— Ну что, Имзакан, доволен? Добился своего?
Белокожий бородач даже не обернулся. Тихий, спокойный голос, назвавший его по имени, доносился отовсюду: из шелестящих на ветру ветвей, из травы, стелющейся под ноги, из камней, от начала веков застывших в надменном молчании. Голос и был шелестом травы, пением птиц, шепотом ветра, молчанием скалы. Не было смысла оборачиваться на него. Все равно не угадаешь, откуда на этот раз появится тот, кому он принадлежит. Голос всегда появлялся раньше.
— И ты, Мегулах, сделал все, что мог, и все испортил.
Белолицый, что на рассвете зябко кутался в меховой плащ, опустил голову. Что тут скажешь? Баз знает все. Баз видит все. Рано или поздно то, что скрыто от глаз и ушей друзей-соперников, становится известно Базу. Но как удержаться в споре, от которого зависит будущее, и не повернуть обстоятельства в свою сторону, слегка, почти незаметно? Тогда лучше и не спорить совсем, не выигрывать предмет за предметом, каждый раз рискуя потерять все; не собирать их один к одному в надежде рано или поздно облачиться с ног до головы в одежды, как у База. Да что там! Рано или поздно стать таким, как Баз. Или потерять все. И жизнь. А потом долго и тяжко начинать сначала.
Пустота за спинами Имзакана и Мегулаха дрогнула, сгустилась, и из нее выступил Баз. Ему и вправду было все равно, откуда и как появиться перед подчиненными. Ни удивлять, ни пугать их он не собирался, сами должны все понять. Нечего было своевольничать и ловчить во время выполнения задания.
— Шалом, гиганты!
Белолицые разом обернулись. Их взгляды метнулись по сторонам, головы дернулись вверх и опали в почтительном поклоне. Баз стоял над россыпью камней, почти касаясь босыми ступнями головок репейника. Пряди мягкой пушистой бороды разметались по могучей груди. Сияние его глаз могло бы поспорить с солнечным светом, если бы солнцу вдруг вздумалось стать голубым. Бирюзовые волны, исходящие от волос и бороды мягко окрашивают воздух вокруг головы.
— Все испортили… Знаете ведь, что обязаны в точности исполнять приказы. Спорьте, угадывайте мои желания, используйте их для достижения своих целей. Кто вам может запретить? Даже интересно наблюдать за этим. У меня нет любимцев, и я всегда рад победе каждого из вас, победе в чистом споре, где соблюдаются заданные правила, а за любое, даже самое незначительное отклонение от приказа в личных целях вы, гиганты, расплачиваетесь жизнью. И попробуйте сказать, что вы этого не знали.
Имзакан пожал плечами. Знали, как же не знали… Он уже уходил в небытие и начинал сначала, но как избежать соблазна, когда цель близка, а изменение совсем незаметно и выглядит убедительнее правды?.. Люди просты и доверчивы. Живут своей жизнью, радуются, печалятся, воюют и умирают. И их так много… Они даже не понимают, чему служат, кому послушны. А раз не понимают, то и не считаются обманутыми. Разве не так?
— Не так, Имзакан, совсем не так, — голос База стал строже. Мальчишка так ничего и не понял. — Вас учили жалеть людей. Ты должен был только испытать Якова и по моему повелению отдать ему землю, и все! Разве это сложно? Но ты посмел поддаться чувствам: евреев он не любит! Зачем затеял драку? В расчете на легкую победу? А когда это не удалось, ты в обход всех правил вернул себе силу гиганта и изувечил Якова. Пришлось ему ходить, опираясь на посох, орудие будущего убийства. Под Шхем бежал он с чадами и домочадцами, под покровительство Хамора, опасаясь мести палештим.
— Я говорил ему, Баз, то же, я сказал ему: словчил он и покалечил несчастного пастуха…
— Помолчи, Мегулах. Сейчас и о тебе будет речь.
Мегулах погладил молодую бородку. Какой же он бритый? Когда это было? Можно что и солиднее вместо «Мегулах» придумать…
— Ничего, потерпишь. Недолго тебе с этим именем жить осталось…
Ничего не скроешь, все видит, все знает. Мысли читает! Хотя, как раз читать мысли — это самое простое, каждый ученик это умеет. И в споре вещь выиграть, и знать, что люди затевают, — полезное умение. Вот бы еще научиться, как Баз, появляться из ничего и растворяться в воздухе…
Взгляд База потемнел, налился глубокой синевой, а лицо молодого гиганта посерело. Он беспомощно оглянулся на соперника и не узнал его. Глаза Имзакана стали тускло-зелеными, волосы, так красиво обрамлявшие гордую еще недавно голову, слиплись и обвисли вдоль щек.
— Ты, Мегулах, пожадничал в Содоме. Из боязни потерять то. что имеешь, напомнил Лоту о залоге, отданном ему для сохранения. Но как было думать растерянному Лоту о вашем добре, когда вокруг такое творилось! Тогда ты полез в сундук, достал сумку с залогом и надел ее на плечо Лоту. Изумрудным ожерельем, что лежало в ней, Шхем увлек Дину в виноградник.
Так безрассудство и хвастовство одного и глупая жадность другого обернулись изменениями в судьбах людей, которые мне доверились.
Но вам и этого оказалось мало. Желая победить в очередном споре и завладеть новыми предметами, вы в тайне друг от друга и не предупредив меня, встретились с людьми и в очередной раз навредили им.
Мало того, что Мегулах, желая свадьбы, нашептал Шхему о Дине и подсыпал ему в вино толченого корня мандрагоры, так еще и сделал это бездумно: полной пригоршней порошок зачерпнул! Посмотри на свою ладонь, много ли слабому человеку нужно! И вместо чистой любви и радостной свадьбы, что я уж как-нибудь бы понял и, может, простил, мы получили мерзкую похоть и насилие.
Имзакан же, чтобы свадьбы не допустить, уверил Шимона, что Хамор хочет использовать его и его братьев и обездолить их.
Подлость, жадность и трусость руководили вами. Результат достоин средств, которыми вы достигли его: вместо счастья и радости на многие годы — гнусные убийства. Убиты не просто мужчины Шхема. Убиты евреи. После обрезания они уже стали моими. Евреи убили евреев.
Свет темно-синих глаз разошелся фиолетовыми переливами.
Жалкими, сломленными стояли перед Базом Имзакан и Мегулах. Тоска и горе сочились из их глаз желто-зеленым светом.
Не верили они словам великого База, знали, что он ведет свою игру, и они двое в ней такие же куклы, как люди для них самих, как люди для База и всех высоких руководителей проекта. Не верили, знали, но ничего поделать не могли. Исполнение приказов руководителя — прямая обязанность подчиненных. Но какому подчиненному не хочется приблизиться к начальнику, а еще лучше — занять его место!
Вот для этого и был придуман спор. Для начала наставники разделили молодых на семерки, дали каждому по одному предмету и поставили условие: побеждает тот, кто соберет все предметы. Для этого позволено многое, но не все, спорщики должны выполнять задания руководителей, не зная их целей и задач. Старшие тоже подчиняются законам, таким образом, они строят свою карьеру.
Предметов семь, и переходить из рук в руки они могут очень долго, но иногда и сразу могут достаться счастливчику. Это как повезет. Их нельзя ни украсть, ни выманить, ни купить, только выиграть, обменять или получить в подарок. Но ни Имзакан, ни Мегулах не могли припомнить случая, чтобы кто-то кому-то так просто взял и подарил драгоценную вещь. Вот и приходилось ловчить, жульничать, подстраивать результаты, а как иначе? И кто на их месте поступил бы по-другому? Баз? Смешно! Как бы он тогда стал одним из руководителей проекта? Должность у него такая — требовать от исполнителей послушания, подчиняться Ра и стараться занять место повыше. И интересы людей со всей их историей, горем и радостями здесь не учитываются. А слова, что слова, даже самые красивые и справедливые? Баз их много знает, и говорить умеет. Послушать — поверишь, даже если не хочешь, что больше всего на свете озабочен он бедами несчастного калеки или слезами девицы, потерявшей невинность в винограднике…
— Прекратите! Совсем забылись! Каждый из вас провинился дважды, и оба будете дважды наказаны. Уйдете из этого мира сегодня же, с появлением первой звезды. Но спор ваш, без которого вы не мыслите себя, можете продолжить: время, сроки и обстоятельства ухода назначите сопернику сами. Я же оставляю за собой только одно: оба возрождения Мегулаха. Он глуп и жаден, но виновен гораздо меньше тебя, Имзакан. Твоя вина — страдания, кровь, смерть моего народа, поэтому Мегулах не только отправит тебя в небытие, но и решит, вернуться тебе или нет. Препятствовать ему я не буду. В твоей власти распорядиться приговором и обратить все возможные и невозможные обстоятельства себе на пользу. Начинай по праву победителя в последнем споре!
Имзакан поднял голову. Его подернутые мутной пленкой глаза впились в зрачки Мегулаха.
— Баз прав, довольно крови, грязи, подлости. Ты уйдешь тихо и спокойно, просто растворишься в вечерней прохладе. И возродишься по воле и в интересах База через тысячу и пять сотен лет. Жизнь твоя начнется среди любящих, кротких сердец. Много доброго совершишь ты, прославляя мудрость и справедливость База…
— Хватит сладко петь перед очами великого База! Не мне ты говоришь это, а ему. Не поверю в искренность твоих слов, ведь никогда не был ты мне другом, не разжалобишь меня липкой ложью! Тысяча лет и еще пять сотен! За это время ты надеешься вернуться и собрать все предметы? Не будет этого!
Ты тоже уйдешь, но уйдешь человеком, хеттом. Бессчетно будешь рождаться и умирать в своем народе, как простой смертный. И возродишься гигантом, когда…
Мегулах взмахнув рукой, указал на солнце:
— …на небе засияют четыре солнца…
Нет, мало этого, мало. Имзакан не должен вернуться. Мегулах огляделся в поисках знака. Вот шест с навершьем в виде оленя. Имзакан всюду таскает его, он ведь до сих пор остается хеттским послом. Утром он воткнул его в землю так, что бронзовый олень спрятался в гуще зеленых кустов.
— …олени начнут объедать верхушки деревьев…
Блуждающий взгляд его опустился вниз, на ноги под переплетами сандалий и красную землю:
— …а земля под ногами твоего народа утратит цвет кожи детей Адама и станет белой, как мы…
«А там еще неожиданный знак — змея, что скользнула под камни. Хорошо, что я успел ее заметить!»
— …ты среди двенадцати ядовитых змей угадаешь беззубую… Только тогда несмышленое дитя станет бессмертным!
Плечи Мегулаха расправились. Вот так, ненавистный Имзакан! Ты прав, хватит крови и страданий. Самое надежное предсказание то, что основано на случайных, не связанных между собой мелочах. Попробуй справиться с такой задачей!
— Спасибо на добром пожелании. Если уж мне так сложно будет вернуться, а тебя все равно Баз возродит, проживешь ты после этого… — Имзакан окинул взглядом сверху вниз стройную фигуру Мегулаха. Взгляд упал на сброшенный на траву плащ из спинок каракала. — …тридцать три года. И жизнь твоя закончится страшно, мучительно и позорно. А потом Баз может возродить тебя хоть на следующий день, хоть еще через тысячу лет.
Мегулах криво усмехнулся. Ему вспомнилась любимая казнь хеттов — срывать кожу с живого человека.
— Я думаю, что ты вряд ли вернёшься. Четыре солнца и все такое… даже загадывать второе наказание не буду. Если выкрутишься, сам тебя найду, тогда и продолжим.
Глаза База заструились привычным ясно-синим светом. Ну что ж, мальчишки справились с заданием, сами наказали друг друга. Нет, враг врага, так будет вернее. Тысяча пятьсот лет без услужливого и преданного Мегулаха… Ничего, есть еще много учеников, и подходящего присмотреть не сложно. Время летит быстро. Вернется Мегулах таким же покорным, но будет осторожнее, и работа ему всегда найдется. А Имзакану поделом за спесь его и дерзость. Слишком рано возгордился, ни послушания от него, ни предупредительности не дождешься. Того и гляди, испортит проект до срока. Ишь, каков, серый, с помутневшими глазами, а сел в стороне, голову опять вскинул вверх. Жаль, что унесет с собой выигранный шлем. Забрать бы и припрятать его для Мегулаха, но закон нарушать опасно: Ра видит все и знает. Да сбудется пророчество!
Ветер прилетел снизу, из долины, качнулся в ветвях, осторожно присел на плечо База, повеял в ухо новостью: пастух Яков от Шхема уходит…
— Ну что, Имзакан, доволен? Добился своего?
Белокожий бородач даже не обернулся. Тихий, спокойный голос, назвавший его по имени, доносился отовсюду: из шелестящих на ветру ветвей, из травы, стелющейся под ноги, из камней, от начала веков застывших в надменном молчании. Голос, и был шелестом травы, пением птиц, рокотом моря, молчанием скалы. Не было смысла оборачиваться на него. Все равно не угадаешь, откуда на этот раз появится тот, кому он принадлежит. Голос всегда появлялся раньше.
— И ты, Мегулах, сделал все, что мог, и все испортил.
Белолицый, что на рассвете зябко кутался в меховой плащ, опустил голову. Что тут скажешь? Баз знает все. Баз видит все. Рано или поздно то, что скрыто от глаз и ушей друзей-соперников, становится известно Базу. Но как удержаться в споре, от которого зависит будущее, и не повернуть обстоятельства в свою сторону, слегка, почти незаметно? Тогда лучше и не спорить совсем, не выигрывать предмет за предметом, каждый раз рискуя потерять все; не собирать их один к одному в надежде рано или поздно облачиться с ног до головы в одежды, как у База. Да что там! Рано или поздно стать самим Базом. Или потерять все. И жизнь. А потом долго и тяжко начинать сначала.
Пустота за спинами Имзакана и Мегулаха дрогнула, сгустилась, и из нее выступил Баз. Ему и вправду было все равно, откуда и как появиться перед подчиненными. Ни удивлять, ни пугать их Он не собирался, сами должны все понять. Нечего было своевольничать и ловчить во время выполнения задания.
— Шалом, гиганты!
Белолицые разом обернулись. Их взгляды метнулись по сторонам, головы дернулись вверх и опали в почтительном поклоне. Баз стоял над россыпью камней, почти касаясь босыми ступнями головок репейника. Пряди мягкой пушистой бороды разметались по могучей груди. Сияние Его глаз могло бы поспорить с солнечным светом, если бы солнцу вдруг вздумалось стать голубым. Бирюзовые волны, исходящие от волос и бороды, плещут о белое золото рогатого шлема.
— Все испортили… А ведь знаете, что обязаны в точности исполнять приказы. Спорьте, угадывайте мои желания, используйте их для достижения своих целей. Кто вам может запретить? Мне даже интересно наблюдать за этим. Вы знаете, что у меня нет любимцев, и я всегда рад победе каждого из вас, победе в чистом споре, где соблюдаются заданные правила. Помните, как Нахаш совсем немного изменил приказ Ра? Весь проект пошел вкривь и вкось! Исправить-то ничего нельзя… Люди ни в чем не виноваты, а нам приходится работать с тем, что имеем, поэтому с того случая за любое, даже самое незначительное отклонение от приказа в личных целях вы, гиганты, расплачиваетесь жизнью. И попробуйте сказать, что вы этого не знали.
Имзакан пожал плечами. Знали, как же не знали… Он уже терял жизнь и начинал сначала, но как избежать соблазна, когда цель близка, а изменение совсем незаметно и выглядит убедительнее правды?.. Люди просты и доверчивы. Живут своей жизнью, радуются, печалятся, воюют и умирают. И их так много… Они даже не понимают, чему служат, кому послушны. А раз не понимают, то и не считаются обманутыми. Разве не так?
— Не так, Имзакан, совсем не так, — голос База стал строже. Мальчишка так ничего и не понял. — Ты должен был только испытать Якова и по моему повелению отдать ему землю, и все! Разве это сложно? Но ты посмел поддаться чувствам: евреев он не любит! Зачем затеял драку? В расчете на легкую победу? А когда это не удалось, ты в обход всех правил вернул себе силу гиганта и изувечил Якова. Пришлось ему ходить, опираясь на посох, орудие будущего убийства. Под Шхем бежал он с чадами и домочадцами, под покровительство Хамора, опасаясь мести палештим.
— Я говорил ему, Баз, я ему то же сказал: словчил он и покалечил несчастного пастуха…
— Помолчи, Мегулах. Сейчас и о тебе будет речь.
Мегулах погладил молодую бородку. Какой же он бритый? Когда это было? Можно что и солиднее вместо «Мегулах» придумать…
— Ничего, потерпишь. Недолго тебе с этим именем жить осталось…
Ничего не скроешь, все видит, все знает. Мысли читает! Хотя, как раз читать мысли — это самое простое, каждый гигант это умеет. И в споре вещь выиграть, и знать, что люди затевают, — полезное умение. Вот бы еще научиться, как Баз, появляться из ничего и растворяться в воздухе…
Баз посмотрел на Мегулаха. Глаза Его потемнели, налились глубокой синевой. Под тяжелым взглядом лицо молодого гиганта посерело, он беспомощно оглянулся на соперника и не узнал его. Глаза Имзакана стали тускло-зелеными, взгляд потух, волосы, так красиво обрамлявшие гордую еще недавно голову, слиплись и обвисли вдоль щек.
— Ты, Мегулах, пожадничал в Содоме. Из боязни потерять уже выигранное напомнил Лоту о залоге, отданном ему для сохранения. Но как было думать растерянному Лоту о вашем добре, когда вокруг такое творилось! Тогда ты полез в сундук, достал сумку с залогом и надел ее на плечо Лоту. Изумрудным ожерельем, что лежало в ней, Шхем увлек Дину в виноградник.
Так безрассудство и хвастовство одного и глупая жадность другого обернулись изменениями в судьбах людей, которые мне доверились.
Но вам и этого оказалось мало. Желая победить в очередном споре и завладеть новыми предметами, вы в тайне друг от друга и не предупредив меня, встретились с людьми и в очередной раз навредили им.
Мало того, что Мегулах, желая свадьбы, нашептал Шхему о Дине и подсыпал ему в вино толченого корня мандрагоры, так еще и сделал это бездумно: полной пригоршней порошок зачерпнул! Посмотри на свою ладонь, много ли слабому человеку нужно! И вместо чистой любви и радостной свадьбы, что я уж как-нибудь бы понял и, может, простил, мы получили мерзкую похоть и насилие.
Имзакан же, чтобы свадьбы не допустить, уверил Шимона, что Хамор хочет использовать его и его братьев и обездолить их.
Подлость, жадность и трусость руководили вами. Результат достоин средств, которыми вы достигли его: вместо счастья и радости на многие годы — гнусные убийства. Убиты не просто мужчины Шхема. Убиты евреи. После обрезания они уже стали моими. Евреи убили евреев.
Свет темно-синих глаз разошелся фиолетовыми переливами.
Жалкими, сломленными стояли перед Базом Имзакан и Мегулах. Тоска и горе сочились из их глаз желто-зеленым светом.
Не верили они словам великого База, знали, что Он ведет свою игру, и они двое в ней такие же рабы, как люди для них самих, как люди для База и всех высоких руководителей проекта. Не верили, знали, но ничего поделать не могли. Исполнение приказов руководителя — прямая обязанность подчиненных. Но какому подчиненному не хочется приблизиться к начальнику, а еще лучше, занять его место! Вот для этого и был придуман спор. Основа его — предугадать желание База, понять, чего Он хочет, и своими действиями помочь Ему продвинуться в Его игре. Награда победителю — один из предметов облачения, отличающего руководителя высокого ранга от простого гиганта-исполнителя. Предметов семь, и переходить из рук в руки они могут очень долго, но иногда и сразу могут достаться счастливчику. Это как повезет. Их нельзя ни украсть, ни выманить, ни купить, только выиграть, обменять или получить в подарок. Но ни Имзакан, ни Мегулах не могли припомнить случая, чтобы кто-то кому-то так просто взял и подарил драгоценную вещь. Вот и приходилось ловчить, жульничать, подстраивать результаты, а как иначе? И кто на их месте поступил бы по-другому? Баз? Смешно! А как бы Он тогда стал одним из руководителей проекта? Должность у Него такая требовать от исполнителей подчинения, подчиняться старшим и стараться занять место повыше. И люди здесь не причем со всей их историей. Гораздо сложнее стало управляться с ними, после того, как Нахаш… Планировали одно, а получилось… вон оно, как получилось.
А слова, что слова, даже самые красивые и справедливые? Баз их много знает, и говорить умеет. Послушать — поверишь, даже если не хочешь, что больше всего на свете озабочен Он бедами несчастного калеки или девицы, потерявшей невинность в винограднике…
— Прекратите! Совсем забылись! Каждый из вас провинился дважды, оба будете наказаны на две жизни. Уйдете из этого мира сегодня же, с появлением первой звезды. Но спор ваш, без которого вы не мыслите себя, можете продолжить: время, сроки и обстоятельства ухода назначит каждый из вас своему сопернику. Я же оставляю за собой только одно: оба возрождения Мегулаха. Он глуп и жаден, но виновен гораздо меньше тебя, Имзакан. Твоя вина — страдания, кровь, смерть моего народа, поэтому Мегулах не только отправит тебя в небытие, но и решит, вернуться тебе или нет. Препятствовать ему я не буду. В твоей власти распорядиться приговором и обратить все возможные и невозможные обстоятельства себе на пользу. Начинай по праву победителя в последнем споре!
Имзакан поднял голову. Его подернутые мутной пленкой глаза впились в зрачки Мегулаха.
— Баз прав, довольно крови, грязи, подлости. Ты уйдешь тихо и спокойно, просто растворишься в вечерней прохладе. И возродишься по воле и в интересах База через тысячу и пять сотен лет. Жизнь твоя начнется среди любящих, кротких сердец. Много доброго совершишь ты, прославляя мудрость и справедливость База…
— Хватит сладко петь перед очами великого База! Не мне ты говоришь это, а Ему. Не поверю в искренность твоих слов, ведь никогда не был ты мне другом, не разжалобишь меня липкой ложью! Тысяча лет и еще пять сотен! За это время ты надеешься вернуться и собрать все предметы? Не будет этого!
Ты тоже уйдешь, но уйдешь человеком, хеттом. Бессчетно будешь рождаться и умирать в своем народе, как простой смертный. И возродишься гигантом, когда…
Мегулах взмахнув рукой, указал на солнце:
— …на небе засияют четыре солнца…
Нет, мало этого, мало. Имзакан не должен вернуться. Мегулах огляделся в поисках знака. Вот шест с навершьем в виде оленя. Имзакан всюду таскает его, он ведь до сих пор остается хеттским послом. Утром он воткнул его в землю так, что бронзовый олень спрятался в гуще зеленых кустов.
— …олени начнут объедать верхушки деревьев…
Блуждающий взгляд его опустился вниз, на ноги под переплетами сандалий и красную землю:
— …а земля под ногами твоего народа утратит цвет кожи детей Адама и станет белой, как мы…
«А там еще неожиданный знак — змея, что скользнула под камни. Хорошо, что я успел ее заметить!»
— …ты среди двенадцати змеиных гнезд угадаешь пустое… Только тогда несмышленое дитя станет великим воином!
Плечи Мегулаха расправились. Вот так, ненавистный Имзакан! Ты прав, хватит крови и страданий. Самое надежное предсказание то, что основано на случайных, не связанных между собой мелочах. Попробуй справиться с такой задачей!
— Спасибо на добром пожелании. Если уж мне так сложно будет вернуться, а тебя все равно Баз возродит, проживешь ты после этого… — Он окинул взглядом сверху вниз стройную фигуру Мегулаха. Взгляд упал на сброшенный на траву плащ из спинок каракала. — …тридцать три года. И жизнь твоя закончится страшно, мучительно и позорно. А потом Баз может возродить тебя хоть на следующий день, хоть еще через тысячу лет.
Мегулах криво усмехнулся. Ему вспомнилась любимая казнь хеттов — срывать кожу с живого человека.
— Я думаю, что ты вряд ли вернёшься. Четыре солнца и все такое… даже загадывать второе лишение жизни не буду. Если выкрутишься, сам тебя найду, тогда и продолжим.
Глаза База заструились привычным голубым светом. Ну что ж, мальчишки справились с заданием, сами наказали друг друга. Нет, враг врага, так будет вернее. Тысяча пятьсот лет без услужливого и преданного Мегулаха… Ничего, есть еще много гигантов, и подходящего присмотреть не сложно. Время летит быстро. Вернется Мегулах таким же покорным, но будет осторожнее, и работа ему всегда найдется. А Имзакану поделом за спесь его и дерзость. Слишком рано возгордился, ни послушания от него, ни предупредительности не дождешься. Того и гляди, испортит проект до срока. Ишь, каков, серый, с помутневшими глазами, а сел в стороне, голову опять поднял. Жаль, что унесет с собой выигранный шлем. Забрать бы и припрятать его для Мегулаха, но закон нарушать опасно: может, кто из Его начальников сейчас поглядывает, что делает, как ведет себя великий Баз. Да сбудется пророчество!
Ветер прилетел снизу, из долины, качнулся в ветвях, осторожно присел на плечо База, повеял в ухо новостью: пастух Яков от Шхема уходит…
Вой, стон, детский плач, рев перепуганных животных поднимаются вместе с пылью и обволакивают густым облаком городскую стену. Это слуги Якова сгоняют женщин и детей Шхема вместе с козами в кучу, не давая им зайти в город.
Сыновья Якова разбирают шатры и навесы, Рахель и Лея проворно пакуют вещи, служанки мечутся, больше мешают, чем помогают. Дина баюкает младенца Ниры. Слезы она уже все выплакала: не будет свадьбы. Нет жениха, не будет и свадьбы. Вот бы остался у нее такой же крошечный, смешной сыночек, как этот маленький!
Зачем братья погубили Шхема? Он так жарко шептал там, в винограднике: «Дина, Дина, я голову потерял от любви к тебе… Прости меня, Дина, сам не пойму, что со мной… Люблю тебя… моя Дина…» Разве забудешь?
Ночью после обрезания метался он, зубами скрежетал, такой горячий. Дина отползла в угол и до следующего вечера просидела там, тряслась от страха. А когда он застонал жалобно и вздохнул, она тоже вздохнула, потянулась к кувшину, налила воды в кружку и смочила платок. Он отпил, а больше пролил, подставил лоб под мокрый платок: «Спасибо, моя Дина, люблю тебя…» У нее сжалось сердце, так жалко его стало, больше, чем себя.
Она заплакала, когда узнала, а отец раскричался, велел сниматься с места, вещи собирать. Все засуетились, кто-то сунул ей в руки младенца… Вот уже пусто там, где еще утром стояли шатры. Пусто, пусто…
Сам Яков везде поспевает, хромает, держась за поясницу. Он встревожен и испуган, и кости разболелись больше обычного. Малое горе накликало большую беду. Заботливо растил он сыновей, любил их, гордился ими. Мечтал, что будут добрыми пастухами, опорой его старости, защитой слабым женщинам. Зверей, диких зверей родил и выкормил Яков. Навсегда застыла в их глазах память о чудовищной резне, не отмыть им рук от густой крови, не сменить одежды.
Слаб Яков и немощен. А у слабого врагов втрое больше. Много добра у него, много недобрых глаз вокруг. Теперь чужие, жадные руки потянутся к нему со всех сторон. А в руках — ножи, окровавленные ножи, пальцы в крови, а в глазах — право отобрать его жизнь, уничтожить его маленький народ…
— Рахель, вели женщинам снять украшения, возьми мешок и сложи все вместе, потом разберетесь, где чьи. В другой мешок пусть слуги сложат свои. И еще — отнеси третий пастухам, что сторожат пленных. Нужно, чтобы и у них забрали золото и камни, все, что есть на них.
Рахель с обожанием посмотрела на мужа. Вот какой у нее Яков! Ничто не может сломить его! В миг единый все решил. Знает, что делать, громким голосом уверенно раздает приказы и о мелочах не забывает. Рахель, только Рахель слышала стоны мужа, в которых смешались боль от старой раны и боль от содеянного Шимоном и Леви.
Но даже она не знает, как страшно ему и горько. Бежать, бежать от проклятого Шхема. Опустел город, мертвы его мужчины. Женщины сбились в кучу, прикрывая ладонями головы детей. Пусты улицы, молчат дома. В глубоких подземельях затаились несметные сокровища. Кому они достанутся завтра? Кому?
Кому Яков может доверить, то, что задумал?
— Эй, Шимон! Шимон! Возьми кого-нибудь из братьев — живо в город! Стой! Иди сюда!
Обрадованный Шимон заметался, не зная, чем угодить. Подбежал к отцу, стараясь заглянуть ему в глаза. Яков невольно отстранился, но, переборол себя, притянул Шимона за ворот ближе и зашептал, указывая на Шхем.
— Понял меня? Отбирайте самое дорогое: золото, камни и драгоценности. Ничего лишнего, понял?
— Понял, отец, самое лучшее выберу, будь спокоен…
Баз и гиганты видели, как евреи снялись с обжитого места. Стада, навьюченные верблюды и ослы уходили на запад, скрылись за холмом. Косые лучи заходящего солнца, прорезая клубы пыли, били в глаза встревоженным животным, не понимающим, почему и куда гонят их в такое сытое время.
— Куда они, Баз? Что с ними будет?
Мегулах обернулся. База нигде не было. Он исчез, даже не попрощавшись. Какое Ему дело до неудачников!
Имзакан хотел уже подняться, чтобы уйти раньше, чем первая звезда выйдет на небо. Ни к чему глазеть на растворение Мегулаха, да и Мегулаху не нужно видеть, как Имзакан станет смертным, но вдруг заметил движение в расщелине скалы. Оказывается, Яков и еще двое не ушли вместе со всеми. Караван уже скрылся за холмами, а они все возятся.
Гигант увидел, как Шимон передал брату тяжелый мешок. Из прорехи вывалились золотые украшения, среди тусклого блеска остро засияли изумруды. Леви столкнул весь комок в яму. А наушники, где наушники? Имзакан вытянул шею, чтобы не пропустить ни одной мелочи, ноздри его шевелились, глаза цепко вбирали приметы места, где Яков и двое его сыновей прятали все самое дорогое из сокровищ Шхема и все золото евреев: большая промоина у подножья холма, образовавшаяся между корнями старого фисташкового дерева.
Первая звезда появилась на небе, когда они уже заканчивали забрасывать клад камнями.
Первая звезда, ах, первая звезда…
*****
Свет из кухни размыт тюлевыми занавесками, и поэтому кажется, что балкон Андрея утонул вместе с Ирой в мягком полумраке; сквозь приподнятые жалюзи в комнату пробирается вечерний холодок. Неужели только вчера она сидела на этом же диване и даже боялась задуматься о том, что будет с ней, с Мишей и с ней без Миши! Все прошло. День, который, казалось, никогда не закончится, уже позади. Миша рядом, значит, все будет, как прежде, как всегда. Спасибо Андрею! Как прежде, это как? Без Андрея? Нет, еще поужинаем вместе, он сам напросился. Уж она постарается, вспомнит науку Петровны.
Как же это, без Андрея! Вчера утром Ира и имени такого не помнила, а сейчас жизни без него не представляет. Вот дура! А он ее, похоже, не замечает. Нет, замечает, конечно, когда она начинает путаться у него под ногами. «Опять ты… Уйди с дороги! Сядь в сторонке и молчи…» И Валюха… Красивая, наверное, и он ее любит. Ой, Валюха! Она еще про платье не знает! Такое платье — сказка! И как рванул его этот гад! Что же будет? Ни зашить, ни прикрыть — не поможет. Придется новое сшить. Вот переедут они с Мишей опять, возьмет Ира еще одну уборку, заработает на материал. А сошьет так, что Валюхе и не снилось! И шаль нужно купить, чтобы лучше прежней, оставленной в той комнате, была.
Слеза капнула на махровую простыню, потом вторая. Пальцы вцепились в угол подушки, побелели суставы.
Анчар по привычке резко откинул в сторону занавеску. Яркий свет из кухни плеснул на Ирину. Сидит на диване, съежилась под простыней, колени поджала почти к подбородку, волосы обмотаны полотенцем. Мышь мокрая. В тюрбане. И дрожит, как мышь. Или опять ревет? Ну, а теперь чего? Все уже кончилось… Еще пару дней перекантуются вместе на балконе, а потом найдет он им новую квартиру. На прежнее место возвращаться нельзя. Если за пацаном следили, то и адрес вызнали. Придется перевозить эту мышь с ее мышонком белобрысым в Петах-Тикву, пусть пока поживут под присмотром, а там видно будет.
Странно все: вчера утром он и не подозревал об их существовании, а теперь заботится, как о родных, делать ему, Анчару, больше нечего. Спасал-то он прежде всего себя, а не мальчишку. В какой криминал вляпался доверчивый простак Анчар! Кто бы предсказал такое, получил бы по всей роже.
И как это у нее получается? Сидит, будто не замечает, что вокруг творится, застынет, молчит, думает. О чем думает? Будто далеко-далеко отсюда, а потом вроде как возвращается и путается под ногами, мешает важное дело делать, и реветь начинает, и все невпопад. Вот и сейчас. Он, Анчар уже пять минут стоит в дверях, не решается зайти в свое — свое! — жилье, а ей хоть бы хны! Ухватилась за подушку, как за спасательный круг, уставилась в одну точку и хлюпает носом. Ох, Ирина, Ирина! Ну что теперь?
— Ну что ты, Ирина? Успокойся, все хорошо… все хорошо. Миша в ванной. Я постелил ему у соседей, они вернутся завтра вечером. Устраивайся тут, а я лягу на кухне. Все, спать!
Ира вздохнула, вытерла руками мокрые щеки. Андрей стоял в дверях, полотенце на шее, волосы гладко причесаны, лица не разглядеть в темноте, а голос тихий, нерешительный, вроде непривычно ему разговаривать попросту, о пустяках.
— Ой, Андрей, ты еще не знаешь… платье-то, платье… нарядное… было… такое красивое… И девушка твоя еще не знает… Я сошью, не думай… И шаль куплю.
Слезы, с которыми Ира уже было справилась, вновь навернулись на глаза и знакомыми дорожками побежали по щекам, закапали на бесформенную футболку, что Андрей дал вместо ночной рубашки, на руки…
Анчар нерешительно присел на краешек дивана, положил ладонь на лоб Ирины, провел пальцами по мокрой щеке. Может, заболела от переживаний? Бредит?
— Какое еще платье? Какая девушка? Ты о чем? Спать пора. День был сумасшедший, завтра, все завтра…
Но Ирина не могла успокоиться. Она трясла головой, прижав пальцы к губам, чтобы не зареветь в голос. Порванное платье казалось ей гораздо важнее сна и отдыха; прореха с жалким обрывком бретельки вобрала в себя и скрыла все ужасы дня.
Анчар задумался, не решаясь пошевелиться: может, под кран ее сунуть? Холодная водичка чудеса творит, все глупости из мозгов вымывает. Или уйти спать, пусть выплачется и сама успокоится? А рука его уже легла на тонкое плечо. Как же ее, такую, под кран?.. и как убрать руку? Нет на всем белом свете силы, чтобы отвести руку Анчара от этого плеча, тут ее место, и его место рядом с ней, с Ириной, с Ирой… И пусть все перевернется и пропадет пропадом, а он будет сидеть рядом с ней на продавленном диване, сидеть тихонько, осторожно прикасаясь к коже, к плечу, к шее…
— Тш-ш-ш, тише, тише, успокойся, я с тобой… я с тобой…
Анчар притянул Ирину чуть ближе, прижал к себе. Чуть-чуть, просто, чтобы она почувствовала, что не одна. Досталось ей за эти сутки!
Плечи под футболкой прохладные, а грудь горячая, сердце колотится, как у птенца, если его зажать в кулаке. Сердце… чье сердце? Его ли, ее? Как понять? Полотенце развернулось, и длинные влажные волосы прикоснулись к щеке… К чьей щеке?
Анчар боялся пошевелиться, и думать боялся. Пусть так, все остальное потом. А руки его осторожно скользили по гладкой коже, пальцы путались и замирали в волосах, расчесывали душистые пряди, чтобы найти дорогу назад, к шее, к плечам. И тонкие позвонки под пальцами дрогнули, и это отозвалось горячим удивлением: было, уже было… Когда? С кем? С ним?..
Ладонь задержалась на изгибе бедра. Не может быть, так не бывает, так не должно быть, нужно остановиться, хватит, Анчар… Но нет такой силы, что смогла бы остановить Анчара. Вся сила сейчас в Ирине, вся сила мира вот тут, под пальцами, на границе между застиранной жесткой тканью и нежной складкой под ягодицей.
Анчара будто током двинуло: Ира, доверчивая, наивная Ира легла спать, как дома: под футболкой ни-че-го не было, никаких трусиков! Дыхание перехватило — в том безвременье, где сейчас бездумно парил Анчар, вдруг кончился воздух. Но нет такой силы, чтобы остановила Анчара, нужно просто замереть на минутку, вздохнуть, и…
Ирина вздохнула чуть раньше, и пошевелилась, устраиваясь удобно на его плече, и что-то пробормотала. Сонный ее вздох коснулся ресниц Анчара. Он открыл глаза, возвращаясь в скудный мир своего балкона. В его объятиях спала, посапывая, зареванная мышка. Ее мокрые волосы облепили щеки Анчара, дыхание щекотало шею.
Анчар вздохнул легко и свободно, полной грудью. Покурить бы… Вот только устроить ее удобнее на подушке, укрыть, подоткнув со всех сторон, простыней, и плед набросить сверху, под утро на балконе становится прохладно, простудится еще голышом, возись потом, лечи, будто забот других нет.
Укрыв Ирину, Анчар повернулся к окну и дернулся: в углу возле болванки, которую Ирина называет омфалом, на корточках примостился Миша. Когда он вошел на балкон, Анчар не слышал. Подушечки белых пальцев чутко ощупывали выпуклый орнамент. Весь вечер Анчар гнал от себя мысли о мальчике. Потом… завтра… Слишком много было в нем странного и непонятного.
Стараясь не шуметь, Анчар, отодвинул скрипнувшие жалюзи и закурил.
Выходной завтра, но дел много. Выйти в город пораньше, заглянуть в витрины квартирных бюро. Какие сейчас цены на съем? Перебираться нужно немедленно, послезавтра. Ирине с Мишей в Од а-Шароне делать нечего, хорошо, что Анчар сгонял за их вещами, привез шкатулку с документами и компьютер, осталось вывезти на новое место из Мишиной комнаты то, что он просит. С балкона почти ничего брать не нужно. Мебель хозяйская, холодильник — хлам. Одежда? И на чемодан не наберется. Дуру железную, будь она неладна, сбросить бы с балкона, чтобы новые жильцы не ругались, но Миша, уже прикипел к ней, а связываться с ним… Одни, вон, уже попытались…
Анчар покрутил головой. Да уж, этот Миша… Нет, не думать сейчас, потом, потом, пусть сначала то, что есть, само в голове уляжется, и понаблюдать со стороны потихонечку не мешает.
Лучше, скажи, Анчар, дорогой, куда это ты собрался? Тебя что, кто-то куда-то приглашает, что уже чемодан пакуешь, железками разбрасываешься? Ирина эта странная с ее молчанием, слезами и запасом сказок из античной истории?.. Сынок-вундеркинд, а может, не к ночи будь помянуто, экстрасенс?.. Ты что, не нахлебался за сутки? Еще хочешь? Хватит, уймись! Не лезь, если не просят.
А то будет, как со звонком в ШАБАК. Номер завалялся с тех времен, когда Анчар работал на взрывах, Йоси дал на всякий случай: мало ли что, со взрывчаткой дело имеем. Ну и что? Позвонил Анчар с телефона-автомата возле почты по этому номеру, когда из Од а-Шарона возвращался, исполнил гражданский долг, все доложил честь по чести. Ожидаются, мол, серьезные волнения, может даже восстание, возьмите на заметку и проверьте, как полагается… Выслушали, внимательно выслушали, не перебивая, а потом спросили, не много ли водки перед звонком выпил, или приснилось что?
Но как Ирину с Мишей оставить, беспомощных, неприкаянных? И как забыть… А вот этого не надо! Даже наедине с собой… Ничего не было: ни тонкого плеча, ни дрожи позвонков под ладонью, ни сонного, доверчивого вздоха — ничего! И точка!
Ладно, Анчар, чего притворяться, ведь ты уже решил, что переезжаем все вместе. Не все ли равно, с какими соседями ладить? А эти уже не чужие… Так что брать с собой? Ничего, все новое купить в новую жизнь.
С этим понятно. Что еще?
А еще работу искать нужно, вот что. На завод возвращаться нельзя, и звонить не следует. Зарплата никуда не денется, зайдет на счет через месяц, а там и письмо об увольнении за прогулы подкатит, подумаешь!
Кстати, о счете… Как только банк откроется — бегом в отделение и перевести все запасы на валютный счет. Пусть ШАБАК умничает, а ты, Анчар, человек маленький, лучше потерять немного на переводе, чем все, если… Если что? Поживем — увидим. А теперь спать, спать, Анчар. Спокойной ночи…
*****
Мансуру было холодно, Мансура колотило. Челюсти мелко дрожали, и зубы дробно стучали друг о друга.
И он потел, сильно потел. Капли сочились из-под слипшихся волос, текли со лба по небритым щекам, по шее. Жилет из джинсы промок и прилип к телу.
Добрые руки арабских женщин мелкими стежками приметали к грубой ткани глубокие, очень глубокие и узкие кармашки.
Умные арабские головы придумали, что нужно купить в хозяйственном магазине, а что в аптеке без рецепта.
Умелые арабские парни смешали и сварили адское зелье. Остыв, оно загустело. Теперь можно накатать уйму колбасок и рассовать их по карманам.
Из обычного жилета, получился пояс шахида. Нет, еще не получился. Без взрывателя это просто крепкая джинса с кармашками, набитыми пластилином.
Взрыватель смастерить так же легко, как и все остальное. Спираль лампочки — стекло долой! — осторожно присыпать черным порохом, а к цоколю — два проводка, батарейку и кнопку. Так просто, проще детской игрушки из магазина через дорогу.
И физику учить не нужно, и слова такого нет в природе. Все это вонючие придумки евреев. Или американцев. Воинам Аллаха не нужны сатанинские изобретения. Крылатые ракеты, радары, суперсамолеты — чушь!
Пояс шахида, «Аллаху акбар!» — едва слышно или во все горло, по обстоятельствам, — и ты герой, навечно в памяти народной.
Под палящим солнцем посреди широкого шоссе в плотном жилете и широкой куртке Мансур мерз и потел.
Впереди над бетонными блоками каски и автоматы. Из-за бетона кричат попеременно на иврите и по-арабски, чтобы он оставался на месте и медленно снял куртку. А он и так стоит, зачем орать одно и то же? Мансур уже и не слушает.
В двадцати шагах сзади спрятались за автомобилями свои. Мансур обернулся.
Старик в хеджабе выглядывает из-за осла, грозит кулаком и кричит, чтобы шел вперед. Женщина в черном платье и белом платке машет рукой и кричит, чтобы вернулся.
По лицу Мансура пробежала судорога, глаза начали оживать, в них появилась надежда. Но тут его взгляд встретился с другим взглядом, спокойным, холодным, равнодушным. Казем здесь.
Мансур увидел и выпуклый лоб, и тонкие усы, и как губы дрогнули: предатель.
Он забыл, что шел к солдатам, забыл, зачем повернулся, забыл, что нужно воскликнуть: «Аллаху акбар!»
Заорал: «А-а-а!» — и нажал на кнопку.