С самого начала конфликта и английская, и французская армии состояли из наемных отрядов, служивших под командованием профессиональных военачальников и мало напоминали феодальное ополчение минувших времен. Отличия между военными системами двух стран были обусловлены отчасти тем, что они служили различным целям, отчасти тем, что они создавались на фоне различных социальных и административных условий; и зачастую эти отличия существовали скорее на бумаге, чем в реальности. Немалое значение имел и тот фактор, что в течение всей войны боевые действия велись на континенте, в основном, во Франции, а не на территории Англии. Как следствие, в XIV веке основные усилия англичан в военной сфере были направлены на создание экспедиционных войск на небольшой срок для осуществления набегов с целью грабежа и опустошения, вошедших в историю под названием «chevauches», тогда как монархия Валуа была поставлена перед острой необходимостью обеспечить национальную оборону, организовать сопротивление иноземному вторжению, и укрепить военные рубежи на территории королевства. Хотя англичанам приходилось делать то же самое в своих владениях во Франции, характер их военной деятельности изменился только в 1380-х гг., и в особенности, после оккупации Нормандии в XV веке. По этой причине очень важно проводить различие, во-первых, между, полевыми и гарнизонными войсками, и во-вторых, между армиями, находившимися под командованием короля, и армиями, командование которыми препоручалось другим военачальникам. В английском лагере первое различие в определенной степени соответствовало различию между экспедиционными и оккупационными силами, в той степени, в какой этот термин уместен по отношению к войскам, служившим в XIV веке в Гиени и в XV веке в Нормандии.

В обоих королевствах феодальный воинский контингент, набиравшийся из представителей знати, по традиции составлявших конницу и обязанных по получении вызова от короля нести сорокадневную службу в его войске, никак не мог удовлетворить потребностей монарха. Как численность, так срок и форма службы собранного таким путем войска не соответствовали требованиям эпохи, поэтому на протяжении XIII века бесплатная служба постепенно уступила место оплачиваемой. По-видимому, во Франции первым королем, платившим феодальному воинству, был Филипп Август, в Англии — Ричард I, и их преемники продолжили начатое ими. При жизни двух поколений, сменившихся до начала войны в 1337 г., принцип оплаты военной службы получил широкое распространение и был повсеместно признан. Эдуард I, как видно, первым из английских королей стал систематически выплачивать жалование всем категориям военнослужащих, за исключением самых высоких чинов, и во Франции ко времени правления Филиппа VI ставки оплаты существовали уже достаточно давно для того, чтобы стать привычными.

В английской армии гарантией оплаты служили договоры, заключавшиеся как в устной, так и в письменной форме, по меньшей мере, со времен Эдуарда I, и в течение первых лет войны практика составления официальных контрактов, в которых король выступал в качестве одной из сторон, стала обычной при формировании крупных экспедиционных сил, отправляемых во Францию под командованием получавших широкие полномочия военачальников. Военные контракты представляли собой частную форму договора, посредством которого капитан заключал соглашение с королем или другим военачальником об условиях несения строго определенной военной службы и ее оплаты. В договоре указывались состав и численность войска, которое должно было быть набрано, оговаривалось проведение смотра войск перед началом кампании и после ее завершения, точно определялись сроки и место несения службы и устанавливался размер оплаты. Обычно в договор включалось положение о ежеквартальной авансовой выплате жалования, с оговоркой, что бойцы могут прервать службу, если выплата жалования будет задержана более чем на квартал. Особые выплаты, известные как «regards», часто производились для того, чтобы поощрить капитана принять командование; эта сумма оставалась у него для возмещения расходов по найму и подготовке войск в том случае, если кампания не состоялась. Транспортные расходы по переправке людей и лошадей во Францию брал на себя король, он также выплачивал компенсацию за лошадей, убитых во время боевых действий. Не была оставлена без внимания и судьба пленников, распределение выкупов и добычи, а также охраны имущества капитана в Англии: с этой целью назначались поверенные, действовавшие от имени капитана в то время, пока он находился за пределами страны. Военные преимущества такой системы воинского набора стали заметны очень скоро. Контракты почти всегда были краткосрочными. Они ставили даже самых крупных магнатов в непосредственную зависимость от короля или назначенного им представителя и вместе с тем защищали капитанов от серьезных убытков и давали им возможность получить прибыль. Благодаря этим договорам, на смену неуправляемому «индивидуализму» феодального воинства пришли дисциплина и столь необходимая субординация войсковых частей и стало возможным назначение на роль командующих тех, кто обладал личными талантами и заслугами, а не просто являлся феодальным землевладельцем.

Во Франции почти те же цели были достигнуты благодаря заключавшимся между королем и его военачальниками наемным грамотам (letters de retenue), которые хотя и отличались по форме от английских военных контрактов, принесли почти те же самые результаты: они гарантировали королю службу определенного числа людей определенного ранга в течение определенного периода времени в определенном месте, а капитану — жалованье оговоренного размера для его людей и для него самого. Отчеты военных казначеев свидетельствуют о широком распространении авансовых выплат военным и компенсаций за лошадей, убитых во время боевых действий. Как мы увидим в дальнейшем, частое невыполнение королевским правительством своих обязательств было характерно не только для Франции. Французские наемные грамоты так же мало служили абсолютной гарантией, как и английские контракты, и наоборот. Английский военачальник набирал войско, снарядить которое он обязался по договору с королем, посредством заключения субдоговоров с другими лицами, французский военачальник заключал наемные грамоты с капитанами, чтобы набрать на службу войско условленной численности. В обеих странах короли часто заключали некоторые субдоговоры за своих главных военачальников, и если в Англии ядро капитанских сил составляли постоянные наемные воины короля, во Франции среди них преобладали его союзники. По заключении договора копия контракта или наемной грамоты отсылалась соответствующим финансовым чиновникам — представителям казначейства Англии или военного казначейства Франции — уполномочивая их выплатить указанную в договоре сумму после того, как будет проведен смотр войск.

Если король лично командовал своими войсками, заключаемые соглашения были несколько иными, так как армии подобного рода, как правило, были гораздо более многочисленными, и система вербовки усложнялась. Для того, чтобы привлечь на службу большее число людей, король мог воспользоваться различными средствами. Он мог пожаловать денежные фьефы — ежегодный пенсион или ренту в виде фьефов, за которые должен быть принесен оммаж — иностранным князьям или менее могущественным особам, как поступил Эдуард III в Гаскони и в Нидерландах на первом этапе войны, или он мог призвать на военную службу своих крупных вассалов с их дружинами (во Франции — ban de l'ost). В Англии феодальное ополчение в последний раз созывалось в 1327 г., и после этого только один раз в 1385 г. для мобилизации армии король разослал вызовы феодалам; однако во Франции этот механизм сохранил свое значение как средство набора войска в периоды надвигающейся опасности и при ведении масштабных военных действий. Помимо феодального контингента воинскую повинность должны были нести все годные к военной службе мужчины в возрасте от 18 до 60 лет (во Франции — arriere-ban): однако подобная мобилизация была практически неосуществима, и в Англии использовался принцип выборочного набора, а во Франции, где созыв ополчения формально сохранялся, военная служба, как правило, заменялась иной повинностью.

В Англии наиболее распространенным способом отбора рекрутов был тот, который практиковался военным комиссиями; члены комиссий, назначаемые правительством, производили осмотр всех годных к службе мужчин в каждой сотне (hundred), поселении (township) и округе (liberty) шира, отбирая лучших бойцов для несения службы за королевское жалование. Комиссарами обычно были представители рыцарского сословия, иногда приближенные короля, иногда нерядовые подчиненные военачальников, возглавлявших экспедиции, которые искали рекрутов для пополнения своих отрядов. Они были опытными штатными служащими, которые хорошо знали свое дело и на выбор которых можно было положиться. Их задачу облегчали прокламации, издававшиеся перед началом каждой кампании и сулившие всем разнообразные блага за вступление на военную службу. Прощение уголовных преступлений, обещание солидного денежного вознаграждения и ряда других преимуществ привлекали многих вступить на военную стезю. Формально такого рода войска набирались на основании воинской повинности, и призыв новобранцев мог быть принудительным, если речь шла о несении службы в Шотландии, однако не было недостатка в волонтерах для проведения кампаний во Франции, связанных с бесконечно более заманчивой перспективой материального вознаграждения. Подавляющее большинство французов были освобождены от службы в ополчении (arriere-ban) в обмен на уплату налога, и по мере развития в течение данного периода системы королевских налогов выражение «arriere-ban» стало приобретать иное значение. Если до середины XIV века оно означало, по крайней мере формально, всенародное ополчение, то к XV веку, по-видимому, только сбор «главных вассалов, подвассалов и других представителей знати, владеющих оружием». Помимо этих прав король мог потребовать от городов поставить и снарядить определенное число людей или повозок, однако и эта повинность все больше заменялась выплатой определенных сумм, размер которых устанавливался в ходе переговоров с королем, или взиманием ежегодного налога.

Собранное таким образом войско французов подразделялось на боевые отряды (batailles) и знамена (bannieres), руты (routes) или компании (compagnies), которые являлись как военными, так и административными единицами. Английская и французская армии XIV века обычно подразделялись на три боевых отряда (bataille), предназначенных для того, чтобы поочередно вести бой с противником, а не одновременно, как стали сражаться в XVI веке. Иногда на флангах помещали конницу, иногда лучников или арбалетчиков, вследствие чего тактика боя становилась более сложной и в то же время более маневренной. У французов такие боевые отряды (bataille) являлись не просто временными соединениями, создававшимися для решения сиюминутных задач в ходе предстоящего сражения, но воинскими частями, существовавшими с самого начала данной кампании и находившимися под командованием короля, коннетабля и маршалов, принца крови или другого владетельного князя. Иногда войска, прибывшие к пункту сбора, уже представляли собой отряды, связанные землячеством или феодальными узами, причем большинство воинов были вассалами или подвассалами предводителя отряда. Но если они прибывали группами меньшей численности, коннетабль и маршалы приписывали их к одному или нескольким боевым отрядам с более разнородным составом. Однако разделение войска на боевые отряды в начале кампании не обязательно соответствовало его делению на боевые отряды во время сражения с противником — для этого первые были слишком многочисленны. «Построение боевых отрядов» перед сражением, за которое отвечали коннетабль с маршалами и часто описываемое хронистами, включало не только назначение соединений в авангард и арьергард, решение о том, в конном или в пешем строю должен сражаться каждый отряд и закрепление за ним определенного участка поля боя, но также их перегруппировку на более подходящие и пропорциональные подразделения.

В каждом боевом отряде (bataille) бойцы группировались вокруг баннеров (стягов) и пеннонов (вымпел), число которых могло быть различным в зависимости от численности войска и посредством которых обозначались соединения, находившиеся под командованием рыцарей-баннеретов или рыцарей-башелье. Баннерет избирался из числа рыцарей на основании его воинских заслуг и способности нести расходы, связанные со сменой рыцарского пеннона на прямоугольное знамя-баннер. Короче говоря, он должен был командовать достаточно большим числом тяжеловооруженных воинов либо за счет своего богатства, либо благодаря своей славе. Во Франции в начале войны люди, служившие под командой баннерета, иногда были выходцами из той же местности, что и он сам, и могли быть его вассалами или подвассалами, однако это далеко не было общим правилом. Уже в первые годы войны тяжеловооруженные воины нередко покидали своего баннерета и переходили к другому (что было официально запрещено в 1351 г.), и если в письменных источниках того времени войска, служащие с баннеретом, иногда еще называются его hommes (синоним слова «вассалы»), то все чаще о них говорится как о его gens или companions (соратники).

Итак, в отношении двух ключевых пунктов развитие воинской повинности в Англии и во Франции уже к началу Столетней войны протекало в разном направлении. После 1327 г. английский король только один раз прибег к вызову на военную службу своих вассалов, и, в отличие от французского короля, он давно отказался от права сбора всеобщего ополчения в пользу выборочной вербовки, подобной той, которая проводилась военными комиссиями. В XIV веке различия между военной службой в двух странах стали еще более заметными.

Во Франции подданных время от времени оповещали о проведении королевских реформ посредством королевских ордонансов, из которых наиболее важные были изданы Иоанном II в 1351 и 1363 гг., Карлом V в 1373 и 1374 гг. и Карлом VII в 1439, 1445 и 1448 гг. До 1351 г. не все тяжеловооруженные воины распределялись по отрядам, возглавляемым баннеретом, в частности, в боевых отрядах маршалов, значительную долю которых составляли независимые войска. Одна из основных целей ордонанса 1351 г. заключалась именно в том, чтобы свести эти рассеянные силы в более боеспособные воинские соединения и увеличить численность войска за счет повышения жалования. В будущем тяжеловооруженные воины должны были распределяться по рутам, баннерам или компаниям (эти взаимозаменяемые термины использовались для обозначения одних и тех же соединений) численностью от двадцати пяти до восьмидесяти бойцов, командующими над ними назначались сеньор (seineurs), капитан (chevetainnes) или баннерет. Прибывавшие к пункту сбора войска в составе менее двадцати пяти человек должны были получить от коннетабля, — маршалов, начальника арбалетчиков или другого командующего — начальника (maistre) или капитана, которым мог быть простой рыцарь, имеющий вымпел со своим гербом. Как видно, реформа была отчасти успешной, поскольку в течение последующих пяти лет размер вербуемых отрядов, по-видимому, увеличился. Более того, хотя со временем жалование уменьшилось до предыдущего размера, капитан каждого отряда (hostel) или компании должен был получать за каждых двадцать пять тяжеловооруженных воинов, в дополнение к своему жалованию, денежное вознаграждение в размере 100 турских ливров в месяц на свою свиту. Это было важное нововведение: в 1340 г. такие выплаты назначались только крупным землевладельцам, возглавлявшим боевые отряды, и капитанам королевских гарнизонов, «establies».

Ордонансы 1363 и 1373 гг., в которых предприняты первые шаги по созданию постоянной армии, и ордонансы 1445 и 1448 гг., после которых ее формирование было завершено, будут рассмотрены далее. Ордонанс 1374 г. увеличивал численность отрядов до ста человек и оговаривал передачу их в ведение высших военных чинов (наместников или других военачальников), от которых — либо от короля — они должны были получить патент. И хотя цифры сто строго не придерживались, тем не менее в дальнейшем принимались на службу отряды, состоявшие из определенного числа тяжеловооруженных воинов: 20, 30, 50, 100, 200 и иногда более. Кроме того, капитаны не всегда были рыцарями-баннеретами или рыцарями-башельерами, они могли быть оруженосцами, и известны случаи, когда оруженосцы командовали отрядами, в которых служили рыцари. Но при том, что эти нововведения в военной организации по Франции привели к существенным изменениям в командовании войсками, они почти не отразились на социальном составе армии. Ведь несмотря на то, что система вербовки стала иной, бойцов по-прежнему набирали во все той же социальной среде. Как и в английских армиях этого периода, на службу в новые военные и политические структуры неизменно поступали те же самые люди. Войско состояло либо из тяжеловооруженных воинов, либо из легкой пехоты. К первой категории относились всадники в полном вооружении, они могли быть рыцарями-баннеретами, рыцарями-башелье или оруженосцами. Ко второй категории принадлежали, в основном, лучники, арбалетчики и сержанты, хотя в ее состав могли входить и другие войска: легкая конница, копейщики. В английских войсках, однако, пешие лучники очень скоро (хотя и не полностью) были заменены конными лучниками, которые играли особенно важную роль в походах (chevauchees) XIV века, когда они внесли существенный вклад в победы Эдуарда III и его наместников. С самого начала характерной чертой большинства отрядов было наличие в их рядах равного числа тяжеловооруженных воинов и конных лучников, объединенных под командованием заключавшего контракты капитана экспедиционных войск. Во Франции же лучники (которые в большинстве случаев были пешими) и арбалетчики (которые всегда сражались в пешем строю) составляли отдельные отряды и наряду со всей остальной пехотой в конечном счете подчинялись командиру арбалетчиков. Кроме того, на протяжении всего XIV века арбалетчики — среди которых самыми лучшими были генуэзские наемники — оставались передовой частью пехоты, тогда как в английских армиях их почти вовсе не нанимали на службу.

Во второй половине XIV и в первые годы XV века защитное снаряжение стремительно усовершенствуется. В начале войны тяжеловооруженный воин обычно носил кольчугу (защитную рубаху из железных или стальных мелких колец, склепанных или спаянных друг с другом) и поддоспешник: куртку (jaque), гамбизон (gambeson) или поддоспешную котту (стеганую рубаху из нескольких слоев ткани или кожи, нередко подбитую хлопком или шелком).

Кольчуга

Шлем Черного принца, Кентерберийский собор

Доспехи Черного принца, Кентерберийский собор

Бацинет из Северной Италии, ок. 1380 г.

На голове у него был большой цилиндрический шлем обычно увенчанный гребнем, хотя постепенно на поле битвы он стал уступать место более удобному бацинету, или полированному шлему, с подвижным забралом. Руки, плечи и ноги тяжеловооруженного воина были защищены металлическими пластинами, кисти — латными рукавицами. Примерно до 1350 г. он также носил длинное верхнее одеяние, называвшееся cyclas, и перевязь для меча. Вскоре стали широко использовать металлические пластины различной толщины и площади, носившиеся поверх кольчуги. Они удерживались на месте плотно прилегающим верхним платьем или жюпоном (jupon), сшитым из однослойной или многослойной материи и подпоясанным «baldric», или горизонтальной перевязью, на уровне бедер. Развитие более тяжелой формы доспеха подобного типа привело (между 1345 и 1375 гг.) к отказу от щита, необходимость в котором постепенно отпала.

Латные рукавицы и меч; фрагмент надгробия рыцаря и его супруги, 1391 г. Элфорд, Стаффордшир

Бригантина

Сэр Николай Дагворт; с латунного изображения (1401 г.) в Блинклинге, Норфолк. Обратите внимание на горизонтальную перевязь, опоясывающую его бедра

Сэр Хьюг Гастингс; с латунного изображения (1347 г.) в Элсинге, Норфолк. Обратите внимание на поперечную перевязь

К началу XV века подобные пластины имели достаточно большие размеры, чтобы закрывать туловище воина со стороны груди и со стороны спины двумя листами, скрепленными ремнями, и с этого времени становится принято ничего не надевать поверх них. Этот пластинчатый доспех отличался от бригантины, состоявшей из пластинок различной формы, иногда накладывавшихся одна на другую, подобно рыбной чешуе, и по необходимости крепившихся к ткани. К 1450 г. воины были надежно защищены во время битвы пластинчатыми латами и кольчугой. Развитие защитного доспеха достигло наивысшей точки. Самые передовые центры производства находились в Германии и Италии: в Нюрнберге, Аугсбурге, Инсбруке, Брешии и, прежде всего, в Милане. Именно оттуда во Францию и Англию ввозились большинство доспехов. К 1427 г. Милан стал настолько крупным центром производства, что мог за несколько дней обеспечить доспехами 4000 всадников и 2000 пехотинцев. Не позднее 1398 г. граф Дерби уже ввозил миланские доспехи, и Ричард Бошан, граф Уорик (ум. 1439 г.), побывавший в Италии, несомненно именно там приобрел свой доспех.

Бацинет с забралом

Изображение Ричарда Бошана, графа Уорика (ум. 1439 г.), часовня Св. Марии, Уорик

Деталь надгробия Ричарда Бошана, графа Уорика (ум. 1439 г.), часовня Св. Марии. Уорик

Крупных дестриеров (destriers) и других боевых коней, лучшие из которых могли стоить более 100 ливров, также облекали в доспехи, называвшиеся «bards». Обычно металлические пластины покрывали только голову коня, а круп и бока защищала кольчуга или вываренная шкура. Однако приблизительно с 1400 г. конский доспех начал постепенно выходить из употребления, отчасти потому, что рыцари все чаще спешивались на время боя, и возможно, чтобы достичь большей легкости в ходе кавалерийской атаки.

Доспехи всадника и лошади из «ордонансных рот» Карла VII. Доспехи всадника выкованы в Милане

С другой стороны, вес доспехов тяжеловооруженного воина все более увеличивался и к 1450 г. практически удвоился. Хотя кольчуга весила не более 33 фунтов, а оружие около 11 фунтов, вес полного пластинчатого доспеха был около 55 фунтов и вес бацинета с забралом — около 11 фунтов. Хоть это и не мешало рыцарю садиться на коня и спешиваться без посторонней помощи, в условиях пешего боя он был неповоротлив.

Солдаты на службе у города Парижа (из большие хроник)

Снаряжение пешего воина было гораздо более легким. Его бригантина должна была весить около 22 фунтов, а салад или шлем от 5 до 8 фунтов, что вместе с 17 фунтами веса одежды и оружия в целом составляло не более 45 фунтов. Однако во время англо-французских войн XIV и XV столетий пехота не отличалась особенной мобильностью, поскольку ее тактика заключалась по преимуществу в том, чтобы вести стрельбу из луков или арбалетов под защитой постоянного укрытия, преграждавшего путь конной атаке: эту функцию могла выполнять изгородь, стволы деревьев, повозки, вбитые в землю колья, а также большие, в человеческий рост, щиты, которые назывались павуа или тарчи.

Шлем (XV в.)

Кроме того, передвижение пехоты затруднялось многочисленным оружием, поскольку помимо лука или арбалета, пехотинцы носили меч или кинжал-дагу, а иногда топор или алебарду. Кроме того, их не обучали технике совместного маневра. Тяжеловооруженный воин всегда был всадником, но иногда спешивался на время боя. Самым важным его оружием было копье длиной десять или двенадцать футов, сделанное из дерева и снабженное металлическим наконечником типа пики или совны. Он также носил меч, кинжал (часто «кинжал милосердия», предназначенный для нанесения скользящего удара между пластинами доспеха или в прорезь забрала), и нередко пертач или топор. Пешие воины, в особенности фламандцы, иногда были вооружены пикой, длиной около шести футов, завершавшейся крупным тяжелым наконечником, которым они поражали противника. Однако излюбленным оружием средневекового пехотинца были лук и арбалет.

Уэльский длинный лук был также привычным оружием английских конных лучников, впервые проявивших себя в шотландских кампаниях 1334–1335 гг. Преимущество конного лучника заключалось в его способности быстро передвигаться и спешиваться для стрельбы. Безусловно, он не мог стрелять с седла, поскольку для того, чтобы натянуть лук, нужно было иметь твердую опору. За годы тренировок на деревенских и городских стрельбищах приобретал умение и навыки сбережения энергии и правильного использования веса и силы: он стрелял, стоя боком к противнику, и потому — в отличие от арбалетчика — прицеливание и натягивание лука было для него практически одним действием, в процессе которого глаз и рука одновременно выполняли свою работу. Было подсчитано, что хороший лучник мог выпустить от десяти до двенадцати стрел в минуту против двух, выпущенных арбалетчиком; и именно этот стремительный град стрел, свистевших вокруг наступавших противников или, как при Креси, приводивших в бешенство их коней, делал лук таким смертоносным оружием. К середине XIV века длинные шестифутовые луки из тиса, клена или дуба были способны пробить кольчугу; дальность полета стрелы равнялась приблизительно 275 ярдам, однако на расстоянии свыше 165 ярдов лук уже был гораздо менее эффективен. Существовали и другие ограничения эффективности лука. Он был, по существу, оборонительным оружием, используемым против атакующей конницы противника, и, кроме того, успешные действия лучников немало зависели от условий местности. Если противник отказывался от наступления или в бою лучников помещали на неудачно выбранную боевую позицию, они оказывались почти бессильны.

Слева: две алебарды; справа: пернач

Хотя французы тоже пользовались луками, они отдавали предпочтение арбалетам — итальянским или прочим — которые казались им более эффективными и в действительности обладали дальностью стрельбы большей, чем дальность стрельбы из лука, на 75–100 ярдов. У арбалетов были более короткие и более тяжелые стрелы, обычно называвшиеся болтами (garrots или carreaux), dondenes или semidindenes и viretons — некоторые из них использовались для поджога. Однако арбалет был тяжелым оружием — он весил от 15 до 18 фунтов — и для того, чтобы его перезарядить, требовались время и значительное усилие. Арбалетчик должен был подцепить тетиву крючком, прикрепленным к его перевязи, а лук прижать к земле, вставив ногу в стремя на ложе арбалета. Затем стрелу можно было закрепить на зубце, который удерживал ее до момента выстрела. Применялись и другие способы зарядки арбалета: при помощи рычагов, винтов, блоков и «козьей ноги». В отличие от лука, из которого мог стрелять любой человек, обладающий достаточно крепким телосложением и метким глазом и готовый проводить время в постоянных упражнениях, арбалет был оружием, которым мог пользовать только профессионал. С городских стен вели огонь более тяжелые орудия: «espringales», метавшие тяжелые свинцовые ядра, и пушки.

Самое раннее из известных нам изображений пушки; Миллеметтская рукопись

Артиллерия в современном смысле слова известна в Западной Европе с начала XIV века, и хотя она сразу не вытеснила луки и арбалеты, старые военные орудия, не претерпевшие изменений со времен античности, с неизбежностью стали уходить в прошлое. С этого времени артиллерия начинает играть важную роль сначала при обороне, а затем при штурме военных укреплений и в морских сражениях, поскольку каждый корабль являлся практически плавающим замком. Огнестрельные орудия были использованы в сражении при Слейсе и при обороне Кеснуа и Турне в 1340 г.; Эдуард III использовал их для защиты подступов к Кале во время осады 1346 г. Эти первые орудия, по-видимому, имели достаточно небольшие размеры и стреляли арбалетными стрелами, как то, которое изображено на иллюстрации в Миллеметтском манускрипте, или небольшими свинцовыми ядрами. Эффект от их выстрелов был, прежде всего, психологическим, однако в течение десятилетия, последовавшего за заключением договора в Бретиньи, и в особенности, после возобновления войны в 1370-х и 1380-х гг. был совершен новый прорыв в производстве и применении пушек. До 1370 г. почти все пушки изготавливались из закаленной меди или латуни (cuprum) и весили от 20 до 40 фунтов. После этой даты некоторые из них изготавливались из тяжелого желтого сплава, очень похожего на латунь (latten), однако с наступлением нового века стали все чаще появляться железные пушки, которые с течением времени постепенно достигали все больших размеров. При осаде Сен-Совер-ле-Виконта в 1375 г. французы имели на вооружении орудия, способные стрелять 100-фунтовыми каменными ядрами «для того, чтобы с их помощью более усердно и беспрерывно вести огонь и нанести урон указанному участку Сен-Совера», и, по меньшей мере, одна из этих пушек весила более тонны. Англичане, по-видимому, не располагали такими тяжелыми орудиями, хотя они и отлили несколько пушек весом в шесть и семь английских центнеров. При обороне Шербура в 1379 г. капитан Джон Арундел располагал десятью пушками, при этом «семь из десяти упомянутых орудий стреляли большими камнями с окружностью 24 дюйма, а остальные три стреляли большими камнями с окружностью 15 дюймов», однако средний вес английского тяжелого орудия в 1380-х и 1390-х гг. составлял 380 фунтов. Наличие в стратегически важных крепостях пушек, подобных этим, наряду с состоянием финансов и отказом французов вступать в бой, по-видимому, и побудило англичан изменить военную стратегию после 1380 г., когда завершился последний крупный поход (chevauchee) уходящего века.

Около 1400 г. число разновидностей пушек стало достаточно большим, чтобы они могли подразделяться на различные категории в зависимости от своей толщины и длины. Самые крупные из них стреляли каменными ядрами, самые малые — свинцовыми шариками, В порядке уменьшения размера они назывались бомбардами (которые нередко весили более 10000 фунтов), пищалями (veuglaires или fowlers («птицеловами»), которые имели длину до восьми футов и весили от 300 до 10000 фунтов), краподо или краподинами (crapaudaux или crapaudins, которые были от четырех до восьми футов длиной), серпентинами и кулевринами. По-видимому, англичане к этому времени еще не имели бомбард, однако две из них, использовавшиеся при осаде Мон-Сен-Мишеля в 1423 г. сохранились до наших дней. Одна из этих бомбард весит 5,5 тонн, имеет 19-дюймовый калибр: она могла стрелять 300-фунтовыми каменными ядрами. Монс Мэг («Монская бабища»), которая, по-видимому, была изготовлена в Монсе около 1460 г, на фут длиннее, но имеет такой же вес и мощность. Помимо этого в XIV веке производилось множество других разновидностей орудий: мортиры, многоствольные орудия или рибодекены, а также различные виды легкого огнестрельного оружия. Возможно самым удивительным приспособлением, придуманным англичанами в 1380-х гг., был рибодекен, созданный лондонским литейщиком Вильямом Вудвордом: орудие весило семь английских центнеров и имело одиннадцать стволов, один из которых предназначался для стрельбы каменными ядрами, а десять других, расположенных вокруг основного, должны были стрелять арбалетными стрелами и свинцовыми шариками.

Монс Мэг, бомбарда, сделанная около 1460 г. Эдинбургский замок

Крупные орудия, такие как бомбарды и пищали, несомненно играли важную роль при осаде тех мест, куда их можно было доставить морским или речным путем, в тех случаях, когда осаждавшим не нужно было слишком торопиться. Их использование принесло хорошие результаты при осаде Арфлера в 1415 г., и в дальнейшем они применялись еще неоднократно: в частности, французом Жаном Бюро при Мо в 1439 г., при Понтуазе в 1441 г. и при Кане в 1450 г. Однако только во второй половине XV века артиллерия начинает играть важную роль и на поле битвы. Перевозка пушки к назначенному месту на четырехколесной повозке и ее последующая сборка были нелегкой работой, отнимавшей много времени. Ключевой прорыв в этом направлении произошел только в 1470-х гг., когда появились более совершенные лафеты с цапфами, позволявшими быстро поднимать ствол орудия.

Войска, штурмующие стены города при помощи лестниц

В последние годы XV века французская королевская артиллерия была самой мощной в западной Европе, что подтвердилось при вторжении в Италию в 1494 г. Хотя пушки под командованием Бюро и решили исход сражения при Кастийоне в 1435 г., успех в большей степени был обусловлен боевым расположением французов — наличием укрепленных артиллерийских позиций — чем использованием более совершенных огнестрельных орудий. В этой ситуации командующий англо-гасконскими войсками, искушенный в битвах восьмидесятилетний Тальбот, действовал храбро, но слишком поспешно и руководствовался неверными данными разведки. Он, как обычно, приказал своим войскам спешиться и направил их на штурм французских позиций. Однако боевой порядок французов в этом случае существенно отличался от известного Тальботу с тех лет, когда он начинал свою военную карьеру, и тактика англичан больше не имела преимуществ.

Доблестный граф был сбит с ног выстрелом из кулеврины и погиб либо под ударом топора, либо под градом стрел французских лучников. Сражение при Кастийоне ознаменовало новый поворот в развитии военного искусства, ставший еще более заметным с техническими достижениями 1470-х и 1480-х гг. В этом смысле последняя битва Столетней войны была первым сражением, в котором важная роль принадлежала артиллерии.

Достижения в производстве и использовании пушек в свою очередь привели к революции в строительстве фортификационных сооружений. В XIV веке самые современные крепости имели высокие стены, завершавшиеся одно- или иногда двухрядными галереями с навесными бойницами, откуда могли стрелять лучники или арбалетчики, защищенные бойницами в виде зубцов стены, крестовидными амбразурами или и теми, и другими одновременно. Башни, более высокие, чем стены, но связанные с ними, располагались на таком расстоянии, чтобы можно было с двух сторон обстреливать войско атакующих, вооруженное таранами и лестницами. Высота стен служила тому, чтобы сделать невозможным их штурм с помощью лестниц и позволяла сбрасывать метательные снаряды из навесных бойниц на головы осаждающих. В тех случаях, когда галерея имела второй ряд, он также служил прикрытием для первого и мог использоваться для того, чтобы удерживать атакующих на расстоянии. Все эти черты присутствовали в Пьерфонском замке, построенном Людовиком Орлеанским после 1390 г. наряду с целой группой крепостей, в числе которых Вез, Ла-Ферте-Милон, Монтепилуа и Крепи, для защиты своего апанажа; многие из них в наши дни можно увидеть в Фужере, находящемся на границе Нормандии и Бретани, большая часть построек которого относится к тому же времени. Такого рода оборонительные сооружения прекрасно соответствовали традиционным формам штурма, поскольку основная функция осадных машин заключалась в том, чтобы метать через крепостные стены зажигательные материалы, и, подобно первым мортирам, они не обладали достаточной точностью, чтобы наносить повторяющиеся удары по одному и тому же месту. Однако огнестрельные орудия позволили наносить мощные удары с дальнего расстояния, и на протяжении XV века становились все более точными. В Пьерфоне не было предусмотрено место для размещения пушек, однако уже в конце XIV века прибрежные и пограничные крепости начинают приспосабливать под использование артиллерии.

Фужерскай замок, Бретань

Замок Бодаем (1386 г.), Суссекс

Поначалу изменения были незначительными, поскольку огнестрельные орудия использовались для обороны от атакующих войск, а не как дальнобойное средство против противника. Поэтому пушечные башни возводились по образцу старых круглых или пятиугольных башен, но имели большую толщину и снабжались бойницами для пищалей и небольших пушек. В конце 1370-х и 1380-х гг., когда Англии угрожало нападение, фортификационные сооружения, возведенные для защиты южного побережья Англии, были оборудованы пушечными бойницами размером от шести до двенадцати дюймов: таковы были крепости в Кулинге, Кентербери, Бодиеме, Солтвуде, Карисбруке, Винчестере и, возможно, также в Куинсбери, Дувре, Порчестере, Саутгемптоне и Корфе. Как и прибрежные крепости в Кале, Шербуре и Бресте на территории Франции и Роксборо и Берик на границе с Шотландией, они были прекрасно обеспечены артиллерийскими орудиями и боеприпасами. В течение того же периода французы приняли аналогичные меры в своих гарнизонах на пикардийской и фламандской границах. Но более серьезные изменения еще ждали своего часа. Стены делались более толстыми, иногда более низкими и имели эскарп для скатывания пушечных ядер. Замок в Рамбуре, построенный на полвека позже, чем замок в Пьерфоне, имел восемь угловых башен, соединенных в дополнение к орудийным бойницам эскарпированными стенами; укрепления Мон-Сен-Мишеля (1426–1445 гг.) также были приспособлены к тому, чтобы достойно ответить на вызов «эпохи пороха». Однако постепенно пришло осознание того, что огнем из тяжелых орудий можно рассеивать скопления осаждающих и выводить из строя их артиллерию; однако поскольку такие пушки не годились для стрельбы непосредственно из башен, ибо очень дымили, и бойницы существенно сужали зону обстрела, крупные орудия стали устанавливать на верхних площадках башен. Некоторые крепости, в частности, Куинсбери на острове Шеппэй, возведенная Эдуардом III в годы после заключения договора в Бретиньи, не могли быть приспособлены к требованиям новой техники, поскольку, как писали королевские уполномоченные, приговорившие ее к сносу в 1650 г., «она была построена во времена луков и стрел… и нет никакой возможности устроить на ней площадку и разместить там пушку». Однако другие крепости были усовершенствованы по мере необходимости. К концу XV века как во Франции, так и в Италии стены и башни стали более толстыми и более низкими; они эскарпировались и оборудовались широкими платформами. Соединение этих разнородных элементов привело к возникновению современного бастиона, который был предназначен скорее для атаки, нежели обороны, и представляет собой больше укрепленную платформу, чем башню; как и башня, он по-прежнему обеспечивал прикрытие прилегающих участков фортификационных сооружений, но также сильно выдвинулся вперед для того, чтобы иметь максимальную зону обстрела. Бастион появился сначала во Франции, затем и в Англии и получил наибольшее развитие в Италии начиная с середины «кватроченто» и, в особенности, после французского вторжения.

Оружие, доспехи и артиллерия, а также все виды снаряжения, необходимого для ведения войны, изготавливались по королевскому приказу почти в индустриальном масштабе и хранились в арсеналах Тауэра, Лувра, Кана во время английской оккупации Нормандии в XV веке и «Галерном дворе» Руана, где было размещено снаряжение для французских морских экспедиций. Во Франции со времени правления Карла V все военное снаряжение находилось в распоряжении особых ведомств под управлением «главного начальника и смотрителя артиллерии» в Лувре и «смотрителя галерного двора, доспехов и артиллерии для морских дел» в Руане. Они регулярно получали от военного казначейства установленную сумму, даже во время мира или перемирия, однако в военное время чиновники казначейства и «главный сборщик податей» покрывали все расходы по содержанию артиллерии. В отличие от этого, в Англии XIV века вооружением, находившимся в лондонском Тауэре, распоряжался «хранитель королевского гардероба». И хотя сфера деятельности хранителя гардероба в 1360-х гг. стала автономной в финансовом и административном отношении, а к 1369 г. было создано артиллерийское подведомство под управлением «чиновника орудийных дел», тем не менее только в 1414 г. был учрежден отдельный Артиллерийский приказ под руководством чиновника, которого впоследствии стали называть начальником королевской артиллерии. Первым, кто получил эту должность, был Николас Мербери, он отвечал за английскую артиллерию в ходе Азенкурской кампании, однако во время завоевания Нормандии главным базовым артиллерийским складом англичан стал Кан, и после 1422 г. он, наряду с арсеналами в Руане и Лувре, находился в ведении «начальника королевской артиллерии во Франции и Нормандии», которым обычно был англичанин. Поскольку в 1420-х и 1430-х гг. основные военные действия велись в центральной Франции, в Тауэре не происходило ничего значительного и, соответственно, мало что известно о деятельности английского начальника артиллерии до назначения на эту должность в 1437 г. Гильберта Пара. С другой стороны, мы видим, что в основных крепостях профессиональные артиллеристы появлялись с гораздо более раннего времени: уже в 1370-х назначаются «начальники артиллерии» в береговые крепости; они были не служащими управленческого аппарата, а военными инженерами, специалистами по огнестрельному оружию. Однако на некоторые из таких должностей назначали прямо на местах, и в этом, как и во многом другом, английская военная администрация отличалась от французской гораздо меньшей степенью централизации.

И в Англии, и во Франции верховное командование военными силами осуществлял король и назначавшиеся им коннетабль (констебль), маршалы и наместники, однако полномочия и функции, закрепленные за этими должностями в двух странах, существенно различались. До XIV века обычно король сам руководил военными действиями, и во время первых кампаний XIV века эта традиция не была нарушена. Однако затяжной характер англо-французского конфликта, широкий разброс провинций, в которых велись боевые действия, английская оккупация различных областей Франции — все делало необходимым делегирование королем командных функций и вело к постоянному расширению полномочий и росту привилегий королевских военачальников.

Если король лично руководил военными действиями, коннетабль и маршалы разделяли с ним командование армией. В тот период коннетабль Франции находился на вершине славы, его полномочия в военной сфере почти не уступали полномочиям короля. Значение этой должности существенно возросло благодаря англо-французским войнам и неоспоримым талантам занимавших ее полководцев: братьев по оружию Бертрана Дюгеклена (1370–1380 гг.), Оливье де Клиссона (1380–1392 гг.) и Людовика де Сансерра (1397–1403 гг.) и, по-видимому, Артура де Ришмона (1425–1458 гг.), вдохновителя реформ Карла VII. Только при Людовике XI эта должность быстро приходит в упадок. Коннетабль де Сен-Поль (1465–1475 гг.) был казнен за измену королю; в дальнейшем, в особенности после государственной измены коннетабля де Бурбона (1490–1527 гг.), к этой должности стали относиться с подозрением и она оставалась вакантной в течение многих лет, пока не была окончательно упразднена Людовиком XIII в 1627 г.

По свидетельству Гийома ла Тура, президента Парижского парламента после сдачи города французам в 1436 г., должность коннетабля ко времени правления Карла VII была «самой главной и наипервейшей должностью во Франции по почестям и привилегиям, стоявшей выше должности канцлера и всех прочих». Она подразумевала обладание полномочиями наместника, которыми коннетабль мог пользоваться в отсутствие короля (заключать договоры и другие соглашения, даровать прощение и т. д.), на что обычно требовалось особое право. Уже во времена де Клиссона его должность давала ему право участвовать в тайном совете, где рассматривались вопросы военной политики, и никакое решение в этой области не имело силы без согласия коннетабля. Он имел право на место при дворе, где бы ни находился король. Он принимал участие в коронации, во время которой нес священный сосуд с мирром, и преступление против него расценивалось как оскорбление величества. В военное время коннетабль был главнокомандующим вооруженными силами: он решал, как должны быть развернуты войска, отдавал приказы всем боевым отрядам и гарнизонам, определял ранг и место каждого бойца. Во время боя коннетабль находился в авангарде войск, и в его отряде присутствовали маршалы. Его стяг несли после стяга короля и, если король не присутствовал при взятии города или крепости, первым в знак победы вывешивался стяг коннетабля. Когда король находился при войске, могли звучать только боевые кличи короля и коннетабля. Коннетабль же отвечал за отправку всех связных и шпионов. Если, отправляясь в поход, он решал взять людей из войска, а не из своей свиты, то мог сделать это в любое время, и для этой цели у него был лучший в войске выбор лошадей после короля, и он имел право брать людей из любого отряда, кроме королевского. Когда войска коннетабля несли гарнизонную службу, они были не обязаны стоять в карауле, если не получали от него соответствующего приказа.

Должность коннетабля была связана и с существенными финансовыми привилегиями. В военное время король покрывал все его издержки, включая расходы на замену лошадей для него и его воинов. Во время осад и сражений коннетабль получал двойную плату. Он имел право на однодневную плату со всех состоявших на королевском жалованьи или всех тех, кто получал за свою службу иное вознаграждение, а от гарнизонных войск — на однодневную плату с каждого гарнизона, в котором они несли службу. Он получал пятьдесят турских ливров в день, когда проводил простой поход (chevauchee) и сто турских ливров, когда отправлялся на битву или штурм. В таких случаях коннетабль имел право на всю добычу, захваченную им самим и людьми из его свиты, кроме золота и пленников, которые должны были быть отосланы королю. Когда крепость была взята приступом или сдана, коннетабль имел право на долю в грабеже, за исключением золота и пленников, которые отсылались королю, а также артиллерии, которая поступала в распоряжение командира арбалетчиков.

Маршалы располагали гораздо меньшей военной властью, хотя их положение нередко становилось более весомым, когда им вверяли полномочия наместников. Они командовали частью армии под началом коннетабля, а также выполняли дисциплинарные и административные функции. Главной задачей маршалов было проведение инспекций и войсковых смотров. Они отвечали за первичное обустройство лагерей, обеспечение боеготовности войсковых отрядов и защиту мирного населения от насилия и грабежей со стороны солдат. В сугубо военной сфере маршалы получали значительные полномочия при второстепенных операциях: они руководили армиями там, где им случалось находиться, и тогда, когда коннетабль отсутствовал. Напротив, в армиях, возглавляемых коннетаблем или королем, и при несении гарнизонной службы маршалы не могли предпринимать никаких военных действий без согласия коннетабля, без его санкции они не могли ни отправляться в поход, ни выстраивать в боевом порядке отряды, ни издавать приказы о изгнании из войска или прокламации. Маршалы получали 2000 турских ливров в год за свою должность и, как и коннетабль, они обладали правом на некоторые виды дополнительного вознаграждения, хотя королевская политика состояла в том, чтобы уменьшить или ликвидировать эти привилегии.

Во Франции к высшим военным чинам относились еще два человека: командир арбалетчиков, который был главнокомандующим пехотой и артиллерией, и хранитель орифламмы. Орифламма, которая была хоругвью аббатства Св. Дионисия и первым знаменем войска, могла быть доверена только рыцарю, доказавшему свою храбрость, как Жоффруа де Шарни и Арнуль д'Одрегем, и ее хранитель, назначавшийся пожизненно, должен был дать клятву в том, что встретит смерть прежде, чем отдаст орифламму врагу.

Коннетабль и маршал Англии пользовались гораздо меньшими полномочиями и привилегиями, чем во Франции: так дело обстояло уже в начале XIV века, но подобная тенденция стала еще заметнее с течением времени. Быстрое расширение полномочий коннетабля во Франции во многом было обусловлено слабостью французской монархии. Карл V, хотя и был великим государственным деятелем, обладал тщедушным телосложением и не был воином. Когда трон перешел к Карлу VI, тот был всего лишь ребенком, и в дополнение ко всему остальному душевная болезнь короля сделала совершенно невозможным его участие в военных операциях. После 1422 г. Франция погрузилась в состояние хаоса, и Карл VII долгое время не был способен навести порядок в стране. В подобных обстоятельствах, при том что враг почти постоянно находился на территории королевства, неудивительно, что пост коннетабля приобретал все большее значение, и тот становился все более и более могущественной фигурой. И напротив, в лице Эдуарда III и Генриха V судьба подарила Англии двух величайших королей-воинов, а после 1422 г. — Бедфорда в качестве регента во Франции. То, что боевые действия велись на территории Франции, не только помешало созданию постоянной армии в самой Англии, но также сделало ненужным введение всеохватывающей системы войсковых смотров и ревизий; по этой же причине английские военные чины не получали широких юридических полномочий, подобных тем, которые придавали вес положению маршалов Франции. Более того, после завоевания Нормандии и заключения договора в Труа ланкастерская монархия унаследовала должности и традиции, существовавшие во Франции. В Нормандии и на оккупированной территории английская военная администрация подверглась сильному французскому влиянию, тогда как в других областях Франции, признавших Генриха V, она была почти полностью французской. После 1422 г. Генрих VI назначил маршалов Франции в англо-бургундском государстве. Ришмону как коннетаблю (1425–1458 гг.) и Ла Файетту как одному из маршалов (1421–1464 гг.) Франции при Карле VII соответствовали не Бедфорд (констебль (1403–1435 гг.)) и Моубрей (маршал Англии), но Хамфри Стаффорд, первый герцог Бекингемский, как коннетабль (1430 г.) и Джон Тальбот, граф Шрусбери, как маршал (1435–1453 гг.) Франции при Генрихе VI.

В начале XIV века и до 1373 г. должность констебля была наследственной в роду Боэнов, и в течение значительной части рассматриваемого периода (1385–1398 и 1410–1476 гг.) должность графа-маршала наследовалась в роду Моубреев. На эти должности назначались только представители самых знатных родов, и многие из них служили наместниками во Франции. Однако несмотря на то, что среди них было несколько достойных воинов, ни один из них не имел относительно скромного происхождения, как коннетабли Франции Робер де Фьенн (1356–1370 гг.) и Дюгеклен (1370–1380 гг.) или маршалы Франции, среди которых многие были выходцами из мелкой знати. Более того, во Франции королевская политика заключалась как раз том, чтобы не назначать маршалов пожизненно и таким образом предупредить переход этой должности в руки влиятельных родов и не допустить ее превращения в наследственную, тенденция к чему наметилась в XIII веке; в любом случае сами маршалы не рассматривали свой пост как конечную цель, считая его ступенью на пути к званию хранителя орифламмы (как свидетельствует пример маршалов Миля де Нуайе и Арнуля д'Одрегема) и коннетабля (как было с Людовиком де Сансерром).

На пограничных и оккупированных территориях командование военными силами препоручалось губернаторам, наместникам и генерал-капитанам; они фактически наделялись вице-королевскими полномочиями и под их юрисдикцией находились обширные провинции. Они обладали высшей военной властью, с правом вербовать солдат на службу, оплачиваемую королем, собирать королевские армии и командовать ими. Они могли размещать гарнизоны в городах, замках и крепостях, назначать и лишать должностей их капитанов и принимать все необходимые меры по обороне этих пунктов. Они обладали широкими судебными полномочиями, включая право назначать и снимать с должности чиновников по своему усмотрению. Они могли принимать отдельных людей и целые общины в королевское подданство, принимать от них оммаж, утверждать их вольности, привилегии и льготы, назначать новые, даровать подданным прощение и вознаграждать их землями и пенсионами. И наоборот, они могли конфисковывать земли тех, кто нарушал верность короне, и распоряжаться этими владениями по своему усмотрению. Они могли выдавать охранные грамоты, взимать штрафы и выкупы, а также заключать союзы и соглашения с важными лицами или локальные перемирия с противником. В этом наместникам помогал их совет, в состав которого входили начальники их «штабов», местные должностные лица и королевские чиновники, для этих целей поступавшие в их распоряжение. Наместники также располагали секретарями и нотариусами, которые вели их документацию, причем у французов такие документы составлялись и скреплялись печатью, подобно документам короля, и имели такую же силу.

Французские наместники обладали и другими, более широкими, полномочиями. Им подчинялись все чиновники. Они могли прощать все гражданские и уголовные преступления, включая оскорбление величества; они могли предоставлять отсрочку или прощать неуплату долга представителям благородного сословия; иногда они даже имели право возводить человека в знатное сословие. Они также обладали преимуществами в финансовой сфере: все их расходы оплачивались королем. Они могли пользоваться субсидиями, получаемыми от местного населения, и использовать все доходные статьи королевского бюджета на ведение войны и раздачу вознаграждений за заслуги. По приказу наместника чиновники военного казначейства, их представители и другие королевские казначеи и сборщики налогов, оплачивали расходы, сделанные по его распоряжению, при единственном условии, что он должен представить отчет в палату Счетов в Париже. В военной области право разрушать до основания крепости и замки, которым пользовались наместники, не было чем-то из ряда вон выходящим: оно являлось частью его военных полномочий и могло осуществляться должностными лицами более низкого ранга. Помимо них различные ступени более или менее стабильной командной иерархии занимали сенешали, бальи, капитаны городов и шателены, полномочия которых варьировались в зависимости от степени важности находившихся под их командой объектов. Однако ситуация в каждом регионе обладала своими особенностями, и было бы довольно опасно и дальше рассуждать в общих чертах о способах осуществления военного командования в ходе истории более чем столетнего конфликта.

Территории, занятые английскими войсками или войсками союзников, существенно изменились за время войны (см. карту IV). В Гиени английские войска оставались на протяжении всего периода конфликта. Значительная часть Бретонского герцогства была оккупирована в первые двадцать лет после вторжения Эдуарда III (1342–1362 гг.), и несколько гарнизонов оставались там после возвращения герцога Иоанна IV. Постоянные гарнизонные войска были размещены в Кале после его захвата в 1347 г. и на какое-то время в Нормандии (1356–1361 гг.). После битвы при Пуатье войска союзников занимали отдельные города и замки в провинциях Луары, в Пикардии, Шампани, Бургундии и во всех остальных областях Франции, по крайней мере, на короткий срок, и часто не только ради интересов английского короля, но ради собственной выгоды. При Эдуарде III оккупация Кале, Бретонских портов и ряда стратегически важных крепостей в заливе Бурнеф и устье Шаранты обеспечила сообщение с Гасконью и позволила держать пути снабжения открытыми для союзных сил, действовавших в глубине страны. Оккупация Сен-Совер-ле-Виконта (1356–1375 гг.) и Бешереля (1362–1374 гг.) обеспечила выгодный плацдарм в Нормандии и Бретани после заключения договора в Бретиньи. Однако в конце XIV века большая часть оккупационных сил была сконцентрирована в цепи крепостей на атлантическом побережье Франции: в Кале, Шербуре (1378–1394 гг.), Кастль-Корне и Монт-Оргейле на Нормандских островах, в Бресте (1378–1397 гг.), Бордо и Байонне. Эти крепости совместно с усовершенствованными оборонительными укреплениями на побережье Англии должны были обеспечивать королю контроль над Ла-Маншем и гарантировать, что в будущем война по-прежнему будет вестись на территории Франции. Эта политика была отчетливо обрисована в Парламенте Ричардом Скрупом в 1378 г.: несомненно, до некоторой степени ее причиной стало то, что проведение широкомасштабных экспедиций и оккупация обширных территорий требовало больших расходов. Причиной могло послужить также создание и применение пушек в 1370-х и 1380-х гг. Однако после 1420 г. англичане направили подавляющее большинство своих сил и средств на оккупацию французский территории и постепенное расширение границ в соответствии с условиями договора, заключенного в Труа. Кале и другие прибрежные крепости постепенно утратили то важное значение, которое оставалось за ними в течение длительного периода перемирия, заключенного в 1380-х гг., и крупные военные походы, предпринимавшиеся в XIV веке, были окончательно отвергнуты как метод ведения войны. Масштаб английской оккупации в каждом из этих регионов существенно менялся с течением времени в зависимости от военных успехов, финансовых возможностей и правительственных решений. Аквитания достигла наибольших размеров в 1360-х гг., когда герцогство было возвеличено до княжества для Черного Принца; несколько раз она уменьшалась до узкой прибрежной полосы, почти не вдававшейся в глубь страны и тянувшейся от дельты Жиронды до Пиренеев, и всегда сильно зависела от двух бастионов английской власти на юге: Бордо и Байонны. Между 1380 и 1413 гг. главная пограничная зона (по существу, углубленная граница) пролегала между Шарантой и Дордонью. В Бретани после 1343 г. и в дальнейшем не протяжении почти всей оккупации территории, контролируемые союзниками, находились, в основном, на бретоноязычном юге и западе. Сюда относились почти полностью Леон и Корнуай с их портами Конкетом и Брестом, а также южное побережье до устья Вилена с портами Кимперле, Энебоном и Ванном (см. карту IV). Большая часть верхней Бретани, являвшейся франкоязычной, поддерживала Карла Блуаского, однако английские гарнизоны обосновались в Бешереле, Плоермеле, Фужере и Шатобланке, которые постепенно превращались в укрепленные районы на границе с французами, усилившими свои позиции за счет Ренна и Нанта. В Кале к компетенции военной администрации относилась территория гораздо более обширная, чем город и замок. Помимо гарнизона, расположенного в городе, был еще один, размещавшийся в замке под началом другого командира, и еще несколько в окружавших Кале крепостях, одна за другой занятых англичанами: к 1371 г. их было около тринадцати (см. карту VI). Можно предположить, что изначально некоторые из них являлись независимыми чинами, однако уже на довольно раннем этапе капитан Кале становится должностным лицом, ответственным за осуществление королевского правления на всей территории марки Кале, и в XV веке он без исключений именуется «наместником Кале и марки Кале».

Кале в XVI в.

Точно так же и в Бресте 1380-х и 1390-х гг. юрисдикция капитана, по-видимому, первоначально распространялась на город и замок, однако постепенно ей был подчинен весь западный Финистер, включая прибрежные острова, где капитаны также действовали в роли наместников. В Сен-Совере и Шербуре власть англичан распространялась на большую часть северо-запада Контантенского полуострова, и в начале 1370 г. это была достаточно обширная область, чтобы назначить в Сен-Совер наместника. В XV веке, когда оккупация северной Франции достигла наибольшего масштаба, граница между англо-бургундскими территориями и землями, находившимися во власти сторонников дофина, проходила приблизительно по бретонской границе выше Краона, между Мэном и Анжу-Туренью, через Вандомское графство до Орлеана и далее вниз по Луаре до Раонны (см. карту VII). Однако в течение почти всего этого периода на англо-бургундской территории находились дофинистские анклавы и наоборот. После разрыва англо-бургундского союза в Аррасе, граница была перенесена в Иль-де-Франс и восточную Нормандию и еще раз прошла вокруг Кале в Артуа. Только южная граница в Мэне осталась в полной неприкосновенности.

В Аквитании, Бретани, Нормандии и в других областях Франции, находившихся во власти англичан, командование войсками поручалось верховным наместникам. Наместники также назначались для всей Франции, как правило, в целях ведения военных действий, не ограниченных рамками одной провинции, а наместники в Аквитании обычно имели право действовать в Лангедоке. В Кале, Шербуре, Бресте и других прибрежных крепостях войска подчинялись капитану с менее широкими полномочиями и более ограниченной юрисдикцией. Однако военная администрация каждого региона или прибрежного форта имела свои особенности.

В Аквитании уже давно были учреждены должности и сформированы институты, действовавшие под эгидой Вестминстерского правительства, и существенная часть населения была на стороне англичан. Наместники назначались только в периоды военной опасности и в тех случаях, когда в герцогстве высаживались экспедиционные войска из Англии. В остальное время военными делами ведал сенешаль Аквитании. В Нормандии, наоборот, положение англичан во многом зависело от интересов и поддержки Наваррского короля. В Бретани военные чины почти без исключения были англичанами, однако административной системе было суждено дополнить местные гражданские институты. Наместники, назначавшиеся в некоторых случаях в Пикардию, должны были исполнять свои обязанности, опираясь на английскую администрацию, подчиненную капитану Кале. В течение XV века продолжали назначаться наместники Аквитании, Нормандии и всей Франции, однако положение и полномочия наместников северного округа стали иными в связи с изменением политической ситуации после заключения договора в Труа и кончины в 1422 г. Генриха V и Карла VI.

Надгробное изваяние Черного принца (ум 1376 г.) позолоченная медь. Кентерберийский собор

Во время регентства Бедфорда (1422–1435 гг.) наместники (из которых наиболее известными были Солсбери, Уорик и Саффолк) отвечали за менее обширные округа, пользовались меньшими полномочиями и назначались Бедфордом как регентом Франции. Преемники Бедфорда на должности правителя Франции — герцог Йорк (1436–1437 и 1440–1447 гг.), граф Уорик (14371439 гг.) и герцог Сомерсет (1447–1450 гг.) — хотя они и носили титул верховного наместника, были в первую очередь управляющими-губернаторами.

Большинство английских наместников были лицами королевской крови или людьми благородного происхождения. Этот пост занимали четверо сыновей Эдуарда III: трое из них (Черный принц), Эдмунд Лэнгли и Томас Вудсток) один раз и Джон Гонт не менее восьми раз. В царствование Эдуарда выдающимися наместниками были двое представителей высшей знати: Генрих Ланкастер, назначавшийся на этот пост шесть раз, и Вильям де Боэн, граф Нортгемптон, который дважды занимал пост наместника Бретани. Наместниками Аквитании были двое сыновей Гонта (Джон Бофор в 1398 г. и Томас Бофор в 1413 г.), трое из его внуков исполняли обязанности наместников в Аквитании, во Франции и в Нормандии. Сын Эдмунда Лэнгли Эдуард занимал пост наместника Аквитании в 1401 г., а его внук Ричард, герцог Йоркский, дважды назначался на должность верховного наместника и губернатора Франции и Нормандии. Брат Генриха V Кларенс был наместником в Аквитании, а затем в Нормандии, а из числа представителей знати наиболее выдающимися были Томас Монтегю, граф Солсбери; Ричард Бошан, граф Уорик; Вильям де ла Поль, граф Саффолк; Эдмунд Мортимер, граф Марч, и Джон Тальбот, граф Шрусбери.

Однако благородное происхождение не всегда было обязательным условием, и иногда личные таланты возмещали недостаток знатности. В частности, так можно сказать о наместниках Бретани в XIV веке, многие из которых принадлежали к незнатным родам, в том числе капитаны сэр Томас Дагворт и сэр Уолтер Бентли, а также менее известные Джон Хардрешулл и Джон Авенел.

После заключения договора в Бретиньи в роли наместника Эдуарда III в Аквитании действовал сэр Джон Чандос, хотя его функции носили в большей степени дипломатический характер и состояли в реализации договора — при этом исполнял свои обязанности настолько беспристрастно, что приобрел себе друзей в обоих лагерях. Однако самым выдающимся было одновременное пребывание на посту наместника Франции сэра Роберта Ноллиса, Алана Баксхилла, Томаса Грандисона и Томаса Боушье в 1370 г., и этот эксперимент никогда более не повторялся. После провала экспедиции Ноллиса в том году этот пост ни разу не был пожалован человеку, не принадлежавшему к высшей знати. В XV веке все без исключения наместники были аристократами.

О том, что аристократическому происхождению придавалось особое значение, свидетельствует и судьба других должностей в конце XIV и в XV в. До 1380-х гг. капитанами прибрежных крепостей были обычно выходцы из рыцарского сословия, проявившие себя в военном деле. После этой даты, прежде всего в Кале, капитанами были представители высшей знати, которые осуществляли руководство на вверенных им территориях при посредстве назначавшихся ими наместников. В Аквитании, с другой стороны, должность сенешаля по-прежнему занимали представители средней знати, и в те годы, когда герцогство имело статус княжества, у них появилась возможность стать местными сенешалями. Однако война привела к фундаментальным изменениям в составе должностных лиц герцогства. На протяжении XIII века пост сенешаля занимали верноподданные гасконцы, после 1337 г. — за одним исключением, англичане. Даже мэры Бордо отныне назначались в Вестминстере, и почти все они были англичанами. Как и сенешали, они были прежде всего военными. Назначения на высокие должности во Франции в этот период приводят к тому, что начинает складываться некое подобие «заграничной службы». Многие стали почти профессиональными капитанами и наместниками и наряду с тем, что самые высокие посты занимали представители высшей знати, среди военных были такие люди, как чеширский рыцарь Хью Колвли, который прошел службу во Франции и в Испании и между 1375 и 1393 гг. последовательно был капитаном Кале, Бреста, Шербура и руководил обороной Нормандских островов, или два мэра Бордо из эссекского рода Свинбернов, один из которых также был капитаном Гина и Амма в марке Кале.

Округа, находившиеся в ведении французских наместников и генерал-капитанов, а также их полномочия заметно менялись в течение войны в зависимости от обстоятельств, с которыми была связана необходимость их службы: глубины английского или бургундского вторжения на территорию страны, деятельности вольных отрядов и сопротивления крупных феодалов. Среди земель, находившихся под командованием английских военачальников, наиважнейшими были Лангедок и Гасконь, где постоянные англо-гасконские силы были размещены на границах Гиени; вследствие удаленности этих владений от Парижа французскому королю приходилось даровать своим наместникам более широкие полномочиями, чем в областях, находившихся ближе к Иль-де-Франсу. Поскольку после 1346 г. английская граница в Аквитании была отнесена выше к северу, французское правительство стало назначать наместников для управления округом, в итоге охватившим всю территорию между Луарой и Дордонью. С прибытием в Гасконь Черного принца в 1355 г. эти два округа временно были объединены и переданы под командование одному из сыновей короля — Иоанну, графу Пуатье и впоследствии герцогу Беррийскому. Наместников также назначали в Нормандию, на границу с Бретанью, в Пикардию и близлежащие графства в ответ на установление англичанами своей власти над Кале и Нидерландами и даже, что стало необходимым вследствие угрозы со стороны вольных компаний, в центральные области королевства. Поскольку война перекидывалась из провинции в провинцию, высшие представители королевской власти присутствовали почти во всех регионах.

Большинство французских наместников были, как и английские, либо членами королевской семьи, либо представителями высшей знати. Подобные посты занимали все сыновья Иоанна II. Из них больше всех преуспел второй сын короля, Людовик Анжуйский, который находился на посту наместника Лангедока и Гиени в течение шестнадцати лет (1364–1380 гг.) и, кроме того, еще четырежды занимал такой пост в различных частях королевства. Без сомнения, он во многом был обязан своими достижениями талантам своих военачальников — коннетабля Дюгеклена, маршала де Сансерра и будущего коннетабля Оливье де Клиссона, однако Людовик Анжуйский как наместник обладал выдающимися способностями, и отвоевание Аквитании, несомненно, является именно его заслугой. Третий сын короля, Иоанн, герцог Беррийский, принявший после своего брата пост наместника в Лангедоке и Гиени (1380–1389 гг.), гораздо меньше соответствовал занимаемой им должности. Он получил свой пост после борьбы с графом Фуа и был снят с него за чрезмерное злоупотребление своими полномочиями. Он был впервые назначен наместником в пятнадцать лет, и в его подчинении находилась обширнейшая территория — вся Франция к югу от Луары (1356 и 1358 гг.); затем стал наместником в Лангедоке (1357–1361 гг.), на некоторое время вернул себе пост наместника в Гиени в 1392 г. и занимал его вновь одновременно с постом наместника в Лангедоке в течение последующих тринадцати лет (1401–1411 и 1413–1416 гг.). К перечисленным округам следует добавить должность наместника в Маконне, Лионне (1359 г.), а также в провинциях: Нормандии, Анжу, Мэне, Турени, Оверни, Берри и Бурбонне (1369 г.). Широкие полномочия Иоанна по управлению Лангедоком и Гиенью в 1380 г. распространялись и на провинции Овернь, Берри и Пуату, которые были его апанажем. Все это давало герцогу Беррийскому колоссальную власть, которую он использовал в своих корыстных целях. Точно так же графы Арманьяка и Фуа пользовались должностью наместника в Лангедоке для укрепления своих позиций на юге. Возможно, именно по этой причине, французские короли предпочитали возводить в ранг наместников коннетаблей и маршалов. Большинство коннетаблей XVI века исполняли обязанности наместников в одном или нескольких случаях, и, как мы видели, во времена Карла VII обладатель этой должности автоматически наделялся полномочиями наместника. Однако особого упоминания в этом плане заслуживают маршалы Ги де Нель (1348–1352 гг.), Арнуль д'Одрегем (1351–1368 гг.), Жан де Клермон (1352–1356 гг.), старший и младший Бусико (1356–1368 и 1391–1421 гг.), Мутен де Бленвиль (1368–1391 гг.) и Людовик де Сансерр (1368–1397 гг.), которые были почти профессиональными наместниками, за время своей активной военной карьеры поочередно занимавшими этот пост в различных округах. За исключением Людовика де Сансерра, все они были выходцами из мелкой знати и, подобно другому деятельному наместнику, Амори де Краону, который между 1351 и 1369 гг. восемь раз получал пост наместника, владели ничтожно малыми фьефами. Однако в XV веке маршалы уже не являлись такими выдающимися наместниками, и точно так же, как и среди английских высоких чинов, большинство из них были представителями аристократии. Времена де Неля, де Клермона и д'Одрегема миновали, однако в течение XIV века эти люди занимали положение, не сопоставимое с положением английских наместников. Авенел, Бентли и Дагворт по сравнению с ними располагали в Бретани лишь ограниченной властью.

Выдвижение на высшие командные посты представителей мелкой знати в XIV веке было самым слабым местом военно-административной системы во Франции. Люди, занимавшие такие должности, пользовались очень большой властью, которой порой злоупотребляли; кроме того, их назначение вызывало негодование у вождей высшей аристократии, что усугубляло разногласия в и без того раздираемом противоречиями обществе. Фруассар был поражен милостью, оказанной Дюгеклену, который почти не знал грамоты. Сообщая, что король объявил о своем намерении пожаловать должность коннетабля бретонскому рыцарю, Фруассар рассказывает о том, как настойчиво Дюгеклен отказывался от выпавшей ему чести:

«Истинно, дорогой сир и благородный король, я должен осмелиться воспротивиться вашему великодушному намерению: как бы то ни было, сир, истинная правда, что я беден и что недостаточно знатен для того, чтобы принять столь важный и столь благородный пост коннетабля Франции. Ибо подобает, чтобы этот военачальник достойно исполнял свои обязанности, и с этой целью ему надлежит командовать в первую очередь великими мужами, а не маленькими людьми. Взгляните же, сир, теперь на моих господ ваших братьев, ваших племянников и ваших кузенов, которые командуют многими воинами в вашем войске и сопровождают вас в походах. Сир, как мог бы я осмелиться отдавать им приказы? Безусловно, сир, зависть столь велика, что мне следует бояться ее. И потому, сир, я прошу вашей милости, простите меня и доверьте этот пост кому-либо другому, кто примет его с большей радостью, нежели я, и сможет лучше исполнять возложенные на него обязанности».

Когда Дюгеклен поступил на королевскую службу накануне вступления на престол Карла V, он был всего лишь капитаном вольных наемников, увлекавшимся набегами и грабежами, но превосходивший своих товарищей (за исключением, пожалуй, Арно де Керволя) железной властью и строгой дисциплиной, установленной им среди своих людей. Однако этому человеку склонного происхождения и грубой внешности — его надгробие в Сен-Дени являет нам удивительное изображение его большой головы, квадратных плеч, широкого, приплюснутого носа, рта, в котором человеческой кажется только улыбка — предстояло всего через шесть лет занять самую значимую коронную должность во Франции. И неудивительно, что после его смерти Людовик Анжуйский желал сохранить эту должность вакантной, считая, что с ней связаны слишком большие полномочия, а герцог Бургундский и герцог Беррийский противились намерению Карла V назначить на этот пост другого бретонца, хотя и в большей степени приемлемого для общества, Оливье де Клиссона.

Нередко между высшими военными чинами возникали разногласия. Спор, разгоревшийся между маршалами де Клермоном и д'Одрегемом на военном совете, предшествовавшем битве при Пуатье, сыграл печальную роль в поражении французов в этом сражении. Так же как менее известная ссора между Дюгекленом и военным казначеем Франции Жаном де Мерсьером — человеком темного происхождения, который также достиг очень влиятельного положения — привела к тому, что осада Шербура в 1378 г. была сорвана, и в результате стратегически важная крепость оставалась в руках противника еще шестьдесят лет. И во всем высшим военным чинам недоставало чувства гражданской ответственности. Робер де Фьенн, предшественник Дюгеклена на посту коннетабля (1356–1370 гг.), старался избегать представления отчетов о жаловании, полученном его свитой (hotel), в течение всего срока пребывания в этой должности. Мы уже упоминали о том, что герцог Беррийский, граф Арманьяка и граф Фуа могли использовать свои полномочия наместников в Лангедоке для увеличения собственного могущества.

Для того чтобы содержать в порядке войска, сформированные и размещенные в сильно удаленных друг от друга областях и находившиеся под командованием одного или другого должностного лица, необходимо было создать отлаженную военно-финансовую систему. Войско, состоявшее на службе у короля — хотя по современным меркам его численность является весьма незначительной — для того времени было огромным, и его содержание обходилось неимоверно дорого. Хотя английские экспедиционные войска вербовались на время краткосрочных кампаний и были сравнительно немногочисленны, редко превышая 6000 человек, длительность периодов войны, в течение которых велись боевые действия, и невозможность заключить мир означали, что они формировались довольно часто, и прежде всего, что пограничные гарнизоны, численность которых нередко составляла 5000 человек, не могли быть распущены даже во время перемирия (см. карты IV, V, VI). Численность французских войск, как полевых, так и гарнизонных, нередко была гораздо большей, и ответственность за их финансовое обеспечение была возложена на двух военных казначеев (в 1318 г. эти должности уже существовали и круг связанных с ними функций был определен). Военные казначеи были одновременно сборщиками налогов и ответственными за выплаты. Они получали средства от казначеев и сборщиков всех видов налогов (соляной подати (gabelles), эд (aides), тальи (tallies) и особых военных субсидий), подотчетных палате Счетов, перед которой они, в свою очередь, несли ответственность. Король или его капитаны и наместники информировали военных казначеев о вербуемых войсках, казначеи выплачивали им жалованье по получении письменного свидетельства от маршала Франции, подтверждающего, что в его присутствии был произведен смотр войск, и получали от войск расписки на выплаченные ими суммы. Эти свидетельства и расписки служили для проверки их отчетов.

Для того чтобы охватить все театры военных действий, где происходила вербовка войск, военные казначеи назначались в особые регионы и прикреплялись к войскам на время походов; как и маршалы Франции, они назначали своих представителей для сопровождения полевых войск, находящихся под командованием наместников и генерал-капитанов, и объезда крепостей, расположенных в их округе. В некоторых случаях назначались также особые кассиры, распоряжавшиеся отдельными фондами. Казначей и его чиновники выплачивали жалованье только после того, как маршал или его представители производили инспекцию войска. Смотр и ревизия войска производились как в финансовых, так и в военных целях: они служили для проверки численности каждого отряда и обеспечения

надлежащей экипировки и лошадей. Периодичность смотров была крайне непостоянной, однако попытались проводить их обязательно раз в две недели (ордонанс 1351 г.) и когда это оказалось невозможным, — ежемесячно (ордонанс 1374 г.). При проведении инспекции составлялись списки личного состава, в которых указывались имена и воинские звания засвидетельствованных ревизией лиц, дата их поступления на службу и число дней, в течение которых они служили. Сюда же включались описание и оценка лошадей всех тяжеловооруженных воинов, необходимые для выплаты компенсации при их гибели. В подобном случае для получения надлежащей компенсации владелец лошади должен был представить ее шкуру, и для того, чтобы не допустить мошенничества, масть и приметы каждой лошади обязательно фиксировались в списках. До 1374 г. каждый капитан получал жалованье на весь свой отряд, однако после этой даты, несомненно для того, что не допустить присвоения капитанами всех сумм, каждый отряд подразделялся в финансовом отношении на меньшие единицы, называемые отделениями (chambers, обычно состоявшие из десяти тяжеловооруженных воинов), предводитель каждого из которых получал жалованье на своих бойцов. Сам капитан получал только жалованье для своей личной свиты.

И эта сложная, в высокой степени централизованная и всепроникающая военно-финансовая система была, тем не менее, бессильна против постоянных злоупотреблений. Среди множества упреков в сторону французских войск после поражения 1356 г. неизвестный автор «Плача о битве при Пуатье» упоминал и об алчности капитанов:

Ордонансы 1351 и 1374 гг. являются весомым подтверждением этих строк. Из них мы узнаем, что не только капитаны и их войска обманывали короля, но также должностные лица, производившие инспекцию, и кассиры, выплачивавшие жалованье. Последние выплачивали жалованье натурой с армейских складов, брали у капитанов взятки и задерживали плату. Маршалы и их представители не обращали внимания на мошенничество при проведении смотров. Ордонанс 1351 г., посредством которого вводилась более строгая инспекция, имел целью лишить капитанов возможности получать жалованье на несуществующих бойцов и не допустить, чтобы службу несли солдаты с неподходящим, взятым взаймы или украденным оружием и лошадьми. Смотры должны были производиться по первому требованию в любом месте. Лошадей надлежало метить на боках клеймом, одинаковым для всего отряда, их приметы следовало точно указывать в списках; и на службу принимать только с теми лошадьми, что стоили не менее установленной суммы (30 турских ливров для лошадей тяжеловооруженных воинов и 20 турских ливров для лошадей слуг). Для обеспечения контроля над капитанами предводителям всех боевых отрядов, а также подчиненным капитанов предписывалось сообщать коннетаблю, маршалам или их представителям обо всех солдатах, покинувших службу, и обо всех, кто между смотрами не имел надлежащего оружия или лошади. Капитаны были обязаны делать то же самое, и они должны были принести вышестоящим чинам клятву в том, что не будут получать жалованье, на которое не имеют права. В 1374 г. были приняты более детальные меры для того, чтобы люди, не пригодные к службе, не вербовались в войско и не получали жалованья; чтобы те, кто был принят на службу, не покидали свои отряды между смотрами и чтобы капитаны обманным путем не лишали солдат жалованья. О должностных преступлениях кассиров и инспекторов требовалось сообщать их начальству, и в таких случаях они должны были отстраняться от должности. Однако совершенно очевидно, что многие злоупотребления искоренить не удалось.

И все же тот факт, что благодаря этому военно-финансовому механизму все области королевства были охвачены широким контролем, должен предостеречь нас от заключения, что система как таковая была неудачной. Англичане не создали ничего подобного ей до оккупации Нормандии в XV веке. Отчасти это было обусловлено тем, что администрация Плантагенетов во Франции была нецентрализованной, отчасти тем, что в XIV веке большинство военных предприятий англичан носили характер краткосрочных экспедиций, и тем, что в этот период английское правительство было не способно финансировать крупные подразделения оккупационных войск. До 1380 г. орудием военных успехов англичан были экспедиционные войска, набираемые по контракту и почти всегда на короткий срок. Они обходились гораздо дешевле, чем военная оккупация, не требовали внедрения сложной системы смотров и ревизий и могли быть относительно легко проконтролированы. Это было идеальное орудие войны для проведения опустошительных набегов.

И только после оккупации Нормандии в XV веке англичане ввели всеохватывающую систему смотров и ревизий, ставшую необходимой в условиях оккупации. Основной задачей этих мероприятий было формирование централизованной финансовой администрации, от которой зависело получение жалованья всеми гарнизонными силами. В XIV веке ее явно недоставало не только в Нормандии и Бретани, но также и на границах Гиени, где войска вынуждены были жить за счет жителей с оккупированной ими территории (см. ниже гл. 4). Однако в Нормандии XV века создание исправной финансовой администрации с центром в Кане (до 1422 г.), а впоследствии — в Руане (1422–1449/50 гг.) сочеталось с относительным укреплением финансового положения англичан в герцогстве, что позволило совместить контрактную систему с механизмом регулярных смотров и ревизий. Ежегодно заключались контракты между капитанами гарнизонов и королем или регентом, и приблизительно в то же время гарантийные свидетельства отсылались главному казначею Нормандии, санкционируя выплату жалованья в соответствии с условиями, детально указанными в контрактах. После проверки контрактов и других относящихся к делу записей казначей отдавал главному сборщику податей герцогства распоряжение выплатить гарнизонам жалованье в соответствии с гарантийными свидетельствами. Ежеквартально учреждались военные комиссии для проведения смотров. В целях дополнительного контроля за добросовестностью смотров капитаны получали жалованье для своих гарнизонных войск только после того, как списки личного состава были сверены с контрольными списками (соntrerolles), составленными контролером, который постоянно находился в каждом гарнизоне и подчинялся не капитану, а финансовым чиновникам. Ему также должны были поступать сведения обо всех полученных выкупах и обо всех захваченных у противника трофеях, для того чтобы можно было следить за тем, какая часть добычи достается капитану и королю. Это не позволяло войскам стать финансово независимыми — как произошло в Бретани в XIV веке — и таким образом способствовало сохранению власти вышестоящих чинов.

В 1439 г. актом английского парламента было объявлено, что каждый учтенный во время смотра и получивший плату солдат, отлучившийся из гарнизона, в котором ему следовало нести службу, без предварительного разрешения капитана, должен был считаться уголовным преступником. То, что раньше рассматривалось как нарушение договора, отныне было признано уклонением от гражданского долга и преступлением против короля. Подобная перемена взглядов была шагом на пути к более современному представлению об армии.

Во Франция эта цель была достигнута за счет формирования регулярных войск, впервые созданных в мирные годы после заключения договора в Бретиньи в связи с попыткой избавить страну от вольных компаний, жертвой которых она была. Для этого весной 1362 г. Иоанн II предложил Эдуарду III совместно сформировать и финансировать войско в составе 1000 лучников и 500 тяжеловооруженных воинов. В декабре 1363 г., после того как данный план, что неудивительно, потерпел неудачу, Иоанн поставил этот вопрос перед собранием Штатов Лангедойля, и вынесенное решение получило воплощение в королевском ордонансе, благодаря которому Франция обрела свою первую постоянную полевую армию. Ордонанс включал положения о содержании постоянного войска из 6000 солдат, которые должны были избираться депутатами (elus) от каждой епархии по совету представителей знати и тяжеловооруженных воинов. Это войско должно было оплачиваться за счет поступлений от винной субсидии и специального налога на очаги (подымной подати), которые взимались с каждого прихода. Войскам, отобранным для несения службы, следовало получить патент и быть готовыми к службе под командованием короля или его генерал-капитанов. Тщательные смотры должны были производиться регулярно, и в случае если численность войска была меньше минимума, установленного для каждой провинции, по причине либо смерти, либо физической непригодности солдат, нехватку людей надлежало восполнить немедленно. На практике собранных денег хватало на содержание только 1500 человек, однако после возобновления войны в 1369 г. было введены некоторые новые налоги, возросла подымная подать, а набор войска был поручен капитанам, с этой целью специально назначавшимся в каждый диоцез. Как результат, между 1370 и 1380 гг. численность полевой армии в среднем составляла около 3000 человек, хотя все еще собирались увеличить ее до 6000 бойцов. Наряду с этим конным войском было создано постоянное войско арбалетчиков — в соответствии с ордонансом 1373 г. оно насчитывало 800 человек — под командование генерал-капитана, независимого от командира арбалетчиков, традиционно возглавлявшего пехоту.

Учреждение этих постоянных войск несомненно было важным нововведением и внесло существенный вклад в успехи Карла V после 1369 г. И тем не менее во многих отношениях это войско было постоянным только теоретически. Под давлением военных и финансовых обстоятельств численность каждого отряда постоянно менялась, жалованье часто задерживалось или оставалось невыплаченным и при том, что личный состав некоторых отрядов был относительно стабильным, другие изменялись с угрожающей быстротой. После экспедиции Бекингема в 1380 г. и в связи с постоянным возобновлением в последующие годы перемирий о постоянной армии забыли. Остававшиеся постоянными части были размещены в гарнизонах пограничных крепостей, тогда как все остальные стали действовать самостоятельно, пополнив ряды вольных компаний, которые в последние два десятилетия XIV века вновь стали главной проблемой королевства.

Только в годы правления Карла VII во Франции была окончательно введена постоянная армия. Если ордонанс 1439 г. почти ничего не добавлял к ордонансу 1374 г., то ордонанс 1445 г., который должен рассматриваться в контексте перемирия, заключенного в Труа за год до того, ознаменовал действительно поворотный момент. Как и в 1363 г., основной целью этого законодательного акта было избавление Франции от вольных отрядов или «живодеров» путем найма на службу в постоянное войско наиболее достойных доверия и способных из них и выдворения всех остальных за пределы страны — в данном случае, на войну со швейцарцами. Для того, чтобы помешать нежелательным войскам поддерживать свое существование за счет местного населения, совместно с англичанами был составлен план превращения произвольных выкупов в пограничных районах в упорядоченную систему налогообложения, находящуюся под контролем короля. В ордонансе говорилось о создании постоянного войска из пятнадцати конных отрядов, состоявших из 100 копий по шесть человек в каждом: тяжеловооруженный воин, кутилье (coutillier) (называвшегося так по пехотному кинжалу-даге (coustille), которым он был вооружен), паж, двое лучников и оруженосец (valet de guerre) или, в некоторых отрядах, третий лучник. В 1446 г. этот проект распространился и на Лангедок, были созданы еще пять отрядов, в общей сложности составившие войско численностью 12000 человек, из которых 2000 были тяжеловооруженными воинами и 4000 конными лучниками. При Людовике XI войско увеличилось до 2636 копий общей численностью около 15816 человек. Эти «люди королевского ордонанса», как их называли, вербовались коннетаблем из существовавших отрядов, тогда как другие войска формально расформировывались и отправлялись обратно в свои родные земли. В плане пехоты королевское правительство пошло по привычному пути, поощряя создание местного ополчения из лучников: согласно ордонансу 1448 г., каждый приход должен был выставлять по лучнику, а в дальнейшем лучник должен был выставляться с каждых пятидесяти очагов. Лучник получал плату во время войны, а в мирное время освобождался от налогов. Таким путем было набрано войско, численность которого выросла, по крайней мере по документам, с 8000 при Карле VII до 16 000 при Людовике XI. Однако как боевая сила так называемые вольные лучники очень быстро стали малопригодны. Их можно было использовать только в ходе оборонительных действий, которые после 1453 г. были нечасты. Королевское правительство начинало все больше полагаться на швейцарскую пехоту, которую можно было использовать во время наступления против конных отрядов.

Поэтому после 1480 г. вольные лучники постепенно перестают быть военной силой, хотя они и остаются популярными как категория, пользующаяся финансовыми привилегиями.

Эти нововведения, конечно же, производились не в ущерб более традиционным формам военной организации: во-первых, гарнизонам, и во-вторых, крупным армиям, ненадолго собиравшимся на время кампании, в которых знать королевства сражалась под привычными баннерами и пеннонами. Однако постоянная армия, созданная в 1440-х гг., сохранялась долгое время после того, как внутренняя угроза со стороны вольных отрядов и внешняя угроза со стороны англичан на самом деле исчезли, поскольку в 1453 г. мирный договор с Англией не был заключен, и современники не могли знать, что Столетняя война завершена. Тем не менее не всем им пришлись по душе произошедшие перемены. В знаменитом пассаже своей «Истории Карла VII» нормандский епископ Тома Базен высказывается о них в критическом духе. В строках, написанных накануне 1475 г., он говорит:

«С незапамятных времен французское королевство содержало традиционную армию впечатляющей величины: она состояла из знатных людей королевства. Всякий раз, когда король требовал от них службы, он собирал из знати войско более, чем в 50 000 всадников, не считая несметного числа пехотинцев, которых он мог набрать при необходимости. Благосостояние государства, как кажется, не таково, чтобы в дополнение к этой обычной армии, в которую народ вносит свой вклад налогами и традиционной службой, вербовалась другая наемная армия, которая состояла бы на жалованьи и получала бы обычную плату даже в мирное время, когда отсутствует угроза войны».

Именно бремя налогов, необходимых для содержания постоянной армии, казалось Базену признаком рабства:

«И, таким образом, французское королевство, — пишет он, — некогда бывшее землей знати и свободы, под предлогом необходимости содержать эту армию на королевском жалованьи было ввергнуто в пучину рабства, дани и насильственных взысканий до такой степени, что все население, по общему признанию, стало по воле короля подлежать налогообложению со стороны его казначеев, называемых генералами финансов ( generaux des finances ), и их чиновников, которые действительно успешно взимают эти налоги самым бесчеловечным образом, и никто не осмеливается возражать против этого. Ведь в глазах этих приспешников тирании попытка усомниться в данном деле представляется более опасной, чем отрицание правды, и тот, кто каким-либо образом отваживается выразить протест, обвиняется в оскорблении величества и незамедлительно подвергается наказанию».

То, что Карлу VII удалось преуспеть там, где Карл V потерпел неудачу, было связано, прежде всего, со стабильным финансовым положением французской монархии в середине XV века. Экстраординарные налоги, введенные в последние годы правления Иоанна II, но отмененные или присваивавшиеся при Карле VI, были восстановлены, либо сделаны эффективными в 1430-х и 1440-х гг. С изгнанием англичан французская военная администрация утвердилась почти на всей территории Франции. При Карле VI это было невозможно при том положении монархии и амбициях принцев той эпохи. Если бы в 1380 г. трон унаследовал монарх, обладавший талантами Карла V, события могли бы развиваться совершенно иным образом. В английской военной организации того времени не было ничего сопоставимого с учреждением этой постоянной полевой армии. В силу того, что боевые действия в Англии не велись, а сухопутные границы находились только во Франции, королю не нужно было создавать постоянную армию на своей территории.

Его потребность в людях, несущих постоянную службу, по большей части ограничивалась гарнизонами, которые были необходимы для обороны территорий, оккупируемых английским королем во Франции в результате завоевания, по условиям договора или по наследственному праву. Однако все европейские государства, за исключением Империи и Венеции, в скором времени последовали примеру Франции.

Технологические достижения, которые сделали военное снаряжение более дорогостоящим, содействовали переменам. В начале XIV века снаряжение пехотинца во Франции стоило 40 турских су, что соответствовало плате, получаемой за 30–40 дней службы (от 1 су до 1 су 3 денье в день). К 1460 г. стоимость снаряжения вольного лучника достигала 15 турских ливров, и, поскольку его жалование составляло 100 турских су в месяц, он расходовал на экипировку трехмесячное жалованье. Таким образом, когда в 1466 г. Людовик XI решил увеличить число вольных лучников с 8000 до 16000, ему пришлось пойти на чрезвычайные военные затраты в размере 120000 ливров — суммы, которая вдвое превышала обычный годовой доход короны. Примерно за 150 лет после 1300 г. цена воинских доспехов выросла с 6 до 30 ливров, хотя жалованье было поднято только с пяти до десяти денье в день: таким образом, если в 1300 г. стоимость доспехов тяжеловооруженного воина соответствовала жалованью за 24 дня, то около 1450 г. она соответствовала жалованью за два месяца. Использование пушек, ремонт, необходимый после каждой кампании, строительство лафетов, производство пороха и снарядов также стоили очень дорого, а ведь число изготовленных пушек во второй половине XV в. стремительно росло. Между 1440 и 1490 гг. затраты на французскую королевскую артиллерию выросли в пять раз, с 10000 до 50000 ливров в год. Увеличение расходов имело глубокие социальные последствия. На протяжении первой половины XIV века войска, рекрутируемые для войн, которые велись королем, предоставлялись вассалами или подвассалами короны и состояли из рыцарей и оруженосцев. Различие между рыцарем и оруженосцем было, прежде всего, социальным, но имело и военный оттенок: рыцарь имел более полные и более современные доспехи и владел большим числом лошадей, к тому же более дорогостоящими, чем у оруженосца. Однако приблизительно с 1450 г. те же самые владельцы фьефов, призванные в ополчение (бан или арьербан), играли только второстепенную роль: девять из десяти служили как кутилье, глефщики и лучники, сражаясь оружием, которое считалось неблагородным. Отныне они всего лишь обеспечивали поддержку профессионалам, которые превосходили их в искусстве ведения боя, были лучше экипированы и состояли на королевском жалованьи.

Технический прогресс благоприятствовал состоятельным лицам и князьям, которые, имея в распоряжении крупные денежные суммы, занимали положение, позволявшее им укрепить свою власть. В тех случаях, когда финансовые ресурсы оказывались недостаточными — как в позднесредневековой империи — единство достигнуто не было. Изменения в тактике ведения боя также способствовали социальным переменам. До конца средневековья тяжеловооруженные воины, которые все без исключения принадлежали к знати, сражались верхом на коне с благородным оружием в руках — копьем или мечом. Они монополизировали в свою пользу воинский престиж: возможность сражаться в рядах тяжелой конницы сама по себе служила средством продвижения по социальной лестнице, и ношение оружия на службе у принца или короля постепенно начинало рассматриваться как знак принадлежности к благородному сословию. Пехотинцы даже в тех случаях, когда они имели лучшую экипировку, лучшее оружие и получали плату, считались вспомогательной силой.

Гораздо лучше было быть безвестным тяжеловооруженным воином в конном отряде, чем капитаном пехотного отряда. Однако между 1470 и 1480 гг. успех швейцарской пехоты, которая осуществляла массированные маневры, не нарушая боевого строя, послужил решительным толчком к переменам. Благородное сословие утратило свою монополию.

Создание постоянных армий во всей Европе, таким образом, имело множество последствий. Оно привело к возникновению в дополнение к знати новой социальной и профессиональной прослойки. Оно отразилось на сроках войны, которая тот час же стала более продуманной, более сложной и более жестокой. Оно изменило характер международных отношений: теперь для короля Франции не было ничего проще, чем вторгнуться на территорию чужеземной провинции и оккупировать ее войсками, которые всегда находились у него под рукой. В случае иноземного вторжения он мог реагировать более быстро и более эффективно. Если войска французского короля терпели поражение в битве, это не означало окончательного разгрома, поскольку он мог в короткие сроки потребовать от городов и знати восполнить численность войска. Но, прежде всего, постоянная армия обеспечивала ему стабильную власть в пределах самого королевства королевства. Она позволяла королю быстро подавлять восстания и служила одновременно и символом, и гарантией его могущества. Рожденная среди хаоса и потрясений Столетней войны, постоянная армия стала самым эффективным орудием абсолютной монархии.