Дан Сильгер никогда не пытался переплыть Ниагарский водопад в наглухо заклёпанной бочке, ни разу не решался пройти по натянутому между двумя небоскрёбами канату и уж тем более никогда не пробовал вложить одну-единственную пулю в барабан нагана, чтобы, наудачу спустив курок, испытать свои шансы у её величества Смерти. И всё же он был Игрок. Просто он любил играть по крупному и в гораздо более изощрённые игры.

Поэтому никто из немногочисленных друзей Сильгера, приглашённых им на день рождения, особенно не удивился, обнаружив дверь в его холостяцкую квартиру запертой, а на двери — намалёванную алой краской размашистую надпись: «Я поставил на карту Бога. И сегодня один из нас будет мёртв. Простите за сорванную вечеринку. Сильгер». Потоптавшись немного у входа и перебросившись несколькими остротами в адрес хозяина, гости разочарованно разошлись.

А в это же самое время за тысячи миль отсюда Дан Сильгер, изнемогая от жажды и усталости, падая и спотыкаясь, брёл по раскалённой каменистой пустыне, проклиная тот день и час, когда он задумал это мероприятие. Он понял всю бессмысленность своей авантюры ещё два дня назад, когда кончились продукты и вода, и когда он впервые увидел мираж. Тогда ещё были шансы вернуться, а теперь их нет. Оставалось идти вперёд, повинуясь судьбе да подбрасывая время от времени злополучную монетку. Ах, да, монетка! В знойном мареве Сильгеру привиделся тот роковой день, почти две недели назад, когда ему впервые пришла в голову безумная идея.

Все случайности от Бога, если он есть, рассуждал тогда Сильгер, а потому не использовать ли мне каждое «да» и «нет» подброшенной вверх монетки для диалога с ним? И он тут же извлёк из кармана монетку и задал первый вопрос: «Хочет ли Бог, или как он там называется, встречи со мной?». После чего определил единственное от него зависящее, — что «орёл» будет означать «нет», — и подбросил монетку. Несколько раз перевернувшись в воздухе, она упала на пол. «Решка!» — воскликнул Сильгер, и сердце его учащенно забилось. «Значит, да!». Остальное — вопрос техники. Надо выяснить лишь время и место, то есть где и когда. И если в указанное время и на указанном месте встреча не состоится, значит, никакого Бога нет. Тут ему вспомнился дребезжащий голос старого профессора, читавшего когда-то лекции в их захолустном городке: «Теория вероятностей, господа, начиналась, как вы уже знаете, с наблюдений за игрой в рулетку и другими азартными играми. У неё было несколько отцов, и один из них, бесподобный Блез Паскаль, был, наверное, первым, кто начал применять эту увлекательную науку не только в игорном зале. Он замахнулся — ни мало ни много — на одну из самых захватывающих проблем, когда либо волновавших человечество. Это проблема существования Бога. Рассматривая возможное бытие Бога всего лишь как ставку в игре, Паскаль, оценивая шансы игрока, простого смертного, пытался доказать — или оправдать, если угодно, — веру в Бесконечное…»

Вот именно, подумал Сильгер, Паскаль с помощью рулетки или жребия пытался теоретически доказать тезис о существовании Бога, я же с помощью того же самого экспериментально его опровергну. Ну ладно, ближе к делу. Сначала узнаем время. Через пару бросков монеты Сильгер уже знал, что встреча будет в этом году. Так, точнее. В первое полугодие или нет? Ага, решка. Значит, в первое. Еще точнее… Через пять минут Сильгер знал точную дату: 29 февраля. Это число обрадовало его. Именно 29 февраля у него день рождения. Хороший знак, подумал тогда Сильгер и стал лихорадочно подбрасывать монету дальше. Теперь место. Западное полушарие? Орёл. Значит, восточное. И так далее. Скоро Сильгер знал и место, крохотный палестинский городок. Дальше надо было идти пешком…

Остались два последних вопроса. Первый: «Что будет ставкой с моей стороны?». В памяти всплыло библейское «Жизнь за жизнь». Так жизнь? Монета ответила «да». «Ясно», — пробормотал Сильгер. — Ну что ж, у меня серьезный противник, и наши ставки равны. А теперь второй и последний вопрос: «За сколько дней выходить? Ведь до 29 февраля осталось так мало». Выпало: за тринадцать, то есть сегодня, 16 февраля.

Через час Сильгер был уже в аэропорту. А теперь он здесь. И нещадно палит солнце, и в голове стучит молот, а перед глазами скалятся какие-то мутные хари…

Сильгер очнулся от неприятного карканья, раздавшегося совсем рядом. С трудом разлепив глаза, он увидел в нескольких дюймах от своего лица старого нахохлившегося ворона. Откуда здесь взялся ворон? — подумал Сильгер и пересохшими губами выдавил: «Кыш, чёртова птица!». Ворон, казалось, был недоволен пробуждением человека. Тяжело подпрыгнув, он взмахнул крыльями и отлетел далеко в сторону. Проводив его взглядом, Сильгер увидел небольшую скалу, не замеченную им ранее. Напрягая зрение, он разглядел у самого её основания чёрное отверстие. «Вот оно!» — сразу блеснула мысль. Откуда-то взялись силы, чтобы подняться и доползти до скалы.

Отверстие оказалось лазом, уходящим далеко вперёд. Оттуда тянуло могильным холодом, странным в таком зное, но сейчас он только освежил Сильгера и придал ему новых сил. «Наконец-то, боженька, наконец-то», — в лихорадочном возбуждении твердил он, протискиваясь в зловеще зиявшую дыру. Он даже не стал подбрасывать монетку: всё и так ясно — он у цели.

Забравшись внутрь, Сильгер чиркнул спичкой и огляделся. Он оказался в очень тесном пологом туннеле, обшитом правильными пятиугольными плитами, которые были испещрены полустёртыми непонятными знаками. Отовсюду свешивалась бахрома скользкой паутины, под ногами шуршали еле видимые мерзкие твари. Людей здесь не было, наверное, тысячи лет. Однако, надо было идти дальше — его уже бил озноб от сырости и нетерпения.

Через несколько шагов в кромешной темноте — спички надо было экономить — он сильно ударился головой обо что-то твёрдое. Когда боль утихла, Сильгер пошарил вверху руками. Голова упиралась в свод. Пришлось идти согнувшись, а потом опуститься на четвереньки Высота туннеля уже не превышала метра. Прошло ещё полчаса. Руки Сильгера были изодраны в кровь об острые края выступающих камней, он уже полз, сжатый почти до предела неотвратимо надвигающимся сводом. И когда рука уперлась во что-то твердое впереди, силы оставили его и он уронил голову прямо в рой копошащихся перед его носом насекомых. В тот же миг тоннель сзади него обрушился. И тут Сильгеру впервые стало страшно. Судя по всему, он был наглухо замурован в каменном гробу. Дрожащей рукой Сильгер потянулся в карман за спичками. Пальцы наткнулись на холодный кружок металла. Проклятая монета! Отброшенная в сторону, она жалобно звякнула в темноте. Наконец — неожиданно ярко вспыхнул крохотный огонёк спички, осветив покрытый вязью каменный пятиугольник, наполовину отломившийся от свода и загородивший проход. Ещё не всё потеряно! Напрягая последние силы, Сильгер смог приподнять свисающую плиту и протиснуться под её острыми краями. Путь вперёд был свободен, и Сильгер, извиваясь и корчась от боли, пополз дальше. Время застыло для него, и потому он даже не понял, когда именно лаз внезапно расширился и в воздухе запахло чем-то неприятно знакомым. С каждым метром запах становился всё сильнее. Его осенило: сера! И в тот же миг впереди вспыхнуло пламя…

Прямо перед Сильгером, в самом центре небольшого овального зала, восседал на колченогом стуле старик. Вид его был ужасен: полусгнившие лохмотья, бельмо на глазу, выпирающие клыки и тяжёлый золотой перстень на единственном пальце левой руки.

— Добро пожаловать, Сильгер, — проскрипел старик. — Я был уверен, что ты будешь точен.

— Кто вы? — выдавил Сильгер, каменея от страшных предчувствий.

— Да ты, наверное, и сам уже догадался. Я — изнанка Господа Бога, его Alter Ego, его тень, его прах, его отражение, самый большой его грех! Я тот, кто играл с тобой в орлянку, а у меня, как известно, нельзя выиграть…

— Ты передёргивал, мерзкий плут! — задыхаясь, закричал Сильгер. — У меня был точный расчет! Я играл с Богом!

— Да, да, ты всё правильно рассчитал, мой несчастный друг. Кроме одного. — Он мерзко захихикал, разбрызгивая желтую слюну. — Ты выбрал не ту сторону монеты.

— Не может быть! — закричал в ужасе Сильгер.

— Может, мой дорогой, может. Если бы «орёл» у тебя означал «да», ты попал бы куда хотел.

И тут же опять вспыхнуло пламя, пещеру заволокло зелёным дымом, что-то скользкое и гадкое обвило ноги Сильгера, чьи-то мохнатые лапы подхватили его и потащили куда-то вниз, туда, откуда все слышнее доносились крики, стоны и проклятия.

А вы не хотите сыграть в рулетку с Господом Богом?

 

Где-то к пятой кружке все вокруг стало напоминать мне какой-то фантастический аквариум. Воздух в пивной сгустился от застывшего сигаретного дыма, пьяных выкриков посетителей и непередаваемого букета запахов. И в этом фиолетовом тумане медленно проплывали чьи-то опухшие морды, быстро, извиваясь, как угри, проносились официанты, раздвигая подносами захмелевшее пространство.

Я сидел в самом расплывающегося мира, тщетно пытаясь сосредоточиться. Лицо этого человека, внезапно проявившееся передо мной, поразило меня именно своей отчетливостью. И еще, конечно, глаза. В них плавилось какое-то потустороннее безумство, отрезвляющее и завораживающее одновременно. С этой минуты я помню все до мельчайших деталей.

— Не помешаю? — Голос был глухим и чуть хриплым, доносящимся как из преисподней. И тут же (я даже не успел ответить) нервное лицо незнакомца исказилось в ужасную сатанинскую гримасу, глаза дико вспыхнули, и он проскрежетал:

— До полночи осталось два часа! — Он зловеще захохотал. Я оцепенел от страшных неведомых предчувствий и не мог вымолвить ни слова. Но лицо незнакомца, подобно внезапно стихнувшему морю, уже вернулось в привычные очертания. Он улыбнулся и вопросительно посмотрел на меня. Я опомнился.

— Да-да, садитесь.

Он медленно опустился на продавленный стул, небрежно смахнув на пол маленькую запыленную вазу с увядшими цветами. Осколки брызнули во все стороны совершенно беззвучно в общем шуме, на сморщенные лютики тут же наступила чья-то тяжелая нога.

— Я хочу видеть ваше лицо без пошлых препятствий. Тем более, что это лицо будет последним, в которое будет глядеть жизнь на нашей паршивой планете.

— Вы сумасшедший? — Я все еще не терял надежды.

И опять его лицо как будто треснуло, и в искореженных судорогой чертах незнакомца я прочитал приговор.

— Как это было бы удобно для всех вас. — Он усмехнулся, лицо было опять спокойным. — Но я не сумасшедший. — Он помедлил, как бы взвешивая мою душу на невидимых весах. — Я — гений. А ведь гениальность и безумство так похожи и одинаково ненормальны для обывателя, ибо заключаются в нарушении привычных аксиом. Разница в выборе.

— Какие же аксиомы нарушили вы?

— Ну что ж, я объясню, но буду краток: у нас всех мало времени. Я держу этот мир за горло, и агония уже началась… Так вот. Вы когда-нибудь задумывались о снах? Да-да, о самых банальных земных снах и об их вторичной материальности? Вы обращали внимание на то, что всегда явно или не явно присутствуете в своих снах и являетесь там главным героем, более живым и реальным, чем все остальные? И это неудивительно: ведь ваш двойник отражает большую часть незаторможенного участка коры головного мозга. И всегда, заметьте, — он придвинулся ко мне, его лихорадочный шепот давил на меня почти физически. — И всегда, заметьте, этот призрачный мир ваших сновидений погибает, мгновенно исчезает, как только вашему двойнику угрожает смерть. Вспомните, сколько раз вы просыпались, падая во сне в пропасть, или от того, что вас кто-то душит, и так далее. Для этих жалких и неполноценных теней, населяющих ваши сны, этих полуматериальных бледных копий людей, наступает конец света, как только один из них, самый «реальный», погибает, и в тот же миг просыпаетесь вы, его прообраз, сверхсущество по сравнению с ним… — Он как-то странно дернулся, длинные скрюченные пальцы рванули ворот рубашки. — И вот однажды, это было страшно давно — я еще учился в университете, мне пришло в голову: а что, если весь наш мир только сон, кошмарный сон некоего высшего существа. Помните: «Тогда мир показался мне сном и поэзией божества; разноцветным дымом пред очами недовольного божества?»

— Да, да, кажется это Ницше, — прошептал я.

— Совершенно верно. Я вижу, что не ошибся в вас. — И снова жуткий всплеск дьявольского огня на лице незнакомца осветил на мгновение бездну его души. — Об этом думали многие, и я бы мог долго говорить об истории и истоках этой теории суперматериализма; назовем ее так, ибо если она верна, а она верна, то бытие этого спящего божества более материально, суперматериально по отношению к нашей жизни, нашему миру. Так вот, я мог бы долго говорить об этой теории и ее философских аспектах, но у нас, повторяю, мало времени.

Итак, многие думали об этом, но только я пошел дальше. Я подумал: если все вокруг — лишь сновиденье неведомого высшего существа, то, возможно, среди нас ходит его ничтожный двойник, который тем не менее «реальнее» всех нас. И тогда я решил найти его, чтобы свести счеты с этим ненавистным мне гнусным миром, — о! у меня есть причины его ненавидеть, — с этим кошмарным сном божества; называйте, впрочем, его как угодно. Двадцать лет я искал его, двадцать мучительных лет! Как и где, уже не время рассказывать. — Тут голос его задрожал и пресекся.

— Но все-таки я нашел его! Вы слышите? Я нашел его! И до полночи остался только час.

Лицо незнакомца сияло не понятным мне сумасшедшим светом. Он странно, неестественно улыбался, а по щекам текли мутные слезы. Неожиданно голос его стал по-протокольному сух, глаза потухли.

— Этот человек оказался буддийским монахом и совсем стариком. Когда я подошел к его тростниковой хижине в Гималаях, он сразу вышел из нее и, ничего не спрашивая и опустив глаза, пошел за мной. Только раз с любопытством и печалью взглянул на меня. Видели бы вы его глаза! «Его глаза — подземные озера, покинутые царские чертоги…» — Голос незнакомца совсем затих, и весь он как-то сморщился и поблек: казалось, из него выпустили воздух.

— А теперь этот старик сидит в моей конуре и ровно в полночь он умрет: в его кружке, когда мы пили воду, был яд. И весь мир, все, все вокруг — от самой последней букашки до Эмпайр Стейт Билдинг, от ничтожного клерка до короля, исчезнет, «как сон, как утренний туман». — Он гнусно осклабился и захохотал. — До полночи осталось полчаса. Полчаса до конца света.

Только тут я по-настоящему ощутил всю кошмарность ситуации. Я вдруг с содроганием осознал, что все услышанное — не бред параноика, не горячечная фантазия алкоголика, а явь. Лоб мой покрылся холодным липким потом, руки мелко дрожали. Я был совершенно, чудовищно трезв. В сердце звонили поминальные колокола, мучительно отзываясь в маленькой бледной жилке у виска. Сквозь неестественно-ясную даль обезболенного инстинктом сознания медленно просочились слова незнакомца, сказанные (я уже почти привык к этим мгновенным переменам) деловым и чуть усталым тоном:

— А вы не хотите взглянуть на этого уникального старца, корень жизни на Земле, ее овеществленный амулет, а заодно на его и, — он ухмыльнулся и развел руками, — нашу с вами агонию? Погибнуть на сцене вместе с главным героем и всем театром в последнем акте — это ли не счастье для истинного зрителя? Я живу здесь очень близко, — добавил он после томительной паузы, — на расстоянии ста ударов сердца.

Он поднялся из-за стола и сделал приглашающий жест рукой. Не ощущая своего тела, я медленно встал и, невесомый, обреченно пошел за ним. Мне уже было все равно. Только очень жал левый ботинок и почему-то подумалось, что завтрашнее свидание отменяется… В пивной по-прежнему клубился пьяный туман, где-то в углу вспыхнула драка, за соседним столиком хохотали над новым анекдотом.

Он действительно жил близко. Когда мы поднялись по захламленной и вонючей лестнице на пятый этаж старого кирпичного дома и остановились перед обшарпанной дверью, перечеркнутой наискось неразборчивой надписью, я впал в какое-то оцепенение. Ноги мои отказывались идти далее, я был близок к обмороку. Так, наверное, чувствует себя осужденный на казнь перед дверью, за которой его ждет электрический стул. Из состояния ступора меня вывел насмешливый голос моего проводника:

— Ну вот мы и взошли на этот всемирный эшафот. Он, как видите, невысок и замызган. Входите, не бойтесь. Мы все исчезнем без боли. Ведь мы только снимся. — И он с силой толкнул дверь.

В убогой каморке с маленьким запыленным оконцем не было ничего, абсолютно никакой мебели. Только в центре комнаты стоял старинный стул великолепной резной работы (я еще машинально подумал, что такому одру место в музее) и на нем, глядя на меня в упор, сидел совершенно седой старик с непроницаемым и светлым ликом древнего мудреца. На его лице, безмятежном и печальном одновременно, ничем не отразилось мое появление. Казалось, он давно знает меня, и я только что выбежал за сигаретами. Рядом с его, как бы окруженной ореолом, высохшей фигурой привычные очертания и предметы выглядели плоскими, бледными и безжизненными декорациями. В глазах, излучающих неведомую энергию, отражались таинственные и далекие миры.

— Смотри, смотри на него, несчастный, — жарко зашептал над моим ухом незнакомец. — До полночи осталась ровно одна минута. Одна минута на покаяние. — Он уже кричал в безумном восторге и опьянении.

— Весь мир, как голубиное яйцо в моей ладони, и приговор уже вынесен. Земля уже треснула и… — Он вдруг дернулся, лицо сморщилось паучьей лапой смеха и тут же потухло. Он покачнулся, изо рта его неожиданно вырвались хлопья кровавой пены и, протянув скрюченные судорогой руки к горлу старика (тот даже не пошевелился), он сделал один неверный шаг, дико вскрикнул и упал. Я с ужасом смотрел на его тело. Незнакомец был мертв.

Где-то на площади било двенадцать. Я взглянул на старика. Он тихо улыбнулся, встал и пошел к выходу. У самой двери он обернулся.

— Я подменил стаканы, — медленно проговорил он. — Не будем будить Будду. Ему снится хороший сон.

Дверь захлопнулась.

Я был в шоке. Мысли путались и блуждали в разгоряченной голове. С трудом я дотащился до окна. Сквозь мутное стекло была видна угрюмая черная улица, робко освещаемая тусклым фонарем. На улице шел дождь. Не разбирая дороги, прямо по лужам шел старик с развевающимися седыми волосами в одежде буддийского монаха. Я смотрел на его тающую во тьме одинокую фигурку и солеными от стекающих слез губами повторял:

— Не будем будить Будду. Ему снится хороший сон. Ему снится очень хороший сон.

 

1

Поручик Осинин всегда спал крепко. Особенно на рассвете. Особенно после попойки.

Колокольчик у входной двери безжалостно вырвал его из небытия в пять утра, в одно мгновение обрушив пирамиду сновидений. «Проклятье!» — просипел пересохшими губами поручик и повернулся на другой бок, с наслаждением погружаясь в пучину забвения. И тут же колокольчик пронзительно зазвенел снова, отозвавшись в несчастной голове Осинина кошмарным грохотом.

С трудом нашарив под кроватью пустую бутылку, он с остервенением швырнул ее в дверь. Тишина со звоном рассыпалась на тысячу осколков. Но неведомый визитер был до наглости настойчив.

Пришлось вставать. Чертыхаясь и путаясь в полах засаленного халата, поручик поплелся в прихожую.

— Какого дьявола?! — прорычал он в ярости, широко распахивая дверь.

На крыльце никого не было.

Поручик удивленно огляделся. Ни одной живой души, если не считать облезлого черного кота, с напряжением наблюдавшего за кисточкой осининского халата. Сам не зная, почему, поручик внезапно расхохотался.

— А ты-то что не спишь, бродяга? — пожалел он кота и снова засмеялся. — У кошек вроде бы не бывает бессонницы?

И тут он увидел конверт.

Обычный конверт, прямо под ногами. Слегка помятый и пожелтевший от времени. Выкатив мутные с похмелья глаза, поручик некоторое время изумленно таращился на конверт, покрытый затейливыми завитушками. Наконец, очнувшись, он поднял его с земли.

Каллиграфическая вязь на бумаге сложилась в четкую надпись: «Алексею Осинину от тайного советника Д. Р. Осинина». «Этого не может быть!» — стукнуло в голове у поручика. Он слишком хорошо знал, что его овеянный легендами сумасбродный дед погиб ровно за три года до рождения своего единственного внука.

В памяти отчетливо зазвучал чуть грассирующий голос бабушки, урожденной де Грюссон, повествующей длинным зимним вечером засыпающему Леше историю жизни мужа: «А под конец своей странной жизни ваш, Алексис, дед до безумия увлекся азартными играми и, особенно, лотереей. И в один прекрасный день он вдруг заявил, что открыл секрет Удачи. И, действительно, вскоре он неожиданно выиграл десять тысяч золотом. Этих денег ему бы вполне хватило, чтобы погасить долги после экспедиции к желтым людоедам Памира. Но, — голос дрогнул, вместо этого он разорвал счастливый билет в клочья на глазах у онемевшей семьи. — Тот, кто, сидя на шее у дракона, хватает его за хвост, не годится даже в ученики, — сказал он нам загадочно и твердыми шагами удалился в свой кабинет. Через час он отправил с курьером какое-то письмо, а на другой день сошел с ума и покончил с собой.

Вот и все, мон шер. Мой муж вознесся на небо в облаке греха и тайны. Но я верю, что рано или поздно истина откроется. Впрочем, Qui vivra verra».

А вдруг это то самое предсмертное письмо? Сердце поручика оглушительно забилось, а похолодевшие пальцы стали лихорадочно рвать конверт.

Белой птицей выскользнул узкий листок бумаги.

Боль в висках навалилась с новой силой, но глаза уже впились в вылинявшие от времени, отдающие бронзой строчки:

Милостивый государь!

Не имея чести знать Вас лично, я все же льщу себя надеждой, что помимо фамилии Вы унаследовали от меня и кое-что еще. Я разумею прежде всего азарт и тягу к немыслимым экспериментам. Один из таких экспериментов подарил мне сердце прекраснейшей из богинь, богини Удачи. Не надеясь более на своего анемичного сына, погрязшего в бесплодных философских изысках, я хочу завещать ее Вам. Я хочу раскрыть Вам рецепт Удачи.

Пытаясь найти счастье в игре, я перепробовал десятки всевозможных способов. Я подсчитывал шансы сторон и различных ставок в казино и за карточным столом, изучал закономерности в победных заездах на ипподроме, составлял таблицы выигрышных номеров в лотерее и т. д. Все эти методы, давая иногда небольшой выигрыш, были чересчур рациональны, ненадежны и доступны многим. А я мечтал о максимальном, ослепительном выигрыше.

И, в конце концов, однажды я отбросил в сторону математику и расчет и решил действовать от противного.

Возможно, Вы знаете, что в свое время я был изрядным ловеласом, а списку моих любовных побед могли позавидовать многие столичные щеголи и повесы. Так вот, я решил использовать свой богатый амурный опыт на новом поприще.

Если эту капризную даму, Фортуну, — подумал я, — не удается покорить планомерной и скучной осадой, то почему бы не попробовать гусарский подход. Вспомнил я заветы классиков — от Апулея до Пушкина, — вспомнил и свой студенческий «кодекс» в отношении женщин: будь смелым, щедрым и разнообразным.

Отсюда я и вывел иррациональный устав игрока, который в приложении, например, к лотерее выглядит так:

1. Доверься наитию. Никогда не покупай билеты с заранее обдуманным намерением, делай это лишь подчиняясь случайному импульсу, внезапному озарению.

2. Победи жадность. Первый взнос — Удаче. Первый купленный билет без сожалений, не проверяя, выбрось. То же с первым выигрышем.

3. Исключи сомнения. Будь уверен в успехе, и по вере воздастся тебе. Просматривай таблицу выпавших номеров лишь для того, чтобы уточнить сумму выигрыша, а не самый факт его.

Эти три правила обеспечат Вам выигрыш в первое время. Особенно надо обратить внимание на чистоту их исполнения. Малейшие проявления расчета, неуверенности или жадности погубят дело (а можете мне поверить: небрежно, без колебаний, выбросить билет, который, быть может, сделал бы вас богатым, как Крез, посложнее, чем достигнуть покоя в позе Шавасана).

Но не менее важно последнее, четвертое правило, поначалу, впрочем, не используемое. Сущность его знакома любому мало-мальски искушенному дон Жуану: не задерживайся подолгу у одной женщины, иначе ее объятья станут удушливыми. И потому nota bene последний завет!

4. Уходи вовремя.

На этом месте взволнованный поручик с нетерпением перевернул исписанный лист бумаги. Но к его ужасу продолжения не последовало. На обратной стороне безобразным черным осьминогом раскинулось чернильное пятно. Только в самом верху сквозь его зловещие щупальца проступали остатки фразы, расшифровывающей последнее правило: «Никогда … рай боль… т… …з». Да в левом нижнем углу сохранился наспех приписанный посткриптум: «Внук мой непарнокопытный! Бди! Она жестока! Она прекрасна! Но я молился ей слишком долго…»

Так. Поручик бережно сложил листок бумаги. Мысли в голове скакали с место на место и путались. Но одно он знал точно: письмо подлинное. Почему-то именно последняя безумная приписка убедила его больше всего.

Но, самое главное, — он поверил в иррациональную систему деда.

Была какая-то неосознанная прелесть, какая-то манящая сила в этом бесшабашном ухарском натиске на Фортуну, и потому Осинин-младший сразу сказал себе: «Верую!» Ему не надо было специально запоминать эти четыре правила, они тут же и навсегда отпечатались в его памяти подобно заповедям Бога на Моисеевых скрижалях.

Правда, смысл последнего правила остался неясен. Поручик еще раз повторил про себя остатки его толкования: «Никогда … рай боль… т… …з». Чепуха какая-то! Но ведь эта заповедь понадобится лишь позже, а для начала хватит и первых трех.

На душе у поручика сразу стало светло и радостно. Он принимает эти правила и будет играть!

С усмешкой вспомнив загадочные обрывки фразы «Никогда, рай, боль», поручик запел красивым баритоном памятный еще по гимназии романс: «Никогда не обрящет рай белый аист моей удачи…» Беспечно поигрывая кисточкой от халата, он вернулся в дом.

Будущее манило как рюмка рябиновой.

Пригубив из миниатюрной чашечки кофе с коньяком, поручик сделал первую затяжку.

Сигареты, коньяк, кофе.

И надежда.

Бог ты мой, что еще нужно поутру молодому холостяку, проведшему ночь в объятьях старых друзей и юных женщин?

2

Вечером того же дня свежевыбритый и подтянутый Алексей Осинин в сопровождении своих закадычных друзей, корнета фон Гессе и капитана Сербулова, направлялся в кабак. Он твердо решил в этот воскресный вечер не напиваться и вообще быть паинькой.

Утреннее происшествие как-то само собой выветрилось из бедовой головы поручика, и потому он не сразу понял, что же именно внезапно остановило его около афишной тумбы. Прервав на полуслове смачный анекдот, он внимательно перечитывал набранное аршинными буквами объявление:

ФРАНЦУЗСКАЯ ЛОТЕРЕЯ!

Выигрыш до двух тысяч рублей!

И тут его ударило: «Да вот же он, тот самый случай!»

— Господа! — отчеканивая каждое слово, повернулся он к оторопевшим спутникам. — Сегодня мы играем в лотерею!

— Да вы белены объелись, поручик! — выдохнул в изумлении поджарый Сербулов. — У нас на троих полтора целковых.

— Как раз хватит на два билета, — удовлетворенно хмыкнул Осинин и решительно направился по указанному на афише адресу.

— А что, — усмехнулся добродушный фон Гессе, прозванный в полку за веселый нрав и исполинские размеры Пантагрюэлем, — Лешка прав. Попытаем счастья. — И он вразвалку двинулся за поручиком.

— Черт с вами! — капитан безнадежно махнул рукой. — Авось выгорит.

Через пять минут все трое стояли у кассы. Получив деньги, кокетливая мадмуазель придвинула к поручику веером разложенные билеты.

Беспечно, почти не глядя, выбрав первый билет, он стал медленно сворачивать его в плотный комок бумаги. После чего, рассеянно глядя по сторонам, щелчком отправил его в ближайшую сточную канаву.

— Но месье, — француженка в волнении выскочила из-за стола, — ви даже не посмотрель виигриш!

— Победи жадность, — засмеялся поручик. — И потом, у нас в запасе еще одна попытка. — Он снова протянул руку к билетам.

— Ну уж нет! — капитан Сербулов явно не хотел наступать на грабли дважды. Перехватив руку поручика, он повернулся к фон Гессе. — Что вы стоите, как олух царя небесного? Он же издевается над нами.

Улыбка медленно сползла с курносого лица корнета. Мощной рукой он разжал пальцы Сербулова. — Подождите, капитан. Он явно что-то задумал.

А в это время поручик Осинин, закрыв глаза и затаив дыхание, осторожно проводил рукой над билетами, слегка касаясь их кончиками пальцев.

Доверься наитию, стучало у него в голове, доверься наитию.

И тут тонкие пальцы поручика замерли. Повинуясь внезапному толчку, еле заметному импульсу, он остановился и открыл глаза.

Пальцы вытянули кусок картона, украшенный виньетками.

— Номер семь, — прошептал поручик, перевернув билет, и тут же резко повернулся к девушке. — Скорее проверьте мой выигрыш!

Сверившись со специальным списком, француженка изумленно округлила глаза. — О-ля-ля! Ви покориль удачу! У вас один из главных виигришей — тысяча рублей!

— Поручик! Поздравляю! — Корнет, широко раскинув руки, стиснул Осинина в объятьях. — Прошу учесть, я в вас верил.

— Везет же дуракам! — капитан Сербулов с трудом сдерживал улыбку. — Но, победителей не судят. Прими мои поздравления, Лешка. С тебя угощение.

Потрясенный внезапно привалившим счастьем, поручик кивнул головой. Последние сомнения исчезли. Система деда была верна. Только сейчас он понял, что выиграл гораздо больше, чем жалкую тысячу рублей.

Он выиграл сердце богини Удачи!

Через час, получив в городском банке заветную сотню золотых червонцев, поручик отложил один из них в карман, на память, а остальные 999 разделил на три равные части. По одной части он, невзирая на протесты, отдал своим друзьям, а третью, свою, немного поразмыслив, зашвырнул в тихий омут недалеко от банка.

Теперь он мог сорить деньгами, не заботясь о последствиях.

Удача была у него в кармане.

3

В течение последующей недели поручик Осинин еще дважды добивался благосклонности Фортуны. Сначала — сорвав банк в казино, а после — выиграв главный приз на ипподроме.

В мгновение ока он превратился из заурядного, вечно в долгах, поручика в популярную личность, самого богатого человека дивизии. Вмиг разбогатев, он затмил своим состоянием даже прапорщика Христиани, наследника знатного купца-грека из Феодосии.

Слава о баснословной удаче поручика Осинина разнеслась по окрестностям. У него появились поклонники и поклонницы.

Голова у поручика пошла кругом.

Свято уверовав в непогрешимость иррационального кодекса деда, он уже не хотел довольствоваться лишь материальными подачками от Фортуны. К тому же блеск золота никогда не слепил Алексея Осинина.

Азартная душа поручика взалкала большего — удачи в игре со смертью.

В следующее воскресенье одетый в щегольский цивильный костюм поручик Осинин спустился в закопченный подвальчик офицерского ресторана «Тройка». Набалдашник его английской трости сиял и переливался перламутром в свете канделябров. Тусклым золотом струился в боковой карман витой шнур от именного нагана.

Кабак встретил поручика радостным гулом.

Пьяные объятья, приветственные крики, приглашения к своему столику… Дым стоял коромыслом.

Сдерживая неожиданное волнение, поручик оглядел помещение. Весь цвет полка был в сборе.

Момент был подходящий.

Внезапно оттолкнув очередного собутыльника, поручик легко вспрыгнул на овальный стол в центре зала. Рука скользнула в карман пиджака. Черной молнией блеснула сталь нагана.

Грянул выстрел.

Тишина мгновенно окутала зал. Многие офицеры вскочили с места, ошеломленно глядя на Осинина. Чуть помедлив, поручик опустил руку с дымящимся наганом.

— Господа! — торжественно обратился он к присутствующим. — Я хочу предложить вам небольшое развлечение — рулетку смерти.

Выждав, пока уляжется шум, он продолжил:

— Правила чрезвычайно просты. Я кладу на кон весьма изрядную сумму — пять тысяч рублей, а вы делаете произвольные ставки. После этого я прокручиваю барабан в нагане, приставляю его к виску и … пиф-паф — игра сыграна. Если, паче чаяния, выстрел не будет холостым, то, — поручик с притворной скорбью пожал плечами, — я выбываю из игры и вы делите мои, уже не нужные мне, пять тысяч пропорционально своим ставкам.

Если же выстрел будет холостым, то, уж не взыщите, я забираю ваши деньги себе.

Повысив голос, он добавил, заглушая возбужденный ропот среди офицеров:

— Прошу учесть еще два обстоятельства. Первое: в отличие от гусарской рулетки, где в барабане лишь одна пуля, но рискуют все, в моей рулетке шесть пуль, а рискую лишь я. Так что ваши шансы в шесть раз предпочтительнее. И второе: не пытайтесь остановить или переубедить меня, — он кивнул в сторону сидящих с удрученным видом фон Гессе и Сербулова. — Они уже вчера все знали и все равно не смогли отговорить меня. Это бесполезно. Выбор сделан, и я все равно проведу этот эксперимент, чего бы мне это ни стоило.

Наконец, не забывайте, что я — любимчик Фортуны и ничем не рискую.

Последние слова гипнотически подействовали на зрителей. В ресторане повисла напряженная тишина.

Неожиданно из-за дальнего столика поднялась сухопарая фигура подполковника Нищенко. Дергая простреленной щекой, он решительно подошел к Осинину:

— Поручик, как старший по званию, я запрещаю вам подобные безумства. Мы уже вдосталь нахлебались крови.

На губах поручика зазмеилась усмешка.

— Увы, подполковник, я уже не в вашей власти. К тому же никто не помешает мне проделать этот опыт дома. И тогда уже мне никто не поможет … в случае чего. Ну а вы, — он тонко улыбнулся, — лишитесь удовольствия.

В зале засмеялись. Все знали про давнюю неприязнь обоих, в свое время едва не закончившуюся дуэлью.

— Ну так что же? — поручик снова повернулся к офицерам. — Пора делать ставки. — Перевернув чью-то лежащую рядом фуражку, он швырнул ее на середину стола.

— Я играю, — розовощекий Христиани, втайне восторгающийся Осининым, кинул три сотенные купюры на дно фуражки. — Хотя и не сомневаюсь, что проиграю.

Еще двое офицеров под осуждающие взгляды товарищей сделали ставки по сто рублей.

— Итак, на кону пятьсот рублей. — Осинин был опять спокоен и холоден. — Не густо, но вполне достаточно для первого взноса на тот свет. Что ж, начнем с богом.

Смуглая рука медленно подняла наган. Кто-то перекрестился.

Напряжение достигло апогея.

С усмешкой оглядев офицеров, поручик небрежно крутанул барабан нагана. Все затаили дыхание. Слышно было, как над бледной лысиной капитана Сербулова барражирует одинокая муха. Прапорщик Христиани нервно вытирал вспотевшие ладони.

— Да не волнуйтесь вы так, господа, — засмеялся Осинин и вдруг, легко вскинув дуло к виску, нажал на спуск. В напряженной тишине, как удар хлыста, прозвучал щелчок.

Осечка!

Кабак тут же наполнился гулом, все с облегчением задвигались и заговорили.

— Ну и везунчик же вы, Осинин! — перекрывая шум, радостно закричал фон Гессе.

— Квод эрат демонстрандум, — отмахнулся тот и поднял фуражку с банкнотами. Секунду помедлив, он неожиданно подошел к пылающему камину и швырнул деньги в огонь.

Казалось, этот поступок произвел на общество гораздо более сильное впечатление, чем несостоявшийся выстрел. Юный Христиани вскочил с места. — Браво, поручик, браво! — восхищенно глядя на Осинина, он громко зааплодировал.

— Дурак! Позер! Мальчишка! — донеслось из другого угла. С трудом оторвав взгляд от догорающих ассигнаций, подполковник Нищенко с раздражением отбросил стул и вышел вон. Его уход несколько разрядил обстановку.

— Ну что ж, — поручик картинно развел руками, — подполковник ушел на самом интересном месте. — Он уже знал, что богиня приняла его дар, и следующий выстрел будет холостым.

— Сережа, — крикнул он пожилому незрячему артисту на сцене, настраивающему гитару, — давай мою любимую!

В ответ заплакали струны, и над притихшим заплеванным залом поплыли звуки пронзительного романса:

Поддавшись очарованию музыки, с минуту поручик не двигался. Затем, стряхнув оцепенение, медленно поднял левую руку.

— Господа! — голос чуть-чуть дрожал, хотя лицо было по-прежнему бесстрастно. — Опыт еще не закончен. — Офицеры замерли, пораженные, готовые к очередной безумной выходке. — За мной еще один выстрел. Делайте ваши ставки.

— Бросьте дурить, поручик! — закричал фон Гессе. Он был не на шутку встревожен и теперь, несмотря на выпитое, безуспешно пытался поднять свое грузное тело из-за стола.

— Право, Лешка, кончай балаган, — очнулся, наконец, и капитан Сербулов, чувствуя, что представление зашло слишком далеко.

Но ничто уже не могло остановить Алексея Осинина.

Не обращая внимания на крики, он недрогнувшей рукой поднес наган ко лбу.

За мгновение до выстрела блуждающий взгляд поручика невольно остановился на покосившейся табличке над стойкой хозяина: «Водка в кредит не больше трех раз». Трех раз, рассеянно повторил он про себя. И тут в разгоряченной голове Осинина блеснула догадка. Перед его глазами вдруг разом высветилась последняя фраза из завещания тайного советника: «Никогда не играй больше трех раз».

Вот оно что, мелькнула мысль, но прежде, чем до разума дошел зловещий смысл этого правила, прокуренный палец спустил курок.

Оглушительный выстрел разорвал тишину в зале. Кто-то вскрикнул. Поручик с искаженным лицом, залитом кровью, тяжело рухнул на пол. Никто не двинулся с места.

— Поздно, — прохрипел Осинин и затих. В умирающем мозгу его вспыхнула ослепительная звезда и тут же погасла навсегда…

Слепой гитарист на загаженной сцене, привыкший к пальбе и драка, с надрывом пел любимый романс поручика Осинина:

 

I

Город спал. Чуткий и собранный. Готовый к защите и нападению. Его коническая громада неподвижно и властно темнела в предутренней мгле, окруженная притаившимся враждебным миром.

Город спал. Много, много солнц назад он возник на краю этой необъятной равнины, у самого подножия одной из Колонн. Словно застывшие великаны, сторожили они от Города неведомую часть Планеты.

Огромные, молчаливые, страшные.

Маленьким и подвижным жителям Города они казались воплощением бесконечности. Никто не знал, для чего здесь стоят эти угрюмые исполины и кончаются ли они где-нибудь вверху или, протыкая Небо насквозь, прорастают прямо в саду у Господа Бога.

Город спал. Накапливая силы к борьбе и новым завоеваниям. Уже на много дневных переходов все вокруг было подчинено Городу. А он все наступал и наступал.

Его бойцы и разведчики гибли тысячами в этой изнурительной войне. Одних уносили камнем падающие с Неба омерзительные хищные твари с ужасными клювами, другие навсегда исчезали в гигантских пропастях и болотах, на каждом шагу подстерегающих отчаянных смельчаков, третьи оставались погребенными и раздавленными под то и дело падающими с Колонн чудовищными обломками.

А эти Потопы, внезапно обрушивающиеся с Неба и заливающие большую часть Города? Порой вода подбиралась к Хранилищу, где надежно укрытые от врагов лежали священные капсулы с новым потомством. В такие моменты даже многомудрая Мать Города, средоточие его жизни и самый смысл его существования, начинала нервничать.

Но всегда Город побеждал, и, казалось, ничто не может остановить его уверенного наступления на окружающий мир…

II

Невесомая светящаяся нить протянулась от нового Солнца к Городу и ласково коснулась его макушки. И в тот же миг Город проснулся и забурлил.

Как обычно, бегом рассыпались по окрестностям неутомимые разведчики, торопились за новым строительным материалом трудолюбивые строители, бесстрашно атаковали мохнатого ползущего Гада невероятных размеров воины, плотным кольцом окружали Хранилище стражи.

Новый день не сулил неожиданностей. Как всегда.

И вдруг, Планета дрогнула. Все вокруг задрожало от смутного, все нарастающего гула, и что-то огромное, непонятное, жуткое с ревом и грохотом пронеслось рядом с Городом.

Короткое мгновение паники, и тут же наступила тишина.

Город замер, потрясенный. Что это было? Космическое тело? Неведомое чудовище? А может быть суровое предупреждение Богов? Кара небесная?

Никто не знал, откуда появился этот безумный вестник Неба, этот Летящий Ужас.

Не скоро Город пришел в себя. И все же к полудню жизнь опять вошла в привычную колею. А уже к вечеру, когда умирало новое Солнце, почти никто не помнил про пережитый утром кошмар.

И только Мать Города никак не могла уснуть, томимая неясными предчувствиями, да беспокойнее обычного двигались стражи у ее покоев.

Но развеялся ночной мрак и, как морская волна, пришло новое утро, неся новые надежды, смывая прежние тревоги. И мнилось Городу: мрачный сон позади…

Но опять задрожала Планета, и опять содрогнулся Город, потрясенный адским видением. Почти задевая его стены, пронеслось огромное черное облако. Летящий Ужас вернулся.

И с этой минуты Страх, неотвязный омерзительный Страх поселился в Городе. Теперь даже самый последний раб, занятый на строительстве Подземелья, понимал — Город был проклят Небом, и жить ему осталось недолго.

Но тревожнее всего было глубоко под землей, там, где до самой ночи беспокойно вздрагивало тучное тело Матери Города. Ей предстояло принять решение, хотя все было и так ясно.

Надежды почти не было. Город был обречен.

И когда на третье утро подземные покои снова потряс мощный гул, и стало очевидно, что Летящий Ужас уже не исчезнет как наваждение, как нелепая и страшная галлюцинация, Мать Города наконец решилась.

Надо было уходить. И немедленно.

И сразу же по ее короткому приказу все живое стало уходить из Города. Организованно и четко, без обсуждений и сожалений. Как всегда.

Первыми ушли разведчики. Затем, плотно окружив рабов со священными капсулами, двинулись стражи Хранилища. В самом центре бесконечной колонны несли Мать Города. Последними шли смертники, прикрывающие отход.

К вечеру Город был пуст…

III

Тропинка весело убегала из-под ног, петляя между параллельными стволами сосен. Еще несколько пружинистых шагов, и вот он — привычный конус муравейника на краю леса. Сегодня он был на удивление безжизнен. Странно, подумал Айвен, невольно замедляя бег, куда подевались все муравьи? Вымерли что ли?

Но в этот момент электронный тренер, прикрепленный на его груди, глухо щелкнул и проскрипел:

— Айви, не отвлекайся. Ты вышел из графика тренировки. Отставание пять секунд.

И Айвен тут же прибавил ходу, позабыв про всяческие пустяки.