чуть не шлёпнулся в холодную воду.
Я подскочил, подал руку и помог выбраться на сухой берег…
— Будь ты неладна! — заворчал старик. — Спасибо. Чуть-чуть не выкупался!
Морщинистое лицо охотника (я принял неизвестного за охотника) на мгновение просияло сдержанной улыбкой, и маленькие, чуть выцветшие, но ещё с бойким огоньком глаза взглянули на меня.
— На уток? — спросил я незнакомца.
— На уток? Нет. Сторож я нашего колхоза, охраняю огород…
С востока, где чуть заалело небо, потянул слабый, еле ощутимый ветерок. Туман над озером приосел, уплотнился и начал прятаться в камыши. В деревне пропел петух, за ним другой, третий, и пошли, и пошли… Устав стоять «на часах» у своего выводка, гусак поднял высоко голову, потоптался на месте и, наверное решив, что пора делать подъём, прокричал: «Иг-га!.. Иг-га-га-га!..» Гуси всполошились, захлопали крыльями и загоготали наперебой, заглушив петушиное пение.
— Давно сторожем работаете? — спросил я.
— Второе лето.
— И были случаи, что кого-либо задерживали?
— Нет, не приходилось. Да и кто пойдёт. Больше сот от них, от гусей, отбиваюсь. Ох, и озорливые, нет на них погибели! Особенно когда рассада высажена. Как нападут на огород, будто саранча, — чёрное место оставят, и только. А хитрые, скажу вам! Наверное, хитрее этой животины и на свете нет. Только перееду на свой берег — они как ошалелые через озеро. Я за ними, а они заметят и как ни в чём не бывало повернут и тихонечко плывут вдоль берега, еле лапами перебирая, да чуть слышно: «Га-га-га-га». Иной день с утра до вечера гоняешься за ними, аж из сил выбьешься. Председатель говорит, что ещё птицеферму будут заводить, ну, тогда совсем житья не будет от них.
Старик прислушался. Из-за озера, из-за деревни, глухо доносился ритмичный стук колёс о стыки рельсов. В четырёх километрах от нас проходил железнодорожный путь. Глеб Иванович повеселел, как-то сразу приободрился и важно, с видом знатока своего дела заметил:
— Товарный с наливными цистернами.
— Как вы могли определить? — удивился я.
— А чего тут мудрёного? Каждый состав свою походку имеет… Пятьдесят лет отработал я на железной дороге.
Из-за камыша выплыл белый гусак и, склонив голову набок, глянул на нас. Потом нерешительно подплыл к берегу.
— Иди, иди, не бойся, Гагашка-дурашка, — начал манить старик гуся, — иди…
Гусь вышел из воды и, высоко подняв голову и останавливаясь через каждый шаг, направился к старику.
— Хлеба хочешь? — спрашивает Глеб Иванович.
«Га-га…» — ответил Гагашка.
— А на огород будешь водить свой выводок?
«Га-га…» — ещё тише ответил Гагашка.
— Нет? Ну, тогда на, ешь, да смотри у меня, — смеётся старик.
Гусь проглотил хлебную корочку, ещё погагакал, вошёл в воду, отряхнулся и тихонечко поплыл за камыши. А там на разные голоса: «Га-га-га-га… га-га-га-га…»
— Ишь ты, умник какой! — ещё пуще засмеялся старик. — Глянул, тут ли я, а теперь рассказывает своему выводку, а те возмущаются. Ох, и хитрющие животины! Гагашка-то совсем ручной. Куда ни спрячусь — найдёт. Привык больно ко мне… Эх, заговорился я с вами, — подхватился старик и, вскинув ружьё, не целясь, выпалил из обоих стволов по улетающей птице. — Повадился, разбойник, двух гусят утащил — не ястреб, а орёл какой-то. Но всё ж таки острастку дал ему, теперь подумает, прилетать ли… Заговорился… — ворчал сторож, продувая стволы ружья.