Анчар расплатился с грузчиками и закрыл за ними дверь. Странно, он впервые в жизни оказался в своей квартире. Странно и ничего больше.

Ирина раскладывала вещи и то ли напевала, то ли бормотала, оглядываясь и прикидывая, как расставить мебель. Хорошо ей. Ведет себя, будто всю жизнь прожила здесь, уехала ненадолго, вернулась домой и порядок наводит. Странные они, эти женщины.

Миша остался в Петах-Тикве, сказал, что приедет позже, дня через два, может, через три. Видно будет, сказал. Ключи попросил, адрес на бумажке записал и ушел, не прощаясь, безотцовщина. Ира махнула рукой, привыкай, мол, и наклонилась над чемоданом. Нет, не по-людски что-то у нее с сыном. Мал еще пацан, чтобы так вести себя, опять вляпается в беду какую, а она и не оглянулась даже. И что за семейка? Не пожалеть бы…

А чего жалеть? Анчар сам решил, что за ними присмотреть нужно после Шхема, чуял, что арабы так просто не отстанут, не забудут, наведаются к Ирине с Мишей, поэтому и не отпускал их от себя. Все время, что жили у него на балконе, переживал, как бы ни случилось чего. Неделя — срок большой. Но и позже, и даже через три недели все было спокойно. Ни посторонних возле подъезда, ни пристальных взглядов на улице, ни тревожных или случайных звонков. Миша от компьютера не отходил, по городу не мотался, Ира строчила на своей машинке и то ли напевала, то ли бормотала что-то, крутилась перед зеркалом, прикидывая к плечам пестрые лоскутки.

На балконе хватило места для троих. Анчар, как радушный хозяин, уступил Ирине тахту, для Миши поставили соседскую кушетку, а Анчар стелил себе на полу.

Пытался он разговорить Ирину, расспрашивал о прошлом, о планах на будущее. Ирина отвечала, но так неохотно, с такими паузами, так старательно обдумывая каждое слово, что Анчар успевал забыть, о чем спрашивал.

Присел на корточки перед Мишей, хотел по-мужски побеседовать с пацаном «за жизнь», слышал, что малышам это нравится. Посмотрел на него Миша, послушал, улыбнулся и отвернулся к монитору.

А о том, как Миша вел себя в Шхеме, Анчар старался не вспоминать. Почудилось, привиделось, подсознание сработало в момент напряжения всех сил, вот и приписал мальчишке то, чего никак не могло быть. Не могло! И не было… Слышал он от очевидцев байки о змеях-хранительницах, о Черном Старшине, о голосе мамы: «Сынок, не ходи туда…» Божились ребята: «Было, вот те крест святой, было…» Да где теперь эти ребята!

И чего голову забивать чепухой, когда дел выше крыши. Анчар, как задумал, успел и в банке перекинуть деньги на валютный счет, и в Ариэль съездил, в квартирное бюро. Очень приглянулись ему тогда белые домики на холмах и крыши черепичные. А что глиняный кад с камнями доверху на въезде в город стоит, ну и что? Стоит себе молча, где поставлен. И неделю, и десять дней стоит. А когда в третий раз Анчар в Ариэль поехал, чтобы ключи от квартиры забрать, вазона на привычном месте не было. Пришло время, и убрали.

Вернулся вечером с ключами, рот не успел раскрыть, а Ирина протягивает ему сверток:

— Вот, отвези своей Валентине, лучше того, прежнего, что порвано, получилось. Ей должно понравиться, пусть не ругает тебя.

— Что должно понравиться? Какой Валентине?

— Валентине, Вале, девушке твоей. Это платье для нее. Помнишь, я тебе обещала, что сошью лучше прежнего?

— Нет никакой Валентины. Нет никакой моей девушки. Нет, и никогда не было у меня никакой девушки.

Ирина опустила руки, пожала плечами и отступила в сторону. Что-то такое было в лице Андрея, что ей расхотелось продолжать разговор. Зачем? Кто она ему? Он сильный, уверенный в себе, лицо каменное. У него своя жизнь. Квартиру покупает, ее из жалости приглашает пожить в Ариэле. Нужно ли соглашаться? А у нее что? У нее Миша, швейная машинка и… ничего больше. И нечего придумывать то, чего никогда не может быть. Встретились, расстались, как попутчики в дороге, значит, так тому и быть. Всю жизнь помнить его будет, благодарить за Мишу. А он что вспомнит? И вспомнит ли ее вообще? Какая Ирина? Кто такая?

Или согласиться, побыть с ним рядом еще немного? А потом собраться с силами и уехать. Навсегда.

Не оглядываясь, Ира спросила:

— Голодный, наверное? Мой руки, ужинать будем.

Анчар опустил голову. Нет у него никого. Никого, кроме нее, Ирины. Как же он теперь без нее? Что он без нее? Странная, нежная, обидчивая, как трудно с ней! А без нее и совсем невозможно. Встретились случайно, а теперь он жизни без нее не мыслит. Зачем он ей, у нее Миша есть. Одна надежда, что согласится поехать с ним в Ариэль, хоть ненадолго, а там видно будет. Но не нужен ей никто, не интересен и Анчар: никаких женских уловок и нечаянных секретиков. Поэтому спит Анчар крепко. Послушает, как Миша посапывает, как она легко дышит во сне, и закрывает глаза: спокойной ночи, постояльцы, приятных вам сновидений…

— Да, голодный, как собака, весь день в бегах, зато ключи уже у меня. Поужинаем и начнем паковаться.

Косые лучи солнца легли лиловой дымкой на холмы за городом. Тихо на улице Роз, только мальчишки играют в свой вечный футбол на дворовой стоянке, испуганно замирают, когда мяч попадает в машину, стреляют глазами по окнам, хихикают, переглянувшись, и снова бьют по мячу.

На скамейке возле палисадника, прямо под окнами Анчара, престарелые кумушки перемывают кости соседям. Повезло сегодня всем: и кумушкам, и соседям — новые жильцы въехали.

— Молодые, бездетные, тихо будет, слава Богу!

— У молодых не задержится, скоро, с Божьей помощью, приведут деток, что за семья без детей…

— Хорошо вселились, до стрельбы успели. Вот напугаются с непривычки…

— Привыкнут, это Израиль. Сколько себя помню, здесь так всегда: то стреляют, то готовятся стрелять, конца не видно.

— Да, скоро начнут, спать не дадут до утра…

— А ты говоришь, дети… Уж лучше бы дитя поплакало да перестало, чем такое каждую ночь…

— А я сплю, да-да, сплю, мне не мешает. Зять окна закрывает, телевизора не слышно, а дочка открывает: лучше пусть пуля влетит в открытое окно, чем в стекло, а он опять закрывает. Ссорятся — беда!

— Плохо, когда дома ладу нет. Тишина — вот благодать!

Вдруг из окна новых соседей раздался пронзительный визг. Кумушки мигом втянули головы в плечи, футболисты замерли. Глухой удар, еще, еще! И опять на звенящей ноте:

— Мамочка! А-а-а!

В комнате что-то грохнуло, будто толкнули тяжелый шкаф.

— Андрей! А-а-а!

Удар, удар, и тишина.

Старухи шумно выдохнули и подняли глаза вверх. Мальчишки ждали, не будет ли еще чего интересного?

— Ты, Рита, не обижайся, но «русские» — это всегда проблемы.

— Оставь, Тами, у тебя все «проблемы». Не убил бы ее, боюсь я, что-то подозрительно тихо стало.

— Может, полицию вызвать? Или за зятем сходить?

Анчар прислушался. Судя по акценту, одна «марокканка», другая «русская», третья из Индии. И глянул вниз:

— Добрый вечер соседкам! Не нужно полиции. Это всего лишь таракан, «джук». Жена таких огромных никогда не видела.

Соседки подняли головы, закивали, разулыбались, помахали руками:

— Шалом, здравствуйте, добро пожаловать…

Короткие очереди «калашникова» прорезали вечернюю тишину. «М-16» ответили им. Началось.

Он знал, что в Ариэле по вечерам стреляют. Прежний хозяин рассказал, когда ключи передавал. Показал на гребень холма:

— Там, за горой, арабская деревня. А вон, видишь, справа, — наши укрепления. Чуть стемнеет, и поехало — пальба, голоса не слышно. Да ты не бойся, по городу не стреляют, кто же позволит! Это в самом начале интифады* можно было услышать, как пули над крышами посвистывают. Помню, жена удивлялась, темно, а птички чирикают. Что за птички, спрашивала. А как узнала — в рев. Так и рыдала, пока квартиру не продали. Повезло тебе, цены на жилье вниз ухнули. Теперь я чуть не реву, люблю Ариэль, не представляю, как привыкну на новом месте…

Ирина укоризненно глянула на Андрея:

— Зачем ты так?

— А что? Нужно же чем-то бабок угомонить, пока и вправду полицию не вызвали.

— Сказал бы просто «Ирина», заодно и познакомились бы.

— Привыкай, я три дня настраивался, шептал перед сном: «же-на, же-на…», а сейчас без подготовки так лихо выпалил!

— Я от неожиданности. Знаешь, как испугалась! Думала, крылатая мышь в окно влетела и мне в глаз нацелилась.

— Скажешь тоже, крылатая мышь! Летучая, а не крылатая.

— Летучая — это совсем другое… — Ира улыбнулась и вытерла запоздалую слезинку. — Стреляют…

Что за человек? Кремень! Ничем его не тронуть. И завизжала, как по нотам, а как удержаться, если эта тварь прямо в лицо летит! И стрельба началась, а еще ночь впереди, говорят, до рассвета палят без остановки. И сумерки такие мягкие, лиловые за окном, даже жалко свет включать. Так бы и сидела, не двигаясь, а еще бы он поближе подошел… Нет, нет, и не мечтай! И так хорошо: пусть стоит возле своего окна, можно потихоньку смотреть на него, только так, чтобы не заметил, не рассердился. Жаль, но свет придется зажечь: ужинать скоро, а ничего не готово.

Ира вздохнула и поднялась со старой тахты, верно служившей Андрею все эти годы.

В это мгновение Андрей шагнул от окна ей навстречу.

— Подожди, не нужно света, подожди…

Руки, губы… Радость… Радость и счастье…

Анчар целовал Ирину и сам себе не верил: она — и так близко, ближе не бывает, и целует, и пальцами легко касается висков, и гладит мягкими ладонями его щеки, и дышит нежно в шею, и опять целует. Она — и так? Ох, Ира, Ирка!

— Ох, Ирка, наконец-то… а я уже не верил, не надеялся, думал, нет, не нужен, ну и пусть…

— Да, да, и я … Так ждала, и ругала себя, и мечтала… А ты, такой суровый, хмурый, как подступиться?

— Глупая моя, мышь крылатая… все, все, теперь навсегда, правда? Скажи, что навсегда, ну, скажи…

Анчар мягко усадил Иру на тахту.

— Как — навсегда? Нет, нет, подожди, нельзя нам навсегда! Ты не знаешь ничего! Подожди, послушай.

— Потом, потом… Все потом, завтра… Хорошо?

Ира, прикусив губу, отвела его руки. Как ей хотелось забыть обо всем и отдаться его воле, его доброй силе! И не думать, не думать, хотя бы ночь, хотя бы одну ночь за все эти годы не думать и не притворяться, что ничего не было. До утра, пусть только до утра, но не навсегда. Это ее тайна, ее ноша, ни с кем не поделишься.

Нет, так не честно. Она знает об Андрее страшное, непонятное и темное. Немного видела, о многом догадалась, но никогда не предаст его. Она сама сделала выбор после той пятницы. Теперь его очередь.

— Не обижайся, Андрей, подожди. Я должна рассказать, а ты послушай, подумай и реши, нужно ли тебе это. Я и сумку свою не разбирала, может, успею на последний автобус.

Ира говорила долго, вспомнила все подробности: и о волчьей шкуре, и о своем открытии, и о доцентше Каверзневой. Рассказала о поисках могилы, и о пустыре. Останавливалась, подбирая слова, когда вспомнила о Кагане. Снова опалил лицо жар летнего дня, и охладил пылающие щеки синий свет бездонных глаз. И дробный стук деревянных пластинок о старинную кольчугу услышала она перед тем, как провалиться в спасительное небытие.

Анчар слушал не перебивая, понимал, что Ире пришло время выговориться, и не нужен ей ни собеседник, ни сочувствие к тому, что случилось с ней. И комментарии не нужны. Достаточно того, что ее невероятная исповедь обращена к живому теплу, к единственному на всем белом свете человеку, которому она доверяет.

А она все говорила и говорила. Он несколько раз походил к окну покурить, провожал глазами огненные пунктиры над холмами, щурился от сполохов в низинах. Там шел бой.

Ира замолкала, вздыхала, и он возвращался к ней, обнимал, поглаживал по плечу, опять вслушивался в сбивчивые слова, иногда плохо улавливал смысл, понимая одно: крепко его Ирке досталось. «Откуда она о доспехах из коры знает? Читала? Не многие знают о березе Шмидта*. А я бывал в тех краях, где она растет, — Анчар криво усмехнулся. — В последней командировке». Он тряхнул головой, отгоняя неприятные воспоминания. Время его исповеди не наступит никогда.

— Вот и все, Андрюша. Сама понимаю, что моя история ни на что не похожа. Но это было, и было так. Мне самой все странно и непонятно, но другой жизни у меня нет и уже не будет. А ты, нужна ли я тебе такая? Вот и решай.

Анчар задумался. Что было? Чего не было? Для нее всё правда, всё её жизнь. И для него.

— Закрой глаза, я тебя поцелую.

Свет в эту ночь они так и не зажгли.

*****

— Ир, присмотри, пожалуйста, за сумкой. У меня сигареты

кончились.

— Подожди, я только окунусь и назад. Жарко…

Ира распустила волосы, подняла их повыше, заколола, не расчесывая, легко поднялась и направилась к морю, обходя зонты, игроков в бадминтон и пускающих воздушные змеи детей.

Прищурившись из-за сверкающих на воде отблесков солнца, Анчар смотрел ей вслед. Стройная, с копной черных волос, спина, как у балерины, ступни ставит, как по линейке идет. Знает Анчар, что улыбается Ирка всем, кто смотрит на нее. Даже незнакомые в ответ улыбаются и кивают. И не только он провожает ее глазами. Начал бубнить как-то в первые их дни, мол, ходи, не летай, голову чуть опусти и не смотри людям в глаза, мало ли что подумать могут, особенно мужики. Жизни не знаешь. А она засмеялась, головой затрясла: находилась, наковылялясь — надоело! Летать хочу, понимаешь, Андрей, я свободна, свободна! И руки вразлет, как крылья.

Так все эти годы и летает. Ох, Ирка, мышь ты моя крылатая…

Анчар засунул сумку с пистолетом глубже под полотенце. Нет, не может он, старый вояка, без оружия.

С тем первым, пистолетом Казема, замучился, все перепрятывал его. Мало того, что незарегистрированное оружие — это срок, так еще и ребенок в доме. Правда, о Мише сказать или даже подумать «ребенок» сложно. Во-первых, в свои двенадцать лет больше на призывника похож, чем на подростка. Ирка соседям объяснила: гормоны, мол, наследственность… А во-вторых, в голове у него, кажется, знаний больше, чем у иного генерала. В школе и дня не учился. Анчар заикнулся, а Миша рукой махнул: чего я в этой школе не видел, только время зря терять. И Ирка промолчала. Водил ее Миша по комиссиям, по врачам да психиатрам. Сам очередь занимал, сам справки собирал, прошения писал. Ирка подписывала молча. Через год признали мальчика умственно неполноценным, не пригодным для обучения. Предложили Ирке определить его в специнтернат, да Миша и тут выкрутился.

Ира вернулась быстро, только окунулась. Потянулась за кремом.

— Вода теплая-теплая. Как раз, как я люблю.

Капли змейками стекали по шее, Анчар проследил, как они скользят в вырез купальника, вздохнул и лизнул соленое плечо.

— И я люблю, когда под душем. И с тобой.

Ира засмущалась, стрельнула глазами по сторонам и довольно хмыкнула, когда сидящая по соседству матрона скривила губы.

Анчар поднимаясь, кивнул на полотенце. Ира укоризненно покачала головой.

— Зачем ты его опять взял? Даже в море поболтаться вдвоем не можем. Пойди окунись. Потом сигареты купишь.

— Не-е… Сначала курить.

Анчар набросил рубашку и пошел в кафе, осторожно переставляя ноги по горячему песку. А Ирка ходит, даже не морщится. Точно, летает…

«Зачем опять взял… Зачем опять…» Сколько можно объяснять, что при такой жизни оружие не гарантия, но шанс, сама ведь убедилась.

Анчар давно получил разрешение на оружие, но долго искал точно такой же пистолет, как тот, что достался ему трофеем: «CZ-73» производство «Ческа Зброевка», двенадцатизарядный браунинг по мощности и баллистике напоминающий родной «Макаров». Песня!

Купив законное оружие, Анчар разобрал пистолет Казема, оставил ствол, боек и зуб выбрасывателя, те детали, по которым определяются пуля и гильза. Все остальное он распилил «болгаркой» и разбросал по мусорным бакам.

А вообще-то Ирка — чудо, хотя в оружии и не разбирается. Если бы не этот пунктик насчет Миши… Кто он такой? Откуда взялся? Она свято верит, что сама его родила, причем, ни от кого. И, удивительно, девицей оказалась — факт! Вот загадка!

Анчар оторвал взгляд от песка, взглянул на кафе и замер, не замечая жара, обжигающего ступни.

За столиком на веранде прямо возле перил сидели двое: крупный мужчина лет сорока в соломенной шляпе, больших темных очках и цветастой рубашке и юноша в бейсболке. Хотя он сидел спиной к морю, Анчар сразу узнал его: Миша. Поразило Анчара то, что сидящий напротив Миши был таким же белым, абсолютно белым. Анчар так растерялся, что решил купить сигареты в другом месте.

Неожиданно Миша обернулся и приподнял кружку с пивом: привет! Улыбнулся и жестом пригласил вернуться.

Когда Анчар поднялся на веранду, Миша уже сидел один, ближе ко входу. Белокожий в шляпе остался за прежним столиком.

Перед Мишей стояли два полных бокала. Анчар сел. Миша пододвинул к нему пиво, пачку «Мустанга» и зажигалку. Сам он не курил. А мог бы! За семь лет, что они живут в Ариэле, Миша вымахал — будь здоров! С сигаретой и пивом он смотрелся бы более естественно, чем со школьным учебником. Хорошо уже то, что вопросов об учебе никто не задаст уже никогда.

Глядя на Анчара сквозь темные стекла очков, он начал без всяких предисловий:

— У меня к тебе большая просьба, очень большая. Подари мне, Анчар, омфалос. Тебе он совсем не нужен, сколько раз выбросить собирался, и в Ариэль не хотел везти его, помнишь? А вещь эта… — Миша помолчал. — Трудно в двух словах объяснить, что это такое. Ну, скажем, телефон… Люди выбирают такие, какие им нравятся или подходят. Вон у того мужика, что у меня за спиной, есть телефон в виде… м-м-м… горшка. Он маленький, как раз такой, как мне нужен. А у тебя тот, что он давно ищет. И он готов обменяться. Подари, а? Тот мужик из команды Энлиля, а мне будет, с чем к Базу прийти.

Анчар ошарашено уставился на Мишу. Делов-то! Подумаешь, железяка старая, до сих пор не чищенная, было бы, о чем говорить, а лицо у парня серьезнее некуда, губу закусил, пальцами по столу барабанит. Сразу видно, жизни не мыслит без горшка. И зачем просит? До сих пор, кроме денег, ничего не просил. Этот… омфалос в его комнате уже который год пылится. Вынес бы тихонько, никто и не заметил бы. Для солидности Анчар помолчал, посмотрел по сторонам, отпил пиво, закурил.

— Бери, если надо. Вещь в хозяйстве не очень нужная. Только место занимает да пыль собирает. Раз вы нумизматы такие, почему не подарить.

Миша шумно выдохнул, дернул уголком рта — улыбнулся, но покачал головой.

— Это еще не все. Жаль, но украсть или взять обманом я «золотой венец» не могу. По правилам его можно только купить, выиграть, обменять или получить в подарок. Купить у тебя за твои же деньги — то же мошенничество. Выиграть? На кону должен стоять равноценный предмет. Обменять? Как раз с тем мужиком и меняюсь. А чтобы получить в подарок, я должен рассказать тебе, что ты собираешься дарить. Иначе это будет обман, и пользы не принесет.

Анчар затянулся сигаретой, кашлянул.

— Во-первых, какой такой «золотой венец»? Ты же говорил о телефоне. А во-вторых, забирай ты его без всяких объяснений и не переживай.

— Не могу, придется тебе выслушать. Только не передумай.

Миша отпил пиво, стер пену с верхней губы.

— «Золотой венец» — это общее название предметов с таким назначением, как твой — надеюсь, пока твой — омфалос. Они разные бывают по форме, по размерам. Твой на снаряд похож, тот, что нужен мне, на горшок, а, к примеру, в Торе, в главе «Трума», написано: «… и пусть сделают ковчег из акации два с половиной локтя длиною, полтора локтя шириною и полтора локтя высотою. И покроешь его чистым золотом, изнутри и снаружи покрой его, и сделай вокруг него золотой венец, — Миша поднял палец, — вверху». Кроме этого, в Торе о «золотом венце» ничего не сказано: людям ни к чему знать больше. А сам ковчег — это так, батарейка.

Что телефон… Эта штуковина, «золотой венец», много круче спутниковой связи.

Миша снял очки, Анчар прищурился от голубого луча его взгляда.

— Ты ведь даже не знаешь, что он и вправду золотой. Из белого золота.

Анчар медленно, малыми глотками осушил кружку. Совсем поехал парень, Библию наизусть шпарит, золотом бредит. Лечить пора: в одну сторону умище прет, в другую — дурь форменная. С врачами бы потолковать. Похоже, болезнь не такая уж редкая, хотя, видно, врожденная. Вон, еще один такой же «снеговик» сидит, меняла хренов.

— Бери, Миша, бери, не сомневайся…

— Вот и лады. Ключи от машины у меня есть. Сгоняю домой, пока вы с Ириной на пляже.

И не переживай ты так, Анчар, здоров я, здоров. И «снеговик» тот тоже. Не тревожь врачей зря. Здоровые мы, нормальные, как и ты.

Мишин приятель смотрел на море из-под полей шляпы. Пусть парень разговаривает спокойно. Тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! Он усмехнулся: еще немного, и станешь суеверным, как люди. Нет, не станешь. Скоро, совсем скоро все закончится. Закончится здесь, но начнется… Ах, что за жизнь будет! Какие возможности, новые силы, желания. Новая работа, да какая! Скорей бы, скорей! А вдруг этот, Мишин Анчар, не согласится? Нет, нет, не может быть, Миша уверен, что получится.

Если бы кто-нибудь присмотрелся, то даже в ярком солнечном свете увидел бы за темными очками голубой огонь, да такой яркий, что вот-вот стекла прожжет. Но никто не смотрит, не принято сегодня глазеть на убогих, несчастных, странных. И никому невдомек, что сидит за пластиковым столиком в прибрежном кафе, пиво потягивает, за птичками наблюдает не робкий альбинос, а без пяти минут… Нет, не забегай вперед. Сидишь и сиди, жди. За лицом следи, чтоб не расплылось в довольной улыбке. А что под пестрой пляжной рубашкой распирает грудь ликующая радость, кому это видно!

Белокожий проследил за полетом чайки. Свободный, как птица! Хотя, птицы знают о свободе не больше, чем люди. О настоящей свободе!

Самолет низко спустился к берегу — идет на посадку. Там, внутри, тоже счастливые, не меньше тебя, и тоже почти свободные. И, как ты, боятся показать свою радость — долетели! — соседям.

Яхты скользят по волнам, и управляют ими счастливые и свободные. И уверены они, что у них-то и впрямь безграничные возможности и силы, и все их желания исполнились.

Солнечные блики заплясали по воде. Как тогда, когда все только начиналось…

Солнечные блики плясали на воде. Он и его приятели устроились на траве и камнях. Интересно, Миша помнит тот день? Звали его тогда, конечно, не Миша. А как? Надо же, забыл напрочь, не одно тысячелетие прошло, сколько имен они сменили, свои бы помнить… И этот, как его, Мишин друг… Или не друг? Соперник? Миша тогда на Арину заглядывался. Молодая совсем, а уже наставница. А он ученик. Неважно, какая разница! Кому и когда это мешало?

Одиннадцать девушек, поглаживая аккуратные круглые животы, перешептывались на берегу. Полгода назад наставники выбрали их для нового проекта Ра. Как просили мальчишки, доверить важное дело им! А наставники смеялись, что-то толковали о репродуктивных особенностях женского организма, торжественно вещали о великой миссии, что уготована юношам, — нужно немного подождать, хорошо учиться и терпеливо ждать своего часа.

Легко им говорить! А где взять терпение, чтобы дождаться этого часа? И как можно целый день учиться, когда знаешь, что в Главной лаборатории, куда им вход заказан, творится настоящее чудо, и слабые, с тонкими руками и ножками-палочками вчерашние подружки в центре его!

Сегодня вечером их собрали вместе. Юноши с завистью оглядывают будущих матерей. Девушки улыбаются, Изида даже подмигнула и рукой приветливо махнула, но во взгляде холодок, надменная дымка отстраненности и сознания своего величия. Умеют же!

Наставники выстроились в ряд на спокойной глади озера. У каждого из них на голове блестящий рогатый шлем. Ожерелья сверкают многоцветными гранями. Переливаются легкими складками разноцветные пала… Малые «золотые венцы» в руках, большие стоят на воде у ног владельцев.

Сначала Баз, он своего не упустит, нудно бубнил, как они обустраивали Землю по плану Ра. Надоело! Все это десятки раз слышали на уроках, наизусть заучивали. Подумаешь, Землю обустроить! Кого этим удивишь? Молодые умеют не хуже. На практических занятиях такое творили! Баз ругался, слюной брызгал, заставляя приводить все в порядок. Однажды от злости так свой нагрудный знак дернул, что крылатый диск в руках остался, а цепочка в пыль, на землю скользнула.

А к сегодняшнему собранию кто подготовил берег? Сами, без помощи наставников и ливень вызвали, чтобы весь мусор с берега в воду смыл, и ветер наслали, чтобы все высушил и травку разгладил. И тучи в конце концов разогнали. Пришлось голову поломать, но помощи у старших не попросили. Ничего сложного. И где справедливость? Девчонкам просто повезло.

Когда вперед выступил Нахаш, все притихли. Он новым проектом руководит, спецзадание Ра выполняет. Он все детали и придумал; ковыряется в лаборатории допоздна, и утром до самых занятий у него в окнах свет горит. Полгода назад отобрал одиннадцать девушек, а остальным ученикам и одним глазком не дал в лабораторию заглянуть, отмахивался от расспросов: отстаньте, нечего рассказывать, узнаете, когда время придет, потерпите. А сам довольно поглаживал золотых змеек на перекрестье наплечных ремней. Он получил этот знак давно, когда его группа заселила землю и воду всякой живностью.

Долго бился он над созданием жизни разумной по образу и подобию детей Ра, а получались сплошные издержки: то живые, то разумные, то по образу и подобию, — но в единой форме соединить результаты не удавалось. Уйму времени потратил! А уничтожать плоды своего труда жалко было. Понятно, откуда столько кентавров, дриад, русалок и всяких разных чудиков развелось в последнюю тысячу лет. Прячутся, бедняги, по лесам и пещерам, сидят под водой, стыдятся на глаза показаться, понимают, уродцы, что жизнь земная не для них, живут по своим законам. И погибают, если в мир обычный вылезут невзначай.

Но Нахаш не отступился от задания. Сегодня ему есть, чем гордиться, поэтому он не может скрыть улыбки и подробно, с удовольствием объясняет, чем занималась его группа в последнюю сотню лет, а рука его сама тянется к змейкам, обвившимся одна вокруг другой. Ясно, цепочка ДНК, переглянулись юноши. Недавно ввели в программу новый предмет, там эта цепочка самая главная. А Нахаш — главный наставник по предмету.

И вот его группа в конце пути: в животах у девчонок новые жители земли, младшие братья детей Ра. Здорово!

Нахаш, скромно потупившись, ушел на место, вперед шагнула Арина, любимая наставница девушек.

— А теперь — внимание! То, что вы услышали, несомненно, очень интересно и полезно. Вопрос: ради чего мы сегодня собрались здесь? Что нужно знать вам, — Арина кивнула ученикам на берегу. — И вам, милые.

Наставница улыбнулась девушкам, осторожно касаясь большого живота, и они потянулись к ней улыбками, взглядами, вздохами.

Арина встала так, чтобы видеть всех учеников.

— Мои дорогие, мы с вами хорошо потрудились. Все, чем наполнен мир вокруг нас, дело наших с вами рук. Мы можем гордиться собой, но впереди у нас большая и очень важная работа. Скоро рядом с нами появятся новые жители Земли. Для их рождения все готово, осталось немного подождать. Нам придется многому научить их и научиться самим вместе с ними, а главное — нам нужно будет научиться жалеть их. Да, да жалеть, потому что, в отличие от нас, они будут смертны, как звери, как птицы и рыбы, как те несчастные, что расплодились в результате неустанной деятельности мудрого и трудолюбивого Нахаша. И только когда пройдут они через испытание смертью и приобретут память и опыт всех предыдущих поколений, станут они бессмертными, как мы, но будут сильнее нас.

Юноши растерянно переглянулись, девушки печально задумались. Будущие матери в тревоге прикоснулись к своим животам, дороже которых не было сейчас ничего на свете.

— Но почему они сразу не могут стать вечными, как мы?

— И почему они должны быть сильнее нас?

— Мы будем любить их, очень любить…

Арина подняла руку, успокаивая учеников.

— Следующий ваш урок растянется не на одну тысячу лет. И ответы на свои вопросы вы найдете сами. А мы, как всегда, вам поможем.

Потом долго говорил Энлиль.

— Вы должны хорошо учиться, слушаться своих наставников и терпеливо ждать, когда на практике сможете применить… буль-буль… буль-буль…

Здоровяк незаметно для себя заснул, надвинув шляпу на глаза. Заснул, как тогда под красивое, правильное, но бесконечно пустое бульканье Энлиля.

Через два часа он прогуливался по набережной Тель-Авива. Проснувшись и не увидев Мишу, он понял, что дело выгорело, и нужно ждать свой — да, да свой — «золотой венец». А вечером можно собираться в путь.

Мишин «венец» поместился в маленьком рюкзачке. С таким и первоклассник не пойдет в школу. Он годится лишь для экскурсии: два бутерброда и бутылочку с водой затолкать в него можно, а упаковку чипсов придется в карман положить.

Белокожий проводил глазами хорошенькую девчонку в низко спущенных брючках и высоко поднятой маечке. Красоту ничем не испортить. Жаль, что эта «красота» в упор не видит истинного своего ценителя. Взгляд не успел задержаться на смуглой, гибкой спинке, не говоря о том, чтобы спуститься ниже, как красотка пропала в толпе. Не мудрено, людей все больше и больше. Суетятся, толкаются, заслоняют друг друга. И требуют, и диктуют. А если что не так… Страшно подумать, на что они оказались способны!

Да-а, людей все больше, а детей Ра все меньше…

Наставники уходят дальше и дальше от Земли: у Ра много новых проектов, и все меньше они связаны с Землей. Все, тема закрывается. Нахаш давным-давно пошел на повышение. Говорят, Баз вот-вот дела сдаст. Арина? Пардон, она теперь Эрина… Важной дамой стала, но красавица, как и прежде. До сих пор ходят слухи о них с Мишей. Говорят, спасла она его, жизнь помогла вернуть.

Из нас, нефилим, кто еще здесь? Многие ушли в небытие, кто-то стал руководителем проекта и покинул Землю, пора и мне в путь. Жаль, попрощаться не с кем. Давно потерялись мы среди людей, забыли старых друзей… Да что там друзей! Само понятие дружбы сгинуло к такой-то матери!

А началось все с появлением людей. Им — добро и зло, а нам в нагрузку еще и спор. Как объяснили наставники, споря друг с другом, мы научимся понимать людей, привыкнем манипулировать ими для достижения своих целей, лучше подготовимся к руководству проектами. Спор поможет выявить более способных, целеустремленных и сильных, вроде меня. Всучили по одному предмету для затравки, и — вперед, действуйте, молодые, собирайте остальные, чтоб семь в одних руках оказалось. Вот тогда подниметесь на следующую ступень карьеры, приблизитесь к своей мечте стать руководителями проекта.

Мечта хорошая, а путь к ней, ох, какой скользкий! Сами наставники чистенькими остались, а нас мордой в дерьмо.

Спорщикам многое позволено, почти все, поэтому вчерашние друзья, ввязавшись в спор, быстро становились заклятыми врагами. А братья!.. Эх, что и говорить!

Сначала это казалось игрой, просто игрой.

Белое лицо передернуло судорогой воспоминаний. Его тогда звали Озирис. С увлечением учил он людей возделывать поля, собирать урожай, давить виноград, готовить пиво, лить золото и медь. Люди молились на него, а ему было смешно и приятно. Много было у него братьев по Ра, но любимый брат один, и любимая подруга-сестра. Спорить с братом, что может быть лучше! С ним и договориться легче, и обменяться предметами, и попросить нужную вещь в подарок. Так они оба думали сначала. Время шло, и оказалось, что так думает только Озирис. Сет просто подставил его, подло и расчетливо. Принес ковчег:

— Спорим, брат, не поместишься ты в нем!

Смешно! Будто сам не видит. Озирис тогда был шуплым, гибким, ловким, в этом ящике трое таких поместится, и не тесно им будет. Прыгнул Озирис внутрь, свернулся калачиком и рукой по дну похлопал:

— Давай, брат, устраивайся рядом!

Только и успел увидеть, как льдом блеснули глаза Сета — и крышка захлопнулась. Сыграл, что называется, в ящик.

А игра продолжалась: разорвал Озириса Сет на сорок частей и разбросал по сорока провинциям Египта.

Если бы не Изида… Собирала его по кусочкам. Самого нужного не нашла, хорошо, догадалась протез сделать. И возродиться помогла. Так стал Озирис Гором. Так потерял он брата.

Остались у нас только верные подруги, больше не на кого надеяться. Болтнула Эрина Изиде, просто так, ля-ля по-женски, что у Миши большой «венец» много лет пропадает без пользы, а та сразу к братцу метнулась. Свели подружки его с Мишей и вот уже дело сделано, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить…

А вот и Миша! Сумка у него большая и даже на вид тяжелая.

Белокожие обменялись сумками.

— Ну, что, как говорится, на посошок? Я приглашаю.

Миша усмехнулся. Совсем очеловечился приятель: словечки, ужимки, пивной животик, по девчонкам глазенками стреляет, хорошо, что Изида не видит.

И направились они к ближайшему ресторану посидеть на прощанье.

*****

— …может, ты пришелец?

Миша обвел взглядом стены. И о чем Анчар думает? Сколько лет, как квартиру купил, а комната до сих пор ободранная. Плесень под окном. Рамы в мазках засохшей лет десять назад краски. Мебель старая, с миру по нитке: часть с улицы, часть от соседей, что уже обжились. Ясно, капитальный ремонт он не потянет, так хоть бы покрасил что ли, домовладелец…

Дырку бы замазал. Как труба лопнула, он сразу все бросил, подсуетился, стену раздолбил, кусок из пластика вставил, умеет, значит. Да так и оставил. Который год дыра между кухней и ванной фанеркой заложена.

Ирина моет, чистит, занавесочки-салфеточки шьет, цветы развела, а толку нет.

Их проблемы, конечно. Пусть как хотят, так и живут.

Миша и Анчар сидели за столом. Ирина поджала ноги на диване.

— Квартирка у нас, конечно, так себе, но все-таки четыре комнаты. И вот представь себе, Андрей, что в одной из них родился ребенок. О существовании остальных комнат он не подозревает: ходить еще не научился, а носить его туда-сюда у других жильцов нет нужды. И вот однажды, когда ребенок уже чуть подрос, он замечает одного из жильцов, зашедшего в его комнату. Он всегда здесь жил, и к ребенку заходил, и сейчас зашел, как обычно. А ребенок заметил его в первый раз. У детей все случается впервые, когда время приходит. Будет ли этот жилец считаться пришельцем?

Анчар хмыкнул и повернулся к Ире за поддержкой.

— И это ответ? Спасибо, сразу все стало ясно.

Однако Ирина не улыбнулась и даже не посмотрела на Андрея. Ее лицо оставалось серьезным и сосредоточенным. Она не сводила глаз с Миши.

— Кто ты?

Миша на мгновение задумался, приподнял белые брови и кивнул своим мыслям, будто пришел к какому-то решению.

— Нас называют по-разному: титаны, атланты. Для одних из вас мы ангелы, херувимы, для других — черти, дьяволы.

Времена меняются, и те, кто считал нас святыми, плюют нам вслед или в лицо. Еще люди называют нас бессмертными богами. Хотя тут, пожалуй, вы перегнули: не боги, божки. Но бессмертные. Ладно, почти бессмертные, какая разница!

Многие из наших зовут друг друга гигантами. Я привык

думать о себе как об одном из нефилим. Пусть будет так?

Не ответив, Анчар поднялся, подошел к холодильнику,

достал из него початую бутылку «Зеленой марки», из шкафчика — рюмку. Ишь, нефилим! Это что же, упавшие? Так с иврита переводится? Тогда понятно: кто с Мишей пять минут поговорит, сразу поймет, что парень с высо-о-окой крыши навернулся. Или сам себя упавшим с дерева почувствует.

Ирина, не мигая, смотрела на голубоглазого, белокожего и беловолосого юношу, которого про себя никогда не называла сыном. Нефилим? Падшие? Это из Торы, а в переводах — гиганты, исполины. Почитать нужно, вспомнить, может, увяжутся мысли, которые столько лет мучительно крутятся обрывками и ускользают.

— Кто твой отец?

— Я не знаю.

— Тогда, как же?..

— О непрочном зачатии слыхала? Вот так. Почему тебя не удивляют дети, зарожденные в пробирке? А ребенок, родившийся через девять лет после смерти отца? Помнишь, сама в интернете читала? Это тебе ничего не напоминает? Тут разницы нет: девять ли, сто девять или…

Ирина отвела глаза. Она судорожно пыталась удержать рассыпающийся ворох мыслей.

— Но ведь это так сложно: оборудование, специалисты, клиники…

— Вы только в начале пути. И технологиям вашим два-три десятка лет, что же говорить о том, чему по меркам ребенка вечность? В моем случае речь идет не рождении человека, а о возрождении бессмертного. Достаточно того, что ты оказалась в нужное время в нужном месте.

У Ирины закружилась голова. Опять нахлынула летняя жара, дохнуло полынью и пересохшей пылью. Почему я? В пророчестве на волчьей шкуре было сказано о какой-то кетке. Но она даже побоялась спросить об этом Мишу, чтобы не разрушить тот хрупкий мир, в котором жила все эти годы.

— Бессмертного?

— А что такого? Ну, почти бессмертного. И вообще пора спать. Вам завтра на работу. Да и у меня дел невпроворот. Анчар, есть деньги в доме или карточку дашь?

Анчар разозлился. Он сразу понял, что лишний здесь, и никто не считается с тем, что разговор затеял он, что он легко согласился отдать Мише вещь, цены которой по нынешним меркам не существует. Забыли, кто в доме хозяин! Пахать, как последний осёл, чеки без счета выписывать — это Анчар, а умные разговоры разговаривать, на вопросы отвечать, логичные, между прочим, вопросы и уместные — Анчара можно и в дальний угол задвинуть. Твое место у холодильника: выпей рюмочку, расслабься, закуси котлеткой…

Ладно Миша, с ним давно все ясно: нахлебник малолетний, дылда-недоросль, но Ирка! Ирка! Глаза отводит, говорит с Мишей, как с нормальным. А его, мужа, пусть гражданского, — не его вина — в грош не ставит. Не поддержала, не посмеялась над Мишиными бреднями, а видела же, что муж головой крутит, ничего не понимает.

«Кто отец, кто отец!..» Я отец, будь этот Миша хоть ангел пребелый, хоть черт с рогами. В моем доме живет, мой хлеб с маслицем ест, на мои деньги катается. А она-то, она… Всерьез его лапшу проглотила, и добавки просит. Эх, жизнь!

Водка ли, обида ли резко ударила в голову.

— У тебя дела? «Золотой венец» на палочке вертеть?

Ира вздрогнула, будто очнувшись.

— Какой «золотой венец»?

— Я утром Мише омфал подарил, тот, с балкона, а он его на горшок обменял. Говорит, это «золотые венцы», и горшок ему позарез нужен.

Ира напряглась, и закусила губу, что-то вспоминая и обдумывая.

Анчар улыбнулся про себя. Вот, наконец-то! Сейчас Ирка сыночку врежет, мало не покажется. Музейную вещь, можно сказать, семейную реликвию на горшок обменял! Жалко, что не на «жвачку»…

— Миша, горшок? «Золотой венец»? Это, как у Иштар?

Миша ответил спокойным, чуть затуманенным зеленью воспоминаний взглядом.

— Как у Иштар.

Анчар опрокинул в рот третью рюмку, нюхнул кулак.

— Вы мне зубы не заговаривайте. Так что у тебя за дела, белобрысый?

Нефилим равнодушно посмотрел на Анчара, но ответил:

— Дела? Ну вот, например, почему мы с Ириной в Од а-Шарон приехали, а не в Иерусалим? Спрятал я в незапамятные времена кое-что у переправы. Уже и река высохла… Недавно то место нашел, а оно асфальтом залито. Теперь ломаю голову, как забрать свои вещи.

Анчар по привычке, как советскую «Приму», разминал сигарету.

— А если ты такой крутой, почему дал арабам себя похитить?

— Кто тебе сказал, что меня похитили? Все зависит от точки зрения. Ты сам так решил и начал действовать по обстоятельствам. И они думали, что украли меня. А как мне было попасть в Шхем? Это в современном Израиле непросто даже нам. Там тоже кое-что поискать нужно было. Оказалось, это в фотоателье. Когда-то на этом месте хорошая промоина для тайника была… Под корнями старого фисташкового дерева. Осталось придумать, как достать то, что случайно оказалось среди чужого добра.

Миша грустно улыбнулся.

— И это далеко не все дела, так, попутные мелочи.

Он потер глаза.

— Спать хочется, поздно уже.

В постели, разглядывая ночные тени на потолке, Анчар сдавленным шепотом спросил:

— Ирк, расскажи про «иштар», а? Совсем я одичал, отстал от жизни.

— Иштар — это богиня, летающая богиня. Было у нее семь магических предметов. Когда она спускалась в царство мертвых, то перед каждыми воротами оставляла один из них. У первых ворот сняла шлем, у вторых — науши, потом — изумрудное ожерелье с шеи, золотой венец, пояс камней с бедер, браслеты, а перед последними, седьмыми, — сбросила свои вуали…

Анчар перестал посапывать.

— Вуали? Сбросила? Класс…

Ира аккуратно зевнула и потерлась щекой о плечо Андрея.

— Андрюш, дай ему свою карточку, а?

— Спи, уже на стол положил.

*****

Хорошо вчера было, ох, хорошо… Чего ж сегодня так погано, блин! Во рту горькая пустыня, плюнуть нечем, язык, как наждачка. И мутит, а нужно продержаться до обеда. Тогда полегчает.

Стараясь придать взгляду суровость и прозорливость, Игорь орлом осмотрел огромную парковку, здание библиотеки, жилые дома и зелень по периметру сквера и опять обернулся к яме. Аккуратный квадрат, чтоб ему пропасть, вырезанный в асфальте, был обнесен оранжево-белой лентой.

Возле ямы, кроме него, следователя отдела по экономическим преступлениям, еще двое: Дагу и Авнер. И им бы пропасть вместе с ямой!

Проведя шершавым языком по сухому нёбу, Игорь скривился и откашлялся.

— В этом деле все началось с ямы, значит, ею должно и закончиться. Как говорят в России, нужно танцевать от печки.

Игорю стало совсем мерзко: какая печка, какая Россия? Что ты гонишь, блин!

— Но вот как раз тут ничего и не понятно, поэтому я вас сюда пригласил. Начнем с тебя, Дагу. Расскажи коротко, что ты знаешь.

Красавец эфиоп из отдела по борьбе с компьютерными преступлениями приехал из Лода. Белая футболка подчеркивает рельефные мышцы груди, белые «Версаче» обтягивают стройные ноги. Дагу скептически улыбнулся, глядя поверх головы Игоря.

— По информации, извлеченной из компьютеров секретаря муниципалитета Моти и подрядчика Авнера, стало ясно, что Авнер систематически получал задания на выполнение различных работ для муниципалитета от Моти, причем договор с завышенной сметной стоимостью составлялся задним числом. Когда работы уже выполнены, проверить истинные затраты невозможно.

Авнер, сабра — коренной израильтянин — крупный, смуглый с волевыми складками на щеках, затравленно посмотрел на Игоря. Игорь тяжело вздохнул.

— И Моти, и Авнер уже признались, и не только они… Ты давай о яме, конкретней.

— А что о яме? Авнер получил от Моти заказ на свой сайт и выдолбил яму. Потом оказалось, что Моти никакого заказа и не думал делать. Предположительно какой-то хакер обошел пароль, установленный Авнером. Больше того, он взломал защиту муниципалитета, вытащил строительные чертежи, внес в них изменения и переслал Авнеру с точным указанием места, где якобы произошел разрыв коммуникаций. Тут поработал хакер высокого класса.

Дагу замолчал. Зачем крутому хакеру сраная яма? Это же, как из пушки по воробьям. Другое дело, Аналайзер… он еще в 98-м году «взломал» Пентагон. И, как оказалось, еще много чего поломал у американских дядей. И тоже из Од а-Шарона… Правда, поймали недавно его в Канаде за попытку облегчить банк почти на два миллиона долларов. Канадских, но какая разница! Од а-Шарон… Может, воздух тут особый, хакерский?

Все трое заглянули в яму.

Игорь с силой потер виски. Голова раскалывается, блин!

— Хорошо, попробуем с другой стороны. Авнер?

Подрядчик почесался, проверил, на месте ли пристегнутая к короткой стрижке кипа.

— А что я могу сказать? Получил задание от Моти, полдня асфальт долбили, яму копали, а ничего не нашли. Я и пошел с чертежами к архитектору городскому ругаться. Ну, он пообещал разобраться. Разобрался… вот…

Авнер с тоской посмотрел на Игоря. «Русский, холенный, вон с каким презрением смотрит, очки поблескивают. Понаехали на все готовое, что они понимают! Это бизнес, все так делают».

Игорь посмотрел в сторону супермаркета. Там пива холодного — зашибись!

— А когда копали, ничего необычного не заметили?

— Ничего. Копали да копали.

Авнер грустно ухмыльнулся.

— Паренек еще какой-то крутился рядом. Может, он что видел?

Дагу заинтересованно вскинул брови.

— Какой еще паренек?

— Да нет, не хакер, сто процентов. Ешиботник из харедим*. Лет семнадцати-восемнадцати, рослый. А так, все, как обычно: Штаны короткие, из-под них вот так, на ладонь, носки белые выглядывают, пиджак черный, «цицит*» болтаются, рубашка белая, шляпа…

Игорь кивал, стараясь, чтобы лицо оставалось серьезным. Все ученики религиозных школ выглядят одинаково, чтобы ни говорили спецы по ультрарелигиозным евреям. Нормальному человеку ни в жисть не отличить хасида от литвака и сефарда, хоть сто лет проживи в Израиле.

— А выглядел он как?

— Да говорю же: штаны, пиджак, шляпа. Харед он и есть

харед.

Авнер опять заглянул в яму, будто там лежали ответы, которых он не знал. Ну что он от меня хочет? Чего нужно? Сказал уже, что видел. Шляпа, пиджак, штаны… Очки от солнца? Так полстраны в таких, если не больше. Белый, как бумага? Будешь бледным, если по восемнадцать часов Тору изучать. Пейсы белые… Молодой, а седой, как старик. Нет, лучше этого не говорить, кто поверит? Подумает, что выкручиваюсь.

— О, вспомнил! Рот у него не закрывался, даже слюна текла. В начальника играл, подсказывал, что делать, как копать, вроде умный!

Не скрывая скуки, Дагу спросил:

— Может еще что, кроме того, что командовал?

— Когда перерыв на обед устроили, он сам лопату взял и в яму залез. Мы ему не мешали, пусть поиграет, не жалко. Только поковырялся он недолго. Вылез и ушел, не попрощавшись. Видно, работать не понравилось. И еще пакет, ну, как из «супера», из ямы выволок.

Игорь насторожился: вот это уже что-то, а вдруг, зацепка.

— Пакет? А что в пакете?

— Кто знает, мы не заглядывали, вроде земля, а из земли не то ремешки грязные, не то корешки свисали. Наверное, своим решил показать, похвастать, что работал.

Игорь досадливо поморщился.

— Понятно, что ничего непонятно. Будем разбираться. Спасибо за сотрудничество.

Пожал руку Дагу, зыркнул на Авнера и заспешил к супермаркету.

*****

Здесь, в сквере, всегда можно определить, кто коренной тель-авивец, а кто из гостей, приехавших поглазеть на красоты веселого города, и по пути забредших в Дизенгофф-центр. Если не косятся, не оглядываются, будто не видят, или вправду не замечают, значит, свои, местные. Можно, конечно, им рожу скорчить, заматериться в голос и заржать в глаза. Тоже кайф от скуки, но не то, не то… Скорее всего, тель-авивец не шуганется, он гордый, и даже полицию не вызовет. А если не обнаружит панковского сходняка на привычном месте в привычное время, то и забеспокоиться может: непорядок, дождя нет, а где же панки? Панки, ау! Заболели? Или вымерли на фиг? Караул!

Площадь на Дизенгофф без панков — как Монмартр без художников — голо, босо и скука-тощища смертная. Понятно, толпы мамонтов-лохов не в счет. Тыщщами соваются по улицам, в магазинах отираются, в кафешках трескают без продыху. И откуда столько здоровья? Пошли бы поработали. А панки… мало их, но они вольные — и все, лучше не скажешь.

— Ходит дурачок по лесу,

Ищет дурачок глупее себя…

Еж задрал ноги на скамейку. Спине тепло от прогретой солнцем земли. Свобода! Анархия! Хорошо!

— Че голосишь? Заткнись, охрипнешь. На-ка лучше.

Девушка протянула певцу «косяк».

— Тебе, Кузя, тоже скрутить? А я пивка… Сушит с утреца, вчера в «Барби» конкретно зажигали, оторвались по полной. Хочешь, Кузя? А где ты вчера был? Кузя, ну же! Слышишь, Кузяка!

На солнышке, на травке пригрелись трое панков. Наколки, железки, у барышни «ирокез», все, как полагается, ни с кем не спутаешь.

Чуткая Пальма сходу заметила, что с приятелем неладно, вот и старается развлечь его пивком или «травкой», или разговорами. По себе знает: нельзя в компании молчать, уставившись на носки своих «гриндеров», нельзя отрицательно крутить головой на заманчивые предложения, и, насупившись, слушать и не слышать забавные приколы. Много чего нельзя, чтобы депресняк не скрутил. Не все выдерживают, незаметно сдвинуться можно. Позитив нужен, сегодня без позитива никуда.

Еж выдохнул вместе с дымом:

— Оставь его, Пальма! Чего пристала? Видишь, не в себе чувак, отцепись! Он в «милуим»* ходил. Похоже, случилось что-то. Ты как, Кузьма? В норме? Все живы-здоровы? Ну и лады. Дерни, отпустись.

— А? Что? — Кузя, будто возвращаясь из далекого далека, с недоумением смотрит на «косяк», на друзей и машет рукой.

— Не… Завязывать буду… Крыша едет, глюки реальные.

Говорит он быстро и несвязно, но раз рот открыл, нужно выговориться, а то опять заклинит.

— Да стрём какой-то… — Кузя облизнул губы и перевел дух. — За пару дней до конца «милуима» нас дёрнули на маацар*. Ну, обычное дело: заехали в касбе* под утро, как и полагается, при полной боевой сбруе: «керамика»*, весты* под завязку набиты рожками и гранатами в подсумках, М-4 с оптикой, приборы ночного видения, пластид — двери выносить. Паримся чуток, но это дело привычное — не впервой, тем более своё железо греет.

Еще восемь тяжёлых джипов, прикинь, и нагмаш* с МАГом* и калибром 0,5 в поддержку пехоте.

Вот в четыре с копейками утра арабам в нашем квадрате свет отрубили, так перед ихним заутренним молебном, мы туда и ломанули.

Дом нужный, кстати, — фотомагазин возле рынка. Самое гиблое место. Наша цель — все, кто внутри, склад оружия и тайник, зарытый в самом магазине на полутораметровой глубине. Вопрос, как его, это дом, найти! Там же хрен разберёшься в этой касбе, где какой дом или улица.

Сидишь на тадрихе*, магад*, вроде, всё ладно и складно объясняет, лазером водит по спутниковой карте: вот тут входим, здесь прикрываем, вот этот дом ломаем… А на самом деле на месте всё не так — черт ногу тебе сломит и вторую узлом завяжет!

Ну а палить начнут, и такое бывало, садимся в оборону и зовём «ДИ-найн», он домик торкнет: сдавайтесь, кто живой! Обычно сдаются, ну а если нет — «дуби»* за пять минут им такие развалины зарисует — в год не отстроят!

Короче, заняли позиции…

И замолчал Кузя.

Еж и Пальма встревожено переглянулись. Вроде бы отходняк у парня начался, если заговорил. Зачастил, оживился и вдруг опять замолк, только губами шевелит и ухмыляется тупо.

Пальма дернула Кузьку за рукав.

— Ну, давай дальше, чего молчишь? Небось, самое интересное вспомнил?

— Ага, интересное… это… кино-ужастик… только немое…

— Понимаю, — Еж солидно покивал, — немое — это, Пальма, чтобы присутствие свое не выдать… У Океца* даже собачки надрессированы носом дышать!

— Заткнись, а, умник? Что я, в армии не служила? Собачек твоих не видела?

Девушка повернулась к Кузе.

— Заняли позиции, говоришь, и…

— …район оцепили, дом окружили. Наша махлака* и махлака Таля, Коах порец*, еще трое бойцов из Океца с собаками… Короче, все идет по плану…

Еж вскинулся и радостно завопил, не удержался:

— Все идет по пла-а-ну!

Пальма ткнула его кулаком в бок:

— Хорош балдеть, дурила! Сколько можно!

Нужно дать Кузьке натурально выговориться, что-то же его тревожит!

Тревожит… это еще мягко сказано. Бледный сидит, нижняя губа подрагивает, вот-вот зубы застучат и разревется пацан на весь Дизенгофф. Не похоже на Кузьму, ой, никак не похоже. Такой позитивный дружбан был.

— Из ателье, сечешь, ни гу-гу. Таль и его ребята быстро управились: дверь — на хрен враз. Окец собачек запустил, ждем, когда голос подадут. А уж парни-собачники переведут, что там они налаяли. Взрывчатка, значит все валим наружу и подальше, тогда тут взрывники и андаса* в хозяевах.

Но собачки сообщили только об оружии — ни людей, ни взрывчатки нет…

Ну, мы вошли и уж нормально шмон навели в ателье: «калаши», М-16, наши, армейские, краденные, штук пять, дробовики, три штуки. Лаборатория какая-то, химия, но не взрывоопасная. Я так подозреваю, что фотореактивы там простые были, но нам фиолетово: лабораторию — в крошки.

Добрались до тайника, о котором получили конкретное предупреждение. Все остальное — учебка. Потеем, пол долбим, яму копаем. Уже метра два выкопали, могила в натуре, а ни хрена нет.

Тут на улице наши из нагмаша «ноль-пятым» дали три очереди, и тишина. Мы, ученые, фонари вырубили, приборы ночного видения на бошки нацепили, у окон оборону заняли. Темь в хате кромешная. Сидим в тишине, выжидаем… И вдруг… слышим: сзади шорох, царапанье какое-то. Предохранитель — клац, оружие — к бою. А из могилы, тьфу, из ямы, мертвяк вылазит… Чуваки! На самом деле мертвяк, вампир, зуб даю, вампирище. Весь зеленью светится: и рожа, и патлы из-под бейсболки. Во, прикол, прикинь, через приборы наблюдать дурь эту. От страху приборы сбросили, фонарики включили, еще жутче: губы красные, сам белющий и в темных очках…

Кузя вспомнил, как зашевелилось под каской, думал, чердак рвет, а это волосы; от озноба пупырышки по всему телу вылезли, а яйца, наоборот, втянуло и живот комочком подвело под самые ребра.

— А старый или молодой? — Пальма облизала губы.

— Пацан, но крупный, чипсами откормленный. В одной руке — пакет из «супера», а в другой — цацка блескучая, типа, бусики стеклянные, зеленым переливается. Тут мы в выбитую дверь и ломанулись.

Гриша долго по рации с начальством торговался, время тянул, стрёмно было возвращаться. Ну чё, деваться некуда на самом деле. Вернулись. А там уже пусто. Яму, подставу гнилую, по-быстрому забросали, и — ходу.

Потом нас и к психиатру, и проверки на «допинг»… Мы-то

перед делом «чистые», себе дороже, ни-ни, даже водки. Ничего не нашли, но и не поверили. Так и болтались на измене, пошутили, типа, неудачно.

Еж почесал в затылке.

— И зачем мертвяку очки?

Пальма вытаращила глаза и закивала, подняв палец.

Кузя глубоко вдохнул: поверили, реально поверили! Во, друзья! А сам, на всякий случай, чтоб не выдать близкие слезы, руками развел:

— Вот и я говорю — глюки… Тормозить пора.

---------------------

Примечание автора.

Без специальных комментариев рассказ Кузи непонятен русскоговорящему читателю, даже если он владеет бытовым ивритом. Не только Кузя, но и вся русскоязычная молодежь рассказывает армейские байки приблизительно так. Дети, выросшие в Израиле и отслужившие в ЦАХАЛе, просто не знают, «как это будет по-русски».

Милуим (иврит) — ежегодные армейские сборы в Армии обороны Израиля.

Маацар (иврит) — арест, задержание. В данном случае задержание террориста, обыденная армейская операция.

Касбе (арабск.) — густонаселённая часть арабского города.

«Керамика» (армейский сленг). Пехотный бронежилет с керамической защитой от штурмовых видов оружия.

Вест — лёгкий, прочный жилет-«разгрузка». Надевается поверх «керамики», его объемные карманы используются для запасных магазинов, гранат, фляг и другой пехотной амуниции.

Нагмаш — APC (armored personnel carrier), аналог русского БМП (Боевая Машина Пехоты).

МАГ — средний армейский пехотный пулемёт калибра 7.62 (производство Бельгии). Аналог советского ПК.

Тадрих — (иврит.) — инструктаж.

Магад — (иврит, сложное слово) — командир батальона, комбат.

ДИ-найн (DI-9) — тяжёлый бронированный армейский бульдозер, применяющийся в военных инженерных войсках для зачистки вражеских заграждений, минных полей, пехотных коммуникаций.

Дуби (иврит) — медвежонок. Сокращённое название ДИ-найн на армейском сленге.

Окец (иврит) — жало. Подразделение израильской армии, специализирующееся на дрессировке животных для военных нужд.

Махлака — (иврит) — отделение. В данном случае армейское.

Коах порец (иврит) — авангардный отряд.

Андаса (иврит) — инженерия. В данном случае — военная инженерия.