КОЛЬ СКОРО ИЗ ОДНОГО ПОНЯТИЯ ПОСРЕДСТВОМ МЫСЛИТЕЛЬНОГО ПРОЦЕССА МОЖНО ВЫВЕСТИ НЕСКОЛЬКО НОВЫХ, ТАК И ИЗ ОДНОГО ВЕЩЕСТВА МОЖНО ПОЛУЧИТЬ ДРУГИЕ ПУТЕМ АДАПТАЦИИ
Когда профессор Джадид удалился, я пожалел, что не принял его предложения выпить после занятий. Вероятно, мне следовало больше думать о возвращении на работу, но уж слишком я был заинтригован: пистолеты и заговоры — даже академические заварушки вроде той, о которой мне поведал профессор Джадид, — интересовали меня куда больше, нежели заседания школьных советов и местные дебаты. Глядя на чистое, безупречно-лазурное небо над головой и вдыхая воздух города, напоенный характерными для этого места запахами поздней осени дымом, морем и провонявшими рыбой доками, — я стал подумывать, что здесь можно не без приятности провести девяносто минут, пока Джадид находится на занятиях.
Мысль встретиться с Джадидом в баре импонировала мне еще больше. Мой профессор был учтивым, классически образованным, с развитым чувством собственного достоинства человеком, явившимся сюда, казалось, из предвоенной Европы начала века. За подобные качества многие в университетском городке его недолюбливали и считали чуть ли не динозавром. Но он мне нравился еще и потому, что современная рациональная и приземленная жизнь не оказывала на него, казалось, никакого влияния. Я видел студенток, не желавших проходить в дверь, которую он вежливо для них придерживал, но не помню ни одного случая, чтобы он забыл это сделать. Мы с ним перестали контактировать по причине моей лености. Я не отвечал на его письма, забывал позвонить, а почти год назад получил от него последнюю весточку.
Не знаю, чего мне больше не хватало — его присутствия или связанного с ним чувства, что к моей персоне и поступкам относятся по-доброму и с великодушным снисхождением, которое покинуло меня, когда я окончил университет и стал жить самостоятельно, единолично принимая важные для себя решения. Кроме того, мне не хватало этого города — его почти домашнего уюта, старомодности, странности и, в отличие от Линкольна, полноты жизни. Когда я бросил взгляд на Родерик-стрит — главный здешний студенческий променад, — мне припомнились старые истории, связанные с годами обучения; образы, появившиеся в этой связи перед моим мысленным взором, казались куда более выпуклыми и зримыми, нежели реальные люди, шедшие сейчас по этой улице по своим делам. Впрочем, через несколько минут подобного созерцания энтузиазм, вызванный возможностью побыть здесь еще несколько часов, иссяк, словно меня проткнули ножом. Интересное дело: в какое бы знакомое место я теперь ни приезжал, меня прежде всего одолевали призраки прошлого. Мыслей же о настоящем в связи с этим местом было мало, а о будущем — так и вовсе ни одной. Обдумав все это, я решил сесть в машину и вернуться в Линкольн — то есть к своей реальной жизни.
Проехав около часа по направлению к Коннектикуту, я увидел впереди указатель поворота на Клоугхем и вспомнил о баре, который упоминал профессор Кроули. Я посмотрел на часы: не было еще и двух пополудни. Если бы я заехал туда на кружку пива, то вполне успел бы вернуться в офис задолго до окончания рабочего дня. Существовала-таки вероятность, что у Пюхапэева остались в этом баре приятели по совместным возлияниям. Кроме того, он мог относиться к тому типу людей, которые имеют обыкновение вести разговоры о жизни с барменом. Вот такие у меня были аргументы. Но, быть может, все куда проще и мысль заехать туда посетила меня по той простой причине, что сам я отношусь к беспринципным людям, которые только и ищут повода, чтобы опрокинуть кружку пива в рабочее время.
Клоугхем, как и множество других городков в западном Коннектикуте, имеет одну-единственную дорогу в центре. Надо сказать, число таких мест постоянно сокращается, поскольку их постепенно поглощает непрерывно разрастающийся нью-йоркский Верхний Ист-Сайд. Обычно в таких городках имеется заправочная станция с двумя колонками, обшитый белой вагонкой универсальный магазин и находящаяся в соседнем здании почта, соседствующая с лавочкой по продаже спиртных напитков навынос. Когда я еще только переехал в Линкольн, то проводил уик-энды, колеся по округе. Тогда и открыл для себя Клоугхем. Впрочем, по прошествии нескольких месяцев я свои исследовательские поездки прекратил и ездил уже более целенаправленно. Так, я стал сотрудничать на правах свободного художника с парочкой средненьких коннектикутских газет, а также с двумя-тремя местными журналами (в основном регионального, исторического и садоводческого направления). Арт частенько скидывал мне задания, которыми его обременяли некоторые издатели, под тем предлогом, что печатные работы на стороне нужны мне больше, нежели ему. При этом он говаривал, что если я когда-нибудь найду профессионального журналиста, который передает хорошо оплачиваемые репортерские задания, полученные на стороне, своим коллегам, то он купит мне мой собственный журнал.
Перед винным магазином я слегка притормозил, чтобы поглазеть на парочку парней чуть моложе меня, которые тянули из банок пиво, расположившись на клумбе перед стоявшими рядом двумя грузовиками. У одного на борту был изображен стилизованный язык пламени, а у другого — завиток океанской волны. Когда я замедлил ход, один из парней поднялся на ноги и швырнул в мою машину пивную банку. Признаться, мне казалось, что жестянка пустая, пока она с чмокающим звуком не врезалась в дверцу моей машины со стороны водителя, и я невольно вильнул в сторону. Ударив по тормозам, чтобы обозреть повреждение, я заметил в боковое зеркало, что парень, швырнувший в меня банку, этим не удовлетворился, достал из ящика для инструментов монтировку и, угрожающе ею помахивая, двинулся в мою сторону. Я обнаружил на дверце вмятину, однако ничего похожего на монтировку не нашел, в связи с чем, вцепившись побелевшими от напряжения и подрагивавшими от волнения пальцами в рулевое колесо, нажал на педаль газа и поторопился выехать из опасного места. В следующее мгновение я даже сквозь поднятые стекла услышал громкий обидный смех и в зеркале заднего вида увидел, как парень с монтировкой от полноты чувств хлопнул ладонью по ладони своего приятеля.
Несколькими улицами ниже винного магазина за поворотом стояло коричневое приземистое двухэтажное здание с водосточными трубами, обвешанными рождественской иллюминацией, мигавшей даже при свете дня. На месте прежнего двора теперь размещалась парковочная площадка, при въезде на которую красовался рекламный щит в виде прибитой к столбу фанерки с названием «Одинокий волк».
Я въехал на площадку и припарковался между голубым «краун-виком» и видавшим виды ржавым «датсуном». За исключением неоновой рекламы пива «Шлитц» в одном из окон и парковочной площадки на месте двора здание ничем не отличалось от других домов на этой улице. За баром находился чуть видный с парковки огороженный металлической решеткой задний двор, где размещались мусорные ящики и стояли старые поломанные качели, пробуждавшие в душе ностальгическую грусть.
Я вошел в бар через дверь, когда-то служившую этому дому парадным входом, и на мгновение мной овладело странное ощущение, будто я и впрямь вломился в чье-то жилище. Стойка бара и стены здесь были обшиты облупившимися панелями «под дерево» — такая отделка встречается в полуподвальных помещениям или домашних гимнастических залах. Разнокалиберные столы и стулья совершенно не подходили друг к другу и выглядели так, словно их привезли сюда с мебельного склада Армии спасения. В углу комнаты стоял черно-белый телевизор, показывавший почти без звука какую-то мыльную оперу. Бармен с толстой шеей, иссиня-черными волосами и лихо закрученными, как у Панчо Вильи, усами поднял на меня глаза из-за стойки бара. Три клиента заведения, как один угрюмые и сонные, тоже на меня посмотрели. Все они сидели поодиночке, и мой визит явно не прервал их оживленную беседу. В общем и целом это место имело мрачную ауру — этакое преддверие чистилища. Вообще-то мне нравится сумрачный местный колорит, но тем не менее я предпочитаю держаться подальше от подобных заведений. Когда я вошел в помещение, мои руки — все еще подрагивающие из-за неприятного инцидента с пивной банкой — вдруг начали сильно потеть.
— Могу вам чем-нибудь помочь? — осведомился бармен. Я не сумел определить его акцент. Ясно было только, что он не американский.
Я закрыл за собой дверь и согласно кивнул.
— Вы действительный член?
Любопытно, что он имел в виду. То ли хотел узнать, совершеннолетний ли я, то ли интересовался, не член ли я местной городской общины или вообще чего бы то ни было местного. Я решил остановиться на втором варианте.
— Член чего?
— Частного клуба. Местной общественной организации, не бара. Чтобы здесь выпивать, необходимо быть членом клуба. У вас есть членская карточка?
— Боюсь, что нет. Но, быть может, вы сделаете исключение и продадите мне кружку пива? Клянусь, я никому не скажу.
Он уперся ладонями в стойку и наклонился ко мне.
— Никаких исключений, дружок. Вы должны быть членом. Но можете обеспечить себе временное членство. Только на этот вечер.
— Я бы с удовольствием. Но как это сделать?
— Нужно заручиться приглашением, — ухмыльнулся он, словно завел со мной разговор ради этого пункта. — Вы уж извините.
Длинный костлявый парень в бушлате и очках с тонкой серебряной оправой, сидевший ближе всех, сказал:
— Да брось ты, Эдди. Налей клиенту пива. Я его приглашаю, если уж на то пошло. — И махнул мне, указывая на свободное место рядом с собой. — Приземляйтесь здесь, приятель. Между прочим, это единственный бар в трех близлежащих городах и единственно приличный во всей этой части штата. Ну что же вы? — Он обладал тонким пронзительным голосом и говорил с местным акцентом, который, впрочем, в этой удаленной от моря части Новой Англии был не столь явно выражен, как на побережье. Тем не менее он привычно растягивал окончания и округлял гласные.
Бармен пожал плечами, изображая равнодушие, хотя, как мне показалось, его опечалила мысль, что сегодня из бара никого вышибать не придется. Никогда не пойму, почему некоторые владельцы питейных заведений находят особенное удовольствие, отказывая кому-либо в своих услугах.
— Ладно, присаживайтесь. Он вас пригласил — значит, вы можете остаться. Какое пиво предпочитаете?
— «Будвайзер»?
— Не имеется.
— «Роллинг рок»?
— Опять же не имеется.
— Что в таком случае у вас имеется?
— «Буш», «Шлитц», «Гиннес», «Хейнекен».
— Принесите «Гиннес», пожалуйста.
— Может, уже кончился. Сейчас проверю. — Он нагнулся и сунул голову в холодильник за стойкой. — Нет, есть еще. Вам баночного или бутылочного?
— Бутылочного, пожалуйста.
— У нас только баночное.
— В таком случае дайте банку. Стакан не нужен.
Он толчком переправил мне по стойке бара жестянку с пивом и, несмотря на мои слабые протесты, вручил захватанный стакан с горелой спичкой на донышке.
Мужчина с седой бородой, сидевший в дальнем конце бара, перехватил взгляд бармена и резко вскинул подбородок — как человек, привыкший отдавать команды языком жестов. Он походил на некое горное животное, которому временно придали человеческие черты. Бармен налил в стакан прозрачной вязкой жидкости из простой бутылки без этикетки и вышел из-за стойки только после того, как седобородый кивком одобрил напиток.
Пригласивший меня костлявый парень повернулся ко мне, но отраженный свет так полыхал в стеклах его очков, что я не видел глаз. Казалось, перед его лицом кто-то подвесил на проволочках два полированных никелевых четвертака.
— Вы от Нейта?
— Извините?
— Вы пришли сюда из гаража Нейта?
— А кто это, Нейт?
Он рассмеялся.
— Похоже, вы и в самом деле ничего не знаете. Рядом с этим заведением находится гараж, который называется «Кузовная мастерская Нейта». Там хорошо чинят машины — и по вполне приемлемым ценам. Нейт не раз предлагал своим клиентам посидеть здесь, дожидаясь окончания ремонта.
— А я думал, чтобы посидеть здесь, нужно быть членом.
Мой собеседник одним глотком прикончил свое пиво и сделал знак бармену.
— Наш хозяин своего не упустит. Хотя, конечно, новичку с ним приходится трудно. Но будьте уверены: вволю потешившись, он в конце концов вас усадит. Верно я говорю, Эд?
Бармен что-то проворчал себе под нос и цыкнул, коснувшись кончиком языка передних зубов, большинство которых были золотыми. Затем налил костлявому парню пива (сорта «Шлитц», баночного).
— Скажите, — обратился ко мне паренье глазами-монетками, — почему такой симпатичный молодой человек, как вы, тратит погожий день середины недели на общение с кучкой пьяниц в Клоугхеме?
При этих словах сидевший на диване жирный парень поднял над головой стакан и воскликнул:
— Слушайте, слушайте, это он о нас!
И все рассмеялись, словно избавляясь от некоего комплекса, связанного с самоидентификацией.
— Один мой приятель имел обыкновение здесь выпивать. И рекомендовал мне посетить это место, если я когда-нибудь окажусь поблизости. Я проезжал мимо, и поскольку у меня образовалась пара свободных часов, решил завернуть сюда и собственными глазами взглянуть, что здесь происходит.
Бармен перестал протирать свои захватанные стаканы и поднял на меня глаза.
— Ваш приятель должен был сообщить, что для посещения этого бара требуется членство в местном клубе. Кто он, собственно, такой?
— Мой старый университетский профессор, — солгал я. Они уже считали меня подозрительным, так что я не много терял, признавая тот факт, что ходил в колледж. — Зовут Ян.
— Э, да я его знаю, — заявил толстый парень, сидевший на диване. Он повернул ко мне голову, и я увидел на его бейсболке надпись: «Корма и семена Чарли Рида». — Пожилой мужик, не слишком аккуратный, с большой бородой. Бывал здесь несколько раз в неделю. Говорил, впрочем, мало.
Бармен вернулся к своим стаканам — он дышал на них и без конца полировал полотенцем, хотя, судя по состоянию моего стакана, это был напрасный труд.
— У него еще такое забавное произношение? И черные очки? И галстук он всегда носил жутко старомодный, так? — спросил сидевший рядом со мной парень. «Корма и семена» согласно кивнул. — Да, я тоже обращал на него внимание. Очень тихий и необщительный тип. Я и не знал, что он профессор. Выходит, у нас бывают люди из общества? — «Корма и семена» рассмеялся. Бармен продолжал заниматься своими стаканами. — И что же он вам рассказал об этом месте?
— Так, ничего особенного. Как это ни печально, но он умер, — сказал я. При этих словах бармен едва удостоил меня взглядом, зато сидевший в дальнем конце бара человек с седой бородой уставился немигающими ястребиными глазами. Костлявый парень в очках тоже повернулся ко мне. — Да, скончался позавчера ночью. Я работаю репортером в газете Линкольна, где он жил, и пытаюсь собрать о нем информацию, чтобы написать некролог. Я заезжал к нему домой и в университет, где узнал, что он иногда выпивал здесь. Вот я и подумал: вдруг вы сообщите мне о нем хоть что-нибудь. Хотя бы сведения самого общего характера. — Я покачал головой и поднял руки в знак того, что пришел с миром и опасаться меня нечего.
— Черт! — сказал костлявый. — Стыдно, что мы узнали об этом от вас. Но он действительно был очень скрытным человеком. И лично я почти ничего о нем не знаю. Эй, Эдди, налей нам по стаканчику! Помянем Яна — ты не против?
Эдди пожал плечами, поставил на стойку пять порционных стаканчиков, наполнил их из бутылки без этикетки и раздал нам, оставив один себе. Потом повернулся к «Кормам и семенам» и свистнул, предлагая тому подняться с дивана и взять свою порцию.
Я поднес стаканчик к носу, но запах снадобья бил на добрых шесть дюймов, и я отшатнулся.
— Что это за штука? Пахнет, как растворитель для краски.
Эдди рассмеялся.
— Мне тоже так всегда казалось. И я никогда этого не пил. До сегодняшнего дня. Ян, впрочем, утверждал, что это что-то вроде бренди. Он сам гнал его у себя дома — из каких-то там фруктов, корешков и сахара. Давал настояться, снимал пробу, потом приносил сюда.
— Он что же — делал свою собственную выпивку и приносил ее в бар? Может, он за нее еще и платил?
— А то как же? У нас, знаете ли, существовала договоренность: я покупал его… хм… бренди, разлитое по бутылкам, а потом он покупал его у меня — но порциями. Один стаканчик, два стаканчика, три… ну и так далее. В общем, в конце концов все оставались при своих.
Странная договоренность, подумал я. Впрочем, в этом заведении мне все казалось странным — посетители, обстановка, аура, — зыбким, словно подвешенным в воздухе, преходящим, но при этом как бы и вневременным. Мне вдруг представилось, что если бы я отсюда уехал, а завтра вернулся, то «Одинокого волка» вполне могло бы на этом месте и не оказаться. С другой стороны, если бы я вернулся сюда, скажем, лет через тридцать, то нисколько бы не удивился, застав всех этих людей на своих местах и за прежним занятием. Я с сомнением оглядел стаканчик. Эдди ухмыльнулся, подмигнул мне и кивнул. Два верхних зуба у него были золотые. Я вдохнул, выдохнул и опрокинул стаканчик одним глотком. Бренди Пюхапэева прожгло в горле дыру и скатилось расплавленной лавой по пищеводу. Эффект был такой, что я едва не упал со стула. Эдди расхохотался. Три остальных парня тоже. Костлявый по некотором размышлении вернул свой стаканчик Эдди.
— Не сочти за неуважение, Алби, но я это пить не буду. Ничего крепкого до заката — вот мой лозунг. Такая у меня нынче линия поведения. До заката — только пиво.
Бармен пожал плечами и перелил бренди из стаканчика в бутылку.
— Кажется, вы только что назвали бармена Алби? — наклонился я поближе к костлявому, чтобы не услышал бармен.
— Ну и что? Это его имя, мы так его зовем.
— Мне представлялось, что вы называете его Эдди.
— Ну да. Албанец Эдди. Так его все здесь зовут. Иногда Эдди, иногда Алби, иногда Албанец — если уж мы переходим на официальные рельсы. Все это одно и то же, если разобраться.
Разговаривая со мной, костлявый парень все время повышал голос и снова привлек внимание бармена. Когда я в следующий раз поднял глаза, то увидел, что он стоит рядом с нами и протягивает мне руку, улыбаясь своей оправленной в золото улыбкой, показавшейся мне зловещей, как оскал черепа. Я пожал ему руку.
— Я — Эдди. И этот бар — мой. Может, вы хотите упомянуть о нем в своей газете? Мой вам совет: не делайте этого. У меня тихое заведение. — И он с силой сдавил мне ладонь, улыбаясь шире прежнего. — Нам не нужны неприятности. Людей, которые задают слишком много вопросов — к примеру, откуда вы родом, — мы не любим. «Трупы» — вот как мы их называем. — Я попытался было вытащить свою ладонь, но он схватил меня за запястье другой рукой и, продолжая улыбаться, наклонился так близко, что я почувствовал исходивший от него запах чеснока, пота и жидкости для мытья посуды. — Мы все тут подняли тост за Яна. Жаль, конечно, что он умер, но люди имеют обыкновение умирать. Вы за Яна выпили? Выпили. Ну а теперь проваливайте. И больше сюда не возвращайтесь.
Сидевший рядом со мной костлявый парень съежился. Эдду выпустил из плена мою руку, ставшую бледной и пупырчатой как цыплячья кожа. Я начал растирать ее, постепенно возвращая естественные краски. Продолжая ухмыляться, Эдди отошел от нас, взял со стойки бутылку с бренди и поставил на полку.
Мой костлявый сосед обнял меня за плечи и конфиденциально пояснил:
— Ничего не поделаешь: иногда Албанец срывается. Не берите в голову. Я провожу вас до машины, если не возражаете.
Для меня «сорваться» означает пнуть книжный шкаф, если споткнулся об него, или обругать неприличными словами телевизор, когда тот вдруг начинает барахлить. Но попытку расплющить мне руку и намек на то, что из-за излишнего любопытства я могу превратиться в труп, при всем моем желании отнести к разряду обычных срывов не удавалось. Впрочем, дискутировать на эту тему с единственным человеком, который, казалось, искренне стремился, чтобы ваш покорный слуга унес отсюда свои кости в целости и сохранности, я не хотел.
— Ян был пьяницей — и ничего больше, — сказал костлявый, когда мы шли по парковочной площадке. — И этот бар — притон для пьяниц, а никакой не клуб. Все мы приходим сюда, потому что любим выпить, но не любим, когда нас достают. Так что здесь никто не спрашивает, откуда ты родом, что поделывают твои дети, колотил ли тебя в детстве папочка и тому подобную чушь, поскольку всем на это наплевать. Мы сидим тут, выпиваем, кому сколько требуется, и уходим. Эдди старается, чтобы в баре все было тихо, а цены — приемлемыми, и ничего другого ему не нужно.
— Значит, вы с Яном никогда по-настоящему не разговаривали?
Он вздохнул и сплюнул на асфальт.
— Ну почему? Разговаривали. Говорили: «Как дела?», «Как поживаешь?» — но это, пожалуй, и все. Я ничего не знал о нем, а он ничего не знал обо мне. А между тем мы оба посещали это место с момента его открытия.
— Когда этот бар открылся?
Он с шумом втянул воздух, словно готовился продолжить, и я решил его ободрить:
— Не волнуйтесь. Я не буду ничего записывать, мне просто любопытно. Итак, когда открылся «Одинокий волк»?
Он вынул из внутреннего кармана куртки и надел на голову черную вязаную шапочку с козырьком. Что-то в этом человеке — его душевная неприкаянность, бросающаяся в глаза худоба, птичьи черты лица — придавало ему сходство с хрестоматийным образом матроса торгового флота из Новой Англии прошлых веков.
— Дайте подумать… Помнится, когда я впервые сюда пришел, мой сын еще жил дома, но недолго. Сейчас он служит в армии и живет в Германии. Пишет, что его скоро произведут в капитаны. Я не видел его с… — Он сделал паузу и опустил глаза, потом неожиданно, словно вынырнувшая из воды выдра, снова устремил на меня взгляд. — Думаю, это было в тысяча девятьсот девяносто первом году — тогда заведение и открылось. Точно, в начале девяносто первого. Я потому это запомнил, что мы смотрели здесь по телевизору матч, когда Скот Норвуд упустил возможность забить решающий гол. Эдди тогда впервые в жизни увидел американский футбол. Да, это было в начале девяносто первого — и никак иначе. — С этими словами он кивнул, едва не стукнувшись лбом о крышу моей машины, махнул на прощание, повернулся и зашагал к бару. На входе его встретил Эдди, придержал дверь и, когда он проходил мимо, хлопнул по загривку, каковой жест можно было расценить как покровительственный и угрожающий одновременно. Меня же Эдди одарил ослепительной улыбкой, напоминавшей оскал черепа, после чего показал мне большой палец правой руки, которым в следующее мгновение провел у себя по горлу.
Вопреки обыкновению и, вероятно, вопреки закону, я поехал в Линкольн, не дожидаясь, когда прояснится в голове от выпитого бренди и пива. Что-то связанное с этим Клоугхемом вызывало у меня беспокойство. Складывалось впечатление, будто город не принял меня и науськал своих обитателей, которые не пожалели усилий для того, чтобы я побыстрее его покинул. Все, кого я здесь встретил, отнеслись ко мне враждебно, за исключением сидевшего в баре костлявого парня, имени которого я не знал, но тем не менее был обязан ему возможностью убраться отсюда без увечий.
Добравшись до офиса, я обнаружил там Остела и Арта в прежнем положении: один глазел в окно, другой сидел в своем кабинете, закрыв дверь и нацепив наушники. Изменилось только освещение. Мягкий предвечерний свет придавал лицу Остела еще более непосредственное и детское выражение. Арт же, чья борода купалась в лучах закатного солнца, смахивал на ожившую икону византийского письма.
Закрыв за собой дверь, я взмахом руки поприветствовал Остела и сразу же, прежде чем он успел меня перехватить, прошел к Арту. Остел тем не менее потащился за мной и стал прогуливаться в закутке перед кабинетом редактора. Увидев меня, Арт выключил свой плейер.
— Ну как, паренек, успехи есть?
— Никаких. Остался на том же месте, что и до поездки. Никто не в курсе, где и когда он родился, хотя имя у него эстонское. Один из его коллег считает, что оно вымышленное, но настоящего не знает.
— Он говорил на эстонском языке?
— Говорил.
Арт выпустил струю табачного дыма в лившийся из окна солнечный поток, в котором дымная змейка замерла, словно в недоумении, а потом постепенно растаяла.
— Эстония, значит? Таллин? Был там в восемьдесят девятом году и еще раз — в девяносто третьем. Один из старинных городков Европы. На каждом углу киоски с открытками, мощенный булыжником игрушечный Старый город с ресторанчиками и сувенирными лавками. Картинная такая, знаешь ли, красивость. — Он театрально передернул плечами. — Извини за отступление… Итак, ты пытаешься мне сказать, что, проведя весь день в Уикендене, так ничего и не узнал?
— Ну, кое-что мне все-таки удалось выяснить. Один из профессоров, с которыми я разговаривал, сообщил мне, что Пюхапэев выпивал в городишке Клоугхем, в баре «Одинокий волк»… — Я сделал паузу, пытаясь определить, слышал ли об этом баре Арт, но он лишь поднял брови и покачал головой. — Я заехал туда, чтобы выяснить, не знают ли что-нибудь о нем бармен или местные завсегдатаи.
— И?..
— Ни черта они о нем не знают. Странное это местечко, как ни крути. Мне лично очень не понравилась его аура.
Остел бочком протиснулся в полуоткрытую дверь и встал у меня за спиной.
— Клоугхем, говоришь? Ничего удивительного. Там все малость чокнутые, и всегда такими были. Во время войны тысяча восемьсот двенадцатого года и позже — во время русско-японской войны…
— Послушай, Остел! — перебил его Арт. — Как ты смотришь на то, чтобы выставить сегодня вечером выпивку, которую задолжал? Коли не возражаешь, позволь мне дослушать до конца этого парня, после чего я перейду в полное твое распоряжение, о'кей?
У Остела засветилось лицо.
— Наш доблестный редактор, вкушающий шерри у меня перед камином? Это действительно выдающееся событие. Я сейчас же позвоню Лауре и сообщу ей об этом.
Подобно домашнему псу, устремившемуся за брошенной хозяином палкой, он выскочил из кабинета Арта.
Арт покачал головой, раздраженно, но и любовно одновременно, и жестом предложил мне продолжить.
— Что-то с этим баром не так. Хозяин заведения по прозвищу Албанец Эдди…
— Албанец Эдди? — рассмеялся Арт. — Такое впечатление, что ты влип в гангстерскую историю. Не припомню, впрочем, чтобы я слышал о таком человеке. — Он прикурил очередную сигарету. — Итак, что же этот Албанец Эдди?
— Не захотел со мной разговаривать. Более того, ясно дал понять, что не желает меня больше видеть.
— Надеюсь, ты не пострадал?
— Все в порядке. Но мне бы не хотелось снова оказаться в том месте в одиночестве. С другой стороны, я был бы не прочь выяснить, почему этот парень столь враждебно настроен по отношению к посетителям. Меня не оставляет мысль, что он знал о смерти Пюхапэева. Когда я сказал об этом, он едва удостоил меня взглядом и продолжал протирать свои стаканы. Между тем один костлявый парень, тамошний завсегдатай, который не раз выпивал с Пюхапэевым, сообщил мне, что профессор регулярно посещал это заведение чуть ли не все последние десять лет.
— И что же из всего этого следует?
— Что следует? А то, что один и тот же человек десять лет ходил в одно и то же заведение, а его хозяин даже не удосужился повернуть головы, узнав о его смерти! Как-то это подозрительно, вы не находите? Особенно если учесть, что городишко маленький и в баре переизбытка клиентов не наблюдается.
— Что ж, в этом действительно есть нечто странное. Возможно, даже подозрительное.
— То-то и оно. Кроме того, враждебность бармена показалась мне чрезмерной. Это уже не странность, а попытка скрыть что-то важное. Черт! Да он пообещал меня убить, если я напишу о его баре!
— Возможно, это просто один из способов создания рекламы заведению… Послушай, если ты считаешь, что за всем этим что-то кроется, тогда выясни, что именно, — сказал Арт. — Правда, почему бы тебе не заняться этим делом? Так что действуй, паренек, и обязательно поставь меня в известность, если тебе потребуется помощь. Однако как редактор считаю своим долгом предупредить, что это скорее всего пустышка.
— Что ж, справедливо замечено… Ох! Чуть не забыл: мой старый профессор сказал мне, что у Пюхапэева были неприятности с властями.
— Какого рода? Он что — не платил налоги?
— Нет, налоги здесь ни при чем. Дело в том, что он постоянно носил при себе пистолет и как-то вечером выстрелил из него через окно в бродячую кошку.
— Выстрелил в кошку? — крякнул Арт. — Вот это штука! Балующийся оружием профессор истории… Нет, это происшествие кажется мне все более и более странным. Ты получил подтверждение этого факта в полиции Уикендена?
— Нет еще. Собираюсь позвонить туда ближе к вечеру. Кстати сказать, там работает племянник моего профессора.
Арт провел рукой по своим волосам.
— Теперь ты понимаешь, почему я хочу помочь тебе устроиться на работу в более крупную газету, чем наша? Ведь ты себе места не находишь от волнения. Кроме того, тебя разбирает жуткое любопытство. А неравнодушие и любопытство — суть два лучших качества, какие только могут быть у репортера. Я тебе так скажу: это дело надо сегодня вечером основательно обмозговать. А завтра мы с тобой окончательно решим, стоит ли им заниматься и совать повсюду свой нос или, наоборот, лучше оставить его и вернуться к привычной рутине.
Я согласно кивнул. Арт потянулся за своим висевшим на вешалке пальто.
— Забыл упомянуть еще об одной вещи, — спохватился я. — Наш толстый коп…
— Берт.
— Да, Берт… Ну так вот: он сказал мне, что кто-то звонил ему среди ночи по поводу Пюхапэева. Значит, в курсе событий находился еще один человек. Имеете представление, кто это может быть?
Он остановился с одной продетой в рукав пальто рукой.
— Хороший вопрос. Но я, честно говоря, не имею об этом ни малейшего понятия. — Арт снял пальто. — Подожди минуточку, я сейчас позвоню Панде.
Он переключил телефон на громкоговорящую связь, набрал номер и некоторое время ждал, пока в трубке не раздался звучный отрывистый голос.
— Панда? Можешь уделить мне несколько секунд, или у тебя в приемной полно клиентов?
— Даже если бы моей приемной была Вселенная, я и то выкроил бы для тебя секунд шестьсот… Ты где?
— В данный момент сижу у себя в редакции со своим ведущим репортером Полом Томмом.
— Как же, помню. Знаток Шекспира мистер Томм. Надеюсь, у него все хорошо?
— Пока не жалуется. А как ты?
— Тоже не жалуюсь. Итак, джентльмены, чем могу вам помочь?
Арт жестом предложил мне хранить молчание.
— Нам, Панда, весьма любопытно, кто сообщил о смерти Пюхапэева.
— Разве ты не знаешь, что информация такого рода предназначена исключительно для полиции? По идее я не только не должен ничего тебе говорить, но и обязан сообщить о твоем звонке властям.
Арт вздохнул и поморщился.
— Я все это, конечно, знаю, но не можешь ли ты сделать ради меня исключение? Обещаю, что мы не будем публиковать эти сведения и твое имя нигде не появится. К сожалению, мы находимся с этим делом в полной темноте и наш молодой ведущий репортер уже проявляет признаки нервного расстройства.
— Ты, друг мой, единственный человек, ради которого я готов нарушить все правила и запреты. Хотя бы потому, что на этой стороне Брайтон-Бич никто, кроме тебя, не может оказать мне достойного сопротивления в баталиях за шахматной доской. — Мы услышали, как зашуршали бумаги. — Ага, вот эта запись. Здесь сказано, что в три двадцать три ночи имел место телефонный звонок с номера восемьсот шестьдесят-пятьсот пятьдесят пять-семьдесят два-семнадцать. Абонент своего имени не назвал, так что звонок был записан как анонимный. Мне очень жаль, но это все.
— Вот дьявольщина! Но в любом случае спасибо тебе, дружище. Надеюсь, скоро увидимся?
— Ну, не так скоро, как мне бы хотелось. Но как бы то ни было, в следующий уик-энд я и Ананья ждем вас с Донной у себя. Пообедаем, а потом, пока наши жены будут выпивать, сплетничать и хихикать на диване в гостиной, сыграем партию в шахматы. Ну а теперь, прежде чем повесить трубку, я хочу сказать несколько слов твоему молодому ведущему репортеру. Я буду держать тело в холодильнике, пока не объявится кто-нибудь из родни и не заберет его. Относительно состояния трупа хочу заметить, что у него на удивление гладкая кожа. Слишком гладкая для типа с таким старым лицом. Кроме того, все его внутренние органы, насколько я сейчас могу судить, находятся в столь же удивительно исправном состоянии. Хотел отметить еще одну особенность в связи с этим, но, думаю, не стоит. Другими словами, пока я его до конца не выпотрошу, никаких дальнейших заявлений не последует. Тем более его очередь скоро подойдет. Очень скоро. Надеюсь, ты, мой друг, или твой ведущий репортер и знаток Шекспира мне перезвоните? Скажем, завтра утром, о'кей?
— Он тебе перезвонит, — сказал Арт и посмотрел на меня: — Правда, паренек?
— Несомненно, — кивнул я.
— Ты слышал? Он сказал «несомненно». Целых четыре слога вместо односложного «да».
— Слишком большой расход согласных и гласных для нашей быстротекущей жизни. В следующий раз, господин знаток Шекспира, говорите одно только «да», а остальные согласные и гласные приберегите для фразы типа «Я тебя люблю», адресованной какой-нибудь молодой леди. Итак, джентльмены, до завтрашнего звонка. — С этими словами он повесил трубку.
Арт отключил громкоговорящую связь, передал мне телефонный аппарат и сел на привычное место за столом.
— Я думал, мы договорились на завтра…
— Тебе не Панде придется звонить, дружок. А по тому номеру, который он дал.
Вот так бесцеремонно обращается Арт со своими ведущими репортерами.
Я набрал номер, полученный от Панды, и насчитал в трубке двенадцать гудков, пока не бросил считать. Было еще несколько гудков, прежде чем трубку подняли. Поначалу я ничего не услышал, кроме какого-то шума: будто трубку выставили из окна проезжавшей по улице машины. Затем некто постучат по микрофону три раза, сделал паузу и постучал еще трижды.
— Алло, алло? Вы меня слушаете? — закричал я в трубку.
— Не тот, не тот, не тот, не тот, не тот… — забубнил чей-то гулкий, лишенный выражения голос, без конца повторяя эти два слова. Я беспомощно посмотрел на сидевшего по другую сторону стола Арта, который в этот момент ногтем большого пальца сбивал пепел со своей сигареты, отнял трубку от уха, выждал несколько секунд и снова послушал. Теперь механический голос безостановочно повторял другую короткую фразу: — Я найду ее, я найду ее, я найду ее… — Я легонько хлопнул по крышке стола, привлекая внимание Арта, и протянул ему трубку. Он прижал ее к уху, одарив меня странным взглядом.
— Ну, что вы об этом думаете? — спросил я.
— Не знаю, как ты, а мы в редакции называем это длинным гудком, — сказал он, возвращая мне трубку. Действительно, теперь в ней слышался басовитый длинный гудок, означавший, что линия свободна. — Что произошло? Вас разъединили или что-нибудь в этом роде?
— Нет, — сказал я, слегка потрясенный случившимся. — На противоположном конце провода неожиданно прорезался какой-то тип, бубнивший: «Не тот, не тот, не тот», — и так без конца.
— Угхм… — скептически произнес Арт. — Я тебе вот что скажу: попробуй набрать этот номер снова. И не нажми случайно на рычаг.
Спокойный голос и недоверчивый взгляд Арта едва не заставили меня усомниться в том, что я только что слышал. Тем не менее, следуя его указаниям, я набрал номер снова. На этот раз отозвался не предыдущий бубнивший тип, а внятно выговаривавший слова мужчина.
— Да? — сказал он недовольным тоном.
— Скажите, это вы только что брали трубку? — спросил я.
— А кто, блин, по-вашему, ее взял — робот?
— Я имею в виду в прошлый раз. Кто тогда со мной разговаривал?
— В какой еще «прошлый раз»? До этого?
— Да.
— Никто. До этого никто по этому телефону не разговаривал. Сказать по правде, ваш звонок чертовски меня напугал. Что вам, черт возьми, нужно?
— Я звоню из «Линкольнского курьера». Мне бы хотелось поговорить с кем-нибудь, кто знает Яна Пюхапэева.
— Какого, на хрен, Пю-хэ? Что, черт возьми, вы несете? — Голос говорившего постепенно трансформировался из недовольного в сердитый. И я услышал сигнал автомобильного клаксона. Громкий. Телефон определенно находился на улице.
— Кто-то от вас сообщил позавчера о случае со смертельным исходом. Я пытаюсь установить…
— Что значит «от вас»? Вы кому, собственно, звоните?
Я попытался представить себе этого парня, говорившего с новоанглийским акцентом. Он почти наверняка носил фланелевые рубашки, водил тяжелый грузовик и являлся преданным поклонником Джерри Реми.
— То-то и оно, что я не знаю, и именно это пытаюсь вам втолковать. Ваш номер возник на дисплее, когда…
— Это платный таксофон, приятель.
— Платный таксофон?
— Неужели не слыхали? Бывают, знаете ли, и такие. Суешь в щель четвертак — и набираешь номер. Впрочем, сейчас надо опускать тридцать пять центов, поскольку телефонные компании постоянно взвинчивают цены. Короче, это платный таксофон перед лавкой Арлисса.
Я достал записную книжку. Арт удивленно поднял брови.
— И где эта лавка Арлисса находится? — спросил я у сердитого парня.
— На Траубридж-роуд. На окраине Линкольна, не доезжая моста Стивенс-бридж.
— Вы имеете в виду небольшой магазин на краю Линкольн-каммон? Я и не знал, что у него есть название.
Мой собеседник с шумом перевел дух и гаркнул:
— Ну вот — теперь знаете! Что дальше?
— Гм… — Будь я действительно ведущим репортером, уж знал бы, о чем у него спросить. Вместо этого я опять пробормотал: — Гм… — Честно говоря, в голове ничего больше не было.
— Значит, кто-то позвонил с этого номера и сообщил о случае со смертельным исходом? Вполне возможно, это был убийца, верно я говорю?
Я вздрогнул и выпрямился на стуле, словно мне насыпали за шиворот битого льда.
— Почему вы так думаете?
— Потому что здесь ни черта нет, шеф. Лавка, о которой я говорил, закрывается в восемь вечера. И остаются одни только голые поля и пруды на добрых десять миль во всех направлениях. Городские кварталы начинаются через полмили вверх по дороге, но зачем кому-то переться сюда, чтобы позвонить по телефону? Им пользуются только продавцы из лавки Арлисса и водители, проезжающие по этой дороге. Раньше говорили, что Траубридж-роуд — самый быстрый путь из Ханоя.
— Почему это? Куда ведет Траубридж-роуд?
— К федеральной дороге номер восемьдесят семь, которая идет на север к Бриджпорту, что на Лонг-Айленд-саунд. Потом она тянется через Массачусетс и Вермонт по самым диким краям Новой Англии, где не встретишь ни одного человека, и заканчивается у Драммондвиля, что стоит на реке Святого Лаврентия.
Я посмотрел на карту Новой Англии, висевшую на стене кабинета Арта, но никакой реки Святого Лаврентия на ней не обнаружил.
— Где она, эта река Святого Лаврентия?
— Где? — насмешливо фыркнул парень. — Сразу видно, что рыбалкой вы не интересуетесь. А между тем в этой реке кристально чистая вода и водится лучший на севере лосось. Она в Канаде — вот где. Урок географии завтра в это же время, так что звоните, тупица вы эдакий. — Я услышат приглушенный женский смех, после чего в трубке щелкнуло и послышались короткие гудки. Я представил было, как этот парень в сердцах швыряет трубку на рычаги, но решил, что такого рода эмоциональные жесты на громкость щелчка не влияют.
— Один из грубых и необаятельных жителей Коннектикута, — сказал я Арту. — Разговаривал со мной по телефону, с которого сообщили о смерти Пюхапэева. Телефон расположен перед лавкой Арлисса в…
— Мне известно, где находится магазин Арлисса. Но почему ты упомянул реку Святого Лаврентия?
— Судя по всему, именно у этой реки заканчивается федеральная дорога номер восемьдесят семь. Где-то в Канаде, у местечка с названием Драммондвиль.
Арт поскреб пальцами в бороде и некоторое время смотрел в потолок, размышляя.
— Странно. Хотя, возможно, это ошибка: у Панды ужасный почерк; ты мог набрать не тот номер, или тебя неправильно соединили. — Он пристально посмотрел на меня, и я под его взглядом заерзал на стуле, хотя вины за собой и не чувствовал. — Однако, прежде чем набрать этот номер еще раз, позвони-ка на всякий случай племяннику своего профессора. Чем черт не шутит — вдруг он расскажет тебе больше других о нашем мистере Эстония с его шестизарядным револьвером.
Я согласно кивнул, повернулся к телефону и набрал номер племянника. Кто-то взял трубку еще до того, как в ней послышались гудки.
— Говорит Гомес.
— Угхм… Я, видите ли, пытаюсь дозвониться в департамент полиции Уикендена…
— Считайте, что дозвонились, — сказал мой абонент. — На проводе детектив Гомес. Чем могу?
— Я бы хотел переговорить с Джозефом Джадидом, если это возможно.
— Подождите минуточку. — Судя по щелчку в микрофоне, Гомес положил трубку на стол. — Эй, Здоровяк! Кто-то пытается связаться с тобой по второй линии, — услышал я.
В трубке прорезался хрипловатый, несколько сонный мужской голос.
— Отдел старых дел. Детектив Джадид слушает.
— Опять ты со своими шуточками про отдел старых дел, мужик, — прозвучал чей-то возглас.
— С вами говорит Пол Томм. Я репортер «Линкольнского курьера» и хотел бы…
— С журналистами не разговариваю. Перезвоните в отдел по связям с прессой.
— Подождите, не вешайте трубку… Дело в том, что мне порекомендовал связаться с вами ваш дядюшка.
— Да? И какой же?
— Антон.
— Дядюшка Антон порекомендовал вам позвонить мне? Откуда вы его знаете?
— Он был моим преподавателем. Дал мне ваш номер сегодня утром.
Джадид вздохнул и откашлялся, прочищая горло.
— Ладно, я, так и быть, поговорю с вами. Но предупреждаю: мое имя нигде не должно фигурировать. Если вам захочется меня процитировать, ссылайтесь на анонимный источник. Город у нас маленький, а у меня из-за газетчиков недавно были неприятности.
— Никаких проблем.
— Это точно: мне проблем не надо. Итак, что бы вы хотели узнать?
— Я работаю над статьей о парне по фамилии Пюхапэев. Он жил в Линкольне, а работал в Уикендене вместе с вашим дядюшкой и тоже был профессором. Два дня назад он умер. Насколько я знаю, прежде у него были неприятности с властями Уикендена, и мне бы хотелось уточнить, какие именно.
— Так… Сейчас узнаем… — Я услышал стук компьютерных клавиш. — Поо-ха… — как там дальше?
— П-А-Е-В. Над «а» две точки. Первые четыре буквы П-У-Х-А. Над «у» тоже две точки.
— Это полицейский компьютер. У нас умляуты не обозначены. Такие дела. И еще одно: прежде чем я сообщу вам информацию, которую по идее не должен сообщать, хочу заметить, что делаю это исключительно из душевной приязни к дядюшке Абу. Раз он дал вам мой номер, значит, хорошо вас знает. В этой связи мне хочется верить, что вы человек рассудительный и приличный. А коли так, надеюсь, не станете печатать в своей газете; в дополнение к сказанному мной разные глупости или непроверенные слухи, которые могут дурно отразиться на репутации нашего департамента. Я это к тому говорю, что если вам захочется использовать в своей статье полученные от меня сведения, я должен лично просмотреть этот материал, прежде чем он пойдет в печать.
— Разумеется.
— Очень хорошо. Итак, Ян Пюхапэев. Житель Коннектикута. Имеет водительские права этого штата. Два задержания, куча обвинений по разным статьям. Два случая незаконного ношения оружия. Два случая нарушения общественного порядка. Два случая преступного поведения, связанного с применением упомянутого оружия, а также один случай, связанный с неумеренным употреблением горячительных напитков и сопротивлением силам правопорядка, прибывшим его арестовать. Каждый раз отделывался штрафами после кратковременной отсидки в участке.
— Когда все это было?
— Это было… подождите секундочку… Чертов компьютер! — прорычал племянник Джадида, хлопнув ладонью по столу или по раздражавшему его электронному устройству. — Вот, нашел. Задержание первое: двенадцатое января тысяча девятьсот девяносто пятого года. Задержание второе: двадцать четвертое августа тысяча девятьсот девяносто восьмого года. После этого порочивших его записей нет. Должно быть, профессор примирился-таки с этим миром и, успокоенный, тихо отошел в мир иной по старости, что, вероятно, и зафиксировано официальными инстанциями. — Джозеф сказал это таким голосом, что мне стало ясно: думает он совсем другое.
— Очень может быть. В любом случае спасибо за информацию. И извините за доставленное беспокойство.
— Какое может быть беспокойство, когда просьба исходит от друга дядюшки Аба! Но, как я вам уже говорил, если захотите эти сведения использовать, свяжитесь прежде со мной. Обычно, когда конфиденциальная информация из департамента полиции Уикендена находит отражение на страницах уикенденских газет, местные жители начинают гадать, каким образом она туда попала.
— Обязательно с вами свяжусь. Хотя я не из Уикендена, а из Линкольна, что в штате Коннектикут.
— Из Линкольна в штате Коннектикут? — повторил он. — А где это?
— Примерно в двух часах езды на запад от Уикендена. На границе штатов Нью-Йорк и Массачусетс.
— Ах так! Ну, тогда можете печатать что хотите. Ссылайтесь на меня, если сочтете нужным, публикуйте мою фотографию, номер моей социальной карточки — короче говоря, делайте все, что взбредет вам в голову. — Он хмыкнул, сделал паузу и добавил: — Шутка.
— Я уже понял.
— И очень хорошо, что поняли. Так что не перегибайте палку. В остальном же резвитесь в своем богоспасаемом крае, как вашей душе угодно.
Мои старые приятели, с которыми я рос в Бруклине, испытывали примерно такие же чувства. Считали, что, выехав за пределы Нью-Йорка, они вроде как перебираются за границу. А уж если переезжали границу штата, то и вовсе оказывались чуть ли не в стране «третьего мира». Между прочим, часть моего существа, навсегда отравленная асфальтом, во многом с ними солидарна.
Я вкратце пересказал нашу беседу Арту, который снова поскреб в бороде, откинулся на спинку стула и, устремив взгляд вверх, в очередной раз попытался отыскать руководство к действию в начертанных на потолке невидимых скрижалях.
— Подведем некоторые итоги, исходя из того, что ты мне рассказал. Итак, что мы имеем? А имеем мы мертвого парня, — Арт поднял большой палец правой руки, — о котором никто не может сказать, как и отчего он умер. — Он выставил вверх указательный палец. — Далее. Никто не знает, кто сообщил властям о его смерти. — Средний палец. — На попытку неудачного ограбления не похоже. — Безымянный. — Местной полиции на это дело наплевать. Что же до полиции штата и федералов, то у них нет причин в нем копаться. — Он растопырил пятерню и помахал ею над головой. — Сам исследуемый субъект, хотя и был профессором, почти ничему не учил и носил при себе пушку. И у него не было ни семьи, ни друзей — никого и ничего.
— Да, это, пожалуй, все, что мы знаем. Не забудьте только странный случай с платным таксофоном.
— Правильно, — медленно сказал Арт. — Присовокупим ко всему сказанному выше еще и таксофон. Возможно, хотя шансы и невелики, нам удастся что-нибудь из этого выжать. Хочешь еще куда-нибудь позвонить? — Я покачал головой. — Ну и ладно. Сейчас семь тридцать, и мне пора отправляться на выпивку к Остелу. О Господи! Опять, наверное, будет угощать меня своим мерзким шерри с привкусом ацетона… Но как бы то ни было, завтра утром встречаемся здесь. Будь готов к разговору об этом деле с одним человеком. О'кей?
— Буду. С кем мне придется разговаривать?
— Завтра узнаешь. И убери, пожалуйста, с лица это скептическое выражение — в противном случае не видать тебе другой работы, кроме репортерской.
