К полудню местность потеряла всякую привлекательность. Останки цивилизации повсюду. В провалившийся асфальт дороги вылезли тополя и сорняки. На обочине разбитый и сожженный пикап, ткнулся мордой в столб. Кабина всмятку. У водителя и у пассажира ни шанса остаться в живых. Чуть дальше, задрав колеса, лежит минитрейлер. В кювете − БМП. В борту пробоина от кумулятивного снаряда. Машина выгорела изнутри. Прострелянные мешки блок-поста вытекли песком. Пулеметное гнездо смяли направив бензовоз. Разорванная цистерна похожа на причудливый цветок. Железные лепестки торчат в стороны, выржавев от непогоды до дыр. На перекрестке причудливое месиво из легковушек, школьного автобуса и армейского грузовика. В транспортную пробку, на всем ходу врубился танк. Сама бронетехника, разувшись обеими траками, сползла в яму от авиабомбы, задрала ствол в призыве помощи. В придорожной кафешке выхлестали стекла. Металлический каркас похож на чудовищного паука, увязшего в бетонной луже.
Деревянная пристань…. Пирс снесен. Сваи поломаны. Остальное сгнило от времени. Затопленный катер торчит в середине протока. На корме, сквозь ржавые натеки, проступает надпись «Амелия». Выше по течению, днищем на берегу самоходка. В прореху борта виден трюмный хаос. Сорванный ударом двигатель, собрал переборки в носовую часть судна.
Бывшая транспортная развязка — груда обломков из бетона, кусков железа, пластов асфальтового покрытия, сплющенных кузовов и клочья фюзеляжа истребителя.
Разрушенный взрывом склад…. Контейнера покорежены, раздавлены, разорваны, разваляны. Козловой кран ассоциировался со сторожевой собакой. Мост задран. Опоры со стороны кабины стоят на рельсах, вторые разъехались.
Улица. Садовая. Пустующие дома правой стороны в испуге смотрят выбитыми окнами через дорогу. Пирогель штука серьезная. Там где жили люди черное выжженное поле.
На месте бензоколонки огромная воронка. Согнутый столб с жестяным указателем направляет вниз. От ветра указатель гремит оглушительно и мерзко.
На бордюре висит внедорожник. В лобовом стекле дыры от пуль. Чили вытянула шею, поглядеть в кабину. Осколки и череп на приборной панели и ребра на рулевой колонке. Оторвавшаяся спинка переднего пассажирского сидения смяла детское кресло.
− Тут что война была?
− Нет, баловались, − сердится Паха на глупейший вопрос.
Чили вспомнила несколько фильмов. Действительность ужасней. Может, потому что видишь воочию, а при желании прикоснешься рукой, воспримешь чувством. Ведь развороченный взрывом гараж не декорация, а всамделишный. И войти можешь. Только что увидишь? Обрушенные полки, заполненную землей и хламом смотровую яму, сгоревшую на половину большую игрушку, свернутый в дугу детский велосипед?
Чили неприятно тут находится, и она буквально «дышит» Пахе в затылок.
− На шею не сядь, − ворчит он.
Перешли через бетонную трубу. Эхо громко гуляет в полой конструкции…
− Помнишь ты про зиму говорил… Это город?
− Нее…. не город. База военная.
− Название необычное…
− Там все необычное. Снег лежит не тает. Ни весной, ни летом. Потому так и зовут.
− Настоящий снег?
− Откуда настоящий. Хымческий.
«Хымческий… Химический», − передразнила Чили рассказчика, но не вслух. Обидится, перестанет рассказывать.
− И что там? Слалом и биатлон?
Паха не подал вида, что не понял, о чем она говорит.
− Еда какая никакая, пайки армейские, оружие, приборы, вещи необходимые, лекарства. За ними тюхалы и лезут. В нормальном уме туда никто не попрется, − впервые парень был столь многословен. — Вообще подобные места по разному называют. Кемпинги, гарнизоны, зимы, кладбища и кубышки. На кемпингах давно все растощили — ржавого гвоздя не добудешь. Если только случайно нычку. В гарнизоны трудней попасть, вкруг них минные поля, датчики, автономные огневые точки. Обычно ждут, когда кто-то тропу пробьет или техника откажет. Там много чего пригодиться может. В зимах все хымческой дрянью обсыпано. Порой ни травины не растет. Туда такие как тюхала ходят, за товаром. Сразу не околеешь, так болячек наживешь. Кладбища что-то типа свалки. Всякой хрени свезено и стаскано — горы! Если поискать, чего ценного надыбаешь. Как повезет. Кубышки, тут уж неизвестно что. В них входа нет. Сказывают можно попасть, если тоннель пробить. Так кто бить будет? Да неизвестно стоит ли вкладываться? Вдруг хуже зимы окажется.
Чили слушала и не слушала его. Как на уроке. Там много о чем говорят, а вот пригодиться ли? Она не уверена. Рано или поздно она вернется домой. Вернется. А там ничего нет. Ни кемпингов, ни кладбищ, ни зим.
− И много таких мест? — спросила она, не молчать. Раз уж сама завела разговор.
− Загнуться хватит, − Пахин бесхитростный ответ.
Выложенная плитами набережная частично съехала в воду. Плиты расползлись, в швах трава и сор. Дальше путь только хуже. Ивы макают ветки в воду. Лопухи застят землю. Как почетный эскорт вдоль изгороди стоит гвардия золотарника. Желтые конуса метелок качает ветром. Паха забирая вправо, лезет в кручу, обойти труднопроходимые заросли.
Чили здорово устала, но не теряет дистанцию. Паха на нее обернулся самое большее раз-два. Наблюдая кислый вид девушки, у которой нет-нет начинали блестеть глаза, парень сжалился.
− Эх, время поджимает… Ладно, пойдем, покажу что-то.
Что-то оказалось армейским вертолетом, лежащем неподалеку от берега кверху брюхом. Паха балансируя по хвосту машины помог взобраться Чили, и поддерживая за руку, провел к люку в корпусе. Откинув тяжеленную крышку присмотрелся к темноте, принюхался.
− Осторожно, не ударься.
Рюкзаки они побросали у входа и дальше пробирались налегке, сбивая колени и ладони об острые углы.
− Глянь-ка.
Чили обалдело уставилась. Даже рот от удивления открыла. За лобовым стеклом виделся пятачок подводного мира. Удивительного мира! Темно-зеленые стебли роголистника напоминали павлиньи перья. Полупрозрачные желто-зеленые листья стрелолиста похожи на узкие ленты. Они качаются и колыхаются в такт спокойному течению. Между иголок тонконогих хара шныряют верткие красноперки. В зеленой копне кладофоры маскируется щуренок. Небольшой, но зубастый. Девушка зачарованно коснулась рукой стекла. Так велико желание убедится в реальности происходящего. В ярко-зеленом нитчатом шелковнике игрались плотвички. Плавали парами, синхронно блестели серебристыми боками. А то разворачивались, вставая нос к носу, будто целовались. Рядом со стеклом лениво проплыл линь, в чьи жабры набились конские пиявки. Когда длиннющая нитка червя-волосатика прилипла к стеклу, Чили инстинктивно отдернула руку. Живая нить растянулась не меньше метра. Пролегла длинной трещиной по стеклу. Боковым зрением Чили увидела, мелькнула пятнистая саламандра, отгоняя от какой-то падали прудовника.
Девушка не могла насмотреться спрятанной от человека красотой.
− Пошли, − позвал Паха. — В другой раз долго побудем.
Он обманывает, как обманывают маленьких детишек. Обещает то, в чем не уверен. Будет ли вообще следующий раз. Но она ему благодарна и за его обман и за демонстрацию чудес. Настоящих. Всамделишных.
Потерянное время наверстывали быстрым шагом. Паха даже горошину съел, иначе бы выдохся через полчаса.
Противоположный берег, неприветливый и мусорный постепенно приближался. Много руин, много покареженного металла, достаточно разбитых машин. Русло долго державшее дистанцию берегов, стало сужаться и мелеть. В воде хорошо видны перистые листочки урути и мелкие листики элодеи. Между ними снуют рыбки и рыбы. Рыбки это шустрые серебрянки размером с ладонь, рыбы − здоровенные увальни в локоть.
− Здесь перейдем, − выбрал Паха место для переправы. Донного ила меньше, заплески шире, гальки больше.
Он скинул понягу, оглядел берега во все стороны. Обычно и с пристрастием в бинокль.
− А почему здесь? — спросила Чили, роняя с плеч свой рюкзак. Надоел хуже горькой редьки. А ведь весу всего ничего.
Вслед за Пахой подобралась к воде. Он дно просмотреть проверить, она на отражение глянуть. Ей нравилось. Боевое отражение! Самое что ни есть сталкерское!
− Мелко. По пуп, не выше, − определил Паха глубину.
− И искупаться можно? — завела старую песню Чили. Странно. Воды полно, а лишний раз не подступись. И не говорит почему.
− Не здесь точно, − звучит категорический отказ.
Паха завязал узел на рубахе и поддернул повыше. Разулся и стянул штаны. Полез в понягу достал банку с вазелином и пленку.
− А ты чего? Особое приглашение?
− Объяснений достаточно будет.
− Объясняю, шкеры снимай.
− А в них нельзя?
− Было бы можно, уже бы перебрались, − Паха указал на противоположный берег. — Здесь не щитени или волосатики. Планарии. Они на любой темный предмет кидаются. Брезент проедают, − рассказывал Паха, занимаясь собой. — Гидрокостюм подсовывали, в марлю превратили.
Чили неохотно последовала его примеру. Разулась, стащила брюки. Босым ногам горячевасто стоять на разогретом камне.
Дальше творилось удивительное и это мягко сказано. Паха стащил трусы и (хоть бы в сторонку отошел!) принялся намазывать ноги, пах и ягодицы. Густо и тщательно.
Чили кашлянула. Вроде он тут не один, массажем и умащением заниматься.
− Не кашляй. Скромность свою прибереги для другого случая. Видишь, как делаю? Вот и не стой столбом!
− И мне белье снимать? — уничижительно произнесла она, разглядывая худосочный пахин зад. На иллюстрациях мужики посимпатичней выглядят. И впечатляют больше.
− И тебе. И поживей.
− Не вижу необходимости.
− Увидишь, − заверил Паха, тоном человека понимающего, о чем говорит.
Иногда нашими поступками движет желание кому-то что-то доказать. Иногда это не очень плохо.
Чили рассердилась. Раз так! Ну и хер с тобой! Махом стянула стринги и принялась намазываться. На всякий случай стала боком. В профиль все-таки не так фотогенично. Мазала осторожно, двумя пальчиками.
− Ты что? Безрукая? — не выдержал Паха.
Немало не стесняясь (мужики все такие − ни стыда, ни совести!) подошел, сунул в банку пол-ладони и довольно быстро извазюкал её вазелином. Сверху припорошил пылью и песком.
− Дальше сама, − предоставил он самостоятельность, добравшись до мест прикрытых ладошками.
− Какой-то сервиз не полный, — старалась Чили не терять самообладания.
Почему подпольная эротика щекочет нервы и вызывает остроумные комментарии, а всамделишная, на пустынном экзотическом берегу, мурашки и желание провалится от стыда?
− Могу и полный, − обещает Паха без всякого юмора.
− Спасибо не надо. Я стеснительная и краснею.
Юморить не пахино призвание. Само напрашивающееся «В каком месте красно?» вне диалога.
Первый этап завершен и Паха растянул кусок пленки. Обернул Чили. Получилась на половину мумия, на половину человек. Поверх пленки нанес второй, пожиже, слой вазелина и снова обсыпал песком. Придирчиво, не обращая внимания на протесты Чили, обсмотрел, не пропустил ли что. К её сожалению, полиэтилен обладал преступной просвечиваемостью.
Подал рюкзак.
− Держи над головой. Если вздумаешь падать, лучше его брось. Смотри, чтобы вода выше пленки не поднялась. Понятно?
− Куда понятней, − недовольно ответила Чили. Устроенный маскарад с переодеванием ей не нравился. Может, решил подшутить? Заставляют же морские волки неопытного юнгу, потехи ради, якорь точить для «мягкости вхождения в грунт».
Паха подобрал с берега горсть гальки, подошел к кромке воды. Постоял секунду, выдохнул, словно накатил двести грамм спирту.
− Готова? — спросил он у Чили.
Съязвить у нее не получилось. Голос выдал крайнее внутреннее напряжение парня.
− Да.
− Рядом держись.
Паха осторожно вступил в воду. Не торопился, но и не медлил.
− Не вздумай мочиться, − пристрожил он.
− В полиэтилене-то? — взъелась Чили. Не верила, что пахино шаманство есть печальная необходимость.
− А хоть в чем. Не в этот раз, так в следующий. Просто запомни на будущее, − наставлял Паха, бросая камешки то в одну, то в другую сторону.
Чили видела, на каждый бульк, к месту падения, устремляются быстрые блики, светлые и темные. Не однажды рядом с ней проносилось нечто напоминающее копну спутанных ниток.
Когда выбрались на берег, Чили завизжала от испуга. Её ноги покрывал слой шевелящихся длиннотелых тварей, похожих на многоножек. Только вместо лапок, плавники.
− Руками не трожь! — окрикнул её Паха.
− Мамочки, − Чили бросила рюкзак, стиснула кулачки и прижала к груди. Её затрясло от омерзения и ужаса.
− Вот именно, мамочки! — достал нож Паха. — Стой и не дергайся, а то порежу. Еще хуже будет.
Чего будет хуже, она и представить не могла.
Быстрыми, но осторожными движениями Паха счищал вазелин и беснующихся планарий. Вжик! Вжик! скользил нож. Некоторые попадали под лезвие и легко распадались на части, выстреливая густой темной кровью. Соскоблив живность, принялся разматывать полиэтилен. Чили не противилась. Вопросы приличия и стыда даже не пришли ей в голову.
Одну из тварей, нанизав на кончик ножа, Паха приблизил рассмотреть.
− Так и думал. Больные. Караг, сучий кум!
Чили не до пахиных ветеринарных наблюдений за здоровьем водяной мерзости. Её трясет и колотит.
− Ни за что не цапнулась?
− Мм…, − мыкнула она в непонимании.
− Дай, гляну.
Паха заставил показать ладони, растопырить пальцы. Поддернул тельник и куртку повыше. Лишь потом содрал последний слой полиэтилена.
− Одна-две ерунда, − успокаивал Паха. — Вот когда их десяток и больше. Кровью истечешь. Не свертывается. Хоть прижигай, хоть зашивай. Только укус вырезать…
Паха покрутился, осматривая свои худые ноги. Потер под коленом.
− Сами по себе кровососы не особая беда. А вот караг… Паразит на них. Вот это хрень полная. Доведется, покажу, что бывает с теми, кто его подцепил.
− Как Рэнс? — спросила она, вспоминая червей во рту тюхалы.
− То не караг. Рэнс просто счастливчик, легко отделался.
Обтеревшись пучком травы, Паха привел себя в порядок. Глянул на топчущуюся в нерешительности Чили. Она не осмеливалась что-либо предпринимать. Можно ли одеваться? Лишь отпустила узел куртки, немного прикрыться подолом.
Вряд ли из сочувствия, Паха полез в понягу и достал какую-то тряпку. Скомкал и кинул Чили. Та подхватила, расправила. Мужские хэбэшные трусы.
− Надевай. А то спаришь синтетикой свое бритое богатство.
− Это что ли одевать? — возмутилась Чили. На счет спаришь прав! Углядел все-таки бесстыжая морда!
− А что такого? Они чистые, − искренне недоумевал Паха.
− Они мужские, − с сарказмом ответила она. — Если ты не в курсе.
− Так шорты вроде тоже не для женщин придумывали, − ответствовал он.
Пришлось распрощаться с секси-туалетом и напялить широченные мужские труселя. Футболистка прямо!
Едва успела надеть штаны и зашнуровать берцы − визитер. На противоположный берег, откуда они переправлялись, выбрался динго.
− Смотри! — попятилась Чили.
Здоровенный пес сунулся к воде. Не лизнул и лап не замочил, принюхался.
− Не дурак, − одобрил Паха осмотрительность зверя.
Пес отошел от берега, словно для разбега.
− Прыгнет! — предупредила Чили.
Пахе не до пса. Достал сверток с лягушкой, несколько раз ткнул ножом. Запихал под тряпку камень потяжелей и зашвырнул в воду.
− Теперь точно нет. Ни он, ни они.
Чили вначале не поняла, о ком Паха толкует. Но меньше чем через минуту на берегу уже кружило больше десятка псов. Крупных, хищных, агрессивных, рыкающих.
− У тебя же автомат! — удивилась Чили бездеятельностью Пахи.
− В них стрелять себе дороже. Всех не положишь, а там дальше… − Паха сдержал жест не показать где, — переправиться смогут. Знаешь как? Своего в воду загонят и по нему, как по камушку прыг-прыг. А так глядишь отстанут.
От берега по руслу ручья, как по аллеи. Сверху нависает серебро тополей, с боков тянуться ивы, под ногами камни и хиленький поток.
− Если шишка вздуется или чесаться начнет, сразу говори, − на ходу устрожал Паха спутницу.
Чили промолчала. Экономия дыхания и сил. Ей все время хотелось оглянуться.
− До леса дойдем, отдохнем, − пообещал Паха. − Километра четыре будет.
От ручья в каменистую балку. Из балки к околкам черемух, к заброшенному водоотводному каналу.
Когда вышли к лесу Чили расстроилась. Лес ей представлялся темно-зеленым, мрачным, тревожным. Стонущим от ветра и дождя. Как в «Рэмбо». Но на небе ни облачка. Кругом светлые березы и осинки. Сам лес напитан солнцем и птичьим гомоном. Несерьезный лес. Не чувствуется в нем остроты бытия и конфликтности.
Паха управлялся с костром. Воду во фляжке сунул прямо в пламя.
− Закипит, чайку сварганим.
Повесил котелок, отмерил из другой фляги воды.
Такой суп и дурак сварит. Бах сублимированной гречки, швырь соли, сыпь перцу! Потом извлек берестяной туес. Отнял крышку и влил в готовку темной жидкости с порезанными вроде как грибами.
Чили варево понравилась с первого хлебка. Еда пахла дымком, приятно обжигала и, не смотря на скудность ингредиентов, вкусная.
− А что за грибы? — подцепила она коричневую дольку.
Дома, в тоннелях, грибы тоже выращивали. Пахли они не столь ароматно, вкусом были бедней.
− Грибы и грибы, − увильнул Паха от прямого ответа.
− Ой, ли? — пристала Чили. В силу любопытства и вредности характера.
− Не отвлекайся. Когда я ем, то глух и нем? Не слыхала такую пословицу?
− Детский сад не разводи, взросленький вроде. За голыми девочками подглядываешь.
Паха покачал головой. Вот наказанье-то. Не переспорить, языкатую.
− Думаешь, вкуснее будет?
− Может и будет, − не отступалась Чили. Во всем надо идти до конца! Так учила их преподаватель биологии, а весь класс понимающе хихикал.
− Семенники это. Петушиные.
Через два черпка девушка отложила ложку.
− Аппетит пропал? Знал бы, раньше сказал, − сокрушался Паха, хлебая суп. — А то одна юшка осталась.
Чили изобразила кислую улыбку. А мне по барабану! А мне хоть бы хны!
— В следующий раз глаза тебя завяжу, − пообещал Паха. − Вопросов много задаешь. На ощупь есть будешь. Мимо рта ложку, небось, не пронесешь.
По окончанию обеда — обязательная веточка полыни.
− Я от нее через час есть хочу, − пожаловалась Чили.
− И хорошо. Голодный быстрее шагает.
В лесу жара не так чувствуется. Тень, ветерок, от травы сыростью тянет, прохладой. Чили подсунула рюкзак под спину.
Ветер колышет ветки. Солнечные лучики скачут по одежде. Нет ничего лучше, чем после обеда предаться легкой беседе.
− А как теперь к заводу?
− Если только обратно.
Но обратно Чили категорически не согласна. И не динго её вовсе пугают. Как вспомнит копащащихся на ней планарий….
− А другого пути нет?
− Есть, но это долго.
Паха стелет тряпицу подле себя и начинает разбирать автомат, бормоча под нос.
− Отделить магазин… Вынуть пенал… Отделить шомпол… пламегаситель… крышку ствольной коробки….
Чили попробовала повздыхать. Жалобно-жалобно. Но ничего не добилась. Если нельзя действовать напрямую, то что мешает в обход?
− Ты говорил в город идешь.
− Имел такую мысль.
− А если попросить, помогут?
− Смотря, что предложишь. Они чужакам не шибко рады. Понастроили заборов, обложились баррикадами. Весь мир в прицеле.
− Почему?
− Оплот цивилизации.
− А как там, за забором? Дома, люди? Красиво? − она припомнила красочные картинки ночных городов.
− Большую помойку напоминает.
Соображение попросить помощи показалось ей перспективным. Если наладить связи, много чего хорошего может получиться.
− А кто такие гусятники?
− Наемники. Кто платит за того и стоят. Дорого берут.
− А караванщик?
Паха заново разобрал автомат.
− Человек, который берется кого-нибудь доставить в определенное место. За плату или услугу.
− Тебя Рэнс за караванщика признал?
− Без надобности мало кто по долам по лесам шариться. Или работа или в бегах. Экскурсантов нет. Про город так брякнул, чтобы меньше спрашивал.
Паха явно чего-то недоговаривал. Скрытничал.
− А про Речной? — продолжала Чили пытать парня. Если домой не скоро, надо информацией разжиться.
Паха помрачнел, но ответил.
− Постреляли малеха.
− Тебя там ранило?
− Там-там, − поспешил согласиться он.
− А, правда, что динго такие сообразительные?
− И злопамятные и странные… Детей не трогают.
Чили его слова поразили. Верить или нет, она не определилась. Пока что Паха ни в чем не обманывал. Ну, если не принимать во внимание (а как не принимать!) что продал её тюхале.
− Откуда известно, что не трогают?
− На собственной шкуре испытано, − прозвучал неожиданный ответ.
Закончив играться с автоматом, Паха лег, заложил руки за голову и смотрел в небо. Почти не моргая. Чили тоже посмотрела. Что там? Высоко кружит птица.
− Постричь тебя надо, − заявил Паха, отрываясь от созерцания птичьего полета. − С такими патлами в лесу…
Обрезать волосы? Да за эту трехцветную красоту она полгода скандалила с матерью! Впервые ослушалась отца! Её к директору водили. Дразнили «полосатой»! Она столько вынесла, вытерпела и обкорнаться? Ну, уж фиг!
− Лучше я еще разок публично разденусь.
− Я серьезно, − привстал Паха на локте. — Лес не берег. Своего дерьма хватает. Клещуки, овода. Думаешь, я спроста вот таким хожу? Или тот же Рэнс. Заберется клещук в волосы, вопьется и не заметишь. Или овод личинок отложит. С кулак дыру выедят в черепушке.
Чили замялась. Решительности отстаивать права и свободы поубавилось. Как поступить? И прическу жаль и клещуков кормить не охота. И дыра обаяния не прибавит.
− Так что? Я не сильно коротко. Я понимаю…, − пообещал Паха.
− Стриги, если умеешь, − согласилась Чили, припомнив речных тварей.
Паха перевел дух. Думал, перепираться начнет. Он достал обломок расчески и ножик. Поддел прядь. Провел ножиком, будто точил. Шиииик! и отпали разноцветные локоны. За пять минут управился.
Девушка провела ладошкой по стрижки. Новобранец! Равняйсь! Смирно! Рядовая Чили к прохождению службы готова!
Глянулась в протянутый ей кусочек зеркальца.
− Годится, − одобрила она, хотя прическу жалела. Бело-красно-синее знамя протеста против обыденности существования уничтожено! Она покрутила зеркало. Картинно вздохнула. — Красоту ничем не испортишь.
− Отрастут, − посочувствовал Паха.
− Ладно, не утешай. Не беременная, − отвергла Чили участие.
На сборы десять минут. Паха по возможности замаскировал следы их пребывания. Подумал, поморщился, словно принял не лучшее для данного времени и места решение и извлек из поняги флакончик.
− Керосин, − протянул он. — Намажься. Шею, руги, ноги, пояс. В мотне.
− Это у вас мотня, − приняла Чили флакон. — А у нас промежность.
− Ну, вот там и мажь.
Керосин жидкость не особо ароматная. Но в лесу не на королевском балу. Чили старательно намазалась. Паха проследил, чтобы месту спора уделялось должное внимание.
Убрав первобытный репеллент, Паха напомнил.
− Правило тоже. Я иду, ты за мной. Ничего не хватать и в рот не тянуть. Ягоды или плоды. Под ноги смотреть. На колючки лучше не наступать. Малинники и виноградные лозы обходить.
− Обойду, но не знаю что это такое.
− Я покажу.
Кипень листвы над головой пронизывали лучи солнца. Лес полон солнечных нитей. Их, то нет вовсе, то сплошь золотая пряжа. Чили залюбовалась лесом. Может он и не как в кино. Но так даже лучше. Таким о нем говорят в сказках. Добрых сказках…
− Ты рот не разевай, − окликнул её Паха. — И под ноги смотри.
Чили уперлась взглядом в густой кочедыжник. Мимо шмыгнула стрекоза. Яркая, как радуга, длиннокрылая и большеглазая. В ее глазах, как в миниатюре отразился лес, поляна и крошечная фигурка Чили.
− Пучеглазка, − залюбовалась Чили летуньей и пригласила сесть, протянув руку.
Паха отогнал стрекозу и предупредил.
− Смотри, цапнет.
Чили непонимающе уставилась на него. Кто цапнет? Стрекоза? Утвердительный кивок головой. Про нее и речь.
− Для нее блескушка сигнал к атаке.
Сразу припомнилась пахина просьбу снять каффу. Так вот он о чем! Девушка заспешила нагнать те несколько шагов, что отстала.
− Пистолет не посеяла?
− Зарядил бы. Чего с пустышкой то болтаться.
− Всему свое время.
Не было печали, привязалось комарье. Кружило у лица, лезло в глаза, в нос.
Чили отмахнулась раз другой. Задела ветку. Сломала, отгонять.
− Оставь.
− Кусаются твари!
− Раззадоришь только. Найдем муравейник, что-нибудь придумаем.
Усилием воли Чили прекратила сражаться с крылатыми живоедами. Обрадованное комарье садилось на кожу, впивалось. Брюшки розовели и раздувались. Терпеть их выше всяких человеческих сил, но терпела, костеря и кровососов и Паху.
Тот шел, не обращая на неудобство внимание. Чили казалось, его и не едят вовсе. Все вокруг нее собирались. Но потом сообразила Пахе комариные атаки пустяки, не проглядеть бы важного. А он слушал, выглядывал, пытался угадать.
На поляне предусмотрительно обошел павшее и отрухлявевшее дерево.
− Гнездо гадюки, − пояснил он свою осторожность. − Их тут на каждом шагу по десятку.
Его предупреждение заставило Чили смотреть во все глаза. Она едва не вскрикнула, когда в траве наступила на зазеленевший от времени сук. Гнилушка миролюбиво хрустнула. Чили испытала некоторое удовлетворение. На тебе! На! Потопталась она унять испуг.
Показал Паха и малинник. Вроде с виду обыкновенная колючая поросль в красивых ягодках и цветочках. Если бы не скелет опутанный побегами. Скелет крупный, олененка. Чили даже отвернулась. До того неприятно.
По подлеску долго бродить и хороший ходок умается. Когда наткнулись на небольшую полянку, остановились передохнуть. Чили спросила у Пахи.
− Откуда ты знаешь…. Про лес?
− Абориген я, − не весело пошутил он, отпивая из фляги и подавая ей.
Чили приняла воду и тоже отпила, не обтерев горлышко как прежде.
− Я серьезно.
− Оттуда и знаю. Из леса, − неохотно признался Паха.
Брошенный лагерь открылся сразу. За кустами лещины. На поляне шалаш, у входа кострище. К земле, грубой, наспех оструганной вагой, приколот человек. Фигура обозначена плотной зеленоватой массой. Мхом или лишайником.
− Вот это и есть караг, − указал Паха на холмик. Поднес руку к зелени. Листочки подтянулись вверх. — Хорошо не мучился. Прибили. А так бы бродил зазеленелым. Некоторые до года живут в таком виде. Жаждой мучаются. Из-за этих. Что бы значит, поближе к воде держался.
Чили смотрела издали, не подходила.
− Так он не опасен. Жжется как крапива. Волдыри потом мокнут и все. Вот когда спору планария занесет, тогда да. Кранты!
Заночевали они тут же в шалаше. В узком пространстве Паха расстели дождевик. Краев едва хватило накрыться.
− Только не возись? — попросила почитательница леди Чаттерлей.
− С чего?
− Ну, вдруг, − многозначительно намекнула Чили.
Надо же с мужиком спать укладвается! По прежней жизни на месяц секретов с подружками делиться.
− Ой, да ладно, − отмахнулся Паха, поворачиваясь спиной.
Утром она скинула его руку со своего плеча.
− Свобода личности гарантируется конституцией и охраняется законом. Читал? — и прикусила язык. Совсем упустила, спутник у нее неграмотный.
Паха ничего не ответил. А чего отвечать? Чего голову сорить? Грамотность умению слабая поддержка.
Холодный туман заползает в шалаш, лезет под дождевик. Сколько не дрожи, не согреешься. Приходится вставать.
Поели-похватали. Банку скумбрии (Пахе не понравилась, разве то рыба?) пополам, галет погрызли, воды попили. Приятного аппетита и на этом все! По дороге Паха срубил дудку борщевика, очистил, угостил Чили.
− Митамины.
− Витамины, − поправила его Чили.
− Я и говорю… польза.
Спустились к березняку, через ручей прыг-скок наверх к опушке. Дальше через папоротниковые джунгли.
В середке проплешины рос дубок. К тонкому стволу привязана лента. Материя вылиняла и почти истлела.
За все время в дороге, Паха впервые потерял осторожность. Протопал к деревцу, словно торопился к старому знакомому. Чили не отставала.
Лента на дереве не просто лента. Амулет или подношение. К стволу привязаны пряди волос.
Паха обращался с дубком как с живым существом. Потрогал листок (рукопожатие), обвел рукой (обнял), потряс ветку (похлопал по плечу).
− Тотем? — спросила Чили, не припомнив названия подобного место.
− Угу.
− А чей?
Чили подумала, не расслышал, долго молчал.
− Самоедов.
− Так тут люди живут?
− Жили.
С каждым ответом Паха смурнел. На последний: «А где они сейчас?» не захотел отвечать.
Лес потемнел. Березу и осину вытеснили дубы. Словно рубеж положили. Где расти сорным деревам, а где им. Необычно идти мимо неохватных гигантов. Могучие стволы редко в обхват. В три-пять, а то и более. Лес на удивление чист. Подлесок измельчал, идти легко. Комарья тоже поубавилось. Наелось-напилось наверное.
Легкая всхолмленность, то вспуск, то вподъем, дыхания не сбивало и Чили начинало нравиться шагать по лесу. Не жарко и не потно.
Отклонились посолонь (опять Пахино словцо). Лес редел, перемежевывался березняком и кустарником.
Паха споткнулся (Чили так показалось), присел, приложил ладонь к земле. Быстро огляделся и, отбросив всякую неспешность, потрусил к неохватному дубу. Старому и крепкому.
− Залазь! Живо.
Расспросы пресек торопливым потом-потом! Подсадил.
− Будьте любезны следить за руками. Куда кладете и за что беретесь! — выговорила ему Чили.
Мужские фокусы она знает досконально. Эти джентльмены чего только не придумают. На физ-ре и на турник подсадят и на канат.
Пахе некогда. Он буквально запихивает Чили на нижний ярус.
− Выше лезь!
− А если упаду?
− Лезь!
Кое-как взобралась. Ветки под ногами норовят выскользнуть, из рук − вырваться. Падать не высоко, но все же падать!
Паха закинул ей вещи.
− Держи, не урони!
− А ты куда?
− Не закудыкивай! — торопился Паха.
На краю поляны срезал побег лещины. Рывком стянул с себя рубаху, на ходу переложил содержимое карманов. Расправил одежку и надел на ветку. Неказистое чучело трепало рукавами. Осторожно, с запасом, обогнул лозы дикого винограда. Быстро заплел ветви вяза, укрепил чучело в горизонтальном положении. Бегом обратно. Чили едва не вскрикнула увидав как одна из лоз шевельнулась к Пахе навстречу. Тот обманку узрел, перепрыгнул. Не удачно. Схватился за бок. Пригибаясь, нарубил мелких веток, нахватал папоротника, надрал копытника и, маскируя, накидал на виноград. Уже уходя, надел на тонкую осинку свою бандану.
− Паха! — окликнула в волнении Чили.
В просвете между дальними деревьями мелькнула крепкая щетинистая спина.
Паха добежал до дуба. Подпрыгнул, зацепился. От резкой боли пальцы едва не разжались.
− Когда же это кончится? — простонал он сквозь зубы.
Чили рискуя свалиться, подхватила его, помогла. Паха трясущейся рукой достал сверточек, отсыпал горошину и заглотил. Девушка подала ему воды. Запил и благодарно кивнул.
Здоровенный крёх вылетел на поляну, тараня кусты и березовую мелочь.
− Керосин учуял, − с сожалением произнес Паха. — Быстро он….
Крёх сунул морду в землю. Подцепил клыком дерн. Скинул пласт, растоптал-разметал копытами.
− Сейчас, разойдется, − закусил Паха губу, наблюдая за движениями животного.
Зверь недовольно уикнул и взбрыкнул в ярости. Первой досталось осинке в бандане. Подхватил под корневище, выдрал. Обратил в прах и деревце и ткань. Не удовлетворившись, метнулся по поляне, распутывая след человека. Не мудрен след. От крепкого удара дуб содрогнулся.
− Ой! — вцепилась в ветки Чили. Паха едва успел подхватить вещи.
− Держи сказал! А то вмиг оприходует.
Беснуясь, крёх драл кору с дерева. Из-под огромных клыков щепки и ошметки летели, что от хорошей пилы.
Паха вытащил из поняги длинный чехол. Из чехла извлек и собрал лук. Исхитрился не свалится и натянуть тетиву.
− Лес он тишину любит…
Контрастом его словам визг крёха. Зверь буйствовал в неизбывной ненависти к человеку, осмелившемуся заявиться в его владения.
Паха прицелился. Но не в крёха. Чили почему-то думала, он будет метить в глаз животному. В книгах опытные охотники всегда бьют зверя в глаз. Хоть слона, хоть белку. Что с пули, что с картечи, что с дроби. Что с трех шагов, что с километра.
Выждав паузу, когда зверь возьмет краткую передышку, Паха выстрелил в сторону чучела. Стрела сбила зацеп веток. Чучело спланировало и пусть косо, но встало позади лоз винограда, мотая рукавами.
Крёх развернулся на шум. Подслеповатые глаза заметили качание рубахи. Зверь дернул пятаком, ловя запах и ломанулся прямиком на противника.
Гибкие лозы подобно силкам захлестнули животное. Длинные опутали ноги, закрутились вокруг тела, захлестнули шею. Короткие протыкали твердую неподатливую шкуру. Крёх визжа, теперь уже от ужаса, рванул прочь. Рухнув на брюхо, выбивал землю из-под себя, извивался и хрипел. Елозил, подменная поросль. Цеплял клыком, выдирая из земли с корнями. Но не победил, не превозмог. Чистый проигрыш.
Чили не выдержала, отвернулась не видеть агонию животного. Здоровый стожильный зверь погибал в тонких петлях лоз дикого винограда.
Через пять минут, Паха спустился с дерева и помог слезть Чили. Сходил за рубахой и стрелой. Тщательно выхлопал и надел.
− Пошагали потихоньку, − позвал он притихшую Чили.