Война повсюду

Война возобновилась в 1345 г. и в условиях, совсем непохожих на прежние. За пять лет исчез один из главных персонажей — Артевельде. Преемником Бенедикта XII в Авиньоне стал Климент VI, помнивший, как в качестве архиепископа Руанского он заседал в Королевском совете Франции. Место Фландрии, где увязли первые английские армии, благодаря перипетиям истории с бретонским наследством заняли новый театр военных действий, новый английский плацдарм, новые действующие лица.

Климент VI добился, чтобы переговоры в конце 1344 г. открылись в самом Авиньоне. Их результатом стало ужесточение позиций противников. Эдуард III требовал сохранить за ним всю Гиень при полном его суверенитете. Французы заметили: если оммаж ему в тягость, потому что он король, ему достаточно передать герцогство в апанаж одному из сыновей. Если ему вернут это герцогство…

Та и другая стороны проявляли равное упрямство. Филипп VI забывал, что Гиень, формально конфискованная, фактически была еще в руках Плантагенета. Эдуард III делал вид, будто верил, что Валуа может согласиться на выход этого герцогства, даже в его уменьшенных пределах конца XIII в., из состава Франции. Предъявляя, помимо всего, притязания на французский престол, Эдуард заведомо исключал любую договоренность. Утомился даже сам папа.

Призвав на помощь короля Англии, Жан де Монфор предложил ему оперативную базу, какую тот тщетно искал во Фландрии, — герцогство Бретань. Не дожидаясь конца перемирия, Эдуард III ушел с головой в дела Бретани. Они дали ему с 1345 г. возможность организовать большую экспедицию в самое сердце Французского королевства, провести которую пять лет назад помешала нестабильность политической ситуации в Нидерландах. Во фландрском деле англичане недооценили запутанность, в бретонском они захватили стратегическую позицию благодаря его запутанности. Между обоими событиями Эдуард взял время на размышление.

Подготавливая кампанию 1345 г., английский король еще не совсем отверг идею высадки во Фландрии. Да, Брабант и Эно вышли из союза с англичанами, отказался от него и император Людовик Баварский, утратили интерес к союзу немецкие князья. Но в конечном счете партия разыгрывалась во Фландрии: Артевельде с каждым днем терял почву под ногами. С возвращением английской шерсти в сукнодельческие города не вернулось процветание. У кризиса были другие причины, более глубокие. Даже если мастерские возобновили работу, ипрское и гентское сукно на европейских рынках по-прежнему сдавало позиции изделиям из Мехелена и Брюсселя. А ведь средний ремесленник едва ли мог проанализировать причины этого изменения в структурах европейской экономики. Он видел одно: в соперничестве с Брабантом Фландрия ничего не выиграла, пойдя за Артевельде.

Они избежали худшего, но такое быстро забывается. Зато отлучение, которое папа вынес фламандцам как клятвопреступникам — ведь они клялись в верности королю Франции, — продолжало будоражить умы. На всех уровнях фламандского общества задавались вопросом, как выпутаться из этой ситуации.

Золотой век, обещанный Яковом ван Артевельде, не вернулся, кроме как для него самого: роскошь, с какой он жил, била в глаза. В графстве воскресло былое соперничество. Соперничество политическое, соперничество экономическое. И граф Людовик Неверский воспользовался этим, чтобы приобрести сторонников в маленьких городках, где быстро сумели извлечь выгоду из экономических трудностей больших промышленных центров.

Увидев это, Артевельде сделал шаг, превративший его из мятежника в вероломного вассала. Он отрекся от своего сеньора — графа Фландрского и, как будто феодальное право ему это позволяло, предложил графство принцу Эдуарду, старшему сыну Эдуарда III, пятнадцатилетнему мальчику, который вскоре возглавит армии отца и которого потомки запомнят как Черного принца.

Эдуард III имел неосторожность одобрить то, что было одним из тяжелейших преступлений в феодальном обществе, и он знал это, — вероломство вассала, то есть измену сеньору со стороны вассала, который принес ему оммаж и поклялся в верности. В июле 1345 г. король Англии прибыл во Фландрию. Ему следовало использовать удобный момент, не теряя времени.

Это значило не учесть страха средневековых людей перед всем чрезмерным. Это был перебор. Как только Артевельде 17 июля вернулся в Гент после встречи с Плантагенетом, его тотчас же смёл мятеж. Узнав о смерти самого надежного, но зарвавшегося союзника, Эдуард понял, что на Фландрию больше полагаться не стоит. Он отплыл обратно в Англию.

Чтобы вступить в контакт с противником, который во Фландрии постоянно уклонялся от столкновения, отныне у него был выбор между Бретанью и Гиенью. В обоих случаях это было далековато для импровизированной высадки крупной армии. Обе войны грозили стать затяжными, состоящими из осад крепостей и из налетов, на дающих настоящих результатов в том политическом хитросплетении, которое распутать было трудно.

Граф Дерби и Готье де Мони смогли проникнуть в глубь вражеской территории, захватить Бержерак и Эгийон, Ла-Реоль и Монпеза. Они смогли даже занять Ангулем и на обратном пути появиться под Блеем, в то время как Томас Дэгуорт захватывал замки в Бретани именем герцога Иоанна IV. Шла война на истощение, и Эдуард III нуждался главным образом — это была, конечно, политическая потребность — в настоящей победе и в настоящем сражении. Ему нужно было одним махом окупить армии и мешки стерлингов, растраченные во Фландрии и в Брабанте.

Весной 1346 г. герцог Иоанн Нормандский — будущий Иоанн Добрый — на гасконском фронте перешел в наступление с армией в восемь-десять тысяч человек. Только что был потерян Эгийон — крепость, господствовавшая над местом слиянием рек Гаронны и Ло. Герцог Иоанн прежде всего отбил Ангулем, затем двинулся на Эгийон и осадил его. Осада затягивалась. Иоанн упорствовал. Пока крупный англо-гасконский гарнизон хорошо укрепленной крепости без единого выстрела и с минимальными затратами целые недели сковывал армию короля Франции, Дерби был свободен в своих движениях.

Население, уставшее от королевских налогов, от злоупотреблений местной администрации, особо алчной, во многих случаях сочувствовало гасконцам, забывая, что это союзники английского короля. Некоторые епископы открыто переходили в лагерь Эдуарда III. В Перигоре жители Домма сами открыли ворота армии Дерби. Как северянин, не очень понимавший тесных связей, в течение двух веков соединявших жителей империи Плантагенетов, Фруассар приводит суровые слова солдат герцога Иоанна Нормандского: Эти гасконцы — наполовину англичане!

Эдуард III с не меньшим спокойствием поразил всех, высадившись с сильной армией 12 июля в Сен-Вааст-ла-Уг, на восточном побережье Котантена.

Главная причина такого выбора находилась в самой Нормандии: его призвал на помощь один из самых могущественных и самых владетельных сеньоров Западной Нормандии, Жоффруа д'Аркур. Такой призыв логически следовал из длинной цепи распрей, в которых Аркур и его люди чаще обнаруживали короля Франции в числе противников, чем в числе сторонников. Наследственный соперник тех самых Танкарвилей, что чванно носили титул — пустой, но звучный — «камергеров Нормандии» (chambellans de Normandie), Жоффруа д'Аркур понес убыток от вмешательства Карла IV в то время, когда намеревался силой разрешить последнюю распрю с одним потомком Танкарвилей, который с согласия короля только что обошел его в соперничестве за руку богатой нормандской наследницы. Он все еще чувствовал себя преследуемым, когда будущий Филипп VI, тогда граф де Мен, приговорил его к крупному штрафу за насилие над прелатом — мелкий грешок в глазах грубоватого барона.

Желание подраться, вкупе с желанием отомстить, толкнуло Жоффруа д' Аркура на открытый мятеж. Он укрепил свои крепости, а затем, в начале 1343 г., снес замки нескольких приверженцев французского короля и силой захватил крепость Карантан.

Парламент его осудил. Он укрылся за пределами королевства, сначала в Брабанте, где герцог Иоанн III с большим удовольствием принял его, так же как недавно принял Робера д'Артуа, затем в Англии, где Плантагенет встретил его с естественной радостью. Его владения были конфискованы. Чем же рисковал он теперь, предавая короля Франции, в котором он как знатный нормандский барон видел лишь союзника своих противников в клубке феодальных конфликтов? Это не была измена француза своей стране, это был отказ вассала от сеньора. Аркур принес оммаж Эдуарду III.

Главным опорным пунктом военной системы Аркуров был Сен-Совёр-ле-Виконт — неприступная крепость, в которой Жоффруа только что удвоил гарнизон и усилил вооружение. Пусть парламент формально конфисковал владения мятежника, никто по-настоящему не думал о завоевании его замков. Сен-Совёр-ле-Виконт был ключевой стратегической позицией в сердце Котантена, и Аркур предложил его Эдуарду III. Нельзя было найти более подходящего места, чтобы укрепиться на материке как можно ближе к противнику.

Филипп VI, естественно, не ожидал увидеть англичан на Котантене. Ходили слухи, что Эдуард III лично возглавит свою армию в Гиени. Рассказывали даже, что флот, вышедший из Портсмута, свернул с дороги на Бордо лишь из-за встречных ветров…

Что до короля Франции, его заботило совсем другое. Он остерегался Фландрии. Он следил за Эгийоном, где его сын Иоанн терял на осаду больше времени, чем было дозволено. В Бретани он пытался дать отпор налетам сторонников Монфора, которые перемирие от 19 января 1343 г. в Малетруа сделало разве что менее частыми. О Нормандии он почти не думал, и никто не позаботился о том, чтобы усилить крепости или удвоить гарнизоны королевских замков. Что касается городов, то в Нормандии, как и повсюду, горожане утратили привычку всерьез думать об обороне. Старинные стены везде находились в плачевном состоянии, ворота были расшатаны, охрану не обеспечивали. Жилища вышли за пределы городских стен, и как раз они стали местами, где можно было добраться, через беззащитные кварталы, до слабых мест этих растрескавшихся стен.

Искусство избегать Парижа

Набег Плантагенета начинался как военная прогулка. Короткие переходы, веселые пирушки. Вставали в часы прохлады. Лагерь ставили рано, преимущественно до полудня, чтобы избежать июльской жары. У вассалов Аркура съестного было в избытке, а тех, кто мог бы позаботиться о том, чтобы опустошить местность на пути англичан, эта неожиданная высадка застигла врасплох. Главная забота камергеров состояла в том, чтобы найти достаточно подходящего вина, поскольку виноград Котантена не славился качеством. Каждый день все нужное находили.

Для одних — прогулка, для других — катастрофа. Солдаты вели себя как в завоеванной стране. Жители были ошеломлены.

У них никогда не было войны, и латников они не видали. И вдруг увидели, что безжалостно убивают людей, жгут и грабят дома, жгут край и изгоняют его жителей.

Большинство богатых бюргеров (в Сен-Ло) схватили и отправили в Англию, дабы взять за них выкуп. Великое множество простого народа сразу же погибло, а многих красивых мещанок и их дочерей изнасиловали, что было весьма прискорбно.

Едва Филипп VI успел собрать под Парижем кое-как сформированную армию, как после падения Сен-Ло пришла весть о падении Кана. Чтобы защитить этот город, король ранее спешно послал несколько отрядов, наскоро набранных в Нормандии и поставленных под командование коннетабля Рауля де Бриенна, графа д'Э.

Там произошло первое паническое бегство в ходе Столетней войны. Стараясь избежать долгой осады, защитники вышли навстречу англичанам, затем в последний момент отхлынули к городу, даже не вступив в бой. Закрыть ворота не удалось: французы и англичане в них смешались, истребляя друг друга в страшной суматохе. Коннетабль и его помощники — чтобы их не нашпиговали стрелами лучники, невнимательные к социальным различиям, — решили сдаться, пока еще можно было успеть выбрать себе победителя. Таким образом Томас Холланд оказался, по-настоящему не заслужив этого, обладателем выгодных пленников: кроме коннетабля и камергера де Танкарвиля в их числе находилась немалая часть нормандского баронства.

Кан еще горел, когда Эдуард III возобновил движение на восток. Лувье, который отстоять было нельзя, сдался на милость победителя. Не желая останавливать свою слишком маленькую армию ради какой бы то ни было осады, англичанин предусмотрительно обходил укрепленные города и замки, способные обороняться. Так спаслись Эврё и Мант. Эдуард III не хотел занимать Нормандию, он всего лишь искал возможности перейти Сену, предварительно посеяв панику.

Оказалось, что мост в Верноне, а затем мост в Пуасси французы разрушили. Пришлось возводить временный мост, который плотники построили в Пуасси за несколько дней. Тем временем Жоффруа д'Аркур отправился сжигать Сен-Клу.

И зажечь там огонь, всего в двух лье от Парижа, чтобы король Филипп мог увидеть дым.

Окружение Валуа трепетало, опасаясь за судьбу столицы. Никогда, со времен норманнской осады в 885 г., сколько бы ни было вооруженных столкновений с крупными соседними феодалами, с нормандцами, с анжуйцами, с шампанцами, никогда Капетинги не теряли Париж.

Оборонять город было невозможно. Городскую стену, возведенную в конце XII в. Филиппом Августом, содержали кое-как, настолько все считали естественным спокойствие, установившееся в Париже со времен Людовика Святого. За полтора века роста город со всех сторон вышел за ее пределы. В некоторых кварталах стена даже оказалась встроенной в новую городскую структуру. Между Лувром и воротами Сен-Дени — они находились почти в районе современной улицы Этьена Марселя — даже не было видно, чтобы город был укреплен.

Парижане знали, что они уязвимы, и успели услышать, как англичане обошлись с жителями Сен-Ло и Кана. Поэтому возник изрядный переполох, когда они заметили, что король оставил их на произвол судьбы. Некоторые заговорили о том, что надо разрушить Малый мост к югу от собора Парижской Богоматери, иначе говоря, пожертвовать левым берегом, чтобы спасти Сите и правый берег — деловой и административный центр.

В свое время Эдуард III слишком поторопился завоевать Фландрию. Теперь он не слишком желал брать Париж. Для рейда, проводимого практически без связи с базами, это было чересчур. Кстати, Плантагенет мог задаться вопросом: что ему делать с Парижем?

Сколько бы он ни называл себя королем Франции, он хорошо знал, что крупные феодалы Франции — активно или пассивно — поддерживают Валуа. Разве они не способствовали успеху последнего в 1328 г.?

Эдуард также знал, что королей Франции миропомазывают не в Париже. В следующем веке Генриху VI придется довольствоваться собором Парижской Богоматери, но это миропомазание немногого будет стоить по сравнению с миропомазанием «милого дофина» в Реймсе. Для Эдуарда III местом помазания еще был Реймс. Взятие Парижа было бы, конечно, победой, и какой громкой! Но сколько времени и денег для этого потребуется? И что будет потом? Удержать город трудней, чем вступить в него.

Король Англии уже повел себя достаточно вызывающе по отношению к своему кузену Валуа. Он уже разослал своих разведчиков до Булони и Бур-ла-Рен. Посеяв страх, он предпочел удалиться. Чем захватывать обременительный город, он счел более полезным обеспечить себе плацдарм, более покорный, чем Фландрия, и расположенный ближе к английским портам, чем неудобный Котантен.

Мост через Сену в Пуасси восстановили за пять дней. Эдуард III решил идти на один из северных портов, на Булонь или на Кале.

Филипп VI понял все превратно. До сих пор он держался в тени. Во Фландрии он уклонился от боя. В Нормандии пустил все на самотек. Против армии, форсирующей Сену, он выставил лишь слабые отряды пикардийских городов. На самом деле Валуа жил в постоянном страхе измены: преданный в Бретани — по крайней мере, он так думал — Оливье де Клиссоном и в Нормандии Жоффруа д'Аркуром, ощущая всю настороженность своего окружения, связанную с его непрочной властью, он не знал, на кого действительно можно положиться. Никто в подобных условиях не стал бы рисковать.

Но вдруг все внезапно переменилось. Избегая Парижа, Эдуард III показал, что его силы в данный момент на исходе, что в столице у него нет сообщников, которые могли бы сдать город. Раз англичанин направляется на Понтьё, значит, он слабей, чем опасался его противник.

И Филипп VI воспрял духом. Он собрал в Сен-Дени все силы, которыми мог располагать. Форсированным маршем он бросился в погоню за англичанином.

Эдуард III знал, что его армия меньше, и был не из тех, кто культивирует напрасное геройство. Он ускорил темп. Перед неприступным Бове он довольствовался тем, что сжег несколько предместий. На несколько часов он задержался в виду Амьена, но лишь затем, чтобы перегруппировать войска перед форсированием Соммы — последнего препятствия по дороге на север.

Пикардийцы уже видели на горизонте столбы дыма, отмечавшие приближение англичан. Филиппу VI не было нужды убеждать их защищаться. Когда авангард Плантагенета во главе с Уориком и д'Аркуром хотел перейти мост в Лонпре, он наткнулся на почти отчаянное сопротивление.

Ладно — англичане попытались перейти реку по другим мостам. Дважды, трижды, и всякий раз с тем же результатом. Маленький отряд терял силы в безуспешных атаках. Время шло.

Тогда попытались пройти выше по течению, в Пикиньи. Но и там слабый авангард не смог одолеть сопротивления. Тем временем Филипп VI достиг Амьена.

При поддержке Джона Чандоса Эдуард сделал попытку пройти на западе, сжег Омаль и хотел взять Абвиль. Он отказался от этого намерения, лишь оценив решимость мэра, Колара Ле Вера, который дал ему знать, что готов выдерживать осаду. Осада означала потерю времени, а у Эдуарда его не было. В то время как близ Уазмона Чандос разбил маленькую армию, собранную в Вимё сиром де Бубером, граф де Сен-Поль отразил под Сен-Валери-сюр-Сомм наступление англо-нормандцев Жоффруа д'Аркура.

Если учесть, что у короля Франции было численное превосходство, становится очевидным, что время работало на него. Англичане устали. Они узнали, что их обошли по правому берегу, где части Годемара дю Фея, бальи Вермандуа, то есть Сен-Кантена, перекрыли все мосты ниже Абвиля. И прежде всего они видели, что главные силы французской армии медленно движутся к основанию треугольника, образованного Ла-Маншем и Соммой. Вечером 23 августа Эдуард III предложил сто «ноблей» — золотых монет — тому, кто найдет брод. Захватчик попал в тупик.

Вся операция короля Франции провалилась из-за одного бедолаги из Монс-ан-Вимё, которого превратности войны некоторое время назад сделали пленником английского короля.

Не то чтобы Гобен Атас — так звали этого славного малого — был сторонником Плантагенета. Но он попался и хорошо знал, что Филиппу VI меньше всего дела до того, чтобы выкупать какого-нибудь Гобена Агаса. Перед ним открылись милые перспективы пленного, которого не выкупят. А ведь он знал эти места. Он там родился. И он выслужился: он знал брод, находящийся на полпути между Абвилем и Сен-Валери.

Здесь вполне пройдет двенадцать человек в ряд, обещал он. И дважды, между ночью и днем. И воды там будет не выше колена.

Когда идет морской прилив, река течет обратно и поднимается так, что никто не смог бы ее пересечь. Но когда этот прилив, каковой случается дважды между днем и ночью, спадает, река остается столь мелкой, что ее легко перейти пешком и верхом. Этого нельзя сделать ни в каком другом месте, кроме как по мосту в Абвиле, каковой представляет собой большой укрепленный город с изрядным воинским гарнизоном.

И на оном переходе, монсеньор, каковой я вам назвал, галька из белого мергеля, твердого и прочного, каковой наверное выдержит повозки. За это переход назвали Белым пятном (Blanque Taque).

Гобен Агас получил свободу для себя, для других пленников и сто золотых ноблей.

В полночь Эдуард III велел трубить поход. В первые часы дня армия тронулась — рыцари, лучники, вьючные лошади, подводы. На восходе солнца они были на берегу брода, констатировав, что вода стоит высоко. Им пришлось потерять там три часа. Годемар дю Фей, которому сообщили о продвижении англичан, занял позиции на другом берегу. С ним были отряды из некоторых соседних городов — Абвиля, Сен-Рикье, Монтрёя-сюр-Мер, Ле-Кротуа. Множество сержантов сражалось здесь несколько часов, но англичане все-таки ступили на правый берег; этих людей будет жестоко не хватать послезавтра Филиппу VI на поле битвы при Креси.

Этим утром 24 августа король Франции подошел к Уазмону. Несколько часов назад англичане еще были там, нагружая свои подводы. Филипп VI потерпел неудачу в своей операции. Конечно, небольшую, но полную.

Пока француз — в чьем распоряжении были мосты — ушел с армией в Абвиль, англичанин воспользовался тактической победой, не забывая о главной цели своего бегства на север: тревожить противника и исчезать. Он послал Уорика с конным отрядом в Ле-Кротуа. Город загорелся. Суда, вошедшие в порт, были захвачены; съестные припасы, находившиеся на борту, оказались кстати, чтобы разнообразить рацион английской армии.

Креси

25 августа пришлось на пятницу. Эдуард III возобновил путь и пересек лес Креси, в то время как маленький отряд разорял сельскую местность до ворот Абвиля. Дойдя до Креси, король Англии остановил армию и посовещался с маршалами. Позиция была благоприятной; поскольку уже оставалось мало шансов уйти от французского преследования, с таким же успехом можно было ждать врагов здесь. Во время вечерни Филипп VI узнал от своих разведчиков Сен-Венана и Монморанси, что, если ему угодно, битва состоится завтра. Место не имело для него значения — он был сильнее.

В пятницу вечером в обоих лагерях был большой праздник. Не в честь дня святого Людовика, а из-за того, что завтра предстоит битва. Психологический эффект, если он имелся, состоял в том, что этот праздник для многих будет последним. Битва — это не простой бой, не всякая случайная стычка. Битва — это литургия той религии, имя которой — рыцарство. Это вмешательство Бога в дела людей, как на более низких уровнях ордалия, суд Божий, выраженный в физическом испытании. Она требует, чтобы каждый готовился к ней перед Богом и людьми. И монарх обязан показать в ней качества, которые делают его «добрым» монархом в том смысле, который получит это слово в применении к королю Иоанну II: великодушие, щедрость, достойное обращение с теми, кто ему служит и рискует жизнью на его службе.

Эдуард III был вынужден принять эту битву, от которой он уклонялся, как французский король уклонялся от боя во Фландрии и Эно. Но не следовало, чтобы английские бароны заранее чувствовали превосходство противника. Праздник осветил английский лагерь надеждой на победу, хоть и маловероятную.

Филипп VI только что позволил врагу безнаказанно сжечь и разорить Нормандию и Пикардию. Но его бароны должны были верить, что инициатива у них в руках и что они ищут честного боя.

Та и другая стороны заранее праздновали победу, чтобы вернее обеспечить ее. Каждый из бойцов должен был знать, что он сражается, так как правда на его стороне. С ним Бог.

И вот настало утро субботы 26 августа. Едва отзвучала месса, как Филипп VI был уже в седле. Ни малейшего плана сражения. Вперед — на англичанина.

Тот, правду сказать, был не столь горд собой. Он предусмотрительно разделил свои части на три «баталии», три армейских корпуса, поставив их на заранее намеченных позициях. Одна из них, окружавшая короля, будет служить резервом главного командования, остальные начнут маневр. Английский король владел территорией, и в этом, по сути, было его единственное преимущество. Пока король Франции ехал к Креси, Эдуард укреплял боевой дух войск: провел их смотр, с одним поговорил, с другим посмеялся.

Вот солнце уже высоко над горизонтом. Французов еще не видно. Английский король не проявляет нервозности, дает команду «Разойдись», предоставляет людям час отдыха.

Он ушел в свою баталию и повелел, дабы все люди поели в свое удовольствие и выпили по кубку. Так и было сделано, как он приказал. Не торопясь поели и попили. А затем уложили горшки, бочонки и провизию на свои подводы и возвратились в свои баталии, как приказали маршалы.

И сели все на землю, положив перед собой бацинеты и луки, отдыхая, дабы быть свежей и бодрей, когда придет враг.

При усиливающейся жаре французы тем не менее ехали, не щадя себя. Высланные в качестве разведчиков четыре рыцаря сообщили: англичане ждут. На сей раз они не ускользнут.

Разведчики оказались зоркими: англичане свежи и бодры. Королю, который торопил разведчиков, те высказали свое мнение: надо перегруппировать армию, образовать «баталии» и не торопясь выбрать тактику. За всем этим день пройдет быстро. Надо разбить лагерь, и армия Валуа будет наутро такой же свежей, как и армия Плантагенета. К тому же в их распоряжении будет весь следующий день, чтобы развить победу.

Мнение было разумным. Король отдал армии приказ прекратить движение. Один из маршалов доехал до авангарда. Передовые отряды остановились. Англичан еще не было видно, и привал в столь жаркий день был очень кстати.

Другому маршалу меньше повезло с людьми, ехавшими вслед за королем. Там, во вторых рядах, ничего не понимали в маневрах, которых, впрочем, был совершен не один. В то время как первые ряды, может быть, уже столкнулись с врагом, мысль остановиться казалась этим добрым рыцарям просто постыдной. Маршал и его помощники надсаживались:

Стойте, баннереты! Именем короля. Во имя Бога и монсеньора Святого Дионисия!

Но кричали они тщетно. Рыцари-баннереты не желали останавливаться. Мчаться на помощь королю, навстречу опасности — этому долгу следовало повиноваться более, чем приказу. Рыцарство создало культ чести — чести, о которой судить мог каждый. Но не культ дисциплины.

Подход основных сил встревожил авангард, который решил, что его хотят обойти. И вот уже вся армия движется, в то время как у маршалов опустились руки, а король спрашивает, кто здесь командует.

Каждый хотел оказаться впереди другого, чтобы не упустить свою долю почестей во время битвы. В суматохе внезапно заметили, что англичане уже перед ними. Английский король только что снова сел на коня и восстановил безупречный строй трех «баталий». И французы осознали, что они находятся просто-напросто в походном порядке — а скорее в беспорядке — и что никакой тактики они так и не выбрали.

Некоторые сочли, что раздумывать слишком поздно, и двинулись вперед. Другие решили, что наконец можно подраться. Некоторым пришла мысль перестроиться перед атакой, они остановились и даже отошли назад, потеснив тех, кто за ними следовал. Так же как только что в лесу, вторые ряды неправильно истолковали это отступление. Они сочли, что первые уже сражаются, а отступление — признак поражения. И те, кто ничего не видел, но полагал, что без них дело не обойдется, стали как получится пробиваться вперед, пришпоривая коней.

Теперь уже было поздно переносить битву при Креси на следующий день. И Филипп Валуа, имевший численное превосходство, но не превосходство в организаторском таланте, был вынужден дать бой, которого он так искал, в то время как основные силы его армии еще были растянуты по дороге из Абвиля в Креси. Французы устали. Каждый действовал по собственному усмотрению.

Англичане заняли позиции и успели изучить местность. Баталия Черного принца выставила в первый ряд, вдоль изгородей, лучников, поднявших вверх свои большие луки. Тяжелая конница, отряды валлийских копейщиков, легкая кавалерия хобеларов выстроились за ними, готовые к бою. Баталии графов Нортгемптона и Арундела располагались дальше, намереваясь вступить в бой после первой атаки. Король держался в стороне. Лично сражаться было не его делом.

В качестве ответа на английские стрелы Филипп VI рассчитывал на арбалетные «болты», те страшные стрелы с металлическим оперением, пределы тактических возможностей которых выявились в сражении при Слёйсе. Увидев английских лучников, готовых к стрельбе, он приказал выдвинуть в первый ряд генуэзских арбалетчиков, нанятых за золото.

Но было одно «но»: генуэзцы устали. Они прошли шесть лье по жаре. Они с утра несли на себе арбалеты. На этот день с них было довольно, и они заявили об этом без обиняков. Граф Алансонский, брат короля, мог сколько угодно утверждать, что им заплатили ни за что:

Зачем было тащить с собой этот сброд, который отказывается сражаться в самый нужный момент!

Большая стая воронов, пролетевшая перед армией, не подняла духа: предзнаменование было дурным. Многие французы теперь испугались.

Пока Филипп VI и его армия теряли время, не переходя в атаку, разразилась гроза, уже довольно давно собиравшаяся в тот душный августовский вечер. Французы и англичане промокли. Во всяком случае, воздух посвежел. Но король Франции не понял, что это время суток выгодней противнику и что стоило бы отложить дело на завтра. Повернувшись к заходящему солнцу, слепившему его людей, он наконец приказал атаковать.

Воздух просветлел, и солнце засияло ярко и ясно. Теперь французам оно светило прямо в глаза, а англичанам — в спину.

Генуэзцы наконец решились. Чтобы устрашить англичан, они стали издавать пугающие крики. Но этого было слишком мало, чтобы встревожить английских лучников, которые сделали шаг вперед, встали коленом на землю и обрушили на генуэзцев такой град стрел, который, как скажут очевидцы, «напоминал снег». Потом загрохотали английские бомбарды.

Эдуард III взял с собой несколько артиллерийских орудий — может быть, три, — которые годились, чтобы пробивать бреши в стенах осажденных городов или крепостей, но не для участия в битвах. Если бы каждого врага убивать выстрелом, победа обошлась бы слишком дорого. Но кампания подходила к концу, а осад англичане избегали. Поэтому использовать артиллерию еще не было возможности. Эдуард III решил сделать опыт.

Несколько ядер, которыми выстрелили не целясь, едва ли могли решить судьбу боя. Тот же эффект дало бы использование старых как сама война пружинных баллист и рычажных катапульт. Снаряды новой артиллерии — фунт чугуна, диаметр четыре-пять дюймов — могли сразить человека и его коня, но не разметать отряд.

Но был грохот, было пламя. И, главное, новизна. Этого хватило, чтобы посеять панику. Первыми жертвами стали генуэзские арбалетчики.

У них не было ни времени, ни возможности выстрелить. Из-за дождя тетивы их арбалетов, которые они даже не подумали прикрыть — возможно, полагая, что из-за грозы бой отложат на завтра, — максимально натянулись. Чтобы вернуть оружию прежнюю эластичность, тетивы надо было высушить. Филиппу VI даже не сообщили об этом. Англичане успели принять меры предосторожности. Они, несомненно, больше привыкли к дождям. Их луки были сухими и готовыми к стрельбе.

Генуэзцы в ярости обнаружили, что не могут натянуть свои арбалеты; этого было достаточно, чтобы они обратились в бегство. Побросав свое тяжелое бесполезное оружие, они повернулись и стали искать выход.

Филипп VI в тот момент решил, что его предали. Рыцарям, которые окружали его и стояли стеной за арбалетчиками, ожидая, пока те начнут бой, он приказал искромсать изменников. Ведь генуэзцы больше ни на что не годятся, только дорогу загораживают…

Иоанн Люксембургский, король Чехии, держался в стороне: он был слепым и велел привести себя на поле битвы, чтобы сражаться, но на самом деле принял участие лишь в последних столкновениях. Ему рассказали об истории с генуэзцами. «Скверное начало», — сказал он. После резни арбалетчиков союзники французского короля составили о последнем самое неприятное представление.

Теперь против английских лучников оставалась лишь французская конница. Кирасы и бацинеты плохо защищали ее от стрел, а от оружия было мало толку, поскольку оно было рассчитано на ближний бой.

Рыцари французского короля

Кого же в действительности напоминали рыцари, готовившиеся к атаке, подобно своим прадедам под Мансурой и отцам при Куртре или при Монс-ан-Певеле? На крестоносца и воина времен Бувина они еще походили общим видом: это были тяжеловооруженные всадники, крепко упиравшиеся в стремена, чтобы внезапно направить всю силу удара вперед, на острие копья. Тяжелым было их оружие и прежде всего копье — длиной добрых три метра, — сделанное из твердого дерева и снабженное железным наконечником, крепко зажатое под мышкой в ожидании сокрушительного удара, который, в зависимости от ловкости участников сшибки, повергал противника наземь либо выбрасывал в воздух атакующего. В турнире, где участники сшибались в каждой атаке, копье применялось широко, и слуги подавали другое, если первое ломалось. В бою, где за атакой следовала рукопашная, копье можно было использовать только раз; лучше было от него побыстрей избавиться и обнажить меч.

Этот меч со своим толстым двухлезвийным клинком, который удерживала цепочка в случае, если рукоять выскользнет из руки, весил не меньше. Он был достаточно длинным для конного боя, когда копье уже сломалось. И достаточно удобным для пешего, если упавший всадник мог подняться. Многие рыцари, и не из последних, будут обязаны спасением, а то и победой взмахам такого клинка. Но для благородного бойца вовсе не считалось недостойным пользоваться оружием, менее окруженным символическим ореолом, чем большой меч. Нужны были железные мускулы, чтобы вращать булавой — тяжелым шаром, утыканным шипами, который соединялся с древком короткой цепью. Что касается секиры, то именно ей в последние минуты битвы при Пуатье будет сражаться король Иоанн.

Всадника, обремененного наступательным арсеналом, не меньше сковывали и доспехи, которые должны были защитить его от преждевременной гибели. Ведь в идеальном случае рыцарь рассчитывал пленить противника и взять за него выкуп, а не убивать, как делает мужичье. Рыцарская мораль сурово судила грубых фламандских ремесленников, которые устроили при Куртре в 1302 г. первое из долгого ряда кровавых побоищ; в следующем году с ними за это поквитались, так же как в 1328 г. при Касселе. Убивали пехотинцев, сержантов и кутилье, лучников и арбалетчиков, всех, кто по сути не отличался от мужика, орудующего дубиной или ножом. Обезоруженного рыцаря или оруженосца не убивали; даже считалось хорошим военным тоном оказать ему почести и обращаться великодушно — благодаря этому его можно было дороже перепродать своим.

Именно в плане этого защитного доспеха, всегда слишком тяжелого и недостаточно надежного, силуэт рыцаря претерпел наибольшие изменения со времен крестовых походов. В бою почти никто больше не носил большого цилиндрического шлема, сжимавшего голову и затруднявшего обзор, даже если он еще и изображался на «конных» печатях. Большая часть конных бойцов приобрела легкие каски, бацинеты. Иногда на висках к бацинету шарнирно крепилось забрало; его поднимали в моменты, когда не было опасности.

Щит теперь был легким, маленьким и треугольным, его чаще всего вешали на шею, высвобождая левую руку, чтобы управлять конем. Большой щит XI в., щит соратников Вильгельма Завоевателя, который еще изображен на ковре из Байё, был рассчитан на защиту от дротиков — легких старомодных копий, которые метали, не рассчитывая вернуть. Эти времена прошли, и тяжелое копье разило как таран, а не как стрела. Щит при этом был совершенно бесполезен: получив в галопе удар копьем весом в двести фунтов в щит или прямо в грудь, сраженный всадник все равно летел наземь. В лучшем случае можно было отвести удар, нанесенный неловко… Что касается стрел, от которых мог бы защитить щит, они летели слишком быстро, и пытаться их парировать было бессмысленно.

Против стрелы или болта, меча или ножа имелся доспех. А какой доспех — это зависело от богатства каждого. Доспех богатого барона вызывал зависть скромного оруженосца, наступательное оружие которого часто было лучше защитного. Простая кольчуга, длинная одежда из гибкой проволоки, которая защищала от рубящего удара клинка, но не от колющего, считалась теперь недостаточной. Ее усиливали жесткими пластинками, способными отклонить удар, если не отразить его. Почти не встречалось «брони», где бы не были таким образом защищены жесткой чешуей грудь, руки и ноги. Эти пластинки из железа, вываренной кожи или из рога искусно сочленялись с кольцами кольчуги или просто пришивались к ним в зависимости от собственной технологии или желания ремесленника или самого воина. Богачи носили наборы таких «пластин» (plates), накладывавшиеся прямо на кольчугу. Менее зажиточные довольствовались тем, что подбивали шерстью, хлопчатобумажной тканью или кожей одежду на местах тела, наиболее чувствительных к удару, даже не приводящему к ранению. Такие доспехи не защищали от прямого удара копьем, но могли спасти от гибели при ударе копытом или перелома конечности при ударе чеканом.

Для коней это были последние бои в средние века. Известно, что эффективно лошадь защитить невозможно, кроме как на турнирах, где обычно никакой кутилье не подрежет ей сухожилия. Вскоре поймут, что кавалерийская атака в старинной манере стала бесполезной мясорубкой в преддверии настоящего боя, выявляющего, кто победит. Несколько «пластин» из железа, из рога или кожи пока защищали грудь и суставы коня; от этого вскоре откажутся, и от боя коней отстранят. Они будут использоваться для командования, наблюдения, разведки. Они будут незаменимым вспомогательным средством при проведении любого маневра. Без коней невоможны ни внезапные нападения, ни обходные движения, ни перекрытие дорог и захват мостов. Но сражаться будут пешими. В турнирном арсенале копье встанет в один ряд с большими нашлемниками и с длинными гербовыми налатниками.

Пока что Креси стал триумфом кутилье, головорезов, лучников, засевших в рощах в засаде, кольев, расставленных как поперек дорог, так и и на поворотах изгородей. Топор и булава взяли верх над копьем и длинным мечом.

Эдуард III не был трусом. Его личное поведение всегда будет безупречным с точки зрения рыцарской этики. Но там у него не было выбора средств. Против него была численность, за него — хитрость. Он обратит себе на пользу заходящее солнце, пересеченные изгородями поля, стрелы, отсрочивающие переход к ближнему бою. Он не мог позволить себе роскошь битвы по всем правилам, хотя был к этому готов. Войны в Шотландии против грубых горцев, незнакомых со всеми тонкостями турнирного искусства, научили Эдуарда III и его людей тактической гибкости и искусству приспосабливаться.

И потом, если Филипп VI не был дураком, то он был фанфароном, а большинство из его окружения в этом плане было еще хуже него.

Их идеалом был тот, кого опишут через полвека в «Ста балладах» четыре высокородных рыцаря, не лишенных литературного таланта. Перед боем надо быть в авангарде, после боя — в арьергарде, а в осажденных городах — на крепостных стенах.

Добрый рыцарь — это тот, кто проводит множество единоборств в гуще схватки; его редко волнует общая стратегия армии. Это еще и тот, кто последним вкладывает меч в ножны. При Пуатье Иоанн Добрый заслужит свое прозвище.

Разгром

Но вернемся под Креси, где в конце дня субботы 26 августа 1346 г. был отдан приказ об атаке. Вооруженные французы имели численное преимущество, но немногим удалось преодолеть заграждение из лучников, чтобы скрестить мечи с английской конницей.

Эдуард III разместил свой наблюдательный пункт на мельничном холме. Оттуда он видел, как происходит чудо: даже не введя в бой всех сил, он стал победителем. Оруженосец принес королю бацинет, готовый протянуть его своему господину, если понадобится идти в бой; Эдуард станет победителем, даже не надев его. Зачем атаковать? Цвет французского рыцарства валился наземь вдоль изгородей.

Воистину верно, что столь великие воины и столь благородные рыцари, при таком их обилии, каковое было у короля Франции, совершили весьма мало великих подвигов, ибо битва началась поздно, и французы, когда прибыли, были утомлены и измучены.

В сумерках лучники стреляли по видимым целям. С течением времени бойцы переставали отличать друзей от врагов. В придорожных ямах скапливались лошади со вспоротыми животами.

Французы устали, «измучены». Но честь требует: лучше дать себя убить, чем уклониться от боя. По меньшей мере надо дорого продать свою шкуру. Иоанн Слепой велит вывести себя в первый ряд. Во тьме, вдвойне непроглядной для него, он наносит без счета ударов мечом. Пришло время бесполезного геройства.

Англичане достаточно хладнокровны, чтобы не рисковать ночью пересекать местность, которую они знают плохо. Сомкнув ряды, они выдерживают приступ. Всем рискуют атакующие французы, которые мчатся вперед вслепую, теряя друг друга из виду.

Некоторые уже начали ставить политический интерес выше рыцарской чести. Никто не знал, где Карл Люксембургский, сын чешского короля Иоанна Слепого: тот, кто станет императором Карлом IV, попросту предпочел отступить. На ухабистых дорогах Пикардии не рискуют короной Священной Римской империи.

В то же время Иоанн де Эно высказал королю Франции столь же реалистичное мнение: больше ничего невозможно выиграть, но можно все потерять. Центр прорван, левого крыла больше нет. Королю Франции остается лишь правое крыло.

Какой-то момент могло показаться, что наконец начнется сражение по правилам. Отряд французской конницы пробился сквозь заграждение. Холодное оружие вступило в свои права. Жизнь будущего Черного принца оказалась под угрозой. Вовремя подоспев, Нортгемптон и Арундел выручили его. Окружение принца достаточно обеспокоилось, чтобы отправить к королю гонца — Томаса Нориджа. Но Эдуард III глазом не моргнул:

— Мессир Томас, мой сын умер, или сражен, или столь тяжело ранен, что не может себе помочь?

— Отнюдь, монсеньор, на то воля Бога. Но он ведет жестокий бой. Весьма желательной была бы ваша помощь.

— Мессир Томас, возвращайтесь же к нему и к тем, кто вас послал, и скажите им от моего имени, чтобы они не обращались ко мне ни с какими прошениями, пока мой сын жив. И скажите им, что я им велю: пусть они позволят ребенку заслужить свои шпоры.

Бой продлился недолго, лучники делали свое дело лучше, чем рыцари. Орифламмоносец французского короля Миль де Нуайе сумел достичь места схватки. Филипп VI при всем желании туда даже не добрался.

В таком бою было бы полным безумием брать пленных. У англичан были на этот счет приказы. Когда до своих баз далеко, а противник превосходит численностью, обузу на себя не берут. Впрочем, англичане представляли собой единую массу. Тащить раненого, громоздкого в своей кирасе, значило стать мишенью для лучников, которые после захода солнца мало разбирали, где свой, а где чужой.

Поняв, что в такой тьме ему уже не удастся отдать какой бы то ни было приказ, Филипп VI решил покинуть сражение, оставляя в беде тех, кто уже не получит от него никакого сигнала. С ним было несколько баронов: Эно, Монморанси, Божё. Они станут жалким эскортом короля, который скакал наугад, в то время как последние его приверженцы гибли, и постучался в ворота замка Лабруа.

Владелец замка уже знал, что под Креси дело обернулось дурно. Он видел беглецов, проходивших мимо замка. Он не спал. Ему было поручено охранять укрепление, а не идти в бой, тем не менее он издалека видел, как разгорается битва. Услышав голос короля, он все понял. Мост опустился, опускная решетка поднялась. Королю и его спутникам этот добрый человек подал кубок вина, предложил свежих лошадей, предоставил надежного проводника. Ведь действительно англичане были чересчур близко, чтобы оставаться в Лабруа.

Темной ночью, в сопровождении самое большее пятидесяти человек, французский король галопом проскакал до Амьена. На заре отряд был перед аббатством Ле-Гар, монастырем цистерцианского ордена. В трех лье от Амьена. Пора было останавливаться. Но Филипп VI все-таки хотел узнать, как завершилось дело при Креси.

В это печальное воскресенье, когда по иронии судьбы граф Амедей Савойский — тот, кого назовут Зеленым графом, — и его тысяча копий наконец присоединились к своему союзнику, королю Франции, последний узнал имена нескольких сот убитых, найденных утром у леса Креси. Это были герцог Рауль Лотарингский и граф Фландрский Людовик Неверский. Это были Жан Оксерский, Луи де Сансерр, Жан д'Аркур, Луи Блуаский и многие другие. Люди графа Люксембургского, короля Чехии, образовали зловещий бруствер вокруг тела Иоанна Слепого. К концу дня наконец пришла весть, которой не смели верить: Карл, граф Алансонский и Першский, родной брат короля, тоже пал в этой катастрофе.

По сравнению с этой гекатомбой англичане лишились только нескольких рыцарей и нескольких десятков лучников.

Филипп VI потерял даже орифламму, верней, ее копию, которую предусмотрительно заказали вышить для данного случая, в то время как оригинал, к большому счастью, остался в Сен-Дени. Принесенная некогда ангелом, орифламма была символом божественной миссии короля. Ее разворачивали в борьбе с неверными, в крайнем случае с клятвопреступниками. Филипп Валуа не решился поднять ее в бою против своего кузена, короля — вассала Святого престола. Он был наказан.

Козла отпущения нашли быстро. И на него возложили бремя ответственности: им стал Годемар дю Фей, бальи, не сумевший задержать англичан на левом берегу Соммы. Побежденный собственным нетерпением, усталостью своих войск, грозой и ночью, Филипп VI предпочел быть жертвой измены. Что Годемар дю Фей изменил — было очевидно. Все объяснилось.

Годемара уже собрались повесить, когда приближенные короля заметили: вся королевская армия накануне проявила себя не лучше, чем бальи Вермандуа. Тот был спасен; он станет сенешалем Бокера.

Тем временем герольдам под Креси хватало работы. Герольды английского короля еще с воскресенья начали распознавать гербы на доспехах убитых и диктовать список жертв. Английских убитых было немного, но их следовало найти среди массы французов, от которых их с первого взгляда было не отличить. В списке английских герольдов вчерашние враги смешались. Что касается герольдов короля Франции, они прибыли в понедельник, но их основная миссия состояла в том, чтобы провести переговоры о перемирии: нужно было похоронить мертвых. Все договорились прекратить военные действия на три дня.

Кале

Потеряв четыре месяца, Иоанн Нормандский только что снял осаду Эгийона. В тот день он стоял в аббатстве Муассак. Короткими переходами он двинулся в Париж; весть о поражении отца застала его, когда он пересекал Лимузен. Из определенной политической злопамятности будущий Иоанн Добрый строго осудил не слишком рыцарственное бегство короля Филиппа.

За герцогом Нормандским поспешили англичане и гасконцы. Дерби и Альбре взяли замок Тайбур, высокие стены которого некогда видели победу Людовика Святого над Генрихом III. Они опустошили Сентонж, вошли без боя в Сен-Жан-д'Анжели, не стали осаждать Ньор, взяли Пуатье и тем удовлетворились.

Эдуард III между тем возобновил путь на север. Победа практически ничего не изменила в его планах. Конечно, он безнаказанно проучил короля Франции. Но от этого до короны лилий было далеко…

Вскоре он уже был под Кале. По пути он разорил окрестности Монтрёя, сжег Этапль, разграбил область Булони. Под Кале перед ним встал выбор: отплыть, не рискуя омрачить победу, или же обеспечить себе плацдарм. Эдуард уже больше мог не опасаться непосредственной угрозы, нависавшей над ним во время всего его набега вплоть до Креси. Он счел, что захватит Кале так же, как занял Кан: быстро и без труда. Впрочем, опасность внезапного нападения врага, которая до сих пор удерживала его от настоящих осад, только что перестала существовать. Если что, можно было снять осаду Кале и отплыть. К тому же терять людей, штурмуя город, не следовало: английская армия была недостаточно велика. Король рассчитывал, что правильная осада заставит город сдаться.

Эдуард разбил лагерь вокруг всей городской стены и для защиты тылов выкопал новый ров. Началось ожидание. Кто поселился в деревянном бараке, кто в шалаше из дрока. Король собирал двор во «дворце» из досок и бревен. В конце октября к нему приехала королева Филиппа де Эно. Устроили праздник.

Так вокруг настоящего города вырос еще один город — с рынками, городскими площадями, скотобойней. Организовали порт, через который поступали пополнения и провиант, когда генуэзским галерам, бороздившим пролив, не удавалось перехватить английские барки.

Время от времени проводили набег по Пикардии — чтобы размяться и разнообразить рацион. В один день сожгли Гин, в другой — Марк. Эпизодически возникали стычки с французскими отрядами. В них одерживались однодневные победы, без последствий, кто бы ни выходил победителем.

Осенью бюргеры Кале думали, что от приступа их защитят стены. Поняв, что Плантагенет делает ставку на время, которое будет работать на него, они приняли свои меры — изгнали несколько сот «лишних ртов». «Бедных людей», — пишут хронисты. Кто это был — простые горожане, которых не защищала бюргерская солидарность? Маргиналы, беженцы или нищие? Трудно сказать. Как бы то ни было, Эдуард III принял этих отверженнных с демонстративным милосердием. Их напоили и накормили, выдали каждому по три серебряных стерлинга и выпроводили. Почитатель доблестного Эдуарда III, льежский хронист Жан Ле Бель, отмечал, что это было «великой учтивостью», иначе говоря, проявлением истинного благородства. Прежде всего англичанин продемонстрировал: смотрите, я удобно себя чувствую в положении осаждающего, — в расчете, что об этом станут говорить. Пусть бюргеры Кале не надеются на его усталость.

Несколько недель они жили надеждой, что король Франции пришлет помощь. Увы, тот совсем растерялся. Его унизили в Пуату, где англичане жгли его города и деревни, убивали бюргеров и насиловали мещанок, откровенно насмехаясь над его правами суверена. Его унизили в Пикардии, где агрессор явно показывал, что ничего не боится. И, наконец, его унижали в Париже, где Генеральные штаты наносили жестокие удары королевской власти, упорно торгуясь с ней из-за средств на восполнение потерь.

Весной 1347 г., когда ситуация под Кале казалось застывшей, никто не мог предугадать, какую роль будет играть этот город на протяжении двух веков в политической и экономической системе Англии. Для Валуа осада Кале была всего лишь еще одним поражением — неизбежным, какими были потеря Эгийона и разгром в Кане. Не более того. Эдуард III хочет отплыть из Кале. Зачем ему мешать?

Решимость горожан превратила Кале в нечто иное, чем просто удобное место для англичан. Кале стал ставкой в игре, а затем символом.

Но говорить о национальном сопротивлении было бы все-таки преждевременно. Горожане не думали о борьбе с иностранным агрессором, они боялись судьбы, обычно ждавшей город, который захватывала солдатня. Грабежи, пожары, насилие были в таких случаях обычным делом. В то время, когда Кале оказал сопротивление Эдуарду III, а Бетюн отразил атаки фламандцев, деревни, горевшие по всему Артуа, создали англичанам недобрую славу.

Под этим ветром страха, как грибы, росли городские стены. Пуату и Артуа имели собственный горький опыт, другие области извлекли из него уроки. Затраты на крепкую стену и надежно закрывающиеся ворота были не напрасными. Ремонтировали куртины, заделывали бреши, укрепляли створки ворот. Король не желал, чтобы эти статьи военных расходов легли на королевскую казну, и совсем не возражал, чтобы затраты на «крепость» надолго заняли первое место в муниципальных бюджетах.

Поскольку обеспечение безопасности было общим делом, старались добиться и общего участия в расходах. Король принуждал самых уклончивых клириков, парламент отказывал тем, кто предпочитал судиться, а не платить. В Реймсе, Труа, Дижоне духовенство вынуждено было взять на себя добрую четверть расходов на «крепость».

Некоторые города до сих пор располагали лишь небольшими бюджетами. Расходы на стену внезапно перевели муниципальные финансы в другое измерение. Строительство, ремонт, расширение, содержание — все это требовало иного финансового уровня, чем выплата жалованья муниципальному секретарю суда или нескольким сержантам. Отныне стало невозможно вести бюджет «на глазок». Именно на эти, 1347–1348 гг., приходится во многих городах появление первых городских бухгалтерий — этого требовали новые значительные суммы, за которые надо было отчитываться перед королем и податными.

Шло время, и ярость Плантагенета росла. Она дошла до предела, когда рухнули его планы выдать дочь замуж. Действительно, Эдуард остановил выбор на молодом Людовике Мальском, которого смерть при Креси отца, Людовика Неверского, сделала графом Фландрским. Убить отца, хоть бы и в честном бою, а затем сделать сына своим зятем — это отнюдь не смущало монарха XIV в., привыкшего к тому, как браки укрепляют союзы, которыми закончились войны, начатые вместе с другими союзниками. Разве окончание войны в Гиени пятьдесят лет назад не сделало двух капетингских принцесс королевами Англии?

Людовик Мальский не хотел жениться на англичанке. Он не согласился на эту комбинацию. Коммуны Фландрии попытались женить его против воли. Но Людовик хотел править по-настоящему; чтобы держать в руках постоянно взбудораженное графство Фландрию, он решил разыграть другую карту — опереться на могучего соседа, герцога Иоанна Брабантского. У того тоже была дочь на выданье.

Города Фландрии и Брабанта были конкурентами на европейском рынке шерсти и сукна. Хуже того, Брабант начинал брать верх над Фландрией. Гент, Брюгге и Ипр не могли допустить, чтобы граф Людовик подпал под влияние брабантца. Поэтому бюргеры пошли на решительные меры — посадили молодого графа в заключение и выпустили через несколько недель, лишь поместив его под строгий надзор и взяв обещание жениться на англичанке.

Куда бы он ни шел, при нем постоянно было двадцать человек из фламандских бюргеров. Они так плотно охраняли его, что он едва мог сходить помочиться.

Договорились о встрече для заключения сделки. Из Кале в Берг [Синт-Виноксберген] прибыли Эдуард III и королева Филиппа. Привели Людовика Мальского. Стороны обменялись любезностями. Эдуард смог выразить будущему зятю сожаления по поводу смерти графа Людовика Неверского. В ходе битвы, посчитал нужным добавить король, он ни разу не видел того своими глазами, ни мертвого, ни живого. В честь помолвки устроили пир. Назначили день свадьбы.

На приготовления ушло много дней. Эдуард вновь занялся Кале. Молодой граф Людовик убивал время на охоте. Наступил канун свадьбы.

Охрана ослабила внимание. Сокол графа взлетел. Все подняли головы и последовали в беспорядке галопом за хищной птицей. Когда глаза свиты вновь опустились, оказалось, что граф Людовик тоже пришпорил коня. Дело было на парижской дороге, и его конь был лучше, чем у всех остальных охотников. Догнать его было невозможно.

Французы смеялись. Фламандцы, чтобы оправдаться в глазах коронованного союзника, спалили несколько деревень в районе Сент-Омера. Внезапно покинутый вместе с дочерью-невестой, король Англии пришел в крайнее бешенство.

Он отдавал себе отчет, что время теперь работает против него. Хотя короля Шотландии прошлой осенью взяли в плен, провести целый год на материке было неосторожным с политической точки зрения. Эта неосторожность обходилась очень дорого. Какими бы мелкими ни были столкновения вокруг города, их становилось все больше, и осадная армия таяла от них быстрей, чем местные силы скрытого сопротивления. Приступ был невозможен, а осада ничего не давала.

Если Кале держался, то потому, что в город продолжало поступать продовольствие. Как у осажденных, так и у осаждавших был собственный порт. Эдуард III усилил блокаду, сумев отрезать город от снабжения.

Он возвел высокий замок из длинных и толстых дыбовых бревен на берегу моря и поставил в нем бомбарды, спрингалды [34] , артиллерию и прочие орудия. И разместил там также мощное орудие, более сорока латников и двести лучников, каковые стерегли гавань и порт Кале, так что ни одно судно не могло ни войти туда, ни выйти без того, чтобы его не разбили и не вывели из строя.

В конце июля 1347 г. к Кале подступил Филипп VI с армией для снятия осады. Тем вечером, когда он встал в Сангатте, жители Кале решили, что они спасены. Эдуард III предпринял ответные действия: поставил на дюны несколько орудий и поручил Дерби, который присоединился к своему суверену после блестящей кампании в Гиени, охранять мост в Миле. Слева и справа были лишь болота — Филиппу VI оставалось либо штурмовать мост, либо уходить. Дав перебить свое войско значило ничем не помочь жителям Кале. Маршалы посоветовали удалиться.

Валуа испробовал последний прием — предложил противнику принять сражение. Пусть англичанин либо перейдет на эту сторону реки, либо пропустит на ту, и произойдет честный бой. Ответ Эдуарда озадачил французских уполномоченных, еще не видавших такого:

Сеньоры, я хорошо понял то, что вы сказали мне от имени вашего государя. Называйте его так, если вам угодно; тем не менее он удерживает мое наследство против всякого права.

Скажите ему от моего имени, что я здесь уже почти год, на виду у него. Если бы он хотел, он пришел бы раньше. Но он позволил мне оставаться здесь так долго, что я немало потратил. И, надеюсь, сделал довольно, чтобы вскоре стать властителем доброго города Кале.

Так что я не намерен делать ничего для его блага, ни для его удобства, ни для его удовольствия. Равно как терять то, что я завоевал или думаю завоевать.

Если он не может пройти одним путем, пусть идет другим!

Противники выжидали три дня. Англичане копали новые рвы на дороге в дюнах. Жители Кале молились. Наконец солдаты французского короля отступили к Аррасу. Англичане позволили себе роскошь тревожить арьергард Валуа и переворачивать подводы с провиантом.

Эдуард III написал архиепископу Йоркскому письмо в расчете на самое широкое распространение. Для него было важно, чтобы в Англии знали о происходящем на материке, и он изложил дело по-своему: Филипп VI удрал накануне сражения. Память о Креси, очевидно, делала эту подправленную версию правдоподобной. В Англии ликовали.

В Кале уже шесть недель умирали с голода. Горожане собирались выйти из этого положения, вступив в переговоры о сдаче. Они выполнили свой долг французских подданных, король Англии не мог их за это упрекать. Каково же было их изумление, когда они узнали, что победитель не хочет обсуждать никаких условий. Они недооценили ярость короля, который уже год терпел поражение от горожан. По мнению многих англичан, длительность осады Кале заставляла тускнеть победу при Креси. Эдуард III дал знать защитникам, что сделает с ними все, что захочет.

Он желает, дабы вы полностью предоставили себя его воле, либо заплатив выкуп за тех, на кого он укажет, либо позволив им умереть. Ибо вы вызвали у него столько досады, и ввели его в расход, и погубили множество его людей. Ничего удивительного, если он недоволен.

Это было предвестием массовой резни. Но английские бароны попытались смягчить своего суверена: роли могли перемениться, и никому из них не улыбалось лишиться головы за то, что он выполнял свой долг, удерживая вверенную ему крепость. 4 августа король пошел на уступки: горожане будут пленниками и в качестве таковых окажутся под защитой. Он довольствуется тем, что укажет на шестерых, которые заплатят за остальных.

Я хочу получить шестерых виднейших горожан, каковые явятся ко мне только в простых рубахах, с веревками на шее и принесут мне ключи от города. Я поступлю с ними по своей воле.

В изголодавшемся Кале началось изрядное волнение. Для всех, кто не чувствовал себя «виднейшим», это был конец страданий. На собрании Эсташ де Сен-Пьер, не скрывавший того, что он самый богатый, вызвался добровольцем. Один за другим поднялись еще пятеро. Народ со слезами на глазах смотрел, как они покидают город в сопровождении переговорщиков.

Мнения англичан разделились. Они также измучились. Некоторые хотели, чтобы горожан повесили. Другие желали, чтобы их отпустили. Но король уже сделал свой выбор. Едва Эсташ де Сен-Пьер произнес несколько слов, Эдуард III отдал приказ отрубить головы всем шестерым. Несколько баронов воззвали к милосердию. Их попросили замолчать.

Эти люди из Кале погубили столько моих людей, что их тоже нужно убить.

Горожан спасла Филиппа де Эно. Она была беременной. Она встала на колени перед королем. И, чтобы не показаться невежей, он вынужден был уступить.

Сударыня, я предпочел бы, чтобы вы были в другом месте.

Шестерых передали королеве, которая велела принести им одежду. Они отделались страхом и унижением. Но для Кале это было еще не всё. Воинов из гарнизона увезли в Англию и их надо было выкупать. Что же касается горожан, их просто-напросто изгнали. Филипп VI возместил им ущерб землями, домами и рентами по всему королевству.

Эдуард дал понять, что мародеров будут вешать. Город нужен был ему в хорошем состоянии, а не в виде кучи золы и разграбленных домов. Итак, победитель вошел в город в безмолвии. Вместо аплодисментов звучали английские трубы. Аплодировать было некому.

Король посвятил Кале одиннадцать месяцев жизни. Он решил сохранить город. Он расположил там гарнизон, который для него и для его преемников станет изрядным финансовым бременем. Чтобы вновь заселить опустевшие дома, он выписал из-за Ла-Манша купцов и ремесленников. В качестве английского города Кале в 1363 г. станет континентальным «этапом» шерсти.

Расчеты

Однако для кредиторов, за счет которых Эдуард III оплачивал первые кампании, было уже слишком поздно. Королевский долг превысил два миллиона флоринов. При вестях о первых поражениях во Фландрии вкладчики забеспокоились: было известно, что Барди и Перуцци за торговые льготы, полученные в Англии, вложили в дело больше, чем составляла их маневренная масса. Одни только Барди авансировали около 850 тыс. флоринов. Нет победы — нет прибыли. Англичанин не расплатится с долгом.

Во Флоренции и в других местах вкладчики поспешили в конторы обоих крупных компаний, чтобы забрать свои вложения, пока не поздно. Перуцци обанкротились в 1343 г. одновременно с несколькими банками меньшего размера, которые порой испытали кризис, не приняв участия в той финансовой авантюре, какой был английский поход. Весть о Креси в 1346 г. пришла слишком поздно. Впрочем, это была не более чем выигранная битва, не имевшая никакого отношения к финансам. Когда Эдуард III осадил Кале, выплаты в свою очередь прекратили Барди. У короля Англии больше не было банкиров для продолжения войны.

Филипп VI был побежден. Хуже того, он был смешон. Униженному под Парижем, бежавшему при Креси, не сумевшему прийти на помощь Кале, королю Франции гордиться было нечем. Более того, он даже вызывал презрение, позволив разгромить верных ему горожан Кале. И еще большую ненависть он вызвал, заставляя подданных оплачивать операции, столь очевидно проваленные. Штаты 1347 г. не скрыли, что думают о нем:

Вы пошли в оные места с честью и при великом отряде, понеся великие расходы и великие затраты. Вас там обесславили и заставили вернуться с позором. Вам навязали перемирия, хотя враги пребывали в вашем королевстве… Оными советами вы были обесчещены!

Вместе с презрением подданных и гневом податных горьким плодом поражения стал политический кризис, для которого расколотая Франция с начала века подготовила разные силы.

Королевство перенесло потрясение. И, обрушившись на него подобно одному из всадников Апокалипсиса, Черная чума надолго его надломит.