1

На закате, когда изнуряющая дневная жара еще не сменилась ледяным ночным холодом, Элигвааль сидел на пороге своего дома, тоскливо глядя на огромное красное солнце, которое обреченно растекалось над унылыми красными болотами. Корявые деревца стояли в изломанных позах далеко друг от друга, словно все перессорились. Он не любил эти болота, и любоваться там было нечем, но дом построил еще его дед, угрюмый и неразговорчивый тип, построил на самой окраине поселка, да еще и развернул его ко всем задом в знак презрения.

Иногда это спасало. Элигвааль сам терпеть не мог пустой болтовни, к нему приходили только по делу: излечиться, приворожить кого-нибудь или избавиться от ребенка, сберечь урожай, наколдовать удачную охоту… Тем, кто желал разбогатеть, он помочь не мог. Вообще-то мог, но не хотел.

Жрецы красного бога солнца Намогуса сначала враждовали с ним и пытались даже убить его, что было совершенно невозможно, потом смирились с этим и постарались использовать ситуацию в своих целях. Даже его дочь посвятили в жрицы. Честолюбивая Кантина с удовольствием бросила своего отца в этой глуши и перебралась в Порг. И он ее не винил. В столице кипела жизнь, там сохранились еще остатки цивилизации, а соответственно было довольно сытно, не так донимала жара, и не изматывал холод.

Тяжко жить на не родной планете. Кое-кто еще помнил, что яркая утренняя звездочка на небе — Вилиала, теплый, влажный рай, из которого они когда-то сбежали, чтобы обрести независимость. Несколько десятилетий длились постоянные войны, потом все как-то наладилось, пока не явился с Вилиалы оскорбленный Гунтривааль, не объявил о полном отделении и не добился своего. Где он сейчас, этот горделивый выскочка? Наивный мечтатель, который думал, что в таких суровых условиях, впроголодь, можно построить гармоничное общество.

Жесткие условия создали такую же жесткую иерархию. Борьба за жизнь не оставляла времени и сил для культуры и науки. Зато пышным цветом расцвело язычество. Изучать физику, биологию, космогонию стало некогда и незачем. Проще было поверить в Намогуса и его божественную компанию, принести им жертву, заключить с богами сделку без всяких душевных затрат и спокойно ждать результата. Жрецы сыграли на всеобщей усталости, душевной и физической. Они и победили. Они его и свергли.

Холодало стремительно. Кожа покрылась пупырышками. Элигвааль зашел в дом и плотно прикрыл за собой дверь. Дров было достаточно, он развел огонь в очаге, большой каменной чаше посреди комнаты, поставил на решетку чайник и приготовил траву для заварки.

Жизнь текла. Он не задумывался над этим. Вечер сменял утро, ночь гасила день, холод чередовался с жарой, и каждый вечер, как заведенное, красное солнце опускалось на западе в красные болота, поросшие корявыми деревцами.

И вдруг все изменилось. Внезапно, посреди ночи. Стук в дверь, тихий голос, несмелые шаги… Гостья откинула тонкой рукой меховой капюшон, под ним была шапочка с вуалью, которая скрывала ее лицо, но не могла скрыть роскошные белые волосы. Изящные зеленые пальчики с нефритовыми ногтями нервно мяли край лисьей накидки. На них уже не было драгоценных перстней, но они сохранили ухоженность и праздность, как подобает царевне.

— Надеюсь, мы одни, колдун?

— Одни. В такое время никто уже не выходит из дому.

— А ты… живешь один?

— Конечно.

— Я слышала, твоя дочь — жрица Кантинавээла. Это правда?

— Да, это моя дочь.

— Почему же ты не переедешь к ней в столицу?

Элигвааль усмехнулся.

— Колдун должен жить рядом с лесом.

Он усадил гостью за деревянный стол, заварил чай и пододвинул к ней чашку.

— На, погрейся.

Она обвила чашку тонкими пальчиками, согревая об нее руки. Языки пламени бросали отсвет на ее серебристую вуаль и точеное нефритовое лицо под ней.

— Я почему-то думала, что ты глубокий старик, колдун.

— Жизнь измеряется не годами — усмехнулся он, — так чего же ты хочешь от меня, красавица?

Она помолчала, потом вздохнула:

— Приворотного зелья.

Он давно знал, что уже выпал из этой жизни и может быть только сторонним наблюдателем. Чужие проблемы не должны его беспокоить, чужая боль не должна заставлять его страдать, чужая любовь — вызывать зависть. Знал и смирился с этим. Но то, что он услышал, задело его невозмутимую душу.

— Зачем такой красивой девушке приворотное зелье? — спросил он с горечью.

Гостья вертела в руках чашку, не решаясь из нее отхлебнуть.

— Откуда ты знаешь, что я красива, колдун? Ты же не видишь моего лица.

— Твое лицо прекрасно, так же как и твои руки, твои волосы, твой голос. Ты самая красивая девушка на Тритае.

— Не говори так…

— Ты можешь прятать от меня лицо, но я все о тебе знаю, прекрасная Лаунавээла вэя.

Она вздрогнула, потом помолчала, вздохнула и откинула вуаль.

— От тебя и правда ничего не скроешь.

Белые волосы облаком клубились вокруг нежно-зеленой шеи, щек и лба, длинные ресницы прикрывали лучистые карие глаза, устремленные вниз, желтые губы были подкрашены золотистой помадой.

— Надеюсь, ты никому не скажешь о моем визите, колдун? Я давно не живу под своим именем. С тех пор, как отца арестовали.

— Я не болтлив, — сказал Элигвааль, любуясь ею.

Лауна все-таки отпила из чашки, едва прикасаясь к ней нежными губами.

— Так что? — спросила она, — ты дашь мне приворотное зелье?

— Дам, — хмуро ответил он, — но кто смеет тебя не любить?

— Именно тот, кто мне нужен, — усмехнулась она.

— И ты не в силах от него отказаться?

— Это уже мое дело, колдун.

— Пойми: зелье — это обман. Это не есть любовь.

— Пусть так.

Пусть так. Пусть любит, кого хочет, и живет, как хочет. Ему-то что?

— Тебе придется немного подождать, Лаунавээла.

— Я согласна.

— Садись ближе к огню, скоро все застынет.

— Можно мне посмотреть, как ты будешь варить зелье?

— Варить?

Элигвааль засмеялся. Его и правда считали колдуном! Он взял чашу с водой, поставил перед собой и уставился на воду.

— Как его имя?

— Чье?

— Твоего избранника.

— Это нужно?

— Иначе я бы не спрашивал.

— Коэмвааль.

— И этот Коэмвааль не поддается твоим чарам, вэя?

Лауна посмотрела на него блеснувшими карими глазами.

— Ты хочешь мне польстить, колдун, но делаешь мне больно.

— Прости, — сказал он, — скоро этот Коэм будет только твой.

Он посмотрел на Лауну, потом на воду в чаше и заструктурировал ее на смерть. Вода стала голубоватой и вязкой как масло.

— Ты принесла сосуд?

— Да. У меня фляжка.

Элигвааль наполнил флягу смертельной жидкостью, остальное выплеснул в огонь. Пламя взвилось до потолка как ужаленное. Глаза Лауны расширились от восхищения и ужаса. Дрожащими руками она убрала флягу в боковой карман своей шубы и встала.

— Не ходи в ночь, — сказал он, — ты замерзнешь. Дождись утра.

— Я лучше пойду, — попятилась гостья.

Элигвааль усмехнулся.

— Меня ты боишься больше, чем холода?

— Да. Я тебя боюсь, — призналась она.

— Что ж… иди. Раз я так страшен.

— Сколько я должна тебе, колдун?

— Нисколько.

Глаза ее снова сверкнули восхищением, перемешанным с ужасом.

— Иди, — сказал он, — желаю тебе счастливой любви.

* * *

— Что я наделал… — подумал он утром.

Ночью, когда она сидела рядом и смотрела испуганными и ждущими любви глазами, такая прекрасная, такая нежная и такая недоступная, страдающая о каком-то Коэмваале, который посмел не ответить ей взаимностью, естественным порывом было — убить этого типа. С утра же, в свете восходящего солнца, в тепле, согревающем стены и подоконник, с угасающими углями очага и в сладком запахе дыма, все это показалось диким.

Элигвааль еще не понял, чего он хочет. Просто на душе было скверно. Он, как обычно, прошел в хлев, косматые мурны, почуяв тепло, оживленно топтались в загончике. Он подоил двух самочек, потом выгнал всех на пастбище за поселком.

Солнце поднималось, угрожая к полудню все расплавить.

— Скорей бы зима, — подумал Элигвааль, — с холодом еще можно как-то бороться. А от жары никуда не спрячешься.

От жары лисвисы рыли глубокие подземелья. В каждом доме были глубокие подвалы и погреба. В полдень, особенно летом, никого на улицах не было, все отсиживались там. Когда-то, когда еще торговали с Вилиалой, были кондиционеры, охладители, освежители, равно как и батареи, обогреватели, камины, гелиоаккумуляторы. Остатки этой роскоши в устаревшем и потрепанном виде сохранились только у самых богатых. Они жили довольно комфортно. Остальные топили печи, ходили дома в шубах и рыли норы под землей.

Элигвааль знал, что связь с Вилиалой все-таки была, прилетали планетолеты, что-то привозили, что-то забирали, обменивались информацией, но это было только для узкого круга посвященных. А для остальных — это красный бог солнца Намогус еще раз прокатился по небу в своей огненной колеснице.

Элигвааль зашел в дом, выпил парного молока, съел лепешку с сыром и понял, что пора что-то делать. Найти Лауну было нереально, она жила под чужим именем. Он прикинул, где можно разыскать Коэмвааля, пока тот еще жив. Имя его ни о чем не говорило. Скорее всего, это был какой-нибудь столичный франт, молодой красавец, избалованный женским вниманием. И искать его следовало в Порге. Во всяком случае, это имело какой-то смысл.

Тянуть дальше было некуда. Набросив поверх белого летнего хитона меховую шубу, Элигвааль перенес себя в столицу, на рыночную площадь. Время было удачное: не жарко и не холодно, используя это преимущество с полной отдачей, лисвисы выбежали на улицы по своим делам. Столица кишела как растревоженный муравейник, особенно рынок. Так что внезапного появления рослого мужчины в черной шубе никто и не заметил.

Толпа была пестрая. Если по деревням жили обычно родственники, то в Порге собрались все подряд, на лицах мелькали все оттенки зеленого: от нефритового до почти черного, даже бородавники восседали на корзинах с овощами. От них, как правило, пахло плесенью, и характер у них был несносный. Одеты все тоже были по-разному: от легких летних платьев и хитонов до вязаных свитеров и мохнатых шуб. Это зависело только от того, до которого часа лисвис собирался пробыть вне дома.

Расспрашивать торговцев Элигвааль не стал. Он прямиком направился в храм Намогуса. Дома были низкие, из местного материала: каменный фундамент и первый этаж, и один-два этажа деревянных. Улицы вымощены булыжниками. Правда, ближе к центру картина менялась. Центр был маленьким уголком Вилиалы. Дома вздымались высоко, собранные из готовых блоков, доставленных когда-то с родной планеты, они стояли, как пришельцы, как белые паруса на огромном корабле, и окна их сверкали, отражая солнечный свет. Там были все удобства, о которых большинство лисвисов даже не подозревало, они просто думали, что Намогус выстроил эти хоромы для своих жрецов.

Дочь большую часть времени проводила в храме, поэтому следовало искать ее там. Элигвааль, минуя белый квартал, подошел к серо-желтой, сложенной из каменных плит махине с колоннами в три обхвата при входе. Это было более позднее творение местных мастеров и старой, но еще ползающей техники. После такой колоссальной стройки все краны и бульдозеры загнулись окончательно. Зато храм стоял. Он подавлял тебя сразу: своими размерами, своей холодной угрюмостью, своими туманными намеками на непознанное. Так и было задумано.

Привратники пропустили его сразу. Узнали колдуна Элигвааля. Его боялись, пожалуй, больше, чем самого Верховного Жреца, хотя никто толком не знал, кто он, и что он может. И откуда им было знать!

От привратников он узнал, что Кантина в храме. В огромном зале Намогуса было пусто, темно и прохладно. Мозаичный пол вымыт до блеска, курильницы вокруг алтаря едва дымились. Время службы еще не подошло. Лисвисы молились своему богу на рассвете и на закате. До заката еще предстояло пережить знойный полдень и несколько нормальных, пригодных для жизни и работы часов, когда никого, даже самого верующего фанатика, в храм не загонишь. Жрецы это учли.

Чахлый старикашка-служитель, протирая пыль под алтарем, сказал ему, что Кантинавээла в зале для омовений. Элигвааль прошел в правую часть храма, он знал, куда идет. В небольшом зале с низким потолком, подпертым толстыми колоннами, в клетчатый черно-белый пол был вделан круглый, как солнечный диск, бассейн с подкрашенной в рубиновый цвет водой. И в этой зловещего оттенка воде, в дрожащем свете четырех светилен на бронзовых треножниках, расслабленно покоилось темное тело его дочери. На полу лежали ее золотые одежды.

— Я сильно потревожу тебя, Канти? — спросил он, подходя к краю бассейна.

Она открыла глаза.

— Отец?

Их голоса гулко отдавались под каменными сводами.

— Ты мне нужна.

— Что-то случилось?

— Надеюсь, пока нет.

Она вышла из воды по ступеням. Ее темно-зеленое тело имело роскошные женские формы и неправдоподобно узкую талию: результат тренажеров, мазей и массажа. Черные волосы имели странный бронзовый оттенок, были обвиты золотыми лентами и закреплены высоко на голове, открывая точеную шею. Лицо ее было круглым, как и у всех темных лисвисов, черные глаза широко расставлены, их подкрашенные уголки сливались с линией бровей. Кончик носа был закруглен, и ноздри чуть вывернуты, словно раздувались от волнения или возбуждения.

Кантина как нельзя лучше олицетворяла собой классический тип красоты, присущий темным лисвисам, к которым относился и он сам. Он гордился своей дочерью. Но ему почему-то нравились светлые женщины, узколицые, с белыми или золотыми волосами. В них было меньше демонического.

Дочь облачилась в длинное золотое платье, улыбка сделала ее вполне доступной.

— Я рада тебя видеть, отец.

— Я тебя тоже. Ты по-прежнему очень красива.

— Еще бы!

— Тебе еще не надоело кривляться у алтаря?

— Мне это нравится. Все смотрят на меня как на богиню, восхищаются, трепещут…

— Это химеры, Канти. Когда-то надо иметь и семью.

— Вовсе не обязательно. Надеюсь, ты пришел не затем, чтобы читать мне мораль?

— Нет.

Кантина прошла вперед через весь зал и присела на лавочку у стены, между двух светилен. Элигвааль последовал за ней.

— Мне не нравятся мужчины, — заявила она, потом посмотрела на него и усмехнулась, — нет, не в том смысле… просто одни ничтожества кругом. Даже Верховный Жрец, он очень умный, даже красив… но он же ничего не может. Только делает вид. Я же знаю, что все это фокусы!

— А тебе нужен бог, — покачал головой Элигвааль.

— Да, — сказала она, — не меньше.

— Твои запросы слишком высоки.

Она посмотрела на него высокомерно.

— Разве?

В ее юной головке было много мусора, она кружилась от собственной красоты и славы. Жизнь еще не научила ее ценить что-то еще, кроме эффектной внешности, силы и власти.

— Я слишком порочен, чтобы учить тебя, — вздохнул Элигвааль.

— Зато ты можешь все, — заявила она, — хоть и сидишь в глуши со своими мурнами, — вот если б мне попался такой мужчина, как ты! Но таких больше нет.

— Зачем ты всех сравниваешь со мной? — сказал он недовольно, — ты же знаешь, что это против правил. Меня же нет.

— Ты есть, — возразила она и взяла его за руку, — вот он ты, я тебя вижу, я тебя трогаю, ты теплый, ты живой, ты говоришь со мной.

— Я давно умер, Канти. И ты это знаешь. Я тень.

— Не могу в это поверить. Особенно, когда ты рядом.

— А когда я прохожу сквозь стены?

— Это потрясающе.

— Канти, сколько можно объяснять? Есть источник, он формирует Элигвааля, как ему нужно. И я не могу отойти далеко от этого источника, я просто расползусь, как клякса и исчезну. Зато в радиусе действия я перемещаюсь мгновенно и куда угодно. Как солнечный зайчик.

— Поэтому ты и сидишь у себя на болотах?

— Да. В столице мне труднее удерживать форму.

— А что будет с другими после смерти? Не все же становятся колдунами, как ты.

— Я не колдун.

— Называй себя, как хочешь… А я хочу знать, что будет со мной, когда я умру.

Элигвааль усмехнулся.

— А твой Намогус тебе этого не говорил?

— Прекрати издеваться! — вспыхнула Кантина, — ты столько всего знаешь, но предпочитаешь молчать. Считаешь, что я недостойна твоих секретов.

— Ты знаешь главный мой секрет. Ты и больше никто.

— Спасибо и на этом, — Кантина выпустила его руку, — так какое у тебя ко мне дело?

— Мне нужен Коэмвааль.

— Почему же ты не пошел сразу к нему?

— Я не знаю, где его искать.

— В гостинице, где же еще? Или на корабле. А точнее я тоже не знаю.

— Собственно, мне нужен не он.

— А кто?

— Лауна.

— Дочь Гунтривааля?

— Она самая.

Кантина посмотрела недовольно.

— По-моему, ты собираешься впутаться в какую-то историю.

— Нет, — покачал он головой, — все гораздо проще.

— Постой-постой… она что, была у тебя?

— Да. Вчера вечером.

— Что ей понадобилось?

— Это тебя не касается.

— Ты весь состоишь из секретов, — усмехнулась дочь, — ладно, слушай: вчера Мештавээла расспрашивала меня о тебе. Видимо, для нее.

— Ступай к этой Мештавээле и приведи сюда девушку.

— А если ее там нет?

— Спроси, где она и скажи, что это срочно.

Кантина поднялась недовольно. Ей явно не хотелось никуда идти, но ослушаться отца она не посмела. Нервной походкой она вышла из зала, накинув на ходу на плечи изумрудный гиматий.

* * *

Элигвааль остался один. Вокруг было тихо, как в могиле. Он оставил шубу на лавке и стал медленно прогуливаться вокруг бассейна по черно-белым квадратам пола. Шаг — черная, шаг — белая, шаг — черная, шаг — белая… Разговор предстоял неприятный. Ему необходимо было признаться в своей жестокости и как-то ее объяснить. Объяснить, что он сам без ума от этой девушки и никому не хочет ее уступать, хоть и не имеет на это никакого права, что он жалок и смешон… А может, оставить все так, как есть? Пусть этот Коэмвааль умрет. И пусть умрут все, кто посмеет встать между ним и прекрасной Лауной! Пусть!.. Только зачем, ради чего? Что он может дать ей? Его же нет, он умер, он привязан к своим болотам, как бодливая мурна к столбу на короткой веревке. Он — только тень своего хозяина, игрушка на его руке, и в любую минуту может исчезнуть.

Он ходил, уже поборов свои эмоции, повинуясь холодному рассудку. Потом появилась взволнованная Лауна, снова нарушая своим появлением его спокойствие и равновесие. Элигвааль остановился.

Судьба явно издевалась над ним, подбросив такое искушение, разорвав монотонную цепочку его дней и ночей. Девушка дышала часто, как после быстрого бега. Жара сорвала с нее меха. Она замерла, словно точеная нефритовая статуэтка, обтянутая куском легкой ткани. Белые волосы были схвачены на темени изумрудной заколкой и водопадом струились по спине. Точеные руки нервно сжимали одна другую. Элигваалю хотелось провалиться сквозь землю. Они долго смотрели друг на друга в полной тишине.

— Ты искал меня, колдун? — наконец выговорила она.

Отступать было некуда. Он подошел, остановился на вполне почтительном расстоянии и хмуро спросил:

— Ты уже дала зелье своему избраннику?

— Нет, — ответила Лауна.

Элигвааль почувствовал некоторое облегчение.

— Не давай, — проговорил он властно, словно внушал ей это.

Глаза ее расширились не то от испуга, не то от изумления.

— Почему? — спросила она взволнованно.

— Потому что это зелье на смерть, — признался он.

Ужаса, визга и обвинений не последовало. Лауна только побледнела и спросила тише, чем в первый раз.

— Почему?

— Потому что я желал его смерти, — довершил собственное разоблачение Элигвааль.

Теперь она вздрогнула, закрыла лицо руками, даже что-то проговорила, похожее на молитву. Но потом, вместо того, чтобы убежать, шагнула к нему и спросила совсем тихо, заглядывая ему в глаза:

— Почему?

— Это уже не важно, — сказал он.

— А если важно?

— Не волнуйся, — усмехнулся Элигвааль, — вот тебе другое зелье, а то выплесни в огонь, — он протянул ей свою флягу.

— Я уже не знаю, верить тебе или нет, — проговорила Лауна в смятении, но флягу взяла, — а вдруг все наоборот?

— Что наоборот?

— Вчера ты не знал, что я хочу улететь на Вилиалу. А сегодня жрецы сказали тебе… от них же никуда не спрячешься, у них везде глаза и уши…

— О чем ты, вэя?

— Не притворяйся!

Ее тихий, взволнованный голос окреп, глаза заблестели.

— Я поняла: ты служишь им. А они не допустят, чтобы Коэмвааль взял меня с собой. Потому что на Вилиале мой отец, и я его непременно найду! Они до сих пор его боятся!.. Так какое зелье приворотное, колдун? То или это?

— Это.

— Значит, то, — вздохнула она.

— Послушай меня, — сказал он строго, — я не имею со жрецами никаких дел. И в первый раз слышу, что ты собираешься попасть на Вилиалу таким способом. Для меня это была банальная любовная история безо всякой политики. Ко мне по такому поводу приходят почти каждый день: девицы, вдовы и даже старухи. Несчастная любовь бывает чаще, чем нарывы и лихорадка.

— Но ты же не даешь им зелье на смерть! С чего бы тебе меня обманывать?.. О, нет, ты хочешь обмануть меня сейчас! — Лауна швырнула флягу на пол, та гулко стукнула по черной плите, — я не возьму эту отраву! Не знаю, что ты в нее намешал…

— Не бери, — сказал он мрачно, — это твое дело. Но перед тем, как напоить своего капитана тем зельем, полей цветок. И когда он на твоих глазах засохнет, вспомни мои слова.

Она попятилась, глядя на него с ужасом, подобрала флягу и выбежала с ней в низкую, полукруглую арку входа.

* * *

Аурис вынесла тяжелую корзину со стираным бельем во внутренний двор. Веревки были натянуты слишком высоко для ее роста, поэтому приходилось вставать на цыпочки и изо всех сил тянуться. Опытные женщины говорили, что беременным нельзя поднимать руки. А куда было деваться?

Жара приближалась. Надо было быстренько все развесить, чтобы к вечеру просохло. Аурис торопилась, палящее солнце в последнее время стало невыносимо. Оно зловеще восходило в зенит, раскаляя голубое безоблачное небо. Свиреп был красный бог Намогус. То испепелял лисвисов своим присутствием, то бросал их в ледяном холоде ночи, чтобы тосковали о его отсутствии, молясь о его возвращении. И он каждый раз возвращался, сначала согревая и лаская, а потом кровожадно демонстрируя всю свою силу.

Аурис не любила Намогуса, хотя и боялась. Она считала его злым и самолюбивым, чем-то напоминающим ее хозяина Сурнивааля. Хозяин бывал ласков и даже щедр, но чаще вел себя грубо и надменно. И если настроение Намогуса менялось регулярно в одном ритме, и к нему еще можно было приспособиться, то вспышки хозяина были непредсказуемы.

В первый раз он ее просто изнасиловал где-то в сарае, было холодно и больно. Он был толстый и тяжелый, как откормленный лагуск, она тогда думала, что вырываться и царапаться имеет какой-то смысл. В результате он ее еще и избил. Больше она не сопротивлялась. И больше хозяин ее не бил. Этим занималась теперь хозяйка.

— Что ты там возишься, как сонная вошь! — закричала она с порога, — тебе еще надо успеть на рынок!

Аурис как раз затошнило от духоты, и она застыла, стискивая мокрую, скрученную простыню. В тумане тучное тело хозяйки, одетое в ярко-малиновую столу, подплыло к ней, на круглом, темно-зеленом лице выступил пот от жары, широкие вывернутые ноздри раздулись. Мештавээла вэя была в переходном к старости возрасте, и ей напоследок безумно хотелось нравиться мужчинам. А так как данных для этого у нее не было, в ход шли яркие вызывающие наряды, пышные прически, дорогие украшения, обильно висящие на ней, как на жертвенном дереве у алтаря Намогуса.

— Поторапливайся, — заявила она недовольно.

— На рынок? — пробормотала Аурис, — скоро же полдень.

— У нас будут гости. Купишь мяса в подвале у Гратитаама и перца.

— Но я же расплавлюсь!

— Ничего. Тебе полезно. Может, выкинешь своего ублюдка.

Аурис молча опустила глаза. Она не знала, что делать. Хозяйка не раз заявляла, что с ребенком она тут не нужна, и пусть ищет других хозяев. А где же их найти? Кому нужна беременная дохлая девчонка? Была бы она красавицей, такой как их гостья, Лаунавээла вэя, хозяин бы бросил свою злую, толстую старуху и женился на ней. Или хотя бы нашел ей мужа.

— Не беспокойтесь, я все сделаю, — сказала Аурис, — быстро все повешу и сбегаю за мясом.

Торопясь, она все повесила криво. Это грозило взбучкой, но уж лучше было получить пару затрещин, чем бежать под обжигающим солнцем с тяжелой ношей. Прикрыв голову платком, с деньгами и сумкой, она шагнула из дома на улицу, как в распахнутую духовку.

Гратитаам даже открывать не хотел: никого не ждал в это время. Аурис стучала в железную дверь его подвала, обжигая об нее кулаки.

— Ты что, с ума сошла? — спросил он недовольно, — спускайся скорей.

С каждой ступенькой становилось прохладней.

— Хозяйке срочно понадобилось мясо, она ждет вечером гостей.

— О чем она раньше думала?

— Не знаю, таам. По-моему, ей просто нравится меня мучить.

— Я это давно заметил.

— А у тебя не нашлось бы для меня работы? Я все могу, Грати. Даже дрова колоть.

Мясник посмотрел на нее с сомнением и покачал головой.

— Я бы взял одного крепкого парня. Или двух. А полы мыть у меня есть кому.

— Ладно, — вздохнула она, — взвесь вон тот окорок.

Гратитаам возился почему-то очень долго. Это никак не входило в ее планы. К тому же от запаха мяса ее затошнило.

— Нельзя ли побыстрей, Грати? — взмолилась она.

— Куда тебе торопиться? — усмехнулся он, — уже час Намогуса. Все равно ты никуда не дойдешь. Да и мясо испортится. Сиди тут и радуйся, что ты в укрытии.

— Почему он такой злой, не знаешь? — спросила Аурис, обреченно присев на лавку.

— Кто?

— Намогус.

— Не злой, а сильный.

— Но ведь мы и так знаем о его силе. Зачем же так часто ее демонстрировать и мучить нас всех?

— Чтобы мы не забывали, как мы ничтожны.

— Мне и так напоминают об этом каждый день!

— Ты, наверно, редко ходишь в храм. И редко молишься.

— Это верно. Мне некогда.

— Вот и зря. Ты должна задобрить Намогуса. Может, мужа найдешь или хорошего хозяина.

— Куда уж мне, — Аурис усмехнулась, — я маленькая, некрасивая. Видишь, Мештавээла мне даже волосы отрезала.

— Зачем? — удивился Гратитаам.

— Она всем своим служанкам волосы отрезает, чтобы не привлекали хозяина. А его волосы и не интересуют. Он сразу под юбку лезет.

Мясник рассмеялся. Ничего тут смешного не было, но Аурис тоже улыбнулась.

— Хоть бы старушку какую найти, — вздохнула она, — больную и богатую. Я бы за ней ухаживала. А она бы умерла и оставила мне свой дом. А?

— Есть у меня знакомая старая грымза, — сказал Гратитаам, — я ее спрошу.

— Ой! Спроси ради бога! Ради всемогущего Намогуса!

— Только она тоже не подарок.

— Ничего, это не страшно!

— Лучше пойди и помолись Намогусу.

— Ты так считаешь?

— Точно тебе говорю.

Когда жара спала, Аурис рассчиталась, взвалила на себя тяжелую сумку и двинулась домой. В переулке ее все-таки стошнило. Голова раскалывалась от духоты, в висках стучали молотки, а в глазах потемнело. Она села прямо на разогретые булыжники мостовой, отодвинув мясо в сторону, чтоб не пахло. «Перец», — вспомнила она, — «я забыла купить перец. Мештавээла убьет меня. Ну и пусть. Все равно я уже опоздала».

Она сидела на мостовой. Жизнь была безнадежной. Напротив возвышался храм Намогуса. Утерев пот с лица, она встала и направилась туда.

Колонны были огромные, ступени крутые. Аурис остановилась в тени портала и поставила сумку на каменный пол. Сердце стучало часто, лицо снова стало мокрым. Из темных глубин храма веяло прохладой, но в дверях стояли привратники и не собирались ее пускать.

— Служба на закате, ты что, не знаешь? — буркнул один.

— Что у тебя в сумке? — строго спросил второй.

— Жертва, — проговорила она растерянно, — на алтарь Намогуса.

— Жертвы тоже на закате, — неумолимо отрезал первый привратник.

— На закате меня не отпустят, — вздохнула Аурис и посмотрела на обоих умоляюще.

Потом, как в сказке, из дверей появилась неправдоподобно красивая, смуглая женщина в золотой одежде, на ее высокой груди висел красный солнечный диск, такие же диски сверкали в ушах. Узкая талия была стянута тугим поясом с драгоценными камнями. Одного такого камушка хватило бы на год безбедной жизни.

— Пропустите девочку, — распорядилась она, — если смертный стремится к богу, не надо ему мешать.

Слегка затрепетавшая Аурис подхватила сумку и пошла за ней. Когда-то она уже была в храме, но во время службы. Народу было полно, ей было душно и тесно, и она ничего не разглядела из-за своего маленького роста. Только послушно пела гимны и вдыхала дым курильниц. Потом у нее болела голова и ушибленный локоть.

Жрица провела ее в пустой полутемный зал, блаженно прохладный и просторный. Над алтарем сверкал почти во всю стену красный солнечный диск. Отсвет его в мерцании светилен казался зловещим. Никогда этот бог не представлялся ей добрым.

— Ну что ж, — торжественно сказала жрица, — клади свою жертву. Бог примет ее.

Аурис с ужасом поняла, что ей придется расстаться с хозяйским мясом. Дрожащими руками она вынула окорок и положила его на круглый металлический стол, безнадежно покрытый копотью, на котором все потом сжигалось, обильно политое благовониями.

Жрица строго посмотрела на нее.

— И о чем же ты хочешь попросить нашего красного бога?

— Чтобы… чтобы он был милостив ко мне, — пробормотала Аурис.

— Он и так милостив ко всем, — наставительно сказала смуглая красавица, — разве не он спасает нашу землю от лютого холода?

— Да, он, — смиренно кивнула Аурис и вытерла набежавшую слезу, она почти никогда не плакала, чаще смеялась над собой, но тут ей почему-то стало себя нестерпимо жалко, такую маленькую и ничтожную в этом огромном храме.

Прекрасная жрица посмотрела на нее с сочувствием и спросила вдруг совсем другим тоном, чисто по-женски:

— Что у тебя случилось?

Так же просто, чисто по-женски, Аурис ей ответила:

— Я беременна. От хозяина. А хозяйка грозится меня выгнать.

— И что? — подняла черные брови жрица, — в чем проблема?

— Как в чем? — удивилась в свою очередь Аурис, — что же мне делать?

— То же, что и все женщины, — услышала она спокойный и непонятный ответ.

И проговорила взволнованно:

— А что они делают?

— Ты совсем ребенок, — усмехнулась жрица, — нормальные женщины давно поняли, что незачем рожать детей от всяких скотов, и зависеть от них. Для этого давно существуют разные средства.

В эти слова она вложила все свое презрение к мужскому роду. Аурис тоже этот род недолюбливала, но не в такой степени. Жрица была так уверена в своей правоте, что хотелось вслед за ней возненавидеть всех мужчин.

— Какой у тебя срок?

— Что?

— Я спрашиваю, каков срок беременности?

— Примерно два месяца.

— Хорошо. Жди меня тут.

Она скрылась в боковой двери. Аурис прошлась в ожидании по огромному залу, и было слышно даже, как скрипит каждая песчинка, прилипшая к ее стертым подошвам. С ней сейчас происходило что-то странное, что-то менялось в ее жизни, или должно было резко измениться: так ей показалось. Как будто всемогущий Намогус и впрямь обратил на нее свое лучезарное внимание.

Жрица скоро вернулась. Ее золотые одежды колыхались на ней при ходьбе, колыхались ее широкие бедра и большая грудь, увенчанная красным солнечным диском. На ее походку хотелось любоваться до бесконечности. Аурис почему-то подумала, что будет предана этой гордой, красивой женщине всю жизнь. Вот если б ее хозяйка была такой! А не злобной, толстой жабой с выпученными глазами!

На протянутой ладони жрицы лежали две черные горошины.

— Возьми. Одну выпьешь на закате, другую — на рассвете. Намогус поможет тебе.

Аурис взволнованно зажала горошины в кулаке.

— А что со мной будет?

— Ничего страшного, — спокойно сказала жрица, — поболит живот схватками, полихорадит слегка, крови будет немного, как при месячных. Так что не бойся ничего.

Тут только Аурис поняла, что уготовила ей золотая красавица.

— Мы… убьем его? — пробормотала она потрясенно.

Такие сомнения жрице не понравились. Она взглянула строго, словно толкнула ее в грудь, и сказала довольно жестко:

— Если ты его родишь, вы умрете оба. Выбирай.

Аурис опустила голову. Прекрасная жрица ничем не отличалась от своего бога. Она была беспощадна и ласкова одновременно, ее доброта граничила с жестокостью. Тем не менее, она была первой, кто хоть как-то откликнулся на ее беду.

— Если вдруг будет сильное кровотечение, приходи ко мне, — добавила она, — я буду тут, в храме.

Аурис по-прежнему смотрела на нее преданно.

— Кто вы?

— Жрица-хранительница, мое имя Кантина.

— Вы — Кантинавээла вэя!

Красавица невольно улыбнулась.

— Да, это я.

— Да благословит вас всемогущий Намогус, — сказала Аурис.

— Считай, что это он тебе помог, — усмехнулась Кантина.

— И вы тоже, вэя. Я никогда этого не забуду.

— Иди, — велела жрица, — и делай то, что я тебе сказала.

 

2

До дома она шла как во сне, с пустой сумкой и сжимая черные шарики в намертво зажатом кулаке. Шла и думала, как же можно убить внутри себя маленькое беззащитное существо? И как можно такое советовать, даже велеть? Неужели Намогусу это угодно?

Она подошла к глиняному забору, огибающему серо-желтой лентой просторную усадьбу Сурнивааля вэя, медленно открыла калитку для прислуги, ведущую во двор из переулка, и со вздохом остановилась. Пощады можно было не ждать.

Во дворе стояли гости и хозяин с хозяйкой. Гости явно собирались уходить. Они были довольно странные: несколько мужчин, одетых в цветные костюмы, облегающие их с головы до ног. Их лица были светлые и улыбчивые, фигуры стройные, плечи расправлены, речь с акцентом.

— Приезжие, — с ужасом поняла Аурис, — с которыми хозяин собирается торговать… Кажется, я сорвала ему сделку. Теперь он меня убьет.

— Не волнуйтесь, все было замечательно, — вежливо сказал один из приезжих, в темно-фиолетовом костюме с белым поясом, — мы не собирались надолго задерживаться. Я жду вас завтра утром в гостинице, Сурнивааль вэй.

— Как неловко получилось! — заныла Мештавээла.

— Все в порядке, — улыбнулся он ей, — вам не о чем беспокоиться.

Хозяйка в ответ расплылась в слащавой улыбке, он был красив, и ей явно хотелось ему понравиться. Она кокетливо округлила свои жабьи глаза и в этот момент заметила Аурис. Толстое лицо ее сразу исказилось.

— А! Вот она!

Даже при гостях эта стерва не могла сдержать свой гнев. А может, наоборот, хотела им показать, как расправится с виновницей несостоявшегося обеда. Аурис получила крепкую пощечину, а потом только услышала вопрос: где ее, дрянь такую, шлюху подзаборную, носит. Увидев же пустую сумку, Мештавээла вообще на время потеряла дар речи.

Пользуясь этой паузой, гости поспешили уйти. Только посмотрели на нее, как ей показалось, с сочувствием, но вмешиваться в хозяйские дела не стали.

— Где мясо? — злобно спросила хозяйка, когда ворота закрылись.

Аурис молчала.

— Где деньги?

Она смотрела в землю, вся внутренне сжимаясь от предстоящих побоев.

— Где ты была?!

После спонтанных оплеух, пришло время серьезного наказания. Слуги ее раздели, привязали к скамейке, потом Мештавээла самолично полоснула ее по спине мокрым прутом. Было так больно, что с трудом удавалось не кричать. После трех ударов Сурнивааль за нее все-таки вступился.

— Не увлекайся, — хмуро посоветовал он жене, — она еще сгодится в хозяйстве.

— Ничего, эти твари живучи!

— Перестань, я сказал.

— Что, пожалел свою подстилку?!

— Заткнись, Мешта! Иди в дом!.. Фосх, отвяжи ее.

Могло быть, конечно, хуже. Аурис встала, подобрала одежду и побежала в свою каморку. Там она упала на кровать, не в силах пошевелиться. Спина горела, лицо тоже, в глазах стояли слезы.

Она не слышала, как вошел хозяин, услышала только скрип закрываемой щеколды. Только этого еще не хватало!

— Ну что, больно? — спросил он, скорее грозно, чем с сочувствием, — и это только для острастки.

Она молчала.

— Из-за тебя я поссорился с женой… ты что, деньги потеряла? Или у тебя их украли?

— Украли, — сказала она чуть слышно.

— Растяпа, — фыркнул Сурнивааль и развернул ее к себе лицом.

Сопротивляться не было ни сил, ни возможности. Закусив губу, она ждала, когда все это кончится. Когда эта потная туша скатится с нее и перестанет дергаться своим мерзким ненасытным органом внутри ее несчастного тела. Она закрывала глаза и вспоминала красавицу-жрицу, которая презирает мужчин, и была с ней в этот момент абсолютно солидарна.

Потом она лежала в полузабытье, мысленно блуждая между высоких колонн полутемного храма, и очнулась только от прикосновений к ранам на спине. Защипало так сильно, что она вздрогнула.

— Терпи, — сказала старая Санкина, — потом будет легче.

В комнате находилась еще Герма, она сидела на табуретке, широко расставив ноги, ее красная юбка раздражала своей яркостью.

— Тебе еще повезло, — жизнерадостно заявила она, — только три раза и полоснули! Я думала, Мешта тебя вообще убьет, или кипятком ошпарит.

— Говори потише, — посоветовала Санкина, она смачивала тампон в баночке с отваром и протирала Аурис спину.

— Куда ты мясо-то дела? — не унималась Герма.

— У меня украли деньги, — коротко соврала Аурис.

— Вот балда! Ты знаешь, что тут было! Эти гости — такие важные шишки! И до ужаса богатые. Хозяин аж затрясся, когда они предложили ему какую-то сделку. Ты же знаешь, как он любит деньги!

— И не только деньги, — поморщилась Аурис.

Герма поняла, о чем она, но только махнула рукой.

— Дура. Другая бы радовалась.

— Помолчи, — строго сказала Санкина.

— А что? — дернула плечом Герма, — пока она хозяину нравится, никуда он ее не выгонит. Да что там! Ее даже не лупили ни разу, как следует!.. Эх! Что он в ней нашел только?

Аурис села, завернувшись в одеяло. Ее знобило.

— Разве можно так жить? — спросила она с отчаянием.

Герма перестала глупо улыбаться, ей тоже жилось не сладко, несмотря на весь ее оптимизм, а старуха только молча вздохнула.

— Почему наш бог такой жестокий? — спросила Аурис неизвестно кого, эти женщины все равно бы ей не ответили, — зачем он так нас мучает?.. Если б он не был так жесток, я давно сбежала бы отсюда, я шла бы и шла, куда глаза глядят, пока не нашла бы себе приюта. Или жила бы в лесу… Но кто же выдержит хоть одну ночь без дома и хоть один полдень без укрытия! Это равносильно смерти… хотя, мне иногда кажется, что лучше умереть.

— Послушай! — возмутилась Герма, — не тебе судить о нашем боге! Это он согревает землю и побеждает демона тьмы и холода.

Она убежденно произносила раз и навсегда заученные фразы.

— Да, — усмехнулась Аурис, — побеждает. Только никак не победит. И так увлекается, что готов всех нас испепелить.

— Не богохульствуй!

— Знаете, что я сегодня узнала, — Аурис посмотрела на них и проговорила заговорщески, — Намогус не любит лисвисов, они не нужны ему.

— Как ты можешь…

— Он помогает женщинам, которые вытравляют своих детей. Он приветствует это. Значит, чем нас будет меньше, тем ему лучше.

— Что ты болтаешь! — разозлилась Герма, — совсем что ли голову напекло?

— Это ты ничего не понимаешь!

— Не ссорьтесь, — вмешалась Санкина, — и послушайте меня, раз уж речь зашла об этом. Я старая и кое-что знаю лучше вас… Аурис права: Намогус не любит нас. Лишь терпит. Мы ему чужие. Мы явились в его мир незваными. И хвала ему, что он нас еще не испепелил и не отдал на растерзание Картангру, демону ночи.

— Откуда же мы пришли? — изумленно спросила Аурис, Герма же только глупо хлопала глазами.

— С утренней звезды Вилиалы, — сказала старуха.

— Как это?

— Были лодки, которые плавали в звездном море. На них мы и приплыли на Тритай.

— А что же там, на Вилиале?

— Там чудесно. И не жарко, и не холодно, круглый год цветут сады, и никто никого не обижает.

Герма с сомнением покачала головой.

— Да разве такое бывает!

— Там живет белая богиня, — продолжала свои волшебные сказки Санкина, — она добра и прекрасна и учит всех любви. И все любят ее и друг друга.

— Почему белая? — спросила Аурис, забыв на минуту даже о своей исполосованной спине.

— У нее белая кожа.

— Как у нашей гостьи, Лаунавээлы?

— Нет. Совсем белая. Как мрамор. Ты видела мраморную статую?

— Да.

— Представь, что она ожила. У нее золотые волосы и изумрудные глаза. У нее лучезарная улыбка, и она любит тебя.

— Ну и уродина же ваша белая богиня, — фыркнула Герма.

— Нет, она прекрасна. Многие женщины до сих пор осветляют себе кожу и волосы, чтобы быть похожими на нее.

— Так вот откуда эта дурацкая мода! Моя мать тоже чем-то мазалась, пока вся не покрылась нарывами. Может, оттого и умерла.

— А как зовут белую богиню? — завороженно спросила Аурис.

— Анзантавээла.

— Анзантавээла… почему же она не приплывет к нам по звездному морю?

— Потому что здесь все забыли ее. Все поклоняются беспощадному Намогусу.

— Как забыли! Вот ты же помнишь. И еще кто-то помнит.

— Да. Но Верховный Жрец Нурвааль вэй велел всем забыть о ней.

— И правильно, — хмуро сказала Герма.

— Как знать, — пожала плечом Санкина.

Из глубин дома раздался визгливый голос хозяйки.

— Ау-рис! Где ты там?!

— Ну вот, — вздохнула Аурис, — даже отлежаться не дает.

— Как бы она тебя в сердцах и правда кипятком не ошпарила, — сказала Герма озабоченно, — видела же, что Сурнивааль к тебе пошел.

— От судьбы не уйдешь.

— Знаешь что, тебе сегодня лучше смыться из дома.

— Кто же меня отпустит? И куда я пойду?

— Я должна сопровождать Лаунавээлу в гости сегодня вечером. Видела того красавца в фиолетовом костюме? Вот к нему. У них какие-то общие дела. И у них не принято, чтобы знатная дама ходила одна, без служанки. Наверно, там будет много чего вкусного!.. Так и быть, пойдешь вместо меня. Я ее попрошу, надеюсь, она не откажет.

— Мне так плохо, — покачала головой Аурис, — боюсь, я не дойду.

— Ну и дура, — сказала ей Герма, — зато цела останешься. И наешься в волю. У господ полно объедков. А завтра Мешта поостынет.

— Ау-рис! — снова визгливо донеслось из гостиной.

— Хорошо, — вздохнула Аурис, — попроси нашу гостью. Может, и правда заберет меня отсюда.

* * *

Аурис осторожно зашла в покои Лаунавээлы. Гостья была из какого-то знатного рода и почему-то предпочитала скрываться. Она почти не выходила из отведенных ей комнат, а если выходила, то с вуалью на лице. Она сидела за столом. Перед ней на голубой, вышитой золотыми птицами скатерти, стояли бутылка и фляжка, на которые она сосредоточенно смотрела. Потом наконец очнулась.

— Это ты — Аурис?

— Я, вэя.

— Ты умеешь готовить, подносить и, главное, молчать?

— Конечно, вэя.

— Это тебя сегодня наказывали?

Аурис опустила глаза.

— Меня.

— Как же ты сможешь мне прислуживать?

— Я смогу, не беспокойтесь, вэя.

— Говорят, что ты еще и беременная?

— Не беспокойтесь.

Лаунавээла дернула плечом.

— Ты можешь поставить меня в неловкое положение. А мне это совершенно не нужно.

Аурис решила сразу сказать ей всю правду.

— Если я не уйду сегодня из дома, вэя, — проговорила она обреченно, — хозяйка может меня убить.

— Вот как? А в чем ты провинилась?

— У меня украли деньги.

— Деньги? — Лаунавээла взглянула на нее и усмехнулась, — какие это все мелочи…

Она была хороша, но совсем не так, как прекрасная жрица. Кожа ее была светлой, волосы — белыми, голос — нежным. Наверно, она была похожа на белую богиню. Только не было в ней любви. Обыкновенная господская надменность и равнодушие.

— Хорошо, я тебя возьму, — решила она наконец, — но меня не устраивает твое платье. У тебя есть другое?

— Есть, — сказала Аурис, — но не лучше.

— Ладно. Пойдешь в моем старом.

Еще раз посмотрев на свои сосуды, Лаунавээла встала и распахнула платяной шкаф.

— Это тебе будет длинновато, это — чересчур роскошно для служанки, это темное, не для твоей кожи… вот, пожалуй, это.

Она достала легкое, очень открытое платье сиреневого цвета и почти прозрачное. Аурис ужаснулась, она никогда не одевалась столь вызывающе.

— Нет-нет, — попятилась она, — я в этом не могу.

— Почему?

— Я в нем буду… почти что голая.

— Ты ничего не понимаешь, — усмехнулась гостья, — это вечерний туалет. У них так принято.

— Мне так нельзя, — сказала Аурис, — у меня спина исполосована.

— Да?.. Ладно, накинешь сверху пелерину.

Пелерина примирила Аурис с жизнью. Она завязала ее на шее и подошла к зеркалу. Платье было сшито на высокую женщину, а ей доставало почти до пяток. Пышные фалды болтались на ее худеньком теле, старательно перетянутые поясом. Она была похожа на девочку-подростка, влезшую в одежду старшей сестры. Из-под подола выглядывали ее убогие башмаки.

— А шуба у тебя какая? — спросила гостья.

— Дырявая, — призналась Аурис.

— Хорошо. Дам тебе свою.

— Спасибо, вэя. Вы очень добры.

— Нисколько, — холодно заявила Лаунавээла, — я зла. Просто мне нужна приличная служанка.

С этими словами она взяла со стола бутылку и полила из нее цветок на окне. И цветок на глазах завял. Его колокольчики сжались как от боли, листья поникли, стебель почернел и согнулся. Смотреть на это было досадно.

— Возьми фляжку, — велела гостья дрогнувшим голосом, как будто и сама не ожидала такого результата, — полей розу.

— Роза тоже завянет? — с жалостью спросила Аурис.

— Не знаю, — нервно сказала Лаунавээла, — поливай.

Искренне переживая за красивый цветок, Аурис вылила в горшок несколько капель. Ничего не произошло. Роза по-прежнему красовалась и нежно пахла.

— Что ж, — вздохнула Лаунавээла, — все ясно.

— Что вам ясно, вэя?

— А это уже не твое дело.

На закате они вышли из дома. Мештавээла проводила обеих злым взглядом, но возражать своей знатной гостье не посмела. Что-то заставляло ее терпеть эту девушку в своем доме и во всем угождать ей.

Очень скоро они дошли до белого квартала. Аурис никогда там не бывала, только, торопясь на рынок, любила любоваться этими домами. Если б ее не тошнило, и не горела бы спина, она бы, наверно, испытала радостное волнение. Ее вели в какой-то сказочный мир: высокие, комфортные дома, роскошные одежды, утонченный этикет, красивые, галантные мужчины и изысканная еда.

— Надо будет прихватить кусочек для Гермы, — думала она, — пусть хоть немного порадуется.

Лаунавээла уверенно зашла в один из белых домов, что-то сказала привратнику. Потом Аурис впервые в жизни очутилась в лифте. Небольшая комнатка с зеркалами вдруг плавно заскользила вверх. В шоке служанка смотрела на свою госпожу.

— Не бойся, — засмеялась та.

Зеркала были чистые и блестящие. В них Аурис увидела свое перепуганное лицо в обрезках черных волос.

— Коэмвааль живет высоко, — пояснила госпожа, — с балкона ты увидишь даже Красные болота и долину Ночных огней.

После звонка дверь распахнулась сама, отползла в сторону и скрылась в стене. Хозяин стоял на пороге, высокий, стройный, с гордо расправленными плечами и приветливой улыбкой. Он мельком взглянул на служанку и все внимание сосредоточил на ее госпоже. Право, она того стоила. Под мехами у Лаунавээлы было серебристое тоненькое платье, почти не скрывающее ее точеную грудь и плечи. Белые волосы были пышно взбиты и эффектно уложены. Она и сама по себе была хороша.

Коэмвааль снял с нее шубу и пригласил в гостиную. Аурис разделась сама. Про нее почему-то сразу забыли, и она с изумлением стала разглядывать покои этого иноземного вельможи. Мебель была не деревянная, а как будто из застывшего синего и белого стекла, стены обиты каким-то теплым пористым материалом, масса предметов была вообще непонятного предназначения. Окна были огромны, почти во всю стену, и из них действительно было видно все как с высоты птичьего полета. От такой перспективы у Аурис сжалось сердце, и ее затошнило еще больше. Восхищаться она не могла, ей было слишком плохо.

Коэмвааль нашел ее в прихожей, возле вешалки, там же, где и оставил.

— Пойдем, — сказал он, — я покажу тебе кухню.

Она прошла вслед за ним в просторное, светлое помещение. Вместо плиты там оказались какие-то шкафчики с ручками-регуляторами, а вместо продуктов — прозрачные пакетики с цветными кубиками внутри.

— Смотри сюда, — сказал хозяин, — открываешь, кладешь, поворачиваешь регулятор, через три минуты отключаешь и вынимаешь. Понятно?

— Да, вэй. А это съедобно?

— Можешь попробовать.

— А как мне подавать?

— Посуда и подносы вон в том шкафу. Поняла? Тогда действуй.

Он ушел. Аурис все сделала, как он велел. Распотрошила вынутый пакетик и выложила его содержимое на блюдо. Наверно, пахло оно прекрасно, но ее чуть не вырвало. В пакете было что-то мясное с овощами.

Вся бледная, в холодном поту, Аурис принесла поднос в гостиную. Хозяин и гостья сидели в мягких креслах, между ними стоял низкий, белый столик с цветами, вином и наполненными фужерами. Разговор велся весьма непринужденный, Лаунавээла улыбалась, расслабленно откинувшись на высокую спинку кресла. Аурис заподозрила, что она присутствует не на деловой встрече, а на любовном свидании. Все говорило именно об этом: мягкий свет, цветы, вино, вызывающе открытая одежда и полное уединение, не считая, конечно, маленькой служанки, положенной по этикету знатной даме. Что ж, от нее требовалось умение молчать. Аурис молчала.

Кое-что она слышала. Разговоры их были малопонятны: какой-то триумвират, какой-то Анавертивааль, какая-то программа свертывания, какие-то люди и странное словосочетание — земной антиграв.

Скоро ей совсем стало плохо. Аурис несла поднос с пахучими рыбными палочками, плавающими в бульоне, когда ее ноги подкосились. Еще не веря, что сейчас реальность от нее уйдет, она попыталась сосредоточиться и поставить поднос на стол. Потом отойти в прихожую и там полежать в углу. Но случилось все несколько раньше. Она упала вместе с подносом прямо на столик, окатив свою хозяйку и ее роскошное платье рыбным бульоном. Последнее, что она слышала в этом мире — отчаянный крик Лаунавээлы.

* * *

— Ничего страшного, — говорил спокойный голос Коэмвааля, — давайте я вам что-нибудь дам, вея, а ваше платье пока постирается. Через час оно будет готово.

«Ничего себе»! — подумала Аурис, — «через час»! Она лежала в темной комнате на широченной кровати и утопала в мягком пуху одеял и подушек. Тошнило ее по-прежнему. И по-прежнему горела спина. От этого и голова начала болеть. Потом она вспомнила, что произошло, и ей окончательно расхотелось жить.

— Нет-нет, — послышался слегка раздраженный голосок Лаунавээлы, — не утруждайте себя. У меня уже нет никакого настроения. Лучше мы продолжим нашу беседу завтра. Я приду с другой служанкой. Во всяком случае, не беременной.

— Так эта девочка беременна?

— Слуги не имеют понятия о контрацепции.

— Пожалуй, не стоило ее брать.

— Я расплачиваюсь за собственную доброту. Нужно было увести ее сегодня из дома, Мештавээла на нее слишком зла.

— Да, я видел.

— Она вообще не любит эту служанку. Поэтому злится безо всякого повода. И уж тем более, когда повод есть.

— Надеюсь, вы окажетесь великодушней, вэя?

— Я привыкла к ударам судьбы. А это все такие мелочи…

— А мне так и не удалось услышать ваш рассказ, Лаунавээла.

— Завтра.

— Что ж, я подожду. Если желаете, я вас отвезу домой.

— Да, пожалуй, нам пора. Пойду подниму ее.

— Нет-нет. Девочку оставьте.

— Как оставьте?

— Пусть отлежится. Ведь там ей не дадут.

— Ну… если вас это не затруднит…

— Нисколько.

Аурис прислушивалась к их шагам и голосам. Когда они ушли, она добралась до туалета, там ее вырвало, и только после этого ей немного полегчало. Шатаясь от слабости, она побродила по чужим, незнакомым апартаментам, как будто попала в другую жизнь. Потом испугалась, что ее застанут за осмотром, и снова легла на кровать.

Как днем, в храме, ей почему-то казалось, что в ее жизни что-то круто меняется. Необычная обстановка, непонятные слова… Странно было и то, что ее никто не наказал за опрокинутый поднос. Мештавээла давно бы вылила ей на голову всю кастрюлю и долго дубасила бы ее этим подносом. Все-таки Лаунавээла добра. И красива. И загадочна. Она несет в себе какую-то большую тайну и большое горе. Она как героиня высокой трагедии, не то что Аурис с ее мелкими проблемами.

Коэмвааль вернулся быстро. Он тихо вошел в спальню и встал над кроватью.

— Ну, как? Тебе лучше?

— Не знаю, — растерялась Аурис, — наверное.

— Можно, я зажгу свет?

От этого вопроса она впала в легкий шок.

— Да… конечно.

Коэмвааль включил ночник в изголовье и присел на край кровати. Волосы у него были темные, а глаза светлые, голубые или серые. И лет ему было уже немало.

— Что у тебя болит? — спросил он.

— Меня тошнит. Я беременна, — обреченно проговорила Аурис, он ведь все это уже знал.

— А еще что?

— Ничего.

— Неправда.

— Голова… и еще спина.

— Как тебя зовут?

— Аурис.

— Вот что, Аурис, — он улыбнулся, — давай-ка мы тебя немножечко починим.

— Как это? — не поняла она.

— Сейчас я тебе принесу одну очень горькую гадость, а ты ее выпьешь. Хорошо?

— Хорошо.

Он ушел. Она лежала и никак не могла понять, чем вызвана его забота. Почему он вообще удостоил ее своим вниманием? Может, что-то не так понял?.. Нет, как будто Лаунавээла ему все объяснила… Он скоро вернулся. Протянул ей стакан с мутной желтой жидкостью.

— Это от тошноты и слабости. Пей.

Аурис послушно выпила все до дна. Ей стало тепло и хорошо. Тошнота и в самом деле прошла. Она посмотрела на хозяина с благодарностью. И подумала, что, пожалуй, не все мужчины скоты. Понять бы только, чего он от нее хочет.

— А теперь покажи мне свою спину, — сказал Коэмвааль.

Этого ей делать никак не хотелось, было очень стыдно, но потом она подумала, что хуже все равно не будет. Он и так знает, что гордиться ей нечем, что она — служанка, и хозяйка ее бьет. Она села и развязала узел на пелерине.

— Та-ак, — Коэмвааль осмотрел ее, и лицо его вытянулось, — что это?

— Хворостина, — проговорила она, уже переборов свой стыд.

— Каменный век, — вздохнул он.

— Я легко отделалась, — заявила Аурис, — всего три раза стеганули. Хозяин заступился. Правда, потом пришел и изнасиловал меня, он часто так делает…

Она и сама не понимала, зачем все это говорит. Наверно, чтобы он сразу узнал о ней все, чтобы ничего уже потом не бояться.

— Понятно, — сказал Коэмвааль, — идем-ка в ванну.

Как во сне, Аурис очутилась в теплой ароматной воде, в мягкой пене. Только тут она заметила, какое худое и нескладное у нее тело, но все равно ей было хорошо. Она мылилась розовой губкой, испытывая почти полное блаженство и по-прежнему ничего не понимая.

Потом он чем-то смазал ей рубцы на спине, и они сразу перестали ныть. Потом накормил.

— Мы жили в деревне, — рассказала она, сидя в мягком кресле за столиком, там, где недавно сидела ее госпожа, — у меня были родители и три брата. У нас были теплицы для овощей, кунны и мурны. Как у всех. Даже колодец был свой, прямо во дворе. А потом на нас напали лесные воины Дхорга. Всех, кто защищался, убили. Отца и братьев бросили в колодец. Уже мертвых. Над мамой еще долго издевались. Потом тоже убили. А меня и других детей отправили в город на продажу. По дороге мы разбежались, кто куда. Меня приютила одна семья, но потом выгнала: у них много тяжелой работы на плантациях, а я маленькая и хилая. Я долго слонялась от одних хозяев к другим, пока Мештавээла не подобрала меня. Теперь, наверно, выгонит.

— Почему?

— У меня же будет ребенок. И она знает, что от хозяина.

— А что же хозяин?

— Какое ему до этого дело?

Коэмвааль сидел, опустив голову. Ее рассказ ему явно не понравился.

— А у вас есть дети? — неожиданно спросила Аурис.

Он посмотрел на нее.

— Да. У меня две дочери.

— Большие?

— Такие, как ты.

— А я хочу сына. Ну что за жизнь у женщин…

— Это у вас, — сказал Коэмвааль.

— А у вас?.. Вы… вы откуда?

— Пойдем, — улыбнулся он, — я покажу.

Аурис удивленно встала. Он накинул ей на плечи одеяло и вывел ее на балкон. Была уже полночь, час Картангра, в стылом черном небе горели яркие, дрожащие от холода звезды.

— Видишь вон ту звездочку у горизонта, между двух вершин?

— Да. Вижу.

— Это Вилиала.

— Вы оттуда?!

— Да, детка. Я оттуда. Мы все оттуда.

У Аурис от тоски и волнения защемило сердце. Мир вдруг повернулся к ней совсем другой, волшебной гранью.

— И у вас есть лодки, которые плавают в звездном море?

— Есть.

— И у вас там не жарко и не холодно, всегда цветут сады, и никто никого не обижает?

— Почти что так.

— И белая богиня у вас живет?

— Ну и каша у тебя в голове, — усмехнулся Коэмвааль.

Он поправил на ней одеяло и крепко обнял.

— Тебе не холодно? Нет? Хорошо… Тогда послушай, что я тебе расскажу.

Аурис прослушала небольшую лекцию о строении солнечной системы и об истории лисвисов. Солнце оказалось огромным огненным шаром. Вокруг него вращались планеты. Вилиала была второй, а Тритай — третьей, он был дальше от солнца и для жизни почти не годился. Тем не менее, три столетия назад лисвисы стали его осваивать. Сначала это были лишь станции по разработке месторождений, потом появились отдельные жилые поселки…

Аурис узнала, откуда берутся день и ночь, зима и лето. Почему холод сменяется жарой, а темнота — светом. Мир как будто перевернулся для нее, и ей было непривычно и неуютно в новой реальности.

— А как же Намогус? — спросила она с сомнением.

— Нет никакого Намогуса, — жестко сказал Коэмвааль, — есть солнце, оно действительно источник жизни.

— А жрецы? Разве они об этом не знают?

— Все они знают, девочка. Просто им так удобнее.

— А белая богиня? Ее тоже нет?

— Есть. Но она не богиня. Просто женщина гораздо более совершенного чем мы народа. Мир очень сложно устроен, Аурис. Я не могу тебе все объяснить за одну ночь… К тому же пора спать.

Ей хотелось все обдумать, но усталость оказалась сильнее. Аурис зарылась лицом в пуховые подушки и забыла обо всем на свете.

На рассвете ее разбудило привычное чувство тревоги. Она подумала, что если не вернется рано утром, пока все спят, ей снова влетит от хозяйки. От этой реальности никуда было не деться. Утро пришло и все расставило по своим местам. Звездная сказка кончилась.

Наскоро одевшись, она вышла из спальни. Коэмвааль спал в гостиной на диване, на дневной подушке, прикрывшись пледом. На столе так и стояли остатки вчерашнего ужина, даже злополучный поднос. С утра все казалось не таким уж загадочным.

— Сказочник, — подумала Аурис, печально глядя на спящего Коэмвааля, — но добрый. Лучше всех.

* * *

После обеда Лаунавээла вызвала ее к себе.

— Рассказывай, — строго сказала она, — что у вас там было?

— Не подумайте ничего плохого… — смущенно проговорила Аурис.

— Самое плохое было еще при мне, — усмехнулась госпожа.

— Простите.

— Ладно. Ты прощена. Так что у вас там было?

— Господин дал мне какое-то лекарство, потом накормил. Потом я спала.

— Он расспрашивал обо мне?

— Нет, вэя.

— Странно…

Она была в алом домашнем халате, распахнутом на груди, белые волосы распущены. Вид у нее был вполне мирный и уютный, но по всему было заметно, что она нервничает.

— Вот что, Аурис. Сегодня ты пойдешь со мной снова. Надеюсь, ты не упадешь больше в обморок?

— Нет, вэя. Я скорее умру!

— Так вот: перед тем, как принести глинтвейн, капни в один фужер вот из этой фляжки. И поставь его перед Коэмваалем. Чтоб не перепутать, возьми разные, красный и синий. Красный — мне, синий — ему. Поняла?

— Поняла, — пробормотала Аурис, — а что это?

— Не твое дело.

— Вея, если вы хотите убить его…

— Дурочка, — усмехнулась Лаунавээла, — если б я хотела его убить, я дала бы тебе вон ту бутылку. Помнишь, что случилось с колокольчиком? А в этой фляжке всего-навсего приворотное зелье. Ему грозит не смерть, а пылкая любовь.

Она сказала это с легким презрением. Не то к нему, не то к себе.

— Вы хотите, чтобы он полюбил вас? — ужаснулась Аурис.

— Я хочу то, что я хочу, — отрезала госпожа.

— Но… так нельзя, вэя! У него жена и две дочери. И он совсем непохож на любителя развлечений! Неужели вы его так любите, что готовы пойти на обман?

— Что ты знаешь о любви? — усмехнулась Лаунавээла.

Аурис потупилась. Ей нечего было сказать. Она ровным счетом ничего не знала о любви.

— Ты когда-нибудь влюблялась с первого взгляда? — вдруг спросила госпожа, глаза ее вдохновенно вспыхнули, — так чтоб испугаться самой себя? Так, чтоб мир перевернулся? Так, что если бы он только протянул руку…

— Вы имеете в виду Коэмвааля? — обреченно спросила Аурис.

— Нет, — неожиданно ответила Лаунавээла, — совсем не его.

Видимо, ей очень хотелось рассказать кому-то о своей любви. Выплеснуть чувство, которое не давало ей покоя. Для этого сгодилась и молчаливая служанка.

— Тогда зачем…

— О! Это совсем не то. Он мне нужен, вот и всё. Он должен взять меня на Вилиалу. И я добьюсь этого.

— На Вилиалу, вэя? Он прилетел с Вилиалы, это правда?

Лаунавээла вдруг опомнилась.

— Ты слишком много знаешь для служанки, — сказала она.

— Я знаю совсем немного, — оправдалась Аурис, — только то, о чем болтают слуги.

— Ладно. Хватит разговоров. Вечером я возьму тебя, и ты сделаешь всё так, как я сказала.

— Но, вэя…

— И только посмей меня ослушаться. Ступай.

Могла бы и не предупреждать. И так было ясно, что ее слово — закон. Аурис опустила глаза и вышла.

Вечером все повторилось. Белый квартал, лифт с зеркалами, учтивая встреча… На душе было совсем скверно. Аурис понимала, что все это подло, и понимала, что не может этого не сделать. И еще почему-то было очень больно от мысли, что Коэмвааль останется с Лаунавээлой. Вчера ей было все равно.

Она приготовила два фужера: синий и красный, тщательно помыла их и протерла. Из гостиной доносился беззаботный смех Лаунавээлы. Потом Коэмвааль заглянул на кухню, да так неожиданно, что Аурис вздрогнула. Она как будто в первый раз увидела, как он красив.

— Как дела, Аурис? — спросил он.

— Хорошо, — пробормотала она, руки тряслись.

— Ты так внезапно ушла утром.

— Я не хотела вас будить, вэй.

— Напрасно.

— Мне… надо было торопиться.

— Жаль, — сказал он, коротко коснулся ее щеки и вышел.

Прослезившись от бессилия, Аурис разлила глинтвейн по бокалам и капнула в синий приворотное зелье. Ей еще не верилось, что она это делает. Что она сама топчет свою звездную сказку. Но куда было деваться? Не хотела, а делала. Как велено. Многолетний рабский инстинкт и страх остаться без хозяев на улице нельзя было перебороть одним усилием, одной зыбкой надеждой на какое-то чудо.

Потом, как во сне, Аурис отнесла поднос, поставила бокалы на столик и мельком взглянула на Коэмвааля. Он был спокоен и никакой подлости от своих гостей не ждал. Сейчас он выпьет это зелье и прикипит к женщине, которая его не любит, которая его использует. Она, конечно, прекрасна, но что она может дать ему, кроме своего точеного тела? Ведь ее сердце принадлежит другому!

Изменить уже ничего было нельзя. Аурис присела на кухонный диванчик, у нее дрожали и руки, и колени. В горле стоял ком. Она вспомнила, как бережно он с ней обращался. Может даже, слишком бережно для простого сочувствия. Если б она не была так уверена, что ничего кроме брезгливости у мужчин не вызывает, может, она заметила бы кое-что еще? Зачем он обнимал ее на балконе? Зачем расспрашивал о ее детстве? Кому это интересно? Зачем пришел сейчас и погладил ее щеку?.. Нет, это всё ничего не значит. Он просто пожалел ее… И разве можно влюбиться в забитую служанку, когда рядом прекрасная госпожа!

Скоро дверь в гостиную закрылась. Аурис поняла, что больше там не нужна. Она с горечью подумала, что если приворотное зелье такое же сильное, как то смертельное, они наверняка уже в постели. Сердце сжалось. Хотелось выть, скулить, кричать и плакать. Она сидела, сжав виски руками, и тупо смотрела в пол.

Часы тянулись невыносимо долго. Эта колдовская любовь была что-то чересчур длинной. Уже под утро Аурис услышала голоса из приоткрытой двери. Лаунавээла проследовала в ванну.

Аурис тут же схватила поднос и пошла убирать посуду. В гостиной было пусто, утреннее солнце заглядывало в огромные окна и пока еще несмело освещало следы ночной пирушки. Почти ничего не было съедено. Синий фужер стоял на прежнем месте. Полный.

— Вот так, — подумала она, замерев от неожиданности, — обошлось без зелья…

Она собрала посуду на поднос и отнесла на кухню. Было даже не больно, просто пусто. И ничего не понятно. Горячая вода брызнула из крана так внезапно, что чуть не ошпарила ей руки.

— Этого можешь не делать, — хмуро сказал у нее за спиной Коэмвааль, — робот помоет.

Аурис растерянно обернулась, даже не зная, что сказать. Взгляд у него был совсем не добрый, не такой как вчера.

— Робот — это ваш слуга? — пробормотала она.

Он усмехнулся.

— Считай, что да.

Взял синий фужер, посмотрел на нее и выплеснул его в раковину. Ей немедленно захотелось провалиться сквозь землю, она вытянулась по струнке и опустила глаза, но он уже ушел.

* * *

На обратном пути Лаунавээла была возбуждена и очень довольна. Они шли по белому кварталу, торжественному и чистому в рассветной тишине. Впереди были узкие улицы и глинобитные стены заборов.

— Все прекрасно, Аурис! — призналась она, — я лечу на Вилиалу! Ты даже не подозреваешь, как мне это нужно!

— Поздравляю вас, — уныло сказала Аурис.

— Представляешь, ничего такого не понадобилось. Я ему всё рассказала, и он сам мне предложил.

— Что предложил?

— Лететь, конечно. А ты что подумала? Мне нужно найти отца, Аурис. Все считают, что его убили. Но я знаю, что он там.

— А про зелье вы рассказали?

— Пришлось.

— Он… рассердился?

— Нет. Скорее был разочарован. Сказал, что мы — глупые девчонки.

Лаунавээла бодро шагала чуть впереди. Потом откинула капюшон и обернулась к Аурис.

— Знаешь, по-моему, ты ему понравилась. Он сказал, что у меня очень красивая служанка. Это даже неприлично с его стороны — заявлять такое в моем присутствии, ну да ладно, мы ведь тоже были хороши… По-моему, он огорчился, когда узнал, что ты сделала.

Аурис шла и не видела рассвета. Свет для нее померк.

— Что приказали, то и сделала, — проговорила она.

Дома началась обычная суета: грязное белье, кухня, рынок, пинки Мештавээлы, тошнота и полная безнадежность. И почему это ей показалось, что ее жизнь круто меняется? Ничего в ней не изменилось и не изменится. Что с того, что она знает, как устроена солнечная система, и что Намогуса нет? От этого только хуже. Не на кого надеяться и некого обвинять. Господа остались господами, а слуги слугами. У одних было все, у других не было ничего, даже чести.

Аурис заполняло отвращение к себе. Оно росло и не давало жить. Оно мучило больше, чем тошнота. Она по-прежнему никому не перечила и не поднимала глаз, но сил на всё это больше не было.

Лаунавээла собирала вещи. Хозяйка тихо радовалась, что она наконец уедет. Зато Сурнивааль злился: девушка была богата, и он очень рассчитывал на ее деньги. Поэтому обстановка в доме была слегка взвинченная.

Коэмвааль прилетел за этой красавицей в серебристом крылатом экипаже. С ним были еще двое его друзей. Они остались во дворе, под тентом. Он же прошел прямо к Лаунавээле. Аурис в это время вытирала пыль в гостиной, но он ее даже не заметил.

Она еще какое-то время возила тряпкой по дверцам буфета, потом не смогла себя пересилить, прошла в коридор и остановилась у приоткрытой двери.

— … у нее психология рабыни, — говорила Лаунавээла, — это как болезнь, и ее уже не вылечить. Не понимаю, зачем вам это?

— Это у тебя психология рабовладельца, — ответил ей Коэмвааль, — и тебя тоже уже не вылечить.

— Возможно, — нисколько не смутилась она, — но я, по крайней мере, могу совершать поступки и отвечаю за свои слова. Аурис на это неспособна. Она ничем не лучше вашего робота: делает только то, что ей велят. Поймите, ей просто в голову не придет, что можно по-другому.

— Эта ваша общая беда, — хмуро сказал Коэмвааль, — даже не так: это наша общая беда. Из-за чьих-то имперских амбиций тысячи лисвисов пребывают в каменном веке. А остальным нет до этого дела.

— Вы имеете в виду моего отца? — спросила Лаунавээла дрогнувшим голосом.

— И его, черт возьми, — раздраженно ответил Коэмвааль, — ты знаешь, что я от него не в восторге. И Анаверти — тоже хорош, пустил всё на самотек. Теперь вместо Гунтри он имеет Нура. А Нур куда хуже. Он не болтает о всеобщем счастье. Он просто стращает всеобщим горем. Я заметил, что страх у вас тут — доминирующее чувство.

— Какое вам, собственно, до нас дело, — проговорила уязвленная Лаунавээла, — почему вы так беспокоитесь?

— По той простой причине, что я лисвис, — ответил он.

— А я думала, вам просто жаль эту девочку. В чем же дело? Возьмите ее с собой.

— Это не выход. Всех девочек не пережалеешь и не заберешь с собой. Надо пробивать в Совете комплексную программу помощи и переселения. Вот, что надо делать.

— Вы — член Совета?

— Да. И прилетел сюда, чтобы всё увидеть собственными глазами. Кое-кто утверждает, что у вас тут почти что рай.

Аурис не дослушала их разговор до конца. Ее душили слезы. Она убежала в свою каморку и упала на кровать. Все ее маленькое тело трясло от обиды. Хотя обижаться было не на что. Она получила то, что заслужила. По-другому и быть не могло.

Лаунавээла была права: у нее психология рабыни. А она и есть рабыня. Кто же спорит? Только это не болезнь. Это единственное средство выжить в этом мире: не спорить, не размышлять и не смотреть на себя со стороны, чтобы не задохнуться от отвращения.

Коэмвааль надеялся, что она другая. Что если вести себя с ней не по-скотски, то в ней тут же проснутся и гордость, и достоинство, и честность. И очень скоро убедился, что всё не так. И потерял к ней интерес. Она теперь просто одна из тысяч несчастных девушек, живущих на этой планете.

Но не всех же он обнимал на балконе, показывая свою звезду! Не всем же он ласково пожимал руку, говоря «спокойной ночи»…

Аурис видела в окно, как слуги выносили вещи Лаунавээлы, как помог он ей сесть в серебристый экипаж, и как взмыл этот экипаж в жаркое послеполуденное небо.

И как будто что-то оборвалось в душе. Она зачерпнула из ведра воды, достала из баночки черную горошину и проглотила ее, не дожидаясь заката.

 

3

Зела сняла зеленые перчатки, нелепый головной убор, состоящий из двух конусов, и подсела к зеркалу смыть грим. В ее гримерной работали кондиционеры, и можно было наконец отдохнуть от банного удушья театрального зала.

Сегодня играли классику, средневековую трагедию о разлученных влюбленных в сентиментальном духе, присущем вилиалийской драматургии вообще. Что делать, лисвисы были чувствительны и щепетильны до занудства, и даже в пьесе Зауртриговардвааль не нашел вовремя свою Дивилимавээлу только потому, что постеснялся задать пару лишних вопросов Ломлелитруваалю. А тот не знал, как ему тактично намекнуть.

Зеле приходилось играть именно эту бестолковую и беспомощную Дивилимавээлу, хотя она с большим удовольствием сыграла бы ее мать. Роли юных девушек ей были неинтересны, давно уже хотелось перейти в новое качество. На Земле ей даже удалось сыграть сварливую торговку, но здесь она получала только главные роли романтических красавиц.

Ничего было не поделать: публика приходила посмотреть персонально на нее, на белую богиню, которая соизволила через три тысячелетия вернуться на их планету. Это заблуждение, или просто раздутая журналистами сенсация, возникли еще на космодроме, едва они с Ричардом показались на трапе. Уже к вечеру ее фотографии печатались рядом с фотографиями фресок. Объяснять всем, что ее просто сделали по образу и подобию Анзанты, ни ей, ни Ричарду не хотелось. Они тогда сказали, что это просто случайное совпадение. Никто, разумеется, не поверил. Легенда жила.

Зеле предстояло снять зеленый грим и выйти на сцену в своем истинном обличье, публика ждала, многие именно за этим и пришли. Ей казалось, что будь она самой бездарной актрисой, она имела бы у лисвисов такой же успех. Это обесценивало все ее усилия вжиться в образ и сделать его интересным.

Умывшись, она смотрела на себя в зеркало. Она себе нравилась по-прежнему, ее любимым занятием было расчесывать волосы и смотреть, как они рассыпаются по плечам. Ричард говорил, что она страдает нарциссцизмом, и при этом сам откладывал газету и смотрел на нее.

Дверь слегка приоткрылась.

— О, Дивилимавээла, любовь моя! Звезда моего небосклона! Мечта моей мечты, желанье моего желанья, печаль моей печали! Позволь мне ужом проползти возле твоих божественных ног!..

В гримерную, размахивая длинными руками, ввалилось зеленое косматое существо в ядовито-красном гиматии, тут же бросившись ее обнимать. Злодеев, даже мелких и эпизодических, лисвисы почему-то одевали в красное. Наверно, потому что этот цвет они не любили.

Зела слабо отбивалась.

— Эд, прекрати, ты меня испачкаешь!

— Да! Да! Да! Я тебя испачкаю! Я оболью тебя грязью! Я тебя, уничтожу, несчастная, я тебя задушу!

Эдгар с демоническим лицом сжал ей шею руками в зеленых перчатках и хищно посмотрел на нее в зеркало.

— Попалась?!

— Умерь свой темперамент, — улыбнулась она, — мне еще на поклон идти. И я уже умылась.

— Можешь не спешить, — снисходительно заявил Эдгар, — там этот Заур… три… тьфу… в общем, много-раз-вааль еще читает твое прощальное письмо, а со скалы он бросится минут через десять… До чего же нудные у них пьесы, ба! Хоть бы приветствия свои сократили ради зрителя. Пока у них два героя расшаркиваются, у нас бы половина зала уже уснула!

— Это историческая вещь, — заступилась Зела за автора, хотя ей тоже порядком надоела эта сентиментальная тягомотина, — в те времена у них так и было. Приветствовать друг друга меньше пяти минут считалось неприличным.

— Видно, спешить им было некуда, — усмехнулся внук, — а что: тепло, сыро, еда под ногами квакает, солнышко светит, жизнь прекрасна…

Эдгар, по-императорски закутавшись в гиматий, сел рядом с ней на пуфик для ног. За последний год он сильно вырос, особенно вытянулись руки и ноги. А лицо у него всегда было узким, как будто удивленно вытянутым. Ничего от Оорлов у него не было, только зеленые глаза Ингерды, и те прищуренные и лукавые. И не было в нем решительно никакой серьезности.

— Почему ты до сих пор в гриме? — спросила Зела, — тебя уже час, как отправили в вечную тюрьму.

— Вошел в роль, — довольно улыбнулся он, — правда, я похож на лисвиса?

— Как сам Аккивааль.

— Ну, это ты мне льстишь… но, тем не менее, когда я выхожу в фойе, они меня принимают за своего.

— И тебя это забавляет?

— А то?! Представляешь, видел в антракте такую куколку! Это сон без пробуждения! Подгреб к ней, как положено, даже стихами начал изъясняться, доказывая тонкость своей артистической натуры… а она оказалась с кавалером.

— Эд, неужели тебе правда нравятся лисвийки?

— А что мне делать? Других все равно нет.

— Ну и что?

— Как что? Я сексуально взвинчен.

— О, боже…

— И потом, эти ящерки очень даже ничего, они даже горячей нас на пару градусов. Берешь такую за руку, а у нее — как будто последняя стадия пневмонии. Представляешь? И кожа гладкая. И зрачки, как у кошек.

— Как у рептилий.

— Я и говорю: ящерки… — Эдгар вздохнул, — одно плохо: я им не очень-то нравлюсь.

— Еще бы, — засмеялась Зела, — холодный, белый, с круглыми зрачками, да еще щетина на подбородке!

— Они узко мыслят, — заявил Эдгар, — надо воспитывать у них международный космический вкус. Я этим займусь.

Зела смотрела на него с улыбкой. Он был полон кипучей юной энергии и неординарных идей. Радости переживал бурно, а разочарования быстро забывал. С ним было бы очень легко, если б он давал хоть немного от себя отдохнуть.

— Займись, — сказала она насмешливо.

Потом в гримерную зашел Ричард. Он был в белом костюме с букетом белых алфамирусов. Бесподобен, как всегда. Зела не замечала ни его седины, ни его морщин и до сих пор в глубине души считала, что она его недостойна. Страх, что он ее разлюбит или просто поймет, что и не любил никогда, не давал ей быть счастливой до конца. Бывало, что она успокаивалась, но потом снова начинала бояться.

На лице у Ричарда было написано облегчение.

— Этот Заэлцвааль — просто пытка, — заявил он, шагнув под кондиционер, — еле вырвался!

— Правда? — злорадно усмехнулся Эдгар.

Ричард вздохнул.

— Да. Мне теперь доподлинно известно, что драматургия тридцать шестого века была самой канонической, после чего были сплошные подражания, вплоть да какого-то там еще века. И там были выдающиеся авторы, о которых вкратце было рассказано со сравнительным анализом. А вы знаете, что такое у Заэлцвааля «вкратце»…

— Я же тебе всегда говорила, — улыбнулась Зела, — что драматургия тридцать шестого века была самой канонической.

Он застонал и протянул ей букет.

— Это тебе, любимая. Ты, как всегда, была гениальна. Даже в этой голубой, точнее, зеленой мути.

— Как ты можешь, Оорл, — покачала она головой, тем не менее довольно улыбаясь, — это же классика!

— Не произносите при мне больше этого слова! — взмолился Ричард, — лучше уж о политике, чем об искусстве. Там у меня многолетняя закалка.

— Тогда лучше поговорим о любви, — сказала Зела.

— Ради бога, — он наклонился и поцеловал ее в плечо, — я тебя любил, люблю и буду любить вечно.

Зела взглянула на него и сказала удивленно:

— Неужели?

— Не веришь? — Ричард кивнул на внука, — если эта зеленая рептилия выйдет на минутку, я буду более убедителен.

— И не надейся, — заявил внук.

Зела постаралась сделать серьезное лицо, хотя это было почти невозможно.

— А я именно о нем и хотела поговорить, — сказала она.

— Эдгар и любовь — вещи несовместимые, — изрек Ричард.

Эдгар смотрел на них обоих и ухмылялся.

— Зато он у нас сексуально взвинчен, — сказала Зела.

— Он вообще взвинчен, — Ричард невозмутимо пожал плечами, — посмотри, уже табуретку протер.

— Рик, ему нравятся все подряд. Это нормально, по-твоему?

— Сокровище моё, в этом вопросе норма — весьма растяжимое понятие. Парень растет, ничего тут не поделаешь.

— Ты в молодости был таким же?

Эдгар засмеялся.

— Давай-давай, дед. Признавайся.

— В этом возрасте, — наставительно сказал Ричард, — я учился в Звездной Академии, сдавал курсовики и физминимумы и выпускал газету «Мезонный ускоритель».

— Ты уходишь от вопроса, — усмехнулся внук.

— Все подряд мне никогда не нравились. Это точно. Только блондинки и только белые: ни зеленых, ни черных, ни красных, ни фиолетовых.

— Дед, это очень жесткая схема, она нежизнеспособна в таких условиях.

— Придется отправить тебя на Землю.

— Но-но! Не вздумай! У меня тут очень ответственная роль: я передаю любовные послания от Дивилимавээлы Зауртриговардваалю… надо же, выговорил! Я тут пять раз выхожу на сцену. А дома, в Трире? Только дважды: «Ребята, пошли на пляж!» и «Ребята, пошли с пляжа!» Как тут внесешь вклад в мировое искусство?

— Всему надо учится, Эд.

— Но бабуля же нигде не училась!

— Бабуля гениальна.

— А я?

— А ты только ее внук.

Зеле не хотелось, чтобы шутливый разговор закончился серьезно. Она прекрасно знала, что легкомыслие внука Ричарду не нравилось. У него был идеальный сын: серьезный, умный, целеустремленный, с которым не было никаких проблем, поэтому к выкрутасам Эдгара он никак не мог привыкнуть.

— Ну, всё, мне пора, — сказала она бодро, — Эд, ты пойдешь со мной?

Эдгар встрепенулся.

— За славой? Конечно! Обожаю, когда мне рукоплещут.

* * *

Зрительный зал был сделан одним большим амфитеатром. Теперь, когда в зале вспыхнул свет, Зела видела множество лиц: зеленых, салатовых, болотных, просто черных. Дамы были в роскошных нарядах всех цветов, кроме красного, мужчины предпочитали однотонную, бело-желтую гамму, которая считалась официальной. Все аплодировали стоя и вообще выражали свой восторг очень бурно. Восторгаться было модно.

Как правило, все руководящие посты занимали темные лисвисы, они были более рослые и широкие в кости, из них получались отличные директора и военные. Светлые же чаще принадлежали к утонченной творческой элите. И те, и другие немного друг друга недолюбливали, посмеивались друг над другом, но это не имело ничего общего с расизмом. Лисвисы были одной расой, у двух темных родителей мог родиться вполне светлый ребенок, и наоборот. Это были шутки вилиалийской генетики.

В целом, лисвисы Зеле нравились, они были воспитанны и миролюбивы, скорее занудливы, чем агрессивны, и очень щедры. Подарки они умудрялись дарить при каждом визите, а визиты по правилам этикета следовало наносить раз в три дня. В их с Ричардом небольшом доме в Посольском городке уже некуда было складывать эти издержки воспитания.

Зела кланялась с милой улыбкой, и с тоской вспоминала свои спектакли на Земле. Там она действительно чувствовала себя актрисой, там были настоящие пьесы и настоящие роли. А здесь она была просто куклой, белой богиней, женщиной с фрески, на которую эти тонкие ценители сентиментального занудства пришли посмотреть. Нет, она не сердилась на них, наоборот, была им благодарна за неизменно теплый и восторженный прием. Но для нее лично не было в этом никакого удовлетворения.

— Неужели мы отсюда никогда не улетим? — спросила она с отчаянием, когда модуль поднялся над Рамтемтим-эо, унося прочь из столицы её и гору цветов на заднем сиденье.

Букет Ричарда лежал у нее на коленях. Они вдвоем возвращались в Посольский городок на Стылых болотах, потеряв Эдгара где-то в театре. Поздний летний закат окрашивал в свои изумительные краски белые кварталы изящных домов, утопающих в пышной зелени.

— Тебе захотелось на Землю? — обернулся к ней Ричард.

— Давно, — призналась она.

Он смотрел на нее теплыми карими глазами, спокойными глазами человека, который привык себя чувствовать хозяином положения. Ей нравилась в нем эта уверенность и это спокойствие, она ничего не боялась, когда он так смотрел на нее, но именно сейчас почему-то хотелось его встряхнуть и даже испугать. Интересно, приходила ли ему хоть раз в голову мысль, что она может оставить его тут одного разбираться со своими лисвисами? Что у нее могут быть свои интересы и свои планы?

— Здесь не так уж плохо, — сказал Ричард, — поверь мне: Вилиала — не самое кошмарное место в космосе.

Вилиала действительно была парниковым раем. Она баловала своих детей. Холода лисвисы не знали, пища росла прямо под ногами и свисала со всех веток. Скачком в развитии они были обязаны временному похолоданию с тридцатого по сороковое столетия от царствия Дургивааля вэя Славномудрого. В эти века им пришлось побороться за жизнь.

— Но на Земле все равно лучше, — заметила Зела.

— До этого еще далеко, — пожал плечом Ричард.

Она и так это знала. Остатки правительства Гунтривааля, которым удалось бежать на Вилиалу, запричитали в один голос, что лисвисам на Тритае не выжить, и никакая автономия им не нужна. Пока Анавертивааль размышлял, стоит ли заниматься спасением заблудших овец, Кураторы отправили экспедицию на Тритай, узнать поподробней, что там творится. Все это было понятно. Непонятно было, почему во всем этом должен разбираться Ричард Оорл?

Внизу стремительно проносились обрывки облаков.

— «Сагорд» вернулся? — спросила Зела.

— Да, — кивнул он.

— Что говорит Коэм?

— Его доклад завтра утром.

— Ясно, — вздохнула она.

Ричард свободной рукой привлек ее к себе и нежно и властно. И как это у него так получалось? В его объятьях хотелось расслабиться и ни о чем не думать, только закрыть глаза и бесконечно отвечать на его поцелуй.

— Потерпи, — сказал он, — думаю, за год мы управимся.

— Год!

— Возможно, что и больше.

— А без тебя нельзя управиться?

— Без меня можно всё, — усмехнулся Ричард, — улечу — пришлют другого. Только зачем я тогда вообще нужен? В том числе и тебе? Ты хочешь, чтоб я мирно ловил рыбу в Сонном озере?

— Я такого даже представить не могу.

— Я пока тоже.

Зела улыбнулась и вздохнула.

— Ты роскошный любовник и никуда не годный муж, Оорл. Кажется, это вещи вообще несовместимые.

— Это вечная иллюзия всех женщин — иметь в одном лице и героя, и подкаблучника.

— Это точно. «Как ни обожала бы вольного орла, все равно держала бы возле подола…» Очень тонко подмечено… Это ведь Алина про тебя сочинила?

— Нет, это она вообще. Обо всех.

— Какое счастье, — вдруг встрепенулась Зела, — что мы ее больше не видим!

— Ну вот, — засмеялся Ричард, — а ты хочешь на Землю!

— Кажется, я уже никуда не хочу, — смирилась она.

— Может, закатимся в шикарный ресторан?

— Там жарко.

— В горах, в «Ледяном дворце» вполне прохладно.

— На нас все будут смотреть.

— На здоровье. Я хочу потанцевать с белой богиней.

Зела взглянула на себя в зеркальце, поправила прическу и улыбнулась.

— Тогда поворачивай.

* * *

Вернулись они уже в полночь. Поселок мерцал огнями. Только квартал марагов никогда не освещался: они прекрасно видели в темноте. Сами они были полупрозрачные как медузы и слегка флуоресцировали. Поэтому особо слабонервные по ночам обходили их территорию стороной.

Ричард этих приведений не боялся, он еще на Земле к ним привык, и вообще вполне миролюбиво относился ко всем соседям. Но он честно терпеть не мог, когда мараг Осоэзовуо по ночам выходил на балкон и вдохновенно выл свои заунывные гимны, навеянные ему звездным небом и посвященные мировой гармонии. Если бы не глубокое убеждение, что с собратьями по разуму надо жить дружно, Ричард давно бы встал на четыре лапы и перекусил это завывающее желе пополам.

— Что это? — прислушалась Зела, выходя из модуля, — вездеход где-то застрял?

— Не узнаешь? — усмехнулся он, — это же сосед Осоэзовуо.

— Да? Значит, опять сочинил что-то новенькое. Он поет совсем в другом регистре. Замечаешь?

Она замерла и внимательно прислушалась. Румяная, веселая, с блестящими глазами, она была прекрасна и особенно желанна в этот вечер. Ричард был в отличном настроении, и испортить его не мог даже этот ночной крикун.

— У меня не такой тонкий слух, дорогая. Ну его к бесу…

— Ну, как ты можешь! — улыбнулась Зела, — он же и для нас старается. Чтобы мы жили в гармонии со вселенной.

— Да?

— Слышишь: восемь раз соль, пять раз до диез, восемь раз соль. А было: фа-ми-фа пятнадцать раз и на октаву ниже.

— Соловей, — кивнул Ричард и зловеще посмотрел в темноту.

Из темноты, на фоне фиолетового звездного неба поднимались мохнатые болотные кустарники высотой с трехэтажный дом. Флора Вилиалы вообще страдала гигантизмом. Стандартный земной коттедж скромно прятался в этих зарослях, как игрушечный. Теплая и влажная ночь источала немыслимые цветочно-фруктовые ароматы с примесью болотной гнили. Все это, как и вой соседа, становилось до боли привычным.

Во всем доме горел свет: на обоих этажах и во всех комнатах. Из гостиной доносились голоса. Это было в духе Эдгара. Он либо заявлялся под утро, либо до зари сидел в гостиной с друзьями. Ричард подумал, что не хочет видеть никаких гостей, тем более вежливо с ними расшаркиваться, он хочет остаться со своей обожаемой женой наедине. Эта мысль стала навязчивой еще в ресторане.

— Наш малыш, как всегда, не выносит одиночества, — сказал он, сгребая цветы в охапку, — давай пройдем и никого не заметим?

— Это невежливо, — слабо возразила Зела.

— А торчать в моем доме как в ночном клубе — вежливо?

— Лисвисы — народ общительный.

— До умопомрачения. И Эд им подстать.

— Рик, без светской беседы все равно не обойтись. Пора бы смириться.

Он посмотрел на окна спальни. До балкона на втором этаже было не так уж высоко. И кустарник довольно удачно наклонялся.

— Может, через балкон залезем?

Зела засмеялась, в глазах запрыгали чертики.

— Мы что, воры?

— Тогда давай телепортируем. Я еще не слишком пьян.

— Первое предложение было интереснее.

— Понял.

Сначала он закинул на балкон все букеты. Потом быстро принес скамейку из сада, поставил ее наклонно, чтобы Зела могла по ней подняться, сам залез по ветке, наклонился и протянул к ней руки. Через минуту они уже обнимались на неразобранной постели.

— Кажется, в последний раз я занимался этим в восьмом классе, — сказал он подумав, — мать не любила, когда я поздно возвращался. Теперь вот внук не дает спокойно жить.

— Говори тише, — прошептала Зела, — нас нет дома.

Лицо у нее было вполне счастливое, губы улыбались.

— Ты права, — он тоже перешел на шепот, — и свет нельзя зажигать.

— Ну и что. Я и так тебя вижу.

— И я тебя. Ты самая красивая.

— А если я постарею и буду некрасивой?

— По-моему, это я старею, а не ты.

— Я этого не замечаю.

— Я тоже не замечу. Для меня ты всегда будешь самой красивой женщиной во вселенной.

Было темно и жарко. Пахло болотом. В квартале марагов надрывался Осоэзовуо.

— Помнишь Дельфиний Остров? — прошептала Зела.

— Конечно, — ответил он.

— Хорошо бы там сейчас оказаться.

— На моем веку подобные трюки проделывал только Леций. С моей дочерью. Твой муж на такие подвиги неспособен, дорогая.

— И не надо. Можно просто представить, что мы там.

— Это — сколько тебе угодно.

— Слышишь, как шумит море?

Ричард слышал только вой соседа. Но огорчать мечтательную Зелу не хотелось.

— Слышу, — сказал он.

— А помнишь…

Он вспомнил почему-то не это. А тот жуткий вечер на Наоле, когда они возвращались от Тостры. Жуткий, потому что он был совершенно истощен. У него не было сил даже обрадоваться, он только сжимал ее плечи в модуле и удивлялся, какие они худые. Жалость к ней тогда пронзила его раз и на всю жизнь. Она шла бок о бок с его любовью…

Прожектора на стоянке перед замком слепили воспаленные глаза. Он не отвечал на вопросы, не смотрел на потрясенного Ольгерда, отмахнулся от Леция… В своей комнате он просто рухнул на кровать и отключился. Очнулся он уже в полдень. Зела была рядом, ее бритая головка лежала на розовой подушке, ресницы были плотно сомкнуты, губы чуть приоткрыты. Она спала.

Это было невероятно. Она, казалось бы, навсегда потерянная, еще вчера недостижимая и чужая, мирно спала рядом с ним. Ночная рубашка на ней была с длинными рукавами, чтобы скрыть жуткую худобу ее рук. Он как-то сразу это понял, и сердце сжалось.

Когда он вернулся из ванной умытый и бритый, она уже не спала. Сидела, опираясь рукой на подушку, и смотрела на него вопросительно.

— Ты самая красивая, — сказал он ей сразу.

— Ты… живой, Ричард?

— Я и не собирался умирать.

Зела слабо улыбнулась. Он обнял ее, склонился над ее лицом, но потом все-таки удержался от дикого желания ее поцеловать. А вдруг она просто считает себя обязанной ему за спасение? Это так на нее похоже! Вдруг старик Би Эр всё напутал, и вовсе не он — тот самый эрх, которого она любила.

— Зела, — сказал он, — чтобы не было больше недоразумений…

Она широко раскрыла свои зеленые глаза, глядя на него.

— Ответь мне все-таки: ты меня любишь?

В общем-то, она могла бы и не отвечать. Он догадался. Лицо ее изумленно, даже возмущенно вытянулось, в глазах появился просто-таки фанатичный блеск, губы задрожали.

— Да, — сказала она с тихой страстью, — да, да, да… я люблю тебя, я тебя люблю, я не могу без тебя жить, и я не могу больше молчать об этом.

С тех пор он не переставал удивляться: почему именно ему так повезло? Он, конечно, был не последним из людей и много для нее сделал… но полюбила-то она его раньше. Гораздо раньше. Увидела — и всё. Он считал, что это или шутка Создателя, или тот самый господин Случай. Но как бы там ни было, его Зела была с ним.

Вой поутих. У соседа, видимо, кончилось вдохновение, или гармония во вселенной достигла удовлетворительного уровня. Стало блаженно тихо, только болотом пахло по-прежнему. Они лежали в темноте, слившись горячими телами. Зела вспоминала Дельфиний Остров, он — Наолу, но находились они по-прежнему на планете лисвисов, в маленьком, затерянном среди гигантских кустарников коттедже на Стылых болотах.

— Бедная моя девочка, — сказал он, особенно остро ощутив отвращение к этому райскому уголку, — куда я тебя завез!

— Да, ты ужасный муж, — улыбнулась Зела, — зато бесподобный любовник.

— Я только притворяюсь таким любовником, — заявил он, — на самом деле я тигр, страшный и кровожадный. Знаешь, несчастная, какие у меня клыки?

— Какие?

Он наклонился и слегка укусил ее в шею.

— Да ты чудовище!

— А ты не догадывалась?

— Так ты обманул меня? Да? Обманул!

Зела стала вырываться, Ричард стиснул ее и зарычал, они скатились на пол вместе с одеялом. Смеялись они так громко, что скоро услышали стук в дверь.

— Эй, вы дома?! — возмущенно выкрикнул за дверью Эдгар.

— Исчезни! — ответил ему Ричард.

— Знаешь что!..

— Все претензии с утра. В письменном виде. В трех экземплярах.

— Да?! — голос внука дрожал от возмущения, — между прочим, это тебя товарищи целый вечер дожидаются. Так заледенели, что я все кондиционеры отключил. И, как проклятый, веду светскую беседу!

— Я не звал никаких товарищей.

— Они свалились с Луны. Точнее с Тритая.

— Что-что? — Ричард подошел к двери, — это Коэм?

— Да. И не один.

— Что ж ты сразу не сказал?

— Ну, знаешь!..

— Иди. Скажи, я сейчас спущусь.

Эдгар произнес еще несколько нечленораздельных, но эмоционально насыщенных фраз, и затопал вниз по лестнице.

— Вот мы и попались, — улыбнулась Зела.

* * *

Коэмвааль был умным и деликатным светлым лисвисом. Ричарду он нравился. Во всяком случае, раздражал меньше, чем остальные. Он сидел на диване с чашкой горячего кофе в руках, проявляя чудеса закалки: в одном легком хитоне. Жилища людей были чересчур прохладны для лисвисов. Напротив, на другом диване, завернувшись в плед, сидела девушка с нефритовой кожей и белыми как мел волосами. Личико ее было точеное, глаза огромные, желто-коричневые, горящие как у кошки. Эдгар уже был сражен наповал и развлекал ее последними новостями.

Ричард спустился.

— Я должен извиниться, — сказал Коэм, вставая.

— Это я должен извиниться, — возразил Ричард.

— Нет-нет, — гость поставил чашку на столик, — я выбрал столь поздний час для беседы, Ривааль… но, надеюсь, ты простишь меня: другого времени у нас не будет. Завтра утром мой доклад, и мне бы хотелось кое-что обсудить с тобой до этого.

— Разумеется. Ты мог позвонить мне в любой момент.

— Нет-нет. Я не хотел нарушать твои планы. Это было бы слишком навязчиво.

Они поздоровались, как это принято у лисвисов: серией мелких поклонов.

— Прежде всего, — сказал Коэм, — я хотел бы представить тебе эту девушку. Если ты позволишь.

— Сгораю от любопытства, — улыбнулся Ричард.

— Это Лаунавээла вэя.

Вэя посмотрела на него удивленными и настороженными глазами.

— Ривааль, — назвался Ричард, лисвисы не выговаривали букву «ч» и предпочитали звать его на свой манер.

Девушка встала, скинув плед, и протянула ему свою точеную нефритовую ручку. Ричард понял по ее осанке, по платью, по манере приветствия, что перед ним знатная дама, взял ее руку и поднес к губам. На узком зеленом личике появилось изумление.

— Белый бог холоден как мрамор, — проговорила Лаунавээла.

— Вы никогда не встречали людей, вэя?

— Нет. Но отец рассказывал. В том числе и о вас. Он хорошо вас знал, Ривааль вэй. Смею предположить, что вы были друзьями. Собственно, поэтому я здесь, у вас.

— Кто ваш отец?

— Гунтривааль.

Девушка волновалась, она умоляюще взглянула на Коэма и села на диван.

— Она утверждает, что ее отец жив и находится на Вилиале, — сказал Коэм, — теперь ты понимаешь, почему я привез ее к тебе?

— Гунтри — жив? — удивился Ричард.

— Похоже на то.

— Я могу перечислить всех, кому удалось бежать с Тритая. Они забрасывают Совет требованиями спасать колонию. У них ведь там остались родственники. У Гунтри тоже осталась дочь. И что-то непохоже, чтобы он о ней беспокоился. Насколько я понимаю, его тут нет и быть не может.

— Он несвободен, Ривааль. У Лауны есть записка от него.

— Покажи.

Коэм осторожно извлек из портмоне обыкновенный листок бумаги. На нем витиеватым лисвийским алфавитом справа налево было написано:

«Дорогая моя девочка, мои друзья дали мне возможность связаться с тобой. Я нахожусь слишком далеко от тебя, а ты от меня. И мы ничем не можем друг другу помочь. Между нами бездна. Я буду молчать, ибо в любом случае меня не отпустят живым. Прощай. Не ищи меня. Молись белым богам. И не ходи на Красные болота».

— Весьма осторожное послание, — сказал Ричард, — ничего конкретного. И непонятно на первый взгляд, зачем вообще оно написано.

— Очевидно, что он не доверял своим почтальонам, — комментировал Коэм, — поэтому не мог написать прямо, где Лауна должна его искать, не подвергая ее смертельному риску.

— Если так, то на Красных болотах, — вставил свое слово Эдгар, — «не ходи на Красные болота».

— Это было бы слишком просто, — усмехнулся Ричард, — Коэм, ты уверен, что почерк его?

— Да. Я сверил.

— Это он писал, — сказала Лауна, — я знаю. И он говорит, что между нами бездна. Это же космос! Он на Вилиале!

Ричард посмотрел на нее.

— Космос большой, девочка. Кто передал тебе записку?

— Никто. Я нашла ее на кровати.

— Хорошо, дайте подумать…

В это время в гостиную спустилась Зела. Платье ее было голубое, золотые волосы распущены, она приветливо улыбалась гостям, как лучшим своим друзьям.

— Анзантавээла… — изумленно прошептала Лауна, вскочила, подбежала к Зеле и обняла ее колени, — белая богиня! — заговорила она страстно, — ты прилетела! Умоляю тебя! Спаси моего отца! Ты все можешь, ты такая добрая!

— Кто это прелестное дитя? — смущенно улыбнулась Зела.

— Тритайская принцесса, — сказал Ричард, глядя на всё это насмешливо, заскоки лисвисов ему порядком надоели, — ее отец — Гунтривааль.

— Это его я должна спасти? — недоуменно подняла брови Зела.

— Ну, ты же у нас богиня!

— Встань, девочка, — сказала она, — это не лучшая поза для тебя. Гунтри — наш друг, и мы сделаем все, что можем.

— Он велел обращаться за помощью к белым богам. Значит, к вам, к тебе, Анзантавээла!

Зела чуть ли не силой подняла Лауну и посадила на диван. Та тихонько дрожала. Коэм закутал ее в плед.

— Извини ее, вэя, — обратился он к Зеле, — слишком много впечатлений для девочки: перелет, незнакомая планета, мы еще толком не отдыхали.

— Не извиняйся, Коэм, это лишнее.

Он наконец раскланялся и поцеловал ей руку.

— Разве отец ее жив? — озабоченно спросила Зела.

Лауна уже молча протянула ей записку. Ричард ждал. Он надеялся на ее интуицию. В комнате становилось жарко. Кондиционеры в угоду гостям не работали уже больше часа, даже окна запотели. Лауну же по-прежнему била дрожь. И как эти изнеженные существа выносили перепады температур на Тритае?

Эдгар не сводил влюбленного взгляда с юной лисвийки. Это было нормально, так же он смотрел и на других, когда был в настроении. Эта была очень хороша, да еще принцесса. Конечно, у парня зашкалило. «Лягушка-царевна», — усмехнулся про себя Ричард.

— Странно… — проговорила Зела, поднимая к нему серьезное лицо — ни намека на то, кто и почему его держит.

— Ты права, — сказал он, — это главное. Намек должен быть. И политические причины тут, видимо, ни при чем. Вся его команда преспокойно здравствует на Вилиале.

Коэм стоял, скрестив зеленые руки на груди.

— Если б у меня появилась возможность послать такую записку, — медленно, взвешивая каждое слово, проговорил он, — я постарался бы дать ответы на три главных вопроса: где, почему и как можно помочь.

— И что мы имеем? — продолжил Ричард эту мысль, — где — «бездна», как — «молись белым богам», почему…

— Красные болота, — докончил Эдгар.

Все посмотрели на Лауну. Она нервно дрожала под пледом. Чашка кофе, которую протянула ей Зела, звенела о блюдце.

— Это правда, — простучала она зубами.

— Что правда? — спросил Ричард.

— Болото. Оно живое.

— Что?!

— Да. И разумное.

Повисла недоуменная пауза. Было слишком поздно и слишком жарко, чтобы быстро соображать.

— Оно слушалось только отца, — продолжила Лауна, — жрецы тоже хотят приручить его, только у них ничего не получается. Болото их проглатывает, и всё.

Глаза у девушки неожиданно вспыхнули, она даже дрожать перестала.

— Правда есть еще колдун Элигвааль, он спокойно ходит по болоту, — проговорила она с явным восхищением, — наверно, его болото тоже слушается, но жрецы его боятся. Он очень сильный.

— Только колдунов нам еще и не хватало, — усмехнулся Ричард, — Коэм, ты что-нибудь слышал об этом?

— Только то, что местные жители ходить туда боятся.

— А о колдуне?

Коэм взглянул на свою спутницу.

— Так, — сказал он, — кое-что. Это к делу не относится.

— Ладно, — Ричард вытер потный лоб, — допустим, есть такое болото, допустим, жрецам нужен ключ к нему. Допустим, Гунтри его знает. Тогда зачем держать его на Вилиале? Какой смысл?

— Если его держат жрецы, — сказал Коэм, — то никакого. А если сам Анаверти?

— Какое ему дело до тритайского болота? — пожал плечом Ричард.

— Этому старому перцу до всего есть дело, — совсем даже невежливо буркнул Коэм.

— На Вилиале — да.

— Везде.

— Это в тебе говорит личная неприязнь.

Коэм посмотрел хмуро, но, кажется, простил усталому землянину столь бестактное замечание.

— Возможно, — сказал он, — любить мне его не за что… Но будем объективны. Сношения с Тритаем всегда были, есть и будут. Тайные, неофициальные, с закрытых космодромов. Ты это прекрасно знаешь. И знаешь, что все это с его ведома. Я думаю, он в курсе тритайских дел лучше нас с тобой.

Снова повисла неопределенная пауза. Все устали.

— Что будем делать? — тихо спросила Зела.

— Искать, — ответил Ричард.

* * *

От избытка впечатлений Лауна чувствовала себя истощенной и потерянной. Ей уже недоставало сил изображать из себя благородную вэю. Хотелось стать просто беспомощной девочкой, какой она и была на самом деле.

На Вилиале все было иначе. Ни ее деньги, ни ее бывший титул не имели здесь никакого значения. У нее не было слуг. Никто от нее не зависел. Наоборот, она зависела от всех. Самое страшное унижение она пережила год назад, когда жрецы арестовали отца, но и теперь ей трудно было смириться с положением бедной родственницы.

Красота Вилиалы просто не умещалась в ее сознании. Увидев что-то новое, она тут же забывала старое. От теплоты и влаги кружилась голова. Небо было синим, деревья — огромными, в цветах и зелени утопали белые дома, похожие на причудливые сплетения арок. Все чисто, ухожено, вылизано до пылинки. Все, как на подбор, шикарно и легко одеты, с приветливыми, даже слащавыми улыбками на лицах. И никакого холода! Сладкий рай.

— Отдыхай, — сказал Коэм, — на сегодня тебе достаточно.

Он жил на окраине Рамтемтим-эо, огромного города на холмах, состоящего, кажется, из одних музеев, театров, студий, академий изящных искусств и дворцов творчества. Как будто никто там не работал, все творили или наслаждались сотворенным.

Дом у Коэма был просторный, но пустой. Только маленький робот, как паучок шустро бегал на четырех ножках, орудуя четырьмя манипуляторами. Комнаты состояли сплошь из ниш, в которых висели картины или стояли небольшие скульптурки танцовщиц. На окнах — занавески из соломки, на полу — узкие и полосатые, как будто домотканые, коврики. Она потом узнала, что это последний каприз столичной моды.

Днем Лауна уже рассмотрела это жилище и даже спросила, где же все остальные? «Я живу один», — коротко ответил Коэм. Потом вскользь заметил, что предоставил ей комнату старшей дочери, которая сейчас учится в Академии Танцевальных Искусств.

— Вряд ли я сейчас усну, — призналась Лауна.

— Во всяком случае, — сказал Коэм, — я тебе сейчас не советую ни читать, ни смотреть телепрограммы.

— Нет-нет… Поговори со мной.

— Хорошо, — он сел рядом на диван, — тебе что-то непонятно?

— Всё!

— Ты ведь образованная девушка, не замороченная жрецами. По-моему, отец давно тебе все объяснил.

— Да… Но откуда она взялась?

— Кто?

— Анзанта!

— Это жена Ривааля. Прилетела с ним с Земли.

— Хочешь сказать, что она просто земная женщина?

— По-моему, да.

— Тогда ты просто ничего не знаешь!

— О чем ты, Лау?

— Я видела ее на Красных болотах. Ночью, когда возвращалась от колдуна.

— Что-что?

— Она богиня, Коэм. Я сразу это поняла, как только увидела ее. Я даже не испугалась, так она была прекрасна!

— Подожди… ты шла ночью через болота и увидела белую женщину, так?

— Да. С золотыми волосами. Точно такую, как рассказывают. Она подошла ко мне и согрела. Я тогда жутко замерзла.

— Как она тебя согрела?

— Просто посмотрела на меня, и мне стало тепло.

— И ничего не сказала?

— Нет. Только улыбнулась и пошла прямо по топи.

— Интересно…

— А потом я увидела ее у Ривааля. У нее холодные руки, но теплые глаза. В ней очень много любви, Коэм. Я поняла, что она поможет мне, она так добра со мной…

Коэм на какое-то время задумался. Потом взглянул на нее.

— Расскажи-ка мне про ваши Красные болота.

— О них никто толком ничего не знает. Потому что все боятся туда ходить. А кто осмелился — не вернулся. Счастливчики, которым удалось возвратиться, говорят все разное. Кого оно грязью облепляло, кому страшные морды строило, кому ставило невидимую стену. Отец говорил, что это одно огромное существо, которое слушается только его. Он собирался его как-то использовать, но не успел.

Лауна вдруг вспомнила эти жуткие дни, когда все рухнуло, когда их роскошный дом сгорел дотла вместе со всем, что ей было дорого, даже с ее детскими игрушками, не говоря о стереоснимках матери, когда она пряталась как последняя преступница по хижинам и козьим загонам, когда погибли все друзья, которые пытались ее спасти. Лауна до сих пор не понимала, почему Нур оставил ее в живых. Наверняка он знал, что она скрывается у Сурнивааля. Неужто пожалел?

— О чем ты думаешь? — спросил Коэм.

— Думаю: почему Нур меня не убил?

— Чтобы это понять, нужно хорошо знать Нура.

— Он подлец и убийца! И самый большой обманщик, которого я когда-либо знала.

— Успокойся, — Коэм взял ее за руку, — ты опять дрожишь.

— Я все время ждала, когда он придет за мной. Я ждала смерти. Но он не пришел. Он позволил мне встретиться с тобой. Он допустил, чтобы я улетела. Как хочешь, а я этого не понимаю…

— Поймем, — сказал Коэм ласково, — когда-нибудь мы все поймем. А сейчас спи, девочка. Я думаю, самое страшное для тебя кончилось.

— Ты простишь меня когда-нибудь? — спросила она, уже обнимая подушку.

Коэм стоял в дверях.

— За что? — обернулся он.

— За зелье.

— Ты слишком впечатлительна, — сказал он, — и в тебе невероятным образом перемешаны знания и суеверия. Разве может образованный взрослый лисвис верить в какое-то приворотное пойло? Это уже из области детских проказ. Я давно на тебя не сержусь, Лау.

— А… на мою служанку?

— На нее тем более. Служанка, она и есть служанка.

 

4

Аурис порвала на тряпки последнюю старую юбку. Живот уже почти не болел, но крови было много. От слабости кружилась голова, зато тошнить сразу перестало. Ей даже не верилось, что она может без отвращения зайти на кухню и даже проглотить кусок непроваренного мяса.

— Ешь-ешь, — бодро сказала Герма, ворочая в огромной кастрюле половником, — а то тебя уже шатает.

— Просто крови много, — уныло объяснила Аурис, скрывать что-то было бесполезно.

— Какой крови? — удивилась незадачливая подруга.

— Догадайся, — усмехнулась Аурис.

— Вот стерва! — тут же сделала вывод Герма, — это Мешта тебя так отдубасила? Добилась своего, зараза… или это хозяин?

— Нет. Это я сама.

— Как сама?!

— Очень просто. Есть такие черные горошины: проглотил — и все.

— И где же ты их взяла?

— Да так… дала одна умная женщина.

— И что? С тобой все в порядке?

— Не знаю. Крови много. У тебя есть старые тряпки?

Герма какое-то время осмысливала сказанное и смотрела на Аурис удивленно, словно в первый раз видела. Она была молодая, неопытная, недалекая, в общем-то, девушка, жреческих тонкостей не знала и наивно считала, что детей нужно рожать столько, сколько послал Намогус.

— Тут тряпок не напасешься, — сказала она, поразмыслив, — тебе нужен болотный мох. Набери корзину, промой, просуши и пользуйся. Самое лучшее средство.

— Легко сказать, набери!

— Это уже твои проблемы, голубушка. Сама вытравила ребенка, а теперь хочешь, чтоб кто-то тебе мох собирал.

— Ничего я не хочу. И не на кого не надеюсь.

— Ой! — Герма что-то вспомнила, всплеснула руками и даже оставила половник в кастрюле, — ты знаешь, что говорят-то?

— Что? — с безразличием взглянула на нее Аурис.

— Белая богиня появилась!

— Мало ли что болтают.

— Ее видели! И правда, вся белая с золотыми волосами. Теперь она за нас заступится.

— Не смеши меня, — отмахнулась Аурис, — никто за нас не заступится.

— Она нас любит. Она богиня любви.

— Да нет никакой богини любви. И Намогуса вашего тоже. Богов вообще нет.

Герма посмотрела на нее даже не возмущенно, а с жалостью.

— Совсем ты умом тронулась, подруга.

— Напротив, — усмехнулась Аурис, — никогда я еще не мыслила так ясно.

На душе было пусто и холодно. Сердце как будто окаменело. Ни жалости не было в нем, ни страха. После полуденной жары Аурис взяла корзинку и незаметно вышла в боковую калитку для прислуги. Ей надо было обернуться очень быстро, а ближе всех были Красные болота, про которые болтали невесть что. Выбора у нее не было. До дальних болот надо было идти часа два, она вернулась бы только к ночи, а чем это грозило, она представляла довольно четко.

Тропинка вывела ее из города в сторону пастбищ. Аурис шла через зной по солнцепеку, не обращая внимания на свою слабость. Голова кружилась и побаливала, потом, после небольшого отдыха, проходила.

Болото началось как-то незаметно, стали попадаться низкие корявые кустарнички, сухая выжженная солнцем трава стала сочной и густой, тропинку обступили кочки, под ногами зачавкало. Зной спадал.

Она огляделась: вокруг до горизонта тянулась унылая равнина, вся в этих самых кочках и корявых деревцах. Тишина была звенящей, даже какой-то зловещей. Мох встречался только под кустами. Когда Аурис сворачивала к ним с тропинки, из под ног сочилась ярко-коричневая, почти красная жижа.

Она старалась не думать о тех ужасах, которые рассказывали о Красном болоте, выглядело оно вполне безобидно. Она старалась не думать о своем ребенке, который никогда не родится. Она старалась не думать о Коэмваале. Что толку себя растравливать? И что толку смотреть на голубую звездочку в стылом ночном небе?

Аурис наклонилась за пучком мха, почувствовала резь в животе и замерла. Сзади что-то громко чавкнуло, словно облизнулся огромный, сытый лагуск. Она обернулась. Волосы встали дыбом: перед ней, прямо из забурлившей жижи поднималось что-то бесформенное и красное. «Мамочка…» — только и пролепетала она.

Оно росло и обступало ее со всех сторон. Бежать было некуда. Да и как убежишь по такой трясине? От ужаса Аурис онемела и потеряла способность двигаться. Было похоже, что болото высовывает огромные красные языки, то ли дразня, то ли угрожая ей. Она хотела помолиться Намогусу, но вспомнила, что его нет.

Огромный красный язык подполз к ней, вытянулся на высоту ее роста, выбросил из себя щупальца, похожие на кисть руки, и потянулся к ее лицу. Аурис завизжала, что есть сил.

— Как же так? — думала она с отчаянием, — богов нет, а вот такие демоны существуют! Ну что ему надо от меня?!

Демон ощупывал, словно изучал ее лицо. Прикосновения не были ни липкими, ни жидкими, как будто ее облизывало, не оставляя следов, холодное пламя.

— Мне не нужен твой мох, — пробормотала Аурис, — на, забери! Я больше ничего не возьму! Только отпусти меня!

Красный язык пополз по ее шее вниз, к груди. Она снова завизжала. Солнце било в лицо, в его ярком свете Аурис вдруг увидела силуэт женщины, идущей прямо к ней. Ничего не понимая, она завизжала еще громче. Демон, чуя новую добычу, замер. Женщина подошла совершенно спокойно, словно всю жизнь общалась с такой красной дрянью, и улыбнулась. Аурис ахнула: у нее были золотые волосы и белая кожа. И она была прекрасна.

— Замри, — сказала белая богиня, — не двигайся.

Она подошла и уверенно обняла Аурис. Все языки, и большие, и маленькие сразу были отброшены до ближайших кустов. Они тут же поползли назад все одновременно, но как будто натолкнулись на большой прозрачный шар и стали заливать его красным.

— Обними меня крепче, — сказала Анзанта, — и ни о чем не думай.

Аурис послушалась. От страха она почти ничего не соображала, только удивлялась, что у богини горячее и мягкое тело с очень нежной кожей. Потом почва ушла из-под ног, словно они обе провалились в пропасть, и свет померк. Сердце выпрыгнуло из груди. Аурис вцепилась в белую богиню, что есть сил, и потеряла сознание.

* * *

Очнулась она на пригорке, перед городскими воротами. Никого рядом с ней не было. Солнце клонилось к закату. Лисвисы спешили с плантаций домой, растянувшись по дороге длинной колонной. В храме Намогуса завывали трубы, призывая на вечернее богослужение. Анзанты нигде не было, словно она приснилась. И весь этот кошмар с красными чавкающими языками — тоже приснился.

Аурис почему-то подумала, что никому не расскажет об этой встрече. Что она не позволит кумушкам на кухне болтать о прекрасной богине между делом, за чисткой рыбы.

Дома она осмотрела себя. Кровотечение остановилось. Голова не болела. И даже рубцы от хворостины куда-то рассосались. Всё прошло! Аурис подумала, что сделает себе в комнате маленький алтарь и сама, одна будет молиться своей богине. От этой мысли она почувствовала себя счастливой. Впервые за много лет.

После ужина она принесла с кухни полено, топорик для рубки костей, несколько острых ножей и принялась вырезать фигурку. Она никогда этого не делала, но почему-то думала, что у нее получится. И пусть будет непохоже. Не важно. Она-то будет знать, что это белая богиня. А остальных это не касается.

Работа спорилась. Аурис так увлеклась, что не заметила, как стемнело. И не заметила, как в дверь ввалился хозяин.

— Ты что, в куклы собралась играть? — бросил он презрительно.

Аурис посмотрела на него и поняла, что никогда в жизни больше не позволит ему к себе прикоснуться. Сурнивааль уже расстегивал ремни.

— Нет, — сказала она с ужасом, — не надо! Я сейчас не могу!

— Что? — он вытаращился на нее водянистыми глазами.

— Не трогайте меня, мне нельзя, — предупредила она.

— Разберемся, — ухмыльнулся он, за шкирку вытащил ее из-за стола и повалил на кровать лицом вниз.

Аурис затихла. Пока он путался в своих ремнях, она дотянулась до топора на столе. Потом все произошло очень быстро. Она развернулась и ударила его по лбу. Сурнивааль крякнул, дернулся всей своей тушей, и рухнул на пол. И затих.

Она сидела на кровати, поджав ноги, смотрела, как заливает кровь его осоловевшее лицо, и была на удивление спокойна. Через некоторое время до нее дошло, что она убила своего хозяина. Вот теперь действительно жизнь ее круто менялась. А, скорее всего, просто кончалась. Но пусть уж лучше так, чем постоянное насилие и унижение. Пусть так!

Оставаться в доме Сурнивааля больше было нельзя. Аурис схватила свою дырявую шубу, прикрыла дверь поплотнее и задними дворами выбралась на улицу. Холод собирался с силами. В черном небе неуверенно заблестели первые звезды, город уже опустел. Со всех ног, пока ее не хватились, она бросилась в храм Намогуса.

Привратники снова оказались упрямы. Пришлось соврать, что жрица-хранительница Кантинавээла ждет ее. Волшебное имя помогло. Ее впустили.

Залы храма были освещены тускло. Кантинавээла выплыла из мрака с факелом в руке. Она вся блестела и переливалась в дрожащем свете пламени, похожая на женщину-змею Дгургимею.

— Вы узнаете меня? — взволнованно проговорила Аурис.

— Узнаю, — спокойно сказала жрица, — кажется, тебя зовут…

— Аурис.

— Да-да. Я давала тебе горошины. Ну что? Помогли они?

— Помогли.

— Вот и хорошо. Молодец. Что же еще тебя беспокоит?

— Вэя, я даже не знаю, как сказать…

Кантинавээла усмехнулась.

— Говори, как есть.

Аурис посмотрела ей в глаза.

— Я убила своего хозяина.

Прекрасные черные брови изумленно надломились.

— Что?!

— Он снова хотел меня изнасиловать. Я больше не могла этого терпеть. И… в общем, я ударила его топором по голове.

Жрица смотрела на нее с каменным лицом с высоты своего роста и удивленно молчала. Потом на лице ее неожиданно появилась довольная улыбка.

— Но это же замечательно!

— Что вы…

— Ты мне нравишься, девочка. Так и надо поступать с этими подонками.

— Да, наверно, — пробормотала Аурис, — но что же мне делать? Теперь меня казнят.

— Не казнят, — усмехнулась Кантинавээла, — нам нужны такие девушки. Нурвааль будет рад. Ты пройдешь посвящение и станешь жрицей Намогуса. А жрицы Намогуса — неприкосновенны.

— Я? — изумилась Аурис, — жрицей?

— Почему бы нет?

— Но все жрицы высокие и темные. А я маленькая и светлая. И совсем некрасивая.

— Для жрицы Намогуса главное — характер. А у тебя он есть. Тебе даже испытание не придется проходить, ты его уже прошла.

— Какое испытание? — спросила Аурис с ужасом.

— Убийство, — спокойно ответила Кантинавээла.

Аурис чувствовала, что ее затягивают в какую-то жуткую организацию, основанную на расчетливой жестокости, но выбора у нее не было. Или это, или смертная казнь. Или просто смерть от холода где-нибудь под забором. Да и ей ли теперь быть щепетильной?

— Убийство, — повторила она ужасное слово, — значит, Намогусу это угодно?

— Нуру, — усмехнулась жрица, — Нуру это угодно. Идем же, пока не поздно, и попробуем его уговорить.

* * *

Долго мелькали темные каменные коридоры. Они спустились глубоко в подземелье и там тоже петляли по бесконечным лабиринтам. Аурис подумала, что в одиночку ни за что отсюда не выберется.

— Постой здесь, — строго сказала Кантина перед огромной железной дверью, — я пока сама с ним поговорю.

Аурис присела на скамейку вдоль стены. Мимо, деловито всасывая пыль, прошел искусственный слуга, почти такой же, как у Коэмвааля в номере. Кажется, их называли роботами. Она посмотрела ему вслед изумленно и поежилась. Не от холода, было вполне комфортно, но от волнения.

Аурис взглянула на себя и поняла, что платье грязное, шуба с дырками, башмаки изношены, волосы немыты, а на лице, скорее всего, ужас. Она постаралась привести себя в порядок. Рваную шубу сняла вообще, пятна на платье потерла пальцами, волосы пригладила, шнурки на башмаках затянула потуже. И лицо постаралась сделать спокойное и уверенное. Уж что случилось, то случилось. И что будет, то будет.

Кантинавээла не появлялась долго. Наконец железная дверь раскололась пополам и расползлась, и из нее, покачивая бедрами и грудью, вышла царственная жрица.

— Ну что ж, — сказала она, — иди. Он хочет тебя видеть.

Сердце от страха сжалось.

— Спасибо, вэя, — прошептала Аурис, — я никогда не забуду вашу доброту.

Она долго шла широким коридором, устланным ячменно-желтым ковром. Потом попала в просторную комнату, тоже чем-то похожую на номер Коэмвааля. Мебель была из теплого прозрачного стекла, вдоль стен стояли какие-то странные предметы с горящими огоньками. На огромном полукруглом диване сидел лысый мужчина в облегающей руки и ноги черной одежде. Он был темен, жилист, широкоплеч и, видимо, высокого роста. У него были большие уши и крупный, орлиный нос со вздутыми ноздрями. Черные глаза смотрели на нее в упор, не отрываясь.

Ей захотелось попятиться и убежать, слишком хищный и грозный вид был у Верховного Жреца. Аурис мысленно призвала белую богиню и выпрямилась.

— Подойди ближе, — сказал Нурвааль мягким, совсем не страшным голосом, — не бойся.

— Я не боюсь, — заявила Аурис и шагнула к нему.

— Таких жриц у меня еще не было, — усмехнулся он.

— Решать вам, вэй.

— Хорошо. Расскажи, как ты убила своего хозяина.

— Разве Кантинавээла вам не сказала, вэй?

— Я хочу услышать это от тебя.

Аурис поняла, что чем кровожадней будет выглядеть ее рассказ, тем больше у нее шансов стать жрицей.

— Сначала я убила в себе его ребенка, — заявила она.

— Та-ак, — удовлетворенно кивнул жрец.

— Он насиловал меня, и я не хотела никого от него рожать.

— Что ж, это правильно.

— И я не могла больше выносить его издевательств.

— Так.

— У меня оказался топор на столе. И когда он пришел в очередной раз, я ударила его по голове. Он умер почти сразу. Даже закричать не успел. И мне нисколечко его не жаль. Это все, вэй.

— Хорошо, — сказал Нурвааль, — ты мне подходишь.

Аурис почему-то удивилась. Она так и не могла поверить, что ее сделают жрицей. Что все так быстро и просто… если не считать убийства.

— Теперь я твой хозяин, — заявил он уже жестче, и эти слова ничего хорошего не обещали.

— Да, вэй, — проговорила она.

— Ты должна слушаться меня.

— Конечно, вэй.

— И любить меня.

— Конечно, вэй.

Нурвааль посмотрел на нее хищно и потянулся рукой к ремню. Этот до боли знакомый мужской жест поверг ее в шок.

— Ну что ж, — сказал он властно, — покажи, как ты будешь это делать.

Аурис почувствовала, что лицо ее горит. Она стояла как каменная.

— Ну? — поторопил он ее чуть раздраженно, — ты же знаешь, как доставить удовольствие мужчине. Я жду.

— Вы, думаете, — проговорила она, дрожащим от негодования голосом, — что я убила одного хозяина, чтобы терпеть унижения от другого?

Нурвааль посмотрел на нее пронзительно, потом усмехнулся.

— Отлично, малышка. Именно такого ответа я от тебя и ждал. Это было последнее испытание.

Он быстро застегнулся. Аурис почему-то ему не поверила. Подумала, что он просто выкрутился, чтоб не выглядеть глупо.

— Теперь послушай, что тебя ожидает. Сядь.

Она села и ничего хорошего уже не ждала.

— Ты недостаточно красива, чтобы быть жрицей-служительницей. И таких у меня хватает. Мне нужна жрица-жертвенница. Для этой роли ты прекрасно подходишь.

— Что же я должна буду делать?

— Убивать жертвы.

— Как это?

— Ты разве не знаешь, что Намогусу время от времени приносятся жертвы? В том числе и живые.

— Мне придется убивать животных?

— Да, — он смотрел ей в глаза, — и лисвисов тоже.

— И лисвисов?! — ужаснулась Аурис.

— Не волнуйся, — сказал Нурвааль с презрением, — это будут преступники, негодяи, ничем не лучше твоего бывшего хозяина. Ты будешь вершить правосудие, а заодно и ублажать нашего бога.

— Но я…

— Имей в виду, — строго добавил он, — я предлагаю тебе одну из самых почетных должностей.

Отказ означал для нее смерть. Аурис давно поняла, что в этом мире нет справедливости. И право на честь и достоинство имеют только сильные. Что ж, если ради этого нужно будет убивать, она будет убивать. Лишь бы не рабство. И лишь бы не унижение!

— Я согласна, вэй, — сказала она твердо, — только при условии, что никто и никогда больше ко мне не прикоснется. Если не так — лучше убейте меня сразу.

— Детка, — усмехнулся Нурвааль, — это не только твое условие, это — мое жесткое требование. Жрица-жертвенница священна и неприкосновенна. Во всех смыслах. Имей в виду.

— Даже для вас? — уточнила она.

Он посмотрел на нее удивленно, но потом все-таки сказал:

— Даже для меня.

* * *

Ричард привычно терпел жару, периодически вытирая платком лоб. Это было крайне неприлично, но утонченные вэи снисходительно прощали ему эту оплошность, учитывая его инопланетное происхождение. Во Дворце Пластики, в зале Малых форм, было душно и влажно, как в бане. Заэлцвааль медленно вел его между скульптур, притаившихся в нишах и гордо выставленных посредине голубого зала. Малые формы порой достигали выгнутого двумя полусферами потолка, расписанного кудрявыми зелеными младенцами.

Лисвисы имели обыкновение вести деловые и светские переговоры, прогуливаясь по многочисленным музеям и выставочным залам. Так они вершили дела, боролись с гипокинезией и заодно приобщались к высокому искусству.

Ричард стойко боролся и приобщался.

— Пьеса безусловно прекрасна, — с отеческой заботой сообщал ему свое мнение Заэлцвааль, — но воплощение! Такое пренебрежение! Такое поверхностное отношение к деталям! Как это похоже на современных режиссеров. Лишь бы побыстрее, лишь бы все скомкать… Вы обратили внимание, дорогой Ривааль, как Экнизондавээла принимает письмо от посыльного? Да-да, вот так, ладонью вверх. Это же немыслимо! Знатная дама всегда протягивала руку так: ладонью вниз. А приветствия? Не больше трех сктрин. Да никогда такого не было! Легенда гласит, что царь Свинсугрвааль и Дроузонвааль Хладостойкий приветствовали друг друга положенные девять сктрин, хотя их обступил уже лесной пожар. Скажите, друг мой, какого пожара боятся наши режиссеры? Куда им спешить? Где уважение к традициям, где дух старины?.. Что и говорить, мы живем в эпоху упадка культуры! И это печально, друг мой.

Ричард молча кивал. Лишние вопросы могли раззадорить словоохотливого лисвиса, а спешить ему, судя по всему, было некуда.

— … это касается и живописи, дорогой Ривааль, эти неестественные, дикие краски! Они агрессивны, они неканоничны, и слишком много красного цвета. В классическую эпоху считалось верхом неприличия использовать где бы то ни было красный цвет… и так во всем. Да что говорить, вы и сами давно это заметили, не правда ли?

Заэлцвааль вдруг запнулся и поспешно поправился.

— Я не имел, конечно, в виду нашу хореографию! С тех пор, как божественная Иримисвээла возглавила Академию Танца, наша хореографическая культура просто расцвела. Вы видели последний балет «Звонкие ручьи любви»? Какое изящество, какая чистота, какая свежесть чувств! Иримисвээла…

От лисвисов трудно было чего-то добиться быстро, тем более немедленно. Ричард потратил больше двух месяцев, чтобы хоть что-то узнать о Гунтриваале, используя все свои связи в правительстве. Каждая беседа отнимала бездну времени и сил. Ответ он получал в лучшем случае через неделю. С такой обратной связью далеко продвинуться было просто невозможно.

Кое-что узнать все-таки удалось. Например, то что за последние полтора года было пять засекреченных экспедиций на Тритай. Что Анавертивааль встречался с Верховным Жрецом на своей вилле в Серебристоволном заливе и остался весьма доволен встречей. И что его интересует объект «О» на третьей планете.

Выводы из этих скудных сведений Ричард сделал такие: что Верховный Жрец — довольно частый гость на Вилиале; что у Анавертивааля есть свои планы относительно Тритая, независимо от решения Совета и мнения Консулов; что объект «О» — скорее всего — Красные болота, и они имеют в глазах обоих правителей какую-то стратегическую ценность.

Это не помогло разыскать Гунтри, но глубоко возмутило его, как земного представителя. Собираясь вытрясти из землян огромные средства на спасение колонии, Анавертивааль явно никого переселять оттуда не собирался. Улучшать климат на планете — и подавно. Власть Верховного Жреца, как считал Коэм, держалась на холоде, голоде и страхе. Тепличные условия ему были не нужны. Если им удалось договориться, что очевидно, никакого спасения колони не будет.

Ричард взмок, не помогал даже костюм с теплоотводной сеткой. Пора было переходить к делу.

— Я очередной раз поражен вашей компетентностью, — заговорил он, уловив паузу в монологе, — и тем, с каким изящным тактом вы говорите о чужих недостатках.

— О, да… — задумчиво протянул Заэлцвааль.

— Какое нужно иметь для этого великодушие!

— Э-э…

— И какую тонкую проницательность.

Он льстил безбожно. Но эта тактика срабатывала безотказно. Бледный старый лисвис даже позеленел от удовольствия.

— Я всегда находил беседы с вами весьма полезными для себя…

Ричард продолжал рассыпать давно проверенные фразы. Он не думал о содержании, а только о том, как подсунуть этому напыщенному старикашке свой вопрос.

— Тонкое понимание искусства, насколько я знаю, ваша семейная черта, — сказал он.

— О, да! — довольно кивнул лисвис.

— Ваш племянник, кажется, расписывал стены на вилле Анавертивааля в Серебристоволном заливе?

— О, да! Он был удостоен такой чести.

— Это ведь было не так давно? В прошлом году, если не ошибаюсь?

— Прошлым летом. Ему пришлось оставить работу над росписью Театра Света и Теней.

— Неужели? Это было до переворота на Тритае или после?

— Э-э-э… После. Как раз после.

— Искусство, безусловно, отражает жизнь. Ваш племянник использовал эти мотивы в своем творчестве?

— Э-э-э… видите ли, друг мой, я не имел возможности лицезреть изнутри виллу Анавертивааля. Как вы знаете, она закрыта даже для Консулов и Кураторов.

— О, это был бестактный вопрос!

— О, нет, друг мой!

— О, да! Но, вероятно, я смог бы задать его вашему племяннику. Конечно при условии, если вы сочтете корректным познакомить меня с ним.

— Не вижу в этом ничего невозможного, друг мой.

Насколько легче была бы жизнь на Вилиале, если бы можно было просто подойти и познакомиться, с кем хочешь. И в лоб спросить его, о чем нужно. Заимев надежду встретиться с придворным художником, Ричард наконец вырвался из Дворца Пластики на волю, так и не оценив красоту малых форм.

* * *

Зела сидела в гостиной и распускала свитер, который она вязала для Эдгара. Робот сидел у нее в ногах и кротко сматывал ей клубок. Судя по напряженному лицу, она опять была не в духе. В последнее время это случалось так часто, что он устал ее подбадривать.

В гостиной было вполне прохладно. Ричард взял с подноса огромный сочный персик, откусил его и тоже сел у нее в ногах.

— Раздеваешь Эдгара?

— Зачем ему тут свитер? — недовольно сказала Зела, — тут набедренной повязки хватит.

— Скоро зима, — улыбнулся он ободряюще, — будет на два градуса холоднее.

Она взглянула на него сердитыми глазами и нервно дернула за нитку.

— Да уж. Придется запастись дровами.

— Зелочка…

— Ну что? — нитка в ее руках порвалась, — все равно он ему уже мал. Ты хоть замечаешь, что внук растет?

— Успокойся, выше крыши не вырастет.

Зела посмотрела на него, явно не предрасположенная к шуткам, отшвырнула свитер в угол дивана и отошла к окну. Ричард попробовал ее обнять.

— Ну, в чем дело, детка? Что случилось?

— Пусти меня.

— Ого! Богиня сердится!

— Я не богиня! И не Анзанта. Я обыкновенная женщина. И я устала от этого болотного рая, от этих ненормальных соседей, от бестолкового этикета, от бездарных пьес, от вечного лета! Сижу, вяжу как дура свитера и шарфы. Хотя это никому не нужно.

— Тебе нужен снег, солнышко? Давай слетаем на полюс. Туда можно даже шубу прихватить.

Зела повернулась к нему и посмотрела с отчаянием.

— Ты как будто не понимаешь, о чем я говорю.

Ричард понял, что это не просто очередной нервный срыв. Она что-то решила.

— Или не хочешь понять, — добавила Зела.

Стало как-то тяжело, словно подпер собой небесную твердь.

— Потерпи еще год, — сказал он серьезно, — всего только год.

— Нет, — покачала она своей прекрасной головкой, — больше не могу. Понимаешь, физически не могу. Меня все раздражает, у меня дрожат руки, у меня не получаются вежливые улыбки, я никого не хочу видеть… Рик, по-моему, я их уже ненавижу!

— Аппирские уроды нравились тебе больше? — усмехнулся он.

— Их я, по крайней мере, понимала!

— Лисвисы не так уж плохи, Зела.

— Знаю. Они просто нудны. Страшно, до отвращения нудны. Вместе с их искусством!

Возразить ей было нечего. Лисвисы действительно были нудны. И он давно прочувствовал это на своей шкуре. На своей тигровой, дубовой шкуре, которая все стерпит. Зела же была слишком впечатлительна для столь долгого проникновения в их культуру.

— Ну что ж, — сказал он, — я не могу тебя тут удерживать. «Смерч» уже вошел в солнечную систему и скоро будет на орбите. Полетишь на нем на Землю.

Она не удивилась такому предложению, только нахмурила брови.

— А ты?

— Обо мне речи нет. Я должен выяснить, готовится переселение колонии, или это пустая болтовня.

— Это и так понятно. Не нужна им никакая колония, Рик. Посмотри, они же тут живут как в раю, уже осоловели от сытости. Зачем им лишние телодвижения? Зачем им эти грязные, голодные, дикие тритайцы? Это же неэстетично! Неутонченно, неканонично!

— Успокойся.

Он прижал ее к себе, сразу вспомнив ее истерику, после первой встречи с Консом на Земле. Ему тогда пришлось вышибить дверь ванной, чтобы успокоить ее. Нервная система у нее давным-давно была подорвана, к тому же Зела имела свойство долго копить в себе обиды, страхи и недовольства, пока они не вырывались из нее взрывом. Похоже, все к тому и шло, и надо было любой ценой этот взрыв предотвратить.

— Лети домой, — сказал он как можно спокойнее, — я тоже прилечу, как только смогу.

— Мне, кажется, ты никогда не сможешь.

— Это тебе так только кажется.

Они еще ни разу не расставались. Он боялся ее отсутствия, боялся, что без него по закону подлости с ней сразу что-нибудь случится, боялся потерять ее, как когда-то потерял Шейлу, боялся выпустить ситуацию из-под контроля. И вот, этот момент настал. Нельзя требовать от женщины большего, чем она может.

Эдгар появился внезапно, шумно, и, как всегда, не вовремя. На нем были только шорты и кроссовки. Темный загар его смуглого тела приобретал почему-то подозрительно зеленый оттенок. Длинные черные волосы были мокрыми и висели сосульками.

Внук выпил полграфина морса со льдом, громко простонал от удовольствия, потом только поприветствовал их.

— Побил рекорд скорости, — объявил он гордо, — выжал из этого глайдера тридцать девять прилюн за десять сктрин. Каково, а?!

— А в метрах в секунду можешь сказать? — усмехнулся Ричард.

Внук изумленно на него уставился, потом помотал головой.

— Он мыслит в прилюнах на сктрину, — с раздражением сказала Зела, даже не улыбнувшись, обычно появление Эдгара всегда вызывало у нее если не смех, то улыбку.

— Ты еще не забыл, откуда ты родом? — спросил Ричард.

— Нравоучений не люблю, — тут же пресек все намеки на серьезность Эдгар, — и вообще, должен вас обрадовать.

Зела посмотрела на него подозрительно и подошла к нему.

— Чем?

— Имел связь с лисвийкой.

— Что?!

— Она упала сразу и сильно брыкалась, — ухмыльнулся внук, — ну до того горячая, прямо как песок на пляже!

— Рик, — Зела растерянно обернулась, — что он болтает?

— Твое воспитание, — пожал плечом Ричард.

— Твои гены, — сказала она возмущенно.

— Не ссорьтесь, — засмеялся Эдгар, — я хотел сказать, что Брумси связал нам на пляже шнурки. Ну, мы и посыпались, как спелые яблоки.

— Вот видишь, дорогая, — Ричард, смеясь, снова обнял Зелу за плечи, — связь была вполне допустимая, приличная, эстетичная, утонченная, и, я не побоюсь этого слова — каноничная.

— Болван твой Брумси, — все равно недовольно заявила Зела.

— Все ясно, — попятился Эдгар, — бабуля не в духе. Знаешь, дед, разбирайся сам. А я пошел. Меня во дворе Об дожидается.

— Что же он не зайдет?

— Стесняется. Ты же знаешь этих ньюфанюхейлей.

Внук умудрялся ладить со всеми. Тучные и неповоротливые ньюфанюхейли были медлительны, молчаливы и очень замкнуты. Они всего стеснялись, по восемь раз отказывались, прежде, чем согласиться, и могли вывести из себя даже лисвисов.

— Как ты с ним общаешься? — с искренним недоумением посмотрел на внука Ричард.

— Запросто, — пожал плечом Эдгар, — отличный парень. Правда, передвигается медленно, надо его возить. И вопросы надо ему задавать с умом.

— Это как?

— Очень просто: сначала спросить, все, что можно, а потом полчаса ждать ответа, как по межпланетному. Он все тебе сразу и растолкует.

— Ну и как ему тут? — почти со злорадством спросил Ричард, — нравится?

— Он в диком восторге от здешней культуры, просто рай, говорит, для эстетов, нигде больше такого не видел. А особенно ему нравятся архитектура и живопись. Ньюфанюхейли любят застывшие формы. И планета, говорит, красивая. Только очень холодная.

Ричард и Зела переглянулись, и она наконец улыбнулась.

* * *

Театр Света и Тени находился в нижней, болотистой части Рамтемтим-эо, дорога к нему была в тени пальм, вокруг нее, в заводях парка надрывались лягушки, и торжественно плавали огромные белые лилии. Пахло тиной.

Ричард вошел в пустое серое здание, там было не намного прохладнее, чем снаружи, потому что крыша вестибюля, как в цирке огибающего зрительный зал, оказалась прозрачной.

Театр пустовал. В нем шла реставрация. Внутренняя стена вестибюля была панорамно расписана черно-белыми красками. Фигуры, дома, цветы, предметы — всё было контрастно и сильно стилизовано. Неканонично, как сказал бы Заэлцвааль. Такого у лисвисов Ричард еще видел и думал, что они на это неспособны.

Он шел по кругу, рассматривая панораму, пока рисунок не кончился. В этом самом месте на табуретке с куском черного мела в руке сидел сам художник. Он был худенький, мелкий, лысоватый, в рабочем халате с закатанными рукавами, волосы были светло-рыжие, растрепанные, кожа светлая, травяного оттенка. Не прошло и недели, как Заэлцвааль удосужился их познакомить. Художник несколько отличался от светской аристократии, долго резину тянуть не стал и назначил Ричарду встречу в Театре.

— Мне нравится, — честно и без предисловий сказал Ричард.

— Вижу, — усмехнулся Акликвааль.

— Но неканонично, — заметил Ричард.

— Это точно. Меня, скорее всего, уволят, а эту мазню сотрут.

— Это не мазня.

— Ты садись, землянин. Вон, на ведро, или на ту коробку. Уж больно ты высокий.

Ричард перевернул ведро с окурками и сел. Начало разговора было нетрадиционным. Он еще не знал, как себя вести с этим лисвисом.

— Куришь? — спросил Аклик и посмотрел выжидательно.

Намек был ясен.

— И пью, — усмехнулся Ричард, достал пачку «Зеленой звезды» и протянул художнику.

Тот увидел черную эмблему со звездочкой, и его тусклые глаза заблестели.

— Ты аристократ, землянин, — сказал он с удовлетворением, — все правители курят эти аппирские сигареты. А для простых смертных они слишком дороги. Им достаются лишь окурки… можно я возьму всю пачку?

— Можно.

— А больше нет?

— Больше нет.

Аппиры использовали свою древнюю технологию и добавляли в эти сигареты какую-то пьелльскую траву. Ни людям, ни аппирам это ничем, кроме легкого забытья и расслабления, не грозило. Лисвисы же, как кошки от валерьянки, просто дурели от этого табака. Ричард понял, что перед ним наркоман. Это многое объясняло и облегчало задачу.

Аклик щелкнул зажигалкой и затянулся. Его змеиные глаза затуманились, зрачки превратились в узкие щелочки.

— Говорят, ты расписывал виллу Анаверти? — спросил Ричард.

— Было дело, — кивнул художник.

— Примерно так же?

— Э, нет… Я рисовал желто-зеленых птичек, море и пальмы. Как будто у них за каждым окном этого нет. То же самое море и те же самые пальмы. И охрана под каждым кустом… Правда, жене его в спальне рисовал звезды и корабль. Велела все созвездия в натуральном виде изобразить, пришлось карту штудировать… она у него седьмая по счету.

Лисвис с блаженным видом сполз на пол и прислонился спиной к стене. Разморило его довольно быстро. Богема есть богема.

— А что, Анаверти тоже курит «Зеленую звезду»?

— Еще бы. Ему прямо с Пьеллы привозят. Контейнерами. Верти славный старикан, не жадный, большие окурки оставляет.

— А Нур?

— А Нур все до пальцев выкуривает.

— Ну, это он зря.

— Я и говорю.

— А… Гунтри?

— А что Гунтри? Кто ж ему даст? Ему теперь, как и мне, только окурки подбирать.

— Это ты верно, говоришь. Старик с ним церемониться не будет. И не сбежишь: решетки на вилле крепкие.

— Да увезли его с виллы-то. На катер посадили, и привет.

Ричард смотрел в желтые змеиные глаза.

— Куда?

Аклик съежился, но взгляда отвести не мог.

— Не знаю.

— Знаешь. Куда повезли Гунтривааля?

— Откуда мне знать!

— Вспомни. Ты же слышал.

— Неправда. Я рисовал, а не подслушивал!

— Конечно. И собирал окурки.

— Да! Я не виноват, что они зашли.

— Так о чем они договаривались?

— Отправить его на Желтый остров.

Ричард вздохнул облегченно, как будто вытащил глубокую занозу. Он еще долго беседовал с Акликом о преимуществах и недостатках разных стилей живописи, чтобы художник отвлекся от опасной темы. Но после третьей сигареты тот не то что отвлекся, а вообще забыл, о чем они говорят, и кто перед ним.

Вежливо раскланявшись, Ричард ушел. На прощанье еще раз посмотрел на рисунки. Странные пропорции, дикая фантазия… Да, сотворить такое можно только обкурившись. Уволят его, это точно, и «мазню» его сотрут. Неканонично.

Узнал он, в общем, не много, но все-таки кое-что. То, что Гунтривааль действительно на Вилиале, а не на Тритае. И то, что год назад его отправили на Желтый остров. Видимо, в санаторий для душевнобольных. Надежное место, получше любой тюрьмы.

Полуденная жара была нестерпимой. В модуле Ричард спрятался за темными синими стеклами, включил кондиционеры, выпил пакет сока и наконец почувствовал себя человеком. По пути домой он заглянул в посольство, узнать, как устроились прибывшие на «Смерче» земляне. Пока отлетающие на Землю не освободили коттеджи в Посольском городке, им приходилось жить в гостинице. Это была забота коменданта Эбота, но ему самому хотелось убедиться, что все в порядке.

— Все хорошо, — улыбнулась ему секретарша, — только ваша дочь почему-то отправилась со всеми в гостиницу.

— Моя дочь? — остолбенел он.

Ингерда ни словом, ни намеком не сообщила, что прилетела.

— Я говорила ей, что у вас просторно…

Дочь не изменилась. Он уже на это не надеялся. Ни отец, ни сын были ей не нужны.

— У нас шумно, — усмехнулся Ричард, — сосед по ночам орет.

 

5

Дома было пусто. Он послонялся по комнатам, жуя апельсин, потом позвонил Коэму и условился о встрече. Говорить о Гунтриваале следовало только с глазу на глаз.

Ричард нервничал, и это ему не нравилось. Он не любил чувствовать себя слабым. Ему не нравилась и сама ситуация. С какой стати эта девчонка примчалась на Вилиалу? Чтобы снова показывать свой характер? Ничего не сообщила с орбиты, остановилась в гостинице, не звонит. Как будто они все ей чужие. Ему, положим, уже все равно, но есть еще Эдгар.

Память переносила его на Наолу, в тот роковой день, когда он отправил Ингерду домой. И потерял ее. Он был уверен, что поступает правильно. Он и сейчас не хотел бы видеть Леция своим родственником. Этот скользкий тип ему не нравился. Никто ему был не нужен, земная жена — тем более. В лучшем случае — наложница. Вся его забота об аппирах свелась к тому, что он сел на трон. Все его благие замыслы кончились тем, что люди, своими руками переселившие аппиров, теперь вынуждены бежать оттуда и оставить его править в гордом одиночестве. Он упивается властью. И что значат для него женщины по сравнению с этим?

Если Ингерда до сих пор этого не понимает, объяснять ей что-то бесполезно. Его вина в том, что он не предоставил ей права на ошибку. Но это было в первый и последний раз. Она улетела без отца на Землю и тут же ошиблась сама: вышла замуж за Ясона. Потом сразу же совершила и вторую ошибку: родила ребенка, который был ей не нужен. И третью: обвинила всех, кроме себя самой.

Ричард нашел новую пачку «Зеленой звезды», сел на подоконник и закурил, чтобы немного успокоиться. Он глубоко затягивался и холодно размышлял. Собственно, что произошло? Дулась дочь. Сбегала жена. Ускользал Эдгар. Достали лисвисы. Обманывал Анаверти. И Гунтри томился где-то в сумасшедшем доме. Кажется, всё, если не считать крикуна Осоэзовуо. Плохо. Но не смертельно. Хотелось встать под ледяной душ, но почему-то не было сил. Он сидел на подоконнике и тупо смотрел в окно.

Эдгар прилетел из театра весь потный и неизменно веселый, тут же стянул с себя рубашку и сунул ее роботу.

— Чем-то пахнет, — заявил он, вертя головой, — по-моему, кто-то курит. Ой! Да это вы, Ривааль! А ведь это вредно, друг мой. А знаете почему? Потому что на запах сейчас сползутся эти зеленые наркоманы. Вон, уже кусты шевелятся! А много лисвисов одновременно — это очень, очень вредно.

— Съешь апельсин, — посоветовал Ричард.

— Ах, оставьте! — театрально отмахнулся Эдгар, — какие апельсины? Я расстроен…

— Сексуально взвинчен?

— Нет. Творчески обескровлен. У меня отобрали любимую роль!

— Какую? Носить письма влюбленных идиотов?

— Да, ту, где я пять раз выхожу на сцену.

— Что так? — усмехнулся Ричард, — они наконец поняли, что ты бездарен?

— Я гениален, — заявил Эдгар, принимая позу статуи императора-освободителя, — но… не каноничен.

— Как же так случилось?

— Я расту, — немного раздраженно, но все еще бодро сказал Эдгар, — ты что, не видишь? Пру вверх, как ядерный гриб. И перерос, подлец, главного героя. А это неканонично! Посыльный должен смотреть на героя снизу вверх.

Ричард удовлетворенно кивнул.

— Надеюсь, на этом твоя театральная карьера закончилась?

— Рано радуешься, — передразнил его Эдгар, — я могу сыграть гасителя фонарей в спектакле «Холодные объятья одиночества».

Они немного посмеялись, но потом Ричард спросил уже вполне серьезно:

— Не надоела тебе эта муть, Эд? Тебе ведь скоро двадцать. Может, хватит кривляться?

Внук посмотрел на него и резко отвернулся.

— Перестань, дед. Ты становишься похож на Доктора.

Это было сказано так нервно, что лучше было не развивать эту тему вообще. Ричард смотрел на широкую, загорелую спину внука и чувствовал тупое бессилие. Ссоры не хотелось, особенно сейчас.

Он не мог найти верный тон, он вообще не знал, как разговаривать с внуком. Эдгар признавал только шуточную и поверхностную форму общения, уходя от серьезного разговора любым способом. Это сводило на нет все попытки его понять. Впрочем, некоторая закономерность прослеживалась: чем навязчивее он паясничал и чем веселей хотел казаться, тем сквернее у него было на душе.

— Съешь апельсин, — снова посоветовал Ричард.

— Разумеется, — усмехнулся внук и посмотрел на него прищуренными зелеными глазами, — я же не курю.

Пришлось выбросить сигарету в форточку.

— Я тоже.

— Да? Значит, мне показалось.

По-прежнему чувствуя в мальчишке нервозность, Ричард спросил:

— Ты знаешь, что твоя мать прилетела?

— Знаю, — пожал плечом Эдгар, — мадам ждет меня вечером в гостинице… — он тряхнул головой и заговорил быстро, — как ты думаешь, что надеть? В синем пиджаке будет жарко, а у белого рукава коротки. Может, твой костюм с теплоотводом? Или…

Вся эта болтовня преследовала только одну цель — уйти от скользкой темы.

— Эд, — перебил его Ричард, — мне наплевать, в чем ты будешь.

Внук запнулся и сник. Но ненадолго.

— А на что тебе не наплевать? — спросил он раздраженно, — на нее? Да она тебя знать не хочет!

— Не хочет, и не надо, — спокойно сказал Ричард, — значит, так тому и быть. В любом случае она — моя дочь.

— У тебя железные нервы, дед, — усмехнулся Эдгар, — и адское терпение. Оно у тебя просто на лице написано. Знаешь, я не удивляюсь, что бабуля устраивает тебе сцены. У тебя такой всепрощающий вид, что мне тоже иногда хочется закатить тебе истерику.

— По-моему, ты уже начал.

— Неправда. Я спокоен. Чего мне дергаться?

— Вот и хорошо. Прими душ, причешись, надевай мой костюм с теплоотводом, прихвати букет и отправляйся. И веди себя прилично.

— Разумеется, я же не хам какой-нибудь.

Ричард еще не знал, как сообщить внуку, что Зела улетает с этим кораблем на Землю, и ему тоже нет никакого смысла тут оставаться. Момент был, кажется, подходящий, но в это время в открытую дверь вошла, виляя боками, соседская игуана. Собаки и кошки здесь не приживались, и люди с тоски, подобно лисвисам, разводили всяких рептилий.

— Фишка! — обрадовался Эдгар, — заходи, детка, хорошо, что ты пришла, а то дед меня воспитывает!

— Этот не Фишка, — сказал Ричард обреченно, разговора не получилось — это Мотли.

— Ты что? У Мотли гребень красный.

— Значит, Осканио.

— Осканио крупнее.

— А Фишка мельче.

— Точно. Это Мямлик.

Эдгар с любовью взял рептилию подмышку и посадил к себе на колени.

— Что-то больно тяжелый, — засмеялся он, — наверно, все-таки Осканио! Сейчас, друг мой, мы тобой займемся. Когти отрастил, брюхо немыто, образования никакого, старших не уважаешь, нотаций не любишь… Но для начала съешь апельсин!

* * *

Эдгар в последний раз критически осмотрел себя в огромном зеркале вестибюля. Ему стало смешно. Белоснежный костюм, который безупречно сидел на деде, шел ему как бегемоту панамка. Лицо никогда не отличалось совершенством, а тщательно прилизанные волосы и торжественный букет довершали облик полного идиота.

Надев на лицо счастливую улыбку, он поднялся на лифте и позвонил в дверь. Волнения никакого не было, он просто наносил визит вежливости. Когда ему было пять лет, он ждал и плакал. Теперь только смеялся.

Дверь отползла. Он вошел. Мать стояла посреди светлой комнаты с белыми, волнистыми занавесками. На этом светлом фоне ярко горели ее бронзово-рыжие, пышные волосы. Красивая была женщина, эффектная, сильная, волевая. И совершенно посторонняя.

— Проходи, — сказала она.

— Привет, мамочка, — он вручил ей букет, — как мило, что ты проездом оказалась в нашем тропическом раю. Уверен, тебе понравится. Здесь просто небывалый расцвет культуры! Правда, сами лисвисы считают, что это упадок, но, по-моему, они слишком самокритичны. Ты уже осмотрела столицу? Хочешь, скажу, куда прежде всего нужно сходить?

— Эд, — перебила она, — дай мне хоть на тебя посмотреть.

— Смотри, — усмехнулся он, — говорят, я позеленел. Что поделаешь, я же артист, и так достоверно перевоплощаюсь, что сам себя не узнаю. У меня скоро перепонки между пальцами появятся.

— Как же ты вырос…

— Мамочка, здесь же тепличные условия! Еще бы мне не вырасти.

— Здесь ужасно жарко, Эд. И влажно, как в бане. Как ты это выносишь?

— С превеликим удовольствием.

— А лисвисы?

— А что лисвисы? Отличные ребята.

— Значит, тебе здесь нравится?

— Как на курорте.

Они сели за столик под торшером. Ингерда смотрела на него серьезно и внимательно, явно собираясь понять, что у него внутри. Наивная в своей самоуверенности женщина.

— Я виделась с Зелой, — сообщила она, — она немного рассказала мне, чем ты тут занимаешься.

— Чем? — Эдгар сделал ужасные глаза, — чем я тут занимаюсь?

Мать улыбнулась.

— По-прежнему увлекаешься театром.

— Разумеется. Талант не скроешь!

— А с кем ты дружишь?

— Со всеми, мамочка. У нас в Посольском городке сброд со всей галактики. Есть, конечно, проблемы контакта: без скафандров ходят только мараги и ньюфанюхейли, а с остальными труднее. Зоттов вообще друг от друга не отличишь, не знаешь, как здороваться.

— А по Земле ты не скучаешь?

— Некогда.

— Не обманывай меня, Эд. Я же тридцать лет в космосе. И прекрасно знаю, как это бывает.

— Не со мной, мамочка. Мне везде хорошо. И со всеми. Ты же знаешь, я неприхотлив.

От прозрачного намека мать нахмурилась. Эдгар тут же пожалел, что невольно затронул эту тему.

— У нас не получилось семьи, ты прав, — сказала Ингерда, — я давно хотела тебе объяснить…

— Что-то у тебя тут как-то холодно, — перебил ее Эдгар, — и потолки белые. Это неканонично. Потолки должны быть желтые. Мебель стандартная, из набора «Экипаж». Разве можно, чтоб в одной комнате стояли два одинаковых стула? Чисто-земной примитив!

— Эд…

— Слушай, однажды мы пошли с Воэтоэзовуо прогуляться по ночному городу. А ты знаешь, что такое мараги в темноте: самосветящийся скелет. Так вот, когда мы искупались в чаше Покровителя, кто-то утащил его одежку…

— Эд, — не дослушала его историю Ингерда, — ты можешь говорить серьезно?

Он посмотрел на нее, улыбнулся и помотал головой.

— Нет.

— Я твоя мать, ты это еще помнишь?

— Конечно. Ты моя мамочка. Единственная, неповторимая. Я тобой горжусь!

Она встала, вернее, вскочила и отошла к окну, к белой воздушной занавеске. У нее были широкие плечи, узкая талия и длинные, стройные ноги. Она никогда не носила платьев и была напряжена и подтянута, как перед стартом. В глубине души Эдгар почему-то ее боялся, она казалась ему слишком строгой и слишком серьезной.

Ее редкие появления в детстве были связаны с отчетами, похожими на экзамен: как он себя вел, что делал, чего добился, слушался ли дедушку и бабушку. Потом появлялся Доктор, и всё повторялось, только еще более строго и с наставлениями.

Сначала Эдгар старался. Он свято верил, что если будет хорошим, послушным мальчиком, они вернутся к нему. А в один прекрасный день он вдруг понял, что никто к нему не вернется. Что как бы он ни старался, он никогда не будет таким деловым, как отец, таким уверенным и сильным, как дед, таким героическим, как дядя Ольгерд, таким независимым, как мать, и таким талантливым, как бабушка Зела.

— Ответь мне хотя бы на один вопрос, — повернулась к нему Ингерда, — ты хочешь вернуться на Землю, или нет?

— Ни за что, — сказал он, — мне тут очень даже хорошо.

— Тебе хорошо не здесь, — покачала головой мать, — а там, где Ричард и Зела. А если они расстанутся?

— Этого быть не может, — усмехнулся Эдгар.

Мать как-то странно посмотрела на него. Почему-то вспомнился дед на подоконнике с сигаретой. Эдгар тогда подумал, что он нервничает из-за своей упрямой дочери, и разозлился на него за это. Так разозлился, что даже нахамил. А если тут что-то еще?

— У тебя разыгралось воображение, мамочка, — заявил он, внутренне содрогаясь от одного только предположения, — они никогда не расстанутся. Потому что это не вы с Доктором.

— Я и не говорю о разводе, — ответила Ингерда, — просто Ричард остается здесь, а Зела летит на Землю.

— Это ты сейчас придумала?

— Нет. Я привезла ей предложение от кинокомпании. Ее ждут.

— Пусть ждут, — сказал Эдгар, — я никуда ее не пущу. Она моя!

— Я думаю, тебе тоже нечего тут делать, Эд. Прощайся со своими лисвисами и марагами и собирай вещи. Тебе давно пора домой.

— Зачем? — спросил он холодно.

— Ну, как зачем? Тебе надо учиться.

— Чему?

Мать сверкнула зелеными глазами.

— Не быть придатком своего деда, вот чему!

— Как ты хороша, мамочка, когда злишься, — улыбнулся Эдгар, — век бы тобой любовался… но мне, к сожалению, пора. У деда сегодня встреча, мне надо ему костюм вернуть. Идет он мне? Нет? Я так и знал! Какой кошмар…

— Эдгар!

Он попятился к двери. Его уже трясло, поэтому надо было побыстрее смыться.

— Извини, родная, убегаю. Рад был повидаться. Заглядывай к нам еще, когда будешь пролетать мимо.

Ингерда смотрела на него, сжав в кулаке воздушную занавеску. Он послал ей воздушный поцелуй и скрылся.

* * *

Лауна никак не могла привыкнуть к теплым и ласковым ночам Вилиалы. Звезды светили ярко, еще ярче сверкали огнями холмы ночного Рамтемтим-эо, огромный город раскинулся широко и величаво, утопая в цветущих садах.

Лауна стояла на балконе, разыскивая на небе тусклую звездочку Тритая. Она и сама не могла понять, почему ее из этого благословенного места тянет в прошлую жуть. Чего ей не хватает? Ледяного холода? Испепеляющей жары? Или колдуна Элигвааля, который о ней и думать забыл?

— Любуешься?

Коэм появился так неожиданно, что она вздрогнула.

— Это ты? Ты чуть не напугал меня!

— Извини.

— Где ты был так долго?

— Встречался с Риваалем.

— Он что-то узнал?

— Немного.

Ей показалось, что Коэм не хочет говорить и смотрит на нее с жалостью. Сердце сжалось.

— Не молчи, — сказала она, — и не смотри на меня так.

Он смотрел ей в глаза.

— Год назад твоего отца отправили на Желтый остров.

— А что там? — вздрогнула Лауна, — тюрьма?

— Хуже. Приют для умалишенных.

— Намогус всемогущий!

— Намогус нам не поможет, принцесса.

— Но что-то же надо делать!

— Разумеется. Ты пойми, это было год назад. Что стало с твоим отцом в этом приюте, неизвестно. И там ли он на данный момент?

— Неужели Ривааль больше ничего не может узнать?

— Ривааль не бог.

Лауна в отчаянии отвернулась. Там, на Тритае, ей почему-то казалось, что все будет проще, главное — попасть на Вилиалу. И вот она здесь уже два месяца, и ничего не изменилось. Все застыло в мучительном и нервном ожидании. Мало того, появился страх, ей стало казаться, что за ней следят, что кто-то ходит за ней следом и подслушивает ее разговоры. Если не застенчивый поклонник, то кто?

Коэм осторожно взял ее за плечи.

— Не отчаивайся, — вздохнул он, — попробуем еще одно средство.

— Какое?

— Завтра увидишь.

Он выглядел усталым и грустным. Лауна никак не могла понять, почему он один. Идеальный мужчина: умный, добрый, красивый, воспитанный. За два месяца, что она жила у него, он ни разу не появился ни с одной женщиной и ни разу не предложил ничего подобного ей. Иногда это даже задевало, хотя она и не была в него влюблена.

— Ты ужинала? — спросил он.

— Нет, тебя ждала.

— По-прежнему боишься кухонной техники?

— Просто я не голодна.

Она привыкла, чтобы ей подавали слуги. Привычка была так сильна, что голод ей уступал. Коэм знал это и давно смирился.

— Ладно, — сказал он, — пойдем накормлю, принцесса.

За столом Лауна все-таки решилась его спросить.

— Коэм, а почему жена от тебя ушла?

Он отреагировал довольно спокойно, но вилку отложил.

— Она решила посвятить себя искусству.

— Какому? У вас так много всяких искусств.

— Она танцовщица.

— Как и твои дочери?

— Да. Они пошли по ее стопам.

— Ты ее любишь до сих пор?

— Вспоминаю.

Лауна поняла, что этого могла и не спрашивать: почти в каждой нише стояли фигурки танцовщиц.

— А разве ты мешал ей заниматься танцами?

— Нет. Но и помочь ничем не мог. Я вообще далек от искусства.

— Но она тебя любила?

Коэм посмотрел насмешливо.

— Что это на тебя сегодня нашло?

— Не знаю, — призналась она, — может, небо сегодня было слишком звездное? А хочешь, я тебе расскажу, что было со мной?

— Давно пора, — сказал он.

— Я влюбилась в колдуна, — сообщила Лауна, — с первого взгляда. Это случилось, когда я пришла к нему за зельем.

— Приворотным? — усмехнулся Коэм, почему-то он находил эту историю забавной.

— Да, — продолжила она, не смутившись, — я думала, что он седой и скрюченный старик. А он…

— А он?

— Такой сильный, темный, с горящими глазами. И совсем даже не старый. Наверно, он заколдовал меня. Представляешь, у меня просто ноги подкосились. А он сразу узнал, кто я, и сказал, что я самая красивая девушка на Тритае.

— Весьма романтическая история.

— Правда?

— И что дальше?

— А дальше, — она вздохнула, — я попросила у него приворотное зелье. И он решил, что я люблю тебя без памяти. А ты меня — нет.

— Логично.

— Да. И не смешно. Зря ты улыбаешься, Коэм. В первый раз он сделал мне зелье на смерть. Я могла ненароком убить тебя.

— Это такие же романтические бредни, как и твой приворот.

— Почему ты мне не веришь?

— Потому что я воспитан в цивилизованном обществе, детка.

— А я — в диком, — обиделась Лауна.

— Не сердись, — Коэм взял ее за руку, — может, ты и права. Делай, что хочешь: верь в привороты, молись Намогусу, люби своего колдуна… Это твое право, и я не собираюсь с тобой спорить.

— Но все равно не веришь?

— Лау, я прекрасно знаю, что так называемые колдуны — обыкновенные фокусники.

— Не все!

Коэмвааль улыбнулся.

— Конечно, не все.

Ей показалось, что он сказал это только, чтобы ее не расстраивать.

Ночью яркие звезды не давали уснуть. Ей было и тоскливо, и страшно, и жаль отца, но все равно почему-то было светло на душе, как будто она прикоснулась к этому прекрасному звездному небу. Как будто все плохое непременно уйдет и забудется, и будет хорошо. Будет очень-очень хорошо.

Полная непонятных еще надежд, Лауна вышла на балкон, чтобы снова взглянуть на свою родную планету, маленькой звездочкой висящую над серебристым куполом Дворца Правосудия. Воздух был по-прежнему теплый, ласковый ветер перебирал внизу листву цветущих гарсиний. Она наклонилась и заметила, что в кустах кто-то стоит. Фигуры не было видно, но в темноте тлел огонек, и знакомо и едва уловимо пахло сигаретами отца. «Зеленой звездой». Сердце у нее часто и сильно забилось.

— Папа?! — не удержавшись, вскрикнула Лауна.

Фигура в кустах тут же бросилась прочь. Топот был очень легкий, словно бежал ребенок или женщина. Вся дрожа от волнения, Лауна ворвалась к Коэму. Ей было как-то не до этикета.

— Там кто-то был! — крикнула она, — кто-то стоял в кустах. Он следит за мной!

Коэм еще не спал. Он оторвался от экрана, погасил его и посмотрел на нее. Ее ночная рубашка была полупрозрачной, и она это как-то сразу ощутила. Она. Но не он.

— Идем.

Коэм вышел на ее балкон, спрыгнул с него, побродил по кустам и скоро тем же путем вернулся.

— Похоже, кто-то был. Цветы помяты.

— Что ему нужно?!

— Пока не знаю.

— За мной давно кто-то следит. Я чувствую!

— Что ты так волнуешься? — Коэм взглянул на дрожащую Лауну снисходительно, — скорее всего, это просто твой воздыхатель. Это вполне естественно. У такой красивой девушки должны быть пылкие поклонники.

Было даже обидно, что в эти слова он не вкладывает никакого чувства, как будто его это совершенно не касается. И хотелось хоть одним глазком взглянуть на его жену.

— А что говорят твои соседи? — вдруг спросила она.

— А что соседи? — не понял он.

— Я уже давно у тебя живу. И я тебе не жена и не дочь.

— Лауна, мне абсолютно все равно, что они говорят, а им абсолютно все равно, с кем я живу. Сколько раз тебе говорить, что мы находимся в цивилизованном обществе?

— Вот тут ты заблуждаешься, — намеков на свою нецивилизованность Лауна не выносила, — женщины везде одинаковые. Я замечала, как твои соседки на меня смотрят.

— И как же? — усмехнулся Коэм.

— Они наверняка думают, что я твоя любовница.

— И что с того?

— Только то, что ничего подобного!

— Мне что, плакат над дверью повесить? Или дать объявление в вечерних новостях?

— Значит, тебя это вполне устраивает?

— Не вполне. Меня бы это устраивало гораздо больше, если б ты не сидела голодная и сама могла разогреть себе ужин.

— Сама? — Лауна посмотрела возмущенно, — ну уж этого не дождешься!

— Ложись-ка спать, — посоветовал он, — я думаю, твой воздыхатель этой ночью больше не придет.

* * *

На следующий день Коэм явился только к вечеру. За это время Лауна слетала с Эдгаром в питомник и вместе с его друзьями покаталась на глайдерах. Этот забавный белый землянин все время ее смешил и притворялся влюбленным. Именно притворялся. Они оба играли в эту игру, и это было оригинально. Всерьез же это воспринять было невозможно.

А уж если бы ей взбрело в голову влюбиться в землянина, она предпочла бы Ривааля. Он был похож на бога. И в нем чувствовалась такая же скрытая сила, как в колдуне Элигваале. Не зря же его выбрала сама белая богиня!

— Собирайся, — сказал Коэм.

Лауна встрепенулась.

— Куда мы идем? — спросила она.

Он посмотрел на нее и ответил без всякого энтузиазма, как-то обреченно:

— В театр.

Они часто ходили в театры, в музеи, на концерты и выставки, без этого культурный лисвис не мыслил своей жизни. Это затягивало. И ничуть уже не удивляло.

— В какой? — только уточнила она.

— Танца, — сказал Коэм.

Настроение сразу пропало. Лауна даже смутилась немного.

— Смотреть на твою жену?

— Ты ее увидишь, — кивнул Коэм, — но не на сцене.

— А где же?

— В режиссерской ложе.

— Так твоя жена — еще и постановщик?

— Даже больше, — Коэм как-то нехорошо усмехнулся, — она возглавляет Академию Танца.

Сюрприз почему-то оказался неприятным.

— Насколько я понимаю, — со скрытой насмешкой сказала Лауна, — это какая-то астрономическая должность. Вы же тут буквально помешаны на искусстве.

— Да, — серьезно ответил Коэм, — это высокая должность. И это наш последний шанс разыскать твоего отца.

С минуту она молча смотрела на него, потом пошла одеваться. Все платья почему-то перестали подходить. Лауна разглядывала себя в зеркале и не нравилась себе. Чего-то недоставало. А ей хотелось выглядеть очень эффектно. Наконец она достала свое любимое красное платье с золотой тесьмой. Оно хорошо подчеркивало грудь и облегало бедра.

Коэм взглянул на нее и потерял дар речи. Но она не успела насладиться его изумлением, потому что он сказал:

— Лау, сделай одолжение, надень что-нибудь другое.

— Почему?! — вспыхнула она.

— Видишь ли, красный цвет никто не носит. Особенно в театр.

— Как не носит? Почему не носит?

— Это неприлично. Лучше уж пойти голой, чем в красном платье.

Краска все больше заливала ее лицо.

— Это же цвет Намогуса! У нас он считается самым благородным!

— Лауна, пойми, мы же не на Тритае.

— Я поняла. Я стою тут перед тобой, провинциальная дура, неприлично одетая, в жутком красном платье. Ты это хотел сказать?

— Я не хотел тебя обидеть.

Она отвернулась и убежала к себе. Ни в какой театр ей идти уже не хотелось. Было очень унизительно чувствовать себя просто дикаркой. На Тритае она была гонимой, но принцессой, знатной дамой, которая сама диктовала моду. Она считалась весьма образованной девушкой и знала все тонкости этикета. А здесь ей постоянно приходилось сталкиваться со своей провинциальной отсталостью, как бедной родственнице.

— Лауна, возьми себя в руки, у нас мало времени.

Коэм был задрапирован в белую тогу, черные волосы зачесаны назад и прижаты серебряным обручем.

— Что мне надеть? — спросила она сквозь зубы.

— Позволишь дать тебе совет?

— Только не утомляй меня вашим нудным этикетом! Открой шкаф и выбери.

— Хорошо.

Он открыл шкаф и критически осмотрел содержимое. Лауна молча наблюдала за ним.

— Вот это все я бы выбросил. Это тоже. В этом можно пойти в кафе или прогуляться. Это — ничего, но тебе оно не идет, лучше тоже выбросить…

К счастью у нее оказалось все-таки несколько достойных платьев. К украшениям Коэм отнесся более лояльно: отец заказывал их для нее в лучших магазинах Вилиалы, а драгоценные камни, как известно, из моды не выходят.

В театре настроение у нее было скверное. Она все время присматривалась к другим женщинам и старалась понять, что у нее не так, чем она хуже этих вилиалийских цивилизованных красавиц?

Платья на многих были всех оттенков зеленого. Очевидно, было модно, чтобы цвет платья совпадал с цветом кожи, и складывалось впечатление, что длинные до пояса украшения висят на голом теле. Лауна до такой смелости дошла бы вряд ли, ее вполне целомудренный белый наряд украшали только бриллиантовая брошь и распущенные белые волосы.

— И что? — спросила она, прогуливаясь с Коэмом по фойе, — тебе вот это нравится?

— Спорить с модой бесполезно, — философски заметил он.

Они заняли места в удобных креслах амфитеатра. Впереди была сцена с голограммой горной долины. Вокруг все еще рассаживались. Лауна осмотрелась по сторонам.

— Где режиссерская ложа?

— Оглянись, — сказал Коэм.

Она оглянулась. Как раз в это время в центральной ложе, разделявшей амфитеатр на две части, появились рослые мужчины, похожие на охранников, а за ними — маленькая, хрупкая женщина. Все тут же стали восторженно ей аплодировать.

Она была светленькая, изящная, с маленьким птичьим личиком, с короткими черными волосами, модельно подстриженными, в узком фиолетовом платье и почти без украшений. Красавицей ее назвать было нельзя, просто изящная, со вкусом женщина. Она повернула голову, что-то сказала охраннику, села, посмотрела в зал и совершенно четко напомнила Лауне ее служанку Аурис. Маленькую, забитую, бессловесную Аурис, которую одели, причесали и научили себя вести.

— Коэм, она сюда смотрит, — предупредила Лауна.

— Очень хорошо. Я хочу, что б она тебя заметила.

— Зачем?

— Я собираюсь говорить с ней о тебе. И о твоем отце.

— Не понимаю, чем она может нам помочь? Неужели у твоей жены такая влиятельная должность?

— У моей бывшей жены, — поправил Коэм, — сейчас она жена Анавертивааля.

— Что?!

— Седьмая по счету, — усмехнулся он.

— Представляю, каково тебе обращаться к ней с просьбой!

— Ладно, не рассыплюсь.

Свет медленно начал гаснуть. Зал заполнила чарующая музыка. Когда действие началось, Коэм встал и вышел. Она видела его в ложе. Видела, как надменно и сдержанно говорила с ним эта женщина. Великий Намогус, разве можно было от нее чего-нибудь добиться?!

В антракте он вернулся. Хмурый, но горем не убитый.

— Она попробует, — сказал он шепотом.

— Ты серьезно? — изумилась Лауна.

— Я редко ее прошу о чем-то.

В конце второго действия появился и сам Анавертивааль. Он гордился своей седьмой женой и приезжал получать предназначенные ей аплодисменты. Лауна увидела сухопарого черного старика с седыми перышками на голове. Он что-то говорил Иримисвээле на ухо. Та смотрела в зал.

Лауне стало обидно за Коэма, которого так расчетливо променяли на какого-то старикашку, пусть даже Проконсула и пусть даже во имя высокого искусства. Коэм тоже смотрел не на сцену, а куда-то себе под ноги.

Лауна подумала, что к счастью, он тоже не один, а сидит с молодой красивой девушкой. И его бывшая жена это видит. И ей вовсе не обязательно знать, что эта девушка любит колдуна.

Она дотронулась до его руки.

— Хочешь поцеловать меня?

Он ответил благодарным рукопожатием, но даже голову не повернул в ее сторону.

— А ты хочешь, чтобы она помогла нам?

— Хочу, — с досадой сказала Лауна, ей очень хотелось подразнить эту надменную дамочку.

— Тогда не стоит, — усмехнулся Коэм.

* * *

Аурис выспалась. Служба была вечером. До этого времени она была совершенно свободна. К этому трудно было привыкнуть. Свободна! Правда, выходя в город, ей приходилось брать с собой четверых охранников, но выходила она редко. Зачем, собственно? Ее кормили, поили, одевали, обслуживали, развлекали, а для прогулок ей хватало внутреннего дворика, и крытого Вечного сада.

Жрецы и жрицы жили в подвале храма. Туда не проникали ни жар, ни холод, ни любопытные взгляды. У Аурис была своя просторная комната с круглой ванной посредине, была удобная кровать, шкафы, где она хранила свои многочисленные наряды, зеркало, перед которым она наряжалась к службе, полки для косметики, массажеры и тренажеры для совершенствования тела… не было только окон. Их заменяли стереообъемы с произвольными видами, которые она сама выбирала по настроению.

Часто встречались цветущие луга и голубые водопады. Пейзажи были явно не тритайские. Она же выбрала звездное небо. Ей хотелось думать, что она летит на корабле к прекрасной теплой планете, куда не взял ее Коэмвааль. Он не взял. А она все равно летит к нему. И будет лететь вечно.

После обеда Верховный Жрец вызвал ее к себе. Он расхаживал в длинном черном халате, сам весь черный, лысый, огромный, похожий на демона ночи Картангра. Аурис уже немного пообвыклась тут, и Нур перестал внушать ей подсознательный ужас, только от его хмурого взгляда иногда пробегали мурашки.

— Ну что, Аурис? Ты готова? — спросил он заботливо, почти по-отечески, — сегодня Большое Служение и твоя первая жертва.

— Готова, вэй, — сказала она.

Он подошел, осмотрел ее со всех сторон, заглянул в глаза.

— Ты спокойна. Это хорошо.

Как и обещал, он не прикасался к ней. И никому не позволял. Но взглядом раздевал. Она это чувствовала и от этого всегда была в напряжении рядом с ним.

— Надеюсь, тебе все подробно объяснили?

— Да, вэй. Я все запомнила. И все сделаю, как нужно.

— Что ж, не подведи меня.

— Вас? Никогда.

Аурис умела быть благодарной. Она помнила всех, кто помог ей в трудную минуту: Коэмвааль, белая богиня, жрица Кантина и особенно Верховный Жрец. Он дал ей полную защиту и новую жизнь. Не самую прекрасную и достойную жизнь, но не сравнимую с той, что была.

Нур прочел в ее глазах преданность и остался удовлетворен.

— Ступай. После жертвы придешь, как все, в зал для омовений.

Жертвоприношение состоялось на закате, на главной площади. Все было обставлено торжественно, с пылающими факелами, барабанным боем, звоном литавр. Процессия жрецов и служителей прошла от храма к жертвенному столбу.

Аурис не верила в Намогуса и прекрасно понимала, что все это — обыкновенная казнь неугодного, который отказывается платить налоги в казну храма, во устрашение остальных. Обыкновенное убийство, возведенное в элемент культа.

Она не хотела думать о жалости, ей нельзя было об этом думать. Она смотрела на совершенно сломленного мужчину, привязанного к жертвенному столбу, и думала, что он наверняка не лучше Сурнивааля. Что наверняка, он богат, и у него есть слуги. И маленькая несчастная служанка, которую он насилует, когда захочет. Все они одинаковы. Это закон жизни: сильный подавляет слабого.

Нурвааль силен. Значит, он прав. Он нашел ту правду, которая помогла ему встать над всеми. Конечно, он тоже не верит ни в какого Намогуса, он сам его и придумал. И всем это понравилось. И всех это устроило. И если он считает, что нужны жертвы — значит, будут жертвы.

Думать по-другому значило сойти с ума. Под вой толпы и грохот барабанов Аурис поднялась на помост, сжимая в руке ритуальный кинжал. Рука не дрожала. Только на сердце почему-то было холодно, словно туда положили кусок льда.

По сценарию она несколько раз обошла вокруг столба, показывая себя толпе. На ней было золотое платье, волосы собраны под высокий головной убор, лицо разукрашено красной и черной краской, на груди — красный солнечный диск. Она была дико красива в этом наряде, чего сама от себя не ожидала.

Толпа шумела, кричала и визжала. Но громче всех визжала в первых рядах какая-то толстая тетка в красном тюрбане. Аурис повернулась на этот визг и узнала в ней свою бывшую хозяйку. Мештавээла была уверена, что ее преступной служанки давно уже нет на свете. А она оказалась жива и неприкосновенна. Это ее взбесило.

Аурис посмотрела на нее ужасным взглядом и недвусмысленно пригрозила кинжалом. Потом подошла к жертве, проделала серию ритуальных жестов, похожих на танец, и всадила кинжал мужчине в сердце. Промаха быть не могло: она тренировалась на макете.

Несчастный умер сразу. На потном зеленом лице застыл ужас. Громко забили литавры. Толпа орала и прославляла Намогуса. А Намогус уже касался краем своего раскаленного до красна диска горизонта.

Потом все было в обратном порядке: спуск, убывающая толпа, процессия от площади к храму… У себя в комнате Аурис разделась и быстро погрузилась в ванну, смывая кровь со своих рук и ритуальную раскраску с лица. Она была на удивление спокойна, только на душе было гнусно и как-то липко. Эту липкость тоже хотелось поскорее смыть, но не получалось.

Она вышла, завернувшись в простыню. Хотелось куда-то деться, может даже, выпрыгнуть из тела. Все бросить, все забыть и наконец проснуться. В просторной комнате стало тесно, Аурис ходила из угла в угол. Потом обреченно села на кровать.

В стереообъеме на стене по-прежнему горели звезды. Далекие, прекрасные звезды, освещающие путь к далекой, прекрасной планете. К единственному мужчине, которому она позволила бы до себя дотронуться и которому была не нужна.

— Никаких звезд, — подумала она зло, — хватит.

Взяла пульт и стала переключать изображения пока не остановилась на черно-красном жерле вулкана.

Нурвааль нашел ее в полной прострации. Аурис тупо сидела и смотрела в это жерло, словно ее туда засасывало.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он заботливо.

— Хорошо, — сказала она.

— Ты была великолепна, Аурис. Я тобой доволен.

— Спасибо, вэй.

Он был в золотом халате и шлеме с алыми перьями. На запястьях сверкали браслеты. Он снова раздевал ее взглядом, но ей было не до того, чтобы это замечать.

— Ты что-нибудь выпила?

— Нет.

— Напрасно. Выпей. Станет легче.

— Мне хорошо, вэй.

— Кому ты рассказываешь?

Он извлек из кармана специально заготовленную бутылку, отвинтил крышку, наполнил стакан и протянул ей.

— Давай.

Аурис равнодушно выпила. Она полностью доверяла ему.

— А теперь вот это.

Нурвааль зажег сигарету и поднес к ее губам.

— Я не курю, вэй, — предупредила она.

— А ты попробуй. Это как раз то, что тебе сейчас нужно.

Аурис не сомневалась, что ему виднее, и затянулась. Ей тут же нечем стало дышать, как при удушье. Голова пошла кругом, перед глазами появились красные круги. Она долго кашляла.

— Жрицы вымаливают у меня эти сигареты на коленях, — усмехнулся Нурвааль, — а ты получишь бесплатно. Так и быть. Ты заслужила. Не всякий мужчина справился бы на твоем месте.

После второй затяжки она ощутила необычную легкость. Ей показалось, что она смотрит на себя со стороны, и ей никакого дела нет ни до своего уставшего тела, ни до липкой мути на душе. Всё стало как-то очень просто.

— Ну, как? — спросил Нурвааль, пронзительно глядя на нее.

Этот взгляд, как ни странно, перестал ее смущать.

— Я должна вам кое-что сказать, — заявила Аурис без всякого страха, — уже давно.

— Что же?

— Я не верю в Намогуса. Я служу ему и ни капли в него не верю. Это же все ложь, вэй. И вы сами прекрасно это знаете.

— Есть мало вещей, которых я не знаю, — высокомерно заявил Верховный Жрец.

— Тогда ради чего мы убиваем?

— Ради порядка.

— Порядка, который удобен вам, вэй?

— Общество — это всегда пирамида. И кто-то в любом случае оказывается наверху. Почему не я?

Аурис вдруг опомнилась. О чем это она? Как она смеет заявлять ему такие вещи?!

— Простите, — смутилась она, — я не знаю, что это на меня нашло.

Жрец был великодушен.

— Это бывает. Не кури больше.

Он присел на корточки и забрал у нее из пальцев сигарету.

— Вот видишь, я тебя коснулся, маленькая Аурис, — заметил он.

— Вы нарушаете свое же требование, — вспыхнула она.

Нурвааль смотрел ей в глаза.

— Я могу его отменить.

У нее по коже снова побежали мурашки.

— Нет, прошептала она, — не можете.

— Могу, — улыбнулся он снисходительно, — я все могу. Но не буду.

 

6

Аурис прекрасно знала, что такое — Служения Намогусу в зале для омовений. Это были самые обыкновенные оргии для узкого круга посвященных, для жрецов и жриц, которые не отказывали себе в удовольствии потешить свою плоть. Она не ходила на эти сборища, поскольку была неприкосновенной. В этот раз ей было велено явиться. Ее положение после первой жертвы изменилось, теперь она была одной из них, повязанной с ними кровью.

Жрицы зашли за ней, помогли одеться.

— Не наматывай на себя слишком много, — засмеялась Кантина, — легче будет раздеваться.

— Я не буду раздеваться, — хмуро бросила Аурис и закуталась в темно-синий гиматий.

— Смотри. Будет жарко.

В зале было душно. Звучала музыка, от дыма курильниц кружилась голова. Вино и яства стояли прямо на полу, на коврах, застеленных скатертью. Жрецы возлежали на подушках. На нее никто не обратил особого внимания. Аурис легла с краю. Бояться ей было нечего, никто бы не посмел ослушаться Нурвааля и тронуть ее, и было даже немного любопытно.

Нур явился последним. Лег посредине и произнес тост во славу всемогущего Намогуса. Началась пирушка. Потом танцы. Потом и всё остальное. Женщины скидывали одежды, ныряли в бассейн с рубиновой водой, мужчины следовали за ними. Все они были высокими, стройными, темными, отобранными безусловно с учетом внешних данных. Их сильные тела сливались друг с другом в дрожащем свете факелов.

Одна маленькая Аурис сидела с краю с кубком вина и смотрела на них. Это зрелище волновало ее. В жизни она не знала ничего, кроме насилия, все мужчины представлялись ей потенциальными насильниками, а женщины — жертвами. А здесь она видела сладострастие. Никто никого не насиловал. Жрицы стонали от удовольствия.

Все еще веря, что ей вряд ли придется этим заниматься, Аурис все равно пыталась запомнить, как это делается, в каких позах, какими приемами. Голова кружилась, перед глазами все плыло. О своей жертве она уже и думать забыла.

Верховный Жрец наконец скинул свой золотой халат. Его черное тело было мощным и рельефным, под кожей на спине перекатывались мускулы. Гибкая змейка Орма танцевала вокруг него, ее он и выбрал. Поговаривали, что он вообще к ней неравнодушен. Они опустились на ковер, он коленями раздвинул ее ноги и вторгся в ее дрожащее от возбуждения тело.

Аурис наблюдала, и ей казалось, что все это происходит с ней. Ей показалось, что она что-то чувствует. Что между ее плотно сжатых ног рождается огонь и влага, хотя к ней по-прежнему никто не прикасался. Она зажмурилась.

Было жарко, как и предупреждала Кантина. Аурис почти разделась. Она устала и могла бы уснуть прямо тут, на подушках, но мешало возбуждение. Даже закрыв глаза, она видела перед собой клубки черно-зеленых тел, выжимающих друг из друга наслаждение.

Кантина опустилась рядом, ее кожа была влажной, с волос по высокой точеной шее стекали капельки воды. Аурис так и не заметила, с кем же она была. Кому досталась эта женщина, так потрясшая когда-то ее воображение.

— Ты зря сидишь, как неживая, — сказала жрица насмешливо, — поначалу это дает очень острые ощущения.

— А потом?

— Потом хочется чего-нибудь еще. Еще острее.

— Попробуй убить жертву, — посоветовала Аурис, — если ищешь сильных ощущений.

Жрица посмотрела на нее внимательно.

— А ты чего ищешь?

— Любви, — сказала Аурис и вздохнула, — только кто же меня полюбит?

— Ну, не такая уж ты уродина! Ты вполне хорошенькая.

— Я не об этом, Канти. Раньше я была ничтожна. Я ненавидела себя за это. Но теперь я еще хуже: я убиваю.

— Брось! Ты жрица Намогуса и имеешь полное право убивать.

В глазах стоял туман. Аурис больше не могла бороться с собой и упала на подушки. У нее было странное состояние, полузабытье-полубред. Тело не принадлежало больше ей, но краем сознания она все еще воспринимала окружающее: ритм музыки, голоса, плеск воды, сладострастные выкрики…

Она услышала над собой голос Верховного Жреца. Потом почувствовала, что он берет ее бесчувственное тело на руки.

* * *

По голосам она поняла, что Нурвааль говорит с Мзиргом и Сормаком. В его просторном кабинете была хорошая акустика. Аурис лежала на диване лицом к спинке и ничего не видела. Впрочем, ей все равно было бы не по силам открыть глаза.

— Что передал Окст? — спросил Нурвааль, чем-то двигая.

— Все нормально, — ответил Сормак.

— Что значит, все нормально?

— Нур, меня смущает эта девчонка. Что она тут делает?

— Накурилась аппирских сигарет. Можешь не бояться, она сейчас мертвее мертвого.

— А какого черта ты притащил ее сюда?

— Она перебрала для первого раза. Боюсь, в самом деле, умрет.

— Найдешь другую.

— Не говори ерунды. Как будто ты не знаешь, как трудно найти хорошую жрицу… итак, что передал Окст?

— Все в порядке. Девочка ищет папу. Они подключили даже Ривааля. Он каким-то образом выяснил, что Гунтри на Желтом острове в Приюте для умалишенных. Этого оказалось мало. Коэм пошел на крайние меры и втянул в поиски свою бывшую жену. Она узнала, что Гунтри до сих пор там, но пока не уточнила, где.

— Что ж, — усмехнулся Нурвааль, — пусть уточнит. Тогда мы его и возьмем.

— Есть одна сложность, — вставил Мзирг.

— Какая?

— Девчонка заметила, что за ней следят. Если Коэм сообразит и вышвырнет всю нашу аппаратуру, мы уже больше ничего не узнаем.

— Не паникуй, Мзирг. Коэм — типичный вилиалийский аристократ и чистоплюй. Ему и в голову не придет, что кто-то залез в его дом и установил там подслушивающие устройства.

Аурис казалось, что ее сердце стучит так громко, что все должны это слышать.

— Возможно, Ривааль другого мнения, — говорилось за ее спиной.

— Риваалю вообще должно быть глубоко наплевать на всю эту историю. Он же не лисвис.

— Кто поймет этих землян, Нур. Вспомни, как активно они переселяли аппиров.

— И оторвали себе отличную планетку! Но Тритай им не подходит, и никто его им не отдаст. Я не такой щедрый, как Леций Лакон.

— Не зарекайся, Нур, — хмуро сказал Сормак, — Тритай достанется тому, кому подчинится Магуста. Если ее вообще можно себе подчинить.

— Можно. Не сомневайся. И первое, что я сделаю — это силовую сферу вокруг планеты. Чтобы ни одна муха без моего разрешения не пролетела. А тогда поговорим с Проконсулом.

— А как ты собираешься вытрясти из Гунтри то, что Проконсулу не удалось за год? Думаешь, у него там неумелые мальчики в Секретной Службе?

— Не волнуйся, у меня свои способы.

Через какое-то время все трое ушли. Аурис лежала ни жива, ни мертва. Она поняла, что услышала что-то ужасное и для ее ушей не предназначенное. И лучше всего было поскорее это забыть.

Нурвааль скоро вернулся. Он что-то выпил, побродил по комнате, подвигал ящиками и хлопнул дверцами. Потом подошел к дивану и положил ее на спину.

— Эй, детка, ты жива?

Она не шевелилась и не открывала глаз. Для этого не требовалось притворяться, тело и в самом деле было как ватное.

— Ты дышишь?

Он проверил ее дыхание, потом рука его осторожно коснулась ее щеки. Сердце от этого сжалось. Он погладил кончиками пальцев ее брови, веки, губы.

— Вот видишь, маленькая дикарка: коварный жрец снова к тебе прикоснулся. Надеюсь, ты не убьешь его за это топором?

* * *

Палящее полуденное солнце немного поостыло. На Желтом острове, учитывая разницу во времени, уже наступала ночь. Ричард надел черный костюм, чтобы не выделяться в темноте. Потом ему пришла в голову еще одна идея.

Внук лежал на кровати в своей комнате, изнемогая от последствий жары, он только что вернулся из города. Его окружал традиционный творческий беспорядок. Эдгар мог одновременно читать несколько книг, смотреть несколько передач, что-то записывать, что-то искать в компьютере и играть при этом на гитаре.

— У тебя грим есть? — спросил Ричард.

— Какой? — уточнил Эдгар, откладывая журнал «Лисвис и Природа».

— Зеленый.

— Кто это решил позеленеть?

— На этот раз я.

— Ривааль, вы не слишком увлеклись адаптацией к местным условиям? Дружище Об, например, считает, что лисвисы могли бы и сами побольше проявлять внимания к галактическим соседям. Театров полно, а гостевых лож мало. Ньюфанюхейлям приходится сидеть в скафандрах. И перевод слишком быстрый, они не успевают следить за действием.

— Дались тебе эти ньюфанюхейли!

— Что ты кричишь, не понимаю? Тебе что, погода не нравится?

Ричард и правда утомился от очередной болтовни внука.

— Есть у тебя грим или нет? — спросил он строго.

Это не помогло.

— А зачем тебе, дед? — ухмыльнулся Эдгар, — ты что, влюбился в лисвийку?

У Ричарда в этот раз было как-то плохо с юмором, да и времени не хватало.

— Что ты болтаешь? — поморщился он.

— А что? — пожал плечом внук, — бабуля же улетает. Ты теперь совершенно свободен!

Он лежал, заложив руки под голову и небрежно покачивая ногой в полосатом как оса носке, всем своим видом изображая полное равнодушие. Пришлось сесть.

— Кто тебе сказал? — спросил Ричард.

— Твоя дочь, — был насмешливый ответ.

— Твоя мать, — поправил он.

— Это уже не важно, — покривился Эдгар.

— А что тебе важно?

— Ничего. Свое мнение иметь бесполезно. Все равно его никто не спросит… хочешь, прочитаю про музыкальных жаб? Вот, смотри, поют почище нашего соседа! Между прочим, я ему тут показал три аккорда: ну что, думаю, парень мается? Ему понравилось. Так что жди теперь новых шедевров…

Ричард не стал вслушиваться в его торопливую болтовню.

— Эд, ты бы давно все узнал, если б захотел услышать. Ты сам затыкаешь уши. Пойми же наконец, что нельзя все время прятать голову в песок, когда-то надо встать и оглядеться по сторонам.

Внук, как и следовало ожидать, отвернулся.

— Перестань, дед. Ты опять заговорил, как Доктор.

— А ты думаешь, я всю жизнь буду перекидываться с тобой шуточками? Только затем, чтоб не походить на Доктора? Он тоже в чем-то прав. И он — твой отец.

После таких слов Эдгар вскочил, сел посреди кровати, схватил и обнял подушку, загораживаясь ей как щитом. Зеленые глаза сощурились.

— Что с тобой, дед? Ты становишься таким же, как он. Ты же ничем от него не отличаешься!

— Положим, отличаюсь.

— Чем? Тем, что так спокойно отпускаешь свою жену?

— Это ее право, Эд.

— А где твое право?

— О чем ты?

— О чем? — Эдгар пытался говорить насмешливо, но получалось у него просто нервно, — я говорил с ней. Она колеблется. Она, как все женщины, не знает, чего хочет. Неужели ты не можешь за нее решить? Подойти и стукнуть кулаком по столу?! Ты же мужчина!

— Эд, я понимаю, тебе очень хочется, чтоб она осталась. Мне тоже. Но она сама должна все решить.

— Ты всю жизнь ее успокаиваешь и боишься ей слово поперек сказать. Что, думаешь, я не вижу? Она, конечно, чудо, я сам ее обожаю… но где твое мужское самолюбие, дед? Почему ты позволяешь этим женщинам вести себя с тобой так, словно ты им должен? Почему ты ей не скажешь, что она нужна тут? И тебе, и мне, черт возьми!

— Тут дело не в самолюбии, — сказал Ричард терпеливо, он догадывался, что творится в душе у внука, и даже рад был, что тот наконец высказался, — понимаешь, я уже потерял одну жену. И именно потому, что таскал ее за собой повсюду.

— А я, — Эдгар смотрел с досадой, — уже терял родителей! Она возомнила, что никому ничего не должна, а ему не хватило воли ее удержать: он привык сдувать с нее пылинки! Теперь все повторяется, потому что у тебя тоже нет ни воли, ни самолюбия!

— Послушай, Эд, успокойся. Ничего страшного не происходит. Мы не разводимся, как твои родители. Просто Зела устала, а там ей предложили интересную роль. Вот и все. Да и ты уже не ребенок.

Последние слова подействовали. Эдгар сник. Он действительно частенько забывал, что уже взрослый.

— Я никогда не женюсь, — заявил он разочарованно, — и не заведу детей. Лучше собаку, кошку, попугая и десяток игуан.

Ричард посмотрел на него и усмехнулся.

— Вот тут ты прав.

Он встал и ушел к себе. Через минуту Эдгар прибежал следом. На лице читалось некоторое сомнение в своей правоте.

— Дед, так зачем тебе грим?

— Собираюсь на Желтый остров, — сообщил Ричард.

— За Гунтриваалем?

— Да.

— Один?

— Разумеется. Туда все равно никого не пустят.

— А тебя?

— А мне разрешение не нужно.

— У тебя пропуск?

Он посмотрел на внука. Эдгар никогда не видел, как он телепортирует. Видел только, как он любезно расшаркивается с лисвисами.

— В общем, да.

— Но в камеру тебя все равно не пустят. И вывести его не дадут. Что ты задумал, дед?

— Знаешь что, — сказал Ричард поразмыслив, — ты мне, пожалуй, пригодишься.

Лицо у Эдгара изумленно вытянулось.

— Ты серьезно?

— Вполне. Одевайся.

* * *

Они летели на предельной скорости больше часа. Желтый остров находился ближе к экватору, на юго-западе. Жара там была неимоверная и такая же влажность.

По дороге Ричард старался ввести Эдгара в курс дела.

— Иримис рассказала кое-что об этих Красных болотах. Большей чертовщины я, честно говоря, не встречал. Эта тварь, которая там сидит, вполне разумна и называет себя Магустой. Она способна генерить любые голограммы и силовые поля. А также поглотить все, что угодно. Ее щупальца могут принимать различный облик, через них она и общается. Ну, как тебе?

— Она опасна, дед?

— По-моему, это очевидно. Анаверти и Нур хотят каким-то образом приручить ее. Они себе льстят. Тут надо думать, как от нее защититься, а не как ее использовать.

— Но Гунтри это знал?

— Возможно. Поэтому он сейчас в сумасшедшем доме.

Забавно было видеть в зеркале свое зеленое лицо. Ричард не собирался проходить посты, но даже издалека не хотел привлекать к себе внимания. Он знал корпус и палату. Оставалось только туда попасть и не напугать своим появлением Гунтри.

Модуль опустился на скалистом берегу. Было темно. Под звездным небом плескались о теплый песок волны.

— Жди меня здесь, Эд. И никуда не отходи. Будь готов к взлету.

— Хорошо, начальник. А искупаться можно?

— Никаких купаний.

Он осторожно прошел между скал к дороге. Корпуса больницы чернели под звездным небом кубами и цилиндрами. Ближе стала видна и высокая каменная ограда. Ричард телепортировал прямо в больничный сад. Там было спокойно. Тропические цветы одуряюще пахли, в прудах традиционно заливались местные соловьи — огромные вилиалийские лягушки. Одна прыгнула и футбольным мячом шлепнулась ему под ноги. Ричард вздрогнул и пнул ее ногой в мясистый бок.

— Брысь, шашлык.

Лисвисы обожали жареную лягушатину.

В корпусах свет горел только на первых этажах и кое-где в коридорах. От казарменного строя корпусов почему-то повеяло глубинной тоской. Вооруженной охраны не было, но все двери были надежно закрыты. Стучаться он не стал. Нашел нужный корпус, высчитал нужный этаж и телепортировал прямо туда.

Он, конечно, рисковал, но в вестибюле оказалось пусто. Номера палат были те, что надо. Дверь в 186-ю была наглухо задраена, так что пришлось снова воспользоваться четвертым измерением. Дружище Анавертивааль не учел, что ему придется иметь дело с Ричардом Оорлом.

На единственной кровати, привинченной к полу, спал лисвис в больничной пижаме. Понять, кто это, в темноте было трудно. Ричард повернул его на спину, наклонился и ужаснулся. Это был постаревший, истощенный, весь какой-то сморщенный и непохожий на себя Гунтри. Усохшая оболочка некогда упитанного, жизнерадостного, царственного Гунтри. Он не просыпался.

Ричард толкал его и тряс его за плечи, пока не убедился, что это бесполезно. Узник, скорее всего, получил приличную дозу снотворного. Это осложняло задачу. Хорошо было бы, если б он смог встать и обнять покрепче.

Но выбора не было. Времени тоже. Ричард немного отдышался, собрался с силами, связал платком запястья Гунтри и повесил его за руки себе на шею. В это время в коридоре послышались шаги. Больше ждать он не стал, он телепортировал за ограду больницы, опасаясь, что до моря с такой ношей он не дотянет. Потом просто взвалил Гунтри себе на спину и понес.

Эдгар расхаживал по берегу, изнывая от духоты и неизвестности. Многочисленные петли следов говорили о том, что на месте ему не сиделось.

— Дед, это ты? — крикнул он в темноту.

— Я. Только не кричи.

— Да тут нет никого.

Вместе они уложили Гунтри в модуль на заднее сиденье.

— Это он?

— Да.

— Что с ним?

— Снотворное. Он спит.

— Где ты его взял, дед?

— Под кустом. Иду, смотрю — Гунтри валяется.

— Ну, ты даешь!

— Садись, Эд.

— А искупаться? Я взмок как прачка.

— Дома искупаешься.

— До дома еще целый час. Я прилипну к сиденью, если не смою с себя продукты жизнедеятельности в жарком климате.

Было темно и тихо. Волны ласково плескались о песок.

— Ладно, — сказал Ричард, — окунись, и сразу назад.

Он подошел к воде и сам умылся, стирая песком грим. Его рубашка прилипала к телу, а тело от напряжения немного трясло мелкой дрожью. Хотелось пить.

Он выпрямился, чтобы махнуть Эдгару, вдохнул полной грудью теплый влажный воздух и с облегчением выдохнул. И в это время его модуль как ужаленный сорвался с места и взмыл в темноту.

— Дед! Дед! — заорал Эдгар, выскакивая на берег, — что это?!

Но кричать было бесполезно. Модуль стремительно исчез в ночном небе. А вместе с ним и Гунтривааль.

От неожиданности и от тупой досады Ричард сел на песок, понимая, что втянут в чью-то нешуточную игру. Это и так было ясно, но теперь он почувствовал себя не только заинтересованным, но и задетым. Мокрый внук смотрел на него с недоумением и досадой.

— Дед! Что это значит?!

— Это значит, — усмехнулся Ричард, — что мы неплохо на кого-то поработали.

* * *

Лауна смотрела сказочный фильм. В юную принцессу из Страны Лилий влюбился волшебник из страны Желтых Трясин. Он очень красиво за ней ухаживал, используя всякие чудеса и всю свою галантность. Лауна смотрела и думала, что эта сказка чем-то похожа на ее историю. Ей тоже хотелось быть героиней чудесной сказки с такой же пылкой любовью и непременно с хорошим концом.

Коэм периодически заглядывал в ее комнату и выходил. Он, конечно, считал, что все это романтические бредни. Ее это немного задевало, она не любила чувствовать себя наивной девочкой.

Лауна посмотрела как-то, что он читает. У него на книжной полке стояли «Философские беседы», «История мировых религий», «Государство и личность», «Галактический справочник» и много чего еще, гораздо более нудного. По телевиденью он смотрел только «Новости из Совета» и «Культурный вестник».

— Ты когда-нибудь мечтаешь? — спросила она, после счастливой свадьбы принцессы и волшебника.

— Только, когда выпью, — усмехнулся он.

— Может, выпьем, а ты мне расскажешь, о чем?

— Я и так тебе скажу: не о том, что ты сейчас смотрела.

— Да?.. А мне понравилось.

— Моим дочерям тоже нравилась эта сказка. Особенно младшей.

Лауна вспыхнула. Сравнение с девчонкой ее задело.

— Я тебе не дочь, — заявила она возмущенно, — и не маленькая девочка! Твоим дочерям и не снилось, что я пережила!

— Лау, я не хотел тебя обидеть, — тут же спохватился Коэм.

— Ты это делаешь постоянно! Я не так одеваюсь, не то говорю, не то смотрю… я виновата даже в том, что не готовлю себе ужин!

— Успокойся, — сказал он терпеливо, — давай, в самом деле, выпьем. Я тоже сегодня как заведенный. Надо расслабиться.

— Почему Ривааль не звонит?

— Очевидно, занят.

— Очевидно, ему все это порядком надоело. Как и тебе.

— Сядь, — сказал Коэм, — и помолчи немного.

Он зажег в гостиной свечи, поставил на столик вино и фрукты, стало уютно и на удивление спокойно. Мир как будто сузился вокруг подсвечника, исчезли стены, мебель, окна и город за ними. Исчезли страхи и тревоги, они остались где-то там, за границей тьмы и света.

— Напрасно ты на меня обижаешься, — философски заметил Коэм, наполняя бокалы, — я не виноват, что ты родилась на Тритае, а там уже совсем другая культура. Ты хочешь знать, о чем я мечтаю? Я мечтаю создать на вашей планете нормальные условия и нормальную жизнь. До этого еще очень далеко: ломать всегда легче, чем строить. И разбить легче, чем склеить.

— Ты опять обвиняешь моего отца? — снова возмутилась Лауна.

— Я никого сейчас не обвиняю, — устало вздохнул он, — давай не будем ссориться.

Лауна медленно пила из бокала сладкое вино, смотрела на Коэма и пыталась понять, почему он ей все-таки помогает? Зелья он не пил, не влюблен в нее, ничего от нее не хочет, не ставит никаких условий, но почему-то считает это своим долгом. Странно.

— Я, наверно, выгляжу невоспитанной и неблагодарной? — спросила она с раскаянием.

— Ты принцесса, — улыбнулся он, — тебе можно.

Они сидели в полумраке, тихо беседовали, и это немного походило на сказку. Чуть-чуть, самую малость. Но и эта малость скоро кончилась. Позвонил Ривааль, напряженным голосом сказал, что скоро будет, и через пять сктрин явился.

С ним был Эдгар, он выглядел непривычно подавленным и растерянным. Ривааль же был просто хмур. Они прошли в гостиную.

— Выпьешь? — спросил Коэм.

— Потом, — Ривааль посмотрел на них обоих и задержал взгляд на Лауне, — слушайте, что произошло: у меня украли Гунтри.

Она ахнула, ноги сами подкосились. Эдгар усадил ее с собой на диван и обнял. Рука его была непривычно холодной.

— Гунтри жив, — шепнул он ей в ухо, — это самое главное.

— Он жив, — подтвердил Ривааль, — я вытащил его из больницы, мы положили его в модуль…

— Положили?!

— Он спал, девочка, не пугайся. В таких больницах часто применяют снотворное.

— И что потом? — спросил Коэм.

— Потом мы отошли буквально на пять минут. Берег был пуст, хотелось умыться. И модуль взлетел.

— Но сам отец не мог этого сделать?

— Нет, конечно. Он спал, и у него были связаны руки.

Лауна чувствовала, как выступают на глазах слезы бессилия и жалости.

— Зачем? — спросила она.

— Что зачем? — не понял Ривааль.

— Связаны руки?

— Так мне удобнее было его нести.

— А… как он выглядел?

— В общем, нормально. Похудел только.

— Они пытали его?

— Не заметил. Я даже не успел его толком разглядеть.

Слезы брызнули.

— Не представляю, — заметил Коэм, — как тебе удалось это провернуть.

— Это не важно. Важно, что я не заметил слежки. И недооценил тот факт, что Гунтри нужен не только нам.

— Ты думаешь, это Нур?

— Кто же еще? Все гениально просто: он предоставил нам почетное право его найти и вытащить. Я думаю, Гунтри уже в пути на Тритай.

Лауна ясно ощутила всю безвыходность своего положения. Ей незачем было оставаться на Вилиале, она не могла попасть на Тритай, и там ей бы не хватило сил вытащить отца из лап Верховного Жреца. Обидно было, что спасение было так близко.

— Не плачь, — сказал ей Ривааль, — я найду его и там.

— Вы хотите лететь на Тритай? — изумилась Лауна.

— Да. Мне давно пора там побывать.

— И мне, — вставил Эдгар.

— Все это так, — кивнул Коэм, — но экспедиций пока не намечается, мне не дадут планетолет.

Ривааль посидел, стиснув руки, потом вздохнул:

— Придется и мне пойти на крайние меры. Ты через это уже прошел, теперь моя очередь.

— Я могу чем-то помочь?

— Нет, Коэм. Это уже мое дело. Верховному Жрецу придется со мной встретиться. До сих пор меня еще никто не использовал, как ездовую собаку.

Лауна не знала, что такое «ездовая собака», но поняла, что Ривааль в ярости.

Коэм же был просто хмур. Когда гости ушли, он сел в кресло и налил себе вина.

— Вот видишь, — сказала Лауна, — утерев слезы, — для тебя все закончилось. Я больше не буду тебе мешать.

— Не думал, что так скоро придется возвращаться на Тритай, — сказал он, — хотя, может, это и к лучшему.

— Тебе вовсе не обязательно с нами лететь.

— Поздно, Лау. Я уже ввязался в эту историю.

— А может… дело в Аурис? — Лауна посмотрела на него внимательно, — кажется, она тебе нравилась?

— Да, — спокойно признался Коэм, — ее судьба меня волнует.

— Обыкновенная судьба. Как и у всех служанок. И она тоже — самая обыкновенная забитая девчонка.

— Нет. Это не так.

— Это так! Просто она похожа на твою жену. А вкус у тебя с годами не меняется.

— Ничего не поделаешь, — усмехнулся Коэм, — вкус — вещь капризная.

— На здоровье, — дернула плечиком Лауна, — если тебе хочется лететь из-за какой-то служанки на Тритай — лети. Можешь даже на ней жениться. Может, со второй женой тебе повезет больше.

* * *

Ричард до конца задвинул жалюзи в своем кабинете. Солнце было беспощадным. Настраиваясь на трудный разговор, он прошелся из угла в угол и даже посмотрел на себя в зеркало: не слишком ли взволнованным он выглядит. Выглядел он, как и положено: как отец, который двадцать лет не разговаривал со своей дочерью и который теперь вынужден это сделать.

Ингерда вошла без звонка, вид у нее был строгий и недовольный, форма на ней была светло-серая, обычная, рыжие волосы гладко причесаны. Ричард отметил, как она красива и как напряжена.

— Расслабься, — сказал он сразу, — это служебная встреча.

Дочь стояла в дверях, пока он не пригласил ее присесть.

— Сколько у тебя на борту планетолетов? — спросил он.

— Один, — сухо ответила Ингерда, — и три антиграва.

— Антигравы меня не интересуют. Мне нужен планетолет.

— Я должна знать, для чего.

— Для полета на Тритай.

— Разве вилиалийские власти не могут выделить земному полпреду транспортное средство?

— Я не обязан согласовывать с ними все свои действия.

— Но со мной тебе придется их согласовать.

— Это я тоже делать не обязан. Сейчас и ты, и твой экипаж, и твой корабль находитесь в моем подчинении.

— Я подчиняюсь Космофлоту.

— Космофлоту будешь подчиняться в космосе.

Ингерда давно считала себя самостоятельной и независимой, это был больной для нее вопрос.

— У меня есть жесткие инструкции, — сказала она, — я не могу вернуться на Землю без планетолета.

Неприятный разговор только начинался. Ричард внутренне напрягся, ожидая неминуемой вспышки.

— Ты никуда не полетишь, пока мы не вернемся с Тритая. Там может быть весьма важная информация, и ты повезешь ее на Землю.

— Ты хочешь, чтобы я вышла из графика? — возмущенно спросила Ингерда.

— Разумеется, — ответил он, — именно этого я и хочу. Я запрещаю тебе вылет до своего особого распоряжения.

Дочь формально подчинилась, но зеленые глаза метали молнии.

— Когда же «Смерч» сможет вылететь? — холодно уточнила она.

— Не раньше, чем я вернусь с Тритая.

— Через год? — усмехнулась она.

— Я думаю, раньше.

Дочь посмотрела с вызовом. Разумеется, у нее были свои планы, которые он нарушил.

— А ты подумал о людях, которые собрались на Землю? И о тех, кто их ждет?

— Подождут, — сказал он, — это не смертельно.

Она сверкнула разгневанными глазами.

— А ты подумал об Эдгаре?! Сколько он может скакать в этом лягушатнике? Ему давно пора домой. Ему надо учиться! Это же не мальчишка, это шут гороховый!..

— Я подумал об Эдгаре, — сказал Ричард, — он полетит со мной на Тритай.

— Что?!

Ингерда вскочила. Лицо ее побелело, руки затряслись. Такой бурной реакции он все-таки не ожидал.

— Ты с ума сошел?! Ты хочешь взять мальчишку на эту жуткую планету?!.. Ты потащил его с собой на Вилиалу. Я не возражала, хотя на пользу ему это не пошло. Он мог бы уже поступить в театральную студию, вместо того, чтоб развлекать тут лисвисов. Но здесь хотя бы цивилизация! Так тебе этого мало, ты собираешься затащить его на Тритай!

— Ингерда, Эдгар — не мешок с кукурузой. И давно уже не мальчишка. Он сам хочет лететь со мной.

— А ты хочешь его смерти?!

— Опомнись! — рявкнул он.

Она вздрогнула и села. Голос был тихий, но решительный.

— У моей подруги на Пьелле погиб сын. Я знаю, что это такое. И я не допущу, чтобы что-нибудь случилось с моим сыном. Ты не получишь планетолет. Пусть меня даже разжалуют и вообще выгонят из Космофлота.

— Я бы вообще не брал женщин в Космофлот, — заявил Ричард, — они вечно путают личное со служебным.

— Это, к счастью, решать не тебе.

Он смотрел на нее и думал, что невозможно же так разговаривать с собственной дочерью. Но другого тона она не хотела и не заслужила.

— Ты не нашла времени встретиться со мной и поговорить об Эдгаре, — сказал он сухо, — твои амбиции тебе дороже. Так вот не путай. Это мой рабочий кабинет, и говорим мы с тобой не о твоем сыне, а об экспедиции на Тритай. Как капитану, я могу объяснить тебе, чем это вызвано.

— Сделай одолжение, — процедила она сквозь зубы.

— Видишь ли, жизнь в инструкцию не вписывается. А космос — тем более. Надо всегда быть готовыми к неожиданностям. Казалось бы, Земля далеко. Эта тварь на Тритае угрожает только лисвисам. Ну а если нет? Я, черт возьми, должен учитывать такую возможность. Я все должен учитывать.

— О какой твари ты говоришь? — спросила Ингерда.

— О Магусте. Информация получена по личным каналам, Анаверти предпочитает держать это в секрете.

Дочь настороженно смолкла. Он вкратце рассказал ей о Красных болотах и о поисках Гунтри.

— Теперь ты понимаешь, что мне необходим планетолет?

Она молчала, глядя в пол, потом посмотрела на него ужасными глазами. Он увидел вдруг давно забытую, испуганную маленькую девочку.

— Папа, это же эллой, — проговорила она жутким шепотом.

— Что? — изумился он.

— Эллой. Призрак! Точно такой же живет на Пьелле. Он ужасен, па. Он сильнее всех Прыгунов. Ольгерд уже пытался с ним пообщаться и чуть не погиб.

— На Пьелле, говоришь?

— Я только что оттуда.

— Значит, он и на Земле может объявиться?

— Не исключено.

— Ты видишь, насколько это серьезно?

— Я вижу, насколько это опасно! Он сильнее тебя, можешь не сомневаться.

— Гунтри знал, как на него воздействовать. Надо, прежде всего, найти Гунтри.

— Папа, на него невозможно воздействовать. Знаешь, что такое эллой? Это коллективное сознание всех, кого он поглотил.

— Весьма ценная информация, — сказал Ричард.

— Я не знаю, что это такое, и никто не знает. Я только знаю, что Магуста гораздо сильнее того эллоя. Это матка, которая их порождает и пожирает. Так говорил Ольгерд.

— А он не говорил, кто породил саму Магусту?

Ингерда посмотрела на него недоуменно.

— Нет.

— Ведь откуда-то она взялась.

— Она очень старая. Во всяком случае, ей больше трех тысячелетий.

— От этого не легче.

Ингерда посмотрела на него с отчаянием.

— Папа! Ну почему именно ты должен этим заниматься? Предоставь это аппирам и лисвисам.

Ему приятно было слышать, что она как прежде называет его папой и даже высказывает некоторый страх за него. Но вопрос Магусты волновал его сейчас гораздо больше.

— Парочка Прыгунов нам бы сейчас не помешала, — усмехнулся он.

— У них хватает своих проблем.

— Значит, придется самому.

— Не бери хотя бы Эдгара, — снова встала в позу Ингерда, — ты же понимаешь, как это опасно!

— Дочь, — сказал он твердо, — Эдгар все решает сам. Если он хочет лететь со мной, он полетит со мной. Я не собираюсь за него решать.

— Ах, вот как? Тогда я тоже лечу с тобой.

— Это еще зачем?

— Мне так будет спокойнее.

— Вот этого делать не стоит, — сказал он недовольно, — женщинам там, в самом деле, делать нечего.

— Знаешь что! — заявила она твердо, — если ты ничего не решаешь за своего внука, то не смей решать за свою дочь. Хватит уже. Я лечу с тобой.

— Герда…

— В противном случае никакого планетолета ты не получишь.

— Это шантаж? — усмехнулся Ричард.

— Да, шантаж, — кивнула она.

Он пожал плечом.

— Лети.

* * *

— Знаешь, я многое поняла там, на Пьелле, — сказала Ингерда, отрешенно откинувшись на спинку сиденья.

Они летели домой. Зеленые фильтры на лобовом стекле оттеняли ее лицо и делали ее немного похожей на лисвийку. Ричард стал замечать в последнее время, что его тошнит от зеленого цвета.

— Ты оказался прав: я не нужна Лецию. Он любит меня где-то в глубине души, но это никак не отражается на его жизни. Мы встречались с ним тайно, как воришки… Какая женщина это выдержит?

— Во всяком случае, не моя дочь, — сказал Ричард.

— Честно говоря, я прилетела мириться. Только духу не хватило.

Странно было все это слышать.

— Лучше поздно, чем никогда, — вздохнул он, — Эдгар бесится от всей этой ситуации и совершенно неуправляем. Подозреваю, что мозги ему вправить можно только на Тритае. Пусть привыкает к трудностям. И к опасностям, если хочешь.

— Папа, зачем ему это? Он артист.

— Какой он, к черту, артист? — Ричард взглянул на дочь, — парень — прирожденный космопсихолог. Мне до него далеко в этом отношении. Он находит общий язык со всеми, даже с марагами, чтоб им пусто было, даже вилиалийские игуаны его слушаются, ужасно своенравные твари. Никто его не раздражает. Он любит и понимает всех.

— Кроме собственной матери, — усмехнулась Ингерда.

— Извини, это уж твоя вина.

— Моя мать тоже променяла меня на космос. У нас это наследственное.

— Ради бога, — сказал Ричард, — давай хотя бы Шейлу оставим в покое.

— Ты не хочешь говорить о ней?

— Я не хочу слышать упреков в ее адрес.

— Конечно. Для тебя она была — идеальная жена. Потому что она жила для тебя.

— Для вас с Ольгердом тоже.

— Не преувеличивай. Если б не она, я, может быть, была бы совсем другой.

— Дети неблагодарны, это аксиома, — усмехнулся Ричард, — они пытаются во всех своих грехах обвинить родителей.

— Не без этого.

— В таком случае я тоже могу вспомнить свою мать. Думаешь, она меня сильно любила?

Ингерда посмотрела с замешательством, очевидно, такая простая мысль ей в голову не приходила.

— Знаешь, меня больше всего волнует Эдгар, — сказала она, — как ты думаешь, могу я еще наладить с ним отношения? Или это будет такой же кошмар, как у вас с бабушкой Илгой?

Ричард пожал плечом.

— Эдгар — темная лошадка. Никто не знает, что у него на уме. Безумно и бескорыстно он любит только одно существо — Зелу.

— А тебя?

— Ко мне он придирается. Как мужчина к мужчине. Считает, что у меня нет ни воли, ни самолюбия.

— У тебя?!

Ричард засмеялся.

— Старею, наверное.

Дома их встретила удивленная Зела. Она была божественно хороша в нежно-розовом домашнем сарафанчике с кружевными оборками. Пышные золотые волосы от жары были приподняты с шеи и собраны в пучок на затылке. На шее соблазнительно лежали завитушки выпавших прядей. Он любовался ею всегда, сам удивляясь, почему это не надоедает. Порой надоедали ее капризы, обиды и перепады настроения, но никогда — ее красота. Он смотрел на нее и тут же прощал ей все на свете. А если прикасался к ее горячей нежной коже, то и согласен был на все.

— А Эдгара нет, — сказала она немного смущенно.

— Ничего, — ответила Ингерда, — мы подождем.

— Тогда будем пить чай. Я испекла ватрушки.

Ричард все-таки поцеловал ее в шею.

— Тебе, как всегда, кофе? — уточнила она.

— Мне то же, что и всем.

Он прошел за ней на кухню. Ватрушки лежали на широком блюде аппетитной горкой. Робот отчищал в раковине противень.

— Вы помирились? — шепотом спросила Зела.

— Похоже, — ответил Ричард и поцеловал ее в загорелое плечо.

— Слава богу!

— Ты прекрасно выглядишь.

— Совершенно по-домашнему.

— Совершенно божественно.

— Что вы решили? Она даст тебе планетолет?

— Больше того: она собирается лететь со мной.

— Зачем?

— Знаешь, она права. У нее больше не будет возможности побыть с Эдгаром и наладить с ним отношения. Пусть попробует.

— А как же я, Рик? — спросила Зела растерянно.

— Тебе придется немного подождать, — ответил он виновато, — думаю, через месяц мы вернемся, и я со спокойной душой отправлю вас всех на Землю.

— Я не останусь здесь одна, — заявила Зела.

— Детка, там опасно, — возразил он.

— Но Эдгара же ты берешь!

— Он мужчина.

— А Ингерда — тоже мужчина?

— Вы что, сговорились все? Всем надо на Тритай, как будто там слонов раздают! Пойми, там жрецы, Магуста и ужасный климат.

— Рик, — она посмотрела на него возмущенно, — я не останусь тут одна, и ты это знаешь.

— Я знаю, что тебя не устраивала даже Вилиала, — напомнил ей Ричард, — а Тритай — это во сто раз хуже. Как хочешь, а я тебя просто не понимаю.

— Что тут непонятного? — она посмотрела ему в глаза, — я твоя жена, и я не могу без тебя жить.

— Я тоже, — сказал он, — но я не могу тобой рисковать. Я себе не прощу, если с тобой что-нибудь случится.

— Со мной скорее что-нибудь случится здесь, без тебя. А с тобой мне ничего не страшно.

Ричард обнял ее очень крепко, совершенно не представляя, как с ней расстаться. «Не соглашайся!» — вопил ему внутренний голос, — «тебе мало Шейлы?!»

— Зела, я не бог, — сказал он.

— Ты бог, — упрямо возразила она, — ты черный тигр.

 

7

Она вовремя напомнила ему, что он черный тигр. Ричард понял, что ситуация с Магустой может быть очень серьезной и опасной, если даже Прыгуны не в состоянии с ней справиться, и ощутил горячее желание встретиться наконец со своими сородичами. Они могли что-то знать об этой твари или просто помочь. Помогли же они уничтожить Тостру! Черные тигры были далеко не ласковыми созданиями, никто их не любил, но своих они в беде не бросали.

Его крепкие когти царапали поросшие лишайником валуны. Над болотистой серо-оранжевой равниной висело унылое, тусклое небо. Ричард специально прилетел сюда, в приполярные широты, где практически невозможно было встретить ни одного изнеженного лисвиса. Тело его слушалось. Оно было ловким и сильным, легко бежало, телепортировало и прыгало с камня на камень.

Анзанта кое-что рассказывала о черных тиграх, после чего Ричарду расхотелось с ними встречаться. Они постоянно находились в состоянии поединка, выясняя отношения между собой и прочими. Самолюбие и честолюбие их было безмерно, они не признавали других наслаждений, кроме борьбы. Этого не понимали ни чувственные и сладострастные белые тигры, ни деловые, рациональные эрхи.

Ричард был готов простить этим забиякам все, лишь бы они помогли ему справиться с Магустой. Он только не знал, как к ним попасть, и ни разу этого не делал. Пришлось вспомнить всё, что говорил Ольгерд. Лечь, расслабиться, создать мысленно канал, захотеть и позвать их.

Сначала ничего не получалось, вокруг была тундра, низко висело белое небо, и горел на серых камнях рыжий лишайник. Потом осталась только темнота и похожий на трубу туннель в ней.

— Где вы? — подумал Ричард, — я черный тигр, вы мне нужны, я хочу прийти к вам.

— Брось свое плотное тело, — услышал он внутри себя строгий мужской голос, — что ты за него цепляешься?

Ричард и в самом деле слишком был привязан к своему телу. Это ему мешало. Инстинкт самосохранения прочно удерживал его в плотном мире. Наверно, Ольгерд был моложе и безрассуднее, если у него сразу все получилось. На самом деле это было жутко. Пришлось сделать над собой титаническое усилие.

Через какое-то время Ричард потерял ощущение тела, он оказался в черной трубе и стремительно в нее ринулся.

Картина открылась ошеломляющая. Невероятно огромные голубые горы кольцом окружали зеленую долину с домиками из дерева и соломы. С гор сбегали водопады, вливаясь в широкую и стремительную реку. Раскаленное белое солнце стояло в зените, но не затмевало остальных звезд, поэтому небо было совершенно невозможным и ослепительно ярким.

Два огромных черных тигра дрались посреди поселка, страшно рыча и взрывая мощными лапами почву. Остальные смотрели на них. Некоторые были в обличье людей. На ошеломленного Ричарда никто не обратил внимания, он потянулся, неожиданно взлетел и медленно опустился назад, на траву. Потом к нему подошел мужчина в костюме воина: в шлеме, латах и с мечом. Лицо его было исполнено такой суровости, словно жизнь его беспрестанно испытывала на прочность.

— Это ты — новенький? — спросил он.

Ричард открыл пасть, рявкнул, потом только сообразил ответить мысленно.

— Да.

— Я провел тебя. Мое имя Овх Быстрый Меч. А твое?

— Ривааль, — по привычке ответил Ричард, — то есть Ричард Оорл.

— Ты лисвис?

— Нет. Я землянин.

— Топологически это место связно с Вилиалой.

— Я там и нахожусь.

— Если ты землянин, у тебя должны быть другие наставники.

— Моя проблема связана с Вилиалой.

— Какие могут быть проблемы на Вилиале? — презрительно усмехнулся Овх Быстрый Меч, — они погрязли в роскоши и наслаждениях, как белые тигры.

В это время кончился поединок. Оба тигра оказались живы, Ричард понял, что это лишь спортивный турнир для очередного выявления сильнейшего. Теперь его, наконец, заметили.

— О! Новенький! — раздалось в толпе, — молоденький, совсем котенок!

Совсем котенку было сто четыре года, но это был сущий пустяк по сравнению с их тысячелетиями. Давно Ричард не чувствовал себя мальчишкой. От этого стало как-то неловко.

— Надо его испробовать!

— Конечно! В круг его! В круг! Пусть покажет себя!

Встреча оказалась немного неожиданной. И не очень-то радушной. Он понял, что сила и смелость слишком много значат для боевитых черных тигров, и ему непременно надо победить соперника, чтобы с ним заговорили с уважением. А без уважения разве добьешься нужной информации?

Он дрался только один раз, с матерью. Она, конечно, была слабее и старше. Ему достаточно было просто разозлиться на нее. И все это происходило в плотном мире. Как победить астрального воина, он не представлял.

— Токли, сразись с новеньким! — вопили тигрицы, — Токли Глубокий След!

Ричард обреченно вышел в круг. Приходилось играть по их правилам. Тело было невесомое и не слушалось. Порой он даже не прикасался к земле и недоумевал, как же бойцы изрыли всю почву под ногами?

Токли оказался в кругу одним прыжком. Он был огромный и ловкий, и явно любимец здешних дам. По его черной спине проходили серые, кошачьи полоски. Яркое солнце било ему в глаза, и он хищно щурил их, разглядывая Ричарда.

— Ну что, котенок, посмотрим, на что ты способен, — прочел Ричард его незамысловатую мысль.

Скоро он заметил, что его просто сдувает с места, как пылинку.

— Черт бы тебя побрал, — подумал он и мысленно подпер себя гранитной скалой.

Это потребовало концентрации, поэтому всё окружающее: толпа, домики, солнце, — исчезло, остался только противник. Движение прекратилось, но теперь он испытывал сильное давление на грудь. Пятиться не хотелось, быть расплющенным тоже. Начиная потихоньку злиться, Ричард собрал свое рассеянное поле и мысленно толкнул соперника за горизонт. Туда тот, конечно, не долетел, но метра на три по земле проехал.

Разъяренный Токли бросился на него, оскалив белые клыки. Зрелище было жуткое, Ричард на секунду растерялся и позволил ему навалиться на себя сверху. Его лапы провалились в землю. Токли давил на него всей тяжестью, какую только мог представить, Ричард изо всех сил упирался. Одновременно он слышал в своем мозгу навязчивую мысль: «Ты молод и слаб, ты не боец, ты меня боишься». От такого наглого внушения он пришел в ярость. Встал на дыбы и скинул Токли с себя на землю.

Глубокий След быстро вскочил, но Ричард уже кое-чему научился. Он оскалился и так пронзительно рявкнул, что на секунду соперник растерялся: не ожидал такой злости от котенка. Уже понимая, что в ближнем бою он проиграет, потому что не знает техники и почти не владеет телом, Ричард вспомнил прием Прыгунов. За секунду замешательства он сделал энергетический белый шар вокруг себя, замер и стал ждать развития событий.

Токли бросился на него, но только растекся по невидимой сфере черным пятном. Вряд ли это было ему приятно. Он отскочил, собрался, оскалился и попробовал еще раз. Было впечатление, что он бьется в прозрачное стекло.

— Ты играешь не по правилам! — услышал Ричард его мысль.

— Я вообще не знаю ваших правил, — ответил он ему.

— Тогда берегись, я тебя расплющу!

Вокруг белого шара он сотворил свой, голубой. Началось чистое противостояние энергий. Ричард хотел этого, но он не был уверен, что победит. Его раздражала мысль, что поединок ему навязан. Даже если это не смертельный бой, а проба сил, все равно с их стороны нечестно брать за шкирку только что вылупившегося птенца и швырять его в бой.

Голубой шар давил все сильнее. «Ты слабее», — внушал Токли, — «ты меня боишься, твои силы тают, ты сдаешься…» И все как будто к тому и шло.

— Почему, собственно, я не могу ему что-нибудь внушить? — подумал Ричард, — приходится на лету усваивать их приемы.

Он стал вспоминать, что еще рассказывала Анзанта о черных тиграх. Были же у них слабые места. Ничего, как назло, не вспоминалось, к тому же надо было держать радиус шара, это отнимало уйму сил.

Соперник оскалился, показывая огромные белые клыки и красный язык. Несомненно, динамичный бой ему нравился больше.

— Трус, — заявил он, — мальчишка, жалкая улитка!

Тут Ричард разозлился окончательно, плюнул на все приличия и мысленно положил ему в пасть лимон. Он вспомнил наконец, что черные тигры не выносят кислого. Они сластены.

Лимон был большой, желтый, глянцевый и в пупырышек. Он лопнул под клыком Токли и брызнул ему в горло. Полосатого гиганта буквально разбил паралич. Он окаменел с кислой миной, выпучил глаза и поджал хвост. Голубой шар исчез. Ричард быстро прыгнул на противника и схватил за шкирку. Из этого положения вырваться было очень трудно, но Токли и не вырывался. Он отплевывался.

— Довольно! — произнес Овх Быстрый Меч, — ты действовал против правил, но ты мог противостоять самому Токли. В нашей долине это пока никому не удавалось. Я не засчитываю твою победу. Но я не могу назвать тебя проигравшим. Ты находчив, Оорл Серый Коготь, и смел.

— Теперь я могу с тобой поговорить? — спросил Ричард, отпустив соперника.

— Мой дом открыт для тебя.

Какая-то сердобольная кошка лизнула его в нос, но он не оценил этой заботы.

— Идем, Серый Коготь, — сказал Овх, — вижу, у тебя серьезное дело ко мне.

Ричард понял, что ему пора принять свой человеческий облик, так было привычнее и удобней общаться. Он встряхнулся, мысленно снимая с себя черную шкуру. В тот же момент он оказался на двух ногах и испытал от этого огромную радость, как будто снял лыжи. Его утепленный термостатический костюм для тундры смотрелся здесь нелепо, поглядев по сторонам, Ричард сотворил себе белоснежную тунику, а заодно и аппирский пояс со львиными мордами. Для устрашения.

Пять лет, проведенные на Пьелле, не прошли для него даром. Он курил аппирские сигареты, с удовольствием носил аппирские халаты и многому научился у Прыгунов в плане энергетики. Находясь в стрессе, он мог даже различать цвета энергии и ясно себе представлял, что такое «красный костер», «желтая луна», «зеленая звезда», «синий луч», «белое солнце», «белая сирень» и «голубая плазма». До «фиолетовой молнии» он не дотягивал и ни одного из Прыгунов в этом режиме не видел.

Сейчас он как раз находился в стрессе. Его еще трясло от напряжения, и он отчетливо видел, что его Овх — «желтая луна» и, скорее всего, очень стар. Старики любят экономить энергию.

Они прошли вдоль берега к легкому соломенному домику, скромно притулившемуся в тени огромной скалы. Черным тиграм не грозили природные катаклизмы, роскоши они не признавали, стены и крыша имели значение скорее символическое и эстетическое, чем защитное. Ричарду показалось, что он зашел в домик воина-отшельника.

Кресла и диван были сплетены из прутьев, на полу лежала соломенная циновка, посуда на круглом столе стояла глиняная, и по всем стенам висело оружие: мечи, секиры, шпаги, луки, арбалеты, даже трезубец. Огнестрельного и лучевого оружия не было. Как потом объяснил Овх, с ним справится любой котенок, пальнув из лучемета, никому не докажешь, что ты настоящий воин.

— Но ведь вы не воюете, — удивился Ричард, — зачем вам все это?

— Мы совершенствуемся, — с достоинством ответил Быстрый Меч, — а совершенство достигается в борьбе. Чтобы победить соперника, надо, прежде всего, победить себя.

«Очевидно, у них других проблем просто нет», — подумал Ричард, — «да и откуда им взяться в таком раю?»

Овх прочел его мысль и заметил недовольно:

— Ты рассуждаешь, как эрх. Эрхи думают, что своей муравьиной возней и грубым исследованием материи они добьются дальнейшего просветления. А мы считаем, что каждый в отдельности должен укреплять в себе дух и силу воли.

Они сидели в плетеных креслах, Ричард жадно пил из глиняной кружки ключевую воду. Его собеседник без шлема и лат оказался лысеющим стариком с крепким, накачанным телом и волевым лицом.

— Я думаю, оба пути ведут к одной цели, — заметил Ричард.

— Что ты можешь об этом знать? — усмехнулся Овх, — для тебя даже не очевидно, что надо стремиться к просветлению.

— Да, не очевидно, — согласился Ричард, — я конкретен, я считаю, что надо прежде всего навести порядок в окружающем меня мире. По мере сил, конечно.

— Ты недальновиден.

— Возможно.

— И слишком привязан к своему плотному миру.

— Не могу отрицать.

— Но ты ведь черный тигр, ты должен этим гордиться.

— Не сомневайся, я горжусь.

— А ты знаешь, — Овх посмотрел на него многозначительно, — что только Плавру Вечному Бою, нашему Великому Воину, удалось выйти в мир эсмайлов? Ни одному эрху это еще не удалось. Так кто на правильном пути, Серый Коготь?

— Это слишком сложный вопрос для меня, — признался Ричард, про эсмайлов он слышал впервые, — у меня свои суетные вопросы.

— Что ж, — снисходительно кивнул Овх, — ты хорошо дерешься, но ты не готов к серьезному разговору. Я слушаю тебя.

— Меня интересует Магуста, — сказал Ричард, — если ты ничего не слышал о ней, то, возможно, знаешь, к кому мне обратиться.

— К эрхам, — коротко ответил Быстрый Меч, — Магуста — это их проблема.

* * *

В это время в хижину вошел высокий кудрявый воин, красавец в золотых латах. Он застыл в дверях, широко улыбнулся, потом подошел к столу и выпил воды. Ричард как-то сразу распознал в нем своего давешнего соперника. Энергия его была почти на нуле, в режиме «красного костра».

— Ну и здоров ты, новенький, — весело заявил он, — но я бы тебя завалил, если б не твой лимон! Тьфу, до сих пор во рту кисло…

— Я тебя на бой не вызывал, — хмуро отозвался Ричард.

— А меня никто не вызывает, — самодовольно заявил Токли, — меня все боятся. Правда, Меч?

— Зачем ты пришел? — строго спросил Овх.

— Как зачем? Посмотреть на этого парня. Сказать ему, что он не прав, и я просто так не сдаюсь. Может, сразимся теперь на мечах, котенок?

— Я мечом не владею.

— Тогда на шпагах?

— Шпагой тоже.

— Да ты тихоня? То-то, я смотрю, в яйцо забрался!

— Помолчи, Токли, — перебил его Овх, — у нас деловой разговор.

— Ладно. Я подожду его во дворе.

Когда он вышел, стало блаженно тихо. Ричард какое-то время молчал, собираясь с мыслями.

— В плотном мире Магуста пожирает гуманоидов, — сказал он, — а потом создает из них полевых призраков.

— Вот видишь, — назидательно ответил Овх, — к чему приводит грубое вмешательство эрхов в материю.

— Этой твари не меньше трех тысячелетий. Почему они не могли за это время исправить свою ошибку?

— Потому что это не ошибка. Магуста перемалывает ваш плотный мир в тонкий. Таким образом эрхи борются за ваше просветление.

— Эрхи не так глупы, — возразил Ричард, — эта тварь многомерна и, в конце концов, начнет перемалывать их самих. Насколько я понял, ее цель — не столько перестройка материи, сколько создание всеобщего сверхсознания.

— Я не собираюсь отвечать за их мышиную возню, — поморщился Быстрый Меч, — обратись к эрхам, лучше всего — к специалистам по плотным мирам.

— А конкретнее?

— Отправляйся в замок Маррот. Оттуда они сами тебя направят, к кому следует.

— Спасибо, Овх. Только как мне туда добраться?

— Всему надо учить эту молодежь! — вздохнул хозяин и поднялся, — пойдем.

Во дворе на ступеньках крыльца сидел Токли.

— Ну что, сразимся? — вызывающе посмотрел он на Ричарда.

Ричард поморщился.

— Ток, проводи Серого Когтя в замок Маррот. Только не задерживайся там, впустую потратишь время.

Глубокий След поднялся, вздохнул разочарованно и почесал затылок, очень напоминая в этот момент кота, который задней лапой скребет за ухом.

— Ну что ж… Пошли что ли?

Полет через вселенную Ричарда ошеломил. Он привык это делать на корабле и знал все сложности этого мероприятия. Здесь никакой техники не требовалось, была только крепкая рука Токли и безумная скорость. Чем-то это напоминало компьютерную игру, которую разработчики создали в состоянии глубокого наркотического транса.

Власть над миром, вот, что он почувствовал, проносясь от звезды к звезде и не ощущая даже ветра, словно он покоился как абсолют, а вселенная проносилась мимо.

Замок Маррот висел в пространстве, не привязанный ни к одной планете. Сложная центрально-симметричная конструкция сверкала золотыми гранями посреди звездного крошева. Токли остановился возле огромных закрытых шлюзов.

— Дальше не пойду. Маррот черных тигров терпеть не может.

— Она здесь? — удивился Ричард.

— Где же ей быть?

— Лет десять назад она говорила, что не будет больше заниматься ни плотными, ни параллельными мирами. Кажется, ее последним увлечением было исследование эмоций.

— Эти эрхи исследуют все, что ни попадя, — усмехнулся Токли, — им все хочется разобрать по кирпичикам… но Маррот прекрасна, за это ей можно простить все. Даже Великий Воин пускает ее в свои покои!

— Я тоже красивей женщины не видел, — улыбнулся Ричард.

— А ты что, с ней знаком? — спросил Токли с неуловимым оттенком ревности.

— Кто же не знает прекрасную Маррот, — ушел от конфликта Ричард, ему показалось, что воинственный тигр снова хочет вызвать его на бой, на этот раз за прекрасную даму.

— Ладно, — вздохнул Токли, — мне пора. Овх велел не задерживаться.

— Спасибо тебе.

— Не за что. Вернешься — сразимся.

— Это уж непременно. Когда-нибудь сразимся.

С боевым кличем Токли растворился в звездном крошеве. Ричард остался один перед огромными закрытыми шлюзами, мысленно взывая к Маррот. Почему-то он не ожидал, что увидит ее.

Особой любви между ними не было. Ричард не мог смириться с тем, что она выдавала себя за Зелу, в то время как Зела томилась у Тостры. Она просто переступила через обычную аппирскую женщину, считая себя много выше. Ольгерд ничего не хотел слышать. Он вцепился в свою богиню, несмотря на доводы отца. И ему понадобилось десять долгих лет, чтобы понять всю безнадежность своего выбора.

Ольгерд часто признавался, что его поражает высокомерие эрхов, и их полная уверенность в собственной непогрешимости. Они никогда не принимали его за своего и считали несовершенным, хотя сами тоже были белыми тиграми, когда-то отделившимися и никого не пускающими в свой мир. Эрхи изучали другие миры, но к себе пускали с неохотой.

Анзанта, надо отдать ей должное, тоже натерпелась из-за своей любви. Ее даже понизили в должности и отстранили от Станции Межпространственной Связи. И хотя тигры по-прежнему называли Станцию замком Маррот, Ричард никак не ожидал ее здесь встретить.

Прошло слишком много лет, злости на нее не осталось, только недоумение, как она могла так поступить. Неужели у богини не было других путей заполучить Ольгерда?

* * *

Шлюзы открылись. Перед ним стояла его жена, только с синими строгими глазами и с каштановым блеском в волосах. Платье было черное с золотой полосой наискосок от плеча. Все это было странно, но не больше, чем полет через вселенную.

— Ричард, — грустно улыбнулась она, — неужели это ты?

— Здравствуй, Анзанта, — сказал он взволнованно.

— Не называй меня так, — сразу предупредила хозяйка замка, — это имя вызывает печальные воспоминания.

— Как и я? — добавил он.

Она сверкнула глазами и отвернулась.

— Проходи, я ждала тебя. Только называй меня Маррот.

— Постараюсь.

Они прошли в огромный, сверкающий ангар, в котором уместился бы не один звездолет, и крохотными букашками двинулись по нему к жилым помещениям.

— Ты ждала меня? — удивленно переспросил Ричард.

Маррот шла чуть впереди, подол ее черного платья красиво колыхался над полом.

— Я недавно была на Тритае, — сказала она, не оборачиваясь, — межпространственники заинтересовались Магустой.

— В самом деле?

— У них почти не осталось специалистов по плотным мирам. Ригс давно в Совете Мудрых, он такой ерундой теперь не занимается. Им пришлось вспомнить про опальную Маррот. Я же когда-то бывала у лисвисов… Ты ведь обеспокоен Магустой, не так ли?

Она встала и обернулась. Лицо было строгое.

— Угадала, — сказал Ричард.

Они посмотрели друг на друга.

— Хочу тебя сразу огорчить, — заявила она, — это ваши проблемы.

— Наши? — неприятно удивился Ричард, — разве это не вы породили эту тварь?

На строгом лице Анзанты появилось недоумение.

— Нет, конечно. Зачем эрхам вмешиваться в плотные миры?

— Вам виднее.

— Мы не проводили подобных экспериментов.

— Тогда что это такое?

— Не знаю.

Ричарду показалось, что он уперся в стену. Шел, шел и оказался в тупике.

— Почему же ты так уверена, что эрхам она не опасна? — спросил он хмуро.

— Потому что к нам она не проникнет никогда, — спокойно ответила Маррот, — эрхи давно изолировали себя от внешних воздействий.

Он почувствовал еще и раздражение. Кажется, теперь он понял, о чем говорил Ольгерд.

— А как же тигры? Они же не закупорили себя в совершенном мире, как вы?

Маррот только дернула плечом.

— Это их проблемы.

— Послушай, — Ричард взял ее за локоть, ткань платья была прохладная и гладкая, как змеиная кожа, — вы же тоже тигры.

— Нет, — покачала она головой и посмотрела холодно, — мы давно уже не тигры. Наши пути разошлись десять тысяч лет назад по земному календарю. Идем же.

Они прошли по коридорам в просторную гостиную с овальными, как лобовой экран звездолета, окнами. За ними сверкала звездная пыль. Маррот плавно опустилась в кресло, Ричард заставил свое тело сделать то же самое. Обстановка напоминала жилое помещение на Земле: столы, диваны, вазы с цветами, абстрактные картины на стенах… Анзанта смотрела на него, он — на нее. Их многое связывало и многое разъединяло.

— Ты постарел, Ричард, — подумала она, и он услышал эту мысль.

— Мое тело не вечно, — усмехнулся он, — но, думаю, полвека мне еще отпущено. Это, конечно, крохи по вашим меркам, но я надеюсь кое-что успеть за это время.

— Рано или поздно, ты окончательно станешь черным тигром, — сказала она, — не понимаю, что вас так держит с Ольгердом в этом жутком плотном мире?

— Ты столько лет прожила с ним и до сих пор не поняла этого? Теперь хочешь добиться ответа от меня?

— Я прожила не с ним, — с горечью сказала Анзанта, — а в разлуке с ним. В ожидании его, в ожидании себя, в сплошном ожидании… Скажи, он тоже постарел?

— Ему еще рано. Это безобразие начинается после ста.

— Как же мало вам отпущено!

— В лучшем случае лет двести.

— Как хочешь, Ричард, а я не понимаю!

— И не нужно, — усмехнулся он, — это же наши проблемы.

— Трудно поверить, — сказала она задумчиво, — что эрхи — выходцы с Земли. Но это так. Знаешь, мы до сих пор ведем отсчет по земным годам, это лучшее доказательство того, что мы — ваши предки. Правда, некоторые все равно сомневались, стали возникать новые теории происхождения тигров и эрхов, научная мысль никогда не стоит на месте… Некоторые ученые вообще отрицали, что наши истоки лежат в плотном мире. Однако, это очевидно. Слишком многое в наших привычках сохранилось от вас: посуда, мебель, одежда… Мы как будто еще помним о гравитации и даже моделируем ее. Никто не станет ходить по потолку и спать на стене. Платье должно струиться, вода должна литься вниз, предметы должны лежать, а не парить в пространстве. Мы даже селиться предпочитаем на планетах, чтобы была почва под ногами… Думаю, высшие миры теряют наш физический облик. Зачем он им?

— Вы контактируете с эсмайлами? — спросил Ричард, пользуясь ее неожиданной откровенностью.

— Пока нет, — ответила Маррот, — но они косвенно помогают нам.

— Говорят, Плавр Вечный Бой выходил к ним.

Она посмотрела снисходительно.

— Это обычное бахвальство, присущее всем черным тиграм.

— Поосторожнее, — сказал Ричард уязвлено, — не забывай, что я тоже черный тигр.

— Да, у тебя на лице это написано, — усмехнулась Маррот, — ты не любишь эрхов, как и все они.

— Не могу спорить, — признался он, — кое-что меня в вас раздражает.

— Однако, ты пришел к нам за помощью.

— Я пришел к тиграм. А они послали меня к вам.

— Напрасно. Эрхи больше не занимаются Магустой.

— Послушай, — Ричард посмотрел ей в глаза, которые постоянно меняли цвет и теперь были холодно-серыми, — ты говоришь от своего лица или от лица всех эрхов?

— Мое мнение ничего не стоит против решения Мудрых, — уклончиво ответила Маррот.

— Но ты — единственная, кто самолично столкнулся с Магустой.

— Да. Я убедилась, что она слабее меня. А значит, и слабее тебя, Ричард Оорл. Чего же тебе волноваться? Ты вполне можешь разобраться с ней сам.

Она была — само спокойствие и отстраненность.

— Я в этом не уверен, — хмуро сказал Ричард.

— Почему?

— Потому что ее мелкий отпрыск сильнее двух Прыгунов. А, возможно, и всех Прыгунов, вместе взятых. Что же тогда говорить о ней самой?

Это заявление не помогло. Маррот только пожала плечом.

— Успокойся. Я довольно легко освободила девочку на болотах. А ты сильнее меня.

— Значит, она поддалась тебе, — покачал головой Ричард, — вот и все.

— С какой стати?

— Я не знаю. Она ведет себя непредсказуемо. Насколько мне известно, это симбиоз личностей.

— Слабых личностей, — снисходительно уточнила Маррот, — обыкновенных аппиров и лисвисов.

Этот ответ Ричарда взбесил, ему снова показалось, что он бьется головой о кирпичную стену.

— Эта миролюбивая тварь чуть не съела Ольгерда, — раздраженно сообщил он, — надеюсь, его ты слабым не считаешь?

— Ольгерда? — надменная хозяйка замка все-таки дрогнула, ее черное платье пожелтело, как осенний лист, лицо погрустнело, — она могла съесть Ольгерда?

Пользуясь ее растерянностью, Ричард быстро заговорил:

— Пойми, это гораздо серьезнее, чем вы в своей гордыне думаете. Если не для вас, то для всех остальных. И первыми, кто погибнет в борьбе с Магустой, будем я и Ольгерд. Ты этого хочешь?

— Я, действительно, ничем не могу помочь, — грустно сказала она, — напрасно ты думаешь, что мое мнение здесь много значит.

— А чье значит?

— Только Мудрых. Но никто из них не будет с тобой разговаривать.

Ричард усмехнулся.

— Потому что я тигр?

— Потому что они не занимаются такими мелочами.

— Анзанта, всё, что мне нужно — это совет, как уничтожить эту тварь. А для этого надо знать, что это такое. Ей несколько тысячелетий, неужели за это время никто из эрхов не изучал это явление?

Маррот задумалась. Платье ее посинело, глаза тоже. Странный был мир и странные в нем перемены. Голова шла кругом от обилия впечатлений и информации.

— Тебе нужен Дарий, — сказала она, поразмыслив, — он очень старый и мудрый. И не вошел в Совет только потому, что он, собственно, не эрх.

— Он соизволит со мной побеседовать? — не удержался от иронии Ричард.

— Думаю, да, — серьезно сказала Анзанта, — он знает очень много, в том числе и о Магусте. Я сама консультировалась у него, прежде чем спуститься на Тритай.

— И что он тебе сказал?

— Что я не должна ее бояться. Тогда я буду сильнее ее.

— И это весь рецепт? Странно…

— Однако так оно и вышло.

— Что ж, интересно будет побеседовать с этим Дарием.

Платье у Маррот снова стало черным с золотой полосой. Переодевалась она чаще, чем любая актриса.

— Только, пожалуйста, обращайся к нему «мудрый», — сказала она, — старик этого заслуживает и до сих пор возмущен, что его не выбрали в Совет.

— Ты сказала, он не эрх?

— Нет. Он скивр.

— Знаешь, я не силен в ангелологии, — усмехнулся Ричард, — растолкуй-ка мне.

— Эрхи — предки людей, — терпеливо разъяснила Маррот, — а скивры — предки аппиров. Они еще называют себя золотыми львами, деления на черных и белых у них нет. Их осталось очень мало, и они так похожи на эрхов, что эрхи приняли часть из них их в свой мир. Скивры живут среди нас.

— Прыгуны — тоже золотые львы?

— Именно так. Но скивры не могут оказать им такой поддержки, как вам — ваши тигры. Они слишком разрозненны. Часть живет у нас, часть — в других мирах…

— Почему так?

— Так сложилась их история. Их почему-то очень мало. Свой мир они построить не смогли. Пьелле вообще повезло меньше, чем Земле. К тому же Прыгуны перебрались на Наолу вместе с аппирами, энергетика там отрицательная, это очень осложнило задачу связи с ними.

— Понятно, — сказал Ричард, — однако, прыгают они получше нас. И без всякой помощи.

— Так не бывает, — покачала головой Маррот, — помощь есть всегда. Никто из нас не является источником энергии. Все — только проводники и аккумуляторы. Энергию Прыгуны получают, а вот своего канала Восхождения у них нет.

— И что это значит?

— Это значит, что вот так как ты, они выйти сюда не могут. И даже после физической смерти попадут неизвестно куда.

— Но это же ужасно, Маррот.

— Ничего ужасного. Миров много. Где-нибудь да найдут себе приют. Возможно, что и у нас.

— На птичьих правах? Как этот мудрый Дарий?

— Кажется, тебя интересовала Магуста? — нахмурилась эрхиня, — вот и занимайся Магустой. А кого принимать в Совет мудрых, эрхи сами решат.

Возражать он не стал, только подумал с досадой, как далек еще мир от совершенства.

* * *

Скивр Дарий, величественный старец в широкой белой хламиде, встретил Ричарда в своем замке на своей планете. Планета принадлежала полностью ему, потому что вряд ли кто-то еще захотел бы на ней поселиться. Она была горячей и красной, как Венера, и в обычном мире для жизни непригодной. Под непроницаемыми громадами облаков сверкали молнии, плевались магмой вулканы, бурлили раскаленные докрасна водовороты. Все это не обжигало и не убивало, но создавало какое-то нервозное состояние, вызывающее инстинктивное желание надеть десантный скафандр.

Полюбовавшись на извержение вулкана, старец задернул плотную белую занавеску.

— Чувствую, тебя это нервирует, Ричард Оорл.

Его седые волосы доставали почти до пояса, так что со спины он напоминал, скорее, старуху. Лицо же было мелкое, безбородое, классически правильное и достаточно надменное.

— Честно говоря, я удивлен вашим выбором, — признался Ричард и почтительно добавил, — мудрый.

— Приходит время, юноша, — наставительно заметил Дарий, — когда надоедает видеть голубые ручьи в зеленой долине. Мне нравится эта борьба стихий.

Ричарда покоробило, когда его назвали юношей, но он вспомнил, что старцу больше десяти тысячелетий, и смирился. Тот имел право назвать его и младенцем.

— Мудрый, Маррот предупредила, о чем я хочу поговорить с вами? — спросил он.

— О надменности и самоуверенности эрхов, — усмехнулся старик, — она же их и погубит! Я прекрасно понимаю твое возмущение Оорл, и разделяю его. Но… будь я хоть самым Мудрым из Мудрых, мое мнение ничего не значит, потому что я скивр. Ты знаешь об этом?

— Да. Знаю, мудрый.

— Садись, стоя не получается тонкой беседы, словно куда-то торопишься. Я не люблю торопиться.

Ричард сел в кресло с белым чехлом. Столик перед ним стоял прозрачный. За окнами все было красно, а внутри бело, как в операционной. Старец устроился напротив и сотворил на столе чашки и фужеры.

— Что ты будешь пить, тигр?

— Кофе, — сказал Ричард.

— А вино?

— Нет, спасибо.

— Чистейшее, душистое, из Пьелльских виноградников? Я умею его делать, как в древности. Я помню его вкус.

— Вы помните себя аппиром? — изумился Ричард.

— Я помню себя даже львом, — заявил старик с усмешкой.

— Как это?

— Я был слишком мал и не умел перевоплощаться без помощи родителей. Наша деревня была в лесу, мы все были львами. Чаще, конечно, в человеческом обличье. Но на охоте, когда никто не видел, мы предпочитали четыре лапы и клыки. Там я и потерялся. Львенком. И никак не мог стать мальчиком. Потом меня отловили для цирка зверей. Ты не можешь себе представить, через какие унижения я прошел, пока не осознал свою силу. Впрочем, унижение можно встретить и здесь. Мир далеко не совершенен, юноша.

— Мудрый, — проговорил потрясенно Ричард, — вы столько испытали, почему же сейчас вы не помогаете золотым львам на Пьелле?

— Я помогаю, — заявил Дарий, сотворив для него ароматный кофе в фарфоровой чашечке, — я слежу за ними и прекрасно знаю, что у них там происходит. Я знаю всех золотых львов, Прыгунов, как они себя называют, и кто из них чего стоит.

— Вы были на Пьелле?

— Я? Нет. Я слишком стар для этого. Но я посылал туда молодых скивров.

— Прыгуны знают об этом?

— Пока нет.

— А вы… — Ричард почувствовал сильное волнение, аппирские дела все еще были ему близки, а рассказ Ингерды просто потряс его, — вы знаете, кто убил дочь Конса?

— Знаю, — ответил старик, поразмыслив.

— И можете сказать мне?

— Тебе это покажется странным.

— Мне это давно кажется странным, мудрый.

— Это Риция, — спокойно сказал старик.

Ричард помнил ее только маленькой девочкой и никакой особенной привязанности к ней не испытывал, но ему стало не по себе.

— Кто же тогда убил Патрика Моута? — спросил он.

— Риция, — повторил Дарий.

— Тогда кто, черт возьми, ее изнасиловал?

— Никто. Все было по любви. Во всяком случае, Патрик так думал. Потом она его убила.

Ричард сидел, как оглушенный. Не потому что он слишком любил Рицию, а потому что он не знал, что теперь с этой информацией делать. Вряд ли кто-то поверит ему на слово, тем более что речь о ней, всеобщей любимице, которая так ловко все подстроила. Он выпил кофе, и ему срочно захотелось закурить. Сигарет в кармане, конечно, не было. Он сотворил себе пачку «Зеленой звезды» и зажигалку.

— Так что нам делать с Магустой, мудрый?

— Не бояться ее, — усмехнулся старик.

— Что она такое, мудрый? Откуда она взялась?

— Эрхи проводили какие-то опыты по внедрению мыслеформ в плотный мир, одна мыслеформа вышла из-под контроля, и они никак не хотят в этом признаться. Они вообще не любят признавать свои ошибки.

— Да, я знаю.

— Мыслеформа эрха — сильная вещь, — с умным с видом заявил старик, — видишь, мы творим, что угодно. Даже ты сотворил сигарету.

— Вряд ли у меня это получится «там», — сказал Ричард.

— Любая мысль материальна, — возразил Дарий, — «там» ты тоже можешь сотворить пачку сигарет, — но никто, ее не увидит, в том числе и ты. Она полетает вокруг тебя ментальным телом и через минуту растает. Но пойми, надо обладать колоссальным сознанием, скорее всего, коллективным, чтобы внедрить в плотный мир такую мыслеформу, как Магуста.

— Я понял, мудрый. Уничтожить ее можно тоже только коллективным сознанием эрхов?

Дарий задумался. Маленькое лицо его сморщилось он напряжения. Ричард наконец затянулся. Аромат трав закружил его напряженную, гудящую как колокол голову, взволнованное сердце затихло. Он закрыл глаза. Вселенная все еще неслась перед ним бесконечным хороводом звезд, взрывались магмой вулканы, победно рычали черные тигры, скаля белые зубы. Он вдруг понял, как сильно устал от всего этого.

— Что?! Что это?! — услышал он нервный крик старика, — что это ты делаешь?!

Ричард вздрогнул, открыл глаза, увидел вопящего старика и даже не сразу понял, о чем речь.

— Не смей! — рявкнул скивр, — у-убери сейчас же!

— Я просто курю, — удивился Ричард.

— Не смей курить при мне!

— Хорошо.

Он покорно загасил сигарету в блюдце, пепельницы были не предусмотрены. Старик тяжело дышал, как будто его оскорбили до глубины души. Все это было странно.

— Простите, мудрый, — в полном недоумении сказал Ричард, — я не знал, что у вас это не принято.

— Наркотики глушат сознание, — хмуро бросил старик, — а здесь сознание — это всё.

Пришлось извиниться еще раз.

— Так что мне делать? — спросил он, когда Дарий успокоился, — как уничтожить Магусту? Что вы мне посоветуете, мудрый?

Старик еще долго молчал и дулся. Его мудрость непостижимым образом сочеталась с детской обидчивостью. Объяснялось это, очевидно, его почтенным возрастом, когда старики начинают впадать в детство. Наконец мудрость победила, и он снизошел до ответа.

— Она не так сильна, как кажется, — сказал он, — вы сможете обойтись без эрхов. Тем более что они все равно не согласятся.

— Что для этого нужно?

— Собрать вас: тебя, твоего сына и всех Прыгунов. Именно всех. Позволить ей поглотить себя и взорвать ее изнутри. Только изнутри, другого выхода у вас нет.

— Риск огромен, — заметил Ричард, — все внутри — и никого снаружи, кто бы смог помочь.

— Я все рассчитал. Ваших совместных усилий должно хватить. При условии, что вы не будете ее бояться.

— Речь не о трусости, а о разумной осторожности.

— Не бойся. Изнутри она слабее, чем снаружи. Как любое яйцо.

— Это все? — спросил Ричард.

— Все, — жестко ответил старик, — ступай и действуй.

Он устало прикрыл глаза, давая понять, что разговор окончен.

 

8

Анзанта ждала в соседней комнате — длинном, узком помещении жутко-бардовых тонов. Она поднялась ему навстречу и протянула руки. В этот момент она была очень похожа на Зелу. Ричард невольно обнял ее. Скользкое платье было холодным, но волосы — теплыми. Он погладил их и отпустил ее.

— Я не слишком долго?

— Вы закончили?

— Да. По-моему, я его утомил.

— А он тебя? — улыбнулась Анзанта.

— Я уже чуть живой, — признался Ричард, — давай побыстрее рванем отсюда, мне тут не слишком нравится.

— Давай, — кивнула она, — только надо выйти через парадный вход, как и вошли. Этого требуют приличия, а старик очень щепетилен.

— Это я заметил.

Они вышли через парадный вход на круглую гранитную платформу, на которой был установлен замок. Впереди, метрах в ста от дверей, она обрывалась в бушующую магмой пропасть. Ричард содрогнулся оттого, что он не в скафандре и хрупкая женщина рядом с ним — тоже.

— Своеобразный вкус у старика-Дария, — невольно поежился он.

Дарий смотрел на них из окна, придерживая белую занавеску.

— Летим, — сказала Анзанта, протягивая руку.

— Летим, — охотно согласился он.

И вселенная понеслась. Через несколько минут они уже были на Станции. Ричард устало спланировал на диван, окруженный букетами цветов в напольных вазах, и закрыл глаза. Когда он очнулся, Анзанта сидела рядом.

— Тебе тяжело здесь с непривычки, — улыбнулась она.

— По-моему, мой сон затянулся, — усмехнулся он.

— Ольгерду тоже было трудно.

— Я его прекрасно понимаю.

— А представляешь, каково мне было «там»?

— Нет, — честно признался Ричард, — даже не представляю.

Она посмотрела на него совершенно зелеными, как у Зелы, глазами.

— Ты осуждал меня, а мне и без этого хватало трудностей.

— Осуждал, — не стал он отрицать, — и ты прекрасно знаешь, за что.

— Ты думаешь, — слабо улыбнулась Анзанта, — что я тогда заняла ее место? Но ведь еще раньше она заняла мое. Ее сделали по моему образу и подобию, у нее мое лицо, мои глаза, мои волосы. Вы оба любили богиню с фрески, а богиня с фрески — это я.

— Ты хочешь сказать, что Зела — твоя бледная копия, и ее можно было просто отодвинуть, чтобы не мешала.

— Она ушла сама, — сверкнула глазами Анзанта.

— Да. Но если б мы не думали, что ты — это она, мы бы, по крайней мере, ее искали.

— Она находилась там, где ей и положено. Для этого ее и сделали.

Ричард смотрел на эту лучезарную богиню и даже не мог злиться, он просто не понимал высокомерной логики эрхов.

— Это роботов делают для конкретных целей, — сухо сказал он, — или для тебя люди то же, что для людей роботы?

— Это не я придумала иерархию миров, — ответила Анзанта, — и я не виновата, что вы с Ольгердом упорно причисляете себя к людям.

— Я все-таки закурю, — вздохнул Ричард и сотворил себе сигарету, — можно, богиня?

— Почему бы нет?

— Не знаю. Некоторых это оскорбляет.

После двух-трех затяжек стало легче, но вести серьезные беседы расхотелось напрочь.

— Несмотря ни на что, — сказала Маррот, — ты мне нравишься, Ричард. И я люблю твоего сына. В любом случае нам лучше не ссориться и понять друг друга.

— Я не собираюсь с тобой ссориться.

— Вот и хорошо, — она улыбнулась, — так что тебе посоветовал Дарий?

— Весьма сомнительную вещь: собрать всех Прыгунов и Ольгерда и взорвать эту дрянь к чертовой матери изнутри. Говорит, что наших сил должно хватить.

— Вот видишь!

Ричард не поддержал ее энтузиазма.

— Что видишь? Где я возьму Прыгунов? У меня нет с ними прямой связи. Да и не уверен я, что они согласятся на эту авантюру.

— Согласятся, — сказала Маррот, — Ольгерд их убедит.

— Как он узнает?

— Не волнуйся, я сама ему сообщу.

— Ты?!

Такого оборота Ричард почему-то не ожидал. Все-таки Анзанта была непостижимой женщиной. То холодно-надменной, то теплой и родной, то безразличной, то согласной на все.

— Что поделать, — вздохнула она, — придется мне снова его увидеть.

— Ты этого хочешь? — спросил Ричард с сомнением.

Она посмотрела огромными зелеными глазами.

— Я этого боюсь.

Они помолчали. Ричард решал, говорить ли ему, что он узнал об убийствах на Пьелле или оставить все это в тайне. Наконец решился.

— Передай Ольгерду, когда увидишь, что Аделу и Патрика убила Риция, — сказал он, — объясни ему, что это информация от скивров, а заодно и кто такие скивры, если он еще не знает.

— Хорошо.

— И пусть он сам решает, что делать с этой информацией.

Скоро Ричард почувствовал глубинный холод и сильное беспокойство. Это его плотное тело окончательно замерзло в тундре на сырой земле. По не опытности он не подстелил под него даже веток.

— Что с тобой? — заметила Маррот, — тебе плохо?

— Мое несовершенство тянет меня назад, — усмехнулся Ричард, — мне пора, богиня.

Последнее, что он видел: ее грустные зеленые глаза.

* * *

Зеленая морская вода была спокойной и просто развращающе теплой. Эдгар лежал наполовину в прибое, наполовину — на мелкой прибрежной гальке, сам себе напоминая сытого крокодила. Ему искренне хотелось на Тритай, потому что он одурел от безделья и праздности. Достижения лисвийской культуры он кое-как в себя впитал, международно-космических братьев из Посольского городка изучил, с разнообразной фауной и флорой Вилиалы познакомился и даже лучшую свою роль в театре уже, по-видимому, сыграл. Что ему тут было делать?

Он даже умудрился поцеловать лисвийскую девушку, она не очень-то и сопротивлялась. Но дальше дело не зашло. Космическая связь не состоялась. Она тактично сказала, что он ей нравится, но у него слишком холодные руки.

Странно, но именно в этот момент он понял, что всё знал наперед, что уже заранее прочел ее мысли и как будто сам ощутил, как ей холодно и неприятно. Как будто влез в ее душу.

Он шел от нее по вечернему городу, совершенно не расстроенный, но впервые сильно удивленный. Было ли с ним такое раньше? Пожалуй, было, но не так отчетливо. Он часто наперед знал, что ему хотят сказать, войти в чужой образ и изобразить кого-то не составляло для него труда, он даже с друзьями своими общался, не зная как следует звездных языков, но прекрасно их понимая. Это удивляло всех, даже деда. Только не самого Эдгара. Теперь настало и его время удивляться.

Он лежал на пляже, смотрел на свои загорелые руки, как будто они не ему принадлежали, и думал:

— Интересно, кто я такой? Телепат? Или ясновидящий? А может, я Пророк? Или какой-нибудь бог? А что, это было бы неплохо!

Дружище Об сидел в куртке с подогревом, на круглой голове красовалась вязаная шапочка. Ему было холодно, но уходить он не хотел: в городке было скучно. Нудные сородичи-ньюфанюхейли не могли развлекать его так активно, как Эдгар. Ребята-лисвисы купались и периодически норовили вытряхнуть Оба из куртки и затащить в воду. Об смущенно начинал бормотать о гуманности и свободе выбора, но по своей застенчивости даже не сопротивлялся. Тогда Эдгар цыкал на них и грозился утопить их самих в проруби со льдом. Это действовало.

Туффозовуо, такой же романтичный философ, как его поющий отец Осоэзовуо, тоже сидел одетым, но по другой причине. Мараги быстро поняли на Вилиале, что утонченные лисвисы не любят созерцать скелеты, упакованные в прозрачное тело.

— Окунись, Туффо, — посоветовал Эдгар, — народу мало, никто тебя не увидит.

— А если увидит? — с сомнением покачал прозрачной головой Туффозовуо.

— Подумает, что у него солнечный удар, — засмеялся Эдгар, — Об, скажи ему!

— Ну, в общем… собственно… — как всегда промямлил ньюфанюхейль, нормальный ответ он мог подготовить только минут через десять, — э-э-э…

— Вот видишь, — усмехнулся Эдгар, — дружище Об не против.

— Мы любим воду, — возвышенно заговорил Туффо, — наши предки были медузами, жаль, что наш эстетический идеал расходится с идеалом лисвисов. Лисвисы близки нам по духу, они чувствуют мировую гармонию…

— Послушай, — поморщился Эдгар, он понял, что эта возвышенная речь минут на двадцать, — сними ты свой макинтош и ныряй. В родной стихии куда лучше.

— Ты… находишь?

Туффо встал, опасливо огляделся, потом нерешительно снял свою просторную одежду, похожую на плащ с капюшоном. В солнечном свете тело его было совсем прозрачным, и четко выделялся только белый скелет. Эдгар привык к марагам и не ужаснулся. Напротив, он постарался понять, что его приятель сейчас чувствует.

Его страшно потянуло в воду. Он понял, что ему жарко, неуютно, неловко, обидно, что никто тут не может оценить его красоты, и хочется побыстрее раствориться в волнах. Мыслей марага Эдгар прочесть не смог, но его чувства ему были понятны.

— Послушай, да ты красив, дружище, — улыбнулся он, — чего ты, ей богу, стесняешься?

Туффо тоже улыбнулся, впрочем, его зубы всегда белели в вечной улыбке. В это же время какие-то дамочки на пляже истерически завизжали.

— Прыгай на глайдер, — сказал Эдгар, — я отвезу тебя на коралловый риф, там поныряем. Об, ты не хочешь с нами?

Дружище Об поежился и смущенно покачал головой.

— Иди домой, — крикнул ему Эдгар, оседлав глайдер, — иди, я еще зайду к тебе. А то замерзнешь совсем.

Нырял мараг превосходно, как настоящий потомок медуз, и заставлял нырять Эдгара. К тому же его потянуло на откровенность. На крохотном коралловом рифе, просыхая после очередного погружения, Эдгар услышал историю всех его восьми любвей. Романтичные мараги были чертовски влюбчивы. Он не особо вслушивался в откровения своего приятеля. На данный момент его слишком взволновало то, что он в себе открыл.

— А ты? — наконец спросил Туффо, — ты любил кого-нибудь?

— У меня были на Земле девчонки, — пожал плечом Эдгар, — но я бы не назвал это любовью. Так…

— У землян нет любви?! — изумился этот романтичный скелет.

— Есть, — усмехнулся Эдгар, — успокойся, дружище. Просто я еще не дорос до такого серьезного чувства.

— Тогда у тебя все впереди, — великодушно заявил Туффо, — без любви жизнь не имеет смысла и далека от мировой гармонии. Мой отец любит одновременно трех женщин. А есть такие, которые могут любить и пятерых, и шестерых. У нашего великого поэта Унрисозовуо Безмятежного было сразу двенадцать возлюбленных! Представляешь силу и глубину его чувств?!

— С ума сойти, — только и смог вымолвить Эдгар.

* * *

Домой он вернулся на закате. В голове шумело от глубоких погружений в морскую пучину и откровений юного марага. Хотелось облиться холодной водой, съесть быка, лечь на кровать и включить «Аствермемонийские хроники». Под окном сидела игуана Фишка, его любимая. Эдгар присел на корточки с ней поздороваться.

— Поздравь меня, подруга. Скоро улетаю на Тритай. Знаешь, что такое Тритай? Это малость подальше, чем Стылые Болота.

Из раскрытого окна он услышал голос деда.

— Если Дарий не ошибается, то усилий всех Прыгунов будет достаточно.

— А если ошибается? — спросил голос матери.

— Ты пойми, это скивр. Он не может ошибаться.

— Скивр, но не Бог же.

— Ему десять тысяч лет. Из них минимум три тысячелетия он занимался Магустой. Если не верить ему, то кому же?

— Никому.

— Это значит, сидеть, сложа руки.

— Папа… даже если он прав, этот Дарий, все Прыгуны никогда не согласятся. Кера они просто не возьмут, он убийца. Рицию Леций не пустит. Би Эр совсем ослаб. Вас будет только пятеро в лучшем случае. Это огромный риск, если не самоубийство.

— Знаешь, он сказал, что главное — ее не бояться.

Эдгар сидел и пытался понять, о чем речь. Про Магусту он слышал, про Прыгунов тоже. Но кто такой Дарий, которому десять тысяч лет? И когда дед умудрился с ним встретиться?

Дед удивил его еще на Желтом острове, сейчас Эдгар вообще перестал что-то понимать.

— Папа, — сказала мать, — мужчинам часто не хватает осторожности. Я честно тебе скажу: я чувствую, что это плохо кончится.

Эдгару понравилось, что мадам назвала Ричарда папой. И вообще перестала ломаться. За это он многое готов был ей простить.

— И я боюсь за тебя, — добавила она.

«Молодец», — подумал Эдгар, — «родителей надо любить».

— И не только за меня, — усмехнулся Ричард.

А эта фраза Эдгару совсем не понравилась. Он напряженно ждал, что ответит мать.

— Разумеется, — вполне жестко, своим привычным тоном сказала Ингерда, — если я разочарована в нем, это еще не значит, что я его разлюбила.

«Это что-то новенькое», — неприятно удивился Эдгар.

— Это всего лишь твое упрямство, — сказал Ричард.

— Это всего лишь моя единственная в жизни любовь, — с вызовом ответила мадам.

— Леций Лакон?

— Да, Леций Лакон.

— Думаю, мне найдется, о чем с ним поговорить.

— Только попробуй!

Эдгар понял, что если он не вмешается сейчас же, они снова могут поссориться. И неизвестно, сколько лет эта ссора продлится. Остальное как-то померкло рядом с этой угрозой. Какой-то Леций, какая-то ее единственная любовь… Он вскочил и буквально ворвался в дверь.

— Где она?! Где, где, где она?!

Они оба вздрогнули и уставились на него.

— Ты о ком, Эд?

— Где?! — вопил он с выпученными глазами, нервно заглядывая во все двери, потом встал на четвереньки и полез под диван, на котором сидела мадам, — где она, черт возьми?!

— Сынок, что случилось? — обеспокоено спросила мать, поджимая ноги, — что ты потерял?

— Что вы сидите?! — рявкнул Эдгар, — ищите!

Дед подошел, постоял рядом, потом тоже полез под диван.

— Что ищем-то?

— Ну, эту, господи, как ее… большую такую, красивую…

Он заскулил как будто от досады.

— Сыночек, не волнуйся так, — не на шутку разволновалась Ингерда, — мы найдем. Только скажи что.

— В самом деле, — добавил дед, заглядывая уже под другой диван, — искать надо методично и без нервов.

Кажется, они уже забыли, о чем разговаривали. Эдгар встал и отряхнул пыль с колен.

— Всё, — сказал он, — испарилась. А жаль. Красивая была. Просто космического масштаба!

— Кто? — строго посмотрел на него дед, хорошо зная своего внука и уже чувствуя подвох.

— Идея, — признался Эдгар.

— Так. Это я, значит, за идею тут на карачках ползал?

— Дед, за идею люди даже на костер идут.

— А ты догадываешься, — усмехнулся Ричард, — куда сейчас пойдешь ты?

Эдгар честно смотрел ему в глаза.

— Ну, ты же не будешь так грязно выражаться? Ты сам меня учил, что так говорить нельзя.

Мать сидела на диване, поджав колени, и тихо посмеивалась.

— Иди пока в баню, артист, — вздохнул дед, — у тебя вся голова в песке.

Удовлетворенный Эдгар довольно улыбнулся и пошел по лестнице на второй этаж. В ванной у него было, о чем поразмыслить. Он лежал под струями блаженно-прохладной воды и пытался поставить себя на место матери. Если это удалось с марагом, то почему не получится с земной женщиной? Обыкновенная женщина, такая же, как все. Пора это осознать, наконец.

Почему-то именно ее он всегда боялся и никогда не мог понять. Когда она прилетала, у Эдгара тут же появлялся комплекс неполноценности. Хотелось непременно доказать, что он что-то смог, а никаких достижений не было. А если и были, то ей совершенно непонятные. Если бы он учился в Звездной Академии, побеждал на соревнованиях, был плечистым красавцем с ясным взором, ей бы это понравилось. Таким она его задумала, а выросло совсем не то.

Эдгар вдруг понял, что перерос свою обиду, он открыл в себе что-то гораздо большее, чем красота и сила. Он только начинал это нащупывать и осознавать и не избавился еще от удивления, но уверенности в себе прибавилось. Он попробовал представить, что Ингерда Оорл не мать ему, а просто маленькая девочка. Ведь была же она когда-то маленькой девочкой? Все взрослые люди были когда-то детьми, а многие остаются ими до конца своих дней, только скрывают.

Это получилось очень просто. Эдгар в самом деле почувствовал совершенно детскую беспомощность, обиду и недоумение. Тоску. И такое знакомое ему чувство, когда от тебя отказываются. Бросают, отрекаются. И не потому, что не любят, а просто потому что так надо. «Что посеешь, то пожнешь», — подумал Эдгар, — «как же мы с тобой похожи, мамуля…»

С дедом все оказалось сложнее. Эдгар не понял ничего, кроме того, что тот находится в состоянии поединка. Ричард был в таком напряжении, словно ждал, что на него сейчас бросится разъяренный тигр. Именно такие возникли ассоциации. Пробыть даже полминуты в шкуре деда Эдгар не смог.

Все это было странно. Никаких смертельных схваток, как будто, не предвиделось, до Тритая было еще далеко, да и непохоже было, что дед волнуется.

В недоумении Эдгар попробовал еще раз, представил себя Ричардом Оорлом и скоро обнаружил, что стоит в ванной на четвереньках и скалит зубы, как недовольный, потревоженный тигр. Все это как-то не вязалось с образом его терпеливого, насмешливого деда. «Или я перенапрягся», — продумал он, — «или…»

Вечером вернулась Зела. Она грустно сказала, что больше в театр не вернется. Ей уже подобрали замену на ее роли. Она попила чай и даже не стала ужинать. Видеть ее грустной было больно.

Бабулю Эдгар обожал. Он не выносил ее отсутствия больше суток. Ему надо было видеть ее, слышать ее, прикасаться к ней. Он готов был ходить за ней тенью, лишь бы не терять ее из вида. Это было неудивительно: она была самая красивая, самая ласковая, самая талантливая, самая чуткая… и полюбила его сразу, без всяких условий. Прижала к себе и больше уже не отпускала.

Ему было пять лет. Мать привезла его в Космопорт встречать дедушку и бабушку с далекой планеты Пьеллы.

— Постарайся им понравиться, — сказала она, — ты будешь с ними жить.

— А ты, мама?

— А я буду летать.

— Я тоже хочу летать!

— Ты еще маленький.

— Я не хочу с ними жить!

— Эд, они тебе понравятся.

Они прошли через таможню. Мужчина Эдгару не понравился. Он показался слишком строгим и серьезным. И слишком много на нем было каких-то угрожающих заклепок, пряжек, значков и прочих знаков отличия. Но женщина! У нее были золотые, солнечные волосы и прекрасная, совершенно счастливая улыбка, когда она смотрела на него. Как у доброй волшебницы. Эдгар растаял и раскрыл рот от удивления. Неужели вот эта сказочная тетя — его бабушка?! Он видел много бабушек, молодых и старых, но такой не было ни у кого.

— Ричард, посмотри, какой чудесный мальчик, — сказала она и взяла его на руки.

Этот чудесный мальчик попортил им много крови, но одно было неизменно: он ее боготворил.

Зела в легком домашнем халатике сидела перед зеркалом. Эдгар устроился у нее в ногах, понюхал ее флакончики с косметикой, попудрил себе нос, пригладил свои вихры и рассказал ей что-то смешное, чтоб она улыбнулась.

— Сударыня, — сказал он, когда она вышла из своего состояния невосполнимой утраты, — разрешите задать вам всего один вопрос.

— Какой? — Зела посмотрела на него с улыбкой.

— Серьезный.

— Можно и серьезный. Что вас интересует, юноша?

Эдгар посмотрел ей в глаза.

— Только одно: кто ваш муж, сударыня?

Зела долго молчала, пытаясь оценить глубину вопроса.

— Вы сами-то знаете, кто ваш муж? — уточнил он.

— Я — знаю, — серьезно ответила она.

— Тогда почему не знаю я?

Она отвела взгляд, потом снова посмотрела на него.

— Очевидно, потому что у вас не слишком доверительные отношения. Насколько мне известно, ты сам этого хотел.

Он не знал, чего хотел, точнее, мало задумывался над этим. Ему просто было неприятно, что в его семье от него есть секреты.

— Я просто не люблю, когда меня воспитывают.

— Ты пытаешься понимать других, Эд. Но совершенно не желаешь, чтобы понимали тебя. Хочешь остаться для всех тайной за семью печатями. Тогда смирись с тем, что у других тоже есть тайны.

— А у тебя?

— И у меня.

— Понятно.

Стало совсем гнусно. Как будто он ходит впотьмах, а все над ним посмеиваются. Как будто не дорос. Эдгар встал, встрепенулся, смахнул с носа пудру.

— Пойду, постараюсь уснуть, пока Осоэзовуо не развопился.

— Он не вопит, он поет, — заступилась за соседа Зела.

— Нет, бабуля, — покачал головой Эдгар, — это крик души. И я теперь знаю почему. Он, бедолага, любит сразу трех женщин. Еще бы тут не взвыть…

* * *

Экспедицию на Тритай он воспринимал, как забавное приключение. Сначала все тайком пробирались на антиграв. Мадам получила у диспетчера разрешение на грузовой рейс. Пока распихивались по трюмам грузы, все тихо сидели в одной каюте: и дед, и бабуля, и Коэм, и куколка-Лауна.

Девушка была в тоске и волнении. Эдгар ощущал это всем телом. Впрочем, весь ужас ее положения и умом было понять несложно: отец был в плену, его, очевидно, пытали, больше родни у нее не осталось, а Коэм явно не собирался на ней жениться. И чего ему не хватало, этому заумному лисвису? Как можно было без памяти не влюбиться в такое прелестное белокурое создание, прожив три месяца под одной крышей? Этого Эдгар не понимал. Он смотрел на узкое колено сидевшей рядом Лауны, и ему хотелось его погладить.

После того, как все входы были наглухо задраены, Ингерда развела всех по отдельным каютам. Он попросился с ней в рубку. Это было против правил, но мадам все-таки позволила ему занять кресло третьего пилота. Эдгар сел, как заправский космолетчик, пристегнулся и с восторгом смотрел, как вспарывает антиграв толщу облаков.

Через полчаса они были на орбите, еще через десять минут — влетели в распахнутые шлюзы звездолета. Корабль был огромен и самодостаточен, как город в космосе. Издалека он напоминал блестящую елочную игрушку в форме кукурузного початка. Каждое зернышко сверкало по-своему.

Изнутри это великолепие как-то пропадало. Были обычные ангары с гребешками боковых опор, трубчатые коридоры с перилами и овальные двери кают. Впрочем, на корабле они долго не задержались. Эдгар едва успел показать изумленной Лауне масштабы космической громадины, как дед по ручному переговорнику велел ему идти с вещами в третий ангар. Там ждал их планетолет.

— Ну вот, — вздохнул Эдгар, — экскурсия окончена.

Они стояли на верхней палубе, там было полно экранов, во всех режимах отражающих происходящее за бортом. Это чтобы пассажиры во время полета не чувствовали себя, как в консервной банке.

— Хорошо бы еще побывать на Земле, — мечтательно вздохнула Лауна, — отец был там. Ему понравилось.

— И ты побываешь, — утешил ее Эдгар.

— Кому я там нужна? — усмехнулась она, — я никому не нужна. Ни на Земле, ни на Вилиале, ни на Тритае.

— Мы обязательно найдем твоего отца, — сказал Эдгар, его мучил комплекс вины, ведь если бы ему не приспичило тогда искупаться, модуль с Гунтриваалем никто бы не угнал, — мой дед на все способен. И я кое-что могу. Мы найдем его.

— И что дальше? — вздохнула она, — мы будем прятаться от Нура, мы будем прятаться от Анавертивааля. Нам просто некуда деваться.

— Не отчаивайся. Я уверен, что все будет хорошо.

— Ты просто добрый, Эд. И хочешь меня утешить.

— А ты очень красивая.

— Я так думала, пока не увидела белую богиню.

— Красота бывает разной: белой, черной, зеленой, красной… какой угодно, — он осторожно взял ее за руку, — посмотри, какие у тебя прекрасные линии, какие тонкие пальцы, какие ноготки…

Лауна не вырывалась, ей было приятно, хотя и странно это слышать.

— У тебя роскошные волосы, — продолжал он с энтузиазмом, — мягкие, как пух, у тебя такая гладкая кожа, любой счел бы за счастье прикоснуться к тебе…

— Не любой, — сказала она с обидой, — некоторым больше нравятся мои служанки.

Эдгар понял, что и в этот раз ничего не получится, но не особо огорчился. Мало ли на свете девушек!

— Пошли за вещами, — сказал он, — скоро вылет.

Полет занял несколько часов. Эдгар провел их в рубке, рядом с матерью. За пультом управления она казалась очень умной, серьезной и совершенно недоступной. Как в детстве. Он смотрел то на нее, то в звездный экран, то на свои ботинки и все не мог чего-то понять. Что-то его раздражало, и он не мог понять, что. Потом понял. Его мучил вопрос: неужели человек в своей жизни все время должен брать какие-то высоты, ставить себе планки, а потом их преодолевать? Неужели надо всю жизнь всем доказывать, что ты не неудачник? Неужели нельзя просто жить и не быть опытным пилотом, заслуженным врачом или великим артистом и уважать себя при этом? Увы, ответа у него пока не было.

— Пристегнись, — коротко сказала мать, — будем садиться.

— Есть, командир.

Планета почему-то представлялась ему красной. А она оказалась желто-коричневой, по большей части пустынной и потрескавшейся, как перепеченный пирог. Пламенела багрянцем она только на закате. Зрелище было впечатляющее. Густые облака окрашивались в красный цвет и постепенно темнели, словно наливаясь кровью. Оптический эффект атмосферы делал солнечный диск у горизонта огромным и четким, с острыми как у бритвы краями. Создавалось впечатление, что его можно просто отковырнуть от неба, как плоский медный блин.

Планетолет по спирали опустился на унылое, желтое плато между двух трещин. Перед выходом все облачились в термостатические костюмы. Правда, то, что лисвисы называли жутким холодом, человек мог перенести в обыкновенной осенней куртке.

— Тоже мне, мороз, — усмехнулся Эдгар, спускаясь по трапу, темнело, и земля была чуть покрыта инеем, — держите меня, я уже сосулька!

— Подожди, — сказал ему дед, — тут еще жара бывает.

Это звучало зловеще. Если на Тритае плавились лисвисы, то от землян должно было остаться одно жаркое. Из чрева планетолета выкатился синенький модуль в белую полоску и красной надписью на лбу «СМЕРЧ». Он очень оживил своим праздничным видом унылую равнину. За руль сел дед, рядом устроился Коэм — показывать дорогу. Эдгар влез между Зелой и Лауной и все-таки всуе умудрился погладить эту тритайскую принцессу по изящному колену. Мечта сбылась, но термокостюм не имел ничего общего с горячей гладкой кожей.

— Эд! — возмущенно шепнула бабуля ему на ухо.

— Что такое? — он уставился на нее невинными глазами.

Она искренне хотела быть строгой, но не выдержала, засмеялась.

* * *

Лауна смотрела с высоты девятнадцатого этажа на погруженный в сумерки Порг. Как будто ничего и не было: ни прекрасной планеты с теплыми, ласковыми вечерами, ни театров с выставками, ни фильмов с волшебными сказками про принцесс. Снова была зима на Тритае, ледяной ветер, багровый закат и попрятавшиеся, как крысы по норам, жалкие, запуганные жители.

Она находилась в теплом современном номере действующей гостиницы, но на душе было холодно и дико, как прежде. Коэм наконец избавился от нее. Откуда увез — туда и привез. Сделал, что мог, и ничем ей больше не обязан.

В одиночестве ей было тоскливо, хотелось пойти к Эдгару, чтоб он хоть немножечко ее развеселил, но он сам устал после перелета. Коэма беспокоить она тоже не решилась, тем более Ривааля с белой богиней. Оставалось только съесть то, что принес робот, умыться и заснуть.

В ванной Лауна рассматривала себя в зеркалах. Она сильно похудела на Вилиале, несмотря на тепличные условия: слишком нервничала и много плакала в последние дни. Она себе разонравилась, особенно после того, как увидела на Вилиале настоящих красавиц, цивилизованных, ухоженных и роскошных. Изящная Иримис в режиссерской ложе так и стояла перед глазами, как вечный упрек в том, что ты не такая. Ты — обыкновенная провинциальная дурочка. Конечно, приятно было вспомнить, что говорил ей Эдгар, но к этому нельзя было относиться серьезно, он просто хотел ее утешить.

А еще ей говорил это колдун Элигвааль. Говорил, что она самая красивая девушка на Тритае. А она слушала его и трепетала. Интересно, помнит он о ней? И если помнит, то что о ней думает? Наверно, что она любит другого, для которого просила приворотное зелье. Как глупо…

Она вышла из ванной, вытирая на ходу мокрые волосы. На диване в гостиной кто-то сидел. Вздрогнув от неожиданности, Лауна подняла лицо. На нее смотрел Элигвааль.

Большего шока она не испытывала. Все ее тело задрожало, сердце сжалось. Все это было просто невероятно. Она только что думала о нем, и он оказался в ее номере, неизвестно как пройдя через закрытую дверь. Колдун есть колдун!

На минуту Лауна потеряла дар речи. Он смотрел на нее пронзительными черными глазами. Белый гиматий оттенял болотную смуглость его сурового лица, густые, жесткие волосы были зачесаны назад и прижаты медным обручем. Он не был красив, но в нем чувствовалась такая скрытая сила и такая тайна, что дрожали поджилки. Лауна наконец опомнилась, отбросила полотенце, потуже запахнула банный халат.

— Как ты узнал, что я здесь?.. И как ты сюда попал?

Голос предательски дрожал.

— Вопросы задавать буду я, — властно сказал колдун и посмотрел ей в глаза.

Лауна попятилась, но с ужасом поняла, что не может ему сопротивляться.

— Сядь, — проговорил он, — не бойся меня, это глупо.

Это мало походило на сказку о любви. Лауна покорно села прямо на ковер, там, где подкосились ноги.

— Кто прилетел с тобой? — спросил Элигвааль, не обращая внимания на столь явное нарушение этикета: он сидел на диване, а дама — перед ним на полу.

Лауна не понимала, почему вообще должна отвечать ему, но ничего поделать с собой не могла.

— Коэм, — сказала она.

— Кто еще?

— Ривааль.

— Ричард Оорл?

— Да.

— Кто еще?

— Эдгар.

— Кто такой Эдгар?

— Его внук.

— Кто еще?

— Его жена, белая богиня.

Брови колдуна удивленно поползли вверх.

— Маррот — его жена?

— Все называют ее Зела.

Колдун долго молчал, как будто прислушиваясь к себе и чего-то не понимая, потом снова приступил к допросу. У Лауны наворачивались слезы на глаза от обиды, страха и унижения.

— Кто еще прилетел?

— Дочь Ривааля Ингерда.

— Еще?

— Больше никого.

— С какой целью Ривааль прилетел сюда?

— Найти моего отца.

Колдун посмотрел сурово.

— Это не всё. Зачем он прилетел?

Слезы брызнули, и она даже не могла их утереть, так и сидела с мокрыми щеками.

— Он… его интересует Магуста.

— И как он намерен с ней справиться?

— Он ждет каких-то Прыгунов. Я не знаю, кто они такие. Правда, не знаю!

— Маррот тоже будет ему помогать?

— Кто?

— Его жена, белая богиня.

— Да, конечно. Она уже помогла мне однажды.

— Зачем Риваалю твой отец?

— Он просто хочет помочь мне.

— Опять врешь! — зло сверкнул глазами колдун.

Лауна смотрела на него как лягушка на змею, ей хотелось только одного, чтобы все это поскорей закончилось.

— Мой отец знал секрет, как управлять Магустой. Ривааль тоже хочет это знать.

Лицо Элигвааля исказилось.

— Черный тигр никогда этого не узнает, — жутко усмехнулся он.

— Мой отец мертв? — с ужасом спросила Лауна, теряя последнее самообладание.

— Пока нет, — зло ответил колдун, — но теперь уж точно будет.

— Нет, — прошептала она, еле слышно, — пожалуйста, не надо…

Колдун встал, он был крепкий, коренастый, с мощными плечами, ей почему-то показалось, что он готов ее растоптать.

— Больше никто и никогда не будет мной управлять. Ни твой отец, ни Ривааль, ни кто другой. Пусть слетаются, как мухи. Я жду их. Я уже раскрыл для них объятья! — он зловеще засмеялся, потом склонился над ней с хищной улыбкой, — но ты, маленькая зеленая лягушка, будешь молчать об этом. Ты никому не расскажешь о нашем разговоре. Потому что ты вообще разучишься складывать слова в предложения.

— Нет! — визгнула она, — не надо! Прошу тебя, не делай этого!

И это была последняя ее фраза. Больше говорить она уже не могла. Слова перестали ее слушаться. В полном шоке и отчаянии Лауна увидела, как он прямо у нее на глазах исчез.

Случилось нечто страшное. И это предстояло еще осознать. Она вытерла слезы, проползла по ковру к дивану и вцепилась зубами в дневную подушку, от ужаса не хотелось даже плакать. Как мог он так жестоко поступить с ней? Он, который называл ее самой красивой девушкой на Тритае? А теперь он назвал ее лягушкой, заколдовал ее и хочет убить ее отца. Неужели она никогда и никому не сможет этого рассказать?

Через какое-то время она услышала звонок в дверь. Дотянулась до пульта и открыла замок, ей было уже все равно, кто зайдет. Вошел Коэм, свежий, подтянутый, благополучный, уверенный, в белой рубашке, замер и удивленно уставился на нее, обессилено сидящую на полу. Он что-то спросил, и Лауне стало пронзительно ясно, что его речь она тоже не понимает, словно он говорит на чужом языке. Отдельные слова она узнавала, но связать их воедино не могла, как в кошмарном сне.

Вид у нее, тем не менее, был красноречивый: заплаканные глаза, испуганное, несчастное лицо, дрожащие руки. Встревоженный Коэм взял ее на руки и отнес на кровать. Он был осторожен. И что-то ласково говорил ей, даже гладил ее мокрые волосы. Он и не подозревал, насколько все плохо. Он вообще не верил в колдунов. Лауна смотрела на него и хотя бы глазами пыталась сказать ему:

— Спаси, спаси моего отца…

Таким неожиданным и зловещим оказалось ее возвращение на Тритай.