Речь идет не о том, чтобы дать здесь обзор — даже краткий — источников, которыми может воспользоваться историк первой капетингской династии. Работа — устаревшая, но все еще необходимая — Огюста Молинье дает нам критическое их перечисление, к которой читатель может всегда обратиться, если пожелает, при личном соприкосновении с документами углубить тот или иной вопрос, поднимаемый этой историей. В вводной статье можно было бы подчеркнуть только то, насколько наши знания этого периода фрагментарны и слишком часто недостаточны. Хотелось бы также подать читателю мысль, что дают нам тексты, пережившие свое время.
История на народном языке появилась во Франции, возможно, последней среди литературных жанров. В течение всего рассматриваемого здесь периода события излагались в основном на латыни. Отсюда — следует, что церковники почти единственные, кто брался за перо, чтобы оставить потомству воспоминания о том, что они видели, читали или слышали. Отсюда следует, что все прошлое представляется нам разворачивающимся в церковной атмосфере; что суверены в ней часто принимают облик коронованных монахов, занятых единственно службой церкви или ссорящихся с ней; что особенно записывались события, интересующие церковь или просто излагаемые с ее точки зрения. Классический пример Эльго, монаха аббатства Флери-сюр-Луар, великолепно демонстрирует наше предположение. Современник короля Роберта, который, говорит он, обращался с ним как с сыном, Эльго составил биографию этого суверена, Epitome vitae regis Roberti, провозгласив, что желает говорить только о добродетелях частного лица и оставить в стороне общественную деятельность своего героя. Эта крайняя точка зрения дает себя почувствовать в произведениях, которые считаются, однако, более содержательными источниками. Она представлена, например, в «Жизни Людовика Толстого», написанной аббатом Сен-Дени Сугерием. Оттуда мы узнаем, что почти все поступки этого короля, по крайней мере те, что сообщает его биограф, мотивировались помощью или защитой аббатства Сен-Дени или прочими установлениями того же рода. В следующем XIII в. здесь совершенно ничего не изменится, но в эту эпоху возрастающее обилие архивных документов сделает менее необходимым прибегание к помощи хронистов.
Ибо почти единственно к ним надо обращаться, чтобы узнать о первых столетиях капетингской династии. Каковы же в эту эпоху люди, которые берутся писать историю? Это — монахи, живущие в своих монастырях и редко выходящие из них, горизонт которых ограничен практически пределами владений их аббатства. Так что они не могут писать иное чем местные анналы или описывать события, происходящие в непосредственном соседстве от хрониста; последние, естественно, занимают главное место, и король Франции будет в них появляться редко, за исключением, когда монастырь прямо зависит от него или расположен в маленьком капетингском домене; поэтому центральной фигурой здесь, лицом, наиболее часто упоминаемым, будет представитель местной династии, граф, часто даже мелкий соседний сеньор, тот, деяния и поступки которого интересуют непосредственно каждодневную жизнь монастыря.
Не следует требовать от этих анналистов взглядов или исследований по общей истории королевства. Нельзя даже быть уверенным, что они представляли себе душевное состояние своих заурядных современников. Надо думать, что некоторые члены благородного класса, а также купцы смотрели на мир более широко и имели более общее представление о событиях. К несчастью, эти взгляды и представления не были записаны.
Так история Капетингов становится мозаикой из сведений, заимствованных из местных монастырских анналов, сведений, которыми современный историк пользуется или нет по своему усмотрению и которые он часто не в состоянии проверить, а посему ему приходится оставлять белый лист.
Например, мы находим в истории Людовика VI Сугерия рассказ о сражениях на востоке между войсками короля Франции и короля Англии, сражений, окончившихся, естественно, победой французов. Но в то же время нормандские хронисты, рассказывая о тех же сражениях, приписывают победу своему герцогу, королю английскому. Это неважно, если у нас есть другие сведения, позволяющие отделить этих авторов от официальных сообщений. Не противоречат ли сами себе эти свидетельства? Но для неизвестного периода у нас — лишь свидетельства этих хронистов. Так что почти невозможно узнать, кто одолел короля или его великого нормандского вассала. Все, что можно сказать, так это то, что они сражались друг против друга. Но не всегда с большой уверенностью.
Ибо история этих первых веков капетингской династии представляется в хрониках лишь как длинная вереница сражений или приблизительно так. Добрых монахов, составляющих свои мемории, кажется, особенно интересовали военные операции. Следует ли полагать, что Франция в эту эпоху — только широкое поле битвы? Позволительно в этом усомниться. В течение всего этого времени Франция жила, трудилась, думала, но хроники об этом почти ничего не говорят. Их авторы видят лишь сражающихся между собой, осаждающих замки рыцарей, и все без сколько-нибудь определенного повода.
С началом XIII в. происходят изменения. Король начинает быть действительно королем Франции, и историография отражает это изменение. Теперь мы имеем путеводную нить, чтобы провести нас через события, показать их возможно не так, как их видели современники, а так, как хотел, чтобы мы их видели, покровитель аббатства Сен-Дени французский король; это — Большие Французские хроники Сен-Дени.
История того, что называют Большими Французскими хрониками Сен-Дени, еще содержит много неясного. Несомненно, что французская редакция, выполненная в 1274 г. монахом Приматом по приказу короля Филиппа Смелого и оригинальный экземпляр которой и в наши дни можно видеть в библиотеке Святой Женевьевы в Париже, не представляет собой произведение, составленное исключительно в конце этого XIII столетия; в действительности она — перевод работы, предпринятой задолго до этой даты и продолжаемой в королевском аббатстве в течение всего XIII в. Но следует ли принимать традицию, заложенную аббатом Сугерием, современником Людовика VI, основателем официальной истории династии? Это вполне допустимо, начиная с правления Филиппа-Августа и начала этого труда, даже если для восстановления его истоков использовались более древние элементы; и мы, несомненно, приблизимся к правде.
Что вызывает интерес в этих анналах, так это то, что личность короля Франции выходит в них на передний план, а его действия переданы достаточно детально; что это больше не только история аббатства или феодального княжества, в котором королевство появляется лишь между прочим; что действительно впервые пишется история всего королевства.
Однако же эта история — еще творение клириков, преданность которых короне бесспорна, и которое, как и клирики, озабочено представлением суверена в самом благоприятном свете, правда, не забывая о личной точке зрения религиозного порядка, но достаточно легко оборачиваясь агиографией.
Однако рядом с этой официальной историей начинают появляться другие произведения более личного характера, сочинения еще неуклюжие, но в которых с полнотой представлены королевские действия. Таковы «Деяния Филиппа Августа» монаха Сен-Дени Ритора, такова «Филиппида», большая поэма в латинских стихах каноника Санлиса Гийома Бретонца. Все эти произведения, какими интересными они бы ни были, имеют, однако, общий недостаток. Их авторы, все те же клирики, не принадлежат к благородному классу, единственному, который смотрит на суверена как на равного. Они пишут всегда в манере панегирика, и если иногда отваживаются на критику, то последняя остается слишком уважительной, чтобы правдиво осветить характер и личность суверена, о деяниях и поступках которого они рассказывают.
Людовик Святой — первый из Капетингов, жизнь которого была описана человеком, знавшим его не только сувереном, но и другом. Поэтому из всей исторической литературы, посвященной Капетингам их современниками, труд сенешала Шампани Жана де Жуанвиля остается и в наши дни привлекательным чтением.
По правде говоря (и теперь мы это знаем), Жуанвиль первоначально не собирался описывать жизнь Людовика Святого. Шампанский барон, зависящий от графа Шампанского, а не от короля, сенешал Шампани, отбыл на свои средства в крестовый поход 1248 г.
На Кипре он перешел на службу к французскому королю и в течение крестового похода получил от этого государя «денежный фьеф», или, как мы говорим сейчас, пенсион, сделавший из него вассала короля, не переставая быть вассалом графа Шампанского. Возвратившись во Францию в 1254 г., он с тех пор делил свое время между доменом и двором суверена, которому он стал другом, приближенным, но Жуанвиля, однако, не допускали к управлению королевством. В 1272 г., два года спустя после смерти своего царственного друга, сир де Жуанвиль написал рассказ о своих собственных приключениях на Востоке с 1248 по 1254 год, правда, подле Людовика Святого, но с единственной целью — показать сира де Жуанвиля в крестовом походе.
Позднее его сюзерен, графиня Жанна Наваррская, ставшая королевой Франции по браку с внуком Людовика Святого королем Филиппом Красивым, уговорила Жуанвиля приняться за написание воспоминаний, сохраненных им о своем царственном друге, о котором он так охотно рассказывал. Добрый сенешал принялся за работу и только в 1309 г., четыре года спустя после смерти королевы, «Житие Людовика Святого» было преподнесено сыну Жанны Наваррской, принцу Людовику, будущему Людовику X Сварливому.
Чтобы написать это произведение, Жуанвиль использовал свои мемуары. Он предпослал им некое число коротких рассказов и широко заимствовал сведения из французской редакции хроник Сен-Дени Примата. Он присоединил к ним некоторые воспоминания о крестовом походе 1270 г., в котором отказался участвовать, сведения об опросах при канонизации святого короля, где он фигурировал как свидетель, наконец, рассказ о церемонии этой канонизации.
Собственно говоря, Жуанвиль дает нам не историю правления Людовика Святого. Это, прежде всего, портрет этого суверена, но портрет идеализированный. Если мы хотим уяснить различия между этим светским произведением и такими же трудами, написанными клириками, следует сравнить книгу сенешала Шампанского с книгами других биографов короля — Жоффруа де Болье, Гийома Шартрского, Гийома де Сен-Патю. С одной стороны, прекрасная фреска, немного во флорентийской манере, с другой — религиозная картинка.
Отсюда следует, что Людовик Святой является единственным Капетингом, которого мы действительно хорошо знаем. Жуанвиль, часто его посещавший и восхищавшийся, тем не менее не позволил своему восхищению себя ослепить. Он видел добродетели своего героя; он не имел намерения им подражать, ибо его здравомыслие заставляло его почувствовать и отметить последствия, порой пагубные. Но портрет, нарисованный им, настолько восхитительно живой, что, скорее, это портрет человека, нежели суверена. Король и сенешал очень часто болтали вместе, но вряд ли их разговоры были на тему управления; и современный историк, счастливый обрести в засушливой пустыне капетингской историографии свежий оазис книги Жуанвиля, не должен обольщаться миражем и полагать, как очень часто случается, что Жуанвиль знал все мысли короля. О последних надо было бы спросить у Матье Вандомского. К несчастью, этот верный советник до конца сохранил молчание, которое королевские советники полагали целесообразным в интересах Совета.
Сыну Людовика Святого, его внукам и троим правнукам не посчастливилось иметь своего Жуанвиля, так что их образ хранит некую тайну, но история их времени тем не менее берет кое-что из их жизни при чтении хроник.
Что появляется к концу XII в. у хронистов различного достоинства, так это то, что их личность начинает проявляться в их трудах. Некоторые из наиболее живых пишут французскими стихами, часто бесцветными, но слова которых, воспринимаемые прямо, без перевода, вызывают непосредственно в уме видение изображенных сцен. Трое из них, впрочем, талантливые писатели. Автор «Жизни Гийома Марешаля», продолжая излагать нам подвиги своего героя, одного из главных лиц в окружении Генриха II и его сыновей, дает нам ряд ценных сведений и некоторые волнующие картины борьбы Капетингов и их великого англо-анжуйского вассала с 1186 по 1219 гг. Рыцарь из Орлеана Гийом Гиар заканчивает в 1307 г. свою «Ветвь королевских родов», историю Франции с Филиппа-Августа, в которой более 8 тыс. стихов (из 21 тыс., составляющих книгу) посвящены современному автору периоду и заставляют нас пережить, особенно в связи с фландрской кампанией 1304 г., сцены, разворачивавшиеся перед его глазами. Наконец, клирик из королевской канцелярии Жоффруа де Нес донес до нас в своих отрывистых стихах эхо того, о чем говорилось и думалось в Париже во времена короля Филиппа Красивого.
Кроме того, Франция тогда была политическим центром Европы. Каждый уважающий себя хронист должен предоставить сведения о происходящем там. И это также позволяет нам увидеть, как в XIII веке и в начале следующего столетия представала капетингская политика глазам англичан, арагонцев, итальянцев или фламандцев.
Тем не менее хроники, какими многочисленными они ни были, всегда дают нам недостаточные сведения. Они, в эпоху, которая нас занимает — только произведение людей, чуждых управлению. Их авторы чаще всего знают только то, что им кто-то рассказывает об общественных делах. Они почти всегда пребывают в состоянии наших современных журналистов, которым говорят только то, что хотят и у которых ложные новости — более частое явление, нежели правдивые. Они также плохо информированы. Средневековье рассматривало управление обществом как секрет. Впрочем, что-то в этом роде существует еще под титулом наших государственных секретарь-министров, ведущих происхождение от этих секретных клерков, которые единственные знали, как обстояли дела. Ибо секреты королевских советников хранились под клятвой, приносимой теми, кто имел к этим секретам доступ, и это во времена, когда тайна составляла реальную ценность.
Мы не думаем, что перегибаем палку, говоря, будто историк, опирающийся на одни хроники, чтобы написать свой рассказ, оказался бы почти что в положении человека, знание о политических делах которого опиралось бы на единственный источник для чтения — ежедневную газету пятидесятилетней давности.
К счастью, историк располагает другим источником информации, тем, что называют архивными документами, королевскими актами, административной перепиской, опросами, счетами и т. д. Посредством их возможно узнать секреты Совета. Только при одном условии: чтобы документы сохранились.
К сожалению, Капетинги ждали два века, чтобы решиться хранить свои архивы в установленном месте. У них долго была дурная привычка возить их с собой; и это в эпоху, когда король мало оставался на одном и том же месте. Такой образ действий, по-видимому, привел их к убеждению сохранять минимум документов, и обычай делать копии, регистрировать акты, передаваемые канцелярией, пришел к ним много позднее. Так что, когда 3 июля 1194 г. король Филипп-Август был застигнут в лесу Фретваль, в Вандомуа, своим противником, королем Ричардом Львиное Сердце, он проиграл битву, потеряв одновременно казну и архивы: «И не уберегли монеты от хищника, которыми туго наполнены были бочонки, и не удержали, когда защищали оружием, ни податные списки, ни денежные расписки, и полагают, что также со всем остальным захватили печать короля».
Так выражается Гийом Бретонец в своей «Филиппиде». Роджер Хауден, современный ему английский хронист, подтверждает эти сведения.
Французский король попытался исправить катастрофу, но его усилия, естественно, были направлены на то, что назвали бы в наши дни новым изданием королевских архивов, современных документов, необходимых для защиты королевских прав. Для периода, предшествующего правлению Филиппа-Августа, королевские архивы исчезли почти полностью, если только они в самом деле были значительными.
Но королевские архивы, если бы они случайно и сохранили черновики или копии зарегистрированных королевских актов, не сохранили бы оригинальных документов. Королевские грамоты, скрепленные большой печатью, передавались тем, для кого они предназначались канцелярией. Именно в архивах представителей этих семей следует искать их, если они сохранились.
Ибо светские сеньоры, городские коммуны, впрочем, родившиеся позднее, еще больше, чем само королевство, пренебрегают своими архивами в течение двух первых веков капетингской монархии. Единственным классом, рано понявшим, какой интерес представляет сохранение актов из королевской канцелярии, было духовенство. Монастыри, церкви берегут свои документы; они или сохраняли оригиналы, или в своих картуляриях хранили копии.
Результат этой мудрой политики оказался для истории одновременно и счастливым, и опасным. В самом деле, счастье, что эти документы уцелели среди человеческих жертв и потрясений времени. Так как акты, интересующие церковь, почти единственные, которые дошли до нас, история Капетингов в XI и XII вв. проявляется как длинный перечень даров, сделанных королями церквам и монастырям своего королевства, что также усиливает впечатление, оставшееся от чтения хроник.
Впрочем, не надо себе представлять, что бережно сохраняемые королевские акты очень многочисленны. Акты всех этих суверенов, включая Людовика VIII, за исключением одного Гуго Капе та, дипломатический багаж которого самый незначительный, были каталогизированы плеядой уважаемых эрудитов, не только издавших и собравших уже изданные тексты этих актов, но еще и разыскавших с замечательным терпением упоминания об исчезнувших актах.
Так что, если бросить взгляд на число лет, в течение которых правили суверены, акты которых были таким образом собраны, и количество этих актов или упоминаний о них, мы приходим к следующему результату:
— Роберт Благочестивый — 34 года, 8 месяцев, 25 дней — 108 актов или упоминаний о них;
— Генрих I — 29 лет и 14 дней — 125 актов или упоминаний о них;
— Филипп I — 48 лет минус 3 месяца — 171 акт или их упоминания;
— Людовик VI — 39 лет минус 2 дня — 359 актов или их упоминаний;
— Людовик VII — 43 года, 1 месяц, 7 дней — 798 актов или их упоминаний;
— Филипп II Август — 42 года, 8 месяцев, 25 дней — 2500 актов или их упоминаний;
— Людовик VIII — 3 года, 3 месяца, 24 дня — 463 акта или их упоминаний.
Несомненно, кривая подымается с правления Людовика VI, но легко согласиться, что если клирики канцелярии действительно составили лишь те акты, текст которых до нас дошел или упоминание о которых сделано в других сохранившихся документах, то их труд был сладкой синекурой.
Ибо по активности, развернутой их преемниками со времени Людовика Святого, можно увериться, что это ничто. Всякая администрация по существу — и добавим, по необходимости — великая пожирательница бумаги. Средневековые администрации действовали так же, как и современные. Со времени правления Людовика Святого документов, исходящих из королевской администрации, насчитываются тысячи. При преемниках Святого короля следует говорить о 12 тысячах. До такой степени, что самым пламенным эрудитам, вплоть до настоящего времени, пришлось отступить перед ошеломляющей работой по каталогизации всех этих-актов, всех этих деловых бумаг.
Впрочем, этой массой не следует обольщаться. Мы далеки, очень далеки от того, чтобы сохранить все написанное. На деле то, что мы сохранили, ничтожно по сравнению с тем, что потеряли. Некоторые регистры-формуляры королевской администрации начала XIV в. поражают нас активностью, открывающейся у людей короля. И это изумление перерастает в восхищение, когда мы представляем себе материальные условия, в которых были составлены все документы; когда представляем редактора или средневекового отправителя, сидящего на неудобном табурете перед пюпитром, пишущим птичьим пером на пергаменте, малейшее касание которого могло оставить кляксу, в маленькой, плохо проветриваемой комнате, а зимой еще и плохо отапливаемой, с такими узкими окнами, что в самый полдень посреди летнего дня там надо было работать при свете, и при свете смолистой свечи, дым от которой быстро наполнял комнату, одновременно проникая в глаза и легкие.
Ибо отбор, позволивший сохраниться некоторым документам и уничтожить кое-какие другие, случаен. События нам известны, потому что королевский служащий, чтобы работать с большими удобствами, уносил к себе досье, которые после его смерти возвращались в королевские архивы и были слишком обширны, чтобы их сортировать, и поэтому в беспорядке сваливались в угол или на шкаф. Другие обязаны своим сохранением непорядочности эрудита или коллекционера XVII–XVIII вв., выпрашивающего досье или вырывающего страницы до одного из тех периодических пожаров, которые приходили, чтобы облегчить — если можно так сказать — труд историков. Это обилие, даже изобилие документов, исходящих от королевской власти, происходит в тот же самый момент, когда множатся хроники, а также во времена, когда начинают появляться во все возрастающем количестве другие документы частного происхождения, необходимые, чтобы иметь реальное представление об окружении и обстоятельствах, при которых работали капетингские суверены.
Эти документы появлялись, правда, спорадически, с самого начала их истории. В качестве только одного примера приведем частную переписку Герберта, будущего папы Сильвестра II, тогда секретаря Адальберона, архиепископа Реймсского, которому Гуго Капет частично обязан своей короной, переписку, являющуюся для правления этого государя первостепенным источником. Можно привести также письма епископов Шартрских — Фульберта для правления Роберта Благочестивого, и Ива — для правления Филиппа I и Людовика VI, равно как и переписку аббата Сугерия для правления Людовика VI и Людовика VII.
Но сами эти документы не всегда сохранялись ввиду их исторического значения. Переписка, о которой мы только что говорили, была собрана и издана из соображений литературного порядка. В этих письмах, составляющих ее, увидели модели стиля, дающего целиком эстетический пример и критерий, которые и решали вопрос, сохранить или отбросить то или иное письмо. Когда мы доходим До документов целиком литературных, доля случайности становится еще больше. Ш. В. Ланглуа очень справедливо и не без грусти замечал, что лучшие романы XIII в. нам знакомы чаще всего по единственному манускрипту. Сколько произведений исчезло, не оставив следов? И с ними сколько документов, возможно, самых ценных для нашего познания прошлого, которое нас интересует?
Больше не продолжая, можно, наконец, заявить, что наша документация в том, что касается прямых Капетингов с 987 по 1328 гг., очень неполная и такой пребудет всегда; что крайняя нехватка для первых двух столетий этой истории не должна порождать иллюзию об обилии тех же источников для XIII и начала XIV вв.; что мы никогда не узнаем, опровергает ли утерянный документ выводы, сделанные, впрочем, на законных основаниях по другим сохранившимся документам, так как лишь слепой случай с помощью человеческой небрежности или глупости подготовили материал, по которому пишется история.
Состояние этой документации значительно влияет на сам исторический труд. Для малоизвестных периодов, как мы видели, акты суверенов немногочисленны, а потому тщательно собраны, каталогизированы, подвергнуты критике. Эти исследования служили базой для в целом уважаемых, а часто превосходных работ о капетингских суверенах XI–XII вв. Однако двое из них еще не были предметом монографий. Первый Генрих и Людовик VII еще ждут своего историка. Для XIII и начала XIV вв. положение много менее блестящее. Сами краткие правления Людовика VIII (40 месяцев), Филиппа III Смелого (15 лет), Филиппа V Длинного (6 лет) вызвали общие исследования. Но нет удовлетворительной книги о правлении Людовика Святого. Филипп Красивый был объектом более или менее блестящих набросков. Правления Людовика X и Карла IV представлены только положениями докладов Школы хартий, которые их авторы никогда не доводили до конца для публикации.
Несомненно, существует множество отдельных исследований и частных работ. Но мы не знаем хорошо правления, в ходе изучения которого историк, отважившись посвятить своей работе необходимое время — и это время может занять всю жизнь.