Каладиус не мог позволить себе промедления. Если верить Трувилю, война против него началась задолго до его приезда в Латион, а это значит, что у врага была фора. Лишь несколько дней маг позволил потратить себе на изучение обстановки, и результаты его не слишком-то обрадовали.

Во-первых, он лишний раз убедился во вздорности характера короля Тренгона. Его поступки часто напоминали поступки ребёнка, и это создавало в них хаос и непредсказуемость, весьма раздражающие и тревожащие, ибо в них не было системы. Это означало, что рассматривать короля в качестве союзника было бы, по меньшей степени, глупостью – всё равно, что положить тлеющий уголёк в карман, чтобы позже с его помощью развести огонь.

Во-вторых, стало очевидно, что его главный покровитель принц Келдон находится в не самом лучшем положении. Судя по всему, неудачи на западе король во многом приписывал именно ему. Более того, скорее всего и самодеятельность Второго легиона также не прошла бесследно.

Все понимали, что великий князь – наследник трона, и это заставляло его недругов действовать весьма осторожно. Однако же Тренгон был весьма крепким стариком, никогда не жаловавшимся на здоровье, так что вполне мог прожить ещё десять-пятнадцать лет. И этих лет было бы вполне достаточно, чтобы избавиться от строптивого принца.

В значительной мере карты путал младший принц Дейвон. Не будь он таким рохлей, все недовольные Келдоном давно сплотились бы вокруг него. В конце концов, он был таким же сыном короля Тренгона, и вполне мог бы стать наследником.

Тем более, что Тренгон частенько бывал недоволен старшим сыном, возможно потому, что в том было довольно много от отца. Его характер был если и не столь непредсказуемым, то уж точно куда более острым и резким, так что молодой князь уже успел испортить отношения со многими весьма могущественными людьми. Но главное, что вспыльчивый король уже несколько раз был на грани того, чтобы бросить своего сына в темницу за излишне дерзкие речи или поступки.

В-третьих, Анцидиус, похоже, провёл неплохую работу. Если подавляющее большинство придворных, не знакомых с магией, были склонны воспринимать Каладиуса как некое чудо, то вот волшебники и учёные, похоже, были полны скепсиса. Придворный маг, судя по всему, сумел убедить их в невозможности подобных заклинаний.

По счастью, даже старый верховный маг оказался не столь изощрён в своих рассуждениях, чтобы докопаться до истины. Он уцепился за куда более простую версию – никакого отравления не было вовсе, и всё это было выдумано принцем Келдоном и самим Каладиусом с целью притащить последнего ко двору и со временем назначить его главным придворным магом, устранив тем самым могущественного недруга в лице Анцидиуса.

Осторожно и полунамёками верховный маг обозначал и ещё одну возможную цель этой аферы – переворот. Естественно, об этом даже не говорилось – в крайнем случае лишь кивалось, слегка подмигивалось, улыбалось самым уголком рта. Сказать такое даже в виде намёка было слишком опасно – это было бы обвинением против великого князя, и последствия даже для такого человека как Анцидиус могли бы оказаться весьма сокрушительными.

Однако придворная жизнь была весьма благоприятной питательной средой именно для таких вот намёков на намёки – они расцветали здесь куда пышнее, чем даже обвинения, сделанные напрямик. Поэтому неважно было – озвучит ли кто-то данную версию или нет – общественное мнение постепенно сформировалось бы в нужную сторону.

Ну а при столь подозрительном короле как Тренгон даже такое поветрие могло однажды вызвать великую бурю. Поэтому Каладиус прекрасно понимал, по краю какого страшного обрыва шли сейчас они с принцем Келдоном.

Значит, нельзя было медлить. Эти слухи необходимо прекратить как можно скорее, покуда они не дошли до короля и не угнездились в его мозгу. Это и станет первым ударом по мессиру Анцидиусу – он вырвет у него из рук этот отравленный клинок, которым тот машет слепо и жестоко. Каладиус решил собрать виднейших представителей Академии – главных теоретиков и практиков магии, чтобы объяснить им произошедшее.

Конечно же, в данном случае ему придётся быть куда более убедительным, чем в случае с Традиусом, ведь теперь его слушателями будут куда более сильные маги и, что важнее, куда более подкованные в теории. Но чем больше Каладиус обдумывал свои объяснения, тем больше приходил к выводу, что они вполне могут оказаться верными. Во всяком случае, его теория была внутренне непротиворечива, косвенно подтверждалась имеющимися знаниями, и главное – похоже, пока что не было никого, кто мог бы авторитетно её опровергнуть.

Быть может, старая затворница Дайтелла знала гораздо больше него. Быть может, ей давно были известны те вещи, которые он почитал откровением. Вполне возможно, что она могла бы одним словом разрушить его теорию, на практике доказав, что подобное невозможно. Но всё это было неважно до тех пор, пока древняя карга добровольно изолировала себя от мира. Наверное, лишь единицы знали, где располагается тайное убежище отшельницы, и она уже очень давно не подавала о себе никаких вестей.

В общем, при очередной встрече с Анцидиусом (а встречались они прискорбно часто) Каладиус, придав лицу самый благодушный и сладкий вид, попросил придворного мага передать руководству Академии его просьбу о личной встрече для всех необходимых разъяснений. Анцидиус не сумел скрыть лёгкой растерянности во взгляде – он явно не ожидал, что прохиндей, которым он почитал Каладиуса, решится на такой серьёзный шаг.

Но вскоре верховный маг совладал с собой и, ядовито улыбнувшись, пообещал, что он не только передаст просьбу, но и сам лично будет присутствовать на столь занимательной лекции. После чего оба волшебника с вежливостью, граничащей с издёвкой, поклонились друг другу и разошлись.

Каладиус, пожалуй, не был бы столь самоуверен, если бы не одно обстоятельство, о котором он узнал лишь недавно, и которое выглядело не иначе как подарок богов. Дело в том, что он всё это время весьма опасался разоблачения. Действительно, если бы кому-нибудь пришла в голову мысль покопаться в архивах Академии, то он без труда заметил бы странность, а именно – отсутствие в её анналах человека по имени Каладиус. И уж конечно придворный маг наверняка не преминул бы этого сделать.

Но, как уже было сказано раньше, тут вмешались сами высшие силы. Каладиус исподволь попросил Трувиля разузнать о возможности поработать в древних архивах Академии времён его обучения. Конечно, капитан паладинов не слишком-то подходил для подобных поручений, однако же пока великий маг при дворе больше никому не доверял. И, надо отметить, Трувиль прекрасно справился с возложенной на него задачей. То, что капитан паладинов сообщил Каладиусу, едва ли не заставило последнего вскочить, радостно вопя и размахивая руками. Только нечеловеческим усилием воли он сумел сохранить бесстрастное, и даже слегка разочарованное выражение лица.

А сообщил Трувиль достаточно печальное, казалось бы, известие – оказывается, архивы Академии начинались лишь с 868 года Руны Кветь. Это был год одной из самых страшных эпидемий синивицы за всю историю королевства. И тогда в Латионе, откуда спешно эвакуировался королевский двор, случился самый настоящий мятеж. Десятки тысяч людей, запертые в городе, охваченном смертельной болезнью, просто сошли с ума. Они громили и жгли всё подряд.

И особо досталось именно Академическому кварталу. Сперва магов обвиняли в бездействии, что было правдой, ведь заклинаний, способных победить болезнь, не существовало, да и большинство волшебников покинули заражённый город. В какой-то момент дошло до того, что именно магов и учёных и обвинили в эпидемии – якобы, в стенах Академии проводили эксперименты с заражёнными синивицей людьми.

В общем, несколько зданий квартала были сожжены едва ли не дотла. Но хуже всего, что разъярённые и обезумевшие от смертного ужаса люди жгли все бесценные книги и свитки, попадающиеся под руку – целую библиотеку редких книг. Одни палили прямо в помещении Архива, другие выбрасывали на улицу и жгли на площади в громадных кострах. Те немногие маги, что остались в городе, были убиты, а некоторые и вовсе сожжены в том же огне.

Так и вышло, что сгорело почти всё, до чего смогли добраться горожане. В том числе как раз сгорел и реестр выпускников Академии за очень долгий период. Так что Каладиус теперь мог ничего не бояться – при всём желании Анцидиус не сумел бы докопаться до правды. В очередной раз ловкий мошенник мысленно поблагодарил богов за то, что они надоумили его приписать те лишние двести лет возраста.

Итак, не опасаясь теперь удара по крайней мере с этой стороны, Каладиус со спокойной душой прибыл в Академию. Он не преминул отметить, покачивая головой с ностальгической улыбкой, что в его годы тут всё было иначе, и учёные мужи горестно кивали в ответ – мол, да, страшно представить, сколько всего погибло в пожарах 868 года.

Выступление великого мага обернулось подлинным триумфом. Около трёх десятков профессоров Академии – весьма крупных магов и учёных – в течение почти двух часов забрасывали его вопросами. И на каждый у него был ответ, причём ответ, который полностью удовлетворял эту взыскательную публику.

В самом начале он продемонстрировал свои способности, заставив исчезнуть принесённое кем-то чучело совы. Несмотря на то, что в момент волшбы находящиеся в аудитории маги скривились, словно от сильной боли – такова была судорога в ткани возмущения, они тут же на все голоса восславили столь могущественного волшебника.

Прямо тут же, к вящему неудовольствию присутствовавшего Анцидиуса, Каладиус был назначен почётным профессором Академии, и специально под него была организована кафедра, задачей которой было обучение магов взаимодействию со структурой возмущения, а также исследования в этой области.

Каладиус сразу же предупредил, что считает обучение этому невозможным:

– Я многие годы потратил, пытаясь обучить этому своего ученика, – заявил он. – И пришёл к неутешительному выводу: по моему мнению, научить этому нельзя, как человека без магических способностей нельзя научить чувствовать возмущение. Это одна из тех вещей, которые либо есть, либо их нет. Этому нельзя научить, этому можно лишь научиться, если к тому имеются способности.

И действительно, Каладиус, неоднократно задумываясь о природе своего дара, пришёл к выводу, что, вполне возможно, он – единственный волшебник во всём мире, кто способен на такое. Ну, во всяком случае, единственный человеческий волшебник. Возможно, и даже наверняка на нечто подобное, и даже превосходящее были способны Гурр и Дайтелла, но их брать в расчёт не стоило.

Но также он понимал, что его уникальность, вполне вероятно, была вызвана не тем, что он обладал особенностями, недоступными другим магам. Нет, скорее всего всё было гораздо прозаичнее – просто до сих пор никто даже не пытался делать нечто подобное. Точно так же, как его предки-палатийцы когда-то давным-давно, во времена Империи и даже раньше, строили свои жилища исключительно из дерева, и им даже в голову не приходило попробовать для этих целей камень. Правда, в конце концов варвары-палатийцы увидали каменные дома у имперцев, и со временем переняли их, а вот он додумался до всего сам, по какому-то наитию.

Каладиус не имел ни малейшего понятия о том, как он мог бы научить кого-то своему дару. Впрочем, он честно предупредил об этом собравшихся магов, но им, похоже, было всё равно – даже малейший шанс на то, чтобы получить подобные знания уже приводил их в восторг. Руководство Академии было готово на любые уступки и любые условия, лишь бы заполучить столь уникального преподавателя.

Судя по тому, что Анцидиус не досидел до конца этой лекции, с досадой покинув зал, едва лишь восторги присутствующих вышли за рамки разумного, он уже понял, что это сражение обернулось для него разгромным поражением. Очевидно, он был абсолютно уверен в том, что этот внезапно объявившийся маг – обычный проходимец, и именно на этом строилась вся его стратегия. Теперь же авторитет Каладиуса взлетел до высот, тогда как его собственный заметно пошатнулся.

Придворные очень чувствительны к переменам настроений при дворе. Уже на следующий день вокруг Каладиуса вились целые рои льстецов и подхалимов всех мастей, а вот придворный маг внезапно оказался в унылом одиночестве. Не прошло и четверти часа, как Анцидиус, сказавшись больным, поспешно покинул дворец, отправившись в свой особняк.

Однако старый лис не перестал быть опасен. Зализав раны, он вполне мог ударить вновь. Об этом Каладиусу не преминул напомнить капитан Трувиль.

– Анцидиус похож на старого гада, который хочет выбраться из щели меж камнями и укусить буйвола, но боится, что его яд уже утратил часть силы, и что если буйвол не умрёт мгновенно, то растопчет его словно червя. У него давняя вражда с принцем Келдоном, и вы – лишь новый этап этой схватки. Однако можно быть уверенным в одном – если верховный маг получит возможность нанести смертельный удар без риска для себя, он это сделает.

– Я больше опасаюсь того, что, загнанный в угол, он может попытаться нанести смертельный удар даже несмотря на риск, – проворчал великий маг. – Я здорово сбил с него спесь накануне, но тем самым вынудил искать другие уязвимые места, в которые можно ударить. Если старому гаду наступить на хвост – он извернётся и укусит.

– Было бы неплохо вырвать у него жало…

– За что вы так не любите Анцидиуса? – взглянув прямо в глаза Трувиля, спросил Каладиус. – Я интересуюсь не из праздного любопытства. Просто ваше поведение нетипично для придворного. Вместо того, чтобы юлить и выжидать, кто победит в схватке, вы, очертя голову, бросаетесь на подмогу тому, кого нельзя с полной уверенностью назвать фаворитом. И чтобы не подозревать во всём этом искусной ловушки, я должен понимать ваши мотивы.

– Это вполне справедливо, мессир, – не смутившись, кивнул капитан. – Однако мне довольно сложно будет объяснить вам свои мотивы, потому что как таковых их у меня нет. Я считаюсь другом принца Келдона и дорожу этой дружбой. При всех неисчислимых недостатках великого князя в нём есть что-то, что выгодно отличает его от всех остальных. Анцидиус с давних пор исподтишка, но последовательно ведёт борьбу с принцем – старикашка, похоже, планирует жить вечно и столько же влиять на латионских правителей. А я, мессир, хочу, чтобы у меня был настоящий король – тот, который будет принимать решения самостоятельно, а не менять их, едва заслышав чьё-то иное мнение.

– Вы очень рискуете, говоря об этом с незнакомцем, – покачал головой маг. – То, что вы произносите, тянет лет на десять казематов.

– Я уже говорил, что чувствую нечто в принце Келдоне, что мне очень нравится. То же самое я чувствую и в вас, мессир. Стержень. Целеустремлённость. Самоуверенность. Вы были правы – я не похож на придворного, да я и не придворный. Они – жирные коты, которые готовы тереться о чью угодно ногу, если получат взамен карасика. Я – злой цепной пёс, который постарается укусить любого прохожего, до которого сумеет дотянуться, но издохнет, защищая хозяина.

– Ваши речи так разительно отличаются от того образа, что вы создаёте! – произнёс Каладиус, но без ноток недоверия в голосе. Скорее, в нём слышалось уважение и даже восхищение. – Вы называете себя цепным псом, но зачастую больше похожи на хозяйскую болонку с голубым бантиком на шее. И я понимаю, что этот образ отлично работает на вас. Я не чувствую фальши в ваших словах, и они восхищают меня. И я вижу, что могу доверять вам. Вы же, в свою очередь, можете смело доверять мне.

Каладиус действительно видел в Трувиле своего рода родственную душу. Оба они были лицедеями, оба носили маски. И если за изнеженной маской придворного повесы скрывался оскал воина, то вот за блистательной маской великого мага иной раз прятался испуганный юноша. И капитан паладинов вызывал у волшебника неподдельное уважение.

– Как бы то ни было, но сейчас у нас с вами, мессир, общая цель. Мы должны защитить принца, потому что положение у него шаткое.

Действительно, дела на западе шли настолько скверно, что принц Келдон, несмотря на наступившую осень, отбыл туда. Если на севере, в Палатие, теперь уж начинался сезон дождей, так что всяческие боевые действия вскоре должны были прекратиться полностью, то в здешних широтах время на то, чтобы убивать друг друга, всё ещё оставалось. И пока хвалёные латионские легионы не могли похвастать особенными достижениями.

Великий князь всячески бодрился и делал вид, что всё в порядке, но при этом всем, кто был посвящён в дела трона, было ясно, что это – лишь хорошая мина при плохой игре. Ссоры между королём и наследником сделались делом регулярным, и опаснее всего было то, что оба были одинаково упрямы и вздорны. В те моменты, когда умному человеку следовало бы промолчать, Келдон зачастую лез в бутылку, не желая уступать. Рано или поздно это могло кончится для него не слишком-то хорошо.

А теперь по дворцу расползались пораженческие слухи. Тайком поговаривали, что дела Латиона на коррэйском фронте совсем плохи, и что будущей весной можно ожидать широкомасштабного наступления объединёнными силами Кидуи, Коррэя и Палатия. Виноватых предпочитали не называть, но и так было ясно, что мишенью этих слухов является министр войны, он же наследник трона принц Келдон. Не менее ясно было, откуда распространялись эти слухи, а уж теперь, когда при дворе появился Каладиус, эти шептания лишь набирали силу.

– Слишком многим было бы выгодно лишение принца Келдона наследства, – продолжал Трувиль. – Анцидиус спит и видит в этой роли Дейвона, который станет марионеткой в его руках. Но и он – не самая крупная фигура. Именно Тишон сейчас представляет наибольшую опасность. Он подмял под себя разум короля. Пока ещё его величество немного сопротивляется, но это скорее из упрямства. Вскоре первый министр обретёт над ним полную власть, и что будет тогда – никому не известно. Он не карьерист как Анцидиус, и искренне действует в интересах государства. Другое дело, что представления об этих интересах у него довольно своеобразные. Сомневаюсь, что в его представлении об идеальном Латионе есть место для принца Келдона.

– Вероятно, до сих пор у короля были неудачные советники, господин Трувиль, но теперь-то с ним рядом я. Поверьте, я отличный союзник.

– Я очень надеюсь на это, но не стоит чересчур рассчитывать на вашу должность – она в достаточной степени формальна.

– Должность – лишь звук, оболочка. Наполняет её, делает осязаемой человек. Может быть, должность советника не столь весома, как должность первого министра, но вот Каладиус, уж поверьте, ничем не уступает ни Тишону, ни Анцидиусу. Осталось лишь продемонстрировать эту очевидную истину его величеству.

***

Вскоре такая возможность Каладиусу представилась. Всего через несколько дней после этого разговора состоялся внеочередной совет при короле, поводом для которого стали весьма неприятные новости с запада. Каладиуса никто специально не приглашал, но тот, памятуя о том, что он является официально назначенным советником короля, явился сам, без приглашения, с удовольствием отметив скисшие вмиг лица своих недругов.

Каладиус уже знал о том, что произошло. Коррэйцы внезапно, когда уже вот-вот кампания должна была завершиться до следующей весны, изменили тактику. Сразу несколько небольших отрядов этих лесных жителей атаковали приграничные деревушки. Жертв было немного – бородачи щадили мирное население, если те не лезли на рожон, но сами деревни были сожжены дотла. Это было особенно неприятно с учётом того, что вместе с избами и амбарами сгорело большое количество зерна, которое предполагалось для нужд остающихся квартировать в приграничье войск.

В это же самое время принц Келдон и его легионы гонялись за тенями, лешими и кикиморами по едва проходимым дебрям. Конечно же, этот факт вполне объяснял расплывшееся от радости лицо придворного мага. Приятно, что при виде Каладиуса эта радость слегка померкла. В отличие от придворного мага и первого министра, остальные члены этого небольшого совета выказали явное удовольствие от появления волшебника. Его величество приветливо махнул рукой, одновременно делая знак слугам поднести ещё одно кресло и поставить рядом с собой.

В целом же король был весьма раздражён. Его резкий крикливый голос доминировал над тихим гулом других голосов. Естественно, он обвинял всех присутствующих, а также и отсутствующих (имея в виду Келдона) в произошедшем. Тишон, оставив своё кресло, практически навис над его величеством, что-то тихо говоря ему. Судя по всему, Тренгону его слова были не слишком-то по вкусу. Он буквально кромсал свою перчатку из дорогой тонкой кожи.

– А вот и мой советник, – нарочито радостно воскликнул король, несомненно желая задеть этим первого министра. – Мессир, собираетесь ли вы наконец приступать к своим обязанностям?

– Я приступил к ним с того самого дня, как вы оказали мне столь великую честь, – слегка поклонился Каладиус, подходя, и садясь в поставленное для него кресло. – Не вина советника, что в его советах не нуждаются.

Он подметил, что королю нравится подобный грубоватый тон – вероятно, Тренгон считал это признаком искренности. Правда, он понимал также и то, что подобный тон позволен лишь немногим, да и сам он, возможно, однажды потеряет право говорить подобным образом. Однако Каладиус надеялся приложить все силы для того, чтобы этого не произошло.

– Положительно, сегодня, кажется, все вздумали напасть на меня, – с деланой сварливостью воскликнул король. – Сперва эти дровосеки, после – мой первый министр, а теперь вот даже и мой советник!

– Напротив, ваше величество, я как раз поспешил к вам на помощь, хотя меня даже не позвали.

Тишон и Анцидиус поморщились, словно раскусили гнилой лимон. Каладиус же одарил их самой сладкой из своих улыбок, хотя из-за обожжённого лица она выглядела всё равно довольно жутковато.

– Ну так помогите же мне тогда! Тишон буквально вытягивает из меня кишки и наматывает на свою руку!

– Тогда введите меня в курс дела, ваше величество, потому что пока что для королевского советника я знаю прискорбно мало.

Каладиус уютно устроился в кресле так, будто собирался оставаться в нём навечно. Он совершенно игнорировал обоих недругов. Остальные участники Совета, включая нескольких военных, а также принца Дейвона замолчали, с любопытством наблюдая разворачивающуюся картину. Своим безошибочным чутьём они уже предвкушали скорую схватку гигантов.

– Да дела-то достаточно плачевны, мессир, – заговорил король, вновь раздражаясь, едва вспомнив о неудачах. – Лесорубы разоряют мои земли, жгут деревни и угоняют скот, пользуясь тем, что мой бестолковый сын загнал легионы в комариные топи. Мои агенты в Кинае сообщают, что там заметны все признаки подготовки к полноценной войне. А если ещё вспомнить о неразрешённых делах с Палатием, то я и вовсе готов уже впасть в уныние. Латион, наследник великой Кидуанской империи, вот-вот окажется на пороге краха. И вот скажите мне, мессир, что это – глупость, или измена?

Последние слова монарх уже прокричал визгливым, срывающимся на фальцет, голосом.

– Не то, и не другое, ваше величество, – Каладиус говорил спокойно и тихо, так что на контрасте с криками короля это вообще походило на шёпот. – Это всего лишь временные неудачи. Впрочем, и без глупости тут не обошлось, но виновен в этом вовсе не ваш сын.

– Что вы хотите этим сказать, мессир? – унылое лицо Тишона вытянулось и побледнело. – На что вы намекаете?

– Покамест решительно ни на что, – улыбнулся Каладиус. – Вот когда у меня будет больше информации, тогда, пожалуй, я озвучу свои мысли. Но в этом случае, уж поверьте, милорд, это будут не намёки.

Первый министр уже открыл было рот, чтобы ответить, но жест короля заставил его губы сомкнуться. Тренгону, похоже, нравилась эта перепалка, он будто бы черпал в ней силы. Сейчас он даже успокоился немного, так, будто бы к нему действительно в разгар почти проигранного боя вдруг подоспела помощь.

– Первый министр Тишон убеждает меня бросить все силы в Коррэй, – заговорил Тренгон, пытаясь сохранять спокойный деловой тон. – Отозвать легионы из Палатия, собрать все боеспособные части по всему королевству. Нанести решающий удар прямо сейчас, в ближайшие недели, до начала дождей. Он предлагает оккупацию всего Коррэя и присоединение его к Латиону.

– О, весьма воинственно, – снисходительно ухмыльнулся Каладиус, словно речь только что шла не о первом министре королевства, а о поварёнке, впервые дерзнувшим подать собственноручно приготовленное блюдо. – Такие речи привычнее слышать от министра войны, а не от первого министра, который должен был бы лучше понимать хозяйственную и экономическую часть.

– Как прикажете понимать ваши слова? – тут же набычился Тишон.

– Насколько я слышал, приграничные области могут быть существенно разорены. Если мы отправим сейчас туда десятки тысяч солдат – их нужно будет кормить. Это значит, что теперь, накануне сезона дождей, нам нужно будет организовать беспрецедентную кампанию по переброске продовольствия на запад. Затем вы предлагаете оккупацию. А кто, позвольте полюбопытствовать, будет кормить нашу армию зимой, когда они, допустим даже, возьмут Кор и другие города? Коррэй – не самая сельскохозяйственная страна, они с трудом справляются с тем, чтобы прокормить самих себя. Вы предлагаете легионерам набивать желудки белками и шишками?

– В королевстве отменные дороги, и снабжение не станет серьёзной проблемой, – надменно возразил Тишон. – Вы верно отметили, мессир, что я – первый министр Латиона. Это значит, что я лучше большинства прочих знаю, на что способно это государство.

– И однако же вы упустили несколько существенных пробелов в вашем плане. Я говорю «пробелов» исключительно из врождённой тактичности, хотя мог бы сказать «ошибок». Ошибок, которые стоили нам победы над Палатием, которые стоили репутации великого князя Келдона, которые стоили жизней множеству легионеров.

– И что же это за ошибки? – прошипел Тишон с таким видом, что трудно было предугадать – то ли его в следующий миг хватит удар, то ли он набросится на великого мага с кулаками.

– Позвольте, ваше величество, я изложу собственные соображения по данному вопросу? – игнорируя явную угрозу в голосе первого министра, попросил Каладиус.

Конечно же, Тренгон, как всегда совершенно довольный столь яростной конфронтацией среди могущественных придворных, милостиво кивнул в ответ на эти слова. Присутствующие и без того молчали в последние минуты, наблюдая за пикировкой Тишона и Каладиуса, теперь же в комнате зависла почти абсолютная тишина, нарушаемая лишь яростным пыхтением первого министра.