1

Планета занимала уже весь экран. Третий пилот, коротая часы дежурства, отстреливал на вспомогательном экране вилиалийских жаб.

— Я почему-то думал, что тут и материки как у нас, — усмехнулся он, направляя лучемет на жирное чудовище, — так нам вдолбили, что это вторая Земля.

Жаба охнула и превратилась в красную лужу.

— Кей, прекрати заниматься ерундой, — строго сказала Ингерда, — тем более, в моем присутствии.

— Я же не бортовой компьютер, чтобы все время следить за курсом, — поморщился пилот, но игру погасил, — по-моему, свои обязанности я знаю неплохо.

— Я и не спорю, — Ингерда села в кресло рядом, — если хочешь, то иди поспи, я за тебя подежурю.

Кей был совсем мальчишка, только что из практикантов, он радостно вскочил и заявил, что пойдет не спать, а в тренажерный зал. Она подумала, что уже отделалась от него.

— Это правда, что планету назвали в вашу честь?

Он остановился в дверях, такой же импульсивный и неожиданный, как Эдгар, только чуть постарше. До чего же они все похожи!

— Правда, — коротко сказала Ингерда.

— Но ведь у аппиров было свое название.

— Они согласились на наше.

— Понятно, — весело сказал Кей, — его это, в общем-то, не интересовало.

— А мне — нет, — вздохнула Ингерда.

— Так я пошел, капитан?

— Иди, я тебя вызову, когда понадобишься.

В вихрях облаков прятались зеленые материки и синие океаны. Большая часть суши находилась, как водится, в северном полушарии. Обжить удалось пока только Навланию, да и то лишь по побережью Седого моря и вдоль русла мощного и медлительного Гренгра, впадающего в это море. Корабль еще не вышел на орбиту, но, масштабируя изображение, можно было различить огни городов и даже черточки улиц, пересекающих друг друга.

У Ингерды было сложное чувство, когда она смотрела на планету аппиров: как будто это что-то родное и близкое, но куда путь ей закрыт. Как в собственное прошлое. Есть незыблемые законы мироздания, которые это запрещают. Зачем же она летит туда? Зачем согласилась, в конце концов, на этот маршрут? Мало ли планет во вселенной!

Двадцать лет — не так уж много, что-то помнится как вчера… но сын уже вырос, и опыта достаточно, чтобы ни о чем уже не мечтать, и волосы седеют, и глаза потухли, и тело уже не то, и мысли давно не о том…

— Я «Гремучий», — ответила она на вызов диспетчера космопорта, — у нас все в порядке, какую занять орбиту?

— Привет, «Гремучий», — проговорил с аппирским акцентом голос в динамике, — садиться будете?

Было странно, что изображение отсутствовало. Ингерда не видела, с кем говорит. Впрочем, она знала, что до сих пор встречались аппиры, стыдящиеся своего внешнего вида, равно как и уроды, ужасно собой гордящиеся.

— Нет, — сказала она, — звездолет останется на орбите, мы отправим три антиграва.

— Это же грузовая баржа с Земли, — добавил кто-то еще в диспетчерской, — куда ей садиться!

— Полетайте пока в третьем секторе, — распорядился диспетчер все тем же гнусавым голосом с аппирским акцентом.

— У меня двести человек на борту, — сообщила Ингерда, прием ей не особенно понравился, — не тяните с высадкой.

— Не волнуйтесь, «Гремучий». Соберем комиссию — всех примем.

— Какую еще комиссию?

— А это не ваше дело, детка.

От неожиданности она даже не знала, что сказать.

— Я вам не детка. А командир корабля Ингерда Оорл.

— Вот у себя на корабле и командуйте. А на планету будете выгружаться, когда мы вам разрешим. Ясно?

— Более чем, — хмуро сказала Ингерда.

Она посидела в задумчивости и вызвала старшего механика, который летал сюда уже раз восемь.

— Жорж, по-моему, мне нахамили, — сказала она неуверенно, — или мне так показалось?

— Они наглеют с каждым разом, — ничуть не удивился механик, — что они тебе сказали?

— Какая-то комиссия будет решать, можно нам спускать антигравы или нет. Как будто мы чуму можем привезти или секретное оружие. Велели занять орбиту в третьем секторе. Даже не во втором…

— Ладно, капитан, посмотрим, чем это закончится.

— Как ты думаешь, в чем тут дело? Может, эпидемия?

— Просто неприязнь к людям.

— К людям? Это после того, что мы для них сделали?.. Нет, это чушь, Жорж, на планете людей в два раза больше, чем аппиров.

— Вот именно.

На планете правила династия Индендра. С самого начала было совершенно очевидно, что все вопросы за аппиров решать будут Прыгуны. Они называли себя Директорией, поделили сферы влияния и формально подчинялись Лецию. Что там творилось на самом деле, понять со стороны было трудно. Было ведь еще земное полпредство и комиссия по делам Ингерды-Пьеллы на Земле, были бывшие Пастухи, которые привыкли повелевать, а не слушаться, и тридцать тысяч людей, которые прилетели сюда помогать и восстанавливать, но жили тут по земным законам.

— Кто отвечает за внешние связи? — спросила Ингерда, — Леций?

— Конечно, Леций.

— В таком случае, он очень изменился.

Ингерда сказала так и подумала, что никогда толком и не знала Леция. У него было много лиц, столько же, сколько париков и костюмов в его гардеробе, он запросто мог говорить не то, что думает, он вполне допускал и обманы, и компромиссы, как настоящий политик. Теперь он, кажется, стоял на вершине пирамиды, и люди стали ему только мешать. Сознавать это было горько.

* * *

Через сутки им разрешили выгрузку. Безо всяких комиссий. Это приятно порадовало, но чувство тревоги осталось. Ингерда полетела на планету с первым антигравом, и не было у нее на душе привычного отстраненного спокойствия, которого она достигла за последние десять лет. За эти годы она превратилась во вполне взрослую, самостоятельную женщину, которая ни от кого не ждет совета и никому ничего не доказывает. Она просто знает свое дело, знает себе цену и ни в чем не сомневается.

Сердце ныло… Космопорт поразил ее размерами. Он был выстроен совсем недавно и с учетом новейших технологий, он был рассчитан на интенсивную работу по оснащению и заселению планеты. В первые годы так и было. Теперь корабли прибывали не чаще трех-четырех раз в год, да и те встречали без особой радости. Земляне менялись сменами, и каждый раз отбывающих было больше, чем вновь прибывших.

Хлопот было много. Ингерда оформила прибытие в диспетчерской, согласовала график разгрузки и получила пропуска в гостиницу для всего экипажа. Пассажирами, к счастью, занималась не она. Совершенно очумевшая от беготни по кабинетам, она наконец вышла на стоянку такси, вместе со своими людьми и опираясь на твердую руку Жоржа. В легкие врывался свежий воздух горной долины.

— Такое ощущение, что мы тут никому не нужны, — фыркнул Герберт, — может, у них тут уже полное изобилие?

Дул ласковый южный ветер. Купола космопорта пламенели на закате малиновым и красным. Таким же багровым было и темнеющее небо. За куполами вздымались цепи гор, опоясывая долину, выбранную для взлетов и посадок, огромной подковой.

— Далеко до Менгра? — спросил Кей, как и многие другие, он впервые прибыл на планету.

— Минут сорок на север, — ответила опытная Сильвия.

— Там хоть гостиницы приличные?

— Когда строили, было не до роскоши.

— Ясно.

На стоянке послушно дожидались пассажиров пятнистые, как леопарды, такси. Экипаж занял три многоместных модуля и стремительно понесся к столице.

Сердце ныло. Ингерда не узнавала планету, названную ее именем. Та не была больше заброшенной, по крайней мере, та область, над которой они пролетали. Вместо развалин поднимались вполне реальные заводы, долины были разбиты на квадраты пашен, садов и виноградников. Вдоль русла реки появились мелкие поселения и отдельные неопознанные конструкции… Где они были тогда с Лецием? На какой равнине, возле какого леса? Может, на другом материке, в другом полушарии? Где тот маленький, поросший весенней травкой пригорок?.. Как же она глупа! Неужели она надеялась отыскать здесь такую мелочь, спустя двадцать лет?

Столица была крохотным городком по земным масштабам. Она прибилась к побережью Седого моря, как горсть бело-синих камушков. Дома были невысокие, часто призмовидные, а иногда просто закругленные в цилиндры, белые, с синими, темно-синими, светло-синими и лазурно-синими крышами. Улицы вымощены песочно-желтым пластиком. Какой-то игрушечный, курортный город с палисадниками под каждым окном и цветочными ящиками на каждом балконе. Кто бы мог подумать, что аппиры — такие страстные любители цветников.

Малиновое солнце садилось в золотое море. После звездолета все это великолепие воспринималось как сказка. Люди разошлись по шестиугольным номерам в высотной гостинице с лазурной крышей, прикрепленной к космопорту и предназначенной для космических бродяг. Пустых номеров было полно на каждом этаже.

Ингерда наконец смогла уйти с балкона и оторваться от заката. Номер был деловой: ничего лишнего. Лишней, пожалуй, была только сама Ингерда, которая ощущала себя инородным телом на этой планете и никак не могла прийти в себя. Здесь был ее брат. Она должна была с ним увидеться. Здесь задержались многие ее знакомые. Здесь, наконец, жила тетя Флора с мужем.

Ингерда понимала, что встречи неизбежны, что она узнает теперь много новых подробностей: и от брата, и от Флоренсии, и от Конса. Она хотела этого и боялась. А вдруг все совсем не так, как бы ей хотелось? Скупые письма Ольгерда о том, что все нормально, ничего не значили. А вдруг ему плохо? Вдруг он просто не хочет признаться, что совершенно несчастлив на этой, по существу, чужой планете? Вдруг Флоренсия уже давно рассталась с Консом так же, как Ольгерд со своей богиней? Смешанные браки, что в них может быть долговечного?

Она устало села в удобное кресло, включила компьютер, нашла по справочной номер брата и попыталась ему дозвониться. Ничего не вышло. Ольгерд не отвечал. Тогда она позвонила Флоренсии.

До последней секунды ей не верилось, что перед ней возникнет тетя Флора, живая и настоящая. Но тетя Флора возникла. Она была где-то в больнице, в кабинете с распахнутыми на закат окнами. Ингерде даже показалось, что запахло лекарствами.

— Слушаю, — сказала Флоренсия деловито.

Красивая, элегантная женщина в серебристом халате, как всегда хрупкая, с усталым, чуточку постаревшим лицом и с волосами, подстриженными в пышное каре. Такая знакомая и родная тетя Флора, которая зачастую была ей ближе матери.

— Тетя Флора, это я.

Строгое лицо внезапно изменилось. Тонкие губы дрогнули в неуверенной улыбке.

— Герда, девочка моя, это ты?!

— Я. Вы разве не слышали, что прилетел «Гремучий»?

— Слышали, конечно. Но мы не знали, что ты в экипаже.

— Я не в экипаже. Я капитан.

Она заметила, что тетя Флора в нее внимательно всматривается, словно старается что-то понять. Ингерда, пожалуй, изменилась гораздо больше, чем она, хоть и лет ей было меньше, и не стригла она волос, и не меняла родной планеты.

— Рада за тебя, — сказала наконец Флоренсия.

— Я очень постарела, да?

— Прилетай немедленно, — был ответ, — я сейчас освобожусь.

— А где Ольгерд? Я почему-то не могу ему дозвониться.

— Ничего удивительного. Он в подземелье. Работает.

— С ним все в порядке?

— Не волнуйся. Все нормально.

— Он мне то же самое писал. Какое глупое выражение: «все нормально»!

— Подробности при встрече, — улыбнулась тетя Флора.

— Хорошо. Как тебя найти?

— Наш адрес зашит в любом модуле. Бери такси и лети.

— Ты по-прежнему жена Конса?

Флоренсия почему-то засмеялась.

— Такое иногда случается, детка.

— Просто это ты такая мудрая.

— Просто нам некогда видеться.

— Рада за тебя, — сказала Ингерда, — через час прилечу.

* * *

Летела она уже в темноте. Рассекать фиолетово-синюю мглу ей пришлось недолго. На окраине города, у моря, стоял утопающий в зелени сосен особняк, его шестигранные окна мягко светились желтым и розовым, ей сразу показалось, что за ними тепло и уютно. Почва была песчаная, клумб и грядок не видно, только сосны и шахматки дорожек.

Тетя Флора вышла ей навстречу и показалась почему-то совсем уж маленькой, за ней подскочил робот, заметив, что у Ингерды приличная сумка.

— Пойдем, девочка. Как я рада, что вижу тебя!

— Я тоже, Фло. Мне так тебя не хватало все эти годы.

— Я пока одна, — говорила Флоренсия по дороге, — но скоро все соберутся, — Конс дозвонился даже Ольгерду. У них персональная связь. Так что ты увидишь своего брата.

Ингерда уже знала, что устройства связи на Пьелле разнообразием не отличались. Рядовые аппиры их не имели вообще, а работающие на землян и сами земляне получали коммуникаторы небольшого радиуса — в пределах города. За пределами Менгра и цивилизации практически не было. Правители же, как выяснилось, себя не обделяли, у них было всё персональное.

— А кто еще будет? — спросила она.

— Адела с Леманом. И Риция, конечно. Знаешь, мы живем все вместе. У Конса такие патриархальные замашки! Но никто никому не мешает, потому что никого обычно не бывает дома.

— А Риция — это его внучка? — уточнила растаявшая от уюта Ингерда.

В гостиной стоял запах свежезаваренного кофе. Как дома.

— Племянница, — сказала Флоренсия с улыбкой, — но мне она совсем как дочь. Я ее вырастила.

Ничего особенного как будто не прозвучало, но сердце почему-то ёкнуло.

— Почему — ты? — пробормотала Ингерда, не решаясь задать прямой вопрос.

— Это всех устроило. Ее мать предпочла остаться на Наоле, есть и такие фанатики, и никто их силой не тащит… А у меня, сама знаешь, не может быть детей от Конса… но это отдельный разговор. Ты знаешь, она больше похожа на Конса, чем на Леция. Иногда я просто сама не верю, что это не наш ребенок.

Они сели не за накрытый обеденный стол, а за маленький у дивана, с чашечками кофе и пирожными. Почему-то стало грустно. В гостиной было как-то уютно и по-семейному. Тетя Флора слишком долго жила одна, она так истосковалась по семье, что это чувствовалось в каждом ее слове, в каждом взгляде на свой дом, в каждой вышитой подушечке на диване. Она создала семью из ничего, там, где ее быть не может. И ей это, кажется, удалось.

— А что же Леций? — спросила Ингерда с безразличным видом.

— Иногда появляется, — усмехнулась Флоренсия.

Робот осторожно забрал грязные чашки и принес новые.

— Ужасно хочу спать, — призналась Ингерда, — по корабельному времени сейчас два часа ночи. Кофе мне как раз кстати.

— Ты останешься у нас?

— Нет-нет. У меня почти весь экипаж в гостинице. Мало ли что…

— Как же ты изменилась, детка.

— Не только я, многое изменилось.

— Как твои дела? Что нового? Рассказывай.

— Я вам привезла кучу фильмов и фотографий. И подарков тоже. Вон, видишь какая сумка… Эдгару скоро девятнадцать. Это абсолютно не мой ребенок. От Ясона я давно ушла и все эти годы летаю. Его вырастили бабушка и дедушка. Почти та же история, что и у вас. Зела родить не может и без ума от внука.

— Как они там?

— Они не там, Фло. Ричарда послали к лисвисам. И он, как водится, потащил за собой всех, кого любит: и жену, и внука.

— Господи, что мальчишке делать у лисвисов?

— Ему-то везде интересно. Лучше скажи, что там делать Зеле? Ведущая актриса, умница, красавица… Знаешь, я иногда вспоминаю свою мать: может, ей вовсе и не хотелось летать? Может, ей хотелось сидеть дома со своими детьми, просто ее никто не спрашивал?.. Я на многое сейчас смотрю иначе, Фло.

— Не могла представить, что ты не любишь детей, — призналась Флоренсия.

— Все не так, — покачала головой Ингерда, — я люблю своего сына. Но в один прекрасный день я возненавидела все то, что нужно любить: дом, семью, хозяйство, игрушки-погремушки… я поняла, что если не вырвусь из этого круга, то так и останусь навечно куколкой, которую все наряжают и балуют, и которую никто не слушает. Сначала отец, потом муж… Я имела право на капризы. Но не на убеждения. Надоело.

— Бунт?

— Да, это был бунт. Теперь у меня нет никого: ни матери, ни отца, ни сына, ни мужа, ни любовника. Брат черте где. Но я привыкла к одиночеству и ни о чем не жалею. Иногда завидую таким, как ты, но только самую малость. У меня все нормально, тетя Флора. Кажется, так вы с Ольгердом выражаетесь?

Неблагодарное занятие — встречаться после двадцатилетней разлуки. Слишком много нужно рассказать и расспросить, и не знаешь, с чего начать, что, собственно, главное. Ингерда поняла, что сидит и сама перед собой отчитывается: какой она стала и почему. А спросить прямо то, что ее больше всего интересует, не решается.

— У тебя еще все впереди, моя девочка. Ты еще такая молодая.

— Я не знаю, какая я: молодая или старая. Просто другая. Лучше скажи, как тебе удается так молодо выглядеть?

Флоренсия улыбнулась.

— Рецепт известен: холодная вода, диета и любимый мужчина.

Ясон долго не мог примириться с тем, что она от него ушла, считал, что глупая девочка вот-вот одумается. Он вообще считал, что все ее поступки — это от глупости. Отец тоже не верил, что она его никогда не простит. За двадцать лет она сказала ему слов десять, не больше, и то по делу. Молчать было трудно, слишком большое место он занимал в ее жизни до этого. Спасал космос, он отсекал сразу от всего: от семьи, от обид, от любви, от ненависти, от беспочвенных надежд…

Резко меняя тему, Ингерда серьезно спросила:

— Скажи, Фло, что у вас тут, на планете, творится? У меня такое впечатление, что нас никто не ждал. Даже комиссией какой-то грозили.

Тетя Флора помрачнела.

— Это серьезный разговор, девочка. Мне самой это всё не нравится.

— И все-таки?

— Видишь ли, аппиров всего пятнадцать тысяч, их культура еле теплится. С некоторых пор они поняли, что просто растворяются в человечестве. Посмотри: здесь ведь всё наше: техника, города, фильмы, песни, образ жизни… и людей вдвое больше, чем аппиров. Кому-то это нравится, кому-то нет. А кто-то просто пользуется этим расколом мнений в своих интересах. В целом, аппиры довольно хорошо относятся к людям, но есть и экстремисты. Это очень неприятно. Но самое неприятное, что раскол в правительстве, среди самих Прыгунов.

— И какова расстановка сил?

— Пополам.

— Как это?

— Конс и Би Эр ничего ужасного в этом не видят. Би Эр стар и мудр, а Консу люди всегда нравились больше аппиров. Он женат на землянке, его дочь замужем за землянином. Все это знают.

— Кто же против?

— Азол Кера. И Ру Нрис. Причем, если Руэрто еще можно как-то убедить, то Азол непреклонен. Он готов пойти на союз с бывшими Пастухами, лишь бы только выжить людей с планеты.

— А Леций? — спросила Ингерда взволнованно.

— А что Леций? — Флоренсия вздохнула, — как всегда балансирует между двумя крайностями. Кого-то уговаривает, кого-то обманывает, кого-то покупает… в общем, стабилизирует обстановку, как может. Было решено ограничить пока поток земной культуры на планету. И не без его участия. Но комиссию на твой корабль отменил именно он. Не знаю, в чем тут дело, скорее всего, Азол поутих, и пришло время задобрить Гектора.

— Гектора?

— Нашего полпреда. Леций прекрасно помнит, чем обязан Земле. И вообще, я ему не завидую. Все говорят, что думают, и делают, что хотят. А он — только то, что нужно.

— Как ты считаешь, почему? — с тоской спросила Ингерда.

Тетя Флора пожала плечом.

— Потому что он крайний.

Потом в столовую тихонечко вошла Адела. Ингерда узнала ее сразу: по тонкому как стебель стану, по алым губам и бледному лицу в черных завитках волос. Впрочем, фигура у этой бестелесной красавицы несколько испортилась: появился небольшой животик, который она не очень-то и пыталась скрыть.

— Ты моя хорошая! — обрадовалась Флоренсия, но добавила строго — почему одна?

— Герберт прилетел, — тихим голосом сказала Адела, — как ты думаешь, где сейчас мой муж?

— Я ему велела не оставлять тебя одну.

— Не сердись, Фло. Я сама его отпустила. Они так давно не виделись.

— Ладно. Но в последний раз. А теперь посмотри, кто у нас, — Флоренсия подвела ее к кофейному столику, обнимая за талию.

Адела нахмурила темные брови, вспоминая что-то отдаленное.

— Госпожа — «белое солнце», — наконец вспомнила она и слегка покраснела.

— Я уже тогда просила называть меня по имени, — улыбнулась Ингерда, — помнишь мое имя?

— Еще бы, — ответила Адела.

Флоренсия все еще обнимала ее.

— Это моя гордость, — объявила она Ингерде, — хочешь узнать наш маленький секрет?

— Фло, наш секрет уже ни от кого не скроешь, — усмехнулась дочка Конса и присела на диван.

— Мы проводим эксперимент, — улыбаясь, сказала Флоренсия, — сколько тут живу — столько бьюсь над этой проблемой. В конце концов, ее надо когда-то решать.

— Какой эксперимент?

— Мы ждем ребенка.

Повисла недолгая пауза. Ингерда еще не знала, как это понять.

— На себе мне ставить опыты уже поздновато, — вздохнула Флоренсия, но Адела согласилась мне помочь. Мне давно удалось добиться зачатия при смешанных браках. Но уже на третьей неделе, как правило, случался выкидыш. Наконец мне все-таки удалось синтезировать препарат, который позволяет выносить ребенка. Это ли не чудо?

— Подожди, еще только пять месяцев, — смущенно сказала Адела.

— Все будет хорошо, дорогая. Не сомневайся.

Ингерда даже зажмурилась. Когда-то отец чуть ли не на танке проехал по ее чувствам, только потому, что она не должна любить аппира, она должна иметь нормального земного мужа и рожать от него здоровых детей, маленьких породистых Оорлов. Это было самым веским его аргументом, и она не смогла с ним спорить. А тетя Флора взяла и вышла замуж за аппира. У нее же не было такого властного отца. Ей никто не смел указывать. И скоро она, кажется, решит эту проблему. Не для себя уже, но для всех остальных. Ингерда подумала, что если Адела родит нормального, здорового ребенка, она самолично полетит на Вилиалу, чтобы первой сообщить отцу эту новость. И видеть при этом его лицо!

— Ты даже не представляешь, что ты сделала, — проговорила она, после очередной изумленной паузы.

— Представляю, — очень серьезно ответила тетя Флора.

— А что на это скажет Азол Кера?

— Какая мне разница, что он скажет? Мы хотим иметь внука, а Леман с Аделой — сына. И никто нам не может это запретить. Мы ждем ребенка. У них политика, а у нас — семья. Посмотрим, кто победит.

Страшно хотелось спать: от избытка впечатлений и от усталости, от сбоя в привычном режиме. Услышанного уже хватало для того, чтобы уединиться и поразмыслить об этом.

— Можно мне прилечь на полчасика? — спросила она, — пока Ольгерд не прилетел.

— Конечно, — кивнула Флоренсия, — у тебя такой усталый вид! Пойдем со мной.

— Только разбуди меня, когда он появится, — пробормотала Ингерда, падая на подушку и уже не слыша ответа.

* * *

Во сне в синем море плыли киты. Их огромные туши рассекали волнистую поверхность. «Действительно, киты», — сказал Леций с каким-то сожалением, — «я редко летаю и ничего не вижу». «Я это знаю», — ответила она, — «ты — крайний, тебе вечно некогда. И не до меня». «Зачем же ты прилетела? Ты же знаешь, что я не твой. И никогда твоим не буду». «Наверно, затем, чтобы потерять тебя окончательно. Ты ушел из моей жизни, уйди, в конце концов, и из моих снов. Я устала тебя ждать».

Она проснулась от голосов внизу. Сразу двое мужчин наперебой что-то рассказывали. Конс и еще кто-то. Нет, не Леций. И не Ольгерд. На сердце было тяжело от этого дурацкого сна. Что-то очень глубинное выплыло из подсознания, давно забытое и спрятанное подальше.

Она сбросила плед, включила ночник и поправила прическу перед зеркалом. Она стала похожа на настоящую тигрицу: сильную, матерую, рыжую с зелеными глазами. Девичьей хрупкости в ней не осталось. Наивности, пожалуй, тоже.

Все, кроме ее брата, уже сидели за столом. Конс выглядел вполне демократично. Домашняя рубашка в клеточку смягчала его демонический облик. Постарел он несильно, но заметнее, чем тетя Флора. Время не щадило даже Прыгунов.

Рядом в рабочем сером комбинезоне сидел Руэрто Нрис, его племянник. Она помнила его кудрявым юношей, довольно хрупким и некрасивым из-за полной асимметрии лица. Сейчас это был не хрупкий и не юноша, но довольно некрасивый мужчина с завитками светлых волос, удлиненным неправильным лицом и желтыми глазами, близко сидящими к птичьему носу.

— Да нет там никого! — вещал он через весь стол, — от духоты в подземелье еще не то бывает. Сколько раз я предупреждал, что по одному никуда соваться нельзя. Почему ты ей не скажешь?

В то время как Ингерда вышла из одной двери, из другой, напротив, вышла девушка, похожая на молодую прелестную ведьмочку. В ней не было ничего от Леция: волосы иссиня-черные, продолговатые глаза — словно угольки, тело изящное и гибкое, как у Аделы, и такая же бледная кожа. Но и так было ясно, что это его дочь, Риция. От неожиданности они обе остановились, рассматривая друг друга.

Ингерда с тоской смотрела на прелестное дитя Леция и какой-то другой, аппирской женщины, лишнее доказательство того, что он никогда ее не любил. Девушка была в черно-зеленом трико, как изящная змейка. Она явно не имела склонности к украшениям, и даже ее роскошные густые волосы были коротко подстрижены. Ничего лишнего, просто сама красота.

Флоренсия тут же встала и подошла к ним. За ней поднялся и Конс.

— Давайте, я вас познакомлю, — предложила она ласково, — это — наша племянница Риция. А это — Ингерда Оорл. Та самая.

— Вы сестра дяди Ольгерда? — уточнила девушка, глядя на нее с немым почтением.

— Да, — улыбнулась ей Ингерда, — младшая.

— Представляю, как он будет рад. Он так много о вас рассказывал.

— Неужели?

— Он вас очень любит.

Конс взял Ингерду за плечи и повернул к себе лицом.

— Дай хоть посмотреть на тебя. Говорят, ты капитан?

— У нас это наследственное.

— И надолго к нам?

— Недели на две.

— И как тебе планета? Много мы тут наворочали?

— Я еще мало видела, Конс.

— Ну, это исправимо. Я тебе всё покажу. Даже секретные объекты, если хочешь.

— Спасибо. Сначала надо управиться с делами: разгрузить три антиграва, загрузиться и набрать отлетающих.

— Можешь на меня рассчитывать, — сказал Конс и почему-то серьезно добавил, — во всем.

Она только потом поняла смысл этих слов. Конс был если не первой, то второй величиной на планете и предлагал ей воспользоваться его властью в своих интересах. Это было весьма галантно с его стороны.

За столом разговор плавно перешел от нее к семейным проблемам. Ингерда ела, украдкой поглядывая на прелестную Рицию, такую юную, такую яркую, такую сладкую, как конфета.

— Если бы ты не спустилась туда одна, — продолжил Руэрто Нрис какой-то прерванный разговор, — не было бы никаких домыслов.

— Би Эр его тоже видел, — возразила Риция, — только это не Кневх, а старик в лохмотьях.

— Почему бы, в самом деле, какому-нибудь старику в лохмотьях не спуститься в шахту? — усмехнулся Нрис.

— Этот старик прошел сквозь стену.

— Фло, объясни ей как врач, что на дне шахт скапливаются газы, которые вызывают галлюцинации.

— Так бывает, — сказала Флоренсия.

— Меня мало волнует этот ваш призрак, — заявил Конс, глядя на невозмутимую племянницу, — но кто тебе позволил нарушать технику безопасности? Почему ты спустилась одна?

— Я могла вам и не рассказывать, — пожала плечом Риция.

— Это не ответ.

— Да потому что все были заняты! Ты с Ру, Ольгерд с Би Эром, а Леция, сам знаешь, поймать невозможно!

— А Азол?

— Азол слишком озабочен прилетом землян и в таком скверном настроении, что к нему лучше не подходить.

Ингерда вопросительно взглянула на Флоренсию. Во всём этом разговоре она мало что понимала. Флоренсия попыталась ей вкратце объяснить.

— Следы былой цивилизации уже глубоко под землей. Опускаться туда настолько опасно, что занимаются этим только Прыгуны, которые в любой момент могут телепортировать, и только подвое. Ну и Ольгерд, конечно.

— И Риция? — удивилась Ингерда.

— Да, — не без гордости ответила тетя Флора, — наша Риция — Прыгун. Единственная среди женщин.

— Никогда бы не подумала. Такое хрупкое создание?

— Это еще не всё. Через месяц ей исполнится двадцать, и она будет полноправным членом Директории.

— Каждый Прыгун автоматически становится членом правительства? — заинтересованно спросила Ингерда, хотя сама думала о другом: если Риции через месяц двадцать, то он зачал ее сразу после их расставания. Может, даже в тот же день…

— Да, — сказала Флоренсия, — каждый Прыгун — такая сила, что не считаться с ним невозможно.

— Шестеро — очень неудобное число для принятия решений.

— В общем, да. Но мы посмотрим, кто родится у Аделы. Вполне может быть, что Прыгун.

Адела сидела молча. Она тоже была с норовом, просто не любила высовываться. Ингерде было приятно, что Флоренсия смогла приручить это своенравное создание. Здесь вообще было хорошо и уютно. И улетать отсюда в гостиницу не хотелось.

— А что это за призрак, Фло?

Флоренсия нахмурилась.

— В самом начале раскопок погиб Кневх. Потом было еще несколько смертей, после чего решили не допускать к изучению объектов тех, кто не может телепортировать. Конечно, исследования замедлились, зато жертв пока нет. Недавно мы раскопали старый город в долине Лучников, а там что-то вроде медицинского центра. Видимо, когда только начались мутации, аппиры пытались активно с ними бороться. Проводили всякие исследования… Так вот, Би Эр утверждает, что видел там Кневха. Кневха, который погиб лет пятнадцать назад. Его засыпало. Собственно, его тело так и не нашли. Но не мог же он все эти годы шляться по подземельям! Би Эр был один, и подтвердить его слова никто не может. А теперь вот Риция утверждает, что видела какого-то старика в лохмотьях. Скорее всего, это галлюцинации от удушья.

— Уж лучше это, — сказала Ингерда.

Она медленно ела овощное рагу и поглядывала на Рицию. То ли с завистью, то ли с тоской, то ли с изумлением. Ольгерд почему-то ни разу не упоминал о ней в письмах. Ее не было ни в одном фильме, ни на одном снимке, которые он изредка присылал. Возможно, не хотел ее расстраивать. Какая чуткость! И это после того, что они с отцом натворили…

Ольгерд не вошел в дверь. Он просто возник посреди столовой, подставляя пронырливому роботу грязные сапоги. На нем была такая же рабочая одежда, как на Руэрто. Он смахнул с себя пыль, снял кепку и тряхнул белыми волосами. Сердце у Ингерды как будто споткнулось от волнения, как только она его увидела.

— Вот и я, — объявил он, — заждались?

— Еще один нарушитель, — строго сказала Флоренсия, — ты что, не мог прилететь, как все нормальные люди?

— Я слишком торопился, — ответил ей Ольгерд и подошел к столу, — которая тут моя сестра?

Она не видела его бездну лет. Ольгерд так ни разу и не появился на Земле. Посылки присылал с каждым кораблем, но сообщал о себе весьма скупо. Только факты. Зела рассказывала, что у него была какая-то немыслимая любовь с той богиней, что изображена на фреске. Как это похоже на Ольгерда! Мечты, богини, неземная любовь! Вся эта романтика была обречена с самого начала. У Анзанты были свои задачи, у него — свои. И даже в разных мирах. В промежутках они умудрялись любить друг друга…

Ольгерд стоял перед ней, затмевая высокой плечистой фигурой белый свет. На секунду ей даже показалось, что перед ней отец. Потом она уже ничего не видела, потому что упиралась носом ему в плечо. Объятье было коротким, но крепким.

— Наконец-то мы с тобой встретились, — сказал Ольгерд с улыбкой.

От улыбки по его лицу разбежались мелкие морщинки. Он был сурово красив и дико силен. «Именно в таких», — подумала Ингерда, — «обожают влюбляться юные мечтательные девушки».

— Отчаялась тебя дождаться, вот и прилетела, — сказала она.

— Надолго?

— Все зависит от разгрузки-погрузки.

— Я страшно голоден, Герда. Давай, я сначала что-нибудь проглочу, а потом поговорим?

Он сел рядом с ней и вел себя за столом как член семьи. Какой-то странной, смешанной, человеческо-аппирской семьи. Ингерде в который раз за этот день стало досадно. Когда-то у них тоже была семья. Была династия Оорлов: отец, мама, бабушка и брат с сестрой. У них был уютный дом, всегда полный друзей, они тоже собирались за столом, где семейные разговоры плавно переходили в деловые и наоборот. И она была молода и счастлива. И как теперь поймешь, почему эта семья развалилась на куски?

Ольгерд слушал Рицию. Прелестная ведьмочка с серьезным видом докладывала ему, как она увидела старика в лохмотьях.

— А как ты себя чувствуешь? — спросил он, — голова не кружится?

— Ол, и ты о том же!

— Что-то ты какая-то бледная.

— Я всегда бледная, если ты заметил.

— Не замечал, — сказал Ольгерд.

* * *

Лапы сосен ложились прямо на перила балкона. Отдаленно пахло морем и остывающим песком. Звездное небо, в отсутствии туч, раскинулось широко и ярко.

— Господи! — вырвалось у Ингерды, — как дома!

— Не совсем, — уточнил Ольгерд.

Она смотрела ему в глаза, черные и непроницаемые.

— Ол, тебе не хочется домой? Совсем домой, понимаешь?

— В детство? — усмехнулся он.

— Ну почему ты думаешь, что твое место тут? Ты же не аппир. Разве плохо было на Земле?

Он только пожал плечом.

— А почему тебя мотает по космосу? Кажется, ты всегда осуждала за это маму. А сама?

— Сам знаешь, что со мной, — сказала Ингерда с горечью, с братом ей хотелось говорить прямо, ничего не тая, — и не без твоей помощи… я пытаюсь убежать от себя самой, потому что я ненавижу ту девчонку, которую вы сломали. Все. Дружно. Отец, ты, Ясон, тетя Флора. Да и сам Леций. Все решили за меня, что любить я не умею и не должна. Что само пройдет. Перебесится девочка, успокоится и выйдет замуж…

Ольгерд смотрел на нее хмуро. Раньше взгляд у него всегда был ласковым, в каком бы гнусном настроении он ни находился. Теперь за его черными зрачками была бездна.

— Ты до сих пор не разговариваешь с отцом? — спросил он.

— Я стараюсь просто его не видеть. И говорить мне с ним не о чем.

— Как же ты упряма.

— Как все Оорлы.

Она ушла с балкона и села на мягкий диван. Ночничок над ним вырывал на пестром паласе кружок света.

— Чья это комната?

— Моя.

— Ты здесь живешь?

— Нет. Но иногда ночую.

— А помнишь свою комнату?

— Герда, зачем ты опять?

— Просто хочу понять…

— Я всё помню, — сказал Ольгерд, присаживаясь рядом, — и дом, и сад, и свою комнату, и наше озеро. Я обязательно туда вернусь, сестренка. Построю дом у озера, разобью сад, женюсь, заведу детей, собаку, похожую на Рекса… И всё повторится.

— Так вот, о чем ты мечтаешь!

— Я всё уже видел, — усмехнулся Ольгерд устало, — и космос, и другие миры, и неземную любовь. Мне перевалило за пятьдесят. Хватит с меня запредельности.

— И это говоришь ты?

— Я нормальный земной мужик. Мне надоело гоняться за богинями. Богиня не будет печь пирожки, рожать детей, мыть им грязные попки и ждать меня к ужину. На это способна только земная женщина.

— Ты, конечно, такую найдешь…

— Я уже нашел.

— Здесь?!

Ольгерд засмеялся.

— Здесь полно землян. Ты что, забыла?

— Ну да, конечно…

— Ее зовут Синела. Она работает в полпредстве секретарем, но ее смена уже кончается. Мы улетим этим рейсом.

— Со мной?

— С тобой, — твердо сказал Ольгерд.

— Как я рада, — только и смогла выговорить Ингерда.

Ей представился летний день, Сонное озеро и яхта, скользящая по мерцающим солнечными бликами волнам. И они на этой, яхте: она, Ольгерд и какая-то Синела, нормальная земная женщина, которая умеет печь пирожки и заботиться о своей семье. Ну что ж, Ольгерд недополучил это от матери, получит в, конце концов, от жены. Хорошо, что он это понял.

— Иногда я понимаю бабушку, — сказала Ингерда, — она всегда возмущалась, что нас всех носит по вселенной, тогда как ничего нет лучше дома. Все мы когда-нибудь приплывем к тихому берегу, Ол.

— А что случилось у Ричарда? — неожиданно сменил тему Ольгерд, — почему он вдруг помчался к лисвисам?

— Гунтривааля свергли, — печально сообщила Ингерда.

Ольгерд даже вздрогнул.

— Кто?!

— Свои же, — вздохнула она, — понимаешь, планета ведь большая. Колонисты разбрелись по ней и скоро совсем одичали. Связи с Вилиалой практически никакой, полная блокада. Они же хотели независимости, они ее и получили. Теперь, кажется, уже забыли, что планета круглая, живут как в каменном веке…

— И отец взял туда твоего сына?!

— Ты что, не знаешь Ричарда?

— Но ты же мать, как ты его отпустила?

— Какая я, к черту, мать… я даже живу отдельно. Эдгар вполне счастлив, у него есть бабушка и дедушка, он их обожает. А я в этой связке просто лишнее звено.

— Ну а Ясон? — спросил Ольгерд хмуро.

О Ясоне вспоминать не хотелось. Было уже не больно, просто очень неприятно.

— Этому отшельнику никто не нужен, — не без досады сказала Ингерда, — иногда он, конечно, навещает Эдгара, даже пытается его воспитывать, так как считает, что любой отец просто обязан иногда читать проповеди своему отпрыску. Только Эдгар его не слушает. Для него есть только один авторитет — дед Ричард.

— Ничего удивительного, — вздохнул Ольгерд, — я сам с этого начинал. И Эдгар, конечно, тоже хочет стать капитаном?

Тут она невольно улыбнулась. Эдгар — капитан! Даже смешно…

— Слава богу, нет.

— Неужели?

— Он хочет стать артистом, — улыбнулась Ингерда, — он уже артист, даже играл с Зелой в спектакле крохотную роль. Он далеко не так красив, как вы с отцом, и ростом не вышел, и никакой не тигр, ни черный, ни белый, даже не котенок, как будто и не Оорл вовсе… но он прирожденный лицедей, этого у него не отнимешь. Мы с детства над ним умирали со смеху.

— Ну… это у нас тоже семейная профессия, — подумав, усмехнулся Ольгерд.

Они говорили еще долго. Ночь медленно раскручивала звездную сферу, царапали по перилам балкона ветки сосен. Было тихо, спокойно и немножко странно, что это все-таки не Земля, что Земля немыслимо далеко, как будто мир перевернулся, и она оказалась на небе. К этому чувству Ингерда так и не смогла привыкнуть за тридцать лет полетов.

Уходя, она все-таки не выдержала.

— Ну, хоть что-нибудь скажи мне о нем! Скажи…

Они уже были на стоянке, по тишине, влажности воздуха и прохладе чувствовалось приближение рассвета. Во всем теле и даже в мыслях была усталость.

— Напрасно ты во всем винишь отца, — сказал Ольгерд серьезно, — Леций никогда не сделает того, что помешает его целям. А цель у него одна — процветание аппиров. Ты туда никак не вписывалась, сестра. А теперь и подавно. По-другому и быть не могло. Вот что я об этом думаю. Извини, конечно.

— Не за что, — вздохнула Ингерда.

В свой номер она вошла с одной мыслью: упасть на кровать и отключиться. И, желательно, не видеть никаких снов, особенно с китами в синем море.

Стены тускло светили серо-голубым, мягко мерцающим в ночном режиме светом. Ингерда почувствовала себя на дне огромного граненого стакана. Круглая кровать на аппирский манер стояла в центре, считаясь самым главным элементом в интерьере. Все свободное время аппиры по-прежнему предпочитали проводить лежа, экономя силы. Столик обычно нависал над кроватью на спиральном шнуре, он легко опускался и поднимался. На этот раз столик просто лежал на покрывале, а на нем красовался букет нежно-розовых, пышных как взбитые сливки, хризантем.

Она погасила свет и легла рядом, не раздеваясь и не разбирая постели. Ей уже ничего не снилось.

Утром все выяснилось. Зашла Миранда и между делом сообщила, что это администрация гостиницы так ее приветствовала.

— Не знала, что аппиры такие сентиментальные, — сказала Ингерда разочарованно, цветы как будто сразу поблекли и стали серыми и унылыми.

Миранда только покачала головой.

— Это люди. Аппиров тут нет. Мы все перезнакомились, пока тебя не было.

— Вас тоже поселили в этой гостинице? — спросила Ингерда, имея в виду ту часть пассажиров, которые спустились с первым антигравом.

— Конечно. Она у них почти пустая.

— Строили с запасом.

— И напрасно, — Миранда посмотрела обиженно и с недоумением, — за это утро, пока я прошлась по городу, мне нахамили три раза и один раз прямо сказали, чтобы я убиралась восвояси. Кто к ним после этого полетит?

— Неужели все так плохо? — серьезно спросила Ингерда.

— Не представляю, сколько я смогу тут пробыть…

Миранда прилетела из-за сына. Он занимался раскопками старого города. Узнав, что для расшифровки архивов нужны лингвисты, она тут же бросилась на отборочную комиссию, даже не успев как следует выучить аппирский. Каким-то чудом ее взяли. На корабле она, преодолев смущение, попросила Ингерду помочь ей с языком. Так они и познакомились.

Миранда казалась созданием, совершенно неприспособленным к суровым условиям: у нее был тихий голос, кроткие серые глаза и сдержанные манеры кабинетного работника. Яркая, сильная Ингерда привязалась к ней, как к полной своей противоположности. Ей постоянно казалось, что Миранду все обижают.

— Надеюсь, Патрик не даст тебя в обиду, — сказала она ободряюще, — ты с ним виделась?

— Пока нет.

— Ну, хоть звонила ему?

— Конечно. Он освободится послезавтра. Я буду жить у него, а пока — тут, в гостинице.

— Он рад, что ты прилетела?

Миранда вздохнула.

— Он в шоке.

 

2

Ольгерд открыл дверь своим ключом. Из кухни привычно тянуло чем-то сладким и аппетитным до спазмов в желудке.

— Кто это ко мне явился? — заговорила Синела, появляясь в дверях, — как вас зовут, дяденька? За последние две недели, я что-то забыла…

На ней был голубенький халат и фартук с подсолнухами. Ольгерд приблизился и погладил ее мягкие русые волосы.

— Извини, совсем замотался.

— Есть будешь?

— Из твоих рук? Конечно.

Ее курносое личико было ужасно милым и родным. Синие глаза смотрели ласково и терпеливо, заранее всё прощая. С ней было легко и просто. Так, как и должно быть. Он сразу понял, что так и будет, как только увидел ее в первый раз.

Это было год назад. Она не хотела пускать его к Гектору, но прогоняла его очень мягко.

— Вы что, новый секретарь? — спросил он, не понимая, почему она тут раскомандовалась.

— Откуда вы взялись? — улыбнулась Синела, — я уже месяц тут работаю.

— А я все время на раскопках, — сообщил он.

Потом Ольгерд несколько дней вспоминал, где он видел раньше это лицо. Это курносое, синеглазое, простенькое, в общем, но очень милое лицо, которое связано с чем-то хорошим, чем-то очень веселым, с чем-то из далекой молодости. Ее имя ничего ему не говорило.

— Где мы с вами раньше виделись? — спросил он, в конце концов.

— Я вам скажу, — лукаво улыбнулась Синела, — если вы пригласите меня на ужин.

— Почему бы и нет? — подумал Ольгерд, он давно уже был один, и женщина ему нравилась.

— Мы с тобой виделись очень давно, — призналась она после третьего бокала, — ты был такой смешной: в одних плавках и в чалме.

— Боже…

— Я думала, ты меня не вспомнишь.

Он ее вспомнил. Вспомнил и тот безумный летний карнавал. Ему хотелось залезть под стол, а она улыбалась, как ни в чем не бывало.

— Я тогда искал тебя всю ночь, — сказал Ольгерд, подавляя свое смущение, — но тебя как будто черти унесли.

— Я тоже тебя искала, — вздохнула она, — но, видно, не там.

Искать его тогда было бесполезно. Он безумно любил Зелу. Ему предстояла Наола, ему предстояло сгореть дотла, постоянно обретая и теряя Анзанту, ему надо было умереть и переродиться.

— Всё равно, — усмехнулся Ольгерд, — ничего бы у нас тогда не получилось.

— А сейчас? — просто спросила Синела.

Ее открытость не выглядела нескромной. Она и там, на карнавале, не показалась ему порочной.

— А сейчас — самое время, — так же просто ответил он ей.

Это было год назад. Ему даже не верилось, что все может быть так хорошо: так спокойно, так легко, без срывов, без мук, без обид. Ему даже становилось страшно, что все это он может однажды потерять, потому что так не бывает. Хотелось поскорее увезти Синелу с этой несчастной планеты, где опять накаляется обстановка, и заняться наконец земными делами.

— Я приготовила твой парадный костюм, — сказала Синела, — голубой с черным.

— По какому случаю?

— По случаю прилета «Гремучего». Гектор устраивает прием в полпредстве. Ты что, не знал?

— Там такая чертовщина, в долине Лучников, что я не слежу за новостями.

— Какая чертовщина?

— Ловим призрак Кневха.

— Только призраков тут и не хватало!

— А что ты хочешь, Си? Планета три тысячелетия была без хозяев. Тут любая тварь могла завестись.

— Тебе борщ или сразу запеканку?

— Запеканку.

Синела протерла стол и поставила две тарелки.

— Как я рада, что вся эта чертовщина будет распутываться уже без тебя, Ол.

— И то правда.

Ему трудно было это представить. Слишком много сил было вложено в эту планету, которая когда-то назвала его сыном. Он отпустил посадочный модуль, лег на траву, раскинув руки, рассматривая небо, сквозь метелки ковыля, и услышал, даже не услышал, а почувствовал, как она зовет его: «Сын, сын, сын…»

— Наконец-то познакомлюсь с твоей сестрой, — продолжала разговор Синела, выкладывая перед ним шедевр кулинарного искусства: картофельную запеканку с грибами.

— У вас будет полно времени, — ответил Ольгерд, — и на корабле, и дома.

— Она у тебя не слишком строгая?

— Знаешь, я так и не понял, какой она стала.

— Ешь… О чем ты думаешь?

— Думаю, как они тут будут без меня?

— Знаешь что, они сами вопят на всех углах, что люди им тут не нужны!

— Вопят дураки, которые попали под влияние Кера и Нриса. Их меньшинство.

— Но они активны, Ол. Я бы предпочла просто улететь отсюда, а не нарываться на неприятности.

Синела сказала это с тревогой.

— Улетим, — успокоил ее Ольгерд, — конечно, улетим. Через две недели. Пора уже вещи укладывать.

— Ты опять отстал от жизни, — вздохнула Синела, — Гектор сказал, что Леций запретил отлет «Гремучего» до своего особого распоряжения.

— Да? — нахмурился Ольгерд, — и с чем это связано?

— Кажется, с тем, что желающих покинуть планету слишком много.

— Все равно силой никого не удержишь. Не знаю, на что он надеется.

— Ол, ты опять ничего не ешь…

* * *

Мысленно Ольгерд был еще в старом городе. Роботы исправно и осторожно раскапывали зал за залом в очередном подземном здании. Подземелье напоминало муравейник с идеально ровными, но предельно узкими коридорами. Поначалу, в этом узком, замкнутом и совершенно темном пространстве охватывала ледяная жуть. Когда в коридоре появлялся провал, ведущий в какое-нибудь более просторное помещение, это тоже не спасало. Все было чуждым, полуистлевшим, непонятным, и все равно не имело выхода наружу. Не хватало там только призраков для полного счастья.

Бедняга, Кневх! Если его засыпало в одной из таких пещер, он, должно быть, испытал всю гамму чувств, если погиб не сразу. Прыгуны тоже рисковали, хотя и меньше. Засыпать с головой могло раньше, чем успеешь что-нибудь понять, тем более собраться с силами и телепортировать.

— Вот здесь, — показала Риция на узкий проход, — там какой-то склад: стеллажи, сейфы… пойдем.

Пригнувшись, они вошли в длинное, узкое помещение. С потолка капала вода. Свет от фонарей на касках вырвал из тьмы стеллажи, заваленные ржавыми коробками, и такие же ржавые железные ящики.

— Вот здесь он стоял, — Риция указала на проход между стеллажей, — и, понимаешь, в нем было что-то не то, что-то неестественное. Я так испугалась, что даже не поняла, что именно. Какая-то диспропорция что ли?6.. Не свети на меня, я ослепну.

Он отвернулся. Все было самое обыкновенное, как везде, и до тоски заброшенное.

— Скорее всего, тебе все-таки показалось, — сказал он, — жаль, что ты была одна, и подтвердить твои слова никто не может.

— Я была не одна, — тихо проговорила Риция.

— Что? — Ольгерд обернулся к ней, ее черные глаза сверкнули в свете луча, — с кем же ты была?

— С Патриком, — призналась она, — он тоже его видел.

— Почему ты сразу не сказала?

— Не хотелось скандала. Конс запросто может уволить Патрика за нарушение техники безопасности. Ты же меня не выдашь, дядя Ол?

— Нет, — сказал он хмуро, — зато я выдам вам обоим. Где этот мальчишка? Наверху?

— Нет. Он в Менгре. К нему мать прилетела.

— Тогда тебе.

— Мне? — Риция усмехнулась, — это всегда пожалуйста. Обожаю, когда ты меня воспитываешь.

— Не смей спускаться в подземелье одна, — сказал он угрожающе.

— Хорошо, не буду, — тут же согласилась она, — только я была не одна.

— Не смей спускаться в подземелье ни с кем, кроме меня и Конса, — добавил он.

— И отца? — уточнила Риция насмешливо.

— Твой отец такой ерундой не занимается. Только я и Конс, поняла? Никаких Патриков. Никаких Кера и Ру Нрисов.

— Послушай, — Риция мгновенно стала серьезной, — я согласна ходить только с тобой… сам знаешь… но ты, видно, забыл, что через две недели тебя здесь не будет.

Забыл. В голове не укладывалось, что его здесь не будет. Но когда-то надо было со всем этим порвать.

Потом они услышали стон. Или чей-то глубокий и вымученный вздох. Как будто сами стены глубоко вздохнули.

— Господи… — Риция окаменела, — что это?!

— Тише!

— Ты слышал, он стонет!

Волосы под шлемом норовили встать дыбом. Ольгерду показалось, что они находятся в чреве огромного стонущего животного, проглоченные живьем, и по стенкам уже течет желудочный сок. Он еще раз поразился мужеству этой девочки, добровольно рискующей собой каждый день. Рядом с ней бояться было особенно стыдно.

— Чур меня, — усмехнулся Ольгерд, опомнившись, — когда роботов-проходчиков долго не смазывают, они именно так и скрипят.

— Ты уверен?

— Уверен. И заниматься этим должен твой Патрик. Вместо того чтобы лазить тут и пугать бедных призраков.

— Что будем делать? — спросила Риция успокоившись, — вскрывать сейфы?

— Пожалуй, — кивнул он и достал из рюкзака лазерную отмычку.

Они потратили полдня в этом сыром душном склепе, копаясь в истлевшей рухляди. Похоже, хозяева спихивали в эту комнату всё, до чего не доходили руки выбросить: старые приборы, архивы и радиохлам. Так он убил день, так он убил уже не один год.

Ольгерд смотрел на Синелу, примеряющую вечернее платье. Он поймал себя на том, что его не оставляет тревога, что у него скверное настроение, и давно пора себе признаться, что всё их счастье, теперешнее и будущее — только замок на песке, который вот-вот рухнет. Он постарался улыбнуться.

— Когда ты его купила?

— Сегодня.

Платье было такое же синее, как ее глаза. А глаза у нее были, как два озера, два синих озера в зеленом лесу с черничником, о котором он так долго мечтал.

— Тебе очень идет, — сказал он.

— Знаешь, я тебе все-таки не пара, — заявила она неожиданно и вздохнула, рассматривая себя в зеркале.

— Это еще почему? — нахмурился Ольгерд.

— Посмотри на себя. Ты — бог. Ты невозможно красив. Иногда мне просто страшно, до чего ты красив.

— Это я слышал много раз. Ну и что я имею с этого?

— Не знаю… Просто я сейчас подумала, что встану рядом с тобой на приеме…

— Разумеется, встанешь.

— Я ненормальная, Ол. Надо было забыть тебя сразу же, еще на карнавале.

— Слава богу, этого не случилось, — сказал он с усмешкой.

* * *

Леций, как обычно, возлежал в своей теплой ванне, устало щуря глаза. Конс смотрел на него с привычным раздражением и жалостью. Он один знал, что представляет из себя его брат. Леций давно уже поизносился и растратил былую силу, здоровье его совершенно расшаталось, нервы тоже. Он тщательно это скрывал, выдерживая свой имидж Верховного Правителя, неуязвимого, непобедимого, непогрешимого и неуловимого, и только Конс знал, что этот неуловимый Леций пропадает не по делам, а в теплой ванне.

— Черт возьми, почему ты не скажешь Флоренсии?

— Она возьмется ремонтировать меня так активно, что все об этом узнают.

— А ты собираешься скрывать это вечно?

— Во всяком случае, пока не найду себе замену.

— На кого же ты рассчитываешь? — усмехнулся Конс.

— Не на тебя, — как обычно нахамил ему брат, — ты совершенно прямолинеен и груб. К тому же, дальше семьи твои интересы не распространяются.

Конс сидел на диване, на краю бассейна. Ему хотелось вытащить братца из воды и хорошенько встряхнуть.

— Би Эр стар, — продолжал рассуждать Леций, полуприкрыв глаза, — Ру Нрис — слюнтяй и мамочкин сынок, Азол — экстремист, даже фанатик… мне подошел бы Ольгерд… но он не аппир.

— Ну и что, черт возьми? Ольгерд всегда затыкал собой все твои дыры.

— Ты не понял, — холодно взглянул на него Леций, — он не аппир.

— Я давно понял, что ты на стороне Кера, — хмуро сказал Конс, — иначе ты бы давно раздавил его. Это Гектору можешь рассказать, что травля землян идет не от тебя.

Леций медленно повернул к нему мокрую голову, лежащую на розовой подушке, глаза все так же щурились.

— Я никого не травлю, — сказал он жестко, — пусть живут, пусть строят и раскапывают. Но во всем должна быть мера. Они там, на Земле, составляют планы освоения Ингерды, даже не советуясь со мной. И с тобой. Тебе что, это нравится?

— Мы от них зависим. С этим надо считаться. Тем более что люди не хотят нам зла. Неужели непонятно?

— Не хотят, — Леций кивнул и усмехнулся, — мы просто растворимся в них, как ничтожная кучка мутантов, никто и не заметит. Тут Азол прав: если мы не поставим заслоны, если мы не будем напоминать каждому аппиру, что он аппир, мы просто исчезнем как народ.

— Тогда сделай заповедник, — раздраженно сказал Конс, — аппиры — отдельно, люди — отдельно.

Повисла долгая пауза. За огромными раскрытыми окнами дворца Верховного Правителя виднелись на фоне синего неба вершины высоких елей с гроздьями шишек. День клонился к вечеру. Огромный дворец был пуст. Он был выстроен для приемов, торжеств и совещаний. В остальное время по пустым залам и анфиладам бегало не более десятка слуг, старых любимцев хозяина.

— Как я устал, — признался Леций с досадой, — столько сил, столько лет, столько нервов потрачено только на то, чтобы подарить людям отличную планетку…

Он медленно вылез из воды, затянул мокрое тело в халат и упал на диван рядом с Консом. С волос стекали капли воды на воротник.

— Это можно было предвидеть, — сказал ему Конс.

— Я и предположить не мог, что они кинутся нас спасать с таким жаром!

— Да, они другие. Но они лучше нас.

— Они просто другие. Нам никогда не понять их, а им — нас.

Слуга принес поднос с чаем и ватрушками. Леций смотрел на чашку и не шевелился. Консу показалось, что он просто не может поднять руки.

— Ты собираешься сегодня на прием, Лей?

— Должен. Но сам видишь, в каком я состоянии. Как вареная морковь. Где уж тут улыбаться земному начальству!

— Давай я тебя подкачаю?

— Нет, — Леций усмехнулся и помотал мокрой головой, — это может войти в привычку. И потом, я все-таки старший брат. Неприлично тянуть из малышни.

— До сих пор старшим был я, — как обычно возразил Конс.

— Ты всегда был младшим, мальчик.

— Да ты посмотри на себя, доходяга. Какой ты старший? Ты мне в сыновья годишься.

— Это ты растолстел от семейных обедов…

Спорить на эту тему они могли бесконечно.

— Ладно, — прервал перепалку Леций, — хватит… Что у тебя нового?

— На раскопках — ничего — если не считать того, что Риция бродит одна по подземелью, и ей мерещатся призраки.

— Почему ты ей разрешаешь? — спросил Леций.

— А кого она послушает? — раздраженно ответил Конс, — девчонка — Прыгунья.

— Это верно, — согласился брат, — Риция — совершенство.

Во многом он был прав. К Риции трудно было придраться. Она была умна, красива и серьезна не по годам. И в этом была немалая заслуга Флоренсии. Конс любил Рицию, как свою дочь, он и считал ее своей, не совсем понимая, при чем здесь Леций. Только притом, что он ее зачал? Однако девчонка Леция любила и ни разу в жизни ни в чем его не упрекнула. Как будто он был неподсуден.

— Вот и управляйся сам со своим совершенством, — сказал Конс. — Когда Ольгерд улетит, на нее вообще управы не будет.

Леций только улыбнулся.

— Ей она и не понадобится. Риция сама будет вами управлять.

— Риция? Управлять? Так вот на кого ты рассчитываешь?

— Конечно, — Леций посмотрел на него с вызовом, — что ты имеешь против?

— Ничего, — сказал Конс, подумав, — просто мне такой вариант в голову не приходил. Потому что она еще девочка.

— Это тебе, — Леций усмехнулся, — не приходил, а я знал это еще до ее рождения. Даже до ее зачатия.

— Что-что?

— Чему ты удивляешься, не пойму? Мне нужен был наследник. Непременно Прыгун. Я отыскал женщину из династии Индендра, нашу родственницу. И не ошибся. Правда, я хотел сына. Но Риция стоит троих сыновей.

Новость была неожиданной, но не слишком оригинальной. Жаль было только девочку. Видимо, он спланировал ее жизнь от начала до конца.

— Иногда мне кажется, что ты робот, — холодно сказал Конс.

— Да? — с вызовом взглянул на него Леций.

Щадить его не хотелось.

— Ты как зачал ее, так и вырастил. Как сторонний наблюдатель. Слава богу, на свете есть Флоренсия!

* * *

После такого выпада Конс ожидал вспышки. Но встретил только холодный осуждающий взгляд.

— О твоей Флоренсии разговор отдельный.

Леций встал и медленно прошелся вокруг бассейна. Его усталость постепенно исчезала, сменяясь возбуждением от злости.

— Это правда, что Адела беременна?

Разговор повернулся как-то совсем неожиданно.

— Да, — проговорил Конс.

— От Лемана?

— Разумеется.

— Ты понимаешь, что это значит?

— Только то, что смешанные браки смогут иметь детей.

— Это значит, что мы растворимся в человечестве не только культурно, но и биологически. И причиной тому — Флоренсия.

Леций остановился и хмуро взглянул на Конса.

— Меня это как-то не пугает, — спокойно сказал ему Конс.

— Да ты вообще как будто не аппир! — взорвался наконец Леций, — сам женился на землянке, дочь выдал за землянина, ждет смешанного внука… развел, понимаешь, дружбу народов! И это брат Верховного Правителя!

Его голос гулко отозвался под сводами дворца. Тут же в двери заглянули перепуганные слуги, но так же быстро исчезли. Ничего особенного не происходило: брат разговаривал с братом.

— Слава богу, — усмехнулся Конс, — у меня нет такого титула, и таких амбиций. Я охотно растворюсь в человечестве. И одну-единственную Флоренсию не променяю на всех аппиров, вместе взятых!

— Да потому что ты…

— Да, я это я. Это тебе достаточно только названия для планеты!

— А это уже не твое дело!

Они замолчали и долго смотрели друг на друга, успокаиваясь.

— Между прочим, она сама здесь, — нарушил паузу Конс.

— Знаю, — ответил Леций и отвернулся.

— Видишь, прилетела. И двадцати лет не прошло.

— Не принимай меня за идиота, — раздраженно сказал Леций, — и вообще, проваливай отсюда, если тебе больше нечего сообщить.

— Ты упустил самое главное в моих словах, — сказал Конс.

— Тут всё главное! Не знаешь, за что браться… Что я там упустил?

— Призрака.

— Миджей, иди ты к черту! Мне живых придурков хватает, а ты еще пристаешь с какими-то призраками!

— Всё, — сказал Конс, — с меня довольно. Больше получаса я тебя не выношу, Леций Лакон.

— Я тебе давно на это намекаю.

— И так тонко, что хочется тебе врезать.

Леций отмахнулся и побрел к дверям своей спальни.

— Смотри, не проспи прием, — крикнул Конс ему вслед.

Он вышел из ворот, по убегающей к морю лестнице дошел до стоянки и сел в модуль. Флоренсия запрещала им всем без крайней нужды телепортировать. Она изучила всех Прыгунов как кроликов и сделала вывод, что это очень вредно для здоровья: шок для организма, необоснованная трата огромной энергии, даже сбой во времени. Конс и сам это замечал. И чем старше он становился, тем дольше он отходил от каждого прыжка.

Беседа с Лецием не принесла ничего, кроме раздражения. Он в очередной раз убедился, насколько они с братом разные и никогда друг друга не поймут. Все его попытки найти общий язык упирались во вселенские амбиции Леция и его чувство какого-то мифического долга. Леций не хотел жить ради жизни и ради любви. И ради своих детей тоже. Он всеми силами пытался построить какое-то утопическое общество счастливых аппиров, причем, самому стоять во главе этого общества. Как в древних мифах: мудрый царь — счастливая страна.

До дома было недалеко. Конс нашел Флоренсию внизу в гостиной. Она сидела в кресле у стола, пышные каштановые волосы лежали шапочкой вокруг худенького лица. С первого взгляда, давным-давно, ему не понравилось это лицо, узкое, строгое, с широкими темными бровями. Он просто панически боялся ее и того, что она с ним собирается делать. Теперь даже смешно было об этом вспоминать…

Вся гостиная как будто освещалась ее присутствием. Конс улыбнулся и сел на пол, у нее в ногах.

— Знаешь, я тебя люблю, Фло.

— Да? — ее темные брови удивленно приподнялись, как будто она в первый раз это слышала.

— Интересно, что бы я без тебя делал?

— Был бы синим, страшным, злым и невоспитанным, — улыбнулась в ответ Флоренсия.

— Таким ты меня не любила?

— Любила.

— Неужели?

— Я влюбилась в тебя заочно, еще до того, как увидела.

— Это ты сейчас придумала?

— Зачем мне что-то придумывать? Когда я услышала, что есть мужчина, который прыгает от звезды к звезде из-за одной только любви, для меня все перевернулось. Я только подумала: «Ну почему не меня он так сильно любит!»

— А теперь ты меня отмыла, отбелила, воспитала, держишь возле подола и запрещаешь прыгать не то что к другой звезде, а даже в соседнюю комнату. Вот и пойми этих женщин!

— О чем ты говоришь, — вздохнула Флоренсия, — нам бы самим себя понять!

Конс поцеловал ее колени и тут только заметил, что она в своем рабочем костюме.

— Ты куда это собралась?

— Адела плохо себя чувствует. Меня это тревожит. Я должна осмотреть ее в больнице. Сейчас она оденется, и мы полетим.

— Что-нибудь серьезное?

— Не думаю. Но лучше перестраховаться.

— А как же прием, Фло?

— Немного опоздаю, вот и все.

Адела медленно, держась за перила, стала спускаться из своей комнаты в гостиную. Лицо ее было бледнее обычного, даже яркие губы побелели. Конс взглянул на нее и вдруг почувствовал щемящую тоску. Не жалость, не тревогу, а именно тоску. Он подбежал к ней и помог спуститься.

— Все в порядке, папа, — слабым голосом сказала Адела, — просто болит внизу живота. Не волнуйся.

Он не мог не волноваться, видя ее в таком состоянии. Дочь решилась на отчаянный шаг, сделав из себя заложницу эксперимента. Становилось жутко от мысли, что эксперимент может оказаться неудачным. Конс подхватил ее на руки.

— Давай-ка я тебя донесу.

— Я бы и сама дошла.

— У тебя пока еще есть отец.

Он отвез их в больничный городок. Там, в просторной палате, нашпигованной оборудованием, они и расстались.

— Что ты так переживаешь? — сказала ему Флоренсия, — срок у нее уже большой, мальчик вполне здоровенький, даже если будут преждевременные роды, малыша мы спасем. Ты обречен стать дедом, Миджей Конс Индендра.

* * *

После торжественной части, где Гектор говорил о дружбе народов и грандиозных совместных планах, гости разбрелись по огромному залу, расположенному под шестигранным куполом. Купол подпирался черными мраморными колоннами и освещал всё внизу золотисто-сиреневым светом. В этом свете все казались загадочными и непохожими на себя.

По периметру зала были поставлены накрытые столы для желающих выпить и подкрепиться. Для них же между колонн сновали расторопные роботы с подносами. Прием был устроен полпредом Гектором с целью всех перезнакомить и хоть как-то смягчить накалившуюся атмосферу.

Первое, что сделал Ольгерд — свел Синелу с сестрой. Ингерда выглядела несколько растерянной и без конца озиралась. Он не узнавал ее. Это была какая-то незнакомая женщина, строго одетая, с атлетично подтянутой фигурой, с волевым красивым лицом, с гривой непривычно светлых, почти рыжих волос и с родными зелеными глазами. Только глаза от нее и остались.

Синела после трех дежурных фраз, взяла ее под руку и обещала все показать. Ольгерд не переставал удивляться, как быстро женщины находят общий язык.

— Боже мой, кто это?! — неожиданно как девочка изумилась сестра.

Они, все трое, оглянулись. По залу расхаживала королева. Эта женщина была бы, пожалуй, уродлива, не будь она так величава и так ухоженна. Платье же ее из золотой парчи тянулось за ней шлейфом в три метра. Королева была рослая, сразу видно, что сильная, и далеко не молодая женщина, в ее пышной прическе сверкали блитты, самосветящиеся кристаллы с Герсионы, похожие на настоящие маленькие звезды. Только она, да еще Флоренсия могли себе позволить такие украшения.

— Это Сия, — коротко ответил Ольгерд.

Изумление на лице Ингерды не прошло.

— Старшая сестра наших Прыгунов, — уточнил он, — и мать Ру Нриса.

— Почему я о ней никогда не слышала?

— Она всегда жила с сыном. И была страшно уродлива, пока тетя Флора ее не вылечила.

— Она великолепна, Ол!

— Милейшая дама… если сочтет тебя достойным своего внимания.

— Никогда не видела живых королев. Только у Зелы в театре.

— Можешь полюбоваться.

Ольгерд Сию не любил. Всех, кого эта женщина считала своими, она стремилась всячески опекать. Ее забота была навязчива и часто необоснованна. А поскольку и он попал в число ее любимчиков, ему доставалось тоже. Сия всеми силами отстаивала за собой право лезть в дела своих братьев и их близких. Тем непонятнее было ее полное безразличие ко всем остальным.

Она заметила Ольгерда, улыбнулась ему и уже хотела подойти, но ее перехватил Конс. Он что-то сообщил своей сестре, отчего та заметно разволновалась и пошла в противоположную сторону. Шлейф тянулся за ней.

— Конс один, — заметила Ингерда, — где же тетя Флора?

— Не знаю. Пойду узнаю, что случилось.

— Иди, — улыбнулась Синела, — мы тут сами разберемся.

— Я скоро вернусь.

Постоянно натыкаясь в зале на знакомых и раскланиваясь, Ольгерд потерял Конса из виду. Ему захотелось чего-нибудь выпить, на душе было скверно, а перед глазами все еще стоял сумрак подземелья и яркий фонарь на шлеме Риции, бьющий светом в лицо. Он остановил робота и снял с подноса стакан с коктейлем.

— И мне захвати, — послышалось за спиной.

Риция стояла на фоне широкой черной колонны, как готовая живая картина. Ее платье было великолепно: длинное, изящное, мерцающее серо-голубым мягким блеском, с целомудренным вырезом лодочкой и, как всегда, безо всяких украшений. Она сама была — украшение.

Он подошел, подал ей бокал. Подумал с досадой, как она прекрасна, и что-то сказал.

— Не знаю, его пока не было, — пожала плечом Риция.

Оказывается, он спросил, где Леций.

— Конс чем-то озабочен, — сказал он.

— Правда? — она смотрела ему в глаза.

— Я думал, ты знаешь.

— Когда я прилетела, дома никого не было.

В голове почему-то проносились обрывки воспоминаний: маленькая девочка верхом на лошадке, пятилетняя знайка, пристающая к нему с заумными вопросами, прелестный наивный ребенок, заявляющий, что дядя Ольгерд лучше всех…

По залу разливалась медленная, усыпляющая мелодия. Коктейль был выпит. Риция смотрела своими черными, серьезными глазами.

— Потанцуй со мной.

Отказаться было невозможно. Он обнял изящное, горячее тело, наклонился к ней, возле губ оказалось открытое короткой стрижкой маленькое ухо.

— Давно не видел тебя такой красивой.

— Ты меня видишь только в подземелье.

— Это правда.

— А скоро совсем перестанешь видеть.

— Ты уже взрослая девочка. Обойдешься без дяди Ольгерда.

— Конечно, обойдусь, куда же я денусь… Только пока не знаю, как.

Он тоже не знал. Но был уверен, что на Земле все встанет на свои места. Приступы ясновидения у него давно закончились. Он отключил их сам, волевым усилием. Это только поначалу казалось преимуществом. Но весь интерес к жизни пропадал начисто. Невозможно жить и все знать наперед. Невозможно жить сразу в двух мирах. Невозможно быть сразу и человеком, и эрхом. Да еще и аппиром в придачу.

Он давно всё решил и выбрал. Он отказался от многих своих возможностей и даже от Анзанты, лишь бы быть нормальным человеком, жить в родном плотном мире, как миллиарды его сородичей, как жили его отец и мать, бабушки и дедушки… Он видел даже во сне белый дом на берегу озера, яхту у причала и детей, бегущих к нему по желтому песку: мальчика и девочку. И беременную женщину, стоящую на пороге дома в цветастом фартуке. В этом сне для Риции места не было.

Тягучая музыка сменилась на ритмичную. Весело отплясывать ему совершенно не хотелось.

— Завтра опять в подземелье, Ол?

— Завтра мы будем отсыпаться.

— А послезавтра?

Она всё еще грела ладошками его плечи. Он все еще держал в руках ее талию.

— Что-то меня тошнит от подземелья, — признался Ольгерд, — давай слетаем на Кампий, посмотрим, что там под куполом.

— Да, это интересно, — согласилась Риция.

Замороченный мозг, сбитый с толку алкоголем, постоянно подавал приказы прижать ее покрепче и попробовать на вкус ее губы.

— Пойду, — сказал он, — разыщу Конса.

— Иди, — смиренно ответила она и опустила руки.

* * *

Через полчаса Ольгерд оказался в компании Прыгунов. Конс, Би Эр и Ру Нрис сидели за круглым столиком на изогнутом подковой диване. Чуть позже появился Азол Кера. Он был одет в традиционный аппирский халат со львиными мордами и шапочку-таблетку. От своей волосатости он давно избавился, но все равно напоминал дикого льва, косматого, лобастого, мощного, с хищным вырезом ноздрей. У него были не руки, а лапищи, а черты лица словно вырублены топором. Ольгерду Кера напоминал пещерного жителя, бросившего каменный топор и влезшего в утонченные наряды только что съеденного им господина.

— Не ожидал тебя здесь увидеть, — сказал ему Конс.

— Налей, — Кера подставил ему пустой золотой кубок, на его мощных, грубых пальцах сверкнули всех цветов перстни.

— Кто-то вообще не хотел принимать земной звездолет, — напомнил ему Конс.

— Врага надо знать, — хмуро ответил ему Азол.

— В таком случае, ты опоздал, — заметил ему Би Эр, — официальная часть уже закончилась.

— Моя программа тоже только что закончилась, — с вызовом взглянул на него этот дикий лев.

Все вспомнили, что с восьми до девяти — время его передачи, в которой он выступает перед аппирами и призывает их носить аппирскую одежду, есть аппирские блюда, петь родные песни, говорить на родном языке, а землян вообще гнать поганой метлой. Запретить ему высказываться никто не мог. Оставалось только надеяться, что большинство просто переключается на другой канал, когда он появляется.

— А что, Леций выступал с тобой дуэтом? — усмехнулся Конс.

— Нет.

— Тогда, где же он?

— По-моему, просто игнорирует это сборище, — не без злорадства сказал Азол Кера.

— Прекрати палить мочало хотя бы в моем присутствии, — не выдержал Ольгерд, — или ты забыл, что я землянин?

— Какой ты, к черту, землянин, — нимало не смутясь, ответил ему Азол, — ты уже до мозга костей аппир.

— Ты так считаешь?

— Давай выпьем, Оорл. К тебе я не имею никаких претензий.

— Просто и не знаю, как тебя за это благодарить!

Чтобы не накалять обстановку, пришлось выпить. В голове шумело. Ольгерд огляделся. Зал утопал в сиреневом свете. Риция танцевала с Патриком. Ингерда стояла с Гектором и его замами на лестнице, между колонн, Синела смеялась в кругу подруг, королева Сия расхаживала по залу, словно проверяя, кто чем занимается… а Флоренсия бежала через весь зал прямо к ним.

Конс поймал ее на бегу.

— Что? Что случилось, Фло?

— Я не знаю, что случилось, — сказала бледная Флоренсия, по очереди глядя на всех за столом, — просто Адела исчезла.

— Как исчезла?

— Прямо из палаты.

— Погоди, — Конс поправил ей растрепавшиеся волосы, — она ушла?

— Она не могла уйти. Она лежала. Ей было плохо. Да что там! Даже туфли на месте!

— Куда же смотрела охрана? — хмуро поинтересовался Азол Кера.

— Охрана никого не заметила, — обреченно проговорила Флоренсия.

Он только понимающе кивнул.

— Выходит, ее похитил призрак.

— Или Прыгун, — добавил Ольгерд.

Во время недоуменной паузы тетя Флора присела на диван и выпила стакан сока. Руки ее дрожали. Никогда прежде Ольгерд не видел ее такой взволнованной. Он думал, что у нее вообще нет нервов.

— Давно это случилось? — спросил Конс мрачно.

— В половине девятого. Я вышла на десять минут, а когда вернулась, ее уже не было.

— Почему ты сразу не позвонила?

— Думала, что найду ее где-нибудь в корпусе… но ее нигде нет. Ты понимаешь, что это значит?

— Ладно. Жди меня здесь.

Конс встал, изменился в лице и в то же мгновение исчез. Оставшиеся аппиры потрясенно смотрели друг на друга.

— Среди нас — убийца. Я тебя правильно понял? — тихо, но твердо проговорил старик Би Эр.

— Не знаю, — покачала головой Флоренсия, — но если она вовремя не примет мой препарат, ребенок умрет.

— Сколько у нее еще времени?

— Сутки.

У Ольгерда почему-то возникло ощущение, что все они летят в пропасть вместе с этим прекрасным сиреневым залом. Что-то изменилось в мире с этой минуты. И не в лучшую сторону. Старый аппир с жалостью посмотрел на тетю Флору.

— Я думаю, за сутки мы ее не найдем, девочка. Похититель наверняка об этом позаботился.

— Эр! Что ты говоришь!

— И самое печальное, что это кто-то из нас.

Флоренсия взглянула на него и опустила глаза.

— Ты не ошиблась во времени? — спросил ее Кера, — полдевятого все Прыгуны были здесь. Кроме Леция.

— И тебя, — добавил Ольгерд.

— Я выступал по телевидению. Не мог же я в это время заниматься похищением беременных женщин?.. Я вообще не понимаю, почему должен оправдываться.

— Мы все будем оправдываться, мальчик, — сказал ему Би Эр, — потому что это наше семейное дело. Даже я. И даже Конс.

— Кажется, я тоже попадаю в ваш список? — заметил Ольгерд.

— Разумеется, — зыркнул на него Кера.

— Возможно, есть еще кто-то неизвестный, кто может телепортировать с двойной массой достаточно далеко, — высказался наконец Ру Нрис.

— Это кто-то известный, — сразу возразил ему Би Эр, — Адела не сопротивлялась и обняла его. Кого могла обнять Адела? Отвечайте!.. Молчите? Вот поэтому я и говорю, что это наше семейное дело.

— Семейное так семейное.

Сидеть и рассуждать на эту тему больше не было сил. Ольгерд встал, зажмурился, стиснул зубы и телепортировал в больничный городок.

Поиски ничего не дали. Дома Синела долго не могла его успокоить и отпаивала чаем с настоем шиповника. На дворе была глубокая ночь.

— Кера заявляет, что он ни при чем! Тогда скажи: кому помешал этот несчастный ребенок, если не его экстремистам? Да они состряпают ему любое алиби ради этого, неужели не понятно?

— Это понятно, Ол. Но доказать это все равно невозможно.

— Это и бесит! Не думал, что они дойдут до такой крайности.

Синела смотрела синими, измученными глазами.

— Давай улетим отсюда, Ол? Пока не поздно.

— Ты сама сказала, что Леций отложил старт «Гремучего».

— Скорей бы все это кончилось!

— Вот видишь. Тебя они уже запугали.

— И не только меня.

В постели он думал все о том же. Пять Прыгунов и он. И все, исключая его, родственники. Если не Кера, то кто? Конса можно было сразу исключить. Невозможно было представить, что это Леций. Скорее, на себя подумаешь. Ру Нрис, хоть и поддерживает экстремистов, вообще не вставал из-за стола. Остается Би Эр. Но ему-то зачем это надо? Маленький, старый и мудрый аппир. Он первый сказал, что это убийство. А убийца делал потрясенное лицо и молчал.

Они лежали обнявшись. Синела перестала его гладить.

— Ладно, спи. Вижу, ничего у тебя сегодня не получится.

— Извини.

— Ничего, все нормально. Я и сама устала.

— Какая-то кошмарная головоломка.

— Ты как будто член семьи! Разве можно так переживать, Ол?

— Нельзя. Надо просто пойти и убить Кера. И все.

— А если это не он?

— Тогда кто, Си?

— Кто угодно. Какое тут может быть алиби? Много ли времени нужно Прыгуну? Отойти на три минуты в туалет — и этого достаточно.

— Тогда можешь исключить только Ру Нриса. Он вообще не вставал.

Синела села и каким-то нервным жестом обняла колени. Ольгерд и сам понимал, что измучил ее этими разговорами.

— Ты принадлежишь им, — сказала она со вздохом, — что бы ты ни говорил.

Он взял ее за плечо, привлек к себе. Синела легла ему на грудь, ее мягкие волосы пахли ромашкой. Обычная земная женщина, мягкая, теплая, нежная, готовая терпеть без конца его занудства.

— Сегодня мне уже говорили, что я аппир, — усмехнулся он, — кем меня только не называли: и эрхом, и белым тигром… Я человек, Синела.

Синела не ответила. Она так и уснула, прижимаясь к его груди горячей щекой.

 

3

— Не судьба, — подумала Ингерда, не увидев Леция даже на приеме.

Она не стала долго расстраиваться по этому поводу, потому что дел было по горло, и появился другой повод для расстройства. Скандал с исчезновением дочери Конса сильно ее встревожил. Она видела, как взвинчен Ольгерд, как переживает тетя Флора, как закипает тихой яростью Конс. Этого ей было достаточно для беспокойства.

Вечером она была у Флоренсии в надежде узнать самые свежие новости.

В гостиной сидели одни женщины: тетя Флора, Риция и величественная Сия Нрис Индендра. Все долго молчали.

— Сутки прошли, — наконец сказала Риция, поднимая к Ингерде бледное личико, — он уже умер.

— Кто? — не поняла она.

— Мальчик.

— Мы ждали мальчика, — сказала Сия твердым, хорошо поставленным, голосом, — и не смогли его уберечь. А ведь я сто раз предупреждала!

— Сия, помолчи, пожалуйста, — нервно перебила ее тетя Флора.

Глаза у Сии были такие же желтые, как у ее сына Руэрто, близко посаженные к птичьему носу. Из под распахнутого белого пиджака выглядывали гирлянды жемчугов на фоне черного платья. Это была какая-то странная, красивая и ухоженная уродина, от которой трудно было оторвать взгляд. Ее неправильные черты завораживали.

— Я вам очень сочувствую, — искренне сказала Ингерда.

— Ты тоже думаешь, что это кто-то из наших? — нехорошо взглянула на нее Сия.

Ингерда смутилась, не зная, что и ответить.

— Разумеется, — ответила за нее Флоренсия, — это ясно как день.

— А мне не ясно.

— Ты просто не хочешь в это поверить.

— Я никому не позволю порочить нашу семью! — вид у Сии стал совсем уж агрессивный, — и не позволю всех нас перессорить. Наши враги именно этого и добиваются… Это просто счастье, что мой сын весь вечер не вставал из-за стола. А на кого еще думать, как не на него?

— С таким же успехом можно обвинить самого Конса, — горько усмехнулась Флоренсия.

— Вот именно. А ведь, наверняка, есть еще какая-то посторонняя сволочь, которой нужно, чтобы все Индендра перегрызлись между собой!

— Если бы так, Сия… но это была не посторонняя сволочь. Адела хорошо ее знала и даже обняла.

— Почему ее, а не его? — вспыхнула Риция, — ты имеешь в виду меня, Фло?

— Ну что ты, девочка, — с отчаянием сказала Флоренсия, — просто слово сволочь женского рода.

Дочка Леция сидела в мягком домашнем халате, ее короткие черные волосы были взъерошены, потому что она постоянно стискивала голову руками. Было странно думать, что она тоже входит в число подозреваемых.

— Тетя Ингерда, хотите чаю? — спросила она вдруг.

Ингерда согласилась. Ей показалось, что Риция просто ищет повод выйти из комнаты. Так оно и оказалось. Юная Прыгунья тихо плакала на кухне у окна. Ничего не спрашивая, Ингерда привлекла ее к себе и погладила жесткие, взъерошенные волосы.

— Извините меня.

— За что, милая?

— Извините нас всех. Мы стали такие нервные.

— Я все понимаю.

Ингерда с каким-то отчаянным наслаждением прижимала к себе эту прелестную девушку и целовала ее заплаканное личико, удивляясь, что та совсем ручная и не отталкивает ее.

— Не плачь, доченька. Скоро все выяснится.

— Когда все выяснится, будет только хуже!

— Совсем не обязательно.

— На кого я должна думать? На отца? Или на дядю Конса? Я-то ведь знаю, что это не я! Господи, какой ужас…

— Леций не мог этого сделать, — убежденно сказала Ингерда.

— Не мог! — отчаянно согласилась Риция, взглянула на нее с немой благодарностью, но потом тоскливо добавила, — и дядя Конс не мог, и дядя Ольгерд, и Руэрто, и дедушка Би Эр. И дядя Азол выступал по телевиденью. Остаюсь только я!

По окну накрапывал дождь. Погода портилась. В первую встречу Риция показалась Ингерде маленькой ведьмочкой, теперь ей казалось, что она прикасается к ангелу.

— Когда я в детстве плакала, моя мама делала вот так, — улыбнулась она и поцеловала Рицию три раза в каждую щеку и один раз в лоб.

— Дядя Ольгерд говорил, что она погибла.

— Да. Давно.

— Вы любили ее?

— Конечно. Только очень обижалась на то, что она все время в космосе. Осуждала ее… А теперь вот сама такая же.

— Я вас понимаю, — сказал Риция, — у меня ведь вообще никогда не было матери… Только не подумайте, что я жалуюсь. У меня целых два отца и тетя Флора. А Адела меня нянчила. О, господи…

Ничем помочь тут было невозможно. Даже Прыгуны были бессильны. Тихо накрапывал по темному стеклу дождь, предвестник приближающейся осени, и уныло лежали на подоконнике опавшие сосновые иголки.

Ближе к ночи явились промокшие мужчины: Конс, Леман и Руэрто. Леман был холодно спокоен, Ру Нрис раздражен, а молчание Конса напоминало затишье перед взрывом.

— Никаких следов, кроме самого отсутствия следов, — доложил Леман, опрокидывая в себя остывший чай из чьей-то чашки, — в палате все стерильно.

— Это говорит только о том, что все было продумано до мелочей, — сказала Сия.

— Сударыня! — Леман посмотрел на нее с презрением и развел руками, он никогда не отличался большим уважением к женскому полу, — да кто мог знать, что моей жене вдруг станет плохо, и она окажется в больнице?

Сия с достоинством повернула к нему голову.

— Не хами мне, Лем. Не хочешь же ты сказать, что все получилось случайно?

Повисла недоуменная пауза.

— А кто вообще знал, что Адела в больнице? — спросила Риция, нарушая всеобщее молчание, — лично я вообще не знала. Когда я прилетела с раскопок, в доме было пусто. Я подумала, что все уже на приеме.

— Легче выяснить, кто знал, — буркнул Конс, он все еще стоял в мокром черном плаще посреди комнаты, — я сказал только Би Эру.

— А он мне, — продолжил Ру Нрис.

— Так что? — нехорошо усмехнулся Конс, глядя на него — остается только трое подозреваемых? Я, ты и старина Би Эр?

— Подожди, — строго сказала Флоренсия, — обвинять Би Эра нелепо.

— Как и любого из нас!

— Должен быть тот, кто сам знал, что у Аделы будет приступ. Тот, кто его и спровоцировал.

— Это возможно, Фло?

Флоренсия встала из-за стола, как будто сидя о таких вещах говорить было неприлично.

— Вполне, — сказала она холодно, — абортивных препаратов сколько угодно. Достаточно было подложить какой-нибудь в конфету или ватрушку и по-дружески протянуть ей. А потом только ждать результата. Нечего было и сомневаться, что я по любому поводу забеспокоюсь и повезу ее на осмотр.

— О, дьявол!

— Вскрытие покажет, — докончила Флоренсия, — что именно ей дали.

— Какое еще вскрытие?

— Опомнись. Неужели ты еще не понял, что твою дочь убили?

— Фло!

— Перестаньте все себя обманывать, — раздраженно сказала тетя Флора, — неужели вы думаете, что он отпустит ее живой, если она так хорошо с ним знакома?.. Это и моя вина, я знаю. Это я затеяла эксперимент с ребенком. Видимо, рано. А может, уже поздно.

— Ну, если это так, — проговорил Конс, — я его не пощажу. Он знает, с кем связался!

— О ком ты говоришь, Конс? — встревожено спросила Риция.

— Я знаю, о ком я говорю, — мрачно ответил Конс.

* * *

Второй антиграв прибыл на рассвете. К девяти часам Ингерда успела все оформить и договориться о порядке выгрузки. Она стояла на космодроме, под моросящим дождем, привычно наблюдая, как расползаются нижние грузовые шлюзы, к которым уже выстроилась цепочка транспортных тележек.

Все это было делом не ее, а снабженцев, но спрашивали, как ни крути, все равно с капитана. Ингерда привыкла следить за всем сама.

Группа начальственного вида аппиров наблюдала за разгрузкой издалека, как будто не смея подойти поближе. То ли Гектор их накрутил, то ли Леций. Это радовало.

— Где восьмой ангар, капитан? — спросил запыхавшийся техник, тормозя перед ней на открытой тележке.

— Вон, с желтым куполом, — кивнула она.

— Это девятый. Я там уже был, там все забито.

— Тогда не знаю. Пойди спроси у их начальства.

Она оглянулась. На нее смотрел мужчина в белом плаще. Сердце почему-то упало.

— Впрочем, я сама спрошу, — проговорила она.

Вот так это и случилось. Так все и произошло. Ноги были как ватные, от мелкого дождя приходилось щуриться. Они шли друг другу навстречу по серым плитам космодрома, поросшим на стыках пучками травы. Было странно и непривычно видеть, что Леций может ходить. Было странно, что он ее узнал.

— Здравствуй, Ингерда, — сказал он.

— Здравствуй, — тихо ответила она.

Она много раз себе представляла эту встречу, но не думала, что всё случится так внезапно и так просто. Вот и всё. Вот они и встретились. И моросит дождь, и космодром такой серый и унылый, и все так буднично и просто…

Леций смотрел на нее с грустью в глазах. Когда-то он любил менять парики: то черные, то белые. Его собственные волосы оказались серыми, то ли седыми, то ли просто мокрыми от дождя. Прекрасный юноша исчез, но ей это было как-то не важно.

— Наконец-то ты добралась до нас.

— Работа такая…

Они долго молча смотрели друг на друга.

— Нам бы не мешало посидеть и поговорить, ты не находишь? — спросил он наконец.

— Нахожу, — отозвалась Ингерда, — только я не думала, что у тебя найдется для меня время. Ты ведь такой занятой, Леций.

Он покачал головой.

— Для тебя у меня время найдется.

Сердце снова предательски заныло.

— Хорошо, — сказала она как можно спокойнее, — когда?

— Сейчас, — решительно заявил Леций, — немедленно.

— Сейчас?!

— Да. Летим ко мне.

— Мне… нужно еще найти девятый ангар… то есть восьмой.

— Это вон та зеленая болванка за забором.

— И зайти в диспетчерскую.

— Я подожду.

Все получалось слишком стремительно. После полного забвения своей особы, она вдруг утопала в мякоти сиденья его модуля и неслась сквозь свинцовые тучи в его дворец.

— Как ты находишь планету? — спросил Леций не без гордости.

— Не узнаю, — призналась она.

— Да, узнать трудно.

— А где мы были с тобой? Ты помнишь?

— Помню. Это не здесь.

— Я почему-то так и подумала.

Лететь было так хорошо, тепло и уютно, что не хотелось вылезать из модуля. Ингерда даже пожалела, что они так быстро долетели.

— Вот и мое логово, — усмехнулся Леций, подавая ей руку.

Логово оказалось роскошным дворцом из сине-белых блоков. Построенный всего в три этажа, он широко раскинулся по горизонтали и сверкал розоватыми шестигранными окнами.

— Идем.

Леций не выпускал ее руки, словно она могла убежать. Она не убегала. Она шла и озиралась по сторонам. Вокруг дворца поднимались огромные влажные ели, явно очень старые. Было удивительно, что их не повредили при постройке. Хвойный запах был сладким и родным. Как дома. Позади них осталась широкая, уступами, лестница, ведущая с холма прямо к морю.

После шикарного вестибюля и нескольких залов, они оказались в обычной уютной комнате на земной манер: с диваном, креслами и столиком между ними. Никаких огромных кроватей посредине не стояло.

Леций прикрыл окно, от которого летели брызги.

— Присаживайся.

— Спасибо. У тебя тут очень красиво.

— Я рад, что тебе нравится.

Они бросили на стул мокрые плащи.

— Что ты будешь: чай, кофе, вино, коньяк?

— Все, что скажешь.

— Тогда целиком обед.

Ингерда покачала головой. Притворяться было глупо.

— Нет-нет. Обед я, пожалуй, не осилю.

Слуга принес поднос с кофейными чашками и вином. Ингерда пила горький кофе и заедала орешками в сахаре. За окном раскачивались могучие ели. Леций сидел напротив с бокалом в руке. Он был в обычном вязаном свитере и казался вполне домашним и земным. И по-прежнему очень красивым.

— Я думала, ты меня не узнаешь, — призналась она.

— Я еще не ослеп, чтобы не узнать тебя, — ответил Леций.

— Ты вспоминал обо мне? — спросила Ингерда грустно, — хоть иногда?

— Память мне тоже пока не отшибло, — усмехнулся он.

Ей почему-то стало неловко от его взгляда. И почему-то стыдно за наивную девчонку, влюбленную по уши во взрослого дядю, в аппирского принца, которому она вовсе не нужна.

— Просто… всё было так недолго и так глупо, — смущенно пожала она плечом.

Леций наклонился и поставил пустой бокал на столик.

— Ты так считаешь?

— Я, в самом деле, тебя тогда любила. Если б не отец, я бы, наверно, так и бегала за тобой… забавно вспомнить, правда?

Леций даже не улыбнулся в ответ.

— Расскажи о себе, — попросил он, — как ты жила все это время?

— В моей жизни не было ничего интересного. Всё как у всех: дом, муж, ребенок… Знаешь, я очень долго не могла тебя разлюбить. Мне все время тебя не хватало. Какая-то пустота, как будто у меня только половина мира. И это притом, что все считали меня счастливой. Как глупо! Разве можно счастье измерить благополучием?… Пять лет я так продержалась, а когда вернулись Ричард с Зелой, все резко сломала, развелась, отдала им сына и стала летать. Сначала навигатором, потом помощником, потом капитаном. Так что не знаю, что во мне осталось от той девочки…

— Жаль, — сказал Леций задумчиво, — я думал, что ты счастлива.

— У меня и в самом деле все в порядке, — возразила Ингерда, — теперь. Можно сказать, что я счастлива. Только иногда досадно, что все так нелепо получилось. Надо знать, в кого влюбляешься.

— Тут ты права. Я субъект для любви не пригодный.

— Ради бога, Леций! Не объясняй мне то, что я сама давно поняла.

— Послушай, что я тебе скажу, — усмехнулся Леций, — теперь, наверно, можно.

— Что же?

Он смотрел усталыми и спокойными голубыми глазами.

— Я любил тебя.

— Неправда.

— Правда. Но я с самого начала знал, что никто мне тебя не отдаст: ни твой отец, ни твой брат. Тогда они были сильнее, я зависел от них.

— И ты? — потрясенно проговорила Ингерда, — от меня отказался?

— Я умею даже это, — усмехнулся Леций.

— Как они посмели!

— Их вполне можно понять, Ингерда.

— Неужели еще и Ольгерд?

— Ольгерд максималист. Он всегда впадает в крайности. Сначала он меня презирал, потом смирился с моим существованием. Потом он меня боготворил, если не ошибаюсь. Тем забавнее было его видеть таким разъяренным…

— Как это все нелепо, — проговорила Ингерда.

Они молчали и смотрели друг на друга. Наивно было надеяться, что хоть что-то можно вернуть. Их дороги разошлись давным-давно, да и любви уже не осталось, иначе они не говорили бы об этом так спокойно.

— Обидно, — с горечью улыбнулась Ингерда, — мы сидим с тобой, беседуем, и никто нам не запрещает. Но мы уже другие. А те двое никогда уже не встретятся.

— Не стоит сожалеть о прошлом, — сказал Леций, — надо жить в настоящем.

— Не стоит, — согласилась Ингерда, — только теперь я знаю, что могла бы прожить цветную жизнь, а прожила черно-белую. Мне так тебя не хватало! Везде: дома, в гостях, в театре, в клубах, с друзьями у костра… Представляешь: теплая летняя ночь, река, костер, песни, звезды с горошину… и без тебя. Где ты был, Леций Лакон, когда я ревела на темной опушке в сырой траве?.. Ты думал только о своих аппирах!

Она поняла, что увлеклась и сейчас расплачется, как девчонка. Это было бы слишком. Два взрослых человека должны разговаривать спокойно, тем более о том, что давно прошло.

Леций смотрел с грустью. Она заметила, что ее слова его задели.

— Кажется, это ты вышла замуж, — сказал он.

— Да. По глупости. По слабости. С отчаяния. Ты же сам меня к этому подтолкнул. Но если ты любил меня…

— Я был на Земле.

— Что?

— Я был, и не раз.

— Неправда.

— Я ходил вокруг твоего дома. Я заглядывал в твои окна. Я думал, что если ты несчастлива, если у тебя хоть что-нибудь не так, я просто заберу тебя, и всё.

Выслушивать это было невыносимо.

— А у меня… все было нормально, — докончила Ингерда и все-таки прослезилась.

Хотелось вернуться назад в прошлое и все исправить. В настоящем же это не имело смысла.

— Что я могу для тебя сделать? — спросил Леций.

— Ничего, — ответила она, — у меня все идет по графику. Хотя бы не мешай.

— Ты можешь всегда на меня рассчитывать, не забывай об этом.

— Хорошо, — кивнула Ингерда, — воспользуюсь при случае такой возможностью.

Они еще поговорили о делах. Вино было выпито. Все главное — сказано. Ждать чего-то еще от Леция не приходилось, он сразу дал понять, что все в прошлом. Да и сама она не была уверена, что хочет большего. Зачем бередить душу, если, в любом случае, через неделю улетать? И все равно они не пара, с какой стороны ни посмотри.

— Мне пора, — сказала Ингерда, вставая, — жаль, конечно, что все так получилось.

— Жаль, — кивнул Леций, но удерживать ее не стал.

— Не провожай меня, пожалуйста. Я вызову такси.

— Как хочешь.

Он был такой родной в этом домашнем свитере, что хотелось в него вцепиться.

— А ты… сохранил мою кепку?

Глупейший был вопрос. От отчаяния, наверно. Ингерда думала, он удивится. Он не удивился, только покачал головой.

— Как глупо… — усмехнулась она, закрыла за собой дверь и быстрыми шагами направилась к выходу.

* * *

Ночь опустилась на игрушечный городок за окнами. Только страсти в нем кипели совсем не игрушечные. Ингерда не могла уснуть. Она бродила по своему граненому стакану, мерцающему тусклым серо-голубым светом, и нервно курила, стоя у окна. Она никак не могла понять, как так вышло, что ее единственная в жизни любовь не состоялась? За что судьба так обделила ее?

Если бы она была не любима, это еще можно было бы стерпеть. Это было бы легче. Но как же обидно было сознавать, что они просто разминулись, просто не поняли друг друга…

Идиотка, как она могла считать, что все уже забылось? Что она такая взрослая и умная, давно отделалась от той девочки, что сохла по нему? Даже осмелилась прилететь сюда, надеясь на свои крепкие нервы. И вот он появился, живой, а не нарисованный воображением, и у нее подогнулись колени. И вот она не спит, курит сигарету за сигаретой и не может себя уговорить не думать о нем. Ладно. Всё исправимо. Одна бессонная ночь, и к утру всё пройдет. Завтра ее заморочат дела, а через неделю она вообще улетит отсюда навсегда.

Дождь все моросил за чернотой шестигранного окна. Где-то внизу мерцали цепочки огней. Город давно уже спал.

Звонок в дверь прозвучал очень тихо. Ингерда решила, что это Миранда, и даже волосы не поправила, открывая, только включила на ходу вытяжку от сигаретного дыма.

В дверях с обреченным видом стоял Леций. Мокрый. Измученный. Настоящий. Тот, которого она еще не видела и, возможно, не увидит больше никогда. Он стоял, не переступая порога, и молча ждал, что она решит. И так же молча, как все женщины на свете, Ингерда всплеснула руками, вскинула их и замкнула на его шее замком.

Они стояли, обнявшись на пороге, минут десять. Стояли и не могли разомкнуть рук, даже пошевелиться. Потом он подхватил ее на руки и отнес на кровать.

Как-то странно и нелепо было жадно хвататься друг за друга, после того, что они друг другу наговорили. После того, как только что по-приятельски расстались. Слов больше не было. Все слова — ложь, только текст из роли, которую всю жизнь играешь.

Теперь разговаривали два тела, которым хозяева наконец-то дали волю. А почему бы и нет? Даже если у них украли прошлое, даже если у них нет будущего. Почему бы нет? Все равно эта встреча останется за скобками, как сон.

Было время, она меняла мужчин, подыскивая что-то подходящее. С кем-то даже было хорошо. Этот же был словно создан для нее. И она всегда об этом догадывалась, иначе не тянуло бы ее к нему с такой силой.

Все было так, как она хотела. От и до. Только на двадцать лет позже. И только теперь она с особой остротой поняла, чего лишил ее Ричард своим волевым решением. Все это могло быть тогда! Еще на Наоле! Все могло быть так прекрасно! От досады в глазах защипало.

За окном кто-то скребся в стекло. Ингерда совсем забыла, где находится.

— Что это? — спросила она чуть слышно.

— Дождь, — ласково ответил Леций.

И это были первые слова, которые они друг другу сказали в эту ночь. Ей вдруг показалось, что он сейчас встанет и уйдет. Что это конец.

— Ты не уйдешь? — спросила она испуганно.

Он посмотрел ей в лицо и крепко прижал ее к себе.

— Нет.

— Не уходи от меня.

— Я просто не смогу.

Утро было хмурым, хотя дождь и кончился. Новый день призывал вернуться к реальности. Разбуженная светом, Ингерда растерянно сидела на кровати, ища тапочки. Леций вышел из ванной, коротко поцеловал ее в губы и начал одеваться. Нечто похожее было и с другими: пылкая ночь и серое, равнодушное утро, когда чувствуешь себя совершенно ненужной. Удивительно, как быстро мужчины умеют переключаться.

— Кажется, мое время вышло, — сказал Леций, стоя перед ней уже в плаще.

— Мне тоже пора на космодром, — ответила она, — иди. Не люблю собираться при свидетелях.

Он еще с минуту смотрел на нее, потом исчез. Это произошло так неожиданно, что она вздрогнула: забыла с кем имеет дело. Потом, набравшись сил, она встала, дошла до ванной и долго стояла под душем, снимая с себя нервное напряжение. Вода шумела, и по лицу катились струи, как горячие потоки нескончаемых слез.

* * *

— Вставай, красавица, завтрак готов!

Миранда сладко потянулась под одеялом. Патрик стоял над ней, подбоченясь, и насмешливо смотрел на нее.

— Или ты думаешь, что прилетела сюда спать?

— Я — человек умственного труда, — сказала она в свое оправдание, — мой мозг должен отдыхать.

— А меня ждут роботы-проходчики. Иди умывайся, горе мое.

Он был похож на отца, только выше и плечистей. И активней в тысячу раз. С Торвалом было скучно. Патрик же все время теребил и не давал покоя.

Миранда постаралась умыться быстро, но он уже воздевал руки к небу, когда она наконец вышла из ванной.

— Ты что там, утонула?

— Успокойся, подождут твои проходчики.

— Чай уже остыл.

— Послушай, тебе нельзя жениться, — сказала она, присаживаясь за стол, — ты слишком нетерпелив.

— Я пока не собираюсь.

— Кстати о женщинах: я тебе тут не мешаю?

— Успокойся, — усмехнулся Патрик, — я найду, где встретиться с женщиной, — перенаселением мы не страдаем.

— Я кое-что заметила, — сказала Миранда.

— Да?

— По-моему, тебе нравится эта девушка. Риция.

— Никакой сенсации в этом нет, — пожал плечом сын, — конечно, мне нравится Риция. Мы друзья.

— И только?

— Спустись с небес на землю, — сказал Патрик недовольно, — Риция — принцесса. Она дочь Верховного Правителя.

— Всякое бывает, — пожала плечами Миранда, — ей нравился ее сын, и ей трудно было представить, как он может не нравиться другим.

— Не бывает, — сказал сын жестко, — и хватит об этом.

— Хорошо, поговорим о чем-нибудь другом, — согласилась она.

Он рассказал, что на днях раскопали какую-то странную гробницу: совершенно замкнутый огромный куб, выложенный изнутри черным гранитом, в котором лежало десять мумий. Если бы робот-проходчик не выдолбил люк в стене, туда просто невозможно было бы проникнуть: ни окон, ни дверей.

— Город был построен во вполне цивилизованном обществе, — интригующе смотрел ей в глаза Патрик, — при чем тут эти мумии?

— Если там есть надписи, — улыбнулась Миранда, — расшифруем.

— Нет там надписей.

Они допили чай и стали собираться.

— Боже! — снова воздел руки к небу Патрик, — что ты надела?

— Как что?

— Там раскопки. Глина, грязь. Дождь все размыл. У тебя сапоги-то есть?

— Конечно, нет. Я же лингвист, а не землекоп.

— Горе ты мое. Ладно, подберем тебе что-нибудь на складе.

Дождя не было, но утро было хмурым. Долина Лучников была покрыта зелеными рощицами и пестрым разнотравьем. Ближе к горам все было перерыто, в коричневом месиве развороченной земли копошилась техника. Модуль опустился на стоянку возле рабочего корпуса, выстроенного наскоро, из готовых блоков. Он состоял из одних кубов, как произведение из детского конструктора для двухлетних карапузов.

Патрик выпрыгнул на перепачканный бетон и подхватил Миранду на руки.

— Сейчас поедешь на мне, — сказал он весело, — а дальше — хоть на крыльях.

— Ладно-ладно. Я тебя тоже в свое время натаскалась.

— Неужели?

— Ты был тяжелым и все время пачкал меня шоколадом.

Пройдясь по первому этажу, он довел ее до подсобки, где были лопаты, ведра, каски, тряпки, сапоги, комбинезоны, куртки и прочая мелочь.

— Наряжайся, красавица.

— А зеркало тут есть?

— Ну, конечно! И салон-парикмахерская! И ателье!

Миранда выбрала сапоги и куртку. Свою работу она представляла несколько иначе. Она думала, что прилетит, сядет за компьютер и будет иметь дело только с информацией.

— Мама, это дикое место, — объяснял ей Патрик, — людей не хватает. То, что разведчики находят достойным внимания, они складывают в контейнеры у входа в подземелье. Наши археологи сидят и копаются в этих контейнерах. И тебе придется.

— А туда, внутрь, нельзя?

— Тебе мало быть по уши в грязи? Хочешь, чтоб тебя засыпало?

— Но ведь интересно же!

— Скорее, жутко.

— А ты что, там бываешь?

— Я? — Патрик посмотрел на нее и усмехнулся, — нет, конечно.

На втором этаже было его ведомство. Сын включил все рабочие видеообъемы, связался с каждым роботом-проходчиком и посмотрел, что каждый делает.

— Все в порядке, — сказал он удовлетворенно, — хочешь взглянуть на гробницу?

— Конечно!

— А-39, отзовись, — скомандовал Патрик.

— А-39 на связи, — скрипуче отозвался робот.

В одном из объемов светилась общая топология раскопок.

— Проследуй в помещение 42–12, - сказал сын, глядя на топологию.

Красная букашечка в объеме двинулась по коридору назад.

— Видишь, — усмехнулся Патрик, — вовсе не обязательно туда лезть. Все и так видно.

— Д-14 просит смазки, — пискнуло из динамика.

— Д-14, прекратить работу и следовать к выходу.

Миранда сидела в темноте, среди светящихся видеообъемов, и пыталась осознать, где она находится. Она в первый раз покинула Землю и никак не могла поверить, что она уже на другой планете, и до Земли безмерные провалы космоса. Человеческий мозг не приспособлен это понять. Ингерда Оорл говорила то же самое, хотя всю жизнь летает и должна была привыкнуть.

В правом объеме она увидела, как тусклый перископ робота постепенно разгорается, освещая мрачное помещение с черными стенами без окон и дверей. Там в ряд стояли десять столов, на которых в узких позолоченных ящиках лежали полуразложившиеся мумии людей. Столы были вполне цивилизованные, с винтами, болтами и гайками, а мумии — явно древне-исторические.

— Похоже, у них были свои раскопки, — сказал Патрик, — а это — склад находок.

— Хочешь сказать, они изучали древние мумии?

— Почему нет? Это город эпохи Кризиса. Они делали все, что могли, чтоб избавиться от генной катастрофы. Не знаю, конечно, чем могли помочь эти куклы…

* * *

Профессиональных лингвистов было всего трое, и то двое из них собирались улетать. Переводами занимались еще несколько аппиров: два старичка и еще одна болезненного вида женщина. Все встретили Миранду довольно равнодушно, но в курс дела ввели.

Основная трудность заключалась в том, что языков в эпоху Кризиса было полно. Ни один из них еще не был толком расшифрован, хотя данных было уже достаточно для компьютерного анализа. Сами аппиры сейчас говорили на жуткой смеси этих языков, видоизмененной до неузнаваемости. С алфавитами было проще. Их было всего три.

Головной мозг устал. Болезненная аппирка по имени Скрея предложила Миранде прогуляться к контейнерам. Посмотреть, что там новенького, а заодно и показать вход в раскопки.

Чавкая глиной, они прошли метров сто по целине в сторону скал. Ветер был неприятный. Волосы у Миранды, были еще коротки для заколок, и их все время безобразно раздувало. Вдалеке колыхалось от ветра разнотравье. Скрея по сторонам не глядела, она деловито шла к большой черной скважине, сутуля узкую спину.

Из скважины, обнесенной вокруг заборчиком, доносился неравномерный гул. Возле забора стояли большие и длинные ящики с крышками. Какие-то рабочие в серых комбинезонах месили глину и спорили неподалеку.

— Все это, конечно, отходы, — как будто извиняясь сказала Скрея, открывая первый ящик, — то, что действительно интересно, Прыгуны приносят нам сами. Недавно господин Ольгерд принес книгу — оказалось — азбука для детей. Представляете? Для нас же это просто клад!

— На каком языке?

— А3.

— Насколько я поняла, вы его меньше всего изучили?

— Ну, теперь с ним проблем не будет!

Из шахты, мелко дрожа, выполз небольшой оранжевый робот, покрутил перископом и остановился недалеко от заборчика, покорно сложив манипуляторы. Рабочие подошли к нему и стали осматривать.

— Сломался? — спросила Миранда сочувственно.

Скрея пожала плечом.

— Они часто ломаются. Нагрузки-то какие… Смотрите лучше сюда. Видите, они хранили звуковую информацию на катушках. Вот таких.

— Таких здоровых? — ужаснулась Миранда.

— Это магнитная запись. Их можно прослушать, мы уже научились.

— Там речь?

— Чаще музыка. Но есть и со словами. Разведчики не любят с ними таскаться, считают, что это ерунда. И кладут сюда. А я считаю, что это интересно.

— Пожалуй.

— Давайте сумку.

Скрея накидала в сумку катушек в жестяных банках. Выглядели они весьма тяжелыми. Миранде надоело стоять на ветру, к тому же она еще не полюбила копаться в мусоре.

— Если вам холодно, идите, — предложила Скрея, видя тоску на ее лице, — только сумку прихватите. А я тут еще поищу.

Тяжелую ношу, да еще по глине, хрупкая Миранда смогла пронести шагов десять, не больше. На этом ее мужество закончилось. Она беспомощно огляделась и решила попросить кого-нибудь из рабочих.

— Вы не могли бы донести мне сумку, — обратилась она к самому крепкому на вид парню.

Все четверо удивленно обернулись к ней, забыв про своего сломанного проходчика. Чувствуя, что сказала что-то не то, Миранда попыталась оправдаться:

— Ни одного робота вокруг.

Очевидно, на этой планете мужчины разучились помогать женщинам. Ее элементарная, в общем-то, просьба, оказалась весьма тут неуместной.

— Ладно, — наконец согласился этот тип, — идем.

— Спасибо.

— Откуда ты взялась, такая шустрая? — спросил он по дороге, — с «Гремучим» прилетела?

— Да, — сдержанно ответила Миранда, обалдев от такой невоспитанности.

— Не сидится на Земле?

«Аппир», — поняла она, — «еще один шовинист проклятый. Нашла, кого просить!»

— Знаете что, — сказала она возмущенно, — давайте, я сама донесу.

Он взглянул на нее насмешливо.

— Да тебя сейчас ветром сдует.

Закусив губу, Миранда дошла с ним до рабочего корпуса.

— Куда дальше? — спросил этот хам.

— Спасибо, я сама.

— Куда дальше?

— На второй этаж.

В ее кабинете он поставил сумку на стеллаж, расстегнул комбинезон от ворота и присел на стул. У него была косматая львиная голова и черный свитер под горло. Таких ярко выраженных мужеских особей она давно не видела. Грубые черты были по-своему дико красивы, в каждом движении, даже в том, как он расслабленно опустился на этот стул, чувствовалась сдержанная сила.

— Ну, и что там у тебя?

— Магнитные катушки.

— Собираешься слушать?

— Это для Скреи.

— А тебя как зовут?

— Меня зовут Миранда. И обращаться ко мне надо на «Вы».

Он сощурился.

— А ко мне надо обращаться: «мой прекрасный господин». Понятно?

— Прекратите паясничать! — вспыхнула Миранда, — я уже жалею, что связалась с вами.

— Я больше не нужен? — усмехнулся он.

— Спасибо, нет.

— Может, еще на что сгожусь?

— Сомневаюсь.

Через полчаса зашел сын с чашками чая на подносе.

— Перекусим, красавица?

— Давай, — вздохнула она.

— Что с тобой? Ты чем-то недовольна?

— Хамство процветает тут везде, — сказала Миранда, — и в городе, и на раскопках. Никуда от него не спрятаться.

— А, по-моему, ма, ты делаешь успехи, — насмешливо взглянул на нее сын, — сам Азол Кера у тебя в носильщиках.

— Ты серьезно? — изумилась Миранда, — вот этот грубый тип — это Азол Кера?

— Удивляюсь, как ты самого Леция не попросила. Он рядом стоял.

— Этот был как-то помощнее, — растерянно проговорила она.

— Ладно, не переживай. Все же обошлось.

* * *

После чая она пошла проветриться. Глина ее не тянула. Миранда отправилась через разнотравье к дубовой рощице. Ноги в грязных сапогах заплетались в высоком ковыле. Гул машин остался позади. Впереди было серое небо и зеленая полоска деревьев.

В роще все было как на Земле. Это в очередной раз потрясло. Откуда-то из леса тянуло костром. Миранда пошла на этот запах, и ей почему-то казалось, что вот-вот она увидит своих друзей, сидящих на поваленном дереве с гитарой и пекущих на углях картошку.

Костер догорал. Едва дымился. То, что она увидела у этого костра, было страшно. Такое случалось видеть только в фильмах ужасов. Мертвая девушка была привязана к дереву. Живот ее был вспорот, и из него, в крови, выглядывала крохотная детская ручка. Все вокруг было перепачкано кровью, трава помята.

Даже на крик сил не нашлось. Миранда в ужасе попятилась. Потом она бежала через поле, путаясь в траве, и сердце ее застряло где-то в горле.

— Господин Кера!

Он один стоял возле сломанной машины и с удивлением смотрел на взволнованную женщину.

— Что? Что случилось?

Миранда постаралась взять себя в руки и говорить связно, но дыхание сбивалось.

— Там… в роще…

— Ну?

— Кажется, там ваша Адела.

— Жива?

— Нет. Похоже на ритуальное убийство.

Азол Кера хмуро смотрел на нее с минуту, потом помял своими грубыми пальцами довольно изящный золотой браслет, больше похожий на украшение, поднес его к губам и хмуро проговорил:

— Конс, прилетай.

— В чем дело? — отозвался тот.

— Если найдешь Леция, бери с собой.

— Он был на раскопках.

— Он только что смылся.

— В чем дело, Азол?

— Сам увидишь.

Конс появился быстро. Видимо, уже догадался, что произошло. Патрик поддерживал Миранду под руку. Все молча шли через поле к дубовой роще.

Смотреть на все это снова было невозможно. Миранда уткнулась лицом сыну в плечо. У Патрика часто стучало сердце.

— Кажется, вы правы, Миранда, — ледяным голосом сказал Конс, — это ритуальное убийство.

— Сама не знаю, как я сюда забрела, — Миранда взглянула на него с отчаянием.

Но Конс на нее не смотрел. Он резко повернулся к Кера и ударил его в челюсть. Азол был к этому абсолютно не готов. Он был в шоке. Поэтому отлетел к старой елке и упал, зацепившись за корень.

В полной тишине он поднялся, ощупывая разбитую губу. Миранда с ужасом ждала, что будет дальше. Не хватало ей только присутствовать при разборке двух Прыгунов!

— Ну что? — спросил Кера спокойно, — полегчало?

— Добился своего?! — с яростью проговорил Конс, — смотри! Что отворачиваешься?!

— Ты в самом деле думаешь, что это я? — усмехнулся Азол Кера, сплевывая кровью.

— Если б я так думал, ты был бы уже трупом, — заявил Конс.

— Тогда при чем тут моя челюсть?

— Если б не твоя пропаганда, таких изуверских сект бы не возникло! Это ты отрицать не будешь?!

— Я призывал не к этому!

— А добился этого!

Разрезав ножом веревки, Конс взял Аделу на руки.

— Расступитесь все!

Миранду била мелкая дрожь. У нее тряслись руки, когда она доставала носовой платок. Хотела промокнуть глаза, но потом передумала и протянула его Кера.

— Возьмите.

— Спасибо.

— Мама, идем!

Патрик взял ее за плечи и повел из рощи.

— Да его убить мало, а ты ему платок даешь!

 

4

У Ингерды-Пьеллы было две луны. Дальняя и маленькая называлась Кампий. В свое время аппиры пытались обжить ее и даже строили на ней станции и перевалочные базы для дальних полетов. Кампий был не круглый, по форме напоминал ботинок. Атмосферы на нем не было, жизни тоже, только желтые камни и пыль.

В кабине двухместного планетолета «Стрела» было тихо и темно. Экран мерцал звездной пылью и крупными горошинами планет, попавших в радиус обзора. Ольгерд рассчитывал долететь минут за сорок. Риция сидела рядом и прижималась к его плечу.

— Правда, красиво, Ол? — сказала она шепотом, — невозможно оторваться…

— Знаешь, сколько я этого насмотрелся? — усмехнулся он.

— Знаю, — вздохнула Риция, — у тебя другая мечта: дом у озера и детишки в саду…

— Хватит с меня космоса.

— Надеюсь, мне будет некогда о тебе скучать. Скоро у меня забот прибавится. Отец хочет, чтоб я стала Верховной Правительницей.

— Ты?!

Ольгерд удивленно взглянул на Рицию. В звездном свете ее лицо с блестящими глазами было пронзительно красиво. В эти глаза, под черными, словно нарисованными углем бровями, можно было смотреть до бесконечности, как в пропасть, как в омут, с тихим замиранием сердца, мучаясь неразгаданной тайной. Он знал ее всю жизнь. Он не знал ее совсем. Ольгерд давно понял, что это просто насмешка судьбы, что именно у Леция такая прекрасная дочь.

— Да, — спокойно, даже равнодушно сказала она, — вместо него.

Аппирская принцесса становилась аппирской королевой. Недоступное становилось еще более недоступным. Бесконечность умножалась на бесконечность. Ну и что?

— А что же он сам? — спросил Ольгерд.

Ее лицо стало очень серьезным. Она с детства умела превращаться в маленькую взрослую женщину. Уже тогда ему казалось, что она видит всех насквозь.

— Он болен, — тихо сказала Риция, — и устал.

— Что с ним?

— Он не говорит, что. Но, по-моему, просто весь рассыпается.

— Не знал, — с горечью сказал Ольгерд.

— Он скрывает. Не хочет показать своей слабости. Ты же его знаешь! Даже тете Флоре не говорит.

— Это он напрасно.

— Конечно! Он держится на каких-то наркотиках. Я на днях отобрала у него пачку, хотела показать ей… и не помню в какой карман положила.

— А название?

— Тоже не помню.

— Не думал, что все так плохо, Рики.

— Вот именно, — усмехнулась она, — всё.

Невыносимо было думать, что ничем не можешь помочь. Ни Лецию, ни Консу, ни ей. Звездная пыль безмолвно застыла на экране, окружая растущий, наполовину освещенный солнцем Кампий.

— Не надо меня жалеть, — вдруг сказала Риция, — я сильная.

— Знаю, девочка.

— И давно уже взрослая, если ты заметил.

— Заметил, — сказал он.

Риция сверкнула глазами и отвернулась. Ольгерд все смотрел на нее в лунно-звездном полумраке. У нее был тонкий профиль, переходящий в плавную линию шеи, почти скрытую глухим воротом комбинезона. Эту нежную шею хотелось освободить от застежек и бесконечно целовать. Впрочем нет, лучше губы. А лучше и то, и другое. И плечи, и грудь, и живот… расстегнуть эту чертову молнию до конца и снять эту скорлупу с нее вообще…

— Приготовься, будем садиться, — сказал он.

Они опустились недалеко от черного купола заброшенной станции. Надели скафандры, привинтили друг другу шлемы. Риция смотрела из-за стекла шлема и улыбалась ему.

— Ты как заправский десантник, Рики, — сказал он, — правда, это совсем не женское дело.

— А я и не женщина, — пожала она плечом, — я Прыгун.

Спорить с этим не приходилось.

— Вот сейчас мы в самом деле с тобой попрыгаем, — улыбнулся Ольгерд.

Тяжесть почти отсутствовала. До шлюзов станции они добрались большими прыжками, поднимая столбы пыли в желтом песке. Потом попытались открыть шлюзы, но не смогли. Этого следовало ожидать. Солнце было беспощадно ярким и, если б не защитные отражатели, оно бы просто ослепило.

— Иди сюда, — позвал Ольгерд щурясь, — встань. Обними меня. Прыгаем на три метра вглубь. На три, не больше, поняла?

Риция кивнула, улыбаясь из-за стекла. Ольгерд обнял ее, ему показалось, что даже сквозь скафандр он ощущает все изгибы ее тела и тепло ее кожи. Она прижалась к нему и замерла.

Все это они делали не раз, только без скафандров. Трудно было сосчитать, сколько склепов, подземелий и развалин они прошли вместе. Трудно было представить себя без нее. Но совершенно невозможно было представить себя с ней.

Через мгновение они оказались в темноте. Ольгерд зажег фонарь на шлеме. Это был широкий коридор, очевидно, идущий кольцом по периметру станции. Вдоль стен периодически встречались вогнутые внутрь двери.

Они стояли возле самых шлюзов, только теперь с другой стороны. Ольгерд поискал у входа щит управления, нашел нечто подобное и пощелкал тумблерами. В коридоре вспыхнул свет, который шел из узких ламп по стенам.

— Солнечные батареи работают, — сказал он.

— И воздух нормальный, — удивилась Риция, глядя на анализатор, — и температура.

Все это было странно и удивительно. Брошенная три тысячи лет назад станция ожила, как ни в чем не бывало. Как будто ее периодически навещал хозяин. Менял неисправные элементы, пылесосил ковры, протирал плафоны, смазывал дверные ролики.

Где-то в центре, под самым куполом, они попали в большой просторный зал, вдоль стен стояли экраны и пульты к ним. Это было похоже на диспетчерскую. В зале было темно, приходилось пользоваться своими фонарями. Они держали их в руках, потому что и шлемы, и скафандры давно сняли.

Ольгерд попробовал оживить один из экранов, и это ему скоро удалось. Пульт был почти человеческий. Аппиры той эпохи вообще мало чем отличались от людей. Зеленое марево плоского экрана запестрило командами и картинками. Он нашел освещение, активизировал его. В зале вспыхнул неяркий синий свет. Потом ему даже удалось раздвинуть своды купола. Они оказались под черным звездным небом.

Риция изумленно присела на ступеньку в полу.

— Такого мы еще не видели, правда, Ол?

— Это точно. Здесь все сохранилось гораздо лучше, чем на планете. Как в камере хранения. Похоже, в этом компьютере масса информации.

Часа три они не могли оторваться от экрана. Ольгерд выудил из памяти кучу текстов, по виду похожих на деловые отчеты и документы, бесконечные файлы с цифрами, целый банк изображений, хоть и плоских, но вполне достоверных…

Устав, они снова бродили по кольцевым коридорам станции. Риция деловито снимала все на камеру. Он шел сзади, и уже не запрещал себе любоваться ее гибкой фигурой, строго затянутой в черный комбинезон с белой полосой по глухому вороту. Не запрещал, потому что все равно ему тут осталась всего неделя или две. И это притяжение уже не успеет стать сильнее его.

— Пойдем, перекусим, — сказал он, забирая у нее камеру и убирая ее в карман.

— А где наши рюкзаки?

— Я их бросил в зале.

В зале они сели на ступеньки под звездным куполом, открыли термос и разлили по крышкам кофе. Казалось, что нет уже ни времени, ни остального мира.

— Как же все странно, — сказала Риция, обводя взглядом зал, — или я сплю? Как будто мы с тобой вдвоем во всей вселенной.

— Так и есть, — согласился с ней Ольгерд.

Они посмотрели друг на друга. Все давно было ясно. Риция поражала еще и тем, что ей ничего не надо было объяснять. Она любила его без всяких условий, чуть ли не с самого рождения, по-детски преданно и по-женски мудро.

Однажды он поцеловал ее. Осенью, на развалинах какого-то завода. Был солнечный день, небо было голубым, а яркая листва полыхала желтым и красным. Риция шла чуть впереди, а когда вдруг остановилась, он наткнулся на нее, обнял, увидел ее полураскрытые губы и все забыл. Потом опомнился. Риция смотрела на него исподлобья серьезными черными глазами. Голос у нее чуть-чуть дрожал.

— Ну? И что дальше?

— Ничего, — жестко ответил ей Ольгерд.

Она поджала губы, отвернулась и пошла вперед по опавшей листве. Кажется, она уже тогда все поняла.

Они сидели на ступеньках и смотрели друг на друга. Глаза у Риции были продолговатые и очень яркие, лицо же наоборот — очень бледное.

— Простись со мной, Ольгерд, — сказала она, напряженно глядя на него.

Сердце на секунду остановилось. Хотя ничего неожиданного не произошло. Он прекрасно знал, что так оно и будет. Что не сможет он просто так улететь на свою Землю, до самого конца изображая олимпийское спокойствие. Сколько можно себя обманывать? Сколько можно оглядываться на Леция?

— Не здесь, — сказал он серьезно.

— Здесь, — возразила она взволнованно, — сейчас.

Он хотел объяснить что-то по поводу неподходящей мебели, но руки уже привлекли ее к себе. «Только поцелую», — подумал он, — «только расстегну эту чертову молнию, а потом…»

Потом звездная сфера завертелась…

Он осознал себя, пожалуй, только перед пультом планетолета. Они летели обратно, сидя в мягких креслах пилотов, как будто дремали, как будто ничего и не произошло. Иногда он сжимал ее расслабленную руку, она тихонько отвечала. На экране была голубая серпом освещенная планета и звездная пыль.

Ольгерд опустошенно смотрел в этот экран, и видел, как рушится где-то там за спиной его дом на берегу озера, расплываются, как акварельные рисунки под дождем, дети на берегу и женщина в цветастом фартуке…

— Ольгерд, — проговорила Риция и посмотрела на него с тоской, — неужели всё вот так и кончится?

— Мне лучше улететь, Рики.

— Почему? Ну почему?!

— Твой отец мне тебя не отдаст.

— Отец? — изумилась Риция, — как он может запретить тебе?

— Я и сам не посмею, — усмехнулся Ольгерд.

— Это… потому что я наследница?

— Нет.

— Тогда почему?

— Это старая история, девочка.

Какое-то время они сидели молча. Ольгерд еще сомневался, стоит ли ей все это рассказывать. Невозможно же будет объяснить, в каком они все тогда были состоянии: он, отец, сам Леций…

— Я жду, — тихо сказала Риция.

— Это было еще на Наоле, — вздохнул Ольгерд, — я был молод, самолюбив и самонадеян. Я решил, что аппирский мутант не достоин моей сестры. Что с его стороны просто наглость даже думать об этом. Что-то в этом духе я ему и заявил.

— Как же ты мог, Ол?

— Мог.

— И что же?

— Мой отец сделал проще: он просто взял и отправил Ингерду домой. Вот, собственно, и вся история.

Риция долго сидела молча. Даже свою руку у него осторожно забрала. Он не смотрел на нее, но почему-то чувствовал, как отдаляется она от него. Вот сейчас. Сию минуту. Риция, которая всегда была его. Риция, которая всегда его слушала, шла с ним куда угодно и никогда не скрывала, что любит его. Но, видимо, был человек, которого она любила больше. Леций Лакон. Ее отец. И не человек, а аппир.

— Почему ты не говорил мне этого раньше?

— Это бы что-то изменило?

— Не знаю. Возможно.

Она сказала это со всей присущей ей серьезностью, отвернулась и закрыла глаза.

Через полчаса они были на космодроме. Дул промозглый северный ветер, небо было серым. Их рюкзаки лежали в ногах, на мокрых от прошедшего дождя плитах. Риция поправляла растрепавшиеся волосы. Ольгерд смотрел на нее.

— Летим ко мне?

— Не могу.

— Риция…

— Мне надо подумать. Обо всем.

— Ясно, — усмехнулся Ольгерд.

Она сверкнула черными глазами.

— В конце концов, мы уже простились с тобой. Чего тебе еще?

— Ничего, — сказал он, — я получил сполна.

* * *

Конс широкими шагами шел по дворцу. Леций не отмокал в своем бассейне, он ждал его в кабинете, одетый в торжественный черный костюм с золотым оплечьем и поясом. Хмурый день был за раскрытым окном, хмуро было в кабинете, хмурым было и его лицо.

— Поговорим? — ледяным тоном спросил Конс.

— Разумеется.

— Ты уже все знаешь?

— Да. Кера передал в деталях.

— И что ты на это скажешь, брат?

— Этого следовало ожидать, вот что я скажу.

— Ах, вот как?

Леций смотрел холодно, без сочувствия.

— Доигрались со своими экспериментами, — медленно и зловеще проговорил он.

— Вот так ты все вывернул?

— Я ничего не вывернул. Это твое безрассудство, Конс. И безумство твоей Флоренсии. Давно надо было понять, что никто вам не позволит родить смешанного ребенка. Это дело уже не семейное.

— Да? — Конс смотрел на него с каменным лицом, у него и в душе уже все окаменело, рвать и метать уже не хотелось. Хотелось исполнить свой долг и уничтожить чудовище, — а, по-моему, как раз семейное. Убийца среди нас. Он Индендра. И ты его прекрасно знаешь.

— Не уверен.

За окном строем стояли громадные черные ели, подпирая серое полотно пасмурного неба. Царственный брат сидел в высоком кресле как на троне, возложив руки на подлокотники. Он вел себя отнюдь не как пострадавший. Конс уже понял его теперешнюю роль: возмущенный хозяин, в государстве которого устроили бардак. Точно так же возмущалась Сия, которая считала себя главой рода Индендра. Ей не столько жаль было Аделу и ребенка, сколько ее возмущал скандал в благородном семействе.

— Подумай сам, — сказал Конс, — это Прыгун. И вдобавок тот, которого Адела прекрасно знала и любила. К тому же тот, кто был заинтересован в ее смерти. И тот, у кого была такая возможность. Не так много кандидатов остается, не правда ли?

— Я все это знаю, — поморщился Леций, — все равно никаких доказательств нет.

— Придется обойтись логикой.

— Тут одной логикой не обойдешься, Миджей. Тем более, если речь о Прыгуне. Ты думаешь, я не хочу все это распутать?

— Тогда выслушай меня и не перебивай.

— Хорошо.

— У Нриса и Кера был мотив. Но не было возможности. У Би Эра не было причин. Да и сил, пожалуй. Он постоянно в режиме «желтой луны» и из него не выходит. Сам знаешь, на «луне» далеко не прыгнешь, тем более с двойной массой. Ольгерд явно ни при чем, он землянин. Я его исключаю.

— Себя, видимо, тоже, — усмехнулся Леций.

— Разумеется. И что ты на это скажешь, брат?

— Только то, что алиби Кера никуда не годится. Он вполне мог выступать в записи, а его приятели утверждать, что он говорил в прямом эфире.

— Я тоже так думал, — сказал Конс и усмехнулся, — но потом я вспомнил одну маленькую деталь, о которой все забыли: Адела терпеть не могла Азола Кера. У него на шее она бы не повисла. Куда уж ему… зато ты у нас — женский любимчик.

Леций долго молча смотрел на него. Просто само благородство, мудрость и святость. Его энергия тускло теплилась в нем в самом слабом режиме «красного костра», он давно уже не вспыхивал «белым солнцем», хотя иногда еще был на это способен. Несмотря ни на что, он держался уверенно и был красив как ангел. Ангел в костюме дьявола.

— Я тоже слишком долго тобой любовался, — с горечью сказал Конс.

— Что ты хочешь этим сказать? — нахмурился Леций.

— Только то, — проговорил Конс ледяным тоном, — что ты убил мою дочь.

— Я?! Ты что, с ума сошел?

Конс и не сомневался, что он будет отпираться.

— Хватит. Довольно сцен!.. Я давно тебя знаю, Леций. И гораздо лучше, чем другие. Ты способен на все. У тебя цель всегда оправдывает средства.

— Это все твои аргументы?

— Тебе мало?

— Конс, я твой родной брат. Ты это еще помнишь?

— У тебя было все. И мотив, и возможность. Этот несчастный ребенок разрушал все твои планы. Ты боишься, что твои ненаглядные аппиры биологически растворятся в человечестве! Ты виделся с Аделой накануне и вполне мог угостить ее отравой, тебе она вешалась на шею, когда ты появлялся… И, наконец, ты единственный, кого вообще не было на приеме.

— Железная логика, — усмехнулся Леций.

— Тебе и этого мало?

— На все это я могу сказать только одно: я не убивал твою дочь.

— Где ты был во время приема?

— Это допрос?

— Отвечай, черт возьми!

— В ванне.

— Тебя кто-нибудь там видел?

— Нет.

— Конечно, нет. Потому что ты был в палате у Аделы.

— Послушай, брат. Ты, конечно, в шоке, тебе больно. Я могу это понять. Нам всем больно. Я даже могу тебя простить за такие подозрения. Но не лучше ли нам объединиться и искать настоящего преступника?

— Тогда скажи, — холодно взглянул на него Конс, — кто из Прыгунов глотает амизот-7 после телепортации? Кто вообще его принимает? Кому не хватает своей энергии? Кто из нас поизносился больше всех и держится на наркотике? Кера? Или, может, я?

— Ты пришел надо мной поиздеваться, не так ли?

— Нет. Я пришел тебя спросить: что пачка твоего амизота делала на полу в больнице?

— Что?

— Не в палате, конечно. В коридоре. В какой Адела палате, ты знать не мог.

— Покажи.

Голос у Леция наконец дрогнул. Он медленно взял протянутую, уже распечатанную зеленую коробочку.

— И ты нашел ее там? — сухо спросил он.

— Именно там. Я знаю, что после прыжка тебя ломает. Ты тут же проглотил эти две капсулы. У тебя тряслись руки, и ты сунул пачку мимо кармана. Если можешь, разубеди меня.

Леций встал и подошел к окну. Его золотые плечи как-то сразу ссутулились. Он долго молчал.

— Если тебе этого достаточно, Миджей… что ж, можешь считать, что это я. Я устал.

— Что значит, можешь считать? Или опровергни меня, или скажи мне прямо: «Я убил твою дочь».

Леций повернулся к нему. Лицо его было перекошено.

— Да, — сказал он, — я убил твою дочь, — и больше ничего тебе объяснять не намерен. Можешь собирать Директорию!

* * *

Ольгерд бросил рюкзак на пол, заказал роботу яичницу и опустошенно сел на кровать. В его столичной квартире хозяйничал робот Мотя, поэтому порядок в отсутствие хозяина возникал идеальный. Другой, конечно, Мотя, нового поколения.

На кухне зашипело. Ольгерд сидел и тупо смотрел на себя в зеркальную стену. Он видел крепкого, матерого мужика, сурового красавца, давно уже не мальчика, которому просто положено быть умным и владеть своими чувствами. Положено… Но не дано.

Он понял, что неисправим. Что мудрым и дальновидным бывает только в периоды затишья. Что не видать ему никакой Земли и никакого дома с ласковой хозяйкой и детьми. Для этого нужно уметь любить обычную земную женщину. А Ольгерд Оорл на это органически не способен. Его тянет только на богинь. На худой конец, на принцесс.

Собственно, ну и что? Он будет выглядеть смешным? Возможно. Не вернется на Землю. Но ведь можно жить и здесь. Да он уже и забыл там всё и всех. Труднее будет сказать всё Синеле. Но уж лучше сейчас, чем потом… И Леций сможет сколько угодно тешить свое самолюбие над поверженным Оорлом. И ради бога. Он имеет полное право. Только когда-нибудь ему это надоест.

Вот, кажется, и всё. И что? Только из-за этого отказаться от самой лучшей девушки во вселенной? От счастья говорить с ней и смотреть в ее глаза, от острейшего наслаждения, которое дает ее прекрасное юное тело. Нет, он еще не настолько окаменел и засох!

Мотя принес яичницу вместе со столом.

— Спасибо, друг, — Ольгерд взял вилку и положил в рот безвкусный кусок, аппетита не было, только голод, — что там новенького?

— За какой период? — деловито уточнил Мотя.

— За последние сутки.

— Тебе было двадцать семь звонков. Перечисляю по приоритетам: Леций, Конс, Гектор, Синела, Эр, Кера, Нрис, Флоренсия, Ингерда, Сия…

— Стоп, — сказал ему Ольгерд, — они что, сговорились что ли? Что случилось? Включи-ка мне последние новости.

Мотя показал ему запись последних новостей. Телесеть на планете была еще не развита, да и населения было маловато для теле-изобилия. Новости выходили раз в полдня, поэтому приходилось их записывать в свое отсутствие.

Репортеры потолкались на месте происшествия в дубовой роще, в больнице у Флоренсии, у Конса дома, во дворце у Леция, пытались выяснить у Гектора, что он обо всем этом думает, показали возмущенную толпу людей возле полпредства. Люди требовали срочно усмирить злобствующих аппиров или срочно увезти отсюда всех желающих. Личная трагедия семьи Индендра разрасталась во всепланетный скандал.

— Спасибо, малыш. Я сыт.

Ольгерд отодвинул тарелку и встал из-за стола. От негодования во всем его теле нарастал легкий гул, как в перегретом моторе. Прыгуны сказали бы, что он входит в режим «синего луча», он этого не видел, он просто по-человечески нервничал и думал, что чувствует сейчас Риция. И хотел быть с ней. И торопливо накинул куртку.

Обычно теплый и уютный дом Конса, в который всегда тянуло, показался серым и унылым. В нем поселилась боль. И с этим никак не хотелось смириться.

Его впустила тетя Флора, строгая, спокойная, в черном платье с глухим воротом. Он осторожно обнял ее, потом спросил, где Риция.

— В своей комнате, — сказала Флоренсия, — но, мне кажется, тебе лучше к ней не ходить.

— Почему?

— Она не в себе, Ол. Столько всего свалилось на бедную девочку!

— Я поэтому и прилетел.

— Она никого не хочет видеть. И собирается уйти из дома.

— Даже так?

— Я ее понимаю, Ол. Она не может здесь больше оставаться после того, что сделал ее отец.

— Леций? А что он сделал?

Флоренсия смотрела сухими воспаленными глазами, провалившимися вглубь узкого лица.

— Он признался. Это он убил нашу Аделу.

Ольгерд долго не мог осознать, что же он услышал.

— Не верю, — заявил он, так и не осознав, — этого быть не может.

— Вся Директория во дворце, Ол. Решают, что с ним делать.

— Подожди, Фло… тут что-то не так!

— Леций многолик. От аппиров вообще можно ожидать чего угодно. Мы с тобой люди. Нам этого не понять.

Ее спокойствие, даже смирение поражало.

— Не думал, Фло, что и тебе откажет здравомыслие. Леций! Который только и делает, что сглаживает острые углы и старается всех примирить!

— Это только имидж. Раньше он менял парики. Теперь лица.

— Не поверю никогда. Тут какая-то ошибка.

— Ол, он сам признался.

— Значит, есть причина!

— Не знаю, — вздохнула Флоренсия, — я устала думать. Иди к ней, раз пришел.

Риция тоже была в черном. Платье облегало тонкую фигуру с высокой грудью плотно, как змеиная кожа. Она стояла у большого во всю стену окна и смотрела, как возятся на карнизе голуби. На кровати лежал открытый чемодан и свалка из одежды рядом с ним. Невозможно было представить, что у нее на душе, если его самого знобило от возмущения и жалости.

— Что тебе? — спросила она отчужденно.

Он остановился, чувствуя между ней и собой стену. Вполне реальную энергетическую стену, которую она перед ним поставила. Конечно, они не слишком нежно расстались на космодроме, но такого он не ожидал.

— Риция, не надо, — сказал он, — я же тебе не враг.

— Ты пришел меня утешить? — усмехнулась она.

— А ты хочешь справиться с этим одна?

— Как это благородно!

Он никогда ее такой не видел. И не хотел бы видеть. Он ожидал слез, отчаяния, даже истерики, но не того, что на него будет смотреть чужое и надменное лицо. И этой стены между ними. После того, что произошло два часа назад на Кампии, под звездным куполом, это было особенно досадно.

— Я люблю тебя, Риция. Ты же это знаешь.

— Да? — она сверкнула яркими глазами, в которых блеснули слезы, и сказала презрительно, — а как ты смеешь меня любить? Кто ты такой, Ольгерд Оорл?

— Риция…

— Я Верховная Правительница, а ты кто?

— Рики, тебе плохо, девочка?

— Мне? — она снова усмехнулась сквозь слезы, — мне прекрасно! Мне лучше всех! Ты что, не понял? Скоро все Прыгуны передерутся между собой. Ни у кого из них не будет потомства. Я одна, слышишь, я одна буду управлять аппирами! И мне это по силам. Вот, кто я такая, Оорл. Как же ты смеешь меня любить?!

— Послушай, девочка, ты явно не в себе.

— Это ты не в себе! Зачем ты пришел? Не приближайся ко мне!

Ольгерд не видел, кто она сейчас: «синий луч», «зеленая звезда» или «белое солнце», хотя ее трясло от возмущения, и глаза метали молнии. Он просто сминал ее поле своим, вслепую, на ощупь, но уверенно. Это было трудно. Он чуть было не подумал к своему стыду, что девчонка сильнее его, шаг за шагом пробиваясь сквозь упругую среду и покрываясь испариной от напряжения, но дикое желание во что бы то ни стало схватить ее, встряхнуть и привести в чувство толкало его вперед. В конце концов, она дрогнула.

Ольгерд смял ее поле в гармошку. Подошел и взял за узкие горячие плечи, обтянутые черной мерцающей тканью.

— Видишь, я приблизился.

— Зачем?

— Забрать тебя. Собирай свой чемодан, и летим ко мне.

— Ол!

— Хватит! Намучились.

— Не надо меня жалеть!

— Я люблю тебя, неужели не понятно?

Риция смотрела холодно, совершенно неузнаваемым лицом, хоть и дико красивым. Глаза сверкали.

— А я никого не люблю! Понятно?! Ни тебя, ни его! Я всех ненавижу!

— Если ты о Леции, то я в это не верю. Твой отец никого не убивал. Это чушь. Это бред собачий!

— Конечно, — усмехнулась Риция, — он не мог никого убить.

— Так что же ты…

— А ты не догадываешься, почему он так сказал? Подумай! Неужели так трудно догадаться? Как ты думаешь, кого он выгораживает?

У Ольгерда как-то сами собой разжались руки.

— Он выгораживает меня, — с негодованием повторила Риция, — а кто его просил, ты мне скажи? Кто?! Зачем он это делает?! Как он посмел?!

— Но ведь это не ты, — сказал Ольгерд, качая головой, — что за бред ты тут несешь про единоличную власть? В чем ты меня хочешь убедить?

— В том, что это я убила Аделу, — вся дрожа, сказала Риция.

— Не выдумывай.

— У меня же был мотив! И возможность! Ты что, не видишь, какая я алчная, хитрая, кровожадная и мерзкая дрянь?!

— Ну, хватит!

Он сгреб ее в охапку, крепко стиснул и прикрыл ей рот губами. Она истерично подергалась, потом как-то нервно и жадно ответила на его поцелуй. Ее била дрожь. По щекам покатились слезы. И это уже было нормально.

Ситуация у бедной девочки, насколько он мог это понять, была ужасная. Ей надо было либо признать, что отец, которого она боготворит, убийца ее сестры, либо сделать вывод, что он считает таковой ее. Последнее оскорбляло ее, кажется, больше.

— Успокойся, — сказал Ольгерд, губами снимая слезы с ее лица, — если у какого-то мерзавца цель — перессорить всех Индендра, то он это делает просто гениально.

— Значит, ты не веришь, что это я?

— Господи, Риция! Ангел мой… о чем ты говоришь?

— Почему же он поверил?! Как он посмел?! Почему он считает, что я — чудовище?!

— Послушай, детка. Сейчас надо думать не об этом. Прыгуны заседают во дворце, и неизвестно, к какому решению придут. Не пора ли вмешаться в это собрание?

— Так что? — взглянула она на него влажными и вполне уже кроткими глазами, — летим?

— Нет, — сказал он, — так мы можем опоздать. Обними меня покрепче. И не мешай только. Я сам.

* * *

Ольгерд перенес ее в вестибюль дворца. С минуту они стояли, борясь с ознобом, потом целовались в том же крепком объятии, потом бежали по лестнице в зал заседаний.

В зале с голубым куполом стоял большой овальный стол с черной полированной поверхностью. В нем, как в водной глади, приглушенно отражался свет хрустальных люстр. Члены Директории расположились за этим столом. Леций находился на своем обычном месте. Он сидел, закинув ногу на ногу, возложив руки на подлокотники, в черном с золотом костюме, и на обвиняемого походил мало.

Он страшно рисковал, позволив им всем собраться. Насколько понимал Ольгерд, четверо Прыгунов одновременно, суммировав свои усилия, вполне могли помешать одному телепортировать и скрыться от возмездия. Только они могли помешать ему, и только они могли решить его судьбу. По-настоящему виновный давно бы уже прохлаждался где-нибудь на Наоле или парился в родниках у лисвисов.

Прыгуны все разом оглянулись на вошедших: маленький Би Эр в коричневом сюртуке, грозный Азол Кера в синем халате с львиными мордами, нервный Руэрто Нрис в красном камзоле с брыжами и мрачный Конс в траурном темно-фиолетовом костюме с заклепками на земной манер. Лецию оборачиваться не пришлось, он и так смотрел на дверь.

— Вас никто не звал, — хмуро сказал Азол Кера, — кажется, вы не члены Директории.

— Зато мы члены семьи, — ответила Риция.

— Вам нечего тут делать, — строго сказал Леций, глядя на нее.

— Отец!

— Я сказал, исчезни. Ты еще не доросла до таких собраний. А Оорл может остаться, если хочет.

— Почему же я не доросла? — вспыхнула Риция, — через месяц я буду совершеннолетней.

— Вот через месяц и придешь.

— Ах, вот как… — Риция подошла к нему совсем близко, у нее дрожали руки, — значит, ты считаешь меня маленькой для заседаний. Но не для убийства?

— Ты что, с ума сошла? Никто тебя тут убийцей не считает.

— Кроме тебя!

— Помолчи, Риция.

— Рики, что все это значит, черт возьми? — не выдержал Конс.

— Что?! — разгневанная Риция обернулась к нему, — а ты не понимаешь? Он решил, что его дочь — чудовище. Что ей захотелось одной управлять аппирами, что она готова пройти по трупам! Сидит и покрывает меня, как будто я в этом нуждаюсь! А ты тоже хорош, Конс! Готов убить родного брата! Вы что, с ума тут все посходили?!

Повисла напряженная пауза.

— Это плохо кончится, — усмехнулся Азол Кера, — я уже получил по морде, Леция мы чуть не приговорили, у девочки нервный срыв. Кто следующий?

— Прежде всего, — сказал Конс, — убита Адела. Вот кто пострадал. Не знаю, кого выгораживает этот тип, — он бросил хмурый взгляд на Леция, — но он так и не объяснил, почему он не был на приеме, и как в больницу попали его наркотики.

— Я не собираюсь ничего объяснять, — заявил Леций.

— Какие наркотики? — удивилась Риция.

— Те, что он принимает. Амизот-7.

— Это… это, наверно, я. Да. Это я. Я была в больнице в тот день, и я отобрала у него пачку с таблетками. Наверно, там и выронила.

— А что ты делала в больнице?

— У меня была причина.

— Какая?

Риция покраснела.

— А это уже не ваше дело!

Леций встал, молча повернулся ко всем спиной и отошел к окну. Риция решительно заняла его место.

— Я готова. Нападайте на меня. Что же вы? Давайте сожрем друг друга!

— Ну что ж, — вздохнул Би Эр, — по неумолимой логике, если вы с отцом не виноваты, остаюсь только я.

Риция смутилась и как-то вся сразу потухла.

— Я не это хотела сказать, дядя Эр!

Блики от люстр беззаботно плясали на полированной поверхности стола. Черно-зеленый орнамент весело вился под потолком гибкой змейкой, пол под ногами сиял как зеркало, стены были холодно белы, за окном раскачивались на ветру могучие ели.

— Послушайте, вам не надоело? — не выдержал наконец Ольгерд, — долго вы будете перемывать друг другу кости?

— Заткнись, Ол! — рявкнул Кера, — тебя вообще никто не спрашивает!

— А придется. Хотя бы потому, что я намерен вмешаться в ваши разборки. Леция вы получите только через мой труп. А девочку — и подавно.

— По-твоему, старина Би Эр…

— По-моему, у вас у всех мания величия, Прыгуны. И это вас ослепляет. С чего вы взяли, что вам нет равных? Есть еще я. Есть и другие люди, способные телепортировать. Подозреваю, что мощные Пастухи, когда насосутся энергии, тоже на это способны. Мало ли кто был в палате у Аделы! Пока вы не расширите круг подозреваемых, ничего у вас не получится.

— Вряд ли Адела с ее ребенком помешала людям, — покачал косматой головой Кера, — вам-то что до этого? Вас много как блох в мешке… А Пастухи прыгать не могут, сколько бы они ни накачивались. Прыгуны — только Индендра.

— Хорошо, — сказал Ольгерд, приближаясь к нему, — а ты уверен, что знаешь всех Индендра?

— Этим в свое время занимался Леций, — сказал Би Эр, — он составлял генеалогическое дерево. Далеко не все потомки Аггерцеда Индендра, от которого мы ведем отсчет, Прыгуны. И вымирали они так же, как все аппиры. Нас слишком мало, Ольгерд, чтобы запутаться. Мы знаем всех.

— Значит, есть еще кто-то.

— Призрак? — усмехнулся Конс.

— Может быть, и призрак. Насколько я слышал от Риции, он проходит сквозь стены. А на что эта тварь еще способна, одному Богу известно.

— Ол, не наводи тень на плетень, — поморщился Конс, — все очень просто и очень мерзко. И не надо выдумывать каких-то тварей.

Леций все стоял у окна ко всем спиной. Как будто знать не хотел никого из присутствующих. Ольгерд подошел к нему, и встал рядом. На всякий случай. Он знал теперь, что Леций слаб и болен. Внезапного удара Конса он мог и не отразить.

— Что ты молчишь, черт подери? Твоя дочь тут ни при чем, неужели не понятно?

Леций посмотрел на него так, что ему захотелось провалиться сквозь землю. Как на мальчишку, который ровным счетом ничего не знает и не понимает в жизни. Ольгерду показалось, что он налетел с разгону на барьер. Почему-то он и мысли не допускал, что кто-то из них может быть причастен к убийству: или Леций, или Риция. От такой мысли мир просто переворачивался с ног на голову.

— Это слишком длинная история, — сказал Леций, — а ты видишь только верхушку айсберга.

Наконец зазвучал и голос Нриса, он всегда предпочитал отмалчиваться до поры до времени.

— Леций, — сказал он, — твою спину мы уже рассмотрели, — повернись лицом к собранию.

Верховный Правитель медленно повернулся и встал, сложив руки.

— Ты по-прежнему не отрицаешь, что убил Аделу? — спросил Руэрто.

— Ты смешон, — усмехнулся Леций, — вопросами в лоб истину не установишь. Я могу сказать «да», могу все отрицать. Что это тебе даст?

— Кого ты покрываешь, Леций? — сощурился Нрис, — никого ты не убивал, это ясно… но ты знаешь, кто убийца. Так?

— Знаю.

— Тебе что, легче сознаться, чем выдать его?

Леций молчал.

— Прекрати напускать туман, — сказал Конс раздраженно, — нам нужен убийца, а не мальчик для битья. Если это не ты, то кто? Она?

Риция закрыла лицо руками. Ольгерду хотелось броситься к ней, взять ее на руки и унести отсюда подальше.

— Конечно, нет, — усмехнулся Леций, — как вам такое только в голову пришло…

— Тогда кто? — настаивал Конс.

— Никто из присутствующих, — сказал Леций.

Все переглянулись. Руэрто Нрис поднялся, бледнея прямо на глазах.

— Этого не может быть, — проговорил он, — это просто глупо!.. Она… она иногда достигает «синего луча», даже «зеленой звезды»… но никогда — «белого солнца». И я еще ни разу не видел, чтобы она телепортировала!

Больше всех удивился такому срыву, кажется, сам Леций.

— Ру, о чем ты?

— Как о чем? — растерялся Руэрто, он стоял и крутил кудрявой головой, было заметно, как он нервничает.

— Я имел в виду вовсе не твою мать. Успокойся.

— Сия — не Прыгун! Иначе она была бы членом Директории!

— Разумеется.

— Ей просто незачем было убивать Аделу! Она любила ее!

Азол Кера ухмыльнулся, лениво откидываясь на спинку кресла.

— Ну вот. Еще у одного сдали нервы.

Леций подошел к столу, положил руки на полированную черную поверхность.

— Хватит на сегодня, — сказал он твердо, — завтра продолжим. И завтра я вам все расскажу. Все равно не скроешь… а теперь уходите.

Расходились медленно, в угрюмом молчании. По дороге Ольгерд вызвал такси, вовремя вспомнив, что транспорта у него нет. На улице уже сгустились серые влажные сумерки. От моря тянуло прохладой. Конс остановился у раскрытой дверцы модуля и взглянул на Рицию.

— Чего ты ждешь? Садись.

Он был устал и очень хмур.

— Нет, — она опустила глаза, — я больше у вас не живу.

Он болезненно поморщился, словно глотнул горького лекарства.

— Рики, не выдумывай, пожалуйста. Садись, Фло наверняка уже волнуется.

— Не могу, — упрямо повторила Риция.

— Что ж, — усмехнулся Конс с горечью, — вчера у меня было две дочери, сегодня — ни одной.

Он сел за руль. Дверца плавно закрыла его в кабине.

— Папа… — всхлипнула Риция, но он ее уже не слышал.

* * *

Леций покинул зал заседаний последним, как капитан тонущий корабль. Корабль тонул. Просто рассыпался на куски, как старая трухлявая калоша. И ничем нельзя было помочь, только стоять и размахивать руками. Леций даже не знал, что он чувствует: боль, досаду, зло на себя, отчаяние или просто бесконечную усталость.

Он прошел на половину Энии. Сюда никто никогда не заходил, кроме троих самых преданных слуг. Здесь стальные двери замыкались под ключ, а на окнах были решетки. В остальном все было великолепно.

Эния лежала на постели в своих покоях, белые волосы были растрепаны по стопке алых и голубых подушечек. Халат на ней был такой же бирюзовый, как и смятое покрывало. Судя по несчастной, изломанной позе, в которой она распласталась по этому покрывалу, и по грязно-серому цвету ее энергии, сил у нее уже не осталось.

Впрочем, с его появлением силы откуда-то взялись. Эния приподняла голову и осуждающе взглянула на него. Лицо ее было красиво, хотя и напоминало своей бледностью алебастровую маску.

— Ты чудовище, Леций! Почему тебя так долго не было?! Я уже умираю!

Он хотел ее убить. Задушить тут же, на месте, и покончить с этим кошмаром раз и навсегда. Но, как всегда, решимости на это не хватило.

— Ты видела новости? — спросил он хмуро.

— Видела, — усмехнулась она.

— И что ты на это скажешь?

Эния смотрела на него даже не с усмешкой, а с неприкрытым злорадством. Светлые глаза были ледяными и безжизненными. Смотреть в них было жутко.

— То, что эта дрянь оказалась достойной своего деда. Вот, что я скажу. Скоро она уберет всех Индендра со своего пути! Конс будет убивать каждого, на кого падет подозрение. А потом она убьет его самого! Оорлам тоже достанется! Всем достанется! Риция отомстит за своего деда!

Леций подождал, пока она сольет свой яд.

— Все сказала? — спросил он холодно.

— Мне плохо, — заявила она, моментально меняясь в лице, — не мучь меня, дай мне немного белого света, а еще лучше сиреневого! Ты весь сегодня желтый, желтого мне мало!

— Сегодня ты не получишь ни желтого, ни белого, — сказал он.

— Леций! — ужаснулась Эния, ползя к нему по широкой кровати, как раненый зверь, — я же умру!

— Не умрешь.

— О! Тебе захотелось поиздеваться надо мной? Да? Тебе мало, что ты лишил меня всего, что ты запер меня тут, как пленницу, что я не вижу белого света, что мне даже поговорить не с кем, ты хочешь лишить меня энергии?

— Ты — исчадье ада, Эния. Если тебя не изолировать, ты высосешь любого до последней капли. Меня толпа слуг так не изматывала, как ты одна.

Она было возмутилась, но снова прикинулась овечкой.

— Но ты же бездонный, Леций! Что тебе стоит? Ты же обещал!

— Обещал. Если ты будешь сидеть тут тихо и не высовываться.

— А я что делаю?!

— А ты телепортируешь!

Это было давно. Еще на Наоле. Совершенно пьяный и расстроенный, он вошел после банкета в свои покои с зимним садом, тогда еще хромая на больную ногу и с желтой кепкой в кармане. Кто-то из прибывших землян сообщил ему, что Ингерда вышла замуж. Ничего неожиданного в этом не было, не век же ей вспоминать аппирского урода… но эту новость он хорошо запил земной водкой.

Все шло по плану, но почему-то было пусто, и совсем не хотелось жить. Он сел на свою кровать, раздирая застежки на камзоле и напевая последнюю из звучавших в банкетном зале песен. Потом, как во сне, посреди комнаты возникла фигура женщины. Роскошной, ухоженной блондинки в черном платье и без каких-либо физических недостатков.

— Ты землянка? — спросил он изумленно, — в зале он таких красавиц не замечал.

— Нет, — сказала она, — я аппирка.

Ее энергия находилась в состоянии «белого солнца», как у Ингерды. Среди землян такое бывало, среди аппиров встречалось крайне редко, только у Прыгунов.

Спокойно, как у себя дома, она прошлась по комнате и встала рядом с ним. Леций смотрел на нее снизу вверх, ничего не понимая.

— Я твоя родственница, всесильный Леций, я дочь твоей троюродной сестры Зарии. Меня уверяли, что ты так внимателен ко всем своим родственникам!

— Разумеется. И я точно знаю, что в роду Зарии все умерли.

— Не все, как видишь.

— Я составлял генеалогическое дерево.

— Тогда ты должен знать, что Зария исчезла, а не умерла. Разве кто-то видел ее мертвой?

У него кружилась голова, думать ни о чем не хотелось. Он видел, что перед ним красивая, полная энергии женщина, которая явно может телепортировать, иначе, кто бы ее сюда пустил? Да и зачем ей было ему врать?

— Где же ты была раньше? — спросил он.

— Жизнь продолжается не только в твоем замке, — заявила она.

— Не могу спорить, — усмехнулся Леций, — так что же ты хочешь от меня?

Ответ был таким же неожиданным и смелым, как и сам визит.

— Я хочу быть твоей женой.

— Забавно, — только и смог он проговорить.

— Только на первый взгляд, — ничуть не смутилась незваная гостья, — неужели ты не хочешь, чтобы твой наследник был Прыгуном? Разве другая женщина родит тебе такого сына? И разве я не одна из самых красивых женщин на Наоле?

— Я пьян, — покачал головой Леций, — ты выбрала не самое удачное время для таких разговоров.

— Хорошо, — улыбнулась она, — не будем разговаривать, — позволь мне только любить тебя этой ночью, а утром ты сам не захочешь со мной расстаться.

— Позволяю, — усмехнулся он, — но тебе придется постараться, — я почти труп.

Она оказалась не лучше и не хуже других его наложниц, разве что тело ее было красиво и ухожено, холеное тело госпожи, но никак не служанки. Чувствовался опыт, но по всему было видно, что эта женщина привыкла, чтобы ублажали ее, а не наоборот. Чтоб исправить положение, ему все-таки самому пришлось постараться.

Утром он чувствовал себя разбитым и приписал это похмелью и усталости. Он и не подозревал, что провел ночь с дьяволицей. Роскошная Эния лежала, разметав по голубым подушкам свои длинные золотистые волосы и светилась «белой сиренью». Занятия любовью явно пошли ей на пользу.

— Хочешь, чтобы я познакомил тебя с родственниками? — спросил Леций.

— В качестве кого? — улыбнулась она, — твоей жены?

— Не выдумывай. Ты мне не жена. Но ты Индендра и наша троюродная племянница, и этого вполне достаточно.

— Меня не интересуют твои родственники! — вспыхнула Эния, — меня интересуешь только ты!

— С чего бы это?

— Я люблю тебя!

— Все не так, детка. Просто я тебе нужен.

— Ты мне больше, чем нужен. Я не смогу без тебя жить, Леций. Это правда.

Он не поверил.

 

5

Знакомство все-таки состоялось. Эния всем понравилась, хотя и говорила во многом загадками. Не до нее было. Замок кишел людьми и аппирами, все готовились к массовому переселению. Леций разрывался целыми днями между сотней дел, а поздно вечером ложился в свою постель и находил там красавицу Энию. В общем-то она была ничуть не хуже других наложниц, да и не всегда он обращал на нее внимание, чаще просто засыпал, только утром почему-то всегда болела голова и ныла поясница. Энергия устойчиво сползала к «желтой луне». И это после сна!

Если б у него было время об этом подумать! Глаза ему открыла маленькая Кеция. Однажды она приползла к нему едва живая и сказала, что госпожа Эния вытянула из нее все, госпожа Эния — черная дыра. Леций три дня провел на Пьелле, подыскивая участок для поселения и, несмотря на два межзвездных прыжка, чувствовал себя превосходно.

Он прижал к себе Кецию и быстро насытил ее «белой сиренью». Девочка сразу ожила. Она упала ему в ноги и преданно обняла его колени.

— Какое счастье, что господин вернулся!

— Как ты сказала? Эния — черная дыра?

— Госпожа Эния — вампир, — серьезно заявила Кеция, округляя свои по-детски честные глаза, — страшный вампир!

— Ты не преувеличиваешь? — усомнился он, — Эния — Индендра, как она может быть вампиром?

— Не знаю, мой прекрасный господин, — но я больше не смогу ей прислуживать. Я боюсь!

— Не бойся.

Разъяренный Леций вошел в покои Энии и увидел жуткое зрелище. Роскошная госпожа лежала на полу жалкой тряпкой, она даже головы не подняла, когда он встал над ней. Она вся была в черном облаке, даже не в сером, как его слуги без подпитки, а в безнадежно черном.

— Умираю, — простонала она.

Злость куда-то испарилась. Леций взял ее на руки, она тут же вцепилась в него, как вакуумная присоска. Пока он донес ее до кровати, он был уже наполовину опустошен. Это потом он научился защищаться от нее, а тогда просто чувствовал, как вытягивают через живот вместе с кишками, кровью и мясом всю его душу.

— Остановись, — предупредил он, — а то умру я.

— Не умрешь. Ты бездонный.

— Кто ты? — спросил он потом, когда оба они пришли в себя.

Эния лежала и смотрела на него холодными голубыми глазами.

— Я — твое наказание, Леций.

— Интересно, за что?

— Это ведь ты все разрушил. Ты затеял это переселение, ты разворошил муравейник, в котором все было разложено по полочкам, и все были на своих местах… И, наконец, это ты послал этого земного монстра к моему отцу! Как я ненавижу это чудовище! Он убил моего отца, он лишил меня всего, самой жизни! Отец всегда делился со мной энергией, у меня не было никаких проблем, пока вы не вмешались!

— Ты дочь Синора Тостры?!

— Да! И твоей сестры! И я в этом не виновата! Я не виновата, что я мутант, что я родилась вампиром, еще более жутким, чем мой отец, и я не виновата, что у меня отняли и отца, и рабов! Как мне теперь жить, Леций Лакон?

После гибели Тостры Эния поняла, что ей нужен новый донор. Причем, срочно. И Леций подходил для этого по всем статьям. Уже на следующий день, на старых и быстро таявших запасах, она телепортировала в замок Леция Лакона. Он был так щедр, что потери не заметил, даже не обратил внимания.

Леций смотрел на нее и с содроганием понимал, что перед ним самый жуткий мутант из всех, им виденных: чудовищная смесь Тостры и Индендра. Пастух, способный прыгать, Прыгун, который запасается энергией от других, ненасытная черная яма. Проще всего и правильнее было бы сразу же ее уничтожить. Но есть разум, а есть сердце. И оно сильнее разума. Была ли виновата эта девушка, что родилась от таких родителей, что все аппиры уроды — каждый по-своему? Не она же загубила генофонд…

— Успокойся, — сказал он, — я тебя не брошу.

— Правда?!

— Если ты будешь выполнять мои условия.

Эния насторожилась.

— Какие?

— Все, — сказал он твердо, — первое: не трогать ни моих слуг, ни моих друзей.

— Это от меня не зависит!

— Что ж… тогда придется тебя изолировать.

Она лежала и рыдала, он сидел и хмуро молчал, уже понимая, что ничего хорошего его впереди не ждет.

В изоляции Эния становилась несносной, порой ему казалось, что она ненавидит весь мир. Она ненавидела всех, кому повезло больше, чем ей. Если бы не Риция, он бы, наверно, не выдержал и все рассказал Консу, да и всем остальным. Так было бы легче. Но признать, что его дочь и наследница — внучка Синора Тостры, он не мог. Тострой до сих пор пугали маленьких детей, его внучка не смогла бы стать для аппиров Верховной Правительницей. Еще хуже, если б она узнала, кто ее мать, и как она ее ненавидит.

Он запер Энию и вынужден был держать дочь подальше от своего дома. Эния не раз заявляла, что готова убить это отродье, из-за которого ее держат взаперти и никому не показывают как прокаженную, и в чем-то даже была права… Но начала она все-таки не с Риции, а с Аделы. И это чудовище он сам взлелеял в своем доме!

* * *

Леций сидел рядом с ней на смятом покрывале и пытался осознать меру своей вины. Надо было убить ее сразу? Но он все равно бы этого не смог. Может, надо было сразу признаться, во что он впутался, и кто она? Что бы это дало, кроме мук для Риции? Все равно бы он изолировал Энию, и все равно она возненавидела бы всех Индендра и Оорлов. Не надо было убивать Тостру? А как иначе?

— Да, я телепортирую, — не стала возражать Эния, — а ты хочешь, чтобы я довольствовалась этими стенами и теми прогулками, которые ты мне устраиваешь?! Я задыхаюсь здесь!

— Ты не выполнила самого главного моего условия, — сказал Леций, — никого не трогать.

— А я и не трогаю! Я только посмотрела на эту маленькую дрянь, которую ты от меня прячешь. Мне что, и этого нельзя?!

— Зачем ты убила Аделу, Эн?

— Я?!

— Можешь не притворяться. Твои таблетки валялись на полу в больнице.

— Мои?!

— Ну не мои же!

Эния почувствовала угрозу и отползла на середину кровати.

— И поэтому ты делаешь вывод, что это я убила Аделу? — прошипела она оттуда.

— Да, — кивнул Леций, — и еще потому, что больше просто некому.

— Некому?! Ты, видно, забыл про свою красавицу? Забыл, чья она внучка?

— Не смей порочить мою дочь, — с тихой яростью сказал Леций, — моя дочь — совершенство.

— Дурак! Слепой дурак! Твоя дочь — совершенная злодейка. Она отлично знает, что ей надо, и умеет притворяться. А ты слеп, как все полоумные отцы!

— Замолчи. Я прекрасно знаю, что это сделала ты.

— Нет!

— Я даже не буду тебя убивать, Эния. Я просто уйду.

— Нет!

— Ты умрешь сама.

— Ты не уйдешь! Нет! Ты не посмеешь!

— На этот раз посмею.

— Нет! Леций! Постой, я тебе все объясню!

Эния скатилась на пол и ползла к нему по ковру.

— Я была в больнице, да! Это правда! Но это было днем. Аделы там еще не было!.. У меня кончался амизот. Я принимаю его гораздо больше, чем ты мне даешь, это тоже правда. Мне нужно все больше, а ты говоришь, что это вредно… я уже не первый раз беру его в больнице, у меня даже ключ есть от сейфа, могу тебе показать… не оставляй меня, Леций, я не виновата!

Он вышел, прекрасно понимая, на какие мученья ее обрекает. Он и сам был измучен.

Дворец был пуст и погружен во тьму. Леций прошел по темным коридорам к себе в кабинет, включил компьютер, вызвал генеалогическое дерево, чтобы еще раз проверить каждую веточку. Неужели есть еще кто-то?

Задача была сложная и утомительная. Перед ним мелькали документы, интервью со свидетелями, записи, переснятые со старых носителей информации, иногда просто ссылки на рукописи…

Первым известным Прыгуном на Наоле был Аггерцед Лафид Индендра, его потомки вымирали так же быстро, как и все остальные аппиры, но среди них встречались и особо живучие. Кахс Маллей Индендра не был Прыгуном, но прожил четыреста лет. Его-то Леций и выпытывал, правда память у старика была с пробелами. Что-то он мог и упустить, чего-то не осталось в документах, что-то могло быть ошибочным, считали же Зарию умершей, а она была наложницей у Тостры…

Леций вполне допускал, что в дереве есть ошибки. Но он был уверен, что любой Прыгун — личность настолько заметная, что не смог бы всю жизнь скрываться и прятаться. Да и к чему?

А если… если эти способности у него открылись только на Пьелле? Планета ведь сама дает энергию. Обыкновенный Индендра перешел в другое качество? Но кто?.. с чего это Нрис решил, что подозревают его мать? Может, что-то замечал за ней? Как говорят земляне: «На воре и шапка горит»?.. Нет-нет, стоп. Так можно дойти и до маразма. Сия — как мать всему роду, она первая поняла, что их всех просто хотят перессорить. Разрушить Директорию изнутри. Кажется, это получается успешно…

В полночь позвонил Гектор. Он был серьезен и подтянут. В его кабинете ярко горел свет и сидело несколько человек.

— Ты не спал? — спросил он на всякий случай.

— Какой тут сон, — ответил Леций.

— Слушай меня внимательно.

— Да?

— Мои эксперты по следам в роще задержали троих сектантов.

— Быстро.

— Медлить нельзя.

— Допросили их?

— Тут же. Под гипнозом они признались, что являются членами организации «аппирские львы». Эти львы подчиняются некому Малвезу, которого мы вот-вот возьмем, а из Директории признают только Азола Кера, своего вдохновителя.

— Ясно. Кто такой этот Малвез?

— Это не тот, кто нам нужен, Леций. Своим сектантам он сказал, что на контакт с ним вышел некто из Прыгунов и пообещал отдать им беременную дочь Конса. Они и сами давно хотели ее похитить, но, поскольку Адела всегда была под охраной, это было невозможно. Для них. Но не для этого Прыгуна. Условие у него было только одно: убить ее поближе к раскопкам, чтоб ее быстро нашли. Убийство напоказ, понимаешь?

— Это мужчина? — спросил Леций взволнованно, — для него многое зависело от этого ответа.

— Он был в маске и говорил через синтезатор. Так что поди догадайся. Но, Малвезу почему-то показалось, что это женщина.

— Ну что ж, — усмехнулся Леций, надежда растаяла, — по крайней мере, не призрак… а Консу ты сообщил?

— Нет. Боюсь, он в такой ярости, что убьет всех наших пленников раньше, чем мы их допросим.

— Я заберу ваших пленников. Нечего им делать в полпредстве. Сейчас пришлю отряд внутренней охраны.

— Что ты собираешься с ними делать?

— Это решит Директория.

Леций устало откинулся на спинку кресла. Глаза сами закрывались, на сердце было тяжело. Можно было поймать Малвеза, разрезать его на части, но он не сможет сказать больше, чем знает. Маска, синтезатор речи, черный плащ, капюшон… и, кажется, женщина. Эния? Сия? Или… Риция?

* * *

Риция не раздеваясь прошла в спальню, упала на кровать и обняла подушку. Ольгерд снял с нее туфли.

— Хочешь чаю?

— Не хочу.

Он молча лег рядом, обнял ее, чувствуя сквозь мерцающую черную ткань тепло ее тела.

— Сколько всего сразу, Ол, — сказала она, — я не выдержу.

— Ты же у нас сильная.

— Я сама так думала.

— И самая красивая, — улыбнулся он.

— Неправда. Ты любил богиню, вот она была самая красивая.

— Это было давно.

— Я ее помню. Правда, я была совсем маленькая тогда, но мне было так обидно, что я совсем на нее непохожа. И что я не богиня.

— Знаешь, если б все женщины были одинаковы, это было бы ужасно.

— Ты ведь все еще любишь ее? Да?

— Никого я не люблю, кроме тебя. И никого мне не надо.

— Зачем ты так говоришь? Ты все равно улетишь на свою Землю, а я останусь здесь… Нет! Давай пока забудем об этом, иначе можно с ума сойти. Ведь ты же еще тут. Со мной?

— Я с тобой, — сказал он, снимая с нее мерцающее платье, ладони заскользили по ее горячей гладкой коже, по нежной округлости плеч и груди, по гибким стеблям послушных рук, по острым девичьим коленям, — я всегда буду с тобой. Хотя бы об этом не переживай.

— А как же…

— Скажи, ты хочешь, чтобы я остался?

Глаза у Риции вспыхнули, черные, они умели метать молнии, в ней всегда чувствовался некий дьяволенок, который и пугал, и притягивал. И не давал расслабиться.

— Хочу, — решительно сказала она, — тебя, всего, всегда! И навечно!

Расстроенная девочка исчезла. На него смотрела женщина, сильная и страстная, с гибким горячим телом, с горящими глазами, с потоком пульсирующей энергии, идущей от живота. Ольгерд снова почувствовал себя белым тигром, как там, под звездным куполом, когда они, сами не веря в то, что между ними происходит, катались по пыльному полу, пока он не догадался принести из каюты одеяла… Все было прекрасно. Все могло быть еще прекраснее. Ничего больше не говоря, он стиснул Рицию в объятьях и упал вместе с ней на подушки.

Сравниться с Рицией не мог никто. Даже Анзанта. Богиня любви могла утопить в волнах своей энергии, и это было блаженством, но она неуверенно владела своим плотным телом. Ее прекрасное тело было ей непривычно, она ощущала себя как бы отдельно от него. В тонком же мире любовь имела совсем другую форму и значение.

В Риции сочеталось и то, и другое: могучая энергия и страстное тело. А может, он просто любил ее, и все в ней казалось ему совершенным? Что-то подобное было только один раз: на песке, под дождем, с Зелой. С Зелой, которая никогда его не любила…

Риция была совсем другой. И слава богу!

— Тебе не кажется, что мы расплавили льды на полюсах? — улыбнулась она припухшими от поцелуев губами.

— Кажется, — кивнул он, — ты просто вулкан, а не женщина.

— Вот видишь, кого ты так долго отталкивал!

— Риция, ты пропасть, в которую я боялся упасть. Или просто не хотел себе признаться, что уже падаю.

— Падай-падай! — засмеялась она.

На секунду Ольгерду показалось, что он безмерно счастлив, когда он забыл о Леции, об Ингерде, о Синеле и о том, что случилось. Просто взял и отодвинул все в сторону хоть не надолго.

— Ол, я проголодалась, — заявила Риция.

Он улыбнулся.

— Это хороший признак.

Сонный Мотя поспешил на кухню и приготовил им горячие бутерброды. Из приоткрытого окна пахло прохладной и влажной, но все-таки летней ночью, звезд в сером небе не было, только зеленая круглая луна тускло просвечивала сквозь сплошную завесу хмурых туч.

Ольгерд смотрел на сидящую за столом Рицию, такую домашнюю, в его халате, с бутербродом и чашкой чая, и ему просто не верилось, что она может тут сидеть. Он подумал, что если бы вот эту женщину он видел каждое утро и с ней бы ложился каждый вечер, ему бы это никогда не надоело. Он был бы по-идиотски счастлив, что бы там вокруг ни творилось.

— Завтра пойду к твоему отцу, — сказал он.

— Зачем?

— Сдаваться, — усмехнулся Ольгерд, — надеюсь, он меня простит.

— А если не простит? — с тревогой спросила Риция.

— Честно говоря, не знаю, — признался Ольгерд, — у меня как будто руки связаны.

— У меня тоже, — Риция грустно опустила черные глаза, — неужели мне придется разрываться между вами обоими? Хватит мне того, что я разрываюсь между ним и Консом.

— Именно этого я и не хотел. Проще было улететь.

— Нет! Только не это!

Она поставила чашку на стол, в глазах была тоска. Ольгерд взял ее на руки, отнес в спальню, положил, укрыл одеялом. И опять ему не верилось, что она лежит в его постели, она с ним, и все уже было, что только может быть, или почти все.

— Давно хотела тебя спросить, — сказала Риция, сжимая его руку.

— О чем?

— Как любят эрхи? Как это у них происходит?

Ольгерд невольно улыбнулся.

— Любовный акт — это слияние и обмен: теплом, энергией, чувствами, даже генами. Мы раскрываемся друг перед другом, насколько это возможно в нашем мире. Мы доверяем друг другу и хотим этого. Иначе, это не любовь. У эрхов почти то же самое. Они обмениваются информацией. Представь, что мы эрхи. Мне не нужен половой орган, я могу войти в тебя целиком, насколько ты меня впустишь, насколько захочешь мне открыться и познать меня. Мы можем даже превратиться в одно целое. Тогда я все о тебе узнаю, до последней капельки. А ты обо мне. Впрочем, эрхи редко допускают полное погружение. Чаще ограничиваются информацией о последнем дне.

— А как же личные секреты?

— Ты же не боишься доверять мне свое тело? Тебя не смущает, что я все о нем узнаю?

— Но это ведь тело!

— Рики, эрхи выше и чище нас. У них не бывает постыдных тайн.

— А чужие тайны, Ол? Сегодня я познаю тебя, а завтра передам всю эту информацию кому-то еще! Не хочешь же ты сказать, что у них строгая моногамия?

— Нет, конечно. Просто в этом смысле все эрхи действительно одно целое. Через эту самую любовь все всё про всех знают. И, наверное, именно в этом у них ее смысл. Эрхи очень редко размножаются… Меня тоже это смущало, Рики. Я же человек. Я скрытен по природе.

— Странно, — задумчиво проговорила Риция, — даже не знаю, хорошо это или плохо…

— Это просто не наш уровень.

— Но… это приятно?

Ольгерд улыбнулся.

— Хочешь попробовать? — спросил он.

— Как это? — изумилась Риция.

— Твоей энергии должно хватить. Ты же у нас «белое солнце». Ненадолго я могу вытащить тебя туда. Хочешь?

— Ты серьезно?

— Конечно. Я пока еще белый тигр.

— И ты… все обо мне узнаешь?

— Не все, но что-то.

— Нет, — покачала головой Риция, — лучше люби меня тут.

— У тебя есть тайны от меня? — усмехнулся Ольгерд.

— Сколько угодно, — вздохнула она.

* * *

Шахта манила своим огромным провалом. Оттуда доносился глухой шум машин, словно гудела сама земля. Миранда захлопнула контейнер и огляделась. Никого вокруг не было. Одиноко стояли в засохшей грязи несколько роботов-проходчиков в полуразобранном виде, да поднимались сучковатые, чудом уцелевшие тут дубы.

Влекомая словно на аркане своим неистребимым любопытством, Миранда решила только взглянуть, что же там, в самом начале подземелья. Посмотреть одним глазком, просто почувствовать это состояние погруженности и быстро вернуться назад.

Она сразу поняла свою ошибку. В подземелье было холодно, а, главное, темно. А у нее даже не было шлема с фонарем. Она повернулась и с ужасом поняла, что не знает, куда идти. Вдоль стен тянулись кабели, она нашла их на ощупь, но куда, в какую сторону они тянулись? И в какой из проходов она только что вошла?

Миранда быстро взяла себя в руки и решила, что ничего страшного не происходит. Она ведь где-то совсем рядом со входом. Надо только методично обойти нишу по периметру и найти коридор.

Коридоров оказалось три. Она пыталась понять по звуку, который же ведет к выходу, но ей мешали стучащие зубы. Всю свою жизнь Миранда влипала в разные истории. При всем своем авантюризме она была совершенно беспомощна. И еще рассеянна! Именно поэтому она даже не подумала надеть переговорник, который тут, в радиусе раскопок, работал. Увы, даже сын давно уже относился к ней, как к младшей сестре. А муж просто заявил однажды, что устал ждать, пока она повзрослеет. И ушел к одной умной и серьезной женщине.

— Так тебе и надо, — отчаянно думала Миранда, дрожа от холода и неумолимо подступающего ужаса замкнутого пространства, — теперь будешь ходить тут до посинения, да еще и от Патрика схлопочешь.

План у нее был: найти по звуку какого-нибудь робота-проходчика, забраться на него и включить ему аварийную систему. Патрик сам его вызовет. Ей даже становилось смешно, когда она представляла свой выезд верхом на роботе.

Потом ей стало не до смеха. Провода привели ее в какое-то помещение, в котором пахло теплой сыростью, как при прорвавшейся канализации в подвале. Под сапогами зачавкало. На выход это было явно непохоже. От земли поднимался пар, он теплотой заструился но ногам, окутал промежность, дошел до пояса… и тут ей показалось, что это не пар, что кто-то осторожно ощупывает ее снизу доверху, как будто изучает все изгибы ее тела. Не помня себя от ужаса, Миранда завизжала, она заметалась в полной темноте, издавая такие звуки, на которые была и неспособна.

Через несколько секунд в глаза ударил луч света.

— Кто тут?! — рявкнул низкий голос Азола Кера, — что случилось?

Она так обрадовалась спасенью, что бросилась к нему, как к родному.

— Миранда?! Что ты тут делаешь, черт тебя подери?

— Я заблудилась!

— Та-ак.

— Тут совершенно темно… и кто-то хватает меня за ноги!

Кера последовательно осветил фонарем на каске все углы помещения.

— Ну? И кто тут хватает тебя за ноги?

— Не знаю. Сначала я думала, что это пар, но потом мне показалось, что это щупальца…

— Ясно. Кошмар на нервной почве.

Азол Кера хмуро смотрел на нее. Она поняла, что выглядит совершенно по-идиотски. Залезла без спроса, без фонаря, без каски, без комбинезона с обогревом в запретную зону, заблудилась, да еще вопит как резаная.

— Зачем ты пошла в подземелье? — строго и даже чуть презрительно спросил Кера, — кто тебе разрешил?

Он-то был экипирован, как надо: в свитере под горло, в комбинезоне, в сапогах, в шлеме, с рюкзаком, с кучей приборов в нем, да и сам он был большой, сильный и Прыгун. Вот ему можно было спускаться в подземелье!

— Вы тоже нарушаете технику безопасности, — попыталась защититься Миранда, — почему вы один, господин Кера? Где ваш напарник?

— Она еще будет меня учить!

У Миранды стучали зубы, она ничего не могла с этим поделать, хотя и понимала, что выглядит жалко.

— Не такая уж я нервная, — заявила она, — здесь действительно кто-то был.

— Оно и видно, — усмехнулся Азол Кера.

Оглядев свои ноги в свете фонаря, Миранда ничего особенного не заметила ни на сапогах, ни на брюках: только грязь и пыль. Но как же ей было доказать ему, что она не истеричка, и что в самом деле что-то было?

— Давайте подождем, — предложила она, стуча зубами, — оно, наверно, спряталось, и скоро опять появится.

— А ты превратишься в сосульку.

Кера снял рюкзак, отстегнул от комбинезона куртку и укутал ею Миранду, которую мелко трясло. За этот жест она почти простила ему его хамство.

— А как вы меня нашли? — спросила она.

— По голосу. Ты кричишь как аварийная сирена.

— Вообще-то трудно было удержаться.

— Ладно, сейчас я тебя вытащу. Не все ж мне твои сумки таскать. Подойди сюда. Подними руки. Обними меня.

Миранда просунула руки в огромные рукава куртки, подтянула их, как могла, встала на цыпочки и послушно обняла его за шею. Свитер был влажный и колючий. Само собой как-то подумалось: когда у нее последний раз был мужчина? Что-то давно она не вдыхала мужского запаха и не чувствовала мужской силы. Ничего в ней не проснулось, никакого влечения, просто подумалось…

Азол Кера уверенно обнял ее.

— Не бойся и не сопротивляйся, поняла?

— Поняла.

— И не дрожи так, ты мне мешаешь.

— Я стараюсь, я не нарочно.

— Ладно, успокойся немного.

С минуту они так и стояли. Она почувствовала тепло, мощное, всепроникающее, согревающее каждую ее клеточку. И откуда-то появились силы, и пропал страх, и зубы перестали стучать друг об друга, и тело уже не тряслось мелкой дрожью.

Потом вздрогнул сам Азол Кера.

— Ничего себе… — проговорил он, стискивая Миранду еще крепче и отступая вместе с ней на шаг.

— Что там?!

— Ты только не бойся, — он разжал руки и дал ей повернуться.

В углу стоял мужчина. Пожилой, худой, со впалыми щеками и огромными, проваленными вглубь лица глазами. На нем была ярко-красная тога и шапочка-таблетка на гладко причесанной голове. Он был не страшен, но само его появление тут пугало своей необъяснимостью.

Кера загородил Миранду своей широкой спиной. Она понимала, что она с Прыгуном, и бояться ей нечего, но все равно было жутко.

— Кто ты? — спросил Кера.

— Я быть стар, — ответил мужчина на ломаном аппирском, — ты не быть помнив кто я. Я имя Паус Коэнтра.

Один из древних языков, поняла Миранда, кажется, А5 или Т2.

— Что ты здесь делаешь?

— Я быть забрав вас. Вы быть идя в мы.

— Чушь какую-то городит, — шепнул ей Кера.

— Он говорит, что заберет нас с собой, — перевела Миранда.

— Размечтался!

— Смотри!

Красная тога Пауса Коэнтра стала медленно стекать с него и ползти к ним по черной влажной земле.

— Азол, что он делает?! — ужаснулась Миранда.

— Вот тварь, прости господи! — выругался Кера и подхватил ее на руки, — сейчас посмотрим, чего он хочет.

Тога подползла к ним, но ног не коснулась. Алый кисель поднимался вверх, как будто окрашивая невидимую сферу.

— Я боюсь, — честно призналась Миранда.

— Не бойся. Мое поле ему не пробить.

— Почему мы не прыгаем?!

— Потому что другого случая может не быть. Я должен знать, на что это отродье способно.

— Я тоже должна знать?!

— Не отвлекай меня!

Сфера закрасилась наполовину.

— Послушай, Паус Коэнтра, — сказал Кера, — ты забыл спросить нашего согласия.

— Паус быть придя взять кеффи, эллой стать имея аллоэтто.

— Он должен что-то взять, какое-то кеффи, и передать какому-то эллою, — снова перевела Миранда, — остальные слова я не знаю.

— Кеффи — это мы с тобой.

— О, Господи!

— Тихо, сейчас я его…

Она увидела, как красная сфера, в которой они находились, раздулась, как воздушный шарик под струей гелия. Паус был сметен этой сферой и вдавлен в земляную стену. Потом, как только сфера сжалась до прежних размеров, он спокойно вышел из стены. Из другой стены вышел второй Паус, точно такой же. Из земли вырос третий.

Миранда уже не визжала, она бормотала какую-то молитву, умоляя Создателя прекратить этот кошмар. Три красные тоги стали закрашивать их сферу в три раза быстрее. Через минуту они вдвоем оказались внутри полупрозрачного багрового шара. С отчаянием Миранда заметила, что радиус этого шара уменьшается.

— Твой страх мне мешает, — сказал Азол, — они давят на меня со всех измерений. Тут даже на «голубой плазме» не вырвешься.

— Чем тебе помочь?

— Не дрожи. И представь, что ты — голубой свет. Горячий, двадцать пять тысяч градусов, как ваша звезда Спика. Хорошо представь, поняла? Ты плазма, ты взрыв, ты обогреваешь всю космическую пустоту на сотни парсек.

Миранда собралась с духом, покрепче вцепилась в его шею и постаралась все это представить. Воображения у нее было достаточно. Замирая от страха, она представляла себя голубой раскаленной звездой, заодно почему-то отмечая про себя: вот как они это делают!

Азол Кера напрягся, как будто ему надо было удержать многотонную плиту. Его могучее тело мелко задрожало, руки стиснули Миранду и впились в ее спину твердыми пальцами.

Потом было жуткое падение куда-то вниз. Как будто в шахту. Там нельзя было дышать, там нельзя было кричать, там не стучало сердце. Это было пронзительно страшно, но недолго. Потом почему-то сковал холод. Миранда увидела над собой белое словно молочный кисель небо. Вокруг пригибалось от ветра разнотравье, за ним зеленела знакомая дубовая роща. Азол Кера рухнул на колени, выронил Миранду и сам упал в траву.

* * *

Миранда лежала в зарослях ковыля и думала, какое это счастье — видеть небо, даже такое тусклое и белое, как вата, и что она никогда в жизни больше не сунется в подземелье.

— Ну что, спелеолог, — усмехнулся Азол Кера, — как ты?

— Не знаю, — проговорила она, — наверно, надо бегать, вопить и размахивать руками… неужели мы вырвались из этого шара?

Он тоже выглядел несколько озадаченным.

— Послушай, красавица, ты всегда влипаешь в такие истории? То труп найдет, то призрака…

— Да, — честно призналась Миранда, — это я умею.

— И такое сокровище примчалось на Пьеллу!

Она хотела обидеться, но поняла, что он шутит.

— Сын пришел в ужас, когда узнал, что я прилетела, — улыбнулась она.

— Еще бы!

— Вы не любите землян, господин Кера?

— Я не люблю то, что в избытке.

— Но ведь люди помогают вам, причем совершенно бескорыстно.

— Няньки тоже балуют детей бескорыстно. Мы вполне уже могли бы обойтись без нянек. Если вы не претендуете на нашу планету, почему не оставите нас в покое? Или вас так много, что вам тесно на Земле?

К серьезному спору на эту тему Миранда была совершенно не готова, да и место было неподходящее.

— Нам не тесно, — только и сказала она обиженно.

Азол Кера посмотрел на часы, потом на нее. Глаза у него оказались светло-голубые, а она почему-то думала, что черные.

— Ну, вот что, — заявил он серьезно, — до собрания еще два часа. Лети домой и приведи себя в порядок.

— Какого собрания? — удивилась Миранда.

— Директории.

— Вы хотите, чтоб я присутствовала там?!

— Мне нужен свидетель.

— Неужели вашего слова не достаточно?

Прыгун усмехнулся.

— У нас не принято верить одиночкам.

— Хорошо, — смущенно проговорила Миранда, — только как я туда попаду?

— Я залечу за тобой. Скажи мне адрес.

— Площадь Согласия, дом восемь, квартира шесть.

— Поторопись. Женщины обычно долго копаются.

— Кажется, вы и женщин не любите?

На этот вопрос он отвечать не стал.

У подъезда рабочего корпуса они расстались. Миранда зашла в свой кабинет на ватных, все еще дрожащих ногах и включила компьютер. Ей хотелось посмотреть перевод слов, которые произносил призрак, пока она их не забыла.

Через пять минут на пороге возник Патрик.

— И что это значит, мадам? — спросил он недовольно.

— Что? — не сразу поняла она.

— Твое легкомыслие, кажется, не имеет границ.

— Я только хотела…

— Ну, у тебя и темпы! Вчера она дала ему платок, а сегодня уже катается с ним по траве! Да этого типа на пушечный выстрел нельзя подпускать! Ты хоть знаешь, с кем ты связалась?

Миранда вспыхнула. Кажется, сын ничего не знал о ее походе в подземелье. Она-то думала, что ей достанется за это.

— Ты ведешь себя как легкомысленная девчонка, — продолжал возмущаться Патрик, — но если у тебя нет ума, то, может, есть хотя бы женское достоинство?

— Не кричи на меня, пожалуйста!

Патрик подошел к ней.

— Что это за вид? Что на тебе надето? Шуба с барского плеча?

— Прекрати, Пат, ты же ничего не знаешь.

— Зато я все видел.

— Я тебе все объясню.

— Ну-ну, попробуй.

— Во-первых… — Миранда чувствовала, как горят ее щеки, — я могу лежать в траве, с кем хочу.

— С этим типом — только через мой труп, — заявил сын.

— А во-вторых, все было не так.

— И как же?

— Я заблудилась в подземелье.

— Что?!

— Да. И Азол Кера меня нашел. Я замерзла, он дал мне куртку.

— Какое благородство! — усмехнулся Патрик.

— А потом мы видели призрака, — докончила Миранда.

Когда сын немного успокоился, она рассказала ему про красный шар, из которого они вырвались.

— А теперь мне надо успеть на собрание Директории, вот только перевод посмотрю.

— Знаешь, что с тобой сделают за такие самовольные экскурсии?

— Пат, не надо об этом. Лучше подскажи, как мне одеться?

— Что-нибудь темное и без бантиков.

— Ты отвезешь меня домой?

— Не могу. Не забудь пригнать модуль обратно.

До стоянки он ее все же довел.

— Ты не хочешь извиниться? — спросила Миранда.

— Хочу. Но ты тоже хороша.

— Ладно, мне пора, а то собраться не успею.

— Ма, — сказал Парик хмуро, — ты все-таки остерегайся этого типа. Мне не нравится, как он на тебя смотрит.

— По-моему, он вообще на меня не смотрит!

Дома она быстро вымыла голову, уложила пышные светлые волосы феном, подкрасила глаза и губы и перемерила с десяток платьев. Преклонения перед начальством у нее не было, да и не ее это было начальство, но перед пятью гигантами хотелось предстать достойно. Слегка волнуясь, она бегала по комнатам, рассматривая себя во всех зеркалах. Платье ей понравилось темно-серое с серебряными застежками и кнопками на карманах, вполне деловое и строгое платье, но не такое, в каком ходят на похороны. Серых туфель к нему не нашлось, пришлось надеть черные.

Азол Кера появился без десяти шесть. Миранда взглянула на него и чуть не ахнула, до того он был роскошен и величав. Его голубой аппирский халат с пышными рукавами и широким поясом был расшит драгоценными камнями, под халатом виднелся белый костюм с золотым оплечьем, на ногах — белые сапоги, косматые кудри прижаты сдвинутой на лоб шапочкой-таблеткой, тоже расшитой камнями.

— Ты готова? — спросил он деловито.

— Да, — сказала Миранда несколько смущенно, — это ничего, что я не в халате, а в платье?

— Ничего, — отозвался он презрительно, — даже Риция носит эту дрянь.

— Еще один такой комплимент, господин Кера, — возмущенно заявила оскорбленная Миранда, — и я с вами никуда не полечу. В конце концов, я не вам подчиняюсь!

Он посмотрел на нее сверху вниз, потом спокойно сказал:

— Полетишь.

Она вспыхнула, но подчинилась воле обстоятельств и быстрым шагом пошла к двери, это было лучше, чем ждать, когда тебя потащат за шкирку.

В модуле она немного успокоилась. Хам остается хамом, во что его ни одень. Почему это должно портить ей настроение? Только потому, что этот хам спас ей жизнь?

— Ты читала нашу классику? — неожиданно спросил Кера, поворачивая к ней львиную голову.

— Конечно, — сказала она, — я же готовилась.

Она готовилась только в звездолете и почти ничего не читала, но признаться в этом постеснялась.

— А легенду о Геестиоре и Кревне?

— Нет. Легенду не читала.

— Прочти.

Его огромные руки лежали на руле, на правой было два перстня, на левой — три. Миранда терпеть не могла украшения на мужчинах, но с его костюмом это непостижимым образом сочеталось.

— А вы читали нашу классику? — спросила она в свою очередь.

— Затратил определенные усилия, — усмехнулся Азол Кера, — у вас был такой народ — эллины, вот они действительно что-то создали. После них вы ничего нового не изобрели, только испортили.

Спорить с ним было бы глупо. Миранда отвернулась к боковому стеклу. Солнце, выбравшись из завесы облаков, потихоньку опускалось, чтобы осторожно сесть в медное, взволнованное море. Модуль летел вдоль побережья на восток, туда, где песчаные дюны плавно переходили в сосновые и еловые перелески.

Дворец стоял на холме, недалеко от воды. От стоянки вверх поднималась широкая белая лестница, посыпанная сосновыми иголками. Над парадным входом был огромный козырек, и под этим козырьком прогуливались охранники в форме внутренней службы. Они почтительно поклонились Кера, а на Миранду посмотрели недоуменно. Такого, видно, еще не бывало, чтобы простая рядовая землянка присутствовала на заседании Директории.

* * *

Они прошли вестибюль и какие-то коридоры, пока не попали в зал заседаний. Зал был небольшой, но с высоким потолком в хрустальных, ослепительных люстрах, пол тоже сверкал. По белым стенам вился змейкой темно-зеленый орнамент, посредине стоял овальный черный стол и сиял полированной поверхностью.

В общем, все блестело. Миранде даже захотелось зажмуриться. За столом сидело трое величественных мужчин, один благородный старик и один бог. Одеты все были по-разному. Во главе стола находился, по-видимому, сам Леций в черном костюме с золотым оплечьем. Он почему-то сразу вызывал доверие, несмотря на неприступный вид. По левую руку от него сидел Конс, его-то она уже видела, он был в синем, вполне земном костюме. Рядом с ним развалился в кресле некто с мелкими серыми кудрями до плеч, в алом, вышитом камзоле с кружевными брыжами, очевидно, Руэрто Нрис.

Старик Би Эр предпочитал бархатный сюртук под восемнадцатый век. Он сидел по правую руку от Верховного Правителя. Его морщинистое лицо, чем-то похожее на обезьянье, было вполне приветливым. О Би Эре Миранда слышала только хорошее и совсем его не боялась.

А красавцем-богом в обычной голубой куртке, если она не ошибалась, был брат Ингерды, Ольгерд. Он сидел справа от старика, как полноправный член Директории. И кто это сказал, что Прыгуны не допускают людей до своих заседаний?

Но то — Ольгерд Оорл, а то — она, самая обычная земная женщина… Немая сцена продолжалась недолго.

— Конец света, — прервал Конс всеобщее молчание, — Кера и земная красавица!

— Азол, ты не забыл, для чего мы тут собрались? — спросил Леций.

— Я все помню, — отозвался Кера, — но у меня есть новость поважнее.

— Что может быть важнее? — нахмурился Конс.

— Призрак, — решительно заявил Азол.

Миранда чувствовала себя неуютно под хмурыми взглядами Прыгунов. Кера жестом пригласил ее пройти к столу, выдвинул перед ней стул и предложил сесть. Это было весьма кстати, потому что коленки уже начали слабеть.

— Это Миранда Моут, наш новый лингвист. Мы вместе видели призрака, даже говорили с ним. Я привел ее как свидетеля.

— По-твоему, это так важно? — спросил его Леций недовольно, — у нас, между прочим, убийство, мы еще не определили убийцу, а ты собираешься заморочить нас каким-то призраком?

— А если я скажу, что он сильнее любого из нас и всех нас, вместе взятых? — усмехнулся Кера, — мало того, эта тварь настроена весьма агрессивно. Я не шучу, Конс, зря ты ухмыляешься. Мне удалось вырваться только на «фиолетовой молнии», как при межзвездном прыжке… но в следующий раз, я думаю, он этого не допустит.

— Хорошо, — кивнул Леций, — все равно Риции еще нет, — рассказывай.

И Миранда услышала всю историю в изложении Прыгуна. Оказалось, что Паус Коэнтра не больше, чем полевая структура в состоянии «красного костра», но он не есть призрак, как и два остальных Пауса. Скорее всего, все трое — не что иное, как щупальца одной неизвестной сущности полевой природы, спокойно существующей в твердом теле, выходящей как минимум в четвертое измерение и обладающей огромной энергией.

— Я не знаю его пределов, — сказал Кера, — думаю, он выпустил нас только от неожиданности, видимо, он никогда не имел дела с Прыгунами.

— Чего он, по-твоему, хотел? — спросил Би Эр, щуря и без того морщинистое лицо.

Азол Кера величественно стоял, скрестив на груди руки.

— Сожрать нас, вот что он хотел!

— Забавно! — произнес Руэрто Нрис, — полевая структура питается органикой?

— На этот раз никаких галлюцинаций не было, — сказал Кера, — у меня есть свидетель.

— А что, собственно, эта женщина делала в подземелье? — строго спросил Конс.

От волнения Миранда стиснула под столом руки. Она уже убедилась вчера, что Конс шутить не любит.

— Сопровождала меня, — ответил ему Азол.

— Это нарушение.

— Гораздо большим нарушением было бы, если бы я пошел один. Но, поскольку вам всем не до раскопок сегодня, я взял Миранду.

В эту секунду Миранда поняла, что влюбилась в него окончательно. Ее затопила благодарность к своему спасителю. Она опустила глаза и в который раз призвала себя к порядку.

— Миранда, вы что-нибудь можете добавить? — спросил ее Леций.

Она вздрогнула, но тут же взяла себя в руки.

— Да. Могу.

— Мы вас слушаем.

— Я постаралась перевести несколько слов. Похоже, Паусом был использован древне-аппирский язык под кодом Т2. Последняя фраза звучала примерно так: он пришел, чтобы забрать кеффи, чтобы какой-то эллой получил некое аллоэтто. Кеффи никак не переводится. Но, очевидно, что это добыча, то есть мы с господином Кера. Эллой — тоже непереводимо дословно, но по корню похоже на нечто объединенное. Не даром он произнес: «Вы быть идя в мы». В «мы», а не в «я». Сначала мне показалось, что он оговорился… эллой обозначает что-то общее.

— Хорошо, — одобрительно сказал Леций, — а аллоэтто?

— Дословно — событийность.

— Ясно, — кивнул Ольгерд, — информация. Ему нужна информация, а не органика.

Азол Кера наконец сел.

— Вот такая тварь завелась в нашем подземелье, — мрачно заключил он.

— Где же он был раньше? — усмехнулся Нрис, длинное лицо его было странно асимметричным и от усмешки стало совсем кривым.

— Очевидно, спал, — ответил ему Ольгерд.

— Три тысячелетия?

— Возможно. А возможно, пятнадцать лет назад эта тварь сожрала Кневха. Мы же его так и не нашли.

— Это уже твоя фантазия, Ол!

— Тут реальность кошмарней любой фантазии.

— Да-да, — поддержал Ольгерда Би Эр, — я сам видел призрак Кневха, хотя мне никто не верил.

— Мне ясно одно, — сказал Леций, — раскопки надо приостановить. Это слишком опасно. Не знаю, сколько лет эта тварь спала, но то, что она проголодалась, это несомненно. На Рицию она только облизнулась, Кера с Мирандой уже собиралась проглотить.

— Давайте ей кого-нибудь подбросим, — снова усмехнулся Нрис, — глядишь, еще на пятнадцать лет заткнется?

— Тебя, Руэрто, — буркнул Кера, — ты у нас начитан исключительно стихами, пусть она их переваривает.

— Тогда лучше тебя, ты их сам сочиняешь.

— Я бездарен, Ру, она отравится.

— Азол, — прервал их Конс, — как ты думаешь, этот призрак может иметь отношение к убийству?

— Вряд ли, — помотал косматой головой Кера, — ни по целям, ни по средствам этот Паус нам не подходит. Это наше семейное дело.

В это время все оглянулись на дверь, Миранда тоже. В зал вошла изящная девушка в мерцающем черном платье до самого пола. Женственность сочеталась в ней с подростковой угловатостью. Она была хороша, но не так необыкновенно, как отзывалась о ней Ингерда. Нормальная стройная девушка с милым правильным личиком и яркими черными глазами. Мало ли таких? Отчего, собственно, Ингерда от нее в таком восторге? Оттого, что эта девочка — Прыгунья? Или дочь Верховного Правителя?

— Я опоздала? — спросила Риция чуть взволнованно, — что тут у вас происходит?

— Садись, — велел ей Леций.

Она села рядом с Мирандой и вопросительно посмотрела на нее. Миранда поняла, что своим взглядом эта девочка может прожечь ей платье.

— Я думаю, наша гостья может быть свободна, — сказал Леций, — спасибо за информацию Миранда. Дальше мы разберемся сами.

Она тут же встала, давно чувствуя себя лишней.

— Рада, что смогла чем-то помочь.

— Думаю, мы еще увидимся. Азол, у тебя есть десять минут, чтобы проводить даму.

— Интересно, за кого ты меня принимаешь? — недовольно сказал Кера и поднялся из-за стола.

Миранда оскорблено отвернулась и направилась к двери быстрым шагом. В конце концов, она могла и сама дойти до стоянки и вызвать такси. Провожатые ей были не нужны.

— Через полчаса буду, — докончил у нее за спиной Кера, — у меня модуль, а не звездолет. И я сегодня уже напрыгался.

Она остановилась перед закрытой дверью и невольно улыбнулась.

 

6

Пока ждали Кера, все разбрелись по залу. Леций даже не знал, радоваться ему такой задержке или нет. Перед смертью, конечно, не надышишься, но есть еще хотя бы полчаса.

Он посмотрел на Рицию. Ольгерд что-то объяснял ей. Наверняка про призрак. У нее было очень серьезное лицо. Она и родилась с таким лицом, как будто знала, кем ей предстоит стать и какую ответственность на себя взвалить. Леций смотрел на нее до тех пор, пока она это не заметила и не подошла к нему.

— Папа, это ужасно, — сказала она, сверкнув черными глазами, — неужели придется закрыть раскопки?

— Придется, — ответил он, — риск слишком велик.

— Но это был не старик в лохмотьях.

— Скорее всего, его щупальца могут принимать любую форму, о которой получили информацию.

— То есть всех, кого он съел?

— Да. И Кневха в том числе.

— Это ужасно… папа, мы можем с ним справиться?

— Мы слишком мало о нем знаем, чтобы делать выводы.

— До сих пор Прыгуны никого не боялись!

— Ну что ж, пора и нам немного потрястись.

— Ты еще можешь шутить?!

Она явно нервничала, находясь в состоянии «синего луча». Это была пустая и лишняя трата энергии.

— Держи себя в руках, — сказал Леций, — сегодня ты услышишь еще много неприятного. Я долго оберегал тебя от этого, но больше нет возможности.

— О чем ты, папа?

— Скоро узнаешь.

Риция потупилась, помолчала, потом снова вскинула на него обжигающие глаза.

— Что бы ни случилось, папа, знай: я люблю тебя больше всех на свете. Ты понял? Что бы ни случилось, как бы все ни обернулось. Знай, что я люблю тебя.

Леций так и не понял, кого она хочет защитить этими словами: его или себя, но понял, что раскол неминуем.

— Спасибо, детка, — сказал он ласково, — я тоже люблю тебя больше всех в этом мире.

Они не прикоснулись друг к другу, просто обменялись белым светом. Леций смотрел, как она уходит от него по залу, его дочь, самое дорогое на свете существо, в котором все его надежды, вся радость и вся жалость, и как ее «белое солнце» снова переходит к тревожному «синему лучу».

Конс ни с кем не разговаривал. Он находился в привычной «зеленой звезде», Би Эр — в «желтой луне», Нрис почему-то нервничал и был синим как Риция. Ольгерд приятно радовал глаз «белой сиренью», режимов экономии он не знал, они ему были ни к чему. Вот уж кому Создатель отмерил сполна! Правда, «фиолетовой молнии» Ольгерд не достигал, межзвездные прыжки ему не удавались. Поэтому он и не мог считаться Прыгуном. В короткой стычке он победил бы вряд ли, зато в длительной, на износ ему равных не нашлось бы. Вот если объединить мощного Кера и неистощимого Ольгерда, это, пожалуй, будет что-то жуткое…

Азол Кера приплелся на «красном костре». Призрак выпотрошил его изрядно. Жалко было видеть его таким всклокоченным и присмиревшим.

Леций подождал, пока все расселись, потом дождался тишины.

— Мы до сих пор не знаем, почему рождаемся Прыгунами, — начал он, — и какой ген за это отвечает. Ясно одно, с определенной вероятностью Прыгуны рождаются только в династии Индендра. Для телепортации недостаточно огромной энергии. Иначе любой, кто накачался бы энергий, мог телепортировать. Но вы прекрасно знаете, как это происходит. Это, прежде всего, подключение к информационному полю. Нас не волнует траектория движения, мы можем даже не четко представлять, куда мы хотим попасть, мы как бы делаем заказ и оказываемся там, где нужно.

— К чему эта обзорная лекция? — насмешливо спросил Руэрто.

— К тому, — серьезно ответил Леций, — чтобы вы хорошо представили, что будет, если у Пастуха присутствует этот ген Индендра.

— Ради чего? — спросил Би Эр, — такая игра ума? Мы знаем всех Пастухов и всех Прыгунов. И никто из них не собирается скрещиваться.

— Не всех, — хмуро сказал Леций.

Он позвонил слугам. Через минуту, в полной тишине, два робота (аппирам бы он ее не доверил) равнодушно ввели в зал заседаний Энию. И сначала ее никто не даже узнал, ведь столько лет прошло!

Эния знала, что ей предстоит, и даже причесала волосы, но вид у нее был больной и жуткий: губы синие, глаза в черных кругах, кисти рук дрожали, прячась в карманах бирюзового халата. Леций дал ей энергии ровно столько, чтоб она держалась на ногах. Большего она так и не смогла от него добиться, как его ни умоляла.

— Эния?! — первым узнал ее старик.

— Дядя Би Эр!

Она хотела броситься к нему, ее черное облако жадно вытянулось в его сторону, но Леций резко усадил ее в свое кресло.

— Не смей трогать старика, — сказал он, — сиди здесь.

Эния обвела всех злыми глазами.

— Сытые голодного не поймут, — усмехнулась она синими губами, — ненавижу вас всех! Мучители! Зажравшиеся свиньи! Все для вас: мир для вас, космос для вас, энергия для вас! Что уставились? Вы не в зоопарке! Или вам нравится смотреть, как другой мучается?! А ты, маленькая стерва, и не надейся, что я буду отвечать за твои злодейства! Я вас всех ненавижу, но я никого не убивала!

Эния завыла, закусив губу. Леций встал сзади, за креслом, и стиснул ей плечи руками. На буйный припадок ей бы сил не хватило, но что-нибудь вытворить она вполне могла. К этому он привык.

— Папа, что это значит? — спросила Риция, глядя на него ужасными глазами, — кто это?

— Это твоя мать, — сказал Леций обреченно.

Девочка не дрогнула, резко вспыхнула «фиолетовой молнией» и сразу погасла, только глаза смотрели с обидой и недоумением.

— Я сам не сразу узнал, что эта женщина — вампир, — хмуро сказал Леций, обводя всех взглядом, — для меня она была только нашей родственницей, так я вам ее и представил. Когда я узнал, кто она, и кто ее отец, было уже поздно.

— И кто же ее отец? — поинтересовался Конс, поднимая наконец опущенную голову.

— Синор Тостра.

Конс смотрел на него. В нем боролись самые разные чувства, и его резкое лицо постоянно меняло выражение.

— Я виноват перед тобой, — сказал ему Леций, — и не собираюсь отпираться. Я не сомневаюсь, что это Эния убила Аделу: она ненавидит нас всех, она была в тот день в больнице, и это ее таблетки ты нашел в коридоре… я вскормил это чудовище, Конс, и на моей энергии она все это проделала.

— Это не я-а! — завизжала Эния, стараясь вырваться из его рук, — не я-а-а-а! Не слушайте его, я ему все объяснила! Но ему так больше нравится, потому что он выгораживает эту дрянь! Она рвется к власти! Она убьет всех по очереди, а потом и его самого, но он этого не понимает! Потому что он кретин! Пусти меня! Конс, защити меня, и я скажу тебе, кто убийца!

— Помолчи, женщина! — рявкнул на нее Конс.

Она вздрогнула и замолкла.

— Если я услышу от тебя еще хоть одно грубое слово о Риции, я тоже стану убийцей. И на этот раз жертвой станешь ты. Поняла?

Повисла долгая пауза. Все молчали как на похоронах.

— Поняла. Я все поняла, — заговорила Эния хрипло, — вам не нужен настоящий виновник, даже тебе, Конс. Вам нужно сохранить благочестие в вашей семейке. И вы уцепитесь за любого со стороны, на кого можно повесить это преступление! Я все поняла… Я тоже ваша родственница! Я Индендра, я жена Леция и мать этой… Но меня же как будто не существует, ведь так?! Меня нет, я никто! Я ваша раковая опухоль, великолепные Прыгуны, которую надо отрезать! Что ж, убейте меня, уничтожьте меня, очистите свое благородное семейство от позора… только это не избавит вас от трупов. А эта — как была внучкой Тостры, так и останется. Навсегда. Твоя Адела — только начало, Конс. И очень скоро ты в этом убедишься.

— Почему вы так настаиваете, — холодно спросила Риция, — что это я убила Аделу?

— Да потому что я тебя там видела! — прошипела Эния, — ты была в палате, ты ходила по ней и мерила ее шагами, ты заглядывала во все шкафы, ты даже занавески рассматривала! Зачем?!

— Затем, — спокойно ответила Риция, — что я собиралась туда ложиться.

— Ты?! — Эния рассмеялась, — ты здорова как слониха! Придумай что-нибудь получше!

Леций видел, что дочь едва сдерживается.

— Не кричите на меня, пожалуйста.

— Конечно! На тебя нельзя кричать. Тебя нельзя обвинять. За тебя тут все горой, и ты это прекрасно знаешь. Можешь выдумывать любую чушь, тебе все поверят. Потому что есть я. И им есть, кого обвинить!

Что-то нехорошо заныло у Леция в груди. Опять это жуткое подозрение. Риция, действительно, была совершенно здорова. С чего бы ей ложиться в больницу? Нет-нет, так можно и с ума сойти… Это Эния. Бьется в агонии и пытается все свалить на другого.

— Надеюсь, всем всё ясно? — спросил он, дождавшись паузы, — и все уже слышали, что говорят сектанты Малвеза. Осталось решить, что делать с ними и с ней, — он кивнул на Энию, — а потом решите, что делать со мной.

— Сектантов я убью сам, — заявил Конс, — сегодня же. И пусть кто-нибудь попробует мне помешать… Тебя, — он хмуро взглянул на Леция, — надо отправить в санаторий на Землю. Месяца на три или на полгода. Не представляю, как ты жил с такой присоской… А ее — он повернулся к Энии, — отдайте Гектору. Земляне хорошо умеют узнавать правду. Под гипнозом она сама всё расскажет.

— Так ты что, сомневаешься, что это она? — подал наконец голос усталый Азол Кера.

— Сомневаюсь, — сказал Конс.

— О! — завопила Эния! — я же говорила!

Ее черное облако метнулось к нему, принимая форму закрученной воронки, но у Конса была мощная защита. Эния снова поникла, оставшись ни с чем.

— Значит ли это, что ты подозреваешь меня? — взглянула на Конса Риция.

— Это значит только, что надо быть уверенным наверняка, прежде чем выносить приговор, — ответил ей Конс, — Эния — не Прыгун и вполне поддается гипнозу.

— Ясно, — усмехнулась Риция, — теперь мне всё ясно.

Она встала и быстро направилась к дверям.

— Риция, стой! — крикнул Леций, — вернись!

Она остановилась, оглянулась, сверкнув черными глазами.

— Внучке Тостры нечего делать в Директории, — холодно заявила она и скрылась за дверью.

* * *

Все разошлись. Леций стоял у окна, рассматривая огромные и наверняка мудрые ели, которые что-то хотели подсказать ему, но не могли. И никто не мог. Все слишком запуталось.

Он избавился наконец от Энии и переложил все на Конса. Он получил его прощение и сам его, кажется, простил. И он отравил тем самым Риции жизнь. Вот так. Как ни повернись, обязательно кому-то будет больно.

Конс повез Энию к Гектору. Теперь о ней узнают в полпредстве. Скоро о ней узнают и все аппиры. И как им объяснить, что она ему не жена, и Леций Лакон вовсе не собирался родниться с Тострой? Что Леций Лакон просто не умеет убивать слабых и безумно любит свою дочь.

Стемнело. От Гектора известий не было. Леций бродил по дворцу, не зажигая света, из зала в зал, из коридора в коридор. В спальне он увидел себя в мерцающем зеркале. Красавец Верховный Правитель загадочно смотрел на него из полумрака и казался жалким и несчастным. Все его усилия превращались в прах. Аппиры не стали самостоятельным народом, они неумолимо становились частью человечества, причем, далеко не лучшей его частью. Оторванная от него Риция все равно узнала, кто ее мать, и вряд ли теперь станет Верховной Правительницей. Эния, которой отдано столько сил и времени — убийца. Да еще в подземелье завелась какая-то немыслимая тварь, из-за которой придется свернуть раскопки…

«Почему все так?» — думал он, печально глядя в зеркало, — «и почему я так устал от всего этого? В чем я не прав, в чем?»

У него был Дворец и толпы подданных, у него была огромная сила, он уже давно не был уродом, но у него не было того, что не возбраняется даже самому заурядному аппиру: любимой женщины. Правда, и женщину он выбрал не самую обычную. Не ту, что надо бы, и теперь за это расплачивается.

Он позвонил ей. Голос дрожал, поэтому говорил он тихо.

— Я тебя не разбудил?

— Нет, — сказала Ингерда.

Халат на ней был розовый, краска с лица смыта, волосы распущены, глаза сонные. На большом экране она была как будто рядом, каждая складочка была видна на ночной рубашке под халатом. Хотелось обнять ее, уткнуться лицом ей в волосы и не дышать.

— Ты еще хочешь меня видеть? — спросил он.

Ингерда посмотрела внимательно, потом сказала:

— Прилетай.

Через минуту он уже обнимал ее. Тратить время на перелеты не хватило бы терпения.

— Леций, я знаю, что у вас произошло, — сказала она, заглядывая ему в глаза.

— От Ольгерда?

— Нет. Я только что от Флоренсии.

— Все-все знаешь? — уточнил он.

— Не знаю только, чем тебе помочь.

— Не гони меня, вот и все.

Стены тускло мерцали серо-голубым, было жарко. Они лежали без одеяла, даже врозь, только взявшись за руки. Он перебирал ее горячие влажные пальчики, по очереди поднося их к губам.

— Хочешь, мы разведем с тобой костер на берегу? — спросил он, — и все будет, как ты мечтала.

— Сейчас дождливо и ветрено, — грустно улыбнулась Ингерда, — и звезд не видно.

— А мы дождемся тепла и звездных ночей.

— К тому времени я уже улечу.

— Не улетишь, — покачал он головой, — я не выпущу твой корабль.

— Леций! — изумленно взглянула на него Ингерда, — так ты из-за меня задерживаешь вылет?

— Могу я хоть раз использовать свое служебное положение! — усмехнулся он.

— Не понимаю!

Ингерда забрала свою руку и села. Ее волосы красиво струились по спине, Леций дотянулся и поцеловал ее в спину.

— Чего ты не понимаешь?

— Почему не сказать просто: «Ингерда, я тебя люблю, останься со мной?» Неужели ты думаешь, что некому меня заменить на «Гремучем?» Извини, что я так откровенна…

— Ингерда, я тебя люблю, — сказал он и остановился.

Она повернула к нему лицо, глаза были зеленые, с расширенными в тусклом свете зрачками, рыжие волосы всколыхнулись вслед за головой, падая теперь на плечо. Она была безумно хороша.

— Но я не могу сказать тебе: «Останься», — докончил он.

— Почему? — сдержанно спросила она.

— Ты видишь, что творится на планете? Половина аппиров за людей, половина — против. Крен в любую сторону опасен. Уже и так начались ритуальные убийства. Представляешь, что начнется, если Верховный Правитель женится на землянке?

— Теперь поняла, — кивнула Ингерда, — для тебя, как всегда, дело важнее какой-то любви. Ты ничуть не изменился Леций. Ты отказался от меня тогда, на Наоле, отказываешься и сейчас. И напрасно я затеяла этот разговор.

— Я люблю тебя, Ингерда.

— Возможно… но своих капризных и неблагодарных аппиров ты любишь сильнее. Я никогда сюда больше не прилечу. Кажется, я начинаю их ненавидеть.

Выслушивать все это было больно. Но рано или поздно этот разговор должен был состояться.

— Пойми, я не свободен, Герда. Я Верховный Правитель, я все это затеял, и я за все отвечаю. Пойми, я, как правитель считаю, что приток людей на планету надо ограничить. У нас должна быть своя культура…

— Ради бога, замолчи, — перебила его Ингерда.

Отбросила волосы с плеча, легла ему на грудь и прикрыла горячими губами его губы. Он смолк и сжал ее в объятьях.

С утра было солнце. Леций выглянул в окно и сощурился.

— Вот видишь, облака рассеялись. Скоро появятся звезды.

— Да, — равнодушно сказала Ингерда, — только не для нас.

Она сидела посреди кровати, на рассвете еще более красивая, чем ночью, рыжие волосы пышной гривой рассыпались по ее точеному телу. Леций смотрел на нее и понимал, что она с ним уже простилась. Все сразу стало мрачным: и залитая утренним солнцем голубая комната, и белый город за окном, и лазурное небо над ним.

— Это все? — спросил он.

— А чего ты хотел?

Он не стал притворяться.

— Еще хоть немного побыть с тобой.

— Нет, — покачала она пышноволосой головой, — мне вполне достаточно и того, что было. А костры под звездами — это детская романтика. Забудь об этом.

В который раз пришла безумная мысль плюнуть на всех и никуда ее не отпускать, вцепиться в нее мертвой хваткой, и пусть все друг друга перережут, пусть не будет никакой Директории, никакой династии Индендра, никаких чистопородных аппиров, раз уж им суждено вымереть. Все равно они все мутанты, жалкие остатки былой цивилизации…

Потом он привычно поборол это искушение.

— Прости, — сказал он, — мне пора.

— Я знаю, — спокойно ответила Ингерда.

Он оделся, но поцеловать ее на прощание не посмел, такая она стала холодная и чужая. Вынесла ему приговор и уже приводила его в исполнение.

— Можно тебе позвонить как-нибудь?

Зеленые глаза смотрели серьезно, не мигая.

— Позвонить можно.

Дома, в привычной обстановке, Леций постарался скинуть с себя наваждение, не видеть перед собой этих глаз, забыть вкус ее губ, запах ее тела, обжигающее тепло ее плоти, красоту ее волос, россыпью лежащих на узкой спине. Его ждали дела.

Едва он дошел до кабинета, позвонил Конс.

— Ты что, спишь как мертвец? — начал он в своей обычной манере, и это радовало, потому что он становился прежним Консом, — всю ночь тебе звоню!

— Что у тебя? — спросил Леций.

— Люди Гектора допросили Энию под гипнозом.

— Ну?

Конс выразительно посмотрел на него.

— Это не она.

* * *

Сын был в мрачном настроении. Известие о приостановке раскопок сильно его расстроило.

— Не переживай так, — сказала Миранда, наливая ему кофе, — это же временно. Выкурят этого Пауса из подземелья — и все. Тебе запеканку или кашу?

— До чего же ты наивна! Как будто так просто взять и выкурить его оттуда.

— Но Прыгуны такие сильные.

— У твоих Прыгунов затряслись поджилки!

— Успокойся. В конце концов, можно начать другие раскопки. Ты без работы не останешься.

— У меня и так полно работы. Надо выводить всю технику и ставить ее на профилактику. Ты летишь со мной сегодня?

— Конечно.

— Тогда поторопись, ты же у меня копуша.

— Хорошо.

Миранда поставила перед ним тарелку с кашей, глотнула кофе и пошла одеваться.

— Шорты надевай, — крикнул Патрик, — будет жарко.

— А купальник?

— Какой еще купальник на работе!

— Ну, там же есть ручей, в обед можно было бы окунуться.

— Не выдумывай. Одну я тебя больше никуда не отпущу, а мне купаться некогда. Сиди и зубри свои языки.

Сын заглянул к ней в комнату с бутербродом в одной руке и чашкой с кофе в другой. И, наверно, воздел бы руки к небу, если б они не были заняты.

— Эта женщина сведет меня с ума! У тебя есть приличные шорты?

— Что значит, приличные?

— Хотя бы вот досюда, — он провел бутербродом чуть выше колена.

— По-твоему, у меня некрасивые ноги? — с сомнением спросила Миранда.

— Мама, ты летишь не на пляж. Постарайся выглядеть серьезно.

Приличных шорт у нее не нашлось. Она надела брюки и белую футболку.

— Завтра пойдем по магазинам, и я куплю тебе всё, что нужно, — заявил сын, — здесь несколько иная мода.

— Купи мне аппирский халат.

— Еще чего не хватало!

— Я буду ходить в нем дома.

— Ты неподражаема! Аппирский халат стоит целое состояние, а она собирается ходить в нем дома…

— Откуда же я знала?

— Они делают их из «разумной» ткани, которая принимает форму тела и срастается без швов. Риция подарила мне такую рубашку. Хочешь посмотреть?

— Конечно!

Патрик достал из своего шкафа нечто мерцающе-голубое.

— Надень! — взмолилась Миранда, — пожалуйста!

— Ма, я не люблю наряжаться.

— Ты такой красивый, Пат! И тебе так идет голубой цвет! Эта принцесса знала, что тебе подарить!

Патрик не устоял перед ее восторгом, снял футболку и надел рубашку. Застежек на ней не было, ткань по разрезу срослась сама, на стыке осталась чуть заметная полоска. Облепив мощные плечи Патрика и его торс, рубашка тускло мерцала голубым и серебристым. Он чуть-чуть одернул рукава, и они послушно удлинились.

— Ну что?

Сын был безумно хорош: голубые глаза, светлые волнистые волосы, стройное тело, открытая улыбка…

— По-моему, ты достоин любой принцессы, — заявила Миранда.

— Сколько раз тебе говорить: Риция — мой друг.

— Тогда к чему такие подарки?

— Не знаю. Она бывает непредсказуема.

Больше он говорить на эту тему не захотел. Переоделся и ушел на кухню. Миранда подкрасила губы бледно-розовым, другой ей не шел, и покидала в сумку распечатки.

Прекрасное солнечное утро, особенно после нескольких дней сплошного ненастья, никак не вдохновляло на работу. Тем более ей предстоял самый нудный этап — зубрежка слов. Лингвисты усердно корпели над переводами. Миранда же сильно отставала от них, ей столько надо было еще освоить!

В окно через занавески заглядывал солнечный луч, пахло теплой влажной землей и травой. На экране рябили столбцы слов языка Т2 и переводы, компьютер монотонно проговаривал их по алфавиту и в разнобой.

— Ну что? Как дела?

Она вздрогнула от неожиданности. В кабинет вошел Азол Кера. Без своего роскошного наряда он выглядел более доступно. Обыкновенный, косматый как лев мужчина, даже не такой огромный, как ей в первый раз показалось. Без пышного халата, без толстого вязаного свитера и комбинезона, он как будто уменьшился в размерах, и это ей понравилось. Черная водолазка облегала выпуклые сильные плечи, лицо было гладко выбрито.

— Это вы, — слегка смутилась Миранда, — доброе утро.

Кера присел на стул возле стены.

— Чем занимаешься?

— Учу язык, — объяснила она, — решила начать с Т2, ведь Паус на нем разговаривал.

— И сколько тебе понадобится времени?

— Примерно месяц.

— А всего сколько языков?

— Около десяти.

— Ладно, — усмехнулся он, — один мы сегодня одолеем.

— О чем вы? — удивилась Миранда.

— Когда ты поймешь, что я гожусь не только для переноски тяжестей?

Она покраснела.

— Не обращай на меня внимания, — сказал Кера, — смотри на экран или в свои записи. Когда устанешь, скажи.

Она отвернулась к экрану. Ничего как будто не изменилось, просто стало почему-то легко. Она только взглянула на столбцы слов и сразу поняла, что уже все их знает, как будто экранная страница целиком отпечаталась в ее памяти. Пока Миранда этому изумлялась, она поняла, что ее мозг жаждет новой информации, как разогретая мышца требует нагрузки.

Экранные страницы мелькали. Поглощение их доставляло наслаждение, от которого слегка кружилась голова. Миранда не замечала времени, процесс изучения захватил ее полностью. Хотелось запоминать еще и еще. Ей, как нищему, забредшему в пещеру с сокровищами, непременно надо было набить карманы до отказа.

Потом буквы стали плясать перед глазами, замигали цвета, появились какие-то посторонние звуки в ушах, и заломило в затылке.

— Кажется, всё, — сказала она, — я устала.

— Пойди погуляй, — посоветовал Азол Кера, — сегодня тебе достаточно… смотри только, еще чей-нибудь труп не найди.

Он встал. Она тоже.

— Спасибо, господин Кера.

— Не за что.

— Чем я могу вас отблагодарить?

— Это для общего дела, — сказал он, — занимайся своей работой.

— Непременно.

Она смотрела на него снизу вверх. Очень не хотелось, чтобы он уходил.

— А хотите чашку кофе? — спросила она.

— Хочу, — неожиданно согласился он.

Кофеварка была у Патрика. Миранда быстрым шагом направилась к нему и столкнулась в коридоре с Рицией. Та как раз выходила из диспетчерской. На ней был белый летний сарафан без лямочек и темные очки.

— Здравствуйте, Миранда, — сказала она вполне приветливо и даже чуть улыбнулась.

— Доброе утро, — ответила Миранда, ей почему-то показалось, что глаза у юной принцессы под очками заплаканные, и вся она какая-то поникшая и кроткая.

Невольно посмотрев ей вслед и отметив изящество ее походки, Миранда тут же забыла о ней и вошла к сыну.

— Немедленно скажи, как я выгляжу, — взволнованно проговорила она с порога.

Сын оторвался от своих экранов.

— Нормально.

— Ну что значит, нормально?

— Ты похожа на одуванчик, — улыбнулся Патрик, — а что случилось-то?

— Ничего, — она пожала плечом, — просто хочу выпить кофе.

— В чем же дело?

— Я заберу кофеварку?

— Забирай.

Глупый получился и короткий разговор. Патрик еще раз взглянул на нее через плечо и отвернулся.

Миранда вернулась в свой кабинет. Азол Кера исчез. Не дождался или передумал. Она разочарованно поставила кофеварку на стол рядом с компьютером, села в кресло и уставилась в окно. Перегруженный мозг ни о чем больше думать не хотел. Он тупо повторял последние услышанные фразы: «Ты похожа на одуванчик, ты похожа на одуванчик…» Скорее, на одну тычинку от одуванчика, которую несет ветром неизвестно куда.

* * *

Во дворце было прохладно, хотя в раскрытые окна янтарной гостиной врывался жаркий полдень. Отрадно было видеть двух братьев вместе, но больше радоваться было нечему. Конс сидел в кресле возле журнального столика, отделанного янтарем, Леций лежал на диване, закинув ноги в белых сапогах на бархатный валик. Ольгерд стоял у окна.

Объединяло их одно: все трое безумно любили Рицию, а подозрение неумолимо падало на нее. У Ольгерда это не укладывалось в голове, как впрочем и у Конса с Лецием.

— Куда только, черт подери, подевалось твое ясновидение! — раздраженно сказал ему Леций, — помнится, когда-то ты даже не знал, как от него избавиться.

— Для этого надо вогнать меня в сильный стресс.

— Я тебя вгоню, куда угодно, если ты мне скажешь, кто убийца.

— Не старайся. Я и сам уже вхожу в него штопором.

Леций повернул царственную голову к брату.

— Что Риция делала в больнице? Может, Флоренсия знает?

— Она не сказала ничего вразумительного. У них какие-то женские секреты, — хмуро проговорил Конс и неожиданно сорвался, — как ты можешь подозревать нашу дочь, не понимаю! — раздраженно бросил он.

— Напротив! — так же нервно ответил ему Леций, — я хочу избавить ее от подозрений. Раз и навсегда. Но если это не Эния, то кто?!

— Я всегда вам говорил, что есть кто-то еще, — вмешался Ольгерд. Новая планета, новые условия, мало ли кто из Индендра мог стать Прыгуном? Например, Сия.

— Я думал об этом, — признался Леций, — это немыслимо.

— А подозревать Рицию — мыслимо?

— У Риции хотя бы есть мотив.

— Какой? Власть? Она всегда была равнодушна к власти. И потом, у нее все будет и так, зачем ей торопить события?

— Ольгерд прав, — сказал Конс, — оставь девочку в покое. Я потерял одну дочь, и я никому не дам на растерзание вторую.

Леций взглянул на него.

— Уверяю тебя, я тоже.

Они выразительно посмотрели друг на друга. У них был свой немой язык и своя, мало кому понятная, манера общения. На то они были и близнецы.

— Я понял одно, — сказал Конс, — после того, как я чуть не убил своего младшего брата: нельзя торопиться с обвинениями, какими бы очевидными они ни казались. Потому и отправил Энию на допрос. А тем более, обвинять Сию!..

— Старшего, — недовольно поправил его Леций, — старшего брата ты чуть не убил.

— Видимо, придется все-таки убить, — фыркнул Конс, — терпеть не могу, когда яйца учат курицу.

— Тогда молчи и соблюдай субординацию.

— Это ты помолчи, мелкота, я еще не все сказал.

— Говори, уступаю, — снисходительно произнес Леций, — младшим надо уступать.

— Именно поэтому, детка, я и не буду с тобой спорить. Так вот, — голос у Конса снова стал серьезным, — я был в бешенстве, но сейчас начинаю мыслить трезво. Что толку, если мы осудим невиновного? Только сорвем свою злость, не больше.

— И что ты предлагаешь? — спросил Ольгерд.

— Смириться, — ответил Конс, — с тем, что ничего нельзя доказать. И ждать.

— Чего?

— Такая мразь не может не проявить себя еще раз.

— Звучит зловеще, — усмехнулся Ольгерд, понимая все же, что Конс прав.

— Пока мы бессильны. Все, что мы знаем, это то, что это Прыгун и, предположительно, женщина. Никаких следов и никаких доказательств у нас нет.

— Допустим, Сия — Прыгун, — проговорил Леций, — допустим, она ненавидела Аделу, это дико, но все же… была ли у нее возможность отлучиться с приема в больницу?

— Почему бы нет? — пожал плечом Конс, — она все время перемещалась по залу, все ее видели, не заметить ее было просто невозможно. Это лучший способ скрыть свое недолгое отсутствие.

— А она знала, что Адела в больнице?

— Знала. Я ей сам сказал.

Конс поднялся, поправил пояс, привычно откинул назад ото лба черные волосы и хмуро огляделся.

— Ладно. Можете тут разводить теории, сколько хотите. Можете даже Флоренсию подозревать. А я лечу на телестудию.

— Зачем? — спросил Леций.

— Затем, что мне не нравится алиби Кера.

— Семеро утверждают, что он выступал в прямом эфире. По-твоему, все врут?

— Не знаю. Но первым моим порывом было дать ему по зубам. Как ты думаешь, почему?

— Миджей! Это Ольгерд у нас ясновидящий, а не ты. А ты обыкновенный слепой Прыгун. Да еще такой несдержанный.

— Где бы ты сейчас был, — усмехнулся Конс, — если бы я был несдержанный.

— Проваливай, — сказал Леций, — ты мне надоел.

— Не расслабляйся. Я еще вернусь.

Когда он вышел, Леций сел, закинул ногу на ногу и широко раскинул руки по выпуклой спинке желтого дивана. Ольгерд понял, что дальше тянуть нет смысла. Обреченно опустившись в кресло, где только что сидел Конс, он сказал:

— Я тоже должен кое-что тебе сообщить.

Леций смотрел на него синими, чуть прищуренными глазами.

— Что же?

— Я люблю твою дочь, — выговорил наконец Ольгерд.

Сказать это было безумно трудно, он приготовился стать половиком, чтоб его потоптали и попинали ногами.

— Я в этом не сомневался, — усмехнулся Леций, — еще бы тебе не любить мою дочь.

Начало получилось довольно непредвиденным. Ольгерд ждал, по крайней мере, удивления.

— Когда-то мы с отцом помешали тебе…

— Я не злопамятен.

Глаза у Леция были спокойные, но совершенно холодные. Обольщаться, пожалуй, не стоило.

— Хочешь сказать, что спокойно отдашь мне Рицию? — спросил Ольгерд с сомнением.

— Нет, — решительно заявил Леций, глядя ему в глаза, — я не отдам тебе Рицию.

Вот этого как раз следовало ожидать. Почувствовав тупое отчаяние, словно уперся в стену, Ольгерд сказал:

— Я не отступлю так быстро, как ты.

Холод в глазах Леция сменился ледяным презрением. Куда только подевалась его дружба. Может, он и был не злопамятен, но все повторялось как в навязчивом сне.

— Моя дочь — принцесса и наследница престола. А главное — она аппирка. При чем тут ты, Ольгерд Оорл?

— Притом, что она меня любит.

— Правители не имеют права на любовь. И она это прекрасно знает. Я объяснял ей это с детства.

— Она — это не ты, — покачал головой Ольгерд, — себя можешь завязывать в любой узел, а Рицию не смей. Если б ты любил ее, ты бы позволил ей выбрать самой, с кем ей быть.

— Если б ты ее любил, — ответил Леций, — тебя бы уже тут не было. Зачем ты ее мучаешь? Кажется, у тебя есть Синела, и ты мечтаешь о Земле. Какого черта ты тут делаешь до сих пор?

— Знаешь что…

— Знаю, — Леций выглядел холодно-спокойным, но голос его дрожал от напряжения, — ты что, не видишь, что тут творится? Тебе мало Аделы? Ты хочешь, чтоб убили Рицию? Чтобы ей вспороли живот, когда она будет носить твоего ребенка?..

Неожиданно он сломался, ледяное презрение сменилось простой усталостью, он сжал виски руками.

— Ты же всё понимаешь, Ол, какого черта? До сих пор ты все делал правильно. И Синела — прекрасная женщина. Мне жаль было тебя отпускать, но я знал, что так будет лучше.

— Это была утопия. Я нужен здесь. И здесь мой дом. И Риция, да будет тебе известно, уже живет со мной.

— Безумцы, — сказал Леций с досадой, — нашли время…

— Ты что, не знаешь, как это бывает?

От холодного взгляда Леция ему захотелось провалиться.

— Слушай меня внимательно, — твердо сказал Верховный Правитель, — я не позволю подвергать свою дочь опасности, и я не позволю перемешивать людей с аппирами. Никаких смешанных браков, понятно тебе? Единственное, что ты можешь — это забрать ее на Землю. Если она на это согласится, если готова бросить нас всех и забыть свой долг, что ж, значит, так я ее воспитал… Тогда не мутите мне тут воду, улетайте, и как можно скорее. Мешать не буду.

— Кажется, это ты задерживаешь вылет, — напомнил Ольгерд.

Щека у Леция болезненно дернулась. Но он был непоколебим, как специализированный робот с жесткой программой.

— Задержки не будет, — сказал он.

Ольгерд сидел и думал: согласится Риция или нет. Отца она не ослушается, это очевидно. И опасность ей грозит вполне реальная, пока этот маньяк не пойман. Тут Леций прав. Не прав он только в том, что превращается в такого же отчаянного шовиниста, как Азол Кера. Неужели не понятно, что рано или поздно люди и аппиры перемешаются, как когда-то земные расы? Еще бы слил в один стакан две жидкости и ждал, что они не растворятся друг в друге!

Он сидел и думал, что скажет ему Риция. И что ей делать на Земле? Захочет ли она отказаться от всего, к чему привыкла и для чего родилась? Что для нее важнее? Да, она любила его с детства, всю жизнь. Но так же всю жизнь она умела управлять этой любовью и загонять ее в дальний уголок. Система ценностей у нее такая же, как у отца. И никуда она с ним не полетит.

Захотелось выпить и срочно. Ольгерд поднялся и достал из бара бутылку местного коньяка, аппиры быстро переняли земную технологию, включая форму бутылок.

— Тебе налить? — спросил он Леция.

— Самое время.

Ольгерд стоя наполнил два фужера. Неожиданно подуло сквозняком. В гостиную торопливо зашел Руэрто Нрис в белом летнем хитоне и в развевающемся малиновом плаще. Они ждали Конса, а не его, поэтому оба слегка удивились.

— Я должен кое в чем признаться, — взволнованно сказал Руэрто и занял пустое кресло Ольгерда.

— Еще один! — усмехнулся Леций, — ну-ну, я слушаю.

— Это не смешно, — покачал кудрявой головой Нрис, — особенно мне.

— Извини, мы просто немного устали. Что случилось, Ру?

Нрис посмотрел исподлобья желтыми, близко посаженными к носу глазами. На смуглых руках, нервно сжатых в кулаки, сверкали золотые браслеты.

— Это касается моей матери. Она — Прыгун.

Он выговорил это явно через силу, взял фужер Ольгерда и опрокинул содержимое себе в рот.

— Подожди, — сказал ему Леций, — не трясись так, это еще ничего не значит.

— Это ничего не значило, пока обвиняли тебя и Энию. Но теперь я не могу молчать.

Нрис вытер потные ладони о плащ.

— Возможно, это и не она… но вот, что странно…

— Что, Руэрто?

— На приеме она велела мне сидеть за столом и ждать ее. Как будто специально хотела обеспечить мне алиби. Это, конечно, может быть совпадением…

— Разумеется, — кивнул Леций, — ей-то зачем убивать Аделу? Кажется, Сия никогда не была сторонницей экстремистов, как ты или Кера, даже ссорилась с тобой по этому поводу.

— А зачем ей скрывать, что она Прыгун? Могла бы стать полноправным членом Директории. Это при ее-то властолюбии!

— Не знаю. Какие-нибудь женские тайны.

— Я схожу с ума, — признался Нрис, — Ол, плесни мне еще.

Ольгерд принес еще один фужер. Для себя. Молча разлил коньяк и сел на диван рядом с Лецием. Говорить не хотелось. Обсуждать что-то уже не было сил. Почему-то он давно подозревал Сию, она вообще ему не нравилась. Слишком была властная и во все лезла. Ему казалось, что старшая сестра близнецов могла убить кого угодно, и утешать Руэрто как Леций он бы не стал. Но он прекрасно понимал, в каком тот сейчас состоянии.

Ольгерд сам очень любил свою мать, но такой роковой парочки, как Сия со своим сыном, он еще не встречал. Эта женщина постаралась заменить ему все: жену, детей, друзей, любовниц, она отслеживала каждый его шаг, и он считал, что так и надо. Он ничего не решал без ее совета и ничего не делал без ее разрешения.

Руки у него тряслись, нижняя челюсть тоже. Нрис стучал зубами о край фужера.

— Что ей грозит, Лей?

— Пока у нас нет доказательств — ничего.

— Что же делать?

— Ждать. Когда она оступится.

— Легко сказать!

Все трое сидели в глубокой задумчивости, не зная, что и сказать, и молча поглощали содержимое фиолетовой бутылки. В полной тишине компьютер пропищал сигнал видеовызова.

— Кто там еще? — спросил Леций, отставляя фужер.

— Господин Гектор, — ответил компьютер, моргая дежурной индикацией.

— Хорошо. Буду говорить по большому экрану, — сказал Леций, решив, видимо, что звонок не интимный.

Экран вспыхнул, на нем показался Гектор в своем кабинете. Лицо было хмурое, высокий лоб с залысинами блестел от пота.

— Леций, еще одно убийство, — проговорил он без предисловий, — на этот раз убит наш человек.

— Кто? — спокойно, но, напрягаясь как перед прыжком, спросил Верховный Правитель.

— Патрик Моут.

— Патрик?!

Гектор, обычно величаво спокойный, проговорил, не скрывая отчаяния:

— Это еще не все, Леций.

— Что же еще?

— Твоя дочь…

— Что моя дочь?!

Ольгерд понял, что услышит сейчас что-то ужасное. Ему захотелось закрыть руками уши или срочно выключить экран, отмахнуться от реальности, как от кошмарного сна.

— Этот маньяк ее изнасиловал, — сказал Гектор мрачно, — Патрик пытался ему помешать, за что и поплатился.

На секунду в гостиной повисла раскаленная и вязкая как вата тишина, словно после взрыва.

— Когда это случилось? — сухо спросил Леций.

— Только что. На раскопках, в хозблоке. Мне звонили мои механики. Я сказал, что сам тебе сообщу.

— Где Риция?

— Еще там. Я немедленно туда вылетаю с экспертами.

— Тогда до встречи.

Вызов погас. Леций отвернулся от экрана и посмотрел на Ольгерда ужасным взглядом.

— Видишь, чего ты добился?! Если б не Патрик, она была бы уже мертва!

Ольгерд был в таком шоке, что не нашел возражений. Он понимал одно: какая-то чудовищная мразь посмела вцепиться в Рицию, повалить ее на пол в хозблоке с фонарями и лопатами, порвать на ней платье, кажется, Риция улетала с утра в белом сарафане… порвать ее белье, раздвинуть ее ноги, затыкая ей рот, придавить ее своей тяжестью, грубо вломиться в ее нежное тело…

Его сердце глухо стучало, вырываясь из расстегнутой рубашки, на ладонях выступил пот, поле напряженно пульсировало. Надо было срочно что-то разбить, ударить или до боли стиснуть руками.

— Значит, это не Сия, — проговорил Нрис с явным облегчением.

— И не Риция, — добавил Леций, раздавил пустой фужер и перетер его в порошок.

 

7

Наверно это и бывает вот так внезапно: сидишь, смотришь в окно, за которым обычный летний полдень, думаешь о каких-то мелочах, даже надеешься на что-то… а потом кто-то входит и говорит, что жизнь твоя переломилась пополам. Точнее, она просто кончилась, а остался от нее жалкий и мучительный хвостик, который надо как-то протянуть. И поверить в это сразу невозможно. Потому что солнце, потому что все по прежнему, даже страница на экране та же, с падежами, потому что красная кофеварка стоит на рабочем столе между распечаток как ни в чем не бывало…

Миранду не хотели туда пускать. Эксперты еще не прилетели, врачи тоже. Скрея держала ее за локоть, а кто-то сзади еще и за плечи.

— Пустите, — сказала она вполне твердо, хотя сама едва держалась на ногах, — я ничего там не трону.

— Не стоит, Миранда, — посоветовал кто-то.

— Я должна это видеть.

И она увидела. С этой секунды ее затянувшееся детство кончилось. Патрик, широко раскинув руки, лежал на полу в подсобке, беспомощный как в детстве. Опаленная голова была повернута в бок, лица не было, оно было сожжено лучеметом.

Она ничего не тронула, просто села в уголке на ящик с инструментами, не в силах оторвать взгляд от сына. «Как же так?» — вертелась в голове глупая мысль, — «мы же собирались за покупками?.. ему же неудобно так лежать…»

Эксперты прилетели быстро, но еще раньше, почти сразу, появились Прыгуны. Они ничего не стали трогать. Осмотрели место происшествия и вышли. «Ты похожа на одуванчик», — повторял ее усталый мозг, — «георте, геору, георсиа, геортру…» — тупо проговаривала она про себя заученные падежи.

Эксперты что-то снимали и измеряли. Какая-то женщина с узким лицом и строгими глазами присела перед ней на корточки и протянула стакан с желтой жидкостью. Миранда выпила.

— Вот и хорошо, — сказала та, — пойдем.

— Нет.

— Пойдем отсюда. Здесь мы только мешаем.

— Куда? — безнадежно взглянула на нее Миранда, неужели было непонятно, что идти больше некуда?

— Со мной. Вставай.

Они оказались в диспетчерской. Миранда посмотрела, не сидит ли Патрик за пультом. А вдруг? Сидел же он там полчаса назад! Но никого там не было.

На диване в углу сидела Риция. Ее разорванный белый сарафан был прикрыт чьей-то огромной спецовкой. Ольгерд Оорл сжимал ее безжизненную руку. Конс и Леций стояли напротив, один в черном плаще, другой в белом. Трое самых сильных мужчин планеты, которые не смогли уберечь одну хрупкую девушку, самое дорогое для них всех существо. Это пришлось сделать Патрику. Но Патрик не Прыгун, обыкновенный человек…

— Фло, как она? — спросил Конс поворачиваясь.

— В шоке, — ответила женщина, она вела себя и говорила очень уверенно, ее хотелось слушаться.

— Присядь, Миранда.

Она села за пульт, на место Патрика. Экраны все еще горели, в топологическом объеме ползали оранжевые букашечки роботов-проходчиков.

— Ты в состоянии говорить? — спросил Леций.

Это относилось не к ней, а к Риции.

— Да, — коротко ответила та.

— Кто это был?

— Не знаю. Он напал сзади и сразу… повалил меня на пол. Мы долго боролись, но силы были примерно равны: я не смогла телепортировать, а он не смог меня утащить. Энергетически он ненамного сильнее меня, а физически, конечно, сильнее.

— Это Прыгун?

— Безусловно. Не меньше, чем «белое солнце».

— И ты его не узнала?

— Он был в маске. И потом… на нем было столько всего надето! Я даже не смогу сказать, какой он комплекции.

— А какого роста?

— Папа… мы же лежали.

— Извини, девочка. Пойми, мы должны выяснить, кто этот негодяй, и как можно скорее. Наверняка это тот же тип, что похитил Аделу.

— Кажется, круг замкнулся, — сказал Конс.

Все посмотрели на него.

— Ну не старик же это, в самом деле! И не я, и не ты, и не Ол. И не Руэрто. Интересно, какое вшивое алиби он себе придумает на этот раз?

Миранда думала, что хуже быть не может. Оказалось, может. Она поняла, что речь идет об Азоле Кера. О том, кто спас ее, но убил ее сына. Чудовище. Маньяк и убийца. Вот, кому она спешила сварить кофе. Как глупо. И как поучительно. И как больно.

— Ты что-то выяснил на студии? — спросил Леций.

— Выяснил, — сказал Конс.

Повисла напряженная пауза, и в этой тишине он сказал:

— Кера действительно выступал в прямом эфире. Но во время выступления они вставили запись народного танца. Минут на пять, не больше. При желании, если все было рассчитано, он мог успеть.

— А если у него есть алиби на этот раз? — спросил Ольгерд.

— Уверен, что нет.

Они еще посовещались. Потом Леций вызывал Кера по ручному переговорнику. Миранда тупо смотрела в окно. Там, за перепаханной техникой землей колыхалось на ветру разнотравье, мелкие розовые и синие цветочки вкраплялись в желто-зеленый и как будто посыпанный сверху серым пеплом ковер ковыля. Сердце сдавило словно обручем, трудно стало дышать, а в остальном все почему-то было как обычно. Ни слез, ни воплей, ни обморока. И странное предчувствие, что Патрик скоро придет.

Азол Кера появился мгновенно, сразу посреди комнаты. Черную водолазку он сменил на летнюю рубашку без воротника. Лицо было непроницаемо: ни страха на нем не было, ни особого огорчения. Как он мог казаться ей красивым? Обыкновенный дикарь и хам. Насильник и убийца. Где только были ее глаза?! Нельзя же влюбляться только в широкие плечи и мощные бицепсы. Впрочем, какая теперь разница? В любом случае ей уже будет не до любви.

— Тебе сообщили, что тут произошло? — спросил Леций.

— Только что, — сказал Кера и взглянул на Миранду, — мне жаль.

Она не выдержала его взгляда и опустила глаза.

— Кого тебе жаль? — спросил Конс, — парня, которого ты убил, или девочку, которую ты изнасиловал?

— Та-ак, — усмехнулся Азол, — третья серия. Или уже четвертая? Теперь я во всем виноват!

— Не юродствуй, — сказал ему Леций, — лучше объясни, где ты был с одиннадцати до половины двенадцатого.

— Я не собираюсь отчитываться, где я был. Кажется, ты тоже не мог сказать ничего вразумительного по поводу своего отсутствия.

— Твое алиби в телестудии никуда не годится, Азол.

— В самом деле?

— У тебя было пять минут во время народного танца. Где ты был в это время?

— Гулял по коридору. Или курил.

— Ты не куришь.

— Откуда я помню такую мелочь!

— Эта мелочь может стоить тебе жизни.

— Иди к черту, — презрительно заявил Азол Кера, — никто из вас меня не убьет. Почему, собственно, вы подозреваете мою персону?

— Скажи мне хоть одну причину, — так же презрительно ответил ему Конс, — почему я не должен тебя подозревать?

Азол Кера скрестил руки и усмехнулся.

— Продолжай, братец, я слушаю.

— Кто ненавидит людей? Кому поперек горла смешанные браки и дети? Кто врал, что у него есть алиби, а на самом деле его нет? Кто терпеть не может женщин? У кого столько наглости, силы и презрения к ним, чтобы изнасиловать Рицию? И кто не может сказать, где он был в это утро?

— Риция, — хмуро спросил Кера, — я похож на насильника?

— Не знаю, — тихо сказала Риция.

— Миранда, где я был в это утро?

— Не знаю, — так же тихо проговорила Миранда.

— Что ж, — усмехнулся он, — чувствую, мне не отмыться. Но и вам ничего не доказать. Вы выяснили только, что я мог это сделать. Поздравляю! Теперь докажите, что сделал.

— Докажем, — сказал Конс, — не мы, так эксперты Гектора. Потому что кроме тебя просто некому. На этот раз тебе не отвертеться.

Миранда почувствовала, что глаза заволакивает туманом. Ее обступила чернота, и она с облегчением в нее провалилась.

* * *

Ольгерд сидел и молча смотрел, как Риция укладывает только что распакованный чемодан. Он понимал, что бессилен что-то изменить в этой ситуации. Терять ее не хотелось, удержать ее он не мог.

— Где мой шарфик? — растерянно спросила она.

— Наверно, в прихожей.

— Его там нет.

— Тогда не знаю.

Собственно, не происходило ничего неожиданного. Он никогда и не предполагал, что Риция будет жить с ним. Он вообще собирался на Землю. Это последние два дня и две ночи все перевернули с ног на голову. А теперь все вставало на места.

— Прости меня, — сказала она, собрав вещи и надев туфли, — вот и все, кажется.

Ему не хотелось даже думать, во что превратится дом после ее ухода. Как он будет слоняться по комнатам, пытаясь отвлечь себя от мыслей о ней: вот здесь она сидела, тут висело ее платье, из этой чашки она пила, у этого зеркала причесывалась, а этим полотенцем он вытирал ее после душа…

— Это ты меня прости, — сказал Ольгерд, подходя к ней, но не решаясь ее обнять.

— Я хотела быть с тобой, Ол. Может даже, ничего на свете так не хотела, как этого… но жизнь распоряжается по-своему.

Все это он уже слышал. От Анзанты.

— Вот я. А вот мой дом. Решать тебе, Риция.

Она смотрела на него сухими горящими глазами, маленькая, серьезная, строгая.

— Ты же знаешь, что я все решила. Я пережила слишком много унижений за последние дни. Сначала как член семьи, которой я так гордилась и в которой, как оказалось, есть убийца. Потом как подозреваемая в таком преступлении. Вы ведь все меня подозревали, не так ли? Потом я узнала, что моя мать — вампир и ненавидит меня. Потом — что я внучка Синора Тостры, которым пугают маленьких детей. В заключение меня просто изнасиловали, как помоечную кошку. С такой репутацией я не могу стать Верховной Правительницей. И именно поэтому я ей стану. Стану, Ольгерд. Я так решила. Я не могу позволить себе сбежать на Землю. И я никого уже не в состоянии любить. Даже тебя.

Он сам донес ей чемодан до модуля, кинул его на заднее сиденье через раскрытую дверь, помог ей сесть за руль. А надо было, наверно, схватить ее, смять в охапку и никуда не отпускать. Хотя бы ее не потерять! Сколько же можно быть таким невезучим?

— Ты ведь мечтал о Земле, — сказала Риция, положив гибкие руки на руль, — о жене и о детях. И все это у тебя будет. А я как была ни при чем, так и останусь. Мне вообще нельзя иметь детей. К чему плодить чудовищ?.. Отойди, пожалуйста, я взлетаю.

Смотреть ей вслед он не стал. Он и так знал, что она летела к Лецию, что она решила жить у него. Принцесса должна жить во дворце. Дочь должна быть рядом со своим отцом, как бы это ни было больно другим. И рядом с матерью, какой бы та ни была.

До вечера он боролся с тоской и диким искушением убить Кера или быть убитым. Его удерживала только чисто человеческая законопослушность и крохотное сомнение, что вдруг это все-таки не он. Леций тоже не сомневался, что это Эния. И что вышло? А вышло, что выбор невелик: или Би Эр или Азол Кера.

Старик явно не тянул на роль сексуального маньяка. У Кера же всегда были какие-то проблемы с женщинами. Он их не любил, они его тоже. У него даже наложниц в последние годы не было, и свою мощную половую энергию он тратил, скорее всего, на прыжки по галактике. И допрыгался.

Ольгерд мучительно напрягался, пытаясь увидеть хоть клочок будущего, хоть намек на него. Но по заказу это никогда не происходило. Будущее было скрыто сплошной темной завесой неизвестности. Одно он знал точно: ни на какую Землю он не полетит, пока убийца и насильник ходит на свободе и ухмыляется.

Вечером он был у Синелы. У нее, как всегда, пахло пирожками, она ласково улыбалась и не упрекала его за долгое отсутствие. Идеальная женщина. Все в ней было родным и привычным: мягкие волосы, синие глаза, голубой халатик и фартук с подсолнухами. Почему, ну почему ему было этого мало?! Почему ему хотелось чужого, дикого, удушающего, обжигающего, мучительного и безнадежного? Почему он так по-идиотски устроен?

— Синела, я должен тебе сказать…

— Что?

— Я не могу с тобой лететь. Видишь ли…

— Не оправдывайся, Ол. Я всегда это знала.

Она ушла на середину комнаты, постояла там растерянно, потом села на диван и сцепила руки.

— Ты весь тут. С ними. И хорошо, что ты перестал наконец себя обманывать.

— Ты простишь меня когда-нибудь?

— За что? За то, что была счастлива с тобой целый год?

— Какое уж там счастье!

Синела смотрела на него и нервно стискивала руки.

— Об этом знаю только я. У каждого свое счастье, Ол.

— Прости, — сказал он еще раз.

Он вышел от Синелы как будто в пустоту, в открытый космос. Пять минут назад еще все было, все оставалось в силе, она даже не знала о Риции, ждала его и спокойно укладывала вещи. Он явился и одним махом все уничтожил.

Вечер был теплый и душный. Ольгерд шел пешком по мозаичным плитам площади Согласия. Справа возвышался тремя куполами Дворец Земного Представительства, в просторечье полпредства. Парадный вход, украшенный зеркальными шестигранными колоннами, сверкал на закате переливами белого пластимрамора. У входа толпились люди, возмущенно что-то обсуждая и, видимо, дожидаясь выхода Гектора. Можно было не сомневаться, что пассажиров у Ингерды прибавится.

— Какое тут, к черту, согласие? — подумал Ольгерд, — и кто так по-идиотски назвал площадь?..

* * *

Миранда сама не понимала, почему из нее не выкатилось ни одной слезы. Глаза были сухими. Но внутри горел костер. Он сжигал все: сердце, легкие, печень, желудок… Невозможно было ни есть, ни дышать, ни ходить, ни сидеть, ни говорить, ни уснуть хоть на минуту.

Ингерда сидела рядом. Сильная, красивая женщина, с нее можно было брать пример, она-то знала, как жить и зачем. А Миранда не знала. Зачем просыпаться утром, зачем забивать пищей желудок, сидеть за переводами никому не нужной и давно устаревшей информации, лететь домой, сворачиваться клубком на кровати и ждать, тоскливо ждать, когда же наступит утро.

— Ольгерд говорил, что на Кампии в компьютере очень много информации, — сказала Ингерда, — может, это немного отвлечет тебя? Тем более, раскопки все равно закрывают.

— Что ж, полечу на Кампий, — вздохнула Миранда, — мне все равно.

— Так не должно быть. Пойми, жизнь продолжается.

— Зачем?

— Ты молодая, ты даже моложе меня, Миранда. У тебя еще будут дети. И внуки.

— Зачем?

— Ладно, извини. Сейчас еще рано об этом говорить.

По всей квартире лежали вещи Патрика. И их невозможно было тронуть, даже переложить с места на место. Рука не поднималась. Он улыбался со стереоснимка, который Миранда поставила на стол в гостиной, как будто был с ней. И ей все еще казалось, что он скоро придет. Какая-то чудовищная несправедливость была в том, что за разборки этих монстров-Прыгунов пришлось расплачиваться ее сыну. Убивали бы друг друга, это их дело, они делят власть на планете, выживают людей, что-то друг другу доказывают… при чем же здесь обыкновенный диспетчер-землянин? Любить принцессу он не смел. А умереть за нее — пожалуйста.

Миранда, конечно, понимала, что бедная девочка ни в чем не виновата, ей самой досталось. Но в душе поднималась ненависть ко всем аппирам, вместе взятым. Особенно к Прыгунам. И особенно к одному из них. Кто бы это ни был: Азол Кера или кто-то другой, она еще ни к кому не испытывала такой непримиримой ненависти. Она еще ни разу в жизни не сталкивалась с воплощенным злом.

— Как ты можешь так далеко отпускать своего сына? — спросила она Ингерду, — как ты можешь жить спокойно, зная, что он на какой-то жуткой планете?

— Я плохая мать, — пожала плечом Ингерда, — и плохая дочь. И отвратительная жена.

Странно было от нее это слышать. Она не могла быть плохой ни в чем.

— Это я плохая мать, — усмехнулась Миранда, — ни шагу не могла ступить без Патрика, как будто он мне отец или старший брат, даже сюда примчалась за его советами… Мать должна оберегать своего сына, а у нас все было наоборот. Теперь все придется самой. Что ж, когда-то надо взрослеть, когда-то надо вырываться из розовых снов… А может, он еще придет? Еще не так поздно, только час ночи. Может, ужин разогреть?

Ингерда взяла ее за руку и посмотрела с жалостью, как на больную.

— Миранда, он не придет.

— Пойду заварю чай.

Маленькие заботы отвлекали от большого горя. И от ужасных мыслей. Все напоминало о сыне, даже скатерть, на которую он пролил вчера какао. Где он сейчас? Что с ним? Есть этот загробный мир, или нет его, просто сказочка для слабонервных? Никто еще оттуда не возвращался. И Патрик не вернется…

Последующие несколько дней слились в одно мучительное целое, без сна, без утешения, без слез. Миранда чувствовала себя роботом, который ходит, отвечает на вопросы, способен выполнять мелкие дела и слабо различать окружающее.

Впервые она очнулась на Кампии. Ольгерд объяснял ей, как общаться со станционным компьютером. Нужно было срочно сосредоточиться, и она наконец сделала над собой титаническое усилие.

Экран был плоский, полтора метра на два, биодатчики отсутствовали, голосовые команды на современном аппирском этот ископаемый кладезь информации не понимал. Приходилось работать через пульт с клавиатурой и мышку.

— Все довольно просто, — объяснял Ольгерд, — это меню управления станцией: свет, воздух, температура, блокировка дверей… Это, по-моему, бухгалтерия. Это связь, только связываться не с кем. Возможно, там сохранились тексты срочных сообщений. Это может быть интересным…

Он был так красив, что мешал сосредоточиться. Миранда никак не могла понять: почему этот бог занимается такой рутиной? Неужели только потому, что любит Рицию? Она видела, как он держал эту девушку за руку там, в диспетчерской, она видела его лицо, она все поняла. Вот он, конечно, пара для этой принцессы, не то что ее Патрик. Вот, кто ей подходит. Впрочем, какая ей разница, Патрика все равно уже нет.

Она запретила себе думать о сыне.

— Я все поняла, Ол. Спасибо. Теперь оставь меня одну. Я не могу сосредоточиться, когда кто-то рядом.

— Хорошо, — кивнул он, — не боишься?

— Мне уже нечего бояться, — сказала Миранда.

Ольгерд медленно пошел к распахнутым дверям, оглядываясь на середину зала, как будто что-то забыл там. В одиночестве действительно стало как-то жутко, но потом Миранда сосредоточилась на работе и перестала обращать внимание на непривычную обстановку. Смешно было надеяться в первый же день обнаружить что-то интересное, для начала нужно было хотя бы разобраться, где что. Отделить бухгалтерию от графиков работы космопорта, а данные по бурению скважин от медицинских карт сотрудников.

Она сидела часа три или четыре, Ольгерд несколько раз заглядывал, даже напоил ее чаем с шиповником. Миранда поняла, что устала и уже собралась прерваться, но тут взгляд ее упал на знакомое имя. Паус Коэнтра. Ее как будто током ударило.

— Ол, посмотри!

— Что там?

— Сообщение для Пауса Коэнтра: «Доклад 12–15, 20–00, Миртай, аудитория 8. Локут Фрестра 10–15, 10–00».

— И что?

— Паус Коэнтра — это имя призрака. Во всяком случае, так он нам представился.

— Этот несчастный — всего лишь один из тех, кого этот призрак сожрал, — покачал белокурой головой Ольгерд, — видно, давно он резвится на Пьелле.

— Что же он делал, когда тут никого не было? Чем питался?

— Не знаю. Возможно, просто спал.

— Наверно, этот Паус был ученым. Видишь, собирался читать доклад.

— Или слушать.

— Мне почему-то кажется, что это его доклад. Я попробую его найти. Если он тут работал, значит, мог держать информацию в общем банке.

— Но скорее, он держал эту информацию в своем персональном компьютере. Их полно по всем каютам.

— Тогда я проверю все персональные компьютеры.

— Это очень трудоемко, Миранда.

— А мне спешить некуда.

— Есть другой путь.

— Какой?

— Как следует выучить язык и поговорить с этим Паусом.

— С призраком?! Ты с ума сошел!

— Почему? — пожал плечом Ольгерд, — когда-то ведь надо.

— Тебе что, надоело жить?

Они посмотрели друг на друга.

— Не без этого, — усмехнулся белокурый бог.

— Понимаешь, — сочувственно вздохнула Миранда, — все исправимо, все со временем проходит. Кроме смерти.

— Ты не так поняла, — сказал он, — я не самоубийца. Просто кто-то должен выяснить, что это за тварь, и что ей надо. Леций слаб, Конс в трансе…

— Один ты не вырвешься, — грустно посмотрела на него Миранда, — возьми с собой Кера.

— Ты шутишь? — сверкнул глазами Ольгерд.

Она не шутила, просто хорошо помнила, что произошло тогда в подземелье.

— Нет, Ол. У него уже есть опыт. И потом, он, кажется, самый сильный из Прыгунов.

— Знаешь, как ни странно, Прыгуны никогда не мерились силой. Так что одному Богу известно, кто из них самый сильный.

— Мне кажется, что он.

— Миранда, я к этому маньяку и близко не подойду, разве что затем, чтоб его убить.

— Ол, я все понимаю не хуже тебя: Азол Кера чудовище… но почему бы не воспользоваться его силой в критической ситуации? Пока он еще не осужден.

— Его трудно осудить: прямых улик нет. Он ходит и ухмыляется как ни в чем не бывало. А ты еще предлагаешь мне взять его в напарники? Ну, уж нет. Пусть подавится своей силой. И пусть не думает, что все это сойдет ему с рук.

— Неужели так трудно доказать, что это был Кера? — спросила Миранда немного раздраженно, ей хотелось определенности.

— Как? — усмехнулся Ольгерд, — у него нет алиби, но и следов он не оставил. Прыгуны не убегают по коридорам, они просто исчезают.

— А сперма? Она-то, извиняюсь, осталась?

— Нет.

— Как это?

— По-моему, он просто хотел унизить Рицию. Другой причины я не вижу. Удовольствие его мало интересовало. Он вообще, насколько я знаю, не интересуется женщинами.

— Странно, — сказала Миранда немного смущенно, — такой роскошный самец — и обходится без женщин.

Ольгерда, в отличие от нее, эта тема не смущала.

— У него была жена, — объяснил он, — еще на Наоле. Девчонке просто надо было выжить, и она к нему прилепилась. Но полюбить его так и не смогла. Честно говоря, я ее прекрасно понимаю: он был волосат с ног до головы как обезьяна и любезностью никогда не отличался. А влюбилась она в землянина, с ним и живет сейчас здесь, в Менгре.

— Теперь понятно, — вздохнула Миранда, — почему он не любит ни землян, ни наш слабый пол.

— Не нам с тобой его жалеть, — жестко сказал Ольгерд, — мало ли у кого безответная любовь. Это еще не повод убивать и насиловать.

— Да, — согласилась она, — но кто же их поймет, этих аппиров?

Доклад Пауса она в этот день так и не нашла. Поздно вечером Ольгерд отвез ее домой. Проводил до самой двери. Они договорились встретиться завтра утром. Миранда прошла на кухню, включила чайник, достала из холодильника упаковку с ужином и сунула ее в печку. Перед глазами все еще стояли звезды, обступавшие их с овального экрана планетолета. Она как будто еще была песчинкой в бескрайнем космосе… пока не увидела пятно на скатерти. Сердце снова сжалось от боли. «Надо срочно постирать», — подумала она.

Потом вынула разогретый ужин, выключила чайник и поняла, что еда все равно в рот не полезет. Вздохнув и все-таки заварив себе чай, она пошла переодеться.

В гостиной горел свет. На диване, сцепив мощные руки, сидел Азол Кера. Страха не возникло, почему-то только недоумение: как он посмел сюда явиться? Может, он и ее хочет изнасиловать? Тогда где его маска?

— Что это значит? — сдержанно спросила Миранда.

— Извини, — Азол Кера встал, — я не могу ждать тебя на лестнице.

Он был в обычной серой рубашке и брюках, гладко выбрит, причесан, насколько вообще можно было привести в порядок его шевелюру, и даже немного смущен. Она стояла и вопросительно смотрела на него. Сердце болело.

— Миранда, — сказал он хмуро, — я не убивал твоего сына.

Она молчала, не зная, что сказать. Верить? Не верить? Зачем это все? Да и какая разница, если сына все равно не вернешь?

— На этих… — Кера усмехнулся, — мне наплевать. Но ты мать, и я хочу, чтоб ты знала: Патрика убил не я.

— Возможно, — сказала она наконец, — но даже если это не вы, господин Кера, убийца выдает себя за вас. И вдохновили его именно ваши идеи и ваши речи. Это вы накаляете обстановку на планете. И ненавидите людей. Одним стало меньше, вы довольны?

— Миранда…

— Я тоже не аппир. Что вам до меня?

Он молчал, глядя в пол.

— Пожалуйста, уйдите, — требовательно проговорила Миранда, — в любом случае, я не хочу вас видеть.

— Все, что хотел, я уже сказал, — заявил Кера и направился к двери, — прощай.

Потом она долго стояла одна посреди гостиной, совершенно не понимая, что ей теперь делать. Пойти на кухню? В спальню? В ванную? Сесть на диван и посидеть, стиснув голову? Или просто упасть на пол?

* * *

Поздно вечером Ольгерд позвонил Риции. Она растерянно смотрела на него заспанными глазами из своей новой спальни во дворце отца.

— Извини, что разбудил, — сказал он.

— Ничего, — пожала она плечиком в кружевах ночной рубашки.

— Ты не могла бы завтра отвезти Миранду на Кампий?

— Могла бы. А ты?

— У меня завтра другие дела.

Он уточнил детали, пожелал ей спокойной ночи и отключился. Удивительно быстро они из любовников стали друзьями. Так же как и из друзей — любовниками. От таких резких перепадов нервная система работала с явной перегрузкой.

Плохо выспавшись, он позвонил с утра Руэрто и предупредил, что прилетит.

— Жду, — сказал Руэрто.

Спросонья он был краток. Встретила Ольгерда, тем не менее, Сия. В этом можно было не сомневаться.

— Эрто в ванной, — сказала она весьма любезно, — скоро выйдет. А что у тебя к нему?

Дама была в утреннем халате дико яркой, желто-красной расцветки, лицо уже было тщательно подкрашено, на худой шее — жемчужные россыпи. Темные волосы в распущенном виде доставали до копчика.

— Хочу пригласить его в одно местечко, — сказал Ольгерд, за улыбкой пряча раздражение.

— В какое же?

— Не для женщин.

— О! — Сия жестом пригласила его к накрытому столу в гостиной, такой же яркой и напыщенной, как ее хозяйка, — ты, кажется, заметил, что я женщина?.. Будешь с нами завтракать?

«Черт бы тебя побрал», — подумал Ольгерд, но за стол сел.

— От чашки кофе не откажусь.

Расправив полы своего дикого халата, Сия величественно опустилась в кресло, похожее на трон.

— Замечательное утро, ты не находишь?

— Да, солнечно.

Глаза у нее были желтые, как у совы, и раскосые. Им было тесно на узком лице, и они прижимались к переносице, жуткие, умело и вызывающе подведенные черным контуром. Ольгерд часто не мог оторвать взгляд от этих желтых глаз и никак не мог понять: уродство это или красота.

— Ты что-то бледный, — сказала Сия, рассматривая его как под лупой, — неважно себя чувствуешь?

— Да нет, все в порядке.

— Хочешь, я сделаю тебе массаж головы?

— Не надо, Сия.

— Или шеи?

— Спасибо, не надо.

— Не спорь со мной.

Она не поленилась, встала со своего трона и запустила руки ему в волосы. Прикосновения были осторожны, но уверенны.

— Ну вот, сейчас тебе станет лучше.

В нишах ее помпезной гостиной стояли статуи и напольные вазы с цветами. Ольгерд постарался сосредоточить свое внимание на них, пока эта властная, красивая уродка копалась в его голове. Чувствовал он себя при этом зализанным котом.

— Что Риция? Ушла от тебя?

Она и это знала!

— Оставь Рицию в покое, — сказал Ольгерд хмуро, — а заодно — и мою голову.

— Боже мой, — усмехнулась Сия, — и почему самая красивая на свете голова у такого невоспитанного типа?

— Невоспитанного? Ты, наверно, давно не общалась с Кера.

— И неблагодарного!

— Спасибо, Сия. Я уже бодр и весел.

— То-то.

К счастью, наконец появился Нрис. Тоже в ярком халате и с мокрыми волосами. Ольгерд уже привык к ленивой неторопливости аппиров, поэтому смирился. Они позавтракали, выпили утренний кофе за светской беседой и только после этого избавились от Сии.

— Так в чем дело? — умиротворенно спросил Руэрто, развалясь на диване.

Нежное утреннее солнце разливалось через широкие окна по всей гостиной, кофейный запах перемешивался с цветочным.

— Я хочу встретиться с призраком, — сообщил ему Ольгерд, — и мне нужен напарник.

— И ты выбрал меня? — спокойно поинтересовался Руэрто, как будто его звали на рыбалку.

— А кого же?

— Собственно, больше некому, ты прав… И как ты себе это представляешь?

— Сначала ты поможешь мне освоить язык Пауса. Потом спустимся в подземелье, он сам нас найдет.

— Это-то понятно, — усмехнулся Руэрто, — а как обратно?

— Кера вырвался один, с женщиной. А нас двое.

— Так ведь и призрак поумнел.

— У нас нет выбора, Ру. Эта тварь проснулась и неизвестно, что может выкинуть в любой момент.

Руэрто лениво, как сытый кот, потянулся.

— Ладно, Оорл. Я пойду с тобой. Только матушке не говори. А то она с ума сойдет.

— Не сойдет, — усмехнулся Ольгерд, — а вот свести с ума может кого угодно!

* * *

Ночью они, экономя силы, прилетели в долину Лучников на модуле, экипировались в рабочем корпусе, совершенно опустевшем, и в последний раз все обсудили.

— Давай хлопнем по стаканчику? — предложил Нрис, надевая шлем, — в буфете должно быть.

— Чтобы перепутать все слова? — усмехнулся Ольгерд, — у меня и так в голове каша.

— Что-то мне как-то безрадостно лезть в эти казематы. Меня такая красотка ждет в постели и теплая ванна, а я тут всякой ерундой занимаюсь.

— Ванна твоя не остынет. Красотка, надеюсь, тоже.

— Ладно, пошли.

Небо было звездное. Большая ущербная луна и крохотный Кампий дружно освещали разрытую землю и стройными рядами застывшую технику. Ольгерд шел и смотрел на маленькую луну. Как будто весь мир сосредоточился в этом ярком пятнышке, забредшем в созвездие Толкователей снов. Какой там была Риция! Как сияли ее глаза под звездным куполом, как охотно отдавалось наслаждению ее послушное, гибкое тело, как жадно она его целовала и как яростно кусала в плечо. Это была сладкая боль, телесная. Теперь болит душа, вопит и кричит от возмущения, и ничего с ней, проклятой, не поделать.

Подземелье сразу пахнуло сыростью и холодом, отрезав от них и созвездия в ночном небе, и Кампий. Фонари вырывали из тьмы узкие, как кротиные ходы, коридоры и гладко срезанные пласты грунта. Как и договаривались, Ольгерд с Руэрто медленно отправились в сектор 2-15, где Кера видел призрака.

— Сколько раз ловил рыбу, — признался Нрис морщась, — но ни разу не чувствовал себя наживкой.

— Сколько раз ходил по этим коридорам, — тоже с отвращением добавил Ольгерд, — но никогда еще не было так гнусно.

— А я тебе говорил, что надо было опрокинуть по стакану.

Липкая жуть, несмотря на все волевые усилия, заполняла все существо.

— По бутылке, — усмехнулся Ольгерд.

Идти было недалеко. Они свернули в проем, ведущий в пещеру, возникшую в следствие обвала грунта, ничего интересного в ней не было, просто пустота и сырость. С потолка капало, под сапогами хлюпало и чавкало. Пахло плесенью.

— Веселое местечко, — поежился Руэрто, — даже присесть некуда.

— Умрем стоя, — мрачно пошутил Ольгерд.

Они обменивались нервными шутками, периодически прислушиваясь к жуткой тишине, в которой с нудной ритмичностью весомо и громко падали капли с потолка в лужу.

— По-моему, там кто-то ходит, — сказал Нрис, оглядываясь на проем, — слышишь?

— Нет.

— Шаги. И голоса.

Ольгерд замер. В полной тишине раздавался только стук капель.

— Ну что ж, начались слуховые галлюцинации, — заключил он, — осталось дождаться зрительных: красная мантия ползет по ногам, обтекает шею бедного Руэрто и душит, душит, душит…

— Иди к черту, — отмахнулся Нрис, — а если там в самом деле кто-то есть?

— Кто? — насмешливо взглянул на него Ольгерд, — ты можешь себе представить таких же идиотов, как мы?

— Я и нас-то плохо представляю. У меня вообще туго с воображением… Где он там, этот призрак? Два таких лакомых кусочка на блюдечке, а он зевает. Не голодный что ли?

Потом им стало не до шуток.

— Здравствуйте, — сказал глухой, хриплый голос на чистом аппирском.

Они вздрогнули и оглянулись. В углу стоял Кневх.

* * *

Кажется, они ко всему были готовы, но появление старого приятеля повергло обоих в кратковременный шок. Кневх стоял и смотрел на них, совсем не щурясь от яркого света фонарей, кряжистый, слегка сутулый, с огромными ушами, глубоко вросшими в мощный лысый череп. На нем была белая тога, величественно драпирующая его короткую шею и выступающий живот.

— Эллой считает, что забрать вас должен я, — спокойно проговорил Кневх. Руэрто Нрис и Ольгерд Оорл. Это вы. Я вас знаю.

— Мы тебя тоже, — очнулся наконец Ольгерд, — привет, Кневх.

— Я вас уже приветствовал.

— Зачем ты хочешь нас забрать?

— Так хочет эллой.

— Кто это?

— Это мы.

Ответ был странным. И отвечающий тоже мало походил на себя. У него было лицо Кневха, глаза Кневха, даже живот Кневха. Но что-то в нем было чуждое, что мешало поверить, что перед ними их старый приятель. И даже не его отчужденная манера изъясняться.

Ольгерд задумался и понял: Кневх говорил не своим голосом. От него взяли только оболочку и часть памяти, чтобы удобней было общаться. Самого же Кневха давно уже не было.

— Заметил, — шепнул Нрис, — тога уже белая! Сообразил, сволочь, с кем имеет дело. Но белый — это еще не сиреневый. И не голубой. Уж как-нибудь вырвемся из этого общежития.

— И много вас там? — спросил Ольгерд.

— Много, — был короткий ответ.

— А мы тогда зачем?

— Эллой Энгтри — открытая система. Закрытые системы нежизнеспособны. Мы должны жить и расти.

— До какого предела?

— Предела пока нет. Эллою Энгтри еще далеко до великого эллоя Магусты. Магуста сильнее и может поглотить Энгтри, как всех остальных. Нам надо расти.

— Ясно, — усмехнулся Нрис, — законы у них как у простейших на заре эволюции. Только питаются они не органическими молекулами, а высшими млекопитающими, типа таких дураков, как мы с тобой. До чего же Создатель любит повторяться! Фантазии ему что ли не хватает?

— Послушай, — начал было Ольгерд, пытаясь выудить из призрака как можно больше информации, — а если…

— Убирайтесь отсюда! — вдруг выкрикнул призрак своим, знакомым голосом, застывшее лицо его исказилось, — вы что, не понимаете, что он сожрет вас?!

— Кневх! Это ты?!

— Валите отсюда! Он сильнее! Не надейтесь на свою силу!

— Кневх, мы должны узнать как можно больше!

— Вы не успеете.

— Скажи только, он очень опасен?

— Он растет как снежный ком.

— Его можно уничтожить?

— Его может уничтожить только Магуста. Она сильнее.

— Это что еще за тварь?

— Это матка. Она отпочковывает всех, она же их и поглощает с новой информацией. Энгтри последний, кто остался, скоро она сожрет его.

— Где она сама?!

— Не знаю. Во всяком случае, не на Пьелле. Отсыпается она на необитаемых планетах, дальних, холодных. Лет по триста. А потом бодрствует на обитаемых.

— Она еще и Прыгунья? — усмехнулся Нрис.

— Она быстро обучается, — мрачно сказал Кневх, — когда-то поглотила Прыгуна, теперь вся галактика у нее в кармане… Ольгерд! — посмотрел он с ужасом, — исчезни, ради всего святого! Она еще не питалась эрхами. Представляешь, что будет, если она сожрет тебя?!

— Значит, Энгтри — щенок по сравнению с этой Магустой?

— С ней — да. Но вам от него не вырваться!.. Ну вот!

Как и в рассказе Кера, тога белым киселем стала стекать с грузного тела Кневха. Лицо его снова окаменело. Совершенно бесцветным, посторонним голосом он сказал:

— Вы пойдете со мной.

— Хватит, — заявил Нрис, — рвем отсюда к черту! Нечего эту липкую дрянь кормить Прыгунами и эрхами. До таких деликатесов она еще не доросла.

Не имея никаких возражений, Ольгерд кивнул и напрягся. Происходило это всегда как бы помимо его сознания. Он концентрировал всю энергию в солнечном сплетении и представлял черный узкий канал или трубу. В конце этой трубы была цель. Он не знал, какая сила его переносит, в его задачу входило только подчиниться этой силе.

На этот раз трубы не возникло. Он завис где-то в черной невесомости, потом, словно отброшенный батутом, вернулся обратно. Руэрто стоял рядом, нервно насвистывая похоронный марш. Белый кисель подбирался к ногам.

— Азол предупреждал, что эта тварь многомерна.

— Знаю. Давай попробуем вместе.

Они обнялись и все сделали так, как договорились, как давно отрепетировали и отработали. Все у них получилось хорошо, даже в канал вошли. Только вырваться не удалось. И на этот раз удар был больнее. Ольгерд упал на землю, ощущение было такое, словно его хлестнули сразу по всем частям тела, по каждому суставу и каждой клетке в отдельности. С минуту он приходил в себя.

— Это называется «вата», — иронично заметил Нрис, помогая ему встать, — когда канал перекрыт.

— Ничего себе, вата! Как будто между жерновов пропустили.

— Через «вату» можно вырваться только на «фиолетовой молнии». И то не всегда. Кера, пожалуй, смог бы.

— А ты?

— Я? Даже пробовать не хочу. Мне такие оплеухи не нравятся. Держи сферу, Ол, он что-то слишком шустро нас заливает.

Нрис держал поле с радиусом в три метра, на весь объем пещеры. Белый кисель обволакивал ее на четверть. Они стояли как будто на дне большой чаши.

— Ладно, — сказал Ольгерд, — вариант номер три, — пусть попробует взять нас на измор.

Он присоединил свое поле к полю Нриса. Скоро они оказались в белом шаре. Целиком. Как птенцы в скорлупе. Только после этого давление на поле стало расти. Эллой захватил их, как удав, и теперь пытался переварить. У Руэрто от напряжения выступил пот на лице, Ольгерд чувствовал себя не лучше. Напарник все еще пытался шутить.

— Кажется, нам придется изучить его более глубинно. Изнутри, так сказать… И что мне не сиделось в теплой ванне? Любопытство проклятое!

Ольгерд устал, но чувствовал, что всеобщие усилия каким-то образом уравновесились. Голодный эллой не мог расколоть их сферу как орех, он тупо давил на нее со всех измерений, и вопрос был только в том, кто первый сломается. Приходила, конечно, мысль попросить о помощи, но подвергать риску остальных очень не хотелось, да и что они могли сделать снаружи? Впрочем, устройства связи, как оказалось, тут все равно не работали: ни ближние, ни дальние. Руэрто что-то проворчал и по этому поводу.

— Помолчи, Ру, — посоветовал Ольгерд, — экономь силы.

Неизвестно, сколько длилось это противостояние. Время потеряло всякий смысл. Они стояли, обнявшись, поддерживая друг друга, по очереди давая друг другу отдыхать. Шар медленно, но верно сжимался вокруг них.

— Может, все-таки рванешь? — спросил Ольгерд, — на «фиолетовой?»

— А ты как же?

— Послушай, мы ведь кое-что узнали. Неужели зря?

— Не паникуй, Оорл. Я все снял на камеру. Камеру он не сожрет.

— Пока ее найдут…

— Я оставил матушке красочное послание. Завтра утром она его получит.

Ольгерд молча держал давящую сферу, ему уже слабо верилось, что им удастся выбраться. Но это входило в область запланированного риска, и удивляться тут было нечему. Знали, на что шли.

Перед глазами проносились виденья из далекого детства и беспечной юности: мама в домашнем халате, Алина с ранцем и бантами в легких пушистых волосах, отец достает из рюкзака подарки, маленькая Ингерда у него на коленях и болтает ногами в белых гольфах… прекрасная Зела в старинном платье в замке Оорлов, они танцуют при свечах. Он хотел любить ее, он хотел быть самым нежным, у него ныло сердце от желания, как будто желание рождалось в сердце, а не там, где предназначено природой. Как же сильна была тогда его обида, если сейчас, перед смертью, он вспоминает именно это?

Конечно, судьба послала ему утешение — божественную Анзанту. Кому еще выпадет счастье стать избранником богини любви! Но любил-то он Зелу… Как глупо сейчас об этом вспоминать. И глупо сетовать, что все в жизни складывается вопреки твоему желанию.

На Кампии ему показалось, что наконец-то появилась женщина, которая создана для него, которая любит его, и которую любит он. В кои-то веки! Он сразу решил, что все остальное по сравнению с этим — чушь, что через все можно пройти, лишь бы не потерять ее. Только Риция так не считала. Юная девушка оказалась более рассудительной и сильной, чем он. Или просто разлюбила…

— Очнись, эрх! — Нрис тряхнул его за плечо, — мы свободны.

— Что?!

Он и правда не сразу очнулся от своих грез. Шар исчез. Пещера была пуста и темна, она освещалась только светом их фонарей.

— Что случилось, Ру? — проговорил он с изумлением и облегчением: поле можно было наконец ослабить.

— Ничего, — усмехнулся Нрис, — он собрал свои манатки и смылся. Похоже, мы ему надоели.

— Странно.

— Ничего странного. Пошли отсюда, пока он не передумал.

Телепортировать они даже не пытались: сил не было. Кое-как проплелись по коридорам и доползли до стоянки. На границе звездного неба и голой, черной земли уже занимался бледный рассвет.

 

8

Дом Ру Нриса на рассвете мирно отдыхал. Заспанная служанка принесла в гостиную завтрак. Прыгуны не любили роботов, эта барская привычка шла еще с Наолы, от избытка слуг.

— Вино? Коньяк? — деловито осведомился Нрис, по всему было видно, что в возлиянии он себе не откажет, и будет прав.

Ольгерд покачал головой.

— Только водку.

После такого напряжения хотелось оглушить себя сразу и отключиться. Голод тоже был зверский.

— Тейна, где Медия? — спросил Руэрто служанку, усердно сервирующую стол, — я люблю, когда она подает.

— Не знаю, мой прекрасный господин.

— Пойди, разбуди ее. Пусть приготовит мне ванну.

— Хорошо.

Тейна ушла.

— За второе рождение, — усмехнулся Руэрто, наполняя бокалы.

Опьянели они довольно быстро, несмотря на закуску. По этой причине обсуждение проблемы зашло в тупик.

— Пора в воду, — помотал кудрявой головой Нрис, — хочешь?

— Нет. Я бы просто уснул.

— Тогда иди, как увидишь кровать, на нее и падай.

— Желательно пустую. Мне твои наложницы не нужны.

— Скучный ты человек, Оорл!

— Не скучный, а пьяный.

В гостиную с виноватым видом вошла Тейна.

— Господин, я не нашла Медию.

— Как это, не нашла?

— Ее нигде нет.

— А у меня в спальне?

— Там пусто.

Руэрто нахмурился. Медия явно была для него больше, чем служанка.

— Она не отпрашивалась у Сии?

— Не знаю… Спросить у госпожи?

— Нет. Не нужно ее будить.

— Госпожа Сия не спит.

— Все равно, не стоит ее беспокоить так рано. Начнутся расспросы и вопли, а у меня и так голова болит. Пойди сама приготовь мне воду.

Ольгерд покачиваясь пошел по коридору, заглядывая во все двери. Ему понравился диван в маленькой малиновой гостиной, он был широкий и завален разноцветными подушечками. Расстегнув куртку, он сел. Колени и руки дрожать уже перестали, зато в голове шумело. Нестерпимо хотелось позвонить Риции. Сказать, что жив. Что любит эту чертову жизнь. И любит ее. Что у нее самая нежная на свете кожа и самые сладкие губы, и что только ради этого стоило бороться с призраком, замурованному, как цыпленок в скорлупе.

Из ниши, обтянутой малиновым шелком, на него смотрел мраморный бог с веночком на голове, выполненный в классической манере. По-земному, это, скорее всего, был бы Дионис, изящный и праздный бог вина, но аппирскую мифологию Ольгерд знал плохо, поэтому не понял, кто это. Голова ему кого-то напомнила. Он встал, следя за равновесием, подошел к богу и тупо на него уставился. Думать не хотелось.

— Ты не заблудился? — послышался у него за спиной властный голос Сии.

В этот момент он опознал в статуе себя, потом решил, что ему с перепою померещилось.

— Где в вашем доме укладывают пьяных мужчин? — спросил он.

— Не в моем будуаре, — усмехнулась Сия.

Халат на ней был серебристый, расшитый мелким жемчугом, без жемчуга Ольгерд вообще ее не представлял, черные волосы распущены, совиные глаза подведены как у египетской жрицы.

— Это твой будуар? — задал он глупейший вопрос, на другие он был в данный момент не способен, — извини.

Сия посмотрела на него грозно и вдруг неожиданно рассмеялась.

— Да, мой. Не переживай, мальчик. Удивительно, как ты умеешь смущаться. Даже из-за такой ерунды. Неужели женщины еще не залюбили тебя до полного цинизма?

— Как-то такого не случилось, — усмехнулся в ответ Ольгерд, — они предпочитали моего отца.

— Дуры, — презрительно бросила Сия.

Спорить с ней было глупо. Хотелось просто лечь и уснуть, пока она не начала расспрашивать, откуда они с Руэрто такие взялись с утра пораньше. Тем более не хотелось, чтоб она развивала тему о нем и женщинах.

— Хочешь лечь? — спросила Сия, переходя к заботливому тону, который он ненавидел, — принести тебе плед?

— Принеси, — согласился он, лишь бы ее услать.

Она ушла и вернулась. И самолично его укрыла. Задернула вишневые занавески и присела к нему на диван.

— Сия, я хочу спать, — сказал он не самым вежливым тоном.

Ее тонкие брови дугами извивались над желтыми глазами, холеное лицо было припудрено, морщинки тщательно замазаны тональным кремом.

— Да? А я думала, ты хочешь меня поблагодарить.

— За плед? Разумеется. Огромное спасибо.

— Нет, — она тонко усмехнулась, растягивая длинные губы, — не за плед.

— Тогда за что?

— За то, что я спасла вам жизнь.

— Ты?!

Сия посмотрела на него с чувством превосходства, чуть ли не с презрением.

— Неужели ты думаешь, что вам просто повезло?

Выброс адреналина моментально прогнал сон. Ольгерд даже сел.

— О чем ты, Сия?

— Мальчишки, — фыркнула она, — думали скрыть от меня свою бредовую затею!

— Ты подслушала?

Вопрос ее не смутил. Она только дернула жемчужным плечом.

— Зачем? У меня для этого есть слуги.

— Однако, ты не очень-то щепетильна.

— Где бы вы оба сейчас были, если б я была щепетильна!

— Послушай… — Ольгерд постарался сосредоточиться, — как же тебе это удалось?

— Очень просто, — заявила она, — женщина может все, когда надо спасать сына.

— Так как?

— Я еще не услышала твоей благодарности.

— Я жутко благодарен, — искренне сказал он, — ты потрясающая женщина, Сия. И умнее всех нас. Пожалуй, надо было сразу с тобой посоветоваться.

Желтые глаза блеснули торжеством.

— То-то, мальчик.

— Объясни мне все-таки.

— А ты подумай. Зачем этому призраку грызть крепкий орех, если неподалеку лежит облупленная мякоть?

— Так ты… — у Ольгерда на спине выступил холодный пот.

— Да, — нимало не смутясь, заявила она, — я предложила ему другую жертву. Вот и все. И он сожрал ее с аппетитом.

— Кого же?

— Так. Одну свою служанку. Она мне давно не нравилась.

— Зато нравилась Руэрто?

— Вот именно.

— Сия…

Ольгерд даже не знал, как реагировать. Конечно, хотелось ее придушить. Но он понимал, что перед ним не человек, а аппир со своей жестокой логикой. И не простой аппир, а стоящий на самом верху их пирамиды. Что там участь какой-то служанки! И потом, как ни крути, а жизнь она ему спасла.

— Ты хоть понимаешь, что это чудовищно? — спросил он.

— Нисколько, — с вызовом ответила она, — на одной чаше весов мой сын Руэрто Нрис Индендра и ты, Ольгерд Оорл, а на другой — какая-то безродная девчонка. Я бы и сотню таких скормила этому призраку.

— Ты все-таки чудовище, Сия, — сказал он, глядя ей в совиные глаза, — если бы ты была мужчиной, я бы подумал, что это ты — тот маньяк.

Она невозмутимо улыбнулась и покачала головой.

— Ты чего-то недопонимаешь. Я убила служанку ради своей семьи. А он убивает мою семью. Это совсем разные вещи.

Да, он недопонимал. Он был воспитан на равенстве. На бесконечной ценности человеческой жизни. А для Сии мир делился на две части: Индендра и остальные. Остальных она считала вторым сортом и не скрывала этого. Исключение из этого правила было одно — он.

— Послушай, Сия, я ведь тоже не Индендра, — сказал ей Ольгерд, — даже не аппир.

— Ты? — глаза ее сверкнули желтым фосфором, — ты самый красивый мужчина во вселенной.

И ему даже деться от нее было некуда.

— А ты, — усмехнулся он, — тонкий ценитель красоты?

— Я слишком долго жила среди уродов, — спокойно ответила она, — я и сама была такой. Ты ведь не знаешь, какой я была, прекрасный Ольгерд Оорл, ты меня не видел. Что ты можешь знать об этом? Ты явился на Наолу как бог, и тебе некогда было смотреть под ноги.

— Это я там, в нише? — кивнул он в сторону статуи.

— Конечно, — ответила Сия, не смущаясь.

— Хочешь сделать из меня идола?

— А это не твое дело, — уже зло сказала она.

— Ты непостижимая женщина, Сия, — после долгого раздумья заключил он, — даже твоя любовь имеет неожиданную форму.

— А чего бы ты хотел? — усмехнулась она, — чтобы я обольщала тебя с женской хитростью, бегала за тобой и выпрашивала твои поцелуи?

Разговор становился уж слишком откровенным. В трезвом состоянии Ольгерд давно бы уже сменил скользкую тему. Сия сидела рядом с ним, сверкая жемчугом и желтыми глазами в черном контуре, полная невозмутимого достоинства и чувства своей правоты. У него не было ни малейшего желания поцеловать ее, но хотелось понять, что же за бездна скрывается за фосфорной желтизной этих глаз.

— За двадцать лет могла бы и попытаться хоть раз, — сказал он, — ты дьявольски красивая женщина. А я пока еще не каменный.

— Этого не будет, — покачала она головой, — не волнуйся, мальчик. Мне вполне достаточно того, что ты есть. И что я что-то могу сделать для тебя. Укрыть тебя пледом, спасти тебе жизнь, даже умереть за тебя.

Последние слова она проговорила четко, с тихой страстью. От таких слов у него на спине выступил холодный пот. Перед ним сидела фанатичка в чистом виде, и объектом ее преклонения был он.

— Это уж слишком, Сия!

— Мы все уродливы, Ольгерд, пойми это, — снова спокойно заговорила она, — каждый по-своему. Исключений нет. Мы уродливы и в душе, и в теле. И если тело еще как-то можно исправить, то душу не переделаешь. Уродство проходит, комплексы остаются… я привыкла любоваться тобой издалека.

— Значит, я — твой идол, — усмехнулся Ольгерд, как ни странно, задетый таким признанием, — а как любовник я тебя не интересую?

Сия посмотрела на него так, словно уже раздела его и изнасиловала, а потом просто съела живьем по кусочкам. От такого откровенного взгляда в нем поднялось темное телесное желание, нечто звериное и агрессивное. Захотелось вытряхнуть ее из роскошного жемчужного халата, повалить на малиновый диван и разобраться раз и навсегда с ее аппирскими комплексами. Он был пьян. И, видимо, тоже посмотрел на нее слишком выразительно.

Сия покраснела и резко стала.

— Ты никогда не поймешь, что я чувствую, — сказала она, — и не надейся на это.

— А хотелось бы понять, — признался Ольгерд.

— Для этого надо быть аппиром, — заявила она с чувством бесконечного превосходства и стремительно вышла из комнаты.

* * *

Лето кончалось. С моря дул холодный ветер. Леций вернулся от Гектора поздно, в темноте, но прошелся по берегу. Надо было привести в порядок мысли. У него было чувство, что в его руках рассыпается карточный домик. Домик, который он так долго и старательно возводил. Прохладные волны лизали его сапоги, как будто море тоже чего-то хотело от него и нудно выпрашивало. Ветер, тот ничего не выпрашивал, он просто нагло требовал, налетая внезапно и хлестая полами плаща.

Разговор с Гектором был не из приятных. Утром отправлялся «Гремучий», увозя на Землю шестьсот человек и информацию о том, что творилось на Пьелле. Гектор заявил, что после убийства Патрика Моута, его вполне могут освободить от занимаемой должности. И вообще, последствия могут быть самые плачевные.

На Земле тоже был раскол: одни хотели активно помогать аппирам, другие были категорически против, чаши весов все время колебались. А если учесть, что Патрик — сын Торвала Моута, одного из самых влиятельных и жестких членов комиссии по делам Ингерды-Пьеллы, можно было ожидать и полного разрыва отношений.

Земляне раздражали Леция своей активностью, но разрыва он не хотел, прекрасно понимая, что в одиночку аппиры быстро скатятся в прежнюю яму. На Пьелле не было, как на Наоле, веками отлаженного производства, которое могло прокормить всех желающих. На Пьелле надо было работать, строить, осваивать, выращивать… Он шел и с досадой думал, что угораздило же этого маньяка убить именно Патрика! Торвал это так не оставит. Торвал, если надо, не оставит камня на камне. Это не Миранда, которая тихо часами сидит на кладбище, а потом добросовестно копается в архивах.

Карточный домик рушился… Малвеза удалось схватить. Но он оказался лишь пешкой в чужой игре, так же как и его «аппирские львы» были лишь щупальцем огромной гидры, не ведающем о своем центре и вдохновленные речами Азола Кера. Кто стоял за этим? Сам Азол Кера? Или Руэрто Нрис? Или бывшие Пастухи? Или их дети, которые чувствуют себя обделенными?

С убийствами тоже ничего не прояснялось. Вину Кера доказать не удалось, так же как и его невиновность. Пришлось ограничиться отстранением его от Директории: подозреваемый в таких преступлениях не мог быть членом правительства. Его место заняла Риция.

О Риции он не мог думать без боли. Хотя она ничем не выдавала своих переживаний, Леций не в состоянии был смириться со своим бессилием. Обжигала мысль, что насильник и убийца все еще ходит на свободе, уверенный в своей безнаказанности. А они с Консом, Прыгуны, правители, отцы, ничего не могут сделать. Чего стоит вся их сила, если они не в состоянии уберечь собственных детей?

И была еще одна жуткая дрянь, о которой даже думать не хотелось: эллой Энгтри, нечто со стороны, как будто случайное, но ведущее себя как наказание за все грехи. Неужели аппирам так и не суждено встать на ноги? Возродиться, исцелиться, исправить прежние ошибки?

Вдоволь надышавшись морским воздухом, Леций зашел в свой дворец. Это роскошное здание было выстроено не для него, а для приемов, банкетов и совещаний, поэтому отличалось размахом и некоторой помпезностью. Да и вообще, Верховному Правителю было просто неприлично не иметь дворца. И Леций его имел.

Он прошел в жилую половину, на второй этаж, на ходу отдавая слуге плащ и шапку.

— Приготовь мне ванну, Гредди.

— Все готово, господин. Я видел вас в окно.

— Тем лучше. Мне никто сюда не звонил?

— Нет. Звонили госпоже Риции.

— Хорошо, иди.

В своей маленькой гостиной он зажег голубой свет, сел в кресло и вытянул ноги. Он думал об Ингерде и о том, что она ему так и не позвонила.

— Папа, к тебе можно?

В комнату заглянула Риция.

— Конечно. Заходи.

Она села напротив. Из-под красного, мягкого халата трогательно выглядывали кружева ночной рубашки. В домашнем она казалась особенно хрупкой и беззащитной.

— Мама уснула, — доложила Риция.

— Кто ее сегодня подпитывал? Ты?

— Нет. Конс. А завтра снова буду я.

— Завтра я сам смогу.

— Нет уж. Хватит с тебя. Ты и так из «желтой луны» не выходишь.

— Это многолетняя привычка к экономии, — усмехнулся он, — твой отец не так слаб, как кажется.

— Я знаю, — улыбнулась Риция, — ты у меня самый сильный, самый умный и самый красивый. Я просто хочу, чтобы ты отдохнул.

— Тогда оторви мне голову, — вздохнул он.

— Папа… — Риция взглянула на него с вызовом.

— Что?

— Она ведь завтра улетает.

— О ком ты? — нахмурился Леций.

— Ингерда Оорл.

— Разумеется, раз она капитан.

— Папа, я не об этом.

— Я понял.

— Ты ведь любишь ее, я знаю. Ты даже планету назвал ее именем!

— Положим, назвал не я, а Ричард.

— Неважно. Важно, что ты оставил это название.

— Это все, что я мог себе позволить.

— А теперь ты позволишь ей так просто улететь?

— Ты забываешь, — серьезно сказал Леций, — что мы с тобой не просто аппиры. Мы правители. Мы отвечаем не только за себя. Кажется, я говорил тебе это сто раз. И ты была со мной согласна.

— Да, — вздохнула Риция, — я же здесь. С тобой.

— И ты думаешь, — он посмотрел ей в глаза, — я запрещаю тебе быть с Ольгердом, а себе позволю любить его сестру?

Она посмотрела с отчаянием.

— Так это все из-за меня?!

— Не упрощай, — покачал головой Леций, — тут столько виноватых, что концов не сыщешь.

Можно было начинать с кого угодно: с себя, с Ричарда, с Ольгерда, с самой Ингерды, с ее земного мужа, с Энии, а лучше с Синора Тостры, с Азола Кера, который своими речами сеет раздоры на планете, с маньяка, который изнасиловал Рицию, а может даже, с тех негодяев, которые преследуя свои выгоды загубили атмосферу на планете, вызвав повальные мутации и превратив всех аппиров в безнадежных уродов.

— Мы — больной народ, — сказал Леций, — мы только выкарабкиваемся из болезни, с кризисами, с ошибками, с болью. Нам еще не до любви, девочка. Нам бы выжить.

Риция кивнула, села к нему на пол и обняла его колени.

* * *

Пассажиры и почти весь экипаж были уже отправлены на корабль. Шестьсот человек удалось разместить с трудом, под каюты были переделаны даже грузовые отсеки, пришлось жестко ограничить и размер багажа. Это создавало столько мелких проблем, что было не до своих, крупных.

Ингерда покидала планету с последним посадочным модулем. Ее провожали Ольгерд, Флоренсия с Консом и Миранда. Порывистый северный ветер мешал разговаривать и бесцеремонно трепал волосы. Хмурое небо просачивалось мелким дождем. Планета словно нарочно хотела прикинуться неуютной, чтобы легче было ее покинуть.

На космодроме было людно, все прощались, сновали репортеры с камерами, норовили взять прощальное интервью. Ингерда что-то сказала им о вместимости корабля, обещала, что в следующий раз пришлют три или пять кораблей, чтобы уместить всех желающих, и это случиться уже зимой… Она? Нет, она больше сюда не прилетит. Капитанов на Земле достаточно. Правда ли, что планета названа ее именем? Правда. Но об этом скоро забудут. Мало ли на свете Ингерд…

Леций прилетел позже всех. Вполне официально, со свитой. Он был в белом костюме и белом плаще, толпа расступалась перед ним. Он остановился, чужой, царственный, отстранено учтивый, глухо затянутый в свои белые с золотом одежды. Как будто и не он вжимал ее в перину своим обнаженным, горячим телом, не он обреченно зарывался лицом в ее волосы, словно прячась от всего мира, не он смущенно спрашивал, можно ли ей позвонить.

Репортеры бросились к нему. Как он относится к бегству землян? Считает это вполне естественной реакцией. Смогут ли аппиры обойтись без земной поддержки? Об этом говорить еще рано, но когда-нибудь смогут. Наведет ли он когда-нибудь порядок на планете? Для этого надо превратить всю планету в казарму…

Он отвечал и смотрел на нее. Она обнимала Миранду и смотрела на него.

— Летим со мной, Ми? Будешь жить в моей каюте. Уместимся как-нибудь на одной кровати. Ну что тебе здесь?

— Здесь все, — сказала Миранда, — его работа, его квартира, его могила и его убийца. И я отсюда никуда не полечу.

— Ты же остаешься совсем одна.

— Мне уже все равно, Герда. Меня как будто нет. И мне никто не нужен.

— Мы ее не оставим, — вмешалась Флоренсия, — не волнуйся.

Миранда отошла на шаг и тревожно огляделась по сторонам. Ее пышные и мягкие белые волосы раздувались ветром, делая ее похожей на цветок одуванчика. Но что-то сломалось в этом одуванчике, как будто она постарела лет на сто. Кроткие серые глаза стали холодными как сталь, вместо любопытства и доверчивости в них была только боль. И почему жизнь предпочитает хлестать самых ранимых?

— Кого ты ищешь? — спросила Ингерда.

— Так… никого.

Конс тоже огляделся вокруг.

— Ладно, — усмехнулся он, — придется принести себя в жертву, чего не сделаешь ради младшего брата.

Он подошел к толпе репортеров, которых только что далеко послал, и отдал себя на растерзание. Леций наконец смог подойти к Ингерде.

— Я надеюсь еще когда-нибудь тебя увидеть, — сказал он, глядя ей в глаза.

— Лет через двадцать, — сказала она.

— Я люблю тебя, Ингерда.

«Смотри на меня», — думала она с отчаянием, — «смотри, как я хороша, смотри, кого ты теряешь навсегда, навсегда, навсегда!»

Она знала, что будет эта последняя встреча и последний разговор. Она постаралась быть неотразимой. Ни на что, впрочем, не надеясь. Просто, чтоб ему было больнее. Еще больнее!

— Эта мысль, — усмехнулась она, — будет согревать меня в пустом холодном космосе.

— Прости, — сказал он, — я такой, какой есть.

— Я давно это знаю, Леций. Но я тоже такая, какая есть. О чем же нам еще разговаривать?

— Ты права.

Он взял ее руку, коротко пожал и поднес к губам. Тут же налетели репортеры.

— Прощайте, госпожа Оорл, — сказал он вполне официально, — счастливого пути.

— Спасибо, — сухо проговорила она, в последний раз взглянула на всех и поднялась по трапу в посадочный модуль.

За ней последовала и ее команда. Ингерда села в мягкое кресло у лобового экрана, рядом с пилотом. Впереди было бесконечное серое поле космодрома, разноцветные купола ангаров вдали и подковой изогнутые цепи гор у горизонта.

— Летим, Кей, — вздохнула она, — мы и так уже задержались.

— Как прикажете, капитан, — жизнерадостно ответил третий пилот и задраил люк.

 

1

На закате, когда изнуряющая дневная жара еще не сменилась ледяным ночным холодом, Элигвааль сидел на пороге своего дома, тоскливо глядя на огромное красное солнце, которое обреченно растекалось над унылыми красными болотами. Корявые деревца стояли в изломанных позах далеко друг от друга, словно все перессорились. Он не любил эти болота, и любоваться там было нечем, но дом построил еще его дед, угрюмый и неразговорчивый тип, построил на самой окраине поселка, да еще и развернул его ко всем задом в знак презрения.

Иногда это спасало. Элигвааль сам терпеть не мог пустой болтовни, к нему приходили только по делу: излечиться, приворожить кого-нибудь или избавиться от ребенка, сберечь урожай, наколдовать удачную охоту… Тем, кто желал разбогатеть, он помочь не мог. Вообще-то мог, но не хотел.

Жрецы красного бога солнца Намогуса сначала враждовали с ним и пытались даже убить его, что было совершенно невозможно, потом смирились с этим и постарались использовать ситуацию в своих целях. Даже его дочь посвятили в жрицы. Честолюбивая Кантина с удовольствием бросила своего отца в этой глуши и перебралась в Порг. И он ее не винил. В столице кипела жизнь, там сохранились еще остатки цивилизации, а соответственно было довольно сытно, не так донимала жара, и не изматывал холод.

Тяжко жить на не родной планете. Кое-кто еще помнил, что яркая утренняя звездочка на небе — Вилиала, теплый, влажный рай, из которого они когда-то сбежали, чтобы обрести независимость. Несколько десятилетий длились постоянные войны, потом все как-то наладилось, пока не явился с Вилиалы оскорбленный Гунтривааль, не объявил о полном отделении и не добился своего. Где он сейчас, этот горделивый выскочка? Наивный мечтатель, который думал, что в таких суровых условиях, впроголодь, можно построить гармоничное общество.

Жесткие условия создали такую же жесткую иерархию. Борьба за жизнь не оставляла времени и сил для культуры и науки. Зато пышным цветом расцвело язычество. Изучать физику, биологию, космогонию стало некогда и незачем. Проще было поверить в Намогуса и его божественную компанию, принести им жертву, заключить с богами сделку без всяких душевных затрат и спокойно ждать результата. Жрецы сыграли на всеобщей усталости, душевной и физической. Они и победили. Они его и свергли.

Холодало стремительно. Кожа покрылась пупырышками. Элигвааль зашел в дом и плотно прикрыл за собой дверь. Дров было достаточно, он развел огонь в очаге, большой каменной чаше посреди комнаты, поставил на решетку чайник и приготовил траву для заварки.

Жизнь текла. Он не задумывался над этим. Вечер сменял утро, ночь гасила день, холод чередовался с жарой, и каждый вечер, как заведенное, красное солнце опускалось на западе в красные болота, поросшие корявыми деревцами.

И вдруг все изменилось. Внезапно, посреди ночи. Стук в дверь, тихий голос, несмелые шаги… Гостья откинула тонкой рукой меховой капюшон, под ним была шапочка с вуалью, которая скрывала ее лицо, но не могла скрыть роскошные белые волосы. Изящные зеленые пальчики с нефритовыми ногтями нервно мяли край лисьей накидки. На них уже не было драгоценных перстней, но они сохранили ухоженность и праздность, как подобает царевне.

— Надеюсь, мы одни, колдун?

— Одни. В такое время никто уже не выходит из дому.

— А ты… живешь один?

— Конечно.

— Я слышала, твоя дочь — жрица Кантинавээла. Это правда?

— Да, это моя дочь.

— Почему же ты не переедешь к ней в столицу?

Элигвааль усмехнулся.

— Колдун должен жить рядом с лесом.

Он усадил гостью за деревянный стол, заварил чай и пододвинул к ней чашку.

— На, погрейся.

Она обвила чашку тонкими пальчиками, согревая об нее руки. Языки пламени бросали отсвет на ее серебристую вуаль и точеное нефритовое лицо под ней.

— Я почему-то думала, что ты глубокий старик, колдун.

— Жизнь измеряется не годами — усмехнулся он, — так чего же ты хочешь от меня, красавица?

Она помолчала, потом вздохнула:

— Приворотного зелья.

Он давно знал, что уже выпал из этой жизни и может быть только сторонним наблюдателем. Чужие проблемы не должны его беспокоить, чужая боль не должна заставлять его страдать, чужая любовь — вызывать зависть. Знал и смирился с этим. Но то, что он услышал, задело его невозмутимую душу.

— Зачем такой красивой девушке приворотное зелье? — спросил он с горечью.

Гостья вертела в руках чашку, не решаясь из нее отхлебнуть.

— Откуда ты знаешь, что я красива, колдун? Ты же не видишь моего лица.

— Твое лицо прекрасно, так же как и твои руки, твои волосы, твой голос. Ты самая красивая девушка на Тритае.

— Не говори так…

— Ты можешь прятать от меня лицо, но я все о тебе знаю, прекрасная Лаунавээла вэя.

Она вздрогнула, потом помолчала, вздохнула и откинула вуаль.

— От тебя и правда ничего не скроешь.

Белые волосы облаком клубились вокруг нежно-зеленой шеи, щек и лба, длинные ресницы прикрывали лучистые карие глаза, устремленные вниз, желтые губы были подкрашены золотистой помадой.

— Надеюсь, ты никому не скажешь о моем визите, колдун? Я давно не живу под своим именем. С тех пор, как отца арестовали.

— Я не болтлив, — сказал Элигвааль, любуясь ею.

Лауна все-таки отпила из чашки, едва прикасаясь к ней нежными губами.

— Так что? — спросила она, — ты дашь мне приворотное зелье?

— Дам, — хмуро ответил он, — но кто смеет тебя не любить?

— Именно тот, кто мне нужен, — усмехнулась она.

— И ты не в силах от него отказаться?

— Это уже мое дело, колдун.

— Пойми: зелье — это обман. Это не есть любовь.

— Пусть так.

Пусть так. Пусть любит, кого хочет, и живет, как хочет. Ему-то что?

— Тебе придется немного подождать, Лаунавээла.

— Я согласна.

— Садись ближе к огню, скоро все застынет.

— Можно мне посмотреть, как ты будешь варить зелье?

— Варить?

Элигвааль засмеялся. Его и правда считали колдуном! Он взял чашу с водой, поставил перед собой и уставился на воду.

— Как его имя?

— Чье?

— Твоего избранника.

— Это нужно?

— Иначе я бы не спрашивал.

— Коэмвааль.

— И этот Коэмвааль не поддается твоим чарам, вэя?

Лауна посмотрела на него блеснувшими карими глазами.

— Ты хочешь мне польстить, колдун, но делаешь мне больно.

— Прости, — сказал он, — скоро этот Коэм будет только твой.

Он посмотрел на Лауну, потом на воду в чаше и заструктурировал ее на смерть. Вода стала голубоватой и вязкой как масло.

— Ты принесла сосуд?

— Да. У меня фляжка.

Элигвааль наполнил флягу смертельной жидкостью, остальное выплеснул в огонь. Пламя взвилось до потолка как ужаленное. Глаза Лауны расширились от восхищения и ужаса. Дрожащими руками она убрала флягу в боковой карман своей шубы и встала.

— Не ходи в ночь, — сказал он, — ты замерзнешь. Дождись утра.

— Я лучше пойду, — попятилась гостья.

Элигвааль усмехнулся.

— Меня ты боишься больше, чем холода?

— Да. Я тебя боюсь, — призналась она.

— Что ж… иди. Раз я так страшен.

— Сколько я должна тебе, колдун?

— Нисколько.

Глаза ее снова сверкнули восхищением, перемешанным с ужасом.

— Иди, — сказал он, — желаю тебе счастливой любви.

* * *

— Что я наделал… — подумал он утром.

Ночью, когда она сидела рядом и смотрела испуганными и ждущими любви глазами, такая прекрасная, такая нежная и такая недоступная, страдающая о каком-то Коэмваале, который посмел не ответить ей взаимностью, естественным порывом было — убить этого типа. С утра же, в свете восходящего солнца, в тепле, согревающем стены и подоконник, с угасающими углями очага и в сладком запахе дыма, все это показалось диким.

Элигвааль еще не понял, чего он хочет. Просто на душе было скверно. Он, как обычно, прошел в хлев, косматые мурны, почуяв тепло, оживленно топтались в загончике. Он подоил двух самочек, потом выгнал всех на пастбище за поселком.

Солнце поднималось, угрожая к полудню все расплавить.

— Скорей бы зима, — подумал Элигвааль, — с холодом еще можно как-то бороться. А от жары никуда не спрячешься.

От жары лисвисы рыли глубокие подземелья. В каждом доме были глубокие подвалы и погреба. В полдень, особенно летом, никого на улицах не было, все отсиживались там. Когда-то, когда еще торговали с Вилиалой, были кондиционеры, охладители, освежители, равно как и батареи, обогреватели, камины, гелиоаккумуляторы. Остатки этой роскоши в устаревшем и потрепанном виде сохранились только у самых богатых. Они жили довольно комфортно. Остальные топили печи, ходили дома в шубах и рыли норы под землей.

Элигвааль знал, что связь с Вилиалой все-таки была, прилетали планетолеты, что-то привозили, что-то забирали, обменивались информацией, но это было только для узкого круга посвященных. А для остальных — это красный бог солнца Намогус еще раз прокатился по небу в своей огненной колеснице.

Элигвааль зашел в дом, выпил парного молока, съел лепешку с сыром и понял, что пора что-то делать. Найти Лауну было нереально, она жила под чужим именем. Он прикинул, где можно разыскать Коэмвааля, пока тот еще жив. Имя его ни о чем не говорило. Скорее всего, это был какой-нибудь столичный франт, молодой красавец, избалованный женским вниманием. И искать его следовало в Порге. Во всяком случае, это имело какой-то смысл.

Тянуть дальше было некуда. Набросив поверх белого летнего хитона меховую шубу, Элигвааль перенес себя в столицу, на рыночную площадь. Время было удачное: не жарко и не холодно, используя это преимущество с полной отдачей, лисвисы выбежали на улицы по своим делам. Столица кишела как растревоженный муравейник, особенно рынок. Так что внезапного появления рослого мужчины в черной шубе никто и не заметил.

Толпа была пестрая. Если по деревням жили обычно родственники, то в Порге собрались все подряд, на лицах мелькали все оттенки зеленого: от нефритового до почти черного, даже бородавники восседали на корзинах с овощами. От них, как правило, пахло плесенью, и характер у них был несносный. Одеты все тоже были по-разному: от легких летних платьев и хитонов до вязаных свитеров и мохнатых шуб. Это зависело только от того, до которого часа лисвис собирался пробыть вне дома.

Расспрашивать торговцев Элигвааль не стал. Он прямиком направился в храм Намогуса. Дома были низкие, из местного материала: каменный фундамент и первый этаж, и один-два этажа деревянных. Улицы вымощены булыжниками. Правда, ближе к центру картина менялась. Центр был маленьким уголком Вилиалы. Дома вздымались высоко, собранные из готовых блоков, доставленных когда-то с родной планеты, они стояли, как пришельцы, как белые паруса на огромном корабле, и окна их сверкали, отражая солнечный свет. Там были все удобства, о которых большинство лисвисов даже не подозревало, они просто думали, что Намогус выстроил эти хоромы для своих жрецов.

Дочь большую часть времени проводила в храме, поэтому следовало искать ее там. Элигвааль, минуя белый квартал, подошел к серо-желтой, сложенной из каменных плит махине с колоннами в три обхвата при входе. Это было более позднее творение местных мастеров и старой, но еще ползающей техники. После такой колоссальной стройки все краны и бульдозеры загнулись окончательно. Зато храм стоял. Он подавлял тебя сразу: своими размерами, своей холодной угрюмостью, своими туманными намеками на непознанное. Так и было задумано.

Привратники пропустили его сразу. Узнали колдуна Элигвааля. Его боялись, пожалуй, больше, чем самого Верховного Жреца, хотя никто толком не знал, кто он, и что он может. И откуда им было знать!

От привратников он узнал, что Кантина в храме. В огромном зале Намогуса было пусто, темно и прохладно. Мозаичный пол вымыт до блеска, курильницы вокруг алтаря едва дымились. Время службы еще не подошло. Лисвисы молились своему богу на рассвете и на закате. До заката еще предстояло пережить знойный полдень и несколько нормальных, пригодных для жизни и работы часов, когда никого, даже самого верующего фанатика, в храм не загонишь. Жрецы это учли.

Чахлый старикашка-служитель, протирая пыль под алтарем, сказал ему, что Кантинавээла в зале для омовений. Элигвааль прошел в правую часть храма, он знал, куда идет. В небольшом зале с низким потолком, подпертым толстыми колоннами, в клетчатый черно-белый пол был вделан круглый, как солнечный диск, бассейн с подкрашенной в рубиновый цвет водой. И в этой зловещего оттенка воде, в дрожащем свете четырех светилен на бронзовых треножниках, расслабленно покоилось темное тело его дочери. На полу лежали ее золотые одежды.

— Я сильно потревожу тебя, Канти? — спросил он, подходя к краю бассейна.

Она открыла глаза.

— Отец?

Их голоса гулко отдавались под каменными сводами.

— Ты мне нужна.

— Что-то случилось?

— Надеюсь, пока нет.

Она вышла из воды по ступеням. Ее темно-зеленое тело имело роскошные женские формы и неправдоподобно узкую талию: результат тренажеров, мазей и массажа. Черные волосы имели странный бронзовый оттенок, были обвиты золотыми лентами и закреплены высоко на голове, открывая точеную шею. Лицо ее было круглым, как и у всех темных лисвисов, черные глаза широко расставлены, их подкрашенные уголки сливались с линией бровей. Кончик носа был закруглен, и ноздри чуть вывернуты, словно раздувались от волнения или возбуждения.

Кантина как нельзя лучше олицетворяла собой классический тип красоты, присущий темным лисвисам, к которым относился и он сам. Он гордился своей дочерью. Но ему почему-то нравились светлые женщины, узколицые, с белыми или золотыми волосами. В них было меньше демонического.

Дочь облачилась в длинное золотое платье, улыбка сделала ее вполне доступной.

— Я рада тебя видеть, отец.

— Я тебя тоже. Ты по-прежнему очень красива.

— Еще бы!

— Тебе еще не надоело кривляться у алтаря?

— Мне это нравится. Все смотрят на меня как на богиню, восхищаются, трепещут…

— Это химеры, Канти. Когда-то надо иметь и семью.

— Вовсе не обязательно. Надеюсь, ты пришел не затем, чтобы читать мне мораль?

— Нет.

Кантина прошла вперед через весь зал и присела на лавочку у стены, между двух светилен. Элигвааль последовал за ней.

— Мне не нравятся мужчины, — заявила она, потом посмотрела на него и усмехнулась, — нет, не в том смысле… просто одни ничтожества кругом. Даже Верховный Жрец, он очень умный, даже красив… но он же ничего не может. Только делает вид. Я же знаю, что все это фокусы!

— А тебе нужен бог, — покачал головой Элигвааль.

— Да, — сказала она, — не меньше.

— Твои запросы слишком высоки.

Она посмотрела на него высокомерно.

— Разве?

В ее юной головке было много мусора, она кружилась от собственной красоты и славы. Жизнь еще не научила ее ценить что-то еще, кроме эффектной внешности, силы и власти.

— Я слишком порочен, чтобы учить тебя, — вздохнул Элигвааль.

— Зато ты можешь все, — заявила она, — хоть и сидишь в глуши со своими мурнами, — вот если б мне попался такой мужчина, как ты! Но таких больше нет.

— Зачем ты всех сравниваешь со мной? — сказал он недовольно, — ты же знаешь, что это против правил. Меня же нет.

— Ты есть, — возразила она и взяла его за руку, — вот он ты, я тебя вижу, я тебя трогаю, ты теплый, ты живой, ты говоришь со мной.

— Я давно умер, Канти. И ты это знаешь. Я тень.

— Не могу в это поверить. Особенно, когда ты рядом.

— А когда я прохожу сквозь стены?

— Это потрясающе.

— Канти, сколько можно объяснять? Есть источник, он формирует Элигвааля, как ему нужно. И я не могу отойти далеко от этого источника, я просто расползусь, как клякса и исчезну. Зато в радиусе действия я перемещаюсь мгновенно и куда угодно. Как солнечный зайчик.

— Поэтому ты и сидишь у себя на болотах?

— Да. В столице мне труднее удерживать форму.

— А что будет с другими после смерти? Не все же становятся колдунами, как ты.

— Я не колдун.

— Называй себя, как хочешь… А я хочу знать, что будет со мной, когда я умру.

Элигвааль усмехнулся.

— А твой Намогус тебе этого не говорил?

— Прекрати издеваться! — вспыхнула Кантина, — ты столько всего знаешь, но предпочитаешь молчать. Считаешь, что я недостойна твоих секретов.

— Ты знаешь главный мой секрет. Ты и больше никто.

— Спасибо и на этом, — Кантина выпустила его руку, — так какое у тебя ко мне дело?

— Мне нужен Коэмвааль.

— Почему же ты не пошел сразу к нему?

— Я не знаю, где его искать.

— В гостинице, где же еще? Или на корабле. А точнее я тоже не знаю.

— Собственно, мне нужен не он.

— А кто?

— Лауна.

— Дочь Гунтривааля?

— Она самая.

Кантина посмотрела недовольно.

— По-моему, ты собираешься впутаться в какую-то историю.

— Нет, — покачал он головой, — все гораздо проще.

— Постой-постой… она что, была у тебя?

— Да. Вчера вечером.

— Что ей понадобилось?

— Это тебя не касается.

— Ты весь состоишь из секретов, — усмехнулась дочь, — ладно, слушай: вчера Мештавээла расспрашивала меня о тебе. Видимо, для нее.

— Ступай к этой Мештавээле и приведи сюда девушку.

— А если ее там нет?

— Спроси, где она и скажи, что это срочно.

Кантина поднялась недовольно. Ей явно не хотелось никуда идти, но ослушаться отца она не посмела. Нервной походкой она вышла из зала, накинув на ходу на плечи изумрудный гиматий.

* * *

Элигвааль остался один. Вокруг было тихо, как в могиле. Он оставил шубу на лавке и стал медленно прогуливаться вокруг бассейна по черно-белым квадратам пола. Шаг — черная, шаг — белая, шаг — черная, шаг — белая… Разговор предстоял неприятный. Ему необходимо было признаться в своей жестокости и как-то ее объяснить. Объяснить, что он сам без ума от этой девушки и никому не хочет ее уступать, хоть и не имеет на это никакого права, что он жалок и смешон… А может, оставить все так, как есть? Пусть этот Коэмвааль умрет. И пусть умрут все, кто посмеет встать между ним и прекрасной Лауной! Пусть!.. Только зачем, ради чего? Что он может дать ей? Его же нет, он умер, он привязан к своим болотам, как бодливая мурна к столбу на короткой веревке. Он — только тень своего хозяина, игрушка на его руке, и в любую минуту может исчезнуть.

Он ходил, уже поборов свои эмоции, повинуясь холодному рассудку. Потом появилась взволнованная Лауна, снова нарушая своим появлением его спокойствие и равновесие. Элигвааль остановился.

Судьба явно издевалась над ним, подбросив такое искушение, разорвав монотонную цепочку его дней и ночей. Девушка дышала часто, как после быстрого бега. Жара сорвала с нее меха. Она замерла, словно точеная нефритовая статуэтка, обтянутая куском легкой ткани. Белые волосы были схвачены на темени изумрудной заколкой и водопадом струились по спине. Точеные руки нервно сжимали одна другую. Элигваалю хотелось провалиться сквозь землю. Они долго смотрели друг на друга в полной тишине.

— Ты искал меня, колдун? — наконец выговорила она.

Отступать было некуда. Он подошел, остановился на вполне почтительном расстоянии и хмуро спросил:

— Ты уже дала зелье своему избраннику?

— Нет, — ответила Лауна.

Элигвааль почувствовал некоторое облегчение.

— Не давай, — проговорил он властно, словно внушал ей это.

Глаза ее расширились не то от испуга, не то от изумления.

— Почему? — спросила она взволнованно.

— Потому что это зелье на смерть, — признался он.

Ужаса, визга и обвинений не последовало. Лауна только побледнела и спросила тише, чем в первый раз.

— Почему?

— Потому что я желал его смерти, — довершил собственное разоблачение Элигвааль.

Теперь она вздрогнула, закрыла лицо руками, даже что-то проговорила, похожее на молитву. Но потом, вместо того, чтобы убежать, шагнула к нему и спросила совсем тихо, заглядывая ему в глаза:

— Почему?

— Это уже не важно, — сказал он.

— А если важно?

— Не волнуйся, — усмехнулся Элигвааль, — вот тебе другое зелье, а то выплесни в огонь, — он протянул ей свою флягу.

— Я уже не знаю, верить тебе или нет, — проговорила Лауна в смятении, но флягу взяла, — а вдруг все наоборот?

— Что наоборот?

— Вчера ты не знал, что я хочу улететь на Вилиалу. А сегодня жрецы сказали тебе… от них же никуда не спрячешься, у них везде глаза и уши…

— О чем ты, вэя?

— Не притворяйся!

Ее тихий, взволнованный голос окреп, глаза заблестели.

— Я поняла: ты служишь им. А они не допустят, чтобы Коэмвааль взял меня с собой. Потому что на Вилиале мой отец, и я его непременно найду! Они до сих пор его боятся!.. Так какое зелье приворотное, колдун? То или это?

— Это.

— Значит, то, — вздохнула она.

— Послушай меня, — сказал он строго, — я не имею со жрецами никаких дел. И в первый раз слышу, что ты собираешься попасть на Вилиалу таким способом. Для меня это была банальная любовная история безо всякой политики. Ко мне по такому поводу приходят почти каждый день: девицы, вдовы и даже старухи. Несчастная любовь бывает чаще, чем нарывы и лихорадка.

— Но ты же не даешь им зелье на смерть! С чего бы тебе меня обманывать?.. О, нет, ты хочешь обмануть меня сейчас! — Лауна швырнула флягу на пол, та гулко стукнула по черной плите, — я не возьму эту отраву! Не знаю, что ты в нее намешал…

— Не бери, — сказал он мрачно, — это твое дело. Но перед тем, как напоить своего капитана тем зельем, полей цветок. И когда он на твоих глазах засохнет, вспомни мои слова.

Она попятилась, глядя на него с ужасом, подобрала флягу и выбежала с ней в низкую, полукруглую арку входа.

* * *

Аурис вынесла тяжелую корзину со стираным бельем во внутренний двор. Веревки были натянуты слишком высоко для ее роста, поэтому приходилось вставать на цыпочки и изо всех сил тянуться. Опытные женщины говорили, что беременным нельзя поднимать руки. А куда было деваться?

Жара приближалась. Надо было быстренько все развесить, чтобы к вечеру просохло. Аурис торопилась, палящее солнце в последнее время стало невыносимо. Оно зловеще восходило в зенит, раскаляя голубое безоблачное небо. Свиреп был красный бог Намогус. То испепелял лисвисов своим присутствием, то бросал их в ледяном холоде ночи, чтобы тосковали о его отсутствии, молясь о его возвращении. И он каждый раз возвращался, сначала согревая и лаская, а потом кровожадно демонстрируя всю свою силу.

Аурис не любила Намогуса, хотя и боялась. Она считала его злым и самолюбивым, чем-то напоминающим ее хозяина Сурнивааля. Хозяин бывал ласков и даже щедр, но чаще вел себя грубо и надменно. И если настроение Намогуса менялось регулярно в одном ритме, и к нему еще можно было приспособиться, то вспышки хозяина были непредсказуемы.

В первый раз он ее просто изнасиловал где-то в сарае, было холодно и больно. Он был толстый и тяжелый, как откормленный лагуск, она тогда думала, что вырываться и царапаться имеет какой-то смысл. В результате он ее еще и избил. Больше она не сопротивлялась. И больше хозяин ее не бил. Этим занималась теперь хозяйка.

— Что ты там возишься, как сонная вошь! — закричала она с порога, — тебе еще надо успеть на рынок!

Аурис как раз затошнило от духоты, и она застыла, стискивая мокрую, скрученную простыню. В тумане тучное тело хозяйки, одетое в ярко-малиновую столу, подплыло к ней, на круглом, темно-зеленом лице выступил пот от жары, широкие вывернутые ноздри раздулись. Мештавээла вэя была в переходном к старости возрасте, и ей напоследок безумно хотелось нравиться мужчинам. А так как данных для этого у нее не было, в ход шли яркие вызывающие наряды, пышные прически, дорогие украшения, обильно висящие на ней, как на жертвенном дереве у алтаря Намогуса.

— Поторапливайся, — заявила она недовольно.

— На рынок? — пробормотала Аурис, — скоро же полдень.

— У нас будут гости. Купишь мяса в подвале у Гратитаама и перца.

— Но я же расплавлюсь!

— Ничего. Тебе полезно. Может, выкинешь своего ублюдка.

Аурис молча опустила глаза. Она не знала, что делать. Хозяйка не раз заявляла, что с ребенком она тут не нужна, и пусть ищет других хозяев. А где же их найти? Кому нужна беременная дохлая девчонка? Была бы она красавицей, такой как их гостья, Лаунавээла вэя, хозяин бы бросил свою злую, толстую старуху и женился на ней. Или хотя бы нашел ей мужа.

— Не беспокойтесь, я все сделаю, — сказала Аурис, — быстро все повешу и сбегаю за мясом.

Торопясь, она все повесила криво. Это грозило взбучкой, но уж лучше было получить пару затрещин, чем бежать под обжигающим солнцем с тяжелой ношей. Прикрыв голову платком, с деньгами и сумкой, она шагнула из дома на улицу, как в распахнутую духовку.

Гратитаам даже открывать не хотел: никого не ждал в это время. Аурис стучала в железную дверь его подвала, обжигая об нее кулаки.

— Ты что, с ума сошла? — спросил он недовольно, — спускайся скорей.

С каждой ступенькой становилось прохладней.

— Хозяйке срочно понадобилось мясо, она ждет вечером гостей.

— О чем она раньше думала?

— Не знаю, таам. По-моему, ей просто нравится меня мучить.

— Я это давно заметил.

— А у тебя не нашлось бы для меня работы? Я все могу, Грати. Даже дрова колоть.

Мясник посмотрел на нее с сомнением и покачал головой.

— Я бы взял одного крепкого парня. Или двух. А полы мыть у меня есть кому.

— Ладно, — вздохнула она, — взвесь вон тот окорок.

Гратитаам возился почему-то очень долго. Это никак не входило в ее планы. К тому же от запаха мяса ее затошнило.

— Нельзя ли побыстрей, Грати? — взмолилась она.

— Куда тебе торопиться? — усмехнулся он, — уже час Намогуса. Все равно ты никуда не дойдешь. Да и мясо испортится. Сиди тут и радуйся, что ты в укрытии.

— Почему он такой злой, не знаешь? — спросила Аурис, обреченно присев на лавку.

— Кто?

— Намогус.

— Не злой, а сильный.

— Но ведь мы и так знаем о его силе. Зачем же так часто ее демонстрировать и мучить нас всех?

— Чтобы мы не забывали, как мы ничтожны.

— Мне и так напоминают об этом каждый день!

— Ты, наверно, редко ходишь в храм. И редко молишься.

— Это верно. Мне некогда.

— Вот и зря. Ты должна задобрить Намогуса. Может, мужа найдешь или хорошего хозяина.

— Куда уж мне, — Аурис усмехнулась, — я маленькая, некрасивая. Видишь, Мештавээла мне даже волосы отрезала.

— Зачем? — удивился Гратитаам.

— Она всем своим служанкам волосы отрезает, чтобы не привлекали хозяина. А его волосы и не интересуют. Он сразу под юбку лезет.

Мясник рассмеялся. Ничего тут смешного не было, но Аурис тоже улыбнулась.

— Хоть бы старушку какую найти, — вздохнула она, — больную и богатую. Я бы за ней ухаживала. А она бы умерла и оставила мне свой дом. А?

— Есть у меня знакомая старая грымза, — сказал Гратитаам, — я ее спрошу.

— Ой! Спроси ради бога! Ради всемогущего Намогуса!

— Только она тоже не подарок.

— Ничего, это не страшно!

— Лучше пойди и помолись Намогусу.

— Ты так считаешь?

— Точно тебе говорю.

Когда жара спала, Аурис рассчиталась, взвалила на себя тяжелую сумку и двинулась домой. В переулке ее все-таки стошнило. Голова раскалывалась от духоты, в висках стучали молотки, а в глазах потемнело. Она села прямо на разогретые булыжники мостовой, отодвинув мясо в сторону, чтоб не пахло. «Перец», — вспомнила она, — «я забыла купить перец. Мештавээла убьет меня. Ну и пусть. Все равно я уже опоздала».

Она сидела на мостовой. Жизнь была безнадежной. Напротив возвышался храм Намогуса. Утерев пот с лица, она встала и направилась туда.

Колонны были огромные, ступени крутые. Аурис остановилась в тени портала и поставила сумку на каменный пол. Сердце стучало часто, лицо снова стало мокрым. Из темных глубин храма веяло прохладой, но в дверях стояли привратники и не собирались ее пускать.

— Служба на закате, ты что, не знаешь? — буркнул один.

— Что у тебя в сумке? — строго спросил второй.

— Жертва, — проговорила она растерянно, — на алтарь Намогуса.

— Жертвы тоже на закате, — неумолимо отрезал первый привратник.

— На закате меня не отпустят, — вздохнула Аурис и посмотрела на обоих умоляюще.

Потом, как в сказке, из дверей появилась неправдоподобно красивая, смуглая женщина в золотой одежде, на ее высокой груди висел красный солнечный диск, такие же диски сверкали в ушах. Узкая талия была стянута тугим поясом с драгоценными камнями. Одного такого камушка хватило бы на год безбедной жизни.

— Пропустите девочку, — распорядилась она, — если смертный стремится к богу, не надо ему мешать.

Слегка затрепетавшая Аурис подхватила сумку и пошла за ней. Когда-то она уже была в храме, но во время службы. Народу было полно, ей было душно и тесно, и она ничего не разглядела из-за своего маленького роста. Только послушно пела гимны и вдыхала дым курильниц. Потом у нее болела голова и ушибленный локоть.

Жрица провела ее в пустой полутемный зал, блаженно прохладный и просторный. Над алтарем сверкал почти во всю стену красный солнечный диск. Отсвет его в мерцании светилен казался зловещим. Никогда этот бог не представлялся ей добрым.

— Ну что ж, — торжественно сказала жрица, — клади свою жертву. Бог примет ее.

Аурис с ужасом поняла, что ей придется расстаться с хозяйским мясом. Дрожащими руками она вынула окорок и положила его на круглый металлический стол, безнадежно покрытый копотью, на котором все потом сжигалось, обильно политое благовониями.

Жрица строго посмотрела на нее.

— И о чем же ты хочешь попросить нашего красного бога?

— Чтобы… чтобы он был милостив ко мне, — пробормотала Аурис.

— Он и так милостив ко всем, — наставительно сказала смуглая красавица, — разве не он спасает нашу землю от лютого холода?

— Да, он, — смиренно кивнула Аурис и вытерла набежавшую слезу, она почти никогда не плакала, чаще смеялась над собой, но тут ей почему-то стало себя нестерпимо жалко, такую маленькую и ничтожную в этом огромном храме.

Прекрасная жрица посмотрела на нее с сочувствием и спросила вдруг совсем другим тоном, чисто по-женски:

— Что у тебя случилось?

Так же просто, чисто по-женски, Аурис ей ответила:

— Я беременна. От хозяина. А хозяйка грозится меня выгнать.

— И что? — подняла черные брови жрица, — в чем проблема?

— Как в чем? — удивилась в свою очередь Аурис, — что же мне делать?

— То же, что и все женщины, — услышала она спокойный и непонятный ответ.

И проговорила взволнованно:

— А что они делают?

— Ты совсем ребенок, — усмехнулась жрица, — нормальные женщины давно поняли, что незачем рожать детей от всяких скотов, и зависеть от них. Для этого давно существуют разные средства.

В эти слова она вложила все свое презрение к мужскому роду. Аурис тоже этот род недолюбливала, но не в такой степени. Жрица была так уверена в своей правоте, что хотелось вслед за ней возненавидеть всех мужчин.

— Какой у тебя срок?

— Что?

— Я спрашиваю, каков срок беременности?

— Примерно два месяца.

— Хорошо. Жди меня тут.

Она скрылась в боковой двери. Аурис прошлась в ожидании по огромному залу, и было слышно даже, как скрипит каждая песчинка, прилипшая к ее стертым подошвам. С ней сейчас происходило что-то странное, что-то менялось в ее жизни, или должно было резко измениться: так ей показалось. Как будто всемогущий Намогус и впрямь обратил на нее свое лучезарное внимание.

Жрица скоро вернулась. Ее золотые одежды колыхались на ней при ходьбе, колыхались ее широкие бедра и большая грудь, увенчанная красным солнечным диском. На ее походку хотелось любоваться до бесконечности. Аурис почему-то подумала, что будет предана этой гордой, красивой женщине всю жизнь. Вот если б ее хозяйка была такой! А не злобной, толстой жабой с выпученными глазами!

На протянутой ладони жрицы лежали две черные горошины.

— Возьми. Одну выпьешь на закате, другую — на рассвете. Намогус поможет тебе.

Аурис взволнованно зажала горошины в кулаке.

— А что со мной будет?

— Ничего страшного, — спокойно сказала жрица, — поболит живот схватками, полихорадит слегка, крови будет немного, как при месячных. Так что не бойся ничего.

Тут только Аурис поняла, что уготовила ей золотая красавица.

— Мы… убьем его? — пробормотала она потрясенно.

Такие сомнения жрице не понравились. Она взглянула строго, словно толкнула ее в грудь, и сказала довольно жестко:

— Если ты его родишь, вы умрете оба. Выбирай.

Аурис опустила голову. Прекрасная жрица ничем не отличалась от своего бога. Она была беспощадна и ласкова одновременно, ее доброта граничила с жестокостью. Тем не менее, она была первой, кто хоть как-то откликнулся на ее беду.

— Если вдруг будет сильное кровотечение, приходи ко мне, — добавила она, — я буду тут, в храме.

Аурис по-прежнему смотрела на нее преданно.

— Кто вы?

— Жрица-хранительница, мое имя Кантина.

— Вы — Кантинавээла вэя!

Красавица невольно улыбнулась.

— Да, это я.

— Да благословит вас всемогущий Намогус, — сказала Аурис.

— Считай, что это он тебе помог, — усмехнулась Кантина.

— И вы тоже, вэя. Я никогда этого не забуду.

— Иди, — велела жрица, — и делай то, что я тебе сказала.

 

2

До дома она шла как во сне, с пустой сумкой и сжимая черные шарики в намертво зажатом кулаке. Шла и думала, как же можно убить внутри себя маленькое беззащитное существо? И как можно такое советовать, даже велеть? Неужели Намогусу это угодно?

Она подошла к глиняному забору, огибающему серо-желтой лентой просторную усадьбу Сурнивааля вэя, медленно открыла калитку для прислуги, ведущую во двор из переулка, и со вздохом остановилась. Пощады можно было не ждать.

Во дворе стояли гости и хозяин с хозяйкой. Гости явно собирались уходить. Они были довольно странные: несколько мужчин, одетых в цветные костюмы, облегающие их с головы до ног. Их лица были светлые и улыбчивые, фигуры стройные, плечи расправлены, речь с акцентом.

— Приезжие, — с ужасом поняла Аурис, — с которыми хозяин собирается торговать… Кажется, я сорвала ему сделку. Теперь он меня убьет.

— Не волнуйтесь, все было замечательно, — вежливо сказал один из приезжих, в темно-фиолетовом костюме с белым поясом, — мы не собирались надолго задерживаться. Я жду вас завтра утром в гостинице, Сурнивааль вэй.

— Как неловко получилось! — заныла Мештавээла.

— Все в порядке, — улыбнулся он ей, — вам не о чем беспокоиться.

Хозяйка в ответ расплылась в слащавой улыбке, он был красив, и ей явно хотелось ему понравиться. Она кокетливо округлила свои жабьи глаза и в этот момент заметила Аурис. Толстое лицо ее сразу исказилось.

— А! Вот она!

Даже при гостях эта стерва не могла сдержать свой гнев. А может, наоборот, хотела им показать, как расправится с виновницей несостоявшегося обеда. Аурис получила крепкую пощечину, а потом только услышала вопрос: где ее, дрянь такую, шлюху подзаборную, носит. Увидев же пустую сумку, Мештавээла вообще на время потеряла дар речи.

Пользуясь этой паузой, гости поспешили уйти. Только посмотрели на нее, как ей показалось, с сочувствием, но вмешиваться в хозяйские дела не стали.

— Где мясо? — злобно спросила хозяйка, когда ворота закрылись.

Аурис молчала.

— Где деньги?

Она смотрела в землю, вся внутренне сжимаясь от предстоящих побоев.

— Где ты была?!

После спонтанных оплеух, пришло время серьезного наказания. Слуги ее раздели, привязали к скамейке, потом Мештавээла самолично полоснула ее по спине мокрым прутом. Было так больно, что с трудом удавалось не кричать. После трех ударов Сурнивааль за нее все-таки вступился.

— Не увлекайся, — хмуро посоветовал он жене, — она еще сгодится в хозяйстве.

— Ничего, эти твари живучи!

— Перестань, я сказал.

— Что, пожалел свою подстилку?!

— Заткнись, Мешта! Иди в дом!.. Фосх, отвяжи ее.

Могло быть, конечно, хуже. Аурис встала, подобрала одежду и побежала в свою каморку. Там она упала на кровать, не в силах пошевелиться. Спина горела, лицо тоже, в глазах стояли слезы.

Она не слышала, как вошел хозяин, услышала только скрип закрываемой щеколды. Только этого еще не хватало!

— Ну что, больно? — спросил он, скорее грозно, чем с сочувствием, — и это только для острастки.

Она молчала.

— Из-за тебя я поссорился с женой… ты что, деньги потеряла? Или у тебя их украли?

— Украли, — сказала она чуть слышно.

— Растяпа, — фыркнул Сурнивааль и развернул ее к себе лицом.

Сопротивляться не было ни сил, ни возможности. Закусив губу, она ждала, когда все это кончится. Когда эта потная туша скатится с нее и перестанет дергаться своим мерзким ненасытным органом внутри ее несчастного тела. Она закрывала глаза и вспоминала красавицу-жрицу, которая презирает мужчин, и была с ней в этот момент абсолютно солидарна.

Потом она лежала в полузабытье, мысленно блуждая между высоких колонн полутемного храма, и очнулась только от прикосновений к ранам на спине. Защипало так сильно, что она вздрогнула.

— Терпи, — сказала старая Санкина, — потом будет легче.

В комнате находилась еще Герма, она сидела на табуретке, широко расставив ноги, ее красная юбка раздражала своей яркостью.

— Тебе еще повезло, — жизнерадостно заявила она, — только три раза и полоснули! Я думала, Мешта тебя вообще убьет, или кипятком ошпарит.

— Говори потише, — посоветовала Санкина, она смачивала тампон в баночке с отваром и протирала Аурис спину.

— Куда ты мясо-то дела? — не унималась Герма.

— У меня украли деньги, — коротко соврала Аурис.

— Вот балда! Ты знаешь, что тут было! Эти гости — такие важные шишки! И до ужаса богатые. Хозяин аж затрясся, когда они предложили ему какую-то сделку. Ты же знаешь, как он любит деньги!

— И не только деньги, — поморщилась Аурис.

Герма поняла, о чем она, но только махнула рукой.

— Дура. Другая бы радовалась.

— Помолчи, — строго сказала Санкина.

— А что? — дернула плечом Герма, — пока она хозяину нравится, никуда он ее не выгонит. Да что там! Ее даже не лупили ни разу, как следует!.. Эх! Что он в ней нашел только?

Аурис села, завернувшись в одеяло. Ее знобило.

— Разве можно так жить? — спросила она с отчаянием.

Герма перестала глупо улыбаться, ей тоже жилось не сладко, несмотря на весь ее оптимизм, а старуха только молча вздохнула.

— Почему наш бог такой жестокий? — спросила Аурис неизвестно кого, эти женщины все равно бы ей не ответили, — зачем он так нас мучает?.. Если б он не был так жесток, я давно сбежала бы отсюда, я шла бы и шла, куда глаза глядят, пока не нашла бы себе приюта. Или жила бы в лесу… Но кто же выдержит хоть одну ночь без дома и хоть один полдень без укрытия! Это равносильно смерти… хотя, мне иногда кажется, что лучше умереть.

— Послушай! — возмутилась Герма, — не тебе судить о нашем боге! Это он согревает землю и побеждает демона тьмы и холода.

Она убежденно произносила раз и навсегда заученные фразы.

— Да, — усмехнулась Аурис, — побеждает. Только никак не победит. И так увлекается, что готов всех нас испепелить.

— Не богохульствуй!

— Знаете, что я сегодня узнала, — Аурис посмотрела на них и проговорила заговорщески, — Намогус не любит лисвисов, они не нужны ему.

— Как ты можешь…

— Он помогает женщинам, которые вытравляют своих детей. Он приветствует это. Значит, чем нас будет меньше, тем ему лучше.

— Что ты болтаешь! — разозлилась Герма, — совсем что ли голову напекло?

— Это ты ничего не понимаешь!

— Не ссорьтесь, — вмешалась Санкина, — и послушайте меня, раз уж речь зашла об этом. Я старая и кое-что знаю лучше вас… Аурис права: Намогус не любит нас. Лишь терпит. Мы ему чужие. Мы явились в его мир незваными. И хвала ему, что он нас еще не испепелил и не отдал на растерзание Картангру, демону ночи.

— Откуда же мы пришли? — изумленно спросила Аурис, Герма же только глупо хлопала глазами.

— С утренней звезды Вилиалы, — сказала старуха.

— Как это?

— Были лодки, которые плавали в звездном море. На них мы и приплыли на Тритай.

— А что же там, на Вилиале?

— Там чудесно. И не жарко, и не холодно, круглый год цветут сады, и никто никого не обижает.

Герма с сомнением покачала головой.

— Да разве такое бывает!

— Там живет белая богиня, — продолжала свои волшебные сказки Санкина, — она добра и прекрасна и учит всех любви. И все любят ее и друг друга.

— Почему белая? — спросила Аурис, забыв на минуту даже о своей исполосованной спине.

— У нее белая кожа.

— Как у нашей гостьи, Лаунавээлы?

— Нет. Совсем белая. Как мрамор. Ты видела мраморную статую?

— Да.

— Представь, что она ожила. У нее золотые волосы и изумрудные глаза. У нее лучезарная улыбка, и она любит тебя.

— Ну и уродина же ваша белая богиня, — фыркнула Герма.

— Нет, она прекрасна. Многие женщины до сих пор осветляют себе кожу и волосы, чтобы быть похожими на нее.

— Так вот откуда эта дурацкая мода! Моя мать тоже чем-то мазалась, пока вся не покрылась нарывами. Может, оттого и умерла.

— А как зовут белую богиню? — завороженно спросила Аурис.

— Анзантавээла.

— Анзантавээла… почему же она не приплывет к нам по звездному морю?

— Потому что здесь все забыли ее. Все поклоняются беспощадному Намогусу.

— Как забыли! Вот ты же помнишь. И еще кто-то помнит.

— Да. Но Верховный Жрец Нурвааль вэй велел всем забыть о ней.

— И правильно, — хмуро сказала Герма.

— Как знать, — пожала плечом Санкина.

Из глубин дома раздался визгливый голос хозяйки.

— Ау-рис! Где ты там?!

— Ну вот, — вздохнула Аурис, — даже отлежаться не дает.

— Как бы она тебя в сердцах и правда кипятком не ошпарила, — сказала Герма озабоченно, — видела же, что Сурнивааль к тебе пошел.

— От судьбы не уйдешь.

— Знаешь что, тебе сегодня лучше смыться из дома.

— Кто же меня отпустит? И куда я пойду?

— Я должна сопровождать Лаунавээлу в гости сегодня вечером. Видела того красавца в фиолетовом костюме? Вот к нему. У них какие-то общие дела. И у них не принято, чтобы знатная дама ходила одна, без служанки. Наверно, там будет много чего вкусного!.. Так и быть, пойдешь вместо меня. Я ее попрошу, надеюсь, она не откажет.

— Мне так плохо, — покачала головой Аурис, — боюсь, я не дойду.

— Ну и дура, — сказала ей Герма, — зато цела останешься. И наешься в волю. У господ полно объедков. А завтра Мешта поостынет.

— Ау-рис! — снова визгливо донеслось из гостиной.

— Хорошо, — вздохнула Аурис, — попроси нашу гостью. Может, и правда заберет меня отсюда.

* * *

Аурис осторожно зашла в покои Лаунавээлы. Гостья была из какого-то знатного рода и почему-то предпочитала скрываться. Она почти не выходила из отведенных ей комнат, а если выходила, то с вуалью на лице. Она сидела за столом. Перед ней на голубой, вышитой золотыми птицами скатерти, стояли бутылка и фляжка, на которые она сосредоточенно смотрела. Потом наконец очнулась.

— Это ты — Аурис?

— Я, вэя.

— Ты умеешь готовить, подносить и, главное, молчать?

— Конечно, вэя.

— Это тебя сегодня наказывали?

Аурис опустила глаза.

— Меня.

— Как же ты сможешь мне прислуживать?

— Я смогу, не беспокойтесь, вэя.

— Говорят, что ты еще и беременная?

— Не беспокойтесь.

Лаунавээла дернула плечом.

— Ты можешь поставить меня в неловкое положение. А мне это совершенно не нужно.

Аурис решила сразу сказать ей всю правду.

— Если я не уйду сегодня из дома, вэя, — проговорила она обреченно, — хозяйка может меня убить.

— Вот как? А в чем ты провинилась?

— У меня украли деньги.

— Деньги? — Лаунавээла взглянула на нее и усмехнулась, — какие это все мелочи…

Она была хороша, но совсем не так, как прекрасная жрица. Кожа ее была светлой, волосы — белыми, голос — нежным. Наверно, она была похожа на белую богиню. Только не было в ней любви. Обыкновенная господская надменность и равнодушие.

— Хорошо, я тебя возьму, — решила она наконец, — но меня не устраивает твое платье. У тебя есть другое?

— Есть, — сказала Аурис, — но не лучше.

— Ладно. Пойдешь в моем старом.

Еще раз посмотрев на свои сосуды, Лаунавээла встала и распахнула платяной шкаф.

— Это тебе будет длинновато, это — чересчур роскошно для служанки, это темное, не для твоей кожи… вот, пожалуй, это.

Она достала легкое, очень открытое платье сиреневого цвета и почти прозрачное. Аурис ужаснулась, она никогда не одевалась столь вызывающе.

— Нет-нет, — попятилась она, — я в этом не могу.

— Почему?

— Я в нем буду… почти что голая.

— Ты ничего не понимаешь, — усмехнулась гостья, — это вечерний туалет. У них так принято.

— Мне так нельзя, — сказала Аурис, — у меня спина исполосована.

— Да?.. Ладно, накинешь сверху пелерину.

Пелерина примирила Аурис с жизнью. Она завязала ее на шее и подошла к зеркалу. Платье было сшито на высокую женщину, а ей доставало почти до пяток. Пышные фалды болтались на ее худеньком теле, старательно перетянутые поясом. Она была похожа на девочку-подростка, влезшую в одежду старшей сестры. Из-под подола выглядывали ее убогие башмаки.

— А шуба у тебя какая? — спросила гостья.

— Дырявая, — призналась Аурис.

— Хорошо. Дам тебе свою.

— Спасибо, вэя. Вы очень добры.

— Нисколько, — холодно заявила Лаунавээла, — я зла. Просто мне нужна приличная служанка.

С этими словами она взяла со стола бутылку и полила из нее цветок на окне. И цветок на глазах завял. Его колокольчики сжались как от боли, листья поникли, стебель почернел и согнулся. Смотреть на это было досадно.

— Возьми фляжку, — велела гостья дрогнувшим голосом, как будто и сама не ожидала такого результата, — полей розу.

— Роза тоже завянет? — с жалостью спросила Аурис.

— Не знаю, — нервно сказала Лаунавээла, — поливай.

Искренне переживая за красивый цветок, Аурис вылила в горшок несколько капель. Ничего не произошло. Роза по-прежнему красовалась и нежно пахла.

— Что ж, — вздохнула Лаунавээла, — все ясно.

— Что вам ясно, вэя?

— А это уже не твое дело.

На закате они вышли из дома. Мештавээла проводила обеих злым взглядом, но возражать своей знатной гостье не посмела. Что-то заставляло ее терпеть эту девушку в своем доме и во всем угождать ей.

Очень скоро они дошли до белого квартала. Аурис никогда там не бывала, только, торопясь на рынок, любила любоваться этими домами. Если б ее не тошнило, и не горела бы спина, она бы, наверно, испытала радостное волнение. Ее вели в какой-то сказочный мир: высокие, комфортные дома, роскошные одежды, утонченный этикет, красивые, галантные мужчины и изысканная еда.

— Надо будет прихватить кусочек для Гермы, — думала она, — пусть хоть немного порадуется.

Лаунавээла уверенно зашла в один из белых домов, что-то сказала привратнику. Потом Аурис впервые в жизни очутилась в лифте. Небольшая комнатка с зеркалами вдруг плавно заскользила вверх. В шоке служанка смотрела на свою госпожу.

— Не бойся, — засмеялась та.

Зеркала были чистые и блестящие. В них Аурис увидела свое перепуганное лицо в обрезках черных волос.

— Коэмвааль живет высоко, — пояснила госпожа, — с балкона ты увидишь даже Красные болота и долину Ночных огней.

После звонка дверь распахнулась сама, отползла в сторону и скрылась в стене. Хозяин стоял на пороге, высокий, стройный, с гордо расправленными плечами и приветливой улыбкой. Он мельком взглянул на служанку и все внимание сосредоточил на ее госпоже. Право, она того стоила. Под мехами у Лаунавээлы было серебристое тоненькое платье, почти не скрывающее ее точеную грудь и плечи. Белые волосы были пышно взбиты и эффектно уложены. Она и сама по себе была хороша.

Коэмвааль снял с нее шубу и пригласил в гостиную. Аурис разделась сама. Про нее почему-то сразу забыли, и она с изумлением стала разглядывать покои этого иноземного вельможи. Мебель была не деревянная, а как будто из застывшего синего и белого стекла, стены обиты каким-то теплым пористым материалом, масса предметов была вообще непонятного предназначения. Окна были огромны, почти во всю стену, и из них действительно было видно все как с высоты птичьего полета. От такой перспективы у Аурис сжалось сердце, и ее затошнило еще больше. Восхищаться она не могла, ей было слишком плохо.

Коэмвааль нашел ее в прихожей, возле вешалки, там же, где и оставил.

— Пойдем, — сказал он, — я покажу тебе кухню.

Она прошла вслед за ним в просторное, светлое помещение. Вместо плиты там оказались какие-то шкафчики с ручками-регуляторами, а вместо продуктов — прозрачные пакетики с цветными кубиками внутри.

— Смотри сюда, — сказал хозяин, — открываешь, кладешь, поворачиваешь регулятор, через три минуты отключаешь и вынимаешь. Понятно?

— Да, вэй. А это съедобно?

— Можешь попробовать.

— А как мне подавать?

— Посуда и подносы вон в том шкафу. Поняла? Тогда действуй.

Он ушел. Аурис все сделала, как он велел. Распотрошила вынутый пакетик и выложила его содержимое на блюдо. Наверно, пахло оно прекрасно, но ее чуть не вырвало. В пакете было что-то мясное с овощами.

Вся бледная, в холодном поту, Аурис принесла поднос в гостиную. Хозяин и гостья сидели в мягких креслах, между ними стоял низкий, белый столик с цветами, вином и наполненными фужерами. Разговор велся весьма непринужденный, Лаунавээла улыбалась, расслабленно откинувшись на высокую спинку кресла. Аурис заподозрила, что она присутствует не на деловой встрече, а на любовном свидании. Все говорило именно об этом: мягкий свет, цветы, вино, вызывающе открытая одежда и полное уединение, не считая, конечно, маленькой служанки, положенной по этикету знатной даме. Что ж, от нее требовалось умение молчать. Аурис молчала.

Кое-что она слышала. Разговоры их были малопонятны: какой-то триумвират, какой-то Анавертивааль, какая-то программа свертывания, какие-то люди и странное словосочетание — земной антиграв.

Скоро ей совсем стало плохо. Аурис несла поднос с пахучими рыбными палочками, плавающими в бульоне, когда ее ноги подкосились. Еще не веря, что сейчас реальность от нее уйдет, она попыталась сосредоточиться и поставить поднос на стол. Потом отойти в прихожую и там полежать в углу. Но случилось все несколько раньше. Она упала вместе с подносом прямо на столик, окатив свою хозяйку и ее роскошное платье рыбным бульоном. Последнее, что она слышала в этом мире — отчаянный крик Лаунавээлы.

* * *

— Ничего страшного, — говорил спокойный голос Коэмвааля, — давайте я вам что-нибудь дам, вея, а ваше платье пока постирается. Через час оно будет готово.

«Ничего себе»! — подумала Аурис, — «через час»! Она лежала в темной комнате на широченной кровати и утопала в мягком пуху одеял и подушек. Тошнило ее по-прежнему. И по-прежнему горела спина. От этого и голова начала болеть. Потом она вспомнила, что произошло, и ей окончательно расхотелось жить.

— Нет-нет, — послышался слегка раздраженный голосок Лаунавээлы, — не утруждайте себя. У меня уже нет никакого настроения. Лучше мы продолжим нашу беседу завтра. Я приду с другой служанкой. Во всяком случае, не беременной.

— Так эта девочка беременна?

— Слуги не имеют понятия о контрацепции.

— Пожалуй, не стоило ее брать.

— Я расплачиваюсь за собственную доброту. Нужно было увести ее сегодня из дома, Мештавээла на нее слишком зла.

— Да, я видел.

— Она вообще не любит эту служанку. Поэтому злится безо всякого повода. И уж тем более, когда повод есть.

— Надеюсь, вы окажетесь великодушней, вэя?

— Я привыкла к ударам судьбы. А это все такие мелочи…

— А мне так и не удалось услышать ваш рассказ, Лаунавээла.

— Завтра.

— Что ж, я подожду. Если желаете, я вас отвезу домой.

— Да, пожалуй, нам пора. Пойду подниму ее.

— Нет-нет. Девочку оставьте.

— Как оставьте?

— Пусть отлежится. Ведь там ей не дадут.

— Ну… если вас это не затруднит…

— Нисколько.

Аурис прислушивалась к их шагам и голосам. Когда они ушли, она добралась до туалета, там ее вырвало, и только после этого ей немного полегчало. Шатаясь от слабости, она побродила по чужим, незнакомым апартаментам, как будто попала в другую жизнь. Потом испугалась, что ее застанут за осмотром, и снова легла на кровать.

Как днем, в храме, ей почему-то казалось, что в ее жизни что-то круто меняется. Необычная обстановка, непонятные слова… Странно было и то, что ее никто не наказал за опрокинутый поднос. Мештавээла давно бы вылила ей на голову всю кастрюлю и долго дубасила бы ее этим подносом. Все-таки Лаунавээла добра. И красива. И загадочна. Она несет в себе какую-то большую тайну и большое горе. Она как героиня высокой трагедии, не то что Аурис с ее мелкими проблемами.

Коэмвааль вернулся быстро. Он тихо вошел в спальню и встал над кроватью.

— Ну, как? Тебе лучше?

— Не знаю, — растерялась Аурис, — наверное.

— Можно, я зажгу свет?

От этого вопроса она впала в легкий шок.

— Да… конечно.

Коэмвааль включил ночник в изголовье и присел на край кровати. Волосы у него были темные, а глаза светлые, голубые или серые. И лет ему было уже немало.

— Что у тебя болит? — спросил он.

— Меня тошнит. Я беременна, — обреченно проговорила Аурис, он ведь все это уже знал.

— А еще что?

— Ничего.

— Неправда.

— Голова… и еще спина.

— Как тебя зовут?

— Аурис.

— Вот что, Аурис, — он улыбнулся, — давай-ка мы тебя немножечко починим.

— Как это? — не поняла она.

— Сейчас я тебе принесу одну очень горькую гадость, а ты ее выпьешь. Хорошо?

— Хорошо.

Он ушел. Она лежала и никак не могла понять, чем вызвана его забота. Почему он вообще удостоил ее своим вниманием? Может, что-то не так понял?.. Нет, как будто Лаунавээла ему все объяснила… Он скоро вернулся. Протянул ей стакан с мутной желтой жидкостью.

— Это от тошноты и слабости. Пей.

Аурис послушно выпила все до дна. Ей стало тепло и хорошо. Тошнота и в самом деле прошла. Она посмотрела на хозяина с благодарностью. И подумала, что, пожалуй, не все мужчины скоты. Понять бы только, чего он от нее хочет.

— А теперь покажи мне свою спину, — сказал Коэмвааль.

Этого ей делать никак не хотелось, было очень стыдно, но потом она подумала, что хуже все равно не будет. Он и так знает, что гордиться ей нечем, что она — служанка, и хозяйка ее бьет. Она села и развязала узел на пелерине.

— Та-ак, — Коэмвааль осмотрел ее, и лицо его вытянулось, — что это?

— Хворостина, — проговорила она, уже переборов свой стыд.

— Каменный век, — вздохнул он.

— Я легко отделалась, — заявила Аурис, — всего три раза стеганули. Хозяин заступился. Правда, потом пришел и изнасиловал меня, он часто так делает…

Она и сама не понимала, зачем все это говорит. Наверно, чтобы он сразу узнал о ней все, чтобы ничего уже потом не бояться.

— Понятно, — сказал Коэмвааль, — идем-ка в ванну.

Как во сне, Аурис очутилась в теплой ароматной воде, в мягкой пене. Только тут она заметила, какое худое и нескладное у нее тело, но все равно ей было хорошо. Она мылилась розовой губкой, испытывая почти полное блаженство и по-прежнему ничего не понимая.

Потом он чем-то смазал ей рубцы на спине, и они сразу перестали ныть. Потом накормил.

— Мы жили в деревне, — рассказала она, сидя в мягком кресле за столиком, там, где недавно сидела ее госпожа, — у меня были родители и три брата. У нас были теплицы для овощей, кунны и мурны. Как у всех. Даже колодец был свой, прямо во дворе. А потом на нас напали лесные воины Дхорга. Всех, кто защищался, убили. Отца и братьев бросили в колодец. Уже мертвых. Над мамой еще долго издевались. Потом тоже убили. А меня и других детей отправили в город на продажу. По дороге мы разбежались, кто куда. Меня приютила одна семья, но потом выгнала: у них много тяжелой работы на плантациях, а я маленькая и хилая. Я долго слонялась от одних хозяев к другим, пока Мештавээла не подобрала меня. Теперь, наверно, выгонит.

— Почему?

— У меня же будет ребенок. И она знает, что от хозяина.

— А что же хозяин?

— Какое ему до этого дело?

Коэмвааль сидел, опустив голову. Ее рассказ ему явно не понравился.

— А у вас есть дети? — неожиданно спросила Аурис.

Он посмотрел на нее.

— Да. У меня две дочери.

— Большие?

— Такие, как ты.

— А я хочу сына. Ну что за жизнь у женщин…

— Это у вас, — сказал Коэмвааль.

— А у вас?.. Вы… вы откуда?

— Пойдем, — улыбнулся он, — я покажу.

Аурис удивленно встала. Он накинул ей на плечи одеяло и вывел ее на балкон. Была уже полночь, час Картангра, в стылом черном небе горели яркие, дрожащие от холода звезды.

— Видишь вон ту звездочку у горизонта, между двух вершин?

— Да. Вижу.

— Это Вилиала.

— Вы оттуда?!

— Да, детка. Я оттуда. Мы все оттуда.

У Аурис от тоски и волнения защемило сердце. Мир вдруг повернулся к ней совсем другой, волшебной гранью.

— И у вас есть лодки, которые плавают в звездном море?

— Есть.

— И у вас там не жарко и не холодно, всегда цветут сады, и никто никого не обижает?

— Почти что так.

— И белая богиня у вас живет?

— Ну и каша у тебя в голове, — усмехнулся Коэмвааль.

Он поправил на ней одеяло и крепко обнял.

— Тебе не холодно? Нет? Хорошо… Тогда послушай, что я тебе расскажу.

Аурис прослушала небольшую лекцию о строении солнечной системы и об истории лисвисов. Солнце оказалось огромным огненным шаром. Вокруг него вращались планеты. Вилиала была второй, а Тритай — третьей, он был дальше от солнца и для жизни почти не годился. Тем не менее, три столетия назад лисвисы стали его осваивать. Сначала это были лишь станции по разработке месторождений, потом появились отдельные жилые поселки…

Аурис узнала, откуда берутся день и ночь, зима и лето. Почему холод сменяется жарой, а темнота — светом. Мир как будто перевернулся для нее, и ей было непривычно и неуютно в новой реальности.

— А как же Намогус? — спросила она с сомнением.

— Нет никакого Намогуса, — жестко сказал Коэмвааль, — есть солнце, оно действительно источник жизни.

— А жрецы? Разве они об этом не знают?

— Все они знают, девочка. Просто им так удобнее.

— А белая богиня? Ее тоже нет?

— Есть. Но она не богиня. Просто женщина гораздо более совершенного чем мы народа. Мир очень сложно устроен, Аурис. Я не могу тебе все объяснить за одну ночь… К тому же пора спать.

Ей хотелось все обдумать, но усталость оказалась сильнее. Аурис зарылась лицом в пуховые подушки и забыла обо всем на свете.

На рассвете ее разбудило привычное чувство тревоги. Она подумала, что если не вернется рано утром, пока все спят, ей снова влетит от хозяйки. От этой реальности никуда было не деться. Утро пришло и все расставило по своим местам. Звездная сказка кончилась.

Наскоро одевшись, она вышла из спальни. Коэмвааль спал в гостиной на диване, на дневной подушке, прикрывшись пледом. На столе так и стояли остатки вчерашнего ужина, даже злополучный поднос. С утра все казалось не таким уж загадочным.

— Сказочник, — подумала Аурис, печально глядя на спящего Коэмвааля, — но добрый. Лучше всех.

* * *

После обеда Лаунавээла вызвала ее к себе.

— Рассказывай, — строго сказала она, — что у вас там было?

— Не подумайте ничего плохого… — смущенно проговорила Аурис.

— Самое плохое было еще при мне, — усмехнулась госпожа.

— Простите.

— Ладно. Ты прощена. Так что у вас там было?

— Господин дал мне какое-то лекарство, потом накормил. Потом я спала.

— Он расспрашивал обо мне?

— Нет, вэя.

— Странно…

Она была в алом домашнем халате, распахнутом на груди, белые волосы распущены. Вид у нее был вполне мирный и уютный, но по всему было заметно, что она нервничает.

— Вот что, Аурис. Сегодня ты пойдешь со мной снова. Надеюсь, ты не упадешь больше в обморок?

— Нет, вэя. Я скорее умру!

— Так вот: перед тем, как принести глинтвейн, капни в один фужер вот из этой фляжки. И поставь его перед Коэмваалем. Чтоб не перепутать, возьми разные, красный и синий. Красный — мне, синий — ему. Поняла?

— Поняла, — пробормотала Аурис, — а что это?

— Не твое дело.

— Вея, если вы хотите убить его…

— Дурочка, — усмехнулась Лаунавээла, — если б я хотела его убить, я дала бы тебе вон ту бутылку. Помнишь, что случилось с колокольчиком? А в этой фляжке всего-навсего приворотное зелье. Ему грозит не смерть, а пылкая любовь.

Она сказала это с легким презрением. Не то к нему, не то к себе.

— Вы хотите, чтобы он полюбил вас? — ужаснулась Аурис.

— Я хочу то, что я хочу, — отрезала госпожа.

— Но… так нельзя, вэя! У него жена и две дочери. И он совсем непохож на любителя развлечений! Неужели вы его так любите, что готовы пойти на обман?

— Что ты знаешь о любви? — усмехнулась Лаунавээла.

Аурис потупилась. Ей нечего было сказать. Она ровным счетом ничего не знала о любви.

— Ты когда-нибудь влюблялась с первого взгляда? — вдруг спросила госпожа, глаза ее вдохновенно вспыхнули, — так чтоб испугаться самой себя? Так, чтоб мир перевернулся? Так, что если бы он только протянул руку…

— Вы имеете в виду Коэмвааля? — обреченно спросила Аурис.

— Нет, — неожиданно ответила Лаунавээла, — совсем не его.

Видимо, ей очень хотелось рассказать кому-то о своей любви. Выплеснуть чувство, которое не давало ей покоя. Для этого сгодилась и молчаливая служанка.

— Тогда зачем…

— О! Это совсем не то. Он мне нужен, вот и всё. Он должен взять меня на Вилиалу. И я добьюсь этого.

— На Вилиалу, вэя? Он прилетел с Вилиалы, это правда?

Лаунавээла вдруг опомнилась.

— Ты слишком много знаешь для служанки, — сказала она.

— Я знаю совсем немного, — оправдалась Аурис, — только то, о чем болтают слуги.

— Ладно. Хватит разговоров. Вечером я возьму тебя, и ты сделаешь всё так, как я сказала.

— Но, вэя…

— И только посмей меня ослушаться. Ступай.

Могла бы и не предупреждать. И так было ясно, что ее слово — закон. Аурис опустила глаза и вышла.

Вечером все повторилось. Белый квартал, лифт с зеркалами, учтивая встреча… На душе было совсем скверно. Аурис понимала, что все это подло, и понимала, что не может этого не сделать. И еще почему-то было очень больно от мысли, что Коэмвааль останется с Лаунавээлой. Вчера ей было все равно.

Она приготовила два фужера: синий и красный, тщательно помыла их и протерла. Из гостиной доносился беззаботный смех Лаунавээлы. Потом Коэмвааль заглянул на кухню, да так неожиданно, что Аурис вздрогнула. Она как будто в первый раз увидела, как он красив.

— Как дела, Аурис? — спросил он.

— Хорошо, — пробормотала она, руки тряслись.

— Ты так внезапно ушла утром.

— Я не хотела вас будить, вэй.

— Напрасно.

— Мне… надо было торопиться.

— Жаль, — сказал он, коротко коснулся ее щеки и вышел.

Прослезившись от бессилия, Аурис разлила глинтвейн по бокалам и капнула в синий приворотное зелье. Ей еще не верилось, что она это делает. Что она сама топчет свою звездную сказку. Но куда было деваться? Не хотела, а делала. Как велено. Многолетний рабский инстинкт и страх остаться без хозяев на улице нельзя было перебороть одним усилием, одной зыбкой надеждой на какое-то чудо.

Потом, как во сне, Аурис отнесла поднос, поставила бокалы на столик и мельком взглянула на Коэмвааля. Он был спокоен и никакой подлости от своих гостей не ждал. Сейчас он выпьет это зелье и прикипит к женщине, которая его не любит, которая его использует. Она, конечно, прекрасна, но что она может дать ему, кроме своего точеного тела? Ведь ее сердце принадлежит другому!

Изменить уже ничего было нельзя. Аурис присела на кухонный диванчик, у нее дрожали и руки, и колени. В горле стоял ком. Она вспомнила, как бережно он с ней обращался. Может даже, слишком бережно для простого сочувствия. Если б она не была так уверена, что ничего кроме брезгливости у мужчин не вызывает, может, она заметила бы кое-что еще? Зачем он обнимал ее на балконе? Зачем расспрашивал о ее детстве? Кому это интересно? Зачем пришел сейчас и погладил ее щеку?.. Нет, это всё ничего не значит. Он просто пожалел ее… И разве можно влюбиться в забитую служанку, когда рядом прекрасная госпожа!

Скоро дверь в гостиную закрылась. Аурис поняла, что больше там не нужна. Она с горечью подумала, что если приворотное зелье такое же сильное, как то смертельное, они наверняка уже в постели. Сердце сжалось. Хотелось выть, скулить, кричать и плакать. Она сидела, сжав виски руками, и тупо смотрела в пол.

Часы тянулись невыносимо долго. Эта колдовская любовь была что-то чересчур длинной. Уже под утро Аурис услышала голоса из приоткрытой двери. Лаунавээла проследовала в ванну.

Аурис тут же схватила поднос и пошла убирать посуду. В гостиной было пусто, утреннее солнце заглядывало в огромные окна и пока еще несмело освещало следы ночной пирушки. Почти ничего не было съедено. Синий фужер стоял на прежнем месте. Полный.

— Вот так, — подумала она, замерев от неожиданности, — обошлось без зелья…

Она собрала посуду на поднос и отнесла на кухню. Было даже не больно, просто пусто. И ничего не понятно. Горячая вода брызнула из крана так внезапно, что чуть не ошпарила ей руки.

— Этого можешь не делать, — хмуро сказал у нее за спиной Коэмвааль, — робот помоет.

Аурис растерянно обернулась, даже не зная, что сказать. Взгляд у него был совсем не добрый, не такой как вчера.

— Робот — это ваш слуга? — пробормотала она.

Он усмехнулся.

— Считай, что да.

Взял синий фужер, посмотрел на нее и выплеснул его в раковину. Ей немедленно захотелось провалиться сквозь землю, она вытянулась по струнке и опустила глаза, но он уже ушел.

* * *

На обратном пути Лаунавээла была возбуждена и очень довольна. Они шли по белому кварталу, торжественному и чистому в рассветной тишине. Впереди были узкие улицы и глинобитные стены заборов.

— Все прекрасно, Аурис! — призналась она, — я лечу на Вилиалу! Ты даже не подозреваешь, как мне это нужно!

— Поздравляю вас, — уныло сказала Аурис.

— Представляешь, ничего такого не понадобилось. Я ему всё рассказала, и он сам мне предложил.

— Что предложил?

— Лететь, конечно. А ты что подумала? Мне нужно найти отца, Аурис. Все считают, что его убили. Но я знаю, что он там.

— А про зелье вы рассказали?

— Пришлось.

— Он… рассердился?

— Нет. Скорее был разочарован. Сказал, что мы — глупые девчонки.

Лаунавээла бодро шагала чуть впереди. Потом откинула капюшон и обернулась к Аурис.

— Знаешь, по-моему, ты ему понравилась. Он сказал, что у меня очень красивая служанка. Это даже неприлично с его стороны — заявлять такое в моем присутствии, ну да ладно, мы ведь тоже были хороши… По-моему, он огорчился, когда узнал, что ты сделала.

Аурис шла и не видела рассвета. Свет для нее померк.

— Что приказали, то и сделала, — проговорила она.

Дома началась обычная суета: грязное белье, кухня, рынок, пинки Мештавээлы, тошнота и полная безнадежность. И почему это ей показалось, что ее жизнь круто меняется? Ничего в ней не изменилось и не изменится. Что с того, что она знает, как устроена солнечная система, и что Намогуса нет? От этого только хуже. Не на кого надеяться и некого обвинять. Господа остались господами, а слуги слугами. У одних было все, у других не было ничего, даже чести.

Аурис заполняло отвращение к себе. Оно росло и не давало жить. Оно мучило больше, чем тошнота. Она по-прежнему никому не перечила и не поднимала глаз, но сил на всё это больше не было.

Лаунавээла собирала вещи. Хозяйка тихо радовалась, что она наконец уедет. Зато Сурнивааль злился: девушка была богата, и он очень рассчитывал на ее деньги. Поэтому обстановка в доме была слегка взвинченная.

Коэмвааль прилетел за этой красавицей в серебристом крылатом экипаже. С ним были еще двое его друзей. Они остались во дворе, под тентом. Он же прошел прямо к Лаунавээле. Аурис в это время вытирала пыль в гостиной, но он ее даже не заметил.

Она еще какое-то время возила тряпкой по дверцам буфета, потом не смогла себя пересилить, прошла в коридор и остановилась у приоткрытой двери.

— … у нее психология рабыни, — говорила Лаунавээла, — это как болезнь, и ее уже не вылечить. Не понимаю, зачем вам это?

— Это у тебя психология рабовладельца, — ответил ей Коэмвааль, — и тебя тоже уже не вылечить.

— Возможно, — нисколько не смутилась она, — но я, по крайней мере, могу совершать поступки и отвечаю за свои слова. Аурис на это неспособна. Она ничем не лучше вашего робота: делает только то, что ей велят. Поймите, ей просто в голову не придет, что можно по-другому.

— Эта ваша общая беда, — хмуро сказал Коэмвааль, — даже не так: это наша общая беда. Из-за чьих-то имперских амбиций тысячи лисвисов пребывают в каменном веке. А остальным нет до этого дела.

— Вы имеете в виду моего отца? — спросила Лаунавээла дрогнувшим голосом.

— И его, черт возьми, — раздраженно ответил Коэмвааль, — ты знаешь, что я от него не в восторге. И Анаверти — тоже хорош, пустил всё на самотек. Теперь вместо Гунтри он имеет Нура. А Нур куда хуже. Он не болтает о всеобщем счастье. Он просто стращает всеобщим горем. Я заметил, что страх у вас тут — доминирующее чувство.

— Какое вам, собственно, до нас дело, — проговорила уязвленная Лаунавээла, — почему вы так беспокоитесь?

— По той простой причине, что я лисвис, — ответил он.

— А я думала, вам просто жаль эту девочку. В чем же дело? Возьмите ее с собой.

— Это не выход. Всех девочек не пережалеешь и не заберешь с собой. Надо пробивать в Совете комплексную программу помощи и переселения. Вот, что надо делать.

— Вы — член Совета?

— Да. И прилетел сюда, чтобы всё увидеть собственными глазами. Кое-кто утверждает, что у вас тут почти что рай.

Аурис не дослушала их разговор до конца. Ее душили слезы. Она убежала в свою каморку и упала на кровать. Все ее маленькое тело трясло от обиды. Хотя обижаться было не на что. Она получила то, что заслужила. По-другому и быть не могло.

Лаунавээла была права: у нее психология рабыни. А она и есть рабыня. Кто же спорит? Только это не болезнь. Это единственное средство выжить в этом мире: не спорить, не размышлять и не смотреть на себя со стороны, чтобы не задохнуться от отвращения.

Коэмвааль надеялся, что она другая. Что если вести себя с ней не по-скотски, то в ней тут же проснутся и гордость, и достоинство, и честность. И очень скоро убедился, что всё не так. И потерял к ней интерес. Она теперь просто одна из тысяч несчастных девушек, живущих на этой планете.

Но не всех же он обнимал на балконе, показывая свою звезду! Не всем же он ласково пожимал руку, говоря «спокойной ночи»…

Аурис видела в окно, как слуги выносили вещи Лаунавээлы, как помог он ей сесть в серебристый экипаж, и как взмыл этот экипаж в жаркое послеполуденное небо.

И как будто что-то оборвалось в душе. Она зачерпнула из ведра воды, достала из баночки черную горошину и проглотила ее, не дожидаясь заката.

 

3

Зела сняла зеленые перчатки, нелепый головной убор, состоящий из двух конусов, и подсела к зеркалу смыть грим. В ее гримерной работали кондиционеры, и можно было наконец отдохнуть от банного удушья театрального зала.

Сегодня играли классику, средневековую трагедию о разлученных влюбленных в сентиментальном духе, присущем вилиалийской драматургии вообще. Что делать, лисвисы были чувствительны и щепетильны до занудства, и даже в пьесе Зауртриговардвааль не нашел вовремя свою Дивилимавээлу только потому, что постеснялся задать пару лишних вопросов Ломлелитруваалю. А тот не знал, как ему тактично намекнуть.

Зеле приходилось играть именно эту бестолковую и беспомощную Дивилимавээлу, хотя она с большим удовольствием сыграла бы ее мать. Роли юных девушек ей были неинтересны, давно уже хотелось перейти в новое качество. На Земле ей даже удалось сыграть сварливую торговку, но здесь она получала только главные роли романтических красавиц.

Ничего было не поделать: публика приходила посмотреть персонально на нее, на белую богиню, которая соизволила через три тысячелетия вернуться на их планету. Это заблуждение, или просто раздутая журналистами сенсация, возникли еще на космодроме, едва они с Ричардом показались на трапе. Уже к вечеру ее фотографии печатались рядом с фотографиями фресок. Объяснять всем, что ее просто сделали по образу и подобию Анзанты, ни ей, ни Ричарду не хотелось. Они тогда сказали, что это просто случайное совпадение. Никто, разумеется, не поверил. Легенда жила.

Зеле предстояло снять зеленый грим и выйти на сцену в своем истинном обличье, публика ждала, многие именно за этим и пришли. Ей казалось, что будь она самой бездарной актрисой, она имела бы у лисвисов такой же успех. Это обесценивало все ее усилия вжиться в образ и сделать его интересным.

Умывшись, она смотрела на себя в зеркало. Она себе нравилась по-прежнему, ее любимым занятием было расчесывать волосы и смотреть, как они рассыпаются по плечам. Ричард говорил, что она страдает нарциссцизмом, и при этом сам откладывал газету и смотрел на нее.

Дверь слегка приоткрылась.

— О, Дивилимавээла, любовь моя! Звезда моего небосклона! Мечта моей мечты, желанье моего желанья, печаль моей печали! Позволь мне ужом проползти возле твоих божественных ног!..

В гримерную, размахивая длинными руками, ввалилось зеленое косматое существо в ядовито-красном гиматии, тут же бросившись ее обнимать. Злодеев, даже мелких и эпизодических, лисвисы почему-то одевали в красное. Наверно, потому что этот цвет они не любили.

Зела слабо отбивалась.

— Эд, прекрати, ты меня испачкаешь!

— Да! Да! Да! Я тебя испачкаю! Я оболью тебя грязью! Я тебя, уничтожу, несчастная, я тебя задушу!

Эдгар с демоническим лицом сжал ей шею руками в зеленых перчатках и хищно посмотрел на нее в зеркало.

— Попалась?!

— Умерь свой темперамент, — улыбнулась она, — мне еще на поклон идти. И я уже умылась.

— Можешь не спешить, — снисходительно заявил Эдгар, — там этот Заур… три… тьфу… в общем, много-раз-вааль еще читает твое прощальное письмо, а со скалы он бросится минут через десять… До чего же нудные у них пьесы, ба! Хоть бы приветствия свои сократили ради зрителя. Пока у них два героя расшаркиваются, у нас бы половина зала уже уснула!

— Это историческая вещь, — заступилась Зела за автора, хотя ей тоже порядком надоела эта сентиментальная тягомотина, — в те времена у них так и было. Приветствовать друг друга меньше пяти минут считалось неприличным.

— Видно, спешить им было некуда, — усмехнулся внук, — а что: тепло, сыро, еда под ногами квакает, солнышко светит, жизнь прекрасна…

Эдгар, по-императорски закутавшись в гиматий, сел рядом с ней на пуфик для ног. За последний год он сильно вырос, особенно вытянулись руки и ноги. А лицо у него всегда было узким, как будто удивленно вытянутым. Ничего от Оорлов у него не было, только зеленые глаза Ингерды, и те прищуренные и лукавые. И не было в нем решительно никакой серьезности.

— Почему ты до сих пор в гриме? — спросила Зела, — тебя уже час, как отправили в вечную тюрьму.

— Вошел в роль, — довольно улыбнулся он, — правда, я похож на лисвиса?

— Как сам Аккивааль.

— Ну, это ты мне льстишь… но, тем не менее, когда я выхожу в фойе, они меня принимают за своего.

— И тебя это забавляет?

— А то?! Представляешь, видел в антракте такую куколку! Это сон без пробуждения! Подгреб к ней, как положено, даже стихами начал изъясняться, доказывая тонкость своей артистической натуры… а она оказалась с кавалером.

— Эд, неужели тебе правда нравятся лисвийки?

— А что мне делать? Других все равно нет.

— Ну и что?

— Как что? Я сексуально взвинчен.

— О, боже…

— И потом, эти ящерки очень даже ничего, они даже горячей нас на пару градусов. Берешь такую за руку, а у нее — как будто последняя стадия пневмонии. Представляешь? И кожа гладкая. И зрачки, как у кошек.

— Как у рептилий.

— Я и говорю: ящерки… — Эдгар вздохнул, — одно плохо: я им не очень-то нравлюсь.

— Еще бы, — засмеялась Зела, — холодный, белый, с круглыми зрачками, да еще щетина на подбородке!

— Они узко мыслят, — заявил Эдгар, — надо воспитывать у них международный космический вкус. Я этим займусь.

Зела смотрела на него с улыбкой. Он был полон кипучей юной энергии и неординарных идей. Радости переживал бурно, а разочарования быстро забывал. С ним было бы очень легко, если б он давал хоть немного от себя отдохнуть.

— Займись, — сказала она насмешливо.

Потом в гримерную зашел Ричард. Он был в белом костюме с букетом белых алфамирусов. Бесподобен, как всегда. Зела не замечала ни его седины, ни его морщин и до сих пор в глубине души считала, что она его недостойна. Страх, что он ее разлюбит или просто поймет, что и не любил никогда, не давал ей быть счастливой до конца. Бывало, что она успокаивалась, но потом снова начинала бояться.

На лице у Ричарда было написано облегчение.

— Этот Заэлцвааль — просто пытка, — заявил он, шагнув под кондиционер, — еле вырвался!

— Правда? — злорадно усмехнулся Эдгар.

Ричард вздохнул.

— Да. Мне теперь доподлинно известно, что драматургия тридцать шестого века была самой канонической, после чего были сплошные подражания, вплоть да какого-то там еще века. И там были выдающиеся авторы, о которых вкратце было рассказано со сравнительным анализом. А вы знаете, что такое у Заэлцвааля «вкратце»…

— Я же тебе всегда говорила, — улыбнулась Зела, — что драматургия тридцать шестого века была самой канонической.

Он застонал и протянул ей букет.

— Это тебе, любимая. Ты, как всегда, была гениальна. Даже в этой голубой, точнее, зеленой мути.

— Как ты можешь, Оорл, — покачала она головой, тем не менее довольно улыбаясь, — это же классика!

— Не произносите при мне больше этого слова! — взмолился Ричард, — лучше уж о политике, чем об искусстве. Там у меня многолетняя закалка.

— Тогда лучше поговорим о любви, — сказала Зела.

— Ради бога, — он наклонился и поцеловал ее в плечо, — я тебя любил, люблю и буду любить вечно.

Зела взглянула на него и сказала удивленно:

— Неужели?

— Не веришь? — Ричард кивнул на внука, — если эта зеленая рептилия выйдет на минутку, я буду более убедителен.

— И не надейся, — заявил внук.

Зела постаралась сделать серьезное лицо, хотя это было почти невозможно.

— А я именно о нем и хотела поговорить, — сказала она.

— Эдгар и любовь — вещи несовместимые, — изрек Ричард.

Эдгар смотрел на них обоих и ухмылялся.

— Зато он у нас сексуально взвинчен, — сказала Зела.

— Он вообще взвинчен, — Ричард невозмутимо пожал плечами, — посмотри, уже табуретку протер.

— Рик, ему нравятся все подряд. Это нормально, по-твоему?

— Сокровище моё, в этом вопросе норма — весьма растяжимое понятие. Парень растет, ничего тут не поделаешь.

— Ты в молодости был таким же?

Эдгар засмеялся.

— Давай-давай, дед. Признавайся.

— В этом возрасте, — наставительно сказал Ричард, — я учился в Звездной Академии, сдавал курсовики и физминимумы и выпускал газету «Мезонный ускоритель».

— Ты уходишь от вопроса, — усмехнулся внук.

— Все подряд мне никогда не нравились. Это точно. Только блондинки и только белые: ни зеленых, ни черных, ни красных, ни фиолетовых.

— Дед, это очень жесткая схема, она нежизнеспособна в таких условиях.

— Придется отправить тебя на Землю.

— Но-но! Не вздумай! У меня тут очень ответственная роль: я передаю любовные послания от Дивилимавээлы Зауртриговардваалю… надо же, выговорил! Я тут пять раз выхожу на сцену. А дома, в Трире? Только дважды: «Ребята, пошли на пляж!» и «Ребята, пошли с пляжа!» Как тут внесешь вклад в мировое искусство?

— Всему надо учится, Эд.

— Но бабуля же нигде не училась!

— Бабуля гениальна.

— А я?

— А ты только ее внук.

Зеле не хотелось, чтобы шутливый разговор закончился серьезно. Она прекрасно знала, что легкомыслие внука Ричарду не нравилось. У него был идеальный сын: серьезный, умный, целеустремленный, с которым не было никаких проблем, поэтому к выкрутасам Эдгара он никак не мог привыкнуть.

— Ну, всё, мне пора, — сказала она бодро, — Эд, ты пойдешь со мной?

Эдгар встрепенулся.

— За славой? Конечно! Обожаю, когда мне рукоплещут.

* * *

Зрительный зал был сделан одним большим амфитеатром. Теперь, когда в зале вспыхнул свет, Зела видела множество лиц: зеленых, салатовых, болотных, просто черных. Дамы были в роскошных нарядах всех цветов, кроме красного, мужчины предпочитали однотонную, бело-желтую гамму, которая считалась официальной. Все аплодировали стоя и вообще выражали свой восторг очень бурно. Восторгаться было модно.

Как правило, все руководящие посты занимали темные лисвисы, они были более рослые и широкие в кости, из них получались отличные директора и военные. Светлые же чаще принадлежали к утонченной творческой элите. И те, и другие немного друг друга недолюбливали, посмеивались друг над другом, но это не имело ничего общего с расизмом. Лисвисы были одной расой, у двух темных родителей мог родиться вполне светлый ребенок, и наоборот. Это были шутки вилиалийской генетики.

В целом, лисвисы Зеле нравились, они были воспитанны и миролюбивы, скорее занудливы, чем агрессивны, и очень щедры. Подарки они умудрялись дарить при каждом визите, а визиты по правилам этикета следовало наносить раз в три дня. В их с Ричардом небольшом доме в Посольском городке уже некуда было складывать эти издержки воспитания.

Зела кланялась с милой улыбкой, и с тоской вспоминала свои спектакли на Земле. Там она действительно чувствовала себя актрисой, там были настоящие пьесы и настоящие роли. А здесь она была просто куклой, белой богиней, женщиной с фрески, на которую эти тонкие ценители сентиментального занудства пришли посмотреть. Нет, она не сердилась на них, наоборот, была им благодарна за неизменно теплый и восторженный прием. Но для нее лично не было в этом никакого удовлетворения.

— Неужели мы отсюда никогда не улетим? — спросила она с отчаянием, когда модуль поднялся над Рамтемтим-эо, унося прочь из столицы её и гору цветов на заднем сиденье.

Букет Ричарда лежал у нее на коленях. Они вдвоем возвращались в Посольский городок на Стылых болотах, потеряв Эдгара где-то в театре. Поздний летний закат окрашивал в свои изумительные краски белые кварталы изящных домов, утопающих в пышной зелени.

— Тебе захотелось на Землю? — обернулся к ней Ричард.

— Давно, — призналась она.

Он смотрел на нее теплыми карими глазами, спокойными глазами человека, который привык себя чувствовать хозяином положения. Ей нравилась в нем эта уверенность и это спокойствие, она ничего не боялась, когда он так смотрел на нее, но именно сейчас почему-то хотелось его встряхнуть и даже испугать. Интересно, приходила ли ему хоть раз в голову мысль, что она может оставить его тут одного разбираться со своими лисвисами? Что у нее могут быть свои интересы и свои планы?

— Здесь не так уж плохо, — сказал Ричард, — поверь мне: Вилиала — не самое кошмарное место в космосе.

Вилиала действительно была парниковым раем. Она баловала своих детей. Холода лисвисы не знали, пища росла прямо под ногами и свисала со всех веток. Скачком в развитии они были обязаны временному похолоданию с тридцатого по сороковое столетия от царствия Дургивааля вэя Славномудрого. В эти века им пришлось побороться за жизнь.

— Но на Земле все равно лучше, — заметила Зела.

— До этого еще далеко, — пожал плечом Ричард.

Она и так это знала. Остатки правительства Гунтривааля, которым удалось бежать на Вилиалу, запричитали в один голос, что лисвисам на Тритае не выжить, и никакая автономия им не нужна. Пока Анавертивааль размышлял, стоит ли заниматься спасением заблудших овец, Кураторы отправили экспедицию на Тритай, узнать поподробней, что там творится. Все это было понятно. Непонятно было, почему во всем этом должен разбираться Ричард Оорл?

Внизу стремительно проносились обрывки облаков.

— «Сагорд» вернулся? — спросила Зела.

— Да, — кивнул он.

— Что говорит Коэм?

— Его доклад завтра утром.

— Ясно, — вздохнула она.

Ричард свободной рукой привлек ее к себе и нежно и властно. И как это у него так получалось? В его объятьях хотелось расслабиться и ни о чем не думать, только закрыть глаза и бесконечно отвечать на его поцелуй.

— Потерпи, — сказал он, — думаю, за год мы управимся.

— Год!

— Возможно, что и больше.

— А без тебя нельзя управиться?

— Без меня можно всё, — усмехнулся Ричард, — улечу — пришлют другого. Только зачем я тогда вообще нужен? В том числе и тебе? Ты хочешь, чтоб я мирно ловил рыбу в Сонном озере?

— Я такого даже представить не могу.

— Я пока тоже.

Зела улыбнулась и вздохнула.

— Ты роскошный любовник и никуда не годный муж, Оорл. Кажется, это вещи вообще несовместимые.

— Это вечная иллюзия всех женщин — иметь в одном лице и героя, и подкаблучника.

— Это точно. «Как ни обожала бы вольного орла, все равно держала бы возле подола…» Очень тонко подмечено… Это ведь Алина про тебя сочинила?

— Нет, это она вообще. Обо всех.

— Какое счастье, — вдруг встрепенулась Зела, — что мы ее больше не видим!

— Ну вот, — засмеялся Ричард, — а ты хочешь на Землю!

— Кажется, я уже никуда не хочу, — смирилась она.

— Может, закатимся в шикарный ресторан?

— Там жарко.

— В горах, в «Ледяном дворце» вполне прохладно.

— На нас все будут смотреть.

— На здоровье. Я хочу потанцевать с белой богиней.

Зела взглянула на себя в зеркальце, поправила прическу и улыбнулась.

— Тогда поворачивай.

* * *

Вернулись они уже в полночь. Поселок мерцал огнями. Только квартал марагов никогда не освещался: они прекрасно видели в темноте. Сами они были полупрозрачные как медузы и слегка флуоресцировали. Поэтому особо слабонервные по ночам обходили их территорию стороной.

Ричард этих приведений не боялся, он еще на Земле к ним привык, и вообще вполне миролюбиво относился ко всем соседям. Но он честно терпеть не мог, когда мараг Осоэзовуо по ночам выходил на балкон и вдохновенно выл свои заунывные гимны, навеянные ему звездным небом и посвященные мировой гармонии. Если бы не глубокое убеждение, что с собратьями по разуму надо жить дружно, Ричард давно бы встал на четыре лапы и перекусил это завывающее желе пополам.

— Что это? — прислушалась Зела, выходя из модуля, — вездеход где-то застрял?

— Не узнаешь? — усмехнулся он, — это же сосед Осоэзовуо.

— Да? Значит, опять сочинил что-то новенькое. Он поет совсем в другом регистре. Замечаешь?

Она замерла и внимательно прислушалась. Румяная, веселая, с блестящими глазами, она была прекрасна и особенно желанна в этот вечер. Ричард был в отличном настроении, и испортить его не мог даже этот ночной крикун.

— У меня не такой тонкий слух, дорогая. Ну его к бесу…

— Ну, как ты можешь! — улыбнулась Зела, — он же и для нас старается. Чтобы мы жили в гармонии со вселенной.

— Да?

— Слышишь: восемь раз соль, пять раз до диез, восемь раз соль. А было: фа-ми-фа пятнадцать раз и на октаву ниже.

— Соловей, — кивнул Ричард и зловеще посмотрел в темноту.

Из темноты, на фоне фиолетового звездного неба поднимались мохнатые болотные кустарники высотой с трехэтажный дом. Флора Вилиалы вообще страдала гигантизмом. Стандартный земной коттедж скромно прятался в этих зарослях, как игрушечный. Теплая и влажная ночь источала немыслимые цветочно-фруктовые ароматы с примесью болотной гнили. Все это, как и вой соседа, становилось до боли привычным.

Во всем доме горел свет: на обоих этажах и во всех комнатах. Из гостиной доносились голоса. Это было в духе Эдгара. Он либо заявлялся под утро, либо до зари сидел в гостиной с друзьями. Ричард подумал, что не хочет видеть никаких гостей, тем более вежливо с ними расшаркиваться, он хочет остаться со своей обожаемой женой наедине. Эта мысль стала навязчивой еще в ресторане.

— Наш малыш, как всегда, не выносит одиночества, — сказал он, сгребая цветы в охапку, — давай пройдем и никого не заметим?

— Это невежливо, — слабо возразила Зела.

— А торчать в моем доме как в ночном клубе — вежливо?

— Лисвисы — народ общительный.

— До умопомрачения. И Эд им подстать.

— Рик, без светской беседы все равно не обойтись. Пора бы смириться.

Он посмотрел на окна спальни. До балкона на втором этаже было не так уж высоко. И кустарник довольно удачно наклонялся.

— Может, через балкон залезем?

Зела засмеялась, в глазах запрыгали чертики.

— Мы что, воры?

— Тогда давай телепортируем. Я еще не слишком пьян.

— Первое предложение было интереснее.

— Понял.

Сначала он закинул на балкон все букеты. Потом быстро принес скамейку из сада, поставил ее наклонно, чтобы Зела могла по ней подняться, сам залез по ветке, наклонился и протянул к ней руки. Через минуту они уже обнимались на неразобранной постели.

— Кажется, в последний раз я занимался этим в восьмом классе, — сказал он подумав, — мать не любила, когда я поздно возвращался. Теперь вот внук не дает спокойно жить.

— Говори тише, — прошептала Зела, — нас нет дома.

Лицо у нее было вполне счастливое, губы улыбались.

— Ты права, — он тоже перешел на шепот, — и свет нельзя зажигать.

— Ну и что. Я и так тебя вижу.

— И я тебя. Ты самая красивая.

— А если я постарею и буду некрасивой?

— По-моему, это я старею, а не ты.

— Я этого не замечаю.

— Я тоже не замечу. Для меня ты всегда будешь самой красивой женщиной во вселенной.

Было темно и жарко. Пахло болотом. В квартале марагов надрывался Осоэзовуо.

— Помнишь Дельфиний Остров? — прошептала Зела.

— Конечно, — ответил он.

— Хорошо бы там сейчас оказаться.

— На моем веку подобные трюки проделывал только Леций. С моей дочерью. Твой муж на такие подвиги неспособен, дорогая.

— И не надо. Можно просто представить, что мы там.

— Это — сколько тебе угодно.

— Слышишь, как шумит море?

Ричард слышал только вой соседа. Но огорчать мечтательную Зелу не хотелось.

— Слышу, — сказал он.

— А помнишь…

Он вспомнил почему-то не это. А тот жуткий вечер на Наоле, когда они возвращались от Тостры. Жуткий, потому что он был совершенно истощен. У него не было сил даже обрадоваться, он только сжимал ее плечи в модуле и удивлялся, какие они худые. Жалость к ней тогда пронзила его раз и на всю жизнь. Она шла бок о бок с его любовью…

Прожектора на стоянке перед замком слепили воспаленные глаза. Он не отвечал на вопросы, не смотрел на потрясенного Ольгерда, отмахнулся от Леция… В своей комнате он просто рухнул на кровать и отключился. Очнулся он уже в полдень. Зела была рядом, ее бритая головка лежала на розовой подушке, ресницы были плотно сомкнуты, губы чуть приоткрыты. Она спала.

Это было невероятно. Она, казалось бы, навсегда потерянная, еще вчера недостижимая и чужая, мирно спала рядом с ним. Ночная рубашка на ней была с длинными рукавами, чтобы скрыть жуткую худобу ее рук. Он как-то сразу это понял, и сердце сжалось.

Когда он вернулся из ванной умытый и бритый, она уже не спала. Сидела, опираясь рукой на подушку, и смотрела на него вопросительно.

— Ты самая красивая, — сказал он ей сразу.

— Ты… живой, Ричард?

— Я и не собирался умирать.

Зела слабо улыбнулась. Он обнял ее, склонился над ее лицом, но потом все-таки удержался от дикого желания ее поцеловать. А вдруг она просто считает себя обязанной ему за спасение? Это так на нее похоже! Вдруг старик Би Эр всё напутал, и вовсе не он — тот самый эрх, которого она любила.

— Зела, — сказал он, — чтобы не было больше недоразумений…

Она широко раскрыла свои зеленые глаза, глядя на него.

— Ответь мне все-таки: ты меня любишь?

В общем-то, она могла бы и не отвечать. Он догадался. Лицо ее изумленно, даже возмущенно вытянулось, в глазах появился просто-таки фанатичный блеск, губы задрожали.

— Да, — сказала она с тихой страстью, — да, да, да… я люблю тебя, я тебя люблю, я не могу без тебя жить, и я не могу больше молчать об этом.

С тех пор он не переставал удивляться: почему именно ему так повезло? Он, конечно, был не последним из людей и много для нее сделал… но полюбила-то она его раньше. Гораздо раньше. Увидела — и всё. Он считал, что это или шутка Создателя, или тот самый господин Случай. Но как бы там ни было, его Зела была с ним.

Вой поутих. У соседа, видимо, кончилось вдохновение, или гармония во вселенной достигла удовлетворительного уровня. Стало блаженно тихо, только болотом пахло по-прежнему. Они лежали в темноте, слившись горячими телами. Зела вспоминала Дельфиний Остров, он — Наолу, но находились они по-прежнему на планете лисвисов, в маленьком, затерянном среди гигантских кустарников коттедже на Стылых болотах.

— Бедная моя девочка, — сказал он, особенно остро ощутив отвращение к этому райскому уголку, — куда я тебя завез!

— Да, ты ужасный муж, — улыбнулась Зела, — зато бесподобный любовник.

— Я только притворяюсь таким любовником, — заявил он, — на самом деле я тигр, страшный и кровожадный. Знаешь, несчастная, какие у меня клыки?

— Какие?

Он наклонился и слегка укусил ее в шею.

— Да ты чудовище!

— А ты не догадывалась?

— Так ты обманул меня? Да? Обманул!

Зела стала вырываться, Ричард стиснул ее и зарычал, они скатились на пол вместе с одеялом. Смеялись они так громко, что скоро услышали стук в дверь.

— Эй, вы дома?! — возмущенно выкрикнул за дверью Эдгар.

— Исчезни! — ответил ему Ричард.

— Знаешь что!..

— Все претензии с утра. В письменном виде. В трех экземплярах.

— Да?! — голос внука дрожал от возмущения, — между прочим, это тебя товарищи целый вечер дожидаются. Так заледенели, что я все кондиционеры отключил. И, как проклятый, веду светскую беседу!

— Я не звал никаких товарищей.

— Они свалились с Луны. Точнее с Тритая.

— Что-что? — Ричард подошел к двери, — это Коэм?

— Да. И не один.

— Что ж ты сразу не сказал?

— Ну, знаешь!..

— Иди. Скажи, я сейчас спущусь.

Эдгар произнес еще несколько нечленораздельных, но эмоционально насыщенных фраз, и затопал вниз по лестнице.

— Вот мы и попались, — улыбнулась Зела.

* * *

Коэмвааль был умным и деликатным светлым лисвисом. Ричарду он нравился. Во всяком случае, раздражал меньше, чем остальные. Он сидел на диване с чашкой горячего кофе в руках, проявляя чудеса закалки: в одном легком хитоне. Жилища людей были чересчур прохладны для лисвисов. Напротив, на другом диване, завернувшись в плед, сидела девушка с нефритовой кожей и белыми как мел волосами. Личико ее было точеное, глаза огромные, желто-коричневые, горящие как у кошки. Эдгар уже был сражен наповал и развлекал ее последними новостями.

Ричард спустился.

— Я должен извиниться, — сказал Коэм, вставая.

— Это я должен извиниться, — возразил Ричард.

— Нет-нет, — гость поставил чашку на столик, — я выбрал столь поздний час для беседы, Ривааль… но, надеюсь, ты простишь меня: другого времени у нас не будет. Завтра утром мой доклад, и мне бы хотелось кое-что обсудить с тобой до этого.

— Разумеется. Ты мог позвонить мне в любой момент.

— Нет-нет. Я не хотел нарушать твои планы. Это было бы слишком навязчиво.

Они поздоровались, как это принято у лисвисов: серией мелких поклонов.

— Прежде всего, — сказал Коэм, — я хотел бы представить тебе эту девушку. Если ты позволишь.

— Сгораю от любопытства, — улыбнулся Ричард.

— Это Лаунавээла вэя.

Вэя посмотрела на него удивленными и настороженными глазами.

— Ривааль, — назвался Ричард, лисвисы не выговаривали букву «ч» и предпочитали звать его на свой манер.

Девушка встала, скинув плед, и протянула ему свою точеную нефритовую ручку. Ричард понял по ее осанке, по платью, по манере приветствия, что перед ним знатная дама, взял ее руку и поднес к губам. На узком зеленом личике появилось изумление.

— Белый бог холоден как мрамор, — проговорила Лаунавээла.

— Вы никогда не встречали людей, вэя?

— Нет. Но отец рассказывал. В том числе и о вас. Он хорошо вас знал, Ривааль вэй. Смею предположить, что вы были друзьями. Собственно, поэтому я здесь, у вас.

— Кто ваш отец?

— Гунтривааль.

Девушка волновалась, она умоляюще взглянула на Коэма и села на диван.

— Она утверждает, что ее отец жив и находится на Вилиале, — сказал Коэм, — теперь ты понимаешь, почему я привез ее к тебе?

— Гунтри — жив? — удивился Ричард.

— Похоже на то.

— Я могу перечислить всех, кому удалось бежать с Тритая. Они забрасывают Совет требованиями спасать колонию. У них ведь там остались родственники. У Гунтри тоже осталась дочь. И что-то непохоже, чтобы он о ней беспокоился. Насколько я понимаю, его тут нет и быть не может.

— Он несвободен, Ривааль. У Лауны есть записка от него.

— Покажи.

Коэм осторожно извлек из портмоне обыкновенный листок бумаги. На нем витиеватым лисвийским алфавитом справа налево было написано:

«Дорогая моя девочка, мои друзья дали мне возможность связаться с тобой. Я нахожусь слишком далеко от тебя, а ты от меня. И мы ничем не можем друг другу помочь. Между нами бездна. Я буду молчать, ибо в любом случае меня не отпустят живым. Прощай. Не ищи меня. Молись белым богам. И не ходи на Красные болота».

— Весьма осторожное послание, — сказал Ричард, — ничего конкретного. И непонятно на первый взгляд, зачем вообще оно написано.

— Очевидно, что он не доверял своим почтальонам, — комментировал Коэм, — поэтому не мог написать прямо, где Лауна должна его искать, не подвергая ее смертельному риску.

— Если так, то на Красных болотах, — вставил свое слово Эдгар, — «не ходи на Красные болота».

— Это было бы слишком просто, — усмехнулся Ричард, — Коэм, ты уверен, что почерк его?

— Да. Я сверил.

— Это он писал, — сказала Лауна, — я знаю. И он говорит, что между нами бездна. Это же космос! Он на Вилиале!

Ричард посмотрел на нее.

— Космос большой, девочка. Кто передал тебе записку?

— Никто. Я нашла ее на кровати.

— Хорошо, дайте подумать…

В это время в гостиную спустилась Зела. Платье ее было голубое, золотые волосы распущены, она приветливо улыбалась гостям, как лучшим своим друзьям.

— Анзантавээла… — изумленно прошептала Лауна, вскочила, подбежала к Зеле и обняла ее колени, — белая богиня! — заговорила она страстно, — ты прилетела! Умоляю тебя! Спаси моего отца! Ты все можешь, ты такая добрая!

— Кто это прелестное дитя? — смущенно улыбнулась Зела.

— Тритайская принцесса, — сказал Ричард, глядя на всё это насмешливо, заскоки лисвисов ему порядком надоели, — ее отец — Гунтривааль.

— Это его я должна спасти? — недоуменно подняла брови Зела.

— Ну, ты же у нас богиня!

— Встань, девочка, — сказала она, — это не лучшая поза для тебя. Гунтри — наш друг, и мы сделаем все, что можем.

— Он велел обращаться за помощью к белым богам. Значит, к вам, к тебе, Анзантавээла!

Зела чуть ли не силой подняла Лауну и посадила на диван. Та тихонько дрожала. Коэм закутал ее в плед.

— Извини ее, вэя, — обратился он к Зеле, — слишком много впечатлений для девочки: перелет, незнакомая планета, мы еще толком не отдыхали.

— Не извиняйся, Коэм, это лишнее.

Он наконец раскланялся и поцеловал ей руку.

— Разве отец ее жив? — озабоченно спросила Зела.

Лауна уже молча протянула ей записку. Ричард ждал. Он надеялся на ее интуицию. В комнате становилось жарко. Кондиционеры в угоду гостям не работали уже больше часа, даже окна запотели. Лауну же по-прежнему била дрожь. И как эти изнеженные существа выносили перепады температур на Тритае?

Эдгар не сводил влюбленного взгляда с юной лисвийки. Это было нормально, так же он смотрел и на других, когда был в настроении. Эта была очень хороша, да еще принцесса. Конечно, у парня зашкалило. «Лягушка-царевна», — усмехнулся про себя Ричард.

— Странно… — проговорила Зела, поднимая к нему серьезное лицо — ни намека на то, кто и почему его держит.

— Ты права, — сказал он, — это главное. Намек должен быть. И политические причины тут, видимо, ни при чем. Вся его команда преспокойно здравствует на Вилиале.

Коэм стоял, скрестив зеленые руки на груди.

— Если б у меня появилась возможность послать такую записку, — медленно, взвешивая каждое слово, проговорил он, — я постарался бы дать ответы на три главных вопроса: где, почему и как можно помочь.

— И что мы имеем? — продолжил Ричард эту мысль, — где — «бездна», как — «молись белым богам», почему…

— Красные болота, — докончил Эдгар.

Все посмотрели на Лауну. Она нервно дрожала под пледом. Чашка кофе, которую протянула ей Зела, звенела о блюдце.

— Это правда, — простучала она зубами.

— Что правда? — спросил Ричард.

— Болото. Оно живое.

— Что?!

— Да. И разумное.

Повисла недоуменная пауза. Было слишком поздно и слишком жарко, чтобы быстро соображать.

— Оно слушалось только отца, — продолжила Лауна, — жрецы тоже хотят приручить его, только у них ничего не получается. Болото их проглатывает, и всё.

Глаза у девушки неожиданно вспыхнули, она даже дрожать перестала.

— Правда есть еще колдун Элигвааль, он спокойно ходит по болоту, — проговорила она с явным восхищением, — наверно, его болото тоже слушается, но жрецы его боятся. Он очень сильный.

— Только колдунов нам еще и не хватало, — усмехнулся Ричард, — Коэм, ты что-нибудь слышал об этом?

— Только то, что местные жители ходить туда боятся.

— А о колдуне?

Коэм взглянул на свою спутницу.

— Так, — сказал он, — кое-что. Это к делу не относится.

— Ладно, — Ричард вытер потный лоб, — допустим, есть такое болото, допустим, жрецам нужен ключ к нему. Допустим, Гунтри его знает. Тогда зачем держать его на Вилиале? Какой смысл?

— Если его держат жрецы, — сказал Коэм, — то никакого. А если сам Анаверти?

— Какое ему дело до тритайского болота? — пожал плечом Ричард.

— Этому старому перцу до всего есть дело, — совсем даже невежливо буркнул Коэм.

— На Вилиале — да.

— Везде.

— Это в тебе говорит личная неприязнь.

Коэм посмотрел хмуро, но, кажется, простил усталому землянину столь бестактное замечание.

— Возможно, — сказал он, — любить мне его не за что… Но будем объективны. Сношения с Тритаем всегда были, есть и будут. Тайные, неофициальные, с закрытых космодромов. Ты это прекрасно знаешь. И знаешь, что все это с его ведома. Я думаю, он в курсе тритайских дел лучше нас с тобой.

Снова повисла неопределенная пауза. Все устали.

— Что будем делать? — тихо спросила Зела.

— Искать, — ответил Ричард.

* * *

От избытка впечатлений Лауна чувствовала себя истощенной и потерянной. Ей уже недоставало сил изображать из себя благородную вэю. Хотелось стать просто беспомощной девочкой, какой она и была на самом деле.

На Вилиале все было иначе. Ни ее деньги, ни ее бывший титул не имели здесь никакого значения. У нее не было слуг. Никто от нее не зависел. Наоборот, она зависела от всех. Самое страшное унижение она пережила год назад, когда жрецы арестовали отца, но и теперь ей трудно было смириться с положением бедной родственницы.

Красота Вилиалы просто не умещалась в ее сознании. Увидев что-то новое, она тут же забывала старое. От теплоты и влаги кружилась голова. Небо было синим, деревья — огромными, в цветах и зелени утопали белые дома, похожие на причудливые сплетения арок. Все чисто, ухожено, вылизано до пылинки. Все, как на подбор, шикарно и легко одеты, с приветливыми, даже слащавыми улыбками на лицах. И никакого холода! Сладкий рай.

— Отдыхай, — сказал Коэм, — на сегодня тебе достаточно.

Он жил на окраине Рамтемтим-эо, огромного города на холмах, состоящего, кажется, из одних музеев, театров, студий, академий изящных искусств и дворцов творчества. Как будто никто там не работал, все творили или наслаждались сотворенным.

Дом у Коэма был просторный, но пустой. Только маленький робот, как паучок шустро бегал на четырех ножках, орудуя четырьмя манипуляторами. Комнаты состояли сплошь из ниш, в которых висели картины или стояли небольшие скульптурки танцовщиц. На окнах — занавески из соломки, на полу — узкие и полосатые, как будто домотканые, коврики. Она потом узнала, что это последний каприз столичной моды.

Днем Лауна уже рассмотрела это жилище и даже спросила, где же все остальные? «Я живу один», — коротко ответил Коэм. Потом вскользь заметил, что предоставил ей комнату старшей дочери, которая сейчас учится в Академии Танцевальных Искусств.

— Вряд ли я сейчас усну, — призналась Лауна.

— Во всяком случае, — сказал Коэм, — я тебе сейчас не советую ни читать, ни смотреть телепрограммы.

— Нет-нет… Поговори со мной.

— Хорошо, — он сел рядом на диван, — тебе что-то непонятно?

— Всё!

— Ты ведь образованная девушка, не замороченная жрецами. По-моему, отец давно тебе все объяснил.

— Да… Но откуда она взялась?

— Кто?

— Анзанта!

— Это жена Ривааля. Прилетела с ним с Земли.

— Хочешь сказать, что она просто земная женщина?

— По-моему, да.

— Тогда ты просто ничего не знаешь!

— О чем ты, Лау?

— Я видела ее на Красных болотах. Ночью, когда возвращалась от колдуна.

— Что-что?

— Она богиня, Коэм. Я сразу это поняла, как только увидела ее. Я даже не испугалась, так она была прекрасна!

— Подожди… ты шла ночью через болота и увидела белую женщину, так?

— Да. С золотыми волосами. Точно такую, как рассказывают. Она подошла ко мне и согрела. Я тогда жутко замерзла.

— Как она тебя согрела?

— Просто посмотрела на меня, и мне стало тепло.

— И ничего не сказала?

— Нет. Только улыбнулась и пошла прямо по топи.

— Интересно…

— А потом я увидела ее у Ривааля. У нее холодные руки, но теплые глаза. В ней очень много любви, Коэм. Я поняла, что она поможет мне, она так добра со мной…

Коэм на какое-то время задумался. Потом взглянул на нее.

— Расскажи-ка мне про ваши Красные болота.

— О них никто толком ничего не знает. Потому что все боятся туда ходить. А кто осмелился — не вернулся. Счастливчики, которым удалось возвратиться, говорят все разное. Кого оно грязью облепляло, кому страшные морды строило, кому ставило невидимую стену. Отец говорил, что это одно огромное существо, которое слушается только его. Он собирался его как-то использовать, но не успел.

Лауна вдруг вспомнила эти жуткие дни, когда все рухнуло, когда их роскошный дом сгорел дотла вместе со всем, что ей было дорого, даже с ее детскими игрушками, не говоря о стереоснимках матери, когда она пряталась как последняя преступница по хижинам и козьим загонам, когда погибли все друзья, которые пытались ее спасти. Лауна до сих пор не понимала, почему Нур оставил ее в живых. Наверняка он знал, что она скрывается у Сурнивааля. Неужто пожалел?

— О чем ты думаешь? — спросил Коэм.

— Думаю: почему Нур меня не убил?

— Чтобы это понять, нужно хорошо знать Нура.

— Он подлец и убийца! И самый большой обманщик, которого я когда-либо знала.

— Успокойся, — Коэм взял ее за руку, — ты опять дрожишь.

— Я все время ждала, когда он придет за мной. Я ждала смерти. Но он не пришел. Он позволил мне встретиться с тобой. Он допустил, чтобы я улетела. Как хочешь, а я этого не понимаю…

— Поймем, — сказал Коэм ласково, — когда-нибудь мы все поймем. А сейчас спи, девочка. Я думаю, самое страшное для тебя кончилось.

— Ты простишь меня когда-нибудь? — спросила она, уже обнимая подушку.

Коэм стоял в дверях.

— За что? — обернулся он.

— За зелье.

— Ты слишком впечатлительна, — сказал он, — и в тебе невероятным образом перемешаны знания и суеверия. Разве может образованный взрослый лисвис верить в какое-то приворотное пойло? Это уже из области детских проказ. Я давно на тебя не сержусь, Лау.

— А… на мою служанку?

— На нее тем более. Служанка, она и есть служанка.

 

4

Аурис порвала на тряпки последнюю старую юбку. Живот уже почти не болел, но крови было много. От слабости кружилась голова, зато тошнить сразу перестало. Ей даже не верилось, что она может без отвращения зайти на кухню и даже проглотить кусок непроваренного мяса.

— Ешь-ешь, — бодро сказала Герма, ворочая в огромной кастрюле половником, — а то тебя уже шатает.

— Просто крови много, — уныло объяснила Аурис, скрывать что-то было бесполезно.

— Какой крови? — удивилась незадачливая подруга.

— Догадайся, — усмехнулась Аурис.

— Вот стерва! — тут же сделала вывод Герма, — это Мешта тебя так отдубасила? Добилась своего, зараза… или это хозяин?

— Нет. Это я сама.

— Как сама?!

— Очень просто. Есть такие черные горошины: проглотил — и все.

— И где же ты их взяла?

— Да так… дала одна умная женщина.

— И что? С тобой все в порядке?

— Не знаю. Крови много. У тебя есть старые тряпки?

Герма какое-то время осмысливала сказанное и смотрела на Аурис удивленно, словно в первый раз видела. Она была молодая, неопытная, недалекая, в общем-то, девушка, жреческих тонкостей не знала и наивно считала, что детей нужно рожать столько, сколько послал Намогус.

— Тут тряпок не напасешься, — сказала она, поразмыслив, — тебе нужен болотный мох. Набери корзину, промой, просуши и пользуйся. Самое лучшее средство.

— Легко сказать, набери!

— Это уже твои проблемы, голубушка. Сама вытравила ребенка, а теперь хочешь, чтоб кто-то тебе мох собирал.

— Ничего я не хочу. И не на кого не надеюсь.

— Ой! — Герма что-то вспомнила, всплеснула руками и даже оставила половник в кастрюле, — ты знаешь, что говорят-то?

— Что? — с безразличием взглянула на нее Аурис.

— Белая богиня появилась!

— Мало ли что болтают.

— Ее видели! И правда, вся белая с золотыми волосами. Теперь она за нас заступится.

— Не смеши меня, — отмахнулась Аурис, — никто за нас не заступится.

— Она нас любит. Она богиня любви.

— Да нет никакой богини любви. И Намогуса вашего тоже. Богов вообще нет.

Герма посмотрела на нее даже не возмущенно, а с жалостью.

— Совсем ты умом тронулась, подруга.

— Напротив, — усмехнулась Аурис, — никогда я еще не мыслила так ясно.

На душе было пусто и холодно. Сердце как будто окаменело. Ни жалости не было в нем, ни страха. После полуденной жары Аурис взяла корзинку и незаметно вышла в боковую калитку для прислуги. Ей надо было обернуться очень быстро, а ближе всех были Красные болота, про которые болтали невесть что. Выбора у нее не было. До дальних болот надо было идти часа два, она вернулась бы только к ночи, а чем это грозило, она представляла довольно четко.

Тропинка вывела ее из города в сторону пастбищ. Аурис шла через зной по солнцепеку, не обращая внимания на свою слабость. Голова кружилась и побаливала, потом, после небольшого отдыха, проходила.

Болото началось как-то незаметно, стали попадаться низкие корявые кустарнички, сухая выжженная солнцем трава стала сочной и густой, тропинку обступили кочки, под ногами зачавкало. Зной спадал.

Она огляделась: вокруг до горизонта тянулась унылая равнина, вся в этих самых кочках и корявых деревцах. Тишина была звенящей, даже какой-то зловещей. Мох встречался только под кустами. Когда Аурис сворачивала к ним с тропинки, из под ног сочилась ярко-коричневая, почти красная жижа.

Она старалась не думать о тех ужасах, которые рассказывали о Красном болоте, выглядело оно вполне безобидно. Она старалась не думать о своем ребенке, который никогда не родится. Она старалась не думать о Коэмваале. Что толку себя растравливать? И что толку смотреть на голубую звездочку в стылом ночном небе?

Аурис наклонилась за пучком мха, почувствовала резь в животе и замерла. Сзади что-то громко чавкнуло, словно облизнулся огромный, сытый лагуск. Она обернулась. Волосы встали дыбом: перед ней, прямо из забурлившей жижи поднималось что-то бесформенное и красное. «Мамочка…» — только и пролепетала она.

Оно росло и обступало ее со всех сторон. Бежать было некуда. Да и как убежишь по такой трясине? От ужаса Аурис онемела и потеряла способность двигаться. Было похоже, что болото высовывает огромные красные языки, то ли дразня, то ли угрожая ей. Она хотела помолиться Намогусу, но вспомнила, что его нет.

Огромный красный язык подполз к ней, вытянулся на высоту ее роста, выбросил из себя щупальца, похожие на кисть руки, и потянулся к ее лицу. Аурис завизжала, что есть сил.

— Как же так? — думала она с отчаянием, — богов нет, а вот такие демоны существуют! Ну что ему надо от меня?!

Демон ощупывал, словно изучал ее лицо. Прикосновения не были ни липкими, ни жидкими, как будто ее облизывало, не оставляя следов, холодное пламя.

— Мне не нужен твой мох, — пробормотала Аурис, — на, забери! Я больше ничего не возьму! Только отпусти меня!

Красный язык пополз по ее шее вниз, к груди. Она снова завизжала. Солнце било в лицо, в его ярком свете Аурис вдруг увидела силуэт женщины, идущей прямо к ней. Ничего не понимая, она завизжала еще громче. Демон, чуя новую добычу, замер. Женщина подошла совершенно спокойно, словно всю жизнь общалась с такой красной дрянью, и улыбнулась. Аурис ахнула: у нее были золотые волосы и белая кожа. И она была прекрасна.

— Замри, — сказала белая богиня, — не двигайся.

Она подошла и уверенно обняла Аурис. Все языки, и большие, и маленькие сразу были отброшены до ближайших кустов. Они тут же поползли назад все одновременно, но как будто натолкнулись на большой прозрачный шар и стали заливать его красным.

— Обними меня крепче, — сказала Анзанта, — и ни о чем не думай.

Аурис послушалась. От страха она почти ничего не соображала, только удивлялась, что у богини горячее и мягкое тело с очень нежной кожей. Потом почва ушла из-под ног, словно они обе провалились в пропасть, и свет померк. Сердце выпрыгнуло из груди. Аурис вцепилась в белую богиню, что есть сил, и потеряла сознание.

* * *

Очнулась она на пригорке, перед городскими воротами. Никого рядом с ней не было. Солнце клонилось к закату. Лисвисы спешили с плантаций домой, растянувшись по дороге длинной колонной. В храме Намогуса завывали трубы, призывая на вечернее богослужение. Анзанты нигде не было, словно она приснилась. И весь этот кошмар с красными чавкающими языками — тоже приснился.

Аурис почему-то подумала, что никому не расскажет об этой встрече. Что она не позволит кумушкам на кухне болтать о прекрасной богине между делом, за чисткой рыбы.

Дома она осмотрела себя. Кровотечение остановилось. Голова не болела. И даже рубцы от хворостины куда-то рассосались. Всё прошло! Аурис подумала, что сделает себе в комнате маленький алтарь и сама, одна будет молиться своей богине. От этой мысли она почувствовала себя счастливой. Впервые за много лет.

После ужина она принесла с кухни полено, топорик для рубки костей, несколько острых ножей и принялась вырезать фигурку. Она никогда этого не делала, но почему-то думала, что у нее получится. И пусть будет непохоже. Не важно. Она-то будет знать, что это белая богиня. А остальных это не касается.

Работа спорилась. Аурис так увлеклась, что не заметила, как стемнело. И не заметила, как в дверь ввалился хозяин.

— Ты что, в куклы собралась играть? — бросил он презрительно.

Аурис посмотрела на него и поняла, что никогда в жизни больше не позволит ему к себе прикоснуться. Сурнивааль уже расстегивал ремни.

— Нет, — сказала она с ужасом, — не надо! Я сейчас не могу!

— Что? — он вытаращился на нее водянистыми глазами.

— Не трогайте меня, мне нельзя, — предупредила она.

— Разберемся, — ухмыльнулся он, за шкирку вытащил ее из-за стола и повалил на кровать лицом вниз.

Аурис затихла. Пока он путался в своих ремнях, она дотянулась до топора на столе. Потом все произошло очень быстро. Она развернулась и ударила его по лбу. Сурнивааль крякнул, дернулся всей своей тушей, и рухнул на пол. И затих.

Она сидела на кровати, поджав ноги, смотрела, как заливает кровь его осоловевшее лицо, и была на удивление спокойна. Через некоторое время до нее дошло, что она убила своего хозяина. Вот теперь действительно жизнь ее круто менялась. А, скорее всего, просто кончалась. Но пусть уж лучше так, чем постоянное насилие и унижение. Пусть так!

Оставаться в доме Сурнивааля больше было нельзя. Аурис схватила свою дырявую шубу, прикрыла дверь поплотнее и задними дворами выбралась на улицу. Холод собирался с силами. В черном небе неуверенно заблестели первые звезды, город уже опустел. Со всех ног, пока ее не хватились, она бросилась в храм Намогуса.

Привратники снова оказались упрямы. Пришлось соврать, что жрица-хранительница Кантинавээла ждет ее. Волшебное имя помогло. Ее впустили.

Залы храма были освещены тускло. Кантинавээла выплыла из мрака с факелом в руке. Она вся блестела и переливалась в дрожащем свете пламени, похожая на женщину-змею Дгургимею.

— Вы узнаете меня? — взволнованно проговорила Аурис.

— Узнаю, — спокойно сказала жрица, — кажется, тебя зовут…

— Аурис.

— Да-да. Я давала тебе горошины. Ну что? Помогли они?

— Помогли.

— Вот и хорошо. Молодец. Что же еще тебя беспокоит?

— Вэя, я даже не знаю, как сказать…

Кантинавээла усмехнулась.

— Говори, как есть.

Аурис посмотрела ей в глаза.

— Я убила своего хозяина.

Прекрасные черные брови изумленно надломились.

— Что?!

— Он снова хотел меня изнасиловать. Я больше не могла этого терпеть. И… в общем, я ударила его топором по голове.

Жрица смотрела на нее с каменным лицом с высоты своего роста и удивленно молчала. Потом на лице ее неожиданно появилась довольная улыбка.

— Но это же замечательно!

— Что вы…

— Ты мне нравишься, девочка. Так и надо поступать с этими подонками.

— Да, наверно, — пробормотала Аурис, — но что же мне делать? Теперь меня казнят.

— Не казнят, — усмехнулась Кантинавээла, — нам нужны такие девушки. Нурвааль будет рад. Ты пройдешь посвящение и станешь жрицей Намогуса. А жрицы Намогуса — неприкосновенны.

— Я? — изумилась Аурис, — жрицей?

— Почему бы нет?

— Но все жрицы высокие и темные. А я маленькая и светлая. И совсем некрасивая.

— Для жрицы Намогуса главное — характер. А у тебя он есть. Тебе даже испытание не придется проходить, ты его уже прошла.

— Какое испытание? — спросила Аурис с ужасом.

— Убийство, — спокойно ответила Кантинавээла.

Аурис чувствовала, что ее затягивают в какую-то жуткую организацию, основанную на расчетливой жестокости, но выбора у нее не было. Или это, или смертная казнь. Или просто смерть от холода где-нибудь под забором. Да и ей ли теперь быть щепетильной?

— Убийство, — повторила она ужасное слово, — значит, Намогусу это угодно?

— Нуру, — усмехнулась жрица, — Нуру это угодно. Идем же, пока не поздно, и попробуем его уговорить.

* * *

Долго мелькали темные каменные коридоры. Они спустились глубоко в подземелье и там тоже петляли по бесконечным лабиринтам. Аурис подумала, что в одиночку ни за что отсюда не выберется.

— Постой здесь, — строго сказала Кантина перед огромной железной дверью, — я пока сама с ним поговорю.

Аурис присела на скамейку вдоль стены. Мимо, деловито всасывая пыль, прошел искусственный слуга, почти такой же, как у Коэмвааля в номере. Кажется, их называли роботами. Она посмотрела ему вслед изумленно и поежилась. Не от холода, было вполне комфортно, но от волнения.

Аурис взглянула на себя и поняла, что платье грязное, шуба с дырками, башмаки изношены, волосы немыты, а на лице, скорее всего, ужас. Она постаралась привести себя в порядок. Рваную шубу сняла вообще, пятна на платье потерла пальцами, волосы пригладила, шнурки на башмаках затянула потуже. И лицо постаралась сделать спокойное и уверенное. Уж что случилось, то случилось. И что будет, то будет.

Кантинавээла не появлялась долго. Наконец железная дверь раскололась пополам и расползлась, и из нее, покачивая бедрами и грудью, вышла царственная жрица.

— Ну что ж, — сказала она, — иди. Он хочет тебя видеть.

Сердце от страха сжалось.

— Спасибо, вэя, — прошептала Аурис, — я никогда не забуду вашу доброту.

Она долго шла широким коридором, устланным ячменно-желтым ковром. Потом попала в просторную комнату, тоже чем-то похожую на номер Коэмвааля. Мебель была из теплого прозрачного стекла, вдоль стен стояли какие-то странные предметы с горящими огоньками. На огромном полукруглом диване сидел лысый мужчина в облегающей руки и ноги черной одежде. Он был темен, жилист, широкоплеч и, видимо, высокого роста. У него были большие уши и крупный, орлиный нос со вздутыми ноздрями. Черные глаза смотрели на нее в упор, не отрываясь.

Ей захотелось попятиться и убежать, слишком хищный и грозный вид был у Верховного Жреца. Аурис мысленно призвала белую богиню и выпрямилась.

— Подойди ближе, — сказал Нурвааль мягким, совсем не страшным голосом, — не бойся.

— Я не боюсь, — заявила Аурис и шагнула к нему.

— Таких жриц у меня еще не было, — усмехнулся он.

— Решать вам, вэй.

— Хорошо. Расскажи, как ты убила своего хозяина.

— Разве Кантинавээла вам не сказала, вэй?

— Я хочу услышать это от тебя.

Аурис поняла, что чем кровожадней будет выглядеть ее рассказ, тем больше у нее шансов стать жрицей.

— Сначала я убила в себе его ребенка, — заявила она.

— Та-ак, — удовлетворенно кивнул жрец.

— Он насиловал меня, и я не хотела никого от него рожать.

— Что ж, это правильно.

— И я не могла больше выносить его издевательств.

— Так.

— У меня оказался топор на столе. И когда он пришел в очередной раз, я ударила его по голове. Он умер почти сразу. Даже закричать не успел. И мне нисколечко его не жаль. Это все, вэй.

— Хорошо, — сказал Нурвааль, — ты мне подходишь.

Аурис почему-то удивилась. Она так и не могла поверить, что ее сделают жрицей. Что все так быстро и просто… если не считать убийства.

— Теперь я твой хозяин, — заявил он уже жестче, и эти слова ничего хорошего не обещали.

— Да, вэй, — проговорила она.

— Ты должна слушаться меня.

— Конечно, вэй.

— И любить меня.

— Конечно, вэй.

Нурвааль посмотрел на нее хищно и потянулся рукой к ремню. Этот до боли знакомый мужской жест поверг ее в шок.

— Ну что ж, — сказал он властно, — покажи, как ты будешь это делать.

Аурис почувствовала, что лицо ее горит. Она стояла как каменная.

— Ну? — поторопил он ее чуть раздраженно, — ты же знаешь, как доставить удовольствие мужчине. Я жду.

— Вы, думаете, — проговорила она, дрожащим от негодования голосом, — что я убила одного хозяина, чтобы терпеть унижения от другого?

Нурвааль посмотрел на нее пронзительно, потом усмехнулся.

— Отлично, малышка. Именно такого ответа я от тебя и ждал. Это было последнее испытание.

Он быстро застегнулся. Аурис почему-то ему не поверила. Подумала, что он просто выкрутился, чтоб не выглядеть глупо.

— Теперь послушай, что тебя ожидает. Сядь.

Она села и ничего хорошего уже не ждала.

— Ты недостаточно красива, чтобы быть жрицей-служительницей. И таких у меня хватает. Мне нужна жрица-жертвенница. Для этой роли ты прекрасно подходишь.

— Что же я должна буду делать?

— Убивать жертвы.

— Как это?

— Ты разве не знаешь, что Намогусу время от времени приносятся жертвы? В том числе и живые.

— Мне придется убивать животных?

— Да, — он смотрел ей в глаза, — и лисвисов тоже.

— И лисвисов?! — ужаснулась Аурис.

— Не волнуйся, — сказал Нурвааль с презрением, — это будут преступники, негодяи, ничем не лучше твоего бывшего хозяина. Ты будешь вершить правосудие, а заодно и ублажать нашего бога.

— Но я…

— Имей в виду, — строго добавил он, — я предлагаю тебе одну из самых почетных должностей.

Отказ означал для нее смерть. Аурис давно поняла, что в этом мире нет справедливости. И право на честь и достоинство имеют только сильные. Что ж, если ради этого нужно будет убивать, она будет убивать. Лишь бы не рабство. И лишь бы не унижение!

— Я согласна, вэй, — сказала она твердо, — только при условии, что никто и никогда больше ко мне не прикоснется. Если не так — лучше убейте меня сразу.

— Детка, — усмехнулся Нурвааль, — это не только твое условие, это — мое жесткое требование. Жрица-жертвенница священна и неприкосновенна. Во всех смыслах. Имей в виду.

— Даже для вас? — уточнила она.

Он посмотрел на нее удивленно, но потом все-таки сказал:

— Даже для меня.

* * *

Ричард привычно терпел жару, периодически вытирая платком лоб. Это было крайне неприлично, но утонченные вэи снисходительно прощали ему эту оплошность, учитывая его инопланетное происхождение. Во Дворце Пластики, в зале Малых форм, было душно и влажно, как в бане. Заэлцвааль медленно вел его между скульптур, притаившихся в нишах и гордо выставленных посредине голубого зала. Малые формы порой достигали выгнутого двумя полусферами потолка, расписанного кудрявыми зелеными младенцами.

Лисвисы имели обыкновение вести деловые и светские переговоры, прогуливаясь по многочисленным музеям и выставочным залам. Так они вершили дела, боролись с гипокинезией и заодно приобщались к высокому искусству.

Ричард стойко боролся и приобщался.

— Пьеса безусловно прекрасна, — с отеческой заботой сообщал ему свое мнение Заэлцвааль, — но воплощение! Такое пренебрежение! Такое поверхностное отношение к деталям! Как это похоже на современных режиссеров. Лишь бы побыстрее, лишь бы все скомкать… Вы обратили внимание, дорогой Ривааль, как Экнизондавээла принимает письмо от посыльного? Да-да, вот так, ладонью вверх. Это же немыслимо! Знатная дама всегда протягивала руку так: ладонью вниз. А приветствия? Не больше трех сктрин. Да никогда такого не было! Легенда гласит, что царь Свинсугрвааль и Дроузонвааль Хладостойкий приветствовали друг друга положенные девять сктрин, хотя их обступил уже лесной пожар. Скажите, друг мой, какого пожара боятся наши режиссеры? Куда им спешить? Где уважение к традициям, где дух старины?.. Что и говорить, мы живем в эпоху упадка культуры! И это печально, друг мой.

Ричард молча кивал. Лишние вопросы могли раззадорить словоохотливого лисвиса, а спешить ему, судя по всему, было некуда.

— … это касается и живописи, дорогой Ривааль, эти неестественные, дикие краски! Они агрессивны, они неканоничны, и слишком много красного цвета. В классическую эпоху считалось верхом неприличия использовать где бы то ни было красный цвет… и так во всем. Да что говорить, вы и сами давно это заметили, не правда ли?

Заэлцвааль вдруг запнулся и поспешно поправился.

— Я не имел, конечно, в виду нашу хореографию! С тех пор, как божественная Иримисвээла возглавила Академию Танца, наша хореографическая культура просто расцвела. Вы видели последний балет «Звонкие ручьи любви»? Какое изящество, какая чистота, какая свежесть чувств! Иримисвээла…

От лисвисов трудно было чего-то добиться быстро, тем более немедленно. Ричард потратил больше двух месяцев, чтобы хоть что-то узнать о Гунтриваале, используя все свои связи в правительстве. Каждая беседа отнимала бездну времени и сил. Ответ он получал в лучшем случае через неделю. С такой обратной связью далеко продвинуться было просто невозможно.

Кое-что узнать все-таки удалось. Например, то что за последние полтора года было пять засекреченных экспедиций на Тритай. Что Анавертивааль встречался с Верховным Жрецом на своей вилле в Серебристоволном заливе и остался весьма доволен встречей. И что его интересует объект «О» на третьей планете.

Выводы из этих скудных сведений Ричард сделал такие: что Верховный Жрец — довольно частый гость на Вилиале; что у Анавертивааля есть свои планы относительно Тритая, независимо от решения Совета и мнения Консулов; что объект «О» — скорее всего — Красные болота, и они имеют в глазах обоих правителей какую-то стратегическую ценность.

Это не помогло разыскать Гунтри, но глубоко возмутило его, как земного представителя. Собираясь вытрясти из землян огромные средства на спасение колонии, Анавертивааль явно никого переселять оттуда не собирался. Улучшать климат на планете — и подавно. Власть Верховного Жреца, как считал Коэм, держалась на холоде, голоде и страхе. Тепличные условия ему были не нужны. Если им удалось договориться, что очевидно, никакого спасения колони не будет.

Ричард взмок, не помогал даже костюм с теплоотводной сеткой. Пора было переходить к делу.

— Я очередной раз поражен вашей компетентностью, — заговорил он, уловив паузу в монологе, — и тем, с каким изящным тактом вы говорите о чужих недостатках.

— О, да… — задумчиво протянул Заэлцвааль.

— Какое нужно иметь для этого великодушие!

— Э-э…

— И какую тонкую проницательность.

Он льстил безбожно. Но эта тактика срабатывала безотказно. Бледный старый лисвис даже позеленел от удовольствия.

— Я всегда находил беседы с вами весьма полезными для себя…

Ричард продолжал рассыпать давно проверенные фразы. Он не думал о содержании, а только о том, как подсунуть этому напыщенному старикашке свой вопрос.

— Тонкое понимание искусства, насколько я знаю, ваша семейная черта, — сказал он.

— О, да! — довольно кивнул лисвис.

— Ваш племянник, кажется, расписывал стены на вилле Анавертивааля в Серебристоволном заливе?

— О, да! Он был удостоен такой чести.

— Это ведь было не так давно? В прошлом году, если не ошибаюсь?

— Прошлым летом. Ему пришлось оставить работу над росписью Театра Света и Теней.

— Неужели? Это было до переворота на Тритае или после?

— Э-э-э… После. Как раз после.

— Искусство, безусловно, отражает жизнь. Ваш племянник использовал эти мотивы в своем творчестве?

— Э-э-э… видите ли, друг мой, я не имел возможности лицезреть изнутри виллу Анавертивааля. Как вы знаете, она закрыта даже для Консулов и Кураторов.

— О, это был бестактный вопрос!

— О, нет, друг мой!

— О, да! Но, вероятно, я смог бы задать его вашему племяннику. Конечно при условии, если вы сочтете корректным познакомить меня с ним.

— Не вижу в этом ничего невозможного, друг мой.

Насколько легче была бы жизнь на Вилиале, если бы можно было просто подойти и познакомиться, с кем хочешь. И в лоб спросить его, о чем нужно. Заимев надежду встретиться с придворным художником, Ричард наконец вырвался из Дворца Пластики на волю, так и не оценив красоту малых форм.

* * *

Зела сидела в гостиной и распускала свитер, который она вязала для Эдгара. Робот сидел у нее в ногах и кротко сматывал ей клубок. Судя по напряженному лицу, она опять была не в духе. В последнее время это случалось так часто, что он устал ее подбадривать.

В гостиной было вполне прохладно. Ричард взял с подноса огромный сочный персик, откусил его и тоже сел у нее в ногах.

— Раздеваешь Эдгара?

— Зачем ему тут свитер? — недовольно сказала Зела, — тут набедренной повязки хватит.

— Скоро зима, — улыбнулся он ободряюще, — будет на два градуса холоднее.

Она взглянула на него сердитыми глазами и нервно дернула за нитку.

— Да уж. Придется запастись дровами.

— Зелочка…

— Ну что? — нитка в ее руках порвалась, — все равно он ему уже мал. Ты хоть замечаешь, что внук растет?

— Успокойся, выше крыши не вырастет.

Зела посмотрела на него, явно не предрасположенная к шуткам, отшвырнула свитер в угол дивана и отошла к окну. Ричард попробовал ее обнять.

— Ну, в чем дело, детка? Что случилось?

— Пусти меня.

— Ого! Богиня сердится!

— Я не богиня! И не Анзанта. Я обыкновенная женщина. И я устала от этого болотного рая, от этих ненормальных соседей, от бестолкового этикета, от бездарных пьес, от вечного лета! Сижу, вяжу как дура свитера и шарфы. Хотя это никому не нужно.

— Тебе нужен снег, солнышко? Давай слетаем на полюс. Туда можно даже шубу прихватить.

Зела повернулась к нему и посмотрела с отчаянием.

— Ты как будто не понимаешь, о чем я говорю.

Ричард понял, что это не просто очередной нервный срыв. Она что-то решила.

— Или не хочешь понять, — добавила Зела.

Стало как-то тяжело, словно подпер собой небесную твердь.

— Потерпи еще год, — сказал он серьезно, — всего только год.

— Нет, — покачала она своей прекрасной головкой, — больше не могу. Понимаешь, физически не могу. Меня все раздражает, у меня дрожат руки, у меня не получаются вежливые улыбки, я никого не хочу видеть… Рик, по-моему, я их уже ненавижу!

— Аппирские уроды нравились тебе больше? — усмехнулся он.

— Их я, по крайней мере, понимала!

— Лисвисы не так уж плохи, Зела.

— Знаю. Они просто нудны. Страшно, до отвращения нудны. Вместе с их искусством!

Возразить ей было нечего. Лисвисы действительно были нудны. И он давно прочувствовал это на своей шкуре. На своей тигровой, дубовой шкуре, которая все стерпит. Зела же была слишком впечатлительна для столь долгого проникновения в их культуру.

— Ну что ж, — сказал он, — я не могу тебя тут удерживать. «Смерч» уже вошел в солнечную систему и скоро будет на орбите. Полетишь на нем на Землю.

Она не удивилась такому предложению, только нахмурила брови.

— А ты?

— Обо мне речи нет. Я должен выяснить, готовится переселение колонии, или это пустая болтовня.

— Это и так понятно. Не нужна им никакая колония, Рик. Посмотри, они же тут живут как в раю, уже осоловели от сытости. Зачем им лишние телодвижения? Зачем им эти грязные, голодные, дикие тритайцы? Это же неэстетично! Неутонченно, неканонично!

— Успокойся.

Он прижал ее к себе, сразу вспомнив ее истерику, после первой встречи с Консом на Земле. Ему тогда пришлось вышибить дверь ванной, чтобы успокоить ее. Нервная система у нее давным-давно была подорвана, к тому же Зела имела свойство долго копить в себе обиды, страхи и недовольства, пока они не вырывались из нее взрывом. Похоже, все к тому и шло, и надо было любой ценой этот взрыв предотвратить.

— Лети домой, — сказал он как можно спокойнее, — я тоже прилечу, как только смогу.

— Мне, кажется, ты никогда не сможешь.

— Это тебе так только кажется.

Они еще ни разу не расставались. Он боялся ее отсутствия, боялся, что без него по закону подлости с ней сразу что-нибудь случится, боялся потерять ее, как когда-то потерял Шейлу, боялся выпустить ситуацию из-под контроля. И вот, этот момент настал. Нельзя требовать от женщины большего, чем она может.

Эдгар появился внезапно, шумно, и, как всегда, не вовремя. На нем были только шорты и кроссовки. Темный загар его смуглого тела приобретал почему-то подозрительно зеленый оттенок. Длинные черные волосы были мокрыми и висели сосульками.

Внук выпил полграфина морса со льдом, громко простонал от удовольствия, потом только поприветствовал их.

— Побил рекорд скорости, — объявил он гордо, — выжал из этого глайдера тридцать девять прилюн за десять сктрин. Каково, а?!

— А в метрах в секунду можешь сказать? — усмехнулся Ричард.

Внук изумленно на него уставился, потом помотал головой.

— Он мыслит в прилюнах на сктрину, — с раздражением сказала Зела, даже не улыбнувшись, обычно появление Эдгара всегда вызывало у нее если не смех, то улыбку.

— Ты еще не забыл, откуда ты родом? — спросил Ричард.

— Нравоучений не люблю, — тут же пресек все намеки на серьезность Эдгар, — и вообще, должен вас обрадовать.

Зела посмотрела на него подозрительно и подошла к нему.

— Чем?

— Имел связь с лисвийкой.

— Что?!

— Она упала сразу и сильно брыкалась, — ухмыльнулся внук, — ну до того горячая, прямо как песок на пляже!

— Рик, — Зела растерянно обернулась, — что он болтает?

— Твое воспитание, — пожал плечом Ричард.

— Твои гены, — сказала она возмущенно.

— Не ссорьтесь, — засмеялся Эдгар, — я хотел сказать, что Брумси связал нам на пляже шнурки. Ну, мы и посыпались, как спелые яблоки.

— Вот видишь, дорогая, — Ричард, смеясь, снова обнял Зелу за плечи, — связь была вполне допустимая, приличная, эстетичная, утонченная, и, я не побоюсь этого слова — каноничная.

— Болван твой Брумси, — все равно недовольно заявила Зела.

— Все ясно, — попятился Эдгар, — бабуля не в духе. Знаешь, дед, разбирайся сам. А я пошел. Меня во дворе Об дожидается.

— Что же он не зайдет?

— Стесняется. Ты же знаешь этих ньюфанюхейлей.

Внук умудрялся ладить со всеми. Тучные и неповоротливые ньюфанюхейли были медлительны, молчаливы и очень замкнуты. Они всего стеснялись, по восемь раз отказывались, прежде, чем согласиться, и могли вывести из себя даже лисвисов.

— Как ты с ним общаешься? — с искренним недоумением посмотрел на внука Ричард.

— Запросто, — пожал плечом Эдгар, — отличный парень. Правда, передвигается медленно, надо его возить. И вопросы надо ему задавать с умом.

— Это как?

— Очень просто: сначала спросить, все, что можно, а потом полчаса ждать ответа, как по межпланетному. Он все тебе сразу и растолкует.

— Ну и как ему тут? — почти со злорадством спросил Ричард, — нравится?

— Он в диком восторге от здешней культуры, просто рай, говорит, для эстетов, нигде больше такого не видел. А особенно ему нравятся архитектура и живопись. Ньюфанюхейли любят застывшие формы. И планета, говорит, красивая. Только очень холодная.

Ричард и Зела переглянулись, и она наконец улыбнулась.

* * *

Театр Света и Тени находился в нижней, болотистой части Рамтемтим-эо, дорога к нему была в тени пальм, вокруг нее, в заводях парка надрывались лягушки, и торжественно плавали огромные белые лилии. Пахло тиной.

Ричард вошел в пустое серое здание, там было не намного прохладнее, чем снаружи, потому что крыша вестибюля, как в цирке огибающего зрительный зал, оказалась прозрачной.

Театр пустовал. В нем шла реставрация. Внутренняя стена вестибюля была панорамно расписана черно-белыми красками. Фигуры, дома, цветы, предметы — всё было контрастно и сильно стилизовано. Неканонично, как сказал бы Заэлцвааль. Такого у лисвисов Ричард еще видел и думал, что они на это неспособны.

Он шел по кругу, рассматривая панораму, пока рисунок не кончился. В этом самом месте на табуретке с куском черного мела в руке сидел сам художник. Он был худенький, мелкий, лысоватый, в рабочем халате с закатанными рукавами, волосы были светло-рыжие, растрепанные, кожа светлая, травяного оттенка. Не прошло и недели, как Заэлцвааль удосужился их познакомить. Художник несколько отличался от светской аристократии, долго резину тянуть не стал и назначил Ричарду встречу в Театре.

— Мне нравится, — честно и без предисловий сказал Ричард.

— Вижу, — усмехнулся Акликвааль.

— Но неканонично, — заметил Ричард.

— Это точно. Меня, скорее всего, уволят, а эту мазню сотрут.

— Это не мазня.

— Ты садись, землянин. Вон, на ведро, или на ту коробку. Уж больно ты высокий.

Ричард перевернул ведро с окурками и сел. Начало разговора было нетрадиционным. Он еще не знал, как себя вести с этим лисвисом.

— Куришь? — спросил Аклик и посмотрел выжидательно.

Намек был ясен.

— И пью, — усмехнулся Ричард, достал пачку «Зеленой звезды» и протянул художнику.

Тот увидел черную эмблему со звездочкой, и его тусклые глаза заблестели.

— Ты аристократ, землянин, — сказал он с удовлетворением, — все правители курят эти аппирские сигареты. А для простых смертных они слишком дороги. Им достаются лишь окурки… можно я возьму всю пачку?

— Можно.

— А больше нет?

— Больше нет.

Аппиры использовали свою древнюю технологию и добавляли в эти сигареты какую-то пьелльскую траву. Ни людям, ни аппирам это ничем, кроме легкого забытья и расслабления, не грозило. Лисвисы же, как кошки от валерьянки, просто дурели от этого табака. Ричард понял, что перед ним наркоман. Это многое объясняло и облегчало задачу.

Аклик щелкнул зажигалкой и затянулся. Его змеиные глаза затуманились, зрачки превратились в узкие щелочки.

— Говорят, ты расписывал виллу Анаверти? — спросил Ричард.

— Было дело, — кивнул художник.

— Примерно так же?

— Э, нет… Я рисовал желто-зеленых птичек, море и пальмы. Как будто у них за каждым окном этого нет. То же самое море и те же самые пальмы. И охрана под каждым кустом… Правда, жене его в спальне рисовал звезды и корабль. Велела все созвездия в натуральном виде изобразить, пришлось карту штудировать… она у него седьмая по счету.

Лисвис с блаженным видом сполз на пол и прислонился спиной к стене. Разморило его довольно быстро. Богема есть богема.

— А что, Анаверти тоже курит «Зеленую звезду»?

— Еще бы. Ему прямо с Пьеллы привозят. Контейнерами. Верти славный старикан, не жадный, большие окурки оставляет.

— А Нур?

— А Нур все до пальцев выкуривает.

— Ну, это он зря.

— Я и говорю.

— А… Гунтри?

— А что Гунтри? Кто ж ему даст? Ему теперь, как и мне, только окурки подбирать.

— Это ты верно, говоришь. Старик с ним церемониться не будет. И не сбежишь: решетки на вилле крепкие.

— Да увезли его с виллы-то. На катер посадили, и привет.

Ричард смотрел в желтые змеиные глаза.

— Куда?

Аклик съежился, но взгляда отвести не мог.

— Не знаю.

— Знаешь. Куда повезли Гунтривааля?

— Откуда мне знать!

— Вспомни. Ты же слышал.

— Неправда. Я рисовал, а не подслушивал!

— Конечно. И собирал окурки.

— Да! Я не виноват, что они зашли.

— Так о чем они договаривались?

— Отправить его на Желтый остров.

Ричард вздохнул облегченно, как будто вытащил глубокую занозу. Он еще долго беседовал с Акликом о преимуществах и недостатках разных стилей живописи, чтобы художник отвлекся от опасной темы. Но после третьей сигареты тот не то что отвлекся, а вообще забыл, о чем они говорят, и кто перед ним.

Вежливо раскланявшись, Ричард ушел. На прощанье еще раз посмотрел на рисунки. Странные пропорции, дикая фантазия… Да, сотворить такое можно только обкурившись. Уволят его, это точно, и «мазню» его сотрут. Неканонично.

Узнал он, в общем, не много, но все-таки кое-что. То, что Гунтривааль действительно на Вилиале, а не на Тритае. И то, что год назад его отправили на Желтый остров. Видимо, в санаторий для душевнобольных. Надежное место, получше любой тюрьмы.

Полуденная жара была нестерпимой. В модуле Ричард спрятался за темными синими стеклами, включил кондиционеры, выпил пакет сока и наконец почувствовал себя человеком. По пути домой он заглянул в посольство, узнать, как устроились прибывшие на «Смерче» земляне. Пока отлетающие на Землю не освободили коттеджи в Посольском городке, им приходилось жить в гостинице. Это была забота коменданта Эбота, но ему самому хотелось убедиться, что все в порядке.

— Все хорошо, — улыбнулась ему секретарша, — только ваша дочь почему-то отправилась со всеми в гостиницу.

— Моя дочь? — остолбенел он.

Ингерда ни словом, ни намеком не сообщила, что прилетела.

— Я говорила ей, что у вас просторно…

Дочь не изменилась. Он уже на это не надеялся. Ни отец, ни сын были ей не нужны.

— У нас шумно, — усмехнулся Ричард, — сосед по ночам орет.

 

5

Дома было пусто. Он послонялся по комнатам, жуя апельсин, потом позвонил Коэму и условился о встрече. Говорить о Гунтриваале следовало только с глазу на глаз.

Ричард нервничал, и это ему не нравилось. Он не любил чувствовать себя слабым. Ему не нравилась и сама ситуация. С какой стати эта девчонка примчалась на Вилиалу? Чтобы снова показывать свой характер? Ничего не сообщила с орбиты, остановилась в гостинице, не звонит. Как будто они все ей чужие. Ему, положим, уже все равно, но есть еще Эдгар.

Память переносила его на Наолу, в тот роковой день, когда он отправил Ингерду домой. И потерял ее. Он был уверен, что поступает правильно. Он и сейчас не хотел бы видеть Леция своим родственником. Этот скользкий тип ему не нравился. Никто ему был не нужен, земная жена — тем более. В лучшем случае — наложница. Вся его забота об аппирах свелась к тому, что он сел на трон. Все его благие замыслы кончились тем, что люди, своими руками переселившие аппиров, теперь вынуждены бежать оттуда и оставить его править в гордом одиночестве. Он упивается властью. И что значат для него женщины по сравнению с этим?

Если Ингерда до сих пор этого не понимает, объяснять ей что-то бесполезно. Его вина в том, что он не предоставил ей права на ошибку. Но это было в первый и последний раз. Она улетела без отца на Землю и тут же ошиблась сама: вышла замуж за Ясона. Потом сразу же совершила и вторую ошибку: родила ребенка, который был ей не нужен. И третью: обвинила всех, кроме себя самой.

Ричард нашел новую пачку «Зеленой звезды», сел на подоконник и закурил, чтобы немного успокоиться. Он глубоко затягивался и холодно размышлял. Собственно, что произошло? Дулась дочь. Сбегала жена. Ускользал Эдгар. Достали лисвисы. Обманывал Анаверти. И Гунтри томился где-то в сумасшедшем доме. Кажется, всё, если не считать крикуна Осоэзовуо. Плохо. Но не смертельно. Хотелось встать под ледяной душ, но почему-то не было сил. Он сидел на подоконнике и тупо смотрел в окно.

Эдгар прилетел из театра весь потный и неизменно веселый, тут же стянул с себя рубашку и сунул ее роботу.

— Чем-то пахнет, — заявил он, вертя головой, — по-моему, кто-то курит. Ой! Да это вы, Ривааль! А ведь это вредно, друг мой. А знаете почему? Потому что на запах сейчас сползутся эти зеленые наркоманы. Вон, уже кусты шевелятся! А много лисвисов одновременно — это очень, очень вредно.

— Съешь апельсин, — посоветовал Ричард.

— Ах, оставьте! — театрально отмахнулся Эдгар, — какие апельсины? Я расстроен…

— Сексуально взвинчен?

— Нет. Творчески обескровлен. У меня отобрали любимую роль!

— Какую? Носить письма влюбленных идиотов?

— Да, ту, где я пять раз выхожу на сцену.

— Что так? — усмехнулся Ричард, — они наконец поняли, что ты бездарен?

— Я гениален, — заявил Эдгар, принимая позу статуи императора-освободителя, — но… не каноничен.

— Как же так случилось?

— Я расту, — немного раздраженно, но все еще бодро сказал Эдгар, — ты что, не видишь? Пру вверх, как ядерный гриб. И перерос, подлец, главного героя. А это неканонично! Посыльный должен смотреть на героя снизу вверх.

Ричард удовлетворенно кивнул.

— Надеюсь, на этом твоя театральная карьера закончилась?

— Рано радуешься, — передразнил его Эдгар, — я могу сыграть гасителя фонарей в спектакле «Холодные объятья одиночества».

Они немного посмеялись, но потом Ричард спросил уже вполне серьезно:

— Не надоела тебе эта муть, Эд? Тебе ведь скоро двадцать. Может, хватит кривляться?

Внук посмотрел на него и резко отвернулся.

— Перестань, дед. Ты становишься похож на Доктора.

Это было сказано так нервно, что лучше было не развивать эту тему вообще. Ричард смотрел на широкую, загорелую спину внука и чувствовал тупое бессилие. Ссоры не хотелось, особенно сейчас.

Он не мог найти верный тон, он вообще не знал, как разговаривать с внуком. Эдгар признавал только шуточную и поверхностную форму общения, уходя от серьезного разговора любым способом. Это сводило на нет все попытки его понять. Впрочем, некоторая закономерность прослеживалась: чем навязчивее он паясничал и чем веселей хотел казаться, тем сквернее у него было на душе.

— Съешь апельсин, — снова посоветовал Ричард.

— Разумеется, — усмехнулся внук и посмотрел на него прищуренными зелеными глазами, — я же не курю.

Пришлось выбросить сигарету в форточку.

— Я тоже.

— Да? Значит, мне показалось.

По-прежнему чувствуя в мальчишке нервозность, Ричард спросил:

— Ты знаешь, что твоя мать прилетела?

— Знаю, — пожал плечом Эдгар, — мадам ждет меня вечером в гостинице… — он тряхнул головой и заговорил быстро, — как ты думаешь, что надеть? В синем пиджаке будет жарко, а у белого рукава коротки. Может, твой костюм с теплоотводом? Или…

Вся эта болтовня преследовала только одну цель — уйти от скользкой темы.

— Эд, — перебил его Ричард, — мне наплевать, в чем ты будешь.

Внук запнулся и сник. Но ненадолго.

— А на что тебе не наплевать? — спросил он раздраженно, — на нее? Да она тебя знать не хочет!

— Не хочет, и не надо, — спокойно сказал Ричард, — значит, так тому и быть. В любом случае она — моя дочь.

— У тебя железные нервы, дед, — усмехнулся Эдгар, — и адское терпение. Оно у тебя просто на лице написано. Знаешь, я не удивляюсь, что бабуля устраивает тебе сцены. У тебя такой всепрощающий вид, что мне тоже иногда хочется закатить тебе истерику.

— По-моему, ты уже начал.

— Неправда. Я спокоен. Чего мне дергаться?

— Вот и хорошо. Прими душ, причешись, надевай мой костюм с теплоотводом, прихвати букет и отправляйся. И веди себя прилично.

— Разумеется, я же не хам какой-нибудь.

Ричард еще не знал, как сообщить внуку, что Зела улетает с этим кораблем на Землю, и ему тоже нет никакого смысла тут оставаться. Момент был, кажется, подходящий, но в это время в открытую дверь вошла, виляя боками, соседская игуана. Собаки и кошки здесь не приживались, и люди с тоски, подобно лисвисам, разводили всяких рептилий.

— Фишка! — обрадовался Эдгар, — заходи, детка, хорошо, что ты пришла, а то дед меня воспитывает!

— Этот не Фишка, — сказал Ричард обреченно, разговора не получилось — это Мотли.

— Ты что? У Мотли гребень красный.

— Значит, Осканио.

— Осканио крупнее.

— А Фишка мельче.

— Точно. Это Мямлик.

Эдгар с любовью взял рептилию подмышку и посадил к себе на колени.

— Что-то больно тяжелый, — засмеялся он, — наверно, все-таки Осканио! Сейчас, друг мой, мы тобой займемся. Когти отрастил, брюхо немыто, образования никакого, старших не уважаешь, нотаций не любишь… Но для начала съешь апельсин!

* * *

Эдгар в последний раз критически осмотрел себя в огромном зеркале вестибюля. Ему стало смешно. Белоснежный костюм, который безупречно сидел на деде, шел ему как бегемоту панамка. Лицо никогда не отличалось совершенством, а тщательно прилизанные волосы и торжественный букет довершали облик полного идиота.

Надев на лицо счастливую улыбку, он поднялся на лифте и позвонил в дверь. Волнения никакого не было, он просто наносил визит вежливости. Когда ему было пять лет, он ждал и плакал. Теперь только смеялся.

Дверь отползла. Он вошел. Мать стояла посреди светлой комнаты с белыми, волнистыми занавесками. На этом светлом фоне ярко горели ее бронзово-рыжие, пышные волосы. Красивая была женщина, эффектная, сильная, волевая. И совершенно посторонняя.

— Проходи, — сказала она.

— Привет, мамочка, — он вручил ей букет, — как мило, что ты проездом оказалась в нашем тропическом раю. Уверен, тебе понравится. Здесь просто небывалый расцвет культуры! Правда, сами лисвисы считают, что это упадок, но, по-моему, они слишком самокритичны. Ты уже осмотрела столицу? Хочешь, скажу, куда прежде всего нужно сходить?

— Эд, — перебила она, — дай мне хоть на тебя посмотреть.

— Смотри, — усмехнулся он, — говорят, я позеленел. Что поделаешь, я же артист, и так достоверно перевоплощаюсь, что сам себя не узнаю. У меня скоро перепонки между пальцами появятся.

— Как же ты вырос…

— Мамочка, здесь же тепличные условия! Еще бы мне не вырасти.

— Здесь ужасно жарко, Эд. И влажно, как в бане. Как ты это выносишь?

— С превеликим удовольствием.

— А лисвисы?

— А что лисвисы? Отличные ребята.

— Значит, тебе здесь нравится?

— Как на курорте.

Они сели за столик под торшером. Ингерда смотрела на него серьезно и внимательно, явно собираясь понять, что у него внутри. Наивная в своей самоуверенности женщина.

— Я виделась с Зелой, — сообщила она, — она немного рассказала мне, чем ты тут занимаешься.

— Чем? — Эдгар сделал ужасные глаза, — чем я тут занимаюсь?

Мать улыбнулась.

— По-прежнему увлекаешься театром.

— Разумеется. Талант не скроешь!

— А с кем ты дружишь?

— Со всеми, мамочка. У нас в Посольском городке сброд со всей галактики. Есть, конечно, проблемы контакта: без скафандров ходят только мараги и ньюфанюхейли, а с остальными труднее. Зоттов вообще друг от друга не отличишь, не знаешь, как здороваться.

— А по Земле ты не скучаешь?

— Некогда.

— Не обманывай меня, Эд. Я же тридцать лет в космосе. И прекрасно знаю, как это бывает.

— Не со мной, мамочка. Мне везде хорошо. И со всеми. Ты же знаешь, я неприхотлив.

От прозрачного намека мать нахмурилась. Эдгар тут же пожалел, что невольно затронул эту тему.

— У нас не получилось семьи, ты прав, — сказала Ингерда, — я давно хотела тебе объяснить…

— Что-то у тебя тут как-то холодно, — перебил ее Эдгар, — и потолки белые. Это неканонично. Потолки должны быть желтые. Мебель стандартная, из набора «Экипаж». Разве можно, чтоб в одной комнате стояли два одинаковых стула? Чисто-земной примитив!

— Эд…

— Слушай, однажды мы пошли с Воэтоэзовуо прогуляться по ночному городу. А ты знаешь, что такое мараги в темноте: самосветящийся скелет. Так вот, когда мы искупались в чаше Покровителя, кто-то утащил его одежку…

— Эд, — не дослушала его историю Ингерда, — ты можешь говорить серьезно?

Он посмотрел на нее, улыбнулся и помотал головой.

— Нет.

— Я твоя мать, ты это еще помнишь?

— Конечно. Ты моя мамочка. Единственная, неповторимая. Я тобой горжусь!

Она встала, вернее, вскочила и отошла к окну, к белой воздушной занавеске. У нее были широкие плечи, узкая талия и длинные, стройные ноги. Она никогда не носила платьев и была напряжена и подтянута, как перед стартом. В глубине души Эдгар почему-то ее боялся, она казалась ему слишком строгой и слишком серьезной.

Ее редкие появления в детстве были связаны с отчетами, похожими на экзамен: как он себя вел, что делал, чего добился, слушался ли дедушку и бабушку. Потом появлялся Доктор, и всё повторялось, только еще более строго и с наставлениями.

Сначала Эдгар старался. Он свято верил, что если будет хорошим, послушным мальчиком, они вернутся к нему. А в один прекрасный день он вдруг понял, что никто к нему не вернется. Что как бы он ни старался, он никогда не будет таким деловым, как отец, таким уверенным и сильным, как дед, таким героическим, как дядя Ольгерд, таким независимым, как мать, и таким талантливым, как бабушка Зела.

— Ответь мне хотя бы на один вопрос, — повернулась к нему Ингерда, — ты хочешь вернуться на Землю, или нет?

— Ни за что, — сказал он, — мне тут очень даже хорошо.

— Тебе хорошо не здесь, — покачала головой мать, — а там, где Ричард и Зела. А если они расстанутся?

— Этого быть не может, — усмехнулся Эдгар.

Мать как-то странно посмотрела на него. Почему-то вспомнился дед на подоконнике с сигаретой. Эдгар тогда подумал, что он нервничает из-за своей упрямой дочери, и разозлился на него за это. Так разозлился, что даже нахамил. А если тут что-то еще?

— У тебя разыгралось воображение, мамочка, — заявил он, внутренне содрогаясь от одного только предположения, — они никогда не расстанутся. Потому что это не вы с Доктором.

— Я и не говорю о разводе, — ответила Ингерда, — просто Ричард остается здесь, а Зела летит на Землю.

— Это ты сейчас придумала?

— Нет. Я привезла ей предложение от кинокомпании. Ее ждут.

— Пусть ждут, — сказал Эдгар, — я никуда ее не пущу. Она моя!

— Я думаю, тебе тоже нечего тут делать, Эд. Прощайся со своими лисвисами и марагами и собирай вещи. Тебе давно пора домой.

— Зачем? — спросил он холодно.

— Ну, как зачем? Тебе надо учиться.

— Чему?

Мать сверкнула зелеными глазами.

— Не быть придатком своего деда, вот чему!

— Как ты хороша, мамочка, когда злишься, — улыбнулся Эдгар, — век бы тобой любовался… но мне, к сожалению, пора. У деда сегодня встреча, мне надо ему костюм вернуть. Идет он мне? Нет? Я так и знал! Какой кошмар…

— Эдгар!

Он попятился к двери. Его уже трясло, поэтому надо было побыстрее смыться.

— Извини, родная, убегаю. Рад был повидаться. Заглядывай к нам еще, когда будешь пролетать мимо.

Ингерда смотрела на него, сжав в кулаке воздушную занавеску. Он послал ей воздушный поцелуй и скрылся.

* * *

Лауна никак не могла привыкнуть к теплым и ласковым ночам Вилиалы. Звезды светили ярко, еще ярче сверкали огнями холмы ночного Рамтемтим-эо, огромный город раскинулся широко и величаво, утопая в цветущих садах.

Лауна стояла на балконе, разыскивая на небе тусклую звездочку Тритая. Она и сама не могла понять, почему ее из этого благословенного места тянет в прошлую жуть. Чего ей не хватает? Ледяного холода? Испепеляющей жары? Или колдуна Элигвааля, который о ней и думать забыл?

— Любуешься?

Коэм появился так неожиданно, что она вздрогнула.

— Это ты? Ты чуть не напугал меня!

— Извини.

— Где ты был так долго?

— Встречался с Риваалем.

— Он что-то узнал?

— Немного.

Ей показалось, что Коэм не хочет говорить и смотрит на нее с жалостью. Сердце сжалось.

— Не молчи, — сказала она, — и не смотри на меня так.

Он смотрел ей в глаза.

— Год назад твоего отца отправили на Желтый остров.

— А что там? — вздрогнула Лауна, — тюрьма?

— Хуже. Приют для умалишенных.

— Намогус всемогущий!

— Намогус нам не поможет, принцесса.

— Но что-то же надо делать!

— Разумеется. Ты пойми, это было год назад. Что стало с твоим отцом в этом приюте, неизвестно. И там ли он на данный момент?

— Неужели Ривааль больше ничего не может узнать?

— Ривааль не бог.

Лауна в отчаянии отвернулась. Там, на Тритае, ей почему-то казалось, что все будет проще, главное — попасть на Вилиалу. И вот она здесь уже два месяца, и ничего не изменилось. Все застыло в мучительном и нервном ожидании. Мало того, появился страх, ей стало казаться, что за ней следят, что кто-то ходит за ней следом и подслушивает ее разговоры. Если не застенчивый поклонник, то кто?

Коэм осторожно взял ее за плечи.

— Не отчаивайся, — вздохнул он, — попробуем еще одно средство.

— Какое?

— Завтра увидишь.

Он выглядел усталым и грустным. Лауна никак не могла понять, почему он один. Идеальный мужчина: умный, добрый, красивый, воспитанный. За два месяца, что она жила у него, он ни разу не появился ни с одной женщиной и ни разу не предложил ничего подобного ей. Иногда это даже задевало, хотя она и не была в него влюблена.

— Ты ужинала? — спросил он.

— Нет, тебя ждала.

— По-прежнему боишься кухонной техники?

— Просто я не голодна.

Она привыкла, чтобы ей подавали слуги. Привычка была так сильна, что голод ей уступал. Коэм знал это и давно смирился.

— Ладно, — сказал он, — пойдем накормлю, принцесса.

За столом Лауна все-таки решилась его спросить.

— Коэм, а почему жена от тебя ушла?

Он отреагировал довольно спокойно, но вилку отложил.

— Она решила посвятить себя искусству.

— Какому? У вас так много всяких искусств.

— Она танцовщица.

— Как и твои дочери?

— Да. Они пошли по ее стопам.

— Ты ее любишь до сих пор?

— Вспоминаю.

Лауна поняла, что этого могла и не спрашивать: почти в каждой нише стояли фигурки танцовщиц.

— А разве ты мешал ей заниматься танцами?

— Нет. Но и помочь ничем не мог. Я вообще далек от искусства.

— Но она тебя любила?

Коэм посмотрел насмешливо.

— Что это на тебя сегодня нашло?

— Не знаю, — призналась она, — может, небо сегодня было слишком звездное? А хочешь, я тебе расскажу, что было со мной?

— Давно пора, — сказал он.

— Я влюбилась в колдуна, — сообщила Лауна, — с первого взгляда. Это случилось, когда я пришла к нему за зельем.

— Приворотным? — усмехнулся Коэм, почему-то он находил эту историю забавной.

— Да, — продолжила она, не смутившись, — я думала, что он седой и скрюченный старик. А он…

— А он?

— Такой сильный, темный, с горящими глазами. И совсем даже не старый. Наверно, он заколдовал меня. Представляешь, у меня просто ноги подкосились. А он сразу узнал, кто я, и сказал, что я самая красивая девушка на Тритае.

— Весьма романтическая история.

— Правда?

— И что дальше?

— А дальше, — она вздохнула, — я попросила у него приворотное зелье. И он решил, что я люблю тебя без памяти. А ты меня — нет.

— Логично.

— Да. И не смешно. Зря ты улыбаешься, Коэм. В первый раз он сделал мне зелье на смерть. Я могла ненароком убить тебя.

— Это такие же романтические бредни, как и твой приворот.

— Почему ты мне не веришь?

— Потому что я воспитан в цивилизованном обществе, детка.

— А я — в диком, — обиделась Лауна.

— Не сердись, — Коэм взял ее за руку, — может, ты и права. Делай, что хочешь: верь в привороты, молись Намогусу, люби своего колдуна… Это твое право, и я не собираюсь с тобой спорить.

— Но все равно не веришь?

— Лау, я прекрасно знаю, что так называемые колдуны — обыкновенные фокусники.

— Не все!

Коэмвааль улыбнулся.

— Конечно, не все.

Ей показалось, что он сказал это только, чтобы ее не расстраивать.

Ночью яркие звезды не давали уснуть. Ей было и тоскливо, и страшно, и жаль отца, но все равно почему-то было светло на душе, как будто она прикоснулась к этому прекрасному звездному небу. Как будто все плохое непременно уйдет и забудется, и будет хорошо. Будет очень-очень хорошо.

Полная непонятных еще надежд, Лауна вышла на балкон, чтобы снова взглянуть на свою родную планету, маленькой звездочкой висящую над серебристым куполом Дворца Правосудия. Воздух был по-прежнему теплый, ласковый ветер перебирал внизу листву цветущих гарсиний. Она наклонилась и заметила, что в кустах кто-то стоит. Фигуры не было видно, но в темноте тлел огонек, и знакомо и едва уловимо пахло сигаретами отца. «Зеленой звездой». Сердце у нее часто и сильно забилось.

— Папа?! — не удержавшись, вскрикнула Лауна.

Фигура в кустах тут же бросилась прочь. Топот был очень легкий, словно бежал ребенок или женщина. Вся дрожа от волнения, Лауна ворвалась к Коэму. Ей было как-то не до этикета.

— Там кто-то был! — крикнула она, — кто-то стоял в кустах. Он следит за мной!

Коэм еще не спал. Он оторвался от экрана, погасил его и посмотрел на нее. Ее ночная рубашка была полупрозрачной, и она это как-то сразу ощутила. Она. Но не он.

— Идем.

Коэм вышел на ее балкон, спрыгнул с него, побродил по кустам и скоро тем же путем вернулся.

— Похоже, кто-то был. Цветы помяты.

— Что ему нужно?!

— Пока не знаю.

— За мной давно кто-то следит. Я чувствую!

— Что ты так волнуешься? — Коэм взглянул на дрожащую Лауну снисходительно, — скорее всего, это просто твой воздыхатель. Это вполне естественно. У такой красивой девушки должны быть пылкие поклонники.

Было даже обидно, что в эти слова он не вкладывает никакого чувства, как будто его это совершенно не касается. И хотелось хоть одним глазком взглянуть на его жену.

— А что говорят твои соседи? — вдруг спросила она.

— А что соседи? — не понял он.

— Я уже давно у тебя живу. И я тебе не жена и не дочь.

— Лауна, мне абсолютно все равно, что они говорят, а им абсолютно все равно, с кем я живу. Сколько раз тебе говорить, что мы находимся в цивилизованном обществе?

— Вот тут ты заблуждаешься, — намеков на свою нецивилизованность Лауна не выносила, — женщины везде одинаковые. Я замечала, как твои соседки на меня смотрят.

— И как же? — усмехнулся Коэм.

— Они наверняка думают, что я твоя любовница.

— И что с того?

— Только то, что ничего подобного!

— Мне что, плакат над дверью повесить? Или дать объявление в вечерних новостях?

— Значит, тебя это вполне устраивает?

— Не вполне. Меня бы это устраивало гораздо больше, если б ты не сидела голодная и сама могла разогреть себе ужин.

— Сама? — Лауна посмотрела возмущенно, — ну уж этого не дождешься!

— Ложись-ка спать, — посоветовал он, — я думаю, твой воздыхатель этой ночью больше не придет.

* * *

На следующий день Коэм явился только к вечеру. За это время Лауна слетала с Эдгаром в питомник и вместе с его друзьями покаталась на глайдерах. Этот забавный белый землянин все время ее смешил и притворялся влюбленным. Именно притворялся. Они оба играли в эту игру, и это было оригинально. Всерьез же это воспринять было невозможно.

А уж если бы ей взбрело в голову влюбиться в землянина, она предпочла бы Ривааля. Он был похож на бога. И в нем чувствовалась такая же скрытая сила, как в колдуне Элигваале. Не зря же его выбрала сама белая богиня!

— Собирайся, — сказал Коэм.

Лауна встрепенулась.

— Куда мы идем? — спросила она.

Он посмотрел на нее и ответил без всякого энтузиазма, как-то обреченно:

— В театр.

Они часто ходили в театры, в музеи, на концерты и выставки, без этого культурный лисвис не мыслил своей жизни. Это затягивало. И ничуть уже не удивляло.

— В какой? — только уточнила она.

— Танца, — сказал Коэм.

Настроение сразу пропало. Лауна даже смутилась немного.

— Смотреть на твою жену?

— Ты ее увидишь, — кивнул Коэм, — но не на сцене.

— А где же?

— В режиссерской ложе.

— Так твоя жена — еще и постановщик?

— Даже больше, — Коэм как-то нехорошо усмехнулся, — она возглавляет Академию Танца.

Сюрприз почему-то оказался неприятным.

— Насколько я понимаю, — со скрытой насмешкой сказала Лауна, — это какая-то астрономическая должность. Вы же тут буквально помешаны на искусстве.

— Да, — серьезно ответил Коэм, — это высокая должность. И это наш последний шанс разыскать твоего отца.

С минуту она молча смотрела на него, потом пошла одеваться. Все платья почему-то перестали подходить. Лауна разглядывала себя в зеркале и не нравилась себе. Чего-то недоставало. А ей хотелось выглядеть очень эффектно. Наконец она достала свое любимое красное платье с золотой тесьмой. Оно хорошо подчеркивало грудь и облегало бедра.

Коэм взглянул на нее и потерял дар речи. Но она не успела насладиться его изумлением, потому что он сказал:

— Лау, сделай одолжение, надень что-нибудь другое.

— Почему?! — вспыхнула она.

— Видишь ли, красный цвет никто не носит. Особенно в театр.

— Как не носит? Почему не носит?

— Это неприлично. Лучше уж пойти голой, чем в красном платье.

Краска все больше заливала ее лицо.

— Это же цвет Намогуса! У нас он считается самым благородным!

— Лауна, пойми, мы же не на Тритае.

— Я поняла. Я стою тут перед тобой, провинциальная дура, неприлично одетая, в жутком красном платье. Ты это хотел сказать?

— Я не хотел тебя обидеть.

Она отвернулась и убежала к себе. Ни в какой театр ей идти уже не хотелось. Было очень унизительно чувствовать себя просто дикаркой. На Тритае она была гонимой, но принцессой, знатной дамой, которая сама диктовала моду. Она считалась весьма образованной девушкой и знала все тонкости этикета. А здесь ей постоянно приходилось сталкиваться со своей провинциальной отсталостью, как бедной родственнице.

— Лауна, возьми себя в руки, у нас мало времени.

Коэм был задрапирован в белую тогу, черные волосы зачесаны назад и прижаты серебряным обручем.

— Что мне надеть? — спросила она сквозь зубы.

— Позволишь дать тебе совет?

— Только не утомляй меня вашим нудным этикетом! Открой шкаф и выбери.

— Хорошо.

Он открыл шкаф и критически осмотрел содержимое. Лауна молча наблюдала за ним.

— Вот это все я бы выбросил. Это тоже. В этом можно пойти в кафе или прогуляться. Это — ничего, но тебе оно не идет, лучше тоже выбросить…

К счастью у нее оказалось все-таки несколько достойных платьев. К украшениям Коэм отнесся более лояльно: отец заказывал их для нее в лучших магазинах Вилиалы, а драгоценные камни, как известно, из моды не выходят.

В театре настроение у нее было скверное. Она все время присматривалась к другим женщинам и старалась понять, что у нее не так, чем она хуже этих вилиалийских цивилизованных красавиц?

Платья на многих были всех оттенков зеленого. Очевидно, было модно, чтобы цвет платья совпадал с цветом кожи, и складывалось впечатление, что длинные до пояса украшения висят на голом теле. Лауна до такой смелости дошла бы вряд ли, ее вполне целомудренный белый наряд украшали только бриллиантовая брошь и распущенные белые волосы.

— И что? — спросила она, прогуливаясь с Коэмом по фойе, — тебе вот это нравится?

— Спорить с модой бесполезно, — философски заметил он.

Они заняли места в удобных креслах амфитеатра. Впереди была сцена с голограммой горной долины. Вокруг все еще рассаживались. Лауна осмотрелась по сторонам.

— Где режиссерская ложа?

— Оглянись, — сказал Коэм.

Она оглянулась. Как раз в это время в центральной ложе, разделявшей амфитеатр на две части, появились рослые мужчины, похожие на охранников, а за ними — маленькая, хрупкая женщина. Все тут же стали восторженно ей аплодировать.

Она была светленькая, изящная, с маленьким птичьим личиком, с короткими черными волосами, модельно подстриженными, в узком фиолетовом платье и почти без украшений. Красавицей ее назвать было нельзя, просто изящная, со вкусом женщина. Она повернула голову, что-то сказала охраннику, села, посмотрела в зал и совершенно четко напомнила Лауне ее служанку Аурис. Маленькую, забитую, бессловесную Аурис, которую одели, причесали и научили себя вести.

— Коэм, она сюда смотрит, — предупредила Лауна.

— Очень хорошо. Я хочу, что б она тебя заметила.

— Зачем?

— Я собираюсь говорить с ней о тебе. И о твоем отце.

— Не понимаю, чем она может нам помочь? Неужели у твоей жены такая влиятельная должность?

— У моей бывшей жены, — поправил Коэм, — сейчас она жена Анавертивааля.

— Что?!

— Седьмая по счету, — усмехнулся он.

— Представляю, каково тебе обращаться к ней с просьбой!

— Ладно, не рассыплюсь.

Свет медленно начал гаснуть. Зал заполнила чарующая музыка. Когда действие началось, Коэм встал и вышел. Она видела его в ложе. Видела, как надменно и сдержанно говорила с ним эта женщина. Великий Намогус, разве можно было от нее чего-нибудь добиться?!

В антракте он вернулся. Хмурый, но горем не убитый.

— Она попробует, — сказал он шепотом.

— Ты серьезно? — изумилась Лауна.

— Я редко ее прошу о чем-то.

В конце второго действия появился и сам Анавертивааль. Он гордился своей седьмой женой и приезжал получать предназначенные ей аплодисменты. Лауна увидела сухопарого черного старика с седыми перышками на голове. Он что-то говорил Иримисвээле на ухо. Та смотрела в зал.

Лауне стало обидно за Коэма, которого так расчетливо променяли на какого-то старикашку, пусть даже Проконсула и пусть даже во имя высокого искусства. Коэм тоже смотрел не на сцену, а куда-то себе под ноги.

Лауна подумала, что к счастью, он тоже не один, а сидит с молодой красивой девушкой. И его бывшая жена это видит. И ей вовсе не обязательно знать, что эта девушка любит колдуна.

Она дотронулась до его руки.

— Хочешь поцеловать меня?

Он ответил благодарным рукопожатием, но даже голову не повернул в ее сторону.

— А ты хочешь, чтобы она помогла нам?

— Хочу, — с досадой сказала Лауна, ей очень хотелось подразнить эту надменную дамочку.

— Тогда не стоит, — усмехнулся Коэм.

* * *

Аурис выспалась. Служба была вечером. До этого времени она была совершенно свободна. К этому трудно было привыкнуть. Свободна! Правда, выходя в город, ей приходилось брать с собой четверых охранников, но выходила она редко. Зачем, собственно? Ее кормили, поили, одевали, обслуживали, развлекали, а для прогулок ей хватало внутреннего дворика, и крытого Вечного сада.

Жрецы и жрицы жили в подвале храма. Туда не проникали ни жар, ни холод, ни любопытные взгляды. У Аурис была своя просторная комната с круглой ванной посредине, была удобная кровать, шкафы, где она хранила свои многочисленные наряды, зеркало, перед которым она наряжалась к службе, полки для косметики, массажеры и тренажеры для совершенствования тела… не было только окон. Их заменяли стереообъемы с произвольными видами, которые она сама выбирала по настроению.

Часто встречались цветущие луга и голубые водопады. Пейзажи были явно не тритайские. Она же выбрала звездное небо. Ей хотелось думать, что она летит на корабле к прекрасной теплой планете, куда не взял ее Коэмвааль. Он не взял. А она все равно летит к нему. И будет лететь вечно.

После обеда Верховный Жрец вызвал ее к себе. Он расхаживал в длинном черном халате, сам весь черный, лысый, огромный, похожий на демона ночи Картангра. Аурис уже немного пообвыклась тут, и Нур перестал внушать ей подсознательный ужас, только от его хмурого взгляда иногда пробегали мурашки.

— Ну что, Аурис? Ты готова? — спросил он заботливо, почти по-отечески, — сегодня Большое Служение и твоя первая жертва.

— Готова, вэй, — сказала она.

Он подошел, осмотрел ее со всех сторон, заглянул в глаза.

— Ты спокойна. Это хорошо.

Как и обещал, он не прикасался к ней. И никому не позволял. Но взглядом раздевал. Она это чувствовала и от этого всегда была в напряжении рядом с ним.

— Надеюсь, тебе все подробно объяснили?

— Да, вэй. Я все запомнила. И все сделаю, как нужно.

— Что ж, не подведи меня.

— Вас? Никогда.

Аурис умела быть благодарной. Она помнила всех, кто помог ей в трудную минуту: Коэмвааль, белая богиня, жрица Кантина и особенно Верховный Жрец. Он дал ей полную защиту и новую жизнь. Не самую прекрасную и достойную жизнь, но не сравнимую с той, что была.

Нур прочел в ее глазах преданность и остался удовлетворен.

— Ступай. После жертвы придешь, как все, в зал для омовений.

Жертвоприношение состоялось на закате, на главной площади. Все было обставлено торжественно, с пылающими факелами, барабанным боем, звоном литавр. Процессия жрецов и служителей прошла от храма к жертвенному столбу.

Аурис не верила в Намогуса и прекрасно понимала, что все это — обыкновенная казнь неугодного, который отказывается платить налоги в казну храма, во устрашение остальных. Обыкновенное убийство, возведенное в элемент культа.

Она не хотела думать о жалости, ей нельзя было об этом думать. Она смотрела на совершенно сломленного мужчину, привязанного к жертвенному столбу, и думала, что он наверняка не лучше Сурнивааля. Что наверняка, он богат, и у него есть слуги. И маленькая несчастная служанка, которую он насилует, когда захочет. Все они одинаковы. Это закон жизни: сильный подавляет слабого.

Нурвааль силен. Значит, он прав. Он нашел ту правду, которая помогла ему встать над всеми. Конечно, он тоже не верит ни в какого Намогуса, он сам его и придумал. И всем это понравилось. И всех это устроило. И если он считает, что нужны жертвы — значит, будут жертвы.

Думать по-другому значило сойти с ума. Под вой толпы и грохот барабанов Аурис поднялась на помост, сжимая в руке ритуальный кинжал. Рука не дрожала. Только на сердце почему-то было холодно, словно туда положили кусок льда.

По сценарию она несколько раз обошла вокруг столба, показывая себя толпе. На ней было золотое платье, волосы собраны под высокий головной убор, лицо разукрашено красной и черной краской, на груди — красный солнечный диск. Она была дико красива в этом наряде, чего сама от себя не ожидала.

Толпа шумела, кричала и визжала. Но громче всех визжала в первых рядах какая-то толстая тетка в красном тюрбане. Аурис повернулась на этот визг и узнала в ней свою бывшую хозяйку. Мештавээла была уверена, что ее преступной служанки давно уже нет на свете. А она оказалась жива и неприкосновенна. Это ее взбесило.

Аурис посмотрела на нее ужасным взглядом и недвусмысленно пригрозила кинжалом. Потом подошла к жертве, проделала серию ритуальных жестов, похожих на танец, и всадила кинжал мужчине в сердце. Промаха быть не могло: она тренировалась на макете.

Несчастный умер сразу. На потном зеленом лице застыл ужас. Громко забили литавры. Толпа орала и прославляла Намогуса. А Намогус уже касался краем своего раскаленного до красна диска горизонта.

Потом все было в обратном порядке: спуск, убывающая толпа, процессия от площади к храму… У себя в комнате Аурис разделась и быстро погрузилась в ванну, смывая кровь со своих рук и ритуальную раскраску с лица. Она была на удивление спокойна, только на душе было гнусно и как-то липко. Эту липкость тоже хотелось поскорее смыть, но не получалось.

Она вышла, завернувшись в простыню. Хотелось куда-то деться, может даже, выпрыгнуть из тела. Все бросить, все забыть и наконец проснуться. В просторной комнате стало тесно, Аурис ходила из угла в угол. Потом обреченно села на кровать.

В стереообъеме на стене по-прежнему горели звезды. Далекие, прекрасные звезды, освещающие путь к далекой, прекрасной планете. К единственному мужчине, которому она позволила бы до себя дотронуться и которому была не нужна.

— Никаких звезд, — подумала она зло, — хватит.

Взяла пульт и стала переключать изображения пока не остановилась на черно-красном жерле вулкана.

Нурвааль нашел ее в полной прострации. Аурис тупо сидела и смотрела в это жерло, словно ее туда засасывало.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он заботливо.

— Хорошо, — сказала она.

— Ты была великолепна, Аурис. Я тобой доволен.

— Спасибо, вэй.

Он был в золотом халате и шлеме с алыми перьями. На запястьях сверкали браслеты. Он снова раздевал ее взглядом, но ей было не до того, чтобы это замечать.

— Ты что-нибудь выпила?

— Нет.

— Напрасно. Выпей. Станет легче.

— Мне хорошо, вэй.

— Кому ты рассказываешь?

Он извлек из кармана специально заготовленную бутылку, отвинтил крышку, наполнил стакан и протянул ей.

— Давай.

Аурис равнодушно выпила. Она полностью доверяла ему.

— А теперь вот это.

Нурвааль зажег сигарету и поднес к ее губам.

— Я не курю, вэй, — предупредила она.

— А ты попробуй. Это как раз то, что тебе сейчас нужно.

Аурис не сомневалась, что ему виднее, и затянулась. Ей тут же нечем стало дышать, как при удушье. Голова пошла кругом, перед глазами появились красные круги. Она долго кашляла.

— Жрицы вымаливают у меня эти сигареты на коленях, — усмехнулся Нурвааль, — а ты получишь бесплатно. Так и быть. Ты заслужила. Не всякий мужчина справился бы на твоем месте.

После второй затяжки она ощутила необычную легкость. Ей показалось, что она смотрит на себя со стороны, и ей никакого дела нет ни до своего уставшего тела, ни до липкой мути на душе. Всё стало как-то очень просто.

— Ну, как? — спросил Нурвааль, пронзительно глядя на нее.

Этот взгляд, как ни странно, перестал ее смущать.

— Я должна вам кое-что сказать, — заявила Аурис без всякого страха, — уже давно.

— Что же?

— Я не верю в Намогуса. Я служу ему и ни капли в него не верю. Это же все ложь, вэй. И вы сами прекрасно это знаете.

— Есть мало вещей, которых я не знаю, — высокомерно заявил Верховный Жрец.

— Тогда ради чего мы убиваем?

— Ради порядка.

— Порядка, который удобен вам, вэй?

— Общество — это всегда пирамида. И кто-то в любом случае оказывается наверху. Почему не я?

Аурис вдруг опомнилась. О чем это она? Как она смеет заявлять ему такие вещи?!

— Простите, — смутилась она, — я не знаю, что это на меня нашло.

Жрец был великодушен.

— Это бывает. Не кури больше.

Он присел на корточки и забрал у нее из пальцев сигарету.

— Вот видишь, я тебя коснулся, маленькая Аурис, — заметил он.

— Вы нарушаете свое же требование, — вспыхнула она.

Нурвааль смотрел ей в глаза.

— Я могу его отменить.

У нее по коже снова побежали мурашки.

— Нет, прошептала она, — не можете.

— Могу, — улыбнулся он снисходительно, — я все могу. Но не буду.

 

6

Аурис прекрасно знала, что такое — Служения Намогусу в зале для омовений. Это были самые обыкновенные оргии для узкого круга посвященных, для жрецов и жриц, которые не отказывали себе в удовольствии потешить свою плоть. Она не ходила на эти сборища, поскольку была неприкосновенной. В этот раз ей было велено явиться. Ее положение после первой жертвы изменилось, теперь она была одной из них, повязанной с ними кровью.

Жрицы зашли за ней, помогли одеться.

— Не наматывай на себя слишком много, — засмеялась Кантина, — легче будет раздеваться.

— Я не буду раздеваться, — хмуро бросила Аурис и закуталась в темно-синий гиматий.

— Смотри. Будет жарко.

В зале было душно. Звучала музыка, от дыма курильниц кружилась голова. Вино и яства стояли прямо на полу, на коврах, застеленных скатертью. Жрецы возлежали на подушках. На нее никто не обратил особого внимания. Аурис легла с краю. Бояться ей было нечего, никто бы не посмел ослушаться Нурвааля и тронуть ее, и было даже немного любопытно.

Нур явился последним. Лег посредине и произнес тост во славу всемогущего Намогуса. Началась пирушка. Потом танцы. Потом и всё остальное. Женщины скидывали одежды, ныряли в бассейн с рубиновой водой, мужчины следовали за ними. Все они были высокими, стройными, темными, отобранными безусловно с учетом внешних данных. Их сильные тела сливались друг с другом в дрожащем свете факелов.

Одна маленькая Аурис сидела с краю с кубком вина и смотрела на них. Это зрелище волновало ее. В жизни она не знала ничего, кроме насилия, все мужчины представлялись ей потенциальными насильниками, а женщины — жертвами. А здесь она видела сладострастие. Никто никого не насиловал. Жрицы стонали от удовольствия.

Все еще веря, что ей вряд ли придется этим заниматься, Аурис все равно пыталась запомнить, как это делается, в каких позах, какими приемами. Голова кружилась, перед глазами все плыло. О своей жертве она уже и думать забыла.

Верховный Жрец наконец скинул свой золотой халат. Его черное тело было мощным и рельефным, под кожей на спине перекатывались мускулы. Гибкая змейка Орма танцевала вокруг него, ее он и выбрал. Поговаривали, что он вообще к ней неравнодушен. Они опустились на ковер, он коленями раздвинул ее ноги и вторгся в ее дрожащее от возбуждения тело.

Аурис наблюдала, и ей казалось, что все это происходит с ней. Ей показалось, что она что-то чувствует. Что между ее плотно сжатых ног рождается огонь и влага, хотя к ней по-прежнему никто не прикасался. Она зажмурилась.

Было жарко, как и предупреждала Кантина. Аурис почти разделась. Она устала и могла бы уснуть прямо тут, на подушках, но мешало возбуждение. Даже закрыв глаза, она видела перед собой клубки черно-зеленых тел, выжимающих друг из друга наслаждение.

Кантина опустилась рядом, ее кожа была влажной, с волос по высокой точеной шее стекали капельки воды. Аурис так и не заметила, с кем же она была. Кому досталась эта женщина, так потрясшая когда-то ее воображение.

— Ты зря сидишь, как неживая, — сказала жрица насмешливо, — поначалу это дает очень острые ощущения.

— А потом?

— Потом хочется чего-нибудь еще. Еще острее.

— Попробуй убить жертву, — посоветовала Аурис, — если ищешь сильных ощущений.

Жрица посмотрела на нее внимательно.

— А ты чего ищешь?

— Любви, — сказала Аурис и вздохнула, — только кто же меня полюбит?

— Ну, не такая уж ты уродина! Ты вполне хорошенькая.

— Я не об этом, Канти. Раньше я была ничтожна. Я ненавидела себя за это. Но теперь я еще хуже: я убиваю.

— Брось! Ты жрица Намогуса и имеешь полное право убивать.

В глазах стоял туман. Аурис больше не могла бороться с собой и упала на подушки. У нее было странное состояние, полузабытье-полубред. Тело не принадлежало больше ей, но краем сознания она все еще воспринимала окружающее: ритм музыки, голоса, плеск воды, сладострастные выкрики…

Она услышала над собой голос Верховного Жреца. Потом почувствовала, что он берет ее бесчувственное тело на руки.

* * *

По голосам она поняла, что Нурвааль говорит с Мзиргом и Сормаком. В его просторном кабинете была хорошая акустика. Аурис лежала на диване лицом к спинке и ничего не видела. Впрочем, ей все равно было бы не по силам открыть глаза.

— Что передал Окст? — спросил Нурвааль, чем-то двигая.

— Все нормально, — ответил Сормак.

— Что значит, все нормально?

— Нур, меня смущает эта девчонка. Что она тут делает?

— Накурилась аппирских сигарет. Можешь не бояться, она сейчас мертвее мертвого.

— А какого черта ты притащил ее сюда?

— Она перебрала для первого раза. Боюсь, в самом деле, умрет.

— Найдешь другую.

— Не говори ерунды. Как будто ты не знаешь, как трудно найти хорошую жрицу… итак, что передал Окст?

— Все в порядке. Девочка ищет папу. Они подключили даже Ривааля. Он каким-то образом выяснил, что Гунтри на Желтом острове в Приюте для умалишенных. Этого оказалось мало. Коэм пошел на крайние меры и втянул в поиски свою бывшую жену. Она узнала, что Гунтри до сих пор там, но пока не уточнила, где.

— Что ж, — усмехнулся Нурвааль, — пусть уточнит. Тогда мы его и возьмем.

— Есть одна сложность, — вставил Мзирг.

— Какая?

— Девчонка заметила, что за ней следят. Если Коэм сообразит и вышвырнет всю нашу аппаратуру, мы уже больше ничего не узнаем.

— Не паникуй, Мзирг. Коэм — типичный вилиалийский аристократ и чистоплюй. Ему и в голову не придет, что кто-то залез в его дом и установил там подслушивающие устройства.

Аурис казалось, что ее сердце стучит так громко, что все должны это слышать.

— Возможно, Ривааль другого мнения, — говорилось за ее спиной.

— Риваалю вообще должно быть глубоко наплевать на всю эту историю. Он же не лисвис.

— Кто поймет этих землян, Нур. Вспомни, как активно они переселяли аппиров.

— И оторвали себе отличную планетку! Но Тритай им не подходит, и никто его им не отдаст. Я не такой щедрый, как Леций Лакон.

— Не зарекайся, Нур, — хмуро сказал Сормак, — Тритай достанется тому, кому подчинится Магуста. Если ее вообще можно себе подчинить.

— Можно. Не сомневайся. И первое, что я сделаю — это силовую сферу вокруг планеты. Чтобы ни одна муха без моего разрешения не пролетела. А тогда поговорим с Проконсулом.

— А как ты собираешься вытрясти из Гунтри то, что Проконсулу не удалось за год? Думаешь, у него там неумелые мальчики в Секретной Службе?

— Не волнуйся, у меня свои способы.

Через какое-то время все трое ушли. Аурис лежала ни жива, ни мертва. Она поняла, что услышала что-то ужасное и для ее ушей не предназначенное. И лучше всего было поскорее это забыть.

Нурвааль скоро вернулся. Он что-то выпил, побродил по комнате, подвигал ящиками и хлопнул дверцами. Потом подошел к дивану и положил ее на спину.

— Эй, детка, ты жива?

Она не шевелилась и не открывала глаз. Для этого не требовалось притворяться, тело и в самом деле было как ватное.

— Ты дышишь?

Он проверил ее дыхание, потом рука его осторожно коснулась ее щеки. Сердце от этого сжалось. Он погладил кончиками пальцев ее брови, веки, губы.

— Вот видишь, маленькая дикарка: коварный жрец снова к тебе прикоснулся. Надеюсь, ты не убьешь его за это топором?

* * *

Палящее полуденное солнце немного поостыло. На Желтом острове, учитывая разницу во времени, уже наступала ночь. Ричард надел черный костюм, чтобы не выделяться в темноте. Потом ему пришла в голову еще одна идея.

Внук лежал на кровати в своей комнате, изнемогая от последствий жары, он только что вернулся из города. Его окружал традиционный творческий беспорядок. Эдгар мог одновременно читать несколько книг, смотреть несколько передач, что-то записывать, что-то искать в компьютере и играть при этом на гитаре.

— У тебя грим есть? — спросил Ричард.

— Какой? — уточнил Эдгар, откладывая журнал «Лисвис и Природа».

— Зеленый.

— Кто это решил позеленеть?

— На этот раз я.

— Ривааль, вы не слишком увлеклись адаптацией к местным условиям? Дружище Об, например, считает, что лисвисы могли бы и сами побольше проявлять внимания к галактическим соседям. Театров полно, а гостевых лож мало. Ньюфанюхейлям приходится сидеть в скафандрах. И перевод слишком быстрый, они не успевают следить за действием.

— Дались тебе эти ньюфанюхейли!

— Что ты кричишь, не понимаю? Тебе что, погода не нравится?

Ричард и правда утомился от очередной болтовни внука.

— Есть у тебя грим или нет? — спросил он строго.

Это не помогло.

— А зачем тебе, дед? — ухмыльнулся Эдгар, — ты что, влюбился в лисвийку?

У Ричарда в этот раз было как-то плохо с юмором, да и времени не хватало.

— Что ты болтаешь? — поморщился он.

— А что? — пожал плечом внук, — бабуля же улетает. Ты теперь совершенно свободен!

Он лежал, заложив руки под голову и небрежно покачивая ногой в полосатом как оса носке, всем своим видом изображая полное равнодушие. Пришлось сесть.

— Кто тебе сказал? — спросил Ричард.

— Твоя дочь, — был насмешливый ответ.

— Твоя мать, — поправил он.

— Это уже не важно, — покривился Эдгар.

— А что тебе важно?

— Ничего. Свое мнение иметь бесполезно. Все равно его никто не спросит… хочешь, прочитаю про музыкальных жаб? Вот, смотри, поют почище нашего соседа! Между прочим, я ему тут показал три аккорда: ну что, думаю, парень мается? Ему понравилось. Так что жди теперь новых шедевров…

Ричард не стал вслушиваться в его торопливую болтовню.

— Эд, ты бы давно все узнал, если б захотел услышать. Ты сам затыкаешь уши. Пойми же наконец, что нельзя все время прятать голову в песок, когда-то надо встать и оглядеться по сторонам.

Внук, как и следовало ожидать, отвернулся.

— Перестань, дед. Ты опять заговорил, как Доктор.

— А ты думаешь, я всю жизнь буду перекидываться с тобой шуточками? Только затем, чтоб не походить на Доктора? Он тоже в чем-то прав. И он — твой отец.

После таких слов Эдгар вскочил, сел посреди кровати, схватил и обнял подушку, загораживаясь ей как щитом. Зеленые глаза сощурились.

— Что с тобой, дед? Ты становишься таким же, как он. Ты же ничем от него не отличаешься!

— Положим, отличаюсь.

— Чем? Тем, что так спокойно отпускаешь свою жену?

— Это ее право, Эд.

— А где твое право?

— О чем ты?

— О чем? — Эдгар пытался говорить насмешливо, но получалось у него просто нервно, — я говорил с ней. Она колеблется. Она, как все женщины, не знает, чего хочет. Неужели ты не можешь за нее решить? Подойти и стукнуть кулаком по столу?! Ты же мужчина!

— Эд, я понимаю, тебе очень хочется, чтоб она осталась. Мне тоже. Но она сама должна все решить.

— Ты всю жизнь ее успокаиваешь и боишься ей слово поперек сказать. Что, думаешь, я не вижу? Она, конечно, чудо, я сам ее обожаю… но где твое мужское самолюбие, дед? Почему ты позволяешь этим женщинам вести себя с тобой так, словно ты им должен? Почему ты ей не скажешь, что она нужна тут? И тебе, и мне, черт возьми!

— Тут дело не в самолюбии, — сказал Ричард терпеливо, он догадывался, что творится в душе у внука, и даже рад был, что тот наконец высказался, — понимаешь, я уже потерял одну жену. И именно потому, что таскал ее за собой повсюду.

— А я, — Эдгар смотрел с досадой, — уже терял родителей! Она возомнила, что никому ничего не должна, а ему не хватило воли ее удержать: он привык сдувать с нее пылинки! Теперь все повторяется, потому что у тебя тоже нет ни воли, ни самолюбия!

— Послушай, Эд, успокойся. Ничего страшного не происходит. Мы не разводимся, как твои родители. Просто Зела устала, а там ей предложили интересную роль. Вот и все. Да и ты уже не ребенок.

Последние слова подействовали. Эдгар сник. Он действительно частенько забывал, что уже взрослый.

— Я никогда не женюсь, — заявил он разочарованно, — и не заведу детей. Лучше собаку, кошку, попугая и десяток игуан.

Ричард посмотрел на него и усмехнулся.

— Вот тут ты прав.

Он встал и ушел к себе. Через минуту Эдгар прибежал следом. На лице читалось некоторое сомнение в своей правоте.

— Дед, так зачем тебе грим?

— Собираюсь на Желтый остров, — сообщил Ричард.

— За Гунтриваалем?

— Да.

— Один?

— Разумеется. Туда все равно никого не пустят.

— А тебя?

— А мне разрешение не нужно.

— У тебя пропуск?

Он посмотрел на внука. Эдгар никогда не видел, как он телепортирует. Видел только, как он любезно расшаркивается с лисвисами.

— В общем, да.

— Но в камеру тебя все равно не пустят. И вывести его не дадут. Что ты задумал, дед?

— Знаешь что, — сказал Ричард поразмыслив, — ты мне, пожалуй, пригодишься.

Лицо у Эдгара изумленно вытянулось.

— Ты серьезно?

— Вполне. Одевайся.

* * *

Они летели на предельной скорости больше часа. Желтый остров находился ближе к экватору, на юго-западе. Жара там была неимоверная и такая же влажность.

По дороге Ричард старался ввести Эдгара в курс дела.

— Иримис рассказала кое-что об этих Красных болотах. Большей чертовщины я, честно говоря, не встречал. Эта тварь, которая там сидит, вполне разумна и называет себя Магустой. Она способна генерить любые голограммы и силовые поля. А также поглотить все, что угодно. Ее щупальца могут принимать различный облик, через них она и общается. Ну, как тебе?

— Она опасна, дед?

— По-моему, это очевидно. Анаверти и Нур хотят каким-то образом приручить ее. Они себе льстят. Тут надо думать, как от нее защититься, а не как ее использовать.

— Но Гунтри это знал?

— Возможно. Поэтому он сейчас в сумасшедшем доме.

Забавно было видеть в зеркале свое зеленое лицо. Ричард не собирался проходить посты, но даже издалека не хотел привлекать к себе внимания. Он знал корпус и палату. Оставалось только туда попасть и не напугать своим появлением Гунтри.

Модуль опустился на скалистом берегу. Было темно. Под звездным небом плескались о теплый песок волны.

— Жди меня здесь, Эд. И никуда не отходи. Будь готов к взлету.

— Хорошо, начальник. А искупаться можно?

— Никаких купаний.

Он осторожно прошел между скал к дороге. Корпуса больницы чернели под звездным небом кубами и цилиндрами. Ближе стала видна и высокая каменная ограда. Ричард телепортировал прямо в больничный сад. Там было спокойно. Тропические цветы одуряюще пахли, в прудах традиционно заливались местные соловьи — огромные вилиалийские лягушки. Одна прыгнула и футбольным мячом шлепнулась ему под ноги. Ричард вздрогнул и пнул ее ногой в мясистый бок.

— Брысь, шашлык.

Лисвисы обожали жареную лягушатину.

В корпусах свет горел только на первых этажах и кое-где в коридорах. От казарменного строя корпусов почему-то повеяло глубинной тоской. Вооруженной охраны не было, но все двери были надежно закрыты. Стучаться он не стал. Нашел нужный корпус, высчитал нужный этаж и телепортировал прямо туда.

Он, конечно, рисковал, но в вестибюле оказалось пусто. Номера палат были те, что надо. Дверь в 186-ю была наглухо задраена, так что пришлось снова воспользоваться четвертым измерением. Дружище Анавертивааль не учел, что ему придется иметь дело с Ричардом Оорлом.

На единственной кровати, привинченной к полу, спал лисвис в больничной пижаме. Понять, кто это, в темноте было трудно. Ричард повернул его на спину, наклонился и ужаснулся. Это был постаревший, истощенный, весь какой-то сморщенный и непохожий на себя Гунтри. Усохшая оболочка некогда упитанного, жизнерадостного, царственного Гунтри. Он не просыпался.

Ричард толкал его и тряс его за плечи, пока не убедился, что это бесполезно. Узник, скорее всего, получил приличную дозу снотворного. Это осложняло задачу. Хорошо было бы, если б он смог встать и обнять покрепче.

Но выбора не было. Времени тоже. Ричард немного отдышался, собрался с силами, связал платком запястья Гунтри и повесил его за руки себе на шею. В это время в коридоре послышались шаги. Больше ждать он не стал, он телепортировал за ограду больницы, опасаясь, что до моря с такой ношей он не дотянет. Потом просто взвалил Гунтри себе на спину и понес.

Эдгар расхаживал по берегу, изнывая от духоты и неизвестности. Многочисленные петли следов говорили о том, что на месте ему не сиделось.

— Дед, это ты? — крикнул он в темноту.

— Я. Только не кричи.

— Да тут нет никого.

Вместе они уложили Гунтри в модуль на заднее сиденье.

— Это он?

— Да.

— Что с ним?

— Снотворное. Он спит.

— Где ты его взял, дед?

— Под кустом. Иду, смотрю — Гунтри валяется.

— Ну, ты даешь!

— Садись, Эд.

— А искупаться? Я взмок как прачка.

— Дома искупаешься.

— До дома еще целый час. Я прилипну к сиденью, если не смою с себя продукты жизнедеятельности в жарком климате.

Было темно и тихо. Волны ласково плескались о песок.

— Ладно, — сказал Ричард, — окунись, и сразу назад.

Он подошел к воде и сам умылся, стирая песком грим. Его рубашка прилипала к телу, а тело от напряжения немного трясло мелкой дрожью. Хотелось пить.

Он выпрямился, чтобы махнуть Эдгару, вдохнул полной грудью теплый влажный воздух и с облегчением выдохнул. И в это время его модуль как ужаленный сорвался с места и взмыл в темноту.

— Дед! Дед! — заорал Эдгар, выскакивая на берег, — что это?!

Но кричать было бесполезно. Модуль стремительно исчез в ночном небе. А вместе с ним и Гунтривааль.

От неожиданности и от тупой досады Ричард сел на песок, понимая, что втянут в чью-то нешуточную игру. Это и так было ясно, но теперь он почувствовал себя не только заинтересованным, но и задетым. Мокрый внук смотрел на него с недоумением и досадой.

— Дед! Что это значит?!

— Это значит, — усмехнулся Ричард, — что мы неплохо на кого-то поработали.

* * *

Лауна смотрела сказочный фильм. В юную принцессу из Страны Лилий влюбился волшебник из страны Желтых Трясин. Он очень красиво за ней ухаживал, используя всякие чудеса и всю свою галантность. Лауна смотрела и думала, что эта сказка чем-то похожа на ее историю. Ей тоже хотелось быть героиней чудесной сказки с такой же пылкой любовью и непременно с хорошим концом.

Коэм периодически заглядывал в ее комнату и выходил. Он, конечно, считал, что все это романтические бредни. Ее это немного задевало, она не любила чувствовать себя наивной девочкой.

Лауна посмотрела как-то, что он читает. У него на книжной полке стояли «Философские беседы», «История мировых религий», «Государство и личность», «Галактический справочник» и много чего еще, гораздо более нудного. По телевиденью он смотрел только «Новости из Совета» и «Культурный вестник».

— Ты когда-нибудь мечтаешь? — спросила она, после счастливой свадьбы принцессы и волшебника.

— Только, когда выпью, — усмехнулся он.

— Может, выпьем, а ты мне расскажешь, о чем?

— Я и так тебе скажу: не о том, что ты сейчас смотрела.

— Да?.. А мне понравилось.

— Моим дочерям тоже нравилась эта сказка. Особенно младшей.

Лауна вспыхнула. Сравнение с девчонкой ее задело.

— Я тебе не дочь, — заявила она возмущенно, — и не маленькая девочка! Твоим дочерям и не снилось, что я пережила!

— Лау, я не хотел тебя обидеть, — тут же спохватился Коэм.

— Ты это делаешь постоянно! Я не так одеваюсь, не то говорю, не то смотрю… я виновата даже в том, что не готовлю себе ужин!

— Успокойся, — сказал он терпеливо, — давай, в самом деле, выпьем. Я тоже сегодня как заведенный. Надо расслабиться.

— Почему Ривааль не звонит?

— Очевидно, занят.

— Очевидно, ему все это порядком надоело. Как и тебе.

— Сядь, — сказал Коэм, — и помолчи немного.

Он зажег в гостиной свечи, поставил на столик вино и фрукты, стало уютно и на удивление спокойно. Мир как будто сузился вокруг подсвечника, исчезли стены, мебель, окна и город за ними. Исчезли страхи и тревоги, они остались где-то там, за границей тьмы и света.

— Напрасно ты на меня обижаешься, — философски заметил Коэм, наполняя бокалы, — я не виноват, что ты родилась на Тритае, а там уже совсем другая культура. Ты хочешь знать, о чем я мечтаю? Я мечтаю создать на вашей планете нормальные условия и нормальную жизнь. До этого еще очень далеко: ломать всегда легче, чем строить. И разбить легче, чем склеить.

— Ты опять обвиняешь моего отца? — снова возмутилась Лауна.

— Я никого сейчас не обвиняю, — устало вздохнул он, — давай не будем ссориться.

Лауна медленно пила из бокала сладкое вино, смотрела на Коэма и пыталась понять, почему он ей все-таки помогает? Зелья он не пил, не влюблен в нее, ничего от нее не хочет, не ставит никаких условий, но почему-то считает это своим долгом. Странно.

— Я, наверно, выгляжу невоспитанной и неблагодарной? — спросила она с раскаянием.

— Ты принцесса, — улыбнулся он, — тебе можно.

Они сидели в полумраке, тихо беседовали, и это немного походило на сказку. Чуть-чуть, самую малость. Но и эта малость скоро кончилась. Позвонил Ривааль, напряженным голосом сказал, что скоро будет, и через пять сктрин явился.

С ним был Эдгар, он выглядел непривычно подавленным и растерянным. Ривааль же был просто хмур. Они прошли в гостиную.

— Выпьешь? — спросил Коэм.

— Потом, — Ривааль посмотрел на них обоих и задержал взгляд на Лауне, — слушайте, что произошло: у меня украли Гунтри.

Она ахнула, ноги сами подкосились. Эдгар усадил ее с собой на диван и обнял. Рука его была непривычно холодной.

— Гунтри жив, — шепнул он ей в ухо, — это самое главное.

— Он жив, — подтвердил Ривааль, — я вытащил его из больницы, мы положили его в модуль…

— Положили?!

— Он спал, девочка, не пугайся. В таких больницах часто применяют снотворное.

— И что потом? — спросил Коэм.

— Потом мы отошли буквально на пять минут. Берег был пуст, хотелось умыться. И модуль взлетел.

— Но сам отец не мог этого сделать?

— Нет, конечно. Он спал, и у него были связаны руки.

Лауна чувствовала, как выступают на глазах слезы бессилия и жалости.

— Зачем? — спросила она.

— Что зачем? — не понял Ривааль.

— Связаны руки?

— Так мне удобнее было его нести.

— А… как он выглядел?

— В общем, нормально. Похудел только.

— Они пытали его?

— Не заметил. Я даже не успел его толком разглядеть.

Слезы брызнули.

— Не представляю, — заметил Коэм, — как тебе удалось это провернуть.

— Это не важно. Важно, что я не заметил слежки. И недооценил тот факт, что Гунтри нужен не только нам.

— Ты думаешь, это Нур?

— Кто же еще? Все гениально просто: он предоставил нам почетное право его найти и вытащить. Я думаю, Гунтри уже в пути на Тритай.

Лауна ясно ощутила всю безвыходность своего положения. Ей незачем было оставаться на Вилиале, она не могла попасть на Тритай, и там ей бы не хватило сил вытащить отца из лап Верховного Жреца. Обидно было, что спасение было так близко.

— Не плачь, — сказал ей Ривааль, — я найду его и там.

— Вы хотите лететь на Тритай? — изумилась Лауна.

— Да. Мне давно пора там побывать.

— И мне, — вставил Эдгар.

— Все это так, — кивнул Коэм, — но экспедиций пока не намечается, мне не дадут планетолет.

Ривааль посидел, стиснув руки, потом вздохнул:

— Придется и мне пойти на крайние меры. Ты через это уже прошел, теперь моя очередь.

— Я могу чем-то помочь?

— Нет, Коэм. Это уже мое дело. Верховному Жрецу придется со мной встретиться. До сих пор меня еще никто не использовал, как ездовую собаку.

Лауна не знала, что такое «ездовая собака», но поняла, что Ривааль в ярости.

Коэм же был просто хмур. Когда гости ушли, он сел в кресло и налил себе вина.

— Вот видишь, — сказала Лауна, — утерев слезы, — для тебя все закончилось. Я больше не буду тебе мешать.

— Не думал, что так скоро придется возвращаться на Тритай, — сказал он, — хотя, может, это и к лучшему.

— Тебе вовсе не обязательно с нами лететь.

— Поздно, Лау. Я уже ввязался в эту историю.

— А может… дело в Аурис? — Лауна посмотрела на него внимательно, — кажется, она тебе нравилась?

— Да, — спокойно признался Коэм, — ее судьба меня волнует.

— Обыкновенная судьба. Как и у всех служанок. И она тоже — самая обыкновенная забитая девчонка.

— Нет. Это не так.

— Это так! Просто она похожа на твою жену. А вкус у тебя с годами не меняется.

— Ничего не поделаешь, — усмехнулся Коэм, — вкус — вещь капризная.

— На здоровье, — дернула плечиком Лауна, — если тебе хочется лететь из-за какой-то служанки на Тритай — лети. Можешь даже на ней жениться. Может, со второй женой тебе повезет больше.

* * *

Ричард до конца задвинул жалюзи в своем кабинете. Солнце было беспощадным. Настраиваясь на трудный разговор, он прошелся из угла в угол и даже посмотрел на себя в зеркало: не слишком ли взволнованным он выглядит. Выглядел он, как и положено: как отец, который двадцать лет не разговаривал со своей дочерью и который теперь вынужден это сделать.

Ингерда вошла без звонка, вид у нее был строгий и недовольный, форма на ней была светло-серая, обычная, рыжие волосы гладко причесаны. Ричард отметил, как она красива и как напряжена.

— Расслабься, — сказал он сразу, — это служебная встреча.

Дочь стояла в дверях, пока он не пригласил ее присесть.

— Сколько у тебя на борту планетолетов? — спросил он.

— Один, — сухо ответила Ингерда, — и три антиграва.

— Антигравы меня не интересуют. Мне нужен планетолет.

— Я должна знать, для чего.

— Для полета на Тритай.

— Разве вилиалийские власти не могут выделить земному полпреду транспортное средство?

— Я не обязан согласовывать с ними все свои действия.

— Но со мной тебе придется их согласовать.

— Это я тоже делать не обязан. Сейчас и ты, и твой экипаж, и твой корабль находитесь в моем подчинении.

— Я подчиняюсь Космофлоту.

— Космофлоту будешь подчиняться в космосе.

Ингерда давно считала себя самостоятельной и независимой, это был больной для нее вопрос.

— У меня есть жесткие инструкции, — сказала она, — я не могу вернуться на Землю без планетолета.

Неприятный разговор только начинался. Ричард внутренне напрягся, ожидая неминуемой вспышки.

— Ты никуда не полетишь, пока мы не вернемся с Тритая. Там может быть весьма важная информация, и ты повезешь ее на Землю.

— Ты хочешь, чтобы я вышла из графика? — возмущенно спросила Ингерда.

— Разумеется, — ответил он, — именно этого я и хочу. Я запрещаю тебе вылет до своего особого распоряжения.

Дочь формально подчинилась, но зеленые глаза метали молнии.

— Когда же «Смерч» сможет вылететь? — холодно уточнила она.

— Не раньше, чем я вернусь с Тритая.

— Через год? — усмехнулась она.

— Я думаю, раньше.

Дочь посмотрела с вызовом. Разумеется, у нее были свои планы, которые он нарушил.

— А ты подумал о людях, которые собрались на Землю? И о тех, кто их ждет?

— Подождут, — сказал он, — это не смертельно.

Она сверкнула разгневанными глазами.

— А ты подумал об Эдгаре?! Сколько он может скакать в этом лягушатнике? Ему давно пора домой. Ему надо учиться! Это же не мальчишка, это шут гороховый!..

— Я подумал об Эдгаре, — сказал Ричард, — он полетит со мной на Тритай.

— Что?!

Ингерда вскочила. Лицо ее побелело, руки затряслись. Такой бурной реакции он все-таки не ожидал.

— Ты с ума сошел?! Ты хочешь взять мальчишку на эту жуткую планету?!.. Ты потащил его с собой на Вилиалу. Я не возражала, хотя на пользу ему это не пошло. Он мог бы уже поступить в театральную студию, вместо того, чтоб развлекать тут лисвисов. Но здесь хотя бы цивилизация! Так тебе этого мало, ты собираешься затащить его на Тритай!

— Ингерда, Эдгар — не мешок с кукурузой. И давно уже не мальчишка. Он сам хочет лететь со мной.

— А ты хочешь его смерти?!

— Опомнись! — рявкнул он.

Она вздрогнула и села. Голос был тихий, но решительный.

— У моей подруги на Пьелле погиб сын. Я знаю, что это такое. И я не допущу, чтобы что-нибудь случилось с моим сыном. Ты не получишь планетолет. Пусть меня даже разжалуют и вообще выгонят из Космофлота.

— Я бы вообще не брал женщин в Космофлот, — заявил Ричард, — они вечно путают личное со служебным.

— Это, к счастью, решать не тебе.

Он смотрел на нее и думал, что невозможно же так разговаривать с собственной дочерью. Но другого тона она не хотела и не заслужила.

— Ты не нашла времени встретиться со мной и поговорить об Эдгаре, — сказал он сухо, — твои амбиции тебе дороже. Так вот не путай. Это мой рабочий кабинет, и говорим мы с тобой не о твоем сыне, а об экспедиции на Тритай. Как капитану, я могу объяснить тебе, чем это вызвано.

— Сделай одолжение, — процедила она сквозь зубы.

— Видишь ли, жизнь в инструкцию не вписывается. А космос — тем более. Надо всегда быть готовыми к неожиданностям. Казалось бы, Земля далеко. Эта тварь на Тритае угрожает только лисвисам. Ну а если нет? Я, черт возьми, должен учитывать такую возможность. Я все должен учитывать.

— О какой твари ты говоришь? — спросила Ингерда.

— О Магусте. Информация получена по личным каналам, Анаверти предпочитает держать это в секрете.

Дочь настороженно смолкла. Он вкратце рассказал ей о Красных болотах и о поисках Гунтри.

— Теперь ты понимаешь, что мне необходим планетолет?

Она молчала, глядя в пол, потом посмотрела на него ужасными глазами. Он увидел вдруг давно забытую, испуганную маленькую девочку.

— Папа, это же эллой, — проговорила она жутким шепотом.

— Что? — изумился он.

— Эллой. Призрак! Точно такой же живет на Пьелле. Он ужасен, па. Он сильнее всех Прыгунов. Ольгерд уже пытался с ним пообщаться и чуть не погиб.

— На Пьелле, говоришь?

— Я только что оттуда.

— Значит, он и на Земле может объявиться?

— Не исключено.

— Ты видишь, насколько это серьезно?

— Я вижу, насколько это опасно! Он сильнее тебя, можешь не сомневаться.

— Гунтри знал, как на него воздействовать. Надо, прежде всего, найти Гунтри.

— Папа, на него невозможно воздействовать. Знаешь, что такое эллой? Это коллективное сознание всех, кого он поглотил.

— Весьма ценная информация, — сказал Ричард.

— Я не знаю, что это такое, и никто не знает. Я только знаю, что Магуста гораздо сильнее того эллоя. Это матка, которая их порождает и пожирает. Так говорил Ольгерд.

— А он не говорил, кто породил саму Магусту?

Ингерда посмотрела на него недоуменно.

— Нет.

— Ведь откуда-то она взялась.

— Она очень старая. Во всяком случае, ей больше трех тысячелетий.

— От этого не легче.

Ингерда посмотрела на него с отчаянием.

— Папа! Ну почему именно ты должен этим заниматься? Предоставь это аппирам и лисвисам.

Ему приятно было слышать, что она как прежде называет его папой и даже высказывает некоторый страх за него. Но вопрос Магусты волновал его сейчас гораздо больше.

— Парочка Прыгунов нам бы сейчас не помешала, — усмехнулся он.

— У них хватает своих проблем.

— Значит, придется самому.

— Не бери хотя бы Эдгара, — снова встала в позу Ингерда, — ты же понимаешь, как это опасно!

— Дочь, — сказал он твердо, — Эдгар все решает сам. Если он хочет лететь со мной, он полетит со мной. Я не собираюсь за него решать.

— Ах, вот как? Тогда я тоже лечу с тобой.

— Это еще зачем?

— Мне так будет спокойнее.

— Вот этого делать не стоит, — сказал он недовольно, — женщинам там, в самом деле, делать нечего.

— Знаешь что! — заявила она твердо, — если ты ничего не решаешь за своего внука, то не смей решать за свою дочь. Хватит уже. Я лечу с тобой.

— Герда…

— В противном случае никакого планетолета ты не получишь.

— Это шантаж? — усмехнулся Ричард.

— Да, шантаж, — кивнула она.

Он пожал плечом.

— Лети.

* * *

— Знаешь, я многое поняла там, на Пьелле, — сказала Ингерда, отрешенно откинувшись на спинку сиденья.

Они летели домой. Зеленые фильтры на лобовом стекле оттеняли ее лицо и делали ее немного похожей на лисвийку. Ричард стал замечать в последнее время, что его тошнит от зеленого цвета.

— Ты оказался прав: я не нужна Лецию. Он любит меня где-то в глубине души, но это никак не отражается на его жизни. Мы встречались с ним тайно, как воришки… Какая женщина это выдержит?

— Во всяком случае, не моя дочь, — сказал Ричард.

— Честно говоря, я прилетела мириться. Только духу не хватило.

Странно было все это слышать.

— Лучше поздно, чем никогда, — вздохнул он, — Эдгар бесится от всей этой ситуации и совершенно неуправляем. Подозреваю, что мозги ему вправить можно только на Тритае. Пусть привыкает к трудностям. И к опасностям, если хочешь.

— Папа, зачем ему это? Он артист.

— Какой он, к черту, артист? — Ричард взглянул на дочь, — парень — прирожденный космопсихолог. Мне до него далеко в этом отношении. Он находит общий язык со всеми, даже с марагами, чтоб им пусто было, даже вилиалийские игуаны его слушаются, ужасно своенравные твари. Никто его не раздражает. Он любит и понимает всех.

— Кроме собственной матери, — усмехнулась Ингерда.

— Извини, это уж твоя вина.

— Моя мать тоже променяла меня на космос. У нас это наследственное.

— Ради бога, — сказал Ричард, — давай хотя бы Шейлу оставим в покое.

— Ты не хочешь говорить о ней?

— Я не хочу слышать упреков в ее адрес.

— Конечно. Для тебя она была — идеальная жена. Потому что она жила для тебя.

— Для вас с Ольгердом тоже.

— Не преувеличивай. Если б не она, я, может быть, была бы совсем другой.

— Дети неблагодарны, это аксиома, — усмехнулся Ричард, — они пытаются во всех своих грехах обвинить родителей.

— Не без этого.

— В таком случае я тоже могу вспомнить свою мать. Думаешь, она меня сильно любила?

Ингерда посмотрела с замешательством, очевидно, такая простая мысль ей в голову не приходила.

— Знаешь, меня больше всего волнует Эдгар, — сказала она, — как ты думаешь, могу я еще наладить с ним отношения? Или это будет такой же кошмар, как у вас с бабушкой Илгой?

Ричард пожал плечом.

— Эдгар — темная лошадка. Никто не знает, что у него на уме. Безумно и бескорыстно он любит только одно существо — Зелу.

— А тебя?

— Ко мне он придирается. Как мужчина к мужчине. Считает, что у меня нет ни воли, ни самолюбия.

— У тебя?!

Ричард засмеялся.

— Старею, наверное.

Дома их встретила удивленная Зела. Она была божественно хороша в нежно-розовом домашнем сарафанчике с кружевными оборками. Пышные золотые волосы от жары были приподняты с шеи и собраны в пучок на затылке. На шее соблазнительно лежали завитушки выпавших прядей. Он любовался ею всегда, сам удивляясь, почему это не надоедает. Порой надоедали ее капризы, обиды и перепады настроения, но никогда — ее красота. Он смотрел на нее и тут же прощал ей все на свете. А если прикасался к ее горячей нежной коже, то и согласен был на все.

— А Эдгара нет, — сказала она немного смущенно.

— Ничего, — ответила Ингерда, — мы подождем.

— Тогда будем пить чай. Я испекла ватрушки.

Ричард все-таки поцеловал ее в шею.

— Тебе, как всегда, кофе? — уточнила она.

— Мне то же, что и всем.

Он прошел за ней на кухню. Ватрушки лежали на широком блюде аппетитной горкой. Робот отчищал в раковине противень.

— Вы помирились? — шепотом спросила Зела.

— Похоже, — ответил Ричард и поцеловал ее в загорелое плечо.

— Слава богу!

— Ты прекрасно выглядишь.

— Совершенно по-домашнему.

— Совершенно божественно.

— Что вы решили? Она даст тебе планетолет?

— Больше того: она собирается лететь со мной.

— Зачем?

— Знаешь, она права. У нее больше не будет возможности побыть с Эдгаром и наладить с ним отношения. Пусть попробует.

— А как же я, Рик? — спросила Зела растерянно.

— Тебе придется немного подождать, — ответил он виновато, — думаю, через месяц мы вернемся, и я со спокойной душой отправлю вас всех на Землю.

— Я не останусь здесь одна, — заявила Зела.

— Детка, там опасно, — возразил он.

— Но Эдгара же ты берешь!

— Он мужчина.

— А Ингерда — тоже мужчина?

— Вы что, сговорились все? Всем надо на Тритай, как будто там слонов раздают! Пойми, там жрецы, Магуста и ужасный климат.

— Рик, — она посмотрела на него возмущенно, — я не останусь тут одна, и ты это знаешь.

— Я знаю, что тебя не устраивала даже Вилиала, — напомнил ей Ричард, — а Тритай — это во сто раз хуже. Как хочешь, а я тебя просто не понимаю.

— Что тут непонятного? — она посмотрела ему в глаза, — я твоя жена, и я не могу без тебя жить.

— Я тоже, — сказал он, — но я не могу тобой рисковать. Я себе не прощу, если с тобой что-нибудь случится.

— Со мной скорее что-нибудь случится здесь, без тебя. А с тобой мне ничего не страшно.

Ричард обнял ее очень крепко, совершенно не представляя, как с ней расстаться. «Не соглашайся!» — вопил ему внутренний голос, — «тебе мало Шейлы?!»

— Зела, я не бог, — сказал он.

— Ты бог, — упрямо возразила она, — ты черный тигр.

 

7

Она вовремя напомнила ему, что он черный тигр. Ричард понял, что ситуация с Магустой может быть очень серьезной и опасной, если даже Прыгуны не в состоянии с ней справиться, и ощутил горячее желание встретиться наконец со своими сородичами. Они могли что-то знать об этой твари или просто помочь. Помогли же они уничтожить Тостру! Черные тигры были далеко не ласковыми созданиями, никто их не любил, но своих они в беде не бросали.

Его крепкие когти царапали поросшие лишайником валуны. Над болотистой серо-оранжевой равниной висело унылое, тусклое небо. Ричард специально прилетел сюда, в приполярные широты, где практически невозможно было встретить ни одного изнеженного лисвиса. Тело его слушалось. Оно было ловким и сильным, легко бежало, телепортировало и прыгало с камня на камень.

Анзанта кое-что рассказывала о черных тиграх, после чего Ричарду расхотелось с ними встречаться. Они постоянно находились в состоянии поединка, выясняя отношения между собой и прочими. Самолюбие и честолюбие их было безмерно, они не признавали других наслаждений, кроме борьбы. Этого не понимали ни чувственные и сладострастные белые тигры, ни деловые, рациональные эрхи.

Ричард был готов простить этим забиякам все, лишь бы они помогли ему справиться с Магустой. Он только не знал, как к ним попасть, и ни разу этого не делал. Пришлось вспомнить всё, что говорил Ольгерд. Лечь, расслабиться, создать мысленно канал, захотеть и позвать их.

Сначала ничего не получалось, вокруг была тундра, низко висело белое небо, и горел на серых камнях рыжий лишайник. Потом осталась только темнота и похожий на трубу туннель в ней.

— Где вы? — подумал Ричард, — я черный тигр, вы мне нужны, я хочу прийти к вам.

— Брось свое плотное тело, — услышал он внутри себя строгий мужской голос, — что ты за него цепляешься?

Ричард и в самом деле слишком был привязан к своему телу. Это ему мешало. Инстинкт самосохранения прочно удерживал его в плотном мире. Наверно, Ольгерд был моложе и безрассуднее, если у него сразу все получилось. На самом деле это было жутко. Пришлось сделать над собой титаническое усилие.

Через какое-то время Ричард потерял ощущение тела, он оказался в черной трубе и стремительно в нее ринулся.

Картина открылась ошеломляющая. Невероятно огромные голубые горы кольцом окружали зеленую долину с домиками из дерева и соломы. С гор сбегали водопады, вливаясь в широкую и стремительную реку. Раскаленное белое солнце стояло в зените, но не затмевало остальных звезд, поэтому небо было совершенно невозможным и ослепительно ярким.

Два огромных черных тигра дрались посреди поселка, страшно рыча и взрывая мощными лапами почву. Остальные смотрели на них. Некоторые были в обличье людей. На ошеломленного Ричарда никто не обратил внимания, он потянулся, неожиданно взлетел и медленно опустился назад, на траву. Потом к нему подошел мужчина в костюме воина: в шлеме, латах и с мечом. Лицо его было исполнено такой суровости, словно жизнь его беспрестанно испытывала на прочность.

— Это ты — новенький? — спросил он.

Ричард открыл пасть, рявкнул, потом только сообразил ответить мысленно.

— Да.

— Я провел тебя. Мое имя Овх Быстрый Меч. А твое?

— Ривааль, — по привычке ответил Ричард, — то есть Ричард Оорл.

— Ты лисвис?

— Нет. Я землянин.

— Топологически это место связно с Вилиалой.

— Я там и нахожусь.

— Если ты землянин, у тебя должны быть другие наставники.

— Моя проблема связана с Вилиалой.

— Какие могут быть проблемы на Вилиале? — презрительно усмехнулся Овх Быстрый Меч, — они погрязли в роскоши и наслаждениях, как белые тигры.

В это время кончился поединок. Оба тигра оказались живы, Ричард понял, что это лишь спортивный турнир для очередного выявления сильнейшего. Теперь его, наконец, заметили.

— О! Новенький! — раздалось в толпе, — молоденький, совсем котенок!

Совсем котенку было сто четыре года, но это был сущий пустяк по сравнению с их тысячелетиями. Давно Ричард не чувствовал себя мальчишкой. От этого стало как-то неловко.

— Надо его испробовать!

— Конечно! В круг его! В круг! Пусть покажет себя!

Встреча оказалась немного неожиданной. И не очень-то радушной. Он понял, что сила и смелость слишком много значат для боевитых черных тигров, и ему непременно надо победить соперника, чтобы с ним заговорили с уважением. А без уважения разве добьешься нужной информации?

Он дрался только один раз, с матерью. Она, конечно, была слабее и старше. Ему достаточно было просто разозлиться на нее. И все это происходило в плотном мире. Как победить астрального воина, он не представлял.

— Токли, сразись с новеньким! — вопили тигрицы, — Токли Глубокий След!

Ричард обреченно вышел в круг. Приходилось играть по их правилам. Тело было невесомое и не слушалось. Порой он даже не прикасался к земле и недоумевал, как же бойцы изрыли всю почву под ногами?

Токли оказался в кругу одним прыжком. Он был огромный и ловкий, и явно любимец здешних дам. По его черной спине проходили серые, кошачьи полоски. Яркое солнце било ему в глаза, и он хищно щурил их, разглядывая Ричарда.

— Ну что, котенок, посмотрим, на что ты способен, — прочел Ричард его незамысловатую мысль.

Скоро он заметил, что его просто сдувает с места, как пылинку.

— Черт бы тебя побрал, — подумал он и мысленно подпер себя гранитной скалой.

Это потребовало концентрации, поэтому всё окружающее: толпа, домики, солнце, — исчезло, остался только противник. Движение прекратилось, но теперь он испытывал сильное давление на грудь. Пятиться не хотелось, быть расплющенным тоже. Начиная потихоньку злиться, Ричард собрал свое рассеянное поле и мысленно толкнул соперника за горизонт. Туда тот, конечно, не долетел, но метра на три по земле проехал.

Разъяренный Токли бросился на него, оскалив белые клыки. Зрелище было жуткое, Ричард на секунду растерялся и позволил ему навалиться на себя сверху. Его лапы провалились в землю. Токли давил на него всей тяжестью, какую только мог представить, Ричард изо всех сил упирался. Одновременно он слышал в своем мозгу навязчивую мысль: «Ты молод и слаб, ты не боец, ты меня боишься». От такого наглого внушения он пришел в ярость. Встал на дыбы и скинул Токли с себя на землю.

Глубокий След быстро вскочил, но Ричард уже кое-чему научился. Он оскалился и так пронзительно рявкнул, что на секунду соперник растерялся: не ожидал такой злости от котенка. Уже понимая, что в ближнем бою он проиграет, потому что не знает техники и почти не владеет телом, Ричард вспомнил прием Прыгунов. За секунду замешательства он сделал энергетический белый шар вокруг себя, замер и стал ждать развития событий.

Токли бросился на него, но только растекся по невидимой сфере черным пятном. Вряд ли это было ему приятно. Он отскочил, собрался, оскалился и попробовал еще раз. Было впечатление, что он бьется в прозрачное стекло.

— Ты играешь не по правилам! — услышал Ричард его мысль.

— Я вообще не знаю ваших правил, — ответил он ему.

— Тогда берегись, я тебя расплющу!

Вокруг белого шара он сотворил свой, голубой. Началось чистое противостояние энергий. Ричард хотел этого, но он не был уверен, что победит. Его раздражала мысль, что поединок ему навязан. Даже если это не смертельный бой, а проба сил, все равно с их стороны нечестно брать за шкирку только что вылупившегося птенца и швырять его в бой.

Голубой шар давил все сильнее. «Ты слабее», — внушал Токли, — «ты меня боишься, твои силы тают, ты сдаешься…» И все как будто к тому и шло.

— Почему, собственно, я не могу ему что-нибудь внушить? — подумал Ричард, — приходится на лету усваивать их приемы.

Он стал вспоминать, что еще рассказывала Анзанта о черных тиграх. Были же у них слабые места. Ничего, как назло, не вспоминалось, к тому же надо было держать радиус шара, это отнимало уйму сил.

Соперник оскалился, показывая огромные белые клыки и красный язык. Несомненно, динамичный бой ему нравился больше.

— Трус, — заявил он, — мальчишка, жалкая улитка!

Тут Ричард разозлился окончательно, плюнул на все приличия и мысленно положил ему в пасть лимон. Он вспомнил наконец, что черные тигры не выносят кислого. Они сластены.

Лимон был большой, желтый, глянцевый и в пупырышек. Он лопнул под клыком Токли и брызнул ему в горло. Полосатого гиганта буквально разбил паралич. Он окаменел с кислой миной, выпучил глаза и поджал хвост. Голубой шар исчез. Ричард быстро прыгнул на противника и схватил за шкирку. Из этого положения вырваться было очень трудно, но Токли и не вырывался. Он отплевывался.

— Довольно! — произнес Овх Быстрый Меч, — ты действовал против правил, но ты мог противостоять самому Токли. В нашей долине это пока никому не удавалось. Я не засчитываю твою победу. Но я не могу назвать тебя проигравшим. Ты находчив, Оорл Серый Коготь, и смел.

— Теперь я могу с тобой поговорить? — спросил Ричард, отпустив соперника.

— Мой дом открыт для тебя.

Какая-то сердобольная кошка лизнула его в нос, но он не оценил этой заботы.

— Идем, Серый Коготь, — сказал Овх, — вижу, у тебя серьезное дело ко мне.

Ричард понял, что ему пора принять свой человеческий облик, так было привычнее и удобней общаться. Он встряхнулся, мысленно снимая с себя черную шкуру. В тот же момент он оказался на двух ногах и испытал от этого огромную радость, как будто снял лыжи. Его утепленный термостатический костюм для тундры смотрелся здесь нелепо, поглядев по сторонам, Ричард сотворил себе белоснежную тунику, а заодно и аппирский пояс со львиными мордами. Для устрашения.

Пять лет, проведенные на Пьелле, не прошли для него даром. Он курил аппирские сигареты, с удовольствием носил аппирские халаты и многому научился у Прыгунов в плане энергетики. Находясь в стрессе, он мог даже различать цвета энергии и ясно себе представлял, что такое «красный костер», «желтая луна», «зеленая звезда», «синий луч», «белое солнце», «белая сирень» и «голубая плазма». До «фиолетовой молнии» он не дотягивал и ни одного из Прыгунов в этом режиме не видел.

Сейчас он как раз находился в стрессе. Его еще трясло от напряжения, и он отчетливо видел, что его Овх — «желтая луна» и, скорее всего, очень стар. Старики любят экономить энергию.

Они прошли вдоль берега к легкому соломенному домику, скромно притулившемуся в тени огромной скалы. Черным тиграм не грозили природные катаклизмы, роскоши они не признавали, стены и крыша имели значение скорее символическое и эстетическое, чем защитное. Ричарду показалось, что он зашел в домик воина-отшельника.

Кресла и диван были сплетены из прутьев, на полу лежала соломенная циновка, посуда на круглом столе стояла глиняная, и по всем стенам висело оружие: мечи, секиры, шпаги, луки, арбалеты, даже трезубец. Огнестрельного и лучевого оружия не было. Как потом объяснил Овх, с ним справится любой котенок, пальнув из лучемета, никому не докажешь, что ты настоящий воин.

— Но ведь вы не воюете, — удивился Ричард, — зачем вам все это?

— Мы совершенствуемся, — с достоинством ответил Быстрый Меч, — а совершенство достигается в борьбе. Чтобы победить соперника, надо, прежде всего, победить себя.

«Очевидно, у них других проблем просто нет», — подумал Ричард, — «да и откуда им взяться в таком раю?»

Овх прочел его мысль и заметил недовольно:

— Ты рассуждаешь, как эрх. Эрхи думают, что своей муравьиной возней и грубым исследованием материи они добьются дальнейшего просветления. А мы считаем, что каждый в отдельности должен укреплять в себе дух и силу воли.

Они сидели в плетеных креслах, Ричард жадно пил из глиняной кружки ключевую воду. Его собеседник без шлема и лат оказался лысеющим стариком с крепким, накачанным телом и волевым лицом.

— Я думаю, оба пути ведут к одной цели, — заметил Ричард.

— Что ты можешь об этом знать? — усмехнулся Овх, — для тебя даже не очевидно, что надо стремиться к просветлению.

— Да, не очевидно, — согласился Ричард, — я конкретен, я считаю, что надо прежде всего навести порядок в окружающем меня мире. По мере сил, конечно.

— Ты недальновиден.

— Возможно.

— И слишком привязан к своему плотному миру.

— Не могу отрицать.

— Но ты ведь черный тигр, ты должен этим гордиться.

— Не сомневайся, я горжусь.

— А ты знаешь, — Овх посмотрел на него многозначительно, — что только Плавру Вечному Бою, нашему Великому Воину, удалось выйти в мир эсмайлов? Ни одному эрху это еще не удалось. Так кто на правильном пути, Серый Коготь?

— Это слишком сложный вопрос для меня, — признался Ричард, про эсмайлов он слышал впервые, — у меня свои суетные вопросы.

— Что ж, — снисходительно кивнул Овх, — ты хорошо дерешься, но ты не готов к серьезному разговору. Я слушаю тебя.

— Меня интересует Магуста, — сказал Ричард, — если ты ничего не слышал о ней, то, возможно, знаешь, к кому мне обратиться.

— К эрхам, — коротко ответил Быстрый Меч, — Магуста — это их проблема.

* * *

В это время в хижину вошел высокий кудрявый воин, красавец в золотых латах. Он застыл в дверях, широко улыбнулся, потом подошел к столу и выпил воды. Ричард как-то сразу распознал в нем своего давешнего соперника. Энергия его была почти на нуле, в режиме «красного костра».

— Ну и здоров ты, новенький, — весело заявил он, — но я бы тебя завалил, если б не твой лимон! Тьфу, до сих пор во рту кисло…

— Я тебя на бой не вызывал, — хмуро отозвался Ричард.

— А меня никто не вызывает, — самодовольно заявил Токли, — меня все боятся. Правда, Меч?

— Зачем ты пришел? — строго спросил Овх.

— Как зачем? Посмотреть на этого парня. Сказать ему, что он не прав, и я просто так не сдаюсь. Может, сразимся теперь на мечах, котенок?

— Я мечом не владею.

— Тогда на шпагах?

— Шпагой тоже.

— Да ты тихоня? То-то, я смотрю, в яйцо забрался!

— Помолчи, Токли, — перебил его Овх, — у нас деловой разговор.

— Ладно. Я подожду его во дворе.

Когда он вышел, стало блаженно тихо. Ричард какое-то время молчал, собираясь с мыслями.

— В плотном мире Магуста пожирает гуманоидов, — сказал он, — а потом создает из них полевых призраков.

— Вот видишь, — назидательно ответил Овх, — к чему приводит грубое вмешательство эрхов в материю.

— Этой твари не меньше трех тысячелетий. Почему они не могли за это время исправить свою ошибку?

— Потому что это не ошибка. Магуста перемалывает ваш плотный мир в тонкий. Таким образом эрхи борются за ваше просветление.

— Эрхи не так глупы, — возразил Ричард, — эта тварь многомерна и, в конце концов, начнет перемалывать их самих. Насколько я понял, ее цель — не столько перестройка материи, сколько создание всеобщего сверхсознания.

— Я не собираюсь отвечать за их мышиную возню, — поморщился Быстрый Меч, — обратись к эрхам, лучше всего — к специалистам по плотным мирам.

— А конкретнее?

— Отправляйся в замок Маррот. Оттуда они сами тебя направят, к кому следует.

— Спасибо, Овх. Только как мне туда добраться?

— Всему надо учить эту молодежь! — вздохнул хозяин и поднялся, — пойдем.

Во дворе на ступеньках крыльца сидел Токли.

— Ну что, сразимся? — вызывающе посмотрел он на Ричарда.

Ричард поморщился.

— Ток, проводи Серого Когтя в замок Маррот. Только не задерживайся там, впустую потратишь время.

Глубокий След поднялся, вздохнул разочарованно и почесал затылок, очень напоминая в этот момент кота, который задней лапой скребет за ухом.

— Ну что ж… Пошли что ли?

Полет через вселенную Ричарда ошеломил. Он привык это делать на корабле и знал все сложности этого мероприятия. Здесь никакой техники не требовалось, была только крепкая рука Токли и безумная скорость. Чем-то это напоминало компьютерную игру, которую разработчики создали в состоянии глубокого наркотического транса.

Власть над миром, вот, что он почувствовал, проносясь от звезды к звезде и не ощущая даже ветра, словно он покоился как абсолют, а вселенная проносилась мимо.

Замок Маррот висел в пространстве, не привязанный ни к одной планете. Сложная центрально-симметричная конструкция сверкала золотыми гранями посреди звездного крошева. Токли остановился возле огромных закрытых шлюзов.

— Дальше не пойду. Маррот черных тигров терпеть не может.

— Она здесь? — удивился Ричард.

— Где же ей быть?

— Лет десять назад она говорила, что не будет больше заниматься ни плотными, ни параллельными мирами. Кажется, ее последним увлечением было исследование эмоций.

— Эти эрхи исследуют все, что ни попадя, — усмехнулся Токли, — им все хочется разобрать по кирпичикам… но Маррот прекрасна, за это ей можно простить все. Даже Великий Воин пускает ее в свои покои!

— Я тоже красивей женщины не видел, — улыбнулся Ричард.

— А ты что, с ней знаком? — спросил Токли с неуловимым оттенком ревности.

— Кто же не знает прекрасную Маррот, — ушел от конфликта Ричард, ему показалось, что воинственный тигр снова хочет вызвать его на бой, на этот раз за прекрасную даму.

— Ладно, — вздохнул Токли, — мне пора. Овх велел не задерживаться.

— Спасибо тебе.

— Не за что. Вернешься — сразимся.

— Это уж непременно. Когда-нибудь сразимся.

С боевым кличем Токли растворился в звездном крошеве. Ричард остался один перед огромными закрытыми шлюзами, мысленно взывая к Маррот. Почему-то он не ожидал, что увидит ее.

Особой любви между ними не было. Ричард не мог смириться с тем, что она выдавала себя за Зелу, в то время как Зела томилась у Тостры. Она просто переступила через обычную аппирскую женщину, считая себя много выше. Ольгерд ничего не хотел слышать. Он вцепился в свою богиню, несмотря на доводы отца. И ему понадобилось десять долгих лет, чтобы понять всю безнадежность своего выбора.

Ольгерд часто признавался, что его поражает высокомерие эрхов, и их полная уверенность в собственной непогрешимости. Они никогда не принимали его за своего и считали несовершенным, хотя сами тоже были белыми тиграми, когда-то отделившимися и никого не пускающими в свой мир. Эрхи изучали другие миры, но к себе пускали с неохотой.

Анзанта, надо отдать ей должное, тоже натерпелась из-за своей любви. Ее даже понизили в должности и отстранили от Станции Межпространственной Связи. И хотя тигры по-прежнему называли Станцию замком Маррот, Ричард никак не ожидал ее здесь встретить.

Прошло слишком много лет, злости на нее не осталось, только недоумение, как она могла так поступить. Неужели у богини не было других путей заполучить Ольгерда?

* * *

Шлюзы открылись. Перед ним стояла его жена, только с синими строгими глазами и с каштановым блеском в волосах. Платье было черное с золотой полосой наискосок от плеча. Все это было странно, но не больше, чем полет через вселенную.

— Ричард, — грустно улыбнулась она, — неужели это ты?

— Здравствуй, Анзанта, — сказал он взволнованно.

— Не называй меня так, — сразу предупредила хозяйка замка, — это имя вызывает печальные воспоминания.

— Как и я? — добавил он.

Она сверкнула глазами и отвернулась.

— Проходи, я ждала тебя. Только называй меня Маррот.

— Постараюсь.

Они прошли в огромный, сверкающий ангар, в котором уместился бы не один звездолет, и крохотными букашками двинулись по нему к жилым помещениям.

— Ты ждала меня? — удивленно переспросил Ричард.

Маррот шла чуть впереди, подол ее черного платья красиво колыхался над полом.

— Я недавно была на Тритае, — сказала она, не оборачиваясь, — межпространственники заинтересовались Магустой.

— В самом деле?

— У них почти не осталось специалистов по плотным мирам. Ригс давно в Совете Мудрых, он такой ерундой теперь не занимается. Им пришлось вспомнить про опальную Маррот. Я же когда-то бывала у лисвисов… Ты ведь обеспокоен Магустой, не так ли?

Она встала и обернулась. Лицо было строгое.

— Угадала, — сказал Ричард.

Они посмотрели друг на друга.

— Хочу тебя сразу огорчить, — заявила она, — это ваши проблемы.

— Наши? — неприятно удивился Ричард, — разве это не вы породили эту тварь?

На строгом лице Анзанты появилось недоумение.

— Нет, конечно. Зачем эрхам вмешиваться в плотные миры?

— Вам виднее.

— Мы не проводили подобных экспериментов.

— Тогда что это такое?

— Не знаю.

Ричарду показалось, что он уперся в стену. Шел, шел и оказался в тупике.

— Почему же ты так уверена, что эрхам она не опасна? — спросил он хмуро.

— Потому что к нам она не проникнет никогда, — спокойно ответила Маррот, — эрхи давно изолировали себя от внешних воздействий.

Он почувствовал еще и раздражение. Кажется, теперь он понял, о чем говорил Ольгерд.

— А как же тигры? Они же не закупорили себя в совершенном мире, как вы?

Маррот только дернула плечом.

— Это их проблемы.

— Послушай, — Ричард взял ее за локоть, ткань платья была прохладная и гладкая, как змеиная кожа, — вы же тоже тигры.

— Нет, — покачала она головой и посмотрела холодно, — мы давно уже не тигры. Наши пути разошлись десять тысяч лет назад по земному календарю. Идем же.

Они прошли по коридорам в просторную гостиную с овальными, как лобовой экран звездолета, окнами. За ними сверкала звездная пыль. Маррот плавно опустилась в кресло, Ричард заставил свое тело сделать то же самое. Обстановка напоминала жилое помещение на Земле: столы, диваны, вазы с цветами, абстрактные картины на стенах… Анзанта смотрела на него, он — на нее. Их многое связывало и многое разъединяло.

— Ты постарел, Ричард, — подумала она, и он услышал эту мысль.

— Мое тело не вечно, — усмехнулся он, — но, думаю, полвека мне еще отпущено. Это, конечно, крохи по вашим меркам, но я надеюсь кое-что успеть за это время.

— Рано или поздно, ты окончательно станешь черным тигром, — сказала она, — не понимаю, что вас так держит с Ольгердом в этом жутком плотном мире?

— Ты столько лет прожила с ним и до сих пор не поняла этого? Теперь хочешь добиться ответа от меня?

— Я прожила не с ним, — с горечью сказала Анзанта, — а в разлуке с ним. В ожидании его, в ожидании себя, в сплошном ожидании… Скажи, он тоже постарел?

— Ему еще рано. Это безобразие начинается после ста.

— Как же мало вам отпущено!

— В лучшем случае лет двести.

— Как хочешь, Ричард, а я не понимаю!

— И не нужно, — усмехнулся он, — это же наши проблемы.

— Трудно поверить, — сказала она задумчиво, — что эрхи — выходцы с Земли. Но это так. Знаешь, мы до сих пор ведем отсчет по земным годам, это лучшее доказательство того, что мы — ваши предки. Правда, некоторые все равно сомневались, стали возникать новые теории происхождения тигров и эрхов, научная мысль никогда не стоит на месте… Некоторые ученые вообще отрицали, что наши истоки лежат в плотном мире. Однако, это очевидно. Слишком многое в наших привычках сохранилось от вас: посуда, мебель, одежда… Мы как будто еще помним о гравитации и даже моделируем ее. Никто не станет ходить по потолку и спать на стене. Платье должно струиться, вода должна литься вниз, предметы должны лежать, а не парить в пространстве. Мы даже селиться предпочитаем на планетах, чтобы была почва под ногами… Думаю, высшие миры теряют наш физический облик. Зачем он им?

— Вы контактируете с эсмайлами? — спросил Ричард, пользуясь ее неожиданной откровенностью.

— Пока нет, — ответила Маррот, — но они косвенно помогают нам.

— Говорят, Плавр Вечный Бой выходил к ним.

Она посмотрела снисходительно.

— Это обычное бахвальство, присущее всем черным тиграм.

— Поосторожнее, — сказал Ричард уязвлено, — не забывай, что я тоже черный тигр.

— Да, у тебя на лице это написано, — усмехнулась Маррот, — ты не любишь эрхов, как и все они.

— Не могу спорить, — признался он, — кое-что меня в вас раздражает.

— Однако, ты пришел к нам за помощью.

— Я пришел к тиграм. А они послали меня к вам.

— Напрасно. Эрхи больше не занимаются Магустой.

— Послушай, — Ричард посмотрел ей в глаза, которые постоянно меняли цвет и теперь были холодно-серыми, — ты говоришь от своего лица или от лица всех эрхов?

— Мое мнение ничего не стоит против решения Мудрых, — уклончиво ответила Маррот.

— Но ты — единственная, кто самолично столкнулся с Магустой.

— Да. Я убедилась, что она слабее меня. А значит, и слабее тебя, Ричард Оорл. Чего же тебе волноваться? Ты вполне можешь разобраться с ней сам.

Она была — само спокойствие и отстраненность.

— Я в этом не уверен, — хмуро сказал Ричард.

— Почему?

— Потому что ее мелкий отпрыск сильнее двух Прыгунов. А, возможно, и всех Прыгунов, вместе взятых. Что же тогда говорить о ней самой?

Это заявление не помогло. Маррот только пожала плечом.

— Успокойся. Я довольно легко освободила девочку на болотах. А ты сильнее меня.

— Значит, она поддалась тебе, — покачал головой Ричард, — вот и все.

— С какой стати?

— Я не знаю. Она ведет себя непредсказуемо. Насколько мне известно, это симбиоз личностей.

— Слабых личностей, — снисходительно уточнила Маррот, — обыкновенных аппиров и лисвисов.

Этот ответ Ричарда взбесил, ему снова показалось, что он бьется головой о кирпичную стену.

— Эта миролюбивая тварь чуть не съела Ольгерда, — раздраженно сообщил он, — надеюсь, его ты слабым не считаешь?

— Ольгерда? — надменная хозяйка замка все-таки дрогнула, ее черное платье пожелтело, как осенний лист, лицо погрустнело, — она могла съесть Ольгерда?

Пользуясь ее растерянностью, Ричард быстро заговорил:

— Пойми, это гораздо серьезнее, чем вы в своей гордыне думаете. Если не для вас, то для всех остальных. И первыми, кто погибнет в борьбе с Магустой, будем я и Ольгерд. Ты этого хочешь?

— Я, действительно, ничем не могу помочь, — грустно сказала она, — напрасно ты думаешь, что мое мнение здесь много значит.

— А чье значит?

— Только Мудрых. Но никто из них не будет с тобой разговаривать.

Ричард усмехнулся.

— Потому что я тигр?

— Потому что они не занимаются такими мелочами.

— Анзанта, всё, что мне нужно — это совет, как уничтожить эту тварь. А для этого надо знать, что это такое. Ей несколько тысячелетий, неужели за это время никто из эрхов не изучал это явление?

Маррот задумалась. Платье ее посинело, глаза тоже. Странный был мир и странные в нем перемены. Голова шла кругом от обилия впечатлений и информации.

— Тебе нужен Дарий, — сказала она, поразмыслив, — он очень старый и мудрый. И не вошел в Совет только потому, что он, собственно, не эрх.

— Он соизволит со мной побеседовать? — не удержался от иронии Ричард.

— Думаю, да, — серьезно сказала Анзанта, — он знает очень много, в том числе и о Магусте. Я сама консультировалась у него, прежде чем спуститься на Тритай.

— И что он тебе сказал?

— Что я не должна ее бояться. Тогда я буду сильнее ее.

— И это весь рецепт? Странно…

— Однако так оно и вышло.

— Что ж, интересно будет побеседовать с этим Дарием.

Платье у Маррот снова стало черным с золотой полосой. Переодевалась она чаще, чем любая актриса.

— Только, пожалуйста, обращайся к нему «мудрый», — сказала она, — старик этого заслуживает и до сих пор возмущен, что его не выбрали в Совет.

— Ты сказала, он не эрх?

— Нет. Он скивр.

— Знаешь, я не силен в ангелологии, — усмехнулся Ричард, — растолкуй-ка мне.

— Эрхи — предки людей, — терпеливо разъяснила Маррот, — а скивры — предки аппиров. Они еще называют себя золотыми львами, деления на черных и белых у них нет. Их осталось очень мало, и они так похожи на эрхов, что эрхи приняли часть из них их в свой мир. Скивры живут среди нас.

— Прыгуны — тоже золотые львы?

— Именно так. Но скивры не могут оказать им такой поддержки, как вам — ваши тигры. Они слишком разрозненны. Часть живет у нас, часть — в других мирах…

— Почему так?

— Так сложилась их история. Их почему-то очень мало. Свой мир они построить не смогли. Пьелле вообще повезло меньше, чем Земле. К тому же Прыгуны перебрались на Наолу вместе с аппирами, энергетика там отрицательная, это очень осложнило задачу связи с ними.

— Понятно, — сказал Ричард, — однако, прыгают они получше нас. И без всякой помощи.

— Так не бывает, — покачала головой Маррот, — помощь есть всегда. Никто из нас не является источником энергии. Все — только проводники и аккумуляторы. Энергию Прыгуны получают, а вот своего канала Восхождения у них нет.

— И что это значит?

— Это значит, что вот так как ты, они выйти сюда не могут. И даже после физической смерти попадут неизвестно куда.

— Но это же ужасно, Маррот.

— Ничего ужасного. Миров много. Где-нибудь да найдут себе приют. Возможно, что и у нас.

— На птичьих правах? Как этот мудрый Дарий?

— Кажется, тебя интересовала Магуста? — нахмурилась эрхиня, — вот и занимайся Магустой. А кого принимать в Совет мудрых, эрхи сами решат.

Возражать он не стал, только подумал с досадой, как далек еще мир от совершенства.

* * *

Скивр Дарий, величественный старец в широкой белой хламиде, встретил Ричарда в своем замке на своей планете. Планета принадлежала полностью ему, потому что вряд ли кто-то еще захотел бы на ней поселиться. Она была горячей и красной, как Венера, и в обычном мире для жизни непригодной. Под непроницаемыми громадами облаков сверкали молнии, плевались магмой вулканы, бурлили раскаленные докрасна водовороты. Все это не обжигало и не убивало, но создавало какое-то нервозное состояние, вызывающее инстинктивное желание надеть десантный скафандр.

Полюбовавшись на извержение вулкана, старец задернул плотную белую занавеску.

— Чувствую, тебя это нервирует, Ричард Оорл.

Его седые волосы доставали почти до пояса, так что со спины он напоминал, скорее, старуху. Лицо же было мелкое, безбородое, классически правильное и достаточно надменное.

— Честно говоря, я удивлен вашим выбором, — признался Ричард и почтительно добавил, — мудрый.

— Приходит время, юноша, — наставительно заметил Дарий, — когда надоедает видеть голубые ручьи в зеленой долине. Мне нравится эта борьба стихий.

Ричарда покоробило, когда его назвали юношей, но он вспомнил, что старцу больше десяти тысячелетий, и смирился. Тот имел право назвать его и младенцем.

— Мудрый, Маррот предупредила, о чем я хочу поговорить с вами? — спросил он.

— О надменности и самоуверенности эрхов, — усмехнулся старик, — она же их и погубит! Я прекрасно понимаю твое возмущение Оорл, и разделяю его. Но… будь я хоть самым Мудрым из Мудрых, мое мнение ничего не значит, потому что я скивр. Ты знаешь об этом?

— Да. Знаю, мудрый.

— Садись, стоя не получается тонкой беседы, словно куда-то торопишься. Я не люблю торопиться.

Ричард сел в кресло с белым чехлом. Столик перед ним стоял прозрачный. За окнами все было красно, а внутри бело, как в операционной. Старец устроился напротив и сотворил на столе чашки и фужеры.

— Что ты будешь пить, тигр?

— Кофе, — сказал Ричард.

— А вино?

— Нет, спасибо.

— Чистейшее, душистое, из Пьелльских виноградников? Я умею его делать, как в древности. Я помню его вкус.

— Вы помните себя аппиром? — изумился Ричард.

— Я помню себя даже львом, — заявил старик с усмешкой.

— Как это?

— Я был слишком мал и не умел перевоплощаться без помощи родителей. Наша деревня была в лесу, мы все были львами. Чаще, конечно, в человеческом обличье. Но на охоте, когда никто не видел, мы предпочитали четыре лапы и клыки. Там я и потерялся. Львенком. И никак не мог стать мальчиком. Потом меня отловили для цирка зверей. Ты не можешь себе представить, через какие унижения я прошел, пока не осознал свою силу. Впрочем, унижение можно встретить и здесь. Мир далеко не совершенен, юноша.

— Мудрый, — проговорил потрясенно Ричард, — вы столько испытали, почему же сейчас вы не помогаете золотым львам на Пьелле?

— Я помогаю, — заявил Дарий, сотворив для него ароматный кофе в фарфоровой чашечке, — я слежу за ними и прекрасно знаю, что у них там происходит. Я знаю всех золотых львов, Прыгунов, как они себя называют, и кто из них чего стоит.

— Вы были на Пьелле?

— Я? Нет. Я слишком стар для этого. Но я посылал туда молодых скивров.

— Прыгуны знают об этом?

— Пока нет.

— А вы… — Ричард почувствовал сильное волнение, аппирские дела все еще были ему близки, а рассказ Ингерды просто потряс его, — вы знаете, кто убил дочь Конса?

— Знаю, — ответил старик, поразмыслив.

— И можете сказать мне?

— Тебе это покажется странным.

— Мне это давно кажется странным, мудрый.

— Это Риция, — спокойно сказал старик.

Ричард помнил ее только маленькой девочкой и никакой особенной привязанности к ней не испытывал, но ему стало не по себе.

— Кто же тогда убил Патрика Моута? — спросил он.

— Риция, — повторил Дарий.

— Тогда кто, черт возьми, ее изнасиловал?

— Никто. Все было по любви. Во всяком случае, Патрик так думал. Потом она его убила.

Ричард сидел, как оглушенный. Не потому что он слишком любил Рицию, а потому что он не знал, что теперь с этой информацией делать. Вряд ли кто-то поверит ему на слово, тем более что речь о ней, всеобщей любимице, которая так ловко все подстроила. Он выпил кофе, и ему срочно захотелось закурить. Сигарет в кармане, конечно, не было. Он сотворил себе пачку «Зеленой звезды» и зажигалку.

— Так что нам делать с Магустой, мудрый?

— Не бояться ее, — усмехнулся старик.

— Что она такое, мудрый? Откуда она взялась?

— Эрхи проводили какие-то опыты по внедрению мыслеформ в плотный мир, одна мыслеформа вышла из-под контроля, и они никак не хотят в этом признаться. Они вообще не любят признавать свои ошибки.

— Да, я знаю.

— Мыслеформа эрха — сильная вещь, — с умным с видом заявил старик, — видишь, мы творим, что угодно. Даже ты сотворил сигарету.

— Вряд ли у меня это получится «там», — сказал Ричард.

— Любая мысль материальна, — возразил Дарий, — «там» ты тоже можешь сотворить пачку сигарет, — но никто, ее не увидит, в том числе и ты. Она полетает вокруг тебя ментальным телом и через минуту растает. Но пойми, надо обладать колоссальным сознанием, скорее всего, коллективным, чтобы внедрить в плотный мир такую мыслеформу, как Магуста.

— Я понял, мудрый. Уничтожить ее можно тоже только коллективным сознанием эрхов?

Дарий задумался. Маленькое лицо его сморщилось он напряжения. Ричард наконец затянулся. Аромат трав закружил его напряженную, гудящую как колокол голову, взволнованное сердце затихло. Он закрыл глаза. Вселенная все еще неслась перед ним бесконечным хороводом звезд, взрывались магмой вулканы, победно рычали черные тигры, скаля белые зубы. Он вдруг понял, как сильно устал от всего этого.

— Что?! Что это?! — услышал он нервный крик старика, — что это ты делаешь?!

Ричард вздрогнул, открыл глаза, увидел вопящего старика и даже не сразу понял, о чем речь.

— Не смей! — рявкнул скивр, — у-убери сейчас же!

— Я просто курю, — удивился Ричард.

— Не смей курить при мне!

— Хорошо.

Он покорно загасил сигарету в блюдце, пепельницы были не предусмотрены. Старик тяжело дышал, как будто его оскорбили до глубины души. Все это было странно.

— Простите, мудрый, — в полном недоумении сказал Ричард, — я не знал, что у вас это не принято.

— Наркотики глушат сознание, — хмуро бросил старик, — а здесь сознание — это всё.

Пришлось извиниться еще раз.

— Так что мне делать? — спросил он, когда Дарий успокоился, — как уничтожить Магусту? Что вы мне посоветуете, мудрый?

Старик еще долго молчал и дулся. Его мудрость непостижимым образом сочеталась с детской обидчивостью. Объяснялось это, очевидно, его почтенным возрастом, когда старики начинают впадать в детство. Наконец мудрость победила, и он снизошел до ответа.

— Она не так сильна, как кажется, — сказал он, — вы сможете обойтись без эрхов. Тем более что они все равно не согласятся.

— Что для этого нужно?

— Собрать вас: тебя, твоего сына и всех Прыгунов. Именно всех. Позволить ей поглотить себя и взорвать ее изнутри. Только изнутри, другого выхода у вас нет.

— Риск огромен, — заметил Ричард, — все внутри — и никого снаружи, кто бы смог помочь.

— Я все рассчитал. Ваших совместных усилий должно хватить. При условии, что вы не будете ее бояться.

— Речь не о трусости, а о разумной осторожности.

— Не бойся. Изнутри она слабее, чем снаружи. Как любое яйцо.

— Это все? — спросил Ричард.

— Все, — жестко ответил старик, — ступай и действуй.

Он устало прикрыл глаза, давая понять, что разговор окончен.

 

8

Анзанта ждала в соседней комнате — длинном, узком помещении жутко-бардовых тонов. Она поднялась ему навстречу и протянула руки. В этот момент она была очень похожа на Зелу. Ричард невольно обнял ее. Скользкое платье было холодным, но волосы — теплыми. Он погладил их и отпустил ее.

— Я не слишком долго?

— Вы закончили?

— Да. По-моему, я его утомил.

— А он тебя? — улыбнулась Анзанта.

— Я уже чуть живой, — признался Ричард, — давай побыстрее рванем отсюда, мне тут не слишком нравится.

— Давай, — кивнула она, — только надо выйти через парадный вход, как и вошли. Этого требуют приличия, а старик очень щепетилен.

— Это я заметил.

Они вышли через парадный вход на круглую гранитную платформу, на которой был установлен замок. Впереди, метрах в ста от дверей, она обрывалась в бушующую магмой пропасть. Ричард содрогнулся оттого, что он не в скафандре и хрупкая женщина рядом с ним — тоже.

— Своеобразный вкус у старика-Дария, — невольно поежился он.

Дарий смотрел на них из окна, придерживая белую занавеску.

— Летим, — сказала Анзанта, протягивая руку.

— Летим, — охотно согласился он.

И вселенная понеслась. Через несколько минут они уже были на Станции. Ричард устало спланировал на диван, окруженный букетами цветов в напольных вазах, и закрыл глаза. Когда он очнулся, Анзанта сидела рядом.

— Тебе тяжело здесь с непривычки, — улыбнулась она.

— По-моему, мой сон затянулся, — усмехнулся он.

— Ольгерду тоже было трудно.

— Я его прекрасно понимаю.

— А представляешь, каково мне было «там»?

— Нет, — честно признался Ричард, — даже не представляю.

Она посмотрела на него совершенно зелеными, как у Зелы, глазами.

— Ты осуждал меня, а мне и без этого хватало трудностей.

— Осуждал, — не стал он отрицать, — и ты прекрасно знаешь, за что.

— Ты думаешь, — слабо улыбнулась Анзанта, — что я тогда заняла ее место? Но ведь еще раньше она заняла мое. Ее сделали по моему образу и подобию, у нее мое лицо, мои глаза, мои волосы. Вы оба любили богиню с фрески, а богиня с фрески — это я.

— Ты хочешь сказать, что Зела — твоя бледная копия, и ее можно было просто отодвинуть, чтобы не мешала.

— Она ушла сама, — сверкнула глазами Анзанта.

— Да. Но если б мы не думали, что ты — это она, мы бы, по крайней мере, ее искали.

— Она находилась там, где ей и положено. Для этого ее и сделали.

Ричард смотрел на эту лучезарную богиню и даже не мог злиться, он просто не понимал высокомерной логики эрхов.

— Это роботов делают для конкретных целей, — сухо сказал он, — или для тебя люди то же, что для людей роботы?

— Это не я придумала иерархию миров, — ответила Анзанта, — и я не виновата, что вы с Ольгердом упорно причисляете себя к людям.

— Я все-таки закурю, — вздохнул Ричард и сотворил себе сигарету, — можно, богиня?

— Почему бы нет?

— Не знаю. Некоторых это оскорбляет.

После двух-трех затяжек стало легче, но вести серьезные беседы расхотелось напрочь.

— Несмотря ни на что, — сказала Маррот, — ты мне нравишься, Ричард. И я люблю твоего сына. В любом случае нам лучше не ссориться и понять друг друга.

— Я не собираюсь с тобой ссориться.

— Вот и хорошо, — она улыбнулась, — так что тебе посоветовал Дарий?

— Весьма сомнительную вещь: собрать всех Прыгунов и Ольгерда и взорвать эту дрянь к чертовой матери изнутри. Говорит, что наших сил должно хватить.

— Вот видишь!

Ричард не поддержал ее энтузиазма.

— Что видишь? Где я возьму Прыгунов? У меня нет с ними прямой связи. Да и не уверен я, что они согласятся на эту авантюру.

— Согласятся, — сказала Маррот, — Ольгерд их убедит.

— Как он узнает?

— Не волнуйся, я сама ему сообщу.

— Ты?!

Такого оборота Ричард почему-то не ожидал. Все-таки Анзанта была непостижимой женщиной. То холодно-надменной, то теплой и родной, то безразличной, то согласной на все.

— Что поделать, — вздохнула она, — придется мне снова его увидеть.

— Ты этого хочешь? — спросил Ричард с сомнением.

Она посмотрела огромными зелеными глазами.

— Я этого боюсь.

Они помолчали. Ричард решал, говорить ли ему, что он узнал об убийствах на Пьелле или оставить все это в тайне. Наконец решился.

— Передай Ольгерду, когда увидишь, что Аделу и Патрика убила Риция, — сказал он, — объясни ему, что это информация от скивров, а заодно и кто такие скивры, если он еще не знает.

— Хорошо.

— И пусть он сам решает, что делать с этой информацией.

Скоро Ричард почувствовал глубинный холод и сильное беспокойство. Это его плотное тело окончательно замерзло в тундре на сырой земле. По не опытности он не подстелил под него даже веток.

— Что с тобой? — заметила Маррот, — тебе плохо?

— Мое несовершенство тянет меня назад, — усмехнулся Ричард, — мне пора, богиня.

Последнее, что он видел: ее грустные зеленые глаза.

* * *

Зеленая морская вода была спокойной и просто развращающе теплой. Эдгар лежал наполовину в прибое, наполовину — на мелкой прибрежной гальке, сам себе напоминая сытого крокодила. Ему искренне хотелось на Тритай, потому что он одурел от безделья и праздности. Достижения лисвийской культуры он кое-как в себя впитал, международно-космических братьев из Посольского городка изучил, с разнообразной фауной и флорой Вилиалы познакомился и даже лучшую свою роль в театре уже, по-видимому, сыграл. Что ему тут было делать?

Он даже умудрился поцеловать лисвийскую девушку, она не очень-то и сопротивлялась. Но дальше дело не зашло. Космическая связь не состоялась. Она тактично сказала, что он ей нравится, но у него слишком холодные руки.

Странно, но именно в этот момент он понял, что всё знал наперед, что уже заранее прочел ее мысли и как будто сам ощутил, как ей холодно и неприятно. Как будто влез в ее душу.

Он шел от нее по вечернему городу, совершенно не расстроенный, но впервые сильно удивленный. Было ли с ним такое раньше? Пожалуй, было, но не так отчетливо. Он часто наперед знал, что ему хотят сказать, войти в чужой образ и изобразить кого-то не составляло для него труда, он даже с друзьями своими общался, не зная как следует звездных языков, но прекрасно их понимая. Это удивляло всех, даже деда. Только не самого Эдгара. Теперь настало и его время удивляться.

Он лежал на пляже, смотрел на свои загорелые руки, как будто они не ему принадлежали, и думал:

— Интересно, кто я такой? Телепат? Или ясновидящий? А может, я Пророк? Или какой-нибудь бог? А что, это было бы неплохо!

Дружище Об сидел в куртке с подогревом, на круглой голове красовалась вязаная шапочка. Ему было холодно, но уходить он не хотел: в городке было скучно. Нудные сородичи-ньюфанюхейли не могли развлекать его так активно, как Эдгар. Ребята-лисвисы купались и периодически норовили вытряхнуть Оба из куртки и затащить в воду. Об смущенно начинал бормотать о гуманности и свободе выбора, но по своей застенчивости даже не сопротивлялся. Тогда Эдгар цыкал на них и грозился утопить их самих в проруби со льдом. Это действовало.

Туффозовуо, такой же романтичный философ, как его поющий отец Осоэзовуо, тоже сидел одетым, но по другой причине. Мараги быстро поняли на Вилиале, что утонченные лисвисы не любят созерцать скелеты, упакованные в прозрачное тело.

— Окунись, Туффо, — посоветовал Эдгар, — народу мало, никто тебя не увидит.

— А если увидит? — с сомнением покачал прозрачной головой Туффозовуо.

— Подумает, что у него солнечный удар, — засмеялся Эдгар, — Об, скажи ему!

— Ну, в общем… собственно… — как всегда промямлил ньюфанюхейль, нормальный ответ он мог подготовить только минут через десять, — э-э-э…

— Вот видишь, — усмехнулся Эдгар, — дружище Об не против.

— Мы любим воду, — возвышенно заговорил Туффо, — наши предки были медузами, жаль, что наш эстетический идеал расходится с идеалом лисвисов. Лисвисы близки нам по духу, они чувствуют мировую гармонию…

— Послушай, — поморщился Эдгар, он понял, что эта возвышенная речь минут на двадцать, — сними ты свой макинтош и ныряй. В родной стихии куда лучше.

— Ты… находишь?

Туффо встал, опасливо огляделся, потом нерешительно снял свою просторную одежду, похожую на плащ с капюшоном. В солнечном свете тело его было совсем прозрачным, и четко выделялся только белый скелет. Эдгар привык к марагам и не ужаснулся. Напротив, он постарался понять, что его приятель сейчас чувствует.

Его страшно потянуло в воду. Он понял, что ему жарко, неуютно, неловко, обидно, что никто тут не может оценить его красоты, и хочется побыстрее раствориться в волнах. Мыслей марага Эдгар прочесть не смог, но его чувства ему были понятны.

— Послушай, да ты красив, дружище, — улыбнулся он, — чего ты, ей богу, стесняешься?

Туффо тоже улыбнулся, впрочем, его зубы всегда белели в вечной улыбке. В это же время какие-то дамочки на пляже истерически завизжали.

— Прыгай на глайдер, — сказал Эдгар, — я отвезу тебя на коралловый риф, там поныряем. Об, ты не хочешь с нами?

Дружище Об поежился и смущенно покачал головой.

— Иди домой, — крикнул ему Эдгар, оседлав глайдер, — иди, я еще зайду к тебе. А то замерзнешь совсем.

Нырял мараг превосходно, как настоящий потомок медуз, и заставлял нырять Эдгара. К тому же его потянуло на откровенность. На крохотном коралловом рифе, просыхая после очередного погружения, Эдгар услышал историю всех его восьми любвей. Романтичные мараги были чертовски влюбчивы. Он не особо вслушивался в откровения своего приятеля. На данный момент его слишком взволновало то, что он в себе открыл.

— А ты? — наконец спросил Туффо, — ты любил кого-нибудь?

— У меня были на Земле девчонки, — пожал плечом Эдгар, — но я бы не назвал это любовью. Так…

— У землян нет любви?! — изумился этот романтичный скелет.

— Есть, — усмехнулся Эдгар, — успокойся, дружище. Просто я еще не дорос до такого серьезного чувства.

— Тогда у тебя все впереди, — великодушно заявил Туффо, — без любви жизнь не имеет смысла и далека от мировой гармонии. Мой отец любит одновременно трех женщин. А есть такие, которые могут любить и пятерых, и шестерых. У нашего великого поэта Унрисозовуо Безмятежного было сразу двенадцать возлюбленных! Представляешь силу и глубину его чувств?!

— С ума сойти, — только и смог вымолвить Эдгар.

* * *

Домой он вернулся на закате. В голове шумело от глубоких погружений в морскую пучину и откровений юного марага. Хотелось облиться холодной водой, съесть быка, лечь на кровать и включить «Аствермемонийские хроники». Под окном сидела игуана Фишка, его любимая. Эдгар присел на корточки с ней поздороваться.

— Поздравь меня, подруга. Скоро улетаю на Тритай. Знаешь, что такое Тритай? Это малость подальше, чем Стылые Болота.

Из раскрытого окна он услышал голос деда.

— Если Дарий не ошибается, то усилий всех Прыгунов будет достаточно.

— А если ошибается? — спросил голос матери.

— Ты пойми, это скивр. Он не может ошибаться.

— Скивр, но не Бог же.

— Ему десять тысяч лет. Из них минимум три тысячелетия он занимался Магустой. Если не верить ему, то кому же?

— Никому.

— Это значит, сидеть, сложа руки.

— Папа… даже если он прав, этот Дарий, все Прыгуны никогда не согласятся. Кера они просто не возьмут, он убийца. Рицию Леций не пустит. Би Эр совсем ослаб. Вас будет только пятеро в лучшем случае. Это огромный риск, если не самоубийство.

— Знаешь, он сказал, что главное — ее не бояться.

Эдгар сидел и пытался понять, о чем речь. Про Магусту он слышал, про Прыгунов тоже. Но кто такой Дарий, которому десять тысяч лет? И когда дед умудрился с ним встретиться?

Дед удивил его еще на Желтом острове, сейчас Эдгар вообще перестал что-то понимать.

— Папа, — сказала мать, — мужчинам часто не хватает осторожности. Я честно тебе скажу: я чувствую, что это плохо кончится.

Эдгару понравилось, что мадам назвала Ричарда папой. И вообще перестала ломаться. За это он многое готов был ей простить.

— И я боюсь за тебя, — добавила она.

«Молодец», — подумал Эдгар, — «родителей надо любить».

— И не только за меня, — усмехнулся Ричард.

А эта фраза Эдгару совсем не понравилась. Он напряженно ждал, что ответит мать.

— Разумеется, — вполне жестко, своим привычным тоном сказала Ингерда, — если я разочарована в нем, это еще не значит, что я его разлюбила.

«Это что-то новенькое», — неприятно удивился Эдгар.

— Это всего лишь твое упрямство, — сказал Ричард.

— Это всего лишь моя единственная в жизни любовь, — с вызовом ответила мадам.

— Леций Лакон?

— Да, Леций Лакон.

— Думаю, мне найдется, о чем с ним поговорить.

— Только попробуй!

Эдгар понял, что если он не вмешается сейчас же, они снова могут поссориться. И неизвестно, сколько лет эта ссора продлится. Остальное как-то померкло рядом с этой угрозой. Какой-то Леций, какая-то ее единственная любовь… Он вскочил и буквально ворвался в дверь.

— Где она?! Где, где, где она?!

Они оба вздрогнули и уставились на него.

— Ты о ком, Эд?

— Где?! — вопил он с выпученными глазами, нервно заглядывая во все двери, потом встал на четвереньки и полез под диван, на котором сидела мадам, — где она, черт возьми?!

— Сынок, что случилось? — обеспокоено спросила мать, поджимая ноги, — что ты потерял?

— Что вы сидите?! — рявкнул Эдгар, — ищите!

Дед подошел, постоял рядом, потом тоже полез под диван.

— Что ищем-то?

— Ну, эту, господи, как ее… большую такую, красивую…

Он заскулил как будто от досады.

— Сыночек, не волнуйся так, — не на шутку разволновалась Ингерда, — мы найдем. Только скажи что.

— В самом деле, — добавил дед, заглядывая уже под другой диван, — искать надо методично и без нервов.

Кажется, они уже забыли, о чем разговаривали. Эдгар встал и отряхнул пыль с колен.

— Всё, — сказал он, — испарилась. А жаль. Красивая была. Просто космического масштаба!

— Кто? — строго посмотрел на него дед, хорошо зная своего внука и уже чувствуя подвох.

— Идея, — признался Эдгар.

— Так. Это я, значит, за идею тут на карачках ползал?

— Дед, за идею люди даже на костер идут.

— А ты догадываешься, — усмехнулся Ричард, — куда сейчас пойдешь ты?

Эдгар честно смотрел ему в глаза.

— Ну, ты же не будешь так грязно выражаться? Ты сам меня учил, что так говорить нельзя.

Мать сидела на диване, поджав колени, и тихо посмеивалась.

— Иди пока в баню, артист, — вздохнул дед, — у тебя вся голова в песке.

Удовлетворенный Эдгар довольно улыбнулся и пошел по лестнице на второй этаж. В ванной у него было, о чем поразмыслить. Он лежал под струями блаженно-прохладной воды и пытался поставить себя на место матери. Если это удалось с марагом, то почему не получится с земной женщиной? Обыкновенная женщина, такая же, как все. Пора это осознать, наконец.

Почему-то именно ее он всегда боялся и никогда не мог понять. Когда она прилетала, у Эдгара тут же появлялся комплекс неполноценности. Хотелось непременно доказать, что он что-то смог, а никаких достижений не было. А если и были, то ей совершенно непонятные. Если бы он учился в Звездной Академии, побеждал на соревнованиях, был плечистым красавцем с ясным взором, ей бы это понравилось. Таким она его задумала, а выросло совсем не то.

Эдгар вдруг понял, что перерос свою обиду, он открыл в себе что-то гораздо большее, чем красота и сила. Он только начинал это нащупывать и осознавать и не избавился еще от удивления, но уверенности в себе прибавилось. Он попробовал представить, что Ингерда Оорл не мать ему, а просто маленькая девочка. Ведь была же она когда-то маленькой девочкой? Все взрослые люди были когда-то детьми, а многие остаются ими до конца своих дней, только скрывают.

Это получилось очень просто. Эдгар в самом деле почувствовал совершенно детскую беспомощность, обиду и недоумение. Тоску. И такое знакомое ему чувство, когда от тебя отказываются. Бросают, отрекаются. И не потому, что не любят, а просто потому что так надо. «Что посеешь, то пожнешь», — подумал Эдгар, — «как же мы с тобой похожи, мамуля…»

С дедом все оказалось сложнее. Эдгар не понял ничего, кроме того, что тот находится в состоянии поединка. Ричард был в таком напряжении, словно ждал, что на него сейчас бросится разъяренный тигр. Именно такие возникли ассоциации. Пробыть даже полминуты в шкуре деда Эдгар не смог.

Все это было странно. Никаких смертельных схваток, как будто, не предвиделось, до Тритая было еще далеко, да и непохоже было, что дед волнуется.

В недоумении Эдгар попробовал еще раз, представил себя Ричардом Оорлом и скоро обнаружил, что стоит в ванной на четвереньках и скалит зубы, как недовольный, потревоженный тигр. Все это как-то не вязалось с образом его терпеливого, насмешливого деда. «Или я перенапрягся», — продумал он, — «или…»

Вечером вернулась Зела. Она грустно сказала, что больше в театр не вернется. Ей уже подобрали замену на ее роли. Она попила чай и даже не стала ужинать. Видеть ее грустной было больно.

Бабулю Эдгар обожал. Он не выносил ее отсутствия больше суток. Ему надо было видеть ее, слышать ее, прикасаться к ней. Он готов был ходить за ней тенью, лишь бы не терять ее из вида. Это было неудивительно: она была самая красивая, самая ласковая, самая талантливая, самая чуткая… и полюбила его сразу, без всяких условий. Прижала к себе и больше уже не отпускала.

Ему было пять лет. Мать привезла его в Космопорт встречать дедушку и бабушку с далекой планеты Пьеллы.

— Постарайся им понравиться, — сказала она, — ты будешь с ними жить.

— А ты, мама?

— А я буду летать.

— Я тоже хочу летать!

— Ты еще маленький.

— Я не хочу с ними жить!

— Эд, они тебе понравятся.

Они прошли через таможню. Мужчина Эдгару не понравился. Он показался слишком строгим и серьезным. И слишком много на нем было каких-то угрожающих заклепок, пряжек, значков и прочих знаков отличия. Но женщина! У нее были золотые, солнечные волосы и прекрасная, совершенно счастливая улыбка, когда она смотрела на него. Как у доброй волшебницы. Эдгар растаял и раскрыл рот от удивления. Неужели вот эта сказочная тетя — его бабушка?! Он видел много бабушек, молодых и старых, но такой не было ни у кого.

— Ричард, посмотри, какой чудесный мальчик, — сказала она и взяла его на руки.

Этот чудесный мальчик попортил им много крови, но одно было неизменно: он ее боготворил.

Зела в легком домашнем халатике сидела перед зеркалом. Эдгар устроился у нее в ногах, понюхал ее флакончики с косметикой, попудрил себе нос, пригладил свои вихры и рассказал ей что-то смешное, чтоб она улыбнулась.

— Сударыня, — сказал он, когда она вышла из своего состояния невосполнимой утраты, — разрешите задать вам всего один вопрос.

— Какой? — Зела посмотрела на него с улыбкой.

— Серьезный.

— Можно и серьезный. Что вас интересует, юноша?

Эдгар посмотрел ей в глаза.

— Только одно: кто ваш муж, сударыня?

Зела долго молчала, пытаясь оценить глубину вопроса.

— Вы сами-то знаете, кто ваш муж? — уточнил он.

— Я — знаю, — серьезно ответила она.

— Тогда почему не знаю я?

Она отвела взгляд, потом снова посмотрела на него.

— Очевидно, потому что у вас не слишком доверительные отношения. Насколько мне известно, ты сам этого хотел.

Он не знал, чего хотел, точнее, мало задумывался над этим. Ему просто было неприятно, что в его семье от него есть секреты.

— Я просто не люблю, когда меня воспитывают.

— Ты пытаешься понимать других, Эд. Но совершенно не желаешь, чтобы понимали тебя. Хочешь остаться для всех тайной за семью печатями. Тогда смирись с тем, что у других тоже есть тайны.

— А у тебя?

— И у меня.

— Понятно.

Стало совсем гнусно. Как будто он ходит впотьмах, а все над ним посмеиваются. Как будто не дорос. Эдгар встал, встрепенулся, смахнул с носа пудру.

— Пойду, постараюсь уснуть, пока Осоэзовуо не развопился.

— Он не вопит, он поет, — заступилась за соседа Зела.

— Нет, бабуля, — покачал головой Эдгар, — это крик души. И я теперь знаю почему. Он, бедолага, любит сразу трех женщин. Еще бы тут не взвыть…

* * *

Экспедицию на Тритай он воспринимал, как забавное приключение. Сначала все тайком пробирались на антиграв. Мадам получила у диспетчера разрешение на грузовой рейс. Пока распихивались по трюмам грузы, все тихо сидели в одной каюте: и дед, и бабуля, и Коэм, и куколка-Лауна.

Девушка была в тоске и волнении. Эдгар ощущал это всем телом. Впрочем, весь ужас ее положения и умом было понять несложно: отец был в плену, его, очевидно, пытали, больше родни у нее не осталось, а Коэм явно не собирался на ней жениться. И чего ему не хватало, этому заумному лисвису? Как можно было без памяти не влюбиться в такое прелестное белокурое создание, прожив три месяца под одной крышей? Этого Эдгар не понимал. Он смотрел на узкое колено сидевшей рядом Лауны, и ему хотелось его погладить.

После того, как все входы были наглухо задраены, Ингерда развела всех по отдельным каютам. Он попросился с ней в рубку. Это было против правил, но мадам все-таки позволила ему занять кресло третьего пилота. Эдгар сел, как заправский космолетчик, пристегнулся и с восторгом смотрел, как вспарывает антиграв толщу облаков.

Через полчаса они были на орбите, еще через десять минут — влетели в распахнутые шлюзы звездолета. Корабль был огромен и самодостаточен, как город в космосе. Издалека он напоминал блестящую елочную игрушку в форме кукурузного початка. Каждое зернышко сверкало по-своему.

Изнутри это великолепие как-то пропадало. Были обычные ангары с гребешками боковых опор, трубчатые коридоры с перилами и овальные двери кают. Впрочем, на корабле они долго не задержались. Эдгар едва успел показать изумленной Лауне масштабы космической громадины, как дед по ручному переговорнику велел ему идти с вещами в третий ангар. Там ждал их планетолет.

— Ну вот, — вздохнул Эдгар, — экскурсия окончена.

Они стояли на верхней палубе, там было полно экранов, во всех режимах отражающих происходящее за бортом. Это чтобы пассажиры во время полета не чувствовали себя, как в консервной банке.

— Хорошо бы еще побывать на Земле, — мечтательно вздохнула Лауна, — отец был там. Ему понравилось.

— И ты побываешь, — утешил ее Эдгар.

— Кому я там нужна? — усмехнулась она, — я никому не нужна. Ни на Земле, ни на Вилиале, ни на Тритае.

— Мы обязательно найдем твоего отца, — сказал Эдгар, его мучил комплекс вины, ведь если бы ему не приспичило тогда искупаться, модуль с Гунтриваалем никто бы не угнал, — мой дед на все способен. И я кое-что могу. Мы найдем его.

— И что дальше? — вздохнула она, — мы будем прятаться от Нура, мы будем прятаться от Анавертивааля. Нам просто некуда деваться.

— Не отчаивайся. Я уверен, что все будет хорошо.

— Ты просто добрый, Эд. И хочешь меня утешить.

— А ты очень красивая.

— Я так думала, пока не увидела белую богиню.

— Красота бывает разной: белой, черной, зеленой, красной… какой угодно, — он осторожно взял ее за руку, — посмотри, какие у тебя прекрасные линии, какие тонкие пальцы, какие ноготки…

Лауна не вырывалась, ей было приятно, хотя и странно это слышать.

— У тебя роскошные волосы, — продолжал он с энтузиазмом, — мягкие, как пух, у тебя такая гладкая кожа, любой счел бы за счастье прикоснуться к тебе…

— Не любой, — сказала она с обидой, — некоторым больше нравятся мои служанки.

Эдгар понял, что и в этот раз ничего не получится, но не особо огорчился. Мало ли на свете девушек!

— Пошли за вещами, — сказал он, — скоро вылет.

Полет занял несколько часов. Эдгар провел их в рубке, рядом с матерью. За пультом управления она казалась очень умной, серьезной и совершенно недоступной. Как в детстве. Он смотрел то на нее, то в звездный экран, то на свои ботинки и все не мог чего-то понять. Что-то его раздражало, и он не мог понять, что. Потом понял. Его мучил вопрос: неужели человек в своей жизни все время должен брать какие-то высоты, ставить себе планки, а потом их преодолевать? Неужели надо всю жизнь всем доказывать, что ты не неудачник? Неужели нельзя просто жить и не быть опытным пилотом, заслуженным врачом или великим артистом и уважать себя при этом? Увы, ответа у него пока не было.

— Пристегнись, — коротко сказала мать, — будем садиться.

— Есть, командир.

Планета почему-то представлялась ему красной. А она оказалась желто-коричневой, по большей части пустынной и потрескавшейся, как перепеченный пирог. Пламенела багрянцем она только на закате. Зрелище было впечатляющее. Густые облака окрашивались в красный цвет и постепенно темнели, словно наливаясь кровью. Оптический эффект атмосферы делал солнечный диск у горизонта огромным и четким, с острыми как у бритвы краями. Создавалось впечатление, что его можно просто отковырнуть от неба, как плоский медный блин.

Планетолет по спирали опустился на унылое, желтое плато между двух трещин. Перед выходом все облачились в термостатические костюмы. Правда, то, что лисвисы называли жутким холодом, человек мог перенести в обыкновенной осенней куртке.

— Тоже мне, мороз, — усмехнулся Эдгар, спускаясь по трапу, темнело, и земля была чуть покрыта инеем, — держите меня, я уже сосулька!

— Подожди, — сказал ему дед, — тут еще жара бывает.

Это звучало зловеще. Если на Тритае плавились лисвисы, то от землян должно было остаться одно жаркое. Из чрева планетолета выкатился синенький модуль в белую полоску и красной надписью на лбу «СМЕРЧ». Он очень оживил своим праздничным видом унылую равнину. За руль сел дед, рядом устроился Коэм — показывать дорогу. Эдгар влез между Зелой и Лауной и все-таки всуе умудрился погладить эту тритайскую принцессу по изящному колену. Мечта сбылась, но термокостюм не имел ничего общего с горячей гладкой кожей.

— Эд! — возмущенно шепнула бабуля ему на ухо.

— Что такое? — он уставился на нее невинными глазами.

Она искренне хотела быть строгой, но не выдержала, засмеялась.

* * *

Лауна смотрела с высоты девятнадцатого этажа на погруженный в сумерки Порг. Как будто ничего и не было: ни прекрасной планеты с теплыми, ласковыми вечерами, ни театров с выставками, ни фильмов с волшебными сказками про принцесс. Снова была зима на Тритае, ледяной ветер, багровый закат и попрятавшиеся, как крысы по норам, жалкие, запуганные жители.

Она находилась в теплом современном номере действующей гостиницы, но на душе было холодно и дико, как прежде. Коэм наконец избавился от нее. Откуда увез — туда и привез. Сделал, что мог, и ничем ей больше не обязан.

В одиночестве ей было тоскливо, хотелось пойти к Эдгару, чтоб он хоть немножечко ее развеселил, но он сам устал после перелета. Коэма беспокоить она тоже не решилась, тем более Ривааля с белой богиней. Оставалось только съесть то, что принес робот, умыться и заснуть.

В ванной Лауна рассматривала себя в зеркалах. Она сильно похудела на Вилиале, несмотря на тепличные условия: слишком нервничала и много плакала в последние дни. Она себе разонравилась, особенно после того, как увидела на Вилиале настоящих красавиц, цивилизованных, ухоженных и роскошных. Изящная Иримис в режиссерской ложе так и стояла перед глазами, как вечный упрек в том, что ты не такая. Ты — обыкновенная провинциальная дурочка. Конечно, приятно было вспомнить, что говорил ей Эдгар, но к этому нельзя было относиться серьезно, он просто хотел ее утешить.

А еще ей говорил это колдун Элигвааль. Говорил, что она самая красивая девушка на Тритае. А она слушала его и трепетала. Интересно, помнит он о ней? И если помнит, то что о ней думает? Наверно, что она любит другого, для которого просила приворотное зелье. Как глупо…

Она вышла из ванной, вытирая на ходу мокрые волосы. На диване в гостиной кто-то сидел. Вздрогнув от неожиданности, Лауна подняла лицо. На нее смотрел Элигвааль.

Большего шока она не испытывала. Все ее тело задрожало, сердце сжалось. Все это было просто невероятно. Она только что думала о нем, и он оказался в ее номере, неизвестно как пройдя через закрытую дверь. Колдун есть колдун!

На минуту Лауна потеряла дар речи. Он смотрел на нее пронзительными черными глазами. Белый гиматий оттенял болотную смуглость его сурового лица, густые, жесткие волосы были зачесаны назад и прижаты медным обручем. Он не был красив, но в нем чувствовалась такая скрытая сила и такая тайна, что дрожали поджилки. Лауна наконец опомнилась, отбросила полотенце, потуже запахнула банный халат.

— Как ты узнал, что я здесь?.. И как ты сюда попал?

Голос предательски дрожал.

— Вопросы задавать буду я, — властно сказал колдун и посмотрел ей в глаза.

Лауна попятилась, но с ужасом поняла, что не может ему сопротивляться.

— Сядь, — проговорил он, — не бойся меня, это глупо.

Это мало походило на сказку о любви. Лауна покорно села прямо на ковер, там, где подкосились ноги.

— Кто прилетел с тобой? — спросил Элигвааль, не обращая внимания на столь явное нарушение этикета: он сидел на диване, а дама — перед ним на полу.

Лауна не понимала, почему вообще должна отвечать ему, но ничего поделать с собой не могла.

— Коэм, — сказала она.

— Кто еще?

— Ривааль.

— Ричард Оорл?

— Да.

— Кто еще?

— Эдгар.

— Кто такой Эдгар?

— Его внук.

— Кто еще?

— Его жена, белая богиня.

Брови колдуна удивленно поползли вверх.

— Маррот — его жена?

— Все называют ее Зела.

Колдун долго молчал, как будто прислушиваясь к себе и чего-то не понимая, потом снова приступил к допросу. У Лауны наворачивались слезы на глаза от обиды, страха и унижения.

— Кто еще прилетел?

— Дочь Ривааля Ингерда.

— Еще?

— Больше никого.

— С какой целью Ривааль прилетел сюда?

— Найти моего отца.

Колдун посмотрел сурово.

— Это не всё. Зачем он прилетел?

Слезы брызнули, и она даже не могла их утереть, так и сидела с мокрыми щеками.

— Он… его интересует Магуста.

— И как он намерен с ней справиться?

— Он ждет каких-то Прыгунов. Я не знаю, кто они такие. Правда, не знаю!

— Маррот тоже будет ему помогать?

— Кто?

— Его жена, белая богиня.

— Да, конечно. Она уже помогла мне однажды.

— Зачем Риваалю твой отец?

— Он просто хочет помочь мне.

— Опять врешь! — зло сверкнул глазами колдун.

Лауна смотрела на него как лягушка на змею, ей хотелось только одного, чтобы все это поскорей закончилось.

— Мой отец знал секрет, как управлять Магустой. Ривааль тоже хочет это знать.

Лицо Элигвааля исказилось.

— Черный тигр никогда этого не узнает, — жутко усмехнулся он.

— Мой отец мертв? — с ужасом спросила Лауна, теряя последнее самообладание.

— Пока нет, — зло ответил колдун, — но теперь уж точно будет.

— Нет, — прошептала она, еле слышно, — пожалуйста, не надо…

Колдун встал, он был крепкий, коренастый, с мощными плечами, ей почему-то показалось, что он готов ее растоптать.

— Больше никто и никогда не будет мной управлять. Ни твой отец, ни Ривааль, ни кто другой. Пусть слетаются, как мухи. Я жду их. Я уже раскрыл для них объятья! — он зловеще засмеялся, потом склонился над ней с хищной улыбкой, — но ты, маленькая зеленая лягушка, будешь молчать об этом. Ты никому не расскажешь о нашем разговоре. Потому что ты вообще разучишься складывать слова в предложения.

— Нет! — визгнула она, — не надо! Прошу тебя, не делай этого!

И это была последняя ее фраза. Больше говорить она уже не могла. Слова перестали ее слушаться. В полном шоке и отчаянии Лауна увидела, как он прямо у нее на глазах исчез.

Случилось нечто страшное. И это предстояло еще осознать. Она вытерла слезы, проползла по ковру к дивану и вцепилась зубами в дневную подушку, от ужаса не хотелось даже плакать. Как мог он так жестоко поступить с ней? Он, который называл ее самой красивой девушкой на Тритае? А теперь он назвал ее лягушкой, заколдовал ее и хочет убить ее отца. Неужели она никогда и никому не сможет этого рассказать?

Через какое-то время она услышала звонок в дверь. Дотянулась до пульта и открыла замок, ей было уже все равно, кто зайдет. Вошел Коэм, свежий, подтянутый, благополучный, уверенный, в белой рубашке, замер и удивленно уставился на нее, обессилено сидящую на полу. Он что-то спросил, и Лауне стало пронзительно ясно, что его речь она тоже не понимает, словно он говорит на чужом языке. Отдельные слова она узнавала, но связать их воедино не могла, как в кошмарном сне.

Вид у нее, тем не менее, был красноречивый: заплаканные глаза, испуганное, несчастное лицо, дрожащие руки. Встревоженный Коэм взял ее на руки и отнес на кровать. Он был осторожен. И что-то ласково говорил ей, даже гладил ее мокрые волосы. Он и не подозревал, насколько все плохо. Он вообще не верил в колдунов. Лауна смотрела на него и хотя бы глазами пыталась сказать ему:

— Спаси, спаси моего отца…

Таким неожиданным и зловещим оказалось ее возвращение на Тритай.

 

1

День был безветренный, солнце несмело пряталось в густых белых облаках. Дорожки на кладбище были аккуратно расчищены от снега, но столики и скамейки безнадежно засыпаны и покрыты ледяной коркой. Флоренсия простояла на морозе недолго, она положила Аделе букет, протерла варежкой мемориальную табличку, вспомнила кое-что, всплакнула чисто по-женски и медленно отправилась в другой конец этого города мертвых.

Люди и аппиры хоронились отдельно. Миранда съежившись сидела на скамейке возле ограды, белая шуба и шапка делали ее почти незаметной на фоне сугробов и заснеженного леса.

— Пойдем, Ми, — сказала ей Флоренсия, — попьем чаю, согреемся.

Ее решительный голос как-то странно прозвучал в этой застывшей, торжественной тишине.

— Ты всё? — посмотрела на нее расстроенная подруга.

— Да, — серьезно сказала она, — пойдем. Хватит. Надо жить для живых.

— Ты такая правильная, Фло, — вздохнула Миранда, — и сильная. А меня как будто на аркане сюда тянет.

— Зайдешь ко мне?

— Даже не знаю… мы с утра собирались с Ольгердом на Кампий дня на три. Надо собрать вещи.

— Это пять минут.

— Фло, ты же знаешь, что я копуша. И растяпа.

— Ничего, успеешь. Пойдем, нам лучше держаться вместе.

— Хорошо, что ты есть, Фло. Без тебя бы я просто умерла.

Они медленно пошли по дорожке к стоянке.

— Есть что-нибудь интересное на спутнике? — спросила Флоренсия, — что-то вы зачастили туда с Ольгердом.

— Есть, — призналась Миранда, — но я пока не скажу, что. Все так странно…

— Аппиры — вообще странный народ. Они же мутанты не только физически, но и психически. Если б ты знала, сколько я с ними намучилась!

— До аппиров здесь была другая цивилизация. Скивры. Аппиры, конечно, состоят с ними в генетическом родстве, но это совсем другая ветвь эволюции. Вторая попытка Создателя, так сказать… И снова неудачная.

— А что же стало со скиврами?

— Пока не знаю. Но, видимо, они плохо кончили, раз их тут нет.

— Если так, — усмехнулась Флоренсия, — то никто не учится на чужих ошибках: ни люди, ни народы, ни целые цивилизации. К чему тогда весь этот круговорот, если кончается все одинаково? — она оглянулась и указала рукой на ровные ряды оград и памятников, — тогда вот она, истина: чистота, покой и полное безмолвие.

— Фло, — вздохнула Миранда, — не взваливай на себя проблемы Господа Бога.

— Это верно, — согласилась Флоренсия, — у меня своих хватает.

На стоянке Миранда отправила свой модуль домой и села к ней.

— Только не надолго.

Они мирно пили чай с пирожными, когда явился хмурый Конс. Флоренсия уже забыла, как он улыбается. В щеку он ее все-таки поцеловал и вполне вежливо приветствовал Миранду.

Раскопки он давно забросил. Конс теперь со всей своей ненавистью занимался экстремистскими группировками, которые в последнее время совсем обнаглели. Людей выживали с Пьеллы вполне открыто: регулярно случались взрывы, кого-то убивали, кого-то просто запугивали. Это была настоящая негласная война.

— Будешь с нами чай? — спросила Флоренсия.

Ей было больно смотреть на мужа, так он весь похудел, осунулся и ожесточился. Вся его жизнь свелась к поискам, допросам, казням. Кроме того, он постоянно нарушал ее запрет и без конца телепортировал.

— Ты еще не смотрела новости? — спросил он вместо ответа.

— Мы были на кладбище. А что случилось?

— Взрыв в полпредстве. Пять человек ранено.

— Почему меня не вызвали?

— Им уже оказали первую помощь.

— Боже мой, — прошептала Миранда, — до полпредства они еще не добирались.

— Добрались, — жестко сказал Конс.

— Но как? — удивилась Флоренсия, — там ведь охрана?

— Что им охрана? — нехорошо усмехнулся муж, — у них есть Прыгун. Или ты уже забыла, как они похитили Аделу? Не понимаю, почему Леций не согласен убить его…

— Вы говорите о Кера? — тихо спросила Миранда.

— Больше, как будто, не о ком, — ответил ей Конс.

Флоренсия заметила, как побледнела подруга, как безнадежно опустились ее глаза к опустевшей чашке. Они очень сблизились за эту осень и зиму и многое друг о друге узнали. Но что-то в этой женщине оставалось для нее непонятным. Ее слабость сочеталась с фанатичным упорством, ее растерянность иногда превращалась в мудрость. То ли горе ее так закалило, то ли она всегда такая была.

Конс проглотил пирожное, запил заваркой, извинился и ушел к себе.

— Мне кажется, он понимает, что Кера сейчас сильнее, иначе давно убил бы его, — сказала Флоренсия.

Миранда взглянула на нее кроткими серыми глазами, слегка удивленными.

— Ты как будто оправдываешься за него, Фло? Зачем?

— Я представляю, что ты чувствуешь: убийца твоего сына разгуливает на свободе, и никто не в состоянии с ним расправиться. По отдельности он сильнее каждого, а вместе они никак не придут к общему решению.

— Я… я тоже не уверена, что это он.

— Что?

— Может быть, это кто-то другой, Фло?

— Ты с ума сошла, — покачала головой Флоренсия, — всё сходится на нем, у него нет алиби, он всегда поддерживал экстремистов. И он не соглашается на анализ спермы. Это бы сразу все прояснило. Так ведь нет же!

— Да, ты права, — снова опустила глаза Миранда, — конечно, это он, больше некому. Обидно, что мы ничего не можем сделать. Наших детей уже не вернешь, и людей они все равно выживут с планеты.

— Можем, — сказала Флоренсия, — кое-что мы все-таки можем.

Подруга снова посмотрела на нее, в глазах была полная безнадежность.

— О чем ты, Фло?

— У них политика, а у нас семья. Посмотрим, кто победит.

— Я не понимаю.

Флоренсия улыбнулась и шепнула ей на ухо.

— Я жду ребенка.

— Ты?! — Миранда посмотрела на нее с изумлением и даже с ужасом.

Примерно такой реакции Флоренсия и ждала.

— Да я, — твердо сказала она, — конечно, в моем возрасте уже не рожают, но все-таки это возможно. И я не могу больше рисковать никем другим. Это мое дело.

— Ты…

— Я жду смешанного ребенка. Они отняли у нас внука. Значит, у нас будет сын.

— Ты потрясающая женщина, Фло. Как ты могла на такое решиться?

— Кто-то же должен.

— Они убьют тебя так же как Аделу.

— Пусть попробуют. Пока никто не знает, кроме тебя, даже Конс. А когда будет заметно, мы примем меры предосторожности.

— Какие?

— Во всяком случае, мой муж всегда будет со мной. А с ним мне ничего не страшно.

— Ты счастливая женщина, если можешь сказать так.

Флоренсия огляделась. Ее совсем недавно уютный, радостный дом опустел и стал хмурым и тоскливым. Она давно не обращала внимания, как расставлена в гостиной мебель, как лежат ковры и висят занавески, какие цвета у люстры, где стоят вазочки и сувениры, все было пущено на самотек.

— Да, я счастливая женщина, — сказала она, улыбнувшись Миранде.

— Скажи, страшно любить Прыгуна?

— Ужасно! Я боялась его панически. Но мне нельзя было показывать, что я боюсь. Я же его лечила.

— А теперь?

— А теперь я к ним привыкла. Моя дочка Риция — тоже Прыгун. Так неужели я буду ее бояться? Она умница и ангел. Конс за двадцать лет ни разу меня не обидел, и, кажется, даже не изменял мне. Среди землян редко такое встретишь.

— Это уж точно, — кивнула Миранда.

— Если б не один-единственный выродок, я бы сказала, что Прыгуны даже лучше людей.

— А если их сила однажды обернется против тебя? — не унималась Миранда, этот вопрос ее явно волновал.

— Поверь мне, — сказала Флоренсия, — Прыгуны умеют любить.

Подруга сидела какая-то одинокая и потерянная и задумчиво помешивала в розетке вишневое варенье. Оно стекало с ложки тонкой струйкой.

— У тебя есть легенда о Геестиоре и Кревне? — вдруг спросила она.

— Есть, — удивилась Флоренсия.

— Дай мне почитать.

— Хочешь приобщиться к аппирской классике?

— Да. Хочу.

— Хорошо.

Она прошла в библиотеку и сняла с полки сборник легенд. В это время позвонила Риция. Глаза были встревоженные и несчастные, это было заметно даже на маленьком библиотечном экране.

— Что с тобой, девочка? — тут же спросила Флоренсия.

— Мама, мне надо тебе показаться.

— А что случилось?

— Со мной опять то же самое.

— Как?! Уже?

— Да. Те же симптомы.

— Ты только не волнуйся, детка. В конце концов, все в нашей власти.

— Я не волнуюсь, — с горечью сказала Риция, — просто я сама себе противна.

— Не говори так. Об этом никто никогда не узнает. Прилетай завтра в больницу. Я буду тебя ждать.

Не на шутку расстроившись после этого короткого разговора, Флоренсия вернулась в гостиную.

— Вот, Ми, твоя книжка. А сейчас извини, у меня срочные дела.

— Что-нибудь случилось?

— Ничего. Просто Риция себя неважно чувствует.

«Надо, пожалуй, сменить занавески на желтые», — подумала она, когда Миранда ушла, — «может, станет светлее?»

* * *

Метель настойчиво долбила во все окна. Ольгерд задернул шторы, чтобы не видеть неприютности тоскливого зимнего вечера. Отгородившись от внешнего мира, в зеленом свете настольной лампы было как-то спокойнее. Хотя, какое могло быть спокойствие после очередного взрыва?

Он позвонил Миранде.

— Я уже почти готова, — доложила она, наспех собирая заколкой волосы на затылке, — какие брать консервы?

— Какие любишь, — улыбнулся он.

— А ты какие любишь?

— Ми, дело в том, что я не смогу пробыть там с тобой несколько дней. Только отвезу тебя — и обратно.

— Это из-за взрыва в полпредстве?

— Да.

— Но что ты можешь сделать?

— Не знаю. Во всяком случае, я не могу сейчас покинуть планету.

— А как же я, Ол? Неужели я останусь одна на станции?

— Ты боишься?

— Я никогда не оставалась в космосе одна.

— Тогда отложи свою работу на неделю.

Миранда задумалась, потом посмотрела на него решительно.

— Ничего я откладывать не буду.

— Хорошо. Я дам тебе межпланетный коммуникатор на всякий случай. Если что — звони, я сразу примчусь. Ладно? Так тебе будет спокойнее?

— Да, конечно.

— Тогда я залечу за тобой завтра утром.

Потом были еще бесконечные звонки и переговоры. Последний звонок был в дверь.

— Мотя, открой, — попросил Ольгерд робота и пошел набросить рубашку.

Застегнуться он не успел: руки повисли как плети. В гостиную плавно вошла Анзанта. На ней не было шубы, платье отливало бронзой, волосы были каштановыми, а глаза синими. Он привык к таким переменам, тем более, что лицо у нее всегда оставалось прежним, до безумия красивым. Десять лет они не виделись, а ничего как будто не изменилось.

— Я подумала, что неудобно являться без звонка, — улыбнулась она, поедая его глазами, — вот и ты… ну, здравствуй.

Он тоже смотрел на нее во все глаза. У него полно было фильмов о ней и снимков, но далеко и навсегда их запрятал. Теперь она стояла перед ним живая.

— Мы же договорились, Анзанта, — сказал он с досадой, — зачем ты пришла?

— Не волнуйся, — проговорила она насмешливо, — я ничего не хочу вернуть. У меня к тебе дело.

— Дело?

— Разумеется. Меня послал твой отец. Я обещала ему помочь, и вот я здесь… застегнись наконец, раздеваться не придется.

Пальцы не слушались, и молнию, как назло, заело.

— Садись, — пробормотал он в полном шоке, — тебе, наверно, тяжело стоять.

— Да. Я отвыкла от гравитации.

Анзанта неловко села, почти упала в кресло, но позу приняла изящную: ногу на ногу, руки на подлокотниках, голова с наклоном, и волосы на одном плече. Ольгерд обречено смотрел в огромные синие глаза, на тонкую линию шеи, высокую грудь под бронзовой тканью, узкую талию, переходящую в округлые бедра, точеные ноги в черных сапожках с мехом. Она ему нравилась. Он все прекрасно помнил.

— Я хотела спросить Ричарда, но не решилась, — усмехнулась она, — как ты живешь, Ол?

— Как видишь. Вот мой дом. Вот мой мир.

— Не женился больше?

— Собирался. Ничего не вышло.

— Странно, — сказала она, вполне удовлетворенно, — странно, что ты один. Женщины должны любить тебя.

— Я все время не тех выбираю, — усмехнулся он.

— Я тоже, — Анзанта посмотрела ему в глаза, — меня только недавно восстановили в должности.

— Поздравляю.

— И то потому, что на Тритае неблагополучно.

— Да, слышал. Там свергли Гунтри.

— Ол, — богиня посмотрела на него снисходительно, — я бы никогда не опустилась в плотный мир из-за какого-то Гунтри. Эрхов не интересует ваша политика.

— А что интересует эрхов? — уточнил Ольгерд.

Он почувствовал облегчение, когда она ушла от личной темы. Но ненадолго.

— Магуста, — сказала Анзанта, и у него на секунду даже остановилось сердце, — она интересует и эрхов, и скивров, и лисвисов, и людей, и аппиров. Всех. Потому что она опасна. И потому что никто до конца не знает, что это такое.

Ольгерд понял, что разговор действительно будет серьезным. Он еще не забыл свои ощущения в энергетическом яйце. И при всем при том, эллой Энгтри был только щенком по сравнению с Магустой. Сердце торопилось стучать, как будто ему предстояло сейчас куда-то нестись, сломя голову.

— Так что же это такое? — спросил он.

— Скивр Дарий считает, что это продукт коллективного разума эрхов, внедренный в плотный мир. Скорее всего с целью эксперимента. Эрхи в этом не признаются. Я тоже нахожу это маловероятным, но другого объяснения у меня нет.

У него не было тем более. Он мог только задавать вопросы.

— Этот продукт автономен? Или до сих пор подпитывается от коллективного сознания?

— Неудачные и опасные эксперименты прекращаются тут же. А Магусте более трех тысяч лет по земному календарю.

— Откуда же такая энергия?

— Видишь ли, она не так сильна, как кажется.

Ольгерд посмотрел насмешливо.

— Что?

— Ол, я сама с ней сталкивалась на Тритае. Она уже слабая. Старая, наверно.

— Мне так не показалось в подземелье. Если бы не Сия, мы бы с Руэрто пополнили ее информационный банк.

Анзанта посмотрела на него с сочувствием и покачала головой.

— Спасибо Сии… А теперь послушай, что велел передать Ричард. Он специально встречался с Дарием, чтобы побольше узнать о Магусте.

— Дарий, это тот старикан на вулканической планете?

— Он самый.

— По-моему, он давно выжил из ума, Маррот.

— Он вполне в своем уме. И если он не вошел в Совет Мудрых, то только потому, что эрхи консервативны. Они не желают видеть в правительстве скивров.

— О! Да у вас та же бодяга, что и у нас. Прыгуны никого не желают видеть в правительстве, кроме себя. Где же ваше просветление? Или вы ничем не лучше нас?

Вопрос Анзанте не понравился, но она терпеливо, как ребенку, ему ответила.

— Гордыня и жажда власти — самые сильные страсти. На нашем уровне они еще не изжиты.

— Так изживайте. Вместо того чтоб отгораживаться ото всех, как от чумы, и ставить дурацкие эксперименты.

— Ол, — сверкнула она глазами, — я пришла не затем, чтобы отвечать за всех эрхов. Я просто согласилась помочь Ричарду.

— Извини, — хмуро сказал он, — я тебя слушаю. Что велел передать отец?

— Магуста на Тритае, — услышал он без всякого восторга, — чтобы ее уничтожить, ему нужны все Прыгуны и ты. Ее можно взорвать только изнутри, и ваших совместных усилий должно хватить.

Анзанта красиво перекинула волосы с одного плеча на другое и спокойно смотрела на него, как будто речь шла о туристической поездке. Ему же было дико все это слышать, а красота ее мешала сосредоточиться.

— Отец в своем уме? — спросил он, — неужели он думает, что мне удастся уговорить Прыгунов на такую авантюру?

— А что им остается? — пожала плечом богиня, — сегодня эта бестия на Тритае, завтра будет здесь. Или на Земле. Она растет.

— Черт возьми! — сорвался он, попасть еще раз в лапы эллоя ему совершенно не хотелось, тем более подставлять еще кого-то, — почему то, что напортачили эрхи, должны расхлебывать мы?

— Прежде всего, потому что это ваш мир, — недовольно ответила бывшая жена, — и вам в нем жить. И чего ты, собственно, боишься? Все вместе вы сильнее этой твари. Дарий знает, что говорит.

— Попробуй собери нас всех вместе, — усмехнулся Ольгерд, — знаешь, что у нас тут творится? Уверяю тебя, Прыгунам не до Магусты.

— Я сама могу поговорить с Лецием.

— Что ж, попробуй…

Он принес из бара алонское и разлил по фужерам.

— Извини, но тут, как говорится, без бутылки не разберешься.

— Я охотно выпью с тобой, Ол. Мне тоже не по себе.

Она вздохнула и подняла фужер, неуверенно держа его в руке. Они чокнулись.

— Ты… совсем меня забыл, или вспоминаешь иногда?

— Вспоминаю.

— Спасибо, что не врешь.

— Тебе врать бесполезно.

— Конечно. Я поцелую тебя и прочту все твои мысли.

— Там такая путаница, что я сам не могу разобраться.

— А я тебе помогу.

— Не надо, Маррот. Ты по-прежнему прекрасна, но ничего этого не надо.

— Ты боишься, что все вернется? — посмотрела она насмешливо, — не бойся, не вернется. Мы больше не будем гоняться друг за другом, как привязанные.

Обиделась, понял он.

— Пойми, я не ждал тебя. Я сделал все, чтоб тебя забыть. И… я просто не готов к такой встрече.

— Что ж, я все сказала и могу уйти.

— Как? Вот так сразу?

— А чего ты хочешь? — усмехнулась она.

Ему казалось, что разговор только начался. Он только начал приходить в себя, не без помощи выпитого вина.

— Куда ты пойдешь? — спросил он растерянно.

— К Лецию.

— Уже поздно.

— Ничего. Правители рано не ложатся.

— Разве нам больше не о чем поговорить, Маррот?

Она задумалась.

— Ты прав. Ричард просил передать еще кое-что.

— Что же?

— Это касается ваших убийств. Скивры знают больше, чем вы. Они следят за всеми Прыгунами.

Ольгерд снова напрягся. Странно и страшно было узнать вот так сразу то, над чем ломал голову полгода.

— Подожди… — он наполнил фужеры, — дай сначала проглотить…

— Это Риция, — спокойно проговорила Анзанта.

Он с трудом допил до конца, чуть не поперхнувшись. Вино показалось теплым и кислым.

— О чем ты говоришь? Что значит, Риция?

— Она убила Аделу.

— Что за бред?

— Это не бред. Похоже, девочка хочет править одна, без всяких наследников.

— Ты забываешь, что она тоже пострадала.

— Она? Ничего подобного. Она просто убила Патрика.

Все это звучало, как кошмарный бред.

— Кто же тогда ее изнасиловал? Или этого тоже не было?

— Конечно, нет. Патрик всегда был ее любовником. На этот раз она его убила и добилась своего: все решили, что убийца — мужчина. Она просто гениально отвела от себя подозрения.

— Ты говоришь, как будто сама это видела.

— Так сказал Дарий.

— Мне плевать, что говорит ваш придурочный старик! — взорвался Ольгерд, — по твоему, насилие нельзя отличить от обыкновенного свиданья в барахолке?

— Что ты так волнуешься, не понимаю? — нахмурила брови Анзанта, — или тебе приятнее думать, что убийца Азол Кера? Но истина одна, и она не будет подстраиваться под твои желания.

— Это не истина, — зло сказал Ольгерд.

— Думай, что хочешь, — пожала плечом богиня, — я не собираюсь тебя убеждать. Просто передаю тебе информацию. Решай сам, что с ней делать и как поступить.

С этой минуты его разум вступил с чувствами в смертельную и беспощадную борьбу. Все его существо было против, но у него не было оснований не верить скиврам. И с доводами рассудка тоже трудно было спорить. А вдруг родство с Тострой не прошло для нее бесследно? Что, если есть две Риции: одна ангел, а другая — дьявол? Сомнения разрастались как снежный ком. Почему она тогда решила, что Леций ее выгораживает? Она была в этом уверена. Почему? Может, думала, что он что-то знает про нее? Почему не объяснила, зачем собиралась ложиться в больницу? Потому что все это просто придумала в ответ на обвинения Энии.

Да… ее непременно бы заподозрили рано или поздно, если б не убедились, что это мужчина. Риция стала жертвой, и ее тут же вычеркнули из списка подозреваемых. Никто ни в чем не усомнился, даже Флоренсия, которая ее осматривала. Все слишком ее любили, чтобы быть объективными: Фло, Конс, Леций и он сам.

Внутри все клокотало. Ольгерд сидел и тупо смотрел в пол. Никакого решения он бы сейчас принять не смог. Можно было просто выкинуть это из головы и жить по-прежнему. Любить ее, боготворить ее, ждать, что она передумает и вернется к нему… А можно было набраться сил и вскрыть этот семейный нарыв династии Индендра. И уничтожить этим сразу всех, в том числе и себя.

Он сидел и все пытался найти хоть какое-то для нее оправдание и объяснение. Риция была всякой: и серьезной, и строгой, и самолюбивой, но жестокой она не была никогда. В это невозможно было поверить, вопреки здравому смыслу. Может быть, у нее бывают затмения, о которых она сама не помнит? Чего только не встречается у этих мутантов. Может быть, в самом деле, существуют две Риции?.. Что тогда? Он простит ей убийства? Он простит ей травлю землян и сегодняшний взрыв в полпредстве?

Голова шла кругом. Ему не хотелось верить, что Риция убийца, и он не верил. Просто не верил, как последний идиот.

— Что с тобой, Ол? — тревожно спросила Анзанта, — у тебя такое лицо…

— Пытаюсь понять, — ответил он, — как в ней все это совмещается.

— Они мутанты, — с сочувствием, но вполне спокойно сказала бывшая жена, она была слишком далека от этих проблем, — я помню ее маленькой девочкой. Она была прелестным ребенком, но слишком серьезным для своего возраста.

— Да, — сказал он, — слишком.

Анзанта смотрела внимательно, слегка наклонив на бок голову.

— Ты так сильно переживаешь за нее, Ол. Может, я зря тебе все это сказала? Может, между вами… что-то есть? Девочка выросла, стала красавицей…

— Ничего между нами нет, — сказал он, — просто мы все ее любим.

— В самом деле? А мне уж показалось…

Ему тоже когда-то показалось, давно, еще в конце лета. А теперь метель мела, набрасываясь на окна, да еще с таким видом, словно она никогда не кончится.

— Даже не представляю, — мрачно проговорил он, — что почувствует бедная Флоренсия, если узнает.

— Если? — удивилась Анзанта.

— Я никому ничего не скажу, пока не буду уверен до конца.

— Но, Ол! От этого зависит, кто отправится на Тритай. Вам надо обязательно взять Кера. Он самый сильный из вас.

— Маррот, решать буду я, — устало сказал он.

Она смотрела на него до боли знакомыми синими глазами.

— Тебе плохо. Тебе ужасно плохо в этом беспощадном мире. Я же это вижу!

Слова тоже были до боли знакомые.

— Это временно, — ответил он.

— Твое «временно» никогда не кончится!

— Прошу тебя, не заводи старый разговор.

Она с досадой отвернулась.

— Прости, я груб, — спохватился он, — все это от внезапности.

— Я понимаю. Я тоже боялась этой встречи.

Они какое-то время сидели молча. Кажется, только теперь он осознал, кто перед ним. И какая между ними уже пропасть. Уж лучше бы не видеть ее вообще, чем видеть в качестве совершенно посторонней женщины, заглянувшей по важному делу.

— Давай не будем больше о делах, — предложил он, — мы десять лет не виделись, неужели нам не о чем больше поговорить?

— Мне показалось, — чуть улыбнулась она, — ты сам этого не хочешь.

— Я хочу знать, как ты живешь. Что делаешь, кого любишь. Я хочу знать о тебе все. Раз уж ты здесь.

— Я здесь только до утра, Ол. Матрикат завтра распадется на атомы. А мне надо еще побеседовать с Лецием.

— Не надо, — сказал он, — я сам с ним разберусь.

— Ну что ж, — улыбнулась Анзанта, — тогда у нас до утра еще бездна времени.

* * *

Когда-то его преследовало ощущение, что время идет по кругу, крутится в гигантском колесе, где все уже было. Теперь он убедился, что находится в своем собственном маленьком колесе. Все уже было, все повторялось. И вырваться из него оказалось невозможно.

Волосы Анзанты рассыпались по подушке, она спала или притворялась спящей. Ее матрикат, а по-житейски — ее прекрасное женское тело — излучало тепло и нежность, которого он давно уже не видел. Он не собирался записываться в монахи, просто как-то не складывалось.

Он сидел, по-мальчишески обняв колени, и пытался найти утешение в глубоких философских размышлениях о том, что у каждого свой круг бытия, и сколько бы ты ни греб против течения, все равно тебя рано или поздно прибьет к тому же берегу. Он сидел возле своего берега, возле женщины, от которой так упорно убегал все десять лет, что снова угодил к ней в объятья.

Это уже не было любовью, скорее, тоской по молодости, по тем незабываемым ощущениям, по тому счастливому времени, когда все создавалось, а не рушилось. Люди были полны энтузиазма, а аппиры — надежд. Строились города и заводы, корабли метались между Наолой и Пьеллой, было трудно, суетно, но прекрасно. Ну почему по неумолимым законам бытия после подъема обязательно надо свалиться в какой-нибудь ухаб?

— Мне пора, — тихо сказала Анзанта, поворачивая к нему лицо.

— Уже? — огорчился он.

— Да, я чувствую.

— Подожди.

Ольгерд прижался к ней, целуя ее в горячую шею.

— Не хочу, чтобы ты видел, как распадается матрикат, — сказала она, — ты же знаешь, это зрелище не из приятных.

— Как мне все это надоело, — вздохнул он.

— Но ведь уже не так больно, правда? — она посмотрела на него, — мы ведь уже привыкли обходиться друг без друга?

— Не знаю, — сказал он, — когда уйдешь — пойму.

Когда она ушла, было пусто, но не больно. Больно было совсем от другого.

Ольгерд даже не заметил, что съел на завтрак. Он торопливо оделся и понесся к Миранде.

— Извини, я закопалась, — улыбнулась она смущенно, — посиди немного, я сейчас оденусь.

Ольгерд прошел в гостиную. Первое, что он увидел — стереоснимок Патрика на столе в золотой оправе. Рядом букет цветов. Миранда ничего не трогала в его квартире. Она жила тут как в музее.

— Неужели ее сына убила Риция? — подумал Ольгерд, и его чуть не вывернуло наизнанку от такого предположения, как будто это он сам его убил.

Всю дорогу ему было не по себе от этой мысли. Он понял, что неизвестность будет мучить его всю оставшуюся жизнь. И в любом случае лучше выяснить правду. Как бы ни хотелось лжи.

— Что с тобой? — встревоженно спросила Миранда в планетолете, — тебе плохо, Ол?

— Нет.

— У тебя такое лицо…

Он взял ее руку и поднес к губам.

— Ничего Ми. Все обойдется.

С космодрома он сразу полетел в больницу. Для убедительности распоров руку об обшивку люка. Получилось так правдоподобно, что пришлось самому забинтоваться носовым платком. Он не знал еще, как начать разговор и как расспросить Флоренсию, чтоб она не начала волноваться прежде времени. В душе была полная сумятица. Он вышел на мороз в распахнутой куртке, прошел в главный корпус, поднялся на лифте…

По стерильно чистому, бело-голубому коридору с узкой полосой окон почти под самым потолком ему навстречу шла Риция. От такой неожиданности у него чуть не выпрыгнуло сердце из груди. Ольгерд остановился.

Черные глаза обожгли его.

— Что с тобой? Ты тоже ранен? — спросила она с тревогой.

— Я пока нет, — усмехнулся он, — просто люки очень острые.

— Больно?

Он покачал головой. Он смотрел на нее, с отчаянием понимая, как она хороша, как нравятся ему именно эти черные глаза, эти детские губы, этот нос, этот лоб, эти брови, эти плечи, эти линии тонкой девичьей фигурки. Все его существо было настроено на нее. И все его существо не хотело верить в то, что она — чудовище.

— Почему ты так смотришь? — спросила она недовольно.

— Как?

— Не знаю… как будто это я взорвала ваше полпредство. Ол, я понимаю, что ты чувствуешь. Но не все аппиры — экстремисты. Неужели тебе это надо объяснять?

— Не все, — согласился он, — кучка озлобленных мерзавцев и один Прыгун.

— Прыгун, — жестко сказала она, — но не Прыгунья. Не смотри на меня так.

Они разошлись. Ольгерд даже не посмел оглянуться и посмотреть ей вслед.

Пока он ждал Флоренсию в ее приемной, заботливые аппирские медсестры настойчиво пытались оказать ему первую помощь. Он терпеливо отказывался. Наконец тетя Флора явилась, взглянула на него удивленно и пригласила к себе.

— Другим не доверяешь? — усмехнулась она.

— Только тебе.

— Где это ты так?

— Неудачно открыл люк.

— И выглядишь ты неважно. Не заболел?

— Скорее, устал, — он посмотрел на нее внимательно, — зато ты прекрасно выглядишь.

У Флоренсии как-то покруглело лицо и порозовели щеки, глаза загадочно блестели. Приятно было видеть, что она постепенно отходит от летних событий, но в то же время пронзительно жаль ее. Ей еще предстояло узнать нечто страшное.

Флоренсия улыбнулась, приняв комплимент, как должное, обработала ему рану и залепила ее биопластырем. Это заняло не больше трех минут.

— Я бы не отказался от чашки кофе, — сказал он, — я ведь прямо с Кампия.

— И ты оставил Миранду там одну? — изумилась тетя Флора.

— Там сейчас самое безопасное место, — усмехнулся Ольгерд, — во всяком случае, для землян.

— Пожалуй, ты прав, — она достала из шкафчика кофеварку и блюдо с выпечкой, — за полгода — пятнадцать жертв, не считая Патрика. Сам Гектор ранен. Такого еще не бывало.

Ольгерд следил, как она засыпает в кофеварку молотые зерна, и никак не мог начать разговор, ради которого пришел. Не находил повода. Это уже начинало его раздражать.

— Ты весь в отца, — заметила Флоренсия, — такой же любитель кофе.

— Почти не спал и хочу взбодриться.

— Мне тоже плохо спалось сегодня. Опять сплошные неприятности…

— Из-за Риции? — наконец спросил он.

— С чего ты взял? — почему-то настороженно взглянула на него тетя Флора.

— Я встретил ее в коридоре. Она больна?

Этот вопрос понравился Флоренсии еще меньше.

— Она вполне здорова, — сухо сказала она.

— Тогда что с ней?

— Ол, тебя это никак не касается.

— Считаешь, я совсем посторонний?

— Извини. Конечно, ты не посторонний… просто это нельзя назвать болезнью. Риция абсолютна здорова.

— Но что-то с ней не так?

— Ольгерд, — тетя Флора строго посмотрела на него, — зачем тебе это?

— Я люблю ее, Фло. Ты знаешь об этом?

— Знаю.

Она разлила кофе по чашкам и пододвинула к нему блюдо.

— Угощайся.

— Спасибо.

— Ол, с ней все будет в порядке. Можешь не волноваться. Такое с ней уже бывало.

Больше темнить было невозможно.

— И давно с ней это раздвоение? — напрямую спросил он.

Флоренсия вспыхнула, как будто он спросил что-то запрещенное.

— Я бы не называла это раздвоением, — сказала она нервно, — все равно она Риция и больше никто. Запомни это раз и навсегда. Не понимаю только, откуда ты узнал… Впрочем, конечно…

— Фло, — сказал он серьезно, — ты понимаешь, что это значит?

— Только то, — с непонятным раздражением ответила она, — что мутанты — это мутанты, и ничего тут не поделаешь. В любом случае, Риция — моя дочь и я буду любить ее всегда. А тебя это вообще не должно касаться. Насколько я знаю, она сама с тобой рассталась. И именно из-за этого.

Такое он слышал впервые.

— Из-за этого?!

— Конечно!

Ольгерд почувствовал холодный пот на спине. Этот короткий разговор его просто измучил. Он боялся ранить Флоренсию, а она, между тем, его щадить не собиралась, как будто он был деревянный.

— Я считал, что она послушалась Леция, — сказал он хмуро.

— Не без этого, — так же хмуро ответила Флоренсия, — но у нее были свои причины. Лично я говорила ей, что это пустяки, а она возомнила себя чудовищем! Это ведь в самом деле ерунда, Ол. Да-да, не смотри на меня так. Я встречала мутации куда более страшные.

— Фло, — он посмотрел ей в глаза, — ты меня в этом хочешь убедить или себя?

Она снова вспыхнула, румянец на щеках стал пунцовым.

— Как ты смеешь вообще рассуждать на эту тему?! Это «раздвоение», как ты выражаешься, касается только Риции и меня. Это тайна врача и пациента, матери и дочери. Мне неприятен этот разговор, Ол. И напрасно ты его затеял.

Ему все было уже, в общем-то, ясно. С Рицией действительно что-то было не так. Настолько, что она сочла нужным уйти от него. А Флоренсия боялась признаться в этом не то что другим, даже себе самой. Ее пугала и раздражала сама мысль о ненормальности Риции.

Ольгерд сидел в ее просторном кабинете с кофейным ароматом, с белым, заснеженным городом за зелеными занавесками и неумолимо погружался в липкое болото безнадежности.

— Извини, — сказал он, — я ухожу. Спасибо за кофе.

* * *

Нурвааль с самого начала повел себя довольно странно. Он прислал делегацию с подарками и с приглашением посетить его резиденцию в храме Намогуса. Ричард не ожидал такого показного радушия. Он собирался встретиться с Верховным Жрецом, но с глазу на глаз, не так официально.

— Советую женщин не брать, — сказал Коэм, — мало ли что он затеял.

— Я и не собираюсь брать женщин, — ответил Ричард, — мне достаточно того, что они сделали с Лауной.

— С Лауной совершенно загадочный случай, — покачал головой лисвис, — я не уверен, что тут замешан Нур.

— А кто?

— Не знаю, кто ее так напугал, но вряд ли жрецы на такое способны. Они не обладают реальной силой, вся их магия — просто фокусы. Пойми, это же не настоящие служители древнего культа, а обыкновенные выходцы с Вилиалы в пятом поколении. Никакими сакральными знаниями они не обладают. И вся их религия — плод фантазии Нура и его предшественников.

— Да. Но я не сомневаюсь, что все это связано с ее отцом. А отца похитил Нурвааль.

— Все может быть. Только мне кажется, в этой цепочке есть еще одно звено.

Зела и Эдгар были с Лауной. Девушка отрешенно сидела на диване, положив голову Эдгару на плечо. Он осторожно обнимал ее.

— Дед, она чего-то боится.

— Ей уже нечего бояться, — возразил Ричард, — она просто сидит и молчит.

— Я знаю, — заявил внук, — я чувствую.

— Почему она молчит?

— Она не может говорить!

— А чего она боится, ты не чувствуешь? — недовольно спросил Коэм, кажется, ему эта сцена не понравилась.

— Она в таком отчаянии, что трудно разобрать, — вполне серьезно ответил Эдгар и погладил ее волосы, — но я постараюсь.

Ричарду показалось, что лисвис стерпел эту фразу только благодаря своей воспитанности.

— Коэм, — сказал он, — Эдгар действительно умеет войти в чужое состояние. Я думаю, нам это поможет.

— Не знал, что он эксперт, — холодно ответил лисвис.

Больше признаков ревности он не проявлял, но Ричард решил прекратить недоразумение в зародыше.

— Эд, собирайся, — сказал он, — нас ждет Верховный Жрец.

— Ого! — усмехнулся внук, — прям-таки и ждет?

— С нетерпением. Даже дары прислал.

— Тогда ты тоже прихвати для него ящик «Зеленой звезды», он тебе до конца жизни будет благодарен.

— До конца ящика… оставь девушку и собирайся.

Эдгар с неохотой оторвался от Лауны и вскочил как на пружинах.

— Так! Что надеть?

— Термостат, — сказал Ричард, — на улице жара.

— А кто еще едет?

— Коэм и я. Больше никто.

— Будем брать оружие?

Ричард оглянулся на Коэма. Тот был хмур.

— Будем.

В полдень город напоминал раскаленную духовку. Идти пешком по такому пеклу было немыслимо. Три квартала они преодолели на модуле и опустились на площади, перед парадным входом в храм. Огромная песочно-серая громадина с толстыми колоннами никак не гармонировала с убогими домиками, запрятанными за глиняные заборы.

Площадь была выложена стандартным квадратным кирпичом, порядком потрескавшимся и обшарпанным. На ней не было ни души. В такое время все лисвисы сидели по подвалам.

— Кайф, — проговорил Эдгар, стирая пот со лба, — здесь бы даже дружище Обу холодно не показалось.

— Пошли, — сказал Ричард, смотреть тут было особенно не на что, да и глаза слепило от яркого солнца, — а то расплавимся.

— Пошли, — в свою очередь обернулся внук к роботу, понуро стоящему возле модуля с ящиком аппирских сигарет, — чего встал? Или себе хочешь оставить?

Реакция у охранников на входе была бурная. Они вытянули от изумления свои зеленые лица, расставили ноги и приложили к животам лучеметы вилиалийского производства десятилетней давности.

— Нурвааль ожидает нас, — сказал им Коэм.

— Это мы еще посмотрим! — был возмущенный ответ, — ждите Старшую жрицу.

— Он еще и бюрократию развел! — фыркнул Эдгар.

— Нет, — возразил Коэм, — просто они никогда не видели землян и не знают, как к вам относиться.

Ричард запасся терпением и молча ждал. В тени портала стоять было все-таки можно. Долго ждать не пришлось. Скоро из высоких дверей появилась ослепительно красивая женщина в золотом платье. При всем своем равнодушии к лисвийкам он не мог этого не отметить. Цвет кожи роли не играл, также как и расширенные словно от гнева или возбуждения ноздри. Природа щедро одарила ее роскошным телом, пышными бронзовыми волосами, выразительным лицом и огромными сверкающими глазами. Возможностей подчеркнуть свою красоту у нее тоже было немало.

Она взглянула на него оценивающе.

— Не сердитесь на охрану, — чуть надменно улыбнулись ее губы, — они просто выполняют свой долг. Прошу вас.

В просторном зале, куда они попали, было сумрачно и прохладно. Жрица остановилась и сочла необходимым объясниться.

— Охране незачем все знать, — сказала она, — они принимают вас за белых богов, а белым богам нечего делать в храме красного бога солнца. Кто из вас Ривааль?

— Я, — сказал Ричард.

Она снова обожгла его взглядом. В ней было так сильно женское начало, что не заметить это было невозможно.

— Мое имя Кантинавээла. Я Старшая жрица.

— Это мой внук, — указал Ричард на Эдгара.

— Эдвааль, — назвался Эдгар, глядя на жрицу с неприкрытым, просто на грани приличия, восхищением.

Кантинавээла и в его сторону сверкнула черными глазами.

— А это Коэмвааль, — продолжил Ричард, — наш друг.

— Робота представлять не нужно, — усмехнулась она, — идите за мной.

Замысловатыми коридорами они спустились куда-то в подвал и долго там плутали. Обстановка была самая типичная: лампы, ковры, овальные двери, сигнализация… все очень напоминало вилиалийскую больницу или учреждение. Царство Намогуса кончалось наверху. Внизу было царство Нурвааля.

Навстречу изредка попадались жрецы, прислуга, устаревшие роботы, все проходили мимо молча, только почтительно кивая ослепительной Кантине. Она даже не отвечала на кивки.

— Дед, — шепнул Эдгар по дороге, — я сексуально ошеломлен! Ты только посмотри на нее!

— А как же Лауна? — усмехнулся Ричард.

— Лауна — конфета. А это же взбитые сливки с мармеладом!

— Скорее, с перцем.

— Что ты понимаешь в женщинах! За всю жизнь — две жены и ни шага в сторону…

— Эд, это женщина непростая. Не советую тебе с ней связываться.

— Это я тебе не советую. Потому что ты женат. А я пока свободен.

Кантина остановилась напротив большой металлической двери.

— Подождите меня тут. Я доложу Верховному Жрецу.

Через минуту она вышла и торжественно объявила:

— Нурвааль ждет вас.

 

2

Верховный Жрец восседал в своем просторном кабинете на полукруглом диване. Навстречу инопланетным гостям он встал. Малиново-красный халат пышно пузырился на его атлетическом, почти черном теле. Лысая голова с орлиным носом и крупными ушами сидела на крепкой шее, обвитой цепями и цепочками. На правой руке в золотом браслете красовался обычный ручной переговорник. Эффектен был жрец, ничего не скажешь. Даже по-своему дико красив.

— Я не сомневался, Ривааль, что ты прилетишь, — сказал он, подходя ближе, — давай обойдемся без вилиалийских церемоний. Я их не люблю.

— Согласен, — сказал Ричард.

— Вам понравились мои дары?

— Нам некогда было оценить их по достоинству. Но мы тронуты твоим вниманием. Надеюсь, наш подарок придется тебе по вкусу.

Нурвааль кинул взгляд на ящик и удовлетворенно кивнул.

— Это лучшее, что ты мог привезти с Вилиалы.

— А теперь хватит любезностей, — сказал Ричард, — мне есть, что тебе сказать, Нурвааль.

— Мне тоже, — усмехнулся жрец, — я любезен, потому что мне совершенно не хочется портить отношения с Землей и ее полномочным представителем. Я собираюсь еще долго править на Тритае.

— В таком случае ты сделал ошибку еще на Желтом острове. Если ты собираешься долго править, ты должен вернуть мне Гунтривааля.

— Гунтривааля? — изумленно поднял брови Нур, — не понимаю, при чем здесь он?

— Нам обоим хорошо известно, при чем.

— Ты что-то путаешь, Ривааль. Я понятия не имею, где Гунтри и зачем он тебе нужен.

Эдгар подошел и шепнул ему на ухо:

— Дед, он врет. Он тебя боится.

Жрецу это не понравилось. Он хмуро посмотрел на Эдгара.

— Предлагаю твоим спутникам, Ривааль, подождать нас в гостиной.

— Хорошо, — согласился Ричард.

Кантина вывела их из кабинета. Нур посмотрел им вслед и снова хищно улыбнулся.

— Если ты прилетел только за этим, ты напрасно потратил время.

— Давай не будем ломать комедию, — сказал Ричард с неприязнью, — ты ведь знаешь, как я вытащил его из больницы. Неужели ты думаешь, меня остановят твои стены?

— Стен много, Ривааль, — покачал головой Нур, — и не только каменных.

— Хорошо, — терпеливо проговорил Ричард, понимая, что перед ним далеко не дурак, — давай сядем. И я объясню тебе, с каким огнем ты играешь, Верховный Жрец. Как ты думаешь, что такое Магуста?

* * *

— Хочешь посмотреть на землян? — спросила Кантина.

Аурис шла из зимнего сада с букетиком незабудок, ее мысли были очень далеко, где-то в прошлом, отчего было и грустно, и сладко.

— Кого? — удивилась она.

— К Нуру прилетели земляне. Белые.

— Как белые? — удивилась Аурис.

— Очень просто. Они же не лисвисы.

Сердце екнуло.

— А белая богиня тоже прилетела? — спросила она.

— Какая еще богиня? — недовольно поморщилась Кантина, — они не боги, они земляне.

— А кто такие земляне?

— Есть такая планета далеко-далеко. Называется Земля.

— Дальше Вилиалы?

— Намного дальше.

— Удивительно, — проговорила Аурис.

— Один сидит у Нура в гостиной. Можешь посмотреть.

В перерывах между службами, жертвоприношениями и оргиями, скука была смертная. Конечно, Аурис было интересно взглянуть, что за необычные гости посетили Верховного Жреца. Через полуприкрытую дверь она заглянула в его гостиную. Там действительно сидел странный гость, кожа его была почти такого же цвета, как у белой богини, только темнее, слегка коричневая, ярко-синий костюм был расшит разноцветными эмблемами. В остальном он ничем не отличался от светлых лисвисов: узкое лицо, длинный нос, черные прямые волосы до плеч. Сидел он в вольной позе, как у себя дома, и с кем-то разговаривал на вполне чистом лисвийском языке.

— Я бы тут с удовольствием прогулялся по коридорчикам.

— Я бы тоже, — ответил ему знакомый голос, — только нас никто не приглашал на экскурсию.

— Давай пригласим себя сами.

— Это неприлично.

— Скажи еще: неканонично!

— Остынь, Эд.

Аурис не видела, кто говорит, он был вне поля зрения, но ей почему-то показалось, что это Коэмвааль. От неожиданности она вздрогнула. Сердце забилось часто, как перед жертвоприношением. Она, конечно, быстро взяла себя в руки. Это не мог быть он. Это просто какие-то земляне. Да и что ему тут делать? Да и что толку, если это и он? Ничего уже не вернешь и не исправишь.

Отвернувшись, она грустно побрела по коридору к себе. За последние три месяца ее жизнь изменилась очень сильно, порой ей даже не верилось, что это она была служанкой у скандальной Мештавээлы, что это ее били, оскорбляли, насиловали, выгоняли в самое пекло на улицу… Иногда к ней приходила Герма, рассказывала, как пышет злобой хозяйка, как она ненавидит Аурис, как бесится, что ничего не может с ней сделать.

— Берегись, — предупреждала подруга, — она когда-нибудь придумает способ, как тебя убить.

— Ты ошибаешься, — печально вздохнула Аурис, — убиваю теперь я.

Она привыкла к жертвам. Они представлялись ей куклами. Так было проще. Привыкла она и к оргиям, хотя по-прежнему сидела в сторонке, затягиваясь сигаретой. Иногда она танцевала, выходя в круг, даже скидывала гиматий, но никто к ней не прикасался, все соблюдали негласное правило.

Вечером, после службы, Нур вызвал ее к себе. Он был хмур, но заботлив, как всегда. Усадил ее в мягкое кресло, налил вина, выставил перед ней коробку с вилиалийским шоколадом.

— Вот что, детка, — серьезно сказал он, — расскажи-ка мне о своей встрече с белой богиней.

Аурис смутилась. Она говорила об этом только жрице Склении, своей новой подруге, и то под большим секретом.

— В храме Намогуса не престало говорить о белой богине, — сказала она, — я служу ему.

— Оставим это, — досадливо отмахнулся Нур, — прежде всего ты служишь мне.

— Да, вэй.

— Не волнуйся и расскажи все по порядку. Зачем ты пошла на Красные болота?

— За мхом. Надеюсь, мне не понадобится объяснять, зачем мне понадобился мох?

— Нет, — хмуро взглянул на нее Жрец, — меня интересует только твоя встреча с Магустой и белой богиней.

— Кто такая Магуста, вэй? — не поняла Аурис.

— Те самые красные языки, что выползли из болота.

Она поежилась, вспоминая.

— Это было ужасно.

— Успокойся, детка. Все это позади. Рассказывай.

Аурис с содроганием поведала ему, как облизывали ее красные языки, похожие на холодное пламя. Как потом появилась белая женщина с золотыми волосами, обняла ее и освободила из красного шара. Про то, как вырезала она фигурку богини, Аурис говорить не стала.

— Ты бы узнала ее? — спросил Нур.

— Конечно.

— Это она?

Он протянул ей довольно старую вилиалийскую газету, на снимке с трапа планетолета спускалась золотоволосая белая богиня. С ней был такой же белый мужчина, только седой.

— Анзантавээла, — проговорила она, — почувствовав укол в сердце, ей не удалось послужить прекрасной Анзанте, как она хотела, все обернулось совсем иначе.

— Только ее нам тут и не хватало, — нехорошо усмехнулся Нур.

— Она добрая, — заступилась за богиню Аурис, — нам она не опасна.

— Кто тебе сказал, — сурово посмотрел на нее Жрец, — что наша цель — добро? Я не занимаюсь благотворительностью.

— А в чем наша цель? — тихо спросила она.

— Удержаться на верху пирамиды, — усмехнулся он, — и ты это прекрасно знаешь, детка. А если тебе это не нравится, можешь уйти.

— Мне некуда идти, — проговорила она.

Нур взглянул на нее мягче и снова заговорил отеческим голосом.

— А я тебя и не гоню. Разве тебе плохо здесь, девочка? Ты сыта и прекрасно одета. Почти все, что тебя окружает, привезено с Вилиалы, тритайцы не могут об этом даже мечтать. Ты вызываешь восхищение и трепет в толпе. И тебе это нравится. Если тебе чего-то не хватает, скажи мне. Почти всё в моей власти. Или кто-то здесь смеет обращаться с тобой непочтительно?

Аурис чувствовала в его словах какой-то подвох. Слишком он был с ней великодушен. Она, конечно, ни в чем не нарушала порядков, все свои обязанности исполняла добросовестно, но и не отличалась особым рвением. Она никогда ни о чем не просила и вообще старалась не выделяться, но он ее выделял.

— Мне хорошо здесь, — сказала она, — и я помню, что этим обязана вам, вэй.

— Выпей, — посоветовал он, — ты слишком напряжена.

— Я слишком часто пью в последнее время, вэй.

— Хочешь закурить?

— Нет. Спасибо.

— Напрасно. Земляне привезли мне целый ящик.

— Когда я курю, мое тело перестает меня слушаться.

— А ты боишься, — Нур взглянул на нее насмешливо, — что кто-то этим воспользуется?

— Я уже ничего не боюсь, — сказала Аурис уязвлено, — даже смерти. Просто мне не нравится терять над собой контроль.

— Напрасно. Иногда это очень помогает.

Его черный взгляд был таким пронзительным, что хотелось от него спрятаться.

— Если у вас все ко мне, — торопливо проговорила Аурис, — то я пойду. Вы разрешите?

— Куда ты все время торопишься? — пригвоздил он ее взглядом, — тебе плохо со мной? Или ты думаешь, что Верховный Жрец нарушит свое слово?

Ее лицо все больше заливала краска. Это был не страх, а всё нарастающее смущение, которое хотелось скорее подавить и уж, во всяком случае, не показывать.

— Вы не нарушите слово, — сказала она с вызовом.

— Ошибаешься, — вдруг усмехнулся он, — нарушу.

У нее упало сердце. Она тут же вспомнила, как вламывался к ней в каморку Сурнивааль, и ее захлестнуло отвращение.

— Нет, — зло сказала она.

Нур мгновенно стал серьезным. Лицо его окаменело.

— Аурис, запомни: я слишком ценю в тебе твою гордость. Именно этим ты мне и нравишься. Рано или поздно ты будешь моей. Но я хочу, чтобы ты пришла ко мне добровольно. Наложниц у меня хватает без тебя. А когда это случится, ты, я уверен, ни о чем не пожалеешь… Так что можешь не волноваться, насилие тебе больше не грозит. Напротив, я убью любого, кто посмеет принуждать тебя.

— А если этого никогда не случится? — с вызовом спросила она.

— Я умею ждать, — спокойно ответил он.

* * *

Слова Нурвааля и пугали, и волновали ее. Ей было странно, что она, маленькая, некрасивая, совсем еще недавно абсолютно ничтожная Аурис может так понравиться самому Верховному Жрецу. Что-то тут было не так. Она критически осмотрела себя в зеркале: жидкие, тонкие волосы, узкое, неинтересное лицо, худенькое тело… Без ритуальной раскраски и наряда она была просто серой мышкой, какой и прежде, мышкой, которую раньше никто не замечал. Только Коэмвааль заметил ее однажды и то из жалости.

Что же нужно от нее Верховному Жрецу? У него есть Кантина, Орма, Кливия и другие жрицы, одна краше другой, которые умеют то, что бедной Аурис и не снилось. Она никогда не сможет с ними сравниться. Просто ему хочется именно того, чего нельзя, именно ту женщину, которая сопротивляется. Вот и весь секрет. Он даже готов подождать.

— Аурис! — неожиданно вскрикнул у нее на столе переговорник, — тебя ждут на входе. Ты выйдешь?

— Да, — сказала она удивленно, к ней кроме Гермы никто никогда не приходил, а Герма была вчера и ушла, счастливая, с корзиной овощей.

Она надела золотое платье, повесила красный солнечный диск на шею, убрала волосы под высокий головной убор и со вздохом вышла. Настроения не было никакого. Нур его только испортил, выдавая одно за другое. Зачем дразнить бедную девочку, которую никто никогда не любил?

Да заката было еще далеко. Аурис вышла из полумрака храма на яркий солнечный свет. Ее обдало теплом, как из печки. В тени портала, между двух толстых колонн, вырастающих своей мощью из широких ступеней, стоял мужчина в серебристо-сером комбинезоне. Это был Коэм.

— Здравствуй, Аурис, — сказал он, подходя.

Она чуть не задохнулась от волнения. Все мгновенно пронеслось перед глазами: и первая встреча с ним, и вторая, и третья, когда он ее даже не заметил. Он давно перешел в разряд мечты вместе со своей прекрасной планетой, на которой все есть, и всем хорошо. Он просто не мог появиться больше в этой жизни, но он стоял перед ней и смотрел на нее своими серьезными серыми глазами, словно они расстались только вчера.

— Здравствуйте, — сказала она сдержанно.

— Я искал тебя у Сурнивааля, — зачем-то стал объяснять он.

— И там вам рассказали, что произошло, — усмехнулась она.

— Да. Это было довольно неожиданно, — признался он.

— Зачем вы искали меня?

— Чтобы помочь тебе.

— Я уже не нуждаюсь в помощи.

— Да, я вижу.

— Тогда, зачем же вы пришли?

— Наверно, затем, — Коэм усмехнулся, — чтобы посмотреть на тебя.

— Посмотрели? — вспыхнула она.

Он долго ничего не отвечал, только изучал ее взглядом. Она тоже смотрела на него и не могла понять: зачем ему все это? Разве он не вычеркнул из своих списков ее еще тогда?

— Аурис, давай поговорим не здесь, — сказал он наконец.

Она даже вздрогнула.

— О чем?

— Найдется, о чем, — заверил он.

— В храм вас не пустят.

— Я туда и не стремлюсь. Может быть, ты придешь ко мне?

Она вспомнила его номер, где он показывал ей звезды, и где она была так счастлива целый вечер. Отказаться от этого было невозможно, хоть и невозможно было повернуть время вспять. Она не могла не согласиться хотя бы потому, что надо было объяснить ему, как безнадежно увеличилась пропасть между ними. Она всегда была огромной, как космическая бездна, эта пропасть, а сейчас стала и вовсе непреодолимой.

— Хорошо, — сказала Аурис сухо, — я приду после вечерней службы.

Он объяснил, как его найти.

— Я знаю, — грустно посмотрела на него Аурис, — я помню.

Потом они расстались, стоять на жаре, и правда, было невыносимо. Коэм пошел к своему модулю на площади, она — назад в храм. В дверях, скрестив руки на груди, стоял Нурвааль. Меньше всего она думала сейчас о нем и никак не ожидала его тут увидеть.

— И что это значит? — грозно спросил он.

Было слишком жарко. Аурис взглянула на него и прошла в зал Намогуса, Жрец последовал за ней.

— Так что это значит?

Она остановилась и с вызовом посмотрела ему в глаза.

— Я не знала, что не имею права разговаривать.

— Ты имеешь право разговаривать, — хмуро сказал Нур.

— Тогда чем вы недовольны?

— Мне не нравится, как он на тебя смотрит.

— Обыкновенно смотрит, — смутилась Аурис.

— Откуда он тебя знает?

— Он бывал у Сурнивааля.

— Ясно, — усмехнулся Нур, — так чего же он хочет от моей жрицы?

— Этого я вам не скажу, — твердо заявила Аурис.

Она ждала вспышки гнева или презрительного запрета общаться с Коэмваалем. Но Нур только сверкнул черными глазами, как будто обжег ее.

— Смотри, не ошибись, Аурис. Вы слишком разные. Он никогда не поймет и не оценит тебя. И никогда тебя не полюбит.

У нее дрожали губы от волнения.

— Этого вы знать не можете, — тихо проговорила она.

— Могу, — возразил Жрец, — потому что чудес не бывает. Он живет по одним законам, а ты по другим. Ты живешь по моим законам. Может, он и хочет тебя, но он тобой побрезгует. Ты будешь унижена, Аурис. И мне будет досадно за тебя.

— Почему вы так переживаете за меня? — спросила Аурис, понимая, что в его словах много истины: Коэм действительно не переступит через ее убийства, если даже простой обман с приворотным зельем так его возмутил, он слишком чист и порядочен.

— Потому что я хочу тебя по-настоящему, — сверкнул глазами Жрец, — именно такую, какая ты есть, даже если у тебя будет лежать топор под подушкой. Твой бледный виалиец понятия не имеет, что такое настоящее желание.

От его глубокого, страстного голоса у нее мурашки пробежали по спине. Она чувствовала себя жертвой, над которой кружит хищный ястреб. Так он еще никогда с ней не говорил. Аурис попятилась, а потом и вовсе выбежала из зала Намогуса, чтобы только не видеть его обжигающих глаз.

* * *

После заката она решительно собралась идти в гостиницу. Сердце было не на месте и все время ныло, но она уже научилась владеть собой. Никто этого не замечал, кроме нее самой.

Платье она надела черное, украсила себя золотыми цепями, как это было принято у жриц, гладко причесала волосы и скрепила их диадемой. Вид у нее получился строгий и неприступный, быть раскованной и соблазнительной она просто не умела. Вот Кантине удавалось все: и царственная неприступность, и призывная сексуальность, она могла неуловимо жонглировать этими состояниями, доводя собеседника до исступления. Но то Кантина! Маленькая Аурис могла только замыкаться в своей невидимой раковине, как бы защищаясь ото всех.

Она взяла, как и положено, четырех охранников. Они проводили ее до самых дверей его номера. Коэм удивленно посмотрел на них.

— Они останутся на лестнице, — успокоила его Аурис, — мне не положено ходить одной.

— А оставаться со мной наедине тебе положено?

— Ну, я же пришла.

— Я очень рад.

Это был другой номер, хотя и очень похожий на прежний. Те же огромные окна, та же белая, полупрозрачная мебель, стандартный робот с четырьмя манипуляторами, кухня с печками и мойкой. Казалось бы, совсем недавно она умирала от тоски и стыда на такой же кухне. Сердце по-прежнему взволнованно колотилось.

— А служанка тебе не положена? — усмехнулся Коэм.

— Меня мало волнуют светские приличия, — ответила она, — и свидетели мне не нужны.

— Нур отпустил тебя? Мне показалось, он был не слишком доволен нашей встречей.

— Нур хорошо знает, что мне можно запретить, а что нельзя.

Коэм все время смотрел на нее с удивлением, как будто впервые видел. Она и в самом деле очень изменилась. Он выглядел вполне непринужденно только благодаря своему светскому воспитанию.

— Ты стала еще красивее, Аурис.

Еще! Как будто она когда-то была красавицей…

— Это только наряд.

— Не думаю. Ты по-другому смотришь и по-другому двигаешься.

— Мне положено. Я же жрица.

— Что тебе налить?

— Все равно.

— На Вилиале обычно начинают с белого сухого.

— А чем заканчивают?

Он посмотрел внимательно. Приветливая улыбка исчезла.

— Что с тобой, Аурис? Я тебя чем-то обидел?

— Извините, привычка, — смущенно проговорила она, — все время приходится защищаться.

— Возможно, ты заметила, что я несколько отличаюсь и от твоего бывшего хозяина, и от твоего Верховного Жреца, — серьезно сказал Коэм.

— Вы отличаетесь ото всех, — признала Аурис, — поэтому я вас не понимаю вовсе.

— Мне небезразлично, что с тобой происходит, — сказал он, — это тебе понятно?

— Пожалуй, да. Но уже не в вашей власти что-то изменить. Я жрица Намогуса, и этим все сказано.

— Ничего этим не сказано. Это обыкновенный спектакль, который можно в любой момент прервать. Не хочешь же ты сказать, что веришь в Намогуса?

Аурис все-таки выпила вина. Ей надо было как-то справиться с волнением.

— У вас нет аппирской сигареты?

— Ты это куришь? — почему-то удивился он.

— Да, курю, — с вызовом сказала она.

— Хорошо, подожди. Я спущусь к Риваалю.

Когда он вышел, Аурис схватилась за пылающие щеки. Ее трясло, и ничего поделать с собой она уже не могла. Она даже не могла понять, что она чувствует и почему так вызывающе с ним разговаривает. Чего она, в конце концов, хочет? Чтобы он не прикасался к ней? Или чтобы прикасался? В смятении она выпила без него еще один фужер.

Коэм скоро вернулся. Он принес сигареты, она затянулась один раз и поняла, что больше нельзя. При ее нервном состоянии она тут же потеряет над собой контроль и может наговорить ему такого, о чем потом пожалеет. Дрожь, тем не менее, прошла. Легкий туман в голове все обезболил и обесценил. Аурис сумела наконец взять себя в руки.

— Ну вот, — улыбнулась она, — теперь можно поговорить.

— Я хочу знать, что произошло, из твоих уст, — сказал Коэм.

Она только пожала плечом.

— Зачем тебе это знать?

— Надо, раз спрашиваю.

— Видишь ли, в моей бестолковой жизни все происходит не так, как я хочу, — Аурис смотрела ему в лицо, — я люблю детей, но я вытравила своего ребенка, я любила тебя, но налила тебе это проклятое приворотное зелье, я мечтала служить прекрасной белой богине, но я служу кровожадному Намогусу, я в жизни не обидела бы и мухи, но я — убийца. Я жрица-жертвенница. Знаешь, что это такое? Я наряжаюсь, танцую, развлекаю толпу, потом всаживаю нож в самое сердце. Видишь, как нелепо все получается? Твоей любви я недостойна, а в твоей жалости я не нуждаюсь.

— Сурни пытался тебя изнасиловать?

— Он занимался этим регулярно. Но на этот раз у меня под рукой оказался топор.

— И ты его убила?

— Да, я его убила. И не жалею об этом ни капли.

— Как ты попала в жрицы?

— Нур взял меня к себе. Я стала неприкосновенной. Этим он просто спас меня от смерти.

— И сделал из тебя машину для убийства?

Этот вопрос ее почему-то задел.

— Не говори о нем так, — сказала она с чувством, — я обязана ему всем, даже жизнью!

Коэм посмотрел разочарованно.

— Я опоздал — ты это хочешь сказать?

Ей показалось, что ее пальцы сейчас раздавят пальцами прозрачный подлокотник кресла.

— Да. Это, — с усилием выговорила она.

— Хорошо, — вздохнул Коэм, — не будем больше об этом.

С ужасом Аурис поняла, что он считает ее наложницей Нурвааля, такой же, как и все остальные жрицы. Наложницей, целиком принадлежащей своему господину. И это после того, как она только что призналась ему в любви… За окном проплывала холодная звездная ночь, такая же, как тогда, и совсем другая. Ничего в этой жизни не могло повториться. И где теперь та девочка, которая так себя презирала и ненавидела, но которая была гораздо лучше бессердечной жрицы-жертвенницы?

— Аурис, нам необходимо узнать, где находится Гунтривааль.

— Что?

Она даже не поняла сначала, что он сказал. Все ее мысли были о другом.

— Ты ничего не знаешь об этом?

— Гунтривааль? — удивилась она, — разве он жив?

— Он жив. Твой Верховный Жрец его прячет.

— Я служу Верховному Жрецу.

— Да, я знаю. Но он ведь не купил тебя с потрохами, Аурис. Тебе вовсе не обязательно участвовать в его грязных делах. Зато ты можешь помочь нам: мне, Лауне и твоей любимой белой богине.

— При чем тут Лауна? — недовольно спросила Аурис, ревность ужалила ее в самое сердце, она не могла слышать это имя из его уст.

— Гунтри — ее отец, — спокойно ответил Коэм.

— Вот оно что. Лауна — дочь свергнутого правителя… она тоже прилетела?

— Да. Она здесь.

— И снова нуждается в твоей помощи?

Насмешка в ее вопросе ему не понравилась.

— Лауна серьезно больна, — сказал он хмуро, — она чем-то напугана и даже не может разговаривать.

— Извини, — посмотрела на него Аурис, — ей, как всегда, хуже, чем мне. Но ты ведь не оставишь ее, правда?

Этот выпад Коэм тоже проглотил.

— Прежде всего, надо вернуть ей отца, — сказал он.

Она задумалась на минуту. Лауна невольно сломала ей жизнь. Помогать ей совсем не хотелось. Тем более не хотелось идти против Нурвааля.

— Ты напрасно просишь меня об этом, — твердо сказала она.

— Аурис, мне больше некого просить.

— Я сказала «нет», — она резко встала, потому что разговор становился бессмысленным и невыносимым, — спасибо за угощение.

Коэм не пытался ее удержать. Он уже все понял и сделал какие-то свои выводы. Она прошла в прихожую. Он проводил ее до двери, накинул ей на плечи шубу. Несколько мгновений они стояли не двигаясь. Сердце сжалось, но ничего не произошло. Его пальцы только один раз стиснули ее плечи и тут же отпустили.

— Кажется, сегодня я разочаровала тебя дважды, — усмехнулась Аурис.

— Я сам виноват, — сказал Коэм, — надо было увезти тебя сразу.

— А теперь на мне кровь, — добавила она резко, — мне нет места в вашем раю!

* * *

Лауна боялась оставаться одна. С ней все время кто-то был. Дежурство Эдгара подходило к концу, а Коэм все не шел. Разговаривать с бедной принцессой было бесполезно, она ничего не понимала и только смотрела умоляюще.

Эдгар пытался войти в ее состояние, но ощущал только страх, один огромный, всепоглощающий страх. Кто мог так напугать несчастную девочку? И когда? Роботы на входе утверждали, что никто из гостиницы тогда не выходил.

Лауна сидела на кровати, закутавшись в плед, поджав колени, и тупо смотрела в пол.

— Давай попробуем еще раз, — сказал ей Эдгар, он говорил с ней, как с животным, которое слов не понимает, но различает интонации, — только ты не бойся меня и дай мне руки. Обе. Вот так. Умница. Я знаю, я холодный, но ты потерпи. Я понимаю даже марагов. А уж такую красивую девушку…

Лауна послушно отдала ему свои изящные руки, совсем исхудавшие за последнее время. Эдгар погладил их, прежде чем стиснуть.

— Потерпи, сейчас попробую. Вот если б тебя обнять, так ведь не дашься…

Он сидел рядом с ней на кровати, закрыв глаза, сжимая ее горячие руки, и в который раз пытался вообразить, что он — Лауна. Скоро стало страшно. Как-то унизительно и безнадежно страшно. Это состояние было до того гнусное, что хотелось немедленно его прервать. Он держался. Потом тело его само сползло с кровати, отползло на четвереньках назад, Эдгар понял, что сидит на ковре и смотрит на кого-то снизу вверх. Глаза его были по-прежнему закрыты. Он пытался увидеть внутренним зрением, на кого смотрит Лауна. Кто этот злой гений над ней?

Ему показалось, что он начинает различать лицо, но в это время пришел Коэм.

— Что это ты делаешь? — спросил он хмуро.

Эдгар открыл глаза. Несмотря на неудачную попытку, он был счастлив стать самим собой, славным малым Эдгаром Оорлом, поэтому досадовать не стал.

— Пытаюсь войти в ее состояние, — объяснил он.

— Таким способом? — усмехнулся Коэм.

Настроение у лисвиса было отвратительное, и он, даже при всей своей воспитанности, не мог этого скрыть.

— Я почти увидел этого типа. Если б ты не зашел…

— Твое время вышло, Эд.

Коэм относился скептически к его способностям.

— Думаешь, я буду с этим спорить? — посмотрел на него Эдгар, — у меня есть развлечения помимо работы сиделкой.

— Однако ты работаешь сиделкой очень увлеченно.

— Не понимаю, что тебе не нравится?

Коэм не ответил. Он подошел к Лауне и присел на край кровати.

— Как она?

— Все так же.

— Так и просидела весь вечер?

— Да. И не ест ничего. Мы с бабулей пытались ее накормить — бесполезно.

— Черт знает что! — неожиданно сорвался выдержанный лисвис, — здесь даже врачей приличных нет!

Таким его Эдгар никогда не видел.

— Может, здесь не врач нужен, — сказал он.

— А кто? — посмотрел на него Коэм.

— Колдун, например.

— Кто? Колдун?

Лауна вдруг вскрикнула и зарылась с головой в одеяло.

— Ничего себе, — изумился Эдгар, — смотри, как она испугалась. Неужели я угадал?

— Вряд ли, — покачал головой лисвис, — просто она влюблена в одного колдуна. Или в шарлатана, который выдает себя за колдуна.

— Тогда откуда у нее такой страх?

— У нее сейчас на все одна реакция — страх. Ее нужно срочно лечить. Причем, у нормальных, опытных врачей, а не у всяких шарлатанов.

Эдгар в душе почему-то был с ним не согласен, но не стал спорить, тем более что Коэм был не в духе.

— Тебе самому-то врач не нужен? — спросил он.

— Спасибо за заботу, — усмехнулся лисвис, — мне хватит бутылки.

Утром Эдгар приступил к опросу местного населения об известных колдунах. Скоро он убедился, что его внешний вид вызывает у несчастных горожан столбняк и немоту. Несмотря на свой безупречный язык с аристократичным вилиалийским акцентом, он не смог добиться никакого понимания.

Горожане были забиты и пугливы, их кирпичные и глинобитные дома — убоги, всех заботила только одна проблема: выжить. Отчаявшись что-то выяснить на улицах и рынке, Эдгар наконец вспомнил, что не все лисвисы убоги и запуганны, что некоторые вполне цивилизованны и спокойно относятся к землянам.

Беспокоить Верховного Жреца он не решился, зато прекрасная Кантина, смотревшая на него слишком выразительно, вполне могла ответить на его вопросы. Эдгар двинулся к храму Намогуса. Пешая экскурсия по городу получилась увлекательной, жара еще не обрушилась на несчастных лисвисов, солнце только поднималось над домами, ласково облизывая булыжные мостовые. В этот час Порг был даже красив.

Лисвисы столбенели, завидев его. Это было забавно.

— Белый бог! — слышал он вслед.

Богом его называли, очевидно, потому, что его серийный термостатический костюм синего с белым цвета сверкал и переливался не хуже, чем парадная тога Верховного Жреца. Был бы он в лохмотьях — его бы приняли за нечистую силу.

Забавы кончились, когда охранники на входе отказались его пускать. Лисвисы вообще были бюрократами, а тритайцы, видимо, вдвойне. Ему сказали то же, что и вчера: что нечего белому богу делать в храме Намогуса.

— Да не нужен мне ваш храм, — сказал Эдгар, — мне нужна жрица Кантина.

— Она ждет тебя? — хмуро уставились на него охранники.

— Ждет, — не моргнув глазом, соврал он.

* * *

Кантина вышла в алом платье, которое держалось на ее точеных плечах на двух тоненьких ленточках, сколотых брошками. Казалось, оно вот-вот соскользнет с нее. Фантазия дорисовывала остальное. Эдгар уставился на нее и забыл, зачем пришел. Такого роскошного и призывно полуприкрытого тела он еще не видел. Его не смущал темно-зеленый цвет ее кожи, он давно к этому привык, зато его сводили с ума совершенные линии ее фигуры. Это была не девчонка, не девушка-ровесница, с какими ему доводилось иметь дело. Это было нечто из другого измерения. Женщина.

Эта женщина оценила его взгляд по достоинству. Ее легкая улыбка была снисходительной. Эдгар понял, что повержен и шкурой белого медведя лежит у нее в ногах.

— Тебя снова не пускают, Эдвааль? — сказала она своим грудным голосом.

— У вас тут сплошная бюрократия, — поморщился он.

— Идем, — улыбнулась она.

Они прошли через сумрачный зал Намогуса с огромным солнечным диском и алтарем под ним и оказались в зале поменьше с шахматным черно-белым полом и бассейном с рубиновой водой. Вдоль стен стояли курильницы и лавочки на изогнутых ножках, на полу лежали ковры, и подушки.

— Это зал для омовений, — сказала Кантина.

— Классно, — ответил Эдгар озираясь, — а почему вода красная?

— Нур что-то добавляет в нее. Мы любим красный цвет.

— А на Вилиале он считается неприличным.

— Какое нам дело до Вилиалы?

— Когда я играл злодеев, — усмехнулся Эдгар, — меня обязательно наряжали в алый гиматий. Чтобы было канонично.

— Не бойся, — Кантина посмотрела ему в глаза, — я не злодейка, хоть на мне и алое платье.

— Ты так прекрасна, что не можешь быть злодейкой, — проговорил он, чувствуя подступающее желание, и, что самое удивительное, чувствуя ответное желание у нее.

Их как будто связали одним большим кушаком. Вчера ему показалось, что она просто дразнит его. Сегодня он понял, что этого ей мало. Очевидно, она не представляла, какие их ждут температурные трудности. Сердце начало тихонечко поднывать.

— Разве у землян не иные понятия о красоте? — усмехнулась Кантина.

— Красота бывает разная. Земляне тоже бывают и черными, и белыми, и желтыми, и коричневыми. И все по-своему хороши. А уж когда поживешь в посольском городке, где сброд со всей галактики, научишься понимать любую красоту.

— Вот как… — она посмотрела искоса, ответ ей понравился, — так какую же ты видел самую красивую женщину в галактике? Только не говори, что это твоя мать, это заблуждение всех мальчишек.

— Не скажу, — успокоил ее Эдгар, — это не она. Это моя бабушка.

А этот ответ прекрасной жрице не понравился.

— Бабушка? — изумилась она.

— Собственно, она мне не бабушка. Она жена моего деда.

— И она так красива?

— Безумно.

— А как же я?

— Вас трудно сравнивать. Вы такие разные.

— Ну а еще кто-нибудь может сравниться со мной?

— Никто. Ты ослепительна.

Кантина сверкнула глазами и отвернулась. Эдгар чувствовал ее, чувствовал, что она хочет не столько его, сколько острых ощущений. Белого любовника у нее еще не было. Это его не смущало, он сам хотел того же самого, смущала только разница температур и еще, самую малость, своя неопытность.

Она стояла к нему спиной. Эдгар осторожно взял ее за плечи. Тепло от ее тела волной побежало по рукам. Этого хватило, чтобы придти в дикое возбуждение, которое с трудом удавалось сдерживать. Он обнял ее за талию, погладил высокую грудь под алой тканью. Она взволнованно дышала, но не отталкивала его.

— Ну, как? — спросил он, — я намного теплее айсберга?

— Надень перчатки, — посоветовала она.

Эдгар запустил пальцы в ее роскошные волосы и поцеловал ее в ухо.

— Кое на что перчатку не наденешь.

Кантина наконец высвободилась. Она смотрела на него и глубоко дышала, глаза блестели от возбуждения. Он хотел только одного, немедленно обнять ее снова, крепко обнять, совсем не ласково, просто впиться ногтями в соблазнительную мякоть ее тела.

Она постояла в раздумье, потом подошла к бассейну и решительно что-то повернула на пульте, видимо, регулятор температуры. Потом закрыла двери зала на щеколду.

— Ты хочешь, чтобы я искупался в кипятке? — усмехнулся Эдгар.

— Мы обманем природу, — сверкнула глазами Кантина, — или ты боишься?

— Отличная идея, — согласился он, — лучше свариться вкрутую, чем уйти от тебя.

Она вошла в красную, словно кровью разбавленную воду, первой. Ей это ничего не стоило. Эдгару же сначала показалось, что от него сейчас останется один бульон. Потом, как ни странно, его кожа приспособилась к кипятку. Обмануть природу оказалось вполне реально.

Зеленая лисвийка в красной воде, да еще с горящими глазами выглядела фантастически. Хотелось соответствовать ее ожиданиям. Эдгар попробовал войти в ее состояние и понять, чего она хочет, чего просит ее сладострастное тело. Ей хотелось очень крепких рук, поцелуев, больше похожих на укусы, и редких, но резких толчков внутри своей разбуженной плоти. Это все, что он успел понять, пока не подошел к ней.

От нее, как от русалки, пахло то ли тиной, то ли чешуей. Эдгар взял ее за плечи и почувствовал, что она вдруг сникла. В последний момент прекрасная жрица чего-то засмущалась, даже ее огромные зрачки сузились до узких щелок. Пожалуй, ее можно было понять. Не каждый день с неба сваливаются холодные белые любовники.

— Не бойся, — сказал он уверенно, он знал, что ей нужно, — все будет хорошо.

Она обвила его руками, горячие губы жадно прильнули к его губам, мягкая грудь прижалась к его груди. «Боже, что я делаю!», — в последний раз подумал Эдгар.

Первое ощущение было скомканным, он слишком старался ей угодить и не думал о себе, да и вода — не лучшее место для любви. Совершенно уставшие, они вылезли из бассейна и упали на подушки. Эдгару казалось, что все его тело излучает, как печка. Ледяной душ ему бы сейчас не помешал. Кантина смотрела в потолок с совершенно отрешенным видом. Судя по всему, она осталась довольна.

Едва отдышавшись, они снова вцепились друг в друга, на этот раз по-человечески, а не по-рыбьи. «Женщина», — думал он, раздвигая ее сильные, упругие бедра, — «непостижимое существо, другая вселенная! Войти в эту вселенную, ворваться в нее, нарушить ее покой, взорвать его к чертовой матери и самому взорваться…»

Он действительно как будто взорвался, даже не подозревая, что в нем заложен такой источник сладострастия. Потрясенный, он целовал ее влажную шею и пылающее ухо, Кантина, все еще тихо постанывая, впивалась ногтями в его спину.

— Ты невероятный любовник, Эд. Я только подумаю, а ты уже знаешь, что мне нужно. Может, ты читаешь мысли?

— Я просто угадываю, — улыбнулся Эдгар.

— У тебя что, было много женщин?

— Нет, — честно признался он, — но будет.

— Не сомневаюсь. Но такой как я у тебя не будет никогда.

— Это уж точно!

— Так кто самая красивая женщина во вселенной? — спросила Кантина, глядя на него с нескрываемым торжеством.

— Ты, — сказал он вдохновенно, — конечно, ты. Ты — самая красивая женщина во вселенной.

— Ты придешь завтра?

— Завтра? Я приду сегодня!

— Вечером зал будет занят. Нурвааль устраивает тут оргии со жрицами.

— И ты тоже пойдешь?

— Вряд ли. Ничего нового там не будет.

— Я приду завтра в это же время.

— Хорошо. Только как ты догадался, что нужно придти сегодня?

Эдгар наконец вспомнил, зачем пришел. Ему даже стало не по себе от своего легкомыслия, но признаваться в том, что его намерения были весьма невинны, он не стал. Не хотелось разрушать ее иллюзий.

— Ты так выразительно на меня смотрела! — сказал он.

— Положим, ты тоже, — улыбнулась Кантина.

— Ты меня просто заколдовала, — незаметно перешел он к интересующей теме, — ты часом не колдунья?

— Ты почти угадал, — проговорила Кантина польщенно, — мой отец — колдун.

— Настоящий? — спросил Эдгар изумленно.

— Конечно.

— И много у вас тут колдунов?

— Много мелких знахарей и шарлатанов. Но настоящий — только он один. Он самый сильный.

— А где он живет?

— В Ячменном поселке на Красных болотах.

— Почему же не в Порге?

— Ему там нравится.

— Но многие, я слышал, боятся Красных болот.

— Отец не боится. Он вообще не боится ничего.

— Должно быть, хорошо иметь такого отца?

— Да, конечно, только…

— Что только?

— Ничего.

У прекрасной жрицы вдруг пропала охота к откровенности.

— Ты начинаешь остывать, — сказала она.

Эдгар разомкнул объятья.

— Значит, мне пора, — вздохнул он.

— Не забудь, — соблазнительно улыбнулась она, — завтра в это же время.

 

3

Элигвааль понуро брел через болото к скалам, похожим на чьи-то полусгнившие зубы. Там, в Рыжей пещере, в огромном зале с колоннами сталактитов и глыбами горного хрусталя он обычно возвращался к Магусте. Ему было еще не время, но его мучили вопросы: кто так властно воспользовался его телом, как он посмел это сделать, чем провинилась бедная девушка, и кого это они ждут?

Состояние было мерзкое. Он всегда знал, что не хозяин своему телу, но эллы никогда не вели себя с ним так бесцеремонно, в конце концов, он был с ними одно целое и поставлял им самое главное — информацию о внешнем плотном мире. Он был глазами, ушами и кожей Магусты, он привык чувствовать от нее поддержку. Сейчас же у него было чувство, что он сам себя высек.

Его встретил Тардб, правда прическа у него была от Оллори, высокая, как пирамида, а костюм от Верма из зеленой чешуи. Случалось, путали и большее при матрикации: лицо, конечности, черты характера…

— Оставь свою злость, Элиг, — сказал он по-лисвийски, — у нас и так нет равновесия.

— Снова смена лидера? — усмехнулся колдун.

— Нет.

— Тогда что случилось с Борфау? С чего это он так рассвирепел?

— Скоро сам узнаешь, — сказал Тардб, — идем.

Элл обнял его, обтек своим размягчевшим телом, Элиг почувствовал его тепло и вибрации, изменение структуры в тонкую сторону было приятным, как освобождение из плена, но он всегда помнил, что ему предстояла обратная материализация, весьма мучительное и долгое занятие. Он потерял очертания, как кусок разогретого парафина. Оба перемешались, обвились друг вокруг друга спиралями, пещера постепенно исчезла, превращаясь в красный туман.

Мир, в который он попал, потряс его как и в первый раз. Этот странный мир все время менялся и состоял из обрывков и чудовищных нагромождений воспоминаний всех эллов. На зеленой лужайке с ромашками и колокольчиками вздымались огромные прозрачные грибы с планеты Хормион, призмовидные железные конструкции подпирали зеленовато-желтое небо, дома были совершенно немыслимых очертаний, в них один архитектурный стиль настраивался на другой. И все это менялось в течение нескольких минут. Одно сознание наползало на другое. И пока один элл выпускал на лужок родных его сердцу козочек и мурн, другой по-своему выгибал крышу его дома.

Первое впечатление было одно — сон. Не кошмарный, скорее просто странный, просто изменчивый и нелогичный, как все сны.

Элиг огляделся. Доминантом был старый аппир Борфау, поэтому пространство имело тот урбанистический вид, какой сохранила его память: мосты над реками, очертания высотных домов вдали, дороги с проносящимися мимо экипажами…

Смена Доминантов происходила постоянно, поэтому Магуста меняла свой нрав и очертания, то впадала в спячку, то гонялась за новой информацией. Новички типа Элига вступать в борьбу не решались, тренированное сознание ветеранов подавляло их сразу. Правда, попадались иногда сильные и яркие личности, которые сразу все перестраивали по-своему, но это были исключения. Большинство же первые несколько столетий пребывало в безысходности и тоске по своим близким.

Увы, обратного пути из Магусты в плотный мир не было, Элиг был материализован усилиями всех эллов и без связи с ними мгновенно растаял бы, как солнечный зайчик.

Тардб выглядел устало, он сошел с приемной платформы и позвал за собой Элига. Внизу толпились эллы. Они умирали от скуки и жаждали новой информации. Все воспоминания и фантазии были давно пережеваны и перемолоты. Ничего нового в замкнутом мире не происходило. Магуста была голодна — ей требовалась новая информация, новая личность, новая жизнь, новые эмоции.

На него смотрели самые разные лица, к нему тянулись разные руки, конечности и щупальца.

— Сейчас, — сказал Элиг хмуро, — сейчас вы все узнаете.

Он лег на траву и закрыл глаза. Эллы тут же обступили его со всех сторон. Он вспоминал, а они все поглощали его воспоминания. Они поглотили его красные закаты, теплых пушистых мурн, пахнущих молоком, сладкий дым очага, они впитали его сомнения и размышления на крыльце, боль его пациентов, они сожрали его любовь и надежды и даже не подавились его отчаянием.

Потом он открыл глаза и сел. Ромашки вокруг смотрели на него своими желтыми глазами. Эллы тоже не сводили с него глаз. Сейчас они все были колдуном Элигваалем.

— Это что же? — вдруг с изумлением спросил Цевсмевс, вставая на четыре лапы, — это мы любим девушку, которой причинили зло?

— Хотел бы я знать, — хмуро сказал Элиг, кто из вас надел меня как перчатку? Кто посмел? Борфау?

— Пойдем со мной, малыш, — услышал он за спиной властный голос Доминанта, — я объясню тебе, что происходит.

— Бор! — послышались крики из толпы, — мы любим девушку! Мы не должны ее мучить!

— Молчать! — резко сказал Доминант, — вас не спрашивают.

— А ты спроси! — выступила вперед Сейга, — или тебе наплевать, что нам больно и стыдно?

— Вам больно и стыдно до тех пор, пока вы — Элиг. Это ненадолго. Скоро у нас будет такой улов, что вы забудете про лисвисов вообще.

— Что ты задумал, Борфау? Откуда ты знаешь про улов? Кого мы поглотим?

— Вы мне надоели! — резко бросил бывший аппир, — Элиг, идем отсюда.

Они пошли по тропинке к беседке, которая возникла на высоком берегу реки. Толпа возмущенно загудела о том, что надо бы сменить лидера.

— Ты рискуешь, Бор, — сказал ему Элиг, — нельзя обращаться с ними, как с мурнами.

— Это мелочи, — усмехнулся Доминант, — сейчас рискуем мы все и гораздо больше.

Беседка была маленькая и беленькая, как в провинциальной дворянской усадьбе. Борфау разместил в плетеном кресле-качалке свое грузное тело, его белое, полное лицо было суровым и озабоченным.

— Что случилось, Бор? — спросил Элиг с тревогой, — что-то не так?

— Ты возмущался, что ты перчатка, которую я надел? — усмехнулся Доминант, глядя ему в глаза, — так вот: во-первых, это не я. Я — это ты, мы с тобой — одно целое, и я люблю Лауну не меньше. Поверь, я нашел бы более деликатный способ узнать у нее намерения Ричарда Оорла.

— Тогда кто же?

— Ты забыл, кто мы? Мы все — лишь перчатка на руке Источника. Мы — продукт его сознания. Он или они, я не знаю, сколько их, позволяют нам действовать самостоятельно, но когда им надо, они используют нас как орудие.

— Ты хочешь сказать, Бор, что моими устами с Лауной говорил сам Источник?

— Да. И он настроен весьма жестко. Потому что нам, а значит, и ему грозит опасность.

— В лице Ричарда Оорла?

— Нет. В одиночку он нам не страшен. Но он намерен собрать всех Прыгунов на Тритае.

— Прыгунов?! Таких же, как наш Раск?

— Да, только семерых.

Элиг на минуту задумался. Картина стала вырисовываться безрадостная.

— Ты представляешь, что тут начнется? — спросил он хмуро.

— Да, — кивнул Борфау, — я вряд ли останусь Доминантом. Доминантом станет кто-то из них. Дальнейшее поведение Магусты будет непредсказуемо, к тому же нас ждет информационный взрыв. Но мы хотя бы избавимся от внешней угрозы. Нам не нужна внешняя угроза, Элиг. И только это меня сейчас заботит.

— А это реально: поглотить сразу семерых Прыгунов?

— Риск, конечно, есть, но небольшой. Источник с нами и он озабочен этим еще больше, чем мы.

— Мне не нравится наш Источник, Борфау, — сказал Элиг, — он неразборчив в средствах и ни во что нас не ставит.

— Ты только сейчас это понял? — усмехнулся Доминант.

В его светлых глазах была бесконечная, тысячелетняя усталость и полное осознание безнадежности. Выхода из Магусты не было, не могло быть и возвращения в нормальный эволюционный цикл развития материи. Они все были вечными пленниками.

— Что он сделал с Лауной? Я могу это исправить?

— Не смей, — жестко сказал Борфау, — в лучшем случае они тебе этого не позволят. А в худшем — просто убьют ее. Такие мелочи они устраняют не глядя. Ты этого хочешь?

Элиг смотрел на реку. По гладкой воде торжественно проплывало какое-то древнее судно с квадратными парусами, вдали вздымались небоскребы несуществующего города, медово-желтое небо клубилось зелеными облаками. Скрипя зубами, он выпустил в это зловещее небо стаю черного воронья.

* * *

За огромными окнами дворца насупившись стояли заснеженные ели. Мелкая метель порывами налетала на них, потом стихала, как зубная боль. В зале заседаний было ослепительно светло, словно в летний полдень. Черный полированный стол отражал огни люстры и серьезные лица правителей. Директория собралась в полном составе за исключением Кера. Ольгерд даже не волновался, он почему-то чувствовал всю безнадежность этой затеи — вытащить Прыгунов на Тритай. Проблем у них было слишком много и без Магусты.

Конс докладывал, как продвигаются дела с экстремистами. Он был как всегда смертельно бледен и хмур. Резкие морщины пролегли ложбинками от носа к уголкам рта. Он выглядел сейчас гораздо старше своего брата.

Леций наоборот казался отдохнувшим и полным сил. Заботы об Энии все Индендра разделили поровну, все еще оставаясь одной семьей, несмотря на все дрязги. Правда, Азол Кера в эту семью уже не входил. Он уединенно жил в своем замке и никого не принимал.

Руэрто Нрис, очевидно, не выспался со своими служанками. Он слушал с таким видом, словно его все это совершенно не касалось. Его кучерявая голова покоилась на кружевных брыжах как на подносе и лениво щурилась.

Би Эр был — само спокойствие. Таким он умудрялся быть всегда. Порой он не произносил ни слова, но уже одним своим видом предотвращал свары темпераментных Прыгунов.

Риция… Риция была, как всегда, серьезна. Черные ресницы опущены низко. Она ни разу так и не взглянула на Ольгерда, как будто догадывалась, что он все знает. От этого беспрестанно ныло сердце. Разум и чувство все еще боролись в Ольгерде не на жизнь, а на смерть.

— Всего нейтрализовано пять группировок, — суммировал Конс, — но до центра мы так и не добрались. У них хорошо продумана система конспирации. Все задержанные — рядовые аппиры. И ни одного бывшего Пастуха, хотя очевидно, что именно они всем этим заправляют. Именно они хотят вернуть утраченные привилегии, и именно им мешают и Прыгуны, и люди… Нрис, не спи! Тебя это тоже касается. Кажется, это ты поддерживал идею Кера о выселении землян. Видишь, к чему это привело?

Руэрто открыл свои желтые, совиные глаза.

— Если ты помнишь, дядя Конс, я был против переселения Пастухов. Я предлагал оставить их на Наоле. Почему меня тогда никто не послушал?

— Люди сами их перевезли, — сказал Би Эр, — и теперь пожинают плоды своей доброты.

— Кого из Пастухов ты проверял? — спросил Леций.

— Всех, — заявил Конс, — все вне подозрений. Невозможно определить место их собраний. Это говорит об очень продуманной организации и дисциплине.

— Еще бы! — усмехнулся Нрис, — они двадцать лет к этому готовились.

— За Кера следить бесполезно, — докончил Конс, — он пешком не ходит.

Ольгерд терпеливо ждал, когда же дадут высказаться ему. Леций уже знал обо всем, но от комментариев воздержался.

— Тебе придется сделать официальное заявление, — категорично заявил брату Конс, — что Директория не имеет к этим взрывам никакого отношения. И что Кера с его шовинизмом из Директории вышел.

— Это и так всем известно.

— Нет! Пока ты отмалчиваешься и решаешь, чью сторону принять, аппиры не знают, что думать. По-моему, решать уже поздно. Надо ясно сказать, с кем ты, Леций.

Повисла долгая, напряженная пауза. Верховный Правитель молчал, молчали в ожидании и все остальные. От его ответа слишком многое зависело.

— Хорошо, — наконец сказал он, — я выступлю. Людей надо удержать любой ценой.

— Папа… — удивленно взглянула на него Риция.

— Когда судно дает крен, все дружно перебегают на другую сторону, — объяснил ей Леций, — нам сейчас главное — не утонуть.

— Значит… — она наконец взглянула на Ольгерда блеснувшими глазами, — все изменилось, папа?

— Да. И не в лучшую сторону.

— И мы теперь должны доказать свою дружбу землянам?

— Если получится.

Ольгерд не выдержал ее взгляда и отвернулся. Справа сидел Нрис, он что-то сказал ему, не думая, и даже получил ответ.

— Оорл, мы тебя слушаем, — объявил наконец Леций.

Не глядя на Рицию, Ольгерд подробно описал свой разговор с Анзантой, точнее, ту его часть, которая касалась Магусты. О прекрасном чудовище, которое глядело на него блестящими черными глазами, он не сказал ни слова. Его выслушали молча, не перебивая. Это уже было странно, он ждал, по крайней мере, недоумения.

— Сколько это займет времени? — деловито спросил Конс.

— Не имею понятия, — ответил Ольгерд.

— Я смогу отлучиться дня на три, не больше.

— Я тоже, — серьезно сказал Леций.

— Нет, — помотал кучерявой головой Нрис, — не уложимся. Два дня ты будешь только отходить от прыжка.

— Все это слишком не вовремя, — констатировал Конс.

— Проблемы всегда возникают не вовремя, — философски заметил Би Эр, — но если Прыгуны с ней не разберутся, тогда кто?

— Да это-то ясно…

Ольгерд понял, что недооценил самоуверенности Прыгунов, их вселенского самомнения. Даже Нрис, который на своей шкуре прочувствовал, что такое эллой, ни на минуту не призадумался: а что будет, если Магуста окажется сильнее?

— Давайте смотреть на вещи трезво, — призвал всех Леций, — на это уйдет недели две, не меньше: пока мы отдохнем, пока все разведаем…

— Пока будем приходить в себя, — добавил Руэрто усмехаясь.

— Вот именно. Планета не может остаться без присмотра. Кто-то из Прыгунов должен остаться здесь.

— Видимо, я, — сказал Би Эр, — все равно я уже мало чем могу вам помочь.

— Это само собой, — посмотрел на него Леций, — тебя мы беспокоить не будем. Но я говорю о Риции.

Все посмотрели на Рицию. Ольгерд с ужасом подумал, что это маленькое чудовище останется полной хозяйкой на планете, пока все Прыгуны будут на Тритае. Ему хотелось закричать, что всё, что угодно, только не это, но никто бы ему уже не поверил.

— Ричард настаивал, чтобы были все Прыгуны, — сказал он.

— Это невозможно, — возразил ему Леций, — мы не станем брать женщин. Тем более кто-то должен замещать меня все это время.

— Тогда это просто безумие, — покачал головой Ольгерд, — мы не соблюдаем главное условие.

— Не думаю, что одна Риция что-то изменит.

— А Кера?

— Иметь с ним дело — вот это настоящее безумие.

Узел затягивался. Ольгерд смотрел на Рицию. Она приняла сказанное отцом, как должное. Она готова была остаться хозяйкой на планете и даже ничуть не удивилась такому решению. Ему показалось даже, что она слегка улыбается. Чему?! Что она задумала?!

— Вы не учли еще один момент, — сказал он обречено, — я не Прыгун. Как я попаду на Тритай?

— Так и быть, — посмотрел на него Леций, — научим.

* * *

Из зала заседаний он вышел усталый и обреченный. Ужасно быть зрячим, когда все вокруг слепы. Ужасно быть обыкновенным старым ослом, захотевшим любви юной красавицы, возжелавшим ее точеного тела, не заглядывая ей в душу. Чем плоха была Синела? С ней было так легко и уютно! Он отказался от нее и получил взамен то, что заслужил: мучительное, обреченное чувство к маленькому чудовищу, прекрасному, беспощадному и непостижимому.

— Ол, не уходи, — остановила его Риция, — зайди ко мне.

Он посмотрел ей в глаза и двинулся следом. Ее фигура, ее походка, покрой платья, отросшие до плеч черные волосы, — все было совершенно, как всегда. С кошачьей грацией она проскользнула в приоткрытую дверь своих покоев.

Девичья спальня была в нежно-голубых цветах, почти треть комнаты занимал цветник с огибающим его ручейком. Эту моду — делать из спальни зимний сад — она переняла у отца. Леций роскошь любил и приучал к этому дочь. За окном мела метель, в комнате цвели тропические растения, согретые искусственным светом.

Будущая Верховная Правительница остановилась, гордо выпрямив свою узкую спину и подняв подбородок. Ольгерд не знал, какой его ждет разговор, но в любом случае ничего хорошего не ждал.

— Ты слышал, что сказал отец? — спросила она.

— Он много говорил.

Ее глаза блестели, уголки губ чуть подрагивали в улыбке.

— Ол! Он сказал, что все изменилось!

— Ну и что?

— Ты не понимаешь? — она долго смотрела ему в глаза, — теперь мы можем пожениться… Или ты уже не хочешь?

Он не то чтобы не хотел, он вообще теперь этого не представлял. Жениться на убийце — до этого его сумасбродство еще не дошло. К тому же он был уверен, что Риция давно забыла о нем. Ольгерд так опешил от неожиданности, что не знал, что сказать. Но его молчание все равно выдало его с головой. Риция побледнела, уголки губ неуловимо опустились вниз.

— Ты говорил, что будешь ждать меня…

— Риция, я не собираюсь жениться из политических соображений, — сказал он первое, что пришло в голову, — а что, если крен снова будет в другую сторону?

— Вот как ты все понимаешь, — с досадой проговорила она.

— Да. Извини, — сказал он сухо.

Риция отошла на шаг, глаза блестели по-прежнему, только не от радости, а от обиды.

— Ол, ты больше не любишь меня?

Более сложного вопроса просто не могло быть. Конечно, он любил ее. Любил настолько, что даже не сказал никому о ее преступлениях, все искал ей оправдание в ее генах, в ее безумии, в раздвоении ее личности…

— Это ни к чему, — ответил он хмуро.

Риция резко отвернулась. Он видел только ее узкую, надменно выпрямленную спину, хотел уйти и не мог. Так они и стояли молча. И вместе, и врозь. В одной комнате, но в совершенно разных мирах.

— Ты ведь не все сказал на собрании, — наконец проговорила она совсем другим, глухим каким-то голосом.

Сердце сжалось. Ему показалось, что Риция сейчас признается во всем.

— Не все, — подтвердил он.

— Вы ведь говорили с Анзантой не только о Магусте.

— Не только.

Риция повернулась и посмотрела пронзительно.

— Тогда что ты тут стоишь? Уходи.

— Ты ничего больше не хочешь сказать?

— Зачем? Я и так наговорила лишнего.

— Риция… — он не посмел взять ее за плечи, но подошел к ней как можно ближе, он даже видел, как дрожат ее ресницы, — может, я как-то смогу помочь тебе?

Она только презрительно усмехнулась.

— Ты собираешься помочь Верховной Правительнице? Откуда у тебя такое самомнение, Ольгерд Оорл? Я прекрасно обойдусь и без тебя.

В полном бессилии он вышел. Тропический цветник сменился на белые сугробы и ледяной ветер, и это было весьма кстати. Он долго шел пешком по заледеневшему заливу навстречу садящемуся в серые тучи бронзовому солнцу. Модуль, как преданный пес, полз следом. Вспоминалось почему-то совсем другое: скалистый остров в море, жара, акваланги, колыхание водорослей на глубине… Риция проплыла над ним в хрустально-бирюзовой бездне, она была еще подростком, и он впервые заметил, как привлекает его это гибкое тело, как приятно смотреть на него, как хочется к нему прикоснуться. Конечно, он запретил себе об этом думать, и несколько лет ему это удавалось.

Что задумала эта девочка? Она останется полной хозяйкой на планете на целых две недели, а может, и больше. Ее экстремистам только того и надо. Что они взорвут на этот раз? Кого убьют? Кого еще запугают до смерти?

Кто остается? Би Эр, Азол Кера и Сия. Смогут ли они противостоять Верховной Правительнице? Би Эр умен, но слаб. Кера заперся в замке и на всех плюет. А Сия просто обожает свою племянницу, она никогда не поверит, что та — убийца. Что же делать? Что, черт возьми, делать?! Прыгуны ему не поверят, но надо, по крайней мере, предупредить Гектора.

Пронзительным ветром его продуло насквозь. Окоченев, он сел в теплый модуль, откинулся на спинку сиденья и дал команду лететь в полпредство.

* * *

Жертвоприношение было скромным, Нур велел ограничиться двумя лагусками, видимо, не хотел дразнить землян. Аурис сошла с помоста, сполоснув окровавленные руки в позолоченном тазу. Охранники заключили ее в неприступное кольцо. Толпа шумела, звуки литавр и барабанов сливались с гимнами и воплями толпы. Почему-то хотелось пить.

— Стерва! — вдруг услышала она сквозь весь этот шум, — дрянь! Будь ты проклята!

Слева, протискиваясь через толпу, бежала Мештавээла, ее потное, раскрашенное лицо под рыжим париком было перекошено от ненависти. Аурис не собиралась отвечать ей, она была надежно защищена своей охраной да и виноватой себя перед этой женщиной не считала.

— Уберите ее, — устало сказала она.

Охранник вышел из круга и пинками прогнал Мештавээлу прочь. Она затерялась в толпе, но ее пронзительные крики доносились еще долго.

На душе было пусто: ни торжества, ни обиды. Одна усталость. Аурис пришла к себе, затянулась сигаретой, ополоснулась в ванной и выпила бокал вина. Все было как обычно: жертвоприношение, отдых, пустота, дурман, «служение» Намогусу в зале для омовений…

Интересно, стоял Коэм в толпе или нет? Видел он ее на помосте? Впрочем, какая теперь разница? Он не любит ее такую и не хочет. Тут Нур оказался прав. Она не пара вилиалийскому аристократу. Сначала она была для него слишком ничтожна, а теперь — слишком порочна.

Аурис затянулась и, обмотавшись простыней, упала на кровать. Скоро к ней заглянула Кантина.

— Что ты здесь одна? — удивилась она, — пойдем в зал.

— А что, все уже собрались?

— Давно… О! Да ты уже обкурилась?

— Вовсе нет.

— Тогда одевайся.

Старшая жрица выглядела вполне довольной. Ее упругие губы загадочно улыбались, глаза горели. Она стала как-то особенно хороша, хотя дальше, казалось бы, некуда.

— Почему ты так смотришь? — улыбнулась она.

— Не пойму, что с тобой, — сказала Аурис.

— Да?

— Ты стала просто восхитительна, Канти.

— О, да! — жрица довольно рассмеялась, — я самая красивая женщина во вселенной! Даже земляне это признали.

— В самом деле? — изумилась Аурис, она считала, что у землян свои представления о красоте, воплощением которой была белая богиня.

— Ты мне не веришь? — нахмурилась Кантина.

— Мне просто странно…

— Ничего странного. Во вселенной должна существовать самая красивая женщина. И эта женщина — я.

Это трудно было оспаривать. Ее точеную фигуру облегало алое платье, красивое лицо утопало в волнах бронзовых волос, огромные черные глаза смотрели с торжеством и вызовом.

— А как же Анзанта? — прошептала Аурис.

— А что мне Анзанта? — насмешливо ответила жрица, — ее внук — мой любовник, а скоро им будет и ее муж. Тогда она поймет, кто из нас прекраснее.

— Не понимаю, зачем тебе это, Канти?

— А зачем она явилась сюда? Чтобы кичиться своей космической красотой? Чтобы наши женщины почувствовали себя уродками и стали отбеливать себе кожу и умирать от этого? Нет уж, этого я не допущу! Я красивее, чем она, и наши женщины должны это знать! Темная кожа лучше светлой, бронзовые волосы лучше золотых, черные глаза лучше зеленых!

— Боже, Канти…

— А еще она явилась, чтобы поколебать нашу веру в Намогуса, в наши обряды, в наш порядок, в меня, в тебя, в Нурвааля! Как она смеет расхаживать по нашей планете, как у себя дома?!

Аурис стало совсем нехорошо от таких слов. Она по-прежнему в тайне любила свою белую богиню.

— Но она же помогает всем больным, — вступилась она за прекрасную землянку, — и Рыжая богиня тоже помогает. Они не делают ничего плохого!

— Они расшатывают нашу веру. Смущают наших мужчин и унижают наших женщин.

— Канти, мы ведь и сами ни во что не верим.

— Нам можно, — высокомерно заявила жрица, — а толпе — нельзя.

Аурис накинула на золотое платье васильковый гиматий. Она тоже была сейчас хороша, но ей никогда бы не пришло в голову считать себя самой красивой женщиной во вселенной и даже претендовать на это. Да и зачем? Странная эта Кантина…

— А что, молодой землянин — хороший любовник? — спросила она, примеряя диадему с синими сапфирами.

— Даже слишком, — усмехнулась жрица, — но я хочу того, другого. У него такой взгляд…

— Ты безумна, Канти, — серьезно сказала Аурис, — Нур говорил, что Эдвааль — котенок, а Ривааль — тигр. Играй лучше с котенком, не дразни тигра.

— Ты ничего не понимаешь, — пожала плечом Кантина, — играть с тигром гораздо интереснее!

— Все равно, что с огнем.

— Да он без ума от меня! Его бледная поганка ему давно надоела.

— Как знаешь. Я тебя предупредила.

Старшая жрица только рассмеялась в ответ.

В зал они вошли вместе. Неприятный осадок от разговора Аурис запила вином. Было шумно и весело, возлияния сменились танцами. Кантина лежала рядом на подушках и лениво отвергала всех претендентов на ее прекрасное тело.

— Мой котенок лучше, — усмехалась она.

К Аурис никто, как всегда, не подходил.

— А я, пожалуй, пойду, — вдруг сказала она.

— Ты?! — изумилась Кантина.

— А что? — холодно взглянула на нее Аурис, — думаешь, я не умею танцевать?

Она встала, скинула гиматий и вошла в круг. Ее появление вызвало такой шок, что все замерли. Это ее не смутило. Аурис почувствовала себя как на помосте с жертвой перед бурлящей толпой. Под ритмичный стук барабанов она подняла руки и стала раскачивать свое гибкое тело как тростник на ветру. Голова кружилась, руки и ноги почти не слушались и все делали сами.

Нур сидел и смотрел на нее пронзительным взглядом, потом отбросил пустой кубок и вошел в круг. Все танцевали, обнимались, ублажали друг друга, но ей казалось, что остались только они вдвоем: Нурвааль и она, его жрица.

Он медленно приближался к ней. Она немного боялась, ей было обидно, что это все-таки не тот, о ком она мечтала, и тоже не любит ее, а просто хочет получить то, чего нельзя. Она чувствовала себя сломленной и опустошенной. И терять ей совсем уж было нечего, даже мечты не осталось.

Нур поднял вверх руки, коснулся ладонями ее ладоней. Они танцевали вместе, сплетая пальцы, ударяясь телами, глядя друг другу в глаза. Потом он сбросил халат, она выскользнула из платья. Все смотрели на них, это возбуждало еще больше. В глазах у Верховного Жреца светилось торжество. Ждать ему пришлось недолго, всего несколько месяцев.

Она много раз видела, как овладевает он своими жрицами, довольно грубо, по-хозяйски, ей даже снилось иногда, что то же самое он проделывает с ней, и она просыпалась не то от страха, не то от возбуждения. А потом не могла на него смотреть.

Его черное лицо с орлиным носом жутко улыбалось в дрожащем свете факелов. Аурис не могла понять, танцуют они или уже нет. В такт музыке его руки оглаживали ее тело, вертели ее, прижимали, заставляли раскачиваться вместе с его черным телом, горячим и твердым как скала. Коэм отверг ее, Нур ее хотел, а она хотела утешения.

Потом они оказались на подушках, Нур властно склонился над ней, раздвинул ее колени, впился губами в ее губы. Ей показалось, что она падает в пропасть, навсегда, навечно. От страха возбуждение исчезло.

— Что с тобой? — спросил Нур, сразу это заметив.

— Пусть… пусть все уйдут, — сказала она с отчаянием, — я так не хочу!

Верховный Жрец усмехнулся, посмотрел на своих сотрапезников.

— Пошли все вон! Быстро!

Голос его прогремел громко и властно. Через минуту никого в зале не осталось.

— Ну что? — сказал он с торжествующей улыбкой, — ты довольна?

— Я… я боюсь тебя.

— Неправда. Ты боишься только себя, девочка. Того сладострастия, которое в тебе заложено. Твои глаза блестят, твое лоно влажно от желания, твои губы дрожат, твое сердце бьется часто… И это прекрасно, не надо этого бояться.

— Ты правда хочешь меня?

— Никого в жизни так не хотел.

Она в последний раз посмотрела на него с ужасом и закрыла глаза. Тускло светили факелы, коптили курильницы, по-прежнему стучала в висках музыка. Не открывая глаз, Аурис плакала. Потому что никто, кроме мамы в далеком детстве, ее не ласкал, никто не был с ней так нежен, как этот жуткий Жрец. Она падала и падала в пропасть, но уже не с ужасом, а с наслаждением.

— Ну? Где же твой топор? — спросил он, устало откидываясь на подушки, его нежность и страсть неожиданно сменились иронией.

— Ждет своего часа, — ответила ошеломленная Аурис.

— Ну-ну, — засмеялся он.

Ей хотелось прижаться к нему, ответить ему благодарностью на его ласки, но ей показалось, что Верховному Жрецу это уже не нужно. Он свое уже получил. Дикий зверек покорился ему, а большего он и не хотел. Единственное, что отличало ее от других жриц — ее недоступность — исчезло.

— Так я пойду? — спросила она сдержанно.

— Куда?

— К себе. Я хочу спать.

Он посмотрел прищурившись.

— Что ж, иди. И не плачь. Ничего страшного не произошло.

— Хотелось бы надеяться, — с досадой бросила она, подобрала свою одежду и вышла из зала.

* * *

Ричард с Эдгаром сидели на пороге старого дома колдуна Элигвааля в Ячменном поселке. Колдун отсутствовал. С наступлением сумерек быстро холодало, воздух стал влажным и вязким. Со стороны болот несло гнилью, редкие корявые деревца протягивали к багровому небу свои скрюченные ветки, словно умоляя о пощаде.

— Странный дяденька этот Элиг, — заметил Эдгар, — дочь — Старшая жрица, а он живет в такой дыре!

— Весьма странный, — согласился Ричард.

— Лично мне выть охота от такого пейзажа.

— Дело не в этом. Он не боится Магусты — вот, что странно.

— Мы тоже не боимся.

Ричард усмехнулся, глядя на внука.

— Конечно, поэтому и ждем пятерых Прыгунов. И не суемся к ней. А Элиг разгуливает на болотах один.

— Может, он несъедобный?

— Не знаю. Мне все это не нравится, Эд.

Внук беспечно пожал плечами.

— Что ты волнуешься, дед? Мы его просветим насквозь, этого колдуна.

— Сомневаюсь.

— Я тебе сразу скажу: опасен он нам или нет.

— Это я пойму как-нибудь и без тебя.

Эдгар уставился на корявые деревца, на его юном лице не было ни тревоги, ни сомнений. Ему, в общем-то, все давалось легко, и без конца везло. И он наивно думал, что так будет всегда.

— Еще пять минут такой медитации, и я пойду и повешусь от тоски, — заявил он весело, — мне уже жить неохота. Сколько можно ждать?

— Еще полчаса, — сказал Ричард, — потом мы примерзнем к ступенькам.

— Зачем же доводить дело до крайности? Прилетим сюда завтра.

— Завтра могут быть другие дела.

— Какие? Ты надеешься, что на тебя обрушатся твои Прыгуны? Да они еще месяц будут совещаться, если вообще не откажутся!

Спорить на эту тему Ричард с ним не собирался.

— Сиди и жди, — сказал он жестко.

Эдгар встал, попрыгал, помахал руками, покрутил головой.

— По-моему, ты меня недооцениваешь, — заявил он.

— Да?

— Конечно! Я нашел колдуна. Я найду тебе Гунтри. Только потерпи немного.

— Интересно, как? — усмехнулся Ричард, он безуспешно искал Гунтривааля уже неделю.

— По личным каналам, — засмеялся Эдгар.

— Каким еще личным каналам? — насторожился Ричард, ни ему, ни Зеле, ни Ингерде не нравились подозрительные отлучки Эдгара, после которых он возвращался совершенно обессиленный и опустошенный, как будто на нем возили кирпичи. На вопросы, где это он был, Эдгар, как обычно, отшучивался.

— По каким таким каналам? — повторил Ричард, потому что ответа не последовало.

Эдгар смотрел на него и отрешенно улыбался.

— Наша прекрасная бабуля как-то сказала, что у всех есть свои тайны: у нее, у тебя, у мадам… Представь, у меня тоже есть свои секреты.

— Я не собираюсь выворачивать тебя наизнанку. Но у тебя слишком мало опыта, чтобы самому все решать.

— Практика показывает, что достаточно.

Эдгар представлял собой переходную форму от подростка к мужчине со всеми ее парадоксами. Он был уже высок и широк в плечах, но в его движениях еще была мальчишеская угловатость и суетливость, он изо всех сил старался быть самостоятельным и даже не догадывался, насколько он беззащитен и уязвим.

— Хотя бы помни, — сказал Ричард, — что мы не на Земле. Здесь другие законы, другая логика. Простота и легкость могут быть обманчивы.

— Не усложняй, — улыбнулся Эдгар, — все идет отлично.

Оптимизма ему было не занимать.

Колдун все-таки появился. Когда солнце уже село за скалы, он возник словно из воздуха во дворе своего дома и с недоумением уставился на незваных гостей. Гости тоже смотрели на него не без удивления.

Это был темно-зеленый лисвис, коренастый, крепкого телосложения, черноволосый, хмурый, поверх серого хитона на нем была надета пятнистая меховая накидка, черные глаза смотрели пронзительно и отчужденно.

Ричард встал с крыльца, хозяин ему сразу не понравился. И не случайно. Через секунду он понял, что повторяется его первая встреча с Консом: чужое поле давило на него, проверяя на прочность. Вежливо улыбаясь, Ричард задвинул это поле назад. Соперник был мощный, но не настойчивый, ограничился пробой сил.

— Здравствуй, Ривааль, — сказал он, как ни в чем не бывало, глубоким, низким голосом, — давно хотел взглянуть на тебя.

— Взглянул? — усмехнулся Ричард.

— Что тебе нужно от меня? — хмуро посмотрел колдун.

— Может, пригласишь нас в дом? Мы ждали тебя два часа.

— Это твой сын?

— Мой внук.

Эдгару тоже досталось от мрачного колдуна, как он потом признался, Элигвааль просто разложил его взглядом на молекулы.

— Что ж, проходите, земляне, — сказал наконец не слишком радушный хозяин.

В доме было уютно, как в любой лесной избушке: травы, шкуры, запах дерева и очага. Все это как-то располагало к доверительному разговору.

— Мы пришли за помощью, — сообщил Ричард.

— За помощью? — слегка удивился колдун, — чем я могу помочь белым богам?

— Не нам, а вашей лисвийской девушке. Она больна. И наши познания в медицине бессильны ей помочь. Говорят, ты многое можешь, Элигвааль.

Лицо у колдуна было хмурое и совершенно бесстрастное.

— Если ты имеешь в виду Лауну, дочь Гунтривааля, — сказал он своим низким голосом, — то здесь я бессилен тоже.

— Да, — в свою очередь удивился Ричард, — я говорю о ней.

Хозяин скрестил руки на груди.

— Не я наложил на нее заклятье и не мне его снимать.

Его слова прозвучали сурово, как приговор.

— А кто наложил на нее заклятье? — спросил Ричард.

— Я же сказал: не я.

— Но ты знаешь, кто это?

Элигвааль посмотрел мрачно и вздохнул.

— Твой враг, Ричард Оорл. Твой самый опасный враг.

От его слов по коже пробежал озноб.

— Ты лучше меня знаешь моих врагов? — усмехнулся Ричард.

— Возможно, — ушел от ответа колдун.

Перед ним был типичный лисвис, хоть и тритаец, и разговор с ним следовало заводить издалека. Это надо было понять сразу. Ричард выругался про себя и приготовился к долгому и нудному разговору. Он сел за стол.

— Завари нам чай, хозяин.

Беседа никак не клеилась, хотя чай получился вкусный.

— Ты напрасно пришел ко мне, — сказал колдун, — я ничего тебе не скажу.

— Ты уже сказал, — возразил Ричард, — у меня есть враг, и ты его знаешь.

— Я знаю только о его существовании.

— Ты говоришь о Магусте?

— Поверь мне, — с сожалением посмотрел на него Элиг, — тот, о ком я говорю, гораздо хуже Магусты.

Ричард знал, что его трудно запугать, но тут ему стало страшно. От полумрака комнаты, от всполохов очага, от зловещего низкого голоса колдуна и от сознания того, что есть еще нечто хуже Магусты, уже объявившее ему войну. Он быстро взял себя в руки, но неприятный осадок остался.

— Это все, что ты можешь мне сообщить? — спросил он хмуро.

— С тебя и этого довольно, — усмехнулся колдун.

 

4

— Мерзкий тип, — выговорил он, — выйдя во двор.

В черном небе уже горели яркие звезды, ледяной ветер порывами хватался за куртку, словно желая ее сорвать.

— Он несвободен, — сказал поеживаясь Эдгар, — и подавлен.

— Что?

— Когда я влез в его шкуру, мне показалось, что меня раздавили каблуком и растерли. Жуткое состояние!

Они добежали до модуля и только за закрытыми дверями расслабились. В кабине было тепло и привычно.

— А теперь слушай, что скажет эксперт, — усмехнулся Эдгар, — этот колдун — нам не помощник. Он, конечно, много знает, но чего-то боится. Он зависим, и это унижает его. И еще… он любит нашу Лауну.

— Ну, это уже твои домыслы, Эд.

— Ничего подобного! Уж в любви-то я разбираюсь получше тебя.

Ричард посмотрел на внука и улыбнулся: наивность и мудрость забавно сочетались в нем.

— Хорошо, — кивнул он, — допустим, он ее любит. Тогда почему не хочет снять с нее заклятье?

— Есть причина. Он от кого-то зависит, дед. И ему не позволяют это сделать. Можешь представить, как ему тошно!

— Знаешь, — вздохнул Ричард, — мне тоже тошно от всей этой чертовщины. Когда это я успел нажить врага похлеще самой Магусты? Может, он врал мне?

— Нет, дед, — сказал Эдгар на этот раз серьезно, — он не врал.

Догадок и предположений было много. Разбираться во всем этом, на ночь глядя, не хотелось. Ричард только подумал, что неплохо было бы расспросить Кантину, если ее отец так неразговорчив. Она наверняка многое знала, а так же владела и тайнами Нурвааля.

В вестибюле гостиницы сидела толпа лисвисов в ожидании выхода белой богини. Зела и Ингерда лечили их, как могли, но больных становилось только больше. Ричард уже не раз пожалел, что взял с собой жену: заниматься благотворительностью целыми днями было для нее слишком утомительно, а отказать несчастным она не могла.

Они почти не виделись, он носился по делам, она устроила мини-больницу и пропадала в ней до глубокой ночи.

— Белые боги! — завопили лисвисы и попадали на колени.

Защитившись полем, Ричард вместе с внуком прошел к лифту. Бедные тритайцы приходили в восторг и ужас, когда их руки, протянутые к землянам, натыкались на невидимую преграду.

— Дед, как ты это делаешь? — спросил Эдгар в лифте.

— Меня научили Прыгуны.

— Полезные ребята! — внук посмотрел насмешливо, — я просто жажду с ними познакомиться. Особенно с одним из них. По имени Леций Лакон. Кажется, это он задурил голову моей прекрасной мамочке?

— Можешь не беспокоиться, — сказал Ричард устало, — это счастье тебя не минует.

Зела не спала. В теплом домашнем халате цвета летнего неба она сидела в кресле. Золотисто-пшеничные волосы падали на это небо спелыми снопами. Ричард увидел ее, и от сердца сразу отлегло, все проблемы остались за порогом.

— Вот и ты, — улыбнулась она, — как всегда измучен. Ужинать будешь?

— Парочку копченых бизонов и бочку пива.

Пока он раздевался, она принесла с кухни поднос. Вместо бизонов на тарелке лежали разогретые кубики концентратов. Вместо пива — бутылка местного кислого вина.

— Женщина, чем ты собираешься кормить своего мужа? — изумился он, вставая в угрожающую позу.

— Тем, что есть, — улыбнулась Зела.

— А где же тот сочный лагуск, которого преподнес нам Нур?

— Мы скормили его больным. У многих просто истощение.

— Ты предпочитаешь, чтобы истощение было у меня?

Зела поставила поднос на стол и села в кресло.

— Ты мне нравишься любой, даже тощий.

— Но ты же понимаешь, — поморщился Ричард, — что такую гадость просто так есть невозможно. Разве что из твоих рук.

Она засмеялась. Он сел на пол, у нее в ногах, совершенно расслабившись, прислонившись к ее теплым коленям, и закрыл глаза. Зела брала руками кусочки космического пайка и клала ему в рот.

— Что сказал колдун, Рик?

— Говорит, что на нее наложено заклятье, и снимать его должен тот, кто наложил.

— Бедная девочка! Заклятье… что бы это значило?

— Какая-то энергетическая блокировка. Подождем Прыгунов, возможно, они с этим справятся. Во всяком случае, они этот блок увидят. Это я слепой. А они зрячие.

— Рик, а если мы их не дождемся?

— Дождемся, солнышко. Все будет хорошо.

Зела поднесла ему бокал с вином и дала выпить. Только потом со вздохом сказала:

— У нас еще одна проблема, Рик.

— Которая по счету? — усмехнулся он.

— Не знаю… я говорю об Эдгаре.

— По-моему, с ним все в порядке.

— Если бы… Рик, я не знаю, что думать. У него роман с этой жуткой женщиной — жрицей Кантиной. Он ее любовник. Ты можешь себе это представить?

— С трудом, — признался Ричард.

— Эта зеленая ведьма просто заколдовала нашего мальчика! Он уже сам не свой. Что делать, Рик? Я в панике!

— Знаешь, — вздохнул Ричард, — как показывает мой личный опыт, — в чужие отношения лучше не соваться. Мне хватит и Ингерды.

— Ты даешь Эдгару слишком много свободы.

— Зелочка, успокойся, — он повернулся к ней и обнял ее колени, — зачем так злиться? Пусть любит, кого хочет. Тем более, если это взаимно. Мы с тобой тоже, между прочим, братья по разуму.

— Но я же не зеленая!

— Только этого еще не хватало!

— И я люблю тебя. А этой храмовой шлюхе просто что-то нужно от нашего мальчика. Ты видел ее глаза? Разве может она кого-нибудь любить, кроме себя самой?

— Ну, зачем ты так?

— Да я вижу ее насквозь! У нее амбиций больше, чем у Алины. Она хочет, чтобы все мужчины валялись у нее в ногах.

Ричард улыбнулся, потому что не воспринимал всерьез это женское негласное соперничество. И у него было столько настоящих проблем, что любовные похождения внука его не слишком обеспокоили.

— Зела, по крайней мере, один мужчина валяется в ногах у тебя. Ты видишь? Он восхищенно на тебя смотрит, он целует твои колени, он обнимает тебя, он развязывает твой халат…

— Рик, ты не можешь говорить серьезно? — посмотрела она с упреком.

— Я устал, — признался он, — я сегодня целый день говорил серьезно.

— Я тоже устала. Но у нас ведь с тобой один внук. Один-единственный. И я не хочу уступать его какой-то зеленой ведьме.

— Ты просто ревнуешь, солнышко. Это глупо. Эдгар так любит женщин, что у него их будет полно. Ты замучаешься ревновать его к каждой.

— Ты, как все мужчины, совершенно лишен интуиции, — вздохнула Зела, — а я чувствую здесь какой-то подвох и опасность. Чувствую, ты понимаешь? И, может быть, еще не поздно что-то предпринять?

Ричард все-таки развязал ей халат. Всякий раз ее тело ослепляло, как будто впервые, и желание возникало даже тогда, когда его просто не могло быть.

— Не волнуйся, завтра я поговорю с Кантиной, — сказал он мягко, — я и сам собирался нанести ей визит. А сегодня, сделай одолжение, сокровище мое, не вспоминай о ней больше.

* * *

Он выбрал вечернее время, после всех служб и сует. Кантина отдыхала в своих покоях, просторных и роскошных, в малиново-красных тонах, с куполообразно выгнутым потолком, с подпирающими его розовыми колоннами, и даже бассейном посредине. Чем-то эта обстановка напоминала аппирские опочивальни, те тоже любили нежиться в воде.

На колоннах загадочно подрагивало пламя факелов, хотя по периметру купола висели вполне современные светильники. В этом тусклом и неровном свете Старшая жрица сидела за столиком с бутылочками, флаконами, вазами, шкатулками. Платье на ней было черное с позолотой, бронзовые волосы распущены.

Медленно и почти не удивленно она повернула голову к возникшему посреди ее покоев Ричарду. С охраной он решил не связываться и просто телепортировал к ней. Жрица неуловимо улыбнулась и встала, она была дьявольски хороша и умела это подчеркнуть, ее присутствие волновало, хотелось смотреть на нее и смотреть и мысленно снимать с нее платье.

— Наконец-то ты пришел, Ривааль, — сказала она мягким, вкрадчивым голосом, таким же неуловимо дрожащим, как свет ее факелов, — я давно тебя жду.

Ричард был несколько озадачен такой встречей.

— Как видишь, я здесь, — сказал он неопределенно, уступая инициативу ей: было интересно, что у нее на уме… впрочем, он уже догадывался.

— Ты правильно понял, — улыбнулась она и встала, — мне не нужен твой внук. Что мне этот мальчик? Мне нужен ты.

Черные глаза торжествующе блеснули.

— Нет, не я, — покачал он головой, все стало прозрачно ясно, — тебе нужен муж белой богини.

— Пусть так, — усмехнулась жрица, — все равно ты пришел ко мне, ты хочешь меня, ты смотришь так, словно уже раздел меня. Смотри. Смотри на меня вот так, желай меня, фантазируй… Мне это нравится.

Ему тогда все это показалось нелепым и забавным, а самоуверенную девчонку, помешанную на эротике, захотелось просто отшлепать. Впрочем, откуда ей было знать, как любит он свою жену, как дорожит ею, и какой ценой она ему досталась.

— Что ж, — сказал он, — посмотрю.

Осанка у нее была королевская; плечи гладкие, как полированный малахит; пышная и, очевидно, мягкая грудь; узкая, подчеркнутая золотым поясом талия; широкие, чисто-женские бедра; ног под платьем видно не было, но можно было не сомневаться, что и с ними все в порядке. Пожалуй, все это выглядело довольно соблазнительно, тем более, если учесть, что мужчины вообще редко бывают однолюбами.

— Хороша? — улыбнулась она.

— Хороша, — не стал возражать он.

— Ты где-нибудь видел лучше?

— Не всё можно сравнивать.

— Ты уходишь от ответа, Ривааль.

— Это ты хочешь невозможного, Кантинавээла. Нет и не может быть самой красивой женщины. Каждая из вас хороша по-своему и на разный вкус.

— Неправда. Уродин полно. Остальные — серые мышки. А у меня только одна соперница — твоя жена. Но трон ее уже качается, не так ли?

— Ты сама придумала это соперничество. Зачем тебе это?

Кантина посмотрела серьезно, даже зло.

— Это нужно не только мне. Это нужно всем нашим женщинам.

— О чем ты?

— А ты не понимаешь?

— Нет. Объясни.

Жрица прошлась от колонны к колонне, как бы давая понять, что объяснение будет долгим, ее черное платье вкрадчиво шелестело по полу, пламя факелов мерцало на его позолоте. В ней было что-то и от кошки, и от змеи, и от ящерицы.

— Три тысячи лет назад эта женщина явилась с неба на Вилиалу. Ее сразу приняли за богиню. Она и есть богиня, раз живет так долго. Моду обычно задают королевы. Женщины подражают им, носят такие же платья и прически, как бы нелепы они ни были, красят волосы, делают татуировки… А богиня — это больше, чем королева. И у нее была белая кожа.

Кантина остановилась и выразительно посмотрела на Ричарда.

— Стоит ли говорить, сколько женщин искалечило себя, пытаясь осветлить свое тело? Это ведь не волосы, которые легко обесцветить! И не платье, которое можно сменить… Это была самая жестокая мода на свете, потому что она противоречила нашей природе. И она жива до сих пор, это чудовищная мода! До сих пор светлые лисвийки считаются красивее темных. Это несправедливо. Это глупо, это, наконец, возмутительно. Я хочу вернуть нашим женщинам настоящий идеал красоты.

Она застыла в величественной позе, давая понять, что этот идеал — она. И она, пожалуй, была совсем недалека от истины.

— Мода капризна, — сказал Ричард, — она не подчиняется ни логике, ни прогнозам.

— Она почти подчинилась мне, — надменно заявила жрица, — пока не явилась твоя жена. Теперь я должна доказывать, что я прекраснее. Твой внук уже подтвердил это, — она тонко улыбнулась, — остался ты, Ривааль.

Ричард подумал, что уже определил ее слабые места: гигантское самолюбие и самомнение. Об этом он и заговорил, уходя от скользкой темы. Сразу отвергать надменную жрицу не хотелось, сначала надо было хоть что-то от нее узнать.

— Почему ты не родилась королевой? — с восхищением сказал он, — ты должна править, Кантинавээла, ты просто создана для этого.

— Ты находишь? — улыбнулась она польщено.

— Ну, конечно. Неужели Верховный Жрец смеет тебе указывать?

— Кто сказал, что я ему подчиняюсь? — пожала она малахитовым плечом, — ему это только кажется.

— Я так и понял. Рано или поздно ты будешь Верховной Жрицей, Кантина.

— Все возможно, — сверкнула она черными глазами, — только куда мы денем Нура?

Они посмотрели друг на друга как заговорщики.

— Нур совершил уже много ошибок, — многозначительно сказал Ричард, — ни Земля, Ни Вилиала не поддержат его. А поскольку вашей изоляции конец, вам придется с этим считаться.

— Вот как? — Кантина медленно и плавно прошла к буфету, достала из него вино и кубки, — так значит, ты видишь Верховной Жрицей меня?

— Вероятно, — сказал Ричард, — если ты не будешь повторять его ошибок.

— Каких ошибок? — пронзительно взглянула на него малахитовая красавица.

Он поднял кубок, пригубил и посмотрел ей в глаза.

— Играть со мной. Я не люблю, когда меня используют в своих целях, прекрасная Кантина. Запомни это… Впрочем, у Нура еще есть шанс. Если он выдаст мне Гунтривааля…

— У него нет этого шанса, — покачала головой Кантина, — я сама выдам тебе Гунтривааля. Зачем нам какой-то Нур?

Она пожала плечом, подошла к постели и осторожно, вместе с кубком, легла на высокие подушки. Она пила маленькими глотками и смотрела на Ричарда. Он сел рядом.

— Я вижу, ты ничего не боишься, Кантина?

— Чего мне бояться?

— Например, Верховного Жреца. Разве он не понимает, насколько ты для него опасна?

— Понимает. Но моего отца он опасается больше, чем меня.

— Чем же так грозен твой отец?

— Он колдун.

— Кантина! — усмехнулся Ричард, — мы же цивилизованные люди и прекрасно знаем, что колдунов не бывает. Разве нет?

— Разумеется… на цивилизованном языке это звучит так: мой отец обладает некоторыми сверхъестественными способностями.

— Ты тоже?

— Я?!

— Да. Не считая, конечно, твоей сверхъестественной красоты. Ты — не колдунья?

— Конечно, нет.

— Разве эти способности не передаются по наследству?

— Мой отец тоже не родился колдуном. Как раз наоборот: он умер. Утонул на болотах. А потом воскрес. Знаешь, мне это так странно, что я стараюсь об этом не думать.

Новость была невероятная. Ричард еле сдержался, чтобы не показать своего изумления. Получалось, что сама Магуста разговаривала с ним в деревянном доме на краю Ячменного поселка. И что она может творить не только бестелесные призраки. Все это надо было осмыслить.

— Так когда я получу Гунтри? — спросил он серьезно.

— Завтра, — улыбнулась Кантина, — а когда я получу тебя?

— Я обещал тебе только место Верховной Жрицы, — покачал головой Ричард, — остальное ты домыслила сама.

Она села, швырнула кубок на пол, тряхнула россыпью бронзовых волос и положила ему руки на плечи. Ладони были горячие, словно из печки.

— Не говори так! Ты же не мраморный истукан, Ривааль? Зачем притворяться? Ты холоден, но я растоплю твой лед, я согрею тебя своим телом. Ведь оно тебе нравится? Твои глаза горят, когда ты смотришь на меня, ты давно уже в мыслях овладел мною!

Некоторое искушение все же возникло: слишком хороша была лисвийка. Даже ее русалочий запах имел какую-то притягательную силу. Но этого было слишком мало, чтобы хоть на минуту забыть любимейшую из женщин. Это было даже смешно.

— Ты самая красивая лисвийка, которую я видел, — сказал он ей в утешение, — это правда. Жаль, что ты ставишь перед собой такие невыполнимые задачи.

— Какие задачи? — нахмурилась она.

— Абсолютно нереальные.

— Неправда. Ты хочешь меня!

— Это только издержки мужского несовершенства. Я люблю свою жену, Кантина. Мне не нужен никто другой.

Такого ответа прекрасная жрица явно не ожидала. Кажется, она вообще не привыкла к отказам. Руки ее оттолкнули Ричарда, брови насмешливо изогнулись.

— Ты хочешь сказать, что твоя бледная поганка тебе желаннее?

— Лучше не говори о ней таких слов. Не зли меня.

— Хорошо, — усмехнулась жрица, — к чему слова? Ты будешь коченеть в ее холодных объятьях, вспоминая мое тело, ты пожалеешь, ты еще будешь сходить по мне с ума… тогда ты придешь и будешь умолять меня… И ждать уже недолго. Я подожду.

* * *

Утренняя служба прошла как обычно, но у Аурис болела голова, и ныло всё тело, и она все это время просидела на лавочке у стены. От дыма курильниц было еще хуже, хотелось лечь прямо на пол и уснуть, или даже умереть.

— Что, перестарались вчера? — усмехаясь, села рядом с ней Орма.

Аурис не ответила. Ей не хотелось выслушивать пошлости.

— Нур спрашивал, где ты. А ты, оказывается, встать не можешь?

— Мне просто нужно затянуться, — сказала наконец Аурис, — тогда всё пройдет.

— Ну, это не проблема! Отдайся ему еще раз, и получишь всё, что нужно. Нурвааль у нас щедрый.

— Спасибо за совет.

— Ладно, не строй из себя невинность. Все видели, какая ты недотрога.

— Извини.

Аурис встала и через толпу пошла в другой конец зала, чтобы только избавиться от общества Ормы. Хотя она понимала, что так теперь думают все, а ото всех не убежишь. Голова раскалывалась.

После службы она хотела зайти к Нуру, но так и не смогла себя пересилить. Решила потерпеть. Бокал вина немного облегчил ее участь, но все равно было тошно и на душе, и в теле. Она лежала на кровати, смотрела в потолок и никак не могла в себе разобраться. Что с ней случилось? Почему? Что она чувствует? И что теперь делать?

В полдень Нур зашел с ней сам. Огромный, черный, лысый, в золотом халате и с красным диском на шее, он возник в дверях, как сам грозный Намогус, по-хозяйски оглядывая ее комнату. Сердце сжалось и упало. Аурис села, опасливо глядя на него.

— В чем дело, детка? — спросил он совсем не грозно, даже по-отечески, — тебе плохо?

— Немного, — соврала она.

— Почему ты не пришла ко мне?

— Зачем? — холодно взглянула она на него, — выпрашивать у вас сигареты? Нет, уж, спасибо. Я к ним больше не притронусь.

— Притронешься, — спокойно возразил он, — ты — одна из нас, и будешь жить так, как мы. Это надо принять, как должное, Аурис. Ты сама сделала этот выбор.

— Мне не из чего было выбирать.

— Выбор есть всегда. Ты и сейчас свободна и можешь идти, куда тебе хочется.

— Вы прекрасно знаете, что мне некуда идти.

Нурвааль усмехнулся.

— Может, ты хочешь обвинить меня в том, что на планете такой суровый климат? Или в том, что этот мир несовершенен? Что кто-то имеет всё, а кто-то ничего? Я не Намогус, детка. Я всего лишь его жрец.

Он сел в кресло, закинул ногу на ногу, покачивая белым сапогом, черные глаза смотрели пронзительно.

— Я не могу предложить тебе царство божье, Аурис. У меня другое царство. Возможно, оно жестоко и порочно… но это лучшее, что есть на Тритае.

Она молчала, на спине выступал холодный пот, голова раскалывалась. Пальцы стискивали покрывало, как будто от этого было легче. Нур долго смотрел на нее, потом зажег сигарету, встал и поднес к ее губам.

— Не мучайся. В этом нет никакого смысла. Этого добра у меня полно. Тем более что скоро здесь будет Верховный Правитель аппиров, и мы сможем договориться о прямых поставках. Так что не бойся.

Аурис нехотя затянулась. Боль прошла. Депрессия тоже. Она взглянула на Жреца с благодарностью, как пациент на врача. Он смотрел на нее и снисходительно улыбался.

— Ну, как?

— Все в порядке, вэй. Спасибо.

— Это вся твоя благодарность?

Она вспомнила слова Ормы. Ей снова стало тошно.

— Чего вы хотите? — спросила она тихо.

— Вчера ты была другой, Аурис, — напомнил он.

Тут она вспыхнула. Вчера от обиды, от отчаяния, от желания быть хоть кем-то любимой из нее вырвался демон. Теперь она жалела об этом, но было уже поздно.

— И вы решили, что я буду такой всегда? — с вызовом бросила она, глядя в его черные, самоуверенные глаза, — что я буду отдаваться вам из-за каждой затяжки, как все ваши жрицы?! Так вот, этого не будет. Никогда! Лучше я умру, мне всё равно терять нечего.

Из нее снова вырывался демон, но теперь уже демон возмущения. Аурис вскочила. Нур хмуро смотрел на нее снизу вверх, такой самоуверенный и мощный, что даже сидя казался выше нее. Глаза его хищно сощурились. Она с ужасом вспомнила, как ласков он был вчера, и как ей это нравилось. Она же не знала ничего, кроме насилия, а тут… это до сих пор волновало ее и смущало. И если бы хоть сотую долю этого пережить с Коэмом, если бы…

Верховный Жрец встал, с каменным лицом достал из кармана пачку «Зеленой звезды» и швырнул на кровать.

— Возьми, — холодно сказал он, — незачем беспокоить меня по пустякам.

Аурис вздрогнула. Она не успела ничего сказать, даже понять ничего не успела, так быстро и решительно он ушел.

* * *

Днем Кантина вызвала ее к себе. Вместо робота или служанки она прислала двух охранников, это означало, что она не в духе. Аурис тоже была не в лучшем настроении, она вошла в роскошные покои старшей жрицы, думая о своем.

Почему всё так получается? Слаба она, глупа или порочна по своей сути? Почему ее раздирают противоречия? Она горда, но она подчиняется обстоятельствам; она жалостлива, но она убивает; она непритязательна, но она живет в роскоши; она благодарна, но она предает своих благодетелей; она боготворит Анзанту, а служит Намогусу; она любит Коэма, а тянет ее к самодовольному и порочному Верховному Жрецу…

Кроме Кантины в комнате с розовыми колоннами сидела Орма. Ее-то видеть и не хотелось. Она была тонка как змея и, хищно извиваясь, лежала на широкой постели посреди подушек. Сама Кантина в черном платье сидела за столом.

— Сегодня на закате у тебя жертвоприношение, — объявила она, — будь готова.

— Сегодня? — удивилась Аурис, она прекрасно знала свое расписание.

— Да! — зло сверкнула глазами старшая жрица, — мы больше не можем терпеть присутствия белой богини на нашей планете.

— Но… — попятилась Аурис, чувствуя самый настоящий ужас.

— Здесь царство Намогуса, — заявила Кантина, — белые боги должны убраться с Тритая. А если они этого не понимают, пусть узнают, что такое наш гнев.

От мысли, что прекрасная Анзанта будет убита ее рукой, у Аурис подогнулись колени.

— Канти! Но это же невозможно! — воскликнула она.

— Я тебе не Канти, — оборвала ее красавица, — я — Старшая жрица. И я тебе приказываю. Ты убьешь эту белую медузу, как всех остальных.

— Но она — богиня. Мне с ней не справиться!

— Это только слова. Она обыкновенная женщина, которая выдает себя за богиню и мутит нам тут воду. Пора с этим кончать.

— Она — не обыкновенная женщина, — постаралась возразить Аурис, прекрасно помня, как Анзанта спасла ее на болотах.

— Вот видишь, — усмехнулась Кантина, — даже ты попала в ее сети. Мы теряем веру. Мы теряем опору власти. Этого допустить нельзя. Эта женщина сегодня умрет.

Орма выгибалась на кровати и смотрела на Аурис насмешливо.

— Поработай, малышка. Не все ж тебе наслаждаться!.. Кстати, ты неплохо выглядишь. Уже заслужила пару затяжек, неприкосновенная ты наша?

Отвечать ей Аурис не стала. Она смотрела на Старшую жрицу.

— Я всегда готова, — сказала она обречено, — а жертва?

— К вечеру жертва будет на месте, — усмехнулась Кантина, — не волнуйся. Мы проделаем все ритуалы, как положено, потом ты проткнешь ее сердце кинжалом.

— Неужели белый бог позволит ее украсть?

— Он слишком занят, чтобы следить за ней.

— А потом?

Кантина непонимающе надломила брови.

— Что будет потом? — спросила Аурис, — что он сделает с нами, когда мы убьем его жену?

— При чем тут мы? — усмехнулась красавица, — мы только выполняем волю Верховного Жреца. Он приказал, я передала, ты — убила. Вот и всё.

— Выходит, ты вообще ни при чем?

— Не забывай, кто из нас жрица-жертвенница, — зло сказала Кантина. Это ты. И именно за это тебя здесь держат.

— А может, ты думаешь, что Нурваалю нужны твои красивые глазки? — засмеялась Орма, — или твои тощие ноги?

— Он велел, чтобы я убила Анзанту? — чуть живая от досады проговорила Аурис.

— Именно, — дернула плечом Кантина, — зачем же, иначе, ты ему нужна?

Аурис стояла, потупившись. Верховный Жрец ушел от нее разгневанный, последствия этого гнева не преминули сказаться тут же. А она, идиотка, было, подумала, что и в самом деле что-то для него значит. Ей даже было тепло от этой мысли и неудобно, что она так резко с ним разговаривала. Хорошо, что она не успела извиниться. Извиняться было не за что. Если бы Нурвааль любил ее хоть немного, хоть каплю, он никогда не обрушил бы на нее гнев белого бога. Ривааль не сможет справиться с Верховным Жрецом, но ее, маленькую Аурис, просто сотрет в порошок.

Аурис поняла, что она тоже жертва, которую, не задумываясь, принесли на алтарь государственных интересов. Да и чего с ней церемониться, со строптивой и неблагодарной? Нурвааль найдет себе другую, покладистую, бедных девочек в Порге полно…

— Не надо мне напоминать мои обязанности, — сдержанно сказала она, — я и так их знаю.

— Тогда иди, — холодно посмотрела на нее Кантина, — до заката ты мне не понадобишься. И не вздумай отлучаться из своей комнаты.

Часы тянулись долго. Аурис слонялась из угла в угол и понимала, что выбор у нее, как всегда, невелик: либо прогневить белого бога, либо — Верховного Жреца. Что страшнее, она не знала. Нур так и стоял перед глазами. «Эх, ты!» — с презрением думала она, вспоминая его крепкие объятья, которые ничего теперь не стоили. Ей хотелось вцепиться в него, расцарапать его черное лицо и стучать кулаками в его широкую грудь до изнеможения.

День кончался, досада — нет. На закате она оделась в золотое платье, сердце в смятенье прыгало в груди и мешало наряжаться. Хищно раскрасив лицо, Аурис надела высокий головной убор, убрала под него волосы, закрепила его шпильками. Руки дрожали.

— Богиня сильнее, — думала она в отчаянии, — она не даст себя убить. Она только посмеется над ними.

Аурис еще надеялась, что ничего не будет. Что слуги Жреца не смогут даже завладеть Анзантой. Но за ней зашли две жрицы в алых платьях и сказали, что все готово. Она сунула в ножны кинжал, в последний раз взглянула на себя в зеркало и с отвращением отвернулась.

Дальше все происходило как во сне. Процессия вышла из ворот зимнего сада и двинулась по направлению к Красным болотам. Там, недалеко, была жертвенная роща. В толпе почему-то были одни женщины. Аурис это показалось странным, так же как и то, что ни Анзанты, ни самой Кантины среди них не было. По пути к ним присоединились женщины из города.

— Где белая ведьма? — спрашивали они, кровожадно зыркая по сторонам.

У Аурис всё переворачивалось внутри от этого. Она шла во главе колонны и тупо смотрела в пыль на дороге.

Роща поглотила их. Всем руководила Орма. Она уверенно прыгала через корни многолетних дубов, растопыривших в багровом небе свои ветви-щупальца. Мелкие кустарнички жались к дубам, как бедные родственники.

— Здесь! — сказала Орма, останавливаясь на большой поляне.

Там, между двух огромных дубов, был врыт в землю столб, изрезанный непонятными символами. Перед столбом было пепелище. Жрицы окружили жертвенное место, бросили на траву веревки, факелы, литавры, барабаны и прочие атрибуты культа, сняли с тележки большой котел.

— А это зачем? — шепнула Аурис Вельде.

— Это зеленая краска, — ответила Вельда, — сначала мы ее покрасим.

— Зачем?!

— Кантина так велела.

— Вы хотите еще и поиздеваться над ней?

— Женщины только того и ждут!

— А что же мужчины?

— Зачем мужчины? Это наши, женские, дела…

Толпа выстроилась кольцом вокруг столба. Солнце клонилось к горизонту, уже цепляя за него своим краем. Из багровых туч вынырнул крылатый, сверкающий экипаж и неторопливо опустился на поляне. Из него вышла жрица Гурия, за ней жрица Меза, потом две охранницы вывели связанную Анзанту. Кантина так и не появилась.

Белая богиня была в розовом халате и такой же косынке поверх золотых волос, на ногах были изящные туфельки, которые тут же увязли каблучками в рыхлой земле. Она явно ничего не понимала и изумленно и настороженно озиралась по сторонам.

— Попалась! — с досадой подумала Аурис, — ну как же ты так?

Женщины завопили.

— Белая выдра! Ведьма! Бледная уродина! — понеслось со всех сторон.

Хотелось закрыть уши, чтобы только не слышать этой грязи. Потом захотелось закрыть глаза. Жрицы раздели Анзанту догола, даже туфельки с нее сорвали и привязали ее к столбу. Ее белое тело было таким прекрасным, нежным и беззащитным, а лицо таким растерянным, что хотелось броситься на всех с ножом и защитить ее.

Аурис понимала, что это невозможно. Жрицы и их охранницы были вооружены, горожанки истерично злы, бежать, кроме как на Красные болота, было некуда.

Ей казалось, что она сходит с ума: кругом стоял визг, били барабаны, и звенели литавры, Гурия окунула в котел с краской толстую кисть и ткнула ею в лицо Анзанте. Белая богиня забилась в веревках, как мошка в паутине.

— Пусть побудет в нашей шкуре, — усмехнулась Вельда, — надо ей и волосы покрасить.

— Мне будет трудно попасть прямо в сердце, — сухо сказала Аурис, — если она будет вся в краске.

— Не волнуйся, она все равно умрет, — пожала плечом жрица.

— Как?

Вельда наклонилась и шепнула ей на ухо, — краска отравлена.

— От кинжала умереть все-таки легче, — содрогнувшись, выговорила Аурис.

— Пожалуй. Лучше уж приколи ее сразу. Мы же не звери какие-нибудь.

— Это уж точно…

Белая богиня напоминала уже зеленую статую. Краска капала с нее и разливалась в большую лужу у нее в ногах. Смотреть на это было жутко. Гурия взяла тряпку и протерла ей глаза.

— Ты можешь увидеть свою смерть, белая самозванка. У нас только один бог — всемогущий Намогус. И у нас только один эталон красоты — прекрасная Кантинавээла.

Аурис смотрела на несчастную богиню и не могла понять, почему та медлит, почему позволяет так с собой обращаться? Лично она бы такого издевательства и унижения не перенесла.

— Аурисвээла! Твоя очередь, — торжественно заявила Гурия, — торопись: солнце уже село.

Небо, и правда, уже померкло. Его багровый цвет смешался с черным, с болот потянуло холодом и гнилью. Барабаны застучали с удвоенной силой. От визга женщин можно было оглохнуть. Анзанта уже не билась в своих путах. Она смотрела из своих зеленых глазниц полными ужаса и отчаяния глазами не на поляну, не на толпу, а в небо, откуда ждала помощи. Ждала своего белого бога, но он о ней ничего не знал.

Аурис крепко сжала кинжал в дрожащей руке и шагнула к ней.

* * *

Ричард и не подозревал, что способен испытывать такую ярость. Когда ему сообщили, что какие-то негодяи, прикинувшись больными, украли его жену прямо из больницы, у него сгорели все предохранители. Через минуту он стоял перед Верховным Жрецом, закипая, как солнечная плазма.

Нур был так удивлен его внезапным визитом, что просто сел на стул и уставился на него.

— Где моя жена? — грозно спросил Ричард.

— Твоя жена? — еще больше удивился Нур.

— Прекрати ломать комедию! Или ты не понял, что со мной шутить нельзя?

Для убедительности Ричард распылил взглядом стекла в его экранах, осколки попали даже в него самого.

— Я… давно это понял, — сказал Нур, разобравшись наконец в обстановке.

— Я не оставлю камня на камне в твоем гадюшнике, если ты немедленно не вернешь мне ее.

— С чего ты взял, Ривааль, что она у меня?

Верховный Жрец, с трудом сохранял спокойствие и достоинство.

— Потому что именно тебе белая богиня мешала в первую очередь, — зло сказал Ричард, — я это знал. Но я думал, что тебе хватит благоразумия не трогать ее. Сейчас ты пожалеешь о своей глупости, Нурвааль. И чем дольше ты будешь отпираться, тем больше пожалеешь.

— Ты используешь весьма недипломатичные приемы, — нервно заметил Нур, но от ответа все-таки ушел.

— Где моя жена?! — рявкнул Ричард, чувствуя, что через минуту превратится в тигра и просто загрызет наглого Жреца, даже если это будет концом его дипломатической карьеры.

— Не кричи! — тоже не тихо ответил ему Нур, — я понятия не имею, где твоя жена! Но если ты прекратишь метать молнии и бить стекла, я попробую тебе помочь. Мне ни к чему космические скандалы.

Ричард смотрел на него, сжимая кулаки.

— Не выкручивайся. Она мешала только тебе. Твоей детской сказочке про Намогуса!

— Да! Она мешала мне. Но не настолько, чтобы идти на крайние меры, — Нур встал и с вызовом взглянул на Ричарда, — ты мне тоже не слишком нравишься, Ривааль, но я терплю твое присутствие на Тритае. Потому что я не полный идиот, чтобы дразнить черного тигра. Или ты думаешь, что идиот может достичь верховной власти?

— Ты будешь отрицать, что всё здесь происходит с твоего ведома?

— Почти всё. Но всегда бывают неучтенные моменты. Сейчас это именно такой случай.

— Если ты мне врешь…

— Ривааль, успокойся. Ты так страшен в гневе, что давно бы получил свою красавицу назад, если б она у меня была. Но, поверь мне, я не похищаю чужих жен. У меня своих полно.

Ричард наконец опомнился. Он понял, что Верховный Жрец и в самом деле тут ни при чем. Это только усложняло задачу.

— Кто, кроме тебя, посмел бы отдать такой приказ? — спросил он.

— Никто, — подумав, сказал Нур, — разве что жрица Кантина. Я вынужден считаться с ее отцом, и она этим пользуется.

— Кантина?!

Его как громом поразило. Вчерашний разговор в покоях жрицы всплыл в памяти во всех подробностях. Он разозлил зеленую красавицу, он не оправдал ее ожиданий и не оценил по достоинству меру ее притязаний. Неужели все эти женские романтические бредни приняли такой серьезный оборот? На первый взгляд это казалось диким. Но ведь именно в диком обществе он и находился! Это была не щепетильная и утонченная Вилиала, это был суровый Тритай. И лисвисы здесь были совсем другие. Как же далеко эта дикая гордячка способна зайти?!

— Где она? — дрожащим от ярости голосом спросил Ричард.

— В зале Намогуса, — ответил Нур, — на вечерней службе. Только не вздумай говорить с ней так же эмоционально, как со мной. Будешь иметь дело с ее отцом.

— Это он будет иметь со мной дело.

Ричард не стал терять ни секунды и телепортировал в зал Намогуса. Народу там было много. Кантина в алом платье стояла перед алтарем, две другие жрицы танцевали вокруг нее ритуальный танец. Ричард не проявил уважения к чужому культу. Он подошел, взял старшую жрицу ее за руку и насильно вывел в коридор.

— В чем дело?! — спросила она возмущенно, — что это значит?!

— Где моя жена? — ледяным тоном спросил он.

— Интересно, почему об этом должна знать я? — презрительно дернула плечом Кантина.

Ричард понял, что она будет отпираться. Все так же, за руку, он увел ее в зал для омовений, где никого не было. Жрица упиралась, но несильно, понимала, что это бесполезно.

— Говори сразу, — предупредил Ричард, — пока я не вытряс из тебя твою зеленую душу.

— Спроси лучше у Нура! — зло крикнула она.

— У него я уже был.

Он взял ее за волосы, намотал их на руку и поставил ее на колени. Она что-то кричала.

— Ты поняла, что я не собираюсь с тобой церемониться? Или вытереть тобой пол?

— Пусти! Я ничего не знаю! Не смей ко мне прикасаться!

Ричард тряхнул ее и потащил по полу к бассейну с рубиновой водой. Она вопила, но отпиралась.

— Дед! Пусти ее! — послышался сзади совершенно дикий вопль.

Эдгар, неизвестно откуда взявшийся, бросился на него, как дикая кошка. Конечно, он был слабее, но чтобы отшвырнуть его, Кантину пришлось выпустить. Она тут же вскочила и спряталась у внука за спиной.

— Ты что, с ума сошел?! — потрясенно кричал Эдгар, — она ни в чем не виновата!

Спорить с ним было некогда. Ричард чувствовал, что времени у него совсем мало, и каждая минута может оказаться для Зелы последней. Страх потерять ее был настолько велик, что все остальное не имело никакого значения.

— А ну прочь отсюда! — рявкнул он.

— Дед, ты что?!

— Я сказал: убирайся!

Конечно, Эдгар не ушел, хотя на лице его был ужас. Он ничего не понимал и впервые в жизни видел разъяренного деда.

— Не смей! — выкрикнул он.

Ричард ударил его, мальчишка отлетел так далеко, что врезался спиной в курильницу, сбил ее и свалился рядом с ней на пол. На мгновение его стало жалко, но только этого он и заслуживал, если эта зеленая змея ему дороже собственной бабушки.

Эдгар поднимался долго, про него можно было пока забыть. Кантина отступала к дверям. На лице ее не было страха, только ненависть и даже злорадство.

— Так ты останешься не только без жены, но и без внука, Ривааль.

— Он тебе не защитник, — хмуро сказал Ричард.

— Конечно, — усмехнулась она, пятясь, — тебе на него плевать. Но у меня есть другие защитники!

Когда она уперлась спиной в закрытые двери, он сдавил руками ее зеленую шею. Кантина выпучила глаза и впервые посмотрела с ужасом.

— Я придушу тебя, как цыпленка, — сказал он решительно.

— Ты не посмеешь, — прохрипела она.

— Я все посмею, я даже от вашего храма не оставлю камня на камне. Где моя жена?!

— Она…

— Оставь ее! — послышался за его спиной совсем другой, низкий и властный голос, — пусти женщину и повернись лицом к противнику, Ривааль.

— Папа! — визгнула Кантина, — папа, он хочет убить меня!

— Я видел, дочка.

Ричард разжал руки и повернулся. На него мрачно смотрел колдун. Объяснять ему что-то было некогда, да и бесполезно. Он защищал свою дочь. Выход был один — драться. Это сметало все его планы. Ричард не предполагал, что ему придется сразиться с Магустой один на один. «Овх!» — позвал он мысленно, — «Токли! Вечный Бой! Помогите мне! За колдуном — Магуста, за мной — черные тигры. Посмотрим, кто кого одолеет!»

Эдгар уже поднялся на четвереньки. Кантина бросилась к нему. Ричард оглядел пространство зала, изучая территорию для боя, потом взглянул колдуну в глаза, зарычал и обернулся тигром. Он встал в боевую стойку, выгнув спину, выпустив когти, угрожающе скаля зубы. Все его тело, готовое к прыжку, уже распирало от энергии.

Элигвааль не дрогнул. Он отступил на шаг, сделал свирепое лицо… в следующую секунду Ричард увидел перед собой льва. Не тигра, чего он ожидал, а желтого, огромного льва с золотой гривой. Если б не его звериный оскал, он был бы до безумия красив, этот хищник.

Ричард прыгнул первым. Колдун поднялся на дыбы и встретил его. Они стояли на задних лапах, упираясь друг в друга передними. Пол был скользким, в него нельзя было упереться, как в землю. Скоро они разбежались по углам и снова бросились друг на друга.

Так было несколько раз. За это время Ричард понял, что силы примерно равны, но у него, в отличие от колдуна, нет времени. Битва на измор его не устраивала.

Лев порывался запрыгнуть ему на спину, но он вовремя уворачивался. Сам же он в ярости предпочитал лупить соперника когтистой лапой по морде. Это отнимало не так много сил как прыжки, но бесило льва чрезвычайно. С носа у него капала кровь, он слизывал ее красным языком и глядел с ненавистью.

Ричард рискнул надеть на льва белый шар, но тот скоро раскололся. Лев вырвался из ловушки и вцепился зубами и когтями ему в левую лапу. Боль была дикая. Ричард взвыл, но после двух-трех бессознательных и бесполезных рывков, опомнился. Он изогнулся и впился зубами льву в загривок. Если б не косматая грива, он бы, наверно, прокусил ему шкуру, но на деле чуть не подавился шерстью.

Оба устали. Прошло, наверно, минут десять. Кантина в ужасе прижималась к колонне, Эдгар так и сидел на полу, рядом со сбитой курильницей. Лицо у него тоже было ужасное.

Ричард не собирался сдаваться, но время! Время уходило. Тело дралось, мозг лихорадочно искал выход. Слабое место! Слабое место колдуна! Лимон? Вряд ли львы так же чувствительны к кислому, как тигры. Да и где его тут взять?.. Дочь — это единственная его слабость.

Ричард умудрился столкнуть соперника в бассейн. Красная вода хлынула через край и растеклась по шахматному полу. Пользуясь секундной паузой, он прыгнул к Кантине, свалил ее на пол и занес лапу над ее лицом. Это было не по правилам, но ему было уже не до морали. Жрица визжала и в панике смотрела на его огромные серые когти.

Это остановило колдуна. Он замер, даже попятился и отряхнул с себя воду. Взгляд его однозначно выражал презрение.

— Это запрещенный прием, дед, — хмуро сказал Эдгар.

Ричард только рявкнул в его сторону. Внук сидел, обняв колени, плечи его были сгорблены, лицо перекошено. Он достал из кармана сигарету, зажег ее от курильницы и нервно затянулся. С невольной жалостью Ричард заметил, как дрожат его пальцы. Он понимал, что мальчишка попал в жуткую ситуацию, но об этом надо было думать потом, потом, потом… Сейчас на первом месте была Зела.

Лев попятился, потом повел себя вообще странно. Он завыл, заскулил, стал метаться по залу, как сумасшедший, потом контуры его расплылись, изо льва он превратился в какого-то ящера, потом просто в большое яйцо, потом в огромную улитку… Став напоследок фиолетовой кляксой, он исчез вообще.

Ричарду некогда было выяснять причины столь странного исчезновения. Очевидно, в Магусте боролись разные силы, и не все были на стороне колдуна. Он принял свой обычный облик.

Кантина дрожала от страха и от злости одновременно. Он уперся ей в грудь коленом. С прокушенной руки текла кровь прямо ей на алое платье. Боли он не чувствовал.

— Ну что? Будешь говорить?

— Буду, — ядовито усмехнулась она, — твоя белая крыса в жертвенной роще, привязана к столбу и облита зеленой красной. Можешь не торопиться. Она уже мертва.

— Что?!

— Разве ты не знаешь, что все жертвы приносятся на закате? Солнце село, Ривааль!

 

5

Аурис колебалась недолго. Ее танец и так слишком затянулся, а белый бог все не прилетал. Убить прекрасную богиню она не могла, ослушаться Верховного Жреца и Кантину тоже было равносильно смерти. Аурис подумала и решила, что ее жизнь, в общем-то, ничего не стоит. Все равно она постоянно делает не то, что хочет, не то, к чему рвется ее душа. Так может, хоть напоследок поступить так, как велит сердце?

Она оглянулась на вопящую, кровожадную толпу. Она их всех ненавидела.

— Ты хорошо бегаешь? — тихо спросила она Анзанту.

Богиня взглянула на нее изумленно.

— Приготовься, — шепнула Аурис.

Укрыться в роще было негде, но на Красные болота женщины никогда бы не сунулись. Это был единственный выход. Надо было только успеть до них добежать.

Барабанная дробь усилилась. Аурис размахнулась и быстро перерезала веревки на столбе. При этом она почувствовала такое облегчение и счастье, словно душа ее наконец вырвалась на свободу.

— Беги за мной! — крикнула она.

Роща скоро помогла им затеряться среди деревьев, но некоторые, особо яростные жрицы все-таки бежали по следу и не отставали. Гурия почти догнала Анзанту, которой трудно было бежать в краске и босиком. Аурис остановилась, развернулась и выставила вперед свой жертвенный кинжал. Жрица сама напоролась на него, охнула и осела на землю. Тут же из кустов выскочила Вельда. Аурис бросилась на нее и вспорола ей живот.

Остальные были далеко. Анзанта стояла на тропинке, тяжело дыша, и с ужасом смотрела из своих зеленых глазниц на эту бойню.

— Что стоишь?! — бросила ей Аурис, — бежим скорее!

Ближе к Красным болотам, преследовательниц почти не осталось. Роща кончилась, начались кочки и топи. Из чащи еще доносились разъяренные женские крики, но на открытое пространство никто выйти не решился.

Затерявшись в зарослях тростника, они обе рухнули в трясину, не в силах отдышаться. Потом Аурис вспомнила, что краска ядовита.

— Смывай всё. Срочно! — крикнула она, — илом, песком, чем угодно.

Анзанта послушно нырнула в илистую лужу, вылезла оттуда совершенно грязная, ее трясло. Аурис стала яростно оттирать ее тростниковыми листьями. Через полчаса к богине вернулся ее белый цвет, только волосы были грязно-кофейные и совершенно спутанные.

— Спасибо, девочка, — сказала она опомнившись.

— Ты же спасла меня, — улыбнулась Аурис, — теперь моя очередь.

— Я?!

— Конечно. Здесь, на болотах. Меня облепили красные языки, а ты вытащила меня отсюда. Не помнишь?

Анзанта как-то странно посмотрела на нее и не ответила. Темнело быстро и так же быстро холодало. Богиня была совершенно голая и такая нежная и беззащитная, что щемило сердце.

— Возьми мое платье, — предложила Аурис.

— Нет-нет, — покачала та головой, — вы, лисвисы, более чувствительны к холоду. Оторви мне свою нижнюю юбку, я прикроюсь, а то как-то совсем неудобно.

— Почему ты им позволяла так издеваться над тобой? — спросила Аурис, отрывая подол, — ты же богиня!

Анзанта завернулась в прозрачную ткань и подвязалась стеблем тростника, руки у нее до сих про тряслись, зубы стучали.

— Дело в том, что я никакая не богиня, — сказала она.

— Как это?!

— Вот так.

— А кто же ты?

— Обыкновенная женщина.

— Такая красивая?

— Ну… может быть, не совсем обыкновенная… но я не Анзанта. Я просто очень на нее похожа.

— Не Анзанта? — Аурис похолодела, — и не ты спасла меня тогда?

— К сожалению не я.

Сердце сжалось.

— Тогда мы погибли.

— Почему?

— Как почему?! Мы на Красных болотах. И ты — не Анзанта. Нас проглотят красные языки! Какая жуть… Надо выбираться отсюда!

Белая богиня посмотрела на нее растерянно.

— Куда? Назад в рощу?.. Но там эти жуткие женщины!

Назад, и правда, пути не было. Аурис отрезала себе все пути к прошлой жизни. Она ослушалась приказа и убила двух жриц.

— Ты права, — сказала она, присаживаясь на кочку, — мне некуда идти. Пусть уж лучше эта мразь сожрет меня.

— Не говори так, — с жалостью посмотрела на нее белая богиня, — ты поступила правильно: нельзя убивать невинных, даже если их кожа другого цвета. Ты ни в чем не виновата.

— Я знаю. Но у Верховного Жреца другие законы. Он не простит меня. А без храма мне не выжить.

— Забудь про свой храм. Ты полетишь с нами на Вилиалу. А если захочешь — на Землю. Мир так огромен и прекрасен! Уверяю тебя, ты будешь счастлива, что выбралась со своего кошмарного Тритая.

— Зачем я вам нужна? Вы — боги!

— Мы не боги. И мы умеем быть благодарны. Не волнуйся, мы не дадим тебя на растерзание Верховному Жрецу. Это ему придется отвечать за свои приказы… скорей бы только Ричард нашел нас!

Стало совсем темно. Над болотом зажглись ночные звезды. Холод же стал совсем невыносимым. Они сидели обнявшись, согревая друг друга, и боялись тронуться с места из-за красных языков. Страх изматывал еще больше, чем холод.

Белую богиню звали Зела. Она сказала, что так назвал ее Ривааль, когда они познакомились. А до этого ее звали Ла Кси. Они обнимались и ждали либо спасения, либо смерти. И разговоры их немного отвлекали.

— А меня никто никогда не любил, — грустно сказала Аурис, — а мне так этого хотелось! Не знаю, что бы сделала для этого мужчины! Но, наверно, я того не стою…

— Не отчаивайся, девочка, — ласково посмотрела на нее Зела, — перед тобой целый мир, и вся жизнь впереди! И в тебе есть всё, чтобы тебя любили: ум, красота, благородство. Всё еще будет, поверь мне.

— Но я… я была наложницей Нурвааля. Скажи, он сможет через это переступить?

— Кто?

— Коэм.

— Коэм? — Зела слегка удивилась, — я не могу за него ответить, детка. Но, если хочешь знать, я тоже была несвободна. И тоже была наложницей.

— Ты?!

— Да. И думала, что Ричарду я такая не нужна. Разве что в качестве развлечения. От этого мучилась я сама и замучила его. Мы совершенно не понимали друг друга.

— Может быть, мы с ним тоже друг друга не понимаем? — задумчиво спросила Аурис даже не Зелу, а саму себя.

Звездное небо смотрело на нее сверху вниз, вселяя неясную надежду. Один огонек в небе был ярче, чем звезда, и двигался.

— Модуль! — радостно воскликнула Зела, — это Ричард!

— А если Нурвааль? — вздрогнула Аурис.

— Ты так его боишься?

— Боюсь. Я всегда его боюсь. Давай спрячемся в камышах!

— Тогда Ричард нас не найдет.

— А если это не он?

Модуль приближался. У Аурис тревожно сжалось сердце. Она решительно встала.

— Нет. Ты как хочешь, а Нуру я не отдамся.

Руки и ноги окоченели. Она с трудом добралась до камышей и спряталась там. Модуль осветил болото фарами, Зела стояла на кочке и махала ему рукой. Из открывшейся двери выпрыгнул Ривааль.

Аурис поняла, чего она хочет от жизни: чтобы мужчина вот так же бросился к ней, схватил ее, прижал к себе, взвыл от счастья, забыл обо всем на свете… Она, дрожа от холода, сидела в камышах и тихо завидовала прекрасной белой богине, которую так страстно любили.

— Аурис! Выходи! — позвали они, опомнившись, — все в порядке!

Она вышла, мокрая от ила и дрожащая.

— Спасибо тебе, девочка, — сказал Ривааль, — я твой должник на всю жизнь.

— Любите ее, — стуча зубами, ответила Аурис, — она — чудо.

— Ты тоже — чудо. Садись быстрее, а то окоченеешь.

В модуле было тепло. Она легла на заднее сиденье и закрыла глаза, полностью отдавшись на волю судьбы. Судьба ее снова резко менялась. Странно было сознавать, что она никогда больше не войдет в храм Намогуса, не запрется в своей комнате, не появился на богослужении, не увидит Нурвааля… Еще утром она такого и представить не могла.

Белые боги говорили между собой на непонятном ей языке. Она разобрала только имя Кантины. Полет убаюкивал ее, усталость и напряжение последних часов брали свое — ей казалось, что она засыпает.

Потом они вышли в белом квартале, через вестибюль гостиницы прошли к лифтам. Путь был ей знаком. Так она уже три раза попадала к Коэму. На этот раз ее привели в другой номер.

Просторная гостиная была в сиренево-фиолетовых тонах, за столом сидела строгая Рыжая богиня, на диване, поджав колени — белокурая куколка Лауна. Коэм стоял у окна. Он был, как всегда, элегантен, сдержан и недоступно хорош. Аурис была так измотана, что даже не разволновалась, увидев его. Устало и совершенно спокойно она прошла в ванную, умылась, причесала волосы, отряхнула грязное платье.

Когда она вернулась, все стояли вокруг Зелы.

— Мы чуть с ума не сошли, когда узнали, что вы побежали на Красные болота! — говорила Рыжая богиня по-лисвийски, — слава богу, все обошлось!

— Где Эд? — спросил Ривааль.

— Не знаю. Мы думали, он с тобой.

— Черт возьми…

— Папа, не волнуйся. Он же не пойдет на болота один.

— Не в этом дело. Все срывается… И с Гунтри опять ничего не вышло.

Ривааль обнял Лауну и погладил ее белые волосы.

— Что же нам с тобой делать, детка?

Дочь Гунтри выглядела жалко, но все равно была прелестна. Платье на ней было белое с серебряным кружевом, пышные волосы распущены и заколоты сверкающим сапфирами гребнем, тоскливые золотисто-карие глаза прятались за длинными ресницами. Зела тоже обняла ее и поцеловала.

Аурис смотрела на них и думала, как далека она от всего этого. Она совсем другая, и ни Земля, ни Вилиала никогда не будут ей родными.

Коэм обернулся, увидел ее и наконец шагнул навстречу. Сердце все-таки упало.

— Как ты, Аурис? — спросил он.

— Еще не поняла, — усмехнулась она.

— Ты замечательная девушка, Аурис. Я всегда это знал.

Они смотрели друг другу в глаза.

— Я убила двух жриц, — сказала она.

— Ты спасла Зелу, — возразил он.

— Я любовница Нура.

— Его власть не безгранична. Мы улетим на Вилиалу, и ты забудешь это, как кошмарный сон.

— О чем ты говоришь, Коэм!

— Ты не можешь оставаться здесь. Это ясно.

— А мне ничего не ясно.

Он осторожно взял ее за плечи.

— Ты замерзла там?

— Да, — сказала она, — но это не важно.

— Ты дрожишь до сих пор.

— Это нервное.

Ее и правда начала бить дрожь. Что-то менялось в ее жизни, и она так боялась этого, что не могла радоваться. Вилиала — прекрасный светлый мир — уже открывал для нее двери, Коэм звал ее с собой. Такое могло быть раньше только во сне, а теперь сон становился явью. Здесь, сейчас, в этой сиреневой комнате с огромными окнами, глядящими в холодное звездное небо.

— Ты полетишь со мной? — спросил Коэм.

— Конечно, — ответила она, — если я тебе нужна.

— Я никогда не забывал о тебе, Аурис.

Почему-то странно было все это слушать. Она никак не могла поверить, что все это правда. И никак не могла обрадоваться, даже улыбнуться не могла, как будто что-то мешало ей. Как будто самое страшное еще не случилось и висело над ней, как меч. Они стояли и смотрели друг на друга.

Потом на лестнице послышались громкие, торопливые шаги, как будто в номер рвалась сразу толпа лисвисов. Аурис нервно вздрогнула, сердце сжалось.

— Это Нур, — сказала она, — я чувствую, это он!

— Ну и что? — серьезно посмотрел на нее Коэм.

— Он убьет меня!

— Убивать ему надо не тебя, а Кантину. Успокойся.

— Кантину?!

В эту секунду Нур ворвался в комнату, огромный, черный, в широком золотом плаще, с горящими дьявольскими глазами.

— Аурис! — крикнул он, бросился к ней, но тут же остановился, как будто налетел на невидимую стену, — слава Намогусу, ты жива! Как ты меня напугала, детка!

Он смотрел на нее все еще со страхом и никого, кроме нее, кажется, не видел. Она как будто очнулась ото сна. Руки Коэма показались ей холодными, безразличными и совершенно лишними на ее плечах. Она поняла наконец одно: Нур панически боится ее потерять, он любит ее, страстно и терпеливо, бескорыстно и безрассудно, именно так, как она хотела, и на что даже не надеялась.

— Ну-ур! — бросилась она к нему.

Огромные руки подхватили ее и крепко стиснули, она чуть не задохнулась.

— Не пугай меня больше так, детка.

— Ты, ты, ты… — повторяла она бессвязно, — куда же я без тебя? В ад, в кошмар, в пропасть, все равно куда, лишь бы с тобой! Где ты был так долго?!

— Где? Искал тебя по всему болоту, пока мне не сообщили, что ты здесь.

— Это ведь не ты велел мне ее убить? Не ты?

— Великий Намогус! Конечно, нет.

Несколько минут они стояли, крепко обнявшись. Потом она опомнилась и огляделась по сторонам. Все смотрели на них. Коэм был, как всегда, внешне спокоен. Аурис снова подошла к нему.

— Прости, — сказала она, — я не могу с тобой лететь.

— Я понял, — ответил он сдержанно.

— Я не знаю, насколько я нужна тебе… но я не для тебя, Коэм. А твой прекрасный мир не для меня. Я любила тебя, это правда, но теперь уже поздно. Я совсем другая. Нур вылепил меня по своим канонам, и я не могу без него жить. Я только сейчас это поняла.

— Надеюсь, что ты будешь счастлива, Аурис.

— Надеюсь, ты тоже.

Нур снова принял ее в свои объятья, как курица цыпленка, и накрыл своим широким плащом.

— Спасибо, Ривааль, за мою девочку. И за то, что не разнес мой храм по кирпичам… А экраны пришлешь следующим рейсом. Тут стекольных заводов нет.

* * *

— Сил у тебя достаточно, — сказал Леций, прогуливаясь по своей янтарной гостиной, — ты просто не знаешь технологии. Прежде всего, запомни: «фиолетовая молния» — режим мгновенный, его можно держать только доли секунды…

За окнами сверкал солнечным светом ослепительный зимний полдень, янтарные стены мягко блестели отраженным светом. Ольгерд сидел на желтом диване, ему было и смешно, и грустно: двадцать лет он проработал на Прыгунов, Леция и Конса давно уже считал своими друзьями, но только теперь получил допуск к секретной информации. И, возможно, если бы не экстремальность ситуации, не получил бы вообще. Это не столько радовало, сколько задевало его.

— Если все дело только в технологии, — сказал он, — почему ты не открыл мне этого раньше?

Леций посмотрел на него слегка удивленно.

— Потому что ты не аппир, — ответил он.

Эта песня была хорошо знакома. Ольгерд усмехнулся.

— А сейчас я что, стал аппиром?

Верховный Правитель только пожал плечом.

— Сейчас ты почти что наш родственник. Какие уж тут секреты?

— Что значит — родственник? — насторожился Ольгерд.

Леций смотрел на него все так же невозмутимо.

— Кажется, ты собирался жениться на моей дочери?

Ольгерд чуть не подпрыгнул от этого заявления. Таких виражей от Леция он все-таки не ожидал.

— Кажется, ты об этом и слышать не хотел? — спросил он в тон ему.

Верховный Правитель как будто не заметил иронии.

— Тогда была другая ситуация, — сообщил он, — а сейчас я не вижу никаких оснований вам мешать.

— Неужели?

— Риция любит тебя.

«Знал бы ты, кто твоя Риция!» — подумал Ольгерд, но вслух этого, конечно, не сказал. С ней он уже объяснился и не думал, что придется объясняться еще и с ее отцом.

— Леций, — сказал он холодно, — послушай меня: я не собираюсь жениться по политическим соображениям. Тем более, по твоим политическим соображениям.

— Как это понимать? — нахмурился Верховный Правитель.

Он и представить не мог, что от его обожаемой дочери кто-то в состоянии отказаться. «Моя дочь — совершенство!»

— У меня уже было две жены, — усмехнулся Ольгерд, — и с меня пока хватит.

— Что ты несешь?

— То, что слышишь. Я не собираюсь ни на ком жениться. Ты сумел мне запретить. Но заставить меня ты не сможешь. Это не в твоей власти, Леций Лакон. Так что не считай меня своим будущим родственником. И хорошенько подумай, стоит ли мне открывать ваши семейные секреты?

— Вы… поссорились?

— Нет. Но я не робот, которого можно включить и выключить по твоей прихоти. И Риция тоже.

— Да не прихоти! — вдруг сорвался Леций, — а необходимости! Неужели ты этого не понимаешь?! У меня нет прихотей и быть не может. У меня вообще нет желаний. Только долг!

— Оставим этот разговор, — сказал Ольгерд, — он ни к чему не приведет.

— Разумеется, — буркнул Леций, — разбирайтесь сами…

Он отошел к окну, яркому, огромному, которое выходило на заледеневший залив. Вид бесконечных льдов, очевидно, успокоил его.

— Сосредоточься, — сказал он, поворачиваясь, — все довольно просто, но требует концентрации.

— Леций, я не аппир, — еще раз напомнил Ольгерд.

— Да, — кивнул тот, — ты мерзкий тип: вздорный, ядовитый, злопамятный, самовлюбленный, тупой, агрессивный… ты эгоист, ты еще и бабник… и вдобавок напрочь лишен чувства юмора. С тобой даже ссориться скучно.

— Вот так даже?

— Запомни, Оорл, ты всё равно будешь моим родственником. Никуда тебе от этого не деться. И мне, к сожалению, тоже.

— Я же тебе сказал…

— У тебя еще и плохая память? Я сейчас говорю не о тебе, Оорл, тебя уже никто не спрашивает. Я говорю о твоей сестре.

Поворот снова оказался неожиданным, Ольгерд даже растерялся на минуту. Ему казалось, что вся эта история давно уже в прошлом.

— Ты собираешься на ней жениться? — уточнил он наконец.

— Конечно, — сказал Леций с усмешкой, — в отличие от тебя, я еще не был женат ни разу.

— Зато ты еще более мерзкий тип, чем я, — отозвался Ольгерд, — такой же ядовитый и злопамятный, да еще с манией величия. Не выдумывай, моя сестра никогда не согласится… А если и согласится, то к тому времени у тебя снова изменится ситуация на планете, и тебе нельзя будет жениться на землянке.

Леций хотел что-то сказать в ответ, но передумал.

— Тебе не кажется, Оорл, — спросил он, — что мы опять говорим не о том?

Ему давно так казалось. Были дела и поважнее. Прежде всего, он должен был рассказать Лецию, кто его дочь, и чем грозит ее полновластие на планете. Но он не мог. Не представлял даже, как начать этот разговор.

— Ты прав, — сказал он, — сейчас не до этого. Выкладывай про свою молнию.

Леций сел напротив. Лицо его стало крайне серьезным.

— Энергии у тебя полно, Оорл, — начал он, — правда, в последнее время ты все время в «синем луче», злишься или нервничаешь, мне это не нравится, но не об этом речь… Обычно ты в «белой сирени». По нашим понятиям — это роскошь. На «белой сирени» и «голубой плазме» можно прыгать, не задумываясь. Даже на Кампий. Что ты и делаешь без особого труда.

Более холодные энергии требуют для прыжка накопления. Это делается так: моделируешь непрозрачное яйцо радиусом от двух до двадцати метров, в зависимости от дальности прыжка. Все усилия уходят на то, чтобы это яйцо не взорвалось. Когда почувствуешь, что невмоготу, можешь заказывать канал.

С фиолетовой молнией — то же самое. Только накапливать ты будешь «голубую плазму». Вся трудность для тебя будет заключаться в том, что ты не видишь цветов. Этому я тебя научить не могу. Я могу только стоять рядом и корректировать тебя.

Конечно, каждый уровень энергии дает свои ощущения, со временем ты научишься их различать и вслепую. Например, у меня от «голубой плазмы» раскалывается голова и наступает состояние невесомости. А после «молнии» взрывается каждая клетка. Удовольствие не для гурманов.

Время накопления у всех разное. Примерно минута. Дальше есть еще одна тонкость. Ты должен себя подтолкнуть, одного желания будет мало. Для этого, слушай внимательно: моделируешь две фиолетовых звезды спереди и сзади. Сближаешь их до тех пор, пока между ними не произойдет разряд. И в этой молнии должен быть ты. Ясно?

Было не столько ясно, сколько жутко. Ольгерд никогда не оперировал такими бешеными энергиями, да и представить свое мгновенное перемещение на другую звезду, после того, как отлетал десяток лет капитаном и постиг космические расстояния, было невозможно.

— А эта молния меня не испепелит? — спросил он с сомнением.

— Если ты боишься, Ол, я перенесу тебя сам, — серьезно сказал Леций, — я знаю, как это страшно в первый раз. И во второй…

— Я не боюсь, — усмехнулся Ольгерд, — я всего-навсего в ужасе.

— Попробуй для начала небольшое расстояние. На тот же Кампий, например. Я буду корректировать тебя здесь, а Конс встретит тебя там. Только яйцо делай поменьше, иначе в самом деле покажется, что в тебя ударила молния.

* * *

Выбора у него все равно не было. Но насколько долго он готовился, настолько быстро все это проделал. «Голубая плазма» получилась не сразу, пришлось так напрячься, что задрожала каждая мышца. Леций стоял рядом.

— Мало, — говорил он тоном эксперта, — мало, слабо, Ол. Разозлись что ли… взрывайся, взрывайся… вот-вот, хорошо. Теперь заполняй яйцо.

«Голубая плазма» была еле выносима, она распирала каждую клетку, голова же просто раскалывалась, и действительно наступало состояние невесомости.

— Всё! — резко сказал Леций, — теперь молния!

Ольгерд представил две раскаленные до ультрафиолета звезды, они медленно сближались, расплавляя его в своих лучах. Он не знал, когда можно делать между ними разряд, но это произошло само собой, без его уже воли. Его шарахнуло молнией, он был испепелен и долго корчился на полу от дикой боли.

— Все нормально, — сказал ему Конс, — просто ты перебрал немного, — так обычно и бывает в первый раз. Пойди прими душ, это помогает.

Они были на станции. Обычно он всегда вспоминал Рицию, когда попадал сюда, и даже грустил по этому поводу. Сейчас ему было не до того. Ольгерд поднялся с колен и шатаясь побрел обливаться.

Душ на станции работал, как и все остальные системы. Кожа его горела, вода на ней шипела, перед глазами прыгали концентрические огненные кольца.

Потом, когда все улеглось, Ольгерд впервые осознал себя монстром. Страшно было представить, но перед ним теперь, как на ладони, лежала вся галактика, ему не нужны были звездолеты, эта допотопная утварь для простых смертных, ему не надо было теперь выбирать между Пьеллой и Землей. Он мог теперь быть одновременно и там, и там.

И только теперь он впервые понял, откуда у Прыгунов такое вселенское самомнение.

Конс дожидался его в центральном зале под куполом. Скоро там появился и Леций с рюкзаком. Он извлек оттуда «Белый нектар», три стакана, три бутерброда, три шоколадных батончика и три яблока. Они сели на ступеньках и подобающим образом отметили рождение нового Прыгуна.

— Он мерзкий тип, — ухмылялся Леций, глядя на Ольгерда, — но нам без него никак не обойтись…

— Это ты — мерзкий тип, — возразил Конс, — и мы все тебя терпим.

— А про тебя я вообще молчу! Ты выполз из утробы вслед за мной с одной только целью: все делать мне поперек!

— Это ты выполз вслед за мной! Я еще посмотрел и подумал, что это за белобрысая мелочь хватает за пятки?

— За пятки?! Да я сам тебя тащил за волосы и еще возмущался: неужели и я такой же черный и противный?

— Еще по одной? — предложил Ольгерд, давясь от смеха.

— А что, там что-нибудь осталось? — взглянул на него Леций.

— По капле.

— Наш малыш, — Конс посмотрел на брата, — разучился считать до трех, когда дело дошло до бутылки. Скажи, детка, только честно: почему ты взял три яблока и одну бутылку, а не наоборот?

— Он еще и недоволен! — фыркнул Леций, — ты, между прочим, вообще ничего не взял, кроме носового платка, утирать свои сопли. Ол, может, сгоняешь за бутылочкой?

— На Землю? — засмеялся Ольгерд.

— А что? Это идея.

— Ладно, сидите, — сказал Конс, — я сам.

Он исчез, но через пять минут появился с полной сумкой.

— Жена меня, конечно, убьет, — сказал он, присаживаясь, — но что поделаешь…

— Как будто она не знает, что ты — пьяница, — пожал плечом Леций.

— Не за это. Сам знаешь, она не любит, когда мы прыгаем, а я что-то зачастил сегодня.

— Это твои проблемы, мальчик. Вот мы, например, с Оорлом не женаты. И никто нас не пилит. Правда, Ол?

— Правда, — кивнул Ольгерд, открывая «Золотую подкову».

— Ол, не слушай этого типа, — повернулся к нему Конс, — он такой же женоненавистник, как Азол Кера. С ним все равно ни одна женщина больше недели не выдержит. А ты — нормальный парень.

— Кстати о Кера, — вставил вдруг Ольгерд, — может, все-таки возьмем его на Тритай?

— Ты что, спятил? — нахмурился Конс, — он убил мою дочь, а я полезу с ним в пекло?

— Но ведь не доказано, что это он.

— Да. Но верить ему мы не можем.

— Хорошо. С собой вы его брать не хотите. Но не опаснее ли оставлять его тут? Мало ли что он выкинет, когда узнает, что нас тут нет!

— Ты забыл, — сказал Леций, — здесь остается Риция со всей полнотой власти.

— Вот именно, — вздохнул Ольгерд и наполнил стаканы.

Ничего объяснить и изменить он так и не сумел. На сердце по-прежнему лежал камень, хоть он стал обладателем всей вселенной.

Вечером они распрыгались по домам. Ольгерд ходил из угла в угол, не находя себе места и не находя ответа: как же быть? За окнами безнадежно лежали сугробы серебристо-синего в сумерках снега. На Кампии он испытывал торжество и ощущение, что все в его жизни резко изменилось. Дома он понял, что не изменилось, в общем-то, ничего. Та же тоска, та же безвыходность, те же опасения.

Приняв наконец решение, он позвонил Би Эру. Старик в мягком домашнем халате смотрел на него из уютного кресла, светлые глаза устало щурились.

— Эр, мне надо поговорить с тобой, — сказал Ольгерд взволнованно.

— Прилетай, — ответил старик.

Через полчаса они встретились. Особняк у Би Эра был уютный и тихий, в нем не было ничего лишнего и напыщенного, комнаты были просторными, коридоры широкими, везде идеальный порядок. Цвета он предпочитал синие и коричневые.

Синее кресло поглотило Ольгерда почти целиком, ему сразу захотелось спать, тем более после дневной нагрузки.

— Тебя можно поздравить? — улыбнулся Би Эр, — «молния» удалась?

— Да. Спасибо. Но я пришел не за этим.

— Это я понял.

Старик вообще много чего понимал. С ним приятно было разговаривать. Он был спокоен, проницателен и никогда ничему не удивлялся.

— Эр, — посмотрел на него Ольгерд, — я знаю, кто убийца.

— Я тоже, — невозмутимо ответил старик.

— Нет, ты не понял… я говорю не о Кера.

— Я тоже, — вздохнул Би Эр, — но мы оба ничего пока не можем сделать. Она вне всяких подозрений. Обвинять же ее голословно просто немыслимо: братья нас растерзают.

Ольгерд хмуро кивнул. Старик как будто читал его мысли.

— Да, я знаю… — сказал он, — но мы отправляемся на Тритай, а ты остаешься. Прошу тебя, следи за Рицией.

— Разумеется, — сказал Би Эр, — насколько это в моих силах. Но разве уследишь за молодой девчонкой, да еще Прыгуньей?

— Что же делать?!

— Положиться на судьбу, Ол. Я сделаю все, что смогу. А когда вы вернетесь…

Старик задумался, потом посмотрел на Ольгерда и продолжил:

— Мы расставим ей такую ловушку, что она не выпутается. Пожалуй, у нее есть только одно слабое место: она любит тебя.

— И что? — нахмурился Ольгерд.

— А ты не понимаешь?

— Нет.

— Именно тебе придется вывести ее на чистую воду, Ол. При тебе она забывается и теряет всякую бдительность. Возвращайся, и я объясню тебе, что надо делать.

— А если я не смогу? — посмотрел ему в глаза Ольгерд.

— Сможешь, — твердо сказал Би Эр, — или ты забыл, что речь идет об убийце? Мы все ее любим, я тоже. Я пеленал ее и носил на руках, я укачивал ее и пел ей колыбельные песенки… но что поделаешь? Это больной нарыв нашей семьи, это расплата за наше уродство, за бесконечные мутации, это оборотная сторона нашего могущества. За все надо платить, Ольгерд Оорл.

— А может, сказать об этом Кера? — спросил Ольгерд, все еще надеясь на что-то.

— Ты с ума сошел, — покачал головой старик, — Кера в ярости убьет ее без всяких доказательств. Братья ему не поверят. Представляешь, что тогда начнется? Нет-нет, мой мальчик. Мы все сделаем корректно.

Легче Ольгерду не стало, хоть он и нашел единомышленника. Он постарался отключиться от этих проблем и думать о Тритае, Магусте, отце, прекрасной Зеле и предстоящем прыжке к Шедару. На минуту, в темноте, ему захотелось рвануть на Землю, прямо к Синеле, найти ее, все объяснить, попросить прощения… но Синела была не только на Земле, она была в безвозвратном прошлом.

* * *

В полдень все Прыгуны собрались в приемном зале дворца. Разноцветные рюкзаки живописно лежали на мраморном полу. Риция в жемчужно-сером платье одиноко стояла у колонны и смотрела на общие сборы. Она была по-прежнему нестерпимо хороша, хотелось обхватить рукой ее гибкую талию, запрокинуть ее голову, впиться губами в ее губы и выпить, вытянуть из нее все мерзкое, все чудовищное, всю ее дурную кровь, самому переболеть этим, а ее излечить.

Сия стояла рядом с сыном, давая ему последние наставления. Она была как всегда великолепна. Пышное платье было расшито ее любимым жемчугом, волосы уложены в высокую прическу.

— Там на мою помощь можете не рассчитывать! — явно нервничала она, — четверо мальчишек против Магусты!

— Еще Ричард, — добавил Нрис.

— Пятеро мальчишек! — тут же поправилась она.

Сия не любила выпускать ситуацию из-под контроля. На этот раз ее никто не спрашивал, и это ее возмущало.

Би Эр философски молчал. Ольгерд подошел к нему проститься.

— Возвращайся поскорей, — коротко сказал ему старик, его светлые глаза почему-то слезились.

Отбывающие на всякий случай были одеты в термостаты. Леций — в белый, Конс — в черный, Нрис — в синий, Ольгерд — в красный. Так они могли отличить друг друга издалека. Место встречи было установлено: звезда Шедар, планета Тритай, северное полушарие, город Порг, гостиница, — но разброс при прыжке мог быть весьма значительный.

Ольгерд понимал, что все произойдет почти мгновенно, но все равно у него было чувство, что он отправляется в долгое путешествие.

— Волнуешься? — спросил Леций.

— Не до того, — усмехнулся он.

Все прощались. Конс — с женой, Леций — с дочерью, Нрис — с матерью. Сия наконец закончила наставления сыну и подошла к Ольгерду. Желтые, совиные глаза смотрели тревожно.

— Напрасно вы не берете меня с собой, Ол.

— Это все-таки не женское дело, Сия.

— У меня дурное предчувствие!

— Ты хочешь испортить мне на дорогу настроение?

— Просто хочу, чтобы ты вернулся цел и невредим.

— Спасибо, Сия. Я постараюсь.

— Ты опять ничего не понял, — усмехнулась она и отошла от него.

Разбираться в ее намеках было некогда. Загадок хватало и без нее. Прыгуны уже надевали рюкзаки. Ольгерд оглянулся на колонну. Риция все стояла возле нее и наблюдала за всеми. Новая хозяйка планеты.

Он не хотел, но ноги сами понесли к ней. Она ничего не сказала, только смотрела ему в глаза. Взгляд был прямой, полный воли и решимости.

— Надеюсь, ваше величество, — проговорил он, — что за время вашего правления не случится ничего непоправимого.

— Надеюсь, с вами тоже ничего не случится, — ответила она.

— Мы вернемся, — сказал он.

Прощание получилось холодным и официальным. Как мог, он предупредил ее не делать глупостей, но послушает ли она его? Ольгерд уходил, спиной чувствуя ее взгляд, и мрачно предполагая: кто же будет следующей жертвой?

— Пора, — объявил Леций, — начнем с тебя, — указал он на Конса, — потом Ол, за ним Руэрто, за ним — я. Встречаемся в гостинице.

Конс последний раз поцеловал Флоренсию, она отошла вместе со всеми к стене, лицо у нее было бледное, на лбу испарина.

— Не волнуйся, Фло, — сказал ей Ольгерд, — все будет в порядке.

— Все вы так говорите, — вздохнула она.

— Тебе плохо, детка? — забеспокоилась Сия, — что это с тобой?

— Просто волнуюсь.

— Да ты сейчас в обморок упадешь. Держи ее, Ол!

Ольгерд подхватил Флоренсию на руки и отнес на диван. Конс в это время стоял посреди зала, набирая «голубую плазму», он уже ничего не видел.

— Только не говори ему, Ол, — слабо улыбнулась Флоренсия, — со мной все в порядке, просто переволновалась. Терпеть не могу прощаний.

— Мы вернемся, Фло. Не волнуйся.

— Конечно.

— Разберемся с Магустой — и сразу домой.

— Да-да… Иди. Теперь твоя очередь.

Ее короткий обморок показался Ольгерду странным. Кто-кто, а уж тетя Флора умела держать себя в руках. Возможно, он бы и догадался о ее маленькой тайне, но его ждала «фиолетовая молния». Он вышел в центр зала, надел рюкзак, в последний раз оглянулся на колонну, где одиноко стояла Риция, и приготовился к прыжку.

Фиолетовые звезды грозно сближались. Тело разрывалось от боли. Разряд был мгновенным, но таким мощным, что лопнула каждая клетка в мозгу. Потом он падал в пропасть и не сразу почувствовал под коленями острые камни. Воздух был холодным и влажным. Пустырь, на котором он оказался, утопал во тьме.

— Конс! — крикнул Ольгерд, испытывая неведомый ужас, — Конс, ты где?!

Он сам не имел понятия, где находится. Тритай это, или нет? И если нет, то что это за планета? Все еще корчась от боли, он присел на камень, поджидая остальных. Но остальные, видимо, были более точны. Через двадцать минут он это понял.

Делать было нечего. Ольгерд встал, подхватил рюкзак и побрел искать дорогу. Его грела мысль о предстоящей встрече с отцом. Больше ничего хорошего в этой жизни не предвиделось.

Звезды горели ярко, совершенно незнакомые и безразличные. С пустыря он вышел наконец на проселочную пыльную дорогу и побрел по ней в неизвестном направлении.

Было странно идти в темноте неизвестно где и неизвестно куда. Еще час назад он лежал у себя дома на диване, и все это могло ему просто присниться. И еще полчаса назад он смотрел в черные, пронзительные глаза Риции. Эти глаза и сейчас были перед ним.

Ольгерд понял наконец, что идет к рассвету: в небе у горизонта засветилась узкая полоска. Потом навстречу попался прохожий. Такой же одинокий на этой проселочной дороге, как и он. Было темно, но даже в темноте по походке нетрудно было понять, что это не Конс и не Леций, тем более не Нрис. Ольгерд с трудом вспомнил несколько знакомых слов по-лисвийски.

— Привет, — сказал он четко, — это дорога в Порг?

— Порг там, — указал лисвис в обратную сторону. Это я иду в Порг. А ты идешь на Красные болота.

Ольгерд присмотрелся. Местный житель был молод, у него была белая кожа, черные до плеч волосы, узкое лицо и до боли знакомый термостатический костюм из серии «Пионер».

— Ты — землянин? — спросил он удивленно.

— Да, — почему-то равнодушно ответил парень.

— И много тут землян?

— Полно. Целых трое. Куда ни сунься — везде одни земляне.

— Мне нужен Ричард Оорл.

— Знакомое имя… кажется, я что-то о нем слышал… это такой добрый, ласковый дядечка, который ни с того ни с сего превращается в дикого зверя. Если тебе нужен этот жуткий тип, я могу тебя проводить. Но самому мне с этим монстром встречаться пока неохота.

— Проводи, — кивнул Ольгерд, — только выражайся полегче. Этот жуткий тип — мой отец.

— Поздравляю! — усмехнулся парень, — ты уже попадался ему под горячую лапу?

Ольгерд был не в духе. В нем еще не улеглась «голубая плазма». Он остановился и строго посмотрел на спутника.

— Еще одно слово, парень, и ты попадешь под лапу мне.

Землянин продолжал ухмыляться.

— Пожалуй, с меня на сегодня достаточно, — заявил он, — просто не знаешь, куда деваться от этих Оорлов! Уйдешь на пустырь, так они с неба падают…

Ольгерд невольно взял его за грудки.

— Что-то ты мне не нравишься, парень.

— А я, как выясняется, не нравлюсь никому. Даже своей пылкой любовнице. Такое тоже бывает… отпусти, мне так неудобно… вот так-то лучше. Маленьких и слабых обижать нельзя. Видишь, какой я хилый и беззащитный? Так что не обращай на меня внимания. Иди прямо, дыши ровно…

Какое-то время они действительно прошли молча. Ольгерд при всей своей усталости все-таки понял, что парень издевается не столько над ним, сколько над собой. Мало ли у кого чего случилось…

— Что ты делаешь на Тритае? — спросил он наконец.

— Валяю дурака, — был насмешливый ответ, — как, впрочем, и на Вилиале, и на Земле…

— Как тебя зовут?

— Казимир-Орландо.

— Так длинно?

— Можно просто Казимир. Я не обижусь.

— Далеко еще до города, Казимир?

— Да вон он, за холмом. Только то, что ты называешь городом — это три высотных дома, храм и глинобитная деревня вокруг.

— А как тут лисвисы?

— Забитые и запуганные. Зато не такие нудные, как на Вилиале. Им по пять минут здороваться некогда, климат не позволяет. Поэтому они тут шустрые как ящерицы.

Скоро начались первые постройки. В рассветной дымке показались белые высотные дома. Небо светлело и становилось почему-то не голубым, а розовым.

— Вон твоя гостиница, — указал рукой Казимир, — иди, не бойся. Этот монстр тебе обрадуется. А мне — в другую сторону.

Ольгерд посмотрел в утреннем свете на своего проводника. Лицо его показалось ему неуловимо знакомым.

— Мы еще увидимся? — спросил он на всякий случай.

— Непременно, — усмехнулся Казимир, — этого счастья тебе не избежать! Пока!

Парень отвернулся и почти бегом направился к реке. Ольгерд никогда не видел своего племянника, только в фильмах, где Эдгар был совсем ребенком. И ему бы никогда и в голову не пришло, что Ричард потащит на Тритай, в гости к Магусте, своего внука. Казимир-Орландо не вызвал в нем никаких чувств, кроме недоумения и раздражения.

Солнце вставало, светя в спину и освещая первыми лучами город. Ольгерд подходил к гостинице.

 

6

Утренняя река была ледяной. Эдгар хотел выйти из воды обновленным, но вышел все таким же противным себе, да еще и дрожащим. Полотенца не было. Он стоял и обсыхал на ветру, стуча зубами. Разбитая губа ныла. Небо расчищалось и розовело, краски, в отличие от ветра, были теплыми и ласковыми. Осознав свое ничтожество, Эдгар как-то особенно остро ощутил совершенство и красоту мира.

Стайка девушек из городской окраины вышла к реке за водой. Они увидели на берегу Эдгара и с визгом убежали. Одна, правда, задержалась и встала, открыв рот.

— Не бойся, — усмехнулся он, — не съем. Я вампир безобидный.

На этот раз она визгнула и скрылась за кустами. Эдгар оделся и побрел к городу. Как ни тяни, а возвращаться было нужно.

Солнце осторожно светило в спину, дорожная пыль облепляла ботинки, мокрые волосы обдувало ветром, болела развороченная челюсть и содранные локти, в душе был полный хаос.

Кантина кинулась к нему, как только Ричард исчез. Она плакала от злости и унижения, потрясенная тем, что ее отец не всесилен, что с ней, Старшей жрицей, можно так обращаться, что ее планам кто-то может помешать.

— Твой дед — чудовище! — кричала она, — я ненавижу его! Он дьявол!

У нее был все тот же русалочий запах, смешанный с цветочными маслами. Эдгар зажмурился и отстранил ее.

— Это ты — чудовище, — сказал он.

— Эд!

— Зачем тебе все это было нужно?

Кантина была сама не своя от злости и никаких слов не понимала. Пожалуй, говорить с ней вообще не стоило, надо было сразу развернуться и уйти.

— Ты… ты тоже хочешь бросить меня, как мой отец?! — выкрикнула она с презрением, — тогда уходи! Убирайся и ты! Мне никто не нужен!

— Ты сама меня поставила перед таким выбором. Зачем?

— Ты выбрал меня!

— Большей глупости в жизни я не совершал.

— Убирайся! Я ненавижу вас обоих! И вашу белую медузу, которая все равно умрет! Я всех, всех ненавижу!

От бессилия и злости она осела на пол и разрыдалась. Эдгар тупо стоял над ней, не чувствуя еще, что у него болит, и не в силах еще осознать, что же произошло. Осознать все сразу было невозможно, но он не знал, что на это ему понадобятся не минуты, а годы.

Зал был все тот же, где они встречались и любили друг друга, только со следами схватки: с опрокинутой утварью, разбитыми стеклами и разлитой по полу водой. Такой же опрокинутой и разоренной представлялась ему теперь их любовь. В душе у Кантины творился ад, он даже не хотел туда проникать. Он не хотел входить в ее состояние, он не хотел ее понимать. Ничего не имело смысла.

— Прощай, — сказал он сдержанно и вышел из зала, больше не оглядываясь.

В номере было светло от солнца. Он встал под горячий душ. Его знобило, хотелось есть и спать. Он понимал, что уснуть все равно не удастся, пока не поговоришь с дедом и бабулей, если она еще жива…

К Ричарду он пойти все-таки не решился и отправился к матери. Это было очередной ошибкой.

— Явился! — сказала она, впуская его в свой номер, — нашел же время играть на нервах! Где ты был? Почему отключил переговорник?

— Она жива? — спросил Эдгар, пропуская все это мимо ушей.

— Жива, — ответила Ингерда, — а тебе следовало…

Она была умыта, одета, подтянута и наверняка сделала с утра зарядку. На столе стоял кофейник. Пустой.

— Свари-ка мне кофе, — сказал Эдгар.

— Что? — изумилась мадам, она явно собиралась его отчитывать, а не обслуживать.

— И побыстрей, — поморщился он, — я голоден.

Для убедительности он вскрыл пачку клубничного печенья и начал его жевать.

— Может… тебе бутерброд с ветчиной? — засомневалась мадам.

— Можно два, — кивнул он.

У матери в номере солнца не было: окна выходили на закат. Было по-утреннему сумеречно и неуютно.

— Я говорила тебе, не связывайся с этой женщиной. Но ты не имеешь привычки слушать!

Мать поставила перед ним поднос. Аромат крепкого кофе приятно кружил усталую голову. Эдгар молчал, набивая рот печеньем.

— Постой… что это у тебя? — присмотрелась к нему мать, — кто рассек тебе губу?

— Кит. Хвостом.

— Прекрати Эд. Я хочу знать, с кем ты подрался?

— Я не дерусь, я пацифист.

— А это что?

— Страстный поцелуй зеленой красавицы.

Мадам нервно стукнула рукой по столу и отошла к окну.

— Ты понимаешь, что сейчас не время ломать комедию, или нет? Зела чуть не погибла, Прыгуны уже явились… Ты можешь хотя бы сейчас не выкидывать свои номера и просто не мешать?!

— Не мешаться под ногами? — усмехнулся Эдгар.

— Ешь, — хмуро отозвалась она.

— Вообще-то я пошутил, — сказал он, вставая, — я сыт по горло. Но твоя забота, как всегда, согрела сердце. Спасибо, мамочка. Пойду отсыпаться после бурной ночи.

Она взглянула возмущенно строгими зелеными глазами, но ничего не сказала.

Отсыпаться он, конечно, не собирался. Прошел по коридору мимо лестницы и лифта, набрался терпения и позвонил в дверь к деду. Через минуту на пороге возник его легендарный дядя Ольгерд, еще более красивый, чем в рассказах очевидцев. Его белые волосы удивительным образом сочетались с карими глазами, чересчур тоскливыми для такого роскошного представителя мужской породы.

— Ну, привет, Казимир-Орландо, — усмехнулся он.

— Привет, дядя, — ответил Эдгар, — целоваться не будем, у меня помада на губах и нос в пудре.

— Кто это тебя так? — покачал головой Ольгерд, — надеюсь, не я?

— Ты не успел, — пожал плечом Эдгар, — я вовремя смылся.

Легендарный дядя все-таки обнял его и довольно крепко стиснул.

— Я думал, ты мне по пояс, — сказал он вполне довольно, — а ты уже выше меня.

— Да, я люблю сюрпризы.

— Это я заметил.

— Так что, дядя Ольгерд, ударная сила галактики уже здесь?

— Зайди, увидишь.

— А я в обморок не упаду? Я юноша нежный.

— Ничего. Я тебя поддержу по-родственному.

Эдгар зашел в просторную гостиную. Вместе с дедом там сидели совершенно нормальные люди, не особо рослые и не слишком мощные. Тот, который в черном, был вообще худ, его широкие плечи служили просто вешалкой для комбинезона. Эдгару он показался чересчур хмурым. Кудрявый тип в синем напротив все время улыбался, его асимметричное лицо было словно создано для усмешек. Красавец же в белом был просто безупречен. Голубые, усталые глаза смотрели на Эдгара внимательно и вполне дружелюбно. В общем, гости оказались нестрашными.

Эдгар несколько растерялся. Он представлял Прыгунов иначе, какими-то необыкновенными и неприступными, а Леция Лакона, по которому столько лет безответно сохла его гордая мамочка, видел не иначе как суператлетом с надменным лицом и выпяченной челюстью. В эту челюсть ему все время хотелось заехать кулаком, несмотря на последствия.

— Проходи, — спокойно сказал дед, — это мой внук.

— Твой внук — любитель подраться? — весело спросил Прыгун в синем.

— Нет, — нежно улыбнулся ему Эдгар, — это мой дед — любитель подраться.

Дед даже не смутился.

— Вот так теперь выясняют отношения? — удивился дядя Ольгерд, глядя на обоих.

— Наука воспитания ушла вперед, — обернулся к нему Эдгар, — дед регулярно читает журнал «Новое в педагогике».

— Налепи пластырь, — посоветовал ему Ричард.

— Тогда я не смогу есть.

— И разговаривать.

Эдгар понял, что немного переиграл. Он собирался извиниться, а на деле разозлил деда еще больше.

— Ты прав, — сказал он, — залеплю. Крест на крест. Мне сейчас дежурить у Лауны, она все равно молчит…

— Кстати о Лауне, — спохватился Ричард, — у девушки заклятье, и мы ничего не в состоянии сделать. Кто-нибудь может ее посмотреть?

— Конечно, — сразу сказал голубоглазый красавец, — далеко идти?

— В соседний номер. Эд, проводи Леция.

Итак, это был Леций. Эдгар почему-то так и подумал. Слишком внимательно тот на него смотрел.

Правитель аппиров поднялся. Он был ниже ростом, но Эдгару показалось, что он стоит на ступеньку выше.

— Шляпы нет, — развел он руками, а то бы снял.

Леций посмотрел на него и улыбнулся едва заметно, одними глазами.

— Идем.

* * *

Лауна лежала в постели. Коэм дремал в кресле. Увидев гостей, он поднялся и застегнул молнию на груди.

— Доброе утро, — сказал Эдгар, — это Леций Лакон.

— Очень приятно.

Коэм не проявил подобострастия, но свою вилиалийскую галантность попридержать не смог. Леций был утомлен, поэтому постарался сократить знакомство до минимума. По-лисвийски он говорил свободно.

— Оденьте ее и посадите.

Лауна и сама села, завернувшись в одеяло, и смотрела на незнакомого белого мужчину с ужасом. Леций сел в кресло и прикрыл глаза. Коэм тем временем принес принцессе халат, но она оттолкнула его и бросила халат на пол.

— Я не знаю, что с ней, — признался расстроенный лисвис, — сегодня она вообще сама не своя.

— Дай-ка я попробую, — предложил Эдгар.

Его Лауна послушалась. Она оделась и покорно села в кресло.

— Вот видишь, — сказал он, — все в порядке.

— Это у тебя все в порядке! — растеряв куда-то свою вилиалийскую сдержанность, отозвался Коэм, таким он нравился Эдгару больше.

— Интересно, что ты с ней сделал этой ночью? — поддразнил он его.

— Я?! — возмутился глубоко порядочный лисвис.

— Ну, не на меня же она так злится?

— Да я понятия не имею!..

— Помолчите, — перебил их Леций, — не мешайте мне.

Они смолкли и отошли к стене. Прыгун долго сидел сосредоточившись и смотрел на дрожащую Лауну.

— У нее «черное зеркало» пополам рассекает голову, — сказал он потом, — оно разделяет полушария мозга, поэтому вторая сигнальная система не работает.

— И что же делать? — взволнованно спросил Коэм.

— Я могу его убрать. Но не будет ли от этого хуже? Мы не знаем, кто его поставил и зачем. Такие вещи просто так не делаются.

— Поймите, Левааль, ей все хуже и хуже. Нельзя оставлять ее в таком состоянии.

— Я вас прекрасно понимаю. Девушка прелестна. Но и вы поймите: ее лишили речи. Если мы вернем ей речь, ее могут лишить жизни. Вас это устраивает?

Это Коэма не устраивало. Он покачал головой и отвернулся.

— Я пойду, — сказал Леций, вставая, — у нас серьезный разговор. А с девушкой мы разберемся после Магусты, если к тому времени этот вопрос не отпадет сам собой.

— Спасибо, — вздохнул Коэм.

— «Черное зеркало!» — воздел он руки к небу, когда аппир вышел, — черт бы побрал эту планету с ее колдунами! Эд, ты слышал что-нибудь подобное?!

— Я вчера видел кое-что покруче «черного зеркала», — усмехнулся Эдгар, — черного тигра.

— Черте что… — не унимался лисвис.

Лауна смотрела на них, поворачивая белокурую головку.

— Надо ее накормить, — вспомнил Эдгар.

— Пробовал, — хмуро взглянул на него Коэм, — не получается. Если она перестанет есть, это плохо кончится.

— Пожалуй, да. Худеть ей больше нельзя.

— Что с ней, Эд?

— Ты меня спрашиваешь?

— Ты же эксперт!

— Здесь не надо быть экспертом, — вздохнул Эдгар, — все и так ясно. Ох, уж мне эти лисвисы…

— О чем ты?

— Все о том же. Ты любишь ее. Она — тебя. Если ты и дальше будешь проявлять свою воспитанность, она запустит в тебя не халатом, а чайником. И правильно сделает.

— Ты еще мальчишка, — покачал головой Коэм.

— А она — девчонка. И я ее отлично понимаю. Я не понимаю только тебя.

— Иногда я сам себя не понимаю, — признался лисвис.

— В общем, так, — сказал Эдгар, — сейчас мое дежурство, но я бы, честно говоря, лучше отоспался. Всю ночь, понимаешь, бродил по пустырю… Так как?

Коэм посмотрел на него с благодарностью и улыбнулся.

— Спасибо, Эд. Иди, отсыпайся.

* * *

Ингерда заглянула к Зеле в спальню и застыла на пороге, словно ей в лицо плеснули ледяной воды. Ее несносный сын сидел у Зелы в ногах, и она ласково гладила его по волосам, как приблудного пса. Ингерда почему-то думала, что такого быть не может. Что он ее, только ее мальчик, который временно живет вместе с дедушкой и бабушкой.

Эдгар возмущенно обернулся.

— Зайди, пожалуйста, попозже, — вежливо попросила Зела.

От этого стало совсем не по себе. Ингерда поняла, что она совершенно лишняя и в этой комнате, и в этой семье.

— Я только хотела спросить, идешь ли ты в больницу, — сухо сказала она.

— Да, только чуть позже.

— Как ты себя чувствуешь после вчерашнего?

— Неважно. Но я приду.

Больше говорить было не о чем. Ингерда отправилась вниз, к больным, поправляя на ходу розовый халат и косынку. Ее слегка лихорадило от волнения. Она знала, что Леций здесь, она уже видела его, но почему-то гораздо больше она переживала сейчас из-за сына. Она не думала, что это так серьезно.

Больные сидели в очереди прямо на полу вдоль всего коридора. Забота о них отвлекала от мрачных мыслей и придавала чувство собственной нужности. А своему сыну она была не нужна. Никакого понимания, никакого интереса, никакой любви! Неужели ничего нельзя исправить?!

Руки дрожали. Привычным жестом Ингерда достала из шкафчика капсулы ДУ15-12е и проглотила сразу две. На свою выдержку она уже не надеялась и принимала успокоительные средства. У нее было чувство полной личной катастрофы: ни любви, ни семьи, ни друзей, — только космос, холодный и безразличный, который она сама когда-то выбрала. Хотела избавиться от одних проблем и с успехом нажила другие. Раньше ей казалось, что все ее любят, но не уважают. Теперь все уважали ее, но не любили.

Зела появилась через полчаса. Выглядела она неважно.

— Что с тобой? — спросила Ингерда.

— Ничего. Просто слабость. Я устала и перенервничала. Эти ужасные женщины так и стоят перед глазами.

— Может, выпьешь чего-нибудь?

— Нет-нет. Тогда я просто засну.

— Что рассказал тебе Эдгар?

— Ничего. Он просто посидел со мной, и все.

— Ладно, можешь не выдавать ваших секретов.

Зела посмотрела на нее с сочувствием.

— Не принимай все на свой счет, Герда. Он вообще скрытный мальчик.

— И совершенно неуправляемый!

— Как все Оорлы.

— Все Оорлы наконец-то в сборе, — усмехнулась Ингерда, — в кои-то веки! И где? На какой-то чертовой планете…

Вечером у Ричарда собрались все. Прыгуны успели ознакомиться с местностью, и им было что обсудить. Леций смотрел на нее, но редко, как будто это отвлекало его от более важных тем. Впрочем, так оно и было. Ингерда что-то сказала о нехватке лекарств, но ее никто не стал слушать. Она замолчала.

— И все-таки мы не выполнили главное условие, — строго сказал Ричард, — нас только пятеро.

— Би Эр слаб, — ответили ему.

— Это я знаю. Я спрашиваю, где Кера?

— Кера убийца, — спокойно сказал Леций, — мы не могли его взять.

— Кера? — удивился отец и почему-то посмотрел на Ольгерда.

— Да. Мы его подозреваем, — сказал Ольгерд.

— Без него все может провалиться, — покачал головой Ричард.

— Слишком много ему чести, — буркнул Конс, — обойдемся без него.

— Интересно, как? Когда нас схлопнет Магуста, тебе будет все равно, убийца он или нет.

Конс пожал худым плечом.

— Мы в любом случае рискуем. Вряд ли твой старик Дарий может определить точно силу Магусты. И силу каждого отдельного Прыгуна.

— Может, не стоит? — робко предложила Зела.

Оскорбленные мужчины посмотрели на нее возмущенно. Разве могли они расписаться в своем бессилии? Вот эти Прыгуны, хозяева вселенной! Возможно, каждый в отдельности понимал, что это безумие, но признаться в этом остальным просто не мог. Ингерда поняла, что тут работал какой-то странный и неумолимый механизм мужского самоуничтожения. Погибают всегда самые сильные и самые лучшие. Потому что они самые дерзкие.

— Возьмите меня, — сказала она решительно.

— Не выдумывай, — отмахнулся отец.

— Почему нет? — возмутилась Ингерда, — я «белое солнце», у меня полно энергии!

— Мы не берем женщин, — сказал ей Леций.

— Почему же? Если вы уверены, что справитесь впятером, почему бы вам не взять меня? Я рискую не больше, чем вы. А моя капля энергии может оказаться решающей.

— Если на то пошло, Герда, — строго посмотрел на нее Леций, — то лучше мы возьмем еще одного мужчину. Он нам подходит.

— Кого? — насторожилась она.

— Твоего сына.

— Что?!

— Меня?! — изумился Эдгар, он хмуро сидел в углу, считая себя непричастным к мужскому разговору, его зеленые глаза вспыхнули кошачьим блеском.

— Ричард, — повернулся к отцу Леций, — твоего парня распирает от энергии, он не знает, куда ее девать и как ей пользоваться. Если мы его научим…

— Оставьте его в покое! — крикнула Ингерда возмущенно, — он не тигр, он обыкновенный мальчик! Я никуда его не пущу!.. Что ты выдумываешь, Леций?!.. Па, ну что ты молчишь?!

— Ох, уж эти матери, — засмеялся Нрис, — вы бы слышали, что вопила моя, когда я собирался. И ничего. Отпустила.

— Ты уверен, что Эдгар — тигр? — спросил Ричард, удивленно глядя на Леция.

— Можешь не сомневаться.

— И берешься его обучить?

— За пару дней, думаю, управимся.

— Дед, я согласен! — крикнул Эдгар.

Ингерда возмущенно вскочила.

— Зато я не согласна!

— Командовать будешь у себя на корабле, — строго сказал ей отец, — а здесь ты будешь сидеть и слушать.

— Мое мнение тоже кое-что значит.

— Не больше, чем все остальные.

— Я его мать!

— Похвально, что ты об этом помнишь. Только Эдгар давно вырос и может принимать самостоятельные решения.

— Я согласен! — с энтузиазмом повторил Эдгар.

— А я, значит, не могу принимать самостоятельные решения? — усмехнулась уязвленная Ингерда, — почему мальчишку вы берете, а меня нет?

— Мы не берем женщин, — еще раз повторил Леций.

Она посмотрела на него с вызовом.

— Ты думаешь, если погибнут мой отец, мой брат, мой сын и ты, мне захочется жить? Лучше уж я погибну вместе с вами.

— Никто не собирается погибать, — проворчал Конс, — просто это мужское дело. Мы взорвем Магусту и вернемся. Всё!

Дальше они обсуждали уже детали. Ингерда не могла этого вынести, она ушла к себе и проглотила успокоительную капсулу. Она ощущала свое бессилие и ничего не могла с этим поделать.

Ближе к ночи появился Леций. Она почему-то не сомневалась, что он придет, даже халат не надевала, так и ходила в комбинезоне из угла в угол.

— Для меня сюрприз, что ты здесь, — улыбнулся он.

— Вряд ли он будет для тебя приятным, — резко ответила она.

— Видеть тебя всегда приятно.

— Видеть. Но не более того. Если ты думаешь, что твое приключение скрасится еще и любовным романом, то ты ошибаешься.

— В чем я ошибаюсь? — усмехнулся он, — в том, что люблю тебя?

— Любить меня не за что… и вообще… ты понимаешь, что ты делаешь с моим сыном, или нет? Кто дал тебе такое право?

— У тебя отличный парень, Герда. У него твои глаза и твой вспыльчивый нрав. Настоящий тигренок.

— Ты еще издеваешься?!

Леций пропускал все ее упреки мимо ушей. Он сидел за столом, смотрел на нее и улыбался. Это просто выводило из себя.

— Послушай меня, — сказала Ингерда, — у меня один-единственный сын. У меня с ним очень сложные отношения. Просто ужасные. И не без твоей помощи. Я думала только о тебе, я бросила его и умчалась в космос. А сейчас пришла пора расплачиваться за свои ошибки. Я собираюсь наладить отношения с сыном, и роман с тобой мне для этого совершенно не нужен.

— Я постараюсь ему понравиться.

— О чем ты говоришь?! Он прекрасно знает, из-за кого распалась наша семья. У него к тебе свой счет, Леций… Меня он тоже не любит, тут уж ничего не поделаешь, но если ты будешь приходить ко мне по ночам, он перестанет меня даже уважать.

— Я могу приходить к тебе днем.

— Перестань, Леций! Мне не до шуток.

— Мне тоже. Так у кого мне просить твоей руки: у отца или у сына?

Ингерда обомлела от неожиданности. С минуту она молчала, не зная, как это понять.

— Прежде всего, у меня, — выговорила она наконец.

— Ты согласна?

— Нет! — вырвалось у нее.

— Подождем еще двадцать лет? — усмехнулся Леций, — и если нам не помешают твои внуки…

— Нам мешают только твои аппиры, — перебила его Ингерда, — потому что ты думаешь только о них.

— Неправда, — возразил он, — не только. По ночам я думаю о тебе. Закрываю глаза и вижу, как ты причесываешь волосы, как снимаешь халат и ложишься рядом со мной. У тебя такая гладкая кожа, такие горячие губы…

— Все равно я тебе не верю! — вспыхнула Ингерда, — не понимаю, какое тебе удовольствие меня дразнить?

— Я тебя не дразню. Я просто люблю тебя и не хочу больше терять. Никогда.

— Тебе не кажется, что ты слишком долго на это решался? Все изменилось, Леций. Я многое поняла после нашей последней встречи. И я уже совсем другая.

— Я люблю тебя любую, Герда. Выходи за меня замуж.

Если б их не разделял стол, она бы, наверно, бросилась к нему в объятья и забыла обо всем. Но их разделала метровая полированная поверхность. И слава богу.

Получалось все глупо. Получалось, что все зависело только от него. Он не хотел — ничего не было. Он захотел — она уже его жена! Включил — выключил, открыл — закрыл… Обида всплыла в ней с новой силой.

— Я была готова на это полгода назад, — проговорила она с горечью, — но ты не сказал: «Останься».

— Тогда я не мог так сказать.

— А теперь можешь?

— Теперь — да.

— И это ты называешь любовью?!

Леций посмотрел устало. Она поняла, что долго уговаривать ее он не будет.

— Чего ты еще от меня хочешь? — спросил он, — оправданий? Мне не в чем оправдываться.

— Я хочу, чтобы ты ушел, — сквозь зубы сказала Ингерда, — и понял, что замужество и любовники в мои планы не входят.

— Твоя гордыня ни к чему не приведет, — вздохнул он, вставая, — только к новой космической пустоте.

— При чем тут гордыня, — усмехнулась она, — просто все перегорело. Еще тогда, на космодроме. А ты так и не понял, что я улетела от тебя навсегда.

* * *

Грустный снег все падал и падал за окнами. Миранда смотрела на бледную Флоренсию, и ей чисто по-женски было ее жалко.

— До Патрика у меня был выкидыш, — призналась она, — мы лазили с Торвалом по горам, я споткнулась и упала. Летела-то всего-ничего, метра три под откос, а вечером начались схватки… Зато с Патриком я всего боялась, никуда не лазила, ничего не поднимала. Торвал даже надо мной смеялся.

— В молодости все проще, — вздохнула Флоренсия, — а я как будто вся разваливаюсь на части. Даже странно. Всегда была здорова, сама всех лечила.

— К счастью, — улыбнулась Миранда, — эта болезнь проходит сама. И очень неплохо кончается. Ты кого хочешь: дочку или сына?

— Дочка у меня есть. Риция. Хочу сына.

Они сидели с ногами на диване и пили чай с подноса. Патрик смотрел со стола и улыбался. Только глаза у него были грустные. Миранда часто всматривалась в них, пытаясь понять, повеселел он сегодня или погрустнел.

— А ты еще не проверяла, кто у тебя? — спросила она.

Флоренсия покачала головой.

— Одной мне неудобно. И не хочу, чтобы кто-нибудь узнал. Тем более, сейчас, когда Конса нет.

— Ты права. Сейчас вдвойне опасно. Я вообще не понимаю, как ты его отпустила?

— Он тоже ничего не знает. У них свои мужские дела, у нас — свои женские.

— Я бы умерла от любопытства на твоем месте.

— А я и умираю. Мне кажется, это мальчик. И очень хорошенький.

— А хочешь, я тебя посмотрю? Ты мне покажешь, что делать. Это ведь нетрудно?

— Конечно, — улыбнулась Флоренсия.

Пока она сидела в гостях, Миранда ощущала, как в ее дом возвращается жизнь. Всегда приятно смотреть на беременную женщину, особенно на счастливую. Но наступал момент, и она вновь оставалась одна, она не могла навечно прилепиться к сильной и уверенной подруге. Надо было как-то барахтаться в этой жизни самой.

Они договорились встретиться в больнице в восемь вечера. Миранда ждала этого часа с нетерпением. Ей очень хотелось посмотреть на зарождающуюся жизнь, на крохотного ребенка, на извечную тайну природы. Она даже блузку по этому поводу надела белую, впервые за полгода.

Белый цвет освежил ее лицо. А она-то уже посчитала себя старухой. В первый раз за все это время у нее появилась мысль, что она тоже когда-нибудь оживет. «Ты похожа на одуванчик…» Нет, уже непохожа. Ее пышные волосы отросли и были собраны заколкой на затылке, лицо стало узким, как будто обтянутым кожей, уголки губ безнадежно опустились вниз. Красота осталась, но стала какой-то холодной, отстраненной от всего земного.

На столе, рядом с Патриком, лежала так и не прочитанная книжка: «Легенда о Геестиоре и Кревне». Миранда, коротая часы ожидания, взяла ее и села с ней на диван.

Она долго смотрела на эти строки. Сердце сжалось. Выходит, не только Патрик сравнивал ее с одуванчиком. С легендарной Кревной… а потом взял и убил ее сына!

Миранда захлопнула книгу и резко встала. Щеки пылали. Лучше бы она туда и не заглядывала. На часах была половина восьмого. Она надела шубу и спустилась вниз, на стоянку. Сердце почему-то тревожно ныло.

— Все пройдет, — успокаивала она себя, — я давно о нем и думать забыла. Я и с земными-то мужчинами поладить не могу, а уж с аппирскими монстрами и подавно.

В больничном городке горели все окна, и царила привычная суета. Болезни не знают ни выходных, ни режима. Миранда прошла к кабинету Флоренсии и села в приемной. Было без десяти восемь.

Она задумалась, глядя в замысловатый рисунок пола, а когда очнулась, было уже двадцать минут девятого. Флоренсии не было. Миранда удивилась, встала, дернула за ручку кабинета. Дверь была заперта. Это ее немного обеспокоило. Она достала из сумочки переговорный браслет Патрика (для руки он был тяжеловат) и позвонила Флоренсии. Ответа не последовало. Тогда она позвонила ей домой. Когда и дома никто не ответил, в ней стало расти беспокойство.

Флоренсия была точной. Она никогда никуда не опаздывала и никогда не отключала свою связь. Тем более сейчас, когда она беременна…

У Миранды кровь застучала в висках. Она поняла, что случилось одно из двух: либо ее подруга лежит совсем без чувств, либо ее украли так же как Аделу. Никого вокруг не видя, она бросилась на улицу, к модулю. Посоветоваться ей было не с кем, ведь беременность Флоренсии была тайной. И как только этот маньяк об этом узнал?!

В доме горел свет в гостиной и на кухне. Робот Дора добросовестно высасывала пыль из ковра.

— Дора, где твоя хозяйка? — взволнованно спросила Миранда.

— Хозяйка спит, — удостоила ее ответом электронная служанка.

— Слава богу!

Она торопливо поднялась в спальню, чтобы убедиться, что все в порядке, но это ей не удалось. Флоренсии в комнате не было.

— Дора! — крикнула она уже в панике, — Дора, иди сюда!

Робот ничего не знал и упрямо твердил, что хозяйка никуда не выходила.

— А кто-нибудь к ней приходил?

— Никто не приходил.

Несколько минут Миранда металась по дому, не зная, что предпринять. От бессилья и отчаяния у нее выступали слезы. Потом она поняла, что метания и истерики не помогут. Надо сеть и все обдумать.

Она села в гостиной на диван. Ее окружили собственноручно вышитые Флоренсией подушки и подушечки. Несмотря ни на что, она попыталась сосредоточиться. Маньяк объявился. Он знает, что Фло беременна. Он собирается убить ее и ее ребенка… чудовище! Мало ему Аделы и Патрика! Он воспользовался тем, что почти никого из Прыгунов на Пьелле нет.

А кто остался? Би Эр, Риция, Сия и Кера. Как же быть? К кому ей бежать за помощью? Ведь можно и ошибиться: один из них убийца!

Миранда понимала, как много сейчас зависит от ее решения. Ей никак нельзя было ошибиться, и терять время тоже было нельзя. Она сдавливала виски, стискивала до боли пальцы рук, кусала губы. Она понимала, что может отправиться к кому угодно, кроме Кера. Но именно к нему ее почему-то и тянуло. Она потом это поняла, уже в модуле. «Одуванчик лесной, ожидающий ветра…»

* * *

Замок Кера, в отличие от своего хозяина, не выглядел угрюмым. За изящной оградой стоял особняк, почти целиком состоящий из окон. В вечерней тьме они сверкали разноцветными зеркалами, отражая свет звезд и фонарей.

Ограда никого не задерживала. Миранда прошла через заснеженный сад и уперлась в закрытые парадные двери. Она долго звонила, прежде чем ей отворил привратник.

— Господин Кера никого не принимает, — заявил он, посмотрел на нее с презрением и добавил, — тем более женщин.

— У меня к нему срочное дело!

— У господина Кера не может быть срочных дел. Все его дела в порядке.

— Может быть, он сам решит, его это дело, или нет? — возмутилась Миранда.

— Может быть, — пожал плечом неумолимый привратник, — завтра утром. Сейчас господин Кера отдыхает.

— Нет уж! — разозлилась она, — сегодня. Сейчас! Доложи ему, что пришла Миранда Моут.

Минут через пять ее впустили. Она вошла в просторную гостиную и отряхнула снег с шубы. Волосы тоже были все в снегу. Она огляделась. Обстановка была изящная, но вполне современная, не под старину. Камин был из красного кирпича, кресла вокруг него тоже красные, неглубокие. Окна-стены выходили в серебристый от снега сад. Такой замок больше подошел бы женщине. Но именно в этом замке ни одной женщины не было.

Азол Кера спустился по деревянной лестнице, которая скрипела под тяжестью его шагов. Он был, как всегда, космат как лев, немного грузен, домашняя рубашка была в самую заурядную серую клеточку, на лице — легкое недоумение.

— Чем обязан? — спросил он довольно хмуро.

Миранда так волновалась, что у нее стучали зубы. А когда начала говорить, то выступили слезы.

— Пропала Флоренсия, — сообщила она.

— Ну и что? — холодно посмотрел он своими голубыми глазами.

— Она беременна, — призналась Миранда.

— Что?!

— Да-да. Она беременна. А этот маньяк ее похитил!

Кера смотрел на нее, и лицо его все время менялось, как при нервном тике.

— А почему ты решила, что это не я? — усмехнулся он.

Она смахнула слезу. Посмотрела на него.

— Да не ты это…

Дальше она плакала уже в его рубашку. Кера крепко обнимал ее и гладил по мокрым от снега волосам. Ей было плохо после смерти сына, но она никогда не задумывалась, каково ему. Наверно, это ужасно, когда тебя обвиняют в убийстве, которое ты не совершал, и никто, ни одна душа тебе не верит.

— Успокойся, — сказал он, — мы найдем ее. И старик от нас не скроется. Хватит ему убивать наших детей!

— Старик?!

— Ты знаешь еще мужчин-Прыгунов?

Миранда подняла лицо. Они посмотрели друг другу в глаза.

— Но он же слишком стар и слаб!

— Это мы так думаем.

— Не понимаю, как он узнал, — в отчаянии проговорила Миранда.

— Сейчас это уже не важно. Надо понять, куда он ее спрятал.

— Может, стоит сообщить Риции?

— Конечно.

Миранда прижималась к нему с явным облегчением, переложив на его плечи всю тяжесть задачи. Да и что она еще могла, слабая женщина?

— Азол, ты позвонишь ей?

— Ни в коем случае. Мы не можем сообщать в эфир, что Фло беременна. И неизвестно, кто будет стоять рядом с Рицией, когда мы будем с ней говорить.

— Да, это правда.

— Вот что… обними меня.

— Я и так тебя обнимаю.

— Не так. Покрепче.

Через минуту они оказались во дворце Верховного Правителя.

— Идем, — Кера взял Миранду за руку, — я покажу тебе покои Риции, а ты ей все расскажешь. Потом, если не будет истерики, позовешь меня. Впрочем, не будет. Риция — женщина умная.

Дворец был совершенно пуст, лампы горели в ночном режиме. Миранда вошла к принцессе без стука.

— В чем дело? — недовольно спросила Риция, отрываясь от компьютера, — Миранда? Это вы? Как вы здесь очутились?

Миранда огляделась. Комната была в полумраке.

— Мы одни? — осторожно спросила она.

— Одни. Что случилось?

— Нечто ужасное. Маньяк похитил Флоренсию.

Риция нахмурила черные бровки.

— Почему вы так решили?

— Мы должны были встретиться в восемь в ее кабинете. Она не пришла. Дома ее не оказалось, на звонки она не отвечает.

— И из этого вы делаете вывод, что ее украл маньяк?

— Дело в том, что она беременна.

— Мама?! — изумилась принцесса, — беременна?! Она мне этого не говорила!

— Она никому, кроме меня, не говорила, — печально сказала Миранда, — мы опасались… выходит, не напрасно.

— О, господи! — воскликнула Риция, но тут же взяла себя в руки, — надо что-то делать… надо срочно обыскать замок Кера!

— Кера здесь, — сказала Миранда.

— Здесь?!

— Да. Он ждет в коридоре.

Риция смотрела на нее недоуменно.

— Я сначала обратилась к нему. Теперь мы пришли за вами.

— Подождите, Миранда… вы считаете, что это не Кера?!

— Кто угодно, только не Кера. Он не убивал моего сына.

— Тогда…

— Позвать его?

— Да, конечно.

Они сели полукругом на изогнутом подковой диване. Миранда еще раз повторяла все подробности. Кера снова не выпускал ее руки, и ей это нравилось.

— Если бы не ваша встреча, мы бы спохватились только завтра, — рассуждал он вслух, — а завтра было бы поздно. Он все рассчитал и уверен, что мы ничего не знаем. Не надо лишать его этой уверенности.

— Извини, Азол, — сказала Риция, — но если не ты, то кто? Никого же не осталось!

— Кое-кто остался.

— Дядя Би Эр?!

Он посмотрел на нее хмуро.

— А тебе приятней думать, что тебя изнасиловал я?

Риция на минуту закрыла лицо руками.

— Надеюсь, это не из разряда твоего обычного хамства? — спросила она потом.

Он не ответил, но они друг друга как-то поняли. Риция взяла себя в руки.

— Надо проникнуть к Би Эру и незаметно обыскать его замок, — сказала она серьезно.

— Что мы и сделаем, — согласился Кера, — и если не найдем ее там, возьмем его самого. И я вытрясу из него душу!

Принцесса встала, подтянула ремешок на комбинезоне. Она была так хороша, что хотелось забыть обо всем и любоваться на нее до бесконечности. Какая была бы роскошная невеста для Патрика…

— Встречаемся здесь через час, — сказала она и тут же исчезла.

Это выглядело как волшебство. Только что фея была — и вдруг ее уже нет. Миранда чувствовала себя прямо как в сказке. Правда, в страшной сказке.

— Мне тоже пора, — сказал Кера, отпуская ее руку, — ты останешься?

Она покачала головой.

— Нет. Я с тобой.

— Тогда иди сюда.

Он встал и раскрыл объятья.

 

7

Флоренсия очнулась в полной темноте, на металлическом полу. Голова страшно болела, а окоченевшее, затекшее тело она вообще не чувствовала. Сначала она боролась с болью. Потом ее охватил ужас. Она вскочила, метнулась, ударилась обо что-то острое коленкой и снова упала на пол.

Потом ее действия стали более осмысленны. Прежде всего, она постаралась вспомнить, что же произошло. Вспоминать было жутко.

Он вошел в комнату. В маске и в черном плаще. Она остолбенела от неожиданности, он ударил ее по лицу. Она упала. Он наступил ей сапогом на живот и прыснул в лицо из баллончика. Всё.

Флоренсия ощупала свой живот. Кажется, все еще было в порядке. Болело не там, болела голова от газа и все кости — от холодного, жесткого пола. Это ее утешило, но не надолго. Она поняла, что заперта, лишена связи и обречена потерять через сутки своего ребенка. Может даже, меньше, чем через сутки. Неизвестно ведь, сколько она пробыла без сознания.

Отчаяние и ужас захлестнули ее. Просидев так какое-то время, Флоренсия постаралась предпринять хоть что-то. Она вслепую стала изучать свою тюрьму. Стены и двери, как и пол, были металлические, углы завалены ящиками, баллонами, шлангами, мотками тросов. Она попыталась открыть хоть один из ящиков, но это ей не удалось. Удивляла чистота помещения. Судя по всему, она была на каком-то складе, но нигде не было ни пылинки.

Флоренсия решила, что должна быть мощная вытяжка, которая регулярно высасывает всю пыль, а значит, и канал для этой вытяжки. Видимо, где-то на потолке.

На время ей стало не до ужаса. Она подбрасывала мелкие предметы вверх, пытаясь определить высоту потолка. Возможно, это было глупо, но не сидеть же просто так и не ждать своей смерти?

Потолок оказался невысоким. Флоренсия сдвинула ящики, поставила их друг на друга, вскарабкалась и даже дотронулась до него, такого же металлического, как и все остальное. Но никакой вытяжки не было.

Потом она бросилась к дверям. Они смыкались плотно, одна чуть наползала на другую, не было даже ни малейшей щели, чтобы выглянуть наружу. Она была заперта в герметично закупоренной стальной коробке, и лучшую могилу ей и ее ребенку трудно было придумать.

Полная отчаяния, теперь уже безысходного, Флоренсия сползла на пол, скользя спиной по холодной, гладкой двери, и застонала, как раненый зверь.

Через час, а может, через три, ей послышались снаружи шаги. Она не сомневалась, что это убийца идет за ней, чтобы принести ее в жертву своему фанатизму. Ее ждала участь Аделы, это ей было ясно. Она еще раз вспомнила Конса, подумала, как он огорчится, как он любил ее все эти годы…

Он изумленно смотрел на нее на трапе антиграва, она с ужасом разглядывала его лицо, которое почти забыла, совершенно чужое лицо постороннего мужчины, даже не человека, а аппира, к которому она примчалась, бросив все на Земле. Зачем? Ради чего? По детской наивности или по бабской глупости? Разве может что-то у них получиться?! Это была самая тяжелая минута. Потом он обнял ее. Она ощутила что-то родное: его руки, его запах, его небритую щеку…

— Прости меня, — шепнула она, и он обнял ее еще крепче.

С ним она не боялась ничего. И вот впервые его не было рядом, и она сразу же пропала. Пропала, пропала, сгинула! Где же ты, где?!..

Шаги были легкие и очень ровные. Они приблизились и так же торопливо удалились. Флоренсия встала на колени и прижалась ухом к холодной двери. Кто-то прошел мимо. Кто-то просто деловито прошел мимо. Значит, она не одна тут! И если это не убийца и не кто-то из его секты, он может ее освободить!

Надежда была слабой, но все-таки была. Флоренсия стала колотить в дверь, что есть сил, и кричать. Ничего не менялось. Она уставала, садилась на пол, потом кричала снова, отбив кулаки, она стала колотить в дверь пустой канистрой. Наконец снаружи снова послышались равномерные шажки. Она в ярости бросилась на дверь.

— Откройте! Выпустите меня отсюда! Да откройте же!

Двери медленно расползлись. Свет был тусклый, но Флоренсия все равно зажмурилась. Потом осторожно открыла глаза. Перед ней стоял робот. Странный робот, несерийный. Краска на нем давно облупилась, ни номеров, ни знаков различия было не разобрать. Он выпучил на Флоренсию свои окуляры, что-то просвистел, потом протопал внутрь и принялся высасывать из углов пыль.

Она бросилась по коридору прочь. Окон не было, только тусклые лампы под потолком. Коридор был кольцевой с герметичными дверями по всей длине, как в звездолете. Но это был не звездолет. Добежав до центрального зала под звездным куполом, Флоренсия стала понимать, что она на космической станции. На очень старой, судя по компьютерам и обстановке, станции. Значит, на Кампии.

Что ж, запрятали ее надежно. Никого тут не бывало, до Пьеллы добраться не на чем, связь устарела, ручной переговорник с нее сняли, да и не рассчитан он на такие расстояния. Случилось чудо: на станции все еще действовали роботы-уборщики, поэтому и сохранилась она в таком нетронутом виде, но это ничего не меняло в судьбе Флоренсии. Все равно она была заперта, отрезана, обречена.

Она понуро села на ступеньки. На полу рядком стояли пустые бутылки, одна даже была недопита. Да, Прыгуны здесь бывали, но редко. И еще бывала Миранда. И как ей тут только не страшно было одной? Она же такая беззащитная, такая уязвимая, такая неприспособленная к жизни! «А еще копуша и растеряха», — подумала Флоренсия с теплотой, она любила подругу именно такой, какая та есть: копушей и растеряхой.

— О, боже! — вдруг воскликнула она, ее даже бросило в жар оттого, что она вспомнила.

Она вспомнила, что недавно Миранда жаловалась ей на свою рассеянность: что забыла на Кампии межпланетник, выданный ей Ольгердом для экстренной связи. Такого маньяк предусмотреть, конечно, не мог. Прежде всего, он был мужчиной, а Миранда с ее женскими слабостями не вписывалась ни в какие схемы.

Оставалось совсем немного: обыскать центральный зал и двести кают. Надежда придала Флоренсии сил. Она вскочила и бросилась осматривать каюты.

— Ми, ты же умница, — думала она, — ты же не выкинула его в утилизатор, ты положила его на тумбочку, рядом с подушкой. Не правда ли? Все очень просто, все очень даже просто. Я не могу умереть, я обязательно спасусь. У нас с Консом будет мальчик, очень хорошенький мальчик, и плевали мы на всех экстремистов!

После отчаяния такие мысли были особенно приятны. Межпланетник она нашла, аккумуляторы в нем еще не сели. Флоренсия взяла его дрожащими руками и торопливо набрала номер Риции.

Изображение так и не появилось, и голос едва различался.

— Рики! — крикнула она, — Рики, я на Кампии! Ты слышишь меня?!

— Мама, это ты?!

— Я! Забери меня скорее!

— Да, да, да! — ответила Риция, — жди меня, я скоро!

Флоренсия вернулась в центральный зал, колени подгибались. Сердце по-прежнему тревожно сжималось, хотя спасение было совсем близко. И вдруг, может, от напряжения, может, от страха, ей пришла в голову совершенно безумная мысль. А если… это и есть Риция?! А если все было вот так…

Бежать и прятаться ей было уже некогда. И незачем. Если это Риция, то как после этого жить? Ватные ноги подогнулись. Флоренсия осела на пол, не в силах больше бороться, и просто с ужасом ждала своей участи.

Она жила среди мутантов, и с этим надо было считаться. Их можно было принимать за нормальных людей, лечить их, ладить с ними, любить их, но за их спиной была исковерканная судьба планеты, и планета выставляла свой жестокий счет всем без разбора: Аделе, Патрику, теперь вот ей и ее ребенку. Они расплачивались за чьи-то давние-давние, тысячелетние грехи.

Риция возникла посреди зала. Она была очень красива. На ней был красный комбинезон с черным ремешком, черные волосы ровно падали на плечи, лицо было очень бледное. Флоренсия с удивлением подумала, что никогда еще не видела у дочери такого белого, как полотно, лица.

Секунду они смотрели друг другу в глаза.

— Мама! — крикнула Риция и бросилась к ней, — мамочка, что с тобой? Ты не можешь встать?

— Не могу, — призналась Флоренсия.

— Ну, как же ты так? Милая моя, зачем ты меня так напугала! — она торопливо целовала ее лицо и гладила волосы, — почему ты мне ничего не сказала? Я бы уберегла тебя!.. Вставай, мамочка, не будем тут больше задерживаться.

Они обнялись. Риция прижимала ее к себе крепко, но в то же время бережно.

— Теперь всегда будешь со мной, — сказала она твердо, — пока Конс не вернется.

* * *

— Где мы? — спросила Флоренсия, все еще не веря в свое спасение.

— В замке Кера, — сказала Риция, — здесь пока самое безопасное место.

— Почему здесь?

— Старик еще не пойман, но здесь он вряд ли будет тебя искать.

— Би Эр? — ужаснулась Флоренсия.

— Представь себе, да.

— Значит, Кера не виноват?

— Миранда ему верит. Я теперь тоже.

— Странно…

— Мы обыскались старика. Его нигде нет. Разве ты не понимаешь: он уже играет в открытую. Ведь прятаться больше не за кого.

— Да. Все это ужасно.

Они стояли в маленькой гостиной с окнами в заснеженный сад. В саду была глубокая ночь.

— Который час? — спросила Флоренсия.

— Третий.

— Мне надо принять мой препарат.

— Сейчас доставлю, не волнуйся. Сядь, посиди.

— Подожди, Рики, — Флоренсия вцепилась ей в рукав, — не оставляй меня одну!

— Хорошо, мамочка.

Они сели в кресла у камина. Дрожь постепенно проходила, только сердце ныло по-прежнему.

— Я так люблю тебя, детка, — сказала Флоренсия.

— Скоро у тебя будет свой ребенок, и ты меня разлюбишь.

— Боже! О чем ты говоришь?!

— Не обращай на меня внимания, — усмехнулась Риция, — я просто устала и перенервничала. Конечно, я за тебя рада. Я даже тебе завидую.

— Зачем завидовать? — улыбнулась ей Флоренсия, — у вас с Ольгердом тоже будут дети.

Риция посмотрела ей в глаза и отвернулась.

— Нет, — сказала она жестко, — не будут.

— Почему? Ты ведь любишь его?

— Моей любви мало.

— Если ты о своей мутации, то это полная ерунда, мы с ней справимся. Я просто устала тебе это повторять.

— Нет, мама. Дело не в этом.

— А в чем?

— Он больше не хочет на мне жениться. И у него веская причина.

— Какая?

— К нему вернулась Анзанта.

— Анзанта?! — изумилась Флоренсия.

— Да. Все началось сначала. Впрочем, почему сначала? Я всегда знала, что он любил только ее!

Риция резко встала. Ее бледное личико запылало то ли от огня, то ли от волнения.

— У них своя бесконечная история, мама. Глупо было в нее встревать.

У Флоренсии не было сил даже огорчиться за свою дочь. Она устала, измучилась и до сих пор не могла поверить, что все самое страшное позади. Она закрывала глаза, и ей казалось, что она снова бросается на стальную дверь в кромешной темноте. Неужели это сделал с ней Би Эр? Этот мудрый и спокойный старик с кроткими серыми глазами?!

В гостиную наконец вошел хозяин. За ним появилась Миранда.

— Фло! — вскрикнула она и бросилась к ней, — где мы тебя только не искали! Откуда ты взялась?

— Из склепа, — вздохнула Флоренсия и устало улыбнулась ей, — если б не твоя рассеянность, Ми, я бы так и сидела на Кампии.

Она подробно рассказала, что с ней случилось.

— Тебе не мешает помыться и поесть, — сказал Кера, — спать ляжете с Рицией в одной комнате, мало ли что. Старик еще не пойман. Я тоже буду за стенкой, если что — кричите, я услышу.

— Спасибо, Азол, — вздохнула она.

Она смотрела на него и все не могла поверить, что это не он ударил ее по лицу и прыснул ей в лицо из баллончика. Би Эру не хватало роста и ширины плеч. Впрочем, от ужаса это могло и показаться. У страха глаза велики, и ей убийца показался огромным.

Камин ярко горел, согревая и убаюкивая. От усталости и волнений страшно хотелось спать. И не хотелось думать ни о чем ужасном. Она встала и покачнулась. Кера тут же подхватил ее на руки.

— Спокойно, доктор. Мы вас вылечим.

Дальше она уже ничего не чувствовала, кроме его мощного плеча под щекой.

* * *

— Пойдем, — сказал Кера, когда за Рицией закрылась дверь, и взял ее за руку.

Миранда не понимала, что между ними происходит. Просто совместные поиски, или нечто большее? Думать об этом было странно, еще утром она считала его убийцей и гнала всякие мысли о нем. Ей вообще казалось, что для нее все уже кончено.

Она пыталась убедить себя, что Кера испытывает к ней только благодарность за доверие, ведь она не кто-нибудь, а мать убитого юноши, но ей хотелось большего, и она сама себя не слушала. Все доводы, что он терпеть не может женщин, тем более, земных, не действовали. Мудрая женщина продолжала бороться в ней с наивной девочкой.

Они вместе вошли в какую-то комнату, похожую на спальню. Черные стены в ней светились мерцающей сиреневой пудрой. Тускло светился обод в изголовье кровати, изгибы стульев, контур дивана и столика рядом с ним. Все это отражалось в большом зеркале перед кроватью. Кера повернул регулятор в изголовье постели, свет стал ярким и белым. Миранда увидела, что стоит на золотом ковре и отражается в зеркале, маленькая и растерянная.

— Ты, наверно, проголодалась? — спросил он.

— Да, — кивнула она.

— Сейчас все будет.

Явился робот с подносом, на котором дымились тарелки и чашки. Он поставил его на столик над кроватью. Миранда осторожно присела с одной стороны, Азол развалился с другой.

— Извини, — сказал он, — в этом доме еда только аппирская.

— Ничего. Спасибо.

Она обратила внимание, что еду принес робот, что было не в традициях аппирских вельмож. Но тут все было понятно: Кера не хотел, чтобы слуги видели его в обществе земной женщины. Эта скандальная новость моментально разнеслась бы по всей планете, шокируя всех его сторонников. Сознавать это было неприятно.

— Ложись, — посоветовал он, — так будет удобнее. Возьми подушку.

— Ну… раз у вас так принято…

Миранда скинула сапоги и забралась на кровать с ногами. Подоткнула под себя подушку и взяла с подноса чашку с бульоном. В бульоне плавали белые шарики.

Собственно, ей не хотелось есть. Ей хотелось смотреть на него и знать, отведя взгляд, что он тоже на нее смотрит. У нее тихо сжималось сердце, когда ее глаза вдруг встречались с его глазами. Ей нравилось, как он одет, его обычная рубашка в клетку, ей нравилось, что он космат, что он так могуч и даже немного грузен, что мягкие одеяла прогибаются под ним, как послушные наложницы… ей все в нем нравилось.

Она никогда не подозревала, что у нее такой вкус. Обычно ей нравились прекрасные юноши или красавцы типа Ольгерда Оорла. Она любила смотреть на него, даже иногда сбивалась с мысли, ее эстетическое чувство упивалось им, но плоть оставалась совершенно равнодушной. Это был не ее мужчина. А от взгляда Кера по всему телу пробегала горячая волна, как будто от щемящего сердца разбегались раскаленные проводочки к каждой клетке кожи.

— Скажи, а ты сам подозревал кого-то?

— Я ошибался.

— Но все-таки?

— Подумай сама: кроме меня землян не выносил только Руэрто Нрис. Он всегда меня поддерживал в этом вопросе. Я знал даже больше: что у него есть контакты с экстремистами. И, кроме того, именно ему выгодно перессорить всех Индендра.

— Почему?

— Мотив один: власть. Он младший из нас и всегда находился в тени своих дядюшек. А когда он оперился, появились другие наследники. Сначала Риция, потом ребенок Аделы…

— Но ведь Нрис, как я слышала, вообще не вставал из-за стола.

— Я лично этого не видел. Я пришел позже.

— И Патрика убить он не мог. Он находился тогда у Леция.

— Я же говорю, что ошибался. Хотя с ним бы я разобрался с гораздо большим удовольствием, чем с выжившим из ума стариком. Я любил его.

— Мне он тоже очень нравился, — с сочувствием сказала Миранда, — до сих пор не могу поверить.

— В тихом омуте черти водятся, — усмехнулся Кера, — кажется, так у вас говорят?

— Ты не любишь людей, — посмотрела на него Миранда, — но ты знаток нашей культуры.

— Просто я аппир и люблю аппиров, — сказал Кера, — и защищаю их, как могу.

— От нас?

— Да, от вас.

Миранда пожалела, что завела этот разговор. Ссориться с хозяином замка не хотелось.

— Спасибо за ужин, — вежливо сказала она, — где я могу умыться?

— Лучше прими душ, — посоветовал Кера, — зеркало — это дверь в ванную.

Она встала и подошла к зеркалу. Лицо было бледным и уставшим, волосы растрепались, блузка выбилась из-под юбки. Она посмотрела себе в глаза: что дальше, Миранда?

Кера подошел сзади и что-то накинул ей на плечи. Она изумленно увидела себя в зеркале в роскошном аппирском халате. Он был ярко-синий, расшитый серебром, золотом и драгоценными камнями. Пышные рукава сами подобрались по ее рукам, подол замер на уровне пола. У нее было чувство, что на ней что-то живое. И безумно дорогое.

Азол как бы завернул ее в этот халат, даже улыбнулся, глядя на ее отражение. Можно было не сомневаться, что это подарок. Такие вещи не выдают, чтобы ополоснуться в душе.

Миранда не шевелилась, но в ней боролись совершенно противоречивые чувства: от восторга до паники. Мудрая женщина по-прежнему не могла победить наивную девочку. Сердце ныло. Она обернулась, посмотрела ему в глаза.

— Азол, я земная женщина. И никогда не буду аппирской.

Он не отвел взгляда.

— Хочешь, чтобы я ушел?

Миранда растерялась еще больше. Она не знала, чего хочет, и что ей нужно. Она боялась его. Она боялась его отсутствия. Она не хотела никакой любви, и она измучилась от одиночества. Она понимала, что это просто затмение у них обоих, и знала, что такого случая больше не будет.

Она осторожно коснулась его щеки кончиками пальцев, потом всей ладонью, потом двумя ладонями. Ей показалось, что он не дышит.

— Не уходи. Останься.

Он улыбнулся, но затем очень серьезно сказал:

— Тогда пойду побреюсь.

— Зачем? — удивилась она, гладя его щеку, — ты и так не колючий.

— Не могу, — признался он, — когда-то я был волосат, как медведь, с тех пор не выношу щетины. Бреюсь по три раза в день.

Он сказал это спокойно, как будто ничего в этом особенного не было, но ей показалось, что он никогда и никому про это не говорил.

— Иди, — не стала она спорить, понимая, что такую застарелую болезнь не излечишь одним словом, неспроста же у него нет даже наложниц, — брейся, если хочешь. Но мне ты нравишься и так.

— Женщины меня боятся.

— Я уже ничего не боюсь, — она улыбнулась, — даже тебя.

* * *

Повернуть вспять ничего уже было нельзя. Он побрился, она приняла душ. Свет был тусклым, музыка тихой, зимний сад за окном утопал в ночи. Страшная сказка все больше напоминала волшебную.

Миранда почему-то не представляла, как все это будет. Она не знала, каковы в любви аппиры, но ей и сравнивать-то было не с чем. За всю жизнь у нее был один-единственный мужчина — Торвал Моут, ее муж.

Он был намного старше, она влюбилась в него еще студенткой, когда он возил их группу на Меркурий. Его тогда еще умиляла девушка, которая все время отставала и терялась, у которой постоянно ломалось снаряжение, под которой все осыпалось, и на которую все падало. Это потом он от этого озверел.

Торвал привык все за нее решать и все за нее делать. Он давно жил с другой женщиной, но даже оттуда умудрялся ее контролировать и навязывать ей свои решения. Ни один ее поклонник ему не нравился, и он умел расстроить все ее отношения с ними в зародыше. Миранда смогла избавиться от его влияния, только улетев на Пьеллу.

Все это было слишком давно: Земля, Торвал, молодость… Для нее с тех пор прошла уже вечность, она была совсем другая. Все было странно и неожиданно, и страшно и сладко. Азол, видимо, тоже плохо представлял, что из этого получится.

— Иди ко мне, — позвала она этого дикого аппирского льва, нерешительно стоящего посреди своей мерцающей спальни, и зажмурилась, как будто прыгает в пропасть.

Лев оказался вполне ручным. Он не съел ее, не искромсал клыками, не разорвал когтями ее кожу. Он вообще был совершенно не таким, как она думала. И не таким, как Торвал.

Прежде всего она поняла, что они никуда не торопятся. Что совсем не нужно после двух-трех глубоких поцелуев раздвигать колени. Можно еще долго просто наслаждаться друг другом. Это было для нее непривычно. Торвал всегда ставил себе задачу и стремился как можно оптимальнее и быстрее ее выполнить. И от нее требовал того же. Таким он был не только в любви, вообще по жизни.

«К черту Торвала!» — подумала Миранда, убирая косматую гриву Кера с его лица, ей нравились его грубые черты, нравилось, что он так непохож ни на кого, особенно на ее бывшего мужа. И она, как, наверно, все женщины на свете, уже заглядывала вперед. Она думала, как трудно ей будет расстаться с ним утром, забыть все это и жить по-прежнему: в своих заботах и без его любви.

Азол приподнял ее над собой на вытянутых руках, потом положил ее на подушки и склонился над ней, и тем вернул ее к настоящему.

— Мне казалось, что твое тело — белое как мрамор, — сказал он, — и такое же холодное. А оно такое горячее и нежное.

— А я думала, — призналась она, — что ты просто возьмешь меня и изнасилуешь.

— А я что делаю? — засмеялся он, склоняясь еще ниже.

— Я не знаю, что ты делаешь, — она закрыла глаза, — но мне так хорошо с тобой… там, в подземелье у тебя был такой колючий свитер, помнишь? И сам ты был такой колючий…

— Я был зол на тебя как черт.

— И я совсем-совсем тебе не нравилась?

— Мне было жаль тебя. Ты дрожала как мышонок.

— От холода.

— Ну, конечно. Не от страха же…

Потом они уже ничего не говорили. Их губы слились, их тела соединились, и все было прекрасно, она даже не думала о грустном пробуждении. Но перед ней почему-то все время возникал образ Патрика с возмущением на лице: «С этим типом — только через мой труп!» Миранда с горечью сознавала, что так оно всё и вышло. И через его труп. И с этим типом. Вот такие бывают непослушные матери.

Если б не это, если б не боль, с которой она жила уже полгода и с которой свыклась, как с чем-то неизбежным, наслаждение могло бы быть намного большим. Удовольствие мешалось с горечью, создавая такой немыслимый букет, что хотелось плакать. Она тихонько вытерла глаза.

— Что с тобой? — испуганно посмотрел на нее Азол, — я… был груб?

— Ты был великолепен, — улыбнулась она сквозь слезы. Это нервное.

— Прости, — сказал он почему-то, обнял ее, уткнулся губами в ее волосы и так и заснул.

Она хотела снять с себя его тяжелую руку, но не смогла. Ни на что уже не было сил. Даже не вытерев слез, она тоже мгновенно заснула.

* * *

Полдень выдался солнечным. За распахнутыми шторами стоял торжественный зимний сад, осыпанные снегом деревья как будто заглядывали в спальню. Миранда сладко потянулась и села на кровати.

Перед ней на столике стоял огромный букет роз. Кера исчез, но постарался устроить ей приятное пробуждение.

Она не удивилась, что его нет. Очевидно, он ушел еще на рассвете, чтобы не видели слуги. Ей тоже не хотелось пока огласки. Патрик уже ничего не скажет, но его друзья все еще думают, что его убил Азол Кера. Неужели можно так чудовищно заблуждаться?!

Она встала, примерила халат, рассмотрела себя в зеркале, умылась. Робот принес на подносе завтрак.

— Где твой господин? — спросила она, с удовольствием отпивая из чашки крепкий кофе.

— Господина нет в замке.

— Он не сказал, когда он вернется?

— Нет. Он очень торопился.

— Куда?

— Не имею такой информации, госпожа Кревна.

— Почему ты называешь меня Кревной? — удивилась Миранда.

— Вы — госпожа с портрета, которую хозяин называет Кревной. Если информация неверна, исправьте меня.

— Называй меня, как хочешь, — улыбнулась Миранда.

— Слушаюсь.

— А откуда эти розы?

— Из оранжереи, госпожа Кревна. Господин любит цветы.

— Он вообще любит все изящное, я заметила.

Она отпустила робота и в полной прострации раскинулась на широкой кровати. Ей было хорошо. Наверное, она была даже счастлива. Хотелось только, чтобы он поскорей вернулся, чтобы снова почувствовать его губы, и сказать, что ей все, абсолютно все нравится.

Потом к ней вошла Флоренсия. Вид у нее был усталый и хмурый, почти больной.

— Какой на тебе роскошный халат, — заметила она.

— Нравится? — улыбнулась Миранда.

Флоренсия не ответила. Она села к ней на кровать.

— Он еще и розы тебе преподнес?

— Изумительный букет, правда?

— Чего он от тебя хочет, Ми? Чего он добивается?

Фло проговорила это с такой неприязнью, что Миранда перестала улыбаться.

— Ничего он не добивается, — сказала она.

— Послушай, — строго посмотрела на нее подруга, — пока его нет, нам надо срочно выбираться из его замка. Поняла?

— Почему? — нахмурилась Миранда, чувствуя, как на ее солнечное утро наползает тень.

— Утром на заливе рыбаки нашли тело Би Эра, — тихо сказала Флоренсия, — он убит.

— Кем? — прошептала Миранда.

— А ты как думаешь? — строго посмотрела на нее подруга.

— Нет! — она отчаянно покачала головой, — Азол не мог этого сделать!

— Не понимаю, почему ты так уверена? Я и вчера этого не понимала. Как можно было ему верить?!

— Он не мог! Он был со мной. Всю ночь.

— Поздравляю, — Флоренсия посмотрела на нее даже не с осуждением, а просто с ужасом, — только Би Эр убит еще вчера.

— Нет! — еще раз воскликнула Миранда и закрыла лицо руками.

— Знаешь, где твой Кера сейчас? Люди Конса прослушивают его разговоры. И он это знает, поэтому не пользуется никакой связью. Сегодня Юндр позвонил ему в открытую. Ми, они говорили почти прямым текстом. Кера даже подосадовал, что со мной ничего не вышло. Негодяй! Он сейчас у Юндра.

— Как же… — пробормотала Миранда, — как же это?

— Возьми себя в руки, — посоветовала Флоренсия, — Кера — убийца. Он сам себя выдал. И больше просто некому. Знаешь арифметику? Два минус один — получается один. Би Эр убит. Остается Кера.

— Я не могу, я не могу в это поверить!

— Я тебя понимаю, Ми. Ты совсем запуталась, и неудивительно, — Флоренсия кивнула на букет роз, — он же не просто убийца. Он чудовище. Его утонченный вкус проявляется даже в садизме. Кера — утонченный садист. Эстет со звериной мордой! Ему мало было убить Патрика, он захотел переспать с его матерью. Это чудовищно, но это так… Одевайся скорей, пока он не вернулся.

— Как он убил Би Эра? — спросила Миранда.

— Ужасно. У старика свернута шея. А труп выбросил из модуля прямо на залив.

Миранда содрогнулась. Она медленно и брезгливо, как от змеиной кожи, избавилась от дареного халата, бросила его на ложе порочной любви, слезы туманили глаза, на душе было так мерзко, как будто на нее осел липкий пепел. И соскрести его было уже невозможно.

— Идем, — сказала она, застегивая юбку, и взглянула на подругу.

Флоренсия все еще смотрела на нее с ужасом.

— Ты только не казни себя за это, Ми. Ты же не знала!

— Знала. Должна была знать. Меня предупреждал сам Патрик. Но я — плохая мать. Я его не послушалась… Не знаю, простит ли он меня теперь?

Она в последний раз оглянулась на комнату, где была так счастлива. Ей показалось, что все в этой комнате тоже покрыто липким серым пеплом, как и ее душа.

— Хочешь, полетим с нами? — спросила Флоренсия на стоянке.

— В самом деле, Миранда, — сказала Риция, — с нами вам будет безопаснее.

— Безопаснее? — удивленно посмотрела на нее Миранда, — мне уже нечего бояться.

Она вошла в свою квартиру, медленно сняла шубу и сапоги, медленно прошла на кухню, достала таблетки, растворила их в стакане.

В гостиной Патрик глядел на нее со стереоснимка голубыми грустными глазами. Губы по-прежнему улыбались, а глаза сегодня были какие-то особенно печальные. Смотреть в них Миранда больше не могла.

— Прости меня, мальчик, — сказала она, — я слишком слабая. Беспомощная тычинка от одуванчика, которую несет ветром, куда придется. Прости, я предала тебя. Я не знаю, как это исправить. И я не знаю, как жить с этим.

Ей хотелось поскорее со всем этим покончить. Она выпила снотворное, взяла портрет, легла с ним на диван, прижимая его к животу, и навсегда закрыла глаза. Белый свет, перепачканный липким серым пеплом, больше ее не интересовал.

* * *

Последнее собрание было назначено на семь вечера. Ольгерд пришел к отцу пораньше, за неимением никаких важных дел. Зела чувствовала себя все хуже и хуже, и Ричард был очень этим расстроен.

— Садись, — сказал он хмуро, — и объясни мне наконец одну маленькую деталь, пока мы одни.

— Какую? — насторожился Ольгерд.

— Где Кера?

— На Пьелле.

— Это я и без тебя знаю. Я хочу знать, почему?

Ольгерд тоже хотел бы это знать.

— Па, я не мог ничего сделать. Ты знаешь, что такое для них всех Риция? Об этом даже заикнуться немыслимо.

— Значит, ты испугался?

— Нет. Не в этом дело. Мне бы все равно никто не поверил. А доказательств нет. Ничего нет, кроме голых слов твоего скивра!

— Скивры не врут.

— Ты уверен?

Отец как-то странно посмотрел на него, потом спросил:

— А зачем ему врать?

— Не знаю! — сорвался Ольгерд, он бы тоже хотел это знать.

Зела выглянула из спальни. Личико у нее было бледное, глаза ввалились и странно блестели. С каждым днем она все больше приобретала тот жалкий вид, в котором он подобрал ее когда-то на заброшенной планете. У Ольгерда было такое сложное чувство к ней, что он даже не хотел в нем разбираться. Слишком много воспоминаний сразу вдруг накатывало.

— По-моему, вы ссоритесь, — слабо улыбнулась она.

— Только начинаем, — сказал Ричард, — зачем ты встала?

— Хочу пройтись немного по воздуху, пока не похолодало.

— Чтобы тебя опять украли?

Ольгерд содрогался от этой истории: неужели вполне цивилизованные лисвисы за каких-то три поколения могли скатиться до такой дикости? И как отец еще не загрыз эту зеленую ведьму?

Зела встала на цыпочки и поцеловала отца в щеку.

— Хочешь сделать из меня затворницу?

— Нет, — сказал он, — хочу, чтоб тебя кто-то сопровождал.

— Я не возражаю.

— У нас сейчас собрание.

— Тогда я попрошу Коэма.

Ричард покачал головой.

— Лучше бы ты все-таки полежала.

Она снова улыбнулась.

— Слушать, как вы все тут переругаетесь? Нет уж, у меня и без вас голова болит.

— Надень куртку! — крикнул он ей вслед.

— Что с ней, па? — спросил Ольгерд, когда двери за ней закрылись, — какой-нибудь местный вирус?

— Похоже, — мрачно сказал Ричард, — надо срочно выбираться отсюда, пока мы ее не потеряли, Ол.

— Тогда не будем больше тянуть. Сегодня же отправимся на болота.

— Без Кера? — взглянул на него отец.

— Предлагаешь сбегать за ним? — усмехнулся Ольгерд.

— Я ничего не предлагаю. Просто мне не нравится такой расклад.

Без пяти семь явились Прыгуны. Они обучали Эдгара на пустыре за городом, но его с ними не было.

— А где Эд? — спросил отец.

— Эдвааль вэй от нас сбежал, — жизнерадостно сказал Нрис, — к нему подошел мальчик с запиской, и его как ветром сдуло.

— Куда?!

— Очевидно, к прекрасной даме.

— Какой к черту даме? У нас же собрание! Почему же вы его не задержали?

— Он быстро бегает, — усмехнулся Нрис, — а телепортирует еще быстрее.

— Научили на свою голову!.. Ладно, начнем без него. Он понятия не имеет, что такое дисциплина.

— И без меня? — в дверях появилась Ингерда.

Зеленый костюм очень шел к ее рыжим волосам. Она выглядела уверенно и непреклонно.

— Садись, — сказал отец, — можешь поприсутствовать. Но на болота мы тебя не возьмем. Даже не надейся.

Она села рядом с Ольгердом.

— По-моему, тебе пора заняться воспитанием племянника, — шепнула она ему на ухо, — дед явно не справляется.

Ольгерд наклонился к ее уху.

— По-моему, этим уже занялся отчим.

— Кто?!

— Леций.

Ингерда вспыхнула.

— Не говори ерунды!