Ночлег

Встали на ночлег. Небольшой причал. Рыбацкая деревушка.

Вечером к нам на лодку пришел гость. Бродяга с мятой канистрой. Совсем седой.

Назвался Джоном.

Жаловался, что не может достать авиационный керосин. Мы посочувствовали, предложили дизель. Отказался.

Поговорили о погоде, о ветре.

Когда он уходил, я заметил оставшиеся на палубе грязновато-белые перья.

Догадка сжалась плотным комком.

– Джонатан!? – крикнул я вслед.

Обтрепанная сгорбленная фигура замедлилась, но тут же, не оборачиваясь, поспешила прочь.

…

Утром, когда мы выходили из бухты, на возвышенности стала видна заросшая взлетно-посадочная полоса. Давно закрытая и никому, кроме местных мальчишек, уже не нужная.

Белые мазутистые перья смыло ветром в море.

 

Ассоль

(Из сожженных черновиков А. Грина)

Алого шелка у торговца не оказалось, Грэй купил оставшийся…

Жители Каперны с растущей тревогой смотрели на медленно приближающийся белоснежный корабль с черными парусами.

* * *

Когда Ассоль забеременела, Грэй ушел в море – ловить рыбу.

– Я должен кормить семью, – сказал он.

Через шестнадцать лет он вернулся. Без рыбы.

– Не клюет, – объяснил он.

Наварил перловки и ушел.

Ассоль с надеждой глядела на удочку в углу.

* * *

И был белоснежный корабль с алыми парусами, и Грэй ступил на берег Каперны, но Ассоль продолжала ходить к морю и все чего-то ждала…

 

Беляш

Гоша приехал поступать в литературный. Но не поступил. Вышел и тоскливо посмотрел на кобальтовое небо и ватные облака, отражавшиеся в распущенно-неровных лужах на пепельно-шершавом асфальте.

Блеать, подумал Гоша.

– Григорий? – позвал его незнакомый голос.

Он повернул голову и увидел мопса, еще одного.

Из-за мопсов выглянул йоркширский терьерчик.

К терьерчику и мопсам на поводках была привязана низенькая старушка. Все вместе они брезгливо смотрели на Гошу.

– Чего вам?

– Хочешь стать писателем?

– Дык. Не взяли меня.

– Очень хорошо. Меня зовут Даша. Для своих можно просто Агриппина Аркадьевна.

Гоша смотрел на мопсов с недоверием.

– Не бойся. В сексуальном плане ты уже безнадежен. А в литературном – ты еще вполне ничего. Кушать хочешь?

Гоша кивнул. Старушка купила ему беляш и увела за собой.

 

Пустота и капуста

Сорокин очень любил вкусные капустные кочерыжки.

Он купил кочан и начал отрывать белые хрустящие листья.

Один за другим.

Когда он выдрал последний лист, под ним не оказалось ничего. Пустота… и куча листьев вокруг.

– Опять Пелевин, – вздохнул Сорокин.

И ушел покупать еще один кочан.

 

Трудно быть писателем

Позавчера я волновался перед вчерашним выступлением, поэтому купил водки и немного выпил.

Вчера, приехав домой после выступления, я увидел в холодильнике недопитую холодную водку и выпил, чтобы остудить эмоции.

Сегодня я ждал весь день, но никто никуда не позвал – я выпил особенно много.

Непросто быть писателем…

 

Сюжетец

Придумал сюжетец: интеллигентный юноша убивает жадную бабушку и, перешагнув через ее труп, приходит к Богу.

Рассказал редактору.

– Неплохо. Духоподъемненько. И хэппи-энд. Главное, что без этого твоего мрачного юмора. Но надо усилить. Не хватает достоверной убедительности.

– Для достоверной убедительности, – говорю, – можно добавить еще одну бабушку.

Вижу – сомневается.

– Беременную, – добиваю я. – И проститутку!

– Беременную бабушку-проститутку? Он и ее убивает?

– Нет, убивает бабушек, одну жадную и одну беременную. Итого двух. А в добрую и нежадную проститутку влюбляется.

– Интересно, хотя и запутанно! Пиши – пойдет книжка.

– К Богу путь неблизкий – без доброй проститутки и двух мертвых бабушек не дойти. Авансик нарисуете?

 

Ожидание

– Все, – говорю, – устал! Перерыв.

– Точно устал?

– Точно.

– Хотя бы абзац?

– Не могу.

– Как знаешь. Тогда я пошла. Нагуляюсь – вернусь.

– Не держу – гуляй.

…Третий день ни строчки. Сука блудливая, где бродит, с кем…

– Нагулялась?

– Сам отпустил.

– Тебя удержишь… Где была? С кем?

– Ты их не знаешь.

– Их?! Сколько их было?

– Не опошляй жизнь числительными.

– Боже, с кем я связался!

– Ты? Ты связался? Ха-ха-ха.

– Может, все-таки начнем?

– Налей коньяку.

– Обойдешься.

– Без коньяку не смогу – отвыкла я от тебя.

– Нет коньяку.

– Уходила – был. Тосковал, значит. Ладно, начинай без меня – буковки попиши – от А до Я и обратно, – а я пока к Авдюшкину (сосед мой – делает порнографические скульптурные иллюстрации из старых жестяных банок, сейчас работает над Дон Кихотом – несколько вольная трактовка). Разомнусь – приду. Прорвемся.

Все-таки вернулась! Вернулась сука…

 

Бросил

Взялся за роман. Продумал сюжет, написал несколько глав. А потом бросил.

Неинтересно и глупо вышло. Герой что-то делает, разговаривает, стремится, жаждет быть. А я вижу, что он мертв и ничего в нем нет. Моя вина – что-то я ему недодал, придумал наспех, да как существовать в этой торопливой фантазии не научил.

Так и жизнь человеческая – поначалу увлекает, будоражит простором и оттенками. Кажется достойной, значительной.

Но вдруг обнаруживает отсутствие всякого смысла, и вот мы уже тащим за собой свой труп, лениво перебирая страницы ногами. По привычке пишем на них. Только все равно, если бы и не писали.

Словно кто-то имел к нам интерес, да утомился выдумывать наш сюжет, скомкал и бросил.

 

Дверь

(Памяти С. Д.)

Скрипнула железная дверь. Из приоткрывшейся черноты в сумрак переулка вышел огромный человек в пиджаке. Огляделся. Охлопал себя по карманам и огорченно зашагал в сторону проспекта.

Желтый «форд» остановился рядом.

– Подвезти?

Человек задумался. Сел в машину.

– Куда едем?

– А куда вы до этого ехали?

– Никуда. Просто ехал. Искал, кому куда надо.

– Давай тем же маршрутом.

– Не понимаю.

– Будем искать, кому куда надо, – пассажир улыбнулся. – Сигаретой угостите?

– Не курю я. Куда ехать-то?

…

Человек в котелке остановился на тротуаре, вынул изо рта сигарку и проводил суетливым взглядом удаляющийся «форд».

…

Ночная тьма оставалась где-то снаружи, пространство жизни выхватывалось из нее вывесками ресторанов и магазинов, сиянием реклам, огнями машин.

– Здесь выйду.

Машина вырвалась из вязкого потока и резко затормозила. Сзади засигналили.

– Доллары возьмете? – не найдя других денег, спросил огромный и, расплатившись, вышел.

Тьма этой части Вселенной разрывалась гигантскими светящимися буквами «К Н И Г И».

…

Суетливый в котелке шел вдоль проспекта, дымя тонкой сигаркой.

…

Человек в пиджаке вошел в магазин и затравленно побрел вдоль прорвы словесных нагромождений, зажатых в тиски переплетов и оклады обложек.

– Простите…

– Вы что-то определенное ищете?

– Да… Впрочем, нет. Извините…

…

Тонкая сигарка зашипела, упав в лужу, но продолжала тлеть, совсем не погаснув.

– Ой! А я вас узнала! Вы писатель.

Человек в пиджаке улыбнулся.

– Подпишете книжку? – девушка протянула мягкий томик с незнакомой фамилией.

– Кем подписаться?

Девушка засмеялась.

…

Во втором зале за столом сидел нахрапистый худощавый старичок с клоком бородки, разъезжающимися усами, очками на носу и безалаберной прядью волос на голове.

Человек в пиджаке узнал его. Худощавый тоже узнал нависший над ним огромный пиджак и обескураженно замолчал. Собравшиеся вокруг него читатели и почитатели с удивлением смотрели на молчаливый диалог встретившихся взглядов.

Пиджак вдруг расхохотался. И от раскатов этого хохота человек в очках начал скукоживаться, забираясь внутрь самого себя, подлезая под клок своей бороды. И исчез весь целиком. На стол упали опустевшие очки, окончательно разъехавшиеся в стороны усы и лишенный жизненной опоры клок.

…

Ближе к полуночи человек в пиджаке вышел из магазина. Огляделся. Охлопал себя по карманам. Из темноты возник человек в котелке и протянул тонкую сигарку.

В свете зажигалки, на короткий миг разметавшем тьму, блеснул латунный крестик на вишневой щечке. Ножик впился в плоть под распахнутой полой пиджака. Кровь потекла по вишневой щечке, по латунному крестику.

– Спасибо, – слово выдохнулось с дымом и еще долго висело в воздухе, словно оглядываясь по сторонам и не понимая, куда себя деть.

…

Скрипнула железная дверь. Человек в котелке шагнул из сумрака переулка в приоткрывшуюся черноту.