Октябрь, 1997 года. Председателю Правительства Российской Федерации Черномырдину В. С. за подписью министра внутренних дел РФ А. С. Куликова.

Уважаемый Виктор Степанович! 28 ноября 1997 года по уголовному делу № 73786, возбужденному Управлением внутренних дел Магаданской области в отношении председателя общества с ограниченной ответственностью «Топографическая» В. Фрейна по факту незаконного оборота драгоценных металлов, в золотоприемной кассе унитарного предприятия «Фагмет» изъято 1,5 кг промышленного золота, которое было сдано вышеуказанным руководителем в порядке взаимных расчетов за поставленное ему дизельное топливо. Пятого декабря 1997 года в ходе проведения дополнительных следственных действий и оперативно-розыскных мероприятий в помещении «Фагмета» было изъято около 155 кг промышленного золота, сданного на хранение генеральным директором закрытого акционерного общества «Детринская золото-серебряная компания» Ю. Бумазо-вым, которое было получено от приисков и старательских артелей области в порядке взаиморасчетов за поставленные товарно-материальные ценности.

Установлено, что в нарушение действующего законодательства, регулирующего оборот драгоценных металлов на территории Российской Федерации, «Договора о разграничении предметов ведения и полномочий между органами государственной власти Магаданской области» губернатор В. Букетов и его заместитель В. Сарыч организовали противоправный способ приема золота и расчета за него со старательскими артелями.

С этой целью ими было создано унитарное предприятие «Фагмет», не являющееся недропользователем. Своими распоряжениями Букетов и Сарыч обязали руководителей золотодобывающих предприятий сдавать золото в данную организацию, после чего оно как собственная продукция «Фагмета» обезличенно продавалось ГОХРАНу России. Всего таким образом в 1997 году было поставлено на аффинажные заводы 4,5 т золота.

В результате этих действий старательским артелям была создана возможность без контроля ГОХРАНа России осуществлять продажу золота и уклоняться от погашения имеющихся у них задолженностей прежних лет перед федеральным бюджетом за ранее выданные им авансы на сумму 67,9 млрд, рублей.

Кроме того, в нарушение постановлений Правительства Российской Федерации № 10 от 04.01.1992 года «О добыче и использовании драгоценных металлов и алмазов на территории Российской Федерации и усилении государственного контроля за их производством и потреблением» и № 756 от 30.06.1994 года «Об утверждении Положения о совершении сделок с драгоценными металлами на территории Российской Федерации» золото использовалось в качестве средства платежа за пользование недрами и поставленные старательским артелям товарно-материальные ценности.

Минфин России неоднократно указывал Букетову на неправомерность уставной деятельности «Фагмета», однако под видом реализации экономической политики Правительства России последний своим распоряжением 129-р от 15.04.1997 года разрешил «Фагмету» анонимно скупать золото у неустановленных лиц. Тем самым он легализовал канал хищнического разграбления государственных золотовалютных резервов на территории Магаданской области.

Ход расследования уголовного дела МВД России взят на контроль.

Докладывается в порядке информации.

…Сарыч сидел у окна в малом зале Думы и рассеянно разглядывал депутатов, с шумом заполнявших помещение. Почти всех их он знал — одних по партийной еще работе, других — по коммерции, третьих — по делам их.

«Судите о дереве по плодам его», — вспомнилось ему библейское. А ну-ка попробую. Глядишь, и время пройдет.

Он пододвинул к себе список депутатов и стал вспоминать, что он знает и помнит о каждом. В алфавитном порядке. Напротив тех, кого он не знал совершенно, ставил знак вопроса. Тем, кто, по его мнению, продолжал несмотря ни на что оставаться порядочным человеком, ставил плюс, а иным (и очень многим) — минус.

Получалась любопытная картина.

Вот не торопясь раскладывает бумаги заместитель председателя Думы Владимир Николаевич Смыслов, а для него — Володька, прямо из инструкторов провинциального райкома комсомола попавший в обком партии и на первом же аппаратном партийном собрании отчебучивший такую штуку, что о нем сразу анекдоты по области пошли.

Собрание как собрание, о заготовке кормов, что ли. О вкладе коммунистов в эту важнейшую кампанию. Коммунисты тогда себя во все, что происходило, вкладывали. От строительства Синегорья до искусственного осеменения коров в совхозе Тенькинском.

Докладчиком был тогда сам первый, Мальков. Людей он знал еще плохо, обстановку еще хуже: что ему подготовили — зачитал, резолюцию «усилить, повысить» приняли. Перед тем как разбежаться, по протоколу председательствующий спрашивает:

— Замечания, дополнения у кого имеются?

— Имеются.

Володька встал. Народ на него с любопытством смотрит — человек-то новый.

— У меня вопрос к Николаю Ивановичу… Николай Иванович, мы же все товарищи по партии, так?

Мальков утвердительно кивнул головой. Вопрос ответа и не требовал.

— Тогда почему Вы с нами, своими товарищами по партии, не здороваетесь? Я вот по утрам уже несколько раз говорю Вам «здравствуйте», а Вы как не слышите — мимо молчком.

Мальков покраснел, встал председательствующий, руками замахал…

— Вопрос не по существу, товарищ Смыслов.

— Почему же, как раз по существу, — заявил Мальков. — Прошу меня извинить, задумался, наверное. Обещаю впредь быть повнимательней.

Володька улыбнулся удовлетворенно и сел.

Ну, думают все, кранты парню. Самое малое — завтра на Чукотку, куда-нибудь на Шмидта, инструктором улетит.

А завтра Смыслов был назначен помощником Малькова. Серым кардиналом. Кто же не знает, что помощник всегда рядом и, как правило, на шефа влияет куда больше завотделами. Их много, а он один.

Володька в одночасье во Владимира Николаевича превратился. Но не зазнался. Может, просто некогда было зазнаваться — весь в работу окунулся. Что-что, а выжимать соки из подчиненных Мальков умел.

Помощником у первого Смыслов проработал пять лет. Пришел другой первый, сменил почти пол-аппарата, а Володька остался.

Изменилось время, и Смыслова переманили в Думу, тоже сначала помощником, но его это не устроило, он выставил свою кандидатуру в депутаты и выиграл. И уже потом, оценив его опыт, память и доскональное знание области, ее людей и проблем, Дума выбрала Смыслова заместителем.

С тех пор сменилось три председателя, а он оставался на прежнем месте, и, казалось, годы ничуть не изменили его. Так же был резок на язык, мог прикинуться наивным, а мог в сложнейшем деле все разложить по полочкам, на атомы, так что и спорить было не о чем.

А вот Бечарников. Ну, это депутат новой волны. Раньше бы его сюда и на пушечный выстрел не подпустили. Когда учился в Хабаровской партшколе, познакомился в ресторане «Амур» с участковым милиционером. Денег и у того и у другого на «нормальную жисть» с ресторанами, девочками и такси ну катастрофически не хватало. И наследства не предвиделось.

— А мозги на что? — спросил у своего приятеля будущий партийный вожак. — Пистолет у тебя есть?

— А как же. Табельное оружие, Макарова.

— Вот давай его и продадим.

— Да ты что… с работы выгонят и в тюрьму посадят.

— Не выгонят…

Пистолет участкового Бечарников толкнул таксисту за круглую сумму. Тогда оружие еще было товаром экзотическим, не то что в нынешние убойные времена.

А вечером к таксисту пришел старший сержант милиции, в форме, понятно, и обрисовал ему перспективы согласно Уголовному Кодексу Российской Федерации. За хранение, за скупку, за пособничество. Перспективы были так плохи, просто ужасающи, что насмерть перепуганный таксист не только табельное оружие вернул, но еще и приличные деньги — почти тонну баксов — «за молчание» участковому отвалил.

Такое динамо они прокрутили несколько раз, и кончилось тем, чем и должно было кончиться: Бечарникову дали пять, а подельнику его семь.

В колонии Бечарников вел себя смирно, срок скостили, потом и судимость сняли, а дальше перестройка, и он в депутаты пробился.

Мозги у Бечарникова все-таки были.

…Медленной переваливающейся походкой прошел Мастодонт. Вообще-то его фамилия была Един, но прозвали так из-за того, что он был самым старым — по стажу — депутатом, Лет десять в областном Совете, целый год в парламенте — пока его не расстреляли. За то, что досконально знал все законы и поправки к ним, комментарии и прецеденты. Мастодонт возглавлял комиссию по законотворчеству, и законы эти комиссия пекла как блины — до сотни в год. Большинство из них умирало, не увидев даже белого света, часть была заведомо недееспособной, а часть входила в явное противоречие с федеральными и исчезала после прокурорского протеста, но сам процесс впечатлял.

И на эту сессию комиссия вынесла два закона: об ограничении торговли семечками на улицах и угрозе китайской экспансии в сфере бизнеса.

Скромно усаживался в уголке любимец магаданских женщин бывший главный гинеколог Евсеев.

— Какой специалист был, — раздумывал временами Сарыч. — Какой черт его понес в политику, в говорильню. Там — живое, благородное дело… Сколько матерей он спас, младенцев. Сколько баб перетрахал… Орден получил, авторитет, почет… а здесь? Говорильня, пресмыкательство, сплетни, интриги.

И эта… Кочетова. Тоже медик, прекрасный окулист. А как в политику окунулась, у нее даже внешность изменилась, манеры: крикливая стала, угловатая, чуть ли не на мужика похожая. Кстати, почти все женщины в политике на мужиков становятся похожи, хоть эта Олбрайт, хоть бывшая первая леди Англии, хоть наши бабы наверху… к чему бы это? Профессия не женская или влияние коллег, большинство-то мужчины. А может, на самом деле у них мужского, этих самых тестеронов, в организме изначально больше, и таким образом — через политику — они реализуют свою истинную суть и сексуальную ориентацию?

Правда, напротив фамилии Дуниной пришлось ему поставить знак вопроса. Непонятный человек, энтузиастка, каких свет не видел. Все ей надо, во все норовит свой нос сунуть. Когда бюджет утверждали на прошедший год и речь об афи-нажке пошла, сразу с вопросами: а что это нам даст? а кто командовать будет? а почему госзаводы незагруженные стоят, а мы свой велосипед придумываем? А когда не по ее пошло, гривой своей махнула да и вышла из зала заседаний. А без нее кворума нет, закон принимать нельзя. Пришлось срочно депутатам выезжать в аэропорт, там нужный «голос» в ожидании рейса на Москву маялся — прямо на взлетной полосе голосование и провели.

И опять на память пришла Лиля. Дал бог ей ростик, но вот при всем том какая женственность и эта… как ее… сексапильность. Он опять сладко поежился, вспоминая ту ночь. «Буду в Москве, обязательно заеду».

Сарыч отмахнулся от непрошеных мыслей. Он так увлекся этим занятием, что едва не упустил время, когда ему предоставили слово.

Сарыч откашлялся.

— Вы видите, — начал он, — что область переживает не лучшие времена. Не буду перечислять очевидные факты и явления, скажу, что ситуация усугубляется неожиданной и резкой реакцией Центра и правоохранительных органов против администрации области, ее последних экономических инициатив. Зачинщиком атаки является ГОХРАН, почувствоваший в строительстве аффинажного завода, создании «Фагмета» и ряде других мер своего рода посягательство на его безраздельный контроль на рынке драгметаллов. Примерно такое же чувство могло посетить и работников УВД и МВД. Имея общие интересы, оба ведомства объединили свои усилия с целью серьезно приструнить администрацию области, имея в качестве прикрытия резолюцию Черномырдина о рассмотрении письма Куликова. При этом вначале удар предназначался двоим — Букетову и мне. Но увидя, что такой тандем свалить трудно, постепенно центр тяжести перенесли только на меня и ряд руководителей. Часть инсинуаций была направлена на попытку вбить клин между Букетовым и Сарычем. Как-то сразу подключилась на этом этапе и областная прокуратура, которая с готовностью сначала опротестовала ряд принятых и работавших по нескольку месяцев нормативных актов, а потом дала добро на активные действия СУ УВД, хотя в целом прокурор области Неверди занял позицию как бы стороннего наблюдателя, переложив принятие тех или иных решений на своих заместителей. На следующем этапе, когда надежды на крах строительства аффинажного завода рассеялись, «в бой» пошло СУ УВД, предваряя каждый свой шаг «артилерийской подготовкой» в виде громких статей в центральных газетах. Так как прокуратура области категорически отрицает факт передачи материалов газетам и свое участие в заказах статей, остается гадать, кто же он этот заказчик, за какие и чьи деньги все это напечатано? Однако то упорство, с которым защищают свои «попранные» интересы ГОХРАН, УВД, прокуратура, та сила, деньги, вложенные в эту защиту, создают впечатление, что кто-то еще стоит за их спиной, кому это важно и кто мог бы использовать позицию этих ведомств в своих собственных интересах.

И в заключение он сказал главное, ради чего вообще пришел к ним:

— Сегодня я прошу вас, уважаемые депутаты, высказать свою точку зрения на происходящие события, и не только высказать, но и поддержать действия администрации по укреплению экономики области. Это первое. Прошу вас также создать депутатскую комиссию и разобраться, превысил ли я свои полномочия… Если вы этого не сделаете, налицо опасность, что ретивые чиновники от правоохранительных органов сведут на нет все наши усилия, и мы опять останемся у разбитого корыта.

Он замолчал и посмотрел в зал. Кто-то шушукался с соседом, кто-то с видом глубокой задумчивости чертиков чертил, иные откровенно позевывали.

— Вопросы есть? — спросил председательствующий.

— Вы недоговариваете! — звонко с мечта выкрикнула Дунина. — Наверняка вам известны люди, которых вы подозреваете… Но сами вы ссориться с ними не хотите и предлагаете, чтобы это сделала Дума. Но мы — не исполнительная власть, все это вполне в ваших силах.

— Это вопрос? — прервал ее Смыслов.

— Мнение! — отрезала Дунина.

Больше вопросов, да и мнений, не было.

— Дума примет решение, — объявил Смыслов. — Спасибо за доклад.

«Они знают, что Сидор отказался меня поддержать, — вяло подумал Сарыч. — И никакого решения не примут».

Он оказался прав. Дума молчала. Только в марте, почти через два месяца, ему поступило письмо, подписанное почему-то секретарем:

«Магаданская областная Дума не считает возможным принять постановление по Вашему докладу, которое может быть расценено как давление на следствие».

А придя домой, он неожиданно обнаружил, что у него полным ходом идет обыск. Незнакомые деловитые люди открывали шкафы, столы, разбирали бумаги. Бледная как мел жена, как в чужом доме, сидела на краешке дивана. Руководил обыском незнакомый Сарычу следователь — молодой, скуластый и чрезвычайно возбужденный всем происходящим парень.

— Старший следователь УВД Файлудинов. Вот санкция прокурора.

— Зараза, — скрипнул зубами, увидев подпись Неверди, Сарыч. — Сколько вместе перепито, евроремонт ему, суке, сделали бесплатно.

Он схватился за телефон, но ни служебные, ни домашние телефоны прокурора не отвечали.

— Продолжайте, чего уж… — махнул он рукой.

Неожиданно позвонил помощник:

— Что творится, Владимир Иванович? Обыски в кабинетах, в «Фагмете», — никого не пускают, у нас что — переворот? Наши телефоны на прослушке. Что делать?

— Ничего, езжай на дачу. Нужен будешь — я машину подошлю.

— Понял, — помощник с облегчением бросил трубку.

Сарыч попытался найти губернатора.

— Его сегодня не будет, — ответствовала секретарша.

Он позвонил в гостиницу.

Корреспондентша улетела.

Еще дюжина бесполезных звонков. Как будто все вымерли.

И вот тогда-то Сарычу стало страшно.

Он оставался один.

…Вообще-то Сарыч не считал себя храбрецом изначально, и этому были веские основания. На улице его детства храбрость подтверждалась кулаками и количестком разбитых носов, прыжками с железнодорожного моста и воровством чужих яблок. И если дело насчет прыжков и садов обстояло вполне благополучно, то драться Славик не любил… Или не мог: он пообещал маме, что никогда-никогда не будет обижать слабых.

Обижали его… Рохля, маменькин сыночек. Был бы отец, возможно, тот подсказал бы.

Но отца убили в сорок первом, том самом, когда он появился на белый свет. А скорее на серый, потому что рожала его мать в теплушке эшелона.

Эшелон мчался на Урал, увозил от войны людей и завод, на котором они работали. О жизни на Урале, в дощатом продуваемом всеми ветрами и насквозь промороженном бараке, мать не любила рассказывать. Первую зиму и сам он, и его старшая сестра старшая Галя едва не умерли: воспаление легких.

А затем от холода ли, от бескормицы прицепилась к нему непонятная и страшная кожная болезнь: по всему телу вздулись чирьи, и орал он круглые сутки благим матом.

Соседка-врачиха вылечила.

А мама… мама приходила с работы и валилась как пьяная. Была она токарем-каруселыциком высшего разряда и работала на танковом заводе. Детальки у нее были от тонны и выше, а тельфер не всегда действовал. Тогда мастер придумывал целую систему рычагов и тросов, и вся бригада на счет «раз-два-взяли!» водружала деталь на стол станка.

И так двенадцать через двенадцать.

Но сменить работу она не могла: карусельщикам давали усиленный паек, и паек этот — сахар, маргарин, а бывало, и кусочек кровяной колбасы — она несла детям.

А чуть отдохнув, принималась за лечение. Компрессы, примочки, травяные отвары — все, что врачиха советовала, всему следовала неукоснительно.

И выходила, а потом, уже после эвакуации на Украине, выучила и поставила на ноги.

Одна.

Не придуман такой орден, чтобы им всех матерей, что детей своих сохранили в лихую военную пору, награждали… Сарыч назвал бы его именно так — «За материнский подвиг».

И ничего, что для России таких орденов тогда бы потребовались миллионы: матери этого заслужили.

Громадна сила материнской любви, но природой не зря придуманы двое. Отец и мать.

Нежность и сила.

Чувства и разум.

Желание и воля.

Порыв и логика.

Нет, это не противоположные начала, а дополняющие. Не половинки яблока, а вместе всегда одно целое.

Сын рос жалостливым и мечтательным.

«Отца я не помню, — писал в одной из своих анкет Сарыч. — Родился во время дороги, под бомбежкой на станции Рас-хлебайка. Это где-то в Ставропольском крае. Ни разу потом на станции этой не был. После эвакуации вернулись в Сумы, где раньше жила моя семья. И там я закончил восемь классов. Жили втроем на зарплату мамы и отцовскую пенсию. Жили бедно. Только что и спасал от голода свой огород, где все лето мы с сестренкой поливали капусту, огурцы и помидоры, пололи картошку и гоняли соседских кур, беспощадно склевывавших всю растительность. Отопление было печное, заботы по заготовке дров и угля лежали на мне. Заготовка эта заключалась в том, что я собирал уголь вдоль железнодорожных путей, а когда его было мало, то воровал и с платформ. Не один — сбивались компании таких же подростков, как я… Кто-то на стреме, остальные сбрасывали уголь. Однажды нас обстрелял охранник, каким-то путем (наверное, кто-то из подельников проболтался) мама узнала об этом, и под честное слово я пообещал ей на железку больше не ходить».

От улицы его отлучил спорт — баскетбол, штанга, всего понемногу. Главное, что он вынес из спорта, — умение принимать решение в нестандартной ситуации и за минимум времени.

Любопытно, что после армии Сарыч хотел поступить в театральное училище, так как пел, играл на гитаре и кларнете. Но пошел в горный и экзамены сдавал прямо в солдатской форме.

Здесь он и повстречал Луизу.

Любовь… до сих пор, как ни странно, любовь.

Общежития их друг против друга располагались. Но она постарше на курс была… Волосы, как спелая рожь, глаза серые, серьезные… росточка невысокого, ей на цыпочки приходилось подниматься, когда они целовались. Не то что Лиля…

— Почему именно она? — как-то спросили у него.

— Не знаю, но мне кажется, мы в жизни выбирает тех женщин, кто нас уже выбрал. Это Луиза потом сама призналась, что глаз на меня положила.

Ищешь женщину, пока она не поймает тебя…

— Это что ж, — говорил Сарыч. — Зазря, что ли, серенады у тебя под окном каждый вечер пел?

Романтик? Тогда это еще не было бранным словом, тогда бранными словами были другие: торгаш, деляга, проныра.

Новые дороги, города, новые дальние страны. Комсомольские десанты высаживались в глухомани, на берегах сибирских рек, там, где только самолетом можно долететь.

Очутились на одном из рудников Чукотки и не пожалели. Люди, природа, работа — все было таким, как представлялось в мечтах. Но…

Когда Сарыч первый раз в жизни взял в руки самородок, найденный прямо у поселковой столовой, что-то ворохнулось в его сердце.

— Сколько? — неверяще переспросил он у коллеги.

— Этот? — коллега оценивающе взвесил самородок на ладони. — Думаю, граммов пятьдесят, не меньше. Не одна «Волга».

Тогда сказанное поразило его. Такие деньги! Ему за эту сумму придется года три корячиться. А тут — миг, и все.

С тех пор в штольнях и проходках он уже не столько смотрел по сторонам как инженер, сколько как старатель.

И находил. Небольшие, грамма по два-три, самородки.

Постепенно их накопилось много, но что с ними делать, он не знал.

А тут еще показательный процесс по делу о хищении золота над тем самым коллегой. В особо крупных размерах.

Приговорили беднягу к расстрелу.

Ночью, крадучись, Сарыч вышел к шахтным отвалам и выкинул все свои золотые накопления.

Выкинул, но мечта осталась.

В его сердце уже пустил ростки золотой дьявол. И судьба молодого Сарыча прослеживалась Четко: хищение — суд — тюрьма… жизнь покалеченная.

Спас случай. На отчетном собрании молодого коммуниста неожиданно выбрали секретарем парткома.

Произошло это так.

Инструктор Анадырского крайкома привез, конечно, кандидата в секретари — должность-то была освобожденная. Но чужого прокатили, да так, что и надежд не оставили.

— Хорошо, — разозлился инструктор, — выбирайте своего, если есть у вас кандидат.

И выбрали Сарыча. А что — молодой, толковый, энергичный. Таким и дорогу.

Для Сарыча это было неожиданным и ненужным. Его уже приглашали в Магадан, в аппарат СВЗ. Город, нормальные условия быта и работы… прежде всего для Луизы. Но он категорически отказался. Строптивца, как это было заведено, вызвали в крайком, надавили вплоть до исключения из рядов и очернения биографии, и Сарыч сдался. Он летел из Анадыря в громыхающем пустом грузовике и со страхом думал, как он будет объяснять все Луизе.

Объяснять не потребовалось.

— Я это знала, — сказала она. — Я знаю, что ты, в общем-то, слабак. И немного трус. Но ты в этом не виноват — таким вырос и таким мне достался. Судьба-

Слова были горькие, обидные. Он. запротестовал, но после долгого размышления осознал ее правоту. Он вспомнил, как на четвертом курсе на танцевальном вечере в честь Международного женского дня один из студентов, Фарик, стал нагло приставать к Луизе. Из своих ребят никто бы этого не посмел — знали, что у Сарыча и Луизы роман… Но чернокожий Фарик был подданным Сомали и даже наследником какого-то мелкого принца. За иностранцами такого ранга обычно присматривало КГБ, и всякая несанкционированная акция в их отношении жестоко наказывалась — вплоть до исключения и заключения.

Сарыч просчитал, чем может все кончиться, и не вмешался.

Трус — это тот, кто думает о последствиях.

Герои не просчитывают ситуацию. Они бросаются в драку сразу, подчиняясь мощному импульсу. Как знать, если бы они

стали считать, может быть, и воздерживались от необдуманных поступков. И в истории не было бы Фермопил и многого другого.

Тогда он едва не потерял Луизу.

…Но сейчас она сказала:

— Ты должен бороться. Теми же методами. Кстати, Вен-дышев сейчас главным ревизором в МВД.

И Сарыч вспомнил о Вендышеве. Они на Чукотке вместе работали, а северная дружба не забывается.

.. Тогда новая должность Сарычу понравилась.

Во-первых, условия. Просторный, светлый и теплый кабинет… Это вам не шахта после отладки, где только в противогазе и пройдешь. Оклад, квартира, даже персональный автомобиль полагался: рудник раскинулся на десятки километров, пешком не побегаешь.

Во-вторых, люди… власть над людьми. Что ни говорила приятно, когда все к тебе по имени-отчеству и с уважением. И хотя ты понимаешь, что уважение это больше к должности, все равно приятно.

Но самое главное и неожиданное оказалось в том, что Сарыч вдруг обнаружил в себе неведомую до сих пор способность понимать людей.

Больше того, он видел их насквозь, и это не было преувеличением.

Наверное, черта эта присутствовала в нем и раньше: с долей большей или меньшей вероятности он мог прогнозировать действия своих подчиненных в карьере или, как это было ранее, в спорте, товарищей по команде… Но тогда эта его сила заслонялась рядом других обстоятельств, дел и проблем. Здесь же на приеме перед тобой сидел просто человек. Зачастую даже беспартийный.

— Я ведь, товарищ секретарь, почему к вам пришел, — говорил Чередниченко, старый диспетчер с первой шахты. — У нас странные дела стали твориться в коллективе.

И он долго рассказывал об этих делах, в которых не было ничего странного. Кто-то приходил с похмелья, кто-то умудрялся глотнуть прямо в забое. А взрывник уносил домой не-взорвавшиеся заряды — рыбу глушить.

Сарыч терпеливо слушал, а слушая, наблюдал.

Глаза диспетчер не прятал, но и прямой взгляд его поймать оказалось невозможным. Руки еш все время были в движении, а правая то и дело дергала в самых острых местах рассказа за мочку уха. Как будто рассказчик сам себя останавливал: ври, да не завирайся. В тоне его выпирала искренность, но слова были гладкими, безличными, как будто все это он заучил заранее.

«Врешь ты, брат, все, — думал Сарыч. — А почему?»

И сам себе ответил: зависть. Сосед водку пьет, а я закодирован — не могу. Страшно. Взрывник по бабам ходит и получает втрое больше, чем я. И вообще, все вы… в том числе и ты, партагеноссе…

— Вы что, немец?

Чередниченко как-то странно дернулся и онемел. Потом неожиданно сказал:

— Я свои ошибки молодости давно перед Родиной искупил.

Не прощаясь, вылетел из кабинета.

— Какие такие ошибки? — мимоходом спросил Сарыч у секретарши в приемной, вежливой очкастой Анны Кузьминичны. Она все про всех знала.

— Полицаем он был, вот какие… И сидел здесь, в Омчаке. А сейчас на всех доносы пишет, думает, люди не догадываются.

Потом добавила:

— Это он к вам на разведку приходил… как, мол, новый человек на него отреагирует,

Приходила бабка Галя, старожил поселка.

— Машину мне бы дал секретарь, до Певека. Уезжаю я. Насовсем.

— Что так, Галина Васильевна?

— Дочка зовет, — охотно рассказывала старуха. — Совсем, говорит, с внуком замучилась.

Сарыч слушал ее неторопливый говорок, и невысказанная старушечья обида и печаль ощутимым облаком окутывала его. Каждый год по весне уезжала бабка Галя «насовсем» к непутевой дочке и каждый год осенью, аккурат к Покрову, присмиревшая и тихая возвращалась обратно — благо на ее комнатенку в бараке никто не посягал.

— А завгар что?

— Никодим-то? Ругается., грит, на вахтовке доедешь. А у меня узлы, телевизор новый на женский день как ветеранихе подарили, ну, ты знаешь… Ему никак на вахтовке нельзя. Он японченский-таки.

— Ладно, Галина Васильевна. Мне послезавтра все одно туда ехать на конференцию, поедете со мной.

— Вот спасибо, милок, — кланяясь, задом выходила старуха. Но Сарыч видел, что таким скорым оборотом дела она даже и недовольна — привыкла, что ее отговаривают.

— Баба Галя, — уже на пороге окликнул ее секретарь. — А может… не поедете? Лето ведь — женщины на промывку пойдут, в садике работать некому, поможете, а?

Лицо у старухи просветлело, и она остановилась, а затем решительно подошла к столу обратно.

— Это надо подумать, но в Певек все ж я съезжу… соскучилась.

Приходил невзрачный, как стертый пятак, человек в скучной серой одежде, и глаза его тоже были скучные и словно бы неживые. Проходчик Нефедов.

Сарыч давно приглядывался к нему и не мог понять… Работал Нефедов хорошо и технику безопасности соблюдал, но что он делал после работы, чем жил, с кем дружил, и дружил ли, Сарыч не знал. А ведь горняцкий поселок невелик и все как на ладони.

Помнится, жена говорила, что он баптист.

Поздоровались. Сарыч вопросительно взглянул на Нефедова. Как его… Сергей Сергеевич, кажется.

— Слушаю, Сергей Сергеевич.

— Вот, — Нефедов пододвинул заявление.

— … выделить помещение для молитвенного дома, — вслух) прочитал Сарыч. — И что, много, — он замялся, подыскивая слово, — прихожан?

— Сейчас мало, трое всего. Но будет помещение — люди пойдут.

Сарыч подумал. Дело для него был неожиданное и новое.

— Сергей Сергеевич, вы заявление оставьте, мне посоветоваться надо.

— Что тут советоваться — мы же старый тепляк просим. Сами отремонтируем.

— Да не в этом плане… в принципе, как все это оформляется, регистрация и так далее.

— Тогда откажут, — еще больше поскучнел Нефедов. — В Конституции одно, а на деле другое. Свобода совести… где она, свобода?

К религии у Сарыча было отношение двойственное. С одной стороны, опиум народа, пережиток капитализма. А с другой, мать у Сарыча была верующая, и ничего плохого в этом он не видел.

И сам он… теоретически, конечно, линию партии разделял. А вот на деле…

Говоря честно, в трудные моменты и молитвы, от матери услышанные, читал. Не вслух, конечно, где там вслух, но читал. На всякий случай.

…Последним в тот день к нему пришел Серега Вендышев.

— Лейтенант Вендышев, участковый рудника, — отрапортовался он.

Так они и познакомились. А тут в аккурат на ноябрьские праздники взорвали автобус с комиссией из крайкома.

Шум, гром по тем временам особый, хотя сильно никто и не пострадал. Это сейчас у нас взрывают все, кто может, и всё, что могут, и народ привык. Точнее, приучили. Привыкнуть к этому невозможно.

А тогда это было ЧП, и не областного даже, а всей страны масштаба. Из Москвы спецы понаехали.

Искали, крутили — а что искать… Пурга все следы замела.

И тут Сарыч вспомнил, как он Вендышеву подсказал:

— А вы взрывника покрутите, я слышал, что он домой взрывчатку эту тягал.

Покрутили взрывника с применением всех средств — прав ли виноват — признался.

Вендышеву — внеочередное звание и в милицейскую Академию.

Так и пошел человек расти.

Правда, и Сарыч вскоре ушел в партшколу, но связи они не теряли, перезванивались, при редких встречах закатывали кутежи по мере возможности…

…Сарыч позвонил в МВД и нашел-таки Серегу.

Тот выслушал и посоветовал:

— Пусть мне жалобу кто-нибудь напишет. Чтобы не от тебя исходило, понимаешь.

Сделав одно дело, Сарыч уже думал о другом:

«Все это рука Давидовича».

И лютая ненависть поднималась в его душе. Убил бы, да ведь отвечать придется. Сволочь, сволочь!

И стал думать, как бы прижать, да побольнее, этого еврея.

Человек он был сообразительный и придумал.

А придумав, сам содрогнулся: «Неужели я до такого дошел?».

И тут же оправдался: «Да ведь это я так, помечтать».

…На другой день после обыска он узнал, что все золото Фонда конфисковано, счета арестованы, в том числе и его личные.

На третий — от него ушла жена. Без всяких объяснений.

Вместо объяснений или записок она оставила ему магитофонную кассету.

Недоумевая, Сарыч включил ее.

И густо покраснел.

Это была полная, отличного качества, запись их с Лилей ночи,

«Я тебе покажу тайский массаж!» — слушал он свой голос.

Запустил кассету в мусорное ведро, будто это чем-то могло помочь.

Голова работала ясно, и мечта о способе мести Давидовичу обретала кровь и плоть деталей. Теперь он уже не содрогался.

…Как все современные рудники открытого типа, «Собака» имела карьер, где добывалась руда. Затем руду мощные «Белазы» везли на обогатительную фабрику… Сарыч смутно представлял себе в деталях все производство, но три громадные шаровые мельницы — на руднике он бывал не раз — ему запомнились хорошо.

Самым простым способом казалось ему вместе с рудой засадить в шаровую мельницу пару бомб, чтобы от цеха и следа не осталось.

Но обдумав последствия, от этой мысли он отказался. Пострадают невинные люди, а душегубство — самый страшный грех. Фабрику несмотря на затраты отремонтируют, и все останется по-прежнему.

И враг его тоже.

Нужно нечто другое, такое, чтобы встряхнуло всех, чтобы не только рудник, но и сама компания не смогла оправиться от удара.

С карьером справиться невозможно. Что сделаешь с ямой два километра в поперечнике и почти половину километра вглубь?

А что по хвостохранилищу?

Он взял папку с надписью «Собака», которую уже много месяцев собирал ему помощник, и стал внимательно вчитываться в документы.

Да вот она, та самая записка.

Суть ее состояла в следующем…

Осенью 1996 года инспекторы Ковалев и Зайцев при очередном осмотре хвостохранилища примерно метрах в шести от дамбы водоприемника заметили течь и образовавшуюся от нее громадную как озеро лужу. Тогда же работники компании отметили горизонтальные подвижки самой дамбы, а это уже была беда.

Слово «беда» Сарыч густо подчеркнул.

В качестве страховочной меры дамбу пришлось укреплять контрфорсами, присыпками высотой в семь и шириной в двадцать пять метров. Но для присыпок использовалась отработанная руда с содержанием в ней кислот, во много раз превышающем норму, что давно могло уже отравить все вокруг.

Должной оценки ситуация в самом Магадане не получила, и радетели земли русской обратились в Тихоокеанский Центр защиты окружающей среды и ресурсов — ПЕРК (США).

Те начали расследование. В результате чего выяснилось, что конструкция хвостохранилища, включая расположение и сами конструктивные решения, полностью изменена, причем самовольно. Без всякого согласования с кем бы то ни было.

Первоначально предусматриваемая дамба должна была быть высотой в двадцать восемь метров и использованием выхода вниз по течению от дамбы.

Новая же конструкция основывается на паре полупроницаемых локализованных бун хвостохранилища для дренажа в водосборном пруде за изолированной дамбой высотой всего двадцать метров.

Понадеялись на вечную мерзлоту?

Результат: уже в 1997 году произошел аварийный выброс. Причиной его послужили затяжные дожди. Какие в этой местности будут осадки, никем не прогнозировалось. Опирались на максимальную среднегодовую норму 340 миллиметров, а их выпало в полтора раза больше.

Так, что еще здесь собрал мой ретивый Игорь Аркадьевич?

Существует кислотный дренаж. Причина — поплыло само основание дамбы. И немудрено, так как подстилочным материалом для дамбы оказался просто мерзлый торф.

Торф подтаял и поплыл, ясно.

Выводы: в целях удешевления строительства компания пошла на грубейшее нарушение проекта.

Экологическая опасность налицо.

Устранение ее потребует не менее 3 миллиардов долларов, а компания даже экологического страхового фонда не имеет.

Это основа скандала. По этой причине даже лицензии отбирают.

Но…

Раздувать скандал — нужно время. Сарыч не мог ждать.

И потом… результаты могли быть невелики. Ну там штраф, моральная, так сказать, пощечина.

Вытрутся и пойдут дальше. Это у них, в Канаде или Америке, такое стало бы и финансовым крахом, и моральной смертью. А тут, на чужой земле, творят что хотят.

Значит, необходим такой вариант, когда и скандал, и крах производства. Это возможно только в том случае, если бы, предположим, дамба рухнула.

Взорвать ее к чертовой матери! Тогда компании придется платить громадные штрафы, она разорится в одночасье, и ни о какой работе в России речи не будет. Больше того, вообще на иностранные фирмы у нас, во всяком случае на Севере, станут смотреть с опаской.

Так месть оформилась в конкретную идею. Форма нуждалась в содержании со многими составными: люди, деньги, механизмы, взрывные устройства и так далее.

Сарыч полагал, что если будут деньги, все остальное приложится.

Несмотря на потрясения последних дней деньги у него еще были. И в акциях, и наличными. Триста тысяч долларов, думал он, хватит вполне.

Он просчитал, что должен сделать в ближайшие дни, и впервые за последнюю неделю спокойно уснул,

И даже прочитал на ночь «Отче наш». Автоматически, как иные чистят зубы.

И когда он повторял заученное «Не введи мя в искушение и избави от лукавого…», он и не задумывался, что уже искушен и уже во власти темной нечистой силы.

Но мало ли по нашей горькой земле засыпает искушенных и подвластных темным силам, даже и лба не перекрестивши.

Тем временем события раскручивались дальше, вовлекая в свой омут все новых и новых людей.