Очнулась я на своей кровати. Уже смеркалось. В гостиной звенела посудой Лаиса. Я позвала ее, даже не пытаясь встать.

Лаиса вошла с лампой и с чашкой ароматного чая.

— Очнулись наконец! — сказала она бодро.

— Что со мной было? — спросила я вяло, всё плыло перед глазами.

— Ничего страшного, — она улыбнулась, дала мне чай и поправила подушки за моей спиной, — я вам сделала укол, чтобы вы немного успокоились.

Голова была тяжелая, и соображала я вяло. А главное, всё почему-то было безразлично.

— Какой укол? Зачем укол?..

Лаиса села на край кровати и взяла меня за руку.

— Я говорила Веторио, что лучше вам сразу рассказать, а он почему-то уперся… Мы ничего плохого не хотели, Веста!

— Так это ты была?!

— Разве вы не узнали свое платье, которое мне подарили?

— Ты оборотень?!

— Нет. Просто я могу менять свою внешность. Мне это положено по профессии.

— Что же… что же это у тебя за профессия?

— Актриса.

Я все-таки вяло соображала, хорошо они меня успокоили!

— А Веторио?

— Веторио дамский мастер, — услышала я, — он не может перевоплощаться.

— И то хорошо… — я осторожно пила чай и очень медленно приходила в себя, — и много вас тут таких?

— Только двое. Я и он. И мы даже не сразу друг друга опознали!

— Он тоже из твоего города, где все погибли?

— Да.

— Что вам здесь нужно?

— Ничего, — мне показалось, она замялась, — надо же где-то жить.

Я поняла, что на этот вопрос мне придется искать ответ самой, и не дальше, чем в барахолке.

— А зачем ты брала костюм Филиппа? — спросила я недовольно.

— Я не брала, — улыбнулась она виновато.

— Я же сама видела!

— Я возвращала его на место.

— ???

— Надо же было как-то спасти Веторио. Я слышала, как Леонард сказал Конраду, что Филиппа он бы послушал. Я стала Филиппом. У меня просто не было другого выхода, Веста.

— Ну, знаешь! По твоей милости Леонард чуть не свихнулся!

— Мне жаль, конечно, вашего Леонарда… зато Веторио жив!

— Лучше б он умер, — пробормотала я, возвращая ей чашку.

— За что вы его так не любите? — удивилась Лаиса.

— Он тоже оборотень, — сказала я, — как и ты. Только ты телом, а он душой. Хамелеон, которому ничего не стоит приспособиться к любой обстановке…

— Да что он такого сделал?!

Я вспомнила его сладкие речи о том, что у женщин не должно быть возраста, что это не важно, что это не есть суть…и как вставала я на цыпочки, чтоб дотянуться до его губ, и мне стало невыносимо стыдно за свою непростительную глупость и доверчивость. Зачем я прожила сто лет! Неужели жизнь меня до сих пор ничему не научила! Идиотка, глупая старуха! Размечталась! Поверила! Он же видел тебя насквозь, он знал, что ты глупа, и прекрасно понимал, чего тебе, старой дуре, не хватает.

— Он ударил лежачего, — сказала я.

— Не может такого быть, — уверенно возразила Лаиса, — Веторио никому не может причинить зла, тем более, женщине. Он не так воспитан.

— Я не женщина, — прошептала я с отчаянием, — я старуха.

Лаиса собралась мне что-то возразить, мне не хотелось ее слушать, и я отослала ее к прачке. Ничего мне не хотелось, даже расспросить про их белый город. Не тот ли это город, что снится мне во сне?.. Мною владели вялость и отчаяние. Медленно встав, я повязала свои до сих пор распущенные волосы платком, накинула шаль и отправилась в лес.

В лесу было светло от луны, огромной и круглой как сковородка. Ни одной тучи не было в небе, только маленькие колкие звездочки. Я бродила как сомнамбула, не разбирая дороги, по оврагам и по кочкам, и мне хотелось выть от тоски.

Особо умных мыслей мне тогда в голову не приходило. Я просто поняла, что не могу больше жить без любви. Не хочу, не сумею! Не хочу быть сторожем, не хочу быть нянькой, не хочу быть экономкой… как он мог так поступить со мной?! Он разбудил во мне что-то страшное, глубинное, и прошел мимо, весело насвистывая!

Ничего мне не оставалось, как взять себя в руки. Часа через три, когда луна провалилась в приползшую с запада серую тучу, и стало совсем темно, мне это удалось. Я нагнала себе в душу ледяной суровости и пошла к себе в замок хмуро и деловито, как после похорон.

Спать мне не хотелось. Я зажгла светильни, приготовила себе большой лист бумаги и грифели, выпила воды из графина, в котором с утра стояли розы, и которые Лаиса переставила в вазу на окне. Мне захотелось их немедленно вышвырнуть в это самое окно, но потом я сообразила, что это выглядело бы глупо и даже по-детски.

Волосы мои спутались окончательно, я подошла к зеркалу с расческой и тихой ненавистью к своему отражению, подошла и вообще перестала что-либо понимать.

На меня смотрела пронзительно красивая женщина, строгая, хмурая и совсем не старая. Нет, я и в молодости такой не была! Я была смугла и круглолица, у меня никогда не было такого тонкого, заостренного лица, такой резкости в нем и законченности, у меня никогда не было таких белых волос, словно я вся разом поседела! И у меня никогда не было такой атласной кожи. Так вот, что он со мной сделал…

Сначала мне казалось, что видение скоро исчезнет. Я трогала себя руками, наслаждаясь гладкостью своей кожи и шелковистостью волос, и ждала, что это вот-вот исчезнет. Это была не я! Может, я и мыслила себя таковой в фантазиях и в снах, но об этом никто не знал, и сама-то я была совсем другой. Я отказывалась верить собственным глазам.

Со мной случилось чудо, которого ждет каждая женщина, заглядывая в зеркало. Женщина всегда ждет, что вдруг увидит в своем отражении что-то особенное, чего раньше не замечала. Я увидела в зеркале не прекрасную принцессу, и не роскошную Арчибеллу, может, вообще не красавицу, на меня смотрело то, чем я считала себя на самом деле, и оно мне безумно нравилось.

— Не исчезай! — взмолилась я, — не исчезай!

И глупей ничего не могла придумать. Я расстегнула ворот, чтобы посмотреть, что стало с моей грудью, рука погладила что-то нежное и мягкое, но по-прежнему такое же маленькое, как вылупившийся цыпленок.

Я взяла лист бумаги и села на стул перед зеркалом, мне очень хотелось, чтобы остался хотя бы рисунок от той женщины, которую так легкомысленно подарил мне Веторио, и которой быть вообще-то не должно. В этом замке должна жить тетка Веста, старая строгая нянька.

Рука моя дрожала от волнения и досады, но рисовала я быстро и уверенно. Потом спрятала рисунок в шкафу, повязала платок, взяла лампу и отправилась на половину Конрада.

Попасть к Веторио было не так-то просто, надо было пройти через спальню барона, который мог проснуться и не узнать меня в таком виде. Я прикрывала лампу рукой и шла тихо как мышь. Сердце мое давно уже превратилось в дрожащий, болящий комок, и оно мне просто надоело со своей болью!

Я осторожно постучала. Веторио долго не открывал, потом я услышала шаги и заметила свет под дверью. Он приближался. Дверь слабо скрипнула.

Мы оба стояли с лампами, он и я. Он был в халате, постель разобрана, подушка смята, одеяло откинуто. По всему было видно, что я прервала его сладкий сон.

— Извини, но утра дожидаться мне некогда!

Он молча взял мою лампу и поставил на стол. Он был немыслимо хорош. С каким наслаждением я бы вытащила его из этого халата и прижалась к его юному телу…

— Что ты со мной сделал!

— Я хотел как лучше.

— Ты этого хотел?!

Я развязала платок и кинула его на спинку стула, волосы рассыпались по плечам, и это, наверно, было очень красиво, потому что он искренне изумился и сказал с упреком:

— Вот видишь, как ты прекрасна, Веста.

У меня сжалось сердце. А вдруг он с самого начала видел во мне это? Видел сокрытое, как настоящий мастер. Видел и проявил это… и не так уж был лицемерен, когда целовал меня? А вдруг?.. Что ж, тем досаднее будет это потерять. Такова уж судьба моя злосчастная.

— Ты дитя, — сказала я со вздохом, — которое не ведает, что творит. Это у вас там принято менять обличие. А у нас — нет. Ты хоть понимаешь, что ты натворил?

— Повторяю, я хотел как лучше.

— Кому? Мне? Сначала дразнишь меня любовью, потом красотой, как будто я игрушка тебе… А что я буду делать дальше, ты подумал? Каково мне снова превращаться в старуху?

— Зачем, если ты этого не хочешь?

— Затем, что я должна быть собой. Мне сто лет, у меня взрослые внуки!

— Ну и что?

Он и правда не понимал. Пропасть между нами была огромная, у нее не видно было краев.

— Ну, вот что, — сказала я раздраженно, — сделай так, чтобы к утру я стала прежней Вестой. В замке Карс было уже достаточно оборотней, чтобы к ним прибавилась еще и я.

— А вот это совершенно невозможно, — услышала я к своему ужасу, — не придумано еще такое средство, чтобы искусственно старить!

— Ты что, издеваешься?!

— Нисколько! Ну, подумай, кому бы пришло в голову просить об этом? Только тебе.

— Что же мне делать по твоей милости?

— Что хочешь. Если ты боишься, что тебя здесь не узнают, уезжай отсюда. Лесовия большая… Ты очень красива, это я тебе говорю, и деньги у тебя есть. Ты сможешь выйти замуж за кого захочешь, хоть за барона, хоть за герцога. И даже сможешь иметь детей. У тебя впереди целая жизнь, если ты забудешь наконец, что тебе сто лет!

Он говорил спокойно и насмешливо, ему было абсолютно всё равно, останусь я в замке, или нет.

— Ты превратил меня в изгнанницу, — сказала я с обидой.

— Зато я подарил тебе молодость.

— Мне не нужна твоя молодость!

Я опустилась на стул и уронила руки. Он меня не любит, ни капельки не любит! Ни старую, ни молодую! Зачем он целовал меня утром, зачем?! Неужели просто не нашел другого способа задержать меня в моей комнате?!

— Помнишь, я спросила тебя, что тебе нужно? И ты ответил тогда: «Остаться в замке».

— Помню. Конечно.

— Спроси теперь меня, спроси, что нужно мне.

— Ну, хорошо, — он устало улыбнулся, — что нужно тебе?

И я ему ответила.

— Остаться в замке.

Веторио смотрел на меня долго и внимательно, словно изучал.

— Только цель у нас с тобой разная, — добавила я, — она просто не может быть одинаковой.

— В этом я не сомневаюсь, — вздохнул он, подошел к столу и выдвинул ящик, в котором звякнули пузырьки, — ладно, Веста, так и быть, состарю тебя лет на двадцать, только умываться тебе уже не придется…

Он гримировал меня почти полчаса. Я наслаждалась движением его пальцев и теплотой его тела, находившегося так близко, что, кажется, протяни руки, и он твой. Но что-то мне подсказывало, что я потеряла его навсегда. Наверное, там у Филиппа. Я там такого ему наговорила! И за что? За то, что он хотел уберечь меня от неприятной встречи со своим двойником? За то, что он поцеловал меня раньше, чем я стала красивой? За то, что не поверила в него!

Но разве это я была? Это была проклятая черная птица, которая появляется во мне незванно, которая лишила меня мужа, приемного внука, а теперь и любви…

Только сейчас до меня дошло, чего я лишилась, и мне стало совсем плохо, хотя казалось, что хуже некуда.

Отражение меня удовлетворило. Волосы стали серебристо-седые, на лице появились морщины и синие круги вокруг глаз, уголки губ скорбно опустились к низу, даже шея состарилась. Чудо исчезло. Мне осталось встать и уйти.

Я уже ни на что не надеялась и бросила последний взгляд на Веторио. Глаза у него были синие и усталые. Мой мастер хотел спать и больше ничего.