У колымских горных речек свои особенности. Начинаясь маленькой ниточкой в распадке сопки, они уже через сотню метров превращаются в средней руки ручей; соединяясь с десятком других собратьев, через километр — уже в речку, а если еще и дождь пройдет, то в настоящую — хоть плоты запускай — реку.

Правый Итрикан, протекавший через Стоковое, из общего ряда не выделялся. Зародившись на Оротукском нагорье хилым ручьем, через поселок он протекал уже речкой, бурливой и взбалмошной, а в Кулу впадал настоящей полноводной рекой.

Там, где на него наткнулся Коляня, он был еще слаб и немощен — курице по колено. Но пройдя метров сто вниз по течению, Коляня убедился, что ручей прибавляет с каждым поворотом и идея сплава вполне приемлема.

Это вам не епифановские шлюзы!

На ходу он озирал берег в поисках подходящих бревен для плота и неожиданно увидел ровную, пропадающую в редколесье изгородь.

«На кораль не похоже, — подумал Коляня. — Оленеводы лепят изгородь из любых жердей, попадающихся под руку. А тут столбики один к одному».

Он подошел поближе и увидел колючую проволоку.

Старый лагерь.

Они не раз попадались ему в во время охотничьих скитаний. Разбросанные по Колыме памятники ГУЛАГа. Там, где поблизости была трасса и поселки, люди давно уничтожили всякие их следы. Что горело — сожгли, камень и металл использовали для строительства.

Но в глухой тайге, в сотнях километров от жилья, до сих пор стояли почти не тронутые временем заброшенные лагеря. Лиственница вообще дерево вечное — растет века, но и стареет тоже века. А учитывая, что главными стройматериалами на Колыме были дикий камень и лиственница, вечными задумывались и лагеря.

Этот был — хоть завтра заселяй. Не покосились даже сторожевые вышки. Столбики стояли как в строю, и позванивала на тихом вечернем ветерке колючая проволока с острыми шипами.

Коляня вошел в широко распахнутые ворота лагеря. По правую сторону «улицы» стояли мрачные, из дикого камня выложенные двухэтажные дома, наверное, для охраны. По левую шли тоже каменные бараки, вероятно, промзона. А дальше еще ряд колючей проволоки и огромные, метров по сто, бараки для заключенных. Коляня насчитал их больше двух десятков и остановился… Это какая же прорва народу находилась здесь!

Тут он засомневался… находилась ли?

Лагеря, где он бывал, всегда были захламлены: старая обувь, остатки арестанского тряпья, консервные банки из-под американской тушенки, то есть следы человеческого обитания.

А тут никаких следов. Ничего.

Этот лагерь просто не успели заселить, предположил Коляня. Но не с собой же увезли строители весь мусор, отходы. На улицах лагеря была такая чистота, как будто вчера убирали.

Возле одного барака он увидел то, что искал. Лодка!

Он осмотрел ее — это оказалась старенькая, но еще крепкая плоскодонка.

Значит, где-то река.

Он попробовал ее приподнять, но даже ему она оказалась не по силам.

И тут Коляня услышал шаги. Памятуя о бандитах, он проворно шагнул за стену и передернул затвор.

— Не стреляйте, — послышался слабый голос. — Я заблудился.

Так Коляня и повстречал Данилыча.

После того как Данилыч наелся и успокоился, он рассказал свою одиссею.

— Я думал, заложники только на Кавказе, — покачал головой Коляня. — А тут и свои рабовладельцы объявились, колымские.

Майор в беседе не участвовал. Он плыл по волнам полудремы-полузабытья. Мир то исчезал, то появлялся перед его глазами.

Но на слова о лодке он отреагировал:

— Я вроде перед ударом озеро видел слева, большое.

— Тогда все объясняется, — обрадовался Коляня. — Я-то думаю: какая река, здесь высота за тысячу. А если озеро — то понятно, она из него и вытекает. Слева, говоришь? Завтра пойдем искать.

Озеро оказалось буквально в трех шагах. Они вышли на его берег, едва обогнув склон. Вытянутая эллипсом водная гладь простиралась почти до горизонта. Где-то там должна вытекать река. Если плыть вдоль берега, не ошибешься.

Озеро нашли, но чтобы доставить к нему лодку, пришлось помучиться. И здесь блеснул Данилыч. Обнаружив несколько несколько пустых бочек, он смастерил из них нечто вроде трехколесного велосипеда. На сооружение они взгромоздили лодку и двойной тягой потащили ее на берег озера. Там, где дорогу загораживал кустарник, пришлось делать просеку, и весь волок занял у них почти следующие сутки.

Между тем майор слабел с каждым часом и почти не приходил в сознание. В редкие минуты просветления он, тяжело дыша, хрипло просил:

— Кончайте со мной возиться, мужики. Выходите сами, за мной вертолет пришлете…

Промедол кончился, и Данилыч поил больного отваром из мухоморов.

— Ты что, отравишь! — испугался сначала Коляня.

— Этой дозой не отравишь, а боль на время снимает… Не бойся, наркоманом не станет.

Наконец настал час, когда они загрузили в лодку майора и свои нехитрые припасы. Коляня взялся за выструганные из досок весла, но Данилыч, послюнявив палец и определив направление ветра, остановил его:

— Давай парус попробуем.

Нацепил на кургузую мачту кусок брезента и — о чудо! — лодка медленно двинулась к далекому берегу, к истоку неизвестной им реки.

На вторые сутки бешеного сплава, когда дважды попадали в затор и едва не перевернулись, их вынесло прямо к мысу, на котором весело гулеванили охотники из Магадана: в эти дни валом пошел гусь.

Самое важное, что у них оказалась рация.

Перед тем как пришвартоваться, Коляня сбросил карабин в воду, а золото — и свое и Данилыча — спрятал у приметного валуна. Будем живы — заберем, сейчас не до этого.

Майор иногда открывал глаза, но понимал ли он что-то, сказать было трудно. Большей частью он метался в бреду.

Этим же днем Сергей, Данылыч и Коляня оказались в Магадане. Но дальше их дороги разошлись. Майора увезла дожидавшаяся скорая, Данилыч, вызвонив приятеля, отправился к нему отсыпаться и отмываться, а Коляню прямиком повезли в управление милиции.

— Как ты оказался у места катастрофы?

— Я же повторяю… охотился. У реки ну ни одного селезня не встретил, решил подняться вверх, а тут вертолет, взрыв. Я, конечно, туда… может, думаю, спасу кого. Да вы спросите майора, Сергея Степановича.

— Надо будет — спросим.

Здесь следователь помолчал, потом нормальным тоном добавил:

— Конечно, за поступок твой медаль надо бы, будь моя воля, дать. Не каждый затруднится. Но уточнить кое-что я все же обязан. Ведь на этом борту должен был быть и преступник. Неизвестно, успели они его забрать или нет, падение произошло совсем в стороне от Огонера.

— Мое дело, конечно, сторона, — осторожно сказал Коляня, — но, думается, бандит или бандиты еще там, на наледи. Правда, у них вездеход есть… но далеко даже на нем сейчас не уйдешь: Огонер после дождей так разнесло, что его так просто не форсируешь.

— А ты откуда про вездеход знаешь?

— Майор говорил, пока еще в сознании был.

— А дед этот как вышел к вам?

— Заблудился… от старателей сбежал.

— Ладно, разберемся. Все это похоже на правду, но придется тебе еще задержаться.

— За что? — возмутился Коляня, но следователь успокоил:

— Ищет тебя какая-то шишка из областной администрации. Зачем — не знаю, мое дело исполнять.

Шишкой этой был Сарыч. Но когда ему доложили, что такой-то и такой-то разыскан, он не сразу вспомнил о Лилиной просьбе.

— Устройте его в гостиницу СВЗ, и пусть никуда не отлучается, я сейчас подъеду.

Войдя в номер, Сарыч посмотрел на Коляню и на мгновение зажмурился. Ему показалось, будто он смотрел на себя, только лет на двадцать моложе.

— Этого не может быть, — наконец произнес он.

— Наверное, может, — правильно оценил замешательство гостя Коляня. — Я ваш двойник… или сын.

— Тоже мне, сыночек, — пришел в себя Сарыч. — Клювом не вышел или наоборот — вышел. Отец грек, что ли?

— Да нет. Но наша деревня так и зовется — Носовка. А дразнят гусаками.

— Ты что, с деревни?

— Я-то с Атки. Отец с деревни.

Слово за слово разговорились.

Сарыч осторожно выведал у Коляни всю его подноготную. И то, что охотник, и в армии служил в спецназе: со взрывчаткой обращаться умеет, и всякую технику знает, в том числе и рацию.

Потом только сказал:

— Вот тут телефончик тебе передали, очень просили позвонить.

— Это куда, на Луну, что ли, тут десятка три цифр.

— Это Израиль.

Коляня вскочил и даже побледнел. Потом спросил:

— А отсюда можно?

— А отчего ж… если денег хватит. Да я пошутил — звони, все оплачено.

Пока Коляня набирал номер, недоумевал, за что ему такие почести, но потом подумал, что скорее всего за спасение майора, и успокоился.

И вот после нескольких безуспешных попыток, завываний зуммера и космического какого-то посвиста он услышал родной голос.

— Это я, Наташа! — как все люди, малопривычные к телефонному общению, что есть силы закричал он.

После секундной, показавшейся вечностью паузы закричала и Наташа:

— Коля, милый, ты где?

— Тут я, в гостинице. Вчера был на Иче, сейчас в Магадане, а разговариваю с Израилем… Как ты-то?

— Коля, милый, прилетай. Я больше не могу. Коля! Я знаю: ты, если захочешь, пешком придешь.

— Да-да, конечно, ты только не плачь. Я скоро приеду, я обязательно приеду.

Во время разговора Сарыч деликатно отошел к окну. Он думал: «Парень неплохой, положиться на него можно. Денег ему нужно много и срочно. Обмануть не рискнет: и девка, и координаты я его все знаю».

Он спустился в буфет, взял бутылку «Абсолюта» и опять поднялся в номер.

Коляня, так и не положив трубку, сидел как в ступоре. Сарыч забрал у него трубку, положил на телефонный аппарат и сказал:

— Пешком не пешком, а вариант есть. Только все зависит от тебя.

Плеснул по стаканам — Коляня проглотил как воду — и стал рассказывать.

Разговор их был долгим. Точнее, монолог, потому что больше говорил Сарыч, и говорил о вещах, которые легко были понятны Коляне и которые он сам бы сказал, умей говорить так гладко, как этот бес-искуситель.

И то, что страна наша продана.

Наше золото, наша нефть, лес и все остальные богатства за бесценок вывозятся за бугор.

И то, что горняцкие поселки развалены, люди бегут кто куда.

Чиновники получают вдесятеро больше по сравнению с трудящимся людом, который, в общем-то, и кормит этих чиновников.

Наше национальное достоинство унижается: слово «русский» превратилось в синоним лоха. (И такие словечки знал Сарыч).

Нужно действовать. Нужны смелые люди. Есть организация, которая борется с оккупантами, со всем этим дерьмом, что на шею нам село. (Тут Сарыч даже сам восхитился неожиданному повороту своей мысли).

И деньги есть: русские патриоты не жалеют для борьбы с иноземцами их же поганых баксов.

— Что сделать-то надо? — наконец не выдержал Коляня.

Этого вопроса Сарыч ожидал, и наступила очередь серьезного разговора.

— Только вот что, Николай, — предупредил он. — Я подписок о разглашении не беру, но сам понимаешь…

Коля понятливо закивал.

Сарыч рассказал о «Собаке», и в рассказе его «Собака» превратилась в чудовищный насос, вытягивающий не только наше золото, но и нашу кровь, наши жилы.

— Вот если эта компания сработает успешно — уже завтра > такие же будут на Дукате, Карамкене, Матросова. А если нет

— поостерегутся. Поймут, что не такой мы бессловесный народ, не рабы, которых можно купить за нитку стеклянных бус. Короче. Надо разрушить плотину, — деловито заключил он.

— Кроме расходов на оборудование и тому подобное получишь сто тысяч.

— Что? — изумился Коляня и покачал головой. — Круто.

— И сразу уедешь в Израиль.

— А взрывчатка? Помощники нужны и прочее там… машина…

— Это все твои заботы. На это получишь еще сто тысяч и полный план действий. Но инициатива не возбраняется. Помощников будешь подбирать сам, но конечная операция за тобой. Меня ты больше не увидишь, не услышишь. Будешь контактировать с помощником, номер телефона вот… Если что ляпнешь, над тобой посмеются все, но… не мы. Так что решай.

Коляня с минуту сидел неподвижно, затем тряхнул головой — наливай!

Коляня — диверсант, подумать только.

А он полагал, что такое только в кино бывает.