Восточное вращение

— Истинно само движение, которое мы наблюдаем. Причины возникновения его нам неведомы, это воля создателя. Наша задача — правильное описание и предсказание движения светил на основе наблюдений. В этом нуждаются предводители караванов, пастухи в пустынях, дехкане при обработке земли и все рабы аллаха для благовременного выполнения его предначертаний.

Он медленно ступал по каменным плитам в сопровождении молодых мунаджимов. Голос его звучал утомленно, без прежней уверенности и властности. Даже после того как он ушел, этот монотонный, как проповедь, голос, казалось, еще долго звучал под сводами прохладных залов среднего яруса.

Сайд осмелился приблизиться к нему около нижней площадки большого квадранта, чтобы заговорить с ним, но остановился, увидев рассеянную отрешенность на его лице. Султан прощался с обсерваторией.

В тот день, после того как султан удалился, Сайд долго стоял у оконного проема с изразцовой решеткой и наблюдал за дорогой, ведущей в город. В вечерних сумерках по ней в сторону города не спеша двигалась небольшая группа всадников. Сайд следил за высокой фигурой султана до самого поворота, где дорога сворачивала за один из холмов Афрасиаба. За холмами лежал город, утопая в пышной зелени, сквозь которую пробивались десятки минаретов и куполов мечетей.

Сейчас Сайд стоял у того же окна. На город, как и тогда, спускались сумерки. Только дорога была пустынна. За холмами Афрасиаба из густой зелени выступали обезглавленные во время последнего землетрясения минареты и останки рухнувшей арки главного входа мечети Бибиханым.

Сайд тяжело вздохнул.

После гибели султана правители Самарканда менялись часто. Но жизнь в обсерватории неотвратимо угасала. Безвозвратно ушло в прошлое время, когда здесь же, в одном из залов нижнего этажа, читали вечернюю молитву, предшествующую ночным наблюдениям. А сейчас на лестницах и в переходах обсерватории раздавались поспешные шаги мунаджимов, учеников и служителей, спешащих в городскую мечеть.

На небе одна за другой появились звезды, казавшиеся Сайду осиротевшими.

«Что ждет нас в будущем? На нас будто надвигается что-то зловещее, как беззвездное земное небо.

Аллах избавил мавлана Казизаде от бремени этих нерадостных дней. Было бы тяжело смотреть в его бесконечно умные глаза после гибели султана. Лежит он сейчас недалеко отсюда, — голубой купол его гробницы на виду тех немногих, кто еще делает замеры на крыше обсерватории. А мавлана Али Кушчи давно уже покинул Самарканд, спасаясь от преследований. В эти дни он, наверное, проливает безмолвные старческие слезы по родным краям в далеком Истамбуле…»

Громкие голоса, донесшиеся снизу, отвлекли Сайда от грустных размышлений. В одном из них он узнал сухую трескотню смотрителя обсерватории. Тот с криком гнал кого-то от главных дверей. Сайда заинтересовала речь незнакомца. Смешивая тюркские, персидские и арабские слова, он умолял вызвать кого-нибудь из обсерватории.

— Уходи, бродяга, и без тебя достаточно грязи и хулы в этой обители! — кричал ему смотритель.

— Мне нужен Сайд. Дай мне Сайд, — настаивал незнакомец.

— Ради аллаха, оставь меня в покое, проклятый кафур. Ты отвлекаешь меня от вечерней молитвы. Если я опоздаю на нее, убью тебя!

— Позови Сайд, я хочу Сайд, — твердил незнакомец, словно в забытьи.

— Не стану я его искать! Клянусь аллахом, я не переступлю порога обители, проклятой моим пиром!

Сайд поспешил вниз.

У главного входа он застал смотрителя, дрожащего от ярости, и незнакомца — явно чужестранца. Увидев Сайда, смотритель свирепо прокричал ему в лицо, указывая на незнакомца:

— Мавлана, растолкуй этому бродяге, пусть убирается отсюда. Иначе я возьму грех на душу — раскрою ему череп. С меня достаточно того, что сторожу это грешное место, да будет оно проклято!

Сайд, не обращая внимания на крики старика, с интересом изучал в сгущающихся сумерках незнакомца, что добивался его вызова. Тот стоял в нескольких шагах, среднего роста, настолько худой, что его длинная, в невообразимых складках одежда была надета как будто на скелет. На удлиненном лице влажно поблескивали огромные черные глаза. Волосы его спадали до плеч.

— Я Сайд, что тебе нужно от меня?

Большие глаза незнакомца радостно сверкнули.

— Мавлана Сайд, мне надо с тобой поговорить, — на чистом арабском языке произнес он.

Сайд хотел было пригласить его в обсерваторию, но, взглянув на еще не остывшего смотрителя, понял, что тот будет всеми силами препятствовать этому. Он вежливым жестом предложил незнакомцу сопровождать его и пошел по запущенной цветочной аллее вдоль круглой стены обсерватории. Незнакомец последовал за ним.

— Долог был мой путь до тебя, мавлана.

— Откуда?

— От самого Истамбула.

Сайд остановился и крепко схватил его за локоть.

— От учителя Али? Как он там? Здоров ли?..

— Он умер. С тех пор минуло четыре месяца, — опустил голову незнакомец.

Сайд отпустил его. Они молчали. Откуда-то издалека, снизу, у сада, лежащего у подножия холма, где стояла обсерватория, доносился заунывный плач одинокого ная. Сейчас он заполнил все.

Сайд почувствовал, что привычный для него мир вдруг опустел. Он только теперь до конца понял, как много значил для него учитель, живший где-то далеко-далеко. «Аллах, прими в рай его душу… Пошлешь ли когда-нибудь на Землю таких людей еще? В последнее время ты только забираешь их к себе…»

Незнакомец, почувствовав его состояние, опустился на корточки и вполголоса начал читать суру корана. Ничего не сознавая, Сайд тоже опустился рядом с ним и раскрыл ладони для молитвы…

— Кто ты? Как нашел меня? — спросил он потом незнакомца.

— Я такой же, как ты, пожизненный должник учителя Али. Нашел тебя, выполняя его волю. В последние свои дни учитель часто повторял, что только теперь он прозрел по-настоящему. Хотел бы очень многое сделать заново. Каждый день вспоминал тебя и ждал. Перед смертью просил доставить тебе одну книгу… Я понял, что это очень важно; с караванами добрался до тебя.

Незнакомец откуда-то из-под складок одежды вытащил плоский, завернутый в тряпье, сверток, посмотрел на него, как на нечто с ним неразлучное, потом протянул Сайду.

— Чем я могу помочь тебе, чужестранец? — с благодарностью в дрогнувшем голосе спросил Сайд.

— Мне поможет бог, мавлана Сайд. Я счастлив, что исполнил последнее желание учителя и сделал, наверное, что-то полезное для учения.

— Где все-таки я могу найти тебя, чужестранец?

— Не надо меня искать. Я больше ничего не знаю, кроме того, что рассказал тебе. Завтра на восходе с караванами уйду обратно. Прощай, мавлана.

И он растворился в наступившей темноте.

— Да хранит тебя аллах, добрый человек…

Сайд продолжал сидеть под стеной обсерватории. Далекий пай издавал теперь мелодию, скрашенную светлой грустью. Боль уходила, печаль становилась прозрачной, возвышенной…

«Оказывается, учитель уже давно отошел от этого мира. Но нить, связывающая нас, не прервалась…»

Сайд прижимал к груди книгу в грязном тряпье.

* * *

— О чем сегодняшний урок, учитель? — раздался снизу звонкий юный голос, и Сайд вспомнил про ученика.

— Сын мой, я сегодня открою тебе то, чего аллах не удостоил меня в твои годы.

Сайд стоял на высоком постаменте для наблюдений, один на один со звездным небом. Высокое здание обсерватории и в довершение этот постамент поднимали его к зениту необъятного звездного купола.

— Учитель, вы много знали в мои годы? — с открытым детским любопытством спросил ученик.

— В четырнадцать лет я пас овец в степях и запомнил почти все звездное небо. Но знание пришло потом.

— Я еще не знаю столько, учитель.

— Но то, что ты узнаешь в эту ночь… — Сайд замолчал и посмотрел на мальчика, который стоял внизу, на плоской части крыши. Его фигура в длинном, узком, чуть расширяющемся книзу халате, угадывалась в темноте своей стройностью.

— Поднимись ко мне.

Мальчик поднялся по ступенькам. Любопытство не покидало его.

— Учитель, когда вы начали наблюдать за звездами?

— Давно, тогда мне не было и семи лет. Семья жила в нужде. Отца мы не видели месяцами — ранней весной с огромными стадами он уходил в степи. Однажды старый дервиш рассказал мне, что по звездам можно предсказывать будущее. С этого дня я начал искать смысл в их расположении. Когда отец вернется домой? Когда дома у нас будет мясо? — вот на какие вопросы я искал ответа у звезд. Когда отец начал брать меня с собой, под огромным открытым небом ночной степи я изучал расположение звезд.

— Вы не похожи на пастуха, учитель.

Мальчик опустил голову, смутившись своей дерзости. Он был из знатной семьи, близкой ко двору, и впервые узнавал о низком происхождении учителя.

— Учитель, это правда, что мавлана Али Кушчи умер в Истамбуле?

— Да, сын мой, год тому назад я получил весточку об этом. Но перед смертью он дал мне урок, достойный самого Афлотуна.

— Какой урок? Мне можно узнать об этом, учитель?

— Именно об этом я хочу рассказать сегодня. А сейчас преклони колени, посвятим молитву его светлой памяти…

* * *

По старческой привычке смотритель проснулся среди ночи. Он немного поворочался на своей жесткой постели, потом решил подняться и пройтись на воздухе, зная, что при этом слегка утомится и тогда можно будет еще вздремнуть до рассвета. Кряхтя, он вышел из своей хижины. Прямо перед ним высилась темная громада обсерватории. Наравне с ней, над горизонтом висела неполная, не очень яркая луна.

Старик сразу услышал людской говор, режущий тишину ночи. Он запрокинул голову и увидел два темных силуэта на крыше. «Не спят, безбожники», — подумал он и, постояв немного, побрел по склону холма, злобно поглядывая на крышу. Его раздражало присутствие людей здесь, в такое время, их голоса.

Сделав полный круг вокруг обсерватории, старик подошел к своей хижине и опустился на камень, служивший скамейкой. С крыши доносился звонкий голос мальчика, бойкий, будто он отвечал урок:

— …за сферой этой планеты расположена небесная сфера с неподвижными звездами на ней, совершающая суточное вращение. Землю же аллах поместил в центре этих сфер и придал им вращательные движения вокруг нее с различными скоростями.

Старик встал и собрался было уходить к себе — к нему подкрадывался сон, но в этот момент его остановил тот же звонкий голос:

— Для чего вы заставили меня повторить все это, учитель?

Старик по голосам уже определил, что второй человек на крыше был мавлана Сайд, но разобрать его слов не мог. Тот отвечал тихо и глухо…

Выслушав ответ, мальчик вдруг сделал шаг назад к самому краю площадки.

— Да хранит вас аллах, учитель, вы не шутите?

Приложив ладонь к уху, старик попытался разобрать ответ Сайда, но снова ничего не смог уловить. Опять прозвучал уже испуганный голос мальчика:

— Ведь это же шак к учению пророка!..

Старик не стал дальше вслушиваться. Гнев душил его. Он бросился к себе. «Завтра же отправлюсь к Ходжа Музаффару, расскажу все. Они здесь развращают ересью даже малолетних… Скажу пиру, пусть отпустит меня отсюда, или изгонит безбожников!»

* * *

Луна уже поднялась высоко. Площадка осветилась ее серебристым светом. Сайд видел, что мальчик потрясен. Он подошел, положил руку на плечо ученика и мягко повторил:

— Да, сын мой, все это непривычно. Мне тоже сначала было страшно. Но это не шак, в коране нет запрета против такого суждения.

— Если это так, почему же аллах не даровал нам своего откровения на этот счет? — растерянно спросил мальчик.

— Аллах дал нам разум, сын мой. С его помощью мы должны сами постигнуть вселенную.

Они замолчали. Сайд отошел на другой край площадки и глядел на луну. Мальчик растерянно следил за ним. «Если бы все это я услышал от другого человека, не выдержал, кинулся бы на него. Но это говорит мой учитель… Мне страшно…»

— Учитель, разрешите мне уйти. Мне почему-то холодно сегодня.

— Я провожу тебя до моста Аби-рахмат. Завтра после полуденной молитвы приходи в Чил-Устун, там продолжим урок.

Спускаясь по лестнице, мальчик посмотрел на небо. Оно показалось ему непривычно тревожным.

* * *

Мавлана Сайд в числе немногих мунаджимов обсерватории имел доступ в загородный дворец Чил-Устун. Дворец находился в Баги-Майдане, великолепном парке, когда-то разбитом по велению Султана Улугбека у западного подножия холма Кухак. Двухъярусное здание, построенное на высоком каменном основании, завершалось широкой террасой с причудливыми перилами. Это было излюбленное место для занятий мавлана. Он сидел в тени высоких тополей, падающей после полудня, и занимался вычислениями. Невдалеке высилось сплошь покрытое бирюзовым узором здание обсерватории. Отсюда можно было даже различить немногих людей, ведущих наблюдения на ее крыше.

— Здравствуйте, мавлана, я пришел.

Мальчик стоял на верхней ступеньке винтовой лестницы одного из четырех минаретов, возвышающихся по углам террасы. Тонкое лицо его побледнело, совсем осунулось. «Видно, не спал ночью. Не слишком ли грубо начал я разрушать его прежние представления? Следует быть осторожнее», — подумал Сайд.

Он усадил ученика рядом на мягкую подстилку и, собирая разбросанные листки с низкого столика, стоявшего перед ними, спросил:

— Чем ты озабочен, сын мой?

— Я все время думаю о том, что вы мне сказали вчера ночью. Ужас не покидает меня, учитель, — признался мальчик.

— Отчего? — Сайд невольно улыбнулся.

— Учитель, привычная до вчерашнего вечера вселенная стала шаткой и неустойчивой. Она тронулась и закружилась в разрушительном вращении.

— Понимаю тебя, сын мой. Мне в мои годы привыкнуть к этому было намного тяжелее.

— Учитель, откуда у вас такое откровение?

— Это и есть последний урок мавлана Али Кушчи, сын мой.

— Али Кушчи? Но его же нет в этом мире?!

Удивление мальчика граничило с ужасом.

— Верно. Но перед смертью он своею рукой написал свою последнюю книгу. По воле аллаха она дошла до меня.

— Ив ней изложено… это?.. — мальчик осекся, не зная, как назвать услышанное вчера.

— Другое представление о вселенной, — продолжил за него учитель, — и оно более соответствует истинному могуществу и мудрости создателя.

Сад был запущен, и вдобавок касание осеннего месяца шавваль порождало чувство одиночества и заброшенности. Даже неугомонное пение птиц, казалось, было окрашено грустью начавшегося листопада.

— Мой долг посвятить тебя во все то, что познал я сам за последний год.

«Не спешу ли я с этим, — подумал он в который раз. Он стоял на краю террасы и глядел в глубину сада. — Но я чувствую неотвратимое приближение беды, и мне надо поспешать».

Бесповоротная решимость вдруг наполнила его: «Это надлежит сделать теперь, ибо кому ведомо, как аллах начертал мои дальнейшие дни?»

Он повернулся к мальчику. На лице уже не было следов сомнений и колебаний.

Это он впервые заявил, что в центре вселенной находится Солнце, а все сферы: сфера Земли, сфера планет, сфера Луны, вращаются вокруг него.

Вокруг же всего этого — неподвижная сфера с неподвижными звездами.

О необычном учении этого человека мой учитель узнал из книг знаменитого Архимеда. Потом в Истамбульских книгохранилищах он нашел забытые книги самого Аристарха. Изучив их, он, человек преклонного возраста, сделался рабом простых, но поистине мудрых мыслей этого грека.

— Учитель, не тот ли это мунаджим, об измерениях величин Солнца и Луны которого написано в «Альмагесте» Птолемея? Его имя упоминает еще и Беруни, в первой книге «Канона Маъсуда».

— Это он. Но только эти великие мужи науки ничего не знали о самых необычных суждениях Аристарха. Время надолго похоронило их. О них не ведал и покойный Султан Улугбек. Посчастливилось лишь мавлана Али Кушчи, но слишком поздно, чтобы он мог проверить учение грека наблюдениями. К страданиям последних дней моего учителя на чужбине добавилось тяжкое сознание того, что прозрел он вселенную по-настоящему слишком поздно. Мне, грешному, завещано им провести необходимые измерения в обсерватории. Вот уже свыше года выполняю я предписанное учителем. Я следил за Солнцем на его пути через все двенадцать знаков Зодиака. И я воочию убедился в неподвижности звездной сферы, ощутил наше вращение вокруг Солнца. Я почувствовал, что вплотную подошел к истине.

Глаза мальчика расширились. В них еще была усталость бессонной ночи, но сейчас появился влажный блеск ожидания чего-то важного.

— Разве истина постигаема, учитель? Она ведома только аллаху.

— Мы постоянно приближаемся к ней. Каждое наше, даже самое простое, постижение чего-нибудь — есть шаг к истине.

— Мне иногда кажется, учитель, что люди предоставлены сами себе. Ведь, как говорит мой отец, — до аллаха высоко…

— Забота создателя о нас, сын мой, — в природе, окружающей нас. Через стихии проявляется его воля. Постигая явления природы, мы приближаемся к единственной в своей простоте истине, скрытой от наших глаз в хаосе и суете бытия…

С минарета ближайшей мечети донесся протяжный зов на вечернюю молитву. Со всех концов города и мечетей окрестных сел к нему присоединились отдаленные и нестройные «аллаху акбар» муэдзинов.

«Это вековечный зов, призывающий наших предков к мыслям о творце. Он же будет призывать и наших потомков. А мысли о вращении Земли возникали и исчезали не раз. Быть может, учитель Али и за ним ты оказались жертвой очередного брожения умов — и только. Имеешь ли ты право смущать ум этого мальчика, доверенного твоему попечению?

Но не я ли внушал ему о пути к истине. Нельзя же, чтобы поколения за поколением лишь повторяли заветы творца, не пытаясь приблизиться к самой сущности его творений… Семьи я не заводил, детей не оставлю после себя. Аллах не простит мне, если не оставлю и учеников. Чтобы ученик мог идти дальше, учитель передает ему самое ценное, что есть у него. У меня это — последний урок учителя Али и мои последние наблюдения и вычисления. Я верю в них…»

Свет одинокой свечи на террасе Чил-Устун до глубокой ночи вырывал из осенней тьмы лица учителя и ученика. Слегка колеблющееся пламя освещало и разбросанные перед ними белые листки. Они были исчерчены окружностями, напоминающими расходящиеся на воде круги.

* * *

— Учитель, в «Каноне Маъсуда» упомянуто об индийце, который утверждал, будто Земля, как волчок, вращается с запада на восток. Он знал про учение Аристарха?

Сайд только что провел урок по астрологии в большом молельном зале медресе Улугбека и, ответив на многочисленные вопросы юных слушателей, теперь спешил в обсерваторию. Рядом, почтительно отстав на полшага, шел ученик. Они уже подходили к коням, привязанным недалеко от главного входа в медресе.

Мавлана не отвечал. Он отвязал коня и, взобравшись в седло легко для своих лет, направил коня в одну из оживленных улиц. Мальчик на своем породистом иноходце последовал за ним. Мягкое солнце поздней осени приятно грело после сырости каменного зала медресе. Встречные, знавшие мавлана, останавливались и почтительно приветствовали его, приложив руки к груди. Учитель рассеянно отвечал на приветствия, глаза его были устремлены куда-то вдаль. Мальчик понял, что не вовремя задал мучивший его вопрос. Скоро людные улицы остались позади, они проехали городские ворота. Пыльная дорога, разбитая колесами повозок и копытами, петляя меж холмов, уходила к обсерватории. Та уже сверкала вдалеке под лучами садящегося солнца.

— Это Арьябхатта. О нем аль-Беруни подробно написал в своей «Индии», — заговорил вдруг Сайд, когда мальчик уже перестал ждать ответа. — Этот несчастный индиец считал, что Земля вращается, как веретено, с которого сматывают нить.

— Почему вы называете его несчастным, учитель?

— Потому что учение этого несчастного не было принято даже его учениками. Они публично обвинили его в ереси и отреклись от него

— Когда он жил, этот Арьябхатта? Почему он считал, что Земля вращается? — нетерпеливо спросил мальчик, в который раз пытаясь выяснить первопричину появления этого непривычного представления о вселенной.

— Абу Райхан Беруни указывает, что этот мунаджим жил за двести лет до рождения пророка. Видимое непостоянство скорости вращения звездной сферы, о которой ты хорошо знаешь, не давало ему покоя. После долгих вычислений мудрый индиец пришел к выводу, что такое непостоянство может быть лишь следствием вращения и самой Земли, помимо вращения звездной сферы вокруг нас.

Про Аристарха и его учение он, возможно, ничего не знал. Но и это незнание дает нам знание о том, что мысль человеческая — будь он правоверный, или индиец, или юнонец — настойчиво ищет истину.

Теперь они ехали молча. Мальчик в воображении строил вселенную Арьябхатты.

И в эту ночь до утра в обсерватории продолжалась беседа о вращающихся сферах вселенной.

* * *

Сайд ждал ученика с полудня. Сейчас уже спускалась темнота, обступившая стены обсерватории.

Отсутствие ученика рождало тревожные предчувствия. Он, как мог, боролся с ними. «Аллах милостив, еще несколько уроков — и я успею передать ему все».

Он зажег свечу. Вокруг желтого языка пламени закружился мотылек. Он описывал удивительно правильные круги.

«Вот так кружится наша Земля вокруг Солнца. Когда же люди узнают про это? Сколько утечет времени, пока это станет привычным? Да, этого торжества ты уже не увидишь. Возможно, тогда тебя и не вспомнят. Не будет и покаяния гонителей нового учения. К тому времени и они спокойно доживут свой век. Новое учение будет воспринято людьми другой эпохи. Испокон веков было так. Сознавать это тяжело, но другого пути нет. Жизнь одного человека слишком коротка».

Сайд прислонился к подушке, его клонило ко сну. Перед собой, как в тумане, он видел только слабо освещенный столик и разбросанные на нем листки. Временами и это исчезало совсем. Мысли путались: то ли во сне, то ли наяву он несколько раз видел ученика, сидящего против него.

Далеко за полночь его разбудил легкий шум. У двери стоял мальчик в помятом халате, чалма его была в пыли.

— Мавлана, ради бога, простите меня. Мне очень неприятно, что заставил вас ждать столько.

— Надеюсь, ты здоров, сын мой, и ничего не случилось с твоими близкими?

— Все здоровы, учитель. Но случилось другое… Отец мне запретил приходить к вам с сегодняшнего дня. — Мальчик опустил голову. — Я тайком убежал из дома.

— Запретил? Но почему? Отец твой человек просвещенный…

— Сегодня утром его вызвал к себе шейх Ходжа Музаффар. Отец вернулся от него очень расстроенный и…

Сайд вдруг понял все разом. Вот что смутно он предчувствовал в последние дни! Но это не все, это только начало…

— До рассвета я буду при вас. К азану должен успеть домой, иначе отец не простит мне. — Мальчик глядел на него без страха и сомнения, глаза его горели.

Сайд не стал более расспрашивать и усадил его рядом; оба теперь понимали цену времени.

— Сын мой, мы с тобой разбирали задачу движения Земли вокруг Солнца, подобно волчку или веретену. Эта задача очень сложна, она требует огромных вычислений, и ее точное решение, как я разумею, потребует жизни многих поколений мунаджимов. Сегодня же мы с тобой будем говорить о возможном движении планет вокруг Солнца, подобно Земле.

— Учитель, — виновато перебил его мальчик, — мне хочется побольше узнать о Беруни. В его «Каноне Маъсуда» я теперь нахожу много поводов для двоякого толкования. Мне теперь кажется, что и он не отрицал движения Земли.

Сайд улыбнулся. Ему вдруг стало легко. Он забыл о незримых сетях, что сплетал могущественный Ходжа Музаффар вокруг него. Мысли его перенеслись в те далекие времена, когда Самарканд, Бухара и Хива озарялись священной поступью Ибн Сины, Абу Райхана Беруни.

— Я расскажу тебе кое-что, сын мой. Меня тоже с давних пор удивляла двойственность рассуждений Беруни при обсуждении строения вселенной. К примеру, ты помнишь его едва скрываемый восторг при знакомстве с металлической астролябией какого-то мунаджима? — испытующе спросил он.

— Это написано в его книге «Астролябии», учитель, но…

— Я уверен: это инструмент для измерений взаимного расположения звезд, наблюдение за которыми ведется с вращающейся Земли!

— Почему Беруни не написал открыто о движении Земли? Ему бы все поверили!

— Добрый мой мальчик! Видишь ли, Ходжа Музаффары его времени были сильнее, сын мой. Но он, мне кажется, все-таки написал об этом.

— Где, в какой книге? Вы читали ее, учитель?

— Эта книга — «Ключ астрономии». Она утеряна, быть может, сожжена после его смерти.

— Откуда же вы знаете о ней? — в глазах мальчика мелькнуло недоверие.

— Она упоминается самим Беруни в списке его сочинений.

Мальчик покраснел, ему стало стыдно за свои сомнения. Уставившись на пламя свечи, Сайд продолжил:

— Я прочел сочинения многих его современников, и всевышний открыл мне глаза. Я узнал, что эту книгу Беруни написал в Газне, будучи при дворе Султана Махмуда. Написал для своих самых близких учеников и друзей. Эту книгу читали считанные люди. Я случайно наткнулся на утверждение одного из них, что в этой книге Беруни говорит о возможном движении Земли…

И, наконец, вспомни прямое высказывание Абу Райхана о том, что если приписать наблюдаемое движение звезд нашей Земле, а их считать неподвижными, это не изменило бы сущность наших расчетов и таблиц. Я думаю, это не обычное иносказательное определение известного явления, а скрытая мысль ученого о новом.

Я теперь вспоминаю: в последний год жизни Султан Улугбек часто повторял это утверждение Беруни…

Мальчик больше ни о чем не спрашивал. Он был потрясен. «Великие мунаджимы думали о великом. Смогу ли я быть достойным их?»

— Сын мой, теперь начнем разбирать движение планеты Зухро, — с улыбкой прервал его размышления учитель. — Без вычислений не могут обходиться даже великие.

* * *

После вечерней молитвы мавлана Сайд отправился домой. Престарелый слуга Хамракул — единственный спутник последних лет — встретил его, усадил за теплый сандал и поставил перед ним чайник с горячим чаем и пиалу. Сайд маленькими глотками пил крепкий чай.

Последние месяцы были тяжкими. Везде его встречали настороженно и холодно. Он уже знал, что Ходжа Музаффар несколько раз прилюдно порицал его. Это был верный признак того, что развязка близится. Единственно светлыми часами этих дней были занятия с учеником. Мальчик впитывал новое, как пески пустыни влагу.

«Аллах милостивый, почему ты отнял его у меня?» С того ночного занятия в обсерватории прошло две недели, но учитель не переставал ждать ученика.

Почему Ходжа Музаффар неизменно побеждает? С его благословения был обезглавлен Султан Улугбек. Потом убит убийца — сын. После этого Ходжа ненадолго удалился в Ташкент — слишком были тяжки его преступления, чтобы не затаиться. Но потом Султан Абу-Саид с почетом вернул его в Самарканд. Султан сам давно убит не без вмешательства Ходжи, а тот продолжает вершить судьбу Самарканда руками его преемника Султана Ахмада.

Вот уже двадцать пять лет, как Ходжа преследует учеников Улугбека. Учитель Али из-за него окончил жизнь на чужбине, в одиночестве.

Кажется, сам бог побаивается его.

— Мавлана, я приготовил вашу постель, отдохните, — умоляюще произнес Хамракул.

— Спасибо, дорогой, ты же знаешь, сон не идет ко мне. Я еще немного посижу. А ты ступай, отдохни.

— Я посижу с вами, учитель.

В этот момент сильно постучали в калитку. Хамракул вышел открывать и пропал. Сайд немного подождал, потом, взял свечу, тоже вышел. Была холодная, ясная осенняя ночь. У калитки Хамракул препирался с какими-то людьми. Прикрывая пламя ладонью, Сайд подошел к ним.

— Учитель, навкеры Султана непременно сейчас же хотят видеть вас, — с досадой сказал Хамракул.

Четверо навкеров были зачем-то в полном снаряжении. С улицы слышался перестук нетерпеливо переставляемых конских копыт. Один из навкеров отделился, сделал шаг к нему.

— Мавлана Сайд, по велению правителя нашего Султана Ахмада вы должны до рассвета покинуть пределы Самарканда и никогда больше не возвращаться в его владения! — чеканно прорезал его голос ночную тишину. Потом воин тихо добавил:

— Поторопитесь, почтенный мавлаиа, иначе гнить вам долгие годы в зиндане Ходжа Музаффара. Мы привели коней.

* * *

Горы на востоке обозначились четкими контурами. Выше них на небосклоне проявлялось золотисто-оранжевое свечение. За спиной путников, у подножия гор, во тьме лежал спящий город. Его минареты и купола едва улавливались на фоне темно-фиолетовых горных массивов.

Сайд часто оборачивался, и его глаза различали только золотистую полосу над горами, с их резкими, изломанными вершинами.

«Светлое всегда выше темного. Сколько людей посвятили свои жизни, чтобы осветить эту тьму, зажечь в ней свои огни. И как часто тьма проглатывала их».

Он вспомнил своего ученика, его хрупкую фигуру ц горящие глаза. Он остается в объятии этой тьмы.

«Это мой огонек. Он теперь не должен погаснуть».

Верный Хамракул, ехавший позади, приблизился к нему.

— Мавлана, где мы теперь пристанем?

— Крепись, мой друг. Мы долго будем в пути. Я хочу поклониться могиле моего учителя.

 

Лавина

— Что скажете нового, Саймонс? — босс с непроницаемым видом откинулся на спинку массивного вращающегося кресла.

— К сожалению, ничего существенного, сэр.

— Ваша служба работает плохо, Саймонс. К концу следующей недели мне необходимо представить госдепартаменту какой-нибудь вразумительный доклад о причине катастрофы. Звонил секретарь президента. Там тоже желают иметь экземпляр этого доклада. Надеюсь, вы понимаете, Саймонс, — на сегодняшний день просто не о чем писать. Да, вы все еще упорствуете относительно «диверсии со взрывом»?

— Сэр, но такую версию мне просто невозможно будет обосновать! Информация о том, что осталось после аварии, успела обойти страницы почти всех газет, не говоря уже о телевидении.

Босс скорчил недовольную гримасу. Ему напомнили неприятную вещь: дюжину жутких фотографий под эффектными заголовками. С утра он устроил сильнейший разгон службе прессы за этот промах.

Увы, Саймонс прав: после этих фото версия взрыва бомбы на борту никого не убедит. Какого черта эти бездельники, вместо того, чтобы заниматься своим делом, фотографируют клочья упавшего вертолета?!

— Саймонс, какого дьявола эти ребята околачивались там? Район, как мне объясняли, давным-давно облазан ими.

— Сэр, они искали новый маршрут на один из семитысячников. Это недалеко от места катастрофы. Услышав по радио о разломе ледника, они, ясное дело, двинули туда. А добравшись, застали обломки только что разбившегося вертолета.

— Что же их погнало туда?

— Зрелище, сэр. Надо сказать, они не очень ошибались. Язык ледника, свисающий прямо с хребта, откололся и рухнул в ущелье. По фотографиям зрелище потрясающее. Ледник как будто срезан ножом, там образовалась гигантская стена.

— Не увлекайтесь, Саймонс, я не собираюсь разделять ваш восторг от какой-то там ледяной стены. Мне нужен убедительный материал относительно причины катастрофы вертолета с этим драгоценным грузом на борту. Сидели бы по домам эти достопочтенные светилы науки! Мы бы их завалили стереоснимками ледника. Так нет же, им надо было непременно полететь туда… Короче, Саймонс, я не могу поставить под удар репутацию нашего департамента перед Белым домом только из-за того, что у вас где-то концы с концами не сходятся и, видимо, не скоро сойдутся. Если к концу следующей недели мы не получим от вас ничего путного, придется обойтись без вашего участия в деле. У нас есть люди, которые, как вы знаете, не только обоснуют диверсию, но и самого диверсанта доставят сюда живьем.

— Я делаю все возможное, сэр…

— Все, что я могу сделать для вас, Саймонс, это подождать еще несколько дней. Делайте что хотите, слетайте на этот ледник, слетайте, если хотите, хоть в преисподнюю, но кончайте с этим делом. Вы свободны.

* * *

«Босс не шутит», — думал Саймонс, утопая в мягком кресле у широкого иллюминатора.

С ним летели кинооператор, два альпиниста — специалисты по ледникам и Ричард Шерли. Шерли был университетским другом Саймонса. Он обладал редким для их поколения качеством — безошибочно узнавать, когда другу особенно трудно, и, каким-то образом оказавшись рядом, не покидать, пока тучи над его головой не рассеются окончательно. Сейчас на карту поставлена вся дальнейшая карьера Саймонса. Выяснив, какую задачу предстоит решить другу, Шерли убедил его, что может оказаться полезным.

«Боссу надо блеснуть очередной раз в деликатном деле и предотвратить назревающий скандал. Если это ему не удастся, мне придется плохо», — продолжал размышлять Саймонс.

Сзади Шерли мягко толкнул его в плечо:

— Взгляни, старина, хотя бы из-за этого тебе стоило прилететь сюда.

Саймонс только сейчас заметил, что зеленая долина осталась позади. Они летели вдоль ущелья. Далеко внизу, в сумрачной глубине каньона, пенилась горная река. По обеим сторонам вверх уходило беспорядочное нагромождение темно-бурых скал…

Вертолет начал набирать высоту. Когда он поднялся над левым хребтом, то перед ними открылась вся величественная панорама хранилища снегов и льда. На юго-восток параллельными грядами тянулись ослепительно белые вершины Гималаев. Саймонс краем глаза заметил, что Шерли позади прилип к своему иллюминатору.

Справа, чуть отстав, параллельным курсом летел второй вертолет. Его экипаж Саймонс укомплектовал из небольшой группы экспертов ФБР и двух журналистов, взятых с условием, что любой материал касательно этой поездки предварительно будет согласован с ним.

«Как все это выглядело бы, если положение босса никак не зависело от исхода этого дела? Он предпринял бы «все возможные меры», положенные в таких случаях, а истинную причину катастрофы скорее всего не смог бы установить. Потом со спокойной совестью доложил бы об этом в госдеп. Например: «Существующие технические и прочие возможности не позволяют раскрыть до конца…» и т. д., и т. п.

Ну нет! Босс отлично понимает, что такой доклад, без эффектного результата, в лучшем случае, вызовет в верхах раздражение. Оно будет накапливаться и рано или поздно, как снежная лавина, унесет тебя с крутого склона, на который карабкался всю жизнь. Чтобы устоять, босс должен выжимать все, должен выстроить какую-нибудь логически стройную легенду и предотвратить раздражение верхов и шум в прессе. Как раз этим босс сейчас и занимается. Ему наплевать на «технические и прочие возможности сегодняшнего дня», на совершеннейшую необычайность разбираемого происшествия и на мое безвыходное положение. Боссу нужно иметь полностью «раскрытое» дело, чтобы его закрыть…

Неужели страх перед этой «лавиной» движет прогрессом? Неужели и тебя подстегивает тот же страх? Как это ужасно! Но в то же время под его давлением люди часто вершили дела, намного превосходящие их возможности.

А Ричард? Что его гонит в горы? Его уж никак не коснется предстоящая «лавина»…

Из пилотской вышел высокий мужчина в летной форме ВВС.

— Сэр, мы скоро будем над ледником. Прикажете сесть на него? — спросил он, нагнувшись к Саймонсу.

— На кой черт мне ледник?! Летите к месту падения вертолета.

— Сэр, там слишком круто, мы не сможем сесть,

— Спустите нас туда как-нибудь, дьявол вас возьми! А сами садитесь куда хотите! — Саймонс начал выходить из себя и в этот момент почувствовал, как рука Ричарда легла на его плечо.

— О’кей, сэр. Когда прикажете забрать вас оттуда? — выпрямился пилот.

— Естественно, до того, как мы превратимся в сосульки, предварительно успев околеть от голода, — невесело усмехнулся Саймонс.

* * *

Все одиннадцать пассажиров обоих вертолетов стояли на небольшой площадке, которую удалось отыскать на довольно крутом склоне под отколовшимся ледником. Склон был исковеркан и обезображен скатившимися по нему массивными глыбами льда. Всюду были видны следы яростной схватки двух стихий, происшедшей здесь всего несколько дней назад. Громадный обломок ледника, весящий миллионы тонн, утюжа острые скалы, проскользнул отсюда вниз…

Перед высадкой Саймонс попросил пилотов показать пассажирам панораму ледяной стены.

Гигантский ослепительно белый монолит плавно свисал по обе стороны покатого гребня. Это был мощный ледяной панцирь, видимо, заполнявший глубокую седловину между двумя соседними вершинами хребта с доисторических времен. Теперь с юго-западной стороны язык внезапно обрывался, как срезанный ножом. Далеко внизу, на дне ущелья, белело нагромождение бесформенных глыб…

Пока вертолеты летели вдоль почти двухкилометровой линии среза, Саймонсом овладело тревожное чувство какой-то скрытой опасности. Вертолеты были словно игрушки перед гигантской холодной стеной — творением вечной природы. Любая следующая отколовшаяся глыба могла сбить их, как мух: да что там вертолеты, она погребла бы под собой все здание госдепартамента вместе с Белым домом, где ждали сведений о причине гибели большого вертолета с крупнейшими учеными на борту…

Но сейчас оказалось, что откалываться больше было нечему. Ледяная стена высотой около трехсот метров сверкала голубовато-гладкой поверхностью без единого изъяна.

Вокруг площадки, где они высадились, в радиусе сотни метров лежали изуродованные части упавшего вертолета. Останки погибших несколько дней назад были вывезены в Штаты и торжественно похоронены там…

Эксперты ФБР сразу же приступили к изучению странно обуглившихся частей фюзеляжа, а гляциологи ушли наверх к основанию отвесной стены. Их задача — выяснить, имеет ли стена какое-либо отношение к катастрофе. Шерли остался с другом.

— Посмотри, она вогнута, как широкоформатный киноэкран, — заметил он. Саймонс повернулся к стене, высившейся метрах в ста пятидесяти от них.

— Старина, я тебя оставлю, — продолжал Шерли, — покопаюсь немного в этих железках, — он указал на груду почерневших кусков фюзеляжа, — а ты прогуляйся, подыши самым стерильным воздухом планеты. Тебе сейчас это полезно.

Саймонс только махнул рукой.

* * *

— Не нравятся мне эти ребята — фэбээровцы, — негромко сказал сзади Шерли. — Сдается, они имеют задание еще от кого-то.

— От босса, — спокойно ответил Саймонс, — я это знаю, но что делать?

Вертолеты направлялись на Катманду.

— Честно говоря, старина, часа три назад я еще несколько удивлялся: почему ты, как осел, уперся. — Шерли положил руку ему на плечо. — Но сейчас вижу — это действительно мало похоже на взрыв.

— Слава богу, хоть один трезвый нашелся.

— Ты знаешь, эти ребята фотографировали только рваные куски фюзеляжа. Я сам видел, как двое, ругаясь на чем свет стоит, оттаскивали оплывшую глыбу дюраля, чтоб не попала в кадр.

— Ричи, они собирают материал для «взрыва».

— Терпеть не могу, когда что-нибудь «выясняют», подгоняя факты под заранее известный ответ. Тут всегда кроется что-то зловещее.

— Ричи, в наше время умные люди заранее планируют все — и успех, и провалы, а уж потом искусно подбирают факты. И уж совсем не терпят, когда какие-нибудь непредвиденные обстоятельства влияют на загодя принятые ими решения. Кто им не подпевает — тот, видишь ли, плохо работает…

— А что они говорят? — кивнул Шерли в сторону гляциологов.

— Ледопад не наблюдается. Стена и вблизи очень гладкая, без заметных выступов и выемок. Они впервые видят такое.

— Что, и трещин нет?

— Трещины есть. Возможно, со временем стена и разрушится от них, но сейчас трещины абсолютно не опасны.

Они спускались в долину, держа курс по знакомому ущелью. Склоны хребта начал сковывать вечерний холод. Предварительный осмотр ледника и места катастрофы был окончен. Саймонс объявил, что дальнейшее обследование они продолжат завтра, и вызвал по радио вертолеты.

— Ну что скажешь обо всем этом? Хоть ты не мучай меня! — обратился он к Шерли.

— Да, старина, тебе, видать, основательно потрепали нервы. Даже воздух Гималаев не берет тебя, не вселяет буддийского спокойствия… Одно я сейчас могу сказать точно. Если и был взрыв, то только после того, как корпус вертолета основательно нагрели, да так, что он местами потек, как разогретый воск.

— У меня тоже создалось такое впечатление сразу же после газетных фотографий. Только отчего это произошло?

Они замолчали. Далеко впереди в вечерних сумерках открывались предгорные равнины Гималаев.

— Когда я получу обещанную ленту радиопереговоров с вертолетом? — спросил Шерли.

— Я заказал ее, завтра она будет у тебя. Но я на память помню каждое слово этого диалога. Если хочешь, могу сейчас же повторить его.

— Валяй. А я завтра же сообщу тебе, насколько успел тронуть твои мозги старческий склероз.

Саймонс хмыкнул, откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза:

— Во время облета всего ледника и особенно стены пилот, как положено, держал базу в курсе насчет параметров полета, происходящего на борту и за бортом. Временами он, сверх программы, с восторгом сообщал какие-нибудь подробности открывающихся перед ними видов — из тех, что мы насмотрелись сегодня. Под конец он с некоторой усталой раздраженностью обратился к базе: «Господа ученые по внутренней связи просят показать им стену с расстояния полкилометра против ее центра. Просят дать им возможность заснять оттуда панораму стены. Там, видимо, придется повисеть несколько минут».

На базе такую затею сочли совершенно безопасной и дали разрешение. Далее все произошло так быстро, что база не успела ни помочь, ни вмешаться в ход происходящего.

«Находимся от стены в трехстах метрах. Во всех отсеках машины и в кабине температура быстро начала подниматься выше нормы. Причину не можем установить… Четыреста метров. Температура продолжает катастрофически повышаться. Позади нас недавно серая стена заметно посветлела… Четыреста пятьдесят метров. С машиной творится непонятное! Все со страшной силой перегревается!..»

Через несколько секунд раздался душераздирающий крик несчастного пилота: «Боже, мы в огненном аду!..»

Больше ничего не поступило от вертолета…

* * *

— Старина, память у тебя отменная. Ты запомнил все, как молодой актер текст первой роли, — сказал Шерли на следующий день.

Вертолеты стояли на леднике. Саймонс и Шерли медленно шли от них в сторону обрыва. Эксперты ФБР и альпинисты находились внизу, они продолжали обследование и сбор материалов.

— Похоже, ты уже нащупал что-то в этой неразберихе, Ричи.

— Представь себе, есть одна гипотеза. Только- не пытай меня. Сейчас все равно ничего не скажу, — хитро улыбнулся Шерли.

— Тогда какого черта я взял тебя сюда?

— Не беспокойся, свой вояж я постараюсь окупить.

Шерли вдруг остановился, уставившись на заснеженную вершину, нависшую над северной стороной ледника. Солнце, повисшее в ясном небе на полпути к зениту прямо напротив ледяного обрыва, ослепительно освещало ее обширные склоны. Несмотря на почти километровое расстояние, там было заметно какое-то движение. То в одном, то в другом месте склона узкими, извивающимися змеями струились снежные потоки.

— Надо предупредить людей внизу. Пусть собираются. Снег может поползти, — не оборачиваясь, тихо сказал Шерли.

Саймонс глянул, поспешно вынул из бокового кармана куртки блестящую черную коробочку:

— Говорит первый. Все слушайте меня. Немедленно собираться в одном месте, ближе к южной стороне стены. Есть угроза лавины.

Потом он повернулся к вертолетам.

— Третий, запускайте двигатели. Возьмете всех на борт и подниметесь сюда.

«О’кей, сэр!» — прохрипел в ответ приемник. Через минуту один из вертолетов легко оторвался от льда и на небольшой высоте пронесся над ними в сторону обрыва. Долетев до него, он резко нырнул вниз и исчез за краем оборванного ледяного поля.

— Ричи, а почему лавина не может пойти и со стороны южной вершины? — вдруг спохватился Саймоне, еще не успев спрятать передатчик.

Не ожидая ответа, он повернул бинокль туда.

— Точно, там снег движется еще заметнее. Он опять поднес передатчик ко рту:

— Прежнее распоряжение отменяется. Всем собраться к центру стены. Третий, снижайтесь напротив центра стены. Поторапливайтесь.

Шерли озабоченно смотрел то на часы, то на Солнце. Очевидно, что-то вычислял в уме. Казалось, угроза лавины уже перестала его трогать.

— Не нравится мне, что ты направил вертолет к центральной части стены, — вдруг сказал он.

Саймонсом опять начало овладевать раздражение:

— Говори яснее. Сейчас не время для игры в прятки.

— Этого не надо было делать хотя бы потому, что приблизительно в том месте и погиб большой вертолет. — И, посмотрев еще раз на часы, Шерли добавил: — И время приближается к часу катастрофы.

— Но не оставлять же мне людей под лавиной… В этот момент черная коробочка в руке Саймонса хрипло затрещала:

— Я третий, я третий. Сэр, ребята из ФБР просят посадить машину на несколько минут. Хотят поднять на борт кое-что из своих находок. Они отыскали неплохую площадку. Жду вашего распоряжения.

Саймонс в отчаянии посмотрел на друга:

— Какие могут быть посадки под самым носом у лавины? Они с ума сошли!

— Дай им десять минут, если площадка устраивает пилота. Останки вертолета могут исчезнуть под лавиной навсегда, унеся с собой разгадку его гибели. Тогда в этом обвинят тебя.

Опять в руках Саймонса блеснула черная коробочка:

— Третий, я первый. Разрешаю посадку не более чем на десять минут. Время отсчитываю через две минуты. Жду сообщения о взлете.

Шерли тихо сказал:

— При вылете оттуда разреши мне координировать курс вертолета.

Саймонс недоуменно посмотрел на него.

— Не сердись. Я еще сам не уверен в своих догадках.

Саймонс только пожал плечами.

За три минуты до обусловленного времени вертолет снова вызвал «первого»:

— Сэр, у нас неприятность. Неполадки в системе зажигания двигателей вертикального взлета. Ждем распоряжений.

У Саймонса екнуло там, где находится сердце. Вот она — реальная опасность. Если через минуту там, внизу, люди останутся под лавиной, это будет на его совести.

— Третий, понял вас. Попробуйте подняться на винте.

— Сэр, при таком разрежении, как здесь, силы винта хватит только на то, чтобы опрокинуть машину.

— Пусть все находятся на борту. Сейчас к вам спустится второй вертолет и снимет всех по трапу. Пока продолжайте разбираться в ваших неполадках.

— Есть, сэр.

Саймонс повернулся в сторону стоящего на леднике второго вертолета. В этот момент Шерли взял его за локоть.

— Разреши мне лететь с ним.

— Ричи, у него и без тебя будет порядочная перегрузка. Зачем тебе это?

— Буду показывать наиболее безопасный путь. Иначе люди, избежав лавины, могут погибнуть от другого…

— В конце концов, ты скажешь мне, в чем дело или нет?! Не забывай, здесь за все отвечаю я!

— Возможно, мои опасения не оправдаются. Давай — сейчас не тратить время на объяснения. В вертолете же я буду делать все, чтобы предотвратить малейшую возможность повторения катастрофы.

Саймонс в нетерпении махнул рукой:

— Делай что хочешь.

Передавая распоряжения второму вертолету, Саймонс краем глаза видел, как Шерли, спотыкаясь и скользя, добежал до него и, как только он исчез в фюзеляже, из-под вертолета поднялся снежный вихрь. Машина уже оторвалась от льда, когда черная коробочка ответила Саймонсу:

— Все будет сделано, сэр.

Вертолет, набирая высоту, промчался над Саймонсом и, долетев до обрыва, вдруг круто повернул и полетел вдоль него, в сторону склона южной вершины.

— Второй, куда вас черт несет? Сейчас не время для прогулок.

— Сэр, тут мистер Шерли. Я лечу по его указанию…

Саймонс закусил губу, но через секунду ответил:

— Хорошо. Продолжайте следовать его указаниям.

Он следил за ними, пока вертолет не превратился в пчелку. У самого снежного склона пчелка начала опускаться и скоро исчезла под ледником. Слышался только далекий рокот двигателя.

Саймонс остался на леднике один. Задача, поставленная перед ним, отошла на второй план. Сейчас надо спасать людей, остальное неважно. Пусть боссу другие стряпают доклад, какой ему по душе… Правда, Ричард держит в уме что-то, но это что-то настолько туманно, что, как видно, нечем и делиться. Если сегодня все благополучно доберутся до Катманду, он тут же телеграфирует боссу, что умывает руки…

— Третий, я первый. Как у вас дела? Есть надежда оторваться от земли?

— Сэр, у нас ничего не получается. Второй уже подлетает к нам. Непонятно только, почему он летит по такому непостижимому кругу.

— Это вас не касается. Как только он подлетит, всем эвакуироваться на него. Ничего с собой не брать… Второй, что делается на склоне?

— Я второй. Сэр, снег там как будто дышит. В любую минуту может поехать. Мы уже у цели.

— Никаких лишних операций. Садиться запрещаю. Возьмите всех на борт и уходите скорее по курсу мистера Шерли.

— Есть, сэр!

Саймонс осторожно зашагал к обрыву. Но метрах в двадцати пяти от него остановился. Дальше крутизна ската резко увеличивалась — его могло понести вниз. Отсюда все равно не видно, что там делается. Только хорошо слышимый ровный рокот мотора немного успокаивал его.

Вдруг пространство над горами заполнилось мощным гулом. Саймонс увидел, как с северного склона, вздымая на десятки метров снежную пыль, широким потоком пошла лавина. Сердце у него сжалось от этого зрелища.

— Второй, слышите меня? Немедленно сообщите обстановку!

— Я второй. Сэр, не беспокойтесь. Мы уже уходим отсюда. Все на борту. Лавина нас уже не достигнет.

Не отрываясь от бинокля, Саймонс потребовал:

— Сообщите курс!

— Уходим перпендикулярно стене. Километрах в двух от нее пойдем к южной вершине и вдоль нее поднимемся к вам на ледник.

Белая сыпучая масса исполинским потоком низвергалась вниз, исчезая за кромкой ледяного обрыва. Через минуту высоко в сине-фиолетовое небо стремительно взметнулось клубящееся белое облако.

— Второй, уходите от снежной пыли, потеряете ориентировку, врежетесь в скалы!..

В этот момент перед ним, в недрах снежного облака, постепенно закрывавшего Солнце, возникла грандиозная картина, от вида которой у него на мгновение отнялся язык.

Прямо под ним, на всей огромной поверхности ледяной стены, одновременно как бы зажглись десятки тысяч мощных прожекторов, направив яркие снопы света далеко вперед, в одну точку неба. Там, по яркости соперничая с повисшим выше Солнцем, вспыхнул ослепительный огненный шар.

— Вижу второе Солнце, второе Солнце или какую-то шаровую молнию! Будьте осторожны… — почти забывшись, кричал Саймонс в передатчик.

— О нас не беспокойся, — раздался вдруг в приемнике удивительно спокойный для такой ситуации голос Шерли, — это то, чего я ожидал. Теперь оно нас не заденет. Скоро будем около тебя.

Картина, поразившая Саймонса, просуществовала всего мгновение. Над огненным шаром, выше стены снежной пыли, взметнулось густое облако пара. Снежное облако начало таять на глазах, как призрачный туман. Вместе с ним, померкнув, исчезло и ослепительное видение…

* * *

Босс отложил в сторону нетолстую папку и неторопливо откинулся на спинку кресла.

— Ну что же, Саймонс, — начал он, как-то странно улыбнувшись, — как будто все сходится… «Почти параболическая поверхность скола ледника в определенные часы фокусирует падающую на его огромную поверхность солнечную энергию в световое пятно размером около десяти метров. Там создается тысячеградусный ад, расплавляющий вертолеты…» Хм… Остроумно… А куда же, по-вашему, смотрел пилот, Саймонс? Он что, не видел в какое пекло направляет машину?

— Сэр, в воздухе без единой пылинки эта картина совершенно незрима. Нам же удалось увидеть и заснять ее благодаря снежной пыли, поднятой лавиной.

— Просто и гениально! — с явной насмешкой воскликнул босс. — Но только… — он взял сигару из раскрытой коробки на столе, не спеша закурил, растягивая удовольствие первой затяжки, и вдруг заговорил подчеркнуто вежливым тоном, — советую вам забыть про это ледяное зеркало. Взрыв, вот от чего погиб вертолет. Хорошо продуманная диверсия! Очень жаль, что объяснять это приходится мне вам, а не наоборот.

— Сэр, разгадка причины катастрофы и подтверждающие ее расчеты принадлежат известному специалисту по оптике из Гарвардского университета профессору Шерли. Он был с нами на леднике и…

— Я в курсе, Саймонс, — прервал его босс. — Поверьте, мы позаботимся о том, чтобы и профессор помалкивал. Пора вам понять, Саймонс, что эта очередная акция международного терроризма. Газеты надо читать повнимательней. Об этом я вас предупреждал не раз.

У меня все, Саймонс. Вы свободны…

 

Мираж

Песчаная буря поднялась над пустыней внезапно. Сперва резким толчком подул встречный порывистый ветер, а через минуту лежащие далеко внизу застывшие волны барханов потеряли четкие очертания гребней и скоро совсем исчезли под серой тучей песка, поднимающегося все выше и выше.

Фархад поспешно надел наушники.

— … держись, — звучал уже в них голос инструктора. — Попробуй набрать еще немного высоты. Мы будем рядом.

Фархад оглянулся по сторонам, но самолета не увидел. «Теперь надо надеяться только на себя», — прошептал он, работая педалями и рычагами управления.

Маневры набора высоты получались плохо. Весь планер трясло от порывов ветра. Он едва смог подняться еще на сто метров. Каждый новый десяток метров давался лишь после огромных винтообразных кругов диаметром чуть ли не в километр.

— Ты не перепутал день, на который предсказывали летную погоду? — прорвался в наушники раздраженный голос.

— Этот день я не мог спутать ни с каким другим, — с обидой ответил Фархад в эфир.

Внизу уже бушевала песчаная буря. Кипящая поверхность серого пылевого облака, клубясь, неотвратимо приближалась к планеру.

— Фархад, будем возвращаться. Кажется, этот концерт не скоро кончится. Курс на юго-запад, по ветру. Держись, скорость ветра черт знает как меняется…

Самолет поднял его планер из Ургенчского аэропорта в пять часов утра. Этого часа Фархад ждал два года. Он так долго и тщательно продумывал этот план — пересечь на планере огромную песчаную пустыню, лежащую в междуречье Сырдарьи и Амударьи, — что сейчас и не помнил, где и как он зародился у него.

Через пятнадцать минут после старта они пересекли Амударью. Здесь, на высоте около двух тысяч метров, планер был отцеплен от самолета. Медленно кружась, Фархад «прощупал» воздушные потоки на различных высотах.

Наконец, сделав последний круг над развалинами средневековой крепости Гульдурсун, раскинувшимися на самом краю пустыни, Фархад взял курс на северо-восток. Скоро под крылом показалась затопленная песками долина древних крепостей. Не верилось, что здесь когда-то жили люди, в каналах текла вода. Сейчас всюду был разлит песок; среди застывших волн барханов, то густыми скоплениями, то одинокими островками, лежали бесчисленные развалины замков, укрепленных усадеб, целых больших городов. Среди них величественно выделялись массивы останков крепостей двухтысячелетней давности. В ожидании полета Фархад часто бродил по таким развалинам, осматривал свежие раскопы, слушал рассказы археологов. От них он узнал, что длинные пологие валы, встречающиеся в пустыне, это все, что осталось от некогда высившихся здесь мощных крепостных стен, а оплывшие бесформенные холмы когда-то поднимались к небу высокими башнями.

Поразительное впечатление производила, например, видимая сейчас справа крепость Кум-Баскан. Огромное сооружение, с могучими башнями и двойным прямоугольником высоких глинобитных стен, было почти захлестнуто переметнувшимися через него гигантскими волнами барханов, гребни которых за столетия медленно перекатывались над крепостью. Слева по курсу, на самом краю моря мертвых песков, высились мрачные руины знаменитых крепостей Джанбас и Кургашин. Далеко на северо-западе, у голых скал, Султануиздагских гор, в утренней дымке рисовалась увенчанная причудливыми полуразрушенными узорами скалистая вершина крепости Аяз…

После полутора часов лета долина крепостей осталась позади. Теперь во всех направлениях, насколько достигал взор, была однообразная равнина. Планер все глубже и глубже уходил в знойный воздух Кызылкумов…

Он летел над песками четыре с половиной часа, когда его настигла внезапная буря. Планер находился уже примерно в полутораста километрах от Ургенча. Сейчас Фархад пробивался к городу сквозь бурю, обратным курсом. Самолет кружил над планером на большой высоте. Инструктор теперь не раздражал Фархада частыми и ненужными советами.

Попытки подняться выше не приводили к успеху. На высоте пятисот метров планер вдруг погрузился в песчаное облако. Наступил полумрак. Там, где только что светило яркое солнце, тускнело мутное оранжевое пятно. Планер почти перестал управляться.

Фархад очень устал, временами терял ориентацию — где небо, где земля. Теперь не удавалось делать большие виражи для сохранения высоты. Поднятый с барханов песок сковал тело планера, сделал его тяжелым и тянул к земле. Корпус страшно скрипел, будто его терли наждаком. Сквозь этот шум и треск инструктор прокричал:

— Фархад, слышишь меня? Какая сейчас высота? Сможешь спланировать? Дальше тянуть опасно! Если все будет в порядке, далеко не уходи. Вода у тебя есть?

— Есть, литра два. Высоту не могу определить, — ответил он в микрофон.

— Если с рацией ничего не случится, сообщи немедленно о приземлении.

— Все понял. Постараюсь уцелеть. Жаль все-таки, что перелет не…

Корпус планера затрясся от глухого удара. Прижатый к приборной доске, Фархад несколько секунд ощущал, как планер на большой скорости со скрежетом вгрызается в песок. Потом так же неожиданно наступила необычная тишина. Ощупал себя — цел. Некоторое время он просидел в полной растерянности, не знал, что делать. Потом его вдруг осенило. Открытие было не из приятных: он ведь под песком! Надо скорее выбираться наружу. Если сейчас над ним образовался хотя бы двухметровый слой, можно считать себя заживо погребенным. Фархад попытался вызвать самолет. Безрезультатно: рация молчала.

Попытка оттянуть назад ветровое стекло кабины не дала результата, оно не поддавалось. Тогда, недолго думая, он нащупал один из рычагов ручного управления, с силой выдернул его и начал колотить им по лобовому стеклу. Оргстекло как бы нехотя начало крошиться на мелкие куски. Наконец удалось проделать дыру величиной с кулак. Оттуда на колени немедля посыпалась плотная струя песка. Нанося отчаянные удары, он расширил отверстие, при этом его засыпало по пояс. Не обращая на это внимания, он все бил и бил по стеклу. Наконец отверстие увеличилось настолько, что через него можно было выбраться из кабины, но оттуда все еще сыпался песок, достигая уже груди.

А что. если это не прекратится?! Какой нелепый и обидный будет конец! Но плотность струи вдруг стала уменьшаться. Начал пробиваться тусклый свет, послышался вой и свист ураганного ветра. Выглянув из пробитого отверстия, Фархад, сквозь песчаную пыль, увидел, что находится на дне небольшой воронки. С трудом освободившись от песка, сковавшего почти все тело, он выбрался из планера, а потом и из воронки.

Песчаная буря свирепствовала вовсю. Трудно было открыть глаза. Песок мириадами тонких игл впивался в кожу. При тусклом свете, сквозь песчаную пыль, разглядеть что-нибудь было невозможно даже в двадцати метрах. Фархад с трудом различил, что находится на дне впадины, образованной двумя высокими барханами. На склоне одного из них еще была заметна широкая борозда, оставленная планером. Аппарат врезался в склон под небольшим углом, почти проскользнул по нему. Это загасило скорость планера и спасло ему жизнь. Борозда на глазах исчезала, заносимая песком. Через несколько минут Фархад не обнаружил и воронку, откуда выбрался.

Идти куда-то было бы безумием. Он знал, что до ближайшего населенного пункта не менее ста двадцати километров. А координаты его местонахождения по крайней мере известны самолету.

Укрываться от песка было негде. Фархаду казалось, что пронизывающий сухой раскаленный ветер безжалостно, до последней капли, уносил влагу из его тела, иссушая его живьем. Песок, попавший в глаза, вызывал острую боль. На зубах тоже скрежетал песок. Не зная, куда себя девать, Фархад опустился наземь, закутал голову курткой.

Через некоторое время ветер как будто чуть ослаб. Фархад поднялся и, утопая в песке, взобрался на гребень бархана. Перед ним, все еще в тусклом освещении, открылось бесконечное чередование таких же барханов, окутанных песчаной дымкой.

Вдруг откуда-то послышался нарастающий шум. Фархад обернулся и увидел невдалеке тонкий стан смерча, быстро набирающего силу. Извивающийся песчаный столб поразительно быстро, на глазах, рос вширь и ввысь; усиливался рев, порождаемый им. Было отчетливо видно, как со всех сторон к этому столбу, как к центру водоворота, устремился поднятый с окрестных барханов песок. Через несколько мгновений рев, исходящий из недр смерча, заполнил пустыню страшным грохотом. Гигантский столб, вершина которого исчезла в тусклом небе, лениво извиваясь, двигался по какой-то непостижимой траектории. Фархаду показалось, что там, где проходит смерч, исчезают целые барханы и под ними открывается темная бездна. Поднялся ураганный ветер.

Последнее, что он успел заметить, это смерч, достигший невероятного размера. Потом песчаная завеса скрыла это фантастическое зрелище. Только оглушительный грохот рисовал в воображении невиданную картину извержения песка прямо в небеса. Фархад чувствовал, что смерч настигает его, понял, что сейчас он оторвет его от земли, закрутит, как соломинку. В бессильном отчаянии он пытался зацепиться за сыпучий песок…

Он лежал, живой и невредимый, у края какой-то необъятной бездонной впадины. Ветер почти совсем стих, и, по мере оседания песчаной пыли, перед, а точнее под ним, все яснее вырисовывались контуры огромной чашеобразной низины. Но что это? Вдалеке, на плоском дне «кратера», начала проступать поразительная картина: там, как призрачное видение, появлялась мощная каменная крепость.

Фархад встал — ветер уже позволял идти — и, как загипнотизированный, пошел к спуску. На самом краю «кратера» он остановился и долго смотрел на чудо, сотворенное на его глазах, постепенно осознавая, что все это — действительность. Теперь он начал понимать и все случившееся. Где-то высоко над пустыней, где он недавно парил на планере, столкнулись два мощных встречных воздушных потока. Фланги потоков, сцепившись, закрутились в страшном вихре, образовав гигантскую воронку, острие которой в виде смерча достигло песчаных барханов, покрывавших эти места. За несколько десятков минут невиданной силы смерч унес в небо миллионы тонн песка. Это они, опустившись потом на землю плотным песчаным дождем, образовали теперь длинную цепь холмов, охвативших полукольцом впадину с противоположной стороны…

Отсюда, как на ладони, было видно все грандиозное сооружение, по воле случая обнаженное стихией. Фархад не верил глазам. Этот замок, в отличие от других, что десятками разбросаны вдоль обоих берегов Амударьи, был совершенно целым и выглядел как великолепная современная архитектурная реконструкция древних руин.

Мощные каменные стены образовывали несколько вытянутый прямоугольник. Через равные промежутки над стеной возвышались сторожевые башни. Их венчали дозорные площадки, обрамленные узорными барьерами из камня.

Собственно, это был город-крепость. Внутри стен просматривались четкие линии улиц, образуемых многочисленными строениями. Они сходились в центре, где посредине обширной площади высилась величественная башня — цитадель. А высокий квадратный постамент под ним был сложен из крупных каменных блоков, различимых даже с такого расстояния. Все это высокое, неприступное сооружение напоминало скопище плотно пригнанных друг к другу громадных каменных столбов. Нет, время все же тронуло этот неизвестный город. На верхушке башни-цитадели виднелись останки следующего яруса. Каким же величественным было все сооружение?! Вероятно, намного выше, чем глубина его песчаного захоронения…

Фархад забыл о неудачном полете, об ужасающей картине неистовства смерча, обо всех опасностях, грозивших ему. Он стоял, ошеломленный, не решаясь двинуться дальше, будто опасался, что эта необычайная картина рассеется от малейшего его неосторожного движения…

Действительность вывела его из оцепенения: крепость погружалась в песок! Пустыня опять ожила, спеша вновь захоронить свою тайну. Он видел, как с кромки песчаных холмов по ту сторону поднимаются под ветром темные песчаные тучи. Еще каких-нибудь час, два — и чудо скроется под барханами, слившись с песчаным морем.

Эта мысль подтолкнула его: вместо того, чтобы бежать прочь, к останкам своего планера, он, скользя и скатываясь, начал съезжать на дно «кратера». Его жгло странное желание во что бы то ни стало добраться до крепости, хотя бы коснуться ее могучих стен, будто именно это могло спасти ее от забвения, оживить тех, кто заполнял некогда эти улицы…

Только очутившись под стенами, он реально ощутил всю каменную мощь древней громады.

Метрах в пяти от стены из песка выступала часть какой-то ровной твердой площадки. Вся крепость стояла на этой невысокой террасе, вырубленной, по-видимому, на естественном известняковом дне низменности. Фархад взобрался на площадку и пошел вдоль стены. Видимость продолжала ухудшаться. Наконец из полумрака показались контуры массивного выступа. Да, это лабиринт входа! Но где же сам вход? Обогнув выступ, он оказался перед широким прямоугольным проемом. Разобрать, что там внутри, было невозможно. Он остановился, понимая, что его следующий шаг будет в неизвестность, в загадочную пропасть времени, измеряемую многими столетиями. Это тянуло его вперед и в то же время настораживало. Между тем каменная терраса уже уходила под сыпучий песок. Надо было спешить.

Шагнув под тяжелые своды проема, Фархад оказался в углу квадратного дворика с высокими стенами. В противоположном, по диагонали, углу можно было различить проем поменьше. Нырнув в него, Фархад очутился в тесном коридоре с высокими глухими стенами. Песчаные вихри сюда не пробивались. Здесь было смутно; сверху, как мелкий дождик, с ровным шипением сыпался песок.

Двигаясь почти на ощупь по коридору, Фархад представил картину осады крепости и тот ужас, какой должен был охватить воинов, ворвавшихся сюда, когда на них со стен градом летели стрелы, камни и потоками лилась расплавленная смола. Он торопился скорее пройти страшное «ущелье смерти». Каменный коридор несколько раз свернул под прямым углом в разных направлениях, и Фархад совсем было потерял ориентацию, пока не уперся в стену, где темнел следующий проем.

Это уже стена крепости. За ней находится город. Инстинктивно он стал мыслить вслух, чтобы унять страх одиночества.

Но проем вел не под небо, а в широкую арочную галерею, где царили тишина и полумрак. Через равные промежутки вверху еле светились какие-то отверстия. Глаза начали привыкать к темноте. Впереди что-то забелело. Сделав несколько осторожных шагов вглубь, Фархад застыл на полпути. Неподалеку, прислонившись к стене, на каменном полу «сидели» три иссохших человеческих тела, глядя на него пустыми глазницами. Из-под бесформенных и бесцветных лоскутьев, служивших некогда одеждой, белели кости. Фархад отшатнулся и только теперь увидел, что окружен множеством иссохших тел и скелетов.

Ему вдруг почудилось, что он находится бесконечно далеко от своего двадцатого века. В этом мертвом городе, среди этих мертвецов, проведших здесь, возможно, тысячелетия, он остро почувствовал жуткое одиночество. Захотелось немедля бежать отсюда без оглядки в бушующие пески…

Но перед глазами встала печальная картина — каменная громада со своими мертвыми обитателями медленно погружается в песчаное море и навсегда исчезает в нем, унося свою тайну…

Стараясь не смотреть вокруг, он пошел по галерее в поисках входа в крепость.

Отверстия в своде галереи, откуда падал тусклый свет, по-видимому, выходили наружу не прямо. Во всяком случае оттуда не сыпался песок. Шум песчаного урагана доносился через них отдаленно и очень слабо. Неотвязно думая о назначении этой бесконечной галереи, он вдруг вспомнил:

— Это же жилая стена!

Конечно же — она находится в толще крепостной стены! Фархад слышал от археологов, что на рубеже первого тысячелетия до нашей эры, во времена Сиявуша — легендарного родоначальника древних хорезмийцев, в этих краях строились огромные, пустые внутри, крепости; все помещения находились в толще стен. Именно об этих жилых стенах упоминается в некоторых гимнах Авесты — священной книги сороастризма, воспевающих деяния древних царей. Со временем строительные каноны в древнем Хорезме изменились. Пространство, окруженное замкнутыми жилыми стенами, начало использоваться. Сперва там возводили различные сооружения общественного характера, потом и жилье. Крепость, где очутился Фархад, по-видимому, относилась к периоду этих изменений в зодчестве древнего Хорезма. Внутри она была полностью застроена, но галереи в толще стен еще сохранились.

Выход из галереи все еще не появлялся. Стало совсем темно. Отверстия, через которые проникал свет, исчезли; возможно, они были забиты снаружи песком. Фархад шел вслепую, изредка зажигая спички (у него в кармане оказался коробок).

Неожиданно галерея под прямым углом повернула направо; и тут же за поворотом, в свете, видимо, незасыпанного отверстия, Фархад увидел выход. Но… застывший поток песка, полностью забив его, покатым языком тянулся по полу галереи…

Когда он наконец выбрался наружу, повторив изнурительный прорыв, то оказался на высоком песчаном холме у крепостной стеньг. Хотелось есть, все тело сковывала свинцовая тяжесть усталости: выгребая песок в проеме выхода, он «перелопатил» руками не одну тонну…

Перед ним лежал мертвый город. Темные порталы входов в ближайшие здания выглядывали из-под песка только самой верхней, арочной частью. Но даже эти выступающие очертания длинного ряда сооружений, теряющегося в песчаной дымке, поразили его стройной монументальностью.

Ему хотелось проникнуть во все здания и увидеть, что они представляют собой изнутри, что таят в себе… Но это было опасно. Он мог заблудиться в лабиринтах этих каменных громад и, наконец, оказаться погребенным где-нибудь под песчаной лавиной. Оставалось одно — поскорее добраться до центральной площади и осмотреть хотя бы башню-цитадель.

Он все еще стоял на песчаном холме, с трудом превозмогая овладевающее им гнетущее чувство беспомощности перед стихией…

«Участь Помпеи была не столь трагична, как гибель этого города. Помпея и Геркуланум погрузились в раскаленную лаву Везувия за какие-то мгновения. Люди там погибли, не успев признать своего бессилия перед стихией, не испытав мучительного сознания безысходности и поражения. Участь же легендарной Атлантиды, вероятно, была героической и яркой, как вспышка молнии. Люди там яростно боролись с громадными волнами Атлантики, цепляясь за каждый кусочек тверди. И это тоже продолжалось недолго…

Что же испытывали обитатели этого города, бесчисленные тела которых застыли в темных галереях крепостной стены? О чем они думали, прислушиваясь с тревогой, возможно, в течение долгих недель, к ужасному реву бури? Оставить крепость и уйти на равнину, видимо, было опасно. Им оставалось только ждать решения своей участи, окончания бури. И буря кончилась, похоронив крепость под огромной толщей песка…

Наверное, это был страшный ураган, длившийся, возможно, долгое время и неузнаваемо преобразивший междуречье Сырдарьи и Амударьи. В те далекие времена в этих местах изредка еще происходили внезапные геологические катаклизмы глобальных масштабов, когда буйная Амударья время от времени уходила в Каспий через Каракумы, оставляя Арал надолго без воды.

Волны барханов хранят под собой, наверное, такие же тайны, как волны мирового океана… Эта загадочная крепость еще одно тому доказательство.

Фархад шел, вернее, пробивался к центру города. Каменные стены зданий вокруг почти не имели архитектурных деталей и украшений и были сложены из довольно грубо обработанных блоков. Через арочные входы разглядеть что-либо внутри них было невозможно: всюду разлиты песок и мрак.

Над центральной площадью высился силуэт башни-цитадели, подавляя все вокруг. Огромный каменный ее постамент выступал из песка на высоту метров пятнадцати. На него вела широкая парадная лестница. Сама башня, уходя вверх, терялась в песчаном тумане.

Равномерно сыплющийся с неба песок еще раз напомнил Фархаду, что надо спешить.

«Знал ли горделивый основатель Персеполя — царь царей Дарий, — что лестницы его знаменитого дворца были не единственными на Востоке?..» А на каменных ступенях Фархаду вспоминались изображения колоссальных лестниц, ведущих в загадочные каменные храмы ацтеков и древних майя…

Фархад, увязая по колено в песке, поднялся на широкую площадку перед входом в башню. Вокруг ее вершины, уходящей в небо, вращались густые песчаные вихри усиливавшейся бури. Здесь стало ясно, что иллюзию скопища плотно пригнанных столбов создавала гофрированная поверхность башенных стен.

Прежде чем уйти внутрь, Фархад последний раз оглядел сверху площадь. Воображение рисовало торжественные церемониалы, происходившие когда-то здесь. Вероятно, именно отсюда, из-за этих низких каменных барьеров, окаймлявших площадку, правители и верховные жрецы города надменно взирали на заполнивший площадь народ…

Кому же из древнехорезмийских царей принадлежало это грандиозное сооружение? Кто столь дерзко бросил вызов могучим правителям западного побережья Амударьи, построив такую совершенную и неприступную крепость из камня здесь, в песках Кызылкумов?

Да, она несомненно превосходит по масштабам античную каменную крепость Дэв-кескен, развалины которой Фархад видел во время полетов в Центральных Каракумах. Он вспомнил также о крепости более поздних времен — Дэв, о которой люди песков сложили красивую, но очень грустную легенду, выразив в ней все мучения, связанные с возведением каменных сооружений в пустыне. Один из могущественных демонов, обитавший в этих местах, говорится в легенде, полюбил единственную дочь хорезмийского царя. Царь, желая избавиться от страшного зятя, дает ему невыполнимое поручение: построить в центре Каракумов каменную крепость. Дэв выполняет это трудное задание, терпеливо перенося на своей могучей спине огромные глыбы с далеких южных гор. Услышав об этом, напуганный царь сообщает ему ложную весть, что дочь внезапно умерла. Дэв, пораженный горем, убивает себя, бросив последнюю каменную глыбу высоко в небо, которая, падая, разбивает ему голову…

Длинный коридор привел его в просторный круглый зал с огромным колодцем посередине. Фархада уже ничто не удивляло. Чувства притупились не столько от усталости, сколько перед колоссальными масштабами и необычностью строений. Он только старался как можно больше увидеть и запомнить.

Вдоль круглой стены башни, исчезая в полумраке, поднималась спиралеобразная внутренняя лестница. Вдоль нее через равные промежутки виднелись ходы в помещения, окаймлявшие башенную «шахту».

Фархад спустился к колодцу и, устроившись на сыром камне, жадно напился, наполнил флягу. Прохлада и успокаивающая тишина располагали к отдыху. Забыв про ураган, свирепствующий за стенами, про всю опасность своего положения, он припал к борту колодца и почувствовал, как его клонит ко сну…

…По отражению на воде он видел, как из темных проемов вдоль спиральной лестницы выбегали люди с длинными копьями в сверкающих шлемах. Гул шагов наполнил башню. Люди, плотным кольцом окружив колодец, возбужденно обсуждали что-то, указывая на него. Шум, нарастая, кончился страшным грохотом…

Фархад содрогнулся от прикосновения холодной воды, обрушившейся на него, и очнулся. Колодец успокаивался после мощного всплеска. Видимо, сверху что-то упало в воду и вызвало такой «фонтан». Фархад поспешил оставить опасное место…

Помещения первого этажа, очевидно, предназначались для хозяйственных нужд обитателей верхних этажей. Здесь было множество нехитрых приспособлений из камня, дерева и веревок для подъема воды и пищи через специальные отверстия. В одном из залов находились большие каменные очаги, где когда-то на вертелах жарили туши крупных животных. Потом пошли помещения, служившие хранилищами. В огромных, выше человеческого роста кувшинах — хумах, амфорах, стоявших на полу, и в других, опущенных в специальные углубления, когда-то явно находилось зерно — вокруг были рассыпаны окаменевшие зерна пшеницы…

Во многих залах на стенах зияли ряды странных небольших углублений, выдолбленных в камне. Приглядевшись, Фархад заметил, что они имеют форму отпечатка человеческого уха.

Ну конечно! Так через сквозные отверстия можно было общаться с другими этажами! Рядом с этими «телефонами» дежурили служители, которые передавали работникам нижнего этажа распоряжения верхних. Фархад вставил ухо в одно из углублений. Из полых «труб» доносился усиленный шум. Ему показалось, что он улавливает дыхание человека, стоящего где-то наверху, у другого конца «трубы». Фархад невольно отклонился и даже тряхнул головой, отгоняя наваждение. Вспомнились скелеты в темной галерее жилой стены…

Загадкой оставался равномерный слабый свет. Ведь здесь должна быть непроглядная темень!.. Наконец он заметил — свет исходит прямо от наружных стен башни. Подошел вплотную — и невероятная догадка подтвердилась: часть блоков составляли какие-то полупрозрачные минералы, напоминавшие мутное стекло!

Залы второго этажа отличались торжественностью оформления. Это, несомненно, были царские залы. Пройдя через очередной арочный проем, он оказался в огромном помещении, которое, видимо, являлось залом приемов. Вдоль стен, в нишах, стояли каменные статуи бородатых воинов в натуральную величину. Плоскости стен были великолепно расписаны военными сюжетами и эпизодами охоты на каких-то фантастических зверей. Фрески и скульптура сохранились превосходно.

Один из залов служил святилищем. В центре, на массивной плите, было углубление со следами постоянно поддерживавшегося огня. По четырем углам торжественно застыли внушительные изваяния служителей огня. Зороастризм — религия далеких предков…

Фархад поднялся по спиральной лестнице на третий этаж. Что еще покажет ему башня, после загадочно-торжественной вереницы царских залов?

Шагнув в прямоугольный проем, обрамленный какими-то лепными знаками, Фархад остановился, не удержавшись от восклицания. Этого он никак не ожидал! Вход охраняли два сфинкса. Они спокойно смотрели мимо него сквозь толстые стены башни куда-то в бесконечность… Несмотря на заметную грубоватость форм и обработки камня, из которого они были высечены, сфинксы были очень выразительны — величавы и невозмутимы, как их «соплеменники» с берегов далекого Нила. За ними, в глубине зала, перед Фархадом предстал лес колонн. Величественная колоннада египетского храма в древних Фивах. Колонны в виде цветков лотоса, колонны в форме стволов папируса, и самое поразительное — множество скульптур между ними… Фархад растерянно бродил по залу. Потом перед ним открылась целая анфилада подобных залов. Колоннады сменились тесными камерами, сплошь украшенными расписанными рельефами явно на древнеегипетские сюжеты.

Здесь был совершенно другой мир. Он не имел ничего общего с тем, что Фархад видел до сих пор, — с миром древнего Хорезма. Близко стоящие ряды колонн, камеры, казалось, сужали мир, замыкали бескрайнее пространство.

— Ранние династии Древнего Царства…

А здесь, кажется, воспроизведен уголок знаменитого храма царицы Хатшепсут и Дейр-эль-Бахри. Фархад помнил этот храм по фотографиям в учебниках.

Известно, что вплоть до позднего средневековья не было каких-либо связей между двумя отдаленными странами. Хорезмийцы вряд ли сами могли придумать все это. Неужели здесь работали египтяне? Кем они были? Как они оказались так далеко от родины?

Фархад забыл о том, сколько уже находится в залах «египетского этажа». Это была целая вечность. Он путешествовал в Новом Царстве, прикасался к камням Древнего Царства…

Поднимаясь на следующий этаж, он был готов ко всему. Поэтому, когда у входа его встретили два резвых кентавра из светло-серого камня, он не удивился, а молча застыл от восхищения. Кентавры среди песков Кызылкумов! Дальше пошли залы, оформленные по типу дворцов и храмов, разбросанных по бесчисленным островам Эгейского моря и Балканам. Вся мифология Древней Греции была воспроизведена здесь. Ряды грубовато обработанных дорийских и корифских колонн с массивными капителями, величественные фигуры олимпийских богов между ними манили его все дальше в глубины анфилад…

На пятом этаже он оказался во дворцах Месопотамии. Два огромных крылатых быка с человеческим обликом великодушно впустили его в разноцветные залы Вавилона, Ниневии…

Неужели башня на своих этажах хранит все цивилизации истории человечества? Какой таинственный народ жил здесь, как ему удалось собрать весь мир в одном месте?

На шестом, седьмом и восьмом этажах Фархад прошел через китайские, индийские и персидские залы. Чувство времени совсем оставило его, восприятие окружающего притупилось. В недрах восьмого этажа наступила полная тьма. Изредка зажигая спичку, Фархад двигался почти на ощупь. Вспышка огня вырывала из мрака каменные фигуры богов, мифических царей. Пламя оживляло лица, придавая им искаженные до уродливости выражения. И тогда Фархадом овладевало острое чувство безнадежной затерянности в неведомом мире…

Фархад едва переставлял ноги, налитые свинцом, по крутым ступенькам. Приходилось придерживаться за шершавую стену. Вдруг он почувствовал, что пальцы скользят по каким-то выпуклостям. Он остановился, зажег спичку и увидел, что стена покрыта рельефными сюжетами довольно тонкой работы. Рисунок был настолько четким и законченным, что Фархад, забыв на время про усталость, поспешно зажигая одну за другой последние спички, стал торопливо «читать» странные сюжеты. В них неизменно повторялось одно и то же — небольшая группа людей, то оживленно обсуждая что-то, то молчаливо, но всегда с ясно выраженным удивлением на лицах, наблюдала за видами грандиозных дворцов, стоящих почему-то не на земле, а как бы висящих на небе. От сюжета к сюжету дворцы сменяли друг друга. Здесь было все им увиденное — знакомые очертания древнеегипетских храмов, колоннады античной Греции, силуэты спиральных башен Вавилона… На одном из каменных рисунков все они присутствовали одновременно. Разные цивилизации располагались на разных уровнях, создавая многоэтажную композицию. Все та же группа людей сосредоточенно наблюдала за всей этой картиной, вскинув головы. Восторг, изумление людей были экспрессивно переданы в их позах, жестах…

Спички кончились. Фархад в отчаянии бросил коробок и, как слепой, начал прощупывать рельефы, в надежде узнать еще какие-нибудь подробности изображаемых сцен. Но было это бесполезно — его пальцы не имели опыта, а тем более чувствительности пальцев слепых. А сюжеты продолжались. Интуиция подсказывала Фархаду, что в них кроется разгадка тайны башни-цитадели. Чего бы он сейчас не отдал за коробку спичек! Но у него и не было сейчас ничего…

Он продолжал подниматься. Наконец под ногами заскрипел песок, донося шум ветра. Сделав еще один виток, он вышел наружу, где в темной мгле бушевала песчаная буря.

Стоя здесь, уцепившись за обломки верхнего разрушенного яруса башни, Фархад представил неповторимую панораму города, его улиц, здания, которые можно было бы видеть отсюда и которые лежат теперь под пятидесятиметровым слоем песка…

Борьба за жизнь началась, когда песок поднялся сюда — на самую высокую точку крепости. Только теперь он по-настоящему понял, как ничтожно мал его шанс на спасение в единоборстве с ветром и, точнее, это было одно целое, песком. Он заставлял себя, превозмогая свинцовую усталость и сон, непрерывно двигаться. Но скоро силы начали оставлять его…

Фархад очнулся от жгучих лучей солнца. Он лежал полузасыпанный, ощущая мучительную боль в суставах и царапающую сухость в горле. Не было ни желания, ни сил двигаться. Он с трудом освободился от песка, нащупал на поясе флягу. Несколько освежающих глотков — и он встал, превозмогая слабость и головокружение.

Вокруг лежали бескрайние пески. Ни ветерка. От вчерашней трагедии не осталось и следа. Фархадом вдруг овладело невыносимое и невосполнимое чувство опустошенности. Не оглядываясь, он поплелся по барханам на запад…

Около полудня Фархад, измученный жарой и ходьбой по сыпучим пескам, далеко впереди увидел большую воду. Это был мираж. Откуда взяться здесь воде? И в такт тяжким шагам, вполголоса повторял:

— В пустынях бывают миражи… В пустынях бывают миражи… Не надо на них обращать внимания…

Вдруг он остановился, уставившись на играющую бликами синюю гладь водного простора впереди, потом невольно опустился на горячий песок.

Мираж! Не мираж ли поражал тех хорезмийцев? Разве не это явление было запечатлено на рельефных рисунках лестничного коридора? Неспроста ведь дворцы те были изображены как бы висящими в воздухе, а иногда, как он сейчас понимал, с явными признаками характерных оптических искажений.

Мираж, рисующий на небе страны, удаленные на тысячи километров! У Фархада на миг остановилось дыхание от такой догадки.

Но возможно ли такое вообще? Он пытался вспомнить все, что знал про миражи в пустынях, на морях… Да, иногда, вводя путников в заблуждение, возникают призрачные образы объектов, удаленных на десятки километров.

Но здесь, занимая почти половину неба, появлялись смутные очертания целых городов, а порой гигантские изображения отдельных строений, скульптур, находящихся за тысячи километров отсюда… Может быть, какие-то особые климатические условия, установившиеся над этой частью планеты в те далекие времена, способствовали появлению время от времени таких грандиозных видений? А изображения интерьеров?.. Или это уже фантазия зодчих и художников прошлого? Фархад продолжал брести на запад… Вспоминались новые подробности, связанные с миражами… Для их возникновения обязательно существование довольно резкой границы между двумя смежными слоями воздуха с различной температурой, следовательно, и плотностью. Отраженные от отдельных предметов, солнечные лучи, преломляясь на этой границе, создают их изображение совсем в других местах… Жара становилась нестерпимой. «Почему меня не ищут? Решили дать возможность немного прогуляться по пескам?..»

Видимо, изредка, в определенное время года, над этими местами появлялись призрачные изображения загадочных городов. Люди уже ждали этих дней. От поколения к поколению передавались рассказы о чудесных дворцах «обитаемого» неба, обрастая подробностями. И цари повелевали строителям подражать чуду… В небе древнего Хорезма как бы открывалось окно в неизведанные страны. Это мощный слой нагретого, разреженного воздуха, образовавшийся в силу каких-то трансконтинентальных конвективных потоков на высоте нескольких километров, перекидывал мост между отдаленными странами. Свет, попадающий в этот слой от земных предметов, неся в себе их почти неискаженный образ, постепенно искривлялся, огибая Землю, и, пройдя таким образом огромные расстояния, возвращался на землю здесь. Это были самые грандиозные миражи, когда-либо возникавшие на Земле!

Быть может, когда-нибудь людям станет под силу искусственно создавать такие условия. Специальные службы планеты по необходимости будут устраивать «прямую передачу» оптического изображения важнейших событий, жизни целых городов на дальние расстояния…

Вода кончилась. Но оставаться на месте он не мог. Движение, казалось, немного облегчает действие жары. Он шел и шел, хотя голова раскалывалась, мысли путались…

Вспомнился тот рисунок, где семь картин известнейших цивилизаций были изображены одновременно, одна над другой. «Семь разных культур, семь различных миров древности. Семь, семь… Не отсюда ли пришло нашим предкам представление о семи сферах вселенной?»

Великие поэты средневекового Востока воспевали прекрасные дворцы, построенные в стиле культур разных народов. Часто число дворцов в их дастанах равняется семи… Вспомнились обрывки прочитанных еще в детстве историй из «Семи планет» Навои… Возвышенные поэтические строки повествовали о том, как «цари семи частей земли», чтобы отвлечь смертельно больного шаха Бахрама от скорбных дум, от тоски по красавице Диларам, построили ему семь невиданных по красоте дворцов. Проводя по очереди свои дни в них, шах как бы переносился в различные страны света, путешествовал по ним…

До него донесся отдаленный гул. Он нарастал, больно давя на ушные перепонки. Фархад с трудом приоткрыл глаза. «Стрекозы кружатся… Какие они огромные… Вертолеты… Мы освободим город из плена песков…»

Он опять потерял сознание.