О внимании у маленьких детей

До сих пор многие психологи утверждают, что неустойчивое внимание характерно для маленьких детей трех-четырех лет: их привлекают все предметы, они переходят от одного к другому, не останавливаясь ни на чем, и трудность привлекать внимание детей составляет цель их воспитания. Джеймс говорит, что рефлекторный и пассивный характер внимания маленьких детей как бы показывает, что ребенок в меньшей степени принадлежит самому себе, чем любому внешнему объекту, обратившему на себя его внимание. Это первое, что должен победить тот, кто их обучает. Способность постоянно направлять в известную сторону рассевающееся внимание составляет корень образования каждого суждения, характера и воли.

Такое воспитание, т. е. возбуждение детского внимания, способность сосредотачивать его надолго на одном и том же предмете, способность направлять внимание в одну и ту же сторону после отвлечения, можно без страха утверждать, достигнуты у Монтессори в работе с детьми дошкольного и даже школьного возраста (до 11 лет). Первое проверено и на нашем опыте, второе доставит счастье проверить тем, кто доживет до того блаженного времени, когда это будет возможно.

Разберем теперь, какие условия создает Монтессори для такого воспитания.

Первое условие – это вещи, предметы. «Внимание маленького ребенка привлекается в нашем опыте не искусством учителя, но «предметом», который захватывает и фиксирует его внимание, отвечая внутреннему импульсу. Всякий, кто знаком с системой Монтессори, знает, что эти вещи – суть предметы дидактического материала Монтессори для воспитания внешних чувств. Здесь не время и не место распространяться на тему важности такого воспитания. Это увело бы нас далеко в сторону от прямой нашей цели. Нужно только отметить, что даже самые ярые противники системы Монтессори пришли теперь к убеждению о важности и необходимости сенсорного развития. Можно утверждать, что вопрос о сенсорном развитии в настоящее время – вопрос, одержавший победу в педагогике: методическое упражнение сенсорных чувств для воспитателя и для психолога разрешает вопрос о культуре внимания. Будем помнить только одно, что главной целью сенсорного развития является не обострение чувств, а упражнение интеллекта. Предметы, воспитывающие чувства, не могут и не должны быть случайными, они должны быть строго подобраны экспериментальным путем и приложены так, чтобы не вредить органам чувств ребенка. «Мы должны помнить, – говорит Монтессори, – что факторы детского внимания, будучи преимущественно чувственными, имеют могущественного физиологического спутника в “аккомодации органов чувств”».

Монтессори верит в то, что ребенок сам по своей природе способен к самопроизвольному органическому развитию, которое складывается по естественным законам. Чтобы эта внутренняя организованность совершалась правильно, нужно, чтобы и во внешней среде ребенок находил нечто организованное , находящееся с ним в прямой связи.

Новорожденный ребенок не может получать необходимую для него пищу, если грудь матери не соответствует строению рта младенца. Природа позаботилась об этой, физиологической стороне жизни. Мы же должны позаботиться не об изыскании средств для организации внутренней личности ребенка, а об умственной пище (предметах), для него необходимой и отвечающей его запросам.

Второе условие – это свобода . «Свобода есть экспериментальное условие для изучения явлений внимания у ребенка», – говорит Монтессори. Эта свобода заключается, во-первых, в свободе выбора предметов, а, во-вторых, в свободе продолжительных упражнений : решительно все равно, какой предмет из дидактического материала выбирает ребенок для занятия; если он длительно и постоянно предается ему со всей интенсивностью внимания, это и есть знак психического здоровья, которое всегда сопровождается полезным упражнением телесного механизма. Вся фигура ребенка, и особенно лицо, выражают это состояние явного довольства . Если руководитель прерывает подобное состояние ребенка, он делает грубую ошибку, нарушая естественный ход развития внутреннего упорядочивания. Ребенку недостаточно, как было уже замечено, беглого взгляда на предметы, ему нужно «владеть» предметом, владеть длительно и возвращаться к нему постоянно; только при таком условии возможна такая фиксация внимания, какую констатирует Монтессори у своих детей. Отсюда понятны «повторные упражнения». Главная цель этих актов не в конечном результате, не в приобретении знания, а в самих упражнениях, так как во время их выполнения упражняется внимание . Конечно, в этих упражнениях ребенок приобретает и чистые знания, так как память его свежа и находится в тесном соотношении с фиксированным вниманием; это неизбежный эффект. Кроме того, с постоянным периодически фиксированным вниманием развивается память в сторону точного запоминания и припоминания последовательности собственных действий. При этом замечается отношение между интенсивностью внимания и постоянством работы с наличностью и точностью запоминания. Если ребенок хорошо работал, если его внимание надолго фиксировалось на каких-нибудь предметах, его отчет будет полным и точным. И чем предметов меньше, а действия однообразнее, тем больше запоминаются не столько действия, сколько собственные мысли. Если же день малыша проходит хаотически, в его сознании не остается и следа каких-нибудь действий. Всем своим растерянным видом он говорит: «Не помню, не знаю, ничего не делал».

Третье условие развития внимания – это подготовка умственных центров в отношении к внешнему предмету, его вызвавшему, т. е. у субъекта должно существовать внутреннее психическое влечение к тому или иному внешнему предмету или явлению. Мы знаем хорошо из постоянных наших опытов такие состояния психических явлений: человек, ожидающий прихода другого, желанного человека, видит его издалека, слышит его шаги на большом расстоянии; охотник, выслеживающий дичь, слышит малейший шорох в лесу и т. п. Это происходит не потому, что ожидаемый человек или шорох в лесу особенно ощутимы изощренными чувствами, но потому, что они ожидаемы, что мозговые центры уже были направлены к этой цели. В мозговой клетке, по словам Монтессори, действуют как бы две силы перед запертой дверью – сила внешняя, которая стучит, и внутренняя, которая говорит: «Отопри». Если внутренняя сила не отворяет, внешняя стучится тщетно. И тогда самые крупные стимулы могут пройти незамеченными.

Все искусство учителей заключается в возможности подготовить внимание детей к восприятию их преподавания, в соединении двух сил, из которых одна должна «отпереть дверь», когда в нее «стучатся». Задача учителя привести внимание в состояние напряжения : для этого он должен вести учеников от известного к неизвестному, чтобы легкое всегда присутствовало в трудном.

Наконец, четвертое условие наличия внимания – это интерес. Не все предметы внешнего мира привлекают наше внимание одинаково: внутренняя активность действует как причина, наталкивающая на внешние факторы, а наш интерес вызывают предметы, полезные внутреннему содержанию нашей жизни. Наш внутренний мир творится под влиянием мира внешнего, переработанный вторично нашей внутренней активностью. Художник приемлет мир преимущественно в красках и формах, музыкант в звуках и т. п. Мы сами открываем путь в нашем внимании, направляя его какой-то таинственной силой на предметы, отвечающие нашим внутренним запросам. Множество людей живут, окруженные совершенно одинаковой внешней средой, но не все одинаково черпают из этой среды и количественно и качественно. Каждый берет то, что полезно для него, к чему толкает таинственная внутренняя сила. «Опыты», из которых каждый строит свое я по отношению к высшему миру, являются не хаосом , а направлением внутренних влечений и интересов.

Маленький ребенок окружен такой же внешней средой, как и взрослый, но разница в том, что все окружающее, весь бесконечно сложный мир обрушивает на его слабое сознание колоссальное количество впечатлений. Он живет поистине в хаосе , в котором его ум тщетно бьется, стремясь найти путь к порядку . Все ощущения, воспринимаемые внешними чувствами, спутаны, слиты; он живет, как во сне или какой-то чужой стране, где все непонятно, странно и часто страшно. Если бы не существовало в детях природной самозащиты, всепобеждающей жизненной силы, все дети погибли бы в раннем возрасте от непосильной борьбы сознания с хаотическими впечатлениями внешнего мира. Но разве мало видим мы детей, которые не погибли буквально, но которые производят впечатление ненормальных, немножко сумасшедших, будущих кандидатов на всевозможные нервные страдания, полную неуравновешенность, а, следовательно, и неспособность к жизненной борьбе. Как страдают эти дети, может себе представить каждый вдумчивый человек по собственным воспоминаниям; если мы вникнем хорошенько в этот вопрос, то к выражению «золотое детство» придется отнестись с некоторым сомнением. В настоящее время нам особенно надо над этим призадуматься, ибо мы должны готовить людей сильной воли, людей прежде всего спокойных, уравновешенных. Уравновешенность – это колоссальная экономия душевных сил ребенка, и что тяга к ней существует у детей, отмечал еще Песталоцци. Бесконечные «почему» и «зачем» детей, часто так радующие родителей и воспитателей, не являются ли они внешним проявлением мучительных исканий детей, уже потрясенных в нервном отношении. А этому очень способствуют взрослые, не только давая ответы, часто непосильные для уразумения маленького ребенка, но и вызывая эти вопросы, окружая их неподходящими предметами и неподходящими разговорами.

Попадая в обстановку свободной и спокойной организованной работы, в которой дети находят те предметы, о которых говорит Монтессори, предметы, отвечающие психическим запросам детей соответственно возрасту, дети, даже с самым взбудораженным умом, понемногу успокаиваются, находят точку опоры для начала уравновешенности для внутреннего упорядочивания. Найдя для себя предметы, которые дают ему не содержание его умственного багажа, а порядок для содержания , ребенок успокаивается. Природная сила, управляющая его психическим образованием, направляет его внимание к тому предмету, к которому в данное время у него существует большее «влечение».

«Силу сосредоточивания маленьких детей трех, четырех, пяти лет можно сравнить с таковой же у гения. Эти крошки являют как будто детство людей необыкновенных в их проявлениях внимания, как Архимед, Ньютон и пр.», – говорит Монтессори. Подобные эффекты устанавливаются фактом спонтанных упражнений, которые являются выражением внутреннего развития личности, растущей и организующейся. Учительница управляет этими явлениями, но не направляя внимание ребенка по своему усмотрению. Ее искусство в понимании (в наблюдении) и невмешательстве в естественные явления.

Монтессори проводит параллель с физическим развитием ребенка: организм развивается самостоятельно, мы не можем его подтолкнуть, мы можем только создать благоприятную обстановку , дать подходящую пищу , отвечающую нуждам организма. В жизни духа то же самое: правильная внутренняя жизнь – вопрос здоровья и даже жизни человека.

 

Развитие интеллекта у маленьких детей (По Монтессори)

Если мы зададимся вопросом, в каком состоянии находится в настоящее время вопрос об интеллектуальном развитии ученика в современной школе, то вот какими словами Монтессори отвечает на это: «Учитель школы является тем, кто строит интеллект ученика; ученик растет постольку, поскольку позволяет ему это учитель , т. е. знает точно то, что учитель дает ему знать, понимает не более и не менее того, что дал ему понять учитель . Когда хотят похвалить успехи учеников, то эту похвалу относят к учителю , успех класса – его дело; его искусство заставляет детей послушно следовать уроку, который он считал необходимым преподнести им». Все в этих словах – глубочайшая правда, относятся ли они к элементарной школе или к детскому саду. Учитель, учительница, руководительница – все, кто воспитывает детей, являются главными действующими лицами в смысле обучения, неограниченными властителями их духовного развития. Детям остается только пассивно воспринимать ту пищу, которую преподносят взрослые или по своему выбору, или по предписанию программы. И при этом толкуют о «свободе», о так называемом «свободном воспитании».

Несмотря на все рассуждения о «свободе», ребенок все же остается не свободным, и там, где даже в значительной степени его предоставляют самому себе, он является не свободным, но «оставленным», «заброшенным», ибо его интеллект заброшен, принужденный питаться неподходящей пищей и подчиняться инстинктам, которым дан широкий простор для развития. Не тот ребенок свободен, который просто двигается, но тот, который имеет разумную цель в своих движениях, который имеет возможность развертывать и формировать свою внутреннюю личность в организованной обстановке; тот, который может сам выбирать работы для собственного развития и предаваться одной работе продолжительное время по собственному побуждению, влекомый интеллектуальной целью: тот, который, сосредотачиваясь на предметах (сенсорного материала), получает возможность достижения выбора, рассуждения и исправления, вырабатывая всем этим силу, толкающую его к прогрессу.

Помещая ребенка в школу собственного интеллекта, мы меняем совершенно его тип: все представления о ребенке, трактуемые в так называемой «психологии детства», рушатся в значительной степени, а в некоторых отношениях окончательно, когда мы длительно наблюдаем детей в обстановке Монтессори.

Маленький ребенок, приблизительно трех лет, впервые попадающий в детский сад, вступает в него с сознанием, не аналогичным чистому листу бумаги, на котором можно написать что угодно, но нагруженным уже значительным багажом, собранным впечатлениями из внешнего мира, только находящимся в хаотическом беспорядке. «Маленький ребенок трех лет носит тяжелый хаос внутри себя», – говорит Монтессори. Беспричинные капризы и плач, часто заканчивающиеся сном, являются результатом утомления от валящихся на него в беспорядке бесконечных впечатлений внешнего мира. Никто не думает, например, о том, что гулять для ребенка значит работать, что видеть и слышать, когда чувства его еще не приспособлены, и он должен беспрестанно исправлять ошибки своих чувств и проверять то, чего он не может в точности оценить глазом, вызывает в нем большую усталость. Всякий, помнящий свое ранее детство, может это удостоверить, всякий внимательный человек, наблюдающий маленьких детей, видит это на каждом шагу. Мы должны помогать ребенку выбираться из этого тяжелого состояния, дать ему возможность воспринимать мир не как хаос, а как порядок, к чему его неудержимо ведет стремление, заложенное природой. Чтобы приблизиться к этому ребенок должен найти в окружающем нечто находящееся в прямой связи с его внутренней организованностью, начинающей складываться по естественным законам, подобно тому, как насекомое должно найти в форме и качестве цветов прямое соответствие со своей формой и субстанцией. Другими словами, мы должны приготовить для ребенка точно определенную «обстановку» и дать ему для интеллектуальных самоупражнений внешние необходимые средства. Эти средства не могут быть взяты случайно там и сям по усмотрению воспитателей, но должны представлять результат экспериментального изучения, каким и является дидактический материал Монтессори для воспитания органов чувств, служащий для ребенка объектом самоупражнений для работы интеллекта.

Начало интеллектуального строительства заключается в собирании фактов и их различении. Упражнения, помогающие ребенку строить свой интеллект на этих основах, должны быть только «самоуправлениями». «Немыслимо, чтобы другая особа, упражняясь вместо нас, дала нам возможность приобрести навыки», – говорит Монтессори. Так называемыми чувственными упражнениями на сенсорном материале дается детям возможность различать и классифицировать . В настоящее время мы не имеем другой возможности различать вещи, как только по их качествам, и сенсорный материал Монтессори анализирует и представляет качества вещей: размеры, форму, цвет, гладкость и шероховатость поверхности, вес, температуру, запах, шум, звук. Только качества предметов различаются, а не сами предметы, поскольку эти качества могут быть изолированы от предметов. Если мы возьмем любой предмет материала Монтессори, то увидим, что он до чрезвычайности прост, в нем выделено и определено то качество, на котором хотят фиксировать детское внимание и отброшено все лишнее, затемняющее это качество и затрудняющее ребенка в вскрывании этого качества. Так, например, если хотят дать возможность различить высоту или объем, то это просто цилиндрики, кубы и призмы, убывающие в размерах, а не грибки, яички, петушки и тому подобное; для различения формы служат плоские геометрические фигуры и тела, а не домики, яблоки, цветы и пр.; для различения цветов – простые таблички цветного шелка, а не куклы, цветы, кустарные игрушки и т. п. Предметы эти расположены в градациях, которые важны для порядка, так как качества их различаются не только модально, но и по интенсивности. Упражняясь, ребенок различает эти качества: он познает, что предметы могут быть более или менее высокие и низкие, толстые и тонкие, большие и малые; цвета могут иметь различную степень насыщенности, звуки – различную тональность, формы находятся в различной степени сходства между собой и пр. Спаривая и вкладывая предметы материала, ребенок в состоянии установить тождество качеств , как, например, при накладывании геометрических фигур на карточки, вкладывании их в ячейки, спаривании двух цветных табличек, сравнивании двух кубов, двух призм или метровых палок; далее при помощи индивидуальных уроков или же самостоятельными выводами ребенок устанавливает разницу качеств : длинное-короткое, светлое-темное, большое-малое и пр. И, наконец, он начинает различать степени качеств , когда располагает в постепенности серию предметов, как цветные таблички, призмы, палки, цилиндрики, геометрические формы, степени шумов в гремушках и пр. Мы постоянно слышим у наших детей такие выражения: «это точь в точь такое, как это», «это похоже на это», «очень похоже», «немного похоже», «это больше», «это толще», «это шире», «это уже», «это темнее», «это краснее», «это громче, это тише» и т. п. Они начинают оперировать точными словами, которые, накопленные извне, лежали у них где-то в подсознании и выплывают именно тогда, когда это требуется.

Различение вещей по их качествам и их классификация несет с собой основной порядок, распределяющий все предметы. Мир в таком случае не является для ребенка хаосом: каждый предмет на своем месте, в своей категории. Каждое приобретение, получаемое ребенком, не будет более только «воображаемо», но «определяемо». Таким образом, в сознании ребенка устанавливается первичный порядок , не разрушающийся, но постоянно обогащающийся содержанием. Этот начинающий устанавливаться внутренний порядок есть главное, на чем зиждется весь будущий умственный рост ребенка. Монтессори сравнивает этот рост с ростом зародыша: самое важное заключается не в том, что зародыш растет, а в том, что он растет в порядке. И в силу этого порядка, который сопровождает рост, является возможность жизни; Зародыш, вполне выросший, но с плохо упорядоченными внутренними частями, не жизнеспособен. «Основным условием жизненного импульса, ведущего к реализации живого существа, является связный внутренний порядок. В этом заключается тайна жизни», – говорит Монтессори. То же самое происходит и в развитии психического эмбриона; если ребенку не будет дана возможность упорядочивать образы сознания, то получится умственный беспорядок и интеллект не обнаружится.

Находясь несколько часов ежедневно с детьми в обстановке свободной организованной работы, каждый день видишь и слышишь то радостное волнение, с каким то один, то другой ребенок делает свои наблюдения и открытия и делится ими с нами. Для постороннего наблюдателя, не вникнувшего в систему Монтессори, эти проявления детей очень легко ускользают, ибо взрослые большей частью обращают внимание на те острые словечки и болтовню маленьких детей, которые являются результатом подражания взрослым и произносятся ими без смысла, чисто моторно, из удовольствия произносить слова.

Держа в руках геометрические тела, дети вскрывают их в предметах: «Лейки на окнах – цилиндры», – говорит мальчик, глядя на окно. «А цветочные горшки – конусы, только вверх ногами», – добавляет девочка, глядя на то же окно. «И не целые, а обрезанные», – заключает другая. И все они втроем начинают вскрывать геометрическую основу в других предметах: они находят, что стержень, на котором висит электрическая лампа, – цилиндр, только очень тонкий, а колпак – половина шара. Маленькая девочка ищет прямоугольники, находит их везде: «Спичка – тоже прямоугольник, – говорит она, – только очень-очень тоненький». Чертя концентрические круги, мальчик ставит точку в середине и говорит: «Середина для всех одна». Он же, бегая по начерченному на полу кругу, меняет направления и говорит: «Я бегаю треугольником, а теперь квадратом». Он же, чертя прямоугольники и накладывая на бумагу деревянные прямоугольные вкладки, имеющие одинаковую длину, находит даже точные слова: «По длине они все уже и уже, а ширина совпадает». Дети следят за цветом неба, долго смотрят на него и обсуждают оттенки неба и облаков.

Один из отличительных признаков развитого интеллекта относится, по мнению Монтессори, ко времени . Быть быстрым в реакции на стимул, в ассоциации идей, в способности формулировать решение – первое внешнее показательное проявление интеллекта. Эта «быстрота» стоит, конечно, в прямой связи со способностью собирать впечатления из окружающего, перерабатывать схваченные образы и проявлять наружу внутреннее творчество. «Быстрота реакции у наших детей является внешним проявлением интеллекта», – говорит Монтессори. Эта быстрота образуется не только управлением, но порядком , о котором мы уже упоминали и который является, как результат внутреннего образования. Внутренняя работа упорядочивания имеет главное значение в образовании интеллекта. Порядок – есть настоящий ключ к быстроте реакций. В хаотическом уме так же трудно распознавание ощущения, как и возможность выработки суждения. «Уметь различать – вот характер интеллекта: различать – значит упорядочивать , а также значит подготовлять творчество». «Творчество находит свое развертывание в порядке», – говорит Монтессори. Кроме самоупражнений, которые невозможны при постоянном вмешательстве учителя, необходимым условием для правильной работы детского интеллекта является изоляция определенного чувства и изоляция определенного стимула. Изолируя чувство и стимул, мы даем ребенку возможность получения ясных представлений в его сознании. Когда ребенок вынимает и вставляет цилиндрики или плоские геометрические вкладки, когда разбирает кусочки ткани наощупь по степени шероховатости, когда раскладывает по тонам цветные таблички и пр. – то здесь изолируется и чувство и стимул.

Сам материал построен так, что эта изоляция вполне возможна. Маленькие дети вообще сами склонны к этой изоляции, к выделению элементов. Мы все знаем, как они не способны разобраться в сложной картинке и с каким удовольствием разглядывают изображение одного какого-нибудь предмета, как долго могут возиться с одним камешком, с кусочком дерева, с клочком бумаги; держать их в руках, ощупывать, другими словами, упражнять свои чувства, собирать ощущения, но собирать их не в совокупности, а выделенными – постоянное стремление маленьких детей. Монтессори помогает этому естественному влечению детей, упорядочивая их действия. И когда многочисленные ощущения собираются вместе в богатстве окружающего, ребенок слагает воспринятые элементы в своем сознании и видит предметы в целом. Одни ощущения действуют гармонически на другие, усиливая пробуждение активности: ребенок находит в себе и формы, и цвета, и звуки, когда ему это понадобится.

Работа интеллекта в извлечении одного определенного качества из многих должна быть непременно активной: интеллект анализирует предмет, извлекает из него определенное качество и, руководимый им, делает синтез, ассоциирует много предметов при помощи одного и того же соединения. Когда мы говорим, что две прямоугольные пластинки похожи, то мы отбрасываем все другие качества, кроме формы , если же мы говорим, что два предмета похожи по цвету, мы выделяем одно качество из многих – именно цвет, и т. д. Но, чтобы эта работа могла происходить, нужно, чтобы была приобретена привычка подбора предметов по одним каким-нибудь качествам. Дети, воспитываемые в обстановке организованной работы по системе Монтессори, имеют ум, упорядоченный по отношению к классификации качеств: им легко распознавать различные качества предметов и открывать, что некоторые предметы похожи по форме, другие по цвету, потому что и формы, и цвета были уже разгруппированы в хорошо установленные для него категории и могут поэтому вызывать сходства по серии предметов. В этой работе можно подмечать различные индивидуальности: выбор преобладающего качества будет находиться в соотношении с собственными прирожденными наклонностями. Глядя на один и тот же предмет, один ребенок выделит его форму, другой цвет, третий все и т. д. Один и тот же лоскуток ткани поражает внимание одного ребенка своим цветом, другого гладкостью, третьего прозрачностью и пр. Для одного ребенка стекло окна прямоугольник, для другого оно служит для пропускания цвета неба, третьего занимает его гладкость и температура и т. д. Интеллект не имеет свойства фотографировать предметы и держать их один над другим в неограниченном количестве; он со своими свойствами различения и распределения сможет различать и извлекать превалирующие качества предметов и тем совершать свою внутреннюю конструкцию. Помогая ребенку работать в этом направлении, мы помогаем ему строить правильно свой интеллект и защищаем его от непрошенного вторжения лишнего, причиняющего вред балласта. Как каждая созданная и существующая вещь характеризуется фактом существования границ, так и наша собственная психосенсорная организация тоже ограничена, каждое наше чувство отвечает за одну определенную серию вибраций: глаз ограничен светом, ухо звуком и пр. Интеллект беспрестанно ограничивает чувства, ставя пределы к их собиранию действием внутреннего подбора. Так, внимание фиксируется не на всех, а только на определенных предметах, выбираемых желанием из множества других. Высшая работа интеллекта усовершенствуется тем же путем: внутренними действиями внимания и воли он извлекает преобладающие качества вещей и достигает таким образом возможности ассоциировать и удерживать образы. Без этого огромный балласт, собранный чувствами из внешнего мира, оставил бы содержимое несовершенным и смутным. Воспитанный интеллект отделяет существенное от излишнего, отбрасывает это последнее и достигает таким образом своих созданий, ясных и законченных. Он способен извлекать из собственного материала то, что полезно для его творческой жизни.

Благодаря действию извлечения существенного из множества воспринятых впечатлений, является возможность получения понятия и суждения о вещах; ум приходит к открытию качества, общего нескольким, непохожим друг на друга предметам, и выводит умозаключения . Этому особенно помогает одно из характерных свойств дидактического материала Монтессори, вызывающее самую высокую активность интеллекта, – а именно возможность контроля ошибок .

Например, один из первых предметов, который привлекает внимание маленького ребенка – это цилиндрические вкладки (серии цилиндров различных размеров, которые вынимаются и вставляются в свои размерные ячейки) содержит в себе механический контроль: если хоть один цилиндрик вставлен не верно, упражнение нельзя довести до конца, так как ошибка является препятствием и требуется ее исправление, которое настолько легко, что самый маленький ребенок может сделать это самостоятельно. Таким образом, в данном случае, как и при других упражнениях, стимул не только вызывает активность, но и управляет ею: у ребенка вслед за желанием упражняться появляется желание исправлять ошибки; а дальше активность становится еще более высокой, чисто интеллектуальной: у ребенка является не только желание переставлять предметы, но рождается стремление приобрести новое видение.

В процессе упражнений и опытов у детей рождается целый ряд самостоятельных умозаключений, толкающих их на повторение, уже удающихся в совершенстве, упражнений только из инстинктивного желания этой повышенной интеллектуальной работы: толстые цилиндрики устойчивее тонких, большие и малые совпадают своими основаниями с толстыми и тонкими, высокие и низкие имеют одинаковые основания, предметы можно измерять в вышину и толщину, объем заключает в себе оба эти понятия: «Он и большой и толстый, вот этот маленький», – говорит ребенок; он же самостоятельно выводит понятие о глубине, измеряя ячейки высоких и низких цилиндриков.

Контроль становится еще выше при более серьезных упражнениях, например при накладывании геометрических фигур на карточки, при составлении и письме слов, когда дети сличают составленное и написанное с карточками, при арифметических упражнениях, проверяемых счетом кубиков и пр. В этом и заключается глубокая разница между материалом Монтессори и теми рзнообразными случайными игрушками, при помощи которых пытаются путем якобы воспитания органов чувств разбивать детский интеллект. Сами дети, чувствуя инстинктивно возможность приобретения чистых знаний, к которым так стремится каждый здоровый ребенок, поставленный в этом отношении в благоприятные условия, начинают относиться к материалу серьезно, перестают превращать его в игрушки, что делают на первых порах многие дети, на которых взрослые привыкли смотреть как на существа, способные только играть и получать умственное развитие путем игры и пассивным выслушиванием рассуждений взрослых. Игрушки нужны детям для игры, но если их начинают трактовать как предметы для их умственного развития, то права Монтессори, называя эти игрушки «суетой, стремящейся обольстить жизнь фальшивыми путями». Упражнениями на материале дети самостоятельно упражняют интеллект, приобретая умственные привычки, характерные для индивидуальностей. Без сомнения, существует глубокая разница между пониманием и выучкой рассуждений других и возможностью самостоятельного понимания .

Тому, кто «понимает сам», кажется, что он получил впечатление неожиданно, чувствует, что его сознание как бы продвинулось и что-то яркое засветилось в нем. Понимание тогда не безразлично, это начало чего-то , часто начало возникающей в нас жизни. «Быть может, ни одна эмоция не является более продуктивной для человека, как эмоция интеллектуальная. Кто сделал открытие, богатое последствиями, тот имеет, конечно, самое высшее среди человеческих наслаждений.

Психологи могли бы назвать это выражение радости «чувственным тоном»; физиолог, делая сравнение, мог бы утверждать, что радость есть такой же признак внутреннего психического роста, как прибавление в весе есть признак роста физического», – говорит Монтессори. Кажется, как будто дети могут испытывать ощущение их внутреннего роста, сознание приобретений, собственное повышение, и это ощущение они выражают с экспансивной радостью. Это я видела у итальянских детей, вижу каждый день на работе с нашими русскими детьми, даже теперь, в обстановке голода, холода, тесноты и всякого неустройства, главное – холода. У нас хранятся рисунки шести– и семилетних детей, как высшая победа духа над телесными страданиями, – на них пометка: сделаны при 10 °C тепла в комнате». Одна из американских последовательниц Монтессори говорит следующее: «Все дети выказывают ту гордость, которая проявляется в нас, когда мы действительно почувствуем что-то хорошее, новое в нас самих. Они прыгали и бросались ко мне на шею, когда выучивались делать что-нибудь очень простое, и говорили мне: «Я все это сделал сам, ты ведь не знала, что я могу это делать; сегодня я делаю это лучше, чем вчера».

Получая средства, вполне отвечающие внутреннему психическому голоду, каждый из детей избирает свой путь к развертыванию и усовершенствованию своего интеллекта. Эти пути, по мнению Монтессори, суть пути гения. Их характеристика заключается в интенсивности внимания, в глубокой сосредоточенности, изолирующей их от всех внешних стимулов, в постоянстве и преданности работе. Как у гения сосредоточенность не остается без эффектов, так и у детей Монтессори мы видим часто проявления чудес внутренней жизни, изумляющие нас откровения.

 

О морали у маленьких детей (Записи наблюдений и опыта работы в детском саду)

Пиаже полагает, что нужно различать по крайней мере два типа уважения. Первое можно назвать уважением односторонним, предполагающим неравенство между тем, кто уважает, и тем, кого уважают, т. е. отношение ребенка ко взрослому, основанное на принуждении, и Пиаже обозначает его как «уважение по принуждению». Второй тип уважения мы можем рассматривать как взаимное, когда индивидуумы, находящиеся в контакте, рассматриваются как равные и уважают друг друга взаимно. Это уважение не влечет за собой никакого притеснения, и Пиаже называет его «кооперативным отношением» .

Такие кооперативные отношения существуют между детьми или между подростками в организованной игре, в самоуправлении или в правильно поставленной дискуссии.

Эти два типа уважения обуславливают две морали детей, всегда находящиеся у них в оппозиции друг к другу. Природа связала ребенка с матерью не только физиологически, телом, но и психически – любовью. При появлении на свет ребенок приносит с собой не только тело, но и любовь. Кто любит мать, тот любит вообще , и это внутреннее чувство распространяется, конечно, не только на ближайшие объекты. Ребенок, который любит мать, обладает этим внутренним чувством, при помощи которого он способен любить весь мир. «Человеческие объекты, попадающие в поле этого внутреннего чувства, получают и для себя его отражение», – говорит Монтессори. С внутренним чувством любви в ребенке рождается и внутреннее чувство морали. Все, кто длительное время имел дело с маленькими детьми, знают, как рано и с какой страстностью ищут они разницу между добром и злом, всем существом своим сознательно стремясь приблизиться к добру и отринуть зло.

Монтессори полагает, что добро и зло почти совпадают с понятием полезного и вредного для человека. Инстинктом, позволяющим предугадывать опасность, обладают многие животные. Человек может совершенствовать начатки такого инстинкта, заложенные в глубине. Однако большинство людей очень далеки от подобного идеала. Они потеряли последние признаки этого инстинкта, их души умерли еще при жизни и уже не способны к совершенствованию.

«Подумаем о нашем отношении к детям, – говорит Монтессори. – Мы являемся стимулами, которые должны упражнять зарождающееся чувство морали, осторожно его развивая». Если мы являемся стимулами для развития в детях самого главного и самого важного, что есть в человеке – то как мы должны вести себя по отношению к ним? Прежде всего, мы обязаны отрешиться от мысли, что ребенок есть наша собственность. И, признав его свободным существом, мы должны согласиться с тем, что он – не только член своей семьи, но и член общества, Родины и всего человечества.

А между тем, признаваясь откровенно, мы должны сказать, что ребенок является единственным человеческим существом, которое принадлежит другому. «Ребенок – раб, истинный раб, проданный на рынке, с той только разницей, что рабовладелец покупал раба на рынке за деньги; ребенка же взрослый покупает ценой крови в бесконечном поле тайны жизни и держит его при себе».

Взрослый говорит: «Надо любить родителей, надо уважать старших, надо быть справедливым, надо быть честным, не надо лгать, нельзя брать чужого, нельзя обижать слабых», – и прочие, прочие прекрасные слова, думая, что таким образом он воспитывает мораль в ребенке. Слов мало; слова – это пустой звук, «сигнал действительности, и притом весьма шаткий», – по выражению И.П. Павлова. Хорошо услышав сигнал, можно, тем не менее, вовсе не видеть действительности.

«Кто теряет чувство действительности, теряет себя. Тогда все для него – пустота. Для чего тогда служит все его знание законов морали и даже исполнение их, если сердце его мертво? Человек моральный и довольный собой, но без сердца – могила», – говорит Монтессори.

Действительностью в данном случае является сам взрослый со всем своим поведением, которое должно служить стимулом для морального воспитания ребенка. Но не нарушает ли он сам прекрасных правил, которые старается внушить детям?

К сожалению, приходится признать, что это противоречие тяготеет надо всею жизнью ребенка. При всей самой нежной, самой горячей любви к своим детям, родители, большею частью в силу тяжелых жизненных условий, не по своей вине нарушают по отношению к ребенку эти принципы любви и справедливости с первого же часа появления его на свет. Это происходит зачастую и в благополучной обстановке из-за непонимания.

Сила жизни и желание радости настолько глубоко и крепко заложены в детях, что они, вопреки всему, даже в самое катастрофическое время, как, например, война, революция, другие человеческие бедствия, стремятся учиться духовно и радоваться. А мы часто и в самой благополучной обстановке не умеем поддержать эту жизнь и на каждом шагу угашаем их радость и превращаем их «золотое детство» в «детство железное», жестокое.

Обратимся к фактам, к самой жизни. В тех семьях, где родители бьются изо всех сил, чтобы предоставить ребенку ценой ежечасных жертв хотя бы минимально необходимое, он очень рано начинает понимать, каким тяжким трудом добывается для него хлеб насущный. Крохи радости выпадают и на его долю, но эти крохи часто отравлены слезами матерей. Мать на работе, а маленький – под плохим присмотром, а часто совсем без присмотра. Прибежав с работы, мать кормит его скудным молоком, отравленным тяжкими заботами и трудом, и с ним он всасывает болезни и страдания на всю будущую жизнь.

Малыша несут в ясли. Что может быть безрадостнее этого учреждения, даже очень хорошо поставленного, где крохотные существа проводят день, получая уход и пищу, как получает их несчастное животное в зоологическом саду. Няни – часто добросовестные и добрые женщины, но они не могут дать им той теплоты и тонкой ласки, которая исходит от матери или вообще от близкого и очень любящего ребенка человека. Для маленького, даже грудного ребенка, важно не только физическое, но и психологическое благополучие. Последнее, пожалуй, важнее первого. По показаниям одной женщины-врача, известной своей работой по уходу за грудными детьми (она работала сначала за границей, а потом у нас в образцовых яслях), далеко не все няни, ухаживающие за малютками, обладали умением оказывать на детей благотворное психическое воздействие. Трех-четырехмесячные малютки чувствовали руки, которые их держали, говорила она. И часто у прекрасных нянь, до тонкостей выполнявших все требования образцового ухода за малышами, многие дети были беспокойны, плохо ели и недостаточно развивались. Но стоило только передать этих же детей на руки других нянь, обладавших какими-то особенными качествами, как они начинали спокойнее спать, лучше питаться.

Ребенок подрастает, из грудного младенца он достигает возраста 3–4 лет. Вместе с телом развивается и дух, увеличиваются его умственные потребности, возрастают запросы морального порядка. И дети, еще маленькие, начинают, как уже было замечено, искать разницу между добром и злом, а некоторые, особенно тонкие по своей организации, ищут ее со всей страстностью и настойчивостью. Счастливы те из них, которые находят среди взрослых высший авторитет. У него они ищут разрешения мучающих их вопросов. Большинство же бьется в пустоте, не имея опоры, и их моральное чувство часто искажается.

Монтессори в своей книге приводит дневники наблюдения за двумя мальчиками, составленные ее сотрудницей Маччерони. В одном из них был представлен пятилетний мальчик, в характеристику которого педагог, наблюдавший его ранее, внесла заметку «доносчик».

Маччерони, общаясь с ним, заметила, что ребенок часто обращался к ней с вопросами обо всем том, что делается вокруг него: хорошо это или плохо? И это относилось не только к работе с материалом, но также к каждому моральному факту, для которого он старался установить в своем сознании точное определение: хорошо это или плохо?

Сам он с необычайной тщательностью старался делать все хорошо. Рассматривая его «доносы», Маччерони отметила, что он не выказывал ни дурного отношения к товарищам, ни своего превосходства. Он внимательно наблюдал за ними, а потом шел к ней и говорил, как бы спрашивая самого себя: такой-то сделал то-то и то-то, – хорошо это или плохо? И потом ребенок старался избегать того, что в других было осуждено как плохое.

«То, что казалось шпионством учительнице, давшей ребенку моральную оценку «доносчик», было просто желанием разрешить проблему, доминирующую в его сознании, – проблему добра и зла, – пишет Маччерони. – Ему недостаточно было скудного опыта собственной жизни. Он хотел использовать опыт всех окружающих, чтобы знать, что хорошо, а что – плохо. Оказалось, что в его натуре выше всего была чувствительность к добру и злу, а главное стремление его было направлено на то, чтобы совершать хорошее и избегать дурного».

В книге профессора С.Л. Рубинштейна «Основы психологии» в разделе «Развитие воли у ребенка» есть такие строчки: «Путем изучения детских жалоб Горбачева в проведенном в младшей и средней группах одного из детских садов Ленинграда исследовании, еще не опубликованном, собрала поучительнейший материал, ярко показывающий, как совершается у дошкольников осознание правил в конкретной практике, их применения, нарушения и восстановления. Детские жалобы, часто очень многочисленные, в большинстве своем касаются не личных обид, а нарушения правил.

Аппелируя со своими жалобами к воспитательнице, сплошь и рядом безо всякой личной задетости и враждебности по отношению к «нарушителю», ребенок как бы ищет подтверждения правилу, как бы проверяет его и обобщает в нем все результаты подтверждения его со стороны взрослых.

Жалобы ребенка и все его поведение в группе ярко показывают, как активно ребенок овладевает правилами и осознает их. Осознание правил поведения ребенком совершается на практике, в процессе их применения, нарушения и восстановления под руководством взрослого».

Мысль о причине жалоб у некоторых детей Горбачева заимствовала через меня у Монтессори, присутствуя на дискуссии по поводу моих биографических очерков о шести детях, которая была проведена в 1939 году в педагогическом кабинете дошкольного возраста.

О том, что автор никак не упомянул об источнике – мысли Монтессори, натолкнувшей ее на исследование детских жалоб, не стоит говорить: это в большинстве случаев у нас в порядке вещей, тем более, что имя Монтессори вообще опасаются произносить. Но по тому, какой вывод делает из них профессор Рубинштейн, видно, что автор исследований не понял мысли Монтессори или же игнорировал ее и вел свои исследования с другой, чисто внешней точки зрения. В отношении соответствия последней, – выводы профессора Рубинштейна правильны, но они неверны по своей истинной сущности.

«Детские жалобы – частые и очень многочисленные», – говорит профессор Рубинштейн. Многочисленность жалоб указывает на недостаточность благоприятных условий для жизни детей, при которой их жалобы приобретают массовый характер и могут легко обратиться в дурную привычку. В таких условиях очень трудно вести исследования чисто индивидуального характера, которые только и имеют настоящую психологическую ценность.

В обстановке организованной, свободной и точной работы, каковой отличаются классы Монтессори, а также классы хороших воспитательниц, как, например, Андриановой, жалобы детей очень малочисленны, а потому их можно исследовать более точно. Те детские жалобы, о которых говорит Монтессори и которые наблюдались у некоторых моих детей, не относились к «овладению и освоению правил на практике в процессе их применения, нарушения и восстановления под руководством взрослого», как считал Рубинштейн, а имели гораздо более глубокую причину: ребенок стремился к разрешению проблемы добра и зла; стремился сам , лично, избегать дурного и совершать хорошее. Это стремление было доминирующим в его сознании. Оно свойственно не всем детям. Большинство не жалуется, потому что им не на что жаловаться , в нормальной обстановке, за исключением весьма немногих случаев со стороны некоторых «правонарушителей» (я говорю о маленьких детях).

Те же немногочисленные дети, которые часто обращаются к авторитету, заслуживающему их доверия, являются организациями более тонкими, волнуемыми постоянными вопросами добра и зла. Жалуясь, эти дети сплошь и рядом «безо всякой личной задетости или враждебности по отношению к нарушителю», как пишет профессор Рубинштейн, не ищут подтверждения правилу со стороны взрослых, но стремятся узнать, хорош или плох поступок, совершенный тем или иным ребенком. Они не только желают сами оттолкнуться от плохого и приблизиться к хорошему, но, по возможности, искоренить плохое и в других. Такие дети требуют особого внимания со стороны воспитателей.

Жить рядом с маленькими детьми и понимать их по-настоящему является самой трудной задачей в жизни, ибо расстояние между взрослыми и маленькими очень велико. Мы, взрослые, видим большею частью маленьких детей такими, какие они есть, а они видят нас другими, чем есть мы. Это относится одинаково как к нашим собственным детям, так и к детям других, как дома, так и в школе. От этого происходят ошибки, которые зачастую могут стать трагическими.

Мы трактуем маленького ребенка или как милую, нежную, забавную игрушку, в которую так приятно поиграть и послушать его болтовню, или же как капризное, упрямое, злое существо, которое нужно наказывать и исправлять. И часто взрослые – родители, воспитатели и вообще люди, стоящие близко к детям, принимают одного и того же ребенка то как ангела, то как демона, смотря по тому, каким лицом он к ним повернется. И, соответственно этому, то осыпают его ласками, поцелуями, похвалами, то унижают упреками, бранными, часто очень грубыми словами, и даже бьют.

Когда взрослых людей постигает какое-нибудь несчастье, то они, если не гибнут под его давлением, реагируют на него сопротивлением. Даже самый несчастный человек все же является до известной степени хозяином своей личной жизни и проявляет хотя бы слабые попытки самозащиты.

Дети постарше, как правило, защищаются против несправедливости взрослых – действительной или кажущейся – нежеланием подчиниться. Часто они совершают резкие или грубые поступки, с которыми приходится иметь дело каждому воспитателю в школе, имеющему среди учеников так называемых «трудных детей». Такие дети хорошо известны и многим родителям.

Как может защититься от несправедливости маленький ребенок? Какие существуют у него для этого способы и средства?

«Биологи изучают способы и характер защиты у растений и животных и даже у органических тканей. Но такие способы и характер защиты у нормальных детей современными психологами совсем не затронуты», – говорит Монтессори.

Так называемые капризы, злые выходки и упрямство – не являются ли они у детей проявлением защиты или выражением душевного упадка, происходящего от неподходящей для них обстановки или неправильного поведения взрослых?

«Эгоизм, страсть к обладанию материальными вещами, ссоры и обиды, ложь, непослушание, капризы – все эти проявления не являются врожденными и нормальными. Они принадлежат, все без исключения, «поверхности души». «Ребенок не является сознательным борцом против опасности и препятствий, но бессознательно обладает глубоким инстинктом защиты. Он защищает глубины своего духа и прячет их, как стыдливая мимоза, свертывающая свои листочки от малейшего прикосновения. Все, что есть в человеке прекрасного и великого, остается, таким образом, запрятанным, как резерв, который, быть может, останется скрытым на всю жизнь. Его личность также останется неизвестной», – пишет Монтессори.

Дети страстно ищут ласки, нежности, но взрослые часто отталкивают их, и подчас весьма грубо. И ребенок, чувствуя себя оскорбленным, или молча отдаляется, или сам становится грубияном и на непрошенные ласки, часто весьма бурные со стороны матери, отвечает криком и кулаками. «Как, ты бьешь маму?!» – с огорчением восклицает она. А почему ему не бить мамы, когда она час тому назад на просьбу ребенка «Поцелуй меня!» целует его поспешно и, собираясь уходить, говорит: «После, после поцелую, мне некогда!». Ребенок хватает мать за юбку и повторяет: «Поцелуй меня, поцелуй!». Мать опять поспешно еще раз целует его и со словами: «Отстань, мне некогда! После!» – подходит к двери.

Ребенок пинается и кричит: «Не после, не после!». Тогда мать его шлепает и уходит (случай из жизни, ребенку 4 года).

Мать отозвалась на просьбу ребенка и поцеловала его, но как?! Этот поцелуй, поспешный и небрежный, был не тот, которого жаждал ребенок, и душа его возмутилась. Когда по возвращении она хотела вознаградить ребенка бурными поцелуями, обещанными ему словом «После!», он глубоко оскорбился и ответил кулаками.

Такие явления мы видим постоянно. Часто взрослые ласкают детей не тогда, когда дети в этом нуждаются, а когда им самим захочется ласкать их. Как страстно жаждет ребенок материнской ласки и какое глубокое, на всю жизнь огорчение, – неизгладимый след в его сознании – оставляет неполное удовлетворение этой жажды.

Маленькие дети нуждаются в ласке, но в ласке спокойной, нежной и приветливой; они не переносят бурных проявлений любви и восторгов, относящихся к их личности, в особенности в присутствии других. В этом отношении они чрезвычайно целомудренны, а мы своей нетактичностью часто грубо оскорбляем это целомудрие, и мудрые дети отталкивают наши порывы с явным неудовольствием.

Есть дети особенно чувствительные и щепетильные в отношении спокойной ласки. Они сами ласкаются осторожно и тонко чувствуют эту тихую нежность взрослого, проявляющуюся хотя бы только в ласковом взгляде.

Чем младше ребенок, тем в большей нежности он нуждается; ему необходимо чувствовать любовь как опору в своей опасной и трудной жизни. «Почти каждый нуждается в другом человеке, которому он верит и которому хочет принадлежать, – пишет Неккер де Соссюр. – Маленькие дети страстно желают принадлежать тем, кого они любят и кому могут доверить свое сердце. Покровительствующий им авторитет отвечает им моральным одобрением». (Париж, 1882 год).

Как часто мы вместо ласки и нежности окружаем детей суровостью и холодным обращением! Некоторые родители, особенно отцы, любящие своих детей, редко ласкают их из боязни сделать их «слишком чувствительными», стараясь строгим обращением закалить их характер и приготовить к жизненной борьбе.

«Не принимайте никогда без крайней необходимости сурового и высокомерного вида! Он заставляет детей дрожать, – говорит Фенелон. – Вы закрываете у них сердце и отнимаете у них доверие, без которого нельзя надеяться ни на какие плоды воспитания. Сделайте так, чтобы они вас любили, чтобы чувствовали себя с вами свободными и не боялись показать вам своих недостатков».

А мы, взрослые, часто ведем себя по отношению к детям так, что убиваем в них всякое доверие к себе. И они вместо того, чтобы откровенно раскрывать перед нами свои помыслы и чувства, с гордостью замыкаются в себе. Скоро у них вырабатывается особый стыд своих слов и своих движений, и дело доходит часто до полного уничтожения спонтанных порывов. Дети тогда не решаются спрашивать о том, чего не понимают – из боязни показаться глупыми или получить один из ответов, которые их унижают. Некоторые из них приобретают то, что можно назвать «стыдом их мечтаний», что так хорошо выразила Жорж Санд в своих воспоминаниях.

Теряя понемногу доверие к взрослому, даже к самому близкому, дети становятся скрытными. Иногда достаточно одного неосторожного, необдуманного слова, чтобы оттолкнуть от себя горячее желание ребенка поведать любимому взрослому свои горести, сомнения и даже радости. Благодаря скрытности дети часто показывают не истинную свою сущность, а искаженную тайным, невысказанным страданием. Добрый ребенок кажется злым, нежный и ласковый – грубым, отзывчивый и сострадательный – равнодушным, любознательный – тупым.

Вредно как суровое обращение, так и слишком легкомысленное отношение к нежному возрасту ребенка, трактующее его как вещь, как игрушку, нам принадлежащую, с которой мы можем поступить, как нам угодно. Не признавая за ним способности страдать морально, мы ему наносим бесчисленное количество обид, крупных и мелких, начиная от телесных наказаний и кончая насмешками, презрительным отношением и унижением.

Многие взрослые часто подозревают детей в дурных умыслах. Стоит только внимательно присмотреться, как ведут себя такие взрослые на улице по отношению к детям, чаще всего к мальчишкам, близким к беспризорникам, – ни одного ласкового слова, ни одного спокойного взгляда: «Ну ты, хулиган, воришка, карманник, разбойник», – и еще гораздо более грубые ругательные эпитеты, как клеймо, сыплются на детские головы. И не только на улице, и не только на так называемых «уличных детей» – подобными же эпитетами и дома, и в школе грешат матери и воспитатели. А потом удивляются: почему наши дети такие грубые?

Многие так называемые дурные поступки маленьких детей по существу не являются поступками злой воли. Причина их лежит в непреодолимом побуждении действовать, исследовать, соприкасаться с миром. Они трогают различные вещи, часто запрещенные, производят не всегда безопасные опыты – разливают воду, топчутся в грязи, пачкают обувь и платье. Взрослые, не понимая этих «законных» действий детей и их побуждений, не давая им подходящей для их естественных стараний обстановки, истолковывают их действия как дурные поступки, наказывают невиновных. А дети не понимают, за что их наказывают. Они страдают, и страдают глубоко, потому что их поступки часто бывают не только не плохими, но вполне похвальными.

Маленький четырехлетний мальчик набрал на дворе сорных трав и, всем сердцем желая доставить матери удовольствие, поставил их в вазочку у нее на столике. Он пролил воду на книгу и запачкал землей какой-то исписанный листок бумаги. Стараясь исправить свою неловкость, он еще больше размазал на столе грязь, но, несмотря на все это, был преисполнен трепетного ожидания радости матери от неожиданного для нее сюрприза.

А мать разбранила мальчика, отшлепала его по рукам и на его прерываемые рыданиями слова: «Я тебе цветочки…» – схватила эти цветочки и, сердито крича: «Натащил гадости, напачкал на столе – я тебе покажу цветочки!» – выбросила их вон. (Случай из жизни).

Ребенок не понимал, за что так жестоко оскорбили его и его бедные цветочки, которые он с такой любовью собирал для мамы.

Такие непонятные для ребенка несправедливые наказания доставляют ему безграничные страдания; ребенку кажется, что ими наполняется все его время и все пространство. Когда же ребенок начинает понимать несправедливость наказания, то оно кажется ему крушением всего прекрасного, что его окружало, и он чувствует, что «что-то изменилось в мире» (Ромен Роллан, «Жан-Кристоф»).

Другие обиды, кажущиеся взрослым мелкими и вполне законными по отношению к маленьким детям, или пустяками, на которые не стоит обижаться (необдуманные слова, насмешки, поддразнивания, обидные прозвища, постоянные замечания, в особенности при других, обсуждение с другими людьми поведения ребенка в его присутствии – все это часто оставляет такие глубокие царапины в его душе, которые не залечиваются всю жизнь.

«Молчи, ты говоришь глупости!» – такими были постоянные слова отца, обращенные к его маленькой дочери, едва она открывала рот, чтобы сказать что-нибудь. И когда девочка стала взрослой, она писала мне – без злопамятства, но с печалью: «Вы не представляете себе, какое влияние имели эти слова на всю мою жизнь!» И теперь еще она дрожит, когда ей приходится говорить с незнакомым человеком. Прошли годы, а она сохранила всё ту же боязнь сказать глупость.

Шестилетняя девочка очень чувствительна ко всему хорошему и плохому, сильно огорчается, когда ей сделают замечание при всех. Домработница, очень любящая девочку, делает ей выговор за что-то при двух своих приятельницах, пришедших к ней в гости. Девочка уходит в другую комнату и там тихо плачет. Когда гости ушли, девочка со слезами говорит домработнице: «Я виновата, но нельзя бранить детей при всех!» Мать девочки узнала об этом от домработницы, девочка же ни слова не сказала матери, от которой ничего не скрывает о себе: она не желала причинить неприятности другой. Взрослые жалуются на ложь детей. Всегда ли детская ложь является криминальной, за которую дети должны нести наказание?

Известный французский воспитатель Андре Берже различает три вида детской лжи: первая ложь – бессознательная, вторая полусознательная, третья – сознательная.

Первый вид – неосознанная ложь – присуща очень маленьким детям, которые смешивают реальность с грезами. Она является их искаженным воспоминанием о реальности. Второй вид – полусознательная ложь – некоторым образом ложь поэтическая. Это фантастические вымыслы, которым ребенок верит и не верит. Сознавая в глубине души, что он говорит неправду, он увлекается, опьяняется своими собственными словами, не может остановиться и продолжает сочинять свои истории. Маленькую ложь Жан-Поль называет «громким мышлением»: «Они как будто лгут, а на самом деле просто разговаривают сами с собой. Они охотно играют с новым для них искусством речи, говорят бессмыслицу только для того, чтобы прислушаться к собственным разговорам».

Самая тяжелая и опасная ложь – сознательная, потому что она является волевой. Ребенок лжет или из жадности, или из гордости, но чаще всего из-за боязни упреков, строгих выговоров, наказаний.

Первая ложь – бессознательная – может пройти с возрастом, если только взрослый не поддерживает ее, преподнося маленьким большое количество вымыслов и не стараясь выводить их на торную дорожку реальности.

Вторая – полусознательная – может держаться у ребенка очень долго и не исчезнуть совсем с возрастом, превращая его в болтуна, фантазера в тех случаях, когда взрослые любуются всякими, часто нелепыми выдумками, искажающими истину в восприятии детей: «У моего ребенка такая богатая фантазия! Он так интересно рассказывает и выдумывает сказки!»

Часто те же взрослые служат отрицательным примером для детей. Они передают какие-нибудь события, свидетелями которых были и дети, в присутствии этих же детей со всякими искажениями и добавлениями. А между тем, как важно для жизни, чтобы человек был точен и честен в своих словах и, воспитывая детей, следил за развитием этой точности и честности и себя самого!

Всем известно, как часто взрослые лгут в присутствии детей, а от детей требуют правды и только правды. «Ах, мой ребенок такой лгунишка!» – сокрушаясь, говорит мать, а сама, не отдавая себе отчета, лжет на каждом шагу в присутствии ребенка и его тоже толкает на ложь.

«Меня нет дома!» – а сама дома. «У меня нет денег!» – а сама только что спрятала ассигнацию в ящик стола, и ребенок это видел. «Я не покупала сегодня конфет», – а ребенок видел, как она принесла конфеты и положила в буфет. Она сама же учит своего ребенка лгать: «Не говори папе, что ты сегодня ел мороженое». Или: «Когда придет тетя Н., не говори, что у нас есть пирожные». Звонок в дверь: «Если это А., скажи, что я ушла и не скоро приду», – и т. п.

Ребенок недоумевает, почему мать говорит не то, что есть, и почему нельзя говорить того или другого. Но он на горьком опыте постиг всю неправду, всю невыгоду истины: за то, что не послушался и вместо лжи сказал правду – всякий раз наказание. И чем больше ребенка дерут, тем больше он лжет. Лжет сознательно, убежденно, и если, к его счастью, судьба не сведет его с каким-нибудь великолепным человеком, к которому он почувствует доверие, он так и останется злостным лгуном на всю жизнь.

Постоянная критика поступков детей и нетактичное вмешательство в их действия и слова также немало способствует развитию в них скрытности и нерешительности. Частые и неодобрительные со стороны взрослых замечания по поводу тех или иных действий детей вселяют в их сознание сомнения, убивающие всякую веру в себя: «Я все делаю плохо, ничего не могу, ничего не умею», – такая уверенность все сильнее и сильнее овладевает их сознанием. Находясь под влиянием так называемых «требовательных и строгих» взрослых, многие дети становятся нерешительными и теряют всякую инициативу. Они не знают, за что взяться, как поступать, как производить ту или иную работу. В их душах растет тоска, и они чувствуют, что живут как потерянные.

Если таким детям посчастливится попасть в другую обстановку, где они найдут взрослых, умеющих поддержать, ободрить, возбудить в них активность, вселяя понемногу в их сознание веру в свои возможности, они перерождаются. Если же этого не случится, то более слабые из них навсегда сохранят эти недостатки, часто делающие для них жизнь серой и тусклой.

Бывают случаи, когда не только резкая критика, но даже самое ласковое указание на ошибки детей действует на них удручающе. Особенно резко это проявляется у детей заброшенных, запущенных, вдруг проявивших какую-то инициативу и решившихся на какое-либо действие, но выполняющих его, конечно, далеко не совершенно.

Отношениям к действиям и словам детей, противоположным критическому – слишком строгому или презрительному, является захваливание или любование. Этим часто грешат родители и некоторые воспитатели. Ребенок привыкает к тому, что все его действия непогрешимы, все его работы, безусловно, хороши, и самая мягкая критика глубоко его задевает.

Попадая в обстановку, где никто не поощряет его часто нелепых поступков и не любуется каждым его словом и действием, ребенок чувствует себя несчастным. Кто же прав: те ли, которые всегда хвалили его, или те, которые критикуют и не придают никакого значения словам и работам, вызывающим ранее восхищение? В сознании ребенка растет сомнение и разочарование, его никто не хвалит, никто им не восхищается, он теряет интерес к работе, стимулом к которой были похвала и восхищение взрослых, его окружающих. И он бездействует, относясь ко всем занятиям с пренебрежением.

Институт так называемых «юных дарований» и система отличников в школе давала возможность распускаться пышным цветом тщеславию, самомнению и зависти по отношению к более удачливым товарищам. Стремление к душевному и умственному самосовершенствованию теряло всякий смысл и сохранилось лишь в отдельных детских личностях, обладающих врожденными высокими моральными качествами или же находящихся в благоприятном окружении взрослых.

В школе большинство этих детей училось не из интереса к самому учению, а в погоне за отличными отметками и похвальными грамотами. Способным это удавалось легче, средние же, что называется, лезли из кожи, чтобы добиться этих ужасных «отлично», дававших им и в школе, и по окончании ее всяческие привилегии. Тяжелее всего приходилось тем, у которых была ярко выраженная склонность к какой-нибудь одной категории знаний, и они не моги хватать «отлично» по всем предметам, а потому часто оказывались в ряду средних или даже слабых учеников, теряя всякие привилегии, хотя, по существу, являлись более ценным умственным материалом, чем многие круглые отличники.

Большинство детей среднего возраста и подростков мечтают кем-то стать в будущем, и под этим «кем-то» всегда скрывается какая-то интересная деятельность. Благодаря системе воспитания это стремление сводилось к желанию стать Героем Советского Союза, к наградам, медалям, отличиям, орденам.

В моей практике мне приходилось иметь дело с такими захваленными детьми, и с ними зачастую было труднее работать, чем с детьми заброшенными и запущенными, или заторможенными слишком строгим к ним отношением.

Таким детям во время работы в школе Монтессори приходилось испытывать горькие разочарования в своих собственных возможностях: ведь их товарищи и без штампа «талант!» спокойно и радостно выполняли работу, не гонясь за похвалой. Они же не привыкли преодолевать трудности, делали все кое-как, вполне уверенные в том, что каждый штрих, ими нанесенный на бумагу, каждое слово, ими произнесенное, вызовет удивление и восхищение – ведь к этому их приучили любящие родители!

«Мой мальчик так чудесно рисует, и у него такая богатая фантазия!» – и т. д.

Лишь после года работы одна из таких девочек сказала мне в ответ на мою просьбу отдать мне на память ее рисунок, стыдливо покраснев: «Ах, нет – лучше выбросить». Потом, подумав и не желая мне отказывать, решила: «Хорошо, возьмите, только никому не показывайте!»

Эта самокритика, для проявления которой Наташе потребовался почти год, очень характерна для наших детей. У них никогда не является желание выставлять свои работы, вешать их на стены, как это принято во многих детских садах. Мы их к этому никогда не приглашаем, а в самих них заложено, скорее, целомудренное стремление спрятать свои произведения, а не выставлять их напоказ.

Мало-помалу у них вырастает сознание того, что украшением могут служить лишь вещи действительно совершенные.

«Воспитывать – значит поощрять, – говорит Альфред Адлер. – Чтобы дети имели достаточно уверенности в себе, они должны постоянно чувствовать доверие и любовь к себе со стороны родителей». Это доверие и любовное отношение дети должны чувствовать не только со стороны родителей, но и со стороны воспитателей. Дети очень чувствительны не только к словам, но и ко взглядам; они прекрасно понимают, как относится к ним взрослый, даже по выражению его глаз, и потому эти глаза должны быть ласковыми и ободряющими.

Но нельзя заслужить доверие детей, строя их воспитание на подчеркивании их отрицательных качеств, давая им чувствовать их непоправимость. Нужно подмечать поучительное, в каком бы малом количестве оно не проявлялось у ребенка, и строить вокруг него, как вокруг точки кристаллизации, возможность его усовершенствования, постоянно подбодряя и показывая, что он не только не ниже других, но в некоторых отношениях даже выше их.

«Ты можешь сделать это лучше, постарайся. Это хорошо, но ты можешь это сделать гораздо лучше! Ты это сделал совсем хорошо, даже лучше, чем у других», – и тому подобные поощрения слышат слабые и трудные в воспитательном отношении дети от внимательного и принципиального воспитателя.

Свобода работы и порядок в окружающей обстановке имеют исключительное влияние на равновесие душевного состояния ребенка и способствуют развитию в нем положительных моральных качеств.

Французский педагог Рубиллоп в статье «Мораль в начальной школе» пишет следующее: «Недостатки, которые многие полагают естественными у детей, – воровство, ложь, хвастовство и прочее – очень редко проявляются в монтессорийском классе, потому что здесь ребенок не должен бороться против постоянных репрессий со стороны взрослого. В нем отсутствует страх наказания, и ему не нужно лгать. В нем нет ожидания наград, и в нем либо не развивается вовсе, либо исчезает, если оно уже было, побуждение работать из тщеславия. Трудиться для него является естественной активностью, отвечающей его духовным нуждам».

Не забыто и социальное чувство: важно все, способствующее его развитию и поддержанию его в детях, – начиная от обстановки, предусматривающей уничтожение барьеров между учениками и учителями и кончая общим учебным материалом. Единственным ограничением в свободе служит требование не мешать соседу, а потому в школе Монтессори работа происходит без шума, почти в тишине, что ежедневно упражняет ребенка в умении владеть собой, сдерживать свои резвые движения, ходить спокойно и тихо, не задевать столов и товарищей, не ронять вещей, говорить полушепотом и прочее.

Все это требует от ребенка умения сосредотачиваться. Для этой цели в школе Монтессори существуют особые упражнения – «уроки тишины» и ритмические упражнения.

Метод Монтессори стремится, помимо того, организовать социальную активность детей таким образом, чтобы развивать в них – по возможности с раннего возраста (4–5 лет) – ответственность за внешнюю жизнь класса. Для этого детям даются поручения и задачи, диктуемые экономикой школы: убирать класс, приводить в порядок учебный материал, накрывать на стол и прочее.

Постепенно характер ребенка формируется за счет постоянного призыва к личному сознанию, к личной самостоятельности каждого из этих малышей, которые учатся любить друг друга в лучшем смысле этого слова и становиться людьми, потому что все окружающее дает «радость жизни».

Ребенок представляется нам существом недисциплинированным и анархическим, его разум еще не управляет инстинктами и чувствами. Незнакомый с окружающим миром, затерянный в его многообразии, ребенок не может постигнуть связи и совокупности вещей. Выходя постепенно из этого незнания, он приобретает ценные умозаключения, являющиеся для него моментами безопасности и как бы оазисами спокойствия, уверенности в мире бессвязностей и превратностей.

Чтобы ребенок мог держать вещи в порядке, нужно, чтобы их было ограниченное количество. Взрослый должен постараться не перегружать его ненужными вещами, что порождает бесполезную усталость и приводит к нарушению порядка. То же самое нужно соблюдать и по отношению к интеллектуальным возможностям маленького ребенка. Не следует перегружать его многочисленным и разнообразным, преимущественно словесным, материалом, как это делает большинство интеллигентных родителей дома и воспитательницы в детских садах.

В этом отношении чрезвычайно ценен материал Монтессори. Подобно тому, как у маленьких детей не хватает сил и возможностей привести в порядок многочисленные вещи, находящиеся в хаотическом состоянии, так же трудно (и даже еще труднее!) воспринимать в порядке обильный и разнообразный умственный материал.

Если дети пассивно воспринимают преподносимое им, то такой материал не становится их прочным достоянием. А ум, не привыкший к сосредоточению на реальных вещах, утомляется и разленивается.

В нашей жизни дети самого малого возраста поставлены в такие условия, при которых они должны были проводить все свое время, что называется, на людях. Тесные помещения, коммунальные квартиры, ясли – точнее, детские сады, – всегда очень шумные школы, клубы и прочее. Дети до такой степени привыкли находиться и действовать всегда в обществе других детей и взрослых, что потеряли всякую способность оставаться в одиночестве и тишине, заняться чем-нибудь самостоятельно, а не в коллективе (от себя: это означает спровоцированное нарушение культуры автономии).

Все было массовое: и внешняя жизнь, и внутренняя – массовая работа, массовые интересы. Детям с мало-мальски индивидуальными наклонностями приходилось очень трудно. Проявлять и удовлетворять их интересы было почти что невозможно под давлением писанного, трафаретного образа мыслей и массы ненужных, суетных вещей. Но и эти старшие дети, если привычка к порядку прививалась и поддерживалась в них взрослыми с малых лет, не утратят ее – пусть только условия жизни будут мало-мальски способствовать этому. Эта привычка станет автоматической, подобно тому, как автоматически мы одеваемся, раздеваемся, умываемся и прочее.

Посильная, соответственно возрасту, физическая работа и ручной труд, удовлетворяющий ребенка своими результатами, действуют на детей благотворно в смысле душевного равновесия. Еще большую роль в этом отношении играет удовлетворенность , испытываемая детьми при хорошо выполненной умственной работе. Я убедилась в этом, работая долгие годы с детьми в возрасте от 3 до 10 лет и, отчасти, наблюдая работу хороших учительниц с детьми среднего возраста (12–14 лет), не только в более или менее благоприятных условиях, но и в тяжелые годы голода и холода (1918–1920 годы).

Еще выразительнее это проявилось в 1919–1922 годах, когда я работала в детском саду при институте имени Герцена. В 1922-м году дети жили немного лучше, но все же впроголодь. Мы давали им на завтрак только чай с ложечкой сахарного песку, и то не всегда. А хлеб и «приложение» к нему, если оно было, приносили с собой.

Однако в дневниках детей о еде не было ни слова! Чай вспоминался только как факт, разделяющий день детского сада на две части – «до чая» и «после чая».

В комнате, в которой работали дети, было 6–7 градусов, стояла буржуйка, но, несмотря не это, дети работали с удовлетворением и удовольствием. Когда температура достигала 8 градусов, дети говорили: «Тепло!» – и работали еще усерднее.

В тяжелых условиях жизни эти дети, окруженные спокойными, бодрыми взрослыми и имеющие возможность свободно и организованно работать, проявляли удивительное терпение, стойко переносили все невзгоды и лишения и даже умели находить радости – красиво накрыть на стол, поставить на него хоть какие-нибудь веточки – например, сосновые или же просто ветки с почками, красивые чашки, новые вышитые салфетки, какую-нибудь безделушку, принесенную мною или моей помощницей.

Некоторые дети, могу даже сказать – многие, проявляли большую доброту и внимательное, нежное отношение к товарищам, к нам и к домашним. От скудных кусочков лакомств они отделяли часть для младших братишек или сестренок, или для мамы, если у кого-нибудь из детей был на завтрак только кусочек хлеба.

Огромное значение в смысле морального воспитания ребенка имеет природа. «Если в интересах физической жизни необходимо подвергать ребенка животворному влиянию сил природы, то в такой же мере интересы его психической жизни требуют, чтобы мы приводили сознание ребенка в соприкосновение с мирозданием, и он мог бы открывать себя прямому воздействию воспитательных сил самой природы», – говорит Монтессори.

Ребенок, приучающийся к наблюдению жизненных явлений, становится в отношении к растениям и животным тем, чем является для него наблюдающий его взрослый. С возрастанием интереса и наблюдательности растет его усердие в уходе за живыми существами. Убедившись, что жизнь растения, посаженного им, зависит от правильной поливки, а жизнь животного – от заботливого кормления и ухода, ребенок становится бдительным, как человек, почувствовавший свое призвание в жизни. Между ребенком и живым созданием – растением или животным – зарождается связь, побуждающая самостоятельно проявлять заботу.

За заботливый уход природа щедро вознаграждает ребенка плодами соразмерно его труду. Но любовь ребенка к природе бескорыстна, он просто любит все проявления жизни. Самые маленькие дети способны заинтересоваться земляными червями или движениями личинок в навозе, не испытывая при этом того отвращения, которое многие взрослые питают к отдельным животным. Врожденное чувство доверия ребенка к живым существам, если только оно не убивается глупым воспитанием, растет и укрепляется.

Питая отвращение к некоторым животным – мышам, крысам, лягушкам, насекомым, паукам – и относясь равнодушно к животным, постоянно нас окружающим, взрослые убивают в детях свойственное им влечение ко всему живому и часто прививают отвращение и страх даже к тем живым существам, которые должны быть друзьями человека, как, например, собаки и кошки.

«Не подходи близко к собаке, она укусит! Не трогай кошки, ты можешь заразиться от нее лишаями! Гони собаку вон, хлестни ее хорошенько!» – и тому подобные речи, обращенные к ребенку, можно часто слышать от взрослых.

Гуляя с детьми в саду или в лесу, мать случайно задевает ногой лягушку и с воплем кидается в сторону. Если среди ее детей не найдется смельчака, который, к неописуемому ужасу матери, отважится взять лягушку в руки, все дети разбегутся в страхе.

«Не ходи в траву, там много всякой гадости – червяков, пауков! Не трогай жука – он ущипнет, раздави его ногой!» – результаты подобного воспитания получаются часто печальными.

Я знала одного мальчика, которому внушали страх к собакам и кошкам до такой степени, что он, уже шестилетний, судорожно боялся даже мягких игрушек, своей внешностью и покровом напоминающих животных. Мы потратили немало времени, чтобы уничтожить в нем это болезненное отношение к живым существам.

То же отношение довольно часто проявляется не только к животным, но и к растениям. Дети топчут траву там, где ее не следует топтать, ломают ветки деревьев, безжалостно рвут цветы и потом бросают, дома не обращают никакого внимания на растения в горшках или в букете, не поливают их, не меняют воду. А взрослые их не останавливают и не привлекают их внимание к необходимости бережного обращения.

Подобное воспитание пагубно сказывается на всем мировоззрении будущего человека. Ребенок начинает игнорировать одну из самых важных и лучших сторон жизни природы. Он признает только людей, а другие живые существа заслоняются от него искусственными вещами. До него не доходит то обстоятельство, что животные, подобно людям, нуждаются в пище, что они чувствуют боль и дурное с ними обращение; что растениям нужны свет и питание. Правда, безотчетное понимание этих истин все же часто живет в детях: мальчик кормит свою игрушечную лошадку сеном, а девочка готовит обед куклам, и оба они думают, что живой лошади тоже нужно сено, а живой собаке и кошке – молоко.

Бывает так, что родители заводят собаку или котенка исключительно для забавы ребенка, позволяя таскать их и тискать, сколько ему заблагорассудится, а также бить их, если они, защищаясь, укусят или поцарапают его. Тогда ребенок начинает трактовать их как вещь, а не как живое существо. Такое поведение взрослых по отношению к детям развивает в них черствость и эгоизм, который переносится и на людей, на отца и мать, на всех близких и товарищей.

«Почему моя девочка такая недобрая?» – говорит мать. – «Она никогда не делится ничем со мной или отцом». А сама забывает, что, собирая девочке завтрак в школу, говорила: «Никому ничего не давай, у нас самих мало!»

Есть отцы и, главным образом, матери, которые уделяют очень много внимания тому, чтобы их дети имели не только все необходимое, но даже всего в избытке. Они готовы лишить себя необходимого ради того, что хочется ребенку или что кажется ему удовольствием.

Такие родители часто совершенно нечувствительны к самым настоятельным нуждам каких-нибудь рядом стоящих детей, для которых они могли бы быть без ущерба полезными, отделив часть своих «богатств» для поддержки нуждающихся. И дети начинают смотреть на родителей как на дойных коров, стараются выдоить их, насколько возможно. Требования их растут, им нужно все больше и больше. Растет недовольство родителями, если они не выполняют всегда их желания. Часто бывает, что эти дети, окруженные в переизбытке вещами, например, игрушками, уже не обращают внимания на многие из них, они валяются без дела.

Как можно избежать подобной ситуации? Вот случай с семилетней девочкой. Ее мать – очень образованный человек, читала психологию в институте имени Герцена. Она покупала девочке очень мало игрушек, причем недорогие; не позволяла делать дорогие покупки и отцу, склонному баловать ребенка. Девочка любила меня, часто бывала в гостях. Как-то она пришла и принесла крохотную плюшевую собачку – подарок. Мать девочки потом сказала, что она порывалась уже два раза принести эту собачку мне, но всякий раз смущенно клала ее на место, говоря: «Она самая моя любимая». Мать не настаивала.

Наконец, собираясь ко мне, девочка решительно взяла собачку: «Теперь подарю ее Юлии Ивановне непременно!» – «А тебе не жалко? – спросила мать. – Ведь она твоя самая любимая?» «Что же ты хочешь, чтобы я любимому человеку подарила нелюбимую вещь?» – сказала дочка.

Теперь эта чудесная девочка далеко, а маленькая, смешная и притом синяя собачка хранится у меня как воспоминание о великодушном поступке ребенка.

Если же родители не сумели привить сыну или дочери чувство сострадания, доброту и щедрость, то дети становятся бесчувственными не только к чужим людям, но и к своим собственным родителям. Им все равно: ели ли что-нибудь отец или мать, есть ли у них необходимая одежда – все это относится, естественно, к детям более старшим, 10–14 лет. Им важно, чтобы еда, одежда и все прочее было только у них, а остальное их не беспокоит.

 

В. Таубман{ Составитель счел необходимым включить данную статью в сборник ввиду ее несомненной ценности (прим. ред.).}

Теория детского сада Монтессори

Система дошкольного воспитания, созданная врачом-педагогом Марией Монтессори, стоит особняком среди всех остальных систем воспитания ребенка дошкольного возраста. Ее ценность обусловливается не только своеобразием целей, которые она себе ставит, ее серьезным биологическим образованием и значительностью педагогических достижений, получаемых при ее применении. Только врач, прошедший длительный стаж психиатра-педагога, знакомый с болезнями, поражающими человеческую психику и практическими мерами борьбы с ними, мог подвести под педагогическую систему тот фундамент, в котором она до сих пор нуждалась, фундамент не только физической, но и психической гигиены детства.

Как врач-педагог, Монтессори не могла руководствоваться великим Бэконовским принципом, который сохранил силу для нас и останется в силе для всех грядущих поколений: «Мы властвуем над природой, только повинуясь ей». Для нее не подлежало сомнению, что только тщательно продуманная педагогическая система, представляющая совокупность приемов, объединенных определенными руководящими идеями, основанная на научном методе наблюдения и эксперимента и использующая данные всех наук, изучающих человека, в том числе и медицины, может приблизить нас к заветной цели – управлению психо-физической эволюцией человеческой особи.

Монтессори было ясно, что педагогической системе, опирающейся на биологические основания, необходимо осуществить сложный и трудный синтез. С одной стороны, необходимо предоставить свободное развитие творческим и организующим силам организма, не насилуя ни направления, ни темпа развития. С другой – следует экономизировать психическую энергию человека, запас которой, как учит нас психопатология, далеко не неистощим, надлежит оберегать нервную систему людей, заболевания которой умножаются с ростом культуры.

С точки зрения Монтессори педагогика должна также освободиться от столь модного в наше время фетишизма в отношении биогенетического закона. Даже природа не заставляет зародыш проходить все этапы филогенетического развития полностью, но только «маркирует» их. Ребенок также не должен шествовать тем долгим и страдным путем, которым человечество пришло к своим культурным достижениям. В сохранении и выявлении всего своеобразия различных индивидуальностей залог достижения максимального счастья для индивида. К всестороннему развитию каждая личность подходит особыми, пока неведомыми для нас путями.

Поэтому в интересах экономии психической энергии и охраны индивидуального многообразия нам следует отвергнуть нарочитое «проведение ребенка через все фазы развития человечества». Напротив, все, что может быть выпущено без ущерба для здорового развития, должно быть вычеркнуто из онтогенезиса .

Основные принципы медицины – экономия психофизических сил, охрана здоровья и предупреждение болезней, строгая индивидуализация и предоставление максимального простора здоровым творческим силам организма, – должны, по мнению Монтессори, стать не только теоретическими лозунгами педагогики, но практически воплотиться в педагогической системе.

С точки зрения Монтессори, осуществление столь сложного и ответственного синтеза достижимо только путем самовоспитания ребенка в организованной обстановке. В этой обстановке должно быть представлено все, что, согласно научным данным, которыми мы располагаем в настоящее время, является необходимым и достаточным для нормального течения психо-физического развития ребенка и ограждения его духа и тела от заболеваний.

Наука требует от нас, чтобы при назначении физической пищи детям мы сообразовались бы не со случайной наличностью той или иной пищи, а руководствовались научными данными, выяснившими пользу и вред различных веществ для физического развития детского организма. Аналогично этому наука должна исключить случайность в отношении наличия или отсутствия стимулов, являющихся необходимыми составными частями пищи, требующейся для духовного развития. Отсутствие полезных стимулов и наличие таких раздражителей может причинить вред психике ребенка.

Монтессори широко использовала в целях организации психики ребенка великий биологический принцип «косвенной подготовки», играющий столь важную роль в процессе физического развития.

Воспитание дошкольника должно, по Монтессори, преследовать следующие цели:

1) упорядочить личность ребенка и способствовать выработке координированных психо-физических реакций;

2) развить все внешние чувства;

3) через воспитание внешних чувств развить все психические функции, уделяя преимущественное попечение слабейшим и потому обычно остающимся недоразвитыми: вниманию, интеллекту, воле;

4) воспитать высшие интеллектуальные эмоции (интерес к труду, радость от совершенства в достижениях), этические и эстетические чувства;

5) избегать односторонней чрезмерной культуры воображения;

6) развить язык, как в смысле овладения речевым аппаратом, так и в отношении обогащения запаса слов, соответствующего реальным представлениям;

7) развить навыки и потребность в самостоятельной работе и самообслуживании в пределах, соответствующих психо-физическим силам ребенка.

Для осуществления своих педагогических целей Монтессори, как было указано выше, – предложила метод самовоспитания ребенка в организованной обстановке . Организация обстановки достигается своеобразными дидактическими материалами и совокупностью воспитательных приемов, неразрывно связанных друг с другом в единое целое. В виду проявляющейся за последнее время среди педагогов тенденции раздельно использовать некоторые из ее приемов, мы считаем здесь необходимым подчеркнуть, что в системе Монтессори все части так же тесно и нераздельно спаяны друг с другом, как отдельные функции в живом организме .

Правда, для удобства изложения мы в дальнейшем будем останавливаться особо и на приемах и на тех сторонах психической активности, воспитанию которых они способствуют. Но необходимо помнить, что это разделение схематично и искусственно; человеческий организм функционирует, реагирует и координирует свои реакции как единое целое. И подобно тому, как нерушим и монолитен в своем функциональном единстве индивидуум, так же нерасторжимо спаяны в одно монолитное живое целое все части системы Монтессори, находящиеся в тесном функциональном взаимодействии. Разумеется, никому не возбраняется пользоваться отдельно частями материала. Но, подобно тому, как нежизнеспособны отдельные части высоко дифференцированного организма, точно так же не окажут полного эффекта отсеченные от целого осколки материала и приемы, вырванные из общей органической связи.

Дидактический материал Монтессори, представляющий, как известно, отвлечение отдельных свойств предметов и явлений, разработан сообразно модальностям чувств, и там, где это достижимо, градуирован с математической точностью. Его прямая цель – воспитание всех чувств, его косвенное назначение – упражнение всех сторон психической активности ребенка .

Полноценным в психофизическом отношении может считаться лишь тот индивид, у которого достигают максимального развития все его «естественные» задатки. Гармония и взаимное приспособление всех органов в процессе развития приводит к тому, что недоразвитие или неправильное развитие одного из них неизбежно отзывается и на развитии остальных. Особенно резко обнаруживается эта взаимная связь и зависимость в периоде наиболее интенсивного развития – в дошкольном возрасте. Упреждение тяжелой инвалидности заключается во всестороннем развитии человеческой личности.

Нередко указывается на то, что в условиях нашей культурной жизни утончение всех чувств – особенно слуха и осязания, – повышая чувствительность, может привести к болезненной нервности. Подобные опасения, в сущности, малоосновательны, так как исчерпывающее развитие заложенных в организме положительных задатков является предпосылкой психофизического здоровья.

Помимо того, Монтессори совершенно справедливо подчеркивает необходимость развития осязательно-мышечного чувства для выполнения целого ряда профессий. Именно это чувство обладает наибольшей пластичностью и властно требует своего упражнения в дошкольном возрасте. Дефективность в этом отношении очень тяжело дает себя чувствовать в зрелом возрасте, и взрослым приходится затрачивать несоразмерно много энергии и времени на приобретение тех навыков, совершенное овладение которыми возможно уже в периоде раннего детства.

Таким образом, отстаивая необходимость упражнения и утончения всех чувств, Монтессори борется за торжество и биологически и педагогически правильного принципа.

Особенно недоброжелательную критику встретил предложенный Монтессори прием изолированного воспитания чувств (закрывание или завязывание глаз при упражнениях осязательно-мышечного чувства, закрывание глаз или затемнение помещения во время уроков тишины) вследствие его «искусственности». Между тем, если мы признаем первый тезис Монтессори, – необходимость воспитания всех чувств, – то из этого с логической последовательностью вытекает и признание второго положения – необходимости изоляции чувств во избежание подавления сильнейших слабейшими. (Как известно, у большинства людей зрительные восприятия оттесняют на задний план восприятия слуховые и осязательно-мускульные, препятствуя их попаданию в фокус внимания. Этим объясняется дефективность подавляющего числа людей в отношении развития осязательно-мускульного чувства и отчасти также чувства слуха).

Прием Монтессори заимствован из жизни, т. е., в сущности, он «естественный» прием. (Как часто мы закрываем глаза, желая лучше вслушаться в доносящиеся к нам звуки. Такое же самопроизвольное применение этого приема мы наблюдаем у детей в Монтессорском детском саду при упражнении тактильно-мышечного чувства). Однако, если бы даже этот прием являлся плодом умозрительных изысканий кабинетного ученого и был бы поистине «искусственным» приемом, то и тогда мы столь же настойчиво отстаивали бы его ценность в виду очень значительного полезного эффекта и полного отсутствия вредных последствий для организма . Тем более, что этот прием не может быть заменен никаким другим для совершенного развития столь ценных для человека чувств.

Что же касается принципиального вопроса о допустимости вообще применения в педагогике «искусственных» приемов, то необходимо отметить, что всякое воспитание, даже «самое естественное», представляет лишь опыт приложения человеческого искусства.

Дидактический материал Монтессори имеет в виду не только воспитание чувств. Его задача шире и глубже. Он должен служить упражнению всех психических функций, развитию координированных реакций и упорядочению психофизической организации ребенка в процессе самовоспитания.

В виду этого он представляет собой набор точных и градуированных стимулов, удовлетворяющих динамогенетическому принципу, т. е. неизменно вызывающих двигательную реакцию со стороны дошкольника; точность материала обусловливает точность и координированность ответных реакций.

Важнейшая особенность и достоинство материала заключаются в том, что он содержит в себе контроль ошибок (отчасти механический, как в цилиндрах и вкладках, отчасти психологический, как в мотушках и призмах). Ребенок самопроизвольно, никем не подталкиваемый, реагирует на стимулы, отвечающие его внутренним запросам и пробуждающие в нем активность. Не только выбор, но и темп, и продолжительность работы определяются им самим. Давая возможность дошкольнику самостоятельно замечать и исправлять ошибки, материал тем самым обусловливает максимальную самодеятельность с его стороны. Благодаря самостоятельному контролю ошибок, дошкольник в работе на материале может и должен быть предоставлен самому себе. Руководительнице не приходится вторгаться в процесс организации психики ребенка.

В широких кругах педагогов материал не нашел доброжелательного приема. Считалось нелепым предоставлять ребенку столь «сухой» материал, в котором зафиксированы к тому же якобы «недоступные» и «неинтересные» для дошкольника «чистые» категории восприятий. Это возражение было разбито не аргументацией педагогов – сторонников Монтессори, а подходом самих детей к дидактическому материалу и их работой с ним.

Тогда противники Монтессори, не замечая противоречия с вышеприведенным положением, тут же открыли другой дефект материала: он «интересен» для детей, а потому малоценен с педагогической точки зрения, так как не развивает «активного» внимания и не упражняет дошкольника в выполнении неинтересной работы.

Вопрос о том, должно ли внимание детей к работе обусловливаться интересом или нет – один из боевых вопросов современной педагогики. И тут Монтессори заняла вполне определенную позицию. Как известно, она строго разграничивает «работу» от «игры» и не использует последнюю как средство для учебы, предоставляя игру «свободному творчеству» ребенка. Но в занятия дошкольник вводится только самопроизвольным интересом, вызывающим фиксацию внимания. Как отмечено было выше – выбор работы, темп и продолжительность занятия ею, – все обусловливается его интересом.

Надежда на то, что люди будут в состоянии длительно, настойчиво и добросовестно выполнять неинтересный труд, кажется нам утопией. На это всегда будут способны только исключительные натуры. Центр тяжести не в том, чтобы приучать человека к длительному насилию над собой, выполняемому с проклятием в душе и со скрежетом зубовным. Не так утверждаются жизнерадостная, работоспособная и любящая труд творческая личность и трудовой коллектив. Необходимо воспитать такое многообразие и гибкость интересов в человеке, чтобы в каждой работе могла быть усмотрена интересная проблема, требующая самостоятельного творческого подхода . Воспитание подобных интересов может и должно начинаться в дошкольном возрасте, как тому учат нас дети Монтессорского детского сада. Однако умение фиксировать внимание даже на интересном объекте также дается не сразу. Не упорядоченный ребенок не в состоянии фиксировать внимание даже на привлекающих его интерес игрушках. Он вихрем несется от одной игрушки к другой, стремительно перебегает от одной группы играющих к другой. Только постепенно и материал, и распорядок дня в детском саду, и все упражнения, наконец, «индукция» со стороны более взрослых и давно находящихся в саду и уже «вошедших в порядок» детей дают толчок к упорядочению его хаотической психики и к консолидации интереса и внимания. И мы присутствуем при изумительном зрелище – ребенок, который был не в силах усидеть на месте одну-две минуты, в течение 20–30 и более минут занимается каким-либо предметом материала. Одни дети при этом отрываются от работы и возвращаются к ней, другие работают углубленно и не отвлекаясь.

Способность длительно удерживать в фокусе сознания одни впечатления и задерживать вторжение других только немногим дана от природы, у остальных людей она должна быть воспитана. Овладение этой функцией в раннем детстве представляет огромный выигрыш и значительную экономию сил организма, так как фиксирующее внимание есть необходимый элемент, входящий в состав всех высших сложных психических процессов.

Особенно важное значение имеет материал Монтессори для развития интеллекта.

Только после длительной и тщательной проверки реакций детей на предметы материала Монтессори признала его пригодность, отвергнув все то, что не вызывало самостоятельных упражнений детей и не фиксировало детского интереса и внимания. Всякая деталь продумана и проконтролирована на работе с детьми. Объем кубов, размер вкладок, всех призм и пр. – установлены с помощью эксперимента и рассчитаны на повторные реакции со стороны дошкольника. Во всем удовлетворяются реальные потребности ребенка и принимаются в расчет его способности. Поэтому недопустимы произвольные варианты материала. Непригодны, например, вкладки меньших размеров, так как они не возбуждают интереса в дошкольнике. Недопустимо изготовление кубов и призм из картона, потому что при перетаскивании их с места на место ребенок не удовлетворяет свою потребность в упражнении мышц. Ему нужна не бутафория, а предметы, имеющие определенный, ощутимый вес.

Монтессори произвела революционный сдвиг в педагогике дошкольника, дерзнув предложить ему «чистые категории восприятий», и вызвала этим, как нами уже было указано, взрыв ожесточенных нападок со стороны своих противников.

Между тем дидактический материал Монтессори дает возможность дошкольнику выделять в чистом и точном виде признаки предметов, находить сходства, различия и градации свойств; он учит ребенка разлагать и анализировать сложный комплекс восприятий, связанных с конкретным объектом, воспринимаемым сперва в качестве нераздельно целого. Именно в точности и четкости отдельных свойств, выделяемых материалом Монтессори, заключается их ценность для неорганизованного детского ума, который должен познать внешний мир в размерах и формах, в цветах и тонах с их градациями и т. д. Внутренний мир ребенка являет собою хаос, и столь же хаотическим представляется ему внешний мир. Чем быстрее и легче совершается прояснение и упорядочение этого хаоса, тем скорее устанавливаются приспособленные реакции, тем больше экономия психических сил.

Жизнь требует от нас точного восприятия объективной действительности, умения ориентироваться в ней правильно, точно и быстро реагировать на внешние раздражения. Взрослые не отдают себе отчета в серьезности и важности работы, выполняемой детским умом. Они ничем не облегчают ее и не способствуют правильному течению процесса познания внешнего мира; наоборот, они с преступным легкомыслием затуманивают детские мозги нелепостями и небылицами, в которых немилосердно потеряется та закономерность и упорядоченность явлений объективной действительности, к постижению коих медленно и с трудом приходит дошкольник. Поэтому большинство людей до конца не выбирается из внутреннего хаоса. Они плохо разбираются и во внешнем мире, и в собственном я , и сгибаются, как тростник, а иногда и совсем надламываются под натиском житейских бурь.

Неправильны, а потому неприемлемы те пути, которыми воспитатели подходят к культуре этой стороны интеллекта дошкольника. На первый план выдвигается не формальное упражнение способности восприятия реальности, но количество знаний , приобретаемых ребенком. При этом совершенно упускается из виду, что не та пища, – безразлично, психическая или физическая, – которая поглощается, а лишь та, которая усваивается, идет на построение нашей психической и физической личности. Неорганизованный мозг ребенка затопляется потоком знаний, преподносимых воспитателем; материал представляет пеструю смесь предметов и качеств. Проводником в этом лабиринте служит всегда воспитатель. Дошкольнику самому нечего делать с материалом; последний не возбуждает его к самопроизвольным исканиям и не приводит к самостоятельным творческим достижениям, ибо в нем нет контроля ошибок, и он может только служить наглядным пособием в руках воспитателя. На этих наглядных пособиях воспитатель – как это с неподражаемым сарказмом описано у Монтессори – упражняет свое красноречие; он не замечает при этом, что в каскаде слов, низвергающемся из его уст, тонет и теряется самое существенное – слово, обозначающее изучаемый объект. От обилия и пестроты материала у ребенка так же рябит в мыслях, как в глазах. Цвета, размеры, формы, – все сливается в клубящемся тумане, все мелькает с калейдоскопической быстротой, и над всем этим проносится словесный ураган. Хаос внешний присоединяется к хаосу внутреннему. И так как психология дошкольного возраста сама еще щеголяет в детских башмачках, она не в состоянии указать – подготовлена ли нервная система данного дошкольника в данный момент к восприятию того именно материала, в том количестве и темпе, которые кажутся подходящими воспитателю .

Одно можно утверждать с достоверностью; таким путем в ребенке не закладываются точные, резко отграниченные, четкие восприятия, которые могли бы руководить дальнейшим самостоятельным опытом; он не наблюдает, не мыслит, не ориентируется самостоятельно и потому не научается ни самостоятельному наблюдению, ни самостоятельному приспособлению к реальности.

Монтессори не торопится напитать дошкольника возможно большим количеством знаний. Она не стремится – подобно Стэнли Холлу – ознакомить ребенка дошкольного возраста не только с окружающим миром (ведь и этого оказывается уже недостаточно!), но и с первобытным человеком, его религией и пр., и пр. Монтессори полагает – и, как биолог, справедливо полагает, – что в каждой фазе развития должны быть выявлены все возможности, соответствующие ей, иначе никогда не удастся наверстать потерянное, и будет бессмысленно расхищена драгоценная психическая энергия. Она доказала нам, что дошкольный возраст – период формального упражнения всех сторон психической активности . Она продемонстрировала нам, что в этой фазе развития дошкольнику может быть дан материал и метод для осознания внешнего мира, упорядочения собственной личности и выработки координированных реакций, и что он овладевает вполне этим материалом и методом. Быстрое угасание в ребенке определенных тенденций, не получивших возможности развития, мы видим хотя бы на примере того, как в подобных случаях в дошкольнике к шести годам ослабляется и падает интерес к упражнению осязательно-мускульного чувства, властно требующего удовлетворения в более раннем периоде развития.

Дидактический материал Монтессори имеет особенно важное значение для развития в ребенке правильной апперцепции.

«Апперцепция охватывает все представления (в самом широком смысле слова), которые мы присоединяем к восприятию из запаса наших прежних познаний и прежнего опыта, а также наших суждений, понятий и логических выводов.

Выражением «апперципировать» обозначается то, что мы «привоспринимаем», принимаем со стороны. С другой стороны, к апперцепции мы должны причислить все чувства и волевые движения, которые ассоциируются с созерцанием вещей и, благодаря этому, вновь пробуждаются в нас».

Представления, которые дошкольник «привоспринимает», «присоединяет» к новым восприятиям, неточны, вследствие неточности его восприятия вообще, а также благодаря тому, что они искажаются фантазией, которая в ребенке могущественней, чем интеллект. Поэтому эта детская «фантазирующая апперцепция» не облегчает, а, наоборот, затрудняет правильное осознание внешнего мира и приспособление к нему. Задача рационального воспитания, экономизирующего человеческие силы, охраняющего психофизическое здоровье и обеспечивающего эволюцию человека, не может, разумеется, заключаться в нарочитой, искусственной задержке дошкольника в стадии фантазирующей апперцепции .

Сам дошкольник жадно стремится к точным восприятиям. Точное знание необходимо ребенку, и он умеет воспринимать и фиксировать его в упорных повторных упражнениях (столь часто прерываемых нетерпеливыми и невежественными взрослыми, не постигающими всей биологической ценности этой настойчивой повторности); требуется только, чтобы дитя встретило поддержку и разумное содействие на этом пути.

Благодаря прочному утверждению в ребенке точных и отчетливых «категорий восприятия» в его сознании в процессе накопления жизненного опыта закладывается не просто «апперципирующая масса», но возводится стройная и упорядоченная «апперципирующая система» . Из нее, навстречу новым впечатлениям внешнего мира, мобилизуются не туманные и расплывчатые обрывки воспоминаний, искаженные вдобавок преображающей деятельностью гипертрофированного воображения, а точные, соответствующие восприятиям представления. Эта упорядоченная апперципирующая система работает как высокодифференцированный «прецизионный» механизм и определяет точность восприятия, классификации и обозначения объектов опыта.

Материал в высокой мере утончает также различительные способности ребенка; при этом особенной четкости достигают ассоциации по сходству. В последних, как известно, психологи усматривают высший тип ассоциаций, сопровождающий процесс мышления высшего порядка.

Далее, благодаря тому, что материал содержит в себе контроль ошибок и что отдельные пособия таят в себе задания, могущие быть выполненными путем определенных, иногда разнообразных приемов, ребенок приучается самостоятельно ориентироваться в данных опыта и координировать в согласии с ними свои действия. Так, в процессе работы дошкольник сравнивает, дает оценку, выносит суждение, делает умозаключения; от наблюдения анализирующего он переходит к наблюдению осмысленному, представляющему тип более высоко развитой апперцепции.

Дитя уж не удовлетворяется более повторным выполнением упражнения в совершенстве. Оно становится самостоятельным исследователем объектов материала. Например, ребенок правильно и быстро размещает цилиндрики в бруске, даже закрыв глаза. Однако он не довольствуется этим достижением. Он пробует вставлять высокий цилиндр в мелкую ячейку, или опускает маленький цилиндр в ячейку от большого, восклицая при этом: «Ого! Провалился, потому что маленький».

Все чаще и чаще луч сознания прорезывает мрак его психики; все чаще объект, выявлявший его вниманию только одно какое-либо свойство, вдруг обращается к нему новой стороной. Много раз ребенок ощупывает материал для развития осязательно-мышечного чувства, повторяя: «это гладкое, это шероховатое», и внезапно, с сияющим радостью лицом и горящими глазами, восклицает: «Смотрите, смотрите, ведь это квадрат!», показывая на квадрат из наждачной бумаги. В давно известном, казалось, объекте он «сам» открыл новое свойство.

Таким образом «чистые категории восприятия», утвердившиеся в его апперципирующей системе, способствуют самостоятельному и правильному осознанию внешнего мира.

Ребенок становится вдумчивым наблюдателем окружающего, причем методическая самостоятельная работа на материале приводит его к методическому и самостоятельному наблюдению. Тогда он начинает подходить как вдумчивый исследователь к природе.

Монтессори отнюдь не ограничивает детского опыта только предметами своего дидактического материала , она вовсе не замыкает его в кругу кубов, призм и пр., как это неосновательно утверждают ее критики.

Напротив, она приводит его в живое общение с природой и этим самым открывает ему весь мир. В правильно оборудованном детском саду ребенок находит растения и животных (правда, опять-таки не в подавляющем его ум количестве) научается любить и беречь их в деятельном уходе за ними, а не из слащаво-сентиментальных поучений. Он также изучает их, но как самостоятельный наблюдатель. Монтессори умышленно избегает превращения продуктов природы в дидактический материал для изучения цветов, форм, размеров, для обучения счету и пр., подобно тому, как ею не используются в качестве дидактического материала игрушки.

Неопределенность, неточность, а главное, пестрое смешение признаков и в объектах природы, и в игрушках приводит к тому, что в уме ребенка не фиксируются точные категории восприятия. Далее отдельные свойства могут остаться не выделенными, если на помощь не придет со своими поучениями воспитательница.

В процессе такого обучения ребенок пассивно воспринимает лишь то, на что руководительнице заблагорассудится обратить его внимание. Какие повторные самостоятельные упражнения возможны на подобном материале и какова может быть их ценность? Анализ и выделение элементов очевидно определяются случайными обстоятельствами. Сами элементы крайне неточны, расплывчаты, неоформлены и не могут служить познавательными вехами.

Противники Монтессори упрекают ее в угашении эстетического чувства в ребенке. (К этому мы вернемся ниже). Между тем именно они, сторонники якобы «свободного» и «естественного» воспитания, назойливо вторгаются в душу ребенка, предлагая ему изучать формы листьев, когда ему просто хочется любоваться ими, или побуждая дитя считать лепестки цветов в то время, как оно наслаждается пестрым расцвеченным ковром, по которому ступают его ноги. То же относится и к подходу дошкольника к игрушкам.

Часто приходится слышать указания на то, что материал Монтессори, развивающий в ребенке способность к самостоятельному анализу, тем самым «убивает синтез». Подобные предположения могут высказываться только людьми, имеющими ввиду фантастических «монтессорских детей», плод чисто умозрительных построений, но никогда не наблюдавших живого ребенка, воспитанного в саду Монтессори. Иначе нам не приходилось бы сталкиваться со взглядом, что ребенок, знающий синий цвет и различающий его в небе или в васильке, по тому самому перестает видеть небо или василек. Элемент якобы вытесняет восприятие целого. Нам, работающим с детьми, никогда не приходилось, разумеется, констатировать ничего подобного.

И «монтессорское дитя» воспринимает объекты, как некоторое единство; когда же, благодаря упражнению различительной способности, оно приводится к осознанию отдельных свойств, объект превращается в единство многостороннее, но отнюдь не распадается на части, заменяющие целое.

На дидактическом материале Монтессори руководительницей, как известно, даются индивидуальные уроки.

Урок дается с целью зафиксирования словом восприятий, возникших у дошкольника в процессе упражнения; для прочности связи между словесным символом и чувственным восприятием руководительница «ведет счет словам своим» и дает только необходимое.

Известно, какое значение развитие речи оказывает на расширение умственного кругозора ребенка, на всю сферу его представлений и понятий. Только благодаря развитию речи последние приобретают точность, ясность и законченность. Но для этого необходимо, чтоб речь была на высоте своей задачи, чтоб слово по возможности правильно выполняло свою великую роль – роль точного символа.

В саду Монтессори, где дошкольник получает четкое чувственное восприятие и точное словесное обозначение последнего, речь осуществляет свое важное назначение и достигает изумительной точности.

Как мы уже неоднократно отмечали, не Монтессори вкладывает в ребенка стремление к совершенной точности. Это стремление заложено в ребенка, и Монтессори только идет ему навстречу и оказывает поддержку .

И в вопросе о развитии речи дело для Монтессори, разумеется, не просто в обогащении запаса слов дошкольника в таком объеме, когда слово превращается «в звук пустой» и дитя на вопрос: «Ты знаешь, что это значит?», чистосердечно отвечает: «Так… просто слово».

Цель Монтессори – утвердить в ребенке сознание, что язык дан человеку для выражения мыслей, и что слово всегда обозначает что-либо. И тут она правильно учла возможные достижения дошкольника. Точность речи детей, воспитывающихся в Монтессорском саду, поразительна.

Пятилетняя девочка, отдавая руководительнице отчет в своей работе, говорит: «Я рисовала … нет, я закрашивала рисунок, нарисовали вы». Или: «Мы сидели с закрытыми глазами и слушали, как вы стучите рукой … нет, кулаком по столу, и говорили, сколько раз вы стучите и чем».

Нельзя не признать, что далеко не всякий взрослый отдаст себе отчет в разнице между терминами «рисовать» и «закрашивать» и постарается самопроизвольно исправить неточность.

Монтессори упрекают еще в том, что, развивая в детях точность в работе и точность в речи, она воспитывает из них «педантов». Допуская даже, что педантизм есть отрицательная черта, мы не можем не отметить, что «точность» так же далека от «педантизма», как бережливость от скупости. Подобно тому, как бережливый человек преображается в скупца лишь тогда, когда накопление превращается из средства в цель, точно так же и стремление к точности становится педантизмом лишь в том случае, когда в нем усматривается самодовлеющая цель.

Между тем человек, которому чужда точность, не пригоден для трудовой жизни. Не существует труда, который не требовал бы точности для своего выполнения. Без точности нет продуктивности в работе.

Но нам хотелось бы указать еще на этическое значение «способности к точности» для человеческой личности.

Педагоги пришли к единомыслию по вопросу о том, что физическая чистоплотность есть первая ступень эстетического воспитания. Нам следовало бы также утвердить в себе сознание, что точность в работе и в речи есть необходимая предпосылка честности . Неряшливость в работе, в мыслях, в речи создает благоприятную почву для лживости.

Сплошь и рядом дитя говорит неправду потому, что не умеет точно воспринимать и точно передавать воспринятое и потому при воспроизведении попадает под власть безудержной фантазии. Его «лживость» есть продукт привычки и неточности.

Воспитывая в ребенке навык к точности, выращивая в нем потребность быть точным, Монтессори возводит в его душе прочную баррикаду против лживого фантазирования.

То обстоятельство, что в Монтессорском саду ведутся лишь индивидуальные уроки и отвергаются групповые занятия, чрезвычайно важно и ценно для нас в следующих отношениях.

Ребенок стремится к знанию и добивается возможного совершенства в своих упражнениях, движимый интересом, а отнюдь не чувством соревнования. Соревнования в успешности нет в детском саду Монтессори . О развращающем значении подобного импульса к работе мы будем говорить ниже.

Далее, только благодаря строгой индивидуализации обеспечен гигиенически правильный подход к вопросу об утомлении дошкольника .

Серьезная и важная проблема утомления находится в настоящее время в стадии изучения и разработки. Пока нам достоверно известно, что индивидуальные колебания утомляемости весьма значительны. Имеются различные типы в смысле установки на определенную работу, в отношении интенсивности и продолжительности ее, равномерной устойчивости в ее выполнении и, наконец, в характере прерывания или заканчивания ее. Все многообразие индивидуальных вариаций ярко выявляется уже у дошкольника, причем каждое дитя во многих отношениях является для воспитателя загадкой. Поэтому групповое обучение детей дошкольного возраста представляет прегрешение против требований психической гигиены . Навязывание коллективу дошкольников (даже одинакового возраста и якобы одинакового уровня способностей) занятий определенного характера, темпа и продолжительности – прием в высшей мере нерациональный, а потому и решительно недопустимый в детском саду.

Могучий инстинкт самосохранения в ребенке, который волен прекратить работу, когда ему заблагорассудится, является относительно более верным стражем его психофизического здоровья, чем наши недостаточные познания о процессах утомления, да и вообще о всех процессах, сопровождающих его занятия. С другой стороны, у нас имеются основания полагать, что работа, обусловленная интересом, протекает при несколько иных психофизических условиях, чем навязанное и, быть может, даже сопровождающееся чувством неудовольствия напряжение. Тут и момент наступления утомления, и процессы восстановления могут обнаруживать значительные своеобразные особенности.

Во всяком случае, при массовом подведении детей сада под среднюю норму утомляемости во время коллективных занятий, опасность переутомления неминуема и гораздо грознее, чем при самостоятельных упражнениях детей на материале, а тем более при индивидуальных уроках.

Последние, как известно, даются руководительницей только тогда, когда ребенок сам выражает желание в этом, или же когда она полагает, что дитя достаточно подготовлено для восприятия предлагаемых заданий. Индивидуальный урок очень не продолжителен. Он заканчивается тогда, когда ребенок усвоил скромное знание, или же как только воспитательнице станет ясным, что дошкольник не созрел для восприятия того, что ему предлагается. Тогда, по Монтессори, руководительница воздерживается и от «исправления ошибки».

Этот тезис Монтессори также вызвал протест. Между тем, назойливое исправление ошибки все же не приводит к усвоению ребенком недоступных для него сведений, как мы неоднократно наблюдаем это на детях. Нечего также опасаться, что в ребенке утвердится ошибочное знание, если мы не добьемся исправления ошибки. Неправильное знание не фиксируется просто потому, что пути для восприятия не подготовлены.

Между тем, с точки зрения психической гигиены, такой бережный и осторожный подход к легко ранимой нервной системе ребенка, такое терпеливое выжидание «естественного» проторения путей представляется чрезвычайно ценным.

В процессе работы на дидактическом материале Монтессори дошкольник, как известно, обучается письму.

Упражнения осязательно-мускульного чувства подводят ребенка к овладению осязательно-моторным образом буквы. Закрепление в памяти зрительного и слухового образа буквы для большинства детей также не представляет трудностей.

Противники системы Монтессори высказывают опасение, что запоминание букв и овладение техникой письма может обусловить переутомление дошкольника. (Интересно, что у этих же педагогов никогда не возникает сомнений относительно того, не причиняют ли они вреда психике ребенка той массой неоформленных и туманных образов, которыми полны сказки).

Между тем, дошкольник, благодаря предварительным упражнениям осязательно-мускульного чувства, шутя закрепляет в своей памяти несколько десятков осязательно-моторных образов букв (а также цифр). Упражняясь в обведении вкладок и в штриховке полученных при таком обведении контуров, он изучает одновременно технику владения орудием письма и овладевает всем нужным для процесса письма и мышечным аппаратом.

Поэтому у большинства детей, прошедших через детский сад Монтессори, прекрасный и твердый почерк.

Овладение искусством письма в дошкольном возрасте, когда требует своего удовлетворения осязательно-мускульное чувство, имеет, как мы видим, серьезное биологическое обоснование. Таким путем действительно исчерпывается возможность, заложенная в данной фазе развития, и экономизируются силы и время для дальнейших достижений. Ребенок при поступлении в школу разгружается, и ему облегчаются новые приобретения.

Кроме того, таким путем разрешается важная гигиеническая проблема.

«Профессиональные» школьные заболевания: близорукость, искривления позвоночника со всеми пагубными последствиями для организма, обусловливаются многолетним сидением учащихся на школьной скамье.

Ребенок пригвождается к парте в первые годы обучения в школе главным образом потому, что ему необходимо научиться каллиграфически писать. При шаблонных методах обучения на это требовалось много времени, и гибкий позвоночник искривлялся под тяжестью науки. Ребенок, прошедший детский сад, умеет писать и не должен гнуть спины за партой. Если, кроме того, в школе восторжествует монтессорианский метод самодеятельности и индивидуализации в обучении, этим самым провозгласят, по образному выражению Мак Мэна, – «великую хартию вольности» ребенка; школьник не будет более инертным и искалеченным рабом школьной скамьи, ему предоставят право вставать, менять позу, выбирать предмет для занятий. В этой свободной подвижности единственно верная профилактика школьных искревлений позвоночника и многих других заболеваний учащихся.

Подводя итоги всему вышесказанному относительно развития интеллекта у дошкольника в детском саду Монтессори, мы считаем себя вправе усматривать заслугу Монтессори в том, что она показала нам потребность ребенка в точных восприятиях и умение воспринимать и фиксировать их. Если мы учтем, что точные восприятия требуют для своего упрочения и воспроизведения гораздо меньшей затраты неровной энергии, чем восприятия спутанные, неоформленные, обусловливающие неточные приспособительные реакции, подлежащие в дальнейшем коррекции и потому представляющие чрезвычайно непроизводительную затрату сил, то нам придется и в этом признать биологическую ценность и обоснованность системы Монтессори. Она экономизирует психическую энергию, укрепляет наиболее уязвимую функцию интеллекта и тем, с одной стороны, предупреждает психическое истощение и сопряженные с ним расстройства, с другой – сберегает силы для дальнейшего прогрессирования.

Система Монтессори играет очень важную роль и в деле развития памяти.

Психологами и психопатологами установлены различные типы памяти (зрительный, слуховой, моторный, смешанный), обусловливающиеся, по-видимому, преимущественно преобладающим развитием соответственных участков в мозгу. Это преобладание может быть врожденным или является результатом усиленной функции.

Экспериментальные данные показывают нам, что для запоминания и припоминания требуется не только яркость и четкость чувственных восприятий. Необходимой предпосылкой богатой и обширной памяти являются концентрация внимания, обилие ассоциативных и логических связей, усилие воли. При упражнениях на дидактическом материале Монтессори у дошкольника развиваются и укрепляются все виды памяти не только благодаря прочности фундамента – воспитанию чувств. Существенную роль играет при этом и развитие фиксирующего внимания, интеллекта и воли. Предоставление полной свободы ребенку для многократных самостоятельных повторных упражнений также имеет важное значение для прочного запоминания.

Прекрасным формальным упражнением памяти являются также введенные Ю.И. Фаусек отчеты детей. По окончании работы на материале, дети (разумеется, только изъявляющие желание) отдают отчет в том, что ими было сделано. Осознание временной последовательности, как известно, относительно поздно и постепенно развивается у дошкольника. И воспроизведение событий из собственной жизни с точным описанием деталей в правильной временной последовательности, как показывают наблюдения над детьми, дается с трудом в процессе развития. «Естественный эксперимент» в обстановке детского сада Монтессори весьма убедительно демонстрирует нам, что слабость памяти многих детей в значительной степени может быть обусловлена деорганизованностью внешней среды, ведущей и к деорганизации психики. «Слабая» детская память обнаруживает изумительную силу и точность, если жизнь ребенка протекает упорядоченно, в организованной обстановке. Напротив, «неупорядоченный» ребенок всегда отличается и слабой памятью. Он не в состоянии воспроизвести свои отдельные переживания во временной последовательности, он не в силах даже припомнить какое-нибудь отдельное свое действие и, уж подавно, не способен точно описать его. Это мы наблюдаем не только на неупорядоченных детях, недавно поступивших в детский сад, но и в тех случаях, когда уже пробывший некоторое время в детском саду и уже упорядочившийся ребенок вдруг – по тем или иным причинам – «выходит из порядка».

В сущности, легко себе представить, что при хаотическом, быстро и четко сменяющемся действии раздражителей на нашу нервную систему, не остается сколько-нибудь глубоких следов в нервных путях, которые могли бы облегчить последующее воспроизведение раздражения и обеспечить связь его со следами от других – одновременных или имевших место раньше – раздражений.

Таким образом, способствуя упорядочению психики дошкольника, организуя окружающую среду и тем самым препятствуя хаотическому воздействию внешних раздражителей на внутренний мир ребенка, подвергая его нервную систему действию размеренных и точных стимулов и давая ребенку возможность в повторных упражнениях, в процессе «круговой реакции» проложить в своей нервной системе дифференцированные, резко отграниченные и нестирающиеся пути, Монтессори подводит прочную биологическую базу под функцию памяти.

Весьма велика ценность системы Монтессори и в деле питания воли. По справедливому замечанию Монтессори, дряблость воли подрастающих поколений внушает тревогу педагогам всех стран. Между тем, мы все еще не можем вытравить из своего сознания мысль, что, читая ребенку наставления или знакомя его с героическими подвигами других, мы развиваем в нем волю.

И к воспитанию воли Монтессори подошла как биолог. Воспитание координированных и приспособленных движений – первая биологическая ступень к культуре воли. Хотение представляет более позднюю надстройку над простым чувствительно-двигательным актом. Необходима наличность проторенных, правильно функционирующих центростремительных и центробежных путей, чтобы воля, это филогенетически относительно позднее приобретение, могла достигнуть надлежащего развития в кратком процессе онтогенезиса. Далее, для точности и целесообразности сознательных реакций требуется точность восприятия, правильная ориентировка в окружающем и согласованность с собственным «я», т. е. воспитание чувств, культура интеллекта и упорядоченность личности. Какими значительными достижениями в области именно этих психо-физических функций мы обязаны системе Монтессори, нами было выяснено выше.

Свою высокую биологическую ценность в деле воспитания воли дидактический материал Монтессори обнаруживает тем, что предметы его, действуя в качестве стимулов, не только вызывают реакции вообще, но, благодаря возможности самоконтроля, вызывают повторные и, в конечном счете, координированные реакции. Дети, самопроизвольно, никем не подталкиваемые, а руководимые лишь личным живым интересом, проделывают упражнения по 10, 20, а иногда и 40 раз, добиваясь, в конце концов, полного приспособления действия к стимулу. Только подобным образом подготовленные пути могут служить базой для сложных целесообразных и планомерных волевых действий, представляющих высший тип приспособления и координации личности с окружающим миром. Дальнейшее достоинство материала, как мы неоднократно отмечали, заключается в том, что почти каждое упражнение таит в себе задание, могущее быть выполненным с помощью определенных, иногда разнообразных приемов. Так, упражняясь в подборе парных призм или кубов, один ребенок прежде, чем отправиться подыскивать пару призме, показанной воспитательницей, внимательно рассматривает ее, другой как бы взвешивает в руках, третий ощупывает ее и т. д. Одни руководствуются исключительно зрением, другие прибегают к помощи барического (ощущение объема наощупь) или стереогностического (ощущение формы наощупь) чувства. При каждом акте ребенок сравнивает, выбирает, решает самостоятельно.

Так ребенок в процессе личной творческой активности приводится к убеждению, что каждое задание может быть выполнено хорошо или плохо и что одни средства ведут быстрее к цели, чем другие. При этом в процессе работы у ребенка развивается настойчивость, вызывающая искреннее уважение у окружающих. Благодаря тому, что дошкольник в личном живом опыте путем настойчивых повторных упражнений добивается совершенных результатов, в нем укрепляется вера в себя, уверенность в умении и возможности выбирать и действовать, т. е. то свойство, которое обычно характеризуется как решительность.

Материал Монтессори не только позволяет ребенку достичь концентрации в работе с материалом, но и способствует развитию поляризации внимания. Всякий координированный акт, выполняемый ребенком, приучает его к исключению всего, что вредит согласованности и целесообразности движений, к задержке всего избыточного, нарушающего принцип экономии сил.

Именно в дошкольном возрасте психофизический аппарат, служащий и действенной и задерживающей воле, обладает наибольшей пластичностью, и Монтессори права, что как раз в этой фазе развития ребенку должен быть предоставлен материал и метод для овладения этой важной функцией.

Дети монтессорского сада демонстрируют нам, какого совершенства может достигнуть дошкольник в доступных ему волевых актах.

Среди приемов Монтессори, которые наряду с воспитанием чувств служат весьма действительным средством воспитания воли, два подверглись особенно суровой критике. Мы имеем в виду «уроки тишины» и хождение «по веревочке» (начерченному на полу кругу). Оба были отвергнуты, были признаны неприемлемыми приемами «дрессировки» детей. Между тем, оба они незаменимы, особенно как пути развития поляризации внимания. Оба они пользуются большой симпатией, иногда даже любовью многих детей. Достижения в этой области вызывают у дошкольников чувство особого триумфа. Многие дети не только прекрасно «сидят в тишине» и бесшумно встают и выходят на зов руководительницы, но с особенным наслаждением тихо пододвигают под стол не только стульчик, на котором они сидели, но и все встречающиеся им на пути стулья.

Впрочем, приходится отметить, что в оценке этих приемов произошел перелом, и они именно принадлежат к числу тех, которые отторгаются от целого и применяются отдельно противниками Монтессори. Некоторыми авторитетами в области педагогики, как, например, Бинэ, подобные приемы усиленно рекомендуются для школьников. Они при этом упускают, однако, из виду, что наиболее благоприятным периодом для овладения координацией движений и превращения их в совершенные автоматические акты является дошкольный возраст.

В заключение отметим, что данные психопатологии также подтверждают ценность воспитания воли по методу Монтессори. Болезни воли выясняют нам, что воля не есть элементарная и незыблемая способность, приносимая нами с собой при рождении, но что она представляет весьма сложный продукт не одной лишь филогенетической, но и онтогенетической эволюции. Воля не только развивается и укрепляется в процессе индивидуального развития, но может остаться недоразвитой или подвергнуться тяжелым расстройствам и даже полному уничтожению.

Обстановка монтессорского сада оказывает организующее влияние и на эмотивную сферу дошкольника.

Общая психофизическая упорядоченность обусловливает умиротворенность духа и жизнерадостность, которые благотворно действуют на течение всех процессов в организме. Отсутствие резких аффективных колебаний и травматизирующих психику шоков является лучшей охраной нервной системы. Особенно важно то обстоятельство, что благодаря поразительному укреплению задерживающей воли, тормозящей буйные внешние проявления аффектов, достигают уродливого усиления и самые аффекты, всегда обостряющиеся при резких внешних сопутствующих проявлениях. Так, мы знаем, что резкое внешнее выявление скорби (плач, ломание рук и пр.) усиливает и самое чувство. То же относится и к гневу и пр.

Между тем, эти резкие взрывы аффектов, тяжело потрясающие даже нервную систему взрослых, особенно губительны для детей. Их психика и без того находится в состоянии крайне неустойчивого равновесия. Частые же и резкие колебания в аффективной жизни могут в конечном счете привести к неуравновешенности, носящей явно болезненный характер. Мы видим тогда, как детские капризы, своеволие, необуздываемая вспыльчивость превращаются в ясно выраженные психопатологические симптомы (Штроейер).

С точки зрения психической гигиены, для нас чрезвычайно важно, что в системе Монтессори нет места культуре страха.

Только упорядоченные личности, с уравновешенной эмотивной сферой, ясным и быстро ориентирующимся интеллектом и твердой волей умеют правильно оценивать опасность и спокойно предотвращать ее и потому бесстрашны в истинном смысле слова. Человек отважен лишь тогда, когда он может осознать причину явления, порождающего страх, когда ему ясны пути и средства к ее устранению, и если, наконец, он полагает, что борьба и победа в его власти. Ребенок беспомощен и прекрасно чувствует свою беспомощность. Страхи обычно обусловливаются теми жуткими образами, которыми полны сказки. Гномы, бабы-яги, кощеи бессмертные невидимы и неуловимы.

Маленький ребенок сознает свою немощность перед этими жестокосердыми существами, всегда готовыми покуситься на его благополучие. Сказочная литература, которой в неограниченном количестве переупитывается дошкольник, является, по существу, «гимнастикой страха». Известно, что всякое упражнение создает проторенные пути, и эта гимнастика страха обусловливает привычное психофизическое предрасположение, которое нелегко вытравить впоследствии. Содержание, влагаемое в эмоцию страха, меняется с возрастом, но привычка к страху всю жизнь остается властной над человеком: как известно, у невропатов страх – один из тягчайших и наиболее трудно устранимых болезненных симптомов. Поэтому требуется сугубая осторожность в отношении детей с психопатической наследственностью. Но необходимо иметь ввиду, что даже при отсутствии наследственного психопатического отягощения страх легко может принять болезненные размеры у дошкольника благодаря естественной слабости его интеллекта и неограниченной власти фантазии.

Таким образом, страшные переживания не воспитывают в дошкольнике бесстрашия. Они, с одной стороны, причиняют серьезный, иногда непоправимый вред психическому здоровью дошкольника, с другой – культивируют трусость, всегда принижающую человеческую личность. Считаем нужным отметить, что боязливость, робость могут очень пагубно отразиться и на развитии воли.

В детском саду Монтессори отсутствие сказок и уроки тишины представляют весьма ценные профилактические меры борьбы с детскими страхами. Тишина, особенно если к ней присоединяется темнота, пугает детей, преимущественно тех, в воображении которых живут жуткие образы из сказок. Тишина, или, вернее, те невнятные и таинственные слабые шумы, которыми всегда полна наша относительная тишина, таит в себе жуть. Приучая детей к этим шумам и шорохам, разоблачая их происхождение, мы делаем их знакомыми и понятными, срываем с них покров таинственности и лишаем их способности действовать устрашающе.

«Уроки тишины», как и все прочие приемы Монтессори, – обнаруживают свою ценность не только в одном каком-либо отношении. Они не только служат развитию чувства слуха и воспитанию воли, но оказывают оздоровляющее действие на эмотивную сферу.

Укажем также, что, приучаясь выходить на зов, в то время, как на него устремлены взоры и руководительницы, и товарищей, дошкольник преодолевает в себе застенчивость, так часто являющуюся тормозом в жизни человека.

В обстановке сада в ребенке культивируются и высшие интеллектуальные эмоции. Мы уже отмечали, какое важное значение приписывается Монтессори интересу. В ее саду интерес приковывает дошкольника не к одной только игре. Для нас весьма важно, что он самопроизвольно привлекает дитя к работе. Интерес помогает превращению блуждающего внимания ребенка во внимание фиксирующее. Интерес воспитывает в нем настойчивость в работе и любовь к труду. Становясь внимательным и самостоятельным наблюдателем, умеющим изучать объект с разных точек зрения, дитя расширяет круг своих интересов. Оно приобщается к радости труда, приучается быть счастливым триумфами духа. Монтессори не подпадает под власть прекраснодушно-фантазирующего вымысла, когда описывает слезы на глазах у посетителей, наблюдающих крошек, работающих с энтузиазмом и радостью. При виде сияния, озаряющего личико ребенка, который прочел и понял не дававшееся ему слово или сделал удивительное, возбуждающее неописуемый восторг открытие, что «крышка стола – прямоугольник, и дверь ведь тоже прямоугольник», у многих взрослых гостей сада «подозрительно» увлажняются глаза. Так трогательно ликование ребенка по поводу того, что луч света прорезал давящий его мрак, что чуть-чуть поднялась завеса неведения, ревниво скрывающая таинственный и с трудом поддающийся осознанию внешний мир.

Часто высказывается опасение, что в саду Монтессори строго уважается духовная неприкосновенность личности дошкольника, и ребенок, по возможности, предоставляется самому себе в работе, он вырастает ярым индивидуалистом, и в нем не воспитываются социальные чувства.

В саду Монтессори – не меньше, а, быть может, даже больше, чем в других садах, условий для воспитания социальных чувств.

Приучаясь к самообслуживанию (в пределах своих сил), ребенок становится самостоятельным и привыкает не быть паразитом, нуждающимся и деспотически требующим излишних, в сущности, услуг со стороны взрослых. Во время дежурства и других посильных хозяйственных работ он приучается не только пользоваться попечением товарищей, но и воздавать им тем же. Умея любить и уважать свой труд, он научается уважать и очень доброжелательно оценивать работу товарищей. Движимые искренним желанием помочь малышам, которые отчаянно отбиваются от них с криками: «Я сам, я сама, не надо!» старшие дети часто, – без злого умысла, конечно, – попирают ту самую систему, которая дала им возможность вырасти самостоятельными и умеющими прийти на помощь другим людям.

Детям предоставлено достаточно возможностей и для «коллективного творчества» – общие упражнения под музыку, пение, игры и проч.

Но у Монтессори имеется великий косвенный способ подведения детей к социальным чувствам, которого нет в других системах. Как мы указывали выше, она не вносит соревнования в работу детей. Монтессори усматривает клевету на человечество в утверждении, что соревнование есть главный импульс к труду, к желанию совершенства в работе, и потому протестует против вывода, что с выключением соревнования отпадает, якобы, главный рычаг прогресса.

Уже в ребенке потребность в труде так же властна, как и потребность в игре. И если справедливо утверждение, что дошкольник превращает труд в игру, то нередко с полным правом можно сказать, что ребенок жадно ищет труда в игре. Алчную жажду труда, устремление к совершенным достижениям, радость от результатов труда, от самостоятельных исканий и творческой активности мы констатируем уже в дошкольнике. Наша задача не угашать, а, напротив, раздувать этот огонь, в котором, подобно неопалимой купине, горит, не сгорая, жадно рвущийся к истине и мятежный дух человеческий. Путь к этому не в соревновании, приводящем к зависти, взаимному озлоблению и насилию человека над человеком. Соревнование, конкуренция поднимают муть из глубины души взрослого и препятствуют возникновению чувства солидарности. Тем более мы должны быть осторожными в культуре этого чувства у дошкольника, который, по всему своему естеству, вовсе не альтруист и склонен, прежде всего, утвердить себя.

Ребенок, самостоятельно и углубленно работающий на материале, добиваясь возможного для него совершенства, не знает соревнования. Он не завидует успехам товарищей, так как вполне удовлетворен собственными посильными достижениями, и никто не подгоняет его, не ставит ему на вид его малоуспешности. Никто не заставляет его идти в ногу с более одаренными, быть может, товарищами. Он не равняется по другим, единственный безошибочно верный для него критерий – его личные возможности.

Педагоги, упрекающие Монтессори за отсутствие «коллективного труда» в ее детском саду, сами впадают в ошибку. Они требуют от дошкольника того, что он еще не в состоянии дать в этой фазе своего развития. По отношению к периоду раннего детства все наши усилия должны быть именно направлены на организацию индивидуальности. Дошкольник, ставший личностью, умеющий трудится с любовью и самостоятельно, может в дальнейшем быть подведен к коллективному труду, в который он сумеет внести творческую инициативу и согласованность с товарищами. Только пройдя через стадию личной координации, он дорастает до координации своих действий с коллективом в качестве разумного и толкового сотрудника. В этом мы часто имеем возможность убедиться, наблюдая коллективные упражнения детей (например, оркестр, в котором они все охотно принимают участие и пр.). Напротив, подводя к коллективному труду дошкольников, в которых еще не успела выкристаллизоваться индивидуальность и способность к самостоятельной работе, мы рискуем превратить их просто в стадо автоматически подражающих друг другу или воспитателю существ. Нам никогда не следует забывать о крайней внушаемости ребенка дошкольного возраста, и мы должны помнить о том, что стадность не есть социальность.

Существенное значение для развития моральных, а значит и социальных, устоев в ребенке система Монтессори имеет еще и потому, что она развивает в нем правдивость. Ребенок, научившийся точно мыслить и точно выражать словами свои переживания, уже не склонен ко лжи. Он не является игрушкой гипертрофированной фантазии. Он точный наблюдатель и очень точный и осторожный воспроизводитель пережитого. В отчетах, отдаваемых руководительнице, о том, как он провел свой день в саду, пяти– и шестилетки изумляют нас точностью и той требовательностью к себе, которую они при этом проявляют. «Я, кажется, строил башню… нет, не помню», – говорит один. «Я рисовала жука, только худо вышло, завтра, может быть, нарисую лучше», – заявляет другая и т. д.

Материал Монтессори подводит детей и к эстетическим переживаниям. Он вырабатывает из них тонких ценителей цветов и форм; мы часто слышим со стороны наших детей эстетическую оценку таких объектов и явлений, мимо которых равнодушно проходят не только другие дети, но и взрослые. Не только окружающий мир, рисунки свои и товарищей, но и предметы материала всегда вызывают эстетическую оценку у ребенка. Воздвигнув башни из кубов и построив вокруг них лестницы из призм или разложив коврик из цветных мотушек, ребенок радостно восклицает: «Как красиво». Он умеет также получать наслаждение от того чувства, в отношении которого дефективно большинство людей – от осязания.

Сами дети ежедневно демонстрируют нам, как неправы противники Монтессори, силящиеся доказать, что восприятие ребенком форм и цветов уничтожает в нем способность к эстетическим переживаниям, так как «сухой анализ убивает в нем художественный синтез».

Общепризнанно, что в дошкольном возрасте воображение является доминирующей функцией; оно – наиболее благоприятствуемая сторона психической активности. Это «естественное» преобладание поддерживается усиленной «искусственной» культурой воображения, занимающей первенствующее положение во всех системах воспитания дошкольника. Нам следует, однако, задать себе вопрос, действительно ли воображение дошкольника идентично и равноценно «творческому воображению» одаренных им взрослых, и необходимо ли и дальше поддерживать это «естественное» преобладание обычно применяемыми средствами.

Под творческим воображением мы понимаем психическую функцию, создающую новые и оригинальные образы из данных опыта. Изучая «творческое изображение» детей в его наиболее ярких проявлениях – игре и рисовании, – мы всегда ясно и отчетливо видим следующее: в области создания новых комбинаций дошкольник обнаруживает полное убожество, его комбинации новы лишь в отрицательном смысле – поскольку они не похожи на действительность, которую дитя, в сущности, стремится рабски копировать. Несходство это обусловлено нечеткостью чувственных восприятий и дефективностью воспроизведения. Дошкольник (мы говорим о детях до 6 лет), предоставленный самому себе и творящий самопроизвольно, а не по указке взрослого, всегда подражает и воспроизводит пережитое, иногда с удручающей нас, взрослых, монотонностью и настойчивой повторностью. «Свободное» творчество дошкольника – фикция. Оно всегда связано путами действительности, и, если ребенок неточный воспроизводитель воспринятого, то не по нежеланию, а по неумению. Кто из имевших дело с дошкольниками не знает их поправок к сказкам, если рассказчик позволил себе уклонение от раз данного текста? Маленький слушатель с беспощадной суровостью обрывает «свободного творца» и неумолимо требует точного повторения (разумеется, если он не стесняется рассказчика), ибо для него фантазия есть реальность, – а реальность обязывает!

Силу этого «свободного творчества» мы оцениваем сообразно той уверенности, с какою ребенок облачает недоноски своей фантазии в одежды реальности. Но эта сила, как нам известно, есть следствие слабости интеллекта. А если, наблюдая детскую игру, мы порою восхищаемся деталью, внесенной каким-нибудь ребенком, особенно «богато одаренным творческим воображением», мы всегда можем быть уверены, что эта деталь не сочинена им самим; она подсмотрена им – лучшим наблюдателем, чем другие – из жизни или заимствована у более наблюдательного товарища. Дошкольник не творец новых, оригинальных комбинаций; он создатель недоношенных образов. Дошкольник не обладает творческим воображением, но находится в стадии фантазирующей апперцепции. Поэтому воображение дошкольника отнюдь не должно отождествляться с творческим воображением взрослого.

Монтессори совершенно справедливо не усматривает в переупитывании детей сказками средства к воспитанию творческого воображения. Ключ к сокровищнице, где скрыто это драгоценнейшее украшение человеческого рода, не в наших руках. У нас нет никаких оснований полагать, что пассивное восприятие чуждого творчества взрослых, насыщенного образами, которым в детской душе не соответствуют никакие адекватные личные переживания, культивирует «творческое» воображение. Последнее представляет сложную и высшую функцию. Как нами уже указывалось, мы искусственно, в целях изучения, дробим человеческую психику на отдельные функции и способности. Однако нам следует не упускать из виду, что все функции в процессе жизни находятся во взаимной связи и взаимодействии, и что развитие одной высшей функции предполагает наличность других, находящихся с первой в строгом соотношении. Творческое воображение предполагает определенное развитие высших сторон интеллекта: внимания, эмотивности и воли. Предпосылкой является наличность ярких и четких образов чувственных восприятий. Всех этих условий нет налицо у дошкольника. Стремление культивировать в раннем детстве столь высокую форму психической активности путем пассивных восприятий плодов творчества взрослых не имеет под собой почвы. Если нам нужен в подтверждение этой мысли массовый контрольный эксперимент, то он налицо. Из поколения в поколение в интернациональном масштабе детей немилосердно обкармливают сказками. Но, увы, и Андерсены, и Жуковские, и Пушкины по-прежнему лишь исключительно редкими яркими метеорами мелькают на нашем горизонте. Количество оригинальных творцов в области сказки не возрастает от наших педагогических усилий. И то обстоятельство, что обычай рассказывать маленьким детям сказки утвержден веками и практикуется в международном масштабе, не доказывает его «биологической ценности», ни даже его безвредности. В человечестве, к несчастью, утверждаются и биологически вредные привычки. Обычай пеленания детей, обычай перекармливания грудных младенцев и кормления их пищей, для переваривания которой у них не вырабатывается еще ферментов, также «утверждены веками и практикуются повсеместно». И они служили естественному отбору, способствуя выживанию более крепких от рождения и массовому вымиранию слабейших. Однако, медицина, доказав их вред, повела с ними борьбу и выходит победительницей. Тот же принцип остается в силе и для психической гигиены. Сказка не выполняет поставленного ей педагогического задания – она не способствует развитию творческого воображения. Но помимо этого, она, за исключением редких ценных произведений искусства, причиняет прямой вред психике дошкольника. Большинство сказок полны нелепостей, в которых попираются основные законы объективной действительности, к осознанию которых с таким трудом приходит детский интеллект. Сказки не только не облегчают работы детского мышления на этом пути, но, наоборот, способствуют немилосердному затемнению и затуманиванию детских мозгов. Но самым отрицательным в них являются элементы жестокого и страшного. О результатах культивирования страха в дошкольнике мы говорили уже выше.

Здесь мы укажем еще лишь то, что привычка безудержно фантазировать приводит к уничтожению грани между правдой и вымыслом и к свободному и безответственному проецированию всех порождений фантазии в реальность, т. е. к лживости. Эта лживость у дошкольников легко принимает размеры, приводящие в отчаяние родителей и воспитателей. У детей с наследственным психопатическим отягощением (особенно при наличности уклона в сторону истерии) эта лживость разрастается буквально до чудовищных размеров, превращаясь в болезненный симптом, известный под названием фантазирующей лживости.

Столь же пагубное действие на детскую психику оказывает и элемент жестокого в сказках. Мы могли бы подкрепить наши положения и наблюдениями над дошкольниками, и данными из воспоминаний взрослых о влиянии на них сказок. Но за недостатком места мы позволим себе только привести слова Эдм. де Амичиса (детские и школьные воспоминания) «Побуждаемая желанием развеселить меня, моя добрая старая няня, того не ведая, сделала из меня не некоторое время жалкую жертву страхов перед призраками. И все это благодаря одной только сказке, которую она необдуманно рассказала мне, сидя за пряжей и поглядывая на плиту, где кипел к ужину суп. Это была сказка про смерть, над которой посмеялся мальчик; она объявляет ему, что вечером придет взять его из постели. И ночью мальчик слышит ее шаги по улице, потом за дверью, потом в комнате, и, наконец, смерть хватает его и уносит с собою. Эта сказка наполнила меня болезненным страхом. С моим живым воображением я положительно слышал по ночам шаги смерти, причем лихорадочно дрожал, покрывался холодным потом и стучал зубами. Часто я вскакивал и бежал в комнату матери, призывая ее на помощь. Отсюда же родились тысячи других страхов: я боялся оставаться в одиночестве даже днем, – дрожал, увидав неожиданно растянутую простыню, которая казалась мне плащом смерти».

Как мы уже указывали выше, творческое воображение у дошкольника мы не властны развить потому, что творческое воображение есть высший тип воображения, для существования которого не имеется необходимых предпосылок в раннем детстве.

Помимо того – и это мы уже отметили – творческое воображение есть особый вид одаренности, и привить его ребенку своими педагогическими усилиями мы не можем. Наши устремления должны быть направлены лишь на то, чтоб не заглушить в ребенке заложенных в нем возможностей, дабы они могли свободно выявиться, когда наступит этому срок.

Нельзя, однако, отрицать, что сказочная литература, не культивируя творческого воображения, способствует развитию воображения репродуктивного (воспроизводящего). И это воображение в высшей степени ценно для заурядного человека, которого природа не одарила воображением творческим.

Нам следует, однако, задаться вопросом, действительно ли сказки способствуют поднятию репродуктивного воображения на должную высоту, и нет ли других средств, которые приносили бы в этом направлении ту же пользу, что и сказки, не причиняя в то же время вреда.

Образы воспроизводящего воображения дошкольника тусклы, расплывчаты и туманны. Накопление подобных образов в большом количестве отнюдь не способствует яркости и мощности воспроизводящего воображения. Независимо от нарастания в отношении количества, они остаются по-прежнему убогими в смысле качества. Путь к улучшению последнего лишь один – воспитание чувств.

Сказки не воспитывают чувств, а потому не улучшают воспроизводящего воображения. Но, взамен того, они культивируют в ребенке мечтательность, склонность удаляться от окружающей жизни и замыкаться в царстве туманных и сладких грез. Они воспитывают поколения дряблых волей и презирающих «серую и скучную действительность» «неотмирников», изображений которых полна и наша, и европейская литература. Они культивируют прекраснодушных Маниловых, витающих в мире «благих пожеланий» и неспособных проявить творческую активность в жизненном строительстве.

Вдохнуть в человека творческое воображение педагогика не властна.

«Человек не может быть творцом человека», – справедливо говорит Монтессори.

Она заботится о развитии воображения репродуктивного, причем условия, в которые ставится дошкольник, таковы, что при одаренности творческим воображением, последнее не только не заглушается, но может окрепнуть и выявиться в полном блеске.

И здесь Монтессори, как биолог, прежде всего опирается на метод «косвенной подготовки».

И репродуктивное, и творческое воображение заимствуют свой материал из опыта. Для того, чтобы образы фантазии блестели и искрились, как самоцветные камни, необходимы яркие чувственные восприятия, создающиеся благодаря воспитанию чувств на материале Монтессори. Мы уже говорили о том, что, утверждая в ребенке четкие категории восприятий, этот материал дает возможность дошкольнику самостоятельно собирать богатую жатву при подходе к природе. Образы, запечатлевающиеся в его мозгу, блещут всеми переливами красок, одарены рельефностью форм; в его душе звенят отголоски звуков, которыми богат внешний мир.

Но система Монтессори содержит в себе и прямые упражнения воображения. Сперва это воображение выявляет себя в форме воображения репродуктивного. Затем у детей постарше, начинающих уже выходить из дошкольного возраста, появляются проблески творческого воображения, мощность и размах которого различны сообразно личной одаренности.

Рисование и лепка, пение, чтение и слушание небольших истинно художественных произведений (не сказок), драматическое представление «приказаний», написанных на карточках, игры, даже составление фраз по данным буквам, – все это средства для упражнения воображения.

В детском саду Монтессори детям предоставлена полная возможность при рисовании «творить свободно». Наряду с этим они обводят шаблоны и закрашивают их. Некоторые художники к последнему виду рисования относятся крайне отрицательно; они находят, что подобные упражнения не только не развивают, но заглушают «свободное творчество».

Между тем, что видим мы, сравнивая рисунки дошкольников, «творящих свободно», с произведениями детей, пользующихся шаблонами?

Так называемое «свободное» творчество дошкольника представляет более или менее неудачное воспроизведение действительности. Пролетарское дитя рисует домики, деревца, предметы домашнего обихода, солдатиков; дети интеллигентов рисуют замки, рыцарей. Некоторые из них (постарше) получили даже наставления от родителей, что надо рисовать, «как не бывает», и тогда… они рисуют вишни, растущие прямо на небе, или раскрашивают листья лиловым карандашом. Всегда перед нами подражание реальности. Сплошь и рядом обычная детская повторность, многократная разработка одного и того же мотива. «Свободное творчество дошкольников всегда точно определяется окружающей их обстановкой».

Что наблюдаем мы, когда дети рисуют с помощью шаблонов? Ребенок выбирает вкладки и цвета по своему вкусу. Сперва он плохо обводит контур и заштриховывает, не стесняясь границами. Затем он научается воспринимать контур и придерживаться его. Начинает также комбинировать цвета. И, наконец, после многих упражнений, когда в нем утвердились и формы, и цвета, он создает никогда не виданные им сложные орнаменты и придумывает самостоятельно яркие колоритные мотивы.

Правда, добиваясь совершенства в рисунке, он рисует элемент орнамента не от руки, а обводит вкладку. Но комбинация, новая и оригинальная – продукт его творчества. И в нас нет ровно никаких оснований считать это творчество менее свободным, чем воспроизведение лошадки, которую ребенок видел на улице, или замка с рыцарями, который он разглядывал на картинке.

Между тем, мы часто видим, как ребенок садится рисовать, запасаясь сразу всеми вкладками и цветными карандашами, которые понадобятся ему для работы. Образ, во всем богатстве формы и красок, живет в его воображении.

В других случаях мы наблюдаем интересную импровизацию в процессе работы.

Какие основания у нас имеются для утверждения, что рисование по вкладкам, приводящее ребенка к созданию оригинальных орнаментов, убивает «свободное творчество»?

С нашей точки зрения – ровно никаких! Наоборот, мы видим, что, наряду с рисованием по вкладкам, ребенок продолжает заниматься и так называемым свободным творчеством.

Если ребенок одарен от природы творческим воображением в этой области, то он со временем станет художником. Воспитав его внешние чувства, развив любовь и понимание формы и красок, научив владеть орудием рисования, – словом, дав ему материал и метод пользования им, – мы дали ему самое необходимое и ничего не заглушили.

Разумеется, мы не задаемся целью сделать дошкольника художником и, уж подавно, не собираемся сделать из него художника определенного направления в искусстве. Система Монтессори не есть система педагогических кунстштюков (фокусов).

Одаренность, которая есть в ребенке, выявится, когда пробьет для этого час. Если же ему не отпущено природой художественного дарования, то те навыки, которые он приобрел в детском саду, все же чрезвычайно обогатили его. Кем бы он ни был впоследствии, – рабочим, техником, врачом, натуралистом или просто любителем природы, – он всегда сумеет правдиво и точно зафиксировать то, что требуется или что возбудило в нем интерес.

В отношении выявления творческого воображения система Монтессори кажется нам ценной еще благодаря следующему: творческое воображение мы приписываем не тем, в чьем мозгу рождаются новые образы, как бы сочны и диковинны они ни были. Одной наличности их внутри нас мало. Иначе оригинальнейшими и величайшими гениями оказались бы маньяки, – в их больной голове вихрем клубятся самые затейливые и причудливые построения. Мы руководствуемся не только качеством, связностью образов и наличностью их в сознании творящего. Мы требуем воплощения их в жизнь. Мы ждем выявления их, претворения в слова и звуки, произведения кисти и резца. И если допустимо вообще ставить вопрос о том, как можем мы способствовать развитию творческого воображения нашими педагогическими усилиями, то нам представляется, что точка приложения рычага наших воздействий – в развитии творческой активности как таковой.

Система Монтессори поддерживает и укрепляет в ребенке заложенную в нем творческую активность. При наблюдении дошкольников в нас утверждается мысль, что творческим воображением в области искусства, науки или техники одарены лишь отдельные люди. Но творческая активность в отношении жизни заложена в каждом ребенке. Система Монтессори, предоставляющая дошкольнику максимум самодеятельности в организованной обстановке, дает ему вместе с тем возможность превратить его маленькую личную жизнь в акт его личного творчества. Она подготовляет из него будущего творчески активного члена трудового коллектива. Выльется ли в дальнейшем эта творческая активность в какую-либо из форм творческого воображения, – это предопределено природными задатками. Организованность обстановки не угашает творчества. Напротив. Для всякого творчества необходим подходящий материал и метод. Если мы предложим ребенку огромные, тяжеловесные игрушки, которыми он не в силах будет орудовать, мы убьем творческую игру.

В материале Монтессори – как мы в этом убеждаемся на опыте – имеется все необходимое и достаточное для творчества, посильного дошкольнику.

И мы испытываем глубокое удовлетворение при виде того, какое неистощимое творчество, какое индивидуальное своеобразие обнаруживают различные дети в подходе к однородному материалу.

В детском саду Монтессори, как мы уже указывали выше, не одно только рисование служит культуре изображения.

Простая и художественная песенка, незатейливый, близкий и ясный по сюжету, но художественный рассказ (прочитанный или рассказанный желающим детям), рождают в мозгу ребенка не туманные, а живые образы, облеченные в плоть и кровь благодаря данным детского опыта; они служат куда более действенным средством для развития воображения, чем сказки. Преимущество их в том, что, принося пользу, они не причиняют вреда.

Игра и игрушки в монтессорском саду, более, чем в каком-либо другом, служат для развития воображения, так как они не используются в качестве средства обучения.

Весьма пригодна также для этой цели и драматическая передача детьми поручений, написанных на карточках. Это упражнение пользуется большой любовью детей. При наблюдении дошкольников, наперебой и с радостью изображающих: «девочка уронила чашку, которая разбилась, и заплакала» или «мальчик сел за стол и задумался», невольно напрашивается заключение, что их воображение работает при этом не меньше, чем воображение артиста, проводящего какую-либо сцену.

В сущности, многие из приемов Монтессори упражняют воображение. Укажем в заключение только на то, что даже составление фраз по буквам может упражнять деятельность воображения.

Когда ребенок пяти с половиной лет, взяв карточку с буквой «в», составляет из рассыпного шрифта фразу: «я рву траву» или, взяв «к», составляет: «дядя спит в кровати и клюет носом», нельзя не признать в нем наличности воображения и упражнения этой функции во время подобной работы.

Таким образом, с нашей точки зрения, к воспитанию воображения у дошкольника Монтессори подходит как педагог, врач и биолог.

И если мы обратимся к данным психопатологии, то и здесь найдем подтверждение правильности подхода Монтессори к культуре воображения.

Психопатология учит нас, что воображение (разумеется, не в его высших творческих формах), представляет более низшую функцию, чем функция интеллекта, относящаяся к восприятию реальности и ориентировки в ней. Поэтому оно остается непоколебленным в тех случаях психоневроза, когда вышеупомянутая функция интеллекта серьезно расстраивается. Мало того, оно даже разрастается за счет захиревшего интеллекта. И психастеники и, особенно, истерики жестоко страдают от пышного расцвета фантазии. Под влиянием неудержимой работы воображения разрастаются до чудовищных размеров страхи психастеников. Услужливое воображение рисует им картины, от которых замирает сердце и мутится рассудок. И тогда добровольная смерть милее жизни под властью такого демона.

У истериков образы воображения узурпируют власть над его прочими жизненными функциями. Больной воображает, что он нем, и утрачивает способность речи; он воображает себя парализованным – и лежит недвижимо. Это же безудержное воображение приводит к невероятной фантазирующей лживости истеричных. Все эти симптомы мы наблюдаем в случаях болезни уже в дошкольном возрасте.

Итак, психопатология показывает нам, что обычное «фантазирование», представляет низший тип психической активности сравнительно с точным осознанием объективной действительности и ориентированием в ней; поэтому оно относительно более устойчиво.

Мы уже указывали на вредную роль мечтательности, развивающейся в ущерб интеллекту и воле.

Предупреждая культуру праздной мечтательности, борясь с воспитанием в ребенке страхов и лживости, развивая и оберегая уязвимые стороны интеллекта, волю и высшие эмоции, Монтессори способствует оздоровлению человеческой психики .

Приводя к гармоническому развитию все стороны психической активности ребенка, система Монтессори упорядочивает его психофизические функции.

Показателем этой упорядоченной организованности служит не одна только моторная упорядоченность, координированность движений дошкольника. Ребенок может достигнуть относительно весьма значительной моторной упорядоченности и в то же время обнаруживать серьезную дезорганизованность в сфере психической. Очень важным критерием для суждения о психической упорядоченности дошкольника могут служить данные, получаемые нами при наблюдении за его работой.

Установка на работу, длительное и методическое выполнение ее, степень фиксации внимания, настойчивость и повторность в выполнении, перерыв в работе с возвращением к ней или с переходом к другой работе, тип меняющихся занятий, поведение ребенка в перерывах между работами и по окончании занятий и многое другое служат нам важными опорными пунктами в оценке процесса психического упорядочения дошкольника.

Упорядочение детской личности нередко приравнивается противниками Монтессори к угашению всего самобытного и оригинально творческого в ней, а детский сад Монтессори сравнивается с прокрустовым ложем, где отсекается все, выходящее за пределы «серой и скучной нормы». Согласно трафаретному взгляду, неуравновешенность – непременный спутник гениальности, и потому система, стремящаяся уравновесить и упорядочить психику, – могильщик для всего выдающегося в человечестве и должна подвергнуться остракизму. Между тем, это ходячая точка зрения, как и многие ей подобные, не имеет под собой научного основания. Мы знаем, правда, что среди высокоодаренных личностей наблюдается немалый процент неуравновешенных, но это не дает нам права для утверждения, что между неуравновешенностью и высокой одаренностью существует причинная зависимость.

В подавляющем большинстве случаев из среды неуравновешенных рекрутируются не гении и таланты, а психопаты, не выдерживающие жизненных испытаний, с трудом влачащие существование и попадающие, – в резко выраженных случаях болезни, – в дома для душевнобольных или добровольно ликвидирующие свои счеты с жизнью. Чем раньше и чем резче проявляется неуравновешенность, тем более грозные опасности сулит она в будущем . Самая действительная профилактика грядущей беды – упорядочение психического хаоса.

Необходимо также, наконец, перестать испытывать трепет и отвращение перед словом «норма». Норма не есть понятие статистическое, – как справедливо отмечают Штратц, Штерн и др.; она не представляет «среднего» или «серого» человека; норма есть понятие телеологическое, цель, идеальное достижение, на которое установлены индивиды. Торжество нормы далеко не равнозначащее нивелировке человечества, но означает выявление всего разнообразия природных индивидуальных вариаций; ибо у каждой особи своя установка и свой «нормальный», т. е. «идеальный», предел.

Таким образом, добиваясь упорядочения детской личности, Монтессори права и как биолог, и как врач, и как педагог.