1
На заставу «Зеленая Падь» спешил новый начальник.
— Но, Машки, но!.. — сидя рядом с лейтенантом, весело покрикивал на лошадей сержант Лысогор, командир отделения, комсорг, который в особых, так сказать, «парадных» случаях исполнял обязанности ездового.
Пока лошади бежали бодро, лейтенант Вьюгов сидел молча, хмурясь и думая о чем-то своем. Но вот подвода выехала на длинную песчаную косу. Постромки дернулись, лошади напряглись, окованная железом заставская бричка, сразу отяжелев, словно дном поволоклась по сыпучему песку, со скрежетом, от которого зубы сводило.
«Ну, теперь он характер покажет», — покосился сержант на Вьюгова. Но тот, охватив руками колено, не проявлял никакого беспокойства.
— А вы как там? — посмотрел Лысогор назад.
На заставу ехали еще и две женщины: занявшая почти всю бричку толстая продавщица ларька со своими свертками и кульками, и пригорюнившаяся Валя, жена недавно раненого капитана Сорокина.
— Ничего, скорее бы доехать, да товары распродать, — продавщица с трудом выпрямила отсиженную ногу.
— А вы, Валя? — каким-то вдруг упавшим голосом спросил сержант жену бывшего начальника заставы.
Валя вздрогнула, но, поглощенная своим горем, видно не расслышала вопроса и промолчала.
Под колесами «зубовный скрежет» не прекращался.
— А, черт, пройдусь пешком! — вдруг нетерпеливо хлопнул по колену лейтенант и соскочил с брички.
— Не надо, коса скоро кончится… — начал было Лыcoгор.
— Ладно уж… — Вьюгов провел рукою по горячей спине запотевшей коренной и, увязая в песке, побежал впереди лошадей.
Слепило солнце, желтизна песчаной дороги, вливаясь в зелень озими, расплывалась, и сержанту чудилось, что вместе с колеблющейся спиною бежавшего лейтенанта все вокруг колеблется.
«Эх, и дела же на заставе», — с досадой подумал Лысогор и завертел над головой кнутом.
— Но, Зойки, но!., поднажмем еще немножко…
Не так давно по этой же дороге сержант вез Валю и капитана Сорокина. Капитан тоже, как сейчас Вьюгов, торопился принять «Зеленую Падь», тоже бежал по песку, и вот — загруз… Пять пуль вынули из тела Сорокина в госпитале. Диверсанты не захотели его убивать совсем. «Свои доканают», — злорадно бросил главарь.
«Свои» — здорово придумано. За пистолет и планшет с документами Сорокину действительно не поздоровится. Спасти его может только быстрая поимка Косача и Моцко. Это будет зависеть от нового начальника…
— Но, Зойки, но! — подбадривал лошадей и самого себя сержант. Он вспомнил, как однажды к Вьюгову робко подошла Валя и что-то сказала.
«Оставь меня в покое», — отмахнулся Вьюгов. Видать, нелегкая предстоит лейтенанту задача. Как бы он тоже не «загруз»… Кстати, непонятно, почему он злится на Валю.
Песчаная коса так же неожиданно оборвалась, как и началась. Постромки ослабели, бричка со звонким цокотом покатилась по накатанной дороге. Заиграл встречный ветерок. Все с облегчением вздохнули. Валя тоже немного приободрилась.
— Теперь совсем другое дело. Машки… — вслух обрадовался сержант.
— Да кто же они все-таки, — Машки или Зойки? — усаживаясь на свое место, спросил Вьюгов.
— Когда еле плетутся — Зойки, когда бегут, как сейчас, — Машки. — усмехнулся Лысогор. Он был рад, что новый начальник, наконец, заговорил.
Влево горизонт отступил далеко, прямо впереди небо закрывалось вершиною плоскогорья, на которое поднималась подвода.
Белорусскую природу, словно политую маслом и разрисованную яркими красками, трудно представить без аиста. Вот и сейчас одна из этих птиц застыла на зеленой макушке одинокого, буквально выраставшего перед глазами кургана. Стоя на одной ноге, аист тоже, казалось, вырастал вместе с курганом.
— Вестник счастья, — кивнул головой сержант в сторону птицы. — Старые люди уверяют, что если аисту разрушить гнездо, он подожжет дом обидчика, — добавил Лысогор, надеясь, что уж на этот раз лейтенант разговорится.
— Возможно, — задумчиво согласился Вьюгов, глядя прямо перед собою.
«Боится прозевать „Зеленую Падь“»… — понял Лысогор. Ему захотелось скорее добраться до заставы.
Через несколько минут на ясной голубизне неба показалась зеленая пограничная вышка; вслед за нею целой стаей взлетели островерхие, со скошенными углами крыши.
Среди группы построек выделялось похожее на старинный замок серое каменное здание.
Подвода вышла на вершину плоскогорья и стало видно, как от каменного здания раскрытым веером сбегают вниз приземистые яблони. Словно чем-то удивленные, останавливаются они над крутым оврагом.
Лысогору обидно было: лейтенант видит заставу, а молчит.
— Это и есть «Зеленая Падь»? — наконец спросил Вьюгов.
— Она, — с напускным равнодушием ответил сержант и потянулся за винтовкой. — Соседи иногда балуют, — кивнул он на запад.
Там, отливая чистым матовым светом, километра два шла озимь, дальше как бы срезанная ножом; за нею то лес дыбом, то кусты островками, то полосатым арбузом бугор, то мелькнут и скроются черепичные крыши.
Германия, — пояснил сержант.
— У-гу, — согласился Вьюгов.
— Вы замечаете, с ее стороны будто какая-то тень нависла?..
— Да? Никакой тени, просто ощущение близости границы… И только.
— Здесь всегда ощущение, будто кто-то смотрит на тебя или берет на мушку, — настаивал на своем Лысогор, время от времени поглядывая на Валю, которая чем ближе подъезжали к заставе, тем заметней нервничала.
В воздухе стоял какой-то странный шум, отдаленно напоминавший комариный звон. Над линией границы на большой высоте шел самолет. За ним тянулся кудрявый след.
— Проверяют нервы… — вскинул голову сержант. — Ежедневное занятие. Достать бы его.
— У-гу, — снова отозвался Вьюгов.
— Что вы, товарищ лейтенант, в самом деле?.. — вспыхнул Лысогор. — Тпру, Машки! — Лысогор внезапно придержал лошадей и показал лейтенанту на аиста. Аист кидал тревожные взгляды в сторону темных кустов, видневшихся на чужой стороне. Вдруг птица взлетела, метнувшись в сторону. В тот же миг донесся лающий выстрел немецкого карабина.
Сержант поднял было винтовку, по тут же опустил ее.
— Вот вам и ощущение близости границы, — сказал он, когда в озимь, как в воду, плюхнулся подбитый аист.
— У вас всегда так?
— Последнее время так. Балуют. Попала пуля в птицу, попробуй докажи, откуда она прилетела.
— Птица или пуля прилетела?..
Лысогор пристально посмотрел на лейтенанта.
— «Соседи» охоту устраивают через границу… А мы… Преследуешь иной раз нарушителя, но стрелять по нем— черта с два! Попадет пуля на территорию Германии — неприятностей не оберешься. Выкручивайся, как хочешь.
— Стреляйте так, чтобы пуля попадала в нарушителя, — хладнокровно посоветовал лейтенант.
— Не все же у нас ворошиловские стрелки… — сержант многозначительно покосился на лейтенанта.
— Поэтому и Косача упустили, — так же спокойно отрезал лейтенант.
— Но, Машки, поехали!.. — прикрикнул сержант, стремясь скрыть смущение.
Подвода загрохотала по дороге. Возле кургана, словно утопающий, забился в озими аист.
— Постойте! — неожиданно воскликнула Валя, — Нельзя бросать раненого, даже если это птица.
Лысогору почудился в словах молодой женщины скрытый упрек.
Валя на ходу спрыгнула с брички. Сержант остановил коней. Когда Валя возвратилась с окровавленной птицей в руках, Вьюгов подвинулся, уступая женщине место, но ничего не сказал.
2
«Зеленая Падь» располагалась в бывшем поместье пана Густава Шкетуша. В дни освобождения западных областей он бежал в Германию. С недавних пор его гайдуки стали часто появляться в окрестностях поместья. Особенно усердствовали Косач и Моцко. Это они подстерегли начальника «Зеленой Пади», когда тот беседовал с жителями села Костувки; вывели на площадь и начали издеваться.
Когда подоспел пограничный наряд, диверсанты скрылись: Моцко где-то на нашей территории, а Косач— за границей.
Известный своей строгостью подполковник Громатюк лично приезжал на заставу расследовать этот случай. Он никого не разносил, не грозил различными карами, но, уезжая, как бы между прочим обронил фразу о том, что такого позора не помнит за всю свою службу на границе.
На «Зеленой Пади» со дня на день ждали нового начальника. Сержант Лысогор вторые сутки дежурил с подводой, чтобы сразу же доставить его на заставу.
Свободные от службы бойцы собрались возле турника на спортивной площадке. Ефрейтор Хвостиков, без фуражки, с раскудлаченными волосами, заспанный и, как всегда, чем-то недовольный, ораторствовал:
— Слышали новость? Фамилия нового не то «Вьюга», не то «Завирюха». У самого «Грома» в курсантах отличником был. Молодой, но — бритва. Даже на Валентину Сергеевну покрикивает, вроде как на свою супругу… Перед ней сам «Гром» в конфетку превращается, хоть за щеку клади. А новый — нос кверху. И фамилия-то— Вьюга! Нагонит холоду…
— Не мешало бы… А то некоторые совсем от жары разомлели, — бросил один из бойцов.
— Кто-кто, а Хвостиков холодка дождется, — поддакнул второй.
Хвостиков криво усмехнулся, скашивая тонкие губы.
— Не пугайте, я не рожаю. А то, помню, такой случай. У одного начальника, это еще было на старой границе, убирал я канцелярию. Начальник сидит и скрипит пером, а сам маленький, сутулый, невыспавшийся. Вдруг вбегает старшина… «Товарищ старший лейтенант, ваша жена рожает!»… «Пусть подождет», — отвечает начальник заставы, а сам продолжает скрипеть пером. Я чуть было веник не проглотил!..
— Жаль, что не проглотил, — отозвался первый боец.
— Почему? — вырвалось у Хвостикова.
— Язык бы поколол, может, меньше болтал…
— Едут! — вдруг послышался зычный голос откуда-то сверху. Все посмотрели на вышку. Наблюдатель с карабином у ноги и биноклем в руках еще раз крикнул во двор, как в колодезь — Едут!
Бойцы притихли. Как ни как, едет человек, от которого будет зависеть не только их служба, но и жизнь.
Вдруг открылась калитка и во двор, вместо ожидаемого начальника, опираясь на сучковатую палку, вошла старуха в сереньком платке.
— Вы откуда, бабушка? — обступили ее пограничники.
— Из Кустувки, — в голосе старухи послышались слезы.
Она с трудом рассказала, что дедушка Соснувец, ее муж, в эту ночь повесился. Холодного сняли с ворот элеватора.
— Хотя бы вы труну зробылы, да яму выкопалы. Он весь час служил советам… хлеб охранял…
— Мы поможем, бабушка, начальника еще нет, но он не откажет, — пообещали пограничники.
— Тут у самих хуже похорон! — сердито буркнул старшина, выглядывая из окна казармы. Он целую ночь просидел в засаде и, разбуженный дежурным, собирался встречать нового начальника заставы.
Старушка вздохнула, поклонилась в сторону старшины, как на портрет Николая угодника, и направилась, сгорбленная и жалкая, к калитке.
Пограничники провожали ее сочувственными взглядами. Старшина собрался было вернуть старуху, но в это время в ворота резко постучали. Дежурный с ключами метнулся к замку.
Железные створы ворот распахнулись и во двор вошел новый командир.
Выше среднего роста, стройный, в хромовых сапогах и легком летнем обмундировании, перехваченном по гимнастерке боевыми ремнями, он выглядел очень молодо.
— Здравствуйте, товарищи, — сказал он просто, как старым знакомым.
— Здравствуйте!.. Здравствуйте!.. — ответили бойцы нестройно и вразброд.
Но это, видимо, особенно не заботило лейтенанта. Он снял фуражку и, вытерев платком лоб, оглядел двор.
— Ворота выходят на запад. Так. Слева казарма. Справа трехстенный сарай. Под навесом сарая — будки служебных собак. Прямо — коровник. На линии ворот— конюшня. Дальше флигелек… Ага, не иначе, как хоромы начальника заставы! Правильно, товарищи, я сориентировался? — весело спросил он.
— Правильно, все правильно… — рассмеялись бойцы.
Дежурный подал команду «смирно» и подошел к Вьюгову, чтобы доложить. Тот сказал:
— Ладно! Вот приму заставу — тогда. Где-то там наши отстали, везут ларек. Небось заждались?
Грохоча по булыжнику, въехала подвода. Взбудораженные собаки натянули поводки и дружно залаяли. «Лебедь», белой масти дончак, которого чистил ефрейтор Каламбет, заржал и стал на дыбы.
В руках Вали, сошедшей с брички, затрепыхался аист. Лошади дернули, привставшая продавщица упала на чувалы. Из ее рук вывалились коробки, свертки, посыпались конфеты, пуговицы…
— Торговля началась! — сострил Хвостиков.
Грянул смех.
— Тише, вы! — спрыгнув с брички, прикрикнул на всех Лысогор и повел глазами в сторону Вали — капитан, мол, при смерти, а вы ржете.
Валя взяла на руки аиста, широко и странно, не то от боли, не то от жажды раскрывшего клюв, и направилась к флигельку. Поравнявшись с лейтенантом, остановилась.
— Ты где будешь жить, — в казарме или у нас поселишься? — в голосе ее прозвучала усталость, а неожиданное «ты» поразило бойцов.
— Не беспокойся, устроюсь, — Вьюгов передернул плечами и направился к старой костувчанке, которая по-прежнему стояла у ворот, не отнимая от глаз платка. Валя нагнула голову и пошла к флигельку. С порога еще оглянулась.
«Вот ото да!.. Они, видно, старые знакомые», — хмыкнул Хвостиков.
— В чем дело? Что случилось, бабушка? — спросил лейтенант крестьянку.
— Горе случилось, сынку…
Вьюнов внимательно выслушал рассказ женщины.
— Значит, повесился и никакой записки не оставил? — задумчиво спросил лейтенант и больше не проронил ни слова.
Полчаса спустя два пограничника на одноконной повозке повезли старушку домой.
— Лысогор! — появился лейтенант на пороге казармы.
— Есть! — подбежал сержант.
— Подседлайте-ка, пожалуйста, тройку Зоек посвежее. Мне бы вон ту Зойку, мужского рода… — лейтенант показал на белого красавца жеребца, которого сосредоточенно чистил Каламбет.
— Лебедя?
— Да. Захватите и…
— Каламбета? Есть!
— Насчет врача я позвонил — пришлют на место происшествия.
Через несколько минут со двора заставы выехали; всадники. В лучах садившегося солнца они выглядели очень картинно.
Вьюгов — стройный и сосредоточенный; Лысогор — залихватский и повеселевший; Каламбет гибкий, с ястребиной осанкой.
— На боевой расчет! — как только закрылись ворота, скомандовал дежурный засмотревшимся бойцам.
Все побежали в казарму. Один Хвостиков «застрял» возле разъездного ларька. Он приценивался к безопасной бритве и вел игривый разговор с продавщицей.
Подошла Валя.
— Новый начальник уехал?.. — спросила она Хвостикова, который, отложив свою покупку, сразу же навострил уши.
— На похороны уехал, — охотно затараторил ефрейтор. — Я слышал или мне так показалось, что… какое совпадение!.. Лейтенант вроде как бы ваш старый знакомый.
На черепичных крышах заставских построек от лучей садившегося солнца пухли яркие рыжие пятна. Лицо Вали тоже словно распухло. Она, казалось, сейчас расплачется навзрыд.
— Что?.. Как вы сказали?.. Какой же вы… — Валя круто повернулась и направилась к флигельку.
— Хм, выстрел попал в цель… — проговорил ей вслед Хвостиков. Довольный своей проницательностью, он крикнул продавщице:
— Я беру безопаску!.. Заверните!..
— Хвостиков! Кончай базар. Тебя хотят видеть ясные очи старшины! — послышался отрезвляющий голос дежурного из раскрытых дверей казармы, уже затянутых вечерней тенью.
* * *
Поездка на «похороны» оказалась не напрасной. Врач осмотрел тело и установил, что смерть дедушки Соснувца — работа преступных рук.
В тот же день Вьюгов вызвал с заставы по разным маршрутам несколько нарядов. Еще по пули в Костувку один из них обнаружил в лесу израненного ножом человека. Он оказался местным крестьянином и рассказал, что одно время находился на службе у «дефензивы», об этом проведал Моцко и заставил его участвовать в убийстве «дедка» Соснувца. Моцко еще велел готовить поджог элеватора. Застава побежит на пожар, этим воспользуется Косач и принесет из Германии много советских «грошей».
— Я не захотив запалюваты будивлю… Там робыть мий брат. И Мацко кинувся на мене з ножом… — прошептал напоследок умирающий.
* * *
Вьюгов с Лысогором вернулись из Костувки на третий лень под вечер. Через полчаса по приезде начальник заставы сидел в ленинской комнате.
Бойцы входили шумно, но увидев уставшего лейтенанта, затихали и поспешно занимали места.
— Уселись? — спросил лейтенант. Некоторых он уже мог выделить из общей массы. Вот Ковалев, угловатый, с перевязанной рукой, сидит, будто не знает куда себя деть. Ну, Лысогор и Каламбет — эти вообще заметные. Сомкни, говорят, не только хороший служака, но и труженик: первым взялся приводить в порядок заставский сад. В углу Вильченко… Ноги прячет — одна в сапоге, а другая, забинтованная, в тапочке. Старшина. У того все «на пять». И ежик брусиловский и начищенные до блеска сапоги. Животик под ремнем двоится. Видно, не лишен житейской мудрости — сверхсрочник.
Кто же это? Кажется. Хвостиков. Смотрится в зеркальце, приглаживает ладонью торчащий вихор; у него не прическа, а настоящее сорочиное гнездо… Что только старшина смотрит?
— Как вы думаете, кто виноват в смерти Соснувца? — неожиданным вопросом начал беседу Вьюгов.
Сорокин беседы начинал с международного положения. Вдоволь наговорившись, он переходил к делам заставы. А новый… Бойцы удивленно переглянулись. Хвостиков же встал и засунул в карман гимнастерки зеркальце.
— Разрешите, товарищ лейтенант… Моцко и Косач виноваты… Неясно только, кто из них больше… Об этом вся округа знает…
Вьюгов пристально смотрел на ефрейтора.
— Вы, наверно, новичок?..
— Товарищ лейтенант, Хвостиков третий год на границе, — доложил кто-то из задних рядов.
— Да?.. А я думал… Тогда для чего же пограничники, если вся округа знает виноватых?
Хвостиков замялся.
— Ну что ж, пожалуй, садитесь.
Начальник заставы перевел взгляд на Ковалева и Вильченко. Те, несмотря на повязки, вскочили.
— Тоже виноваты Косач и Моцко? Обижают «бедных», из строя выводят? — «посочувствовал» им лейтенант.
— А мы из строя не вышли… службу несем, — буркнул Ковалев.
— Не большая честь волочить за собою перевязанные руки и ноги…
При этих словах начальника заставы Хвостикова, как всегда, обуял дух противоречия.
— А если товарища Сорокина ранили, значит, и ему не велика честь?..
— О Сорокине поговорят другие, — отрезал Вьюгов. — Раненые — комсомольцы? — повернулся он к Лысогору.
— Да, товарищ лейтенант, и неплохие, — встав, подтвердил комсорг.
— Садитесь. Ради первого знакомства оставим неприятный разговор. А вообще здорово получается: два диверсанта, а перекалечили столько людей…
Ковалев и Вильченко, красные от смущения, сели, Лысогор остался стоять. Рослый, плечистый, с продолговатой стриженой головой, крепко посаженной на круглой шее, одетый в летнее опрятное обмундирование, он выжидательно смотрел на лейтенанта, видимо, собираясь что-то сказать; вдруг он мельком взглянул в окно.
— Яковенко с границы! Опять что-нибудь случилось. — доложил он встревоженно.
Действительно, мимо окон торопливо прошел пограничник. Из дежурки донеслись голоса.
— А как отнеслись к старушке из Кустувки… — продолжил разговор начальник заставы и с досадой покрутил головой.
— Виноват, товарищ лейтенант! — вскочил старшина. И, сделав шаг вперед, хлестко стукнул каблуками.
— Старшина Коловорит! — представился он и быстро заговорил:
— Как есть, товарищ лейтенант, я виноват. Не сообразил, не понял. Как есть. А то помогли б… И трубу б соорудили и яму выкопали б. Кто б отказался? Разрешите сесть?.. А насчет Ковалева и Вильченко, так не идут в санчасть… Пока Косача не приведем, говорят…
— Да? — усмехнулся Вьюгов. — Кто же раненых на задание пустит?
В дверях показался Яковенко. Остановившись на пороге, он смахнул рукавом пот с лица, одернул гимнастерку и, разгоряченный, с винтовкой в правой руке, направился к начальнику. Хвостиков тем временем прикидывал, как придется выбираться из комнаты в случае команды «в ружье!»
Яковенко доложил, что на левом фланге, с «сопредельной» стороны ведется назойливое наблюдение. Фашист то хорошо замаскируется, то будто невзначай выдаст себя. По-видимому, сам Косач хитрит.
— В догадках наряда есть смысл. Хвостиков, вы можете объяснить такое поведение врага? — Лейтенант не отводил пытливого взгляда от ефрейтора.
— Разрешите послушать, товарищ лейтенант, — встав, слукавил пограничник.
Вьюгов молча уставился на его «сорочье гнездо».
— Сегодня постригусь, — чувствуя, что вот-вот раздастся хохот, пообещал Хвостиков.
— Вы понятливы.
— Я понятливый… — усмехнулся ефрейтор, припомнив как Валя называла Вьюгова «Сашей» и приглашала к себе.
— Разрешите, товарищ лейтенант? — обратился стоявший Лысогор. — Косач хочет, чтобы ему поверили, что именно в том направлении, где он наблюдает, готовится нарушение границы. А сам пойдет в другом месте…
— Так что ж, приготовимся и там, где хотелось бы Косачу и еще кое-где, а? — спросил начальник заставы, вставая.
— Приготовимся!.. — ответили бойцы и тоже встали.
— На боевой расчет! — приказал лейтенант. Он посмотрел в окно и слегка нахмурился: по двору заставы шла Валя…
3
Небольшие водоемы часто сравнивают с зеркалом, вправленным в землю.
Когда смотришь на Туман-Озеро, тут уже не до зеркал. Завязшее в трясинах и зарослях, оно почти всегда курится туманом. В нем не только дна, как это обычно бывает в мелководных озерах, своего отражения не увидишь… Но стоит подняться солнцу, как Туман-Озеро превращается в настоящий серебряный родник.
С запада над ним дыбится высота, покрытая темным лесом. Там чужая сторона.
Вьюгов заинтересовался своим берегом. Он с Лысогором и Каламбетом пробрался на длинный я низкий, почти вровень с поверхностью воды полуостровок.
Восточный берег озера окаймляла сизая полоса тины. В ней тонул редкий камыш. Над камышом стояли цепью я хмуро смотрели в воду высокие холмы. Между холмами чернели гирла сырых и глубоких оврагов. Вьюгов насчитал их целый десяток, а холмов — одиннадцать. Лениво вытекавшие из оврагов ручьи, еще до впадения в озеро расползались серой жижей, образовывали болотные заводи.
«Да, здесь не всякий пройдет. Но Косач есть Косач», — подумал начальник заставы. Он вдруг заметил еще одну небольшую заводь. Она не подходила к устью оврага, как ее соседки, а врезывалась в полосу камыша. У нее был такой вид, будто па ее месте когда-то стояла широкая плоскодонная лодка, потом лодку столкнули, а ложбину заполнила вода и тина. Если над всеми остальными заводями образовалась зеленая плесень, то здесь вода свежо поблескивала…
Вернувшись на заставу, Вьюгов потребовал о Туман-Озере подробные данные. Ему доложили, что оно совершенно непроходимо и там нарушения не было «зафиксировано» со дня выхода заставы на новую границу. Это еще больше насторожило лейтенанта.
Несколько свободных от наряда пограничников изъявили желание разведать озеро по-настоящему. Старшина Коловорит доложил, что «добровольная инженерная команда» готова к выходу.
— Отставить, пусть отдыхают… — сказал начальник заставы, устало отбросив со лба волосы. Он строго требовал, чтобы бойцы каждые сутки спали не менее семи часов без перерыва, сам же отдыхал — четыре-пять, не больше, и то урывками. — Вы лучше со своими хозяйственниками готовьте из жердей кладки-мостки, переплетите прутьями… Будет готово — доложите, — приказал лейтенант.
* * *
В сумерках наряд направился к восточному берегу Туман-Озера, чтобы проложить там кладки через топкие выходы из оврагов, только не на поверхности, а скрыто, в тине. К утру все было готово.
Одно дело сделано. Осталось вымануть Косача, но не поджигать же ради этого элеватор, и не ждать пока его подожжет Моцко.
Проезжая с Лысогором мимо железнодорожного полустанка, лейтенант задержался возле старого здания — развалины. Оно стояло на одном пригорке, а за ложбиной, на другой — возвышалась вся в лесах новостройка элеватора.
— Едем в район, — убедившись, что старое здание насквозь прогнившее и вот-вот рухнет, сказал Вьюгов сержанту.
На заставе чувствовалось, что Косачу и Моцко готовится ловушка. А так как душою этого дела был лейтенант, то невольно, может, даже помимо своего желания, он всякий раз привлекал к себе мысли бойцов.
Пограничники нет-нет да и сравнивали его с Сорокиным. И тут-то начали всплывать на поверхность грешки капитана. Прошел слушок, что Сорокин навещал Костувку один не случайно: там у него завелась «паненка».
На фоне сорокинских похождений новый начальник заставы выглядел очень выгодно. И вдруг вера в него, не как в начальника, а как в человека, заколебалась, и с очень неожиданной стороны.
Валю на заставе все любили. Во-первых, потому, что она не строила из себя начальницу, всегда сочувствовала бойцам в их трудной и опасной службе, чем могла помогала им. С нею можно было пошутить и посмеяться.
С приездом нового начальника все изменилось. Со стороны глядя, можно было подумать, что Валя духу его боялась. Стоило ему где появиться, как она при первой возможности исчезала.
Вьюгов же или вовсе не замечал жену Сорокина или относился к ней с каким-то обидным пренебрежением.
Лысогор, как комсорг, даже собирался поговорить с лейтенантом начистоту.
Но Валя неожиданно заболела. И Вьюгов пошел к ней, да еще и поздним. вечером. Лампа горела где-то в глубине комнаты, наверно, возле кровати больной. В окнах, попеременно то в одном, то в другом появлялась и исчезала высокая тень. Это ходил лейтенант. Вот он остановился. Потом, наверно, подошел к кровати больной, потому что его тень потянулась вглубь комнаты и как бы сгорбилась. Свет в окнах сначала замигал, потом упал почти наполовину. Видно, лейтенант или сама больная переставила лампу с табуретки на стол и вкрутила фитиль.
К коровнику, где в потемках сидели на завалинке бойцы, потянулась серебристая дорожка. Над черепичной крышей флигелька, в котором жила Валя, поднялся молодой месяц.
— А ведь кстати он там вырос… Смотрите, как выпрямляет рожки, — злорадно рассмеялся Хвостиков.
— Знаешь, о чем я жалею? — обжигаясь недокурком, вдруг резко поднялся Лысогор.
— О чем, товарищ сержант?
— Что не могу дать тебе по уху, — шутя сказал сержант. — так дать, чтобы рожки с месяца свалились и глупые мысли из тебя выскочили!..
— А вы дайте, — рассмеялся Хвостиков, — рожки поотвалятся или нет, а звание вам придется опять подсчитывать с рядового.
— Сержант Лысогор, ефрейтор Каламбет! — раздался требовательный голос дежурного. — Готовьтесь в наряд! Остальные спать!
Лысогор бросил окурок и с ожесточением стал затаптывать его каблуком.
4
Ночь. Мрачная заводь Туман-Озера. В прибрежном камыше залег наряд. Ни ветерка, ни шороха. Только слышится неумолкающий звон болотной мошкары.
«Огромный провал, залитый темнотою, — неужели это озеро? — подумал Лысогор. — Ну и ночь: холмы рядом, а не видать их».
И припомнилось сержанту услышанное от старого Соснувца предание об этих холмах.
Одиннадцать братьев были угнаны тевтонами. Пленники отказались служить врагам. Ночью их утопили в Туман-Озере. К утру они вышли из воды и встали на родном берегу цепью холмов.
«Вот они!»— оглянулся Лысогор на песчаные вершины, заблестевшие против луны, точно непокрытые головы великанов.
Лысогору не долго пришлось увлекаться преданиями. Вскоре началось то, что нередко случается в пограничной полосе.
«Спешите на помощь!» — призывал невидимый наряд пачкой зеленых ракет.
«Сигнал принят!» откликнулась застава ракетами красными.
Вдруг невдалеке от того направления, в котором вспыхивали «вопросительные знаки», замигали густые и частые отсветы пожара.
«Горит элеватор?! Вот так дело!..»
Огни ракет и пламя пожара сначала отражались в небе, а от него, словно уходя вглубь, в черной мути озера.
Залегший у берега сержант, если бы он мог посмотреть на себя со стороны, показался бы сам себе маленьким сказочным чародеем, который колдует над огромным казаном, наполненным расплавленной смолой.
«Да, элеватор!» — решил пограничник.
Где-то со стороны левого стыка участка заставы донеслась автоматная трескотня.
«Что же будем делать, братки?» — повернулся Лысогор к Одиннадцати Холмам. Подумав, он пополз к старшему наряда.
— Обстановочка, товарищ лейтенант… Что делать?
Лысогор не торопился с ответом. Он смотрел на озеро, в котором отсветы зеленых ракет отражались несколько по-иному. Если вначале они отдаленно напоминали лилии, уходившие головками вглубь озера почти отвесно, то сейчас эти лилии будто сносило быстрым течением воды.
Ясно: наряд бросает ракеты вдогонку, по пятам нарушителя, а тот изо всех сил спешит к границе, в промежуток между Туман-Озером и тем местом, откуда доносится автоматная трескотня.
— Обстановка изменилась, — прошептал Вьюгов. — Пожар пусть вас не беспокоит. Вы останетесь встречать Косача… Я пойду навстречу Моцко.
Зашуршал камыш; в нем вырос темный силуэт. Это встал начальник заставы.
— Товарищ лейтенант, одному идти нельзя. Еще что-нибудь случится, как с товарищем Сорокиным…
— Учтите, Косач обязательно пойдет, — проговорил Вьюгов. После напряженного молчания сухо добавил — Одному нельзя идти в наряд, а на задержание или преследование— другое дело.
Снова раздался легкий шорох; там, где только что стоял лейтенант, жутко и пусто подрагивала черная сетью косых теней, падавших от камыша. У Лысогора вдруг что-то заныло под ложечкой.
«Неужели этот человек п Валя… как говорит Хвостиков… А, к черту все!»
— Каламбет, Каламбет! — шепотом позвал сержант своего напарника.
— Я здесь! — откликнулся тот.
«Братушки, а вы тоже здесь?»— подмигнул холмам Лысогор.
Поежившись, он хотел было вытереть за воротником ледяные капли росы, упавшие с камыша, но его рука сначала замерла, а потом потянулась к карабину. Лунную дорожку пересекла лодка!.. Она казалась непомерно большой и с двумя темными горбами.
Лысогор с силой сжал оружие. Что же предпринять?.. А лодки уже не было… Канула в темноту…
Сержант взглянул на часы. На черном циферблате фосфорились стрелки, минутная показывала «десять», часовая — «двенадцать».
«Устроим Косачу рожки», — презрительно ухмыльнулся сержант, глядя на маячившую между остриями стрелок цифру «одиннадцать». Даже в эту критическую минуту от него не уходило неприятное воспоминание о…
«Не подведешь? Все от тебя зависит?»— покосился он на молодой месяц, от которого через все озеро был перекинут серебряный мост. Лысогор подполз к Каламбету и объяснил замысел.
— Понял?
— Ты вправо свою дорожку берешь, я здесь останусь… и не выпускать лодку с дорожек… — проговорил Каламбет и глаза его сверкнули в темноте.
— Тсс. Хорошо. Смотри только: может, появится и другая лодка. Знаешь, где мостки из жердей?
— Сам прокладывал…
Сержант бесшумно пробрался сквозь заросли и перешел по скрытой кладке зыбкую трясину.
Весь в грязи, он остановился. Вытер руки и снял из-за плеч карабин, отвел предохранитель. Прислушался. Еще немного прополз по скользкой бровке берега и вдруг снова увидел лодку.
Она устремилась к берегу. И в тот же миг скрылась луна! Лысогор грудью приник к затвердевшей прибрежной тине. Как бы ему пригодились в эту минуту тысячи ушей и глаз!
«Что-то булькает, Косач пошел вплавь!» — сержант приник к земле.
«Приближается к берегу. Ткнулся в камыши!» — старший наряда з волнении чуть привстал.
— Руки вверх! Выходи из воды! — четко, как выстрел, разорвало тишину. Лысогору показалось, что от его крика озеро встало дыбом, а лес зазвенел.
«У-у-у! Трюк!» — чуть не взвыл пограничник. Он увидел у берега длинное, качнувшееся на волне бревно.
Подавшись первому порыву, Лысогор вскинул карабин, чтобы выпалить все патроны в темноту, туда где рвет живот от злорадного смеха Косач.
Советские пограничники любят, когда нарушитель идет на штык. Вот и пошлем на штык… Вот на что, должно быть, рассчитывал Косач, отталкивая бревно. Что он делает сейчас? Спешит высадиться в другом месте!.. Лейтенант прав!..
Одев на шею карабин, чуть ли не на четвереньках сержант юркнул в камыш.
Только он добрался до своего насиженного места, как озеро вытолкнуло к берегу две черные фигуры. Они появились из темноты так же неожиданно, как появляются из блиндажа мишени; они и напоминали две сгорбленных «поясных», только не фанерных а словно свитых из самой что нм есть косматой и черной жути.
«Приготовиться!»— условным знаком потребовал Лысогор от своего напарника.
Один «горб» вдруг распрямился и вырос в «ростовую мишень». Она повернулась на своей оси и ступила на берег.
«Он! Косач!.. — подумал сержант. — Братки, где вы там?»
Запас юмора у сержанта, видно, еще не исчерпался.
Косач сунул руку в карман и, не оглядываясь, оттолкнул ногою легкую шлюпку.
«Переправщик пусть катится, черт с ним».
Нарушитель, наступая на свою огромную тень, пошел. К его черному затылку, казалось, так и прилипла луна с двумя рожками. Она так и шла сзади за нарушителем.
Косач вынул из кармана руку.
«Пистолет!» — мелькнуло в голове сержанта. Он легонько коснулся Каламбета:
«Занимай свое место. Братушки, не выдайте!..»
Диверсант приостановился, повел вправо-влево головой и шагнул в камыш. Вот уже шорох приближается. Лысогор привстал.
— Стой! — тихо, но до жути отрывисто и резко скомандовал он, вмиг оказавшись на ногах.
«А!»— вздрогнул Косач, напоровшись на холодное лезвие штыка. Его черная тень нависла над выросшим из земли пограничником и закрыла луну. Вдруг темнота прыгнула. Из нее грянул выстрел. Сержант шагнул с правой ноги. По камышу прозвенела винтовка. Т-трах!.. Вскинутая рука бандита от удара снизу прикладом дернулась и пистолет, тускло блеснув, закувыркался в воздухе.
Пока шла эта секундная схватка, темнота, мешаясь с лунным светом, рвалась, как овчина, и клоками летела во все стороны…
Наступила заминка. Косач, угрожающе выставив вперед руки, отступал назад.
«Гах!» обрушился ему на спину Каламбет, сдавил шею и зажал рот.
Пятясь назад и хрипя, нарушитель выгибался, выгибался… и рраз!.. Опять во все стороны полетели клоки темноты и осколки света. Получив двойной удар — в грудь и голень, — Каламбет упал навзничь в одну сторону, а Косач — в другую, прямо под сержанта. Или он плечами переломает колени пограничнику, или ухватит за ноги и ударит затылком об землю. То и другое — самые коварные приемы.
Темнота натянулась. В глазах сержанта зарябило. Сама луна, казалось, прыгнула и кинула его, но не назад а в сторону.
— Спокойно! — прохрипел Лысогор, оказавшись сбоку Косача, упавшего на живот. Враг, видно, еще не думал сдаваться. Круша камыш, он с маху перевернулся и, опираясь на отставленные назад руки, сел. Луна забивала ему светом пасть, глаза, ноздри. Косач метался. Его грудь поднималась, как меха, зубы были оскалены. Он водил темными глазницами, выискивая, куда бы кинуться. во что бы вцепиться.
— Спокойно! — повторил сержант, не отнимая штык, на этот раз неотвратимо готовый вонзиться в живот нарушителя.
— Предал! Предал! — взвыл Косач, потрясая в бессильной злобе пучком вырванного камыша…
Когда диверсанта связали, Каламбет сунул ему в рот кляп.
— Чтобы не выл на луну, — пояснил молчаливый ефрейтор и, волоча ногу, отошел в сторону.
* * *
Пограничники с задержанным поднялись на восточный скат самого высокого из «Одиннадцати Братьев». Занималась заря. По оврагам к озеру уползал густой туман.
— Вот и переночевали, — проговорил Лысогор. Осмотревшись, он добавил — Хотел бы я знать, кого еще в эту ночь не досчитаются наши соседи.
— Шире шаг! — скомандовал он, больше для порядка, потому что Каламбет волочил перебитую ногу. Да и Косачу торопиться некуда.
От Туман-Озера до заставы было недалеко. Едва, только рассвело, как сержант уже барабанил в ворота. Ему хотелось ввести Косача с парадного хода. «Если есть неспящие, пусть посмотрят на „улов“!»
На стук выглянул в калитку дежурный.
— О, для такого гостя — ворота настежь! — сказал он и, взглянув на задержанного, торопливо зазвонил ключами.
Только дежурный увел Косача, как во двор въехал Семкин на мокрой от пота и росы лошади. Словно ка что-то жалуясь, лошадь жалобно заржала.
С плеча Семкина свисало командирское снаряжение. Поясной ремень сложился обручем, из кобуры выглядывала тусклая крышка магазина. Планшет был перехвачен желтой резинкой.
«Лейтенант!»— подумал Лысогор и в его ушах опять послышалось жалобное ржание. Мороз прошел по коже. Он вспомнил, что лошадь так же вела себя, когда был ранен Сорокин.
— Товарищ Лысогор! Вам поручение, — взволнованно начал Семкин. Он посмотрел в двери флигелька и замолк: там стояла Валя!.. В длинной рубахе, с распущенными волосами, она нервно теребила халат, который свисал с ее вздрагивавших плеч.
Семкин соскочил с лошади и, минуя Лысогора, подошел к молодой женщине.
— Это вам… — протянул он снаряжение.
Глаза у Вали расширились. Она ухватилась обеими руками за ворот рубахи, собранной у шеи сборкой.
— Лейтенант?! — выкрикнула Валя безголосо.
— Это снаряжение вашего мужа. Снято лейтенантом с Моцко.
«С каких это пор он стал таким заботливым?»— поняв, что лейтенант жив, уже с неприязнью подумал о нем Лысогор.
— Правда?.. Он передал мне? — в охрипший голос Вали ворвались неожиданные нотки. Она опять подняла к лицу руки. Молодая женщина как бы не могла себе чего-то простить. Она повернулась и быстро ушла.
— Где лейтенант? Что он приказал? — повернулся Лысогор к Семкину, который в одной руке держал повод своей взмыленной лошади, а в другой сиротливо висевшее снаряжение Сорокина.
— Велел вам с Валей ехать в госпиталь, отвезти оружие… Стоять! — прикрикнул боец на заржавшую в сторону открытых ворот лошадь. Потом добавил — Лейтенант задержался с конем, тот прыгал через канаву и растянул ногу.
Пока Лысогор раздумывал, как ему быть, в воротах показался начальник заставы с Лебедем в поводу.
— Валя уехала, не застали ее? — спросил лейтенант сержанта.
— Она и не собиралась ехать, — ответил Лысогор.
— Ну, тем лучше. — начальник заставы вытер с лица пот и к удивлению Лысогора рассмеялся без тени озабоченности.
— Косача уже определили? Почему такой кислый, товарищ комсорг? — почти весело спросил Лысогора лейтенант.
— Разве не знаете — неприятность.
— Какая? — взволновался начальник заставы.
— Ну как же — элеватор сгорел…
— Вот что вас тревожит… А еще старый пограничник… Косача сумел скрутить, а простой вещи не понял. Мы же с вами ездили в район на счет старой развалины, что стояла против элеватора. Теперь ее уже нет…
— Так это она горела всю ночь, не элеватор? — обрадовался сержант. — Вот это здорово!
— Как там сестра?.. Возьмите, Семкин, Лебедя. — протянул повод своего коня Вьюгов.
— Какая сестра?! — воскликнул Лысогор, пораженный мелькнувшей в голове догадкой.
— Ну, как какая? Моя сестра, Валя. Наделала она себе хлопот… Ну да ладно… Этого всего вы можете и не знать… Это не обязательно знать даже пограничнику… — лейтенант задумчиво усмехнулся и направился в флигелек.
Приятно удивленный, обрадованный, Лысогор смотрел ему вслед и не мог совладать со своим лицом, на котором все шире расплывалась улыбка.
Подошли бойцы. Появился Хвостиков, как всегда, заспанный, но готовый на любые выдумки.
— Опять туда же… Спозаранку!.. — кивнул он в сторону флигелька, вслед Вьюгову. — Знаете, где тут собака зарыта? Собирался на Вале жениться наш новый… Но Сорокин перехватил у сослуживца рыбку… Потом сопоставление сторон в одну лунную ночь… Помните? — говорил он вполголоса.
Лысогор переглянулся с Семкиным, передернул плечами. У сержанта было хорошее настроение и он не хотел никому грубить, даже Хвостикову. Но тот сам его задел.
— Как там наше Хасан-Озеро? Не передавало привет? Говорят, при вашем появлении и туманы рассеялись над ним, правда это?
— Не видать тебе Туман-Озера ясным, — покачал головой Лысогор. — А что касается Вали и лейтенанта, то они — брат и сестра.
— Что? — удивился Хвостиков. Его стриженая голова смешно и неприятно клюнула вверх.
— А то самое! — под общий смех сказал кто-то из подошедших бойцов.
Вдруг с левого фланга заставы донеслись гулкие, как лай догов, очереди немецких тяжелых пулеметов. В той стороне фашисты стреляли бывало и раньше.
— Для действий в Африке готовятся на песчаном полигоне, — рад случаю перевести разговор на другое, веско заявил Хвостиков.
— Это тебе фюрер по секрету сообщил?.. Насчет действий в Африке? — переспросил Лысогор и лицо его стало серьезным.
— Фюрерша, — пробормотал Хвостиков, примирительно заулыбавшись.
— В ружье! — прогремела из дверей казармы команда.
Затопали сапоги бойцов, изредка бряцало оружие, приглушенно заржала лошадь — застава строилась по тревоге.
Бывает, покажется из-за туч луна и опять спрячется. Так и у пограничников: блеснет на их небе что-нибудь от мирной жизни — приятное или неприятное, — и вот уже его нет.