— Должно быть, вы очень устали. Нет, правда, вы устали?

В моем кресле у письменного стола сидел Тону и курил свою трубку. Его седая борода золотилась в янтарном свете настольной лампы.

— Как вы сюда попали? — спросил я, застыв в дверном проеме, который вел из коридора в гостиную.

— Пуф, — выдохнул он и помахал перед лицом рукой, словно заранее отметая мои возможные поздравления с успешным проникновением в квартиру. — Этот замок, — указал он тростью на входную дверь, — не стоит и ломаного гроша. Вам лучше его заменить.

— Вы не первый говорите мне об этом.

— С другой стороны, не похоже, чтобы у вас были какие-нибудь ценности. — Он пристально посмотрел на меня, словно ожидая ответа. Но его не последовало. — Я прав?

Я неопределенно пожал плечами.

— Что вы делаете в моей квартире?

— Может, присядете? — кивнул он на стоявший в гостиной стул, куда менее удобный, нежели мое любимое кресло.

— Нет. Я устал и хочу, чтобы вы ушли.

— Да, да, да… Я бы с удовольствием предоставил вам возможность отдохнуть, но мне, к сожалению, необходимо вас побранить. — Тут он снова жестом предложил мне присесть. Я, однако, продолжал стоять, хотя ноги от усталости занемели и подрагивали в коленях. — Побранить за то, что вы не прислушались к совету своей подруги.

Он говорил тихим проникновенным голосом, в котором, впрочем, прорывались повелительные нотки.

— Вам всего-навсего следовало внять советам красивой девушки. Неужели это было так трудно? — Он подкрепил свой вопрос взмахом руки, после чего сокрушенно покачал головой. — Жили бы потом себе спокойно до самой старости…

— Что вы такое…

Я запнулся, потер было резавшие от усталости глаза и, неожиданно для себя осознав, что он отозвался о моем существовании в прошедшем времени, почувствовал, как у меня словно стальной рукой сдавило желудок. Потом, когда Тону поднялся с места, я невольно шагнул назад на своих подгибающихся от слабости и страха конечностях и наступил на бейсбольный мяч, который, вне зависимости от того, куда я его клал, неизменно оказывался у меня под ногами в самый неподходящий момент. В результате я картинно, словно герой кинокомедии, упал навзничь, приземлившись на пятую точку, задрав ноги и широко разбросав в стороны руки. Тону хмыкнул, подошел к моему распластанному в дверном проеме телу и осведомился:

— Надеюсь, вы ничего себе не сломали?

Я, как таракан лапками, пошевелил руками и ногами. Все, кроме гордости, оставалось в норме. Покачав головой, я начал было подниматься, но тут незваный гость уперся мне в плечо концом своей трости.

— Очень медленно, — сказал он, перехватывая ее поудобнее.

И в этот момент я заметил, что из рукояти торчит зловещего вида крючок, подозрительно напоминающий пистолетный курок, а конец у нее полый, как ствол.

— Что это такое?

— Отличная вещь, не так ли? — Тону на мгновение поднес трость к глазам, словно любуясь. — Заполучил ее, когда служил в Оттоманской дворцовой гвардии.

— Где служили?..

— Не важно… Итак, поднимайтесь медленно, не делайте резких движений, потом пройдите в гостиную и сядьте на стул, как я вам уже предлагал. Поговорим цивилизованно. Напоследок…

— Вы собираетесь меня убить? — спросил я, надеясь, что голос звучит твердо.

— Не будем сейчас волноваться о будущем, хорошо? Присаживайтесь.

Я поднялся на ноги, прихватив с пола свой бейсбольный мяч, поскольку имел привычку его тискать, и уселся там, где он мне указал. Антиавторитарные тенденции имеют обыкновение испаряться, когда перед вами начинает маячить пистолетный ствол.

Продолжая тыкать в мою сторону тростью, Тону прошел к входной двери, натянул черные кожаные перчатки и надел свое темное пальто. Он явно собирался уходить, и, похоже, вместе со мной.

— Ну-с, — сказал он, поглядывая на меня со смесью любопытства и жалости во взоре. — Хотите о чем-нибудь узнать? Или, быть может, вам угодно передать через меня своей подруге какое-либо пожелание или сообщение?

Во рту у меня стало сухо, как внутри диванной подушки; сердце забилось, а в ушах зашумело. Потом, как у паралитика, затряслись руки, а по щеке скатилась холодная струйка пота. Когда в кино герой перед смертью произносит исполненные большого чувства и смысла речи, не верьте этому. Сомневаюсь, что смог бы выдавить хоть слово, даже если бы очень этого хотел.

Тону пожал плечами.

— Стало быть, предпочитаете уйти молча?

Я бессознательно вытер влажную от пота ладонь о джинсы, сжал покрепче в пальцах бейсбольный мяч и, размахнувшись, изо всех сил запустил его в Тону. Не знаю точно, чего намеревался этим добиться. Возможно, рефлекторно пытался выразить несогласие со сложившейся ситуацией, запротестовать, шумнуть напоследок, разбить окно, сокрушить стену, наконец, или просто привлечь внимание к происходящему. Но так уж вышло, что я произвел лучший в своей несостоявшейся карьере бейсбольного игрока бросок и угодил мячом прямо в нос Тону. Голова его запрокинулась, словно вращаясь на роликах, руки взлетели к лицу в запоздалой попытке прикрыться, а в следующую секунду из носа хлынула кровь. Трость-пистолет упала на пол. Если разобраться, мне следовало немедленно ею завладеть, но вместо этого я просто отфутболил ее ногой к стене — подальше от Тону. А потом во мне властно заговорил адреналин.

Необходимо иметь в виду, что в последний раз я дрался со своим ближним — а это был мой родной брат Виктор, — когда мне исполнилось двенадцать лет. Ничего удивительного: я окончил либеральный университет, предпочитал бейсбол футболу и ненавидел бокс. Когда я злился, то становился не агрессивным, а молчаливым и мрачным. И вот, несмотря на все свое миролюбие, я не помня себя бросился на Тону, схватил его за горло левой рукой, а правой стал наносить по лицу сокрушительные удары. При этом в голове у меня жужжало, будто к ней подключили электроток, а все происходящее виделось словно сквозь черный тоннель. Скажу сразу: более упоительного чувства я еще никогда в жизни не испытывал и, наверное, забил бы Тону до смерти, если бы в этот момент моя квартирная хозяйка, обитавшая этажом ниже, не застучала шваброй в потолок, призывая меня к порядку.

— Хватит громыхать, чтоб вас черти взяли! Вы хоть знаете, который час?

— Извините! — крикнул я в пол, удержав свой кулак, готовившийся в очередной раз поразить лицо Тону. Хотя хозяйка изводила меня ужасной музыкой, доносившейся вечерами из ее квартиры, дискутировать на тему, кто кому больше отравляет жизнь, сейчас и в самом деле было не время.

Когда я остановил избиение, мы с Тону некоторое время тяжело, в унисон, дышали. Меня несказанно возбуждал тот факт, что я способен причинить человеку физические страдания, о чем прежде даже не подозревал. Тону же совсем сник и хрипел и свистел на все лады: ему явно не хватало кислорода. Когда я снова повернулся к нему, он инстинктивно отпрянул, отчего я вновь почувствовал себя на седьмом небе.

Моя правая рука выглядела ужасно, особенно костяшки пальцев, где красовались глубокие порезы от зубов. Но Тону смотрелся еще хуже. Борода его насквозь промокла от крови. Нос совершенно потерял форму и походил на свиной пятачок. Всякий раз, когда он делал выдох, из ноздрей выдувались кровавые пузыри. Я показал Тону кулак, а когда он замигал, плюнул ему в физиономию.

Потом я выпустил его шею из своей хватки и подобрал с пола трость-пистолет. Сквозь раскрытую дверь ванной комнаты я видел висевшие там полотенца. И вдруг понял, что отношусь к тому типу парней, которые просто не могут не дать окровавленному старику полотенце. Они готовы уступить даже собственное полотенце; более того, готовы даже предварительно намочить его под холодным краном — что бы этот старик ни сделал, заранее зная, что полотенце потом придется выбросить.

Через некоторое время — не знаю, сколько прошло: может, тридцать секунд, может, тридцать минут, — мы обнаружили, что сидим друг против друга, медленно выпуская пар и освобождаясь от избытка адреналина. Тону что-то пробормотал, но я не понял и попросил повторить. При этом я — просто так, без особой надобности — нацелил на него трость-пистолет. И мне понравилось испытанное при этом ощущение.

— Везет дуракам, — неразборчиво пробормотал Тону, однако глаза его по-прежнему живо поблескивали и смотрели зорко. — «Дурак» по-русски значит «идиот» или «болван». Но это слово также употребляют, говоря о незаслуженном везении, и приводят к случаю русские поговорки вроде «Дуракам — счастье», «Дуракам везет». Когда, к примеру, человек попадает с закрытыми глазами бильярдным шаром в лузу или выигрывает в лотерею. — Он приложил мокрое полотенце к носу и поморщился. — Вам тоже незаслуженно повезло, что вы в меня попали. Вы тот самый дурак, которому вдруг привалило счастье.

— Откуда вы знаете? Может, я проделываю такие штуки каждый день? — сказал я, проверяя, правильно ли держу трость-пистолет.

Он рассмеялся жутковатым каркающим смехом.

— Неужели? То-то у вас до сих пор руки трясутся… Вы и сейчас испуганы больше меня.

Я поднял трость и направил ее конец ему в голову.

— Значит, вы считаете, я боюсь?

— Использовать эту трость? — Он ненадолго замолчал, словно и в самом деле задумался над этим вопросом. — Нет, полагаю, этого вы не боитесь. По крайней мере сейчас. Но я знаю, что вы не боец. Да и не убийца.

— Откуда вам это известно?

— Да уж известно. Потому что убийца тут — я. И очень умелый, кстати сказать. И успешный. — Он выплюнул в полотенце сгусток красно-желтой слизи. — То, что вам удалось меня одолеть, чистая удача плюс следствие моего собственного недосмотра. Я был слишком уверен в себе.

— Вы пришли сюда, чтобы меня убить?

— Как вам сказать? Вы можете дать мне еще одно полотенце?

— Нет. Вы пришли сюда, чтобы меня убить?

— Прошу вас, дайте полотенце, — простонал Тону. — Вы же видите, что это совсем промокло. Полотенце и бренди, если есть.

— Бренди у меня нет. А следы крови можете подтереть своим пальто. Так вы действительно хотели меня убить?

— Да, хотел. Но если вы нальете мне бренди, обещаю, что не стану вас убивать. Уйду и больше никогда сюда не вернусь. Обещаю.

— Вы уйдете отсюда и не убьете меня вне зависимости от того, налью я вам бренди или нет. Пушка-то у меня.

— Это точно. У вас. Поздравляю. Вы быстро освоились с мыслью о возможности насилия. Но если вы меня не пристрелите, я, возможно, скоро вернусь. Хотя бы для того, чтобы наказать вас за плохие манеры. Разве можно отказывать старику в бокале бренди?!

Он развел руки, чуть ли не улыбаясь, и продолжил:

— Мой бизнес основывается на доверии. Так же как и ваш. Если вы, общаясь со своим информатором, пообещаете не упоминать в газете его имя, то почти наверняка сдержите слово. В противном случае пострадает ваша репутация. Так и я. Уж если говорю, что работа сделана, значит, так оно и есть. Если обещаю, что не вернусь сюда, значит, не вернусь. Кроме того, я начинаю склоняться к мысли, что убивать вас совершенно необязательно. Думаю, меня устроит и ваша естественная кончина. И если вы нальете мне большой бокал бренди, я попробую объяснить почему.

Продолжая держать Тону на прицеле, я наклонился к нижней полке книжного шкафа, где у меня хранилась початая бутылки виски «Бим Блэк».

— Как я уже говорил, бренди у меня нет. Только это. Угощайтесь. Сейчас принесу вам другое полотенце.

Тону неловко открутил крышку и отпил прямо из горлышка. Тем временем я проскользнул в ванную и достал из шкафчика свежее полотенце. Но вместо того чтобы намочить его под краном, сунул в унитаз, прежде чем передать Тону. Он обтер им лицо, представлявшее собой сплошную кровоточащую рану. Я же мысленно пожелал ему подцепить от моего полотенца самую ужасную инфекцию.

— Кто вы такой и кто послал вас меня убить? — спросил я.

Тону снова глотнул из бутылки.

— Первый вопрос. Мое имя абсолютно ничего вам не скажет. Но зовут меня, конечно же, не Тону. В этой жизни я веду поиск некоторых вещей, которые затем возвращаю туда, где они должны находиться. А попутно расправляюсь с теми людьми, которые эти вещи похитили. Что же касается вас… вообще-то я предпочитаю сразу рубить концы, но в данном конкретном случае мне, боюсь, не удастся этого сделать, поскольку я уже обещал вам не прибегать к насилию. Теперь о том, кто меня послал. Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо начать с самого начала.

Он закурил трубку и посмотрел на меня с видом преподавателя, который решил строго наказать нерадивого студента, но, к своему удивлению, вдруг обнаружил, что тот вызывает у него сочувствие.

— Вы оказались значительно смелее и настойчивее, нежели можно предположить. Впрочем, уверен, что в этом смысле вы удивили даже самого себя. — Отложив трубку, он поднес полотенце к своим черным запекшимся губам.

— Возможно. Так это хорошо или плохо — как по-вашему?

Тону хмыкнул.

— Да никак. Это просто наблюдение — не более того.

— Но на чем это наблюдение основывается?

— На изучении вашей особы, конечно. Поначалу вы представлялись нам обычным образованным молодым американцем. Даже, пожалуй, с излишне мягким характером. И с таким характером надрываться ради нескольких сот подписчиков? Мы думали, что затеянное вами расследование скоро вам надоест и вы придете к заключению, к которому на вашем месте пришли бы все: старик умер в одиночестве от естественных причин. Но вы продолжали раскручивать это дело, и мы решили напугать вас и отвадить от расследования, прибив вам на дверь конверт с гнилым зубом. Мы надеялись…

— Так это вы, значит, прислали мне зуб? Но кто такие «мы», о которых вы все время упоминаете? И чей это был зуб?

Тону замер, не донеся бутылки до рта, потом поднял глаза к потолку, словно надеясь узреть там ответ, и пожал плечами.

— Скажем так: зуб принадлежал одному нашему знакомому бармену, отличавшемуся чрезмерной алчностью. Теперь что касается «мы»… За то время, что я живу в Америке, я неоднократно слышал фразу: «делать работу Бога». Она вам знакома?

— Разумеется. Я тоже ее слышал.

— В таком случае вот кто «мы» такие. Мы делаем работу Бога.

— И что это значит?

— А вы как думаете?

— Я думаю, что очень устал, — сказал я, поднимая трость-пистолет и наводя ее на Тону. — И что я отнюдь не выше того, чтобы вас пристрелить.

— Вы, знаете ли, много ниже того, чтобы меня пристрелить, — засмеялся Тону. — Но вернусь к предыдущей теме. По-моему, делать работу Бога — значит своими действиями вызывать его одобрение. Вы согласны?

— В общем и целом.

— То есть заниматься благотворительностью, исполнять пастырские функции. Иногда об этом говорят с иронией, но если разобраться, имеют в виду именно это, не так ли?

— Я уже дал вам понять, что согласен с вами.

— Делать работу Бога — значит работать на Бога, находиться на стороне Бога.

— Да. И что же?

— А то, что это и есть наша работа. Только делаем мы ее не для Бога, а за Бога, то есть вместо него.

Он снова глотнул виски. Я подумал, что содержимого бутылки осталось еще на три таких же глотка, и рассмеялся:

— Ну конечно! Это, разумеется, все объясняет. Благодарю вас.

Он не улыбнулся, даже не попытался обозначить улыбку.

— Но это невозможно, — сказал я. — Чистой воды богохульство. Кроме того…

— Богохульство, вы говорите? Абсолютно с вами согласен. Но невозможно ли? Невозможно, невозможно, невозможно… Я, знаете ли, давно уже утратил смысл этого слова, — пошутил он. — Нет, не невозможно.

Он поднял бейсбольный мяч, который я в него бросил, лежавший теперь на полу рядом с ним. На его поверхности красовались кровавые разводы. Вероятно, это была кровь из носа. Я подумал, что Тону вполне может метнуть в меня эту штуку.

— Дайте сюда!

— Вы что — с ума сошли? Я же сказал, что вам нечего меня бояться. Просто хотел посмотреть…

— Подкатите его ко мне, ладно? Так мне будет спокойнее.

Он выждал несколько секунд, потом пожал плечами, улыбнулся и сделал как было велено.

— Вы знаете, что такое алхимия? — спросил он, чуть наклонившись в мою сторону.

Я тоже наклонился к нему и, наверное, подпрыгнул бы при этих словах от удивления, если бы не сильная усталость. В этот момент я готов был отдать свой молочный зуб — надо сказать, он все еще у меня во рту и даже пребывает в приличном состоянии, — чтобы здесь оказался Антон Джадид. Мне нужна была помощь.

— Нет, не знаю. Вернее, слышал что-то, но и только. Насколько я понимаю, это какая-то средневековая чепуха. — Я хотел было рассказать ему об открытиях, имевших отношение к этому предмету, которые сделали Джадиды, но потом решил, что будет лучше, если Тону изложит мне свою версию происшедшего.

— Полагаю, вы знаете об этом больше, нежели хотите показать.

— Вам кажется.

— Неужели? Значит, так-таки ничего об алхимии вам не ведомо? И ваш приятель полицейский и его ученый дядюшка не нашли ничего такого, что могло бы просветить вас на этот счет?

Я промолчал. И очень надеялся, что на моем лице в этот момент тоже ничего не отразилось. Но если честно, я всегда был неважным игроком в покер.

— Что ж, не могу вас принудить, если вы говорить не хотите. Сейчас по крайней мере. — Тону провел было по своей седой бороде рукой, но испачкался кровью и брезгливо вытер ее об обивку моего дивана. — Объяснить, что такое алхимия, так же трудно, как объяснить, что такое жизнь. Вкратце же объяснение таково: алхимия — это учение, наука, процесс трансформации. Трансформации сознательной и взвешенной. Преобразующей что угодно во что угодно.

Он откинулся на спинку стула, словно этими словами открыл мне истину, и снова потянулся к бутылке — виски там оставалось на два пальца.

— Скажем, свинец в золото? — спросил я, стараясь сохранять на лице непроницаемое выражение.

Он снисходительно рассмеялся.

— Этот пример можно назвать показательным. Никто не ожидал, что демонстрация этого явления вызовет всеобщее помешательство. Но с тех пор на протяжении веков многие амбициозные мошенники, обладавшие хотя бы поверхностным образованием, создавали лаборатории, именовавшиеся алхимическими, и всячески пытались нагреть на этом руки. Молодые люди тратили семейные состояния, короли и князья теряли свое доброе имя, драматурги и поэты потешались. Все это подрывало нашу репутацию…

— Вашу репутацию? Значит, вы относите себя к алхимикам?

— Да, мы имеем отношение к науке трансформации — я и покойный обитатель вашего города в том числе. Но мы никогда не называли себя алхимиками. Сейчас я говорю скорее о персонажах из популярной истории и тех идиотах, которые существуют и поныне и проводят время в захламленных маленьких лабораториях, обложившись магическими кристаллами и прочими дешевыми амулетами. Алхимики всегда верили, что с их помощью, а также путем проб и ошибок или даже просто волею случая рано или поздно достигнут своей цели. Цель эта менялась с течением времени. В наши дни, например, никто не считает, что с помощью алхимии можно обогатиться, хотя в стародавние времена этому придавалось главное значение. Сейчас надеются посредством разного рода превращений достичь состояния «просветления», «гармонии» или «единения с космосом», но со временем изменится и это.

Какого бы направления они ни придерживались, существует чисто теоретическая вероятность, что один их этих идиотов благодаря невероятной удаче и счастливому стечению обстоятельств совершит-таки в своей области прорыв и продвинется на несколько шагов вперед. Однако если мы возьмем для сравнения хрестоматийный пример с обезьяной, которая, беспорядочно молотя лапами по клавиатуре компьютера, должна, как говорят, в один прекрасный день напечатать шекспировского «Гамлета», то их шансы и того меньше. Между тем люди не обладают безграничными запасами времени или терпения. В их распоряжении лишь среднестатистические «трижды по двадцать плюс десять». Не говоря уже о том, что они полагаются в своих суждениях на писания других алхимиков или чудовищные интерпретации Бэкона или Парацельса. Однако они совершенно убеждены, что результат почти что в кармане и успех ждет их в самом ближайшем будущем — надо только не терять веры и, так сказать, неустанно поддерживать огонь под тиглем.

Теперь, — предложил Тону или как там его звали, — почему бы вам не рассказать мне, что вы обнаружили в кабинете Яна Пюхапэева и у него дома.

— Но мы обнаружили множество разных вещей в этих двух местах. Книги, бумаги, ковры, целые залежи пыли, наконец, а также весьма замысловатые замки…

— Ясное дело, замки. А также сейфы, не правда ли?

— Да, мы нашли там и сейфы, но…

— А в обоих сейфах обнаружили зеленоватую стекловидную пыль, верно?

Я промолчал.

— И ваш высокообразованный приятель профессор догадался, откуда эта пыль.

Фраза повисла в воздухе, словно колеблясь между вопросом и утверждением.

— То, что вы нашли, — продолжал Тону, — суть пыль со страниц учебника жизни. Своего рода объяснение, как человек может стать божеством…

— То, что мы нашли, — перебил я, — суть следы огромного и очень дорогого драгоценного камня. Мы также узнали, что Ян имел непосредственное отношение к кражам некоторых старинных драгоценностей.

— Кражи — это так, мелочи. На самом деле вы нашли нечто неизмеримо более важное, такое, что даже не в силах осознать. Знаете ли вы, к примеру, где впервые были найдены «Изумрудные скрижали»?

— Нет.

— В пещере, на теле мертвого Авраама. Он прижимал их к своей груди. Их нашла Сара. Без сомнения, вы знаете, что там было написано.

— Профессор Джадид прочитал нам перевод. Не помню точно, о чем там говорилось. Мне лично это показалось совершенной бессмыслицей, — сказал я, решив более не разыгрывать из себя несведущего идиота.

— Это меня не удивляет. С плохими переводами всегда так. Кроме того, то, что он вам прочитал, — всего лишь преамбула, как бы ни интерпретировали этот текст многочисленные официальные и неофициальные толкователи и переводчики.

— А с какого языка она была переведена?

— Вы преамбулу имеете в виду? С арамейского. Но основная часть «Скрижалей» написана на давно уже забытом наречии. Возможно, высококлассный специалист по семитским языкам, если ему когда-либо доведется увидеть «Скрижали», и сможет выделить в тексте несколько родственных слов, но их смысл так и останется для него загадкой.

— Но для вас этот текст загадки не представляет, не так ли?

— Дело в том, что я изучал этот язык. И не только изучал, но и обучал ему других. Небольшая часть наших людей использует его для коммуникации, и мы очень бережно к нему относимся.

— Ян тоже состоял в этом привилегированном меньшинстве?

— Состоял. У него всегда были способности к языкам. Но существует более важная причина, почему главная часть «Скрижалей» так и не была переведена.

Он сделал паузу и посмотрел на меня. Сколь ни странной казалась эта история, Тону рассказывал хорошо. Он знал, как заручиться вниманием аудитории и когда опустить слишком мрачные подробности. Кроме того, умел вкрадчивыми речами выманивать у меня информацию, которую я поначалу не хотел озвучивать.

— Причина заключатся в том, что полностью «Скрижали» никто никогда не видел, — сказал он, и его губы изогнулись в улыбке, словно окровавленные угри. Потом снова приник к бутылке. Я отметил, что виски там осталось ровно на один глоток.

— Когда Сара нашла «Изумрудные скрижали», Авраам прижимал их к груди. — Он обхватил бутылку обеими руками и прижал к своему торсу, улыбнувшись мне сквозь запятнанную запекшейся кровью бороду. Сейчас Тону походил на ночного гуляку, дожидавшегося поезда номер три на Нью-Лотс-авеню в четыре часа утра. — Ну, что вы об этом думаете?

— О чем именно? — спросил я, покрепче сжав рукоять трости-пистолета.

Он с шумом выдохнул и закатил глаза к потолку.

— Мне интересно, знаете ли вы, что написано на обратной стороне этой бутылки?

— Представления не имею.

— Почему?

— Да потому что не помню, что пишут с обратной стороны этикеток на бутылках с виски. А разобрать надпись сквозь бутылку не могу.

— Совершенно верно. Вы знаете, о чем говорилось в преамбуле, потому что Сару сопровождал какой-то человек, скорее всего раввин, переписавший значки со странной зеленоватой таблицы, которую ее покойный спутник жизни держал в руках. Но у таблицы была и другая сторона — та, что соприкасалась с телом Авраама. Именно эту сторону никто никогда не видел.

— Итак, вы пытаетесь убедить меня, что этот огромный плоский драгоценный камень, этот дар Бога или иной высшей силы Аврааму, который профессор Джадид считает бесценным, так никогда и не был до конца исследован, потому что никто не удосужился взглянуть на его обратную сторону?

— Именно! — подтвердил Тону, заливаясь тихим смехом. — Абсурд, не так ли? Слишком просто и очевидно. Сомнительно однако, что никто не подумал взглянуть на камень с обратной стороны. Люди в те времена отличались не меньшим любопытством, чем нынче. Правда, журналистов, питавших их интерес, было тогда не так много, но тем не менее… Однако суть дела в том, что обнаруженные Сарой «Скрижали» исчезли из поля зрения широкой публики. Сара знала, что именно нашла. Или, скорее, об этом знал раввин, как и о необходимости хранить тайну «Скрижалей». Об уничтожении, разумеется, и речи быть не могло, но и сохранить их двум людям было явно не под силу. Остается только предположить, что раввин выбрал в своем окружении тех, кому мог доверять, и они с тех пор охраняли «Скрижали». Но не только люди защищали и хранили их — «Скрижали» также особым образом этому способствовали, продлевая жизнь охранников.

С тех пор «Изумрудные скрижали» стали мифом. Впечатляющим, конечно, но ничуть не более популярным, нежели миф о «Фонтане молодости», стране Эльдорадо, потерянной Атлантиде или «Чертоге зеленых львов». Тот факт, что «Скрижали» существуют в действительности, все меньше влиял на развитие этого мифа, ибо их не видел никто, кроме небольшой группы людей, которые всеми силами старались спрятать камень от мира.

— А что вы имели в виду, когда сказали, что «Скрижали» продлевали жизнь?

— Вы что, не слушаете меня? Я ведь уже говорил, что алхимия — это наука о трансформации. Скажем, обломков скал — в драгоценные камни, деньги, какие-нибудь живые существа и обратно в скалы. Чего угодно во что угодно. Старого тела в молодое, к примеру. Или, в моем случае, поврежденного лица — в целое и здоровое. Я бы разозлился на вас куда больше, сочтя полученные мною раны неисцеленными.

Однако вернемся к нашей теме. Итак, «Скрижали» какое-то время находились в центре внимания, но потом отошли на задний план. Поначалу каждые несколько десятилетий являлись люди, утверждавшие, что окончательно их «расшифровали».

Однако в наши дни и особенно в этой стране миф о них забыт настолько прочно, что даже самые ретивые приверженцы теории существования «Скрижалей» не в состоянии пробудить у общественности хотя бы преходящий интерес к этому предмету. Каждые несколько лет здесь появляется новая книга или телевизионное шоу об Атлантиде или Эльдорадо, но «Изумрудные скрижали» продолжают пребывать в забвении. Так что сейчас это даже не миф, а некий невнятный слух о некоем невнятном событии в древней истории. Так бы все и оставалось, если бы нынешнему хранителю «Скрижалей» неожиданно не прискучило существующее положение вещей и он не воспылал бы страстью к земным благам.

— Вы Яна имеете в виду?

— Разумеется. Кого же еще? Насколько я понимаю, в числе прочих документов вы обнаружили в офисе Яна весьма впечатляющий отчет о запланированном им путешествии?

Я кивнул.

— Должен вам заметить, что далеко не все такие циники, как начинающие газетные репортеры. Так что в мире существует достаточное число людей, которые знают, что такое «Скрижали», верят в их существование и готовы выложить огромные суммы, чтобы подвергнуться их благотворному воздействию.

— Но зачем ему было их продавать? Если «Скрижали» действительно способны сотворить все, что угодно, он мог при их посредстве делать деньги из любой ерунды — будь то хоть трава или табачный пепел.

Тону вздохнул. За спиной у него сквозь оконные шторы в комнату начал просачиваться блеклый утренний свет.

— Ян сильно изменился. В нем появилось нечто от мессии. Или параноика. Такие вещи время от времени случались и раньше и, без сомнения, случатся и впредь. Несмотря на все усилия нашей группы. В конце концов, тот факт, что вы способны жить на протяжении веков и пережить кого угодно, не может так или иначе не отразиться на вашей психике. И вот Яну пришло на ум изменить ход истории. Ему надоело созерцать посредственностей, ухитрившихся стяжать всемирную славу, в то время как он, хранитель и обладатель величайшего в мире сокровища, жил в полном забвении. Он перестал осознавать смысл своей миссии, потерял веру, потерял… — Его голос прервался, словно от сильного душевного волнения, а рука потянулась смахнуть с глаз невидимую слезу.

— Могу я задать вам вопрос? — спросил я более робко, нежели намеревался. — Если «Скрижали» были обнаружены в руках Авраама, то как они достались вам? Как оказались в Эстонии?

— Возможно, волею случая, а возможно, волею Провидения. Очень может быть, что в высшем смысле между первым и вторым нет никакой разницы. Но как бы то ни было, одним из ранних хранителей «Изумрудных скрижалей» — я говорю «ранних» ради вашего удобства, поскольку «Скрижали» сокрыты от посторонних глаз уже много веков, — был некий багдадский библиотекарь, ставший географом при дворе короля Сицилии. Этим человеком овладела та же страсть к путешествиям, «охота к перемене мест» и жажда мирской славы, что и знакомого вам хранителя.

Он хотел составить карту мира — это, между прочим, происходило в двенадцатом веке, — и ветер странствий занес его на край Европы, на скалистый остров, населенный нищими полуголодными язычниками. Он пережил это приключение, конечно — все мы способны переживать любые события, пока сами этого хотим, — но со временем им овладела усталость. И он назначил нового хранителя, который должен был его заменить, укрыв «Скрижали» на максимальном расстоянии от всех центров тогдашней цивилизации. Это было воистину безопасное место.

— Там они и оставались?

— Там и оставались.

— А почему вы решили их переместить?

— В самом деле, почему? — Тону вытянул перед собой ноги и скрестил их в щиколотках. — Полагаю, мы позволили убедить себя, что изменения в той части мира не обеспечивают безопасности нашего сокровища. А традиционное безразличие к истории в этой стране делает ее идеальным местом для укрытия «Скрижалей». — Он хлопнул себя по бедрам и допил остававшееся в бутылке виски. — К сожалению, я ошибался. А прав был один ботаник, которого я очень не любил, всячески игнорировал, а впоследствии еще и расчленил. Но все это выяснилось только сейчас. Впрочем, принимая во внимание происшедшее, думать о возвращении в Эстонию нам не приходится. Но по счастью, в этом мире довольно много стран, существующих как бы на обочине истории, где мы можем жить спокойно и безопасно.

— А сколько «вас» всего, если не секрет?

— Как я уже говорил, очень немного, — сказал он, снова принимаясь обрабатывать лицо и бороду полотенцем, и уже почти очистил их от крови. Более того, почти все его раны, за исключением повреждений на носу и верхней губе уже перестали кровоточить и начали подживать. Потом он указал на грязные круги от кофейных чашек и пустые пивные банки на моем кофейном столике. — Я вижу, вы относитесь к чистоте с тем же равнодушием, что и мой покойный коллега. Ну так вот: настоящих соратников у меня мало.

— По одному в каждой стране мира?

— Прошу вас, — усмехнулся он, — оставим это.

— Может, в вашем распоряжении хрестоматийная круглая сотня? Две сотни?

— Вы что, планируете написать о нас книгу? — насмешливо осведомился Тону.

— Почему бы и нет? Мне всегда хотелось попробовать свои силы в прозе.

— Заверяю вас, вся эта история отнюдь не вымысел, — улыбнулся он.

— Но существует ли хоть какое-то подтверждение тому, что вы мне сейчас наговорили? Вы, конечно, прекрасный рассказчик, и ваша история внушает доверие, но мне почему-то кажется, что вы скорее похититель драгоценностей, нежели их хранитель. Как и ваш покойный приятель Ян — или как там еще его звали.

— Мне представляется, — повысил он голос, — что вы пока не определили собственное место во всей этой истории. Собственное — и своей подруги мисс Роув.

Когда он упомянул Ханну, меня словно бы ударили в солнечное сплетение. Его слова прозвучали как гром среди ясного неба, хотя в ретроспективе я понимаю, что должен был предвидеть такой поворот событий.

— Но какое отношение имеет она ко всему этому? — осторожно, словно опасаясь услышать правду, спросил я.

— Самое непосредственное, — сказал Тону, хлопнув ладонью по столу, словно пытался придать своим словам большую весомость. — Без нее мы не смогли бы сделать того, что сделали. Вы ведь знаете о неприятностях с законом, которые были у Яна? И о его контактах с Вернумом Сиклем? Кстати, теперь мы с ним тоже знакомы, но это к слову… Итак, последние годы Ян жил в вечном страхе перед нами. Стрелял из пистолета через окно, обзавелся замками, которые выглядели бы более уместно в банке, нежели в профессорской квартире. Ему еще повезло, что он не возбудил к своей особе гораздо больших подозрений. Как вы думаете, он обрадовался бы нашему приходу, реши мы его навестить? Хотя мы в состоянии продлевать свою жизнь сколь угодно долго и не страшимся болезней, от пуль мы все-таки не защищены. Так же как и от прямого физического насилия, в чем вы лично могли сегодня убедиться.

— Но я все еще не понимаю…

— Какое отношение имела к этому Ханна? У этой девочки доброе сердце, и в ней нет цинизма, характерного для многих людей ее возраста.

Тут он насмешливо ткнул в меня пальцем. Мне оставалось или убить его, или стать на время стоиком. Я выбрал последнее.

— Мы довольно долго за ним наблюдали, — продолжал Тону, — и убедились, что он не принимает у себя никого, кроме своей очаровательной молодой соседки. Я пару раз намеренно попадался ей на глаза и в результате познакомился с ней. Это произошло несколько месяцев назад. Мисс Роув принимала активное участие в осуществлении летней церковной программы для школы, давала детям уроки музыки, учила их плавать. Она весьма самоотверженная девушка, эта мисс Роув, и, между нами, очень гордится своей самоотверженностью. И всегда готова прийти на помощь ближнему.

Я с отвращением на него посмотрел.

— И вы, значит, сказали ей… И что же именно? Попросили помочь убить вашего приятеля?

— Нет, конечно. Так грубо мы не работаем. Постепенно я открыл ей, кто мы, чем занимаемся и кто такой Ян. Потом сообщил о нашем плане действий. Я очень аргументированно доказал ей, на чьей стороне добро, и рассказал, как она может помочь доброму делу, забыв на один только вечер о своих дружеских чувствах к Яну.

— И она вам поверила? — Это было скорее утверждение, нежели вопрос, поскольку она сама говорила мне, что верит во все на свете.

— Она согласилась, что «Изумрудные скрижали» не могут быть явлены миру, как того хотел Ян. Хотя и отказалась принимать — да и сейчас отказывается — некоторые методы нашей работы.

Как вы, возможно, знаете, Ян передал ей ключ от своего дома. Она чувствовала, что делает доброе дело, готовя для него и стирая белье. Ему же нравилась компания такой понимающей и красивой девушки. Разумеется, он сказал ей, чтобы она как следует спрятала ключ и всякий раз заранее уведомляла его о своем намерении им воспользоваться. Что она, разумеется, и делала. За исключением одного раза.

Сказав это, он некоторое время сидел в молчании.

— Возможно, это покажется вам странным, — наконец тихо заговорил он, — но все мы испытывали сожаление и раскаяние в связи со смертью Яна. Ханна же больше, чем кто-либо. Чувство вины, завладевшее ею, фактически спровоцировало не слишком эстетичную чистку, последовавшую за этим событием.

— За убийством, вы хотите сказать? Выходит, вы сожалели, что вам пришлось убить Яна? Но что вы имели в виду, когда говорили, что завладевшее ею чувство вины спровоцировало чистку?

— Мы не хотели его убивать, но это было необходимо. И то, что сделала Ханна, тоже было необходимо. Не требовалось только звонить в полицию, чтобы успокоить свою совесть.

— Значит, это Ханна сообщила о его смерти?

— Кто же еще? Правда, сделав это, она поняла, что поставила себя тем самым в весьма щекотливое положение. И с тех пор начала вести себя более благоразумно. Хорошо еще, что ей хватило здравомыслия позвонить из телефона-автомата, находившегося на отшибе. Но…

— Что вы имеете в виду, говоря о ее здравомыслии? — перебил я. — По вашим словам, она всего лишь пренебрегла своими дружескими обязанностями по отношению к Яну, предоставив вам возможность действовать по своему усмотрению. Ведь не она же его убила, не так ли?

— Конечно, нет. Но она сдала свои отпечатки пальцев в базу данных штата Коннектикут во время прошлогодней общественной компании, посвященной ускоренной идентификацией детей в случае их похищения. Тогда в школе сдавали отпечатки пальцев все дети, которым исполнилось тринадцать, и Ханна, подавая ученикам пример, первая подверглась этой процедуре. Ну так вот: Ханна боялась, что полиция, обнаружив в доме ее отпечатки, вызовет ее для дачи показаний в случае, если смерть Яна признают подозрительной. Она боялась — и с полным на то основанием, должен заметить, — что не выдержит перекрестного допроса и даст слабину, расколется. К счастью для нас, местные полицейские проницательностью не отличаются; кроме того, мы постарались, чтобы смерть Яна выглядела как можно естественнее. Мы, конечно, сожалеем о безвременной кончине коронера, но…

— Панда? Значит, это вы его?..

Тону пожал плечами.

— Скажем так: если вы думаете, что это сделал я, то и думайте на здоровье. Меня это вполне устраивает. Хотя, согласитесь, несчастные случаи время от времени все-таки происходят и даже иногда играют на руку недостойным людям.

— И даже иногда оказываются не совсем чтобы несчастными случаями.

— Иногда. Как я уже сказал, если не принимать во внимание этого бедолагу коронера, только один человек рассматривал смерть Яна как подозрительную. Только одному человеку не хватило здравого смысла не совать свой нос куда не надо. Он проникся таким огромным интересом к этому делу, что даже позволил себе вломиться в дом покойного в компании с неким склонным к насилию полицейским. И я готов держать пари, что любая заинтересованная сторона с легкостью обнаружит в этом доме его — то есть ваши — отпечатки. Верно ведь, обнаружит? — спросил он, но мое лицо оставалось бесстрастным. — Кроме того, не вы ли работали — некоторые сказали бы, излишне усердно — над некрологом для местной газеты? И не вас ли видели в компании с мисс Роув, а также входящим и выходящим в разное время из ее квартиры, хотя вы с ней знакомы всего несколько дней? Надеюсь, вы понимаете, на что я намекаю? Я всего лишь иностранец, путешествующий по подложному паспорту, и меня могут поймать, только если вы решитесь применить эту трость-пистолет. Но если вдруг выяснится, что Ян, скажем так, завещал все свое состояние мисс Роув — а его состояние куда более значительно, нежели всем представляется, — то остается только догадываться, какие неприятные последствия это может иметь для вас лично.

— А он действительно оставил все свое состояние Ханне?

Тону разочарованно вздохнул.

— Оставил — не оставил! Если вы решите опубликовать эту историю, тогда, считайте, оставил. Так что для вас было бы лучше сделать так, как просила Ханна. То есть забыть об этом деле на какое-то время. Впрочем, не сделали тогда, сделаете сейчас, — уверенно сказал Тону. — Разница лишь в том, что теперь вам придется взвалить на свои плечи бремя совершенно ненужных для вас знаний о событиях, не имеющих к вам никакого касательства.

— Но полиция в курсе этого дела, — с апломбом заявил я. — Тот самый полицейский, который привез меня ночью…

— Вы детектива Джадида имеете в виду? Сегодня ночью он был сфотографирован в тот момент, когда вламывался в дом, находящийся в двух часах езды от зоны его юрисдикции, — сказал Тону, вынимая из внутреннего кармана пиджака миниатюрную камеру. — Пленка уже отослана мистеру Вернуму Сиклю, адвокату покойного. Детектив Джадид также был сфотографирован, когда входил в бар в Клоугхеме, держа руку на своей пушке. Интересно, что владелец этого бара исчез при невыясненных обстоятельствах. И по странному стечению обстоятельств незадолго до своего исчезновения тоже имел беседу с ранее упомянутым мистером Сиклем. Хочу вам заметить, что эти фотографии в самое ближайшее время поступят также в распоряжение комиссара полиции Перейры.

Тону поднялся с места и отодвинул штору, впустив в комнату утреннюю прохладу. Утро было солнечное и ясное, и его свет хлынул, как чистая вода на кровоточащую рану.

— Я прекрасно знаю, что Джозеф Джадид — хороший полицейский и любит свою работу. Я также знаю, что он обладает бурным темпераментом и настоящим талантом по части раздражения своих начальников. Скорее всего ему удастся сохранить свою должность. Но только при условии, что он больше никогда не будет заниматься этим делом. Данное условие выдвинул мистер Сикль, который предпочитает спустить это дело на тормозах и не привлекать к нему внимания прессы.

Тону вынул из кармана сложенный вдвое лист бумаги, и, пока он его разворачивал, я успел заметить, что бумага чрезвычайно высокого качества — белая, плотная, с орнаментом и водяными знаками, хорошо заметными в свете утра.

— «Детектив Джадид не должен каким-либо образом дискредитировать память о покойном Яне Пюхапэеве, каковой являлся уважаемым членом академического сообщества Уикенденского университета, а также достойным представителем общины города Линкольна, штат Коннектикут». Это из письма мистера Сикля комиссару Перейре.

— Что же будет дальше? — спросил я после длинной пораженческой паузы.

— Дальше? Ничего особенного… Как я уже говорил, у меня нет намерения вас убивать, а теперь, после состоявшегося между нами разговора, и желания. Все остальное зависит от вас. Если вы решите написать об этой истории или продолжить ее расследование, я едва ли смогу этому воспрепятствовать. Однако и естественное развитие событий скорее всего приведет к тому, что вас, Джозефа Джадида и Ханну Роув привлекут к суду — пусть только по обвинению в незаконном насильственном вторжении. Хотите совет?

— Почему бы и нет?

Когда Тону начал рассказывать мне о таинственных кристаллах и бессмертии, я счел, что он или намеренно вводит меня в заблуждение, или слегка свихнулся. Но даже если весь тот академический бред, который он нес, предназначался лишь для прикрытия его неприглядных поступков, приходилось признать, что это бред качественный, самой высокой пробы. И я испытал к нему в этой связи невольное уважение, ибо кто я сам такой, если не профессиональный производитель и потребитель подобного же бреда?

— Последуйте совету своей подруги и бросьте это дело. Бросьте — и забудьте о нем. Вы совсем еще молодой человек, и ваша способность забывать дурное и восстанавливать свои душевные силы выше, нежели вы думаете.

Тону замолчал и пристально посмотрел мне в глаза. Потом его взгляд переместился ниже — казалось, он пытался понять, насколько крепко я держу трость-пистолет (я держал ее довольно небрежно, но, заметив его взгляд, снова с силой сжал в руке и навел на него).

— Кроме того, согласитесь, что нет людей, не проигравших хотя бы раз в жизни. Даже я, как вы могли убедиться, иногда проигрываю. Но в этом деле проиграли все-таки вы. — Он снова сделал паузу, и я снова не стал в него стрелять, хотя меня так и подмывало нажать на спуск. — И вот что еще: вы представляетесь мне интеллигентным и серьезным молодым человеком. Никак не пойму, почему вы не уезжаете из этого города?

— Но ведь Ханна живет здесь.

— О! Вы ее больше не увидите.

— Откуда вы знаете? Только потому что…

— Вы, без сомнения, почувствовали запах дыма, когда вернулись вчера в Линкольн?

— Да.

— Вчера поздно вечером в квартире мисс Роув произошло возгорание из-за неисправности в проводке. Трагедия, знаете ли. — Я, направив на него трость-пистолет, начал было подниматься со стула. — Но не беспокойтесь. С ней и с хозяйкой дома все в порядке, — поднял он ладони, призывая меня тем самым к спокойствию. — Однако и этот пожар, и недавняя смерть друга Яна вызвали у мисс Роув такую сильную депрессию, что рождественские каникулы в этом году начались для нее раньше, чем обычно.

— Что вы имеете в виду? Где она?

— Вам об этом знать совершенно необязательно. Одно плохо: случись сейчас какой-нибудь скандал, где упоминалось бы ее имя, и оно неминуемо окажется замаранным, поскольку у нее нет возможности себя защитить.

Я подошел к нему и приставил конец трости к его виску. Он замигал и облизал губы. Я надавил сильнее.

— Надеюсь, вы этого не сделаете?

Конец трости все глубже впивался в его голову; наконец он не выдержал и застонал. Когда я услышал стон, содержание адреналина у меня в крови снова резко повысилось и почти не осталось сомнений в том, что произойдет в следующую секунду. Продолжая гипнотизировать его взглядом, я спросил:

— Вы ее убили?

— Нет, конечно. Ни у кого из нас и в мыслях не было покушаться на жизнь такой умной, самоотверженной и красивой девушки. У нее, знаете ли, вневременной тип красоты. Да и характер такой же. Вечный, если так можно выразиться. Вы не находите? — Он моргнул. — Нет, никто ее не убивал. Даю вам слово, что она жива и здорова, хотя события последних дней, без сомнения, сказались на ее душевном состоянии не лучшим образом. Впрочем, для вас все это уже не имеет значения. Как я уже говорил, вы ее больше не увидите.