Уверенность, что в их tête-à-tête ей не грозит ни единое недоброе слово, оказывались невыразимо приятны душе, которая лишь изредка бывала свободна от тревог и смущения [17] .«Мэнсфилд-Парк»
Пруди и Джослин познакомились два года назад на воскресном дневном показе «Мэнсфилд-Парка». Джослин сидела за Пруди; соседка слева от Пруди нашептывала подруге о забавах на какой-то местной конюшне. Кто-то спит с одним кузнецом. Кузнец — истинный ковбой, ботинки, джинсы и, казалось бы, простодушное обаяние, но раз он укрощает лошадей, женщину уломать нетрудно. Страдают, естественно, лошади. Раджа совсем ничего не ест.
— Он, похоже, считает хозяйкой ее, — сказала соседка, — лишь потому, что иногда я его уступаю на пару часов.
Наверняка это было про лошадь. Пруди промолчала. Она посасывала лакричную конфету, кипела от злости и думала пересесть, но как-нибудь поделикатнее; Пруди, спросите любого, тактична до крайности. Когда аппетит Раджи начинал совсем некстати завоевывать ее внимание, Джослин наклонилась вперед.
— Ступайте сплетничать в фойе, — сказала Джослин. Было ясно, что с ней шутки плохи.
Вот кто разобрался бы с ковбоями. Вот кто накормил бы впечатлительных лошадей.
— Извините, — возмущенно ответила женщина. — Можно подумать, ваш фильм важнее моей жизни.
Однако умолкла; Пруди не волновало, что женщина оскорблена, ведь оскорбленное молчание такое же тихое, как польщенное. Это молчание продлилось весь фильм, а остальное не важно. Сплетницы ушли на титрах, но преданная джейнитка из почтения дождалась финального аккорда, белого экрана. Поворачиваясь к Джослин, благодарная Пруди даже не глядя знала, что она еще здесь.
Пробираясь между рядами, они разговорились. Оказалось, Джослин, как и Пруди, не одобряет вольное обращение с оригиналом. Самое замечательное в книгах — незыблемость написанного. Меняешься ты, меняется восприятие, но текст остается неизменным. Хорошая книга в первый раз удивляет, во второй — уже меньше.
Как известно, в фильмах это не ценится. Всех персонажей исказили: противную миссис Норрис, тетку Фанни, смягчили из-за нехватки времени; ее дядю, мистера Бертрама, в книге — положительного героя, обвинили в работорговле и распутстве; остальных лишь набросали в общих чертах или придумали заново. Самым сомнительным и странным казалось отождествление Фанни с самой Остен, ведь они совсем разные: Фанни такая зажатая, а Остен такая игривая. В результате получилась героиня, которая думает и говорит, как Джейн, но поступает, как Фанни. Абсурд.
Конечно, сценариста можно понять. Никто не любит Остен больше, чем Пруди, спросите любого. Но даже Пруди считала Фанни Прайс тяжелым человеком. Фанни — правильная первоклассница, пай-девочка, которая всегда докладывает учителю о чужих проступках. Зрители ее непременно возненавидели бы. А Остен, по некоторым отзывам, была настоящей кокеткой, бойкой и очаровательной. Как безнравственная Мэри Крофорд в том же «Мэнсфилд-Парке».
Выходит, Остен отдала Мэри все свое остроумие и обаяние, а Фанни ничего не досталось. Пруди никогда не понимала, почему не только Фанни, но, похоже, сама Остен недолюбливает Мэри.
Это был долгий разговор. Пруди с Джослин зашли в «Кафе Рома», чтобы за чашкой кофе получше разобраться в своих впечатлениях.
Дин, муж Пруди, оставил их там и отправился домой, поразмышлять над фильмом в уединении — как раз успел на вторую половину матча «Золотоискатели» — «Викинги».
При первом чтении «Мэнсфилд-Парк» понравился Пруди меньше остальных пяти романов. С годами ее мнение улучшилось. Настолько, что, когда Сильвия выбрала его на май, Пруди вызвалась быть хозяйкой, хотя в мае учитель старших классов занят, как никто другой.
Она рассчитывала на оживленную беседу и сама собиралась столько всего сказать, что несколько дней заготавливала карточки-памятки. Пруди уважала дисциплину — прирожденный скаут. У нее были составлены списки: уборка, меню, обсуждение. К роли хозяйки она подошла серьезно. Власть — это ответственность.
Однако день начался со зловещей неожиданности. Похоже, Пруди подцепила вирус по электронной почте. Пришло письмо от матери: «Соскучилась по своему солнышку. Думаю приехать в гости». Но было еще два письма с обратным адресом матери и прикрепленными файлами, хотя мать прикреплять файлы пока не умела. Сами письма гласили: «Вот мощная программка. Надеюсь, тебе понравится» и «Возможно, тебя это заинтересует». Послание о «мощной программке» дублировалось еще в одном письме, на этот раз с адреса Сьюзен, инспектора посещаемости.
Пруди хотела разослать напоминание, что из-за жары книжный клуб собирается не в семь тридцать, а в восемь, но теперь боялась заразить остальных. Она закрыла почту, даже не ответив матери.
На сегодня пообещали сто шесть градусов. Опять плохие новости. Пруди хотела сварить компот, но к горячему никто не притронется. После работы надо будет заехать в магазин и купить фруктов для шербета. Можно сделать коктейль — шипучку с мороженым. Просто и весело!
Выбравшись из постели, Дин поцеловал ее на прощание. Он был в одной футболке, и это ему шло, а о многих ли мужчинах можно такое сказать? Дин допоздна смотрел футбол. Готовился к чемпионату мира: скоро в прямом эфире начнут транслировать матчи из Японии с Кореей, в каком там они часовом поясе.
— Я сегодня задержусь, — сказал он. Дин работал в страховой компании.
— У меня книжный клуб.
— А что за книга?
— «Мэнсфилд-Парк».
— Тогда я, наверное, пропущу, — сказал Дин. — Может, возьму фильм в прокате.
— Ты уже видел фильм, — ответила Пруди немного обиженно. Они же вместе смотрели. Как он мог забыть? И лишь тогда сообразила, что Дин ее дразнит. Вот как она волновалась: обычно Пруди сразу понимает шутки. Это вам кто угодно подтвердит.
«Тетушка, мы ведь давным-давно выучили, какие короли были в Англии, кто после кого взошел на престол и какие при этом были важнейшие события».«Мэнсфилд-Парк»
«…и римских императоров давно знаем, еще с Северия. Да сколько языческих мифов, и все металлы, и металлоиды, и планеты, и знаменитых философов».
На третьем уроке Пруди задала ученикам переводить главу из «Le Petit Prince» — «La seconde planète était habitée par un vaniteux» — и села за последнюю парту, чтобы доработать свои заметки для книжного клуба. (Секрет преподавателя: устроиться так, чтобы ты их видел, а они тебя нет. Обратное — смерть. К доске выходят только болваны.)
Жара стала невыносимой. Застоявшийся воздух попахивал раздевалкой. По шее Пруди стекал пот. Платье было застегнуто сзади, пальцы скользили по ручке. В так называемых временных корпусах (они не переживут пьесы Шекспира), где она преподавала, не было кондиционеров. В мае удержать внимание учеников трудно. Внимание учеников всегда трудно удержать. А при такой температуре невозможно. Пруди оглядела класс и увидела, что некоторые уже дремлют на партах, обмякшие, как старые листья латука.
Признаков работы почти не было. Ученики спали, перешептывались или глазели в окно. На стоянке горячий воздух тошнотворно плыл над машинами. У Лайзы Стрейт волосы упали на лицо, тетрадь — на колени. Сегодня в ней было что-то особенно хрупкое, аура недавно брошенной. Она встречалась с мальчиком из выпускного класса, который, без сомнения, постоянно пытался ее уломать. Пруди надеялась, ее бросили потому, что не согласилась, а не потому, что согласилась. Лайза — милая девочка, хочет всем нравиться. Если повезет, она дотянет до колледжа, где хорошие качества уже не будут помехой. Трэй Нортон тихо сказал какую-то гадость, и все, кто услышал, засмеялись. Подойти проверить — наверняка Элайджа Уоллас и Кэти Синг играют в «виселицу», подумала Пруди. Элайджа, вероятно, голубой, но ни он, ни Кэти об этом еще не знают. И глупо надеяться, что загаданное слово — французское.
А впрочем, кому все это надо? Кому надо, чтобы подростки вообще ходили в школу? Их мозги забиты гормонами, как тут освоить сложную систему вроде дифференциального исчисления или химии, не говоря о джунглях иностранного языка. Зачем всех мучить? Пожалуй, с остальным — следить за ними на предмет мыслей о самоубийстве, оружия, беременности, наркомании или беспорядочных связей — Пруди справилась бы, но одновременно учить их французскому — это слишком.
Бывали дни, когда один вид свежих красных прыщей, неумело нанесенной туши или воспаленной, гноящейся кожи вокруг недавнего пирсинга трогал Пруди до глубины души. Большинство учеников намного красивее, чем думают. (А бывали дни, когда подростки казались паразитами, отравляющими ее благополучную жизнь. Часто эти дни совпадали.)
Трэй Нортон, напротив, был красив и знал это — обиженный взгляд, мешковатая одежда, тяжелая походка вразвалочку. Beauté du diable [19] . «Новое платье?» — спросил он сегодня у Пруди, когда садился. И беззастенчиво бросил па нее оценивающий взгляд; это смущало и в то же время злило. Само собой, Пруди умела одеваться профессионально. Если она и открыла больше тела, чем обычно, то лишь потому, что обещали целых сто шесть градусов. Что ей, в костюме приходить? «Круто», — сказал он.
Трэй выпрашивал оценку получше, но Пруди была слишком стара, чтобы купиться. Жаль, не так стара, чтобы стать непроницаемой. На третьем десятке она вдруг с ужасом обнаружила, что хочет переспать чуть ли не с каждым встречным.
Объяснить это можно только химически, ведь Пруди не из таких. Здесь, в школе, каждый глоток воздуха — будто суп из подростковых феромонов. Три года интенсивного ежедневного воздействия — как они могут пройти бесследно?
Пруди пыталась дезинфицировать эти мысли, направив их на Остен. Кружева и капоры. Дилижансы и контрдансы. Тенистые поместья и захватывающие перспективы. Но эта стратегия дала обратный эффект. Теперь даже вист у Пруди нередко ассоциировался с сексом. Время от времени она представляла, как заведет разговор об этом в учительской. «А у вас не бывает…» — начнет она. (Ха!)
Когда Пруди сама училась в старшей школе, она была сексуально сдержаннее, что теперь ее только огорчало. Те годы не оставили приятных воспоминаний. Она быстро выросла и к шестому классу превратилась в каланчу. «Они подтянутся», — говорила мать (хотя никто ее не спрашивал — вот как все бросалось в глаза). И оказалась совершенно права. К концу школы большинство мальчиков обогнало ее как минимум на два дюйма.
Но мать не знала (или не говорила), что к тому времени это будет уже не важно. Твое место в школьном феодальном строе определяется рано. Ты можешь изменить прическу и одежду. Можешь, усвоив урок, не писать целое сочинение по «Юлию Цезарю» ямбическим пентаметром или помалкивать, если написала. Можешь перейти на контактные линзы, компенсировать свой ум невыполнением домашней работы. Все мальчики в школе могут вырасти на двенадцать дюймов. Солнце может взорваться к чертям собачьим. А ты останешься тем же чучелом, что и прежде.
Между тем в ресторанах, на пляже и в кино мужчины, которым полагалось смотреть на ее мать, начали поглядывать на Пруди. В бакалее они терлись об нее, намеренно прижимаясь к ее груди. Они садились слишком близко в автобусе, задевали ее ногами в кино. Старики за тридцать присвистывали, когда она проходила мимо. Пруди оскорблялась, но мужчины были довольны, словно так и надо. Первый раз, когда мальчик спросил, можно ли ее поцеловать (в колледже), она приняла это за насмешку.
Итак, Пруди не была ни красивой, ни популярной. Все условия, чтобы стать хорошей девочкой. А она, чтобы повысить свой статус в школе, иногда участвовала в ежедневных издевательствах над подлинными изгоями. Тогда это представлялось ей отвлекающей тактикой, позорной, но необходимой. Сейчас об этом было невыносимо вспоминать. Неужели она действительно вела себя так жестоко? Нет, кто-то другой подставил Меган Шталь подножку на тротуаре и отфутболил ее книги. Теперь Пруди видела, что Меган Шталь была, вероятно, слегка отсталой и унизительно бедной.
Как учитель. Пруди присматривалась к таким детям, старалась помочь. (Но что может сделать учитель? Несомненно, мешала она не реже, чем помогала.) Возможно, ради такого искупления она и выбрала свою профессию, хотя объясняла это любовью к Франции и отсутствием склонности к точным наукам. Наверное, каждый учитель приходит в старшую школу свести счеты, качнуть весы.
В «Мэнсфилд-Парке» очень и очень немногое подтверждает возможность фундаментальных реформ. «Характер закладывается рано», — написала на карточке Пруди и добавила примеры: повеса Генри Крофорд временно исправляется, но ненадолго. Тетушка Норрис и кузина Мария на протяжении всей книги столь же неизменны в своей низости и грешности, как Фанни и кузен Эдмунд — в своей правильности. Только кузен Том, побывав на волосок от смерти, в самом конце находит силы переродиться.
Это обнадежило Пруди. Может, она не такая плохая, как боялась. Может, у нее все-таки есть шанс на прощение, даже от Джейн.
Но как только Пруди об этом подумала, собственные пальцы, скользящие вверх-вниз по ручке, напомнили ей о чем-то решительно, непростительно не-остенском. Подняв глаза, она обнаружила, что Трэй Нортон обернулся и наблюдает за ней. Ничего удивительного. Трэй чувствовал любую непристойную мысль лучше, чем лозоходец — подземные воды. Он улыбался ей так, как ни один старшеклассник не должен улыбаться учительнице. (А может, ни одна учительница не должна так толковать простое зубоскальство. Моя вина, Джейн. Pardonnez-moi [20] .)
— Ты что-то хотел, Трэй? — спросила Пруди, положив ручку и вытерев руки о подол.
— Вы знаете что, — ответил он. Выдержал паузу. Поднял свою тетрадь.
Она встала посмотреть, но прозвенел звонок.
— Allez-vous en! [21] — игриво сказала Пруди; Трэй вскочил первым и выбежал из класса. Остальные ученики собрали свои бумаги, папки, книги. Пошли спать еще на чьем-то уроке.
«Эта церковь была украшена так, как вы ее видите, во времена Якова Второго».«Мэнсфилд-Парк»
У Пруди было окно, и она отправилась через внутренний двор в библиотеку, где имелся кондиционер и два компьютера с доступом в Интернет. Она промокнула пот с лица и шеи, вытерла руку о юбку и открыла почту. К черту предложения консолидировать долги, увеличить пенис, поразить ее боевиком для взрослых на скотном дворе, советы по рукоделию, рецепты, анекдоты, пропавших без вести, дешевые лекарства. К черту все письма с подозрительными вложениями — таких оказалось шесть. Все это Пруди удалила за минуту, но и минуты было жалко: разве она просила? Разве у нее есть лишнее время? А завтра все повторится. Вот уж действительно, la mer à boire [22] .
За соседний компьютер уселся Камерон Уотсон. Камерон был сутулым, горбоносым ребенком семнадцати лет, хотя выглядел на одиннадцать. Он учился у Пруди два года назад и жил через три дома от нее. Его мать и Пруди вложили деньги в один инвестиционный фонд. Когда-то этот фонд получал головокружительные прибыли. Когда-то оптоволоконные компании и крупные технические корпорации росли как грибы после дождя. Теперь остались только руины, отчаяние и взаимные нападки. В последнее время Пруди редко видела мать Камерона.
Камерон говорил Пруди, что у него есть друг во Франции. Они переписывались по электронной почте, так что язык ему нравился — однако не давался; как подозревала Пруди, его отличные домашние работы делал французский друг. Явно сообразительный, Камерон был эрудирован и одновременно пустоголов, как многие компьютерщики из пригорода. Пруди обращалась к нему со всеми компьютерными проблемами и очень старалась платить искренней симпатией.
— Я боюсь отправлять что-то из дому, — сказала она, — мне приходят странные письма, как будто от людей из адресной книги. Есть вложенные файлы, но я не скачивала. И не читала.
— Все равно. Это вирус. — Камерон не смотрел на нее: уткнулся в свой монитор. Щелкал мышкой. — Самовоспроизводится. Продвинутый. Придуман тринадцатилетним ребенком из Гонконга. Хотите, я к вам заскочу и все почищу за секунду?
— Было бы здорово, — сказала Пруди.
— Жалко, у вас не ДСЛ, можно было бы из дома. Вас не раздражает эта ваша… изолированность? Вам нужен ДСЛ.
— Ты живешь через три дома от меня, — ответила Пруди. — А я в прошлый раз потратила столько денег.
(Все покупки выбрал Камерон. Ее систему он знал лучше, чем сама Пруди.)
— Всего два года назад. Дин не поймет. Как ты думаешь, может, не покупать новый компьютер, а сделать хороший апгрейд?
— Не ходи туда. — Видимо, это было сказано не Пруди, а монитору. А может, и Пруди. Камерон обожал Дина и не потерпел бы критики в его адрес.
Вошли еще трое учеников, делая вид, будто ищут материал. Они копались в каталоге, что-то писали в тетрадях, консультировались у библиотекаря. Одним был Трэй Нортон. Второго мальчика Пруди не знала. Девочка с ними — Салли Вонг. У Салли были длинные гладкие волосы и миниатюрные очки. Способности к языкам, приятный акцент. Синий топ с перекрещенными на спине бретельками, плечи блестят от пота и мерцающего лосьона, каким пользовались все девочки. Лифчик она не носила.
В книгохранилище они разошлись в разные стороны. Трэй и Салли тут же встретились где-то в поэзии. Сквозь окно компьютерного зала Пруди видела четыре прохода. Она смотрела, как Трэй играет с волосами Салли. Он что-то шептал. Только они успели нырнуть в следующий проход, как появился второй мальчик, солидный молодой человек, с серьезным, озадаченным лицом. Он явно искал их. Они явно от него прятались. Он заглянул в соседний проход. Они шмыгнули дальше.
Все это время Камерон говорил, и говорил пылко, одновременно прокручивая изображение на своем мониторе. Многозадачность.
— Вам нужен широкополосный доступ, — говорил он. — Теперь апгрейд — это не процессоры и не память. Вам надо обустроиться в Сети. Парадигма настольной системы — это в прошлом. Ее пора списать. Даже и не думайте. Я вам подкину убойную фриварь.
Трэй и Салли показались в журналах. Она смеялась. Он засунул руку ей под бретельку, занес растопыренные пальцы над плечом. Они услышали, как приближается второй мальчик, Салли засмеялась громче, и Трэй утащил ее в другой проход, который Пруди уже не видела.
— Как бесплатная междугородная линия, — говорил Камерон. — Живое видео в реальном времени, чаты. Вы сможете свернуть свой компьютер, будто носовой платок. Вы в нем поселитесь. Перейдете на глобальный уровень.
Они каким-то образом материализовались в «Матрице». Пруди не заметила бы, когда это случилось, даже если бы следила. Кондиционер начинал подмораживать. Но бодрая прогулка до класса ее согреет.
Трэй и Салли снова появились в журналах. Он прижал ее к «Нэшнл Джиографик» и поцеловал.
— Ваш компьютер — это больше не существительное, — сказал Камерон. — Ваш компьютер — это г-гребаный глагол.
Солидный мальчик вошел в компьютерный зал. Обернись он — увидел бы, как губы Салли Вонг обхватывают язык Трэя Нортона. Он не обернулся.
— Что ты здесь сидишь? — упрекнул он Камерона. — Мы должны работать все вместе.
— Я через минуту. — Камерон не оправдывался и не спешил. — Найди остальных.
— Не могу. — Мальчик уселся. — А один я работать не собираюсь.
Салли обнимала Трэя за шею, слегка прогнувшись. Пруди забыла про кондиционер. Она усилием воли развернулась к Камерону.
— Если вы думаете, что я сам сделаю все задание и припишу ваши имена, — заявил мальчик, — то вы ошибаетесь.
Камерон продолжал печатать. Он мгновенно разоблачал фальшивку, но был лишен чувства юмора. Он считал, что в «Дум» отстойная графика — и говорил о ней со спазматически дергающимися пальцами, — но на автокурсах упал в обморок от «Смерти на шоссе». Хотя его школьная репутация погибла, Пруди обнадежила такая история. Этот ребенок завтра не начнет стрелять в коридоре. Этот ребенок еще отличает настоящее от ненастоящего.
На мгновение в голове Пруди, словно из засады, появилась картинка. На этой картинке она, прижатая к «Нэшнл Джиографик», целовалась с Камероном Уотсоном. Пруди немедленно удалила изображение (боже правый!), сделала невозмутимое лицо и прислушалась, что там бормочет Камерон. Он бормотал:
— А если бы они изменили парадигму и никто бы не заметил? — Он сделал какой-то странный жест: кончики больших пальцев соприкасаются, остальные пальцы согнуты над ними.
— Что это? — спросила Пруди.
— Смайлик. Передает эмоции. Чтобы вы поняли, что я шучу.
Камерон не смотрел на нее, но Пруди и не выдержала бы его взгляда. Какое счастливое поколение, столько друзей, которых они никогда не увидят. В киберпространстве никто не стаскивает с тебя штаны в насмешку.
«Если какую-то из наших способностей можно счесть поразительней остальных, я назвала бы память… Память иногда такая цепкая, услужливая, послушная, а иной раз такая путаная и слабая, а еще в другую пору такая деспотическая, нам неподвластная!»«Мэнсфилд-Парк»
В «Мэнсфилд-Парке» Пруди особенно нравилось начало. Там, где речь о трех красивых сестрах — матери и тетушках Фанни Прайс — и об их замужестве. Отчасти это напоминало сказку о трех поросятах. Одна сестра вышла за богача. Вторая — за почтенного человека со скромным доходом. Третья, мать Фанни, вышла за нечто хлипкое. Она обнищала до такой степени, что Фанни Прайс отправили жить к богатым тете и дяде. Дальше все превращается в «Золушку», и начинается сама история. В прошлый раз кто-то говорил о сказках. Кажется, Григг? В детстве Пруди прочла миллион сказок. И перечитала. Ее любимой была «Дикие лебеди».
Она давно заметила, что родители и приключения несовместимы. Отца у нее не было, лишь фотография у двери: молодой человек в форме. По рассказам, когда ей было девять месяцев, он погиб во время какой-то секретной миссии в Камбодже. Пруди не видела причин верить и, при всей привлекательности такой мысли, не верила. Все дело было в матери: что бы Пруди ни вытворяла, та не собиралась никому ее отдавать.
Мать Пруди была ласковой, любящей, терпеливой и веселой. И до странного усталой. Всегда. Она утверждала, что работает в офисе и якобы именно работа выматывает ее так, что даже лежать на диване и смотреть телевизор порой чересчур тяжело. Все выходные она дремала.
Это было подозрительно. Конечно, мать уходила из дому после завтрака и возвращалась лишь к ужину, конечно, Пруди бывала у нее в офисе (правда, о ней каждый раз докладывали) и мать всегда оказывалась на месте — но никогда не видела ее за работой. Обычно она разговаривала по телефону. Сводить бы ее в детский сад на день! Там «Я устала» никого не проймет.
На четвертый день рождения Пруди мать не нашла сил устроить праздник для маленьких, в основном четырехлетних, гостей. Несколько дней она повторяла Пруди, что день рождения уже скоро — послезавтра или, может быть, послепослезавтра, — и наконец подарила ей кассету с «Улицей Сезам» (без коробки), извинившись за опоздание. Теперь она признала, что день рождения остался где-то позади.
Пруди швырнула кассету и себя на пол. На стороне Пруди была справедливость со всеми ее преимуществами плюс четырехлетнее упрямство. На стороне матери — только двадцатитрехлетняя хитрость. Все должно было благополучно разрешиться менее чем за час.
Итак, Пруди уверенно валялась на ковре, молотила ногами и стучала кулаками, едва разбирая слова матери сквозь собственный рев. Но те обрывки, которые она уловила на вдохе, были настолько возмутительны, что Пруди замолчала. Да, ее день рождения прошел, как теперь утверждала мать. Но, конечно же, праздник был. Она описала этот праздник. Воздушные шары, кексы с розовой глазурью и карамельной крошкой, piñata в форме клубники. Пруди, в своей блузке с единорогом, задула все свечи. Она оказалась такой образцовой хозяйкой, таким чудесным, необыкновенным ребенком, что, открыв все подарки, настояла, чтобы гости забрали их, хотя там была и плюшевая белочка, сосущая палец, которую Пруди слезно выпрашивала с тех самых пор, как увидела ее в игрушечном отделе «Дискавери». Все родители поражались, какая бескорыстная девочка. Мама никогда еще так не гордилась.
Пруди посмотрела вверх сквозь мокрые, спутанные волосы.
— А кто были гости? — спросила она.
— Ты их не знаешь, — тут же нашлась мать.
И не собиралась сдаваться. Напротив, следующие несколько дней она вспоминала подробности. Редкий ужин (а любимым ужином были бублики с маслом, после чего оставалось вымыть один нож) проходил без красочного описания охоты за сокровищами, пиратских шляп для гостей, пиццы, как раз такой, как любят четырехлетние: один сыр, и то немного. Мать даже предъявила открытую пачку салфеток с божьими коровками, лежавшую в глубине буфета. «Остатки», — сказала она.
Остальные дети вели себя не так хорошо, как Пруди. Кого-то столкнули с горки, не обошлось без пластырей. Кого-то обозвали козявкой и довели до слез. Все это мать рассказывала с заговорщическим блеском в глазах. «Ты что, не помнишь?» — то и дело спрашивала она, зазывая Пруди к себе, в богатый, щедрый мир воображения.
Пруди не продержалась и недели. Она пила апельсиновый сок из пластикового апельсинчика, и мать сказала, что потом его можно вымыть и оставить себе. Эта заманчивая перспектива почти усыпила бдительность Пруди.
— Я помню клоуна, — осторожно сообщила она. — На моем дне рождения.
Она и в самом деле начинала вспоминать праздник, по крайней мере обрывочно. Закрыв глаза, она видела: оберточную бумагу в звездочках, слой сыра, сползающий с ее ломтика пиццы, толстую девочку в блестящих очках, которая когда-то так метко бросала кольца в парке. Она уже рассказала Роберте в детском саду про пиньяту. Но клоун был уловкой, самым последним средством. Клоунов Пруди ненавидела больше всего на свете.
Мать и на сей раз обошла западню. Она обняла Пруди, коснувшись подбородком ее макушки, словно поставила точку.
— Я никогда не привела бы в наш дом клоуна, — ответила она.
Этот прием оказался настолько эффективным, что мать снова использовала его не только на Хэллоуин, но и при каждом удобном случае. «Я сегодня утром покупала молоко, — говорила она. — Ты его уже выпила». Или: «Мы смотрели этот фильм. Он тебе не понравился». С неизменной улыбкой, будто они играли в какую-то игру. (Когда они действительно играли, мать позволяла Пруди кидать кости и передвигать за нее фишку. Она всегда давала Пруди выиграть.)
Иногда Пруди казалось, что ее детство состояло из восхитительных праздников, поездок в «Морской мир», обедов в «Чак И. Чиз», где грызуны ростом со взрослого играли на гитаре и пели ей песни Элвиса. Несомненно, что-то из этого было правдой. Но часто она сомневалась, что именно. Она завела дневник, полюбила списки и обнаружила, что достоверное изложение — не такое уж легкое дело.
Самым трудным было честно описывать собственное поведение, и Пруди, тогда еще не умея выразить это словами, стала замечать за собой какую-то искусственность, не только в дневниках, но и в реальном мире (кто бы знал, что это такое). Годы оставались позади, словно карта без знаков — только вода и воздух. Из всего, что ей приходилось выдумывать, сложнее всего оказалось выдумать себя.
Когда Пруди было лет восемь или девять, однажды вечером, во время рекламной паузы в «Величайшем герое Америки» (ее мать так сопереживала супергероям, чья жизнь полна печали и вины. В «Величайшем герое Америки» учитель старших классов, наделенный волшебным красным костюмом и сверхъестественными силами, использовал эти силы в борьбе со шпионами и преступниками; как будто в классе сверхъестественные силы ни к чему), мать вспомнила, как на Рождество они ходили к Сайте в «Мэйсиз».
— Мы там позавтракали, — сказала она. — Ты ела оладьи с шоколадной крошкой. Пришел Санта и сел за наш столик, а ты попросила у него машинки «Мэтчбокс».
Пруди замерла, ужин (молоко и арахисовое масло вприкуску) таял во рту. В груди расцвело что-то незнакомое, разрослось и заполнило все пустое пространство вокруг сердца. Это что-то было уверенностью. Ей никогда, никогда в жизни не нравились машинки «Мэтчбокс». Пруди сглотнула, и арахисовое масло чуть не застряло в горле смертельно опасным комком.
— Это была не я, — сказала она.
— Там были меню в форме снежинок.
Пруди смерила мать стальным, как ей казалось, взглядом:
— Я бедная сиротка. Меня некому сводить к Сайте.
— Санта ел рождественское печенье. У него вся борода была посыпана красным и зеленым сахаром. Я твоя мама, — ответила мать. Она моргнула — один раз, два, три. И решила схитрить: — Что бы я делала без моей славной пышечки?
Но у восьми-девятилетнего ребенка нет сердца — разве что когда речь заходит о зверьках. Пруди не дрогнула.
— Моя мать умерла.
— От чего?
— От холеры.
Пруди вспомнился «Таинственный сад». Если бы она читала «Ирландского сеттера», мать умерла бы от бешенства. (Конечно, в «Ирландском сеттере» никто не страдал бешенством. Они чуть не умерли с голоду в буран, когда отправились в горы охотиться на куниц. Про бешенство там не было ни слова. Просто любая книга про собак наводит на мысль о «Старом ревуне»). Мать не стала ее утешать.
— Ясно, — медленно сказала она. Ее глаза погрустнели, уголки рта опустились. — Холера. Неприятная смерть. Рвота. Понос. Ужас как больно. Тебя просто выворачивает наизнанку. Рвет так, что кишки наружу.
Пруди представляла себе нечто менее грубое
— Я ее очень любила, — поправилась она, но поздно: мать уже встала.
— Не знала, что ты любишь воображать себя сиротой, — сказала она. И правда! Сколько раз Пруди воображала мать мертвой? В разных вариантах: быстрины, автокатастрофы, похитители, несчастные случаи в зоопарке. Она расплакалась от стыда: оказаться такой отвратительной дочерью.
Мать ушла к себе и закрыла дверь, хотя сериал продолжался, а Уильяма Кэтта она всегда называла красавчиком и удивлялась, как можно предпочитать Тома Селлека, если бог дал тебе глаза. Если бы они играли, Пруди не поняла бы, выиграла она сейчас или проиграла. Но если это и была игра, то именно такая, где не поймешь.
К десятому дню рождения Пруди четыре месяца копила карманные деньги — на приглашения, которые подписала сама, и на торт-мороженое, который подала на тарелках «Эвок» с салфетками из комплекта. Она позвала семь девочек из школы и в тот день, когда раздала приглашения, впервые оказалась в центре внимания за обедом. Выяснилось, что это скорее неуютно, чем приятно.
Мать сняла с Пруди мерки на платье из каталога «Сирз», по так и не успела его заказать, поэтому на вечеринку позволила ей надеть свое гавайское ожерелье с жемчужиной. Нитка была слишком длинной для Пруди, так что они надели жемчужину на черный шнурок, который можно завязать, как угодно.
Пруди подарили три книги — все малышовые, воздушного змея, детскую настольную игру, гудок для велосипеда и пластиковую золотую рыбку в пластиковом аквариуме для золотой рыбки; ничего из этого она не вернула. Подарки и вечер показались ей скучными. Девочки вели себя примерно. Такое печальное разочарование после всего, к чему она привыкла.
Свадьба была весьма достойная. Невеста предстала в элегантном туалете, подружки невесты, как тому и быть должно, ей уступали… мать, готовясь взволноваться, держала в руках флакончик с нюхательной солью, тетушка Норрис тщилась заплакать…«Мэнсфилд-Парк»
Пруди захватила журнал, чтобы почитать в учительской за обедом. Она приготовилась общаться, если беседа будет интересной, но две учительницы начали жаловаться друг другу на мозоли. Пруди еще рано было слушать, как покупка туфель может превратиться в кошмар. Предлагались тапочки, как у медсестер. Ортопедические стельки. Ужас. Пруди открыла журнал. Оказывается, Дин уже прошел тест «На кого из женщин в "Сексе в большом городе" вы больше всего похожи?» Она просмотрела его ответы:
Чтобы произвести впечатление в субботний вечер, Дин «(а) наденет кокетливый топ и облегающую юбку». Заметив в баре привлекательного парня, Дин «(г) похвалит его бицепсы и попросит согнуть руку».
Пруди познакомилась с Дином в баре. Она училась в колледже и что-то отмечала с подругами, Лори и Керстин. То ли выпускные экзамены, то ли неделю до них, то ли две. «У нас девичник», — предупредила Керстин, но Дин не обратил внимания. Он перегнулся через нее, даже не взглянув, и пригласил Пруди на танец.
Все остальные танцевали быстро. Дин обнял ее, при-, тянул к себе. Его рот оказался возле уха Пруди, подбородок касался ее шеи. Звучала «Не оглядывайся» Эла Грина. «Я на тебе женюсь», — заявил он. Лори это показалось странным. Керстин это показалось страшным. Это было не их ухо; это была не их шея.
Дин отличался той самонадеянностью, которая рождается из одной только популярности в старших классах. Тогда он был качком, на первом курсе вошел в футбольную сборную колледжа — левый нападающий, со своими фанатами. Из тех, кто несколько лет назад в упор не заметил бы Пруди. А теперь он высмотрел ее в битком набитом баре. Пруди была польщена, хотя подозревала, что она не первая женщина, на которой он таким образом пообещал жениться. (Позже она узнала, что первая.)
Но это не имело значения. Его тяжелые веки, скулы, крепкие ноги, ровные зубы — все это не имело значения. И не важно, что он так эффектно будет смотреться рядом с ней на школьной встрече выпускников. Кое-кто удивится.
Нет, имело значение лишь то, что, впервые увидев Пруди, он счел ее красивой. Любовь с первого взгляда так же абсурдна, как и неотразима. На самом деле Пруди не была красивой. Она просто притворялась.
После такого знакомства она сразу решила, что Дин — романтичный парень. Мать раскусила его сразу.
«Приземленный молодой человек», — сказала она. Мать Пруди недолюбливала приземленных молодых людей. (Хотя со временем Дин ей очень понравился. Каждый вторник по вечерам они смотрели «Баффи: истребительницу вампиров» и созванивались, чтобы обсудить события недели. Дин так сопереживал супергероям, чья жизнь полна печали и вины. В итоге мать стала болеть за далеко не супергеройскую футбольную сборную США и говорить об искусственных офсайдах, как будто знала, что это такое и когда их устраивают.)
Пруди обратила эту критичную оценку в пользу Дина. Что плохого в уравновешенном парне? Какой муж лучше: непредсказуемый или надежный? На которого смотришь и знаешь, каким он будет через пятьдесят лет?
Она спросила Лори, потому что у Лори на все имелась теория.
— По-моему, — сказала та, — в браке либо ты считаешь, что тебе повезло, либо он считает, что ему повезло. Когда-то мне больше нравился первый вариант. А теперь не знаю. Не лучше ли прожить жизнь с человеком, который счастлив просто быть рядом?
— А почему не может повезти обоим? — спросила Пруди.
— Хочешь — жди.
(Лори еще не была замужем.)
Разумеется, Пруди пришлось самой организовать свадьбу. Скромное торжество на заднем дворе у матери. Позже она слышала, что еда была вкусной — клубника, апельсины, вишня с шоколадными соусами, черным и белым. Пруди не успела попробовать. Она была в трансе. Ее плиссированное платье, цветы, вежливо-пьяные друзья Дина — па фотографиях все казалось незнакомым. Очень хорошая получилась свадьба, говорили потом гости, и, услышав это, Пруди поняла, что не хотела очень хорошей свадьбы. Она хотела чего-нибудь памятного. Надо было тайком сбежать с Дином.
Но ведь главное — брак; свадьбу Джейн Остен почти никогда не описывала. Пруди стала женой Дина, который почему-то считал, что ему повезло.
Она еще не до конца осознала, как повезло ей. Дин был не только уравновешенным. Он был щедрым, приветливым, веселым, трудолюбивым, красивым. Он помогал ей по дому и никогда не жаловался, его даже не приходилось просить. На годовщину свадьбы он купил два билета в Париж. Летом они собирались во Францию.
И здесь начинались сложности. Пруди любила Францию; она жила любовью к Франции. Она никогда там не была, зато могла представить все до мелочей. Естественно, ей туда и не хотелось. Что, если поездка ее разочарует? Что, если ей там не понравится? Пруди казалось, что муж, любовь всей ее жизни, должен это понимать.
Муж Керстин был талантливым пародистом. Ему удавались не только люди, но и вещи — газонокосилки, штопоры, миксеры. Он мог изобразить всех героев «Звездных войн», а особенно хорошо — Чубакку. Дин был внимателен в постели и не возражал против орального секса, пусть даже рот был его. Но если однажды ночью Пруди потребует Чубакку, Дин будет бессилен. Он всегда оставался собой.
Раньше Пруди думала, что такой человек ей и нужен. Надежный. Без притворства. Почти все время она была по уши влюблена в Дина.
Конечно, ей повезло в браке, по иногда чего-то недоставало. Она могла представить что-нибудь получше. Пруди знала, кто в этом виноват, и виноват был не Дин. Из женщин в «Сексе в большом городе» Дин больше всего напоминал Миранду.
Это последняя, по всей вероятности, последняя сцена на сих подмостках, подумал он, но лучшей и разыграть невозможно. Театр закроется при величайшем успехе.«Мэнсфилд-Парк»
У Пруди ужасно болела голова. Воздух раскалился до предела, кислорода не осталось совсем. Она запила две таблетки аспирина теплой водой из единственного фонтанчика, не залепленного жвачкой. Побрызгала себе на лицо, забыв о макияже. К началу пятого урока боль стала терпимой, хотя в висках по-прежнему приглушенно стучали барабаны.
Карин Бхаве подошла к ней с запиской от мисс Фрай, преподавательницы драматургии, чтобы отпроситься. Днем должна состояться первая костюмированная репетиция школьной постановки «Бригадуна», вечером — вторая, а некоторые эпизоды до сих пор разваливаются.
В позапрошлом году Карин играла Марию в «Звуках музыки», в прошлом — библиотекаршу Мэриэн. В тот день, когда объявили состав «Бригадуна», Пруди наткнулась на нее в туалете; та одиноко рыдала, слезы струились по румянам, превращая их в боевую раскраску.
Пруди предположила, что ей не досталась главная роль, и ласково сказала, что все, даже хорошее, когда-нибудь надоедает. Она сказала это по-французски, потому что на французском все звучало лучше. На французском сама Пруди была лучше — умнее, сексуальнее, утонченнее. «Toujours perdrix» [29] , — закончила она, в восторге от идиомы. (Потом, вспоминая об этом, Пруди осознала, что вряд ли Карин ее поняла. Надо было выбрать прямую дорогу, английский аналог. Ее эго помешало ее целям. Tout te monde est sage après te coup [30] .)
Оказалось, она все равно не угадала. Карин опять получила главную женскую роль. Разумеется. Больше ни у кого не было такого звонкого голоса, стройной фигуры и невинного лица. Карин плакала потому, что главная мужская роль досталась Дэнни Фарго, а не Джимми Джонсу, как она втайне надеялась, — он теперь будет играть Чарли Дэлримпла. Карин должна перед всей школой влюбиться в Дэнни Фарго. Они будут целоваться у всех на виду, а для этого поцелуи надо репетировать. И вот ее будущее — бесчисленные поцелуи с Дэнни Фарго, да еще мисс Фрай будет стоять сбоку, требуя все больше и больше страсти. «Сначала посмотри ему в глаза. Дольше. Неприкрытое желание». Карин уже много раз целовалась под руководством мисс Фрай.
И потом, девочка вроде Карин ни при каких мыслимых обстоятельствах не может рассчитывать на поцелуй с мальчиком вроде Джимми. Все удивились, что Джимми вообще предложил свою кандидатуру, ведь спектакль вступал в явный конфликт с бейсбольным сезоном. Тренер Джимми запретил команде заниматься другими видами спорта. Но даже в самом невероятном сне он не мог объявить вне закона мюзикл.
Джимми был его единственным надежным клозером. И тренер Блумберг пошел на уступки, хотя мысль, что бейсболу можно предпочесть мюзикл, сперва потрясла его, затем огорчила. «Мне осталось не так много сезонов», — сказал он женщинам в учительской.
Все это давало бедняжке Карин надежду. Если бы Джимми получил роль Томми, они столько времени проводили бы вместе. Возможно, он даже посмотрел бы на нее. И заметил, что с гримом и прической она похожа на звезду индийского кино. Такое же открытие мог сделать и Дэнни Фарго, но кому это надо?
— Вы к нам придете? — спросила Карин, и Пруди ответила, что непременно. (Хотя — насколько жарко будет в театре? Как она сама воспримет Джимми Джонса, с его питчерскими руками, поющего «Приди ко мне, доверься мне»?)
На шестом уроке она дала классу переводить тот же отрывок из «Маленького принца», но с английского на французский, поскольку это был уже третий год обучения. «На второй планете жил честолюбец».
Пруди вернулась к своим карточкам. За обедом ей пришло в голову, что Фанни — самая набожная из всех героинь Остен. На собраниях книжного клуба еще ни разу не говорили о религии.
В других книгах Остен многое связано со священниками — обещания, предложения, мечты, — но там важнее финансовая сторона. Ни одна героиня так не почитала Церковь и не восхищалась духовенством, как Фанни. Шесть книг. Столько сцен деревенской жизни, столько подробно описанных танцев и ужинов. И ни одной проповеди. А у самой Джейн отец был священником. Вот где простор для дискуссии! Бернадетте определенно будет что сказать. Пруди заполнила еще пять карточек, и ей стало жарко.
Головная боль возвращалась. Пруди потерла виски, взглянула на часы. Салли Вонг написала записку, сложила из нее журавлика и локтем столкнула с парты. Тэри Чейни подняла, развернула, прочитала. «О господи», — произнесла она. (Вместо «Mon Dieu».) Возможно, в этой записке было что-то про Трэя. Пруди подумывала отобрать ее, но для этого надо подняться. От жары она боялась упасть в обморок, если встанет. А на что способны ученики, пока она будет без сознания? На какие проделки и шалости? Перед глазами поплыли черные точки, словно головастики. Она опустила голову на стол, закрыла глаза.
Слава богу, скоро домой. До начала встречи она слегка приберется. Пройдется с пылесосом. Смахнет пыль. Наверное, к восьми станет достаточно прохладно, чтобы сесть на веранде. Если придет бриз с Дельты, там будет хорошо. Гул в классе постепенно усиливался. Надо выпрямиться, пока не поздно, открыть глаза и громко кашлянуть. Она так и собиралась сделать, но тут прозвенел звонок.
Почему-то ноги привели Пруди не на стоянку, а к двери актового зала. В театре играли интересные ребята. В основном любители марихуаны, в отличие от школьного правительства (спиртное), спортсменов (стероиды) и составителей ежегодного альбома (клей). Так много четких групп и подгрупп. В этой сложной системе было нечто китайское. Иногда Пруди жалела, что не изучала антропологию. Сколько работ можно написать. Конечно, здесь есть свои минусы. Бумажки отнимают много сил. Все-таки чем-то Пруди пошла в мать.
Из-за двери актового зала доносилась приглушенная музыка. За этой дверью были шотландские высокогорья. Туманы, холмы и вереск. Хорошо, прохладно. Как бы ни хотелось домой, для этого надо сесть в машину, с восьми утра простоявшую с закрытыми окнами. Чтобы открыть дверь, придется обернуть руку подолом. Сиденье будет раскаленным, руль обжигающим. За первые минуты она буквально испечется.
Отсрочка определенно ее не спасет, но перспектива была настолько тяжкой, что Пруди выбрала дверь Б. Ее вознаградила ударившая в лицо волна кондиционированного воздуха. Какой-то ребенок, никогда не учивший французский, играл на волынке. На сцене актеры репетировали погоню за Гарри Битоном. Мисс Фрай заставляла их бегать сначала медленно, потом на полной скорости. Пруди видела сцену и актеров, ожидающих за кулисами. Тем временем волынщик готовился к похоронам Гарри. Пруди была равнодушна к инструменту, но восхищалась игрой. Где калифорнийский ребенок научился так работать губами и руками?
Мальчики спрыгнули со сцены, килты задрались. Джимми Джонс обнял блондинку на два класса младше, игравшую его невесту. В «Бригадуне» их любовь разбила сердце Гарри; в калифорнийской школе разбилось сердце Карин. Она одиноко сидела позади, через несколько рядов, на опасливом расстоянии от Дэнни.
Неожиданно Пруди прониклась сочувствием к тренеру Блумбергу. В конце концов, зачем заставлять этих детей играть высокие чувства? Внушать им, что ради любви стоит умереть, что верность преодолеет все на свете? Тренер Блумберг почему-то считает важным, чтобы девять мальчиков подавали, били и бегали лучше других девяти мальчиков, но это еще сравнительно безобидное надувательство. Джейн Остен написала шесть прекрасных романов, и ни в одном из них никто не умер во имя любви. Пруди выдержала минуту молчания в честь Остен с ее безукоризненным здравомыслием. А потом сидела молча просто так.
На соседнее сиденье опустился Трэй Нортон.
— Что ты здесь делаешь? У тебя разве нет урока? — спросила она.
— В этой парилке было сто четырнадцать. Один чудик притащил с собой термометр, и нас отпустили. Я жду Джимми. — Трэй странно улыбался Пруди, но не так, как обычно. — Я вас видел в библиотеке. Вы за мной следили.
Пруди почувствовала, что краснеет.
— Если чувства проявлять прилюдно, люди смотрят.
— Ладно, пусть смотрят. Хотя какие там чувства. Надо было вовремя сменить тему.
— Как хорошо этот мальчик играет на волынке, — заметила Пруди.
Если бы она сказала это по-французски! Трэй восторженно фыркнул.
— Несса Трасслер. Девочка. Вроде бы.
Пруди присмотрелась к Нессе. Теперь она видела какую-то пухлую неопределенность. Может, Трэй не выдаст ее. Может, Несса себя вполне устраивает. Может, вся школа восхищается ее музыкальным талантом. Говорят, и коровы летают.
Несса могла утешаться тем, что проведет здесь всего три года. А потом уйдет куда глаза глядят. И никогда не вернется, если не захочет. Пруди же здесь навсегда. Она вдруг осознала, что это как «Бригадун», где ничего не меняется. Стареют только преподаватели. Страшно подумать.
Ей пришла в голову более практичная мысль.
— Я без линз, — заявила Пруди. Неубедительно и слишком поздно.
— В линзах. — Трэй заглянул ей в глаза; она слышала его дыхание. Слегка пахло рыбой, но не противно. Словно от котенка. — Я вижу. Колечки вокруг радужек. Как блюдца.
Сердце у Пруди билось быстро и слабо. Трэй задрал подбородок.
— И очень кстати. По правому борту — чувства. Пруди повернулась. Действительно, за кулисами — сцена опустела, хотя в зале еще сидели дети — учитель музыки мистер Чоу (холостой), накрыв руками груди мисс Фрай (замужней), ощупывал их, словно выбирал дыни. И явно не в первый раз: эти руки знали эту грудь. Ну и школа! Головная боль набирала обороты. Волынка тоскливо вздохнула.
Немного подумав, Пруди успокоилась. Может, оно и к лучшему. Отвлечет Трэя от ее злополучного faux pas насчет Нессы. Нессу не в чем упрекнуть; Пруди не сожалела о таком повороте.
А мисс Фрай и мистер Чоу — Пруди не могла даже изобразить удивление. Грудь у мисс Фрай большая. Прибавьте к феромонам музыку, репетиции днем и ночью, людей, умирающих от любви. Чего еще ожидать?
В «Мэнсфилд-Парке» Пруди не нравилось, как расстались Мэри Крофорд и Эдмунд. Сперва Эдмунд хотел жениться на мисс Крофорд. Но потом передумал, потому что — он приводил и другие причины, только Пруди не верила, — та простила своего брата и сестру Эдмунда за внебрачную связь. Эдмунд обвинял Мэри в легкомысленном отношении к греху. Асам предпочел навсегда потерять сестру, чем простить ее.
Пруди всегда хотелось брата. Было бы с кем сверять воспоминания. Они правда ездили в парк «Муир Вудз»? На Диллонский пляж? Почему не осталось фотографий? Она представляла себе, как любила бы этого брата. Как он любил бы ее и, видя все недостатки (кто знает тебя лучше, чем брат?), был бы нежен и снисходителен. К концу \ Эдмунд нравился Пруди еще меньше его порочной, эгоистичной, ослепленной любовью сестры.
Конечно, нельзя забывать, что нравы с веками меняются. Но непреклонный зануда остается непреклонным занудой.
— Oo-la-la, — произнес Трэй.
Сама Пруди смотрела на адюльтер по-французски.
Вечнозеленые! Как прекрасна, как желанна, как удивительна вечная зелень!«Мэнсфилд-Парк»
Климат в Центральной Долине считался средиземноморским, то есть летом все вымирало. Травы бурели и сохли. Ручьи пропадали. Дубы становились серыми.
Пруди села в машину. Открыла окна, включила кондиционер. Сиденье жгло голые ноги.
Какая-то птица нагадила на ветровое стекло; за день помет испекся, придется отскребать. Но только не при таком солнце. Пруди поехала домой, выглядывая из-за большого континента — в форме Греции или Гренландии. Вода и дворники сделали бы только хуже. И потом, это было не так рискованно благодаря дорожным пробкам и зеркалам.
Она не питала особо нежных чувств к своему старшему кузену, но по доброте сердца со страхом думала о возможной утрате; а при чистоте ее понятий от мысли о том, как мало толку было в его жизни, как мало он, по всей видимости, способен был отказывать себе в своих желаниях, беспокойство ее становилось еще глубже.«Мэнсфилд-Парк»
Шторы были задернуты, кондиционер включен, дом встретил ее темнотой и умеренной прохладой. Пруди выпила еще две таблетки аспирина. На уборку сил не осталось. Списки успокаивали, создавали иллюзию порядка в хаотичном мире, но она не была их рабыней. Что-то случается, планы меняются. Холли, домработница, заходила на прошлой неделе. У Пруди было чисто по чьим угодно меркам, кроме Джослин. Правда, придется снова сходить в магазин, никуда не денешься, не подавать же салат с пожухлым эндивием.
Пруди приняла холодный душ, надеясь взбодриться, натянула футболку без рукавов и хлопковые пижамные штаны с рисунком разных суши. Пока она вытирала волосы, в дверь позвонили.
На крыльце стоял Камерон Уотсон, с кончика острого носа стекал пот.
— Камерон, — сказала Пруди. — В чем дело?
— Я обещал полечить вашу машину.
— Я не думала, что ты хочешь сегодня.
— Но вам ведь нужна почта, — удивленно ответил он. Как человек может прожить двадцать четыре часа без электронной почты?
Было время, когда Пруди беспокоилась, что Камерон немножко в нее влюблен. Потом она поняла, что Камерон немножко влюблен в ее компьютер, который, разумеется, сам и выбирал. Еще Камерон был немножко влюблен в видеоигры Дина. Он даже не заметил, что Пруди в пижаме. У Джейн Остен к ней бы сватались ради приданого.
Пруди отошла в сторону, пропуская Камерона. Тот держал пластиковый футляр с дисками; через плечо, словно патронташ, висели провода и компьютерные прибамбасы. Он направился прямиком в комнату, запустил свою диагностику, начал колдовать. Пруди немного подремала бы, но не при Камероне. Она принялась протирать пыль, безразлично и даже обиженно. Спать все-таки приятнее.
Не испытывая должной благодарности к Камерону — который действительно был очень мил, — Пруди ее изобразила. Она принесла ему стакан лимонада.
— Я переписываю вам кое-что из старого, — сказал он. — Программы-эмуляторы, — Камерон взял запотевший стакан и поставил на дальний край стола. — Еще надо установить вам «Линукс». С виндой уже никто не работает. (А коровы действительно летают.)
Под пробором в волосах Камерона виднелась белая полоска кожи. Крупные, мертвые хлопья перхоти. Пруди вдруг захотелось протереть и его.
— А что делают программы-эмуляторы?
— С ними можно играть в старые игры.
— Я думала, новые игры нужнее, — сказала Пруди. Я думала, игры становятся все лучше и лучше.
— Вы сможете играть в классику, — ответил Камерон.
Наверное, это как перечитывать книги. Пруди вернулась в гостиную. Она задумалась о перечитывании книг о памяти, о детстве. О том, что Мэнсфилд-Парк казался Фанни холодным и неуютным, пока ее не отправили обратно к родителям. Поместье Бертрамов лишь тогда стало для Фанни домом, когда она его покинула. Только в конце обнаружилось, что тетка и дядя любят ее больше, чем родители. Кто, кроме Джейн, додумался бы придать сказке такой оборот? Пруди хотела достать из сумки карточки, кое-что записать. Но вместо этого уснула на диване, прямо при Камероне.
Когда она открыла глаза. Дин гладил ее по руке.
— Приснится же такое, — сказала Пруди и не смогла вспомнить сон. Села. — Ты вроде обещал быть поздно. — Она взглянула ему в лицо. — Что случилось?
Дин взял ее за руки.
— Срочно собирайся домой, зайка, — сказал он. — Мама попала в аварию.
— Я не могу.
У Пруди пересохло во рту, мысли путались. Дин плохо знал ее мать, иначе понял бы, что волноваться не о чем.
— У меня сейчас книжный клуб.
— Я знаю. Я знаю, как ты этого ждала. Я позвоню Джослин. Твой рейс через полтора часа. Очень жаль, милая. Очень жаль. Давай, а то опоздаешь.
Он обнял ее, но было слишком жарко. Пруди вывернулась.
— Все с ней нормально. Полечу завтра. Или на выходных.
— Она так и не пришла в себя после аварии. Бэйли позвонили мне в офис. До тебя никто не мог дозвониться. Я пытался всю дорогу домой. Занято.
Камерон за компьютером.
— Я его сгоню.
Дин собрал Пруди сумку. Сказал, что в Сан-Диего будет ждать машина, пусть ищет шофера с ее именем на табличке у выдачи багажа. Обещал позвонить в школу, отменить свои встречи. Найти кого-нибудь поответственнее Камерона, чтобы кормить кошку. Он обо всем позаботится. А Пруди пусть думает только о маме. И о себе.
Он прилетит, как только сможет. Будет в больнице самое позднее завтра утром. А если получится, сегодня ночью. «Жаль, — повторял Дин, — так жаль», — пока Пруди наконец не сообразила, что он думает, будто ее мать при смерти. Наивный!
Год назад Дин мог бы проводить ее до выхода к самолету, держал бы за руку, пока она ждет. Сейчас не было смысла даже заходить внутрь. Он высадил ее на обочине и поехал домой заканчивать дела. Перед Пруди через контроль прошел мужчина со спортивной сумкой и мобильником; он так же ставил ногу на пятку, как Трэй Нортон. Его отвели в сторону, заставили разуться. У Пруди забрали маникюрные ножницы и швейцарский армейский нож. Жаль, забыла отдать Дину, нож ей нравился.
Пруди летела рейсом «Саутвест». Ей достался посадочный талон в секторе «С». Еще оставались шансы на место у прохода, но только если попасть в самое начало очереди, и то не факт.
При посадке, вынимая из сумки паспорт, Пруди рассыпала карточки. «Хочешь сыграть в "Собери всю колоду"?» — как-то спросила она у матери. Этой шутке ее научили в детском саду. «Давай, — ответила мать, а когда Пруди раскидала все карты, попросила: — Будь добрым эльфом, собери за меня».
Пруди упала на колени и бросилась подбирать карточки. Люди перешагивали через нее. Кто-то рвался вперед. Надежда на место у прохода погибла. До самолета Пруди добрела в слезах. За колой, в качестве успокаивающего дзенского упражнения, она пересчитала карточки. Их оказалось сорок две, так долго Пруди готовилась. На всякий случай она сосчитала еще раз.
Сначала она решала кроссворд в журнале. Потом смотрела в иллюминатор на пустое небо. Все хорошо. Разумеется, ее мать sain et sauf [34] , и Пруди категорически отказывалась притворяться, что это не так.
Сон Пруди:
Во сне Джейн Остен водила Пруди по комнатам большого особняка. Джейн совсем не похожа на свой портрет. Она скорее напоминает Джослин и временами даже превращается в Джослин, но все-таки это Джейн. Подтянутая, современная блондинка в широких шелковых брюках.
Они стоят на кухне, такой же бело-голубой и медной, как у Джослин. Джейн и Пруди сходятся на мысли, что для кулинарных тонкостей обязательно нужна газовая плита. Джейн говорит, что у нее самой, судя по отзывам, неплохо получаются французские блюда. Она обещает попозже что-нибудь приготовить для Пруди, но та знает, что Джейн забудет.
Они спускаются в винный погреб. Вдоль темной стены тянется решетка для бутылок, однако в большинстве ячеек сидят кошки. Их глаза поблескивают в темноте, словно монеты. Пруди хочет об этом сказать, но решает, что неудобно.
Потом она, хоть и не поднималась по лестнице, вдруг оказывается наверху — одна, в коридоре со множеством дверей. Она дергает несколько, но все закрыты. Между дверьми висят портреты в натуральную величину и зеркала. Они расположены так, что каждый портрет отражается в зеркале напротив. Пруди может встать перед зеркалами и увидеть себя вместе с изображенным человеком.
Снова появляется Джейн. Теперь она куда-то спешит, тащит Пруди за собой мимо дверей и резко останавливается.
— Вот где мы разместили твою мать, — говорит она. — Думаю, ты заметишь кое-какие улучшения.
Пруди в нерешительности.
— Открой дверь, — приказывает Джейн, и Пруди открывает. Вместо комнаты за дверью оказывается пляж, парус, остров вдали и океан, насколько хватает глаз.