Понятия о походных условиях у Каладиуса несколько отличались от прочих командующих. Он не был «солдатом до мозга костей», привыкшим философски сносить любые тяготы и лишения, спать на голой земле, укрывшись собственным плащом, и есть разваренную солонину из общего котла. Кроме того, ему было абсолютно наплевать, что будут думать о нём окружающие, и образ «отца солдатам» он тоже не собирался примерять на себя, в отличие от некоторых других полководцев.

Поэтому первый министр путешествовал с комфортом, который, по мнению большинства, доходил до смешного. Правда, в открытую смеяться над великим магом не рискнул бы никто, да ему, собственно, менее всего хотелось думать о чьём-то мнении, кроме своего собственного. Тайные насмешки не намнут поясницу, не продуют шею и не вызовут заворот кишок. Так что великий маг шёл на войну с поистине королевским комфортом.

Если дорога была сносной, он путешествовал в комфортабельном экипаже, в котором вполне можно было вытянуться в полный рост и вздремнуть на мягких перинах, а на случай холода или сырости имелась даже небольшая печка. Если же дорога становилась невыносимо тряской, или же непроходимой для кареты, то волшебник пересаживался в паланкин, который несло сразу двенадцать человек, поскольку он тоже больше напоминал небольшой переносной дом.

Когда войско становилось на ночлег, для великого мага возводили великолепный шатёр, которого не погнушался бы и саррассанский император. За тяжёлыми пологами ему были не страшны ни ветер, ни холод, ни дождь. Внутренними перегородками он был разбит на несколько «комнат» – спальню, гостиную, рабочий кабинет. Даже судно было шикарным – достаточно высоким, чтобы на него было удобно сесть, изготовленным из фарфора специально для Каладиуса. Дабы не источать неприятных запахов, оно до половины наполнялось ароматической водой. Судно было таким тяжёлым, что его с трудом переносили два человека.

В спальне имелось ложе – по сути, полноценная постель, а также кресла, жаровни, сундук для одежды и несколько ларцов для всевозможных безделушек и артефактов. Чтобы везти всё это добро, требовалось три больших обозных подводы. И это не говоря ещё о продуктах, которые для великого мага также везли обособленно.

Своего первого повара великий маг уволил буквально на второй день похода. Оказалось, что тот великолепно может готовить из первосортных продуктов, но стушевался перед необходимостью готовки из того, что есть под рукой. Как ни смешно это звучит, но весь план вторжения едва не оказался под угрозой срыва лишь из-за недостаточной компетентности одного повара – Каладиус уже готов был командовать отход, но, по счастью, один из военачальников выделил ему своего, привычного как раз к полевым условиям.

В общем, Каладиус путешествовал как император. Кроме собственного обоза у него ещё и было собственное подразделение из шести десятков человек – это те, кто должен был разбирать и собирать шатёр, причём делать это быстро и хорошо, а также те, кто нёс паланкин, кто должен был вытягивать завязшую в грязи карету, уборщики, слуги, поварята…

Так что, лёжа стылыми ночами в мягкой удобной кровати, дыша тёплым и приятным ароматом специальных ароматических палочек, ощущая приятную сытость человека, который действительно поужинал, а не просто набил живот, Каладиус был абсолютно равнодушен к злым насмешкам, которые позволяли себе в его адрес завистливые солдаты, жмущиеся к угасающим кострам, валяясь прямо на холодной земле.

Уже взяв Шайтру, легионы вновь отошли к востоку, поскольку двигаться вдоль побережья представлялось неудачной идеей – там было не так много крупных населённых пунктов, чтобы прокормить армию. Поэтому путь латионцев представлял собой не прямую линию от Шайтры к Лионкаю, и даже не линию, повторявшую изгибы побережья. Это был довольно извилистый путь, узлами которого становились крупные селения или же небольшие города, в которых можно было добыть провиант.

Наконец Каладиусу было доложено о том, что вторая армия выступила. Она должна была проводить полноценную оккупацию всей территории побережья Палатия, но в некоторых городках, мимо которых первая армия прошла в некотором удалении, ещё оставались небольшие гарнизоны, поэтому без определённых проблем не обошлось и у неё.

А наступление на север тем временем велось удручающе медленно. Конечно, нельзя винить в этом лишь громоздкий обоз великого мага – все эти золотые подсвечники, тяжёлые балдахины и резные столы, что вынуждены были по не самым лучшим дорогам тащить обозные лошади. И всё же нельзя было не признать, что главной причиной было неумелое руководство человека, не имеющего достаточного объёма опыта и знаний для этого. А также великий страх перед ним тех, кто в силу своих должностей видели эти просчёты, но не рисковали вызвать гнев могущественного мага.

Каладиус злился, и с тем большей энергией вымещал злость на других, чем яснее понимал, что вся ответственность за это лежит на нём. Однако это явно не способствовало ускорению продвижения армии. По пути попалось ещё два-три довольно крупных города, где потребовалась помощь великого мага во взламывании ворот, в остальных же случаях он оставался в своём шатре, иной раз даже не выходя, чтобы взглянуть на сражение.

Наступил момент, когда Каладиус был вынужден признать собственную некомпетентность, поскольку она стала угрожать итогам всей операции. Поэтому он, наметив конечную цель на карте – город под названием Пиннор, лежащий в северной части залива Алиенти, другими словами – на южном берегу полуострова Лионкай, отдал бразды правления командующему Тоббсу, главе генерального штаба и первому помощнику министра войны. Сам же Каладиус взял на себя дела магические.

Это принесло свои плоды. Легионы пошли заметно бодрее, особенно после того, как великий маг и его многочисленный обоз перешёл в арьергард. Нелепая на фоне марширующих легионеров громоздкая карета не загораживала более и без того неважную дорогу, то же самое касалось и остальных подвод.

Всё же, несмотря на увеличившийся темп, было ясно, что времени в обрез. Чем ближе они подбирались к побережью Серого моря, тем ближе становились к Тайтану и его ледяному дыханию. Там, на продуваемых ветрами просторах Лионкая, которые, лишившись своих великолепных лесов, постепенно превращались в безжизненную пустыню, и в конце лета бывало уже прохладно, а ночами и вовсе могли случаться заморозки. Кроме того, Загадочный океан то и дело гнал к суше тяжёлые дождевые тучи, что делало дороги совершенно непроходимыми.

Каладиус подгонял командующего Тоббса, требуя, чтобы к концу лета они добрались хотя бы Пиннора, если уж не удастся дойти до кромки Серого моря. Тоббс делал всё возможное и невозможное, лишь изредка пытаясь урезонить великого мага, напоминая об усталости армии и перебоях со снабжением. Но Каладиус ничего не хотел слушать. Он не хотел даже представить, что его великий замысел может быть разрушен всего лишь из-за слабости и несовершенства этих людей.

***

Когда Каладиус занемог, он сперва списал это на усталость. Конечно, по меркам всех прочих участников похода он путешествовал в царских условиях – вкусно ел, мягко и тепло спал, комфортно передвигался. Но всё же это был уже старик, который прожил на свете больше, чем весь штаб вместе взятый, а потому даже такое путешествие не могло пройти бесследно.

Вскоре у него начался жар, и мэтр Петан, придворный лекарь, которого Каладиус прихватил с собой на всякий случай, осмотрев высокопоставленного пациента, поставил неутешительный диагноз – алая лихорадка.

Алой лихорадки люди боялись едва ли не больше синивицы, хотя она была далеко не так заразна – эпидемии если и случались, то значительно реже и значительно меньше по масштабу. Однако алая лихорадка была более убийственна – лишь двое из десяти могли перенести её и остаться в живых. Кроме того, она пугала своей непредсказуемостью. С синивицей было всё ясно – заболел один, жди новых случаев среди тех, кто имел контакт с заболевшим.

Алая лихорадка действовала иначе. Она, словно ошалевшая от веселья селянка в центре стремительного хоровода, наугад выдёргивала то одного, то другого, в праздничном угаре даже не различая лиц тех, кто оказывался с нею в центре круга. Алая лихорадка могла унести мать, но оставить в живых отца и детей, или спалить дотла ребёнка, не тронув ни его братишек, ни сестрёнок, что спали с ним вместе на одной лежанке.

Никто не знал, откуда она бралась, и куда исчезала. Она, в отличие от синивицы, что как дальний гость то наезжала, то вновь убиралась восвояси, словно бы постоянно жила среди людей. И так же, как и от синивицы, от неё не было надёжного лекарства, если не считать снадобий, которые массово готовили знахарки, и которые в лучшем случае годились лишь на то, чтобы побороть симптомы. Каждый алхимик, каждый медикус имел в своём арсенале рецепт от этой болезни, но никто не мог похвастаться абсолютной победой над нею.

Поначалу Каладиус бодрился и кричал на мэтра Петана, называя его некомпетентным дураком и гусаком в мантии, убеждая, что у него никакой лихорадки быть не может, и что он за века приучил себя не только к ядам, но и сделал свой организм невосприимчивым к болезням. Правда, жар, холодный пот и яркие красные пятна, которые то проступали на коже, то вновь исчезали, говорили об обратном.

Петан всё порывался лечить великого мага отваром собственного изобретения, заверяя, что он отлично помогает от алой лихорадки. Но Каладиус, едва лишь понюхав бурду, которую принёс лекарь, заявил, что ни за что в жизни не притронется к этой отраве, что Петан – шарлатан, если считает, что ему удалось открыть лекарство от неизлечимой болезни, и что в следующий раз он испепелит несносного медикуса на месте, едва лишь тот осмелится заикнуться о своей микстуре.

Однако лекарь оказался не из пугливых – он давно служил при дворе, был медикусом самого короля, а потому привык к капризным и вспыльчивым пациентам. На пару дней он действительно отстал от Каладиуса, но когда тому стало хуже, вновь заговорил о лечении. Великий маг вновь накричал на Петана, выбил у него из рук отвар, залив вонючей жидкостью пол своего шатра, но угрозу в действие всё же не привёл, из чего лекарь сделал вывод, что может продолжать свои попытки и дальше.

Перемещался великий маг теперь исключительно в паланкине – какими бы мягкими ни были перины и подушки в его карете, но от тряски ему неизменно становилось хуже. Несмотря на то, что носильщики менялись каждые четверть часа, выдерживать темп легионов всё равно не получалось, так что Каладиус со своим обозом всё больше отставал от армии, что приводило его в ярость.

Наконец, когда последние части арьергарда окончательно исчезли из виду, Петан настоял на том, чтобы Каладиус сделал передышку и несколько дней отлежался в одном из селений. Пациент был слишком слаб, чтобы спорить, а лекарь – слишком настойчив, так что всё случилось именно так, как хотел медикус. Едва лишь они достигли крупного селения, в котором были приличные дома, как Петан велел носильщикам нести паланкин к самому богатому из подворий.

Там он, недолго думая, выселил хозяев из их собственной спальни, сделав её временным лазаретом для своего высокопоставленного больного. У Каладиуса уже не было сил сопротивляться – он и сам чувствовал, что дорога убивает его. Даже паланкин теперь был недостаточно плавным для него, кроме того, его то и дело бросало то в жар, то в холод, и он то велел открывать все окна, то требовал топить печку.

Через некоторое время, поразмыслив, Петан и вовсе выселил хозяев из собственного дома, поскольку здесь жила довольно большая семья – муж с женой, мать мужа, а также шестеро детей, и всё это создавало вредную для больного суету и шум. Более того, для того, чтобы разместить всю челядь волшебника, пришлось выселить ещё несколько соседних домов.

Кроме того, возникла проблема с продовольствием, поскольку латионская армия, конечно же, вычистила селение до донышка. Так что около тридцати человек из числа носильщиков и людей, обслуживающих шатёр, сколотив хорошо вооружённый отряд, отправились по окрестным сёлам, надеясь, что интенданты и фуражиры пропустили где-нибудь мешок зерна, окорок или крынку молока.

Каладиусу же было совсем плохо. Алая лихорадка коварна ещё и тем, что течение болезни предсказать обычно бывает почти невозможно. Иногда она убивает за считанные дни, особенно ослабленных или детей, а иногда, казалось бы, выздоравливающий уже человек мог умереть спустя два месяца. Поэтому сложно было предугадать, какая судьба ждала великого мага, однако же, судя по его состоянию, он мог умереть в любой день.

Кажется, теперь это понял и сам больной, потому что на второй день пребывания в селении он наконец позволил Петану влить в себя мерзкий отвар. Каладиуса тут же вывернуло наизнанку, но непреклонный медикус, едва лишь волшебник прополоскал рот водой, заставил его повторно провести процедуру. На сей раз Каладиус удержал содержимое желудка в себе, хотя это и стоило ему неимоверных усилий.

– Что входит в этот отвар? – слабо спросил он, всё ещё борясь с тошнотой.

– Простите, мессир, но это – профессиональная тайна, – ухмыльнулся Петан. – Не беспокойтесь, ничего такого, что могло бы повергнуть вас в шок.

– Судя по вкусу, там не обошлось без куриного помёта и требухи дохлой псины… – процедил сквозь зубы Каладиус. – Надеюсь, алая лихорадка будет милосердна и унесёт меня прежде, чем вы вновь отпотчуете меня этой дрянью!

– Вот увидете, мессир, моя микстура мигом поставит вас на ноги! – добродушно рассмеялся лекарь.

Впрочем, Каладиус сомневался, что Петан был на самом деле столь же уверен в этом, как хотел бы казаться. Сейчас волшебник уже стал задыхаться, особенно в лежачем положении, поэтому теперь он полусидел на своей постели, которую внесли в комнату вместо хозяйской. Лекарь, несмотря на свой демонстрируемый оптимизм, ничего не скрывал от своего пациента, поэтому Каладиус знал, что у него, похоже, начался отёк дыхательных путей. Это значило, что в любой момент он мог просто перестать дышать.

Самоотверженный Петан ни на минуту не отходил от больного. Он то и дело втирал какие-то пахнущие мятой мази ему в грудь и горло, совал в рот горьковатые пастилки из какого-то спрессованного порошка, давал питьё – подогретую воду с малым добавлением каких-то трав. Теперь Каладиус был смирен, словно ягнёнок, и безропотно принимал любую помощь от своего медикуса.

Не то чтобы волшебник очень уж боялся смерти. Он был к ней готов, как селянин, идущий зимой в лес за хворостом, готов к встрече с волком, но также, как и этот селянин, он хотел бы избежать этой встречи. Каладиус всё ещё надеялся на то, что сможет поправиться и исполнить задуманное.

Его войска маршировали сейчас где-то милях в двадцати-двадцати пяти к северу отсюда, с каждым шагом удаляясь от него самого и приближаясь к его цели. По крайней мере, очень хотелось рассчитывать на это. Впереди было ещё очень много миль, а также некоторое количество городов и, возможно, одна-две небольших армии. И несмотря на то, что Латион в последнее время не являл собой образец воинственности, его знаменитые легионы не потеряли хватку, и по-прежнему удерживали за собой звание лучшей армии Паэтты.

Петан объявил, что Каладиус по крайней мере на неделю, а то и на две должен будет остаться здесь. Лишь после прохождения кризиса можно будет думать о дальнейшей дороге. К тому времени легионы уже, вполне возможно, достигнут залива Алиенти. Начинался увиллий, а это значило, что через три-четыре недели уже заметно похолодает, а там не за горами и затяжные дожди. Нужно было торопиться. Если удастся до распутицы добраться до Пиннора, это будет означать, что почти весь запад Палатия, за исключением почти незаселённого Лионкая, будет отсечён.

Несмотря на то, что Петан настаивал на возвращении Каладиуса в Латион, тот был твёрдо намерен остаться в Палатие до конца летней кампании. Более того, великий маг был полон решимости лично присутствовать при штурме Пиннора, поскольку это был достаточно крупный город, который некогда имел весьма большое значение для Палатия, и, как следствие – крепкие стены и крепкие ворота. Армия может потратить сутки и сотни жизней при штурме этих укреплений, тогда как Каладиус значительно упростил бы эту задачу.

И дело тут было даже не в том, что великий маг вдруг озаботился сохранением как можно большего числа жизней своих легионеров. Здесь, скорее, имело место нетерпение творца, желание приложить руку к делу своей жизни. Не имея возможности руководить кампанией, а теперь даже и участвовать в ней на всём протяжении, Каладиус хотел оставить за собой право хотя бы на финальную точку. Он начал это в Шайтре, и должен закончить в Пинноре. Тогда уже можно отправляться в Латион и отлёживаться хоть всю зиму. Главное – выжить! И потому великий маг, скрипя зубами и шипя проклятия, всё же глотал противолихорадочный отвар мэтра Петана.

***

Кризис миновал. Прошло уже почти две недели с тех пор, как Каладиус остановился в селении, и он всё ещё был жив. Более того, приступы удушья прекратились. Глубоко вздохнуть без того, чтобы не закашляться, великий маг всё ещё не мог, но, по крайней мере, он теперь мог лежать, не опасаясь задохнуться.

Спал и жар, хотя он ещё возвращался каждый вечер с пунктуальностью добросовестного тюремщика, но уже не был таким испепеляющим. Правда, приступы лихорадки, когда Каладиус стучал зубами, рискуя их раскрошить, продолжались, всё больше изнуряя больного.

Великий маг превратился в бледную тень самого себя. Он всегда был сухощав, но теперь от него осталась лишь кожа, натянутая на кости. Петан был в отчаянии – вечный чревоугодник Каладиус теперь едва притрагивался к еде, хотя готовила ему всё та же бригада поваров, а продукты его летучий отряд ухитрялся доставать наисвежайшие. Иссиня-бледная кожа, сухие потрескавшиеся губы, столь бледные, что были почти незаметны, но зато очень хорошо выделялись чёрные круги под глазами.

Несколько дней в самый пик кризиса Каладиус даже не вставал. Он мочился прямо под себя, но слуги меняли простыни ещё чаще – они очень быстро пропитывались потом. Сейчас, когда самое страшное, кажется, было уже позади, волшебник чувствовал себя получше, и уже мог подниматься с кровати, хотя и не без помощи. Он мог дойти и до нужника, но лишь при поддержке слуг. По крайней мере, он стал чуть больше есть, и это вселяло надежду.

Вообще, учитывая ту яростную силу, с какой набросилась на него болезнь, Каладиус должен был умереть. Точнее, наверняка умер бы всякий, кто оказался на его месте. Но жизненная сила великого мага продолжала удерживать его по эту сторону Белого Моста вопреки всему. Конечно же, Петан приписывал это чудо своему великолепному снадобью.

– Вот видите, мессир, я же говорил, что моя микстура поставит вас на ноги! – всякий раз восклицал он, входя в комнату с новой порцией своего лекарства. – Бьюсь об заклад, что если бы вы стали принимать её своевременно, мы и вовсе избежали бы осложнений!

– Просто она так мерзко воняет, что отпугивает даже смерть, – уныло глядя на плошку в руках лекаря, проворчал Каладиус.

– Пусть так, – не стал спорить улыбающийся Петан. – Главное, что она работает!

У великого мага по-прежнему не было уверенности в этом, но он всё же исправно пил теперь горькую отраву, не желая рисковать.

– Стало быть, я поправлюсь? – волшебника передёрнуло от отвращения, когда он проглотил отвар.

– А разве вы сомневались в этом, мессир? – воскликнул лекарь.

– Мне нужны сейчас не ваши подбадривания, мэтр, а учёное мнение медикуса, – одёрнул его Каладиус. – Когда я могу отправиться в путь?

– Я бы сказал, что не раньше, чем через две-три недели, мессир, – посерьёзнев, ответил Петан.

– Это исключено! – резко возразил маг. – Если я проторчу тут две-три недели, я не поспею к Пиннору до штурма!

– Уверен, что они справятся там и без вас, мессир. Ваше здоровье важнее жизни трёх-четырёх сотен мужланов.

– Дело не в этом, мэтр, – досадливо поморщился Каладиус. – Меня не больше вашего заботят жизни легионеров, но я должен принять участие в штурме! Вам этого не понять…

– Отчего же? – усмехнулся Петан. – Вы возомнили, что вот-вот умрёте, и считаете, что должны исполнить дело своей жизни, не так ли?

– В ваших устах это звучит несколько нелепо, согласен, но это, должно быть, лишь потому, что вы сами нелепы! – скрипнул зубами волшебник. – И пусть вам этого не понять, но примите к сведению, что я должен быть там, а это значит, что максимум послезавтра мы отправляемся в путь!

– Этого не будет, мессир! – твёрдо заявил Петан. – Вы останетесь здесь, пока я не позволю вам уехать!

– Я приказал королю начать эту войну, – сверкнув глазами, проговорил Каладиус голосом, полным власти и угрозы. – И он не посмел ослушаться меня. Так неужели я не совладаю с каким-то лекарем?

– Без сомнения, совладаете, – медикус внезапно растерял весь свой апломб и, похоже, по-настоящему испугался. – Я могу лишь просить вас остаться и взывать к вашему благоразумию. Восстановившись, вы сможете свершить ещё много великих дел. Полагаю, штурм какого-то завшивленного Пиннора можно и пропустить.

– Вам не понять меня, мэтр, потому что вы – всего лишь лекарь… – упрямо покачав головой, произнёс Каладиус. – Поэтому и не сильтесь сделать это. Просто знайте – послезавтра мы выезжаем. Постарайтесь к тому времени приложить все силы, чтобы поставить меня на ноги. Я разрешаю даже пичкать меня двойной порцией вашей бурды.

– Вы спросили меня – поправитесь ли вы, мессир, – помолчав немного, заговорил медикус. – Так вот, даже сейчас я не дам вам гарантию этого. Я знаю случаи, когда, казалось бы, уже почти совсем здоровый человек умирал в течение суток от вновь начавшихся осложнений. Алая лихорадка не отпускает просто так, лишь по одному приказу. Пусть даже приказ этот отдаст великий человек вроде вас. Поймите, мессир, вас могут слушаться короли, министры, лекари, солдаты, но не болезнь. Вы выкарабкались, хотя Арионн свидетель, я был уверен, что вы не выдержите. Да, вы сильнее всех прочих, но вы всё ещё человек, и вы смертны. Так зачем подыгрывать этой растреклятой болезни? Подождав, вы можете получить желаемое, хоть и чуть позже. Бросившись в путь прямо сейчас, вы рискуете не добраться до Пиннора.

– Я всё это понимаю, друг мой, – неожиданно мягко проговорил Каладиус. – Но я должен. Я не жду, что вы поймёте, но требую, чтобы вы подчинились.

Тяжело вздохнув, мэтр Петан молча поклонился и вышел из провонявшей потом и мочой комнаты, не забрав даже пустую плошку из-под отвара из мелко трясущихся рук великого мага.