Казем нервничает, Казем очень нервничает. Он сам себя не узнает, но ничего поделать не может. С утра сидит на ступеньках римского амфитеатра в Себастии и грызет ногти. Очень хочется ему позвонить, узнать, как идут дела у Биляля и Мансура в Од а-Шароне или у Ахмеда и Мухамеда в Наблусе*, но нельзя: тот момент, когда Мансур с Билялем отъехали от завода в машине «русского», считается началом операции. Теперь каждое слово, сказанное по телефону, может привести к провалу великого дела во славу Аллаха. Остается надеяться, что все в порядке.

Чтобы успокоиться и отвлечься, Казем встал и огляделся. Красота, какая красота! С вершины холма открываются необозримые просторы: долины, поля, оливковые рощи. И все это будет нашим, недолго уже осталось ждать. Сколько раз эти места переходили из рук в руки, от одного народа к другому! Кто только не селился в Себастии! В незапамятные времена израильский царь Омри — да будет проклято его имя! — купил этот холм за два таланта серебром. Сегодня за эту землю нужно платить кровью. И эта цена невелика. Ирод строил здесь, потом императрица Елена… Всех не упомнишь. Кости бывших хозяев-чужаков обратились в прах, но истинный хозяин у этих земель один. По воле Аллаха они принадлежат народу Палестины.

Ради своего народа «Рабы Аллаха» делают большое дело. Счастье, что Казему и его братьям-товарищам доверили эту операцию, выбрали его группу из других лучших.

Они долго готовились к этому дню. Сейчас делать уже ничего не нужно, остается ждать, а это самое тяжелое.

Хотя, что может случиться? План, хвала Аллаху, разработан до мельчайших деталей. Часть его уже выполнена. Авария получилась очень убедительной, завод закрыли на четыре дня. Медбрат из больничной кассы в Од а-Шароне давно присмотрел подходящего для похищения мальчишку, физически хорошо развитого, здорового, говорит, пять лет ему. Хлопот с его обслуживанием быть не должно. И «дефект» хоть куда. Казем видел его только на фотографии, но поразился: такой белой кожи он еще в жизни не встречал. Солнце должно было бы уже сжечь ее до волдырей, но парень, судя по всему, не испытывает ни малейшего неудобства. Выходит всегда рано утром, бродит часами по улицам, в самый солнцепек шныряет себе по городу в темных очках. Медбрат так объяснил: будто ищет что-то, бродит, бродит, а потом застынет на одном месте, головой поводит, принюхивается, рукой махнет и опять начинает кружить по улицам. Куда мать смотрит! Домой он возвращается после полудня. И то, что он из «русских», очень удачно. Сильно призадумаются евреи из России прежде, чем ехать в Израиль. Вон, их уже миллион приехало.

Весь мир ахнет, когда увидит по «Би-би-си» его фотографию. Евреи, покарай их Аллах, на каждом углу кричат, что за спасение своих граждан ничего не пожалеют. Так что похищенный ребенок — это очень мощная козырная карта. И время для операции вычислено идеально. Израильтяне бежали из Ливана, вот-вот вспыхнет восстание внутри страны, ждут только команды Арафата.

Все должно быть хорошо. Нет, все будет хорошо. Биляль — классный водитель, открыть и завести чужую машину ему, что финик съесть, тем более, когда известно, какая машина, где стоит, и что хозяин до вечера на работе. Тот же медбрат постарался. А Мансур — ха! — умеет с детьми обращаться. И придумал он отлично: «нечаянно» рассыпать под ноги горсть монет и попросить «прохожего» помочь их собрать.

По времени они уже должны доехать до блокпоста, бросить там угнанную машину, пересесть в «Форд» Биляля и значит, вот-вот будут здесь. Ахмед с Мухамедом подготовили надежное место, где спрятать украденного ребенка. Там уж точно ни «Моссад»*, ни «ШАБАК»* не отыщут.

Машина Биляля появилась точно в срок, Казем правильно рассчитал время. И это хороший знак небес: все остальное тоже получится, как задумано. Теперь волноваться нечего.

Биляль махнул рукой: «Все в порядке!»

Пора ехать в Наблус. Казем встал, огляделся, отряхивая брюки. Людей, как всегда, тут немного. На стоянке пустой туристический автобус. Старички из Европы послушно семенят за экскурсоводом и смотрят только туда, куда он им указывает, опасливо отводя глаза от скользящей вниз тропинки. Хозяин зевает на пороге сувенирной лавки, ждет возвращения туристов.

Казем сел за руль своего «Фольксвагена», открыл переднюю дверь. Биляль поставил машину так, чтобы двери ее и машины Казема скрыли от посторонних, что происходит, если мальчишка начнет упираться. Легко подхватив пленника под мышки, Биляль посадил его на сиденье рядом с Каземом, застегнул ремень, ласково приговаривая: «Какой хороший мальчик! Покатался с нами, а теперь к маме поедешь. Сиди спокойно, мама ждет тебя».

— Вот, Казем, мобильник парня. Малыш, а с такой дорогой игрушкой, что не каждый взрослый может себе позволить.

Казем спрятал мобильник в карман. И это хорошо, значит, любят сыночка, родители, балуют не в меру. Такие перевернут землю вверх дном, чтобы спасти свое дитя. Они не дадут властям тянуть время.

А мальчишка даже головы не повернул, уставился в окно, лоб хмурит. Смотри, смотри, будет, о чем внукам рассказать.

Тронулись, да поможет нам Аллах!

Казем искоса поглядывал на мальчика. Кожа его еще белее, а губы еще более красные, чем на фотографии. Медбрат сказал, что по документам ему пять, а выглядит на семь. Не может быть, наверное, что-то напутано в бумагах. Рослый, крепкий, ему можно дать даже больше семи. Нужно бы шприц приготовить, вдруг брыкаться начнет в дороге.

Но все оказалось гораздо проще, чем Казем предполагал. Парень вел себя спокойно, хвала Аллаху! Казалось, его совсем не пугает и даже не удивляет то, что с ним произошло. Не обращая внимания на нового спутника и перемену машины, он не плакал, не просился к маме, а с интересом рассматривал оливковые рощи вдоль дороги и далекие холмы. От удивления Казем покачал головой: нельзя и представить, чтобы кто-то из его сыновей так бы вел себя, окажись он, не приведи Аллах, в чужой машине с незнакомыми взрослыми! А пленнику хоть бы что! Молчит, поворачивает голову от окна к окну, даже чему-то улыбается. Куда смотрит, не понять — темные очки в пол-лица скрывают его глаза, сверху нависает козырек бейсболки. Странный какой-то, очень странный мальчик…

Холмы становятся все выше, машина приближается к Наблусу. Да будет воля Аллаха!

*****

Богат Шхем. Караваны с моря, с востока, идущие вдоль Иордана встречаются под его стенами. Всем нужно зерно для каши и хлеба, все любят вино из винограда и фиников. Нельзя обойтись без оливкового масла и овощей. Шхем пропитался запахами душистых специй и трав, которые превращают даже незамысловатую дорожную трапезу в изысканный пир. Для истинных ценителей восточных пряностей их названия звучат музыкой. Шафран, тмин, иссоп, миро так же драгоценны, как богатства шхемской сокровищницы.

В подземных пещерах Шхема грудами лежит золото из Африки и Анатолии, серебро с гор Таурус, медь с хребта Загрос. Украшения из египетского диорита и эфиопского сердолика не помещаются в мешках и глиняных кадах.

Земля дает два урожая в год, а жители Шхема знают толк в земледелии. Они получают столько, что хватает и им, и на обмен с проходящими караванами. Все есть в Шхеме, всегда можно с выгодой обменять и перекупить любой товар.

Много овощей в подвалах и зерна закромах, а молока недостаточно. Скучают жители без душистого, жирного масла, кислого молока, сыров, молодых белых для дома, и «золотых» в дорогу. Любую цену готовы заплатить, весь урожай отдать. Хамор, вождь Шхема, и не смотрит в сторону пришлых купцов, когда под стенами его города раскидывает палатки и шатры зажиточный пастух.

И еще одна беда в сытом городе. Печалит Хамора, что свободные люди не стали товаром. Жаль, что гостей нельзя ни купить, ни обменять, хотя добра хватает… Много прохожих устраивается на ночь под городскими стенами; с раннего утра звучит здесь чужеземная речь, но путники надолго не задерживаются, уходят, у них своя жизнь. Далеко их семьи, а те, кто молод и одинок, не останавливают взгляд на девушках Шхема. Обветренны девичьи лица, грубы руки, пронзительны голоса. Рано старятся они от тяжелой работы, выходят замуж за тех, кто живет рядом, и поэтому все чаще рождаются в городе хилые, немощные уродцы.

Женщины делают вид, что не замечают, как их дочери тенями выскальзывают по вечерам из города, и, засыпая, мечтают что принесут девушки в дом крепкий, здоровый росток новой жизни. Отцы, увидев, что животу любимой дочери тесно в платье, потихоньку отстраняют девушку от работы в поле, сердито приговаривая, что и дома для бездельницы дел больше, чем нужно. Юноши с тоской смотрят на своих ровесниц, но выбора у них еще меньше. В проходящих караванах свободных женщин совсем нет, а прекрасные невольницы — слишком дорогой товар.

У пастуха Якова и дети красивые, здоровые, работящие, и молочного скота без счета. Дочь его, Дина, готовая невеста. Жаль, что не сыну вождя достанется. Начнутся дожди, уйдет Яков, ничто не удержит вольного кочевника. Выдаст Дину за самого крепкого и умелого из своих пастухов, и родятся у них здоровые крикуны, будущие пастухи…

Угрюмые Шимон и Леви перекладывают сыромятные шкуры верблюжьим навозом. Время от времени один из них подбрасывает в костер хворост, чтобы поддержать огонь. Братья все делают молча, погруженные в свои хмурые мысли. Закончив работу, они омывают лица и руки водой из меха, нанизывают на ошкуренные ветки куски мяса дикообраза и укрепляют в камнях над углями.

Выше по долине город Шхем. Каменные стены возвышаются над зарослями кактусов. Огороды, поля, виноградники и масличные рощи окружают его со всех сторон.

Ниже — шатры их отца Якова. Дымки костров говорят о том, что и там сейчас готовятся к обеду перед полуденным отдыхом.

Яков купил этот участок поля у сыновей Хамора за сто монет, но радовался он недолго.

Шхем, старший сын Хамора, прослышал на дружеской пирушке о необыкновенной красоте Дины, дочери Якова, недавно ставшего лагерем под стенами города. Нашептал ему об этом, щедро подливая терпкое вино в чашу, новый приятель из караванщиков. Утром, распаленный похотливыми снами, Шхем заманил девушку в виноградник, подбрасывая на ладони ожерелье из сокровищницы отца, и изнасиловал, а потом надел ей на шею драгоценные изумруды и увел с собой в город.

Яков, узнав о несчастье, застыл. На следующий год хотел он выдать Дину замуж, а женщины, дуры негодные, не уберегли девчонку, не уследили, бездельницы. Растет Дина на воле, бегает целыми днями по холмам, пятками сверкает, коленки белеют в прорехах платья. Вот и углядел ее недобрый глаз. Что делать, что делать?

Лея и Рахель наплакались, накричались и забились вместе со служанками в темный угол. Сидят там, сморкаются в подолы, ждут, когда Яков успокоится. Хорошо, что сыновья со скотом в поле, иначе схватили бы, что под руки попалось, и ринулись в Шхем. Одна беда притянула бы другую. Мужчин в Шхеме было более чем по десять на каждого из мужчин Якова.

Молодые пастухи вернулись на закате. Лучи предвечернего света стекали с гор по листьям дубрав; завыли шакалы, со стороны равнины донесся далекий рык льва…

Яков махнул рукой:

— Сегодня все, что могло случиться, уже случилось. Готовьтесь к ужину, за едой поговорим.

Но он ошибся. Мужчины еще не закончили ужинать, как на дороге от Шхема показалась вереница факелов. Сам Хамор пожаловал к пастухам. С ним сын его, Шхем. Голову опустил, прячет глаза.

— Мир дому твоему, почтенный хозяин, мир вам, достойные отца юноши! Здоровья тебе и домочадцам твоим, Яков! Пусть будет жизнь твоя долгой, стада тучными, а дети дарят тебе радость…

Разгневанный Реувен вскочил, за ним поднялись все братья. Они готовы были разорвать краснобая и его негодяя сына, но отец, предупреждая неприятности, молча положил руку на плечо старшего сына и незаметно сжал его. Мальчишкам бы потешиться, не умеют они смотреть вперед, а уж извлекать пользу из несчастья тем более. Яков сразу понял, что Хамор неспроста пришел к нему.

— Не секрет для тебя, что дети наши, мой Шхем и твоя Дина, поладили сегодня утром в винограднике. Радостную новость принес мне сын. Надеюсь, и ты согласен с выбором дочери, она у тебя умна не по годам. Прошу тебя перед лицом твоих сыновей отдать Дину в жены Шхему. А чтобы союз наш стал еще более крепким, предлагаю любую из моих дочерей в жены любому твоему сыну. Поселитесь у нас, кочуйте по нашим просторам или сделайтесь оседлыми, а пока прими от нас дары, достойные невесты.

Двое слуг вынесли к костру мешок.

Братья Дины в недоумении переглянулись и посмотрели на отца. У младших заблестели глаза: свадьба это хорошо, будет много вкусной еды, музыка, подарки.

Вперед в свет костра вышел самый хитрый из братьев, Леви, и зажурчал бархатно, выпевая слова, как он один мог:

— Позволь, отец, мне сказать. Пусть простит меня высокородный гость, но негоже нам отдавать сестер наших за мужчин с крайней плотью. Боюсь, не навлечь бы еще большего бесчестья на Дину-бедняжку, не опозорить род наш славный на поколения вперед. Думайте, гости, а нам не к спеху прощаться с Диной. И женихов у нее уже сегодня хватает. Отец лишь головой кивнет, и Дина будет выдана за хорошего человека.

Шхем умоляюще взглянул на своего отца и на Якова.

— Как же так, отец, ты обещал мне Дину, я уже вижу ее своей женой. Яков, будь мне отцом, я готов все свое отдать, лишь бы найти милость в глазах твоих, хоть сейчас сделаю обрезание, вот тут, не сходя с места! Отдай мне Дину! Опьянел я от любви к ней!

Юноша вытащил из пояса острый кремниевый нож.

— Не спеши, парень, так это не делается, это тебе не кусок баранины на обед отрезать, — захохотал Шимон. — Остынь! Обрежешься сам, так и от своих отличаться станешь, и к нам не прибьешься, пастухом тебе не быть, с нами кочевать тебе не по роду. Уговори всех мужчин Шхема сделать обрезание в один день с собой, тогда получишь нашу сестру, будешь и нам равен, и среди своих не одинок.

Яков усмехнулся: пока идет так, как ему хотелось бы. Дина почти пристроена, пора защитника своего, Бога Авраамова рода поблагодарить, милостив оказался, не отвернулся в горький час.

— Одного обрезания мало. Готовы ли вы будете отказаться от своих идолов и принять нашего Бога, Бога Авраама?

Он посмотрел на Хамора. Дело серьезное, не мальчишкам решать, нужно согласие вождя.

Хамор важно кивнул.

— Бога поменять — не хитро, но подумать не помешает.

Леви едва заметно подмигнул брату. Они всегда понимали друг друга с полуслова.

Леви налил вино в чашу, сделанную из панциря черепахи, проглотил жареное мясо, запил кусок.

— Все мужчины там обрезались. Теперь наши женщины станут их женами, а наша семья растворится в семени Шхема и оставит после себя лишь позорную память. Отец старый, ему бы спокойно дожить, не станет он с Хамором ссориться. Слышал, Шхем еще предлагает отцу землю, почти даром. Наши стада и все достояние приберет Хамор. Шхем укрепится и расширится.

— Наше… Ничего у нас «нашего» нет. Одежда, что на нас, мечи и честь — вот и все наше, — Шимон покачал головой, переворачивая мясо над углями, — женит нас отец на девках Шхема, даже дети не будут нашими. Мне один вавилонский купец рассказал, хвастает, мол, Хамор, что даром получит крепкие рабочие руки для постройки нового витка городской стены, когда сыновья Якова женятся на шхемских уродках, и поселит новые семьи за этой стеной, чтобы мы стали его живым щитом при набегах разбойников. Купцу этому можно верить. Видел бы ты его одежду! Из самого Сеннаара!

Леви оторвал крепкими зубами еще один кусок мяса, прожевал.

— Я убью Хамора. И Шхема.

Шимон, вороша веткой в углях, коротко хмыкнул.

— Шхем — Шхем. И город Шхем, и подонок Шхем. И подонок Шхем, и город Шхем… уже два дня как обрезаны…

Братья склонились над сизым пеплом, устилавшим землю вокруг кострища, столкнувшись, как всегда, лбами, и начали что-то рисовать.

*****

Проснулся Анчар в сумерках. Сумерки в Израиле — понятие относительное, а в городе тем более. Пока сообразил, где он, что с ним, пока собрал разорванные впечатления необычного дня, уже и стемнело. Пора домой.

На душе скребли кошки. Анчар давно научился прятать в глубокий карман такие понятия, как совесть, жалость, раскаяние. Учителя были хорошие, и он ученик не из последних. Но никто не объяснил ему, что нужно чувствовать, когда на твоих глазах мерзавец-педофил швыряет в машину доверчивого ребенка. Вольно или невольно, но Анчар сам помог ему.

Хлебнул воды, аккуратно положил пустую бутылку в урну.

Назад он пошел той же дорогой, чтобы не заплутать в незнакомом городе. Мелочи на асфальте уже не было, будто и следов мальчишки не осталось. Бедные его родители! Придуштиь гада! Это он сумеет. Завтра нужно будет подумать, как выманить Мансура. И Билялю отломится…

Переходя через перекресток, он отметил красивую подсветку на клумбе и поморщился. Ничего не случилось, мир не перевернулся, жизнь не остановилась. Анчар свернул в темную аллею, ведущую к стоянке, и увидел одинокую женскую фигуру на скамейке. Легкий хмель давал ему право рассмотреть ее внимательнее. Дьявол! Жизнь не остановилась! Незнакомка сидела, уперевшись тонкими локтями в колени, чуть сгорбив гибкую спину. Лицо опустила в ладони. Молодая? Не понять из-за длинных волос.

Он сел рядом. Кашлянул, не зная, на каком языке обратиться, молча протянул раскрытую пачку сигарет. Незнакомка уставилась в одну точку и даже не заметила движения рядом с собой. Молодая и, кажется, симпатичная.

Ладно, попробуем еще.

— Что-то случилось, может, нужна помощь?

На всякий случай спросил на иврите, чтобы не спугнуть девушку звуками русской речи. Бывало у него и такое.

Незнакомка прошептала по-русски:

— У меня пропал сын.

Анчар растерялся:

— Маленький?

— Пять лет.

— Не волнуйтесь, может, заигрался в соседнем дворе или в гостях у приятеля. Еще не поздно. Муж, наверное, ищет по улицам? Или в полицию пошел?

Незнакомка открыла рот, чтобы ответить и вдруг захлебнулась слезами. Она держалась из последних сил, и они ушли на ответы. Ее начало колотить, и Анчар совсем растерялся. Таких слез он за свою богатую всякими событиями жизнь еще не видел. Истерику, как он знал, можно легко прекратить затрещиной, но не в этом же случае. Еще покалечит…

Он ничего не мог понять. Сквозь рыдания прорывалось отдельными словами:

— Муж?.. нет, мы вдвоем… Какая полиция?.. Нельзя… что скажу… Может, он бросил меня… Сам ушел… Разве он предупредит… Все эти годы… Сам решает… Я рабыня…

От такого у Анчара голова совсем пошла кругом. Бредит, что ли или больная? Какая рабыня? Что значит, сам решил? Пять лет ребенку! Может, бросить ее, смыться, пока не поздно? Пусть сама разбирается. Нет, хватит, уже бросил одного, так недолго и самому негодяем стать.

Анчар нерешительно протянул руку, легко погладил незнакомку по плечу.

— Перестань, ну, хватит… Слышишь?

Достал из пакета «колу», что Биляль утром дал.

— Попей, успокойся…

Женщина послушно попыталась глотнуть, но не смогла разжать сцепленные судорогой зубы и выдохнула сладкое, теплое питье. Мелкие брызги попали в лицо Анчару, а она даже не заметила этого.

Он опять осторожно прикоснулся к ее плечу. Вечер был жарким и влажным, а кожа под пальцами — прохладной. Это прикосновение показалось Анчару самым удивительным событием всей его жизни. Захотелось все начать сначала, как с чистого листа, как на необитаемом острове, и никогда не вспоминать того, что было прежде. Заново, по-другому — и тоска растает, и боль исчезнет, и отступит пустота. Желание показалось Анчару таким странным, что он даже не стал тратить времени, чтобы ругнуть себя за него, просто отмахнулся и забыл.

Он приобнял незнакомку, увлек за собой, поставил на ноги.

— Пойдем, пойдем домой. Успокойся, слышишь? Мы что-то придумаем. Ну, веди меня, где ты живешь?

— Мы переехали недавно. А у Миши никогда друзей не было. Я работаю в швейной мастерской, через дорогу, поэтому и квартиру подыскала рядом. Повезло: ухожу к девяти, в перерыв прихожу Мишу покормить.

Казалось, женщина успокоилась. Говорила она тихо, сидела спокойно на диване, только комкала и рвала в руках салфетку, а когда мелкие обрывки падали на пол, брала из коробки новую.

— Как он остается один, такой маленький? А почему в сад не ходит? И тебе спокойнее было бы.

— Маленький… Как сказать… Он у меня, — она запнулась, подбирая слово, — особенный. Говорит, что здесь в древности река была. Ходит по городу, ищет переправу…

Ира поняла голову и встретилась с удивленным взглядом незнакомца. Ой, дура болтливая, кто за язык тянул! Она почувствовала, что слезы опять подступают к глазам. Ну как рассказать постороннему человеку, про них с Мишей, чтобы не вызвать недоумения и вопросов, на которые у нее нет ответов? Для них все посторонние, весь мир. И половинки их жизни так и не соединились, не склеились. Но за пять лет ко всему можно привыкнуть. Она уже не могла представить, как жила бы без него, и он в ней нуждался и по-своему ценил.

Приспособились они друг к другу они давно, Мише еще года не исполнилось. Легко, не чувствуя ни малейшего неудобства, переходила Ира из той части своей жизни, где они были мамой и сыном напоказ, для людей, в другую, в которой так до конца ничего понять не смогла. Очень помогло то, что годовалый Миша увлекся древней историей, и Ира стала для него первым и незаменимым источником нового. Тогда, в родительской квартире, не было у нее столько книг, как сейчас у Миши, а компьютер Ира даже представляла с трудом. Особенно ему нравился рассказ о волчьей шкуре из Святогорского монастыря. Она-то и привела их сюда.

С тех пор многое изменилось, и уже не она Мише, а он ей рассказывал то, чего ни в каких университетах не узнаешь. По-прежнему любили они вечерние чаепития с печеньем и разговорами до полуночи.

До сих пор все как-то устраивалось. Жили они замкнуто, у нее не было подруг, у Миши друзей. С соседями Ира всегда ладила, за квартиру платила аккуратно, долгов не делала, хотя расходов оказалось неожиданно много.

Миша занимался дома по вечерам и часто ночью, а каждое утро он выходил, бродил свободно по всему городу, и всегда возвращался к обеду очень голодным.

Сегодня впервые за эти годы он не вернулся домой. Ира забежала в перерыв, потом после работы в мастерской ждала его дома. Вечером пришла после уборки — нет Миши. Уже стемнело, она забеспокоилась, вышла, походила по улицам. В пустую квартиру возвращаться было очень страшно, тревожные мысли не давали покоя. Нужно идти в полицию, а что сказать? Больше всего она боялась вопросов, на которые не могла дать ответ. А в полиции спрашивать умели.

Почему он ушел так неожиданно, не предупредив ее? А если его кто-то обидел? Или он попал под машину и сейчас страдает от боли? Жив ли? И что будет теперь с ней? Иру тревожило то, что мальчика до сих пор нет дома, но еще больше ее пугала неизвестность. Она поняла, что боится остаться без Миши, потому что не представляла жизни без него. Но добряку незнакомцу этого ни в коем случае нельзя говорить. Никто не поймет, почему она плачет.

Ира окончательно вернулась в ту жизнь, где она была убитой горем и тревогой матерью маленького мальчика, который утром ушел из дома и до сих пор не вернулся…

Хозяйка всхлипывала и пошмыгивала носом на диване, а Анчар внимательно наблюдал за ней, утонув в продавленном кресле. Темные волосы она собрала в хвост. Худая, джинсы обтрепались по низу, из ворота футболки выглядывают тонкие ключицы. Пальцы длинные, а ногти короткие, некрашеные. Так, из породы серых мышек.

Он не знал, сколько времени ей понадобится, чтобы окончательно прийти в себя, и настроился ждать. Никогда нельзя доверять незнакомым, особенно женщинам на грани истерики. Но сейчас, кажется, обойдется без воплей, затрещин и пощечин, хотя, кто знает наверняка? Молчит, салфетки не рвет; теперь водит пальцем по покрывалу, старательно и бессмысленно повторяя завитки узора. Может, сейчас накатит вторая волна, а, может, женщина успокоится и заснет. Анчар решил, что не оставит ее до тех пор, пока она не сможет обходиться без его помощи.

Мальчишку нужно искать, еще не наступила ночь. Маленький, еще младше того, что днем… Тому лет семь, если не больше. А этот вовсе пятилетний. Хорошо, если арабы уехали, а если затаились где-нибудь? Знать бы, что у них на уме. Двое пропавших мальчиков в небольшом городе — это уже слишком!

Тихо бубнил телевизор. Анчар сразу же включил его, как только вошел. Если будет какое-то сообщение, не пропустить бы. Хорошо бы мамашу усадить в другой комнате, вдруг что-то неладное скажут. Да как ее уберешь, застыла, поджав ноги, не понять, где ее мысли, услышит ли?

Ире показалось, что в новую страну переехали, как на соседнюю улицу. Жаль, соседи говорят на непонятном языке. Но и говорящих по-русски в Израиле оказалось много.

В аэропорту Миша сказал, что жить они будут в городе Од а-Шароне. У «русского» таксиста это странное название не вызвало никаких эмоций. Он сразу подвез пассажиров к квартирному бюро. Ира почти не удивилась, что и маклер говорит по-русски. Через два часа она уже распаковывала вещи в их первой израильской квартире.

Потом она записалась на курсы иврита. После первого урока в класс вошла руководительница курсов с листочком в руках.

— Девочки, кто умеет шить?

— Я.

— Вот, возьми адрес. Хозяйка швейной мастерской, хорошая женщина, ищет помощницу.

Миша решил, что подработка им не помешает. На курсы Ира не вернулась, но не жалела об этом. Она познакомилась с необъятно толстой, замечательной Биньяминой.

Биньямина родилась в Болгарии, после войны учила в школе русский. Первые недели женщины говорили на фантастической смеси русского, болгарского, украинского и английского. За это время обсудили приемы шитья, цены, мужчин, детей, погоду, поделились воспоминаниями о родах. Первые ругательства на иврите и арабском Ира узнала от Биньямины.

— Запомни, милочка, тут Восток, солнце жаркое. Восемь месяцев лето, поэтому местные мужчины на работу ленивые, а на любовь резвые. На «белых» женщин бросаются — дай им Бог здоровья! Будут у тебя проблемы.

Она с тоской посмотрела на тонкую Ирину талию.

— Хотя, смотря что считать проблемой…

— Нет, нет, Биньямина, пожалуйста, не хочу я никаких проблем, у меня сын.

Биньямина шептала Ире на ухо «волшебные» слова, объясняла из значение, рассказывала, как они действуют. Ира азартно повторяла, и обе хохотали до икоты.

Однажды Биньямина рассказывала, как она осталась без завтрака.

— Выхожу из подъезда, в одной руке пакет с мусором, в другой — с бутербродами. По величине одинаковые, но с бутербродами, на беду, оказался тяжелее. Вот я его…

Ира распахнула глаза, представив размеры и вес злосчастных бутербродов:

— А мусор, мусор, Биньямина, неужели с собой принесла?

Вдруг Биньямина прищурилась.

— Послушай, сладкая, а когда мы с тобой на иврит перешли? Смотри, ни одного русского или болгарского слова.

Ира захлопала ресницами.

— Не помню… Само как-то получилось. На этой неделе точно говорили на иврите.

И опять женщины залились смехом.

С новым языком и Миша помог. Поняв, что она не будет ходить на курсы и заниматься дома, мальчик в одно прекрасное утро просто перешел на иврит и не говорил с Ирой по-русски до тех пор, пока она не освоила первую тысячу слов. Вторая тысяча далась гораздо легче.

Сейчас она говорила на иврите легко, свободно и неправильно, совсем не стесняясь ошибок. Миша и арабскому решил ее обучить, но тут Ира решительно воспротивилась и пообещала, что, как только он перейдет на арабский, то не увидит не только медового тортика по выходным, но и самого распростого домашнего печенья по будням. Счастье, что магазинного Миша на дух не переносил.

Миша рос. Ел он, как взрослый, и очень любил сладкое. На еду денег хватало. Одежды было даже больше, чем нужно. Соседи приносили мешками очень хорошие, почти новые, выстиранные и отглаженные вещи. Сначала Ира стеснялась, не знала, как себя вести. Потом привыкла. Оказалось, здесь это дело обычное. Теперь и она два раза в год перебирала свою и Мишину одежду, стирала, гладила, аккуратно складывала в пакеты и оставляла на скамейке.

Деньги уходили на книги, карты, учебники и справочники для Миши. Его жажда знаний и скорость, с которой он их усваивал, были несоизмеримы с Ириным заработком. Таяли доллары, привезенные с собой; пособия, которое Ира получала как одинокая мать, не хватало до конца месяца.

— Без котлет я обойдусь пару раз в неделю, но без компьютера — только до твоей зарплаты. Сядь и подумай, без чего еще сможем прожить.

— Тут и думать нечего, все наизусть знаю. Может, подождем с компьютером? Через два месяца за телевизор рассчитаемся, и за книги я на три месяца чеки выписала.

Миша молчал. Ира чувствовала себя виноватой.

Биньямина поговорила с клиентками, и Ира стала убирать квартиры три раза в неделю по вечерам. Решила заработать на компьютер, да так и привыкла. Вот уже два года убирает, а денег не прибавилось.

Миша не возражал. Ира успевала готовить ему, стирать, убирать в комнате. Вечерние чаепития с разговорами не отменялись, просто стали реже, а больше ему от нее ничего и не нужно.

Кофе бы попить. И квартиру пора осмотреть. Что-то же должно натолкнуть на мысль, где искать пропавшего малыша? Анчар осторожно выбрался из кресла. Женщина даже не подняла головы.

— Где у тебя туалет?

Она показала пальцем: «Налево». Значит, доверяет. Или ей все равно, что происходит вокруг. Второе гораздо хуже. Легче помочь человеку, заручившись его доверием. И обмануть тоже легче. Ладно, пусть будет, как будет. Разберемся.

В коридоре-тупичке три двери, по одной на каждую стенку.

В ванной Анчар помыл руки, осматриваясь. Плеснул водой в лицо. Негусто. Можно сказать, просто бедно, и никаких штучек для удовольствия и прихорашивания, как они все любят. Пусть от этого никакой пользы, но в ванных комнатах его прежних знакомых всякого бессмысленного добра: пузырьков, баночек, коробочек — тьфу! — было навалом. Анчара это раздражало. Но тут… Две зубные щетки и тюбик пасты в синем пластмассовом стаканчике, мыло в белой мыльнице, дезодорант. Это на умывальнике. Две мочалки, жидкое мыло и шампунь на полочке над ванной. Полотенца.

Завтра покрасневший нос этой зареванной мышки придет в норму. Чем-то она должна его припудрить? И губы подкрасить? Нет, ничего лишнего, как нет в квартире ни одного предмета, говорящего о присутствии мужчины или хотя бы о том, что он время от времени появляется.

В коридоре Анчар прислушался. В комнате тишина. Остались еще две закрытые двери. Он толкнул ближайшую.

Крохотная комната. Диван, застеленный тонким покрывалом. Тумбочка, на ней будильник и ночник. Шкаф, почти такой же старый и облезший, как у него на балконе. И опять никаких женских штучек, кроме халата на крючке за дверью. А Анчар, было, подумал, что это комната мальчика, и удивился: хозяйка по-спартански сына воспитывает, ни тебе игрушек, ни книжек, ни мячика в углу.

Осталась последняя дверь. Анчар заглянул в щель, раскрыл дверь шире и замер на пороге. Вот это да! И тут игрушек нет. А книг — море, как в библиотеке: на русском, на иврите, на английском. Вон, стопка, в углу за шкафом, на арабском. И не сказки-раскраски, а всё справочники, словари. Учебники по истории древнего мира, история и география Израиля… На двери, на дверцах шкафа, на левой стене — карты, прилепленные клейкой лентой низко, как для лилипута. Или ребенка-дошкольника… Анчар прошелся вдоль стены до окна: политическая карта Израиля, географическая, древний Израиль, древний Египет…

Детская кровать стоит под окном в торце комнаты, она тщательно застелена, видно, что не ребенком. Вдоль третьей стены — письменный стол. Анчар решил, что он сделан по заказу: ножки короткие, под детский стульчик, а сам длинный, как стеллаж. На нем — и стопками, и раскрытые — книги, тетради, атласы. Компьютер посередине, принтер и еще какие-то приборы. Между столом и дверью поместились книжные полки, тоже прикрепленные так, чтобы ребенку удобно было дотянуться до самого верха.

В комнате очень чисто, ни пылинки. Но заметно, что тот, кто убирал, постарался не сдвинуть ни листика, ни книжки с места, чтобы нечаянно не нарушить порядок, понятный и привычный для хозяина. Так аккуратно и ловко убирает вышколенная домработница в кабинете придирчивого и раздражительного ученого, чтобы было быстро и чисто, старательно обходя разложенные для работы книги, документы и записи. Очень странная комната для пятилетнего малыша…

И вправду, особенный у нее сынок!

Анчар прошел на кухню. Кухня, как кухня, без вопросов. Такая же бедность, как в ванной и в комнате хозяйки, уже не вызывала недоумения. В одну только детскую была вложена не одна тысяча шекелей, тут не до жиру… Как ни выкручивайся, не будет у одинокой матери-швеи денег на себя при сыне-вундеркинде!

Найдя объяснение тому, что увидел, Анчар успокоился. Он наполнил чайник водой из-под крана, включил его, из холодильника достал сыр, масло, хумус. Что-то было в кастрюльках и накрытых крышками мисочках, но Анчар решил не углубляться в хозяйские припасы. В шкафчике он нашел жестянку с печеньем. На вкус — как домашнее, как мама пекла. Хлеба нигде не было. Анчар открыл рот, чтобы спросить, где хлебница, да, махнув рукой, вынул батон из своего пакета. Упаковку колбасы и коньяк, что он купил на ужин, тоже перенес в кухню. Рюмок в хозяйстве не водилось, можно было и не искать, поэтому Анчар разлил коньяк в чашки. Зато поднос, стоявший на полке над столом, мог украсить любую кухню: овальный, вместительный, расписанный цветами и птицами, с удобными ручками по обе стороны. Анчар легко представил, как хозяйка наполняет его всякой вкусной всячиной и относит в комнату маленькому ученому. Интересно, самой-то что-нибудь перепадает, или ест, что придется?

Ловко управляясь с ножом, Анчар сделал бутерброды с сыром и колбасой, разложил их на тарелке, заварил чай; поставил чашки, тарелку с бутербродами на поднос, там же поместил коробки с хумусом и маслом и отнес в комнату. Столик с подносом подвинул к дивану.

— Меня Андреем зовут.

— Ирина…

Анчар поднес к губам Ирины чашку с коньяком.

— Давай, тебе сейчас нужно. Пей, как лекарство.

— Не могу, у меня на спиртное аллергия.

Взгляд ее стал осмысленным, хотя руки еще дрожали.

— А я выпью.

Выпил, закусил бутербродом с колбасой.

— Как пацана зовут?

— Миша.

— А фотографии есть?

— Нет, он не хотел фотографироваться.

И опять застыла.

— Так, пять лет, зовут Миша, фотографии нет. Ну, хоть особые приметы? Родинки, шрамы, что-нибудь еще?

— Есть.

— Что? — Анчар вздохнул с облегчением, хоть на вопросы реагирует.

— Фотография есть. В моем украинском паспорте.

— Давай сюда.

Ирина обрадовалась, что можно кому-то подчиниться, и это привычное чувство принесло ей облегчение. Он, этот Андрей, знает, как и Миша, что делать. Он найдет Мишу, обязательно найдет, и опять все будет, как прежде, просто нужно его слушаться. А пока нет Миши, она сделает все, что ей скажет Андрей. Отчаяние отступило, появилась надежда.

Анчар глянул на фотографию и вспомнил маленькие белые ручки, которые ловко подбирали монетки с асфальта. Лицо мальчика на фотографии было таким же белоснежным.

— Слушай, а почему он в темных очках? Слепой, что ли? И как ему разрешили в них фотографироваться?

Ирина улыбнулась уголками рта.

— Нет, не слепой. Просто фотография не выходила, когда он был без очков. Что только ни делал фотограф, пока не додумался, отчего пленка засвечивается. У Миши оказался какой-то редкий дефект зрения. Пришлось побегать, чтобы специальное разрешение получить. Намучилась я — ужас как! Никто не хотел брать на себя ответственность. Вот и справка в паспорте.

Чиновники в ОВИРе ответственность брать не хотели, а взятки гребли с удовольствием. Сколько Ира им заплатила, уже имея справку! Миша велел денег не жалеть.

Анчар покрутил справку из офтальмологического центра с десятком печатей под диагнозом на латыни и вздохнул: ну и вундеркинд! Все время преподносит новые сюрпризы.

И вообще, что за чудеса в этом Од а-Шароне творятся! Среди бела дня тут пропали два мальчика, а на улице до сих пор тихо, ни полицейских сирен, ни патрулей. По всем правилам полиция должна уже прочесать все улицы. И объявлений по телевизору нет. Ладно, Ирина до полицейского участка не добралась, но у того, первого, должны быть родители? Теперь выходит, что оба одинаково приметные, с невиданно белой кожей. Хотя тот, первый, постарше будет, школьник, наверное.

Вдруг он замер. Необъяснимое чутье разведчика-спецназовца не могло подвести. Да где же оно раньше-то было?! Таких совпадений быть не может, но нужно проверить.

— Скажи, Ирина, а как он, твой Миша, выглядит? Не старше ли своих сверстников? — спросил и замер, ожидая ответа, и не сомневался в том, что услышит.

Ира удивилась, откуда он знает, незнакомый человек? На фотографии Миша еще двух нет. Это он позже, уже в Израиле, начал расти и развиваться не по дням, а по часам, гораздо быстрее, чем другие дети, поэтому им часто приходилось переезжать с квартиры на квартиру. Когда мальчик чувствовал изменения в себе, он предупреждал Иру о том, что нужно готовиться к очередному переезду, чтобы не вызывать недоумения соседей.

Сейчас он был гораздо крупнее сверстников-пятилеток, поэтому новым соседям Ира сказала, что ему семь лет, восьмой. А в школу не ходит, потому что, видите, какая у бедняжки нежная белая кожа? Это не заразно, наследственное, от отца. Он и умер так рано из-за нарушения обмена веществ, и за Мишу она опасается. Учится он дома по специальному разрешению и ходит на консультации к частному учителю. Соседи сочувственно поцокали языками, покивали головами, но во взглядах их легко угадывалось недоверие, и Ира подозревала, что детям своим на всякий случай они наказали держаться от Миши подальше. Вот почему во дворе их сторонились, хотя при встречах все приветливо улыбались. И с Мишей дети не пытались подружиться, хотя никто его не обижал.

Она постаралась подобрать слова, чтобы не сказать лишнего, о чем потом пожалеет.

— Мальчик много гуляет, ест хорошо, растет, может, возраст такой. Ему многие дают больше пяти лет, — пожала плечами Ира, но посмотрела на Андрея, поняла, что он ждет он нее более определенного ответа, и решилась. — Да, Андрей, только не пойму, как ты догадался? Миша выглядит старше семилетних. Его легко принять за школьника.

Анчар усмехнулся. Нюх он не потерял, это хорошо. Теперь можно сказать, что он берется найти мальчишку. Все стало на свои места.

— Ладно, найду твоего пацана, если будешь меня слушаться.

Ира смотрела на Андрея, и не могла поверить: впервые за годы жизни с Мишей она не чувствовала себя рабыней. Рядом с ней случайно оказался мужественный, надежный, волевой человек. За его решением, хотя оно было принято в одну минуту, стояли сила, опыт, и уверенность в своих возможностях. И если ему нужно ее послушание, она будет послушной, но, как свободный человек, добровольно и ответственно.

— Быстро в сумку всю косметику, что есть в доме, красивую обувь, два-три самых нарядных платья, самое лучшее белье.

Она замерла в растерянности:

— У меня и нет ничего, зачем мне косметика, белье? Только то, что из дому привезла. И то… Сколько лет прошло. Все деньги на Мишу уходят.

Анчар махнул рукой.

— Ладно, неважно, разберемся. Поехали спасать Мишу.