Беренгарий и Аделаида Бургундская. — Бегство Аделаиды. — Вмешательство Оттона. — Беренгарий и Конрад Лотарингский. — Собрание в Аугсбурге. — Правление Беренгария и Адальберта. — Поход Лиудольфа. — Возвращение Беренгария к власти. — Второе вмешательство Оттона. — Интриги Адальберта и Иоанна XII. — Последние попытки сопротивления.

Беренгарий был всесильным министром на протяжении нескольких лет, и со смертью Лотаря перед ним открылась возможность получить королевский титул. Впрочем, ему необходимо было разобраться с двумя проблемами: с прежними обещаниями германскому королю Оттону и с неприязнью Аделаиды Бургундской, вдовствующей королевы.

При жизни Лотаря Беренгарий успешно уклонялся от выполнения данных им обещаний, но со смертью молодого короля особенно остро встал вопрос о признании королем Италии, которым намеревался стать Беренгарий, верховной власти короля Германии.

Что же касается Аделаиды, то вполне понятно, какие эмоции она испытывала при одном упоминании имени Беренгария. Оставшись вдовой в 19 лет, с двухлетней девочкой на руках, она не стала терять времени на бессмысленную демонстрацию скорби и ни на миг не забывала о том, что ей, дочери Рудольфа II и вдове Лотаря, полагалось по праву.

Королева могла рассчитывать на поддержку тех немногих людей, кто остался верен памяти Гуго, а также тех, кто устал от правления Беренгария. Однако Беренгарий обладал множеством серьезных преимуществ: он был мужчиной, уже обладал властью и находился в Павии, столице Итальянского королевства, в то время как Лотарь умер в Турине.

Несмотря на протест королевы и ее сторонников, Беренгарий на спешно созванной им ассамблее добился королевского титула для себя и для своего сына Адальберта. Их коронация состоялась 15 декабря 950 года в соборе св. Михаила в Павии.

Эти строки написала Хротсвита, знаменитая монахиня из Гандерсгейма, поэтесса, прекрасно знакомая если не с реальными событиями, то с официальной версией событий, затрагивавших Саксонскую династию. Действительно, спешка, с которой короновали Адальберта и Беренгария всего три недели спустя после смерти их предшественника, свидетельствует о том, что они созвали ассамблею из немногочисленных магнатов Северной Италии и без труда добились собственного избрания, предупредив об этом Аделаиду и ее единомышленников. Вот что пишет об этом Хротсвита:

Впоследствии разногласия, возникшие между Беренгарием и Аделаидой, стали объяснять отказом королевы выйти замуж за Адальберта. Этот брак разрешил бы все трудности, объединив наследственные права обеих сторон, и Беренгарий, скорей всего, задумывался об этом. Если Аделаида хотела — а она хотела — остаться королевой Италии, непонятно, почему она отказалась от такого предложения. Высказывать предположение о том, что Адальберт ей не нравился, было бы, по крайней мере, несерьезно. Вдовствующие королевы могли выбирать только между монастырем или новым замужеством, продиктованным политической необходимостью, а не их личными вкусами. Аделаида прекрасно знала, что не сможет оставаться королевой, не имея рядом с собой супруга. Но кто же мог стать этим новым мужем, новым королем, которого она и ее советники собирались противопоставить Адальберту, возможно, уже женатому, и Беренгарию?

Из всех крупных феодалов королевства и правителей соседних государств единственным, кто мог претендовать на руку королевы Италии, был германский король Оттон I Саксонский, недавно потерявший супругу, Эдиту Английскую. Из-за политического курса, который он избрал в отношении Конрада Бургундского и Беренгария Иврейского, итальянцы считали Оттона врагом Гуго. Но Гуго умер, отношения Оттона с Беренгарием испортились, когда министр нашел способ уклониться от выполнения своих обещаний, а с Конрадом Бургундским — братом Аделаиды — он, напротив, нашел общий язык, и у молодого короля не было никаких причин сетовать на своего покровителя. Анализируя политические мотивы, не нужно забывать и о психологическом факторе. Король Германии обладал такими моральными качествами, которые вполне могли вызвать симпатию женщины с высокими и благородными помыслами, какой была Аделаида. Во всяком случае, ее симпатия вряд ли могла быть обращена к семейству тиранов — Беренгарию, Адальберту и Вилле. Вполне естественно, что королева и ее советники стремились добиться взаимопонимания именно с Оттоном.

В свою очередь, Оттон, который строил глобальные планы как во внутренней, так и во внешней политике и интересовался итальянскими делами еще со времени бегства Беренгария в Германию, вне всякого сомнения, пристально следил за происходящим в Италии и был готов немедленно вмешаться, когда представится такая возможность. Для германского короля Италия и Рим были неразделимы, а власть над Римом сулила обладание императорским венцом.

Оттон и Аделаида были слишком умны и внимательны для того, чтобы не задуматься над тем, насколько полезны они могут быть друг для друга. Наверняка они поддерживали напрямую (или через Конрада Бургундского, или через Иду Швабскую, сводную сестру матери Аделаиды и молодую жену Лиудольфа, первенца Оттона) отношения, которые завязались еще при жизни Лотаря.

Беренгарий сразу же понял, какую опасность мог представлять для него союз Аделаиды и Оттона. Проблему можно было бы решить, убив Аделаиду, но это тоже было сопряжено с опасностью, поскольку ее сторонники и сам Оттон стали бы мстить за ее гибель. Нужно было сделать ее полностью беспомощной, а для этого, в первую очередь, необходимо было лишить ее имущества и свободы.

Неизвестно, в какой резиденции Аделаида остановилась после смерти мужа, но, само собой, она не могла оставаться в столице, под надзором своего врага. Вероятно, она сразу же поселилась в Комо, в одном из оплотов верноподданных Лотаря, который к тому же находился недалеко от границы со Швабией. Именно в Комо 20 апреля ее взяли под стражу со всей ее сокровищницей. Возможно, ее отвезли в Павию и обращались с ней, как с пленницей. У нее отобрали драгоценности, ей отказали в обществе и помощи ее близких и прислуги. Путем побоев и издевательств ее пытались насильно постричь в монахини.

Аделаида храбро сопротивлялась. Возможно, она попыталась бежать, после чего вместе с капелланом и единственной служанкой ее заточили в замок. Впоследствии выяснилось, что местом ее заточения стала цитадель Гарда.

Цитадель хорошо охранялась: на стенах стояли часовые, а их командир получил суровые предписания. Любая вылазка единомышленников Аделаиды могла стоить пленнице жизни. Поэтому ее друзья не стали рисковать, но сумели связаться с ней через Адаларда, епископа Реджо. Кстати, он не был, как предположил Лиутпранд, тем духовником-предателем, который в истории с замком Формикария вместо доходного епископского престола в Комо, обещанного ему и переданного Вальдону, получил место в Реджо. Адаларда выбрал Гуго, и епископом он стал в январе 945 года. Во времена правления Лотаря он достаточно часто появлялся при дворе, примкнул к группе недовольных правлением Беренгария и остался в их рядах, когда всемогущий министр стал королем. Позже, узнав, что Оттон решил вмешаться в итальянские дела, он придумал план бегства королевы и предоставил ей убежище.

Сама Аделаида впоследствии открыла своим друзьям подробности своего бегства, а многие другие додумал народ, вдохновленный приключениями красивой, молодой, храброй королевы, которая вскоре стала самой могущественной правительницей христианского мира. Отголоски рассказов об Аделаиде слышны в сочинении монаха Одилона и в поэме, которую монахиня Хротсвита написала, чтобы расцветить жизнеописание Оттона. Две версии приключений королевы ни в чем не совпадают просто потому, что автор одной из них обладал поэтическим дарованием.

Получив послание от Адаларда, Аделаида с капелланом и служанкой сумели выскользнуть из цитадели так, что не привлекли внимания стражников. Впрочем, возможно, один из них им помог. Ночью 20 августа все трое бежали, причем королева и служанка были переодеты мужчинами. На следующее утро побег обнаружился.

Комендант замка начал поиски беглецов и, не обнаружив их следов — возможно, все решили, что они бежали на север, — предупредил Беренгария, который отправил своих солдат по всем направлениям и лично принял участие в поисках.

Беглецы шли ночью, шли так быстро, как позволяли силы женщин, не привыкших к продолжительным походам, а ночью прятались в лесах и на обработанных полях. Беренгарий чуть не обнаружил королеву, спрятавшуюся на поле пшеницы. Он скакал взад и вперед по полю на своей лошади, шарил копьем среди колосьев, а она сидела, скорчившись, обмирая от страха, сдерживая дыхание, но он так и не заметил ее.

В конце концов преследование прекратилось, и капеллан оставил полностью изможденных женщин в укрытии на болотах. Современная историография отождествляет эти болота с Мантуанскими озерами, что вполне правдоподобно и с географической точки зрения, поскольку на пути от Гарды до Реджо лежит Мантуя. Капеллан собирался пойти вперед и попросить епископа Адаларда выслать навстречу королеве вооруженную охрану. Тем временем Аделаида и ее служанка настрадались бы от голода, если бы им не встретился рыбак, который вез на своей лодке пойманных осетров. Увидев на берегу двух женщин, рыбак поприветствовал их, а когда узнал, что они умирают от голода, пристал к берегу и пожарил немного рыбы. Конный отряд, посланный епископом Адалардом на выручку, застал Аделаиду и служанку сидящими у костерка. Рыбак, который к тому времени, скорее всего, догадался, что бродяжки были непростые, потерял дар речи, когда узнал, что оказал помощь самой королеве.

Всадники сопроводили Аделаиду в Реджо, а затем в Каноссу, вотчину Аццо, который был вассалом епископа, а до этого служил Лотарю и с искренней радостью принял у себя вдову своего господина.

В Каноссе Аделаида стала дожидаться прибытия Оттона.

Победы, которые Оттон Саксонский одержал над своими внешними врагами и над соперниками внутри страны, и имперская традиция, продолжавшая жить в государствах, ранее входивших в прежнюю империю Каролингов, ставили перед королем Германии задачу возродить забытое имперское достоинство и возвратить ему былое величие. Первым шагом на пути к достижению этой цели было завоевание Итальянского королевства.

Ситуация была более чем благоприятной. В Италии все бурлило от негодования на Беренгария, что серьезно облегчало задачу завоевателя. А отношения, завязавшиеся с Аделаидой и ее единомышленниками, сделали из Оттона защитника молодой, невинной, преследуемой королевы, придав его намерениям ореол рыцарской доблести. Безусловно, это немало способствовало росту его популярности в народе. Придворные хронисты с удовольствием рассказывали о том, что король, никогда не видевший Аделаиду, полюбил ее за ее прославленную добродетель. В самом деле, период правления Оттона и Аделаиды в нравственном отношении выгодно отличался от предыдущего.

Решение о походе на Италию было принято с согласия всех магнатов Германского королевства, все его детали были тщательно продуманы. Но легкомыслие старшего сына Оттона, молодого Лиудольфа, недавно ставшего герцогом Швабии, чуть не разрушило все планы, когда он очень некстати решил сам вторгнуться в пределы Итальянского королевства.

Со времен правления Бурхарда I герцоги Швабии интересовались происходившим в Италии, и Лиудольф, пришедший к власти в 949 году, должно быть, весьма пристально следил за событиями, развернувшимися вокруг Аделаиды, близкой родственницы его жены, помышляя о том, чтобы расширить границы своего герцогства за счет Италии.

Точно такие же мысли приходили в голову Генриха, дяди Лиудольфа и герцога Баварии, который, помня о походе Арнульфа, сохранял уверенность в том, что само местоположение его герцогства давало ему право на вмешательство в дела соседнего государства. Однако, пересекая границу Италии с маленьким отрядом воинов втайне от отца, Лиудольф руководствовался не только желанием опередить Генриха.

На кону стояло нечто гораздо более серьезное, чем потребность в приобретении новых земель. Учитывая, что Оттон собирался вторгнуться в Италию и жениться на Аделаиде, чтобы получить государство и императорский титул, нетрудно догадаться, чего намеревался добиться Лиудольф, решившись начать подобное предприятие в одиночку. Он, конечно же, надеялся своими силами завоевать королевство, после чего получить права на него и королевский титул от отца, который к тому времени уже стал бы императором. Став правителем Италии и представителем императора при Папе Римском, Лиудольф мог быть уверен в том, что однажды унаследует от отца императорский титул и королевство Германию, даже если от отцовского брака с королевой Италии родятся другие дети.

У Лиудольфа вызывал серьезное беспокойство предстоящий брак еще не достигшего сорокалетия отца с Аделаидой, двадцатилетней умной и энергичной красавицей, Впрочем, для беспокойства у него были все поводы. Поэтому своей попыткой вторгнуться в Италию Лиудольф надеялся поставить отца перед свершившимся фактом.

Лиудольф свято верил в недавно установившиеся связи германского двора с некоторыми итальянскими городами. Более того, он был уверен в том, что присутствие Ратхерия Веронского в его лагере — Ратхерий оказался в числе его сторонников в результате множества перипетий — распахнет перед ним городские ворота.

Но жителям итальянских городов гораздо лучше, чем молодой Лиудольф Швабский, был известен Генрих Баварский, к чьему покровительству прибегали зачинщики недавнего германского вторжения в Италию. Генриху без труда удалось настроить горожан против Лиудольфа и его легкомысленной затеи, успех которой помешал бы как планам Оттона, так и его собственным.

Ворота первых же замков и городов, перед которыми появился Лиудольф, захлопнулись у него перед носом. Не слишком далеко продвинувшись вперед, Лиудольф отступил и воссоединился с отцом. Оттон к тому времени подходил к Бреннерскому перевалу или уже находился там.

Оттон собрал крупное войско, в котором находились Генрих Баварский, Бруно, архиепископ Кельнский, Конрад, герцог Лотарингский, соответственно братья и зять короля. Кроме того, в походе участвовали архиепископы Майнца и Трира, епископы Кура, Туля, Меца, Вердена, каждый с небольшой группкой придворных.

За период правления с момента смерти Лотаря до вторжения Оттона Беренгарий — по мнению некоторых исследователей — внес некоторые изменения в территориальную организацию западной части королевства. В результате этой реформы образовались маркграфства Ардуина, Алерама и Отберта.

Эту реформу он провел с тем, чтобы разделить Иврейское маркграфство — поскольку Беренгарий лучше чем кто бы то ни было знал, сколь могущественным становился любой его обладатель, — и одновременно уменьшить Тосканское маркграфство, отделив от него Лигурию. К тому же, распределяя права на владение этими маркграфствами, он облагодетельствовал трех вассалов, в чьей верности мог быть уверен. Мы не будем обсуждать здесь эту весьма многогранную тему. К сожалению, не сохранилось никаких сведений о принятых Беренгарием мерах по защите северо-восточной границы. Однако, зная об отношениях Адальберта с Оттоном, Беренгарий должен был первым делом укрепить и передать во владение преданным людям именно эту зону. По некоторым сведениям, несколько лет спустя Веронское маркграфство перешло во владение Гвидо, сыну Беренгария. Однако в 950–951 годах Верона все еще находилась у ненадежного графа Милона.

Когда Оттон показался на границе и начал спускаться с Бреннерского перевала, Милон не стал готовиться к обороне Вероны, а встретил захватчика с распростертыми объятиями. Он заботился лишь о том, чтобы сохранить графский титул для себя и епископскую кафедру для своего племянника Милона (на эту кафедру дядя определил своего племянника, заплатив круглую сумму Манассии Арльскому).

Как и Гвидо в 894 году, Беренгарий не решился на сражение в открытом поле, а укрылся в Павии, возможно, намереваясь выдержать там осаду. Но когда германское войско появилось на горизонте, он в спешке покинул город и отправился в Сан-Марино, куда попасть было еще сложнее, чем в Каноссу, где пряталась Аделаида.

Через день после того, как Беренгарий покинул свое убежище, 23 сентября, Оттон вошел в Павию, и все магнаты Итальянского королевства поспешили предстать перед новым господином и оказать ему необходимые почести:

Произошло то, что итальянские магнаты на протяжении вот уже трех поколений делали каждый раз, когда в Италии появлялся новый правитель. Беренгарий оказался в весьма невыгодном положении еще и потому, что венгры совершили очередной набег. Они не удовольствовались данью, выплаченной год назад, вновь пересекли границу и наводнили поданскую равнину, собираясь добраться до Бургундии и Аквитании.

Оттон получил титул короля Италии без формального избрания и тем более без коронации. Однако для того, чтобы право Оттона на итальянский престол получило юридическую силу, нужно было провозгласить его государем, формально донести до жителей государства свершившийся факт и провести церемонию обмена заверениями в верности между новым королем и его подданными. Возможно, что для того, чтобы провести эту церемонию, все дожидались приезда Аделаиды.

Прибыв в Павию, Оттон тотчас же отправил королеве послание, сопровождаемое щедрыми подарками, в котором содержалось формальное предложение руки и сердца, а также просьба приехать в Павию.

Так описывает происходившее с Оттоном Хротсвита. Эта набожная монахиня в ярких красках представляла себе переживания и волнение короля, который ожидал, когда же наконец он увидит женщину, о добродетелях которой ему столько рассказывали.

Чести отправиться на другой берег реки По навстречу королеве, которую окружала ликующая толпа, удостоился Генрих Баварский. Именно тогда между шурином и золовкой зародилась искренняя дружба, которую они в дальнейшем пронесли через все испытания.

Оттон сделал своей невесте, в чье приданое входило Итальянское королевство, воистину царский подарок: в ее владениях оказались земли в Эльзасе, Франконии, Тюрингии, Саксонии, славянских землях. Бракосочетание отпраздновали со всей возможной роскошью, королева

Среди всеобщего ликования единственным недовольным оказался Лиудольф, потерпевший унизительную неудачу во время своего похода в Италию, завидовавший дружеским отношениям Генриха Баварского с Аделаидой и обеспокоенный все возраставшим влиянием красивой и умной королевы на короля и вообще на всех, кто имел с ней дело.

Тем временем Оттон отправил в Рим Фридриха, архиепископа Майнца, чтобы он в должной форме оповестил понтифика о свершившихся событиях и договорился о времени императорской коронации.

Однако в Риме продолжал править Альберих, который не собирался менять свое мнение по имперскому вопросу. Он не позволил Гуго получить императорскую корону и был полон решимости не допустить, чтобы ее добился Оттон.

Оттон мог бы, подобно Арнульфу, взять штурмом Рим и добиться коронации силой, опираясь на врагов Альбериха, которые приветствовали идею возрождения империи. Но Оттон был слишком хитрым политиком, чтобы вознамериться получить титул таким образом. Кроме того, он ни на минуту не забывал о том, что Беренгарий отступил, но не сдался, и что союз между ним и Альберихом мог иметь роковые последствия. Осторожный Оттон не стал настаивать, не выказал своего разочарования и, надеясь на будущее, не позволил втянуть себя в какую-нибудь сомнительную затею против Папы Агапита II.

Неудачное завершение переговоров о коронации стало серьезным ударом для Лиудольфа. Оттон не мог уступить ему королевство, не став императором: сложившаяся ситуация бросала тень на будущее Лиудольфа, на его наследственные права. Возможно, он вызвал отца на разговор, который не принес ему удовлетворения, а лишь усилил его страх и неуверенность. Обозлившийся на всех и вся, Лиудольф, не попрощавшись, уехал в Германию, где начал вынашивать план заговора.

Оттон простил сыну беспечную попытку вторжения в Италию и после его внезапного отъезда заставил всех поверить в то, что он сам отправил его с важной миссией в Саксонию. Однако дальнейшие события показали, что снисходительность и нежность отца не смогли обезоружить враждебную подозрительность сына.

После отъезда Лиудольфа Оттон какое-то время оставался в Италии и, несмотря на отсутствие данных в хрониках и документах, можно с уверенностью сказать, что зря он времени не терял, как это делал в свое время Людовик III Прованский. Он прилагал все усилия, чтобы упрочить свою власть и объединить свои владения, жаловал и подтверждал привилегии церквам и монастырям. Он не стал предпринимать никаких военных действий против Беренгария, очевидно, потому, что не располагал средствами на то, чтобы вести войну. Однако он и не проводил переговоров, тем самым демонстрируя, что считает Беренгария лишенным каких бы то ни было прав на Италию.

В середине февраля Оттон посчитал, что уже может оставить Италию без личного присмотра и вернуться в Германию. Но, прежде чем пересечь границу, он удовлетворил просьбу Аделаиды и сделал щедрый дар монастырю св. Амвросия в память о погребенном там Лотаре.

В свите Оттона находились Стефан из Павии и Гунцон Новарский, два всесторонне образованных человека, которых король убедил отправиться с ним в Германию, чтобы там они смогли посвятить себя преподаванию. Они везли с собой книги, и у Гунцона книг было около ста, включая сочинения лучших классических авторов. Эти сведения совершенно неожиданным образом окрашивают панораму культурной жизни того времени.

В Павии между тем оставался Конрад Лотарингский, зять Оттона, с отрядом солдат, которого было бы достаточно, чтобы оборонять столицу от возможного нападения Беренгария.

Конрад был доблестным воином, но он абсолютно не разбирался в политике и не понял, что означало для его тестя завоевание Итальянского королевства. Конрад мыслил лишь феодальными категориями: он считал, что, отправившись в Италию, Оттон преследовал единственную цель — наказать Беренгария, который забыл о своем вассальном долге. Вероятно, Беренгарий знал, что наместник Оттона не был ни политиком, ни дипломатом, и поэтому, начав с ним переговоры, предложил ему то, на что Оттон никогда бы не согласился. Конрад же принял его предложение, и они договорились, что вместе поедут в Германию, чтобы заключить мир с Оттоном, причем Беренгарий пообещает королю всегда и во всем ему повиноваться. В целом это соглашение было возвратом к условиям, которые Беренгарий принял в 941–945 годах, во время своего изгнания в Германии. Однако теперь об этих условиях речь уже не шла.

Конрад и Беренгарий отправились в путь незадолго до Пасхи 952 года и встретились с Оттоном в Магдебурге.

Оттон имел обыкновение в любых обстоятельствах действовать с подчеркнутым достоинством. Он отправил делегацию из чиновников и придворных сановников навстречу зятю и Беренгарию, по его приказу короля препроводили в предназначавшуюся ему резиденцию с необходимыми почестями. Однако Оттон дал ему понять, что без его позволения Беренгарий не должен никуда отлучаться, и принял его у себя только через три дня. В эти три дня все сообща пытались исправить ошибку, которую Конрад совершил, приняв от имени короля условия договора, которые шли вразрез с его интересами.

Конрад не хотел признавать свою ошибку и был не на шутку оскорблен критикой Генриха Баварского. Генрих прекрасно понимал, что случившееся поставило под вопрос все те преимущества, которые должно было дать Оттону окончательное присоединение Италии к Германии. Лиудольф, которому, в принципе, не было выгодно поддерживать Беренгария, чьи интересы страдали из-за заключенного деверем договора, встал на сторону Конрада вопреки мнению отца и дяди. Впрочем, дядя обращался с ним довольно грубо. Генрих Баварский считал, что Оттон должен был воспользоваться тем, что враг сам шел к нему в руки. В семье наметился раскол, двор пребывал в смятении.

В конце концов Оттон устроил Беренгарию аудиенцию, на которой присутствовала Аделаида. Они приняли его в прекрасном расположении духа, даровали ему свое высочайшее прощение, а Беренгарий поклялся им в полном повиновении и обязался присутствовать на собрании в Аугсбурге в следующем августе. Во время собрания все вместе собирались определить условия, на которых Беренгарий стал бы править Итальянским королевством от имени Оттона.

По утверждению хронистов, после этого разговора Беренгарий вернулся в Италию. Само собой, Оттон предпринял в этой связи необходимые меры предосторожности, приставив к Беренгарию более надежного, чем Конрад, надсмотрщика. Таким образом, он мог быть уверен в том, что за время ожидания Беренгарий не наделает никаких глупостей.

В первой половине августа, как и предполагалось, на Лехской равнине, близ города Аугсбурга, созвали королевское собрание и одновременно с ним церковный Собор. Собранию высшей знати Германии придавали несколько экзотический вид послы Константина VII, которые в тот момент находились при дворе Оттона.

Рядом с саксами, франконцами, швабами, баварцами были и магнаты Северной Италии; сохранились свидетельства о том, что на собрании присутствовали: Манассия, номинально являвшийся архиепископом Миланским, Петр, архиепископ Равеннский; епископы Лиутфрид из Павии, Вальдон из Комо, Гвидо из Модены, Адалард из Реджо и другие менее известные персонажи, всего около десяти человек. Одни из них были друзьями Беренгария, другие — его врагами. Вместе с ними, по всей видимости, там находились и представители мирян, например: маркграф Отберт, маркграф Алерам, который женился на Герберге, одной из дочерей короля; маркграф Ардуин, граф Манфред. Хотя среди собравшихся было много итальянцев, решение о судьбе королевства поступило сверху. Сами же итальянцы присутствовали в качестве свидетелей и поручителей собственного короля, которого они не слишком жаловали и на чьем месте большинство из них предпочло бы видеть Оттона.

На повестке дня церковного Собора стояли вопросы из области веры, связанные с Германией, а собрание знати должно было обсуждать внутригосударственные проблемы. Однако наиболее важным и торжественным событием, произошедшим на глазах у всех собравшихся, была передача прав на управление Итальянским государством. Беренгарий и Адальберт получили золотой скипетр, символ власти в государстве. Оба короля вложили свои руки в руки Оттона и в предписанных традицией выражениях поклялись ему в верности и послушании. Также они обязались выплачивать ежегодную дань в знак признания верховной власти короля Германии, справедливо и не слишком сурово обращаться со своими подданными. Однако целостность Италии была нарушена, поскольку Фриульское маркграфство по настоянию Генриха отошло к Баварскому герцогству. Такой передел территории обеспечивал германским войскам возможность беспрепятственного проникновения в Италию в случае необходимости. К тому же он представал как оборонительная мера против венгров, которые слишком часто и слишком легко нарушали границы Италии. С учетом всех этих доводов нарушение территориальной целостности Итальянского королевства не показалось Беренгарию и его сыну унизительным; как, впрочем, и сама церемония инвеституры, организованная так, что их вассальное положение оказывалось очевидным для всех.

В результате Беренгарий II по отношению к Оттону оказался в таком же положении, как некогда Беренгарий I по отношению к Арнульфу. К тому же его положение было еще более шатким, чем то, в котором в свое время оказались короли Эд Французский или Рудольф Бургундский, поскольку Италия и Рим лучше всего подходили на роль центрального региона и столицы империи.

Поведение Оттона ясно указывало на то, что он не удовлетворился бы формальным признанием его верховного владычества, но захотел бы воспользоваться им; что он не отказался от претензий на императорский титул, высказанных в 951 году; что король Италии лично понес бы наказание за свою дерзость, если бы попытался воспротивиться его воле. Следовательно, присоединение Фриульского маркграфства к Баварии имело особое значение.

Вернувшись в Италию, Беренгарий II вновь взял власть в свои руки. Скорее всего, какое-то время он вел себя весьма сдержанно, более не упоминая о своей «империи», как в марте предыдущего года. Но когда разразился бунт Лиудольфа и Конрада Лотарингского, когда полчища венгров обрушились на Южную Германию, а славянские племена стали угрожать нападением с севера, Беренгарий посчитал, что эти события нанесли непоправимый ущерб авторитету Оттона, и дал волю своему властолюбивому и мстительному характеру.

Современники высказывают суровое суждение о Беренгарии, Адальберте и Вилле. Упреки в жадности, жестокости, даже свирепости сыплются на них со всех сторон, причем такого мнения о них придерживаются не только их политические противники, но и их верные друзья.

Во время германского кризиса Беренгарий правил с особой суровостью, жестоко расправляясь с теми, кто перешел на сторону Оттона и поддерживал дружеские отношения с германской стороной. Король загнал себя в порочный круг: его тираническое правление восстановило против него подданных, а их очевидная враждебность провоцировала его самого и его сторонников на новые зверства.

Самым жестоким преследованиям подверглись епископы по той простой причине, что они считались фаворитами Оттона. Архиепископ Миланский Манассия, непревзойденный мастер вовремя переходить из одного лагеря в другой, на этот раз не успел ничего предпринять, как и соперник миланцев, священник Адельман. Беренгарий избавился от обоих и назначил на их место Вальперта, которому удалось превзойти всех в ловкости. «Вальперт осторожно плыл среди бурных волн», — сказал о нем некий хронист. Впоследствии, все так же искусно лавируя, Вальперт превратился в одного из самых опасных врагов Беренгария. Епископ Новары, который присутствовал на Соборе в Аугсбурге и, по всей видимости, не выказал особого рвения в борьбе за интересы своего короля, заплатил за свою нерадивость потерей владений на острове Сан-Джулио д'Орта. В немилость, должно быть, попал и епископ Вальдон из Комо, который получил назначение на должность от Беренгария, но позже проявил себя как друг Лотаря и Аделаиды. Впоследствии он стал одним из злейших врагов короля.

Мщения Беренгария не избежал и епископ Адалард из Реджо, который провинился в том, что способствовал побегу Аделаиды и предоставил ей убежище. Впрочем, что именно с ним случилось, нам неизвестно. А его вассалу Аццо пришлось выдержать осаду в Каноссе, которая, конечно же, не продолжалась 3 года, как гласит легенда, но была долгой и изнурительной, предоставив народу благодатную тему для творчества. Говорили о том, что Аццо заключил договор с дьяволом и, само собой, посрамил его; вокруг неприступной скалы оказывались все персонажи нашей истории: Беренгарий, Адальберт, Лиудольф, Оттон. Эпизодов с их участием было придумано столько, что историки в ужасе хватаются за голову, пытаясь подвергнуть их анализу.

К гонениям на знатных людей добавились репрессии против простого народа, мародерство, поджоги, разорение обработанных полей и виноградников, убийства, насилие, ослепления. Правительство, которое основывается на терроре, нуждается в деньгах, чтобы платить наемным головорезам, и Беренгарий не был исключением. Ради денег он был готов на все, что угодно, а Вилла была еще более жадной, чем он.

Ненависть к королю росла, а он тем временем продолжал вынашивать захватнические планы. Когда в Германии началось крупное восстание, он внезапно занял территорию маркграфства Фриули, и Милону Веронскому в очередной раз удалось договориться с тем, на чьей стороне оказалось преимущество.

Для того времени Милон сделал блестящую карьеру. Судя по всему, он происходил из рода Манфредов и был внуком графа Манфреда, казненного в 898 году. Как бы то ни было, свое восхождение по иерархической лестнице он начал вассалом Беренгария I и позже отомстил за его смерть, арестовав убийц и приговорив их к повешению. При Рудольфе II Милон стал графом. Гуго сохранил ему этот титул, но Милон предал его ради Арнульфа Баварского, от которого он также отрекся, когда понял, что у того нет никаких шансов на успех. Он помирился с Гуго, но, как только представилась такая возможность, отворил ворота Вероны перед Беренгарием Иврейским. Затем Милон перешел на сторону Оттона и от имени его и Генриха Баварского управлял маркграфством, обретя соответствующий титул. Когда Беренгарий начал отвоевывать потерянные позиции, Милон чудом сохранил и титул и должность, но повезло ему в последний раз. Спустя какое-то время епископ Ратхерий, у которого не было причин быть благодарным Милону, с особым удовольствием отметил, что маркграфа ждал именно такой конец, какого заслуживал такой бессовестный предатель.

Тем, кто не обладал способностями Милона и похожих на него людей, но хотел избежать карающей длани Беренгария, не оставалось ничего другого, кроме как бежать в Германию и бросаться в ноги Оттону с жалобами и просьбами о помощи. Среди прочих эмигрантов можно отметить Лиутпранда из Павии, который по возвращении из своего посольства в Константинополе попал в немилость и посчитал за лучшее покинуть страну. Ловкость, с которой он использовал свое перо против недругов, прибавляла ему веса в глазах его друзей.

Пока Беренгарий свирепствовал в Италии, Оттон подавил восстание, одержал победу над венграми в кровопролитном сражении на реке Лех 10 августа 955 года, а два месяца спустя наголову разбил славян на реке Раксе. Успех в двух этих сражениях обеспечил безопасность страны, окружил ореолом славы фигуру государя и позволил ему вновь обратить свое внимание на Италию и Рим.

В 954 году умер Альберих, главный противник имперских притязаний Оттона. Адемар Фульдский, которого с богатыми дарами отправили в Рим для переговоров с Папой Агапитом II о церковной организации Германии, по всей видимости, обсуждал с ними некоторые проблемы из области политики. Беренгарий почувствовал, что новое германское вторжение в Италию неотвратимо, и, сознавая политическое могущество епископов, в этой критической ситуации прибег к их помощи. Однако, пребывая в уверенности, что ему не пристало добиваться чьей-либо поддержки постепенно и тактично, он настоятельно потребовал, чтобы епископы вновь принесли ему клятву верности и прислали ему заложников.

Епископы спросили у ученого и набожного Аттона Верчеллийского, как им следует поступить. Аттон осудил требование короля, призвал собратьев оставаться верными и молить Бога о том, чтобы король им доверял, высказал соображение о том, что некоторые правители настолько жестоки, что уже не могут рассчитывать на любовь своих подданных. Тем не менее он добавил, что и таким правителям следует хранить верность. Подобное указание выглядело особенно серьезным в устах того, кто был тесно связан с Беренгарием, и епископы не преминули им воспользоваться. Они отказались присягать Беренгарию и перешли на сторону Оттона с легким сердцем и спокойной совестью.

За время бездействия германской стороны Беренгарий и Адальберт повели себя так, что Оттон обязан был решительно вмешаться в ситуацию, если хотел сохранить свой престиж. Король Италии был не в состоянии держать данное слово, вести себя в соответствии с нормами вассального долга и править согласно тем принципам, которыми дорожил Оттон.

Новый поход в Италию возглавил сын Оттона Лиудольф, жаждавший загладить свою вину перед отцом.

Примерно в конце сентября 956 года Лиудольф пересек границу Италии с огромным войском, в котором находились его друзья, хранившие ему верность в самые тяжелые дни после мятежа. Лиудольф надеялся отблагодарить их после того, как захватит Итальянское королевство.

На этот раз Беренгарий вновь не оказал никакого сопротивления, и Лиудольф беспрепятственно добрался до Павии. Несколько месяцев спустя Адальберт потерпел сокрушительное поражение в решающем сражении. Позже местом этого сражения стали называть окрестности Карпинети, в области Реджано; однако, по всей видимости, оно все же развернулось в Ломбардии, поскольку его исход вынудил жителей Милана и близлежащих местностей признать власть Оттона.

Епископы и светские сеньоры подчинились Лиудольфу и отпраздновали его приход к власти, посчитав, что деспотическое правление Беренгария подошло к концу. Оттон порадовался за сына, поручил ему принять присягу у подданных и, вероятно, собрался предоставить ему возможность править в Италии от его имени, к чему юноша давно стремился.

Впрочем, на этом история не закончилась. Беренгарий и его сторонники находились на свободе, и к югу от реки По, в Эмилии и Тоскане, его продолжали считать правителем, хотя и номинальным. Несмотря на это, в конце лета 957 года Лиудольф решил вернуться в Германию, — вероятно для того, чтобы обсудить с отцом детали военных действий против Беренгария. Он послал вперед войска, поэтому по итальянским городам, разграбленным им в целях наглядной демонстрации свободы от тирании Беренгария, можно проследить предлагаемый маршрут путешествия Лиудольфа и последовательность привалов, которые он намеревался делать. После этого Лиудольф двинулся в путь, но 6 ноября в Плумбии — к северу от озера Маджоре — скоропостижно скончался от лихорадки.

Справившись с потрясением, его люди отвезли тело молодого герцога в Германию, следуя по пути, по которому он сам намеревался пройти с победой.

Италия вновь осталась предоставленной самой себе и Беренгарию.

Беренгарий, Вилла и Адальберт, которые пришли в ярость, узнав о новой измене подданных, покинули свое убежище, вернулись в Павию и продолжили править, горя желанием удовлетворить свою жажду мести.

Первым за предательство заплатил Вальперт Миланский: он едва унес ноги от головорезов Беренгария и Виллы, после чего полуживым добрался до Германии. На его место назначили Манассию Арльского, который вновь очутился на коне. Вальдона из Комо отправили в изгнание. Аттон Верчеллийский упрекнул прелата в неповиновении властям, но признал, что король был не без греха: «Непозволительно посягать на королевское величество, хотя часто тот и несправедливым бывает». Кроме того, он дал Вальдону неожиданный совет: «Поскольку правитель в своей ярости так свирепствует, а вина так велика, что нет никакой возможности добиться от него милости… мы советуем бежать… и да поможет вам Господь…» Вальдону не нужно было повторять дважды, и он отправился за Вальпертом ко двору Оттона. Его епархия подверглась беспощадному разорению, и на острове Комачина расположился военный гарнизон. Петр Новарский также нашел прибежище по ту сторону Альп. Впрочем, не только представители духовенства оставляли своего короля. «Ныне взбунтовавшиеся воины уже не страшатся и угрожают оружием своему государю, стараясь свергнуть его с королевского престола всеми силами», — констатировал Аттон Верчеллийский.

Беренгарий и Адальберт понимали, что происходит, и поэтому осыпали дарами своих истинных и кажущихся верноподданных, сурово карая тех, кого подозревали в измене.

По всей видимости, в сложившейся ситуации двум правителям не хватало поддержки одних только магнатов, потому что они попытались привлечь на свою сторону ту категорию людей, которую ранее в качестве политической силы не рассматривали ни они сами, ни их предшественники. Свое внимание они обратили на городских жителей (cives).

В июле 958 года горожанам (cives) Генуи была пожалована грамота, открывавшаяся формулировкой, которая прежде использовалась довольно часто, но в данном случае имела совсем другое значение: «Его королевскому величеству надлежит милостиво и благосклонно выслушивать желания его подданных, чтобы они более преданно и охотно ему служили». Содержание грамоты ограничивалось признанием прав горожан на все их имущество — как в городе, так и за его пределами. Хотя документ не предоставлял им иммунитета или налоговых льгот, однако создавал выгодные условия для автономного развития городского сообщества, выводя его за пределы юрисдикции графов и епископов. В этой связи пожалование грамоты можно было воспринимать как революционный шаг. Без всякого сомнения, этот документ был направлен против маркграфа Отберта, который бежал в Германию ко двору Оттона.

Немалого труда стоит представить себе, как в подобной ситуации Беренгарий мог думать о политических делах соседних государств. Например, он посчитал возможным вмешаться в разногласия между венецианским дожем Петром III Кандиани и его сыном Петром IV, который в то время уже делил с отцом место у кормила власти. Когда Петра IV изгнали из Венеции, его принял у себя Гвидо, сын Беренгария и маркграф Вероны. Удивительно то, что Беренгарий отважился на агрессивные выпады в адрес папства, не задумываясь о том, какие последствия могло иметь подобное поведение.

В декабре 955 года на папский престол взошел необычный персонаж — Октавиан, шестнадцатилетний сын Альбериха, взявший имя Иоанна XII.

Перед смертью Альберих заставил своих сторонников пообещать, что после смерти Агапита II они изберут на папский престол единственного его сына от Альды, который продолжит его дело и унаследует власть над Римом.

По большому счету, это было признанием поражения. Возводя своего единственного сына, наследника и продолжателя дела на папский престол, Альберих воссоединял светскую и духовную власти, на разделение которых сам же положил немало сил. Помимо этого, он обрек на исчезновение свой род, который на протяжении вот уже четырех поколений удерживал власть в Риме.

После смерти отца Октавиан продолжил его дело и взял в свои руки власть в городе, а через год после смерти Агапита II стал Папой Римским. Его юный возраст нельзя было бы назвать серьезным недостатком, если бы он чувствовал в себе призвание или хотя бы минимум уважения к карьере духовного лица, а не оказался бы самым настоящим сорвиголовой. Казалось, что он унаследовал от своего деда Гуго разнузданность, бессовестность и непостоянство, но при этом не перенял его же осторожности и остроты ума. То, что впоследствии рассказывали об Иоанне XII, действительно производило впечатление, но, — не говоря уже о его личной жизни, хотя Папа вообще не должен был позволять себе подобное, — как политический деятель он разительно отличался от отца.

Альберих всегда был исключительно осмотрительным политиком. Он резко реагировал на любые выпады Гуго, отвергал предложения Оттона и удерживал себя от нескромных притязаний на власть за пределами старинного римского дуката.

Напротив, Иоанн XII сразу же вспомнил о старинных претензиях Пап на обладание Южной Италией и при помощи Тебальда Сполетского, а, возможно, также и Губерта Тосканского, который приходился ему дядей по материнской линии, предпринял вылазку в Беневенто и Капую.

Затея провалилась из-за вмешательства Гизульфа Салернского, но Папа сгладил понесенное им фиаско с помощью дипломатических переговоров, добившись на них относительного преимущества. Но тем временем в опасности оказался Тебальд — союзник Папы из Сполето. Действительно, в 959 году по неизвестным нам причинам Беренгарий отправился в поход на Сполето, в котором принял участие Петр IV Кандиани. Более того, Губерт Тосканский, женатый на сестре Тебальда Сполетского, поддержал идею этого похода, поскольку недавно отдал свою дочь Вальдраду замуж за молодого венецианца.

Подробности похода до нас не дошли, но регион Сполето всегда чутко реагировал на изменения папской политики, поэтому вторжение Беренгария в границы этой области свидетельствовало о существовании подозрительных намерений Иоанна XII на этот счет. Впоследствии все подозрения получили весомое подтверждение, когда Адальберт вторгся во владения папского престола, а Беренгарий отправился в Равенну, на что имели право только лишь императоры.

Вполне очевидно, что отец с сыном собирались повторить затею, которую успешно претворил в жизнь Гвидо, когда почувствовал угрозу со стороны претендующего на императорский престол Арнульфа. Как известно, он приехал в Рим, опередив противника, силой проник в город и подавил решимость Папы своим напором. Примерно то же самое попытался сделать и Гуго, которому нужно было не опередить соперника, а поднять собственный авторитет, пострадавший после неудачи 932 года.

В те времена Альбериху удалось противостоять атакам Гуго собственными силами. Однако его сын посчитал, что не сможет повторить отцовский успех — хотя бы потому, что его правление не вызвало такого же сочувствия, — и обратился к помощи Оттона.

В конце 960 года кардинал — диакон Иоанн и скриниарий Аццо отправились ко двору Оттона с посланием от Папы, в котором он просил избавить Святую Церковь и свою персону от злодеяний Беренгария и Адальберта. Папские посланцы прозрачно намекнули Оттону, что Папа не отказал бы в пожаловании императорского титула тому государю, который встал бы на защиту папства и Церкви.

Эти события ознаменовали собой окончательный отход от программы Альбериха, который стремился избежать любого иностранного вмешательства в дела Рима. Однако со времен Альбериха политическая ситуация изменилась, и, само собой, Оттона нельзя было сравнивать с королем Гуго.

С точки зрения морали и политики Оттон оказался примерно в той же ситуации, что и Каролинги накануне их первого вторжения в Италию. Оттон обладал неоспоримой властью в Германии, управлял своим государством мудро, честно и справедливо, доблестно защищал границы христианского мира от набегов славян и венгров. Славу ему принесла, прежде всего, битва на р. Лех, положившая конец набегам разбойников, которые на протяжении более чем 50 лет опустошали и терроризировали Германию, Францию, Италию.

Оттон был искренне набожным человеком, как и вся его семья. Позиция, которую он занял по отношению к папскому престолу в вопросах церковной организации Германии и распространения христианства среди язычников на Востоке, была подчеркнуто уважительной. Как некогда Франция, так теперь и Германия была любимой дщерью христианской Церкви; как некогда король Франции, так теперь и король Германии был единственным государем, у которого Папа мог попросить помощи. Оттон I, еще не получив императорскую корону из рук понтифика, уже обладал и доблестью, и достоинством императоров прежних времен.

Когда в 957 году умер Лиудольф, Оттон не стал возобновлять военные действия в Италии, понимая, что они потребуют привлечения немалых сил и что пока он не может оставить Германию. Позже, когда ситуация в Германии стабилизировалась и к просьбам беженцев из Италии добавились мольбы Папы, решение о вторжении в Италию было принято.

Папские легаты вновь огласили послание понтифика на собрании, которое прошло в Регенсбурге. В мае следующего года на собрании в Вормсе состоялось обсуждение всех деталей похода и были продуманы необходимые меры в связи с предстоящим отъездом германского короля в Италию.

Поход начался в середине августа 961 года. Армию возглавил Оттон, его сопровождала Аделаида. В собранную в Аугсбурге армию вошел весь цвет светской и духовной знати Германии, а также многие беженцы из Италии.

Эта армия была намного больше, чем та, что отправлялась в путь в 951–952 и 956–957 годах. Сначала Беренгарий и Адальберт решили сопротивляться. Адальберт, который в феврале находился в Тоскане, поехал к отцу в Верону и все еще оставался там в августе, когда Оттон собирался отправиться в поход. Возможно, Адальберт попытался организовать оборону Веронской плотины. Но весьма сомнительно, что ему удалось собрать войско из 60 000 человек, как утверждает хронист, скорее всего, связавший с войском Адальберта численность, которую народная молва приписывала армии Оттона. Попытка сопротивления была тотчас же парализована из-за того, что войско потребовало отречения Беренгария. Вполне возможно, что Беренгарий уже решился на этот шаг, надеясь таким образом сохранить королевство для сына, — ведь в свое время это удалось Гуго. Однако этому решительно воспротивилась Вилла. Солдаты, так и не дождавшиеся его отречения, отказались сражаться, и войско растаяло.

Епископы и графы отправились навстречу Оттону и сопроводили его в Павию, которая отворила ворота без всякого сопротивления. Прежде чем оставить столицу, Беренгарий приказал разрушить королевский дворец. Оттон распорядился его восстановить и заявил, что всем, кто пострадал от злоупотреблений Беренгария и его приспешников, будет возмещен моральный и материальный ущерб. Те, кто лишился своих титулов и должностей, получили их обратно: Вальперт Миланский, Вальдон, епископ Комо, Петр, епископ Новарский, маркграф Отберт и многие другие вернулись к своим прежним обязанностям. На новые почетные должности назначили тех, кто особенно старался достойно встретить нового правителя. Диакон Лиутпранд из Павии, который в своих сочинениях выразил яростную ненависть итальянцев, и свою собственную, к Беренгарию и Вилле, получил епископскую кафедру в Кремоне и стал влиятельным человеком при дворе.

Между тем аббат Аттон из Фульды отправился в Рим, чтобы сообщить о приезде германского короля и заключить все необходимые договоренности насчет его императорской коронации. После Рождества Оттон вместе со свитой поехал из Павии в Рим. Тридцать первого января он добрался до Монте-Марио, 2 февраля он получил императорскую корону, а Папа — знаменитый документ, известный под названием «Привилегия Оттона» (Privilegium Ottonis), в котором содержались перечень и подтверждение всех ранее совершенных дарений папству. Согласно этому документу, значительно увеличивалась и территория папских владений.

С политической точки зрения, успех Оттона был оглушительным, но Беренгарий и его приспешники вполне могли нарушить мир и спокойствие в стране. Узнав о коронации, Беренгарий в ярости покинул свое убежище и принялся громить соседние области.

Затем Беренгарий удалился в Сан-Лео, расположенный неподалеку от Сан-Марино, где он скрывался с 951 года. Этот город был очень хорошо укреплен. Вилла сбежала на живописный островок Сан-Джулио на озере Орта, а трое ее сыновей — Адальберт, Гвидо, Конрад-Конан — нашли прибежище у своих друзей: в цитадели Гарда; на острове Комачина; в долине Травалья, к северо-востоку от озера Лугано.

Оттон возобновил военные действия, начав осаду замка на островке, в котором скрывалась Вилла. Он использовал осадные орудия и менее чем за 2 месяца вынудил гарнизон сдаться. К началу августа все было кончено. Оттон предоставил Вилле возможность выбрать, куда она захочет удалиться, и она воспользовалась его великодушием, чтобы воссоединиться с мужем в городе Сан-Лео. Оттон рассчитывал именно на это, так как он хотел, чтобы она дала своему супругу понять, что все его попытки сопротивления обречены на провал.

Островок Сан-Джулио вернули Новарской церкви. А ради одного из доблестных воинов Оттон совершил благородный поступок, вызвавший неподдельное восхищение его новых подданных, для которых проявления великодушия со стороны правителя были в новинку. В обороне замка принимал участие некий Роберт, вассал Беренгария, шваб по происхождению. Оттон начал с ним переговоры и предложил ему щедрую плату за то, чтобы он сдал замок его солдатам. Роберт не польстился на посулы и отверг это предложение. Хотя осада продлилась еще какое-то время, Оттон не затаил на него зла. Более того, после взятия замка он похвалил Роберта за верность и с радостью согласился крестить ребенка, которого во время осады произвела на свет его жена.

Когда осада замка на островке Сан-Джулио завершилась, Оттон отправился в Комо и оставался там примерно 20 дней. Очевидно, он собирался напасть на сыновей Беренгария, но понимал, что ему не хватает людей. Поэтому он вернулся в Павию и стал ждать подкрепления из Германии. Значительная часть огромного войска, которое он привел с собой из Германии осенью 961 года, уже была распущена.

Тем временем Адальберт, который какое-то время бродил по миру, как разбойник, прибился к сарацинам из Фраксинета и затем поехал на Корсику. Номинально Корсика находилась во владениях маркграфа Тосканского, но на деле одна ее часть была независима, а другая — захвачена сарацинами. Оттуда Адальберт связался с Иоанном XII и римлянами.

Ранее Иоанн XII и римляне поклялись Оттону в том, что не будут предоставлять Беренгарию и Адальберту никакой помощи. Однако Папа был недоволен Оттоном, который, получив императорскую корону, не торопился передавать во владения папского престола обещанные земли, поэтому он с большим интересом воспринял предложение Адальберта и даже выказал готовность к сотрудничеству с ним.

Оттон не доверял ни Иоанну XII, ни римским сеньорам. Он считал, что они не способны выполнять самые высокопарные обещания, и поэтому следил за ними. Узнав о том, что между Папой и Адальбертом установилась довольно тесная связь, которая могла привести к серьезным последствиям, он отправил в Рим проверенных людей с тем, чтобы они попросили у Папы объяснений, одновременно внимательно наблюдая за его действиями. Тогда же он решил начать осаду Сан-Лео, чтобы покончить с Беренгарием.

Из Павии он спустился вдоль по течению реки По на барке к Равенне и 10 мая расположился лагерем в долине Мареккья, близ Сан-Лео.

Как и Сан-Марино, Сан-Лео был настоящим орлиным гнездом, которое почти невозможно было взять штурмом; к тому же Беренгарий наверняка подготовился к длительной осаде, стянув в город достаточно сил. Оттон был полон решимости вести осаду до победного конца, но защитники осажденного города, уверенные в его неприступности, намеревались обороняться до тех пор, пока переговоры Адальберта с Папой не завершатся восстанием против Оттона и германцев.

В лагере близ Сан-Лео Оттон, окруженный придворными сановниками, занимался повседневными государственными делами. Чиновники, дипломаты, вассалы, епископы, миряне приходили и уходили, среди прочих у Оттона побывали два папских легата, протоскриниарий Лев, один из высших сановников курии, и Деметрий, влиятельный представитель городской аристократии, которая поддерживала Иоанна XII. Они передали Оттону слова Папы, который признал, что его моральный облик оставлял желать лучшего, и обещал исправиться, но вместе с тем обвинил Оттона в том, что тот принял у себя двух его злейших врагов — Льва Веллетрийского и кардинала — диакона Иоанна. Наибольшее возмущение Иоанна XII вызвал тот факт, что Оттон лично принял присягу в верности у жителей тех земель, которые он ранее обещал передать во владение папскому престолу. В свое оправдание Оттон заявил, что сначала он должен был выдворить с этих земель Беренгария. Что же касается Льва и Иоанна, то их взяли под стражу, когда они собирались отправиться в Константинополь, чтобы там организовать против него заговор. Вместе с ними арестовали некоего Залекка, болгарина, выросшего в Венгрии, и епископа Дженцано по имени Дзаккео. При них нашли письма с подписью и печатью понтифика, содержание которых служило прямым доказательством того, что эти люди направлялись в Венгрию, где собирались подстрекать венгров к новому вторжению в Германию.

Чтобы опровергнуть обвинения Папы и доказать свои, Оттон послал в Рим Ландоарда, епископа Миндена, и Лиутпранда Кремонского в сопровождении небольшого отряда солдат. Однако Иоанн XII не внял доводам послов и через восемь дней отправил их назад к Оттону вместе с двумя своими легатами, Иоанном из Нарни и кардиналом — диаконом Бенедиктом. Все участники этих переговоров без конца разъезжали взад и вперед, только чтобы выиграть время. Действительно, прежде чем папские легаты вернулись из Сан-Лео в Рим, Адальберт высадился в портовом городе Чивита-Веккиа, где Папа устроил ему торжественный прием.

О чем говорили Иоанн XII и Адальберт, неизвестно. События последних дней стали весомым подтверждением тому, что итальянцы больше даже слышать не хотели о Беренгарии и его людях. В самом Риме множество людей поддерживало новую политику императора. Оттон обладал таким могуществом и оказывал такое серьезное влияние на умы, что трудно даже предположить, как кто-то мог надеяться на успешный итог борьбы с ним.

Узнав о римских событиях, Оттон еще некоторое время оставался под Сан-Лео, чтобы в разгаре лета не испытать на себе все тяготы климата римской сельской округи. Однако заговорщики не сумели воспользоваться предоставленной им таким образом передышкой. Когда жара немного спала, император выступил на Рим с частью войска, приказав остальным продолжать осаду Сан-Лео. Как только он приблизился к стенам Вечного города, Иоанн XII и Адальберт сбежали, прихватив с собой значительную часть сокровищ из собора св. Петра, и укрылись в Тиволи.

Оттон вошел в Рим и три дня спустя открыл заседание Собора, который сместил Иоанна XII, избрав на его место Льва VIII.

Иоанн XII сбежал в Капую, а Адальберт просто исчез. Эти известия лишили сторонников Беренгария последней надежды на успех, и они прекратили борьбу, сдавая один рубеж за другим. Первой пала цитадель Гарда, которую осаждали войска епископов и графов соседних районов. Чуть позже сдались защитники города Сан-Лео и, наконец, острова Комачина. Остров немедленно передали во владения Вальдону из Комо, который руководил его осадой.

Особенно важным событием стало взятие Сан-Лео, во время которого в плен попали Беренгарий и Вилла. В изгнание в Бамберг их отправили под столь надежным конвоем, что в хрониках того времени нашлось лишь упоминание о смерти короля 6 августа 966 года и о постриге королевы в монахини. Герберта, жена Адальберта, какое-то время укрывалась в Бургундии у отца, графа Дижона. Сынишку, которого она не смогла забрать с собой, позже благополучно вывез из Италии некий монах. Он скрылся вместе с мальчиком по ту сторону Альп и долгое время напрасно надеялся на возрождение славы его отца. Двух дочерей Беренгария, которые разделили с родителями все тяготы осады, препроводили в Германию к императрице Аделаиде. Одна из них — Гизла — ушла в монастырь, другая — Розала-Сюзанна — в 968 году вышла замуж за Арнульфа, маркграфа Фландрии, а после его смерти стала женой французского короля Роберта. Самая старшая из дочерей — Герберга — уже давно была замужем за маркграфом Алерамом.

Сыновья Беренгария и Виллы не сложили оружия даже тогда, когда их отец и мать попали в плен. После взятия Сан-Лео пошли слухи о том, что Адальберт сбежал на Корсику, но затем его обнаружили в С полете ком маркграфстве, и Оттон поехал туда, чтобы схватить его. Вместо этого в плен попал капеллан императора, которого подвергли бичеванию, отвезли на Корсику и держали там некоторое время в заточении. Этот эпизод второстепенного значения в очередной раз свидетельствует о жестокости и недальновидности Адальберта. Оттон никогда бы не стал оскорблять или пытать капеллана соперника, а постарался бы добиться его благорасположения и использовать его в своих целях.

Все же у справедливого и великодушного Оттона были враги, а у туповатого и жестокого Адальберта оставались друзья, среди которых, в первую очередь, следует отметить епископа Пьяченцы Сигульфа, а также нескольких графов, чьи имена нам не известны. По-видимому, они располагали достаточными силами и, когда Оттон в январе 965 года вернулся в Германию, решились на восстание.

Император отправил в бой с мятежниками герцога Бурхарда Швабского. Его люди и сохранившие ему верность итальянцы спустились вдоль По на барках и 25 июня высадились в непосредственной близости от вражеского лагеря. Тотчас же началось сражение. Один из сыновей Беренгария, маркграф Гвидо, пал в бою, как и многие его люди. Адальберт и Конрад-Конан спаслись бегством.

Бурхард вернулся на родину с победой и, чтобы сохранить для потомков память об этом достославном событии, дал обет в Гроссмюнстерском аббатстве в Цюрихе.

Гвидо, епископ Модены и императорский архиканцлер, который перешел на сторону Адальберта и согласился выполнить дипломатическую миссию при дворе Оттона, был арестован и отправлен в изгнание в район славянских поселений. На следующий год, когда Оттон приехал в Италию, Сигульфа из Пьяченцы и основных зачинщиков мятежа также выслали в Саксонию и во Франконию.

После битвы у По Адальберт нашел прибежище в Апеннинах и продолжил плести интриги, стараясь любыми способами навредить врагу и раздувая смуту. Тем не менее он понял, что своими силами не сможет избавить страну от германского владычества, и стал задумываться о могущественном союзнике. Вспомнив, как два столетия тому назад поступил Адальгиз, Адальберт обратился за помощью к византийцам.

Византийцы, которых оскорбило то, что Оттон заявил о возрождении Римской империи, и обеспокоили его очевидные намерения подчинить своей власти Южную Италию, были готовы к союзу с любыми врагами новоявленного императора.

В июле 968 года Лиутпранд Кремонский, отправившийся с дипломатической миссией в Константинополь, увидел там посла Адальберта и сделал для себя вывод о том, что император Никифор собирался поддержать бывшего короля Италии в его противостоянии Оттону, который лишил его власти.

Адальберт сообщил византийцам, что имеет в своем распоряжении примерно восьмитысячное войско и готов вместе с союзниками дать Оттону сражение в Южной Италии. Однако он попросил денег, в которых отчаянно нуждался. Никифор заявил, что даст необходимую сумму, если Адальберт наглядно продемонстрирует ему восемь тысяч воинов на поле боя, а сам отправится в качестве заложника в Бари, передав командование своему брату Конраду-Конану.

Увы, восьмитысячное войско так и не вышло на поле боя. Конрад-Конан договорился с Оттоном, а Адальберт отправился в Бургундию к жене и тестю.

Так закончилась история династии Анскаридов.

Восемьдесят лет тому назад из Бургундии в Италию выехал граф Анскарий, полный честолюбивых намерений. Он стал маркграфом Иврейским, одним из самых могущественных сеньоров Италии. Его сын Адальберт женился на дочери короля и вершил судьбу короны и королевства. Его племянник Беренгарий правил вместе со своим сыном Адальбертом, но им пришлось узнать, как страшно падать с тех высот, на которые они забрались. Усталый и разочарованный Адальберт вернулся на земли своих предков, чтобы через три года умереть в Отене, в полном забвении. Однако последний отпрыск этого рода, маленький Оттон-Вильгельм, стал одним из первых лиц Бургундского герцогства. После смерти Ардуина Иврейского в 1014 году итальянцы чуть не пригласили его править в собственном королевстве.

Но эти события положили конец не только серии приключений Анскаридов. Суровый Адальберт оказался последним героем в истории королей Италии.

Итальянцы сочинили насмешливую песенку (cantilena) о нем, о его похождениях, о его былом величии и о его падении:

Хотя итальянцы и сложили эту дерзкую песенку, они, сами того не замечая, восхищались упорством и силой духа Адальберта. Память о его приключениях и странствиях жила еще долго, и в фольклорной традиции его черты сливаются с образом Адальгиза, последнего короля лангобардов, который, так же как и Адальберт, продолжал сражаться, когда все уже было потеряно.

Адальберт — как и Адальгиз — рвался в бой из честолюбия, желая сохранить королевство. За ним пошли те немногие амбициозные неудачники, которые не успели вовремя перейти на сторону противника. Все остальные, обеспечив себе доходные места при новом государе, тихо и мирно приспособились к универсальной концепции средневековой империи.