Прочно установить династию, укрепить ее преемственность, сообщить ей религиозный авторитет, приводивший к поклонению народы, которыми она должна была управлять, было первой задачей, вставшей перед потомками Гуго Капета. Но между тем, как это происходило, следовало предоставить этой династии средства выполнения задачи управления, фиксирующие за ней высшие сосредоточиваемые ею функции. Для этого ей нужно было использовать прерогативы, даваемые социальной организацией и эпохой.

Если на практике феодальный мир представляется глазам историка как общество, где слишком часто правит анархия, то, тем не менее, теоретически это строго организованное общество, где каждый индивидуум занимает свое место в иерархической структуре вассалов и сюзеренов. Основой системы является король, высший сюзерен. Распад государства, который мы наблюдаем в IХ-Х вв., факт, но факт, не затрагивающий принципы политической и социальной организации.

Хотя Франция X в. разделена на бесчисленные сеньории, почти независимые, нет ни одного сеньора, даже среди наиболее могущественных, осмеливающегося открыто отказаться признать теоретическое верховенство короля. Само название Франция обозначает не только маленький кантон вокруг Парижа, но королевство Францию, старое regnum Francornm, во всяком случае, в теории, и до некоторой степени на деле. Это очень важно. Ибо глава этого королевства может быть слабым, более слабым, чем некоторые из самых крупных вассалов, но последние не меньше обязаны ему оммажем, и что еще важнее, приносят ему оммаж. Фердинанд Лот доказательно установил, что шесть крупных феодалов, которые в начале XIII в. станут шестью светскими пэрами королевства, были в XI–XIII вв. юридически тесно связанными с королем, не переставали быть его вассалами, его «людьми», какой бы, впрочем, ни была реальная зависимость их от капетингского суверена.

Эти юридические связи, права, которые они давали королю, всегда были достаточны, чтобы позволить Капетингам присматривать за всем, требуя исполнения обычаев.

С началом капетингской династии, когда герцог Бургундский Генрих, брат Гуго Капета, умер в 1002 г., не оставив наследника, король Роберт не разрешил бургундским епископам и баронам выбирать герцога по своей воле. Он отказался признать Ота-Гийома, пасынка умершего герцога, и в течение тринадцати лет вел кампанию за кампанией, чтобы наконец посадить во главе герцогства без герцогского титула своего второго сына Роберта.

Когда в 1035 г. герцог Нормандский Роберт Великолепный умер на Святой земле, оставив в качестве наследника лишь незаконнорожденного Вильгельма, будущего завоевателя Англии, французский король Генрих I утвердил выбор нормандских баронов, принявших в качестве герцога незаконного сына своего усопшего государя, поддержал его против знати Бессена и Котантена, противопоставившей ему его кузена Ги Бургундского, и оружием поставил во главе Нормандии юного Вильгельма.

Когда в 1078 г. Гуго де Ди, легат Григория VII, созвал в Пуатье собор, враждебно настроенный против короля Филиппа I, последний написал герцогу Аквитанскому Гийому VIII и прелатам письмо, обвиняющее их в недостаточной верности, в которой они ему поклялись, ежели они потерпят этот «лже-синод», и герцог, сопровождаемый жителями Пуатье, грубо выдворил членов собора. В 1101 г. при аналогичных обстоятельствах герцог Гийом IX попытался разогнать собор со следующими словами: «Король, мой сеньор, дал мне знать, что к моему и его бесчестью вы хотите отлучить его от церкви в сем городе, который я держу от него, и во имя верности, коей я ему обязан, он запретил мне терпеть сии действия. Я впредь запрещаю вам идти дальше. Иначе, согласно клятве, данной мною королю, вы не покинете этот город без ущерба».

Когда в 1127 г. граф Фландрский Карл Добрый был убит, французский король Людовик VI решил, поскольку тот не оставил наследника, что имеет право вмешиваться в избрание нового графа. Так что он отдал приказ «principes» и баронам Фландрии прибыть 20 апреля в Аррас, чтобы вместе с ними решить вопрос о назначении графа. И их выбор, естественно, пал на королевского кандидата Вильгельма Клитона.

Когда в течение 1162–1163 гг. Раймон V, граф Тулузский, с целью напасть на своего могущественного соседа Генриха II, короля английского, герцога Аквитанского по браку с Алиенорой, попросил Капетинга Людовика VII прийти на помощь, то вот в каких выражениях этот крупный феодал писал французскому королю: «Мы потеряли нашу землю, нашу, нет, скорее вашу, поскольку мы — ваши вассалы и все наше — ваше».

Этих примеров достаточно, чтобы показать, что Капетинги, в течение длительного периода кажущиеся бесконечно менее могущественными, чем их великие вассалы, не колебались всякий раз при возможности действовать таким образом, чтобы их положение сюзерена не было поставлено под сомнение и что это положение без затруднений было признано.

Сам оммаж, который эти великие вассалы не прекращали приносить королю Франции, когда наследовали свое графство или герцогство, хорошо показывает, каково было их юридическое положение по отношению к королю. Формулы его немного изменились в течение трех столетий, занимающих нас. Возьмем начало, оммаж, принесенный в Компьене в июне 1196 г. Бодуэном IX, графом Фландрским и Эно королю Филиппу-Августу в то время, когда этот суверен, побежденный Ричардом I Английским, был не в самом блестящем положении. «Я, Бодуэн, граф Фландрский и Эно, довожу до всех в настоящем и будущем, что согласился и поклялся своему законному сеньору Филиппу, знаменитому королю Франции, помогать во всякий день моей жизни, добровольно и без притворства, против всех живущих и умирающих людей; и кроме того, по земле Эно помогать ему как против моего сеньора епископа Льежского, ежели последний вздумает беспокоить короля Франции, или если то же сделает король в отношении означенного епископа, так и против императора; и что я никогда не прекращу сию помощь королю Фракции, и так долго буду помогать, как этого пожелает мой вышеназванный сеньор, король Франции, оказывающий мне правосудие в своей курии и дающий право быть судимым теми, которые должны меня судить в курии короля Франции».

От этого оммажа, посредством которого наиболее могущественные феодалы признавали себя «людьми» короля, никто из них и не помышлял отказываться. И это была не простая формула. Она создавала между сюзереном и его вассалом личную связь, силу, которой современные люди затрудняются облечь в точную идею. Она обязывала того, кто ее давал, приходить со своими людьми, связанными с ним договором такого же рода, под знамена своего сюзерена, когда последний требовал службы в ополчении, военной службы своих вассалов.

Так что от этой службы редко осмеливались отказаться даже самые крупные феодалы, порой даже при обстоятельствах, когда выполнение ее было настоящим полным поворотом политики. Примеров достаточно. 3 мая 1230 г. Генрих III, английский король, высадился со своим войском в Сен-Мало. Он прибыл поддержать французских баронов в их мятеже против регентши Бланки Кастильской. Последняя, действующая от имени малолетнего короля, призвала на помощь вассалов короля, дабы оказать сопротивление захватчикам. Разумеется, восставшие бароны были созваны и, как другие, вынуждены были отбыть свои сорок дней военной службы, даже против того, кого они просили им помочь.

Более того, когда крупные бароны короля объединялись с врагом против него, они сохраняли права своего суверена. 10 марта 1103 г. граф Фландрский Роберт заключил в Дувре с английским королем Генрихом I договор, направленный против короля Франции Филиппа I. Статья 2 этого договора замечательно иллюстрирует отношение к Капетингу этих великих вассалов, связанных оммажем, не могущих отбросить этот торжественный и добровольно принесенный обет. Граф Фландрский заверяет в своей поддержке английского короля, «спасая верность королю Филиппу таким образом, что ежели король Франции захочет захватить Англию, граф Роберт по возможности заставит оставить короля Филиппа 1 это намерение и постарается всевозможными средствами, своим советом и молитвами, своей верностью без худых намерений, без даров деньгами принудить его остаться. И, если король Филипп отправится в Англию и поведет с собой графа Роберта, последний приведет с собой столь малый контингент войск, какой сможет, однако таким образом, чтобы избежать совершения преступления за фьеф, который держит от короля Франции.

Из этого видно, что вассал, восставший против короля, даже если этот король был таким слабым, как Филипп I, его опасался. Вассала стесняла клятва верности последнему; ибо, нарушая ее, он подавал опасный пример своим собственным вассалам. В самом деле, вся эта политическая система покоилась на вассалитете, и на вассалитете, располагавшем в определенном порядке всех от скромного держателя до крупного феодала, непосредственного вассала короля. Вся система покоилась и на передаче фьефа. Этот фьеф, конечно, королю отобрать было нельзя, ибо король обладал меньшей силой, чем сила вассала, которого он хотел наказать. Но сюзерен мог передать фьеф мятежного вассала другому сеньору, который может быть достаточно сильным, чтобы захватить земли, дарованные сувереном.

Если положение короля перед восставшим вассалом, когда этот вассал могущественнее, чем он, не всегда легкое, то положение восставшего вассала всегда таит некую опасность, которую названный вассал всегда сознает. В сущности, крепко связанные друг с другом юридическими связями оммажа и фьефа, вассал и сюзерен чувствуют, что не могут безнаказанно разрывать эти связи.

Именно это объясняет, как Капетинги сумели, будучи столь слабыми материально, продолжать существовать и теоретически доминировать над своими великими вассалами, намного могущественнее их. Сама их материальная слабость помешала вассалам отдать себе отчет в том, какую опасность представляли для них в будущем эти теоретические права — практика применения которых была лишь случайной, — когда политическая система замыкается на короля. Это также объясняет, как капетингская династия сразу после того, как овладела достаточной территориальной базой, стала наносить вред феодальному миру.

Эта преданность вассалов королю является великим делом, доминирующим на протяжении всей истории капетингской династии, особенно в первые два века. Они не очень хорошо изучены, за исключением того, что стал ясен истинный характер войн, в которых часто сталкиваются — но менее часто, чем думают — Капетинги со своими вассалами.

Каким бы неправдоподобным нам это ни показалось, но нам в самом деле следует допустить, что частные войны, те, что мы называем гражданской войной, как часто подчеркивал г-н Лот, рассматривались феодальной знатью как целиком законное средство. Опустошения, грабежи, убийства, пожары, бывшие следствием их, казались современникам Капетингов вполне допустимой процедурой. Вассал, предающийся подобным злоупотреблениям на землях суверена и против его людей, рассматривался, причем вполне чистосердечно, как пользующийся своим бесспорным правом. Сами короли очень долго разделяли подобное мнение. В самом деле, обычаи Франции признавали за осужденным вассалом право покинуть королевский суд и защищать свои права с оружием в руках. Отсюда ведет начало распространение юридического поединка, призыв к Божьему суду.

Эта концепция частных войн помимо того, что объясняет частые перемирия, показывает нам положение Капетингов по отношению к крупной знати или даже к феодалам домена. Ни крупные феодалы, ни мелкие непосредственные вассалы не питают враждебных чувств к королю. Их долго приводят к повиновению, но у них никогда не замечается ненависти или злобы.

Эд II, граф Блуасский по праву считается одним из самых недисциплинированных крупных феодалов в XI в., и история правления Роберта Благочестивого и Генриха I наполнена его мятежами и войнами с капетингскими суверенами. Однако вот как этот великий вассал, даже в момент нахождения в состоянии войны со своим сувереном, писал в 1023 г. Роберту Благочестивому, отказавшись повиноваться королевскому требованию явиться на суд: «Что меня в тебе очень удивляет, так это то, что, не выслушав меня, ты в великой поспешности считаешь меня недостойным твоей милости. Ибо если рассмотреть положение моего рода, то я милостью Божьей способен наследовать графство Мо и Труа. Ежели обратить внимание на статус бенефиция, данного тобой, то он не подвластен твоему фиску, но восходит ко мне по наследственному праву и твоей милостью. С другой стороны, посмотри на мою феодальную службу; тебе известно, сколько (поелику я был у тебя в милости) я служил тебе в твоем дворце, на войне, во время твоих поездок. Но когда «ты отвернул от меня свою милость, когда ты пожелал отобрать у меня данные тобою владения, я, защищая себя и свою честь т. е. фьефы, и совершил по-твоему некоторые неприятные действия, но я их совершил, мучимый оскорблениями и понуждаемый необходимостью. Как в самом деле я мог бы защитить свою честь? И клянусь Богом и своей душой, я предпочел бы умереть, защищая честь, чем жить без нее. Если тебе угодно прекратить меня бесчестить, то нет ничего на свете, чего бы я желал больше, чем снискать и заслужить твое расположение. Ибо для меня очень тягостно быть в ссоре с тобой, и эта ссора уносит у тебя, мой сеньор, основу и плоды твоей службы, я хочу сказать, правосудие и мир. Так что я прошу и умоляю, чтобы со свойственным тебе милосердием, которое может отвернуть единственно злой совет, ты прекратил бы меня преследовать и позволил бы мне помириться с тобой».

Слушая эти слова, становится понятно, как Капетинги, слабые, одинокие в мятежном феодальном окружении, злоба которого исключительно проявлялась между большими и малыми сеньорами, оставляя невредимой особу короля, сумели выжить. Понятно и то, как Капетинг мог казаться, будучи еще очень слабым, единственным лицом, вокруг которого при некоторых обстоятельствах могли концентрироваться все силы королевства.

Мы видим, как в 1059 г. Генрих I ведет против Гийома (Вильгельма) Нормандского войско, в котором принимают участие рыцари из Ремуа, Суассона, Лаона, Вермандуа, Фландрии, Артуа, Амьена, Понтье, Нуайона, Орлеана, Берри, Бурбонне, Бургундии, Оверни и Гаскони. И Сугерий нам перечисляет не без некоторой эпической напыщенности «отряды», которые сформировал Людовик VI на равнинах Реймса в 1124 г. при угрозе вторжения императора Генриха V.

В свете сообщений Эда Блуасского понятно также и странное поведение английского короля Генриха II в 1159 г., когда, чтобы спасти графа Тулузского, король Людовик VII бросился защищать Тулузу. Английский король, бывший также графом Анжуйским, герцогом Нормандским и Аквитанским, а посему вассалом французского короля, решил снять осаду города, поскольку там находился его сюзерен. Людовик VII продолжал в нем упорно оставаться, и Генрих II отступил.

Так что Капетинг вследствие своих королевских функций пользовался реальным авторитетом в глазах крупных вассалов. Клятвы, приносимые ему и о которых он всегда заботился, чтобы их приносили, создавали вокруг него внушительную охрану, против которой не могли выступить самые могущественные сеньоры. Это не говорит о том, что с ним не вели войн и он не бывал разбит. Мало суверенов столь часто терпело поражение, как Капетинги до правления Филиппа-Августа. Но короля никогда не удавалось раздавить. Ибо, несмотря на свою слабость, он оставался королем, помазанником Божьим, сюзереном, «людьми» которого прямо или косвенно были все феодалы королевства.

* * *

Не одна знать вела себя так по отношению к королю. Подобное поведение разделяет и сильно феодализированная в эту эпоху церковь, никогда не отказывающаяся поставить на службу королевству духовное или светское войско, которым она располагает.

Капетинги были любимцами церкви, и особенно церкви своего королевства. Для их священников они представлялись если и не как истинные клирики с тонзурой, то, по крайней мере, как люди, бывшие почти церковниками. Коронация, во время которой король одевает стихарь иподьякона, двояко причащает его путем помазания епископального характера, придавая ему видимость епископа.

Это вмешательство церкви в королевскую интронизацию регулярно воскрешается в сознании духовенства во время великих религиозных праздников, в ходе которых король снова получает корону из рук прелата, как явствует из письма епископа Ива Шартрского папе Урбану II, в котором Ив сообщает понтифику, что, несмотря на запрещение его легата, архиепископ Турский короновал короля Филиппа I на Рождество 1096 г.

Кроме того, все эти клирики, вскормленные Священным Писанием о Мелхиседеке, царе Салима, «бывшего священником Господа, создавшего небо и землю», и подобно тому как поэт Венанций Фортунат обращался к Хильдеберту, они говорили о Капетингах: «Мелхиседек наш, по заслугам царь, а также первосвященник, наполнил мирское трудом благочестия».

Этот суверен тоже носит церковный титул, даже если это только титул без выполнения функций. Он — аббат Сен-Дени, Сен-Мартен де Тур, Сент-Эньян д’Орлеан, и его предок Гуго Капет до 979 г. носил титул аббата Сен-Жермен-де-Пре.

Наконец, идеалом всех клириков был Град Божий, где правит порядок, распоряжения главы которого никому не вздумается обсуждать. В этом мире они мечтали увидеть воплощение этого идеального града с идеализированными ими королевскими функциями, окруженными ореолом их библейских воспоминаний, града, который им представляется единственным земным институтом, на который они могут перенести свои усилия, дабы приблизить великий час торжества. Так что все вело к тому, чтобы церковь увидела в королевстве принцип необходимого порядка при выполнении своих трудов, единственный сохраняющий и укрепляющий элемент в обществе, которое эта церковь хотела привести к христианскому миру.

Но церковь и королевство встретились не только в плане идеальном.

Если мы хотим хорошо уяснить положение этих двух институтов в эпоху Капетингов, то необходимо отгородиться в том, что касается церкви, от большей части представлений, которые у нас бытуют о современной церкви. Наша современная концепция церкви является концепцией целиком духовной. Мы видим в ней институт, действующий исключительно в моральной области, независимый от светской власти в той мере, в которой он смыкается на духовных и нравственных действиях, хорошо организованный и централизованный, с главою, руководство которого никто не смеет оспаривать. Организация целиком международного характера, полностью отказавшаяся от преобладания над телами, но необходимая всем тем, кто составляет в ней абсолютное единство веры и доктрины, без малейшего учета этических или духовных различий.

Церковь, которую знали Капетинги, совсем другая. Вне сомнения, догматы и мораль, в которой она наставляет, в целом те же, что и в церкви нашего времени. Но церковь капетингской эпохи знает лишь относительную централизацию даже к концу династии. Иннокентий III — современник Филиппа-Августа. Эта церковь не ограничивает свою активность духовной областью. Она является собственником, и значительным, земель, населенных многочисленным народом. Она — светская власть в еще большей степени, чем духовная, и в качестве таковой глубоко проникает в общество, в котором живет.

Надо спуститься к истокам, чтобы обрисовать положение церкви во Франции в эпоху Капетингов.

В меровингском обществе, сразу же после франкской победы, единственным устоявшимся институтом является королевство. Король правит в силу настоятельно необходимой традиции. Церковь видится лишь как один из ликов этой королевской власти. Священники считают короля избранником Божьим, Они рассматривают его власть как божественное представительство. В действительности же божественное право не создало права королевского, оно его освятило.

Королевская власть не является исключительно религиозной. Меровингский король не только представитель государства, он — его хозяин, собственник. Он располагает своим королевством как частной собственностью; его право на правление личное, неотменяемое, наследственное. Это — деспотизм, смягченный лишь запретом убивать.

Церковь склоняется перед этой властью. Король покровительствует ей, обогащает, оставляет свое право, свою внутреннюю конституцию, но не приобщает к управлению. До конца VI в. церковь существует в государстве, не смешиваясь с ним. В течение VI в. вырисовывается движение, развившееся в следующем столетии. Церковь старается стать публичной силой, некоторое число ее канонов входит в королевское законодательство, но сам король остается вышестоящим и его власть над религиозным обществом воплощается в положении епископов. Последние приносят королю клятву верности и должны повиноваться его приказам. Епископ не может без разрешения короля покидать свой диоцез. Единственный хозяин территории, король лишь допускает с собственного одобрения отправлять правосудие. Наконец, он может вносить изменения в диоцезы. Он может вмешиваться в каноническое законодательство, так как последнее действует только с его согласия. Наконец, он назначает, когда хочет, епископов.

Такое же положение поддерживалось и при Каролингах. В их время, как и при их предшественниках, нет различия между церковным и светским обществом. Это подтверждено эдиктом в Туей (865 г.), и теоретики этой эпохи Иона Орлеанский и Седулий Скотт не думают иначе.

Под влиянием восстановления империи в лице Карла Великого, император — а позднее и каролингский король — рассматривается как глава церкви. В качестве слуги Бога, его «викария в управлении церковью», по выражению Седулия Скотта, он следит за верой и нравами. Скорее во дворце, нежели в Риме, решаются церковные дела. Епископы становятся императорскими чиновниками, графами в области духовного.

В качестве служащего епископ получает светское имущество. Епископат одновременно становится областью мирского и официальной должностью в области духовного. В качестве чиновника епископ вверяет свою судьбу в руки суверена. Последний же имеет над епископством власть (potestas), осуществляемую во время вакансии фьефа (это — регалия, т. е. королевское право), которую он передает назначаемому им церковному чиновнику.

Дабы приблизиться к феодальной теории, оставалось только связать вассалитет епископа с дарованием епископства. Эта трансформация совершилась путем попадания в руки покровителя-суверена древнего права имущества святого, патрона церкви, права слишком неопределенного, чтобы кто-то его поддерживал или защищал.

Таким образом суверен присовокупил к нему такое достоинство, как земля, избрание епископа как собственность церкви. Здесь перед нами оммаж, инвеститура, феодальная форма выборного права.

Естественно, в течение IX и X вв. права короля на церковь претерпевают ту же участь, что и права регалии. Крупные феодалы, ведущие происхождение от каролингских графов, разделили их. Для периода приблизительно в два столетия старый альянс церкви и королевства разрушился в пользу сеньориальной власти.

К концу X в., когда к власти приходит династия Капетингов, большая часть епископств была зависима от знатного сеньора — короля или одного из его великих вассалов. Назначение епископа осуществляется путем инвеституры, которая распространяется одновременно на юрисдикцию, церковь и домен. Это назначение обязывает того, кто его получает, к отношениям оммажа и верности, — последние два слова выражают более или менее тесную личную связь, еще плохо определяемую и очень отличную от связи подчинения.

У Капетинга, как и у его великих вассалов, были епархии, называемые королевскими, что следует из списка этих епархий в течение двух первых столетий этой династии. Гуго Капет располагает престолами в Мансе, в Турской провинции; в Шартре, Орлеане, Париже, Мо и Сансе, в провинции Санс; в Бове, Санлисе, Суассоне, Нуайон-Турне, Лане и Реймсе, в провинции Реймс; в Лангре, в провинции Лион; в Пюи провинции Буржа. Роберт Благочестивый добавляет к ним престолы в Труа и Оксерре в провинции Санс, в Шалоне-на-Марне в провинции Реймс, в Маконе в провинции Лион, и в Бурже в одноименной провинции. Генрих I теряет Майскую епархию; Филипп I обогащается за счет Турской епархии в одноименной провинции, Теруанской и Амьенской в провинции Реймс, Шалоне-на-Марне в провинции Лион. Людовик VI добавляет епископство Аррасское в провинции Реймс, а Людовик VIII — епископство Отенское в провинции Лион, Мандское в провинции Бурж и Агдское в провинции Нарбонне.

Все, что мы сказали о епископствах, частично относится к приходам и монастырям, и список королевских монастырей с 987 по 1180 гг. насчитывает 65 религиозных учреждений, бывших — но не всегда — королевскими монастырями.

В течение всего этого периода папство, даже во времена Григория VII, успешно трудившееся над тем, чтобы прибрать к рукам церковь, имело, во всяком случае, во Франции очень относительную власть, распространявшуюся только на область духовного. И даже в этой области вопреки клятве, даваемой епископами при их посвящении, они не становятся «людьми» папы.

То же самое касается отношений епископов с их метрополией, как мы сегодня выражаемся, с архиепископом. Он — их вышестоящее церковное лицо. Это он посвящает их в сан епископа, но не является их сюзереном или сувереном.

Добавим, наконец, что эти епископы и аббаты часто рекрутируются в благородном классе и, естественно, разделяют его идеи, обладают в феодальной иерархии своими личными владениями.

Наконец, нужно без преувеличения рассматривать епископат или аббатство в капетингскую эпоху и особенно в первые два столетия этого периода как что-то вроде церковного феодализма, не могущего в отличие от светских феодалов увеличивать свои феодальные владения, над которыми король сохраняет теоретические права короля или каролингского императора.

Ибо даже не переставая ценить феодальные светские связи, капетингское королевство никогда не отказывалось от требования уважать церковью права короля. В королевских епископствах и монастырях капетингский суверен всегда требовал, чтобы его воля учитывалась во время избрания епископа или аббата. Надо было испрашивать у короля согласия на избрание преемника усопшего прелата. Часто, если не всегда, на избрании председательствует королевский эмиссар. И эти выборы не имеют никакой связи с тем, что мы понимаем сегодня под этим словом. Нет тайного голосования. Называют имя и избиратели принимают его. Надо провозгласить и принять имя кандидата, хорошо знакомого суверену, потому что последний во время того, как престол пустует, берет в свои руки светскую власть епархии или монастыря и, естественно, если избираемый ему не нравится, будет чинить трудности в возвращении этой власти. Кроме того, он может отказаться признать выборы.

Если же он принимает последние, то новоизбранный должен принести ему клятву, и клятву, связывающую его лично, вроде той, которую приносили реймские архиепископы, начиная с Арнуля, избранного в 989 г., в которой меняются только имена собственные: «Я, Арнуль, архиепископ Реймский, обещаю королям Гуго и Роберту полностью хранить им верность, давать им помощь и совет во всех делах, не предоставлять ни помощи, ни совета их врагам, впадая в умышленную неверность».

В этих условиях понятно, что история капетингской династии тесно переплетена с историей церкви в королевстве. Во всякий момент мы видим, как король вмешивается в дела королевских епископств, которые, и это надо подчеркнуть, не всегда расположены исключительно на территории собственно королевского домена и которые часто вторгаются при помощи королевской власти в домены крупных вассалов.

И поскольку епископства и аббатства часто конфликтуют с династиями или местными сеньорами, более или менее независимыми от короля, поскольку не могут ждать материальной поддержки от очень слабой метрополии или очень далекого папы, их главы охотно поворачиваются к единственной светской власти, выражающей готовность им помочь.

И делают они это тем более охотно, что капетингская династия, энергично поддерживая свои права над церквями и требуя, порой бесцеремонно, уважения последних, выказывает себя хозяйкой твердой, но щедрой. Дары, принесенные монастырям и церквам королями, переполняют каталоги их актов. Кажется, никогда не иссякнет источник милостей, привилегий, даров деньгами и землей.

Добавьте к этому набожность государей, набожность действительную и искреннюю, уважение к духовенству, дружеский прием, который им всегда оказывается, и мы легко увидим, как сближаются, приходят на помощь друг другу король и церковники.

Итак, помогая церкви, завоевывая ее своей политикой, король делает из нее крупного феодала, богатого землей, деньгами, людьми, должного, как всякий добрый вассал, своему сеньору помощью и советом.

Феодальная служба церквей королевства королю включает частично службу, которую не всегда можно получить от светских вассалов. Известна история лысого анонимного священника, приведенная в истории Людовика VI Сугерия, вырывающего во главе своей паствы палисад, и пробивающего таким образом дорогу королевскому войску. С виду мелкий инцидент, но достаточно репрезентативный до того, что касается отношения церкви к борьбе Капетингов за то, чтобы королевская власть заняла в королевстве свое место.

Все это возможно только в связи с отношениями капетингских суверенов к главе этой церкви, к папе. Поведение чрезвычайно ловкое, в котором смешаны реальная независимость с некоторой непреклонностью, даже когда на деле уважались права, с крайним почтением, очень часто искренним и совершенно естественным расположением, которое ставит королевскую власть на сторону Святого престола, когда последний оказывается (и довольно часто) в опасности. А особенно важно то, что Капетинги избежали принципиальных разногласий. Они выжидали века, прежде чем сформулировать теорию взаимоотношений светской и духовной властей. Инциденты, произведшие на свет эти отношения, были для них всегда лишь инцидентами, которые можно ликвидировать при взаимопонимании, Во Франции не было борьбы инвеститур. Никогда не было трагических случаев вроде убийства Фомы Бекета в Англии. В общем, никаких настоящих кризисов в отношениях капетингского королевства с церковью и папой до конца XIII в. Так, всегда в добром согласии с главой церкви, капетингским суверенам, капетингской династии, не претендующим на права, которые церковь не была готова за ними признать, не перестающим наделять ее милостынями и привилегиями, удалось восстановить в свою пользу власть, которой обладали над клириками их предшественники Каролинги. И они в этом преуспели, так что в один прекрасный день церковь поняла, что обрела хозяина, но отдала себе отчет в этом слишком поздно, когда уже не могла сопротивляться.

* * *

Прежде всего кажется, что права капетингского суверена на народные массы королевства труднее всего уяснить. В самом деле, за исключением сельского или городского населения личного домена короля, повсюду между сувереном и его подданными — если можно употребить подобное слово в эту эпоху — находится целый ряд посредников, благородных или священников, делавших практически невозможным прямое вмешательство короля. Однако подобно ситуации с привилегированными классами, Капетингам к своему концу удалось распространить королевскую власть на крестьян и бюргеров, как если бы они были светскими или церковными феодалами.

Несомненно, чаще всего им приходилось дожидаться, когда они присоединят к своему домену земли и фьефы, на которых жили эти горожане и крестьяне, чтобы полностью осуществлять юрисдикцию над ними. Но скорость, с которой осуществилось это воздействие, ничего не объясняет, если не допустить, что еще со времен, когда королевство заключалось в ограниченном домене, король уже имел право управлять третьим сословием, право, о существовании которого это сословие могло вспомнить. К несчастью, как сказал Люшер, «за редкими исключениями у городского и сельского люда нет истории до начала XII в.», и для предшествующего периода наша документация умалчивает об отношениях короны и третьего сословия.

Однако следует себя спросить, как сама идея короля — высшего сюзерена могла существовать у населения, в дела которого король никогда не вмешивался и высшая власть над которым была представлена непосредственным местным сюзереном, герцогом, графом или сеньором. Следует ли допустить у них полное исчезновение королевской идеи в XI в. и видеть в восстановлении этой идеи одно из многочисленных чудес, которые угодно приписывать этой эпохе?

Бесспорно, если судить только по некоторым популярным литературным произведениям как «Песнь о Роланде», с конца XI в., задолго до подъема капетингского королевства, королевская идея начинает пониматься по-новому. Само распространение легенды о Карле Великом, первые симптомы которого относятся к периоду много более раннему этой эпохи, позволяет думать, что эта идея никогда полностью не исчезала. Можно даже предположить, что исчезновение королевской власти послужило поддержкой этой идеи, делая из короля, представителя правосудия, высшего арбитра в конфликтах, персонажа идеального, долгожданного, желаемого, который бы возвратил золотой век, бывший для людей, чье сознание было чисто эпического порядка, каролингским прошлым.

Духовенство, будучи в более близком общении с третьим сословием, способствовало выживанию королевской идеи. Во время мессы церковь официально молится за короля. По канону в Те igitur «Тебя же» суверен называется своим именем, равно как и в конце Exultet «Да возликует». на Святую субботу, а накануне этого дня одна из Oraisons sollennelles посвящена королю, имя собственное которого упоминается. Самых великих сеньоров, кажется, так не почитают. Следует ли думать, что во время всех этих упоминаний короля в ходе богослужения ничего не доходило до верующих? Очевидно, мы знаем мало о том, что происходило в церкви во время службы во времена, когда верующие не следили за этой службой по книге; но нисколько не воспрещается думать, что некоторые из присутствующих, по крайней мере, внимали тому, что говорил служитель и, может быть, знали, что он говорит, и понимали что-то из их литургической латыни.

К тому же часто употребляли в публичных или частных актах в качестве элемента даты год правления суверена. Этот обычай вменяет знание нотариусами имени правящего суверена и точного времени, когда он получил корону. Следует ли думать, что это знание ревниво оберегалось нотариальной корпорацией, или допустить, что этот дипломатический обычай передает достаточно общие знания об изменениях, происходящих с короной, в самых разных областях королевства? Ответ здесь маловероятен.

Наконец, исполнение воинской службы крупными феодалами, их присутствие на частых ассамблеях в Curia regis (в королевской курии), осуществление королевских прав над церквами и монастырями не были незнакомыми народу, тем более что сопровождались отправкой послов, агентов, предоставлявших много случаев третьему сословию услыхать голос короля, даже во времена, когда действия последнего были самые ограниченные.

То, что мы только что сказали, естественно, не относится к податному населению собственно королевского домена. Оно, понятно, хорошо знало короля, своего непосредственного сюзерена. Впрочем, само географическое положение домена способствовало распространению королевской идеи на остальной части королевства. Расположенный вокруг Орлеана, Парижа, Лана, этот домен, где королевская особа хорошо знакома, находится на перекрестке артерий королевства. Все, что передвигается в эту эпоху, более или менее проходит через королевские земли, слышит, как говорят о короле, часто ощущают его власть при уплате пошлин за право переезда.

Народ — горожане и крестьяне — никогда не мог утратить воспоминание о королевском институте, и также вероятно, что этот институт использовал тот факт, что он возник в прошлом, окруженный прославленной атмосферой легенды. Когда Капетингам удастся представить себя наследниками Карла Великого, примкнув к семье великого императора путем матримониальных связей, престиж каролингского королевства отразится на новой династии, и мы увидим, что Людовик VII, несмотря на свои многочисленные поражения, снискал после своего брака с Адель Шампанской авторитет, который не знали его предшественники.

Наконец, когда в XII в. начинает развиваться великое движение объединения сельского и городского населения, приведшее к созданию коммун, Капетинг получит возможность проявить, осуществить свои права высшего сюзерена. Коммуна, коллективная сеньория, внедренная в феодальную организацию, может и должна иметь в ней неприемлемые отношения вассалитета, вплоть до индивидуумов, составляющих ее. Мы видим многочисленные коммуны вне домена, поворачивающиеся к королю, их высшему сюзерену, и просящие у него утверждения хартий. Связь, которая устанавливается путем признания королем коммунальной хартии, еще не связь непосредственной зависимости, но она подготавливает последнюю. Она подготавливает день, когда король присоединит к своему домену земли, на которых существуют эти коммуны, коммуны, над которыми королевский сюзеренитет теперь неоспорим и которые стараются не ждать этого присоединения, чтобы признать в качестве сюзерена короля.