Все дальнейшее прошло для меня как в тумане. Или по крайней мере туманом было затянуто все, вплоть до экстренного собрания в Пембрук-Холле.

Как только камеры и операторская группа благополучно отбыли с места съемок, Чарли Анджелес позвонил, чтобы приехал кто-нибудь из «стариков». Потом приказал остальным членам съемочной группы занимать статистов, пока все не уладится, а грузчикам — срочно разбирать декорации и вывозить Дьяволов в ящиках.

Финней и Спеннер появились в сопровождении Хонникер из Расчетного отдела. Спеннер отправился сопровождать ящики с Дьяволами и удостоверился, что четверка благополучно разошлась по квартирам. Финней забрал Бэйнбридж, Харбисон и Мортонсен вызвались помочь ему опросить не пембрук-холловский персонал, выяснить имена и номера телефонов, адрес и универсальный банковский счет. Когда разошлись все, кроме служащих Пембрук-Холла, на площадку вызвали «скорую помощь». К пяти часам тело Роя наконец увезли из здания, а мы распустили статистов по домам, ни слова им не сказав. Они разошлись, получив на счет причитающиеся деньги, в счастливом неведении относительно того, что случилось после представления.

Полиция приехала как раз вовремя, чтобы сфотографировать пятна крови на полу и выслушать заявление Чарли Анджелеса, что реквизиторский цех, должно быть по нечаянности, зарядил револьвер настоящими патронами вместо холостых. Полицейские сняли с нас показания — все, как одно, сходящиеся на том, что мы понятия ни о чем не имели, пока не прогремели выстрелы и Ле Рой не упал замертво. В каком-то смысле это была чистая правда. Потом нам устроили разнос за то, что мы не вызвали полицию раньше, и под конец, пригрозив самым глубоким, расследованием, копы позволили команде уборщиков театра Салливана-Леттермана ликвидировать бардак на полу.

Мы уехали в семь и направились прямиком в Пембрук-Холл на экстренное совещание. В велорикше Хонникер сказала:

— Не вешай нос, Боддеккер, вот увидишь, все выйдет к лучшему.

Я отвернулся к окну.

— Извини, но мне трудно в это поверить.

— Я знаю «стариков». Они ценят верность. Это никак не повлияет на то, что ты получишь за помощь в раскрутке «Мира Нано». — Она улыбнулась. — И ты — или, может, лучше сказать, мы? — скоро будем в доме в Принстоне.

Я поглядел на Хонникер. Ее улыбка сияла, а сама она была так хороша. Сегодня глаза у нее отливали бездонным карим оттенком — темный, завораживающий взгляд, странным образом гармонировавший с тем, что произошло. Я видел, что она вовсю пользовалась своими феромонами. А когда она нагнулась и поцеловала меня, то казалась такой свежей-свежей и душистой — как хлеб, только что вынутый из печи.

— В чем дело? — спросила она, заметив, что на этот раз я не откликнулся на ее страсть с таким же чувством.

— Сегодня умер человек, — произнес я. — И я при том присутствовал.

— Но это же не в первый раз, — сказала Хонникер. — Ты ведь рассказывал, как Милашки убили Остроголового прямо у тебя на глазах. — Она пожала плечами. — Боддеккер, такова жизнь в Нью-Йорке. Такова жизнь везде. Люди смертны.

— Ранч Ле Рой — другое дело, — возразил я, не желая поддаваться на ее утешения.

— Потому что он был звездой видео, — сказала она. — А Остроголовый был одним из безликой массы. — В ее голос прокралось отвращение. — Малость отдает лицемерием, тебе не кажется?

Я покачал головой.

— Дело совсем не в том. Когда убивают Остроголовых, это неудивительно. Они живут в мире преступности. С Ранчем Ле Роем все иначе. Он был достойным парнем и — для меня — принадлежал к роду человеческому. Ну да, конечно, мальчишкой я смотрел, как он разделывается с наркодельцами в «Малыше Нарко». Но он повзрослел и стал обычным молодым калифорнийцем, вырос из всей этой звездной мути. Он хотел лишь научить детей уважать самих себя, дать им ту же самооценку, что сам нашел в боевых искусствах. Молодой парень, примерно твоих лет, которому был нужен приработок и который обрадовался возможности снова оказаться при деле. А умер в унизительном, нелепом костюме из неопены.

Хонникер из Расчетного отдела поглядела на меня огромными задумчивыми глазами.

— Я знаю, у тебя еще шок, ведь ты стоял совсем рядом. На его месте вполне мог оказаться ты сам, да? Ты мог бы оказаться почетным гостем на уличном барбекю Шнобеля, а тогда бы ты уже не испытывал особого интереса к женщинам, верно? — Она снова наклонилась и поцеловала меня. — Ничего, пройдет. Ты снова придешь в себя, и раньше, чем ожидаешь.

У меня не было времени обсуждать эту тему дальше. Велорикша остановился возле Пембрук-Холла. Я вылез, взял Хонникер за руку и отправился прямиком на тридцать девятый. Когда мы входили в малый конференц-зал, плечи у меня поникли. Казалось, последнее время большая часть моей жизни проходит именно здесь. Не за сочинением реклам, работой с коллегами или даже возней с Дьяволами. Чем ближе я подходил к своему месту, тем быстрее вытекала из меня энергия. А когда я наконец добрался до кресла, то не опустился, а, скорее, рухнул в него. Хонникер села рядом и, взяв меня за руку, под прикрытием стола положила ее себе на бедро, точно пыталась физическим контактом подкрепить мои иссякшие душевные силы.

Долгое время все молчали. Левин открыл ноутбук и уставился туда. В отсветах экрана его лицо приобрело синюшный оттенок.

— Похоже, — наконец промолвил он, — мы все потерпели неудачу.

— Неудачу? — взорвалась Харрис. — Наши новые звезды убили человека!

— Но это не полный провал, — вмешался Мак-Фили из бухгалтерии. — Уверен, мы сможем овладеть ситуацией и все же в финансовом отношении остаться в плюсе. И не просто в плюсе, а в очень солидном плюсе.

Левин махнул руку, гася энтузиазм Мак-Фили.

— Прежде чем перейти к ликвидации последствий, сдается мне, стоило бы выслушать тех, кто присутствовал при этом… гм, крайне несчастном случае.

— Что вы хотите услышать? — спросил я. Хонникер из Расчетного отдела предостерегающе сжала мне руку.

— Нам бы хотелось ознакомиться с рассказом очевидца, а заодно узнать и ваше впечатление — что потребуется, дабы уладить всю эту историю максимально удовлетворительным для всех образом.

— Я вам скажу, как все уладить. — Депп даже подскочил с кресла. — Берете Дьяволов, засаживаете их в Буффало и велите охране запалить Старушку*.

* имеется в виду электрический стул.

— И как можно скорее, — добавил Гризволд.

— Аминь, — закончила Дансигер. Левин картинно удивился.

— Вам не кажется, что это уже немного слишком? То есть, конечно, я могу понять, что вы взволнованы, оказавшись в столь непосредственной близости к тому, что произошло…

— Он мертв! — Я вырвал руку у Хонникер и поднялся на ноги. — Почему бы вам не признать это вслух, мистер Левин? Ранч Ле Рой мертв, и убили его Дьяволы Фермана! Я согласен с Деппом — по-моему, их следует не мешкая отправить в Буффало. Да, по-моему, мы должны поджарить их на электрическом стуле! — Я резко набрал в грудь воздуха и медленно выдохнул. — Есть только одна проблема, и она состоит в том, что мы уже сделали для Дьяволов. Мы вознесли их на такую высоту…

— Вот это точно! — просиял Левин. — И не забывайте, кто их вознес, молодой человек.

— Мы вознесли их на такую высоту, — продолжил я снова, — что теперь во всем штате Нью-Йорк не хватит электричества, чтобы убить их. Или же их оплачут, канонизируют и превратят в великомучеников. Казнить их сейчас — только превознести еще больше.

— Интересная мысль, — заметил Финней.

— Хотя не слишком верная, — возразил Спеннер. — Вряд ли они пробыли на виду достаточно долго, чтобы их смерть произвела впечатление и запомнилась.

— Надо правильно рассчитать время, — сказал Финней. — Они должны умереть на пике популярности.

— Логично, — одобрил Мак-Фили. — Может, самим индуцировать этот пик активности, еще более разогреть интерес публики? Скажем, для начала распустить слух, будто бы у Фермана завязался роман с какой-нибудь актрисой.

— Мы не собираемся их убивать! — прогремел Левин. — Во всяком случае, пока это не станет целесообразным.

— Но вы же не собираетесь спускать им случившееся с рук? — спросила Бэйнбридж.

— Прошу прощения, — оборвал ее Мак-Фили, — сейчас мы слушаем только тех, кто там был.

— А я и была там, — сказала Бэйнбридж.

— Ты была в ванной комнате, тебя там рвало, — поправил Финней. — А при самом событии ты не присутствовала.

Бэйнбридж скрестила руки на груди и фыркнула.

— Вы ведь не собираетесь спускать им это с рук? — спросила Дансигер.

— Конечно, нет, — ответил Финней. — Мы собираемся взыскать с них самым строгим образом. Выговор с занесением в личное дело, полагаю, а также вычет с их счетов суммы, которая пойдет в возмещение убытков.

— Возмещение убытков? — переспросил я. — Семья Роя потребует справедливости, а не денег.

— Ну разумеется, им нужны будут деньги, — отмахнулся Мак-Фили. — Они на мели. Разве вы не помните, что сказала мисс Дансигер — их семейству надо закончить тяжбу с бывшим агентом мистера Роя? По нашим ощущениям, надо предложить им кругленькую сумму, скажем, в полтора-два раза больше, чем они надеются выиграть по суду.

— Лучше в три, — вставил Спеннер. — Для вящей надежности.

Левин одобрительно кивнул.

— И хорошо бы удвоить нынешнее ежегодное пожертвование «Ассоциации покровителей полиции».

— Полно! — не выдержала Мортонсен. — Вам не удастся просто так замять все, как будто ничего и не было.

— А это в наши планы не входит, — объяснил ей Мак-Фили. — Скажем, что Ранч Ле Рой погиб в результате несчастного случая на съемках рекламы, и честно дадим публике законные пятнадцать минут, чтобы оплакать его.

— Наши интересы состоят в том, — сказал Финней, — чтобы нейтрализовать любые нежелательные воздействия, которые это происшествие может оказать на Пембрук-Холл.

— А как насчет «Мира Нано»? — поинтересовалась Дансигер.

— О да, — закивал Левин. — И на них тоже.

— И, само собой, на Дьяволов, — прибавил Спеннер. — По крайней мере, пока это удобно. Пока они остаются эффективным средством продажи.

— У вас ничего не выйдет, — сказала Бэйнбридж.

— Мисс Бэйнбридж, — резко произнес Финней, — вас предупреждали насчет высказываний.

— У вас ничего не выйдет, — повторил Депп.

— Еще как выйдет, — улыбнулся Финней. — И публика нам это позволит. Прошло уже по крайней мере лет сто с тех пор, как она предписывала известным людям необходимость блюсти кодекс морали и приличий. Теперь знаменитость не свергают с пьедестала за небольшие отклонения… или странности.

— Убийство — чертовски крупное отклонение, — заметила Харрис.

— И чертовски крупная странность, — добавила Дансигер.

Финней пожал плечами.

— Это же уличная шайка. Чего еще вы от них ожидали?

— Если собака бегает без привязи, бросаясь на людей и распространяя Ретро-Парво, вы оставите ее в живых только потому, что «чего еще ждать от больной собаки»?

— Уверен, ФБПЖ придерживается именно такого мнения, — заявил Спеннер.

Я сел и скрестил руки на груди.

— Полегче, — прошептала мне Хонникер из Расчетного отдела.

Я поглядел на нее.

— Если не возьмешь себя в руки, загубишь все дело с домом.

Я потер глаза. Сейчас я был не в настроении говорить о доме. Уже настал вечер, я хотел хоть как-то уладить эту немыслимую ситуацию. Как будто имел дело с тикающей бомбой с часовым заводом, ожидающей момента…

Взорваться.

Руки у меня вдруг покрылись гусиной кожей.

А может, это и есть ответ? Может, не стоит затевать споры о таких высоких материях, как этика и справедливость? Возможно, конец наступит быстрее, если позволить «старикам» играть свою игру, швырять. на решение проблемы все новые деньги, полагая, что все уладится?

Потому что ничего не уладится — не уладится, пока в дело замешаны Дьяволы. Пусть «старики» выложат денежки семье Роя, рабочим из профсоюза, операторской группе, оказавшейся в свидетелях. Подобно популярности Дьяволов, «Наноклин» тоже скоро достигнет своего пика. И тогда доходы начнут сокращаться, а драгоценная кривая Левина медленно поползет вниз.

Тогда-то мы и посмотрим, чего стоят Дьяволы. Они окажутся в надежных камерах, за решеткой, без друзей и поклонников, а участь их будет зависеть лишь от того, не слишком ли перегружен работой общественный адвокат. Я уже видел перед глазами заголовки скачанных по сети журналов: «О, как пали сильные!»*.

* 2-я Царств 1:19.

То, что я сделал потом, стало для меня самым тяжелым испытанием в мире. Я кивнул и улыбнулся.

Краем глаза я заметил, что Хонникер из Расчетного отдела тоже расплылась в улыбке. «Вот вернемся домой, — обещала ее улыбка, — там уж я для тебя расстараюсь».

— Знаете, — произнес я, — мы можем тут целую ночь сидеть и спорить, что делать дальше, но и утром Ранч Ле Рой будет все еще мертв.

Присутствующие дружно закивали. Хоть в этом все были согласны.

— Так давайте же честно признаем это. Мы не адвокаты. Мы не судьи. И проблема, которую мы пытаемся разрешить, пока заря еще не разбудила город, такова, что царь Соломон сразу бы взял пистолет и вышиб себе мозги.

«Старикам» сравнение понравилось не в пример больше, чем членам моей творческой группы, которые совсем недавно видели, как убили человека.

— Я лично считаю, нам остается сделать тот единственный шаг, который, глядя правде в глаза, только и можно сделать в создавшихся обстоятельствах.

Я огляделся по сторонам. Медленно. Ага, вот теперь публика целиком моя.

— То есть? — спросил Левин.

— Предоставить решение тем людям, которые правомочны что-то решать.

Дансигер с Деппом заерзали на сиденьях. Я знал: они пытаются отгадать, к чему я клоню. Но я не мог им позволить этого. Я отвернулся.

— Покупательской аудитории, — произнес я. Раздался общий ошеломленный вздох. Но я продолжал — нельзя было допустить, чтобы «старики» поняли: дом, к которому я веду их, сложен из игральных карт: — Распространив известие о смерти Ранча Ле Роя по обычным каналам и дав всем, кому потребуется, время свыкнуться с этой мыслью, мы поступим правильно. А уж публика пускай сама обдумает обстоятельства и вынесет свое суждение. Окончательным выражением их воли будет потребительская реакция на «Наноклин».

— Боддеккер! — вскричала Бэйнбридж, но я даже не посмотрел в ее сторону. Нельзя было останавливаться.

— Чтобы определить реакцию общества, необходимо с максимальной тщательностью следить за показателями продаж. Если результат будет отрицательным, мы должны быть готовы потерять клиента, не важно, во что это нам обойдется.

Левин довольно кивнул.

— Главное, о чем мы все должны помнить: Пембрук-Холл не совершал этого преступления. Это работа Дьяволов Фермана. Однако необходимо держать моральную планку на соответствующей высоте. Поскольку мы отвечаем за Дьяволов, будет более чем уместно, если именно мы предложим семье Роя возмещение убытков. Чем больше, тем лучше, разумеется. Но надо оставаться в пределах кривой прибыли.

От тишины в зале не осталось и следа. Звонким шипящим шепотом переговаривались «старики», тихо роптала моя группа.

— Также я считаю, что по соображениям благопристойности мы должны стереть сегодняшний отснятый материал. Мы не можем, не смеем его использовать. В конце концов семья…

— Не согласен, — подал голос Мак-Фили. — Подумайте об известности, которую приобретет ролик, и эффекте, который он может оказать на кривую продаж «Наноклина».

Я знал, что прошу слишком много. Но я ведь должен был попытаться.

— Обсудим позже, — вмешался Спеннер. — Еще какие-нибудь соображения, мистер Боддеккер?

— Надо застраховать Дьяволов на случай, если что-нибудь подобное повторится снова. Нельзя постоянно выплачивать издержки из собственного кармана.

— Превосходно! — сказал Левин, метнув уничтожающий взгляд на Финнея и Спеннера. — Почему вы не подумали об этом?

— Тем временем, — продолжал я, — следует подобрать кого-нибудь, кто возьмет Дьяволов под крыло и попытается слегка обтесать их, вывести на более законопослушный путь в жизни. Они и так уже нанесли тяжелый ущерб мне. — Я обвел взглядом свою группу. Вид у всех был убитый и несчастный — а все из-за моих слов. Я мысленно пообещал себе извиниться перед ними за то, что использовал их таким образом. — И это весьма неблагоприятно сказалось на членах моей группы. Нам надо вернуться к тому, что мы умеем делать лучше всего, потому что в конце-то концов наша цель — продавать товар и зарабатывать деньги.

Мне потребовалось столько усилий на эту речь, что уж меньше всего на свете я думал о том, как она повлияет на мою карьеру. Однако действительность обманула мои ожидания. Левин зааплодировал:

— Браво, молодой Боддеккер! Вот и говорите о нерешительности! Вы, все, обратите внимание. Мне кажется, нынче вечером мы стали свидетелями весьма необычного события.

— Уж это точно, — проворчала Бэйнбридж.

— И ты, Брут? — буркнул Депп.

Честно говоря, было больно. Так хотелось повернуться к ним, подмигнуть, ободряюще поднять большой палец. Сделать хоть что-нибудь. Однако приходилось продолжать игру.

Левин поднялся.

— По-моему, будет более чем уместно, если одним из тех, кто отправится к семье Роя, станет молодой Боддеккер. Я крайне впечатлен его новообретеным красноречием и уверен, наследники Роя также оценят это красноречие должным образом.

Внезапно мне стало не хватать воздуха.

— Что?

— Это будешь ты, мой мальчик! — напыщенно ответствовал Левин.

— Я не могу, — пролепетал я.

— Левин прав, — согласился Финней. — Идеальная кандидатура.

— Ну конечно, — подхватил Спеннер. — Если он сумел впарить нам свое предложение, семья Роя у него в руках будет просто мурлыкать!

Я покачал головой.

— Нет. В самом деле. Я не смогу понять чужое горе. А если они будут рыдать, плакать…

— Управишься, — фыркнул Финней.

— Как с одеждой, — в тон ему заявил Спеннер.

— Я не умею управляться с чужими страданиями, — еще отбивался я. — Всякий раз, когда я езжу в Вудсток навестить бабушку, то возвращаюсь оттуда совсем никакой. Спросите Бэйнбридж.

Та презрительно нахмурилась.

— Ерунда! Он и правда чудесно поработал. Самая идеальная кандидатура, чтобы говорить с Роями.

Должно быть, я заслужил это, но отнюдь не обрадовался столь быстрому воздаянию.

— Ты просто обязан, — согласилась Мортонсен тем же самым тоном, что и Бэйнбридж.

— Вот видишь. Твоя творческая группа тоже за тебя, — сказал Мак-Фили.

— И ручаюсь, Хонникер из Расчетного отдела поедет с тобой. — Левин причмокнул губами и подмигнул.

— Ну конечно же, — заулыбалась она.

— Значит, улажено, — подвел итог Левин. — Мак-Фили, Харрис и я останемся, чтобы определить сумму, которую предложим осиротевшей семье. — Он важно поглядел на меня. — Только еще одно, сынок. Непременно скажи, что прекрасно, мол, понимаешь, никакие деньги не возместят утраченной жизни. Усек?

Из горла у меня вырвался сдавленный писк.

— Мистер Мак-Фили лично санкционирует перевод денег, как только мы определимся с суммой. Все будет готово завтра к десяти утра. — Левин поглядел на Мак-Фили и добавил, лишь немного понизив голос: — И лучше уж проследи, чтобы взнос в «Ассоциацию покровителей полиции» тоже был готов к завтрашнему утру. Прежде чем посылать туда своих людей, надо очистить местность от журналистов и посторонних, которые явятся выражать сочувствие.

— Уже сделано, — сказал Мак-Фили.

— Тем временем, — продолжал Левин, — остальные свободны. Ступайте по домам. Отдохните. Если потребуется — возьмите на завтра отгул, чтобы оправиться от потрясения. Конечно, кроме тебя, молодой Боддеккер. Ты, сынок, отправляйся домой и хорошенько поспи. — Очередное подмигивание. — Тебя ждет длинный день.

Не успел я опомниться, как Хонникер уже тащила меня из комнаты, приговаривая:

— Я так горжусь тобой, Боддеккер! Какая решительность! Какая быстрота мысли! Сегодня ты всем показал, на что способен. Вот увидишь, ты в два счета сможешь купить твой дом.

— О да, — пробурчала Харбисон, идущая за нами. — Наслаждайся новым домом, Боддеккер.

— Ранч Ле Рой уже никогда своему не порадуется, — добавила Мортонсен.

Я поперхнулся. Ужасно хотелось повернуться и объяснить, что я задумал, но Хонникер из Расчетного настойчиво тянула меня прочь.

— Встретимся у тебя в офисе, — сказала она. — Мне надо еще кое-что уладить. Буду через пять минут.

Я вытащил из кармана «ключ года» и повернул к шахте лифтов. Моя группа уже разошлась — голоса доносились с лестницы. Но я предпочел лифт. Вставил ключ в прорезь, повернул, дождался кабины — тоже способ выгадать время, чтобы они точно успели добраться до своих кабинетов и уйти.

Когда двери лифта закрылись за мной, я закрыл глаза и ударился головой об стену.

Погоди. Пусть себе бесятся. Ступай к Роям и провали дело. Пусть все выйдет наружу. Тогда они поймут…

Когда двери открылись, за ними меня ждала Бэйнбридж. Ее лицо каменело в ожесточении.

— Боддеккер. — Она вытащила что-то из-за спины. Роза — невянущая роза, та самая, что я купил у Весельчака, а Бэйнбридж решила, будто бы для нее. Еще до Дьяволов, до всего этого. Казалось — много веков назад. Быстрым движением кисти она швырнула цветок мне в лицо. — Мне она больше не нужна.

— Бэйнбридж…

— Продал целую семью ради дома. Две семьи, Боддеккер. Мать и отца Ле Роя, а также его жену и ребенка. Ты не знал? Рой был женат, и совсем недавно у него родился ребенок. Мне рассказала Дансигер. Пять человек — а ты продал их всех ради грязного вонючего дома и этой размалеванной жерди, с которой трахаешься.

— Бэйнбридж, ты не понимаешь. Причины…

— Нет! — закричала она. — Я не хочу слышать никаких оправданий! Больше не хочу! Ты слишком хорошо умеешь выдавать их за правду.

— Но это правда…

— И ты слишком хорошо умеешь выдавать за правду свои поступки. Я больше с этим дела иметь не желаю. Как и с тобой. И с этой стаей стервятников из Пембурк-Холла. Я с вами покончила.

— Ты уходишь?

— Сию же минуту, — отрезала она. — Так что можешь кувыркаться нагишом со своей ненаглядной арифметичкой и больше не угрызаться совестью.

Не в силах даже слова сказать, я неловко крутил в руках розу. До сих пор я только и мечтал, как бы избавиться от Бэйнбридж — и вот она уходила, а я не знал, как это пережить.

— Я думала о тебе лучше, Боддеккер. Правда. — Она хлопнула рукой по кнопке лифта и попятилась в коридор.

— Я тоже лучше о себе думал, — сказал я, когда двери закрылись.

Пока лифт спускался, я только и делал, что думал. Думал о бомбе, более опасной, чем та, что убила бедного старикана Пэнгборна. О бомбе с часовым механизмом, который я только что закрутил до предела.

И теперь оставалось лишь закрыть глаза и слушать, как она тикает. ‘

Та ночь — то, что от нее осталось — была долгой. Вопреки здравому смыслу я отправился домой вместе с Хонникер из Расчетного отдела, стараясь убедить ее, что сейчас мне всего-то надо немного еды на ужин и постель, чтобы выспаться. Когда мы приехали к ней, она заказала две пиццы от «Безумного Тони»: с печенью и луком и с креветками. Я бы, пожалуй, предпочел «Пекин-Бадди» или «Рис-О-Раму», но честно съел по паре ломтиков от каждой, а потом юркнул в постель, пока Хонникер смотрела какой-то из «лучших» старых выпусков «Еженощного шоу с Гарольдом Боллом»,

Проснулся я от того, что она скользнула в постель, теплая и обнаженная. Я открыл глаза ровно настолько, чтобы обнять ее за талию, а потом снова закрыл их, проваливаясь обратно в сон.

— Боддеккер, — сказала она.

— Гм-м? — протянул я, притворяясь, что совсем сплю. Сказать, что ее появление оставило меня уж совсем равнодушным, было бы ложью, выходящей за все мыслимые и немыслимые границы правдоподобия.

— Расскажи мне про этот дом еще раз.

Сон маячил за сомкнутыми веками, только и ждал, пока я позволю ему снова унести меня. Решив прикинуться совсем еще спящим, я пробормотал заплетающимся языком:

— Танжерины.

Она придвинулась ближе.

— Тогда я тебе расскажу. Хорошо?

— Оцелоты, — так же невнятно буркнул я.

— Точно как в рекламе от «Бостон Харбор», — сказала она. — Входишь в дом, через гостиную, а она такая просторная, там горит камин с постоянной лицензией на разжигание огня. Пламя высокое, яркое, а свет потушен, так что комнату освещают лишь блики огня, теплые, на всем кругом, на коже, голой коже. — Для пущей выразительности она потерлась попкой о мои бедра. — И ковер, похожий на шкуру белого медведя, только на самом деле синтетический, такой мягкий. Очень, очень мягкий. И пушистый. И, может, мы достали настоящего хорошего вина — и легкие-легкие психотропы, — так что кажется, будто мы вместе парим на облаке, летим к солнцу, видим свет и чувствуем тепло — не только тепло друг друга…

К тому времени я уже знал: сопротивление бесполезно. Спать я больше не собирался и к тому времени, как она сказала: «И все это ради тебя, Боддеккер, все ради тебя», та толика здравого смысла, что еще оставалась в моей голове, была надежно заткнута и упрятана в чуланчик, где обычно хранились потачки моим слабостям и мелким грешкам.

Я расплатился за это на следующее же утро, приехав к Пембрук-Холлу еле живым и со слипающимися глазами. Мою же спутницу встряска, которую она заставила меня ей устроить, похоже, ничуть не утомила. Весельчак сердечно нас приветствовал, а Дансигер окинула одним долгим взглядом. Потом она оттянула меня в сторону и спросила:

— Итак, кто кого пытался заставить опоздать на работу? Чуть позже мы встретились со «стариками», которые дали

нам на подкуп семейства Роев кредит в тридцать миллиардов.

— Это в шесть раз больше суммы, которую, по нашим подсчетам, он мог бы заработать своим ремеслом, — сказал Мак-Фили. Глаза у него покраснели, волосы спутались и обвисли сальными прядями. Он провел всю ночь в бухгалтерии. — При условии, что ему бы крупно везло, и он вкалывал бы без передыху, пока не свалился бы замертво в возрасте ста одного года.

Хонникер из Расчетного отдела прихватила с собой ноутбук, подключенный к микроспутнику, чтобы можно было перевести деньги немедленно. Левин напутствовал нас еще парой ценных указаний и речью, из которой явствовало, что судьба всего мира рекламы покоится исключительно на наших плечах, а потом выпроводил из кабинета.

Когда мы спустились в вестибюль, нас перехватил Весельчак.

— Мистер Боддеккер! Вы только поглядите! Какие-то типы прикатили сюда вот это и сказали, что, мол, для вас! — Он схватил меня за руку и, бешено жестикулируя, поволок к двери. — Только поглядите!

Это оказался лимузин — самый настоящий, здоровенная махина, какие видишь в старых фильмах.

— Ты уверен? — спросил я Весельчака.

Он закивал так, будто у него вот-вот отвалится голова. Я глянул на Хонникер.

— Ты знала?

Она покачала головой.

Я поблагодарил Весельчака, взял Хонникер из Расчетного за руку и спустился с тротуара. Водитель вылез из машины.

— Вы Боддеккер из Пембрук-Холла?

— Это он, — сказала Хонникер.

Водитель вытащил из нагрудного кармана слейт и внимательно изучил его.

— Тогда я приехал за вами.

— По чьему распоряжению?

— Какой-то тип по фамилии Левин? — Он словно бы спрашивал.

— Тогда, полагаю, и впрямь за нами.

Я взялся за ручку двери, но водитель обошел вокруг машины и придерживал дверцу, пока мы садились. Внутри машина оказалась просто огромной. Два мягких сиденья напротив друг друга. Столик между ними исполнял еще функции холодильника и мини-бара, а в потолок было вмонтировано несколько видеоэкранов.

Водитель уселся за руль и оглянулся на нас.

— Ехать будем неходко, — предупредил он. — Это один из допотопных монстров на топливе внутреннего сгорания, весом в несколько тонн. Потом-то его перевели на электричество, но с таким весом любой рикша его в два счета обставит.

— Ничего страшного, — заверила Хонникер из Расчетного отдела.

Он пожал плечами.

— Приятной поездки.

Водитель повернулся к рулю, стеклянная перегородка поднялась, отделяя салон, и я ощутил дрожь заработавшего мотора.

— А нам это нужно? — спросил я у Хонникер. — Разве нам стоит появляться с видом денежных воротил?

— Насколько я знаю Левина, он думает, на них произведет впечатление, что мы послали к ним на переговоры важных персон в настоящем лимузине. Полагаю, он считает, они будут ослеплены.

— Они же ветераны шоу-бизнеса, — напомнил я. — С какой стати им преисполняться пиетета перед лимузином?

— Деньги тоже могу ослепить, — ответила она, и глаза ее засияли. Хонникер провела ладонью по мягкой обивке сиденья. — Тут места — хоть ложись.

Не могу объяснить, откуда я знал, что она так и скажет. Однако же знал. И покачал головой.

— Погоди. Нам захочется отпраздновать на обратном пути.

— Да. — Еще одна улыбка. — Хорошая идея. Очень хорошая. Родители Ранча Ле Роя жили на Лонг-Айленде, в доме,

что они купили после окончания проката «Малыша Нарко». Собственно, они успели убраться из Калифорнии за месяц до землетрясения, сделавшего дружка моей матери богатым человеком.

Лимузин плавно и неспешно провез нас мимо домов миллиардеров в гораздо более скромную часть острова. Мы остановились около полицейского заграждения, где сгрудились фургончики новостных программ, репортеры и ждущие седоков велорикши. Наш водитель отправился поговорить с дежурным. Полиция пыталась оттеснить людей от лимузина, но сквозь затененные стекла я видел, как журналисты тянут к машине микрофоны и портативные камеры, как будто она сама по себе способна была дать показания.

А потом мы миновали заграждение и остановились у дома, лишь немногим больше того, что я приглядел себе в Принстоне. Это место Ранч Ле Рой называл домом, пока не уехал учиться в Колумбийский университет. А после того, как он женился и открыл свою студию боевых искусств, Ранч переехал в даже более скромный домик в Квинсе.

«Колумбийский выпускник, как Бэйнбридж, — подумал я. — И теперь оба ушли из моей жизни». Я гадал, знала ли Бэйнбридж Ранча как старшекурсника, и нет ли некой зловещей связи между ними и тем, как они повлияли на мою жизнь. Через пару секунд промедления я отставил подобные мысли и пошел к двери вместе с Хонникер из Расчетного отдела, глядя на полицейские посты с обоих концов улицы — журналисты вовсю напирали на выставленные заграждения.

Дежурный у двери дома Роя придирчиво осмотрел нас.

— Кто вы такие?

Я назвал ему наши имена.

— Мы из Пембрук-Холла.

Он вытащил слейт, сверился с ним и шагнул прочь, пропуская нас к двери.

— Все верно.

— Я успела разглядеть его список, — с гордостью заявила Хонникер. — Кроме нас двоих там никого и нет.

Палец ее потянулся к кнопке звонка, но я уже постучал. Дверь открыл очередной коп. — Да?

— Они из Пембрук-Холла, — сообщил тот, что стоял позади нас.

Полицейский в дверях учтиво кивнул и позволил нам войти. Изнутри все дышало таким уютом, что сердце у меня сжалось. Куда ни глянь — всякие безделушки и плакатики этого пыльного оттенка, который зовется «милым синеньким», со всевозможными изречениями наподобие «Дом — это место, где можно облизывать тарелки» или «Как воротишься домой, на душе теплеет». Милые синенькие гусыни в шляпках и фартучках раскатывали скалками тесто и пекли пироги, другие милые синенькие гусыни в платьицах из милого синенького ситца вышивали милые синенькие пледы. Даже ковры и обивка на мебели были того же самого оттенка. Я покосился на Хонникер из Расчетного отдела и увидел, как она передернулась. По-моему, вовсе не от того, что мы вошли в дом покойника.

Лысоватый мужчина с длинными поникшими усами вышел навстречу и обменялся с нами рукопожатиями.

— Я Кларенс Мак-Лелланд, — уклончиво представился он. — Назначен полномочным представителем семьи Ле Рой.

«Надо было прихватить с собой Мак-Фили или по крайней мере кого-нибудь с юридическим образованием», — размышлял я, пожимая ему руку, но быстро отвлекся, когда Хонникер представила нас и провела в столовую, где мы встретились с заплаканным и всхлипывающим семейством Ле Роев.

Мистер и миссис Ле Рой оказались типичной американской четой, справившей серебряную свадьбу в прошлом июне. Оба явно страдали от ожирения и выглядели супругами, зовущими друг друга «мамуля» и «папуля», а Ранча и его братьев и сестер — «малой» и «малая», если, конечно, у Ранча были братья и сестры. Они сидели рядом друг с дружкой у длинного конца стола, держась за руки и переплетя пальцы в неразрывном пожатии. А когда один говорил, другой глядел ему в глаза и время от времени кивал, словно подтверждая, что слова эти рождены их общим союзом. От этого зрелища я почувствовал себя распоследним псом, вторгающимся в чужое горе с какими-то жалкими деньгами.

Потом я перевел взгляд на жену Ранча, Лоррейн. Ее нельзя было назвать красивой, как, скажем, Хонникер из Расчетного отдела, зато она обладала свеженькой мордашкой типичной «девушки-из-соседнего-дома». Она тоже была слегка толстовата, словно тело еще не пришло в норму после недавних родов. Особенно пухленьким казалось лицо, впрочем, возможно, это-то как раз объяснялось двадцатью четырьмя часами непрерывных слез. Она сидела во главе стола, скрестив руки на груди и всей своей позой безмолвно давая понять: что бы мы ни говорили, она и слушать не хочет. Ребенка нигде видно не было, и я не стал спрашивать. Я знал: если увижу его, мне станет еще хуже.

Кларенс Мак-Лелланд уселся напротив Лоррейн, предоставив нам с Хонникер садиться напротив родителей Роя. Мак-Лелланд представил нас, сказав в заключение:

— Они из Пембрук-Холла и хотят обсудить с вами кое-что насчет Ранча и трагической случайности, оборвавшей его жизнь.

От этих слов меня аж затошнило.

— Вы имеете в виду, — сказала Лоррейн Ле Рой, — что они пришли сюда, чтобы снять с себя какую бы то ни было ответственность, верно? А с чего бы еще они прикатили сюда так быстро? Тело Ранча даже остыть не успело.

— Миссис Ле Рой, — неловко начал я, — позвольте заверить вас…

Ошибка! Лоррейн пронзила меня убийственным взглядом.

— Выведите их отсюда, мистер Мак-Лелланд. Тот посмотрел на нее.

— Лоррейн, мне кажется, ради себя и Ранча-младшего вы должны выслушать этих людей.

— Я не хочу видеть их здесь! — страстно произнесла Лоррейн.

— Поймите, мы вовсе не обязаны были приходить, — вежливо заметила Хонникер из Расчетного отдела.

— Тогда уходите.

— Моя коллега имеет в виду, — вмешался я, — что мы представляем здесь Пембрук-Холл и потому, хотя ваш супруг погиб в результате трагической, — на этом слове я поперхнулся, — случайности, мы все же в определенной мере чувствуем свою ответственность, поскольку именно мы запустили цепочку событий, которая привела к его смерти.

— Да что вы? — саркастически протянула Лоррейн.

— Лоррейн, душечка, — вступила мамуля Ле Рой, — давай выслушаем, что нам могут сказать эти люди.

Она поглядела на папулю Роя. Тот кивнул. Лоррейн тоже кивнула.

— Ну ладно. Ради вас.

— И маленького Ранча-младшего, — сказал папуля Рой.

— И маленького Ранча-младшего, — снизошла она.

Я откашлялся и чуть-чуть поерзал на сиденье, стараясь устроиться немного удобнее. Ничего не вышло.

— Мы понимаем всю зыбкость вашего положения. Собственно говоря, именно поэтому в первую очередь мы и наняли мистера Ле Роя. Он обладал талантом, который требовался для нашей рекламы, и мы знали, что средства, заработанные им на съемках, помогут развитию его бизнеса. Но теперь движущая сила этого бизнеса исчезла, оставив Лоррейн и Ранча-младшего без поддержки и опоры.

— Кроме, разве что, совсем крошечной страховки, — добавила Хонникер из Расчетного отдела.

— Как вы узнали… — выпалила мамуля Ле Рой, но папуля Рой сжал ее руку, а Кларенс Мак-Лелланд покачал головой.

— Вполне обоснованное предположение, — пояснила Хонникер.

— Всем известно о процессе против агента Ранча еще по годам «Малыша Нарко», — сказал я. — И нам кажется, что после смерти Ранча суд будет склонен отложить дело в дальний ящик, а то и вообще закрыть.

— Пытаетесь запугать моих клиентов? — ощерился Кларенс Мак-Лелланд. — Уж коли на то пошло, гибель Ранча лишь придала этому делу срочности.

— Вы адвокат со стороны Роя? — спросила Хонникер из Расчетного отдела.

Мак-Лелланд посмотрел на Ле Роев. — Да.

— И сколько получаете за участие в процессе возмещения убытков?

— Я работаю на сдельной основе.

— Но вы ведь получите свой процент, если сумеете добиться возмещения, верно? Так сколько же?

— Это не ваше…

— Пятьдесят пять процентов, — произнес папуля Ле Рой и поглядел на мамулю. Та кивнула.

— Интересная выходит ситуация, — заметила Хонникер, — потому что, если вы принимаете наше предложение, весьма вероятно, суд уже не склонен будет проявить особую щедрость, даже если и решит дело в вашу пользу, верно?

— Моя главная цель — помогать клиентам, — напыщенно заявил Мак-Лелланд. — В этой сессии я выступаю адвокатом на общественных началах.

— Но если бы мы не пришли сегодня, вы бы скорее всего подали на нас в суд за преступную безответственность. Верно?

— Постойте-ка, — встрепенулась Лоррейн. — Кто тут адвокат?

— Лоррейн, лапушка… — сказала мамуля Рой.

— А если вы это сделаете, то разве не получите своего процента с полученной суммы? Еще пятьдесят пять процентов из кармана Ле Роев? Так что, если мы даже и отдадим деньги, что вы затребуете по суду, все равно Ле Рои получат меньше, чем заслужили получить с самого начала. Так?

— Он посоветовал нам судиться, — сказала мамуля Рой. Папуля кивнул.

— Тогда вы увязнете в процессе на многие годы. И мы еще подадим апелляцию, точно как в том вашем процессе. — Хонникер поставила на стол ноутбук, открыла его и подключилась к спутнику. — Или же вы можете получить деньги прямо сегодня.

— Мы можем прямо сегодня не получить ничего! — воскликнула Лоррейн и разразилась слезами. — Мистер Мак-Лелланд предупреждал нас, что вы попытаетесь заставить нас что-то подписать. Предупреждал, что вы что-то предложите, но на самом деле это будет сплошная липа.

— Прошу прощения, что вынуждена не согласиться с вами, — возразила Хонникер из Расчетного отдела, — в Пембрук-Холле мы такими методами не пользуемся. Если вы только преодолеете сопротивление своего адвоката и выслушаете моего коллегу, мы объясним, что хотели бы сделать для ваших семей.

— Тогда давайте послушаем, — заявил папуля, а мамуля кивнула.

— Хорошо, — начал я медленно, подбирая слова. — Как я уже говорил, мы не можем не чувствовать своей ответственности за гибель Ле Роя, хотя формально, разумеется, это не так. — На этой фразе я едва не подавился. — Реквизитом, в том числе тем, что унес жизнь Роя, занималась другая компания, нанятая нами по контракту. Если кого-то и надо судить, так это ту компанию и человека, непосредственно отвечавшего за оружие. Но мы знаем, через какой процесс приходится пройти, чтобы добиться законного удовлетворения, и знаем также, сколько горя вам предстоит пережить в ходе процесса. И еще знаем, сколько времени он у вас отнимет. Поэтому мы пришли сюда главным образом, чтобы… — Тут я не удержался и взглянул на Хонникер из Расчетного отдела. — Пришли сюда для того, чтобы поступить так, как надо.

Она кивнула.

— Тогда мы, в свою очередь, сумеем принять законные меры по отношению к подлинным виновникам трагедии. У нас больше возможностей, и нам легче оставаться платежеспособными во время дорогостоящих судебных заседаний. Иными словами, — закончил я, надеясь, что молния небесная не поразит меня на этом самом месте, — мы пришли снять эту ношу с ваших плеч, поскольку случившееся затрагивает нас в той же степени, что и вас.

— Ну да, — фыркнула Лоррейн. — Конечно.

— Ну ладно. Возможно…

— Мы не теряли возлюбленного, — вмешалась Хонникер из Расчетного отдела. — Мы не теряли друга, наперсника, отраду сердца, защитника, единственное средство к существованию.

— Но мы рискуем потерять репутацию, — сказал я. Мы с Хонникер кивнули.

— Итак, — проговорил папуля Ле Рой, — предположим, что мы согласимся…

— Постойте! — вскричал Кларенс Мак-Лелланд.

— Попридержи язык, — обрезал его папуля Рой. — Итак, предположим, что мы согласны. О каком соглашении вы тут толкуете?

— Пятнадцать… — начала Хонникер из Расчетного отдела.

— Двадцать, — перебил ее я.

— …миллиардов долларов. Папуля с мамулей кивнули.

— Без вычета процентов вашему адвокату, — подчеркнула Хонникер.

— Прекратите! — завопил Мак-Лелланд.

— А правосудие? Что мы получим?

— Мы планируем взять эту сторону на себя и пустить в ход все имеющиеся в нашем распоряжении средства, — солгала Хонникер из Расчетного отдела. — Вы сможете отслеживать наши действия в выпусках новостей. Собственно говоря, Лоррейн, мы хотим облегчить дело, дав вам то, что ожидаем получить сами, и переложив весь контроль на себя.

— Вы ожидаете получить от этого процесса двадцать миллиардов долларов? — спросила мамуля Рой.

— Да, — подтвердила Хонникер.

— А может, и больше, — добавил я. — Почему бы нет? А если выручим из процесса больше, то поделим все, что будет сверх двадцати миллиардов, между двумя вашими семьями — или иным образом, как вы втроем решите.

— Как замечательно, — протянул Мак-Лелланд. Голос его сочился сарказмом. — Истинное благородство с вашей стороны. Абсолютно бескорыстная компания — ну разве не то, что нам всем так нужно?

— К чему вы клоните, мистер Мак-Лелланд? — спросила Хонникер из Расчетного отдела.

— А вот к чему. Что, скажите на милость, вы потребуете у этих славных людей в обмен на свои деньги? Хотите обезопаситься от любых возможных обвинений на случай, если карающий перст укажет на вас?

— Вы что, пытаетесь снова отговорить нас брать деньги? — спросила мамуля Ле Рой.

— Тсс, мамуля, — шикнул на нее папуля Рой.

— Совершенно невероятно, что такое могло бы произойти, мистер Мак-Лелланд, — сказала Хонникер. — Хотя Пембрук-Холл и правда хотел попросить вас о кое-какой незначительной услуге из-за тех чудовищных расходов, на которые пошло агентство во время съемок последнего клипа Ранча. Мистер Боддеккер сейчас ознакомит вас с этим во всех подробностях.

Горло у меня сжалось. Да, последнее, данное нам Левином указание — то, добиться которого надлежит любой ценой. И выполнить которое невозможно. Я набрал в грудь побольше воздуха.

— Ну, как уже говорилось, во время создания рекламы «Быть чистым нелегко» мы пошли на чудовищные расходы. Из-за режиссера проекта. Из-за актерского состава, благодаря чему потребовалось соблюдение максимальной секретности, а также интенсивнейшая цифровая обработка.

— Кончайте техноболтовню и переходите к делу, — потребовал Мак-Лелланд.

— Дело в том, что Пембрук-Холл хочет получить у вас разрешение докончить и выпустить рекламу «Быть чистым нелегко». Фактически, — я вынужден был прерваться и прочистить горло, — насколько я знаю, никаких дополнительных съемок не потребуется. Хотя и придется внести некоторые изменения в сценарий. — Я поглядел на Лоррейн, а потом на мамулю с папулей. — Гм… вы получили копии рабочего варианта сценария, который мы вам сбросили?

Мамуля с папулей кивнули.

— Считайте это наследием вашего сына, — сказала Хонникер из Расчетного отдела. — Оно нужно публике, которая так нежно вспоминает о его «Малыше Нарко». Нужно его семье. Фактически я уверена, что «Мир Нано» предложит вам гонорар по десять миллей с каждой коробки «Наноклина», проданной во время коммерческого проката ролика. Они будут положены на счет Ранча-младшего, чтобы оплачивать его обучение в колледже.

— Вы даете этим людям двадцать миллиардов долларов, — фыркнул Мак-Лелланд. — К чему предлагать им еще проценты со стирального порошка?

— Это не обычный стиральный порошок, — возразила мамуля Рой. Папуля кивком выразил свое одобрение.

— Ведь снималась именно их реклама, — объяснил я. — Они испытывают ровно ту же корпоративную вину, что и мы. Хотят что-нибудь сделать для вас и считают, это самый удобный способ.

— А я так не считаю, — отрезала Лоррейн. — Я не хочу в этом участвовать.

— Мне кажется, Лоррейн имеет в виду, — вмешался папуля Рой, — что ее беспокоит, в каком именно виде Ранч будет представлен в рекламе.

Мамуля Рой кивнула.

— И нас тоже. Не знаю, сможем ли мы с папулей вынести даже мысль о том, чтобы увидеть его, мертвого, на земле, когда эти четыре бандита попирают его тело ногами.

— О, — поспешила заверить Хонникер, — они попирают ногами не его. Это дублер.

Мамуля с папулей переглянулись.

— И даже если бы это и был он, его все равно не узнать. В этом костюме он выглядит огромным грязным монстром. Технически ролик великолепен, а драка вашего сына с Дьяволами Фермана является одним из самых блестящих образцов его искусства. Честное слово, по-моему, публика достойна увидеть это.

— Ну… — нерешительно начала мамуля.

— Думаю, у нас нет возражений, — заключил папуля.

— Кое-какие есть, — буркнула Лоррейн.

— Мы должны позволить Лоррейн сказать последнее слово, — сказал папуля.

— Он был нашим сыном, — сказала мамуля.

— Но ей он был мужем и кормильцем, — закончил папуля. Мамуля с папулей уставились на Лоррейн. Та затрясла

головой.

— Нет. Я не могу так поступить с Ранчем. И не могу так поступить с маленьким Ранчем-младшим.

Мак-Лелланд откинулся на спинку кресла и расплылся в такой широкой улыбке, что я думал, остальное тело у него просто исчезнет.

Я понурился и вздохнул.

— Полагаю, просто для вас это все еще слишком рано. Как справедливо заметила миссис Ле Рой, тело Ранча не успело остыть. Наверное, вам нужно некоторое время, чтобы все хорошенько обдумать.

— Вряд ли, — еще шире улыбнулся Мак-Лелланд.

— Нет, — твердо сказала Лоррейн.

Внутренности у меня сжались в такой твердый клубок, что мне было трудно дышать. Я только и мечтал, что об этом провале — чтобы Ле Рои рассказали миру о произошедшем и потребовали правды о гибели Ранча. Беда в том, что от всего происходящего у меня чуть разрыв сердца не случился.

— Ну… — изо рта вылетал жалкий писк, который я с трудом преобразовывал в слова. — Мне очень жаль, что ваши чувства именно таковы, и жаль, что…

— Постойте. — Хонникер из Расчетного отдела встала с места. — Можно мне сказать?

Мамуля с папулей кивнули.

— Мы все ходим и ходим по кругу, все одно и то же: деньги, чувства, правосудие… но дело не в этом, правда?

Она прямо поглядела на мамулю Ле Рой, та покачала головой. Затем на папулю Роя. Он тоже покачал головой. Затем на Лоррейн. Тут глядеть пришлось дольше, но под конец и она сдалась и покачала головой.

Хонникер продолжала:

— Вот во что все упирается. Мы можем предложить вам деньги — но этого ведь недостаточно, правда? Мы можем предложить вам правосудие — и можем дать вам правосудие, — но и этого еще недостаточно. Маленький Ранч-младший так и останется расти без отца, потому что Ранч все равно мертв. Нет, самое главное все же чувства. Ранч ушел, и теперь в жизни всех вас образовалась пустота — на том месте, где ранее был он. Верный сын, которого вы любили, ушел, он уже не сможет обеспечить вас на старости лет. У вас останутся воспоминания о нем — воспоминания от самого первого мига его рождения и до того последнего раза, когда вы видели его живым — быть может, он сидел за этим самым столом за семейным обедом. Но и воспоминаний недостаточно, ведь верно? В вашей жизни нет более чувства полноты, завершенности, нет ощущения, что жизнь описала полный круг — потому что вам, родителям, выпала участь, которая не должна выпадать родителям: вы пережили собственного ребенка!

Или ваш муж, кормилец, возлюбленный и друг ушел, и вы боитесь, что никогда более не ощутите его в себе. Физически так оно и есть, Лоррейн, вы никогда не ощутите его в себе, не отдадитесь его ласкам. И теперь вы боитесь утратить хотя бы то, что осталось от него в вашей душе. Не знаю, почему именно. Причин так много. Возможно, вы боитесь утратить единство с ним потому, что между вами что-то произошло. Вы не хотели, чтобы он брался за эту работу, и наговорили ему резкостей. Или вы слишком устали и измотались после рождения маленького Ранча-младшего и не позволяли ему касаться вас. Не нам гадать.,

Беда в том, что вы должны как-то пропустить это через себя, должны отделаться от этих чувств, и любой робот-психолог в мире скажет вам, что это правда, и мы собрались здесь не для того, чтобы это обсуждать. Это ваша проблема, ваша потребность. Я говорю о другом — не позволяйте чувствам лишить вас возможности позаботиться о себе, как бы одиноко вам ни было, как бы ни точила вас подспудная мысль скорее покончить с земной юдолью и присоединиться к Ранчу в златой вечности. Если вы сделаете это, вы предадите доверие Ранча, предадите все, ради чего он так тяжко трудился, желая, чтобы вы ни в чем себе не отказывали. Потому что Ранч хочет, чтобы вы все выжили — хотя бы ради того, чтобы никому больше не пришлось напяливать на себя дурацкий неопенный костюм и умирать ужасной и унизительной смертью, какой умер он. Он бы хотел, чтобы вы продолжали процесс против этого склизкого агента — и выиграли. Хотел бы, чтобы вы жили своей жизнью, рано или поздно снова полюбили бы и нашли Ранчу-младшему нового папу, который никогда не займет места Ранча, зато научит его кормить свою собаку и тому, что мужчинам не стыдно плакать. Ни мистер Боддеккер, ни я не способны дать вам все это — но мы предлагаем вам способ выжить, пока вы не обретете нужные для новой жизни силы. Мы предлагаем вам способ временно закупорить образованную Ранчем пустоту, пока со временем вы не почувствуете, что можете справиться с ней сами.

Нет, это никоим образом не заменитель Ранча, ничего подобного. Заменителя Ранча вы не сможете добыть ни за какие деньги. Даже за двадцать миллиардов долларов. Но сейчас я скажу вам, что вы сможете. Каждый раз, как вы будете тосковать о Ранче, как вам станет грустно или одиноко, всякий раз, как вы особенно остро ощутите бездонную щемящую пустоту на сердце — все, что вам надо будет сделать, это взять немного денег — этих чудесных денег — и потратить их на что угодно. На все, что вы захотите. Быть может, на что-то, о чем вы всегда мечтали, но не могли себе позволить, потому что у вас не было денег. Или на что-то, что он хотел купить для вас, но тоже никогда не мог себе позволить — и вы купите это, и вам станет легче. Клянусь, станет, потому что вы взяли деньги и заполнили пустоту — то место, где некогда был он, — а если вы будете счастливы, то и он будет счастлив. Ибо прямо сейчас, пока я стою тут и говорю с вами, он наблюдает, наблюдает за нами откуда-то; и если бы он каким-то чудом мог бы подать голос, он сказал бы «возьми, возьми деньги». Потому что он знает, как вам нужны эти деньги, знает, что деньги сделают вас счастливой и помогут пережить утрату, — а он наверняка хочет, чтобы вы выжили и были счастливы, — хотя вам обоим известно, что даже такие щедрые суммы никогда не смогут заменить вам все, что вы потеряли. Тем более если вы сами не захотите этого.

Так захотите. Возьмите деньги. Впустите их в свое сердце. Подарите ему счастье. И сами станьте счастливой в процессе. Выживите. Потому что именно этого хотел бы Ранч больше всего на свете.

Когда она закончила, мы с Мак-Лелландом смотрели на нее в немом изумлении. Мамуля с папулей упали друг другу в объятия, телеса их колыхались от горьких рыданий.

А Лоррейн Ле Рой сидела с красным опухшим лицом, по ее щекам струились слезы, и она даже не пыталась унять или вытереть их. Когда же вдова нарушила молчание, горло ее настолько сжалось от горя, что с губ срывался лишь слабый шепот, а слова, прерываемые всхлипами и долгими паузами, звучали словно на иностранном языке.

— Два… два… два…

— Да, Лоррейн? — сказал Кларенс Мак-Лелланд.

— Два… двадцать пять.

— Двадцать пять? — не понял Мак-Лелланд.

— Вы хотите двадцать пять миллиардов? — уточнила Хонникер из Расчетного отдела.

— УУУ- УУУ- Да-

Хонникер вопросительно взглянула на меня.

— Мы можем на это пойти? Я безвольно кивнул.

— Да. Гм… Да. Двадцать пять миллиардов вполне… гм… приемлемо.

Лоррейн снова начала всхлипывать.

— Гы… гы… гы…

— Да? — спросила Хонникер из Расчетного отдела.

— Где подписать?

Простившись с Ле Роями, мы вышли из дома, не обменявшись ни единым словом. Сели в лимузин, и почтительный водитель повез нас мимо полицейских ограждений, где толпилась пресса. Я обмяк на сиденье, тупо таращась на носки ботинок и мечтая закрыть глаза, чтобы проспать тысячу лет, до времен, когда все забудут Дьяволов Фермана, Пембрук-Холл и саму идею рекламы.

Я услышал, как покатилось вниз стекло между салоном и водителем.

— За нами никто не увязался? — спросила Хонникер из Расчетного отдела.

— Нет, мэм, — ответил водитель. Стекло снова выдвинулось наверх.

— Победа! — вскричала Хонникер.

Это заставило меня поднять взгляд. На лице у нее было самое близкое к оргазму выражение, какое я когда-либо видел.

— Я люблю это, Боддеккер, а ты? Люблю побеждать, люблю побеждать по-крупному и люблю побеждать для Пембрук-Холла! — Она прижала ноутбук к груди и с самым соблазнительным видом обняла его. — Так, значит, вот как оно бывает, да, Боддеккер? Именно это чувствуешь, когда создаешь рекламу, а она оказывается хитом, одной из тех, против которой публика просто бессильна устоять и сметает товары с полок? О, это великолепно! Волшебство, Боддеккер, настоящее волшебство! Правда? — Хонникер умолкла, переводя дух, и поглядела на меня огромными влажными глазами, опуская ноутбук на колени. — Хочешь знать, Боддеккер? Победа — не одна из вещей, ради которых стоит жить. Победа — единственное, ради чего жить стоит. Правда?

Я молчал. Сейчас я только и мог, что смотреть на нее, молясь, чтобы она не вспомнила про обещанные утехи на сиденье лимузина.

Слишком поздно. Хонникер провела рукой по телу и расстегнула две верхние пуговки блузки.

— Мне кажется, или тут и впрямь очень жарко? Я не ответил ни слова.

Она расстегнула еще одну пуговку.

— Знаешь, я намерена что-нибудь по этому поводу предпринять.

Другая ее рука тоже снялась с места. Пальцы изогнулись и принялись выстукивать по крышке ноутбука знакомый воинский марш. Очередная пуговка вылезла из петли. Хонникер облизала губы и запела:

— Давай-ка плюнь, плюнь, плюнь мне в ладони. Давай-ка плюююнь себе в харч…

Салон лимузина внезапно начал вращаться вокруг меня, но я знал: это не то, что испытываешь перед тем, как потерять сознание. Такое испытываешь, осознав, что пойман в ловушку, откуда нет выхода. Я не знал, выходит ли из-под управления цеппелин, если в нем проделать дырку, но именно так я себя и чувствовал — как будто пустился в безумный неуправляемый полет, исход которого один: со всего маху о землю в языках яростного пламени.

Пембрук, Холл, Пэнгборн, Левин и Харрис.

«Мы продаем Вас всему миру с 1969 года»

Офисы в крупнейших городах: Нью-Йорк, Монреаль, Торонто, Сидней, Лондон, Токио, Москва, Пекин, Чикаго, Осло, Филадельфия, Амарилло.

ЗАКАЗЧИК: Компания «Виткинс-Маррс»

ТОВАР: Корпоративный имидж

АВТОР: Боддеккер

ВРЕМЯ: 60

ТИП КЛИПА: Аудио

НАЗВАНИЕ: Картина № 22

РЕКОМЕНДАЦИИ И ПОЯСНЕНИЯ: Использовать «Виткинс-Маррс трек» № 12-6 («Эпоха»)

ДИКТОР: (медленным и ровным голосом): Порой это ваше настроение. Порой это что-то такое, что не отпускает вас, что-то, что вы постоянно теребите, даже против собственной воли. Но вы не можете слышать этого. Не можете даже осознать, если не ощутите эффект на себе. Вы чувствуете чье-то присутствие, потому что от него волосы у вас встают дыбом, а руки покрываются гусиной кожей. Игнорировать его бессмысленно. Оно всегда будет здесь. Оно неосязаемо, хотя порой вы можете научиться им пользоваться. И это не то, что вы хотите, хотя иногда вам оно кажется своим. И это не то, что вы любите, хотя вы несомненно близки к тому, чтобы полюбить его. Потому что это звериная сущность. Вот в чем все дело. Вот почему все так. Мы все любим этого зверя. Вероятно, в сущности, мы и есть этот зверь. Мы вам не нужны. Вы не знаете, что делать с нами. Но со временем вам придется нас полюбить. Вот почему мы здесь. Мы здесь, чтобы вы нас любили.