Данишев через сорок пять минут, как вылетел из райцентра, был уже в старом аэропорту Казани. Недавно здесь прошел дождь, и все дышало свежестью. Из-за белесой тучки с подпалиной показалось солнце, и где-то над рекой Казан кой повисла разноцветным коромыслом радуга.
На душе у Назипа не было ни радости, ни печали, как у человека, который переволновался, перегорел в ожидании больших, решающих для него событий. Но когда троллейбус остановился на площади Свободы и он вышел — нервы, словно по команде гипнотизера, напряглись; под ложечкой неприятно заныло.
Через несколько минут лейтенант стоял уже перед театром Камала. В этом театре он бывал раньше, ходил с удовольствием. Выстаивал длинные очереди за билетом, выкраивая деньги из скудной студенческой стипендии, которая была единственным источником его существования.
Театр Камала ассоциировался у Данишева с огромным океанским пассажирским кораблем со счастливой судьбой. На этот театральный корабль трудно попасть — желающих вступить на его борт всегда больше, чем количество мест. Отправившись на нем в путешествие по разным континентам культуры, глубже познаешь (в сравнении) культуру и язык своего народа и культуру других народов, и прежде всего русского народа; увидишь людскую жизнь разных эпох; познаешь для себя много нового и обогатишься чувствами любви к людям, доброты и житейской мудростью. Это театральное судно удивительно еще тем, что хотя со временем полностью меняются составы команд капитаны, — корабль остается блистательным, притягательным, крайне необходимым и очень полезным в воспитании новых поколений, потому, что с правильно взятого курса его ничто не сбивает: ни штормы, ни айсберги и подводные рифы, ни буйные леденящие ветра с горных вершин.
Раздумья Данишева прервала хлопнувшая входная дверь театра. На пороге появился представительный, ею молодой мужчина. Лейтенант узнал у него (он оказался администратором), где можно сейчас увидеть билетершу, которая работала в июне месяце.
Оказалось: театр — на гастролях, а обслуживающий персонал — в отпуске; дежурила в июне Нагима Бадретдинова (ее сменщица болела).
Следователь прошел в кабинет администратора, выписал названия спектаклей, которые шли 17 и 27 июня (7 числа спектаклей не было), узнал адрес билетерш и отправился на улицу Аделя Кутуя, где она проживала.
Бадретдиновой дома не оказалась, ему сказали, она будет дома в 23 часа.
Данишев вышел во двор и присел на лавку под огромный тополь. Зеленая туча листьев, нависшая над ним, плотно заслоняла палящее полуденное солнце, К толстой, растрескавшейся глубокими продольными шрамами коре была прилеплена бумажка с объявлением:
ВНИМАНИЕАдминистрация ЖЭК.
доминошников-козлятников! Мухи — переносчики заразных болезней. Чем забивать козла, бить мух — полезней.
Назип улыбнулся и стал размышлять, куда девать себя до двадцати трех часов. Пошел в парк Горького, там на афише увидел, что в театре оперы и балета вечером идет «Черноликие» («Проклятая любовь»).
Год назад он слушал эту оперу, несколько дней ходил под ее впечатлением. Назип решил отправиться в оперу. До начала — полтора часа.
Снова Назип был в восторге от оперы. И когда он шел после спектакля по вечерней малолюдной улице, мирские проблемы казались мелочью...
В 23.00 он был в квартире Бадретдиновой. Хозяйка чаевничала. Пригласила к столу и его. Коробка конфет, которую гость прихватил по дороге, оказалась кстати. Данишев за чаем рассказал хозяйке, что его привело сюда в столь поздний час.
Потом неуклюже, плохо слушавшимися от волнения, словно озябшими пальцами, он вытащил из внутреннего кармана фотокарточку (фоторобот) преступника. Хозяйка пристально посмотрела на изображение и пожала плечами.
— Вроде видела, а вроде и нет. Ведь перед глазами у меня ой как много народу-то проходит за день, как у кондуктора автобуса. Поди ж ты, всех запомни...
— Он двухметрового роста, плотного телосложения, как борец, глаза небольшие, брови черные, нависший лоб, мясистый нос, — скороговоркой ориентировал Данишев билетершу.
— Погоди, погоди, сынок, — заговорила Бадретдинова, — тут вот вспомнила один случай. Да, пожалуй, и не случай, а просто... Ну, как ево... — она наморщила веснушчатый лоб, потом досадливо махнула рукой, — короче, видела я как-то одного детину агромадного роста. Может, и поболе двух метров-то. В театр к нам приходил. Да не один, с девицей какой-то. — Хозяйка повернулась к окну. — Может, это и был он?
— Ну и что? Что этот детина, знакомый?
— Да не-е... Запомнила по случаю... Рубль обронил и не стал подымать. Поначалу-то вроде и хотел, да передумал: грязно у двери-то было, натоптали. Накануне дождичек брызгал.
— Значит, рубль в грязь упал?
— Да, да. В грязь. Но я подняла скомканный рубль и хотела отдать мужчине. Окликнула его, но он даже не оглянулся. А вот его дева — остановилась. Детина-то этот что-то сказал женщине. Я расслышала только имя.
— Как ее зовут?
— Найлой зовут.
— Может, Неля или Наиля?
— Нет, нет. Я хорошо слышала имечко ее. Он именно так и назвал. Я запомнила, потому что так зовут соседскую собаку, сучку. Здешние все ее знают. Очень уж она, эта собака, смешная. У них, у соседей-то, еще кот Мартын живет. И собака, и кот — не разлей вода, дружат. Вместе гуляют.
Данишев хотел было перебить ее, но передумал: могла рдеться, потом замкнется и будет отвечать односложно: «Да», «нет». Он почувствовал, что хозяйка очень любит животных. И, рассказывая про этих «меньших братьев» видимо, далеко не первый раз, получала большое удовольствие.
— ...Так вот, когда по нужде кот Мартын идет в туалет я не может туда открыть дверь, начинает жалобно мяукать, упираясь передними лапами в дверь. А собака Найла, как услышит зов своего дружка, разбежится и толкает дверь передними лапами. Дверь открывается. Кот закрывает дверь, усядется на толчок, потом спускает воду. Выйти-то не может. Снова мяукает, вроде как просьбы шлет из-за двери. Собака снова бежит и открывает дверь. Выпускает кота Мартына из туалетного заточения.
— Скажите, Нагима-апа, их где-нибудь видели потом?
— Нет, Не видела. А хотела.
— Почему?
И она рассказала о том, что в скомканном рубле оказался смятый талон на автобус. Причем использованный уже, так сказать, побывавший в железных зубах компостера: продырявленный. На этом талоне был, кажется, записан чей-то адрес.
— Вот и подумала: понадобится адресок-то. Поэтому и хотела бумажку передать. За свои двадцать лет работы в театре ко мне не раз подходили с просьбами найти обменную бумагу или какой-нибудь документик. Ведь такая спешка и толчея создается у дверей театров — сравнить можно разве что с вокзалами, — при которой людям приходится еще нашаривать по своим карманам. Ну, а спешка, сами знаете, чего только не делает с людьми; порой заставляет их своими руками выбрасывать из кармана нужные бумаженции.
— Понятно, Нагима апа. А куда вы дели потом этот талон?
— Да он, по-моему, в ящике стола, в театре. А может, и выкинула. Время-то сколько прошло!
— Когда это было? Когда нашли талон вместе с рублем?
— Убей не помню. Помню, что в июне.
— Какой шел спектакль в тот день?
Билетерша задумалась.
— Случаем, не «Голубая шаль»? — подсказал лейтенант, заглядывая в свои записи с июньским репертуаром театра.
— Это было перед самыми гастролями театра. Да, да. Вспомнила! «Голубая шаль». Ну конечно! На этот спектакль народ валом валит и зимой, и летом, и в холод, и в дождь.
Позднее Данишев установит, что именно 27 июня шел в Казани дождь. И уже можно было предположить, что преступник (если он ходил в театр) был, во всей вероятности, именно 27 июня.
У следователя не было ни малейшей уверенности, что разговор с билетершей идет именно о разыскиваемом преступнике. Вполне возможно, что тем мужчиной, детиной, как его называла Бадретдинова, был совершенно случайный человек. Но его служебная обязанность заставляла все делать добросовестно, до конца, верить в правильность своих действий, верить, что в конце концов придет успех.
Утром, наскоро перекусив в буфете гостиницы «Татарстан», где он остановился, отправился пешком в театр Кабала.
Бадретдинову долго не пришлось ждать. В присутствии Назипа она открыла ящик стола в своей каморке. Но, к великому сожалению его, автобусного талона в ящике не оказалось.
Билетерша развела руками:
— Так и есть, выбросили...
— Куда выбросили? — облизывая пересохшие от волнения губы, спросил Данишев.
— Да в корзину, куда ж еще.
— А вы не помните, что там было написано?
Бадретдинова задумалась, потом неуверенно произнесла:
— Вроде там было нацарапано слово какое-то. Я еще, прочтя его, о чем-то подумала. О чем же я тогда подумала... Ах да! Об отдыхе. Мой брат еще там отдыхал...
— Там было написано название дома отдыха?
— Да, да. Точно. Теперь вспомнила. Кажется, название санатория. Вроде, «Маркваши». Нет-нет, не «Маркваши». А как его, ну... — Бадретдинова схватилась за лоб. — Футы, запамятовала...
Она пошла звонить. Через несколько минут вернулась.
— Вспомнила. «Крутушки». На талоне было написано: «Крутушки». Брат мой нахваливал этот санаторий, весной там побывал.
Через два часа Данишев уже сидел в регистратуре санатория «Крутушки» и перебирал анкеты на прибывших в санаторий в июне месяце. Отдыхавшую гражданку по имени Найла он нашел быстро. Проживала Найла Мурлыкина, согласно путевке, 6 по 30 июня в двухместной комнате № 520.
Лейтенант выписал из анкеты паспортные данные Мурлыкиной. Просмотрел анкету и женщины, которая проживала с Мурлыкиной в одной комнате. Обе они, Найла Мурлыкина и Розалия Ахметшина, проживали в Казани.
Только выйдя из здания, Данишев заметил, в каком красивейшем месте расположен санаторий. Автобус отходил через полчаса, и он решил немного побродить по территории здравницы. Когда остановился у крутого обрыва, рядом с бывшим купеческим двухэтажным особняком, забыл обо всем на свете. Перед его взором предстала величественная, дивная панорама природы: вдалеке, за пышными кронами деревьев, которые вплотную подступали к возвышенности и обрыву, ковром стелились до самого горизонта зеленые поля; слева, по холмам и кручам, цвели желто-зелеными и красноватыми бутонами деревья, а где-то внизу, под обрывом, сквозь густую, чуть тронутую ранней осенью пеструю листву тополей, берез и кленов отзывалась веселыми солнечными блестками река Казанка. Несколько минут Назип стоял в оцепенении и не в силах был ни шелохнуться, ни сдвинуться с места...
Потом Данишев спустился к реке — хотел искупаться вместе с многочисленными отдыхающими, но передумал, и заспешил к автобусной остановке.
Желание поскорей поговорить с Мурлыкиной Найлой гнало лейтенанта в Казань, на улицу профессора Камая, где она проживала.
Дверь отворила сама хозяйка, молодая, очень привлекательная особа. Она лишь мельком взглянула на милицейское удостоверение Данишева и молча отступила в сторону.
— Чем могу быть полезна? — спросила Мурлыкина, когда они уселись в глубокие кресла у низкого журнального столика.
— Найла Владимировна, у меня к вам два небольших вопроса.
Она закурила сигарету и, внимательно взглянув на него, сказала:
— Я вся внимание.
— Скажите, вы были в театре Камала в июне этого года?
Хозяйка медленно стряхнула пепел с сигареты, поправила черные волосы и негромко проронила:
— Кажется, была. А что, разве спектакль запрещенный?
Следователь обрадовался и быстро, непринужденно ответил:
— Что вы, Найла Владимировна. Напротив!..
Он немного выждал, посмотрел на ее оголенные красивые ноги, которые невольно притягивали взгляд, и, пытаясь перевести разговор с официального на непринужденный лад, заметил:
— Я не отрываю вас от дел?
Мурлыкина улыбнулась:
— Это что, второй вопрос, с которым вы сюда пришли?
— Почти.
— Интересно. — Найла Владимировна откинулась на спинку кресла, и ее ноги еще больше оголились; короткий халатик держался на одной верхней пуговке. — А вы ничего, в моем вкусе, — по-своему расценила ситуацию она, чувствуя, какое впечатление производит на этого парня.
— Ну, а вы вообще почти неотразимы, — в тон ей произнес Назип, озорно поглядывая на собеседницу.
— Почему — «почти»? Надеюсь, это «почти» не относится к вам, — полушутя-полусерьезно проговорила Мурлыкина с претензией на кокетство.
Данишев лишь улыбнулся. Она взглянула на часы:
— Скоро муженек явится.
— Это страшно?
— Не знаю. В роли мужа мой Валерик всего лишь третий день. И его ревность в этом качестве мне еще не знакома.
— А в роли жениха не ревновал?
— Он одержимый научный работник. А они не от мира сего. Ничего не замечают. Он больше наслаждается наукой. Ему она дороже...
— Тогда вам легко живется. Хороший человек?..
Мурлыкина хмыкнула и бесцветным, скучным голосом заявила:
— В женихах немного выпивал, но горьким пропойцей не был. Писем невесте с нецензурными словами не писал.
Тон хозяйки, как показалось лейтенанту, свидетельствовал, что тема жениха для разговора ей не нравится.
— Так я вас, Найла Владимировна, поздравляю с медовым месяцем.
Она слегка кивнула.
— Видимо, вы в медовый поход собираетесь?
— Я уже, к сожалению, отпуск отгуляла.
— Хорошо отдохнули? — следователь медленно подбирался к своему основному вопросу.
— Ничего-о... — томно протянула Мурлыкина, жеманно двигая плечиками. — «Крутушки» мне приглянулись. Можно еще съездить.
— И жених, наверное, остался доволен?
Она улыбнулась:
— С женихами да с мужьями отдыхать — аллергию наживать. Они никуда не денутся.
— Да, но ведь есть и обратная, неудобная сторона поклонники, как гончие псы, будут носиться за вами целой ордой. Наверное, отбиваться тяжело. Ведь есть среди них, как звери, свирепые до женщин...
— Напугал бабу поцелуем да силой мужской... — грубо ответила хозяйка и нагло усмехнулась.
— Ну и что за поклонник вас пугал? Наверное, был такой, что всех остальных расшугал, как цыплят. Могучий, крупного телосложения, ростом под два метра, брюнет. Ага?
Следователь понял: перед ним — пустая бабенка с налетом цинизма, склонная к острым ощущениям. Он не стал задавать ей вопросы в лоб; решил подойти к цели постепенно, учитывая ее психологию.
Найла Владимировна хихикнула.
Лейтенант понял — попал в точку: у ней был роман с верзилой, с которым она побывала в театре. Но кто он? Убийца или нет?
— Я уже ревную вас. Кто же сумел покорить сердце столь красивой женщины. А?
Она глубоко затянулась сигаретой, многозначительно взглянула на Данишева:
— Разве это имеет значение? О прошлом женщины, как и о ее возрасте, не принято говорить, по крайней мере, при ней.
— Прошлое женщины — самое интересное, из того, что она имеет, — туманно возразил следователь, не желая сходить с пути к намеченной цели.
Щелкнул замок, открылась дверь, и с улицы донесся веселый детский гомон. В дверях появился среднего роста худощавый шатен.
— А вот и мой муж, Валерий. — Она встала и, не глядя на Данишева, пояснила: — А это товарищ из милиции. — И тут же: — Да за кого вы меня принимаете?! У меня был жених, теперешний муж. И на отдыхе я думала только о нем. Скучала. Специально приезжала из санатория домой, чтоб его увидеть, моего Валерика.
Мурлыкина так вошла в роль идеальной жены, что сама стала верить своей выдумке. Сколько ни допрашивал ее Данишев наедине в другой комнате, она твердила одно и то же.
Пришлось отыскать соседку по комнате санатория — Ахметшину Розалию. Та описала приметы мужчины, который приезжал на «Жигулях» к Мурлыкиной. У них был бурный роман. И что поразило лейтенанта — приметы мужчины, описанные Ахметшиной, совпали с приметами убийцы. Звали мужчину Федором.
При повторном допросе Мурлыкина, сознавшись под давлением показаний Ахметшиной, дополнила эти сведения. По отчеству мужчину звали Николаевич; на левой руке, выше запястья, татуировка: «Не забуду отца родного».
Фамилии и адреса не знала. Обещал позвонить ей в конце года, когда вернется из длительной командировки.
Данишев, возвращаясь после допроса к себе в номер гостиницы, думал, что некоторые современные молодые женщины стали своеобразными селекционерами — пытаются (и небезуспешно) вывести новую породу мужчин: чтобы можно было его доить (как корову), ехать на нем верхом (как на скаковой лошади), наставляя ему же ветвистые рога.