Так не спите же ночью

И помните,

Что среди ночной тишины

Плавает в вашей комнате

Свет голубой луны.

Лето стояло жаркое как никогда. Днем солнце разогревало асфальт до того, что он начинал плавиться. При полном безветрии душная сизая дымка висела над городом и дышалось трудно, как в противогазе. Все, кто мог, разбегались в эти дни по дачам, уезжали на море, благо вода на мелководных бухтах разогревалась до температур, вполне сравнимыми с черноморскими. А если учесть, что вода в Охотском море самая чистая в мире, то улетевшие на юга в этот сезон крупно промахнулись.

Жоржик, по кличке Крысан — в малолетке получил, когда спер у соседа пайку — замахнулся на святое по тюремным да и по общечеловеческим понятиям — в эти дни взаперти сидел в квартире. Он был напуган. Мутант, который вместе с Зеро должен был проучить этого долбаного лоха, позвонил ему в тот день буквально через час и проорал:

— Нас кто-то подставил. Мало того, что эта сволочь с волыной оказалась, так через пять минут красноперые понаехали. Мы сваливаем.

— А баксы? — Только и нашелся спросить Крысан. Он был паталогически жаден и даже в этот момент не забывал о деньгах.

Мутант только хохотнул в трубку и ясно стало, что две тонны баксов придется списать на непредвиденные расходы. Он спросил что-то еще, но ответом ему были короткие гудки.

Мало того, что его обули, Крысан остался и без охраны. И это сейчас-то, когда на его кусок зарятся уже не только свои местные банды, но и хабаровские уже дважды наезжали. Да еще этот — из мертвых восставший, издатель сраный. Ведь бил же наверняка, в печень, но снизу не достал, а вторым ударом точно думал, что сердце зацепил. Дурость, какая дурость и все эта проститутка Зойка — хорошо, что она давно за бугром, подцепила там какого-то богатого австралийца. Не заартачься она тогда, не заори, что с двоими не договаривалась, да еще в подвале и все было бы тип- топ. А причем тут подвал, если приспичило, аж ширинка лопалась.

И батя хорош. Взял проблему на себя, а его лохи облажались. Огласки испугались.

Спать расхотелось.

Он повернулся на бок и спустил ноги, нащупывая у дивана шлепанцы. После вчерашнего перебора спал, как упал — не раздеваясь.

И охнул.

Напротив, в столбе лунного света сидел в кресле человек.

Ночное светило отчетливо выделяло широкие плечи, голову, откинутую на спинку, руки, неподвижно лежащие на коленях. Лица было не разглядеть — либо маска, либо дурацкий как у клоуна грим смазывал черты

— Ты кто? — охрипшим шепотом спросил Крысан.

Человек молчал. Впечатление было такое, что он его не слышит.

Крысан почувствовал, что ладони и спина у него вмиг вспотели, а по ногам, напротив, пополз леденящий холодок.

Он хотел еще что сказать или спросить или попросить, но голос не повиновался.

Незнакомец встал и приказал:

— Идем. — И добавил: Там тебя давно ждут.

Крысан не переспросил, где это там… не осмелился, такой жутью несло от незваного гостя, что ему и в голову не пришло это. Воля его была полностью парализована и когда человек вместо того, чтобы направиться к двери, раскрыл окно и шагнул на подоконник, он последовал за ним.

Падал он тоже молча, и тело его обнаружили только утром.

— Девятый этаж, — как бы оправдываясь перед собравшимися, сказал врач. — Что вы хотите.

Хоронили его с помпой, на Марчеканском кладбище, почти в центре, рядом с заслуженными и почетными гражданами города, с погибшими рыбаками, с первыми строителями и другими хорошими людьми. Смерть его вызвала немало пересудов, но народ единодушно сошелся на том, что и это бандитские разборки. Так было спокойнее: если я не бандит, значит, меня они не затронут. Наивная мечта обывателя.

Кто-то проворчал, за какие такие почести Крысана хоронят с достойными людьми, на что один из могильщиков философски заметил:

— Ничего, там они будут на разных этажах.

Сентенция эта устроила далеко не всех и от граждан пошли жалобы и дело едва не дошло до перезахоронения, но потом так и застряло в коридорах власти. С живыми нет сил разбираться, а тут еще эти проблемы…

Думали, что все приглушил папаша Крысана, но старшему Жандармову в эти дни было не до него. Вдруг в одной из центральных газет появилась статья, да еще на двух страницах, как он украл два миллиона долларов. В отличие от газетных уток статья была крепко оснащена конкретными фактами, цифрами, именами подельников… чувствовалась рука профессионала.

И сразу все разрозненные слухи и версии о банкротстве Рыбпрома, о продаже богатейших месторождений за бесценок иностранным компаниям и о других махинациях обрели жесткий стержень и нашлось много работы следакам.

Но допросить Жандармова им не удалось. Он уже был где-то далеко, а искать его с использованием всей мощи государства не торопились видимо по той причине, что слишком многих влиятельных лиц самого государства мог бы он засветить.

— Ну и как ты воспринял? — Позвонил мне Борщев.

— Собаке собачья смерть. Если ты о Крысане.

— Оно так, конечно. Но тут брат, столько загадок, что даже у меня голова кругом идет…

— Что за загадки?

— Дверные замки у него такие, что не зная секрета даже изнутри не закроешь. А они были закрыты. В квартире никаких следов борьбы, все на месте и ничего вроде не взято.

— Да сам он выпрыгнул. Совесть загрызла.

— Совесть… Гм. Версия неплохая, но к таким, как Кры- сан, она не подходит.

— Тогда страх.

— Тоже возможно. Но чего или кого он испугался, если был один. Правда, слабенькие следы чужой обуви мы нашли, но когда они появились — до или после — неизвестно. Собака даже след взяла и знаешь, что самое удивительное?

— Что?

— След тоже к подоконнику ведет. Трижды ее пускали, а она все равно туда. И впрямь, хорошо посмотрели — есть след. Что они, вместе прыгнули… что ли?

— Может, у того парашют был, — пошутил я.

— Может, а скорее всего, с крыши спустился на веревке. Но ты знаешь — для этого надо альпинистом быть.

— А окно, — поинтересовался я, — как он окно открыл?

— Для профессионала это не проблема. Да возможно его сам Крысан и открыл. Жарко стало.

Он помолчал, будто что-то обдумывая и еще спросил:

— Тебе зла он немало принес — правда, не только тебе. И вот скажи, ты в эту ночь ничего не чувствовал. Ты же натура творческая, тонкая…

— Не издевайся. Если у человека в такие моменты и срабатывает биополе какое-то, то, наверное, в связи с людьми близкими.

— Тоже верно. Ну давай, звони. А может, ближе к выходным на рыбалку рванем. Возьмем адвоката и поехали.

— Так чего откладывать, — заволновался я. Рыбалка для меня была страстью, куда большей чем преферанс, — Давай завтра, а. У меня сеть есть финская на горбушу, ну прямо паутинка, еще даже не пробовал. Ты сможешь?

— Завтра, — он еще помедлил. — Наверное, да. И Павлович на месте. Хорошо, жди звонка вечером, а выедем… так, где у меня карта приливы — отливы… в пять утра, устраивает?

— Отлично.

Остаток вечера я провел в сборах. Достал рюкзак, сложил в него котелок для ухи, специи, пару бутылок водки, хлеб, огурцы, помидоры.

Затем проверил сети.

Потом экипировку. Хоть оно лето, но в Магадане погода меняется в день семь раз.

Документы и деньги.

Взглянул на часы — была уже глубокая полночь.

Надо было бы отдохнуть, но возбужденный сборами, предстоящей рыбалкой спать я не хотел. Включил телевизор, по "Карибу" шел очередной порнофильм — и куда это наша общественность смотрит, наверно, тоже в экран. Выключил, прошелся по комнате и решил позвонить в Беларусь, как там мои. Тем более разница в часах была подходящая.

Речицу дали быстро. Трубку подняла Максимовна.

— Как там у тебя, Валя? — В голосе ее слышалась неподдельная тревога. Наверное, жена успела понарассказывать.

— А что, все нормально.

— Отстали от тебя?

— Один отстал, — ответил я и машинально уточнил, — Совсем.

Тут она совсем, расстроилась и стала уговаривать, чтобы я тоже приехал к ним. Сейчас там красота — ягоды, грибы, на даче виноград вызревает. Ребята целый день на Днепре или на стадионе. Я пообещал приехать.

Трубку перехватила жена. Как дела, здоровье, нужны ли деньги… Деньги в отпуске всегда нужны, что тут спрашивать. Я пообещал на днях выслать.

Ребята и впрямь пропадали в городе и пообщаться с ними не удалось.

Тем временем за окнами совсем стало светло. Белая магаданская ночь плавно переходила в день. Тут и телефон тренькнул.

— Через полчаса будем у подъезда.

Борщев, наверное, тоже почти не спал.

…Рыбачат магаданцы чаще всего на Ольском лимане, Нюкле, Армани и Балаганном. Но года три назад открылся еще один лицензионный участок — на ручье Колчаковском. Я один раз побывал на нем и влюбился в это место окончательно и, как говорится, бесповоротно. Представьте себе узкую долину ручья, сжатого с двух сторон зелеными сопками, и желтую ленту песка под обрывистым, защищающим от ветров, берегом и море, лениво играющее бирюзовыми волнами. Вдали виднеются величавые очертания полуострова Кони, а правее — остров Завьялова громадным пароходом выплывает из тумана. В отлив море обнажается почти на километр и в солнечный день вода на мелководье, как парное молоко. Купайся — не хочу или иди собирай грибы и ягоды, коли рыбалка надоела.

И народу здесь всегда немного, не то что на Нюкле. А ведь бежим мы не только к природе, но и от толпы, от нее устаешь больше, чем от городского смога, пыли и шума.

Мы проехали семнадцатый километр Ольской трассы и на траверзе бывшего собачьего питомника свернули на таежную дорогу. Прихотливой лентой бежала она, повторяя русло небольшого ручья, то ныряющего в заросли стланика, то деловито журчавшего по чистым камням перекатов. Густые волны вейника и розовые поляны иван-чая ковром стлались под лиственницами. Остановившись набрать воды, мы услышали, как из зарослей, где-то совсем рядом раздался чистый звучный голос кукушки.

— Кукушка-кукушка, сколько мне жить? — крикнул я.

— Ку, — начала кукушка, но тут Павленко загремел ведром и она замолчала.

— Спугнул мое счастье, — укорил я адвоката.

— Мы у другой спросим, — утешил меня сидевший за рулем Борщев, — Ты сейчас и так счастливый… холостякуешь. О, новый анекдот… Два мужика друг другу жалуются:

— Ты знаешь, я недавно жену с грабителем перепутал.

— И что?

— В форточку ее выкинул!

— Это ерунда, говорит другой. Вот я грабителя с женой перепутал. — Слышал бы ты как он орал, как упирался.

Мы посмеялись.

На берег мы выехали, когда уже совсем рассвело. Егерь еще спал, но, услышав мотор, вышел к нам. Мы хорошо знали друг друга и лицензию на самое удобную точку получили без проволочек.

Я разбирал сеть, Борщев выгружал наши припасы, а Павленко занимался костром.

Притащив рюкзаки, Александр Михайлович подошел ко мне.

— Это что, вся сетка? — он скептически оглядел финскую сеть — в сложенном состоянии она легко вмещалась в полиэтиленовый пакет, — Ею только комаров ловить и то сомнительно.

— Посмотрим-посмотрим, — Я связал концы блочного фала и сетки и приказал ему:

— Давай потихоньку тяни левый, а я буду подтравливать.

Фал натянулся и сеть бесшумно поползла в волны. Привычных, как у наших сетей, наплавов на ней не было и потому казалось, что она тонет. Но это было обманом — вместо поплавков держал ее весь верхний плавучий фал, а нижний как раз был грузовым. А рыбаки знают, что именно грузила и поплавки и являются причиной зацепов, перехлестов, запутывания сети.

— Ладно, — не сдавался Саша, — Посмотрим, как ты угадаешь, попало что к тебе или нет.

И посмотрели! Буквально через секунду спокойная изумрудная гладь над сеткой взорвалась белым кипящим гейзером. Попавший в западню косяк тугой струной натянул фал, литые рыбины торпедами метались в разные стороны, а с моря, я уже успел заметить, устремились к нам головастые нерпы.

— Освобождай фал! — Заорал я и кинулся к сетке. На помощь мне бежал адвокат Но и вдвоем мы с громадным трудом вытянули, наконец, сеть на песок. Она была как мотня трала набита крупными сверкающими рыбинами.

— Серебрянка, — прикинул я, — Неплохой косячок!

Косячок был не просто неплохой — выдающийся. Мы сразу обловили лицензию — пятьдесят две рыбины и больше сорока из них самки.

Мы набили мешки и пока Саша с Павленко ставили их в воду, я аккуратно расправил сетку, очистил ее от водорослей и сам отбуксировал в море. На этот раз подальше к бую — там могла попасть нам и нерка, и первая кета, и ки- жуч.

И уже котелок закипал на бойком костерке, и Саша раскупоривал водку, и тепло летнего дня размаривало и разнеживало. И никаких тебе проблем, следаков, проверок, несправедливости и запутанности человеческих отношений. Все это осталось далеко-далеко, за синими морями, за высокими горами.

В Магадане.

— За нас! — традиционно произнес Борщев.

Но не успели мы осушить по первой, как над нашей сеткой, у самого оранжевого буя опять мощно выплеснул вверх столб брызг.

Нет, не передать словом рыбацкого азарта. Сердце у меня так и подпрыгнуло, как пойманная кетина. Да-да, нам повезло — кета, да и не рядовая. В россыпи горбуши она была как гаубичный снаряд среди автоматных патронов.

Вот ее-то мы, не пожадничав, и бросили в котелок. Туда же полетел и небольшой горбыль и пара окуней, случайно затесавшихся в сетку.

Поспорили, бросать ли картошку в уху. Борщев настаивал, я был категорически против — весь вкус отшибет. Меня поддержал Павленко.

И мы сварили двойную уху.

И пили водку. К нам подобрел егерь и принес гитару, и Валера — у него оказался совсем недурной голос — пел песни нашей молодости и мы даже слегка загрустили. И запьянели.

Но это были легкая грусть, и легкое опьянение. Оно было таким же естественным, как этот плеск волны, нежное прикосновение ветерка, высота июньского неба, в которое, если смотреть долго-долго, можно и ненароком, как вот это белое облачко, улететь.

Но люди редко смотрят в небо подолгу. В лучшем случае, бросив взгляд — как, мол, там облака, какую погоду сулят. А то обычно под ноги, на землю или вперед — поверх земли.

А жаль…

Там, наверху, вечность и бесконечность, мириады звезд и игра облаков. И что человек, и что его беды и страдания, и сама жизнь по сравнению с космосом.

Но если я могу все это представить и прочувствовать, и плакать над красотой мира, значит, мы с ним сопоставимы? Как это у Канта о двух великих тайнах: небо над головой и нравственный закон внутри нас. Нравственный закон внутри нас… Или мы в нем? Если есть вор в законе, то почему бы не быть в нем и просто человеку.

Человек в законе — звучит?

Пришел час отлива и мы купались. А потом загорали. А потом сладко выспались и довольные проведенным днем, отдохнувшие и подобревшие к миру и к себе, вернулись в город.

Он предстал перед нами уже с Ольского перевала, весь закутанный в вечерний белый туман. Город весь в тумане, как в вуали, город молится незримой пустоте.

Мы постояли немного, любуясь видом.

Но каждый из нас — и я, книжный червь, и бывший прокурор, и сегодняшний мент — знали: город пьет, работает, ссорится и обнимается, рожает и убивает, любит, сидит в сортирах и за обеденными столами… Все что угодно, но не молится. Это не Новый Афон, а портовый с мрачной колымской славой, на пороге третьего тысячелетия Магадан.

Город в законе.

Но для меня он, пронизанный солнцем и свежим морским ветром, вымытый дождями и отглаженный снегом, — родной город. Здесь вся моя жизнь и это, как говорится, неизлечимо.

Когда уже свернули на объездную, Саша сказал:

— А эта… Ольга, у вас работала.

Он назвал фамилию.

— Ну да, а чего ты спрашиваешь.

Мне в этот вечер даже мысль о ней была неприятна.

— Да вот, звонят в отделение на Нагаевской, у соседей кричат, убивают кого-то. Патруль подъехал, поднялся на третий этаж и точно — из-за дверей крики, женские вопли, грохот. Позвонили — не открывают. Один из постовых — детина килограммов под сто пятьдесят, разогнался и в дверь, а она, оказывается, двойная. Сверху дерево, а в основе сталь. Не вышиб, но шуму наделал. Дверь скандалистам пришлось открыть. Баба, избитая донельзя, на полу. Мужик пьяный — петухом вокруг нее скачет, шлюха, кричит, сволочь, убью. Пришлось его в отделение, ее в трамвпункт. И кем ты думаешь он оказался?

— Академик, — пробурчал я, — Но это сказки. Он если и пьет, то в меру. А уж в роли дебошира…

— Тем не менее. И не просто академик, членкорр, наверное, таких один-два на наш город. В отделении он пояснил, что на работу ему пришел конверт с фотографиями, на которых его жена изображена в самых непотребных позах с каким-то мужиком. Причем конверт был уже кем-то вскрыт и фотографии оказались рассыпанными на столе в приемной. То есть народу много их увидело, пока секретарша не подошла. Ну вот он и взвился, принял штоф коньяку для храбрости и решил жену поучить.

— А ты знаешь, что он раньше Думу возглавлял?

— Да знаю. А наши пока разобрались, мужику плохо стало. Отвезли в больницу, с сердцем что-то.

— Да, — покачал головой я, — Тут и инфаркт может хватить.

— А ты что думаешь, — взглянул на меня Борщев, — Реально это?

— Если ты об Ольге, то нет. Жадная — да. Лживая — да. Но не б… — твердо ответил я, — У меня вообще ощущение, что она мужиков презирала, что ли. А так… чужая душа потемки.

— Ну, сами разберутся.

— Уже разобрались, — подал голос дремавший Павленко, — Он заявление на развод подал, а она в коллегию прискакала после больницы — адвоката нанимать, чтобы имущество потом делить правильно.

— Все равно тогда стерва, — подвел черту Борщев, — Муж еще в больнице, а она об имуществе… Вот бабы.

И каждый подумал о своем.

…Июнь плавно перекатился в июль. Я еще раз съездил с друзьями на рыбалку, тоже удачно. Сделал несколько банок икры, засолил стокилограммовую бочку рыбы и штук пять подкоптил — собирался уже в отпуск.

Но тут события закрутились с такой скоростью, что би- лет мне пришлось переоформить на другой рейс.

Как-то утром, раскрыв свежий номер "Магаданской правды", я с громадным удивлением прочитал колонку редактора. Напечатано было буквально следующее:

"В редакцию приходят письма, в которых читатели спрашивают, на каком основании газета "Защита и Право" и прежде всего ее редактор Виктор Гиндасов будут поливать грязью наши славные правоохранительные органы, нашу власть и наших достойных граждан. Некоторые из них даже требуют принятия карательных мер за клевету и диффамацию.

Редакция сообщает, что мер принять никаких невозможно, так как В. Гиндасов является человеком больным шизофренией с непрерывно-прегредитным течением и в отношении своих действий, совершенных в болезненном состоянии, не может нести ответственности, то есть является невменяемым и до сего времени находится поэтому на учете в психологическом диспансере.

А особая его неприязнь к правоохранительным органам объясняется тем, что еще в 1968 году Гиндасов был осужден на три года за воровство вещей у своего сослуживца.

Вопросы о закрытии на этом основании газеты "Защита и Право" являются компетенцией других органов, куда и следует обращаться".

Я глазам своим поверить не смог. Неужели редактор "Магаданки", Саша Тюфяков, мог решиться на такую публикацию.

Ситуацию мне разъяснил мой друг, ответственный секретарь "Магаданки", Юра.

…Эту статью принес курьер из администрации с припиской самой Чесноковой, что ее надо опубликовать в ближайшем номере газеты. Саша знал, что Чеснокова в командировке, а подождать ее, чтобы уточнить, не осмелился… Тут столько грома было.

— А кто гремел?

— Сначала сама явилась — как, почему… Но, на мой взгляд, она осталась даже довольна таким поворотом событий — он уже всех, этот правозащитничек, достал. А когда уже все улеглось — Гиндасов явился к Саше, да не один, а с группой "возмущенных читателей" — требовал назвать ав- TOpa, опубликовать опровержение… Тюфяков терпел-терпел, а потом и не выдержал — обращайтесь, дескать, к зам- губернатору, она все объяснит. Не знаю, объяснялись они или нет, но то что у Веры теперь появился еще один смертельный враг — это точно.

— А кто другой?

— Сам знаешь, — Юра отвел глаза.

— Юр, ты такими словами не бросайся. Она почему-то ко мне неровно дышит, но… смертельный враг, это уж слишком. Я вообще против слова с корнем смерть. И потом, что- то стиль мне очень знаком — это не ты случайно все подстроил, а?

— Кончай, Федяй, а то еще услышит кто, вправду подумает.

Я и не думал, что Юрины слова станут пророческими.

.. День для митинга медики выбрали как по заказу.

Утром прошел дождь и теплое июльское солнце сверкало на лужах, зеленой листве, отражалось в громадных стеклах почтамта и зайчиками прыгало на волнах ленивой Магаданки. На море стоял штиль, ближайший циклон еще только зарождался где-то в середине Индийского океана и природа спешила насладиться покоем и тишиной.

И день был субботний, но "людей в белых халатах" собралось на площади Ленина, под стены недостроенного Дома Советов, много, вся площадь была запружена. Как всегда, среди митингующих находилось немало любопытных, примазавшихся и просто любителей пошуметь. Сами- то медики вышли то ли протестовать, то ли просить зарплату — они ее не видели почти полгода. Все было чинно, организованно и больше походило на дежурную демонстрацию. Мэр города пообещал сделать все возможное, чтобы улучшить жизнь врачам и медсестрам. Замгубернатора Чеснокова в свою очередь заверила собравшихся в кратчайшие сроки погасить задолженность по зарплате. Сама она прекрасно понимала, что это невозможно, так как львиная доля бюджета уже ушла на строительство аффинажки, частного, кстати, предприятия. Говоря это, она уже представляла, как ровно через месяц на этом же месте соберутся учителя — именно у них планировалось на этот раз "занять" деньги.

И вот тут-то, под занавес митинга, это и произошло.

Когда уже отзвучали речи с обеих сторон и демонстранты стали сворачивать плакаты и знамена, сбиваясь в группки, к Чесноковой, что-то оживленно обсуждавшей с профсоюзными лидерами, неожиданно подбежал человек и, выкрикивая ругань, из пузырька плеснул в ее лицо. Она громко вскрикнула и обеими ладонями закрыла лицо. Мгновенно вокруг нее забурлил водоворот из человеческих тел — это охрана запоздало вцепилась в нападавшего, скрутила его, а медики пытались помочь тем временем Чесноковой.

Не поняв случившегося, группа молодых парней пыталась отбить "террориста". Блюстители порядка пустили в ход "демократизаторы", пролетариат, как и положено ему, схватился за булыжники. Благо, строительного мусора у ограждения Дома Советов высились горы.

В подкрепление милиция вызвала ОМОН, но в потасовку втягивались все новые и новые люди и вскоре на площади развернулось настоящее побоище.

Вначале перевес был на стороне демонстрантов.

Неуправляемая толпа буквально смела с пути жиденький милицейский кордон и выплеснулась на прилегающую Пролетарскую улицу. Опять зазвенели многострадальные стекла почтамта, гостиницы, витрины киосков. Навороченные тачки, парковавшиеся у гостиницы как ветром сдуло, а те, владельцы которых отсутствовали, в мгновение ока оказались перевернутыми.

На перекрестке Пролетарской и Ленина толпу блокировали омоновцы. Они стояли в несколько рядов в полной боевой экипировке и первая разгоряченная волна демонстрантов ударилась в них, как в скалу.

Толпа замедлила было движение, но тут за спинами омоновцев раздались крики:

— Не ссы, мужики, мы с вами. Бей ментов!

В тылу у стражей правопорядка оказались боевики РНЕ.

Хорошо организованные, физически крепкие боевики вклинились в строй омоновцев и на мгновение те замешкались.

Этого мгновения оказалось достаточно, чтобы воодушевленные поддержкой демонстранты опрокинули омоновцев.

Положение спасли пожарники. Буквально через секунду, завывая сиренами, красные автомобили перекрыли обе улицы и выплеснули в толпу кинжальные струи воды. Сила напора была такова, что людей валило и переворачивало по асфальту как снопы.

Спасаясь от воды и резиновых дубинок, люди дворами, через Магаданку, где вброд, а где вплавь, уходили от центра.

Очухавшаяся милиция подбирала отставших. Появившиеся машины "скорой помощи" увозили пострадавших.

На удивление их оказалось не так много.

И сами травмы были средней тяжести. Переломанные ребра, носы, кровоподтеки. Серьезно пострадавших было несколько человек и в их числе зам. губернатора.

Но это было первое открытое столкновение горожан и власти. Для власти оно больше явилось проверкой силы, для демонстрантов — проверкой решимости.

Как ни странно, результатами были удовлетворены обе стороны.

Мы можем — понял народ.

Мы сильнее — сделала вывод власть. Но добавила — пока.

СМИ России представили случившееся как имевшие место беспорядки. Местные газеты о столкновении практически умолчали. Похоже, журналисты сами были ошарашены. Одно дело писать о народном гневе, а другое воочию лицезреть его.

Гром ударов их пугает…

Будь я вулканологом, непременно сравнил эту ситуацию с извержением. Последовал только первый толчок, но уже по нему можно было судить о силе, скопившейся там, в темных недрах… И чем крепче земная кора, тем страшнее будет взрыв.

…А злоумышленником оказался Виктор Гиндасов.;

В пузырьке была серная кислота и быть бы Чесноковой до конца дней своих обезображенной, а то и не дай Бог слепой, но ее спасло то, что в этот момент она инстинктивно заслонилась рукой и большая часть кислоты попала на рукав. Но левая сторона лица и левый глаз пострадали серьезно. Ближайшим же рейсом Чеснокову отправили в глазной центр в Сиэтле, она долго лечилась там и как-то так вышло потом, что вернувшись, оказалась не у дел и уехала на материк.

Те, кто видел ее после лечения, говорят, что левый глаз стал у нее косить, да так, что собеседнику самому хотелось заглянуть вслед за ним и получалось очень конфузно.

От этого с ней старались не разговаривать, но я думаю, что причина здесь была все-таки в другом…

Гиндасова опять заточили на принудиловку, но дело его не пропало. Газету "Защита и Право" стала редактировать его жена… Как мне рассказывали, на выпуске газеты очень настаивали ее организаторы и спонсоры из Анкориджа. Оказывается, материалы этого издания питали десятки разнокалиберных газет Америки, нагнетая на слухах и клевете истерию о гонениях на инакомыслящих в России.

Я на этом митинге не был и во всех дальнейших этих событиях не участвовал по весьма уважительной причине — запил.