Он вежливо постучал. Поскольку Сониты не было, я открыла сама. На пальце этот шут вертел ключ от барахолки и был как всегда в прекрасном расположении духа, как будто не его вчера отколошматили, отмыт до блеска, тщательно причесан и свеж как именинник. Воротник и манжеты сверкали белизной, все пуговицы отливали перламутром и, главное, все были на месте.

— А, это ты, Тень Эриха? — усмехнулась я, — проходи.

Он прошел в мою гостиную и огляделся.

— Так вот где обитает самая загадочная дама замка Карс?

Настроение у меня, в отличие от него, было самое скверное.

— Я в твоих комплиментах не нуждаюсь. Ты мне их наговорил уже достаточно.

— А ты злопамятная! — сказал он, как мне показалось, с удовольствием, и я решила это удовольствие пресечь.

— Зато ты совсем не злопамятный, — заявила я презрительно.

И он прекрасно понял, что я имею в виду, потому что улыбка с его лица все-таки сползла.

— А мне и не положено, — услышала я, — я же только Тень.

Мне хотелось ответить что-то ядовитое, потому что я терпеть не могла безвольных прихвостней, которые еще и позволяют себе, когда хозяин молчит, надо всеми насмехаться, но смотрела на него и думала почему-то совсем о другом: как же он хорош, когда не ухмыляется.

Вчера, когда у него было такое лицо, мне показалось, что он умнее всех нас. Я, конечно, ошиблась, потому что умный ни за что не стал бы ради праздного безделья, дармового обеда да нарядного камзола терпеть все выходки несносного Леонарда и давно бы нашел себе другое место. Но вот опять появилось такое чувство, будто он знает меня лучше, чем я сама. Как будто насквозь меня видит! Может, поэтому меня так задевали его слова?

Я не стала ничего отвечать. Умный он, или нет, какое мне дело? Не давать же мне ему советы, как жить и с кем водиться. Если он сам себя считает только тенью, значит так ему и надо!

Я деловито сунула ему лампу и заметила только, что он совершенно напрасно так вырядился, потому что пылища будет страшная. Он улыбнулся и пожал плечами.

В подвал мы спустились молча. В барахолку я всегда ходила с удовольствием. Не знаю почему, но там на меня нападал полный душевный покой и безразличие ко всему, что творится наверху, как будто меня это совсем не касается.

В жизни у меня часто пропадало ощущение реальности, казалось, что стоит только закрыть глаза — и всё исчезнет: и лес, и замок, и моя спальня, и все люди вокруг… и я — непонятно кто, и существую ли я вообще? В подвале среди пыльных сундуков всё становилось совершенно реальным и выпуклым, всё вставало на места: никакого сна, никаких иллюзий. И я наконец обретала себя.

У меня был свой ключ от этой двери, такой же древний как я, но о нем я никому не говорила. Это была моя маленькая тайна в отличие от той большой. И вот мы наконец стояли перед дверью, и впервые в жизни ключ мне не понадобился. Замок был сломан. Даже не то что сломан, а зверски раскурочен.

— Вот это да! — Веторио присел, рассматривая остатки замка, — что у вас там такого ценного? Мешки с золотом что ли?

— Ты сам отлично знаешь, что в нашей барахолке, — сказала я, прекрасно помня, что он там бывает.

Мне показалось, мои слова его смутили.

— Но это не я, — проговорил он, показывая на изуродованную дверь, — ты же видишь, Веста, что это не я…

— На тебя никто и не подумает, — усмехнулась я, — тебе сил не хватит.

Мы зашли внутрь осторожно, как будто сами были ворами. Под самым потолком были узкие окошки, в них пробивался дневной свет. Его было недостаточно. Чтобы рассмотреть что-нибудь получше приходилось подносить лампу.

Я, конечно, первым делом взглянула на охраняемую мою стену. За сто лет еще не бывало, чтобы кто-то покушался на фреску. Я успокоилась и уже как хозяйка, занялась просто вещами. На первый взгляд ничего не исчезло, и ничего не изменилось. Оставалось только догадываться, кто и зачем вломился сюда с такой наглостью и страстью.

Мы сидели на пыльных ящиках и озирались по сторонам. Было очень-очень тихо. Сначала всякие тревожные мысли лезли в голову, но потом это все-таки произошло — связь с внешним миром прервалась. Я расслабилась. Мое сердце перестало болезненно сжиматься. Я не беспокоилась о Леонарде, о том, что он рано или поздно, повинуясь проклятью рода Карсти, полезет на утес. Я не переживала за Конрада, который так поседел и осунулся и не хочет меня знать. И я перестала думать о Филиппе. Мне было хорошо и спокойно, словно я выпила сладкого вина и завернулась в теплое одеяло.

— Интересно, — сказала я, — кто это был?

Говорить можно было почти шепотом, потому что слышен был каждый шорох.

— По всей видимости, ваш Конрад, — сказал Веторио.

— С чего ты взял? — удивилась я.

— Он единственный, кто приехал вчера.

— Но еще неизвестно, как давно этот замок сломан. Может, уже неделю?

— Он сломан сегодня.

— Откуда ты знаешь?

— Вчера я был тут.

— Тебе-то что тут надо?!

— Веста, ну какая разница, что здесь делал я, если вопрос в том, кто сломал замок!

Веторио сказал это почти умоляюще, я хотела что-то ответить, но забыла, что именно, когда поняла, что он держит меня за руку.

Давно, немыслимо давно, в ранней молодости Исидора говорила мне: «Когда придет Он, ты узнаешь его по руке. Не верь ни словам, ни глазам, ни поцелуям. Не верь даже чувствам своим, если рука его не та». «Что значит та?» «Ты сама поймешь». И прошло много-много лет, и я перестала ждать, и мне всё это было уже не нужно как старый хлам в подвале, но я все-таки нашла эту руку.

Не знаю, сколько мы так сидели, может час, а может три секунды. Я смотрела на него почти с ужасом, мне никогда бы не пришло в голову, что я могу в него влюбиться, тем более, сейчас! Мне всю жизнь нравились совсем другие: сильные, гордые, огромные как богатыри, да и жизнь-то уже прошла! Но я смотрела на него, окаменев совершенно, и думала: «Живи как хочешь, делай, что хочешь, дурачься, ленись, унижайся, насмехайся надо мной, получай тумаки от Леонарда, люби свою Арчибеллу… только не выпускай моей руки никогда, никогда, никогда!»

— Странный, однако ваш Конрад, — сказал Веторио, — вчера говорил со мной так, будто я его знаю, а сегодня — как будто впервые меня видит.

— Боюсь, он болен.

Конрад был сейчас немыслимо далеко, дальше, чем год назад, когда мы даже не знали, где он и что с ним. И мне совсем было не до него.

«Наверно, это очень смешно», — думала я, — «когда седая старуха сидит в полутемном подвале и как завороженная смотрит на прекрасного юношу… где-то я этот бред уже читала».

— Это ты там на фреске? — спросил Веторио и кивнул в сторону темного угла.

— Нет, — я покачала головой, — это моя прабабка.

— Она уже умерла?

— Моя прабабка? Ты шутишь? Я сама уже пережила все сроки.

— Жаль…

Я ждала, что он хотя бы ради приличия скажет, как хороша была Исидора, и как я на нее похожа, но он не собирался говорить мне ничего приятного, только почему-то держал меня за руку.

— Чего тебе жаль? — спросила я разочарованно.

— Вас, — сказал он, — женщин.

— Ты так говоришь, как будто мужчины не стареют и не умирают.

— Мужчин не жаль. А когда красивая женщина превращается в старуху, меня всего переворачивает.

От предчувствия нового оскорбления я сжалась в комок и нахмурилась. Хотя, обижать он меня вовсе не хотел, это была беспощадность неведения, беспечной и жестокой молодости!

— Это ты обо мне?

— И о тебе тоже.

У него были светло-синие глаза, совсем не злые и даже не насмешливые. О моей старости он говорил мне так же спокойно, как о пятне на манжете.

— Интересно, — сказала я, чуть ли не стуча зубами от возмущения, — ты имеешь какое-то представление о приличиях?

— Я недостаточно почтителен? — удивился он и (о, ужас!) отпустил мою руку.

Теперь он сидел напротив, сложив руки на коленях, как примерный ученик.

— Неприлично напоминать женщинам о возрасте, — отчитала я его таким ледяным тоном, каким только могла, — причем, не только мне, старой развалине, но и маркизе Арчибелле. Я допускаю, что ты подмастерье и манерам не обучен, но ты общаешься с благородными людьми и будь любезен усвоить их нормы.

— Хорошо, — кивнул он, нимало не смутясь, — я учту свои пробелы в воспитании.

— Буду надеяться.

— Я тебя обидел, Веста?

— Тебя это волнует?

Веторио задумался на минуту, и потом я услышала от него нечто странное.

— Понимаешь, — сказал он, глядя на меня как-то уж очень доверчиво, — я привык считать, что женщина выглядит на столько лет, на сколько ей хочется. И если тебе нравится выглядеть, как старой служанке, то я не понимаю, что в этом обидного? Значит, тебе так удобнее, вот и всё.

Самое удивительное, что он действительно был прав, но только в отношении меня. Я могла бы при большом желании выглядеть еще моложе, но это было бы слишком вызывающе. Но то — я, я вообще бессмертна. Веторио же говорил обо всех женщинах сразу!

— Ты с какой луны свалился? — спросила я, и, видимо, слишком иронично, потому что ему сразу расхотелось со мной откровенничать, я поняла это по его лицу.

— Да будет вам известно, — усмехнулся он, — что я работал в дамском салоне и только тем и занимался, что делал женщин красивыми. Прически, примочки, натирания, компрессы, массажи и еще масса всяких процедур, о которых вы тут в глуши и понятия не имеете. Я до сих пор не могу смотреть на женщин иначе, как на своих клиенток, и из каждой могу сделать конфету, а из тебя и подавно… Теперь всё понятно? Тогда давай искать костюм.

Я хотела встать, но поняла, что сердце мое такое сжатое и такое тяжелое, точно камень на шее, и подняться мне не даст. Даже дышать было трудно.

— Начинай вон с тех сундуков, — сказала я с усилием и закрыла глаза, мне надо было хоть на несколько минут остаться наедине со своими мыслями.

Когда я открыла глаза, Веторио сидел передо мной на корточках в мятом бархатном камзоле и берете, изъеденном молью.

— Тебе плохо, Веста?

— Нет, — сказала я, приходя в себя, — что ты тут на себя нацепил? Снимай быстро, это не из той эпохи.

Мы вместе подошли к раскрытым сундукам.

— Это всё не то, — сразу поняла я и с сомнением посмотрела в заваленный огромными ящиками угол, — боюсь, нам придется забраться вон туда, лет на семьдесят поглубже.

— В чем же дело? — удивился Веторио.

И на моих глазах совершенно спокойно сдвинул неподъемный ящик со старыми медными подсвечниками. Потом он его отнес в другой угол, чтобы не мешался, и вернулся, даже не запыхавшись и как всегда в прекрасном настроении.

— Это всё разбирать?

Я смотрела на него и тупо соображала, как ему это удается? Он походил скорее на танцора, чем на атлета, но, тем не менее, даже Конрад не смог бы этого сделать.

— Ты что так смотришь? — удивился Веторио.

— Как?

— Как будто я весь зеленый в желтую полоску.

— Тебе не тяжело?

— Да нет.

— Эти ящики неподъемные. Для одного человека во всяком случае.

Мне показалось, он растерялся на какую-то секунду, но потом, кажется, нашел объяснение.

— Я просто знаю, что выпить. Это женское средство. Для омоложения. У меня еще осталось…

Не очень-то я ему поверила, но продолжить разговор нам не пришлось. В приоткрытую дверь заглянула Кьель и испуганным голосом стала меня звать.

— Веста! Веста! Ты здесь?

— Что случилось? — очнулась я от своих грез.

Она подошла и с ужасом на лице сообщила.

— Там твоя Сонита. Ее охотники нашли на болоте…

— Она жива?

— Ты что! Она вся расцарапана когтями, как будто медвежьими! И голова проломана… Бедная Сони…

— Что же она делала на болоте? — проговорила я, качая головой.

— Она и не собиралась туда, на ней даже сапог нет, только туфли домашние.

Мы обе потрясенно молчали.

— А не маленькая у вас тут птичка! — сказал за моей спиной Веторио, и меня от этих слов передернуло.

— Замолчи! — обернулась я к нему, — хватит того, что ты солгал в прошлый раз! Какая может быть птица?!

— Та, которая утащила бедную Сониту прямо со двора на болото. Ничего себе!

Я ему не ответила, отвернулась и взяла всхлипывающую Кьель за руку.

— Пойдем, посмотрим.

Сонита лежала во дворе на телеге, прикрытая чьим-то плащом. Вид у нее был ужасен, вся она, бедняжка, была в грязи и расцарапана в кровь. Голова проломана в темени острым камнем, если не клювом, на лице застыл ужас.

Я накрыла тело с головой и отвернулась. Я ненавидела эту птицу и я была бессильна перед ней! Обида, отчаяние, злость и безысходность нахлынули на меня разом, как бы я им и не сопротивлялась. Белый свет померк.

— Отвезите ее в деревню к отцу, — сказала я, — денег на похороны я дам.

Рядом со мной оказался Итрасио, он преградил мне дорогу.

— Ну что? Ты опять будешь утверждать, Веста, что нет никакой черной птицы?

— Не буду, — сказала я, — но что толку? Ее ничем не остановишь, эту бестию! На нее не устроишь охоты или засады. Ее ничем не проведешь и не заманишь в ловушку. И ничем ее, проклятую, не убьешь. Она неуязвима, понятно?!