Перед тем, как отправиться к мельнику, я зашла к Леонарду. Я сказала ему, что Конрад его по-прежнему любит и скоро сам к нему зайдет, а про вчерашний день он ничего не помнит, потому что болен. И еще я сказала про дверь в барахолке, но на это он не обратил никакого внимания: он примерял костюм Зевса, который две девушки из его прислуги тут же на нем и подшивали.

Вид у Леонарда был вполне внушительный: могучие руки вздувались мышцами, ноги были стройные и крепкие как колонны, только бородка подкачала, маловата казалась для громовержца.

— Это хорошо, что Конрад опомнился, — сказал он довольно, — но всё равно надо вызвать лучших врачей из Семисора.

— Я распоряжусь.

— Как я тебе нравлюсь, Веста?

— Ты всегда был самым красивым из сыновей Вильгельма, — улыбнулась я, это была правда.

Он еще больше приосанился.

— Мне тоже всегда так казалось… ты придешь на пир?

— Ты же знаешь, что я не хожу на твои оргии.

— Но ведь Конрад приехал!

Конрад тоже оргии не любил, но сказала я не об этом.

— Я занята, Лео. У меня другие дела.

Леонард не стал меня уговаривать, ему было абсолютно всё равно, буду я на пиру или нет. Он только пожал плечом.

Я спустилась в конюшню, сама оседлала Пегаса и отправилась в деревушку за рекой, где жил мельник.

Вопрос мой был какой-то странный: ночевал ли у него сегодня Конрад. Как будто тот не барон, а маленький ребенок, которого надо контролировать по всяким пустякам. Мельник удивился, и я еще надеялась, что он ответит: «Нет».

— Ночевал, — услышала я, — и не один, а с какой-то девицей. Я подобрал их в корчме.

— С какой еще девицей?!

— Откуда я знаю! — мельник усмехнулся, — по-моему, они там в корчме и познакомились. В одной комнате спали.

Возвращалась я в полном смятении. Девица меня мало волновала. Я не могла понять, кто же тогда был вчера у нас? Или не Конрад болен, а мы все, вместе взятые? Всё могло случиться с ним за пять лет на этом Кренгре, но даже если он приобрел там двойника, тот же не мог долететь сюда со скоростью птицы!

Всё что я знала — это то, что черная птица охраняет ледяной дворец. И почему-то она не стала убивать Конрада, а в когтях принесла его сюда. И это странная случайность, потому что черная птица должна убивать. Убивать! Еще удивительней, что она способна пролетать такие большие расстояния. И уж совсем странно то, что она вообще существует!

Я снова искупалась под мостом, холодная вода немного успокоила меня. Дрожь прошла, но скрытая тревога осталась.

Все окна на половине Леонарда ярко горели. Праздник, смех, веселая музыка, — всё это казалось мне сейчас совершенно неуместным. Мои комнаты были темны. Я зажгла светильни, просушила волосы, переоделась во что-то строгое и совсем не праздничное, причесалась как обычно и отправилась на пир.

Огромный зал был полон гостей. Тут были и наши благородные соседи, и вчерашние артисты, и музыканты, и танцоры, и снующая с подносами и тряпками прислуга. Почти все были в костюмах.

За главным столом сидели рядом Леонард и Конрад, оба румяные от выпитого вина и вполне довольные. Это меня обрадовало. Во всяком случае, было не похоже, что Конрад не может простить брату женитьбу на Корнелии. Сама же Корнелия по вполне понятным причинам отсутствовала.

Зато была Арчибелла. На ней был костюм Весны, бледно-салатовый и полупрозрачный. Одна грудь вообще была открыта, но маркиза не считала это чем-то неприличным. На голове у нее был венок из полевых цветов, золотистые волосы распущенны. В общем, взгляд от нее оторвать было очень трудно, я даже не сразу заметила своего Веторио.

Он оказался рядом и, как всегда, над чем-то смеялся вместе с Софри и Аристидом. Костюм Эриха на нем был вычищен и отглажен, корона вырезана из желтой бумаги, волосы зачесаны назад, как было принято в те времена.

— Хорош, — подумала я с удовлетворением, — и даже что-то благородное в лице.

Он посмотрел в мою сторону, но то ли не заметил, то ли не узнал. Я подошла к столу.

— Вот, — сказала я как можно бодрее, — пришла на вас полюбоваться, мои дорогие.

Леонард обрадовался мне так, словно это меня он пять лет не видел. Что-то прокричал, вышел из-за стола, схватил меня и усадил к себе на колени. После трех бутылок он всегда впадал в крайности: от безумной любви до лютой злобы.

— Выпей с нами, Веста! — он уже наливал мне кубок, — за встречу, за нашего Конрада!

Арчибелла подошла и протянула свой бокал.

— Я тоже хочу выпить с Вестой за Конрада!

Она говорила вполне сердечно и никаких лукавых взглядов на него не бросала, видимо, прекрасно понимала, с кем можно кокетничать, а с кем бесполезно. Конрад женщинами никогда не увлекался. Ни одетыми, ни раздетыми. Он любил одну Корнелию, а на других даже не смотрел. Впрочем, так было раньше, а теперь вот какая-то девица объявилась…

— Ты еще не вышла замуж? — спросил он, наливая нашей красавице вина.

— Я? — она рассмеялась, — зачем?

— Не вечно же ты будешь Весной, придет и осень.

— А ты посмотри на Весту! И замужем не была, и до сих пор не состарилась, и два барона у нее под каблуком!

— Наша Веста — это наша Веста, — многозначительно заявил Конрад.

Мы все подняли наши кубки и выпили.

«Почему эти девочки мне завидуют?» — удивлялась я про себя, — «сначала Корнелия, теперь Арчибелла! Чего им не хватает, таким молодым, прекрасным, таким желанным? Ведь они же не знают моей тайны, главного моего утешения и смысла бесконечной жизни моей! А выглядеть в сто лет на шестьдесят и при этом иметь каменное сердце и ничего не испытать как тряпичная кукла — велико ли счастье?»

— Полюби мужчину, — сказала я, — хватит заниматься всякой чепухой, — все твои наслаждения не стоят даже одного рукопожатия того, кого любишь.

— Ты меня извини, — Арчибелла наклонилась ко мне и почти легла своей роскошной грудью на стол, — но, по-моему, ты кроме рукопожатия ничего и не знаешь!

Я не стала ей отвечать, да и что можно было объяснить этой самоуверенной красавице в двух словах да еще при мужчинах?

— Иди, — сказала я, — потанцуй, Белла, а мы на тебя полюбуемся.

Она засмеялась, взяла под локоть графа Эглиа и повела его в середину зала. Скоро танцевать пошли почти все, мы тоже встали из-за стола, и тогда я отвела Леонарда в сторонку.

— Ты хорошо знаешь всех своих гостей? — спросила я.

— Ну, вот еще! — усмехнулся он, — вон их сколько!

— Где-то здесь двойник Конрада.

— Что?!

— Я сейчас была у мельника, и он сказал, что Конрад сегодня ночевал у него. Конрад не болен, он говорит правду.

Спьяну Леонард соображал туго, и я уже пожалела, что сказала ему это.

— Что же здесь нужно этому привидению?

— Этого я не знаю.

— Ты говорила, что он беседовал с Веторио?

— Да, только с ним.

— Тори! — крикнул Леонард на весь зал, — иди сюда!

Веторио подошел и уставился на нас с веселым любопытством, в руке у него была вилка, и он что-то еще дожевывал.

— О чем вы вчера беседовали с Конрадом? — мрачно спросил Леонард, но Веторио этой мрачности не почувствовал и беззаботно ответил, что не помнит.

— Он первый к тебе подошел?

— Кажется, да.

— О чем он спрашивал?

Веторио дожевал и улыбнулся.

— Как мое здоровье, как жена, как дети…

— Прекрати паясничать, — рявкнул Леонард, вцепился ему в кружевное жабо правой рукой и чуть не оторвал от пола, — отвечай, когда тебя спрашивают!

— Осторожней, господин барон, — Веторио еще не вырывался, но уже делал слабые попытки, — это неприлично, я все-таки король!

— Или ты сейчас же вспомнишь, о чем вы говорили, или я тебя придушу вот этой рукой!

Мне эта сцена ужасно не понравилась, и я сердито дернула Леонарда за рукав.

— Перестань!

Он разжал пальцы, но смотрел на Веторио по-прежнему разъяренно. Веторио прокашлялся и расправил свои кружева.

— Ну, так вот, ваша светлость, он спросил, что за шум в парке.

— Что еще?

— Больше ничего.

— Ты врешь, вы говорили долго!

— Разве?

— Не зли меня, Тори.

— Почему бы вам не спросить самого барона? Хотите, я его позову?

— Ты что, издеваешься надо мной?

Я поняла, что ничего хорошего из такого разговора не выйдет, и решила вмешаться. Я встала между ними.

— Веторио, уйди, — сказала я, отталкивая его одной рукой, а другой удерживая Леонарда, — уйди, мы сами разберемся.

Веторио послушался с большой охотой и отступил назад. Тут Леонард прорычал что-то, оттолкнул меня и вцепился ему в рукав.

— Отцепись от него! — разозлилась я и потащила Веторио в сторону.

Я совершенно не могла его видеть в роли покорного слуги. Королем он мне нравился гораздо больше. Я хотела как лучше, но всё испортила. Получилось, что мы растаскиваем бедного мальчишку в разные стороны. Он начал вырываться и случайно оцарапал Леонарду вилкой руку.

Не столько было крови, сколько шума. Леонард взвыл, не от боли, разумеется, а от возмущения. Кажется, он сразу забыл о двойнике и думал лишь о том, что его благородную белую кожу проткнул какой-то безродный приживалец.

Все, кто был рядом, сбежались посмотреть, что будет дальше, как будто это очередная комедия. Только мне так, увы, не казалось. Веторио, как-то странно улыбаясь, медленно отступал к столу, а Леонард молча шел на него, держа поцарапанную руку перед собой и словно удивляясь, что у него тоже есть кровь.

— Лео, прекрати, — попыталась я вмешаться, — он же не нарочно.

— А я знаю, — усмехнулся мой воспитанник.

Они понимали друг друга лучше, чем все остальные. Веторио остановился у стола, огляделся, никакого испуга у него на лице не было, все та же странная, какая-то снисходительная улыбка, как у артиста, который сейчас будет всех дурачить.

Он молча засучил рукав, согнул руку в локте, потом разбил об стол фужер и отколотым краем разрезал себе руку от локтя до запястья. Он делал это медленно и совершенно не морщась. Он смотрел на Леонарда, и кровь его заливала и камзол на нем, и скатерть на столе, и пол под его ногами.

Меня поразило, что все молчат. Все смотрят на это безумие с любопытством, как на ярмарочное представление, а Леонард — злорадно и с удовлетворением. Я поняла, что Веторио будет кромсать себя заживо, пока не прочтет в его взгляде полное прощение. Может, у них на пирах и были приняты такие дикие развлечения, но я этого видеть не могла.

— Хватит! — крикнула я, — прекратите немедленно! Лео, скажи же ему! Он же без руки останется!

— Он мне сегодня слишком надоел, — сказал Леонард зловеще, но потом увидел мое лицо и все-таки передумал, — ну ладно, хватит! Прекрати… дьявол!

— Сам ты дьявол, — заявила я ему, подбежала к Веторио, обернула ему руку салфеткой, отобрала расколотый фужер и с ненавистью швырнула его в угол.

— Пойдем скорей, тебя надо перевязать, пока не поздно! Пойдем, мой мальчик…

Он шел за мной совсем покорно и ни о чем не спрашивал. Я привела его в свою гостиную, усадила на диван и кинулась доставать бинты и мазь. Ничего у меня не было к нему в тот момент, кроме жалости, даже отвращения не было к его совершенно рабской покорности Леонарду.

Но потом, когда я всё приготовила, подошла к нему и сняла окровавленную салфетку, у меня появились совершенно другие чувства. Я смотрела и не верила своим глазам. Рука была цела. От глубокой раны остался только тоненький след, как от пустяковой царапины. Всё это сильно напоминало розыгрыш или фокус, тем более что он снова улыбался.

«Жалость смешна», — подумала я, — «тем более — для меня. Я ведь всегда это знала, как же я могла забыть об этом? Жалость смешна, особенно, когда лезешь с ней туда, куда не просят!»

— Опять твои шуточки, — сказала я, готовая провалиться сквозь землю, и лихорадочно соображая, как такое может быть?

— Вот видишь, — он пожал плечом, — ничего страшного.

Я стала убирать свою аптечку обратно в шкаф. Мне хотелось его убить.

— Может, ты и боли не чувствуешь?

— Может.

Жалость смешна…

— Может, у тебя и совести нет?

— Мне совесть не нужна, Веста. Она мне по рангу не положена.

— Так же как и достоинство, — докончила я презрительно.

— Что? — Веторио посмотрел на меня так, словно я сказала большую глупость, — что-что?

— Элементарная человеческая гордость, — заявила я, теряя терпение, — слышал о ней хоть что-нибудь? А теперь уходи отсюда. Видеть тебя не могу, комедиант!

Комедиант не обиделся. Он пожал плечами и направился к двери. Я уже поняла, что смутить его невозможно ничем, даже занесенным топором. Он и тогда будет ухмыляться!

— А я и не знал, Веста, что ты такое добрейшее создание! — крикнул он с порога и закрыл за собой дверь.

«Добрейшее создание!» — я просто вспыхнула и чуть не пнула дверь ногой, — «Глупый мальчишка, что ты знаешь! Как ты смеешь надо мной смеяться?! О, нет, я не добрая, жалость — это не для меня, так же как и любовь! И сегодня я в этом еще раз убедилась!»

Я подошла к раскрытому окну. Во дворе было пусто, все веселились на пиру. Боже, как я была глупа! Я поняла, что с меня на сегодня хватит…

Уже мало себя контролируя, я скинула платье и белье. Меня трясло, в голове шумело. Мне стало мучительно больно: руки мои медленно превращались в крылья, голова вытягивалась, ноги укорачивались, кожа покрывалась перьями… я никогда не могла постичь, как это происходит, даже проследить не могла: мне было слишком больно. Полминуты адской боли и потом полное блаженство!

Я никогда не делала этого в замке. Я никогда тут не летала, только там, в лесу возле утеса. Залезть на него человеку сразу невозможно. Я успевала ускакать глубоко в лес и там раздеться. И уже оттуда вылететь как черная смерть.

На этот раз я вылетела прямо в окно. Я никого не собиралась убивать, мне хотелось только полета! Моего мощного, грозного полета с мгновенными падениями в бездну, с бесконечным наслаждением свободой и простором!

Что вы знаете люди со своими глупыми удовольствиями? Что вы можете такого испытать, набивая пищей желудки или трясь друг об друга в жаркой постели?! Взлететь под облака и камнем рухнуть вниз — вот это упоение, вот это острота, вот это счастье…

Ночной полет был великолепен, я никогда не летала по ночам, потому что нужды в этом не было: в темноте никто бы не полез на мой утес, а просто, ради удовольствия — мне такое и в голову не приходило. А зря! Звезды горели ярко и превращались из точек в длинные светящиеся дуги. Далеко внизу, на земле, проплывали черные леса и залитые лунным светом холмы, а я неслась и парила над ними как хозяйка всего этого сонного безмолвия.

Утес я ненавидела, я не знала, зачем я его охраняю и для кого, и не знала, почему он всех так притягивает к себе, почему самой иногда хочется всё бросить и карабкаться туда, вверх, сдирая кожу и обливаясь холодным потом, словно ты маленький щенок-сосунок, и там твоя мамочка, единственная и незаменимая…