Она не могла поверить, что пропустила звонок. Алана Даттон попросила дежурную позвонить и разбудить ее в семь утра, а сейчас было десять минут восьмого, что означало, что у Макса будет фора. Первая встреча начнется через десять минут, а перед этим ей надо принять душ, одеться и что-нибудь сделать с волосами. По крайней мере, она могла пренебречь завтраком: состоявший из нескольких блюд обильный ужин в старом городе тянулся до двух часов ночи. Она привыкла спать по четыре часа в командировках. Клиенты ожидали, что их будут угощать изысканной едой, хорошими винами и густыми соусами, а обслуживание в людных ресторанах, где подают морепродукты, было до извращения медленным, и после этого всегда требовалось еще посидеть для утешения в гостиничном баре. Она подкрасилась, загружая свой портативный компьютер, скачала ежедневную электронную почту, влезая в брючный костюм, и проскользнула в главный конференц-зал отеля «Негреско» во время первой же паузы во вступительном обращении. За окном, затянутым прозрачными шторами, она видела загорелых парней на роликах, которые катались по солнышку вдоль Бульвар де Англез с таким видом, как будто им было наплевать на весь мир.

— Где ты была, черт побери? — прошептал Росс, ее помощник, — ты пропустила гонконгского делегата.

— Проспала.

— Это я вижу.

— Ты мне не позвонил.

— Ты сказала, чтобы я этого не делал, помнишь? — Росс потянул ее за воротник, поправляя его, чтобы он аккуратно лег на спине. Алана всегда удивлялась, как ему всегда удается быть таким безупречным. Росс выглядел так, как будто провел ночь в целлофановой упаковке с пупырышками, как кукла Кен, сохраняемая в неприкосновенности коллекционером-маньяком. Существуют люди, которые справляются с корпоративной жизнью запросто, как будто никакого другого существования и не знают.

— Макс был здесь за пятнадцать минут до начала.

— Как обычно.

— Может, это он сделал так, что тебе не позвонили.

— Ничего подобного он сделать не в состоянии — он прям, как стрела.

Каждому необходим соперник в бизнесе, чтобы поддерживать форму, но такой соперник, как Макс, не был нужен никому. Всегда везде успевает, всегда на шаг впереди, всегда абсолютно честен с клиентами, всегда — черт бы его побрал — на три года младше. Куда бы Алана ни шла, Макс уже был там, широко улыбающийся и сияющий, умасливающий клиентов и подписывающий сделки. По идее это не было проблемой, но он был еще и мужчиной, прекрасно осознававшим преимущества своего пола, — бывший чемпион по десятиборью, который по привычке стремился всегда выигрывать.

— Дэниел говорит, что тебе надо поехать во Франкфурт на презентацию АнглоКома, — прошептал Росс.

— Ты смеешься, я думала, он собирается туда сам. Я только-только приехала, — Алана приехала в Ниццу только вчера и должна была провести в ней три дня. — Пожалуйста, только не Франкфурт. Я была там во вторник.

— У меня уже есть билеты, — Росс вручил ей толстый белый конверт. — Четырехчасовой рейс.

— Почему так поздно?

— Сначала тебе надо встретиться с Рафаэллой в Вентимилье. Я взял билет на поезд в десять двадцать.

— Это ужасно. Росс, ты понимаешь, что я объехала за одну неделю пять стран?

— Все обстоит еще хуже, — ответил ее помощник. — Бизнес-класс из Ниццы в Хитроу был переполнен, ты в — экономном.

Макс-то будет в первом классе, никаких сомнений. Как этот сукин сын ухитряется все успевать?

Когда Алана выскользнула из зала, клиент проводил ее нехорошим взглядом. Росс выпишет ее из отеля, и она спокойно отправится на вокзал.

Тысячи мобильных телефонов пискнули, доставляя получателям одно и то же сообщение, когда набитый поезд из Ниццы в Вентимилью пересек итальянскую границу и сменился оператор мобильной связи. Встреча с Рафаэллой заняла двадцать минут — достаточно времени, чтобы выслушать жалобы на последнюю запоздалую доставку, достаточно, чтобы она успела сказать Алане, что подписала контракт на три года с Максом Харвудом, и когда Алана возвращалась назад к вокзалу, кишащему пассажирами, она злилась, что съездила напрасно. Без всякого сомнения, Макс очаровал эту суку настолько, что та принялась метить территорию и заставила Алану почувствовать, будто они сражаются за мужчину.

На раскаленной платформе в Вентимилье она помогла пожилой даме забраться на высокую полуметровую ступеньку двухэтажного поезда. Позади них, лежа возле стены, рожала молодая африканская женщина. Полицейские, привыкшие просто стоять и гонять цыган, у которых лениво проверяли документы, накрыли женщину красным шерстяным одеялом и ждали, когда приедет «скорая помощь».

Алана опустилась в кресло и смотрела, как пролетают мимо станции. Маленькие курортные местечки Рок-брюн, Кап-д’Эль и Эз были разделены соблазнительными заливами отчаянно сапфирового моря. Ей ужасно хотелось содрать с себя костюм и присоединиться к купальщикам, которые бултыхались далеко внизу в спокойных бухточках, но на подобные вольности времени у нее не было: у нее никогда не было времени ни на что. Руководство их отдела не хотело нанимать новых людей, потому что год был плохой; а плохой год был всегда. Ее нагрузка постепенно возрастала, дошло до того, что ей удавалось встречаться с собственным сыном не чаще одного раза за три уикенда. Встречаясь с Декстером, она замечала, что мальчик все больше подпадает под влияние своего ставшего очень религиозным отца. Дэн ударился в буддизм и с готовностью делился просветлением со всяким, кто был готов слушать, но, по крайней мере, на этот раз он находился в сетях религии, которая была дружелюбна к пользователю. Она удивлялась, как другим удавалось все сочетать. Что такого было у них и чего не было у нее? «И вдобавок ко всему — еще возраст», — подумала она горько.

Такая вот свежесть. Макс разговаривал с каждым клиентом так, как будто вышел на любимую работу в первый раз. В нем была какая-то беспокоящая честность, такой не было почти ни у кого. А помимо этого, надо сказать откровенно, существовала такая вещь, как стеклянный потолок. Алана была умница, реагировала быстро и продвинулась по служебной лестнице, но прыжок наверх в управление компании не представлялся возможным, вот так она и оставалась там, где была, — на том этаже, где торговый зал.

Самолет из Ниццы в Хитроу бы полон краснолицых английских супружеских пар в полосатых рубашках и несуразных соломенных шляпах; они пререкались с таможенниками по поводу багажа. Она сидела с другими бизнесменами в тенистом уголке залитого солнцем зала, где они могли ревниво оглядывать чужие ноутбуки, мобильные телефоны и ручные мини-компьютеры. Она подавила укол ревности, когда Макс, опережая толпу, пошел в самолет с отливающим сталью «Vaio» под мышкой. Высокий и стройный, умеющий носить костюм так ловко, как будто родился в нем, — он был человеком, который всегда вызывал у персонала ответные улыбки. Дело было не только в хорошем костюме. Макс привлекал внимание, совершенно не стремясь к этому, — Алана стремилась, но у нее не получалось. Глаза служащих отелей и аэропортов скользили по ней, выписывая документы немного мужеподобной бизнес-леди, с которой они стремились пересекаться как можно меньше. С течением времени Макс стал не столько соперником, сколько проклятием.

Полет занял меньше времени, чем поездка из аэропорта. Она бы очень хотела остаться в Ницце, может быть поехать вдоль побережья в одну из этих вечно затянутых туманом горных деревушек, окружающих Монако, но идея была совершенно дикой, учитывая, сколько работы ей надо было успеть сделать. Раньше она этого никогда не успевала, так почему же сможет теперь? Это была не жизнь, это была работа во сне.

Она на секунду забежала в офис, чтобы лично отчитаться о поездке, залетела домой переодеться и снова направилась в аэропорт, прежде чем осознала, что забыла позвонить Декстеру и пожелать ему успешно примерить зубные скобки. Теперь уже было поздно: объявили посадку на очередной самолет, и мобильный выключился.

Алана занималась лицензированием техники для домашнего употребления — вещей, без которых мог бы прожить любой человек, — комнатные освежители с ванильным запахом, вазочки из матовой керамики, ароматизированные цитрусовые свечи, серебряные рамочки для фотографий и вышитые маленькие салфетки, которые захламляли прилавки дорогих магазинов во всем мире. Все это звучало бессмысленно, когда она объясняла это людям со стороны, хотя она не очень часто занималась такими объяснениями. Однако когда в расчет принимались ярмарки и выставки, без конца сменяющиеся объекты, модные пристрастия, которые внезапно выводили из бизнеса маленькие фабрики, ввергая в панику их владельцев и прочих роботизированных корпоративных поставщиков, это все становилось очень важным делом, и надо было убедить представителей других стран заниматься чужими товарами. Урбанизированные итальянцы, французы и испанцы испытывали слабость к предметам роскоши. Соответствующие английские товары были безыскусными и стоили слишком дорого, несли на себе проклятие косности многих поколений, больных традиционным провинциальным консерватизмом, переживших потерю производительной базы. Алана была вице-президентом но Европе, но это звание значило очень мало, а ее противник работал на их главного конкурента. Макс с легкостью выигрывал битву за заказы, успешно обрабатывая любую европейскую территорию, через которую проезжал, — всегда опережая ее.

Казалось, это невозможно, но неделя набирала скорость. В зале отлета в Схипхоле Алана видела, как человек приблизительно ее возраста упал с инфарктом. Он осел в своем кресле и стек набок, чего никто бы и не заметил, если бы стакан у него не упал на пол. Виски стек мужчине в носки, и менеджер бизнес-зала тщетно пыталась усадить его прямо — чтобы выглядело аккуратненько. Позже в тот же вечер из окна отеля в Бирмингеме она увидела, как в комнате через двор отчаянно ссорится какая-то пара; потом они восстановили мир и принялись шумно заниматься любовью. Казалось, за эти двенадцать часов быстро сменяющихся сцен она была свидетелем всех видов человеческого поведения, хотя ни одно из его проявлений ее не затронуло. Путешествия сделали мир открытым, но свели его к простой серии равнодушных живых картин.

Она была рада, когда из офиса позвонили и отправили ее в очередную поездку: новый проект означал, по крайней мере, что закончится полоса пассивного наблюдения. Расписание ее встреч и поездок было проверено и утверждено. Места назначения размывались, мысли ее блуждали, и она просто смотрела в сверкающие черные окна залов отлета, где сидели, дожидаясь самолета, бизнесмены, сражавшиеся за «Континент», как когда-то называли Европу.

Ночь выдалась бурной, она находилась в Кёльне или в Берлине, то здесь, то там, дожидаясь объявления отложенного рейса в Амстердам, когда небо с грохотом взорвалось. Алана помнила, что однажды уже летала через подобный ужас, когда самолет снижался и падал после резких подъемов во вспыхивающую огнями ночь; в этот раз вокруг не было ничего, кроме мертвого серого неба. Ощущение невесомости сохранялось весь остаток полета. Она приземлилась в Голландии, ошеломленная и неспособная думать ни о чем, кроме того, чтобы выставлять одну ногу впереди другой и как-то пережить следующие десять секунд. В голове у нее звенело, когда она пошла на встречу в Брюгге, посвященную подушечкам, полетела в Гатуик, но упустила своего сына, снова взлетела, снова приземлилась, но теперь чувство того, что она справляется и держится в струе, не появилось, как будто порвалась нить между тем, что она видела; и тем, что она делала. Так бывает, когда солдаты спотыкаются и начинают идти не в ногу, или когда оркестр теряет сыгранность в сложном музыкальном фрагменте.

Она теперь воспринимала свои путешествия не как линейный ряд событий, но как какие-то снимки жизни, сделанные поляроидом при плохом освещении: полки, уставленные комнатными освежителями, столы в переговорных, водители, держащие таблички, на которых неправильно написано ее имя, бары в клубных гостиных, коктейли и канапе, книги заказов, ручки, бесконечные стойки с улыбающимися женщинами, проверяющими билеты на компьютерных экранах, споры о подсвечниках и о кольцах для салфеток, — всё это не имело смысла. Она провела встречу, посвященную индивидуальным кожаным подстилкам под тарелки так, как будто от этого зависела ее жизнь. Вспышки реальности проносились мимо яркими размытыми картинками, видами и настроениями.

Она даже забыла о Максе, хотя его имя периодически продолжало проскакивать в электронной почте и торговых журналах. По крайней мере, она забыла о нем до того вечера, устраиваемого Международным Комитетом по наградам в области мягкой мебели, когда Макс получил почетную табличку из органического стекла, свидетельствующую о том, что он признан лучшим коммерсантом года. И даже это можно было бы стерпеть, если бы Макс не остановился возле ее столика и не принялся улыбаться ей настолько конденсированно, что она была вынуждена его поздравить.

Она пила слишком много — она была зла, черт побери, — и тут обнаружила себя уже возле бара с остальными бизнесменами, чья жизнь в работе так и не была вознаграждена и отмечена в этот вечер. Довольно быстро завязался жаргонный разговор, объектом жалости и зависти в котором оказался Макс Харвуд.

— Он трахает всех своих клиенток, — сказал Питер Олекса из миланского офиса. — А потом, стоит им подписать трехлетний контракт, его уже и след простыл.

— Он все делает сам и работает в таком режиме, в каком не может работать больше никто, — пожаловался Саймон Картер-Филлипс — толстяк средних способностей из торгового центра Челси, который выглядел так, как будто его отделяет от инфаркта каких-нибудь восемнадцать месяцев. — Он так вкалывает, что все остальные выглядят сачками.

В полном согласии они опрокинули по стопке виски, а Алана вдруг поняла, что ей трудно завидовать Максу. Господи, человек просто великолепно работал, а все остальное было ревностью и полным дерьмом. Ей стало интересно, женат ли он.

Возвращаясь к себе, она проходила мимо двери Макса как раз в тот момент, когда он входил в номер. Она хотела сказать… в сущности, она хотела спросить Макса, как ему удалось превзойти самого себя в этом сезоне — но обнаружила вместо этого, что разозлилась, когда он пригласил ее зайти выпить, потому что это не было игрой по правилам.

То, что случилось в следующие несколько секунд, оставалось тайной для нее в течение последовавших недель. Между ними завязался разговор, который увлек их в комнату, и там Макс, похоже, споткнулся о край кровати. Он ударился головой об угол мини-бара и упал на пол лицом вниз с такой силой, что Алана услышала, как треснула диафрагма. Кровь, которая разлилась вокруг его головы, была черной и блестящей, как деготь. Алана осторожно попробовала пульс и обнаружила, что его у Макса не было — ни малейшего биения. Кровь в венах Макса просто перестала двигаться. Они все много пили — Алана где-то читала, что когда в организме есть алкоголь, кровеносные сосуды рвутся гораздо легче, настолько, что простое падение может убить человека, и Макс выглядел совершенно, невозвратимо, стопроцентно мертвым.

Она, шатаясь, выбралась назад в коридор, закрыла за собой дверь, но даже в том смущенном состоянии ума, в котором находилась, все-таки не забыла начисто протереть ручку двери, чтобы уничтожить отпечатки пальцев, — на случай, если успела до нее дотронуться. Коридор был пуст — была почти полночь, она на цыпочках дошла до своей комнаты и под душем смыла с себя горький пот.

Она была уверена: кто-нибудь обнаружит, что именно произошло, но Алана была уверена и в том, что никто не сможет напрямую связать ее со смертью Макса.

В конце концов, парень упал и умер в своем собственном номере. Их двоих ничто не связывало. В лифте они вместе не ехали. Они не разговаривали с самой церемонии, и все видели, что они в хороших отношениях. В этом не было ее вины, Бога ради, это он ее затащил в номер.

И все же, несмотря на это, она не сомкнула глаз всю ночь.

Никто не заметил, что Макс не появился на завтраке. Он обычно ел в дороге и обгонял всех по пути в аэропорт. Прошло несколько дней, прежде чем поползли слухи. На конференции в Берлине: «Вы слышали о Максе Харвуде? У него случился удар после церемонии награждения, и он умер». В Париже: «У Макса случился обширный инфаркт. Слишком много плохих обедов в отелях. Теперь нужен человек, который займется его регионами». В Амстердаме: «Он пил, а потом поперхнулся чем-то, что заказал себе в номер. Вот так какая-то глупая вещь может погубить хорошего человека».

Алана подала заявление на его место, потому что было бы глупо этого не сделать, и была настолько уверена в том, что ее не вызовут на собеседование, что даже не потрудилась проверить свою электронную почту. Когда же она это все-таки сделала, она обнаружила, что пост ей предложили. Они знали о ней все, и собеседование было пустой формальностью. Открытый коренастый американец за пятьдесят по имени Брент Кэй поприветствовал ее как нового работника компании и пригласил на небольшую вечеринку директоров компании в следующую пятницу. Они выпили в скупо освещенном баре в Холборн-отеле, затем Брент повел ее ужинать, и они сидели в тихом уголке за столом, покрытым белой крахмальной скатертью. Брент пил довольно много для американца и справлялся с этим хорошо.

— Рад приветствовать тебя на борту, — сказал он, шутливо стукнув ее кулаком по плечу. Он вел себя слегка пошловато, но за этим читалось милое смущение. — Ты пробилась в клуб, ты теперь — одна из нас.

Алана решила, что он говорит о компании, но Брент указал на свой лацкан, в петлицу была продета маленькая золотая булавка с черной эмалью. На значке была пара соединенных букв «А» и «У».

— Видела такие раньше? Конечно, видела! Немного подумав, Алана поняла, что видела. В течение многих лет она замечала достаточное количество значков с инициалами, пришпиленных к галстукам или лацканам.

— Что это означает?

— «Административное Управление», — объяснил Брент, — ты что, правда о нас никогда не слышала?

Алана подумала, не связано ли это как-то с закрытым американским орденом «Elks».

— Нет, но, кажется… — она помахала ногтем возле значка, — я видела довольно много значков с этим логотипом, да.

— Это не просто логотип, черт возьми! Ты видела его, потому что вращаешься в тех же кругах. Ты должна весьма гордиться собой. Ты первая женщина в деле, — Брент осушил свой бокал и снова наполнил его. Он пошарил в верхнем кармане пиджака и вытащил тонкий футляр из коричневой кожи, который придвинул по снежному полю скатерти к Алане. — Давай, дамочка, вперед. Мы считаем, что ты это заслужила.

Алана развернула футлярчик и вытряхнула из него золотую булавку.

— Не понимаю. Что я такого особенного сделала, чтобы заслужить его?

— Да брось ты, не скромничай. Думаю, ты прекрасно знаешь, что сделала. Ты обнаружишь, что эта маленькая цацка открывает много полезных дверей, — Брент смотрел, как она пристегивает значок к лацкану, но больше о предмете не распространялся.

Во время встреч в следующие несколько дней Алана специально обращала внимание на людей, которые носили такие же значки, — они были из самых разных стран, но казалось, что в них есть что-то общее — взгляд, манера себя держать, что-то, что она не могла обозначить словами. Если другие носители и замечали ее булавку, они никак этого не показывали. Уикенд она провела с Луаком — он занимался законами об авторских правах, и они встречались в Париже. Пока он одевался, она смотрела телевизор и заметила целый ряд официальных лиц на заседании ООН, которые, кажется, носили такую же булавку. Ей показалось, что что-то здесь не так: чем больше она смотрела на проклятую штучку, тем больше она казалась ей похожей на современную версию эсэсовского знака отличия. Однако люди, которые носили ее, — всегда только мужчины, казалось, выглядели людьми, которые не могли иметь ничего общего с военными преступлениями. Ночью она отстегнула заколку и внимательно изучила ее под светом лампы.

«АУ».

«Административное Управление». Что же, черт побери, это означало? Что владеющий ею человек получал скидку на авиарейсы или какие-нибудь льготы при заключении очередной сделки? Ну да, ее повысили, но что в этом такого элитарного и к чему была вся эта таинственность? Действительно, казалось, что представители управления компаний, с которыми она имела дело, стали относиться к ней с каким-то новым уважением, истинная правда, двери перед ней стали открываться гораздо охотнее, чем раньше, это ведь ей не привиделось, правда? Но что такого особенного она на самом деле сделала, чтобы заслужить подобную честь? Что выделило ее, чем она так специфически отличилась от всех остальных?

Она проснулась, посреди ночи, покрытая ледяным потом.

Все стало ясно, как день. Она поразилась тому, что не поняла этого с самого начала. Она убила человека — по крайней мере, они думали, что она это сделала, — и это дало ей шансы на вступление в некое подобие клуба — в общество тех, кому удавалось совершить убийство и не попасться. Она доказала, что была сделана из правильного теста, она была достойна находиться в заповедном круге делового мира. Она убила прямого честного Макса, которого с такой отчаянной преданностью любили его сотрудники и ненавидели все управленцы — за то, что он заставлял все это выглядеть таким простым.

Алана поплескала на лицо холодной водой и уставилась в свои красные глаза в зеркале. Она не была убийцей, она была профессионалом. Макс поскользнулся. Это было происшествие из числа тех, которые происходят с людьми постоянно. Ей надо было с кем-то поговорить. Ей надо было увидеть Брента.

— Административное убийство? — прошипел Брент, изображая ужас. — Господи, Алана, это не то место, где можно об этом говорить.

Они стояли в переполненном баре в «Клариджез», дожидаясь момента, когда можно будет войти в богато украшенный коврами обеденный зал, похожий на старый кинотеатр.

— Не пройти ли нам к столу, прежде чем придут остальные?

Было двадцать пять минут девятого, и зал уже начинал заполняться. Американцы ужинали рано, французы ели поздно, и только английские бизнесмены заказывали столики на восемь тридцать или на девять. Брент отпил воды и облизал губы, выглядел он немного нервно.

— Я же тебе говорил, «У» означает «Управление». Никто никогда — никогда! — не говорит об убийствах. Я всегда утверждал, что мы должны больше рассказывать нашим новым членам, но совет считает, что лучше предоставить самим новичкам возможность разобраться. С чего у тебя возникла такая дикая идея о значении букв?

— Сама разобралась. Может быть, вы так себя и не называете, но это то, что вы подразумеваете.

— Я всегда знал, что. ты будешь одной из самых умных, — засмеялся Брент. — Ну, теперь, когда ты знаешь, если у тебя есть вопросы, — настало время их задать.

— Что я должна делать?

Он посмотрел на нее пустым взглядом:

— Ничего. Ты ничего не «делаешь». Ты уже заслужила знак почета. Он проведет тебя во все те места, в которые тебе надо попасть. Оглянись вокруг, ты будешь встречаться с другими членами клуба, но никто никогда не будет говорить с тобой об этом, потому что нет никакой необходимости. Это самый закрытый клуб, Алана, клуб, членства в котором не просят. Клуб этот признает тебя по одному простому деянию, которое ты совершила самостоятельно. Члены «АУ» есть во всех сферах жизни. Страхование, банковское дело, юриспруденция, СМИ — владельцы газет — безусловно, многие из них с нами. Ты завоевала себе золотой проездной билет повсюду, дорогая. Подумай об этом: ты тратила свою жизнь, вкалывая, как пчела, чтобы шарики коммерции крутились в подшипниках. Твой мир — это кошмар, от которого просыпаешься в холодном ноту — сон о беспрерывном заключении сделок, так ведь? — он одарил ее понимающей улыбкой. — Посмотри, чем ты занимаешься: брокерские услуги, планирование, прогнозирование, выгоды и потери, сведение цифр, и все это слишком быстро сменяется, но ты — ты сделала следующий шаг, вместо того чтобы просто продолжать бегать по кругу, поэтому то, что тебя вознаградили, всего лишь справедливо.

— И поэтому я могу носить булавку.

— Ну, отчасти. Есть еще причина. Она защищает тебя. Она означает, что никто не может сделать ничего подобного с тобой. Ты теперь в безопасности. Ты заплатила по счетам. Ты — охраняемый вид. Какой был бы смысл в клубе, если бы он не предоставлял своим членам какие-то привилегии? — Он сделал знак официанту: можно нам сюда вина?

Она должна была чувствовать себя чудесно. В конце концов, никто никогда не обнаружит того, что она на самом деле не «платила по счетам», а всего-навсего, отупев от выпивки, в изумлении наблюдала, как Макс пострадал во время ужасного происшествия. Снимая туфли возле гостиничной постели, Алана чувствовала только отвращение и стыд из-за того, что, в конечном счете, это был пик ее карьеры, — все, ради чего приносились жертвы. Если бы она затащила Макса в переулок и зарезала его один на один и никто не нашел бы убийцу, она все равно получила бы золотую булавку. «Расчистка пути» — назвал это Брент, как будто она помогла выкорчевать низкий кустарник, застревавший в колесах, двигающих вперед промышленность. Похоже, Макс раскачивал слишком много лодок, и никто в высшем эшелоне не сожалел о том, что его не стало.

Наличие булавки обеспечивало ей встречи с людьми, которые еще несколько недель назад даже не отвечали на ее звонки. Она стала заключать более выгодные сделки и получала более высокие проценты, и ей уже даже не приходилось надрываться на работе. Через какое-то время это стало восприниматься как что-то естественное. Она начала думать, не взять ли ей отпуск. Глядя на самолеты, выруливающие по залитой дождем взлетно-посадочной полосе Хитроу, она попыталась решить, куда свозить Луака, — куда-нибудь далеко, туда, где ни один из них до этого не был. И в этот момент она увидела лицо Брента, отраженное в темном стекле.

Американец стоял за ней, но привычная улыбка, обычно кривившая его лицо, исчезла.

— Брент, — сказала Алана, чувствуя, что чувство вины возвратилось, — ты летишь в Антверпен на керамическую ярмарку?

— Нет, Алана, — ответил Брент, — я пришел увидеться с тобой.

— Со мной? Я не понимаю.

— О, думаю, ты понимаешь.

— Присядешь? — нервно спросила она.

— Нет. Это не займет много времени. Почему ты не сказала никому правду о том, что случилось между тобой и Максом в ту ночь?

Алана лихорадочно размышляла. Она думала об этом уже тысячу раз. Никто не мог узнать, как на самом деле умер Макс. Она могла нагло это отрицать.

— Ты прекрасно знаешь, что случилось.

— Теперь я знаю.

— Что ты имеешь в виду?

— Я знаю, потому что Макс Харвуд сам мне рассказал.

— О чем ты говоришь?

— Он снова с нами, Алана.

— Но он же умер, — она повысила голос. Люди в зале стали оборачиваться на нее.

— Макс появился у меня в отеле прошлой ночью, он провел три недели в клинике без памяти, как дитя. Последнее, что он помнил, — было то, что он отошел от тебя, после того как ты пыталась запрыгнуть на него, чтобы потрахаться, и задел за край постели. Что означает, — Брент наклонился вперед, залез под пальто Алане, нащупал булавку и отстегнул ее, — что ты более не можешь носить это. Получается, у тебя все-таки нет качеств, которые требуются, чтобы ее иметь, вот что.

Брент взвесил булавку в руке, прежде чем опустить ее в карман:

— Это означает, что ты больше не защищена, — глаза его светились ленивым презрением. — Мы думали, ты была первой женщиной, перебравшейся через стеклянный потолок, которая действовала как мужчина.

— Я опасна для вас, — сказала Алана, осознавая, в какое положение попала.

— Может быть, но очень ненадолго, — улыбнулся Брент. — Лучше поторопиться. Кажется, объявили посадку на твой самолет, — улыбка вернулась на его лицо в виде акульего оскала. — Ты должна была понять одну вещь, Алана. Ты нас видела, поэтому ты теперь знаешь, чего опасаться.

Когда Алана бежала к выходу на посадку, она знала, что убежать не сможет. Если раньше она считала, что ее жизнь быстротечна и опасна, то теперь она даже не могла предположить, какой быстротечной и опасной станет ее жизнь в следующие несколько недель.