Ответственно заявляю: магия — бездушная и тупая сука! И чем ее больше, тем она тупее!

Мой дар опять подрос скачком, хотя нового числа я не знал: для уточнения по самому распространенному методу требовалось сотворить одну очень простую иллюзию и выяснить ее высоту. Причем для грубого замера хватило бы и обычного портняжного метра, но у меня не было даже его. Да и не стоял сейчас вопрос остро: ну, будет у меня сорок пять — сорок семь единиц, а не двадцать три как раньше, и что? Пока что подросший резерв причинял исключительно сложности: увеличившийся дар еще больше давил на исполнение слова.

И тут мы снова возвращаемся к тому, с чего начали: магия — сука!

Бессердечной силе было похер, что дома у меня теперь нет, похер, что нет отца, и некому теперь дать разрешение не ночевать дома, — она очень настойчиво и жестко требовала выполнения когда-то взятых обязательств!

Собственно, это и являлось причиной того, что по прошествии трех суток я все еще находился в границах округа, а не увеличивал расстояние между собой и родным городком. Особенно проблемно стало на третий день: стоило только отвлечься, как накрывало сумеречным состоянием, в котором я непроизвольно разворачивал байк в обратном направлении и на всех парах начинал гнать в сторону разрушенного дома. И как раз в этих метаниях туда-сюда виноват подросший резерв — раньше меня так домой не тянуло. Я, конечно, и экспериментов таких над собой не ставил до сего дня, но почему-то думаю, что с пятнашкой, что я имел всего два месяца назад, было бы легче.

А ведь так хорошо все начиналось!

Машку удачно заловил на традиционной поездке за молоком. К стрельбе и взрывам народ в их застройке был привычным — неподалеку за холмами располагался полигон, так что переполох, случившийся всего в паре километров, не нарушил сонного спокойствия местных жителей.

— Привет, — выступил я из темноты.

— Здравствуйте, Петр Петрович! — недавнее требование обращаться по имени-отчеству окончательно разонравилось.

— Достаточно просто Петра, если без всяких Петь и Петруш. И на ты.

— Я уже поняла, мне несложно. Ты за одеждой?

«Нет, епта, на тебя полюбоваться хотел!»

— За ней. Готово?

— Уже две недели, я просто не знала, как дать знать, вдруг это секрет?

— Спасибо, это действительно был секрет. Сюрприз.

— Был?

«Ёпта, ну, надо же, умная какая! Вон как быстро вычленила главное слово!»

— Теперь уже неважно. Потом подробности узнаешь. Так я могу забрать?

— Сейчас-сейчас! — засуетилась девчонка и скрылась в доме. — Петр! — вернулась она с объемным свертком, — А можно я брату такое же вышью? Пусть не всё, но хотя бы часть? Пожалуйста…

Хотел было наотрез отказать, а потом подумал: а толку? Это не отцовские схемы, где каждая комбинация рун — откровение, такой узор почти любой хоть немного разбирающийся в предмете составить может, если покопается в соответствующей литературе. Я сам честно слизал несколько связок из отцовского же учебника. Немного творчески доработал, правда, но в пределах доступных большинству знаний.

— Дай хоть проверить!

Машка, затаив дыханье, наблюдала, как я провожу рукой по жестким от переплетения проволоки участкам одежды. Активированные руны подмигнули мягким светом, показывая, что рукодельница не отошла от схемы ни на миллиметр — а большей точности не требовалось.

— Надо же! Сработано как надо! — умоляющий взор снова уперся мне в лицо. — Валяй, вышивай, я разрешаю. — В честь успешного исполнения заказа решил даже поделиться небольшим секретом. — Только имей в виду: обязательно металлической проволокой — нитками ерунда получится, требуется именно проводящий материал. В идеале — золото, но серебром дешевле, а если черненым, то еще и практичнее. Медь тоже сойдет, но она, как и золото, слишком заметна будет, теряется весь смысл.

— Спасибо.

— Тебе спасибо. Прощай.

— Ты куда-то уезжаешь? — растерянно спросила Маша, — Ах, да, ты же поступаешь в этом году…

— Примерно. Еще раз спасибо. Прощай!

Грустно! Прожил здесь всю жизнь, а хоть как-то попрощаться могу только с едва знакомой девчонкой.

Из пяти оставленных закладок в живых осталось три — две кто-то нашел и разорил. В одну из уцелевших попала влага — барахло сгнило, как и деньги. Покрытые черной плесенью купюры даже доставать из пакета не стал — не смог представить себе продавца, согласного взять у меня расползающиеся банкноты, так что небрежно замотал тючок и сунул обратно, чтобы мусор не мозолил глаза случайным прохожим.

В общем итоге у меня набралось почти триста рублей — смешная сумма для бездомного беглеца. Ладно еще одежду покупать не надо — часть вещей из тайников до сих пор подходила, хоть и в обтяжку, да и про свой заказ Машке удачно вспомнил. С документами был полный швах — все сгорело вместе с домом.

И вот теперь я сидел и лихо тратил почти червонец — цены в привокзальной кафешке были безбожно завышены, но без ударной дозы кофе существовал немалый риск опять очнуться на пути домой.

Вообще, план срочно требовалось менять — еще трое суток в таком режиме я не выдержу и точно вернусь в «ласковые» объятия опекуна. Поэтому и свернул в этот городок. Городком он являлся только по названию — четыре кривые улочки вряд ли могли претендовать на столь высокое звание, но при этом мощный железнодорожный узел не давал аборигенам скатиться к жизни обычной деревеньки. Еще недавно сюда же проложили шикарную автотрассу, что гарантировало в недалеком будущем строительно-коммерческий бум, но пока всего лишь одна-единственная забегаловка обслуживала немногочисленных посетителей.

Думы лезли сплошь пессимистическими: полагаться на себя я больше не мог, а на то, чтобы уехать на поезде вместе с байком категорически не хватало денег — аренда багажного места зверски кусалась. Еще несколько дней назад, я бы даже не моргнул глазом, доставая из кармана запрошенную сумму, но сегодня…

А продать или хуже того — бросить байк не поднималась рука. Я не был таким уж ярым поклонником философии свободы и ветра в лицо, но — черт возьми! — от матери у меня остался только медальон, а от отца — только этот его подарок! Да, когда я стану совершеннолетним и доберусь до наследства, я смогу себе позволить что-то не хуже, но ключевое слово здесь «хуже»! Никакая дорогущая игрушка в будущем не сравнится с этой! И в то же время я отлично понимал: байк меня демаскирует — далеко не каждый мой ровесник может себе позволить «Звезду», я уже молчу про улучшенный дизайн и молчу-молчу про реальную начинку. Но если на трассе я не особо бросался в глаза — поди еще разберись под амуницией, кто водитель, да и с наступлением теплого сезона на дороги выбрались сотни любителей острых ощущений, зато юноша, сдающий такую технику в багаж, точно запомнится случайным свидетелям. А мой предполагаемый опекун уже показал себя серьезным человеком, способным задействовать немалые силы.

Куда ни кинь — всюду клин!

Душную тишину зала разорвала матерная тирада. К мату в нашем доме относились строго отрицательно — отец всегда показательно морщился на ненормативную лексику, и обычно хватало его строгого взгляда, чтобы матершинник начал литературно изъясняться. Но при этом меня в самом возрасте воспитывала семерка бывших военных. Даже Кошка нет-нет, да позволяла себе крепкое словцо, когда я ее особенно допекал, а уж остальные в этих случаях в выражениях редко стеснялись, так что соленые обороты чем-то шокирующим для меня не являлись. Сказать, чтобы я сам их повсеместно употреблял… вряд ли. Разве что на эмоциях, когда разом кончались нормальные слова. Я это к чему: шумно ворвавшаяся в забегаловку парочка танкистов не добавляла мат к речи, она им разговаривала! Хотя нет, я не прав, это был не диалог, а монолог, практически крик души:

— Ты не мехвод, ты пип пип, танк теперь пип пип пип! Пип пип броня пип! Управление пип пип! Даже пип гусеницу пи-и-ип! Пи-и-и-п! Рельсы пип! А если пип пип пип следующим эшелоном, то комбат пип пип пип тебя и меня! Это ж надо же пип пип мимо платформы! Это же пип пип пип пип полная жопа! Пи-и-ип неустойка от дорожников пип пип!!!

Что?.. Невольно выслушав вместе с официанткой не предназначенное для наших ушей, обернулся посмотреть на героев дня. На короткое время даже собственные проблемы отошли на второй план, потому что передо мной стояли люди, уронившие танк! Ма-а-хонькую такую бронированную машинку стоимостью в десятки миллионов и весом за сорок тонн. С двух метров высоты. Помяв броню, разбив в хлам кучу приборов, сорвав одну гусеницу. Повредив соседний железнодорожный путь. Не у одного меня, смотрю, жизнь бьет ключом!

Механик-водитель — совсем молодой щуплый парнишка, ссутулившись, прошмыгнул к стойке, судорожно схватил уже приготовленные официанткой свертки и слинял, а прооравшийся старший сержант, тяжело плюхнувшись за столик, сделал заказ:

— Двойной кофе!

Уткнулся обратно в свою чашку. Посочувствовать бедам проштрафившегося экипажа элементарно не хватало ни сил, ни желания. Нехорошо признаваться, но на самом деле я даже позлорадствовал чужим неудачам — они вывели меня из амока, в котором я пребывал последние полчаса.

— Кабан?.. — На неуверенный оклик вполне можно было не реагировать, но разведчика из меня не получится — я всем корпусом нервно развернулся к вопрошающему.

— Кабан, точно! Помнишь меня? — спросил матершинник — командир экипажа, расплываясь в щербатой счастливой улыбке.

Теперь, когда он обратился, что-то знакомое в его лице мелькнуло. Погоди-ка, погоди… что-то неприличное…

— Педофил?..

— Маньяк! — возмущенно поправил танкист, — «Ночные волки». Вспомнил?

— Еще бы! Только ты тогда, по-моему, с косичкой был?

— Ну! Когда это было!

Случайный знакомец почти трехлетней давности радостно пересел за мой столик.

— Так это твоя «Звезда» у входа стоит? Красавица! А какая максимальная скорость?

Вяло удивился его энтузиазму — он плохо сочетался с только что озвученными на весь зал проблемами экипажа, но почему бы ни поговорить о чем-то отвлеченном? Не худший способ убить время, а мне еще трое суток как-то продержаться надо, не сорвавшись домой.

— Двести двадцать на трассе, разгон до ста за пять секунд!

— Ух, ты! — он уважительно добавил еще пару эпитетов, но после недавней экспрессивной речи это были так, запятые. — Крутая она у тебя! На заказ?

— Нет, серийная, просто небольшие улучшения, — и невесело усмехнулся над шуткой, понятной только мне: назвать «небольшими улучшениями» почти полную переделку от Петра Романова? Для этого надо было родиться каким-нибудь князем, у которых денег куры не клюют. Или мной — его сыном. Разговаривать резко расхотелось.

— Я помню, что ты в рунах сечешь, — сделал Маньяк неправильные выводы по поводу автора усовершенствований. Потом мы еще немного потрепались о характеристиках мотоциклов, пока он не перешел, наконец-то к цели разговора, — Слу-ушай, — просительно протянул танкист, — А ты сильно торопишься?

— Вообще не тороплюсь, — в душе нехотя шевельнулось разбуженное любопытство — зачем-то же он подсел ко мне?

— Тебя мне сам бог послал! Нет, честно!

«Ага! Слышал я твою молитву! С другой стороны — очень искренняя, может только такие и доходят до адресата?»

— Короче, ты же понял уже, в какую жопу мы попали! Послал бог водилу! — дальше опять пошел не несущий смысловой нагрузки, но точно передающий эмоциональную окраску набор слов.

«Господь, я смотрю, прям диспетчером при тебе подрабатывает: меня послал, водилу послал…»

— … расхреначено все в клочки! Поможешь? Я заплачу!

Пока пропускал мат мимо ушей, похоже, прошляпил что-то важное.

— Извини, не понял, — отгоняя головную боль, потер переносицу и виски, — Я в устройстве танка мало разбираюсь и отремонтировать гусеницу вам никак не помогу.

— Да х… с ней, с гусеницей! Это всё чинится ремкомплектом! У нас щитовое управление вдребезги! Половина схем рассыпалась. А ты же в них шаришь?! — и он с надеждой уставился на меня!

Вот здесь я окончательно вынырнул из своей апатии и изумленно уставился в ответ на своего визави. Потому что бывший байкер либо полный ноль в рунах, либо поставлен в крайне неудобную позу своим командованием. А скорее всего и то, и другое.

Начнем с того, что управляющий щитом блок стоит треть всей цены танка. Это такая крутая штука, которая в бою принимает на себя почти все летящие в цель снаряды, оставляя на броню лишь мелочь. Не панацея, случаются отказы, перегруз и прочее, но ничего лучше пока не придумали. За разработку этой самой фиговины некие П.И.Романов и С.И.Веллер двадцать лет назад получили государственную премию и ордена. Это всё к тому, что у сержанта в принципе не может быть адекватного количества денег оплатить подобную работу.

Вторая новость состоит в том, что даже на заводе блоки собираются вручную и очень высококвалифицированными специалистами. Предположить, что мальчишка, починивший когда-то с помощью подручных средств байк на дороге (им же и испорченный, кстати, но это к делу не относится), сможет разобраться в этой схеме?.. Это… даже не знаю, с чем сравнить! Примерно как шахматисту предложить выйти на ринг против тяжеловеса — тоже же поединок спортсменов!

Но есть еще и третье обстоятельство, не имеющее никакого отношения к первым двум: бог этого сержанта, может и не любит, но точно за ним присматривает! И за мной, видимо, заодно. Потому что свести нас в этой дыре могли только высшие силы — свободных профессионалов, способных выполнить просьбу Маньяка, по всей империи на пальцах рук пересчитать можно, а я, хоть и не причислял себя к их когорте, конкретно эту задачу решить мог. Чтобы скоррелировать работу подобного блока на летающем доспехе с работой двигателя мы с отцом столько вариантов перепробовали, столько раз переделывали! Воспроизвести после тех адских трудов стандартный армейский блок для наземной машины? Да я даже пару оптимизаций могу внести!

— Это дело не на один день.

— За трое суток уложишься? С оплатой не обижу, если мало будет, мы всем экипажем скинемся и добавим! — Сержант уже в мечтах потирал руки, а я окончательно утвердился в мысли, что в рунах мой собеседник ничего не понимает. — Только… ты только не пугайся! Мы со следующим эшелоном уехать должны. Самое страшное мои к вечеру доделают, погрузка — сам за рычаги сяду! У нас только три дня пути до Феодосии, а там уже последняя проверка!

— Трое суток?.. В поезде?

Не знаю, смеяться или плакать: собрать за три дня схему восьмого уровня сложности и шестого класса точности в качающемся поезде — это, несомненно, то самое, о чем я всю жизнь мечтал! И в то же время — идеальный для меня вариант, во-первых, все равно ночами спать не могу, а во-вторых, не прилагая никаких усилий, перемещусь на несколько тысяч километров от опасного опекуна. И я буду не я, если сейчас не выторгую у Маньяка максимум, что он способен заплатить, тысячи на две-три точно заставлю раскошелиться! Заодно пусть подумает, как незаметно захватить байк.

Уже повесив мысленно на собеседника свои текущие проблемы, азартно приступил к торгу. А что? Жить-то как-то надо!

— Море… Море, ёпта, пип, пип, море…

Несколько дней плотного общения с Маньяком и членами его экипажа не прошли даром — мой словарный запас нецензурной лексики значительно обогатился, ведь нормально они понимали только разговоры на их языке. И ладно бы только матерились, так ведь еще тупили по-страшному и всё под руку норовили влезть! Просишь, как людей: дайте пять минут тишины, ответственный участок, вам же воевать с этим блоком! Но нет! «А почему, пип, эта пип кривулина не такая, пип, кривая как вон та?!» И это в момент, когда нужно выдать точно 0,3 единицы! Убил бы!

Но сделать плохо не давало уважение к себе и знание, что без моей работы их вынесут в первом же бою. Так что очень быстро выяснил, что приказ, подкрепленный солидной порцией ругани, а иногда и чувствительным тычком, криворукие помощнички выполнить в состоянии. Все это время не раз невольно вспоминал Ивана Вершинина и остальных своих надзирателей — по их редким рассказам и байкам служба в армии воображалась немножко по-другому, ответственнее что ли.

Потом выяснилось, что уровень раздолбайства оказался еще хуже, чем я мог себе вообразить: зная денежную цену блока, зная его практическую ценность, нетрудно догадаться, что расхреначить его так, как смогла эта троица, легко не получится. Простое падение танка (ну, ладно, не простое, а эпическое по долбо. бству, но тем не менее) не могло привести к полной поломке. Так вот: внушительные заводские крепления были ослаблены до крайнего положения, чтобы в нише за блоком поместилась плоская фляжка со спиртом!

Честно скажу: если бы не жуткий недосып и не тесное пространство внутри танка, легким сострясом мехвод бы не отделался. Мне уже было пофиг, что эта работа дала мне возможность относительно безболезненно переместиться на полкарты империи, пофиг, что обзавелся какими-никакими деньгами — злость на подобное небрежение требовала выхода.

Смутно помню, как нас разнимали, как после распития злополучной фляжки под сухпай третий член экипажа на безымянном полустанке исчезал за догоном, как оговоренные две тысячи рублей перекочевали в мой карман, как строгий диктор на радио объявил, что наступило первое июля. Дальше — черный провал.

И вот теперь:

— Море…

После констатации очевидного я разразился таким потоком площадной брани, какой не позволял себе даже последние три дня. И, переведя дыхание, еще одним. И еще одним. Эмоции утихать не желали.

Потому что бликующая серо-зеленая поверхность простиралась до самого горизонта.

По всем направлениям.

На все четыре стороны света.

Сидя на откинутом люке, я разглядывал ряды таких же принайтованных к палубе сухогруза танков и самозабвенно матерился до самого прихода корабельного патруля, или как там эта команда называлась. И даже сваливший с брони удар от одного из моряков не прекратил истерику — я и лежа продолжал высказывать небу все, что думал и об армии, и о танкистах, и об их танках, и о кораблях, и о моряках, и о жизни в целом.

Взрыв эмоций окончился апатией, еще сильнее, чем была: так бездарно слить все козыри! То, что троица идиотов сидела в каюте, отведенной под гауптвахту, с самого прибытия в Феодосию, ничуть меня не утешило — я уже успел пожалеть, что выполнил работу на отлично с плюсом, мысль, что эти ослы почти наверняка выживут в предстоящей опасной командировке и наплодят таких же ослов, вызывала тихое бешенство.

Меня даже не расшевелило, когда Маньяк, заглянувший в каморку, ставшую моей тюрьмой, на голубом глазу заявил, что видит меня впервые в жизни! Всего и смог, взглядом в стиле Аглаи «кто тут что-то вякнул?» пройтись по фигуре танкиста сверху вниз и опять нырнуть в безмятежное «пошли все на!», после чего от меня надолго отстали. Дни сменялись ночами, и только миска с регулярно обновляющимся содержимым да выносимое раз в день поганое ведро показывали, что про меня не окончательно забыли на этом корабле.

И самое интересное — у меня ничего не отобрали из личных вещей! Увы, среди тех артефактов, что у меня завалялись, никакой помочь сбежать не мог, да и куда я денусь посреди моря, но сам факт!

Интерлюдия.

В каюте контрика третий день играла одна и та же музыка — соло из «Рыголетто». Рассчитанное на троих, но нагло занятое в одиночку помещение, уже не вызывало прежней зависти — если к возможности уединения в тесном пространстве корабля прилагалась морская болезнь, то спаси и сохрани от такой привилегии! Нелюбовь у капитана Махоркина с морем сложилась с первого взгляда — крепкая, взаимная, а время лишь углубляло и усугубляло внезапно вспыхнувшее чувство. Отдельные личности в кубрике уже начали принимать ставки — удастся ли вообще особисту живым добраться до порта назначения.

Кого другого в подобной ситуации двадцатипятилетний лейтенант Кожевин, стоявший сейчас в раздумьях перед дверью, может и пожалел бы, чего далеко ходить — его самого в первый день на борту мутило, но в отношении к Махоркину сочувствие буксовало, а в глубине души лейтенант искренне надеялся, что самым отчаянным спорщикам удастся сорвать куш. Впрочем, за месяц, прошедший с представления Павла Михайловича, комвзвода успел убедиться — столь редкостное гуано выживет в любых обстоятельствах, только злее станет. За короткое время совместной службы Махоркин засел в печенках у всей части от рядовых до командования, и лишь крыша от Особого отделения спасала пока свеженазначенного офицера от темной. Тем неприятнее становилась миссия лейтенанта — к непосредственному свидетелю своей слабости у контрика наверняка сложится предвзятое отношение.

Под нескончаемые страданья — и чем его рвет, болезного, третий день подряд? — Кожевин нервно поправил складки полевой формы — не хватало еще снова получить втык за неуставной вид!

— Лёня, на пару слов.

Кулак, занесенный для стука, так и не коснулся тонкой преграды.

— Да, Владимир Сергеевич?

— У меня! — командир недовольно дернул желваком, скрываясь в темном коридоре.

Еще раз посмотрев на дверь и прислушавшись к новому раунду проклятий за плохо изолированной переборкой, комвзвода вздохнул — оттягивать неизбежное не стоило, но и не повиноваться приказу вышестоящего командира и тестя тоже было чревато.

— Лёня, почему я узнаю о ЧП не от тебя, а от капитана судна?

— Виноват, господин полковник!

— Леонид, мы сейчас не на плацу!

— Владимир Сергеевич! Согласно инструкции…

— Лёнь, не ори, сбавь обороты!

— Но!..

— Сбавь! Инструкции я знаю не хуже тебя. И будь с нами Степан Евгеньевич — подписался бы под каждым словом. Но с этим! — полковник взглядом поискал — куда бы сплюнуть, не нашел и только махнул рукой.

— Владимир Сергеевич! — даже во внеслужебной обстановке называть командира «папой», как требовала жена, у молодого лейтенанта язык не поворачивался, так что обращение по имени-отчеству было максимально свободным. Тесть тоже не рвался панибратствовать с зятем, но и заставлять того постоянно «полковничать», как требовал устав, породнившись, стало глупо, поэтому наедине они предпочитали менее формальный стиль общения.

— Лёня! Я навел тихонько справки: там, — выразительный взгляд на потолок, — этого списали. Вчистую. Обратно из командировки его не ждут. Мне даже намекнули, что можно этому делу немного поспособствовать. Вот так-то! — многозначительно кивнул он скорее своим мыслям, чем собеседнику, — Сильно рыться и расследовать не будут. Лёнь, только учти! Я тебе это говорю как родственнику, болтать об этом…

Предупреждение было излишним, в чем Кожевин поспешил заверить тестя:

— Владимир Сергеевич! Совсем за дурака-то меня не держите!

— Лёня! Не держал и не держу, только тема у нас с тобой скользкая… Беда в том, что и Пашонка не дурак, — за минувший месяц Леонид слышал много вариаций переиначивания что имени, что фамилии контрика, но, пожалуй, эта, придуманная командиром, наиболее точно выражала все оттенки отношения к особисту. Вот что значит опыт! — Тварь, гавно, но не дурак. Ему сейчас любая зацепка нужна, чтобы на большую землю вернуться. За любую мелочь схватится и в громкое дело раскрутит. С Минакеевым и его расп…долбайским экипажем ты, конечно, подставился. Одно радует: за такое дальше пустыни послать не могут, а мы и так туда направляемся. А с зайцем этим он столько накрутить может!

— А может и ну его? Особый отдел тоже хорош — спихнули нам дерьмо и рады! Еще и намеки всякие делают! Махоркин, конечно, сволочь, пуля по нему плачет, но мараться об такое?.. Пусть зайца забирает и валит! Нам же легче дышать будет. А там пусть с ним свои, как хотят, так и разбираются!

— Эх, Лёня-Лёня!.. — вздохнул полковник, — Где мои двадцать пять и розовые очки?.. Это с Минакеевым мы легко отделались, докладную удачно генерал Олейников перехватил, и все равно эта история нам еще аукнуться где-нибудь может. Мне Григорий Саныч отдельные выдержки зачитал, так там и вредительство, и саботаж, и даже диверсия приплетена!

— Вот, сука! На его же глазах всё произошло! — не удержался от восклицания младший родич.

— А с зайцем — продолжил старший, — Не отмоемся. Махоркин, чтобы выкарабкаться, всех нас утопит. Хуже того, ты самого пассажира-то видел?

— Видел. Пацан-пацаном, то ли школьник-переросток, то ли студент.

— Видел, но не увидел! На кольца обратил внимание?

— Обычная штамповка… — пожал плечами лейтенант, — Я сам такие в юности…

— Что ты там сам в юности, это ты Ирине рассказывай! Обычная штамповка! — сарказм полковника больно колол, но крыть было нечем — чтобы отличить стилизованную безделицу от настоящего артефакта, требовалось образование получше, чем танковое училище, — То-то первый после бога ко мне сам прискакал из-за обычной штамповки! Главмех у него большой специалист по рунным конструктам, университет закончил по этой теме, так вот он с чего-то считает, что та пара колечек на сотню тысяч, если не больше потянет!

— Сколько?!. Сто тысяч?! За пару стальных полосок?..

— Рот-то прикрой! Я тоже не крупный знаток, но не выдержал, сходил, посмотрел, сто — не сто, а колечки не простые! Да даже если десять тысяч! Ты можешь себе представить подростка, просто так разгуливающего с целым состоянием на руке? Причем заметь, ему эти кольца нисколько не мешают, он их даже не замечает, по-моему! В отличие от тебя! — Кожевин покраснел до кончиков ушей, обнаружив, что на нервах начал теребить обручальное кольцо, которое носил уже больше года. — Не бери в голову, это не в твой огород камень, я только, чтобы показать разницу, — постарался смягчить тесть свой наезд. — Но мы не о тебе или мне, мы о зайце! Теперь добавь его реакции — этот взгляд «вы все пыль под моими ногами», это высокомерное молчание! Уж поверь, обычному подростку такое не сыграть, один раз увидишь — ни с чем не перепутаешь! Вот и подумай, кому можем дорогу перейти! А мальчишки имеют свойство вырастать. И если я правильно определил породу — злопамятность у таких в крови.

— Так что теперь — за борт его что ли выкинуть?

— Знаешь, на самом деле не худшее решение… — командир ненадолго задумался, прежде чем выдать указания, — Значит так: мальчишку пока никто толком не видел, кроме трёх матросов, механика и самого капитана, у нас — это я, ты и экипаж Минакеева. Удачно он под вечер вылез, как раз все ужином заняты были. Мореманы со своими сами разберутся — капитан в молчании не меньше нашего заинтересован, всё, что на борту — под его ответственностью. С сержантом и его обормотами делай, что хочешь, но никого постороннего они не видели! Понятно?

— А с парнем что?

— Не твоя забота. Да не дергайся ты! — возмутился он, видя колебания зятя, — Я еще из ума не выжил, чтобы детей топить! Высадимся в порту — по-тихому передам безбилетника знакомым, они вернут его на родину. Главное, чтобы Махоркин раньше времени не оклемался, хотя… Это тоже не твоя забота. Твое дело — собственное молчание и молчание нашего «любимого» экипажа. Приказ ясен?

— Так точно!